Столичный доктор. Том V

Глава 1

РИГА. К. Ренгартенъ, совершающiй пѣшкомъ путешествiе вокругъ свѣта, прислалъ въ «Rig. Tag.» слѣдующую телеграмму изъ Иркутска: «Завтра истекаетъ второй годъ моего странствованiя вокругъ свѣта. До сихъ поръ я прошелъ 10,802 вѣрсты. Я здоровъ и отправляюсь въ Пекинъ».

ПАРИЖЪ. Неслыханной силы ураганъ прошелъ надъ центральной частью Парижа. Убытки громадны. Деревья вырывались съ корнями, много раненыхъ.

— Имя, отчество? Фамилия?

— Евгений Александрович Баталов.

Рыбьи глаза жандарма Гусева равнодушно смотрели сквозь меня — складывалось впечатление, что подобных допросов у него было несколько тысяч, такой вот бесконечный, бесчеловечный конвейер.

Перед тем, как прозвучат следующие анкетные вопросы, я решил, что во времена душителей свободы могу и сам интересоваться в чем дело. Та сторона стола монополию на это еще не получила.

— Можно вопрос?

— Задавайте.

Гусев разложил письменные приборы на столе, достал из портфеля несколько листков бумаги, подвинул ко мне пепельницу.

— Курите?

— Нет, не курю. Почему мной занимается целый штаб-офицер жандармов? Почему не полицейский дознаватель?

— Отвечаю, — Гусев достал пачку папирос, спички. Закурил. — Потому, что на месте преступления найдена литература террористического толка. Некоторые книги… С дарственными надписями лиц, находящимися в розыске. Особо опасные преступники.

Я потер глаза, произнес свою заветную фразу. «Чок». Время замедлилось, стало тягучим. Прямо сейчас я мог ударить Гусева в точку под ухом, и он бы отключился. Даже не увидел бы мой удар. Потом бы я спокойно прошествовал отсюда — положил бы охрану на выходе и вперед, в пампасы. Сначала в Европу, потом и вовсе куда-нибудь в Австралию. Ни тебе мировых войн, ни испанки с тифом… Про революции с коллективизациями, репрессиями, расстрелами и вовсе можно забыть. Два быстрых вдоха и выдоха, я опять произношу «Чок». Время снова входит в свой обычный ритм, Гусев даже не успел закончить первую затяжку.

— Итак, господин Баталов, потрудитесь объяснить следствию, где вы были вчера в период с десяти вечера по час ночи. И в чем причина вашего вчерашнего конфликта с доктором Винокуровым, когда вы изволили кричать на своего подчиненного. И даже устроили с ним драку.

Я с ним устроил?!?

Нужно взять паузу. И все обдумать. Тут очень-очень тонкий лед — легко провалиться. Побег не выход — Лиза с ребенком, «Русский медик», скорые по всей стране… Нет, я теперь за все это отвечаю. Значит, нужно решать проблему административными методами. Увы, никого из моих покровителей — ни Сергея Александровича, ни Зубатова из охранки — в Москве уже нет. Уехали на повышение в Питер. Прикрыть некому. Доказывать этим «гусевым» что-либо бессмысленно, только прицепятся к чему-нибудь и начнут крутить-вертеть. Палочную систему не в двадцатом веке придумали.

— Потрудитесь обращаться ко мне Ваше сиятельство.

Гусев поперхнулся табачным дымом, закашлялся.

— Вы что же… князь?

— Да, князь. Восстановлен в княжеском достоинстве именным указом от двадцать седьмого августа сего года.

Жандарм побледнел, начал быстро сворачиваться. Убрал папиросы в карман, разорвал протокол. Смел обрывки в корзину.

— Мне нужно навести справки. Вас проводят.

Я заулыбался. В кои веки оказался кстати мой княжеский статус. Ни тебе имений, ни денег с бриллиантовыми табакерками — а пригодилось всё же. Допрашивать, а тем более судить такого — это не баран чихнул. Вон, князь Феликс Юсупов целого царского фаворита Распутина укокошил. В составе группы лиц по предварительному сговору. И что же? Судили его? Посадили в тюрьму, или, может, быть отправили на каторгу? Нет, всего лишь сослали на годик в личное имение. Правда, это все будет в шестнадцатом году, в момент краха монархии. Да и случится ли теперь этот крах? Бабочек за пару лет в прошлом я придавил немерено. Кстати, а с Великим князем Дмитрием Павловичем, который с Юсуповым и Пуришкевичем старца укокошил, я хорошо знаком. Забавный мальчуган, только русского языка почти не знает.

— Чему вы улыбаетесь, Ваше сиятельство? — Гусев остановился в дверях, повернулся ко мне.

— Солнышко из-за туч вышло, — я кивнул в сторону окна. — Один мудрый китаец научил меня радоваться в жизни самым простым вещам.

Железная дверь с лязгом захлопнулась за моей спиной. Я остался один в полумраке камеры Таганской тюрьмы. Сырость и затхлость ударили в нос. Я медленно осмотрелся, пытаясь привыкнуть к тусклому свету, проникающему сквозь зарешеченное окошко под потолком.

Каменные стены, покрытые плесенью и грязью, словно шептали о судьбах тысяч узников, прошедших через это место. Узкая деревянная койка у стены, тонкий матрас из соломы, колченогий стол и шаткий табурет — вот и вся обстановка. В углу — зловонная параша. Я поморщился от мысли, что придется ею пользоваться.

Опустившись на койку, тяжело вздохнул. Как же так вышло? Еще вчера я был уважаемым доктором, лечил людей, спасал жизни. А сегодня? Арестован по подозрению в убийстве Винокурова-старшего. Кто же его так порезал, что кишки вывалились? Тут явно что-то личное. Так убивают в ярости, не думая ни о чем.

Мысли путались.

За стенами камеры слышались шаги надзирателей, крики заключенных. Да уж, такое звуковое сопровождение — самое оно для усиления чувства безысходности. Монотонность и безразличие, унылее этого сочетания придумать что-нибудь трудно.

Я встал и подошел к окну, приподнялся на цыпочки, чтобы выглянуть наружу. Солнце, как по заказу, скрылось за тучами — осталось серое московское небо. Циклон, однако.

Где-то там, за этими стенами, течет обычная жизнь. Люди спешат по своим делам, смеются, любят, мечтают. А я здесь, в каменном мешке, отрезанный от мира. Узник замка Иф, туды его в качель. Придавят сейчас жандармы в желании поставить галочку — и готово. В Москве революционеров почти не осталось, разбежались как тараканы. А начальство результат требует. Где его взять, если остатки «Народной воли» по цюрихам и лондонам давно рассосались?

Мои размышления прервал лязг открывающейся кормушки в двери. Грубый голос надзирателя прохрипел: «Обед!» Я поднялся с койки и подошел к двери.

Через кормушку мне протянули жестяную миску с каким-то мутным варевом и кусок черного хлеба. Я взял это подобие еды и вернулся к столу. Запах от посудины заставил меня поморщиться — смесь прогорклого жира и подгнивших овощей. Сев на шаткий табурет, я стал разглядывать содержимое миски. В жиже серо-буро-козявчатого цвета плавали неопознанные комки.

Исключительно в исследовательских целях я попробовал это блюдо. В тайских макашницах и не такое иной раз предлагали, а начнешь есть — и ничего, вполне пристойно. Но чуда не случилось. Вкус оказался таким же отвратительным, как и запах. Пресная дрянь с привкусом прогорклого масла. Не напрасно каждый уважающий себя арестант таскает с собой соль и перец. Посолил погуще, перчику жахнул от всей души, чтобы до стадии «огнедышащий дракон» немного оставалось — и что угодно съесть можно. Я отставил миску прочь, попробовал хлеб. Он оказался одновременно черствым и кислым. Отломив кусочек, я макнул его в суп, надеясь хоть как-то улучшить его вкус. Тщетно. Питаться этим невозможно. Вероятно, если дня три сурово поголодать, и такое добро в ход пойдет, но извините, у меня еще о вчерашнем банкете память свежа.

Ну и сразу набежали воспоминания о ресторанах Москвы, Питера, Варшавы, Берлина. Вышколенные официанты, накрахмаленные скатерти, изысканные приборы, фарфоровые тарелки… Это я еще Вольфсгартен с его бесконечным винным погребом не вспоминал. Пожалуй, приберегу эти мемуары на обед.

Камера в таганской тюрьме — ни разу не Лефортовский замок, но как оказалось и тут можно жить. Лязгнула кормушка, внутрь заглянул надзиратель. Или контролер? Цирик, короче. Пора осваивать феню. Возьму себе погоняло Хирург. Хотя нет, не стоит, у меня стойкая ассоциация с косноязычным байкером. Буду Князем. Стану козырным блатарем, заведу себе гитару и начну петь про Владимирский централ ночи темные. А кто сказал, что легко будет?

— Вижу, что баланду вы есть не стали. Может еду из ресторации закажете?

А так можно⁇

— Любезный, ты вот что сделай. Телефонируй на скорую, скажи, пусть Жиган привезет еды, белье, всё что надо, короче. Приедет, отблагодарит. Номер знаешь?

— Кто же его не знает… Ноль три. Не извольте беспокоиться, все сделаю.

Заказ еды из любого места в предварительном заключении вполне официально разрешен. Так и нижние чины свою копеечку зарабатывают, и сидельцы едят сытнее. Это если денег нет, то приходится местной едой пробавляться.

Хорошо, хоть пиджак оставили. Один хрен он в крови перепачкался, теперь только на благотворительность отдать, а пока под голову подложить можно.

Жиган примчался через час. Вместе с Чириковым. Их даже любезно проводили к кормушке и дали заглянуть внутрь камеры. Не знаю, предусмотрено ли такое правилами внутреннего распорядка, но это случилось. Всего-то пять рублей — и внеплановая свиданка обеспечена.

Притащили мне не только еду, но и нательного белья шелкового две смены, чтобы вшей не нахвататься, подушку с одеялом, чтобы не на казенном лежать, рубахи, свитер, домашние туфли, свежие медицинские журналы, и еще что-то, таящееся в объемном бауле.

Федор Ильич интересовался распоряжениями. Они были одной направленности: сделать всё, чтобы я побыстрее отсюда вышел. Найти адвокатов по политическим и уголовным делам, телеграфировать всем, кому только можно: Великому князю, Зубатову, Романовскому, Склифосовскому, немецкому кайзеру, лысому черту, если понадобится. Но губить свое здоровье в застенках я не хочу — формулу лекарства против туберкулеза я все никак не мог вспомнить.

— Землю буду рыть, Евгений Александрович, — пообещал мне Жиган. — Всех хитровских подниму, разыщем мы Емельку.

— Какого Емельку⁈

— Брательника Александра Николаевича.

— А почему его нужно разыскивать?

— Дык… на него думаю. Утром встретил обоих у клиники, спросил еще старшего — что Емельян тут делает. Евгений Александрович же его прогнал от себя. А тот мне отвечает — с князем, мол, все утряс, тот разрешил заехать брату, повидаться.

Я выругался матерно. Вот и убийца. Раскольников долбаный…

— Ничего я не разрешал! Наврал тебе Винокуров.

— Ах, варнак!

— Думаете, младший зарезал брата? — тихо в кормушку поинтересовался Чириков.

— И думать не надо. Наверняка он. Жиган, а ты комнату доктора осматривал после того, как полиция меня забрала?

— А как же. Судя по стаканам, двое там пили. Водку. А закусывали они…

— Полиции сказал? — оборвал я хитрованца резко.

— Сказал.

— И что?

— Ответили — следователь пусть думает. Наше дело маленькое.

— Жиган! На тебя вся надежда. Найди Емелю!

— Век воли не видать, Евгений Александрович! Всю Москву переверну! Сыщу этого Каина!

Посетители направились на волю, заверяя меня в преданности, при этом горя желанием поставлять мне еду три раза в сутки и делать всё для выхода моего сиятельства на волю.

Почти сутки меня никто не трогал, даже удалось подремать ночью, то и дело просыпаясь. А после опять дернули на допрос. Наверное, Гусев получил добро на пытки и издевательства, потому что светился радушной улыбкой от уха до уха.

— Давайте продолжим, Ваше сиятельство, — сообщил он мне. — Начнем с протокольной части.

И пошло-поехало, кто, да когда, какого сословия да вероисповедания, и прочие вопросики из анкеты друзей. В моем детстве у всех девчонок такие были. Дошли и до сути.

— Так чем был вызван конфликт с покойным господином Винокуровым, переросшим в драку? Свидетели сообщают, что звучали угрозы.

— Я как работодатель ввел правила о недопустимости появления на работе в нетрезвом виде. Сотрудники при найме с этим требованием, равно как и с другими, знакомятся и выражают согласие подписью под договором. Это не противоречит законодательству. А господин Винокуров правила грубо нарушил, я отстранил его от работы. Вот, собственно, и всё.

— А брат покойного, Емельян, который у вас работал, вы с ним когда в последний раз виделись? — будто между прочим спросил жандарм.

— С какой целью интересуетесь?

Он думает, я буду топить брата? Но для этого нужны основания, улики… Нет уж. Подождем Жигана.

— Отвечайте, пожалуйста. Ведь коль скоро вы невиновны, то и скрывать нечего…

Ага, сладко поешь, начальник. Ты еще расскажи про чистосердечное признание, которое уменьшает наказание, но увеличивает срок. С какой радости жандарм на Емельяна перешел? Наверняка хочется и меня к революционному делу пристегнуть.

— А вы знаете, господин Гусев, каково происхождение слова «адвокат»?

— Не понял, — встрепенулся страж порядка, только что увлеченно выводивший нечто несомненно важное в протоколе.

— Происходит оно от латинского слова «адвоко», что значит «приглашаю». Вот и я позвал такого специалиста. И пока он не прибудет, продолжать разговаривать с вами мы не станем. А то мне вопросы ваши нравиться перестали. Не туда вы ведете. Доверие мое к вам сильно подорвано. Пока велите отвести меня в камеру.

— На стадии дознания участие присяжного поверенного не предусмотрено, — разочаровал меня Гусев. — Повторяю вопрос о Емельяне Николаеве Винокурове.

— Не помню. Как уволил его, с тех пор ни разу.

— А когда это было? — продолжал выедать мне мозг следак.

— Год назад, точную дату не помню. Надо смотреть документы на скорой.

— Приходить к брату он мог?

— Господин Гусев! Меня в Москве не было длительное время. Это может подтвердить… да спросите у Его Императорского высочества Великого князя Сергея Александровича. Мы с ним в Германии были, в Вольфсгартене. Это имение Великого герцога Гессенского. Там каждый скажет, что я даже не выезжал никуда. А потом я принимал участие в коронационных торжествах. Тому свидетелей тоже много. Ваш бывший начальник Сергей Васильевич Зубатов, кстати, среди них. Некогда мне было про уволенных сотрудников спрашивать. После этого я выезжал в Тамбовскую губернию. Вернулся, а тут вот что случилось.

Гусев всё тщательно записывал. Интересно, про Великого князя и герцога тоже занесет в протокол? Будет что рассказать при встрече.

— Но ведь успели поругаться с покойным, и даже, говорят, подрались, — гнул свое сатрап и палач.

Послать его, что ли? Вместо этого я решил наступить на горло собственным принципам и спел из будущего:

— Он ругался и пил, я за ним по пятам,

Только в самом конце разговора

Я обидел его, и сказал: 'Капитан

Никогда ты не станешь майором'.

— Ну, знаете, Ваше сиятельство, я вам повода для оскорблений не давал! — покраснел Гусев. — Где вы были в период с десяти до часу ночи?

— Спал.

— Есть кто-то, кто может подтвердить ваше алиби? Может быть, слуги?

— Вы же их наверняка уже опросили.

Совсем Гусев меня за дурака держит.

— Да. Владимир и Прохор сказали, что вы отпустили их в седьмом часу после вечернего чая.

— Все правильно вам изложили.

— Значит, алиби у вас нет.

— Нет. А какие запрещенные книги нашли у Винокурова? — я решил перехватить инициативу в допросе. И у меня это почти получилось.

— Чаадаев «Философические письма», Толстой «В чем моя вера?», ну и «Капитал» Маркса.

— И что же… Все с дарственной надписью авторов? — обалдел я. — Так-то Чаадаев и Маркс давно умерли.

— Нет, конечно, — усмехнулся жандарм. — С подписью была брошюра некоего Ульянова. «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?». Особо разыскиваемый господин. Также Плеханов, Аксельрод, вся эта чернопередельская литература, князь Кропоткин. Целая библиотека.

Завершить нам не дали. В кабинет вошли сразу несколько больших чинов в мундирах, аксельбантах… Аж в глазах засверкало. И первым шествовал не кто-нибудь, а сам Пётр Дмитриевич Святополк-Мирский. Новый генерал-губернатор Москвы. Все присутствующие встали, встречая высоких гостей.

— Евгений Александрович, голубчик! Как же так… Мне только сообщили, и я тут же выехал за вами, — губер заглянул мне в глаза. — Столько телеграмм из столицы, зачем же поднимать такой шум? Все бы решили, сами.

Петр Дмитриевич повернулся к Гусеву:

— Срочно пошлите за вещами князя. Я его забираю.

— Как же следствие⁈ — не до конца понимая, что творится, выдавил жандарм.

— Какое следствие⁈ — спросил Святополк-Мирский с выражением брезгливого удивления. — Вы тут, смотрю, совсем мышей не ловите? Пойман настоящий убийца. Два часа уже как. У меня был обер-полицмейстер с докладом.