Столичный доктор. Том V

Глава 20

«ВОКРУГЪ СВѢТА»: «…въ недавних депешахъ сообщалось о смерти въ Голенбергѣ знаменитаго нѣмецкаго инженера Отто Лилиенталя, жертвы одного изъ авiацiонныхъ экспериментовъ, которыя онъ проводилъ съ 1893 года, подъ любопытнымъ и сочувственнымъ вниманiемъ ученыхъ всѣхъ странъ. Лилиенталь былъ, какъ говорится въ набившей оскомину спортивной болтовнѣ, рекордсменомъ въ авиацiи, первымъ, кто получилъ интересные результаты внѣ лабораторныхъ испытанiй и рацiонально подошелъ къ рѣшенiю одной изъ самыхъ досадныхъ проблемъ человѣчества — возможности полета на крыльяхъ. Летательные аппараты Отто Лилиенталя были проданы любителямъ полетовъ изъ Францiи, Англiи, Германiи, Россiи и Италiи…Министръ финансовъ Соединенныхъ Штатовъ Америки готовъ выплатитъ сумму въ размѣрѣ 100,000 долларовъ любому американскому или иностранному изобрѣтателю, который до 1901 года представитъ устройство, способное, по мнѣнiю Комитета изъ трехъ членовъ, назначеннаго Военнымъ министерствомъ, продемонстрировать либо въ Вашингтонѣ, либо въ его окрестностяхъ, возможность и безопастность воздушной навигацiи на скорости не менѣе тридцати миль въ часъ и подъ нагрузкой не менѣе четырехсотъ фунтовъ, включая пассажировъ и багажъ. Еще одно вознагражденiе въ размѣрѣ 25,000 долларовъ предлагается изобрѣтателю, который до 1900 года представитъ аппаратъ, способный летать подъ открытымъ небомъ во всѣ точки компаса, на разстоянiи не менѣе одной мили, слѣдуя по нисходящей линiи. Точка приземленiя должна быть не болѣе чемъ на шестьдесятъ шесть футовъ ниже уровня точки вылета…»

Я отложил журнал на столик, откинулся в кресле. Авиатор⁈ Уже кто-то летает по небу⁇ Ко мне тут же подскочил лакей яхт-клуба, изогнул спину:

— Что-нибудь желаете, ваше сиятельство? Сигару, кофе? Может чего покрепче?

— А давай кофе. Со сливками.

— Сей же секунд!

Похмеляться я не был готов, хотя голова продолжала болеть. Утром после приема я взял себя в руки, выполнил малый комплекс ушу, облился холодной водой. Вроде полегчало. Впрочем, голова все равно напоминала таковую у игрушки а-ля Винни Пух, набитую опилками. Это мне не помешало доехать до почты и обменяться телеграммами с Гамачеками. Удивило, с какой скоростью вдруг передумала Агнесс и решилась на приезд в Питер. Понятно, что надо готовиться к свадьбе, да и женскую телепатию на предмет мужского кобеляжа никто не отменял. Но тут было что-то другое. Так и оказалось. Папаша Агнесс, предварительно получив благословение епископа вюрцбургского, договорился через переписку с настоятельницей Воскресенского Новодевичьего монастыря о переходе девушки в православие. Процедура оказалась сложная — нужно будет держать пост, пройти катехизацию у священника и еще какие-то тонкости, погрузиться в которые не дал формат телеграмм.

— Евгений Александрович⁈ Вы тут? — в курительную комнату яхт-клуба стремительным шагом вошел председатель Госсовета. — Думал, вы еще отсыпаетесь.

— А вы, Сергей Александрович? Тоже ранняя пташка?

— Увы, только заснул — а под утро Лизу затошнило. Пока служанка бегала, Морфей совершенно покинул наш дом. Что читаете?

Князь взял со столика журнал, заглянул в статью.

— Да вот… оказывается, какой-то немец смог построить планер и даже летал на нем!

— Какие печальные новости! Лилиенталь разбился насмерть! — Сергей Александрович заглянул сразу в конец статьи, хмыкнул. Потом щелкнул пальцами и сказал подскочившему лакею: — Мне как обычно.

Почти одновременно нам принесли два кофе. Только вот Великий князь пил без сливок.

— Вы же помните историю с инженером Яковлевым? — я забрал журнал, заложил статью закладкой. — Так вот, он приступил к работе над бензиновым двигателем. И я тут подумал… Если его творение окажется не очень тяжелым, то можно поставить его на планер Лилиенталя, прикрепить спереди пропеллер.

— Почему спереди, а не сзади? — удивился Сергей Александрович. — Схема же как с кораблем?

— Только у корабля нет крыльев, — отпарировал я. — Впрочем, инженеры решат, тянуть или толкать.

— И что же? Такой планер сможет летать и не падать?

— Но почему бы не попробовать?

Великий князь задумался, потом щелкнул пальцами. Досадливо поморщился на вновь подскочившего лакея, отослал его.

— Вот что вспомнил. Есть такой ученый, господин Жуковский. Николай Егорович. Он занимался у меня в Москве авариями на водопроводе. И вот, кажется, год или два назад он ездил в Германию, встречался с Лилиенталем. И вроде бы, это я помню уже не очень отчетливо, купил один из его планеров.

— То есть образец имеется в России? — удивился я.

— Скорее всего. Если не сгнил по нашим старинным традициям.

— Так это отлично! Я тогда попрошу Яковлева связаться с Николаем Егоровичем.

Все еще с тяжелой головой, я сидел в своем министерском кабинете, наслаждаясь видом на Дворцовую площадь. Мокрый снег, который выпал утром, растаял, выглянуло редкое питерское солнышко. Пройтись бы сейчас променадом по Невскому, зайти в кофейню или вообще в ресторацию, пообедать. Желудок согласно булькнул. Пробудился.

В кабинет, постучавшись, зашел Семашко, передал мне папки с документами на подпись. В сводках были списки санаторно-оздоровительных объектов разных министерств и ведомств в курортных регионах. В Крыму, в Ессентуках и Кисловодске… Мы со Склифосовским думали наложить большую волосатую лапу на все эти санатории, перевести финансирование на себя. Это сразу бы увеличило вес нового министерства в глазах Дурново и Ко. Но схватка предстояла нешуточная.

— Что такой грустный, Николай? — поинтересовался я у насупленного Семашко, быстро проглядывая документы.

— Выходил на скандал в приемную экспедицию, — тихо произнес помощник. — Женщина из-под Шлиссельбурга приехала в столицу с больным сыном. А ее отказались принять в двух больницах. Бесплатных мест нет, а денежного залога у нее тоже нет. Из бедных крестьян. Пришла к нам искать правды.

— Нашла? — коротко спросил я, ставя визу.

— Неужели у вас совершенно нет сочувствия к ней⁈ — взорвался Семашко. — Швейцар чуть ли не пинками выгнал ее из министерства!

— Но вы-то ей помогли?

— Телефонировал в Мариинскую больницу. Но там действительно, нет мест. По ненастной осенней погоде большой наплыв больных. Много с инфлюэнцей.

— Да, я получаю ежедневные сводки. Вы же для меня их и готовите.

— Послушайте, Евгений Александрович! — Семашко завелся и не собирался останавливаться. — Как вы можете спокойно сидеть здесь, в этом дворце, когда народ страдает? Аристократия живет в какой-то просто непристойной роскоши! И это пока рабочие едва сводят концы с концами! Крестьяне голодают, умирают от болезней без какой-либо медицинской помощи! Ребенку пять лет! У него жар, бредит. А я даже помочь ничем не могу. А те кто могут — не хотят!

Взгляд помощника мог испепелить. Но не врача, с которым ругались сто тысяч раз. Такие наезды — нулевой уровень для меня, песочница.

— Я понимаю ваше возмущение, Николай. Но давайте посмотрим на ситуацию шире. Вы говорите о бедствиях народа, но задумайтесь — разве сто лет назад люди жили лучше? Неужели крепостные крестьяне имели больше свобод и возможностей, чем современные рабочие? Да эту вашу женщину из поместья никто бы не выпустил в город. И никакой помощи ей никто бы не оказал. Высекли на конюшне, если самовольно ушла — вот и все.

— Не пытайтесь увести разговор в сторону! Речь о вопиющем неравенстве здесь и сейчас! Одни наслаждаются икрой и шампанским под звуки оркестра, в то время как другие…. — Семашко посмотрел на меня с ленинским прищуром, явно намекая на вчерашний прием во дворце. На котором он был и ходил по залам с кислым видом.

— Я не увожу разговор, а пытаюсь показать вам более широкую картину. Кстати, икру я не ел, у меня после нее изжога бывает, — к сожалению, шутка не прошла, Николай продолжал смотреть волком. — Да, неравенство существует, и у многих людей тяжелая жизнь. Но посмотрите, как развивается общество в целом. Растет грамотность, медицина делает успехи, появляются новые технологии…

— Которые обогащают капиталистов за счет эксплуатации рабочих!

— Николай Александрович, вы явно намекаете на меня. Нет, нет, не надо теперь в кусты, — я встал, подошел к окну. Специально отвернулся от покрасневшего Семашко. — Вы упускаете из виду важный момент. Моё богатство — это не просто груда денег и золота в сейфе. Это совместные заводы с Келером и Байером. Кстати, пометьте в ежедневнике — пришла телеграмма от немцев, завтра надо будет съездить на закладку памятного камня на стройке новой фабрики в Кудрово. Выясните, к которому часу. Так вот. Это рабочие места для тысяч людей. Плюс налоги, идущие в том числе на строительство школ и больниц. Это инвестиции в новые технологии, которые делают жизнь лучше.

— Но почему вы должны владеть всем этим? Почему бы не отдать средства производства в руки рабочих?

— А кто тогда будет принимать сложные управленческие решения? — я резко развернулся к помощнику. — Кто будет рисковать капиталом, чтобы создавать новые предприятия? Вы думаете, обычный рабочий сможет управлять заводом лучше, чем опытный промышленник?

— Коллективное управление…

— … приведет к хаосу и упадку производства. К безответственности и разгильдяйству! Посмотрите на историю — все великие достижения человечества были созданы благодаря инициативе отдельных личностей, а не комитетов.

— Но разве это справедливо, что одни купаются в роскоши, а другие едва выживают? Да на один только ваш аквариум во дворце можно год кормить большую деревню! Там выживут сотни детей!

Вот дался ему этот аквариум. Хотя денег он, конечно, «съел» прилично — порядка семи тысяч рублей, если считать с доставкой экзотических рыбок, фильтрами и прочей подсветкой.

— Жизнь вообще несправедлива, Николай Александрович, но есть справедливые люди. Капитализм — это система, которая позволяет талантливым и трудолюбивым людям подняться из низов. Я сам начинал простым врачом на Арбате, и вы знаете об этом. Это было даже не нулевой уровень, а минус первый этаж — у меня была сломана спина. Но благодаря упорному труду и предпринимательской жилке смог достичь успеха.

— И вы считаете, что у всех есть такая возможность?

— Не у всех, но у многих. И с каждым годом таких возможностей становится больше. Посмотрите, как растет средний класс. Еще пятьдесят лет назад о таком и мечтать не могли — были только помещики, да крестьяне. Вон, взгляните! — я махнул рукой в сторону Дворцовой площади, где молодожены с родственниками вставали у Александровской колонны напротив треноги фотографа. Рядом стоял, крутил усы городовой. Явно «подмазанный».

— Но все равно, разрыв между богатыми и бедными слишком велик…

— Согласен, и над этим нужно работать. Но не путем насильственного передела собственности, а создавая условия для развития экономики и социальных лестниц. И бороться не за то, чтобы не было богатых, а свести количество бедных к минимуму. Поверьте, это намного труднее. Я, например, финансирую пастеровские станции по губерниям — и вы отлично об этом знаете, сами готовили «витязей» к вояжу по стране. Я выделил гранты способным студентам в Московском университете, вот собираюсь премию медицинскую основать.

— И вы считаете, что этого достаточно?

— Нет, конечно. Но это шаг в правильном направлении. Понимаете, Николай Александрович, нельзя построить справедливое общество, разрушив существующую систему. Нужно постепенно улучшать её, сохраняя то, что работает эффективно. И я точно уверен — начав все разрушать работающее ради лучшего, более справедливого мира, вы в итоге окажетесь в таком несправедливом, ужасном аду, что впору только пулю в лоб. Вспомните французскую революцию. Там тоже народ был недоволен королем. И кстати, совершенно справедливо недоволен. А чем кончилось? Сами все легли под гильотины, породили Наполеона, а тот устроил общеевропейскую бойню, в которой погибли миллионы людей. Нет, уж, Николай. Только медленное, эволюционное движение вперед. Никаких революций и рывков — пятилетка в три года…

— Простите, я не понял про пятилетку.

— Не обращайте внимания, это такая малоизвестная шутка в узких кругах.

Семашко задумался, после паузы произнес: — Признаю, в ваших словах есть рациональное зерно.

— Я рад, что мы смогли хотя бы частично найти общий язык. Эта женщина с ребенком… Она ушла?

— Нет, когда я уходил, сидела на ступенях крыльца.

— Верните ее в экспедицию, подайте горячего чая. Я сейчас сам телефонирую Романовскому — найдем ей койку в нашей больнице.

Ко мне зашел министр. А что, у нас тут демократия. А ведь мог и через секретаря вызвать. Николай Васильевич вчера находился под плотным контролем Софьи Александровны, а потому выглядел совершенно свежим и отдохнувшим. Поскорее надо жениться, чтобы Агнесс в критические минуты хватала за руку — меняла вино на яблочный сок. И вообще, может, свершить государственный переворот и одним из первых указов запретить проклятую марсалу, так любимую Великими князьями? Что они в ней нашли? Ведь известно старое, доброе правило. Пей чистые дистилляты и будет тебе счастье в жизни.

— Знаете, что там у вас в особняке вчера было? — спросил Склифосовский, разворачивая газету.

— Напрасная трата сил, времени, и денежных средств? — попытался угадать я.

— Нет. Сейчас, подождите. Вот, нашел. «…Вчера вечером товарищ министра здравоохранения, князь Баталов, открыл двери своего нового особняка для блистательного приема в честь новоселья. Это событие стало настоящим событием светского сезона. Особняк князя, поражающий своей архитектурной изысканностью, привлек внимание столичного общества не только роскошными интерьерами, но и великолепным аквариумом огромных размеров, который был центром всеобщего…»

Я встал, заглянул через плечо министра.

— Так у вас светская хроника? Я думал, какой-нибудь «Рабочий листок». Есть же такие газетки, где каждая статья начинается словами «Товарищи! Доколе?», а потом о мироедах и буржуях?

— Не знаю, наверное, есть. Но мне эту принесли. Слушайте дальше.

— Николай Васильевич! Умоляю. Давайте сразу последний абзац, будьте хоть чуточку гуманнее! Мы же с вами врачи, давали клятву Гиппократа.

— Как просили. Извольте. «…Подобные собрания становятся символом блестящей жизни столичной элиты, где каждый вечер превращается в праздник великолепия, благородства и изысканного вкуса. Новоселье князя Баталова стало еще одной яркой страницей в светской летописи этого светлого года…»

— Достаточно. Николай Васильевич, пожалейте. Тут Николай Александрович только что призывал к покаянию и смирению, а также отказу от икры и шампанского.

— Это уже слишком, — улыбнулся Склифосовский. — Что за жизнь без вина и вкусной еды? И зачем вы вообще этого аскета вытащили на прием? Он же единственный, кто ходил с кислой миной и пугал наших аристократов.

— А вот надо ближе к народу быть, Николай Васильевич! Мне нынче ваш тезка пенял за семитысячный аквариум — деревню год кормить можно.

— Как неделикатно! Я вообще не понимаю, что вы нашли в Николае. Грубый, упрямый. Да еще и, судя по всему, марксист. Вот чую, зря вы хлопотали за него перед Великим князем.

— Тащит работу всего секретариата, — начал загибать пальцы я. — Мы, считай, в райских условиях с вами. Все документы всегда вовремя подготовлены, зарегистрированы… Честный. Давал ему денег на расходы по переезду медицинского департамента под отчет. Сдачу до копейки вернул. Из него вырастет идеальный бюрократ, которому мы с легкостью отдадим бразды правления. Кстати, надо бы ему классный чин повысить.

Склифосовский тяжело вздохнул, покачал головой:

— Поверьте моему жизненному опыту. Наплачемся мы еще с ним.