Страж/2025

Глава 1: Агнец

Туман не просто висел в воздухе — он проникал повсюду. Въедался в одежду, оседал на коже липкой сыростью, глушил звуки Гамбурга до утробного, низкого гула.

Здесь, на седьмом этаже безликой бетонной коробки, он превращал мир за окном в молочную пустоту. В ней тонули силуэты кранов и контейнерных терминалов.

Внутри квартиры пахло сыростью, застарелой пылью и страхом. Этот запах был для Хавьера синонимом провала.

Он сидел в полумраке единственной комнаты, спиной к стене, дающей обзор на дверь и окно. На коленях, на промасленной тряпке, лежали разобранные части его «Глока». Пальцы двигались сами, вбивая в тишину ритм: сухой щелчок входящей пружины, лязг возвращённого на место затвора, глухой стук соединения с рамкой. Он не смотрел на них. Он смотрел на сестру.

Люсия сидела на шатком деревянном стуле посреди комнаты, прямая, как струна. Её тёмные волосы, обычно непослушные и живые, висели безжизненными прядями. Взгляд был устремлён на облупившуюся стену напротив, но Хавьер знал, что она её не видит. Она не видела ничего. Её глаза, когда-то цвета тёплого шоколада, теперь стали похожи на объективы камер, направленные в никуда.

Щелчок вставленного магазина прозвучал в тишине непозволительно громко. Хавьер отложил пистолет, поднялся. Пол под его весом скрипнул. Он подошёл к Люсии, обойдя её сбоку — старался не попадать в поле зрения, хотя сомневался, что это имеет значение. Он опустился на одно колено и осторожно, двумя пальцами, коснулся её шеи.

Пульс.

Ровный, спокойный, около семидесяти ударов в минуту. Как у спящего человека. От этого спокойствия у него свело желудок. Её тело функционировало идеально. Оно просто… пустовало. Словно кто-то выключил свет, оставив все приборы работать.

Он убрал руку, но ещё несколько секунд продолжал ощущать под пальцами тепло её кожи и мерное биение жизни, запертой внутри этой оболочки.

Он встал и отошёл к окну. Прижался лбом к холодному, влажному стеклу. Внизу, в разрывах тумана, мелькнул свет автомобильных фар и снова утонул в серой мгле. Они сидели здесь уже три дня. Три дня тишины, прерываемой лишь его собственным дыханием и гудками судов из невидимого порта. На столе, рядом с остатками вчерашней пиццы, лежал почти пустой пакет с водой. Ресурсы заканчивались. Три дня он пытался понять, что, блядь, происходит.

Похищение с целью выкупа? Месть за его прошлое? Но похитители не оставляют жертву. Они не превращают её в живую статую.

В его голове билась одна мысль, простое солдатское уравнение: есть угроза, есть объект защиты. Всё остальное — лирика. Но угроза была невидимой. Она сидела не снаружи, а внутри его сестры.

Он замер.

Что-то было не так. Звук. Вернее, его отсутствие. Шаги на лестничной клетке прекратились. Хавьер всегда слушал. Его уши были таким же инструментом, как нож или пистолет. Соседи — семья турок снизу, старик-алкоголик сверху — их ритмы он выучил за первые сутки. Но эти шаги были другими. Лёгкими. И они замерли прямо за их дверью.

Он бесшумно скользнул к столу, взял пистолет. Холодная сталь рукояти привычно легла в ладонь. Он не стал целиться в проём. Слишком очевидно. Он встал сбоку, прижавшись к стене, превратившись в тень.

Тишина. Десять секунд. Пятнадцать.

Сердце колотилось о рёбра, но дыхание оставалось ровным. Он ждал выстрела сквозь тонкое дерево, грохота выбиваемого замка, крика.

Ничего из этого не произошло.

Вместо этого раздался тихий, почти нежный щелчок. Словно кто-то повернул ключ в замочной скважине. Его ключ.

Хавьер похолодел. Он проверял замок трижды. Двойной оборот, цепочка. Цепочка с тихим звоном упала внутрь. Дверь медленно, без скрипа, начала открываться.

В проёме показался человек. Один. Невысокий, в простом тёмном свитере и джинсах. Никакого спецназовского обмундирования, никакого оружия наизготовку. Он шагнул внутрь и закрыл за собой дверь так же тихо, как и открыл. Его движения были плавными, экономичными, с какой-то балетной, неестественной грацией. Он не посмотрел на Хавьера, хотя не мог не знать, что тот здесь. Его взгляд, пустой и сфокусированный одновременно, был прикован к Люсии.

Как будто она была магнитом, а он — металлической стружкой.

Агнец, — пронеслось в голове Хавьера. Так пастырь зовёт своих овец.

Человек сделал шаг к Люсии. Потом ещё один.

Хавьер выдохнул. Вся философия мира сузилась до трёх метров между ним и угрозой. Он рванулся вперёд, не издавая ни звука.

Хавьер бил на поражение. Короткий удар в горло. Резкий тычок в солнечное сплетение. Но противник не блокировал. Он просто… уходил с линии удара. Его тело изгибалось, уворачивалось с какой-то жуткой эффективностью, словно он видел траекторию мышц Хавьера за мгновение до самого движения.

Хавьер сменил тактику. Он пошёл на сближение, входя в клинч. Никаких красивых приёмов, только грязная работа. Локоть под рёбра, колено в бедро. Он почувствовал, как его удар достиг цели. Человек качнулся, его дыхание на миг сбилось, но лицо не дрогнуло. Он не почувствовал боли, только зафиксировал повреждение. Он развернулся на месте, и из рукава его свитера, неуловимым движением, выскользнул тонкий, как стилет, нож.

Блядь.

Хавьер выставил блок левой рукой, но лезвие всё равно чиркнуло по предплечью. Он отпрыгнул, опрокидывая стул. Грохот разорвал тишину. Он выставил пистолет.

— Брось, — голос Хавьера был тихим и ровным. Голос, которым отдают приказы, не терпящие возражений.

Человек с ножом снова проигнорировал его. Он медленно двинулся в обход, к Люсии. Его цель не изменилась. Хавьер был лишь препятствием.

Времени на раздумья не было. Выстрел привлечёт внимание всего квартала. Хавьер сделал то, чему его учили: если не можешь устранить угрозу, устрани её мобильность. Он выстрелил в пол, целясь рядом с ногой нападавшего. Щепки брызнули в сторону, заставив того инстинктивно дёрнуться. Этого хватило. Хавьер бросился вперёд, ударил ногой по руке с ножом. Клинок со звоном отлетел в угол. Второй удар, ногой, пришёлся точно в коленную чашечку.

Раздался отвратительный, влажный хруст.

Противник без единого стона рухнул на пол. Его нога была вывернута под неестественным углом. Но даже лёжа на полу, корчась от боли, которую он никак не проявлял, он продолжал смотреть на Люсию. Его тело было повержено, но его воля, или что там было вместо неё, осталась несломленной.

Хавьер тяжело дышал. Он не стал добивать. Живой, но обездвиженный, тот представлял меньшую угрозу и давал несколько драгоценных минут.

Он подскочил к Люсии. Она сидела всё так же неподвижно. Даже выстрел и грохот борьбы не вывели её из ступора. Он схватил её руку. Пульс был всё таким же ровным.

— Уходим, — прошептал он, скорее себе, чем ей.

Он метнулся по комнате. Сумка с припасами. Небольшая аптечка. Запасные магазины. Он накинул на Люсию свою куртку, вздёрнул её на ноги. Её тело было безвольным, как у большой тряпичной куклы. Он перекинул её руку через своё плечо, обхватил за талию.

Уже у двери он бросил последний взгляд на поверженного врага. Тот лежал на полу, но его голова была повёрнута к ним. В его глазах не было ни ненависти, ни боли. Только холодное, пустое ожидание.

Хавьер распахнул дверь и шагнул на лестничную клетку. А потом — наружу, в объятия холодного, слепого тумана. Воздух был густым и мокрым, он мгновенно проглотил их, отрезав от дома, который больше не был безопасным. Мир сузился до скрипа ступенек под ногами, тяжести сестры на плече и отчаянного, животного инстинкта: бежать.

Они нашли убежище в клоповнике для дальнобойщиков на выезде из города, там, где автобан перетекал в бесконечные промышленные зоны. Номер на втором этаже вонял несвежим пивом, дешёвым дезинфицирующим средством и безнадёжностью. Сквозь грязное окно в комнату проникал больной, пульсирующий свет от неоновой вывески «HOTEL ZUR POST». Красные и синие отблески плясали на стенах, превращая убогую обстановку в декорации к кошмару.

Хавьер опустил Люсию на продавленную кровать. Пружины скрипнули. Она осталась сидеть в той же позе, в какой он её оставил — прямая спина, руки на коленях, пустой взгляд в стену. Он стянул с себя куртку и бросил её на пол. Рукав рубашки пропитался кровью. Неглубокий, но длинный порез на предплечье.

Он подошёл к раковине, покрытой ржавыми потёками, и включил воду. Она потекла тонкой, бурой струйкой, потом стала прозрачнее. Хавьер смыл кровь, морщась от ледяного холода. Рана была рваной, её нужно было зашить.

Он достал из сумки свою полевую аптечку. Разложил на грязном столе содержимое: антисептик, бинт, и самое страшное — стерильный пакет с хирургической иглой и нитью. Он вскрыл пакет. Тонкая, изогнутая игла блеснула в мигающем свете неона.

И мир качнулся.

К горлу подкатила тошнота. Ладони мгновенно стали влажными. Дыхание сбилось. Он видел эту иглу, и его мозг отказывался воспринимать её как инструмент спасения. Он видел только острое, безжалостное жало, которое сейчас проткнёт его плоть. Он мог выдержать пулевое ранение, мог смотреть на смерть, не моргнув, но вид простого шприца или иглы превращал его в беспомощного ребёнка.

Соберись, тварь, — прорычал он про себя. — Ты же солдат, блядь.

Но тело не слушалось разума. Руки мелко дрожали. Он заставил себя взять иглу. Холодный металл обжигал пальцы. Он поднёс её к ране, но рука замерла в воздухе, отказываясь подчиняться. В голове всплыла картинка из прошлого: полевой госпиталь в Мали, он держит за руку молодого парня, которому осколком разворотило живот. Врач пытается сделать ему укол морфия, и парень, глядя на шприц, шепчет: «Не надо, док, я игл боюсь…». Он умер через пять минут.

Хавьер с силой сжал зубы так, что заскрипела эмаль. Он не будет тем парнем. Он не позволит этой слабости управлять им.

Он зажмурился и резко, с животным рыком, вонзил иглу в кожу.

Боль была острой, но очищающей. Она вытеснила тошноту, вернула контроль. Он открыл глаза. Руки всё ещё дрожали, но теперь он мог ими управлять. Стежок за стежком, грубо, криво, он стягивал края раны. Кровь смешивалась с потом, капающим с его лба. Каждое движение было пыткой, но он продолжал, подстёгиваемый злостью на самого себя.

Закончив, он туго забинтовал руку и рухнул на стул, тяжело дыша. Во рту был привкус металла. Он потратил больше сил на борьбу с собой, чем на бой с врагом.

Он поднял голову и посмотрел на Люсию.

И замер.

Она больше не сидела на кровати. Она стояла у окна, спиной к нему. В комнате было холодно, но она дышала на стекло, оставляя на нём небольшое, расплывчатое облачко пара. А потом её указательный палец медленно, с какой-то нечеловеческой точностью, начал выводить на запотевшей поверхности линии.

Хавьер встал, подошёл ближе. Это были не бессмысленные каракули. Это была диаграмма. Сложная, симметричная, похожая на паутину или схему нейронной сети. Линии пересекались под идеальными углами, расходились от центральных узлов, образовывали новые кластеры. Её палец двигался уверенно, без пауз, словно она не рисовала, а переносила на стекло уже готовую, существующую в её голове карту.

Что это? — пронеслось у него в голове. — Что это такое?

Это не было похоже на помутнение рассудка. В этом хаосе была ледяная, пугающая логика. Словно внутри его сестры, в пустоте её сознания, что-то жило. Что-то разумное. Что-то, что сейчас выводило на стекле свои чертежи.

Палец Люсии замер в центре диаграммы. На мгновение. А потом медленно нарисовал последний символ.

Стилизованный скорпион с задранным хвостом-жалом.

У Хавьера перехватило дыхание. Он знал этот символ. Он носил его нашивку на своём рукаве четыре года. Эмблема его бывшей частной военной компании. «Аквила». Той самой, на чьи кровавые деньги Люсия и начала своё журналистское расследование. Расследование, которое привело её в этот ад.

Осознание ударило, вышибая воздух из лёгких.

Это не была случайная атака. Это не были конкуренты по её расследованию.

Они пришли по его следу. Его прошлое, которое он так отчаянно пытался похоронить в песках Африки, нашло его. И теперь оно держало в заложниках самое дорогое, что у него было. Оно смотрело на него из пустых глаз его сестры и рисовало на стекле его собственное клеймо.

Он медленно протянул руку и стёр ладонью диаграмму. На стекле остались лишь мутные разводы. Но образ выжженной в его мозгу схемы уже ничем было не стереть.

В отличие от Хавьера, Хелен Рихтер любила, когда всё можно было стереть и исправить. Она любила порядок.

Её кабинет на шестьдесят третьем этаже стеклянной башни, пронзающей небо над Франкфуртом, был воплощением этого порядка. Стол из полированной стали и дымчатого стекла. Кресло из чёрной кожи. Ни единой бумажки, ни единой лишней вещи. Только ноутбук и панорамное окно, за которым расстилался город — гигантская, упорядоченная сеть из света и бетона.

На столе, на специальной бархатной подложке, лежало то, что нарушало эту идеальную гармонию. Детали старинной музыкальной шкатулки фирмы «L’Épée», которую она нашла у антиквара в Женеве. Механизм был повреждён. Вместо чистой, гармоничной мелодии он издавал диссонирующий скрежет.

Хелен взяла в руки пинцет с хирургической точностью. Её ногти были покрыты прозрачным лаком, манжеты белоснежной рубашки выглядывали из-под рукавов идеально скроенного пиджака ровно на полтора сантиметра. Она подцепила крошечную латунную шестерёнку, зубцы которой были едва заметно погнуты.

В её наушнике раздался тихий сигнал. Она не вздрогнула.

— Говорите, — произнесла она, не отрывая взгляда от механизма. Её голос был ровным и холодным, как стекло её стола.

— Объект «Агнец-7» выведен из строя, — доложил безликий голос оперативника. — Цель скрылась. Потеряли в портовой зоне. Туман.

Хелен на мгновение замерла. Пинцет в её руке не дрогнул ни на микрон. Провал. Негативная итерация сценария.

— Объект «Страж» оказал сопротивление. Жёстче, чем мы ждали, — продолжал голос. — Рекомендую задействовать группу «Зачистки».

Хелен молчала. Она рассматривала погнутую шестерёнку. Небольшой, почти незаметный дефект приводил к полному отказу всей системы. К хаосу. Хаос был неэффективен. Хаос нужно было устранять.

— Нет, — наконец сказала она. — Группа «Зачистки» — это слишком грубый инструмент. Это признание неудачи. Мы не терпим неудач.

Она аккуратно положила пинцет и взяла другой инструмент — миниатюрные плоскогубцы.

— У нас есть его психологический профиль. Его сестра — его единственная уязвимость. Он загнан в угол. Без ресурсов. Без поддержки. Он начнёт делать ошибки. Он сам выведет нас на цель.

Она осторожно, с выверенным давлением, выпрямила погнутые зубцы шестерёнки.

— Продолжайте пассивное наблюдение. Активируйте все наши источники в криминальной среде. Рано или поздно ему понадобится помощь. И мы будем ждать.

Она отключила связь.

Снова взяла пинцет и с ювелирной точностью установила исправленную деталь на место. Затем аккуратно завела механизм.

Из шкатулки полилась чистая, хрустальная мелодия. Идеальная гармония, рождённая из хаоса.

Хелен позволила себе едва заметную, холодную улыбку. Порядок будет восстановлен. Всегда.

Хавьер сидел на краю кровати, напротив Люсии. Он стёр диаграмму, но она всё ещё стояла перед его глазами. Он чувствовал себя так, словно его выпотрошили. Вся его тактика, весь его опыт, все его навыки оказались бесполезны. Он мог защитить её тело, но он понятия не имел, как сражаться с тем, что поселилось в её голове.

Он в отчаянии потянулся и осторожно взял её руку. Кожа была прохладной, но не ледяной.

— Люсия… — его голос был хриплым, сорванным. Он не узнавал его. — Что они с тобой сделали, а? Скажи мне.

Она не реагировала.

— Этот скорпион… на стекле… Это из-за меня, да? — он сжал её руку чуть сильнее, пытаясь пробиться сквозь пустоту. — Они пришли за мной. А попали в тебя. Прости меня…

Слова застряли в горле. Он никогда не извинялся. Он не умел.

— Ты меня слышишь? Люсия… сестрёнка… — он перешёл на испанский, язык их детства, язык, на котором они шептались по ночам, строя планы побега из их маленького сонного городка в Андалусии. — Просто… дай мне знак. Что ты ещё там. Что угодно. Пожалуйста…

Его мольба повисла в спёртом воздухе номера, пропитанном запахом безысходности. Её лицо оставалось бесстрастным. Он был готов закричать, разнести эту комнату на куски, но это бы ничего не изменило. Он был в тупике.

В этот момент тишину разорвала резкая, назойливая вибрация.

Хавьер вздрогнул. Звук исходил из его сумки. Он отпустил руку Люсии и, нахмурившись, полез внутрь. На дне, среди запасных обойм и бинтов, вибрировал тонкий, дешёвый телефон. Одноразовый. Зашифрованный. Его «телефон судного дня», контакт, который он не использовал уже два года.

Он достал его. Руки слегка дрожали. Он не ждал звонков. Звонок означал, что случилось что-то непоправимое. На экране светилось уведомление об одном новом сообщении.

Он открыл его.

Короткая строка текста на белом фоне. Без подписи. Без номеров.

Я знаю, что с ней. И знаю, как это остановить. Центральный вокзал, 14:00. Будьте один.

Хавьер прочитал сообщение. Потом ещё раз. И ещё. Пять коротких фраз, которые прозвучали в его голове как приговор.

Каждый инстинкт, отточенный годами выживания в самых грязных дырах мира, кричал ему, что это ловушка. Классическая. Выманить цель на открытое пространство. Навязать свои условия. Лишить преимущества. «Будьте один». Это словосочетание было красным флагом, сигнализацией, воющей в его мозгу. Никогда. Никогда не идти на встречу, условия которой диктует враг. Это была первая заповедь.

Он поднял взгляд на Люсию. Она всё так же сидела на кровати, безмолвная и пустая. В её глазах отражался мигающий неон из окна. Он вспомнил диаграмму на стекле. Сложную, чужую, разумную.

Его правила больше не работали. Его опыт оказался бесполезен против этой новой, непонятной угрозы. Он мог бежать. Прятаться. Меняя города, отели, личности. Но он не мог бежать от того, что было внутри неё. Рано или поздно оно бы его уничтожило. Или её.

Он посмотрел на свои часы. 10:47. У него было чуть больше трёх часов, чтобы принять решение.

Решение, которое он уже принял.

Он встал. Подошёл к столу, где лежал его «Глок». Проверил магазин. Семь патронов. Мало. Слишком мало. Он достал из сумки последнюю обойму, дозарядил. Щелчок патрона, входящего в патронник, был единственным определённым звуком в этом мире, полном тумана и безумия.

Он пойдёт.

Потому что бежать больше было некуда. Потому что бездействие было таким же выбором, как и действие. И оно вело к гарантированной смерти. А эта встреча, эта ловушка, давала хотя бы один шанс из тысячи.

Призрачный. Смертельный.

Но единственный.

Глава 2: Призрак

Центральный вокзал Гамбурга гудел на тысяче языков. Воздух, плотный и влажный от тумана снаружи, здесь был пропитан запахами, которые смешивались в один тошнотворный коктейль: горячие крендели, дешёвый парфюм, антисептик и едва уловимая вонь сырых пальто.

Неоновые вывески отражались в мокром гранитном полу, который ещё не высох после утренней уборки, размазывая названия городов в яркие, нечитаемые кляксы. Для тысяч людей это было место транзита. Для Хавьера Рейеса — сектор огня.

Он усадил её на холодную металлическую скамью, поправил капюшон её куртки, чтобы скрыть пустое лицо. Со стороны они выглядели как брат, ждущий поезда с больной сестрой. Уставший. Заботливый. Нормальный. Ложь была лучшим камуфляжем. А сам встал рядом, прислонившись к стальной колонне.

Его взгляд не отдыхал ни секунды. Он методично прошивал толпу, отсекая лишнее, выискивая аномалии. Вот пара полицейских, расслабленных, пьющих кофе. Норма. Вот группа туристов, громких, потерянных. Норма. А вот мужчина в сером плаще у газетного киоска. Он не читал. Он смотрел в отражение в стекле витрины. Пятый раз за три минуты. Не норма.

Хавьер мысленно проложил маршруты отступления: два к платформам метро, один к главному выходу, ещё один — через служебную дверь у туалетов. Он чувствовал себя животным в клетке, стены которой постоянно сдвигались.

Сообщение на одноразовый телефон подтверждало: тот, кто писал, был из того мира. Мира призраков и информации, которая убивает быстрее пули. Идти на эту встречу было самоубийством. Не идти — означало обречь Люсию на вечный туман в её голове. Он выбрал самоубийство. По крайней мере, это был выбор, который он мог контролировать.

Он заметил её задолго до того, как она его увидела. Женщина, идущая сквозь хаос вокзала с чужеродной целеустремлённостью. На ней было дорогое, но неброское пальто, идеально сидящие брюки и ботинки на низком каблуке. Никакой сумочки, только тонкий планшет в руке.

Её лицо было спокойным, сосредоточенным. Взгляд — как сканер, методично обрабатывающий толпу. Хавьер отметил её выучку. И тут же почувствовал, как внутри всё заледенело. Она была из них. Архитектор, спустившийся в машинное отделение.

Она остановилась у большого табло, делая вид, что ищет свой рейс. Хавьер дал ей тридцать секунд, чтобы убедиться, что за ней нет «хвоста». Чисто. Он поднял Люсию и двинулся к женщине, заходя сбоку, из слепой зоны.

Он остановился в метре от неё, становясь живым щитом между ней и сестрой. Запах её духов — что-то холодное, цитрусовое — ударил в нос.

— Ты опоздал на семьдесят секунд, — произнесла она, не поворачивая головы. Голос ровный, почти без интонаций.

— Я проверял, одна ли ты, — бросил Хавьер. Голос низкий, скрежещущий.

Она наконец повернулась. Глаза — светло-серые, почти бесцветные, как зимнее небо. Они не выражали ничего: ни страха, ни интереса. Только анализ. Её взгляд скользнул по его лицу, задержался на свежем шраме, потом переместился на Люсию.

— Протокол активен. Я фиксирую сигнал даже отсюда. Мы должны уйти.

— Сначала говори. Кто ты?

Её губы скривились в подобии нетерпеливой усмешки. — Моё имя — пустое место. Имя, которое вам нужно знать, — Дмитрий Воронов.

Хавьеру это имя не говорило ничего. Но то, как она его произнесла, говорило о многом. Власть. Угроза. Старая школа.

— Объясняй, — бросил он, перекладывая Люсию поудобнее. Её безвольная тяжесть давила даже сквозь куртку.

— То, что с вашей сестрой — не болезнь. Это импринтинг. Акустико-резонансная матрица, внедрённая в её нейронную структуру. Проект «Шум». Ваша сестра — носитель уникальной версии. Протокол «Пастырь».

Она говорила так, будто читала технический отчёт. Слова были чужими, стерильными, но они складывались в ужасающую картину.

— Проще, — перебил он грубо. — Говори проще, блядь, или мы закончили.

В этот момент громкоговоритель над их головами ожил, и резкий голос объявил о прибытии поезда из Берлина. Хавьер использовал эту паузу, чтобы снова осмотреться. Мужчины в сером плаще не было. Это было плохо. Очень плохо.

Когда шум стих, женщина — Лена, как она позже представится, — продолжила, не изменив тона.

— Ваша сестра — не человек. Не сейчас. Она — узел сети. Маяк. Она притягивает к себе других носителей «Шума». «Паству». Они будут идти на её сигнал, как мотыльки на огонь. Их цель — защитить её или, если потребуется, ликвидировать.

— Тот парень… в укрытии…

— Он был первым, — кивнула она. — Будут ещё. Десятки. Возможно, сотни. Я могу создать контрсигнал. Алгоритм подавления. Но для этого мне нужен постоянный доступ к носителю. К ней.

Она кивнула на Люсию. Взгляд учёного, смотрящего на редкий образец. Ни капли сочувствия.

Инстинкт Хавьера орал. Доверять ей — всё равно что просить акулу помочь выбраться на берег. Но её слова были ключом. Первым за всё это время.

Он посмотрел на Люсию. Её лицо было безмятежным. А под этим спокойствием, в глубине её разума, тикала бомба.

— Хорошо, — произнёс он, и это слово показалось ему чужим во рту. — Но если ты лжёшь…

Он не закончил. Ему и не нужно было.

Лена застыла на полуслове. Её аналитический взгляд потерял фокус, устремившись куда-то за его плечо.

— Снайпер, — бросила она. — Одиннадцать часов, второй ярус.

Она не успела закончить фразу. Сухой, резкий треск, будто лопнула стальная струна. Пуля ударила в гранитную колонну в сантиметре от головы Лены, выбив облачко каменной пыли.

Хавьер не думал. Он действовал.

Одним резким движением он толкнул Лену вниз, за колонну. Другой рукой подхватил Люсию, перекидывая её через плечо, как мешок. Он не спасал Лену. Он сохранял актив.

И тут же начался ад.

Второй выстрел, третий. Пули защёлкали по полу, высекая искры. Кто-то в толпе закричал. Один крик стал детонатором. Через секунду вокзал взорвался. Паника рванула по толпе. Люди с воплями бросились врассыпную, сбивая друг друга с ног.

Хавьер двинулся сквозь эту ревущую массу как ледокол. Его плечи работали как тараны.

— Сюда! — крикнул он Лене, указывая подбородком в сторону эскалаторов, ведущих в подземелья метро.

Она, на удивление, не растерялась. Лицо было бледным, но глаза оставались холодными и сфокусированными. Она поднялась и побежала за ним, низко пригнувшись.

Ещё один выстрел. Тяжёлая пуля, судя по звуку, винтовочная, пробила огромное электронное табло. Оно взорвалось снопом синих искр и с гудением погасло. В воздухе резко запахло горелым пластиком.

И в этот момент Люсия, висевшая на его плече, внезапно напряглась. Её голова неестественно дёрнулась в сторону стрелка на антресоли. Из её горла вырвался тихий, вибрирующий звук, похожий на стон трансформатора. Это была реакция системы.

В ту же секунду с другой точки по стрелку на антресоли открыли огонь.

— Блядь! — выдохнул Хавьер. Он понял. Люсия была не просто грузом. Она была живым целеуказателем.

Он нырнул за массивную бетонную опору, стаскивая за собой Лену. Выхватил свой «Глок-19». Выглянул из-за укрытия. Два стрелка на втором ярусе. Ещё один внизу. Все в одинаковой серой тактической одежде. Профессионалы.

— Это не твои люди, — бросил он Лене, скорее утверждая, чем спрашивая.

— Серая тактическая одежда без опознавательных знаков, — выдохнула она, прижимаясь к холодному бетону. — Это почерк Aethelred. Ликвидаторы Хелен Рихтер. Они не берут пленных.

Хавьер сделал три быстрых выстрела в сторону стрелка внизу. На подавление. Выиграть несколько секунд.

— К эскалатору! Бегом!

Они рванули через открытое пространство. Мир сузился до пятидесяти метров простреливаемого пола. Грохот выстрелов смешивался с воплями. Он чувствовал, как пули с шипением вспарывают воздух рядом.

Они достигли эскалатора и кубарем скатились по неработающим ступеням вниз. Шум вокзала наверху стих, сменившись гулкой тишиной туннеля. Они скрылись в темноте. На время.

За тысячи километров, в тишине своего московского кабинета, Дмитрий Воронов с лёгкой улыбкой наблюдал за драмой. На одном мониторе шла запись хоккейного матча. На втором, беззвучно, разворачивалась тактическая карта гамбургского вокзала.

В динамике телефона раздался сухой голос его технаря, Антона «Сыча». — Они ввязались. Команда Рихтер. Работают грязно. Цель потеряли в туннелях. Наши продолжают вести объект «Орлова».

Воронов не отрывал взгляда от экрана с хоккеем. — Посмотри на это, Антон, — произнёс он своим бархатным голосом. — Посмотри, какая красота. Наши их возят, изматывают. Заставляют ошибаться. Это — стратегия. А эти… — он лениво кивнул в сторону карты, — …эти лезут напролом. Без изящества.

— Прикажете нашим вмешаться?

— Ни в коем случае, — Воронов сделал глоток ледяной воды. — Зачем прерывать такую любопытную пьесу? Пусть суетятся. Леночка умная девочка. Она приведёт солдата куда нужно. А мы… мы просто проследим. Наблюдай, голубчик. Искусство требует терпения.

Он отключил связь. На экране хоккеист закладывал очередной вираж. Воронов удовлетворённо улыбнулся. Он всегда предпочитал играть вдолгую.

Подвал вонял влажной землёй, гнилью и плесенью. Единственная голая лампочка отбрасывала тусклый свет. С потолка размеренно капала вода.

Как только тяжёлая стальная дверь захлопнулась, Хавьер сбросил Люсию на груду старых мешков и прижал Лену к влажной стене. Его рука легла ей на горло, не сжимая, но обещая.

— Это были твои люди? — его голос был неестественно тихим. Голос «берсерка» на поводке.

Её дыхание осталось ровным. Она даже не попыталась вырваться. — Если бы… это были… мои люди, — выдохнула она, — вы бы сейчас разговаривали с ними. А не со мной. И были бы уже мертвы.

Её логика была холодной и безупречной. Он не убрал руку, но хватка ослабла.

— Кто они?

— Я уже говорила. Хелен Рихтер. Начальник безопасности Aethelred Dynamics. Их задача — зачистка активов. «Пастырь» — их самый опасный провал. Они хотят его стереть. Вместе с носителем. И со всеми, кто был рядом.

Хавьер медленно отступил. Ладонь сама прошлась по лицу, стирая холодный пот и грязь. Он посмотрел на Люсию. Она лежала на мешках, погружённая в свой пустой, безмятежный сон. Ангел в аду. Его ангел. Его ад.

Он опустился на колени рядом с ней, проверяя пульс. Ровный. Слишком ровный. Он понимал, что Лена говорит правду. Вот только доверие было валютой, которой у него не осталось.

Лена, потирая шею, наблюдала за ним. Она поняла, что слов недостаточно. Нужны доказательства.

Она молча достала свой планшет. Экран был треснут в углу. — Чтобы вы мне поверили, вы должны понять, с чем мы имеем дело, — её голос снова стал ровным и аналитическим. — Это не просто технология. Это… личное.

Она повернула планшет к нему. На экране было досье. Фотография мужчины лет сорока. Нападавший из его укрытия. Тот, кого он убил несколько часов назад.

Под фотографией было имя. КЛАУС НОЙМАНН. Позывной: «Ястреб».

Хавьер застыл. Воздух застрял в лёгких. Это имя он знал. Этот позывной он слышал в треске рации под палящим африканским солнцем.

— Бывший оперативник ЧВК «Аквила», — продолжила Лена, её голос был безжалостным, как скальпель. — По официальным данным, погиб в Мали два года назад. Числится в списке потерь.

Мали. Одно слово. Но оно было спусковым крючком. Вспышка. Жара, песок, порох. Крики. Он увидел это так ясно, будто это было вчера. Засада. Клаус, «Ястреб», прикрывал их отход. Он видел, как пуля вошла тому в грудь. Видел, как он упал. Он сам внёс его имя в список потерь.

— Этого… не может быть, — прошептал Хавьер. — Он мёртв. Я сам видел.

— Физически он, возможно, и был мёртв, — сказала Лена. — Но имплант «Шума» продолжал функционировать. Его тело сохранили. Перепрограммировали. Превратили в оружие. И активировали, когда вы понадобились.

Она сделала паузу, давая ему время осознать. Затем нанесла последний удар.

— Протокол «Пастырь» не активирует случайных агентов. Он ищет носителей через точки соприкосновения. Через ваше прошлое, Хавьер. Через операции «Аквилы». Это не просто сеть. Это карта ваших грехов. И ваша сестра — в самом её центре.

Тишина в подвале давила, становилась почти осязаемой. Капли воды, падающие с потолка, звучали как удары молота по наковальне.

Хавьер смотрел на безмятежное лицо Люсии, и впервые его охватил не гнев, а ледяной, всепоглощающий ужас. Он бежал не от безликой корпорации. Он бежал не от шпионов.

Он бежал от призраков, которых сам же и породил. И они пришли забрать его сестру.

Союз с этой женщиной больше не был выбором. Это была единственная пуля, оставшаяся в его магазине.

Глава 3: Конструктор

Дмитрий Воронов не любил спешки. Он считал её признаком скудости ума и ресурсов. Спешка была инструментом мясников и биржевых маклеров, но не архитекторов. А он себя, без сомнения, числил по ведомству архитекторов.

Никакого стекла и хрома, никаких панорамных окон с видом на суетливый город. Только тёмное, почти чёрное дерево книжных шкафов с редкими книгами по искусству и психологии. Стены, обитые тканью винного цвета, поглощали любой лишний звук.

Воздух, тёплый и плотный, пах свежесваренным в медной турке кофе — густо, смолисто.

Единственным ярким пятном была картина на стене — работа художника-бунтаря из шестидесятых. Абстрактная композиция из рваных линий и тревожных пятен, которую он разыскал в частной коллекции в Цюрихе. Называлась «Структура хаоса».

Воронов откинулся в глубоком кожаном кресле, которое отозвалось тихим, усталым скрипом. На огромном, встроенном в стену экране разворачивалось немое кино. Десятки окон с камер наблюдения вокзала в Гамбурге показывали одну и ту же сцену: толпа, в одно мгновение обезумевшая, превратившаяся в поток мечущихся тел. Размытые фигуры в серой форме. И два силуэта — высокий мужской и хрупкий женский, — исчезающие в этой мешанине.

— Посмотри на это, Антон, — сказал Воронов, не повышая голоса. Его тон был бархатным, неторопливым, словно он комментировал неудачную постановку. Он медленно помешивал крошечной серебряной ложечкой кофе в фарфоровой чашке. — Какая грубая работа. Шумно, без капли изящества. Они пытаются оперировать скальпелем как топором.

В углу комнаты, за терминалом, похожим на пульт управления полётами, сидел Антон «Сыч». Молодой, с вечно усталыми глазами и копной взъерошенных волос, он был полной противоположностью своему начальнику. Его пальцы не порхали, а били по клавиатуре — коротко, точно, без лишнего движения.

— Они спугнули цель, — бросил Сыч, не отрываясь от монитора. Голос сухой, как треск статики. — Орлова ушла с Рейесом. Потеряли обоих.

— Потеряли? — Уголки губ Воронова под усами дрогнули в усмешке. Он поставил чашку на блюдце с мелодичным стуком. — Голубчик, они не потеряли их. Они просто сменили декорации в нашей пьесе. Леночка — умная девочка. Она думает, что вырвалась на свободу, но на самом деле просто бежит по коридору, который мы для неё построили. Она приведёт его к нам. Нужно лишь дать ей достаточно длинный поводок.

Сыч на секунду замер. — Или он её убьёт. Он бывший «Аквила». Нестабильный. В его досье три случая немотивированной агрессии. Он непредсказуем.

— Вот это и есть самое любопытное! — Воронов с видимым удовольствием откинулся на спинку кресла. — Непредсказуемость. Этот Рейес — не пешка. Он дикая карта. Словно персонажа Достоевского забросили в мир холодных технологий. Он действует на инстинктах, на вине, на ярости. Он сломает все их алгоритмы.

Воронов сделал глоток кофе, закрыв глаза. Он наслаждался моментом, раскладывая партию в своей голове. Хелен Рихтер и её корпоративные псы видели лишь угрозу, которую нужно ликвидировать. Глупцы.

Он же видел уникальный экземпляр, шедевр. «Пастырь» в его первозданном виде, охраняемый таким берсерком, как её брат, — это было не оружие. Это было произведение искусства. Искусство, которое он намеревался понять, разобрать и собрать заново. Но уже под своим именем.

Он открыл глаза. — Они побегут. Им понадобятся деньги, укрытие. Рейес потянется к своему прошлому. К тем, кому ещё может доверять. Найди мне всё о его старом друге… Марко. Владелец бара в Марселе. «Le Trident». Пора двигать фигуры.

Сыч молча кивнул, и его пальцы снова забегали по клавиатуре.

— И проследи, чтобы люди Рихтер не слишком усердствовали, — добавил Воронов, глядя на застывшую на экране картину хаоса. — Нам не нужно, чтобы они сломали наш экспонат до того, как он попадёт в коллекцию.

Марсель встретил их запахом гниющей рыбы, соли и дизеля. Плотный, влажный туман полз от моря, оседая липкой плёнкой на всём. Он приглушал звуки порта — далёкие гудки судов, крики чаек, скрежет кранов — и превращал мир в серую, размытую муть.

Они нашли укрытие в заброшенном складе на окраине портовой зоны. Ржавые стены из гофрированного металла были холодными и мокрыми. Сквозь дыры в крыше пробивались тусклые лучи света, выхватывая из полумрака горы прелых ящиков и столбы пыли, застывшие в неподвижном воздухе.

Пахло мазутом, плесенью и той особой гнилостной сладостью, какая бывает только у безнадёги.

Хавьер стоял у ворот, его силуэт был почти чёрным на фоне серого неба. Он не двигался, но всё его тело было напряжено, как сжатая пружина. Он сканировал пространство, оценивая каждый звук на предмет угрозы. Мир снова сузился до понятных ему категорий: сектор обстрела, укрытие, путь отхода.

В глубине склада Лена сидела на пыльном ящике. Ноутбук бросал на её лицо холодный голубоватый свет. Она выглядела чужеродным элементом в этом мире упадка — сосредоточенная, неподвижная, словно хирург перед операцией. В углу, на старом брезенте, укрытая его курткой, спала Люсия.

Хавьеру хотелось разбить что-нибудь. Стену. Чей-нибудь череп. Глухая, бессильная ярость поднималась изнутри, обжигая глотку кислотой. Он был солдатом. Его учили решать проблемы. Но эта была нематериальна. Её нельзя было застрелить. Она была внутри головы его сестры, и ключи от этой тюрьмы были у женщины, которой он не доверял.

Он обернулся. Лена не поднимала головы. — Ну? — его голос прозвучал резко, как щелчок затвора.

Она не вздрогнула. — Протокол «Пастырь»… он гениален, — сказала она тихо, своим ровным голосом, будто читала лекцию. — Он не имеет центрального сервера. Он децентрализован и использует нейронную сеть носителя как процессор. Люсия — не просто маяк. Она живой роутер.

— Мне плевать, как это называется, — прорычал Хавьер, подходя ближе и нависая над ней. — Ты сказала, что можешь помочь. Как?

Лена наконец подняла на него глаза. Её взгляд был пуст — ни страха, ни сочувствия. Лишь холодная, отстранённая оценка специалиста, изучающего неисправный механизм. — Чтобы его подавить, нужен ключ. Биометрический код, который заставит протокол распознать команду «отключение».

— Где его взять?

— Его нужно создать, — Лена снова уставилась в экран. — Для этого мне нужны две вещи. Первое — полные исходники программы «Шум» и проекта «Эхо». Они в архивах Воронова.

Хавьер хмыкнул. — Всего-то. Зайти в гости к русской разведке. Что ещё?

Лена помолчала. — Это половина проблемы. Для расшифровки и компиляции нужен нейроинтерфейсный процессор «Цикада-7». Экспериментальное оборудование. Их меньше двадцати штук.

Она снова посмотрела на него. — И каждый отслеживается. Aethelred, СВР, Моссад, ЦРУ. Как только мы его включим, мы станем неоновой мишенью. У нас будет… может, несколько часов, прежде чем на нас обрушатся все.

Хавьер медленно переваривал информацию. Тишину нарушала только мерная капель: с проржавевшего листа на крыше срывалась вода. Шлёп. Пауза. Шлёп.

Он посмотрел на Люсию. На её бледное лицо. — Значит, — сказал он наконец, и голос его сел, лишившись ярости. В нём осталась только тяжёлая, свинцовая усталость. — Нам нужно то, что почти наверняка нас убьёт, чтобы получить шанс её спасти.

— Вероятность успеха ниже семнадцати процентов, — уточнила Лена бесстрастно.

— Порядок, — кивнул Хавьер. Он снова отвернулся к выходу. — Где достать эту… «Цикаду»?

— На чёрном рынке. Но это будет очень дорого. И очень опасно.

— Всё в этом мире дорого и опасно, — бросил он через плечо.

К вечеру Марко нашёл их. Бывший сослуживец Хавьера, здоровенный корсиканец, он владел баром «Трезубец» в лабиринте старых марсельских улочек. Он не задавал вопросов. Просто посмотрел на Хавьера, на спящую Люсию, кивнул и провёл их в заднюю комнату.

Здесь было тепло и пахло жизнью: жареным луком, чесноком, пивом. Марко молча принёс им две тарелки с дымящимся рагу, хлеб и воду. Затем так же молча удалился, лишь на секунду задержав на Хавьере взгляд. Взгляд, в котором не было вопросов. Этого хватило.

Они ели в тишине. Напряжение между ними никуда не делось, но здесь, в этом крошечном закутке, пахнущем едой, оно утратило свой ледяной звон.

Хавьер заметил это не сразу. В ушах Лены торчали белые наушники, из которых доносилось тихое шипение. — Что ты слушаешь? — спросил он, когда тарелки опустели.

Лена вздрогнула. — Что?

— В ушах. Что это?

— А. Ничего. Это белый шум.

— Зачем?

Она отвела взгляд. Поколебалась. — Сигнал «Пастыря»… он оставляет эхо, — сказала она наконец, и голос её стал ещё тише. — Не только от неё. От всех… объектов, с которыми я работала. Когда я анализирую сигнал, я… ну, я слышу их. Не голоса. Ощущения. Страх. Боль. Шум помогает… заглушить. Отфильтровать.

Она замолчала. Хавьер смотрел на неё, и его инстинкт, кричавший, что она — враг, впервые дал сбой. Он не до конца понимал, о чём она, но уловил главное. Он услышал отголосок собственной боли. Желание заткнуть уши и заглушить прошлое.

Он увидел не шпионку Воронова. Он увидел такого же загнанного зверя, как он сам.

Он ничего не сказал. Просто молча кивнул.

И в этой тишине между ними возникло что-то хрупкое и безымянное. Не доверие. Ещё не союз. Простое, звериное понимание: они оба — раненые, забившиеся в одну нору, чтобы пережить бурю.

Через час, когда Лена задремала, Хавьер встал. Он подошёл к Люсии, поправил на ней куртку, проверил пульс. Ровный. Сильный.

Он отошёл в тёмный угол, достал старый спутниковый телефон и набрал номер по памяти.

— Аптекарь. Это Страж.

Голос на другом конце был спокойным, с лёгким итальянским акцентом. — Страж. Думал, ты уже в утиле. Что нужно?

Хавьер ценил эту прямоту. Аптекарь был циничной сукой, но его кодекс Хавьер знал и уважал: тот работал за деньги и не предавал клиента, пока контракт не закрыт. Самый надёжный человек в их мире.

— Мне нужна «Цикада-7», — сказал Хавьер тихо. — Срочно.

На том конце повисла пауза. Хавьер услышал, как звякнул лёд о стекло. — Серьёзный запрос, — протянул Аптекарь. — За этой железкой сейчас бегают все. Это не просто дорого. Это громко. Ты уверен?

— Цена не имеет значения. Можешь или нет?

Ещё одна пауза. — Есть вариант. Грязный. Со склада недавно «ушла». Забрать придётся самому. Неаполь. Церковь Сан-Дженнаро, старые кварталы. Двое суток, полночь. Ящик из-под вина у алтаря.

— Чисто? — спросил Хавьер.

— Место чистое. Товар — нет. Он оставляет след. Твоя проблема. Деньги вперёд. И, Страж… не ошибись. Второй раз я тебе её не достану.

Аптекарь повесил трубку.

Хавьер выключил телефон. На его лице впервые за последние дни появилось что-то похожее на облегчение. План был. Цель была. Он был уверен в Аптекаре.

Он вернулся к дивану и сел на стул рядом, положив пистолет. Он посмотрел на Лену, потом на Люсию. Впервые у него была не просто надежда. У него был путь.

И он вёл в Неаполь.

Глава 4. Неаполитанская западня

Комната была вакуумом. Стены, обитые звукопоглощающими панелями, съедали любой случайный шорох. Здесь не было окон. Не было ничего, что могло бы внести в стерильный порядок хоть каплю хаоса.

Единственный источник света — узкая светодиодная полоса под потолком — заливал пространство холодным, хирургическим сиянием. Пол — толстый чёрный каучук, топящий в себе и свет, и звук. На нём стоял стол из чёрного металла. И женщина, склонившаяся над ним.

Хелен Рихтер работала с точностью нейрохирурга. В её тонких пальцах, облачённых в нитриловые перчатки, крошечный пинцет удерживал латунную шестерёнку. Лёгкое движение, щелчок, и деталь встала на своё место в обнажённом механизме старинной музыкальной шкатулки.

Она брала сломанные, хаотичные системы и восстанавливала их предсказуемую гармонию. Или, если восстановление было невозможно, убирала их со стола навсегда.

Проект «Пастырь» был именно такой сломанной системой. Актив, вышедший из-под контроля. Репутационный риск, который вносил в её отчёты недопустимый диссонанс. Провал в Гамбурге не разозлил её. Он вызвал лишь холодное раздражение, как если бы формула дала сбой из-за неучтённой переменной.

Переменной по имени Хавьер Рейес.

Она знала этот тип. Машины, переделанные под один-единственный инстинкт — защиту. Такие люди были предсказуемы. Когда их загоняли в угол, они не искали выход — они пробивали новую стену. И всегда оставляли за собой кровавый, легко читаемый след.

Поэтому она не стала усиливать давление. Она просто ждала, когда Рейес сам придёт за наживкой, которую она ему оставит.

На поверхности стола беззвучно завибрировал терминал. На чёрном экране высветилось одно слово: «АПТЕКАРЬ».

Хелен отложила пинцет и коснулась сенсора.

— Говорите. — Голос Хелен был ровным, механическим. Без интонаций.

— Госпожа Рихтер, — голос на том конце был вкрадчивым, с едва заметной неаполитанской хрипотцой. В нём сквозила смесь подобострастия и жадности. — Клиент клюнул. Как вы и предсказывали.

Хелен молчала, давая ему заполнить паузу. Такие, как он, не выносят тишины.

— Он… он звонил час назад, — затараторил Аптекарь. — Заказ на «Цикаду-7». Спрашивал, можно ли достать. Я сказал, что это почти невозможно, но для такого старого друга… В общем, он будет в Неаполе. Через двое суток.

— Место встречи? — голос Хелен вернул его в холодное настоящее.

— Заброшенная церковь Сан-Дженнаро-аль-Ольмо. Тихое место. Изолированное. Идеально для передачи.

— Подготовьте место, — приказала Хелен. — Передайте актив. Маяк активируете только по моему сигналу. Группа «Зачистки» уже выдвинулась. Они будут на позиции за двенадцать часов до прибытия объекта.

— А… русские? — с запинкой спросил Джанни. — Он ведь не один. С ним их аналитик.

— Мы учли этот фактор, — отрезала Хелен. — Ваша задача — передать кейс и исчезнуть. Любое отклонение от протокола будет расценено как нарушение контракта. Последствия вам ясны.

— Да, госпожа. Всё будет сделано. В лучшем виде.

— Конец связи.

Хелен прервала звонок. Она взяла последний, самый тонкий вал и аккуратно вставила его в паз. Затем закрыла крышку из палисандрового дерева, инкрустированную перламутром. Повернула ключ.

Изнутри полилась кристально чистая, математически выверенная мелодия — одна из инвенций Баха. Каждая нота следовала за предыдущей с безупречной логикой. Никакого хаоса.

Она смотрела на вращающиеся под стеклом шестерёнки. Уголок её губ дёрнулся, исказив идеальную линию рта. Чистая механика удовлетворения.

Марко организовал им место на ржавом корыте, идущем в Неаполь. Трюм этого грузового судна был ловушкой из стали и гнили, спрессованной в пространстве десять на десять метров. Воздух — густой, тяжёлый, пропитанный запахом солярки, соли и сладковатой гнили от влажных ящиков.

Низкочастотный гул дизельного двигателя не прекращался. Он проникал сквозь кости, вибрировал в зубах. Пол постоянно уходил из-под ног, подчиняясь ленивой, тошнотворной качке.

Хавьер сидел на одном из ящиков, прислонившись к холодной переборке. Он методично чистил свой Glock. Движения были выверенными, механическими — его способ медитировать. Он извлёк магазин, выщелкнул патроны, протёр каждый из них сухой тряпкой. Это успокаивало.

Напротив, на раскладном стуле, сидела Лена. Её ноутбук стоял на перевёрнутом ящике, от его экрана исходил холодный синий свет. Тонкие провода тянулись к датчикам, приклеенным к вискам Люсии.

Люсия лежала на койке из старых брезентовых мешков, неподвижная, как фарфоровая кукла. Она была здесь, и её не было.

Хавьер поднял взгляд на Лену. Она хмурилась, глядя на экран, где дёргались зелёные линии.

Инстинкты орали. Положиться на одного человека, которого он не видел пять лет. Слишком просто. Слишком чисто. Ловушка. Он это знал. Чувствовал кожей.

Он перевёл взгляд на сестру. На её бледное, безмятежное лицо. И заткнул этот голос. Отчаяние было сильнее инстинкта. Он должен был верить в этот план, потому что других не было.

Джанни был старым сослуживцем. Они вместе вытаскивали друг друга из такой грязи, что этот трюм на её фоне казался операционной. Джанни не предаст. Не мог.

— Бесполезно, — голос Лены вырвал его из мыслей. Он был тихим, но в нём слышалось раздражение. — Гул двигателя создаёт слишком много помех. Данные — просто мусор.

Она с досадой потёрла виски. Она сняла наушники, из которых доносились обрывки какой-то рабочей аудиозаписи на русском, и в тусклом свете Хавьер видел, как она повесила их на шею. Её личное спасение от шума.

И в этот момент, в тишине, нарушаемой лишь гулом, Люсия, не открывая глаз, произнесла одно слово.

Оно прозвучало чётко, ясно, без акцента. На русском.

— Кассиан.

Хавьер застыл. Его пальцы, державшие патрон, сжались так, что латунь впилась в кожу.

Лена вздрогнула, словно от удара. Она резко обернулась на Люсию. Её стилус со стуком упал на металлический пол.

Люсия снова замолчала. Словно ничего не произошло.

Но они оба знали, что это не так.

— Что это было? — голос Хавьера был почти шёпотом, но в нём звенела сталь.

Лена медленно подняла стилус. Её пальцы слегка дрожали.

— Я… я не знаю, — она пыталась говорить своим обычным, аналитическим тоном, но голос её подвёл. — Это… аномалия. Протокол использует её речевой аппарат.

Хавьер медленно вставил патрон в магазин. Щелчок прозвучал оглушительно громко.

— Она сказала русское имя. Твоё имя она тоже знает?

Лена вскинула на него глаза. В них плескалась смесь страха и злости.

— Это не имеет значения! Это доказывает, что протокол активен. Он слушает. Он обрабатывает информацию. Он… эволюционирует.

— Он слушает, или это твои фокусы? — Хавьер прищурился. Недоверие, которое он пытался похоронить, вернулось.

— Не будь идиотом! — её голос сорвался, обычная холодность треснула. — Если бы я могла это контролировать, мы бы не сидели в этой ржавой коробке, надеясь на твоего сомнительного друга-контрабандиста!

Она резко отвернулась, уставившись в экран. Хавьер тоже замолчал. Он закончил собирать пистолет, провёл ладонью по холодному затвору. Лена была права. Но это не отменяло того, что его сестра только что заговорила голосом их врага.

Он посмотрел на неё. Внутри неё, в нейронной сети её мозга, угнездился чужой. И этот чужой только что поздоровался.

Неаполь встретил их не видами Везувия, а тяжёлым, влажным воздухом портовой зоны. Пахло рыбой, мазутом и канализацией. Сумерки окрасили небо в грязно-лиловый цвет.

Они сошли на берег по шаткому трапу. Хавьер нёс Люсию на руках. Она была почти невесомой, но её неподвижность была тяжестью мёртвого груза. Лена шла рядом. Три тени в чужом, враждебном городе.

Из тёмного проёма между складами вышла фигура.

«Аптекарь».

Он был одет в дорогой серый костюм, который смотрелся здесь неуместно. Даже в тусклом свете одинокого фонаря его гладко зачёсанные волосы лоснились от геля, на загорелом лице сияла белозубая улыбка.

— Хави, друг мой! Я уж думал, вы не доберётесь! — его голос был громким, показным, фальшивым.

Он широко раскинул руки для объятий. Хавьер сделал едва заметный шаг в сторону, так что Джанни лишь неловко похлопал его по здоровому плечу.

— Дорога была долгой, Джанни.

— Понимаю, понимаю! — Аптекарь не подал вида, что заметил холодность. Его взгляд быстро скользнул по Лене и задержался на безвольном теле Люсии. — Бедняжка. Пойдёмте, здесь недалеко. Я нашёл для вас идеальное место.

Он повёл их по узким улочкам к массивным дверям старой церкви. Табличка рядом гласила: «Chiesa di San Gennaro all’Olmo».

Джанни толкнул тяжёлую створку. Скрип петель эхом разнёсся в тишине.

— Прошу.

Внутри пахло холодным камнем, въевшимся за века ладаном и пылью. В центре нефа стоял одинокий, тяжёлый кейс из чёрного пластика.

— Вот, — Джанни указал на него. — «Цикада-7». Последняя в Европе, не шучу. Еле достал.

Хавьер осторожно опустил Люсию на одну из длинных церковных скамей. Он смотрел на Джанни. Тот суетился, поправлял свой безупречный галстук, избегал смотреть ему в глаза.

Он врёт.

Это был инстинкт. Чистый, животный инстинкт, отточенный годами в самых грязных дырах этого мира.

— Место чистое? — спросил Хавьер, и его голос в гулкой акустике прозвучал как выстрел.

Джанни рассмеялся. Слишком громко, слишком нервно.

— Чище, чем совесть Папы Римского, Хави! Клянусь матерью. Никто не знает об этом месте. Ну, мне пора, дела… Сам понимаешь.

Он снова похлопал Хавьера по плечу и, не дожидаясь ответа, почти бегом направился к выходу. Его дорогие туфли стучали по каменному полу, торопливо, сбиваясь с ритма.

Дверь за ним захлопнулась. Звук эхом прокатился под сводами и затих.

Они остались одни.

Лена, не теряя ни секунды, подошла к кейсу и открыла его. Внутри, в мягком ложементе из чёрного поролона, лежал нейропроцессор. Ключ к спасению.

Надежда.

Хавьер стоял у входа, прислонившись к холодной стене и вглядываясь сквозь щель в двери в пустую, темнеющую улицу. Все его инстинкты кричали об опасности.

Но потом он посмотрел на Лену, на её лицо, освещённое светом из кейса, на котором впервые появилось что-то похожее на надежду. Он посмотрел на Люсию, спящую на скамье под взглядами святых с потрескавшихся фресок.

И он заставил себя поверить.

Глава 5: Ложный свет

Холод в нефе заброшенной церкви Сан-Дженнаро-алле-Катакомбе был не похож на сырую промозглость Гамбурга или влажный портовый сквозняк Марселя. Он был древним, въевшимся в камень — сухим, плотным, неподвижным, как воздух в гробнице.

Пахло пылью, многовековой пылью, и ещё чем-то неуловимо-сладковатым. Истлевшим деревом и призрачным, давно выветрившимся ладаном.

Лучи света резали сумрак косыми, тяжёлыми столпами. Они пробивались сквозь уцелевшие фрагменты высоких витражных окон, и в них лениво роились пылинки.

Хавьер стоял, прислонившись к массивной каменной колонне. Слился с ней, будто сам был из того же серого, холодного камня. Его рука не отрывалась от рукояти «Глока» под потёртой курткой.

Он не доверял этому месту. Этой тишине. И меньше всего — этой женщине, склонившейся над алтарём, который давно не видел ни священника, ни молитвы.

Лена Орлова работала с сосредоточенностью хирурга. Движения точные, выверенные, без малейшей суеты. Она разложила на грубой каменной плите алтаря мягкую ткань, а на неё — компоненты. Ноутбук, моток проводов, датчики. И в центре, словно реликвия, — матовый титановый кейс от «Аптекаря».

Она открыла его. Тихое, удовлетворенное шипение — сработал клапан выравнивания давления. Внутри, на чёрном ложе из пористого полимера, лежал нейропроцессор «Цикада-7». Он не был похож на деталь компьютера. Скорее, на ювелирное изделие из будущего: сложная паутина из золотых дорожек и кристаллов, заключённая в гладкий керамический корпус.

Хавьер смотрел на Люсию. Она сидела на старой, растрескавшейся церковной скамье, прямая, как струна. Такая же безучастная, как резные фигуры святых в нишах стен. Её глаза были открыты, но не видели ничего. Просто оболочка. Тело, в котором тикала бомба.

— Ну что? — голос Хавьера прозвучал хрипло, неуместно в гулкой акустике. Он откашлялся. — Работает эта твоя штуковина?

Лена не обернулась. Её пальцы бегали по клавишам, подключая «Цикаду». — Тихо. Идёт инициализация. Это не тостер, Рейес. Нужна идеальная калибровка. Малейший скачок напряжения — и он превратится в бесполезный кусок керамики.

— Времени на калибровку нет. — Он шагнул к ней, его голос был низким, сдавленным. — Есть время, чтобы забрать это дерьмо и свалить. Мне не нравится это место. Слишком тихо.

— Тишина — это хорошо. Значит, нас не засекли. Хотя подключение «Цикады» — это риск. Мы усилим сигнал. Если поблизости есть другие носители, они могут нас засечь. Но у нас нет выбора.

Или уже засекли и просто ждут, — подумал Хавьер, но промолчал. Что-то внутри скреблось, выло. Инстинкт, отточенный годами в грязи и крови.

Лена взяла два тонких провода с гелевыми датчиками. Подошла к Люсии. Её движения были осторожными, почти нежными, когда она крепила датчики к вискам сестры. Люсия не отреагировала. Хавьер сжал кулаки так, что костяшки побелели. Видеть, как чужие руки касаются её, было физически больно. Он заставил себя стоять на месте. Он доверился. Блядь, он снова доверился.

— Ещё пять минут, — сказала Лена, возвращаясь к ноутбуку. — Мне нужно получить базовый сигнал. Без него мы слепы. Пять минут.

Он отошёл обратно к своей колонне. Пять минут. В его мире за это время могла начаться и закончиться война. Он смотрел, как Лена вглядывается в экран. Её лицо, обычно непроницаемое, сейчас было полностью поглощено процессом. Впервые он видел на нём не холодный анализ, а что-то другое. Надежду.

И это пугало его больше всего. Надежда была роскошью. Слабостью. Тем, что заставляло игнорировать инстинкты.

Сердце Лены пропустило удар, когда на экране ноутбука, после серии бессмысленных символов, наконец проступила волна. Сигнал был грязным, зашумлённым. Она почувствовала холодное удовлетворение аналитика, решившего задачу. Но за ним поднималось нечто иное. Тёплое, иррациональное, опасное. Надежда. Если она сможет расшифровать это, она сможет создать протокол отката. Сможет войти в тишину, где десять лет был заперт её брат, и вытащить его.

Она заставила себя дышать ровно, подавляя бешеный стук сердца. Эмоции — это шум. Шум мешает анализу. Она повернулась к Хавьеру.

— Сигнал грязный, зашумлённый. Мне нужно время, чтобы очистить его. Несколько часов, может, больше. Только тогда я смогу начать работу над алгоритмом подавления, — сказала она, не отрываясь от экрана.

Хавьер всмотрелся в её лицо. Потом перевёл взгляд на сестру. На экран с неровной, гипнотизирующей волной. Он не верил. Но отчаянно хотел поверить. Этот тонкий зелёный луч на чёрном экране был единственным светом в его беспросветном мире. Пусть даже ложным.

Он коротко кивнул. — Я снаружи. Никого не впускать. Никого не выпускать.

Он развернулся и пошёл к выходу. Он не видел, как Лена, оставшись одна, на секунду прикрыла глаза и позволила себе одну-единственную, слабую, дрожащую улыбку.

В квартале от церкви, в маленькой, душной квартирке на третьем этаже обшарпанного дома, Джанни стоял на своей крошечной кухне. Пахло томатным соусом и кошачьей мочой. Его руки, обычно уверенно отмерявшие дозы, слегка дрожали.

Он тщательно, почти нежно, крошил ножом варёную куриную грудку. Рядом с ним, на потёртом стуле, сидел старый, тощий кот с помутневшими от катаракты глазами. Он дышал тяжело, со свистом.

На кухонном столе, придавленный солонкой, лежал счёт из ветеринарной клиники. Сумма в нём была огромной. Непосильной.

Джанни сгрёб нарезанную курицу в миску и поставил её перед котом. — Ешь, старик… — прошептал он, гладя кота по голове. Кот заурчал, слабо и дребезжаще. — Всё будет хорошо. Я всё устроил.

Он продал человека, который ему доверял. Он сел за стол, обхватил голову руками и стал слушать тишину, ожидая звуков, которые скоро должны были её разорвать.

Хавьер стоял в глубокой тени массивных церковных дверей. Выглядывал наружу через узкую щель. Улица была неестественно, стерильно пуста. Тишина, которая ещё пять минут назад казалась подозрительной, теперь стала зловещей.

Он выругался про себя. Надежда. Слепая, сука, надежда. Он позволил ей заткнуть его инстинкты.

И тут он заметил движение.

На противоположной стороне улицы, метрах в пятидесяти, из-за угла вышел мужчина в синем рабочем комбинезоне. Он остановился и уставился на фасад церкви. Через полминуты из переулка правее появилась женщина с продуктовой сумкой. Она сделала то же самое. Остановилась. Повернула голову к церкви и замерла.

Они не прятались. Они просто стояли. Как мотыльки, слетевшиеся на свет.

Холод, не имеющий ничего общего с церковной стужей, ударил под лопатки. Он понял. Паства. Оборудование Лены. Оно работало в обе стороны. Усиливало сигнал. Превращало их убежище в маяк.

Он медленно поднял взгляд. Туда, куда должен был посмотреть с самого начала. На крышу дома напротив. Секунда. Две. И вот он. Короткий, хищный, безжалостный блик. Линза оптического прицела поймала солнце.

Ловушка захлопнулась.

Ярость прошла, сменившись холодным, кристально чистым расчётом. Он развернулся и бросился вглубь церкви. — Лена! — его крик эхом ударился о своды. — Это ловушка! Бросай всё! Уходим!

Крик Хавьера ворвался в сосредоточенный мир Лены, как удар тарана. Она вздрогнула, оторвавшись от экрана. Она была так близко.

В этот момент «Цикада-7» издала звук.

Не сигнал тревоги. Тонкий, пронзительный визг, который ввинтился прямо в мозг. Он длился всего секунду.

Зелёная синусоида на экране ноутбука исчезла. Её сменили большие, пульсирующие красные буквы.

ПЕРЕДАЧА КООРДИНАТ ЗАВЕРШЕНА.

ПРОТОКОЛ "МАЯК" АКТИВИРОВАН.

Лена успела только выдохнуть одно слово. — Нет…

И в тот же миг тишина взорвалась.

Древние витражи разлетелись внутрь тысячами острых осколков. Цветное стекло — синее, красное, золотое — дождём посыпалось на каменный пол. Грохот шквального огня был оглушительным, физически ощутимым. Он бил по ушам, выбивая воздух из лёгких.

Пули калибра 5.56 с треском впивались в каменные колонны, выбивая из них облачка серой крошки. Они прошивали насквозь старые церковные скамьи, превращая сухое дерево в щепки. Воздух мгновенно наполнился запахом пороха и горячего камня.

Хавьер действовал на чистых рефлексах. Он рванул к Люсии, с силой дёрнул её вниз, на пол, за массивное основание алтаря. Накрыл её собой, одновременно выхватывая «Глок».

Лена закричала — короткий, сдавленный вскрик, когда один из осколков полоснул её по щеке. Она рухнула на пол рядом с алтарём, инстинктивно закрывая голову руками. Её ноутбук со звоном упал на каменные плиты, экран погас.

Хавьер приподнялся на локте, выглядывая из-за укрытия. Он ничего не видел, кроме вспышек выстрелов в тёмных проёмах разбитых окон. Они били прицельно. Профессионально.

Он выстрелил дважды в сторону ближайшего окна. Не чтобы попасть. Чтобы выиграть мгновение. Грохот его пистолета в замкнутом пространстве оглушал, но тонул в яростном треске винтовок.

Он снова упал за алтарь. Лена смотрела на него широко раскрытыми, полными ужаса глазами. По её щеке текла тонкая струйка крови. — Они знали! — крикнула она, перекрывая грохот. — Это оборудование… это был маяк!

— Знаю! — рявкнул Хавьер. Он перезарядил магазин, его пальцы двигались с механической точностью. — Гениально, блядь!

Он снова выглянул. Огонь на мгновение стих. Перезарядка. — Сколько их? — спросила Лена, голос дрожал. — Достаточно, — бросил он. — Слушай меня. Нам нужно двигаться. Под алтарём. Вход в катакомбы. Джанни говорил о нём.

Надежда, такая яркая всего минуту назад, превратилась в горький пепел во рту. Они были в ловушке. В огромной каменной гробнице, где их методично собирались похоронить. И свет, который вёл их сюда, оказался всего лишь отблеском снайперского прицела.

Глава 6: Падение

Порох пахнет неправильно в церкви.

Это была первая мысль Хавьера. Не боль, не страх. Просто мысль, чистая и посторонняя. Воздух, пропитанный камнем, ладаном и пылью, прорезал едкий запах современного, бездушного насилия. Запах святотатства.

Стекло из витража над алтарём взорвалось внутрь. Рубиновые и сапфировые осколки пронеслись над головой. Красиво. И смертельно.

В тот же миг Хавьер рухнул на пол, увлекая за собой Лену и волоча за руку безвольное тело Люсии. Он накрыл их собой. Каменная крошка от пули, ударившей в колонну, осыпалась ему на спину.

Хаос.

Деревянные скамьи, пережившие сотни лет молитв, разлетались в щепки. Грохот выстрелов в замкнутом пространстве нефа был физическим. Он бил по ушам, по внутренностям, вибрировал в каменном полу.

Тело хотело одного. Разум — другого. Встать, подавить огнём, убить. Нет. Укрыться, оценить, выжить.

— Лена! — его голос был рыком, перекрывающим грохот. Он навалился на скамью всем телом, рывком опрокидывая её на бок. Дерево протестующе заскрипело, но поддалось. Массивное дерево с глухим стуком встало на бок, создавая хлипкое, но единственное укрытие. — Ноутбук! Уничтожь! Сейчас!

Он схватил Люсию, почти невесомую, и затащил её за скамью. Голова сестры безвольно мотнулась, глаза были закрыты. Она не здесь. Она в безопасности, там, где пули не могут достать сознание.

Лена, бледная, с широко раскрытыми от ужаса глазами, на мгновение замерла. Паника схлынула, уступая место холодному расчёту. Она рванулась к открытому кейсу. Маяк. Их проклятие. Её пальцы метнулись к клавиатуре, но очередь пуль, прошившая крышку ноутбука, оборвала эту мысль.

Времени не было.

Тогда она с треском вырвала жёсткий диск из корпуса и, не разгибаясь, со всей силы начала бить им о каменные плиты. Снова и снова. Чёрная коробочка треснула, обнажая серебристый диск внутри.

В этот момент шальная пуля, срикошетив от стены, ударила в кейс. Нейропроцессор «Цикада-7», ключ к её надежде, разлетелся на куски чёрного кремния и тонких золотых проводков. Лена смотрела на обломки своей мечты, и на её лице на долю секунды проступила всепоглощающая пустота. Затем она отползла назад, в тень скамьи.

Хавьер уже вёл ответный огонь. Его пистолет в руке был продолжением воли. Каждый выстрел — выверен. Он видел движение в разбитых дверных проёмах, тени, мелькавшие за колоннами. Двое. Нет, трое. Профессионалы. Люди Хелен.

Он заметил движение справа. Один из ликвидаторов обходил их с фланга. Его ствол был направлен прямо на Лену, которая пыталась перезарядить свой маленький «Глок», уронив магазин на пол.

Времени на крик не было. Хавьер бросился наперерез.

Боль взорвалась в левом плече — ослепительная, чистая. Раскалённый гвоздь, прошивший тело насквозь. Рык вырвался из его горла — не крик боли, а животный звук ярости. Он не упал. Развернулся на пятке, игнорируя огонь в плече, и дважды выстрелил. Тень за колонной дёрнулась и исчезла.

Он прижался спиной к скамье, тяжело дыша. Левая рука повисла плетью. Кровь текла быстро, пропитывая одежду, капая на древние каменные плиты.

Они не продержатся. Ещё минута, две, и их прижмут перекрёстным огнём. Выхода не было. Кроме одного.

— Катакомбы! — прохрипел он, кивнув в сторону тёмного провала под алтарём. — Иди! Я прикрою!

Лена смотрела на него, на его серое лицо, на тёмное пятно на плече. Затем схватила Люсию под мышки и потащила её к алтарю.

Хавьер выпустил последние три патрона и, не оглядываясь, нырнул в спасительную темноту вслед за ними.

Спуск в темноту был падением в другой мир. Грохот выстрелов наверху становился всё глуше, пока не превратился в далёкие, утробные удары. Здесь царила тишина. Тяжёлая, давящая, нарушаемая только их сбивчивым дыханием и звуком капающей воды.

Луч фонарика на телефоне Лены выхватывал из мрака узкий, клаустрофобный туннель. Воздух был густым и холодным, пах сырой землёй и забвением. Запах могилы.

Хавьер шёл позади, прижимая правую руку к раненому плечу. Каждый шаг отдавался тупой, пульсирующей болью. Он чувствовал, как слабеет.

Через пятьдесят метров ноги подкосились. Он сполз по влажной, склизкой стене, оставляя на ней тёмный след. Голова закружилась.

— Хавьер? — голос Лены в тишине прозвучал неестественно громко. Она подбежала, направив луч фонаря ему в лицо. Он зажмурился.

— Нужно остановиться, — сказала она. — Ты потерял много крови. Если не обработать рану, ты далеко не уйдёшь.

Она уложила Люсию в одну из погребальных ниш, а сама опустилась на колени перед Хавьером, достав тактическую аптечку. Её руки двигались быстро, точно. Гемостатический порошок, салфетки, бинт. Всё правильно. Всё необходимо. Его разум солдата это понимал.

А потом она достала шприц.

Маленький, пластиковый, с тонкой стальной иглой, блеснувшей в свете фонаря.

Всё исчезло. Грохот, боль в плече, церковь. Осталась только она. Тонкая стальная игла в свете фонаря.

К горлу подкатила ледяная тошнота. Кожу стянул холодный пот. Дыхание застряло в груди. Перед ним было не спасение. Перед ним была главная угроза.

— Сиди смирно. — Лена вскрыла ампулу и набрала прозрачную жидкость в шприц. Обезболивающее и антибиотик. — Пуля, кажется, навылет, но рану нужно обработать. Иначе будет заражение.

Он молча смотрел на шприц. Его правая рука сжалась в кулак так, что побелели костяшки.

— Нет, — прохрипел он. Голос был чужим.

Лена подняла на него глаза.

— Что «нет»? Хавьер, это не просьба.

— Убери… — он сглотнул, пытаясь протолкнуть слова через спазм в горле. — Эту… дрянь.

Она замерла, шприц застыл на полпути. В её глазах промелькнуло недоумение.

— Не веди себя как ребёнок! — рявкнула она. Аналитик, работающий с данными, а не с фобиями, исчез. Осталась злая, уставшая женщина. — Это простая инъекция! Ты умирать собрался из-за…

— Я сказал, — его голос упал до ледяного шёпота, от которого по спине шёл мороз. — Убери. Эту. Х*йню.

Лена смотрела на него. На его серое, потное лицо. На безумие в его глазах. Она увидела не солдата. Она увидела сломленного, паникующего зверя, загнанного в угол не врагами, а маленьким куском пластика и стали.

Он был ненадёжен. Сломан.

С выражением брезгливого отвращения она бросила шприц обратно в аптечку. Затем взяла гемостатический порошок и грубо сыпанула его прямо в рану.

Хавьер зарычал сквозь стиснутые зубы. Боль была такой, будто в плечо вылили жидкий огонь. Но это была честная, понятная боль. Боль, которую он мог вытерпеть.

Лена работала молча, быстро и жёстко. Она туго перевязала рану, не заботясь о его комфорте. Её прикосновения были лишены сочувствия, функциональны, как у ветеринара, штопающего подстреленную собаку.

Когда она закончила, между ними повисло тяжёлое, враждебное молчание.

В пятистах метрах от церкви, в салоне бронированного фургона, было тепло и тихо. Хелен Рихтер сидела перед стеной мониторов. Сигнал от «Маяка» пропал. Цель ушла. В наушнике звучал сухой отчёт о провале.

Хелен слушала с каменным лицом.

Она перевела глаза на личный планшет. Шла последняя минута торгов за объект №734: «Музыкальная шкатулка, L’Épée, Швейцария, ок. 1880 г.». Её «святой Грааль».

— …потеряли двоих, трое раненых, — бубнил голос в наушнике. — Запрашиваю разрешение на использование сканеров…

Хелен проигнорировала его. Текущая ставка: 18 500 евро. Осталось 30 секунд. Она спокойно ввела новую цифру: 25 000. Это было утверждение порядка в мире, где её безупречные планы рушились.

Осталось 10 секунд. Кто-то перебил её ставку. 26 000 евро.

На её лице впервые появилось подобие эмоции. Лёгкое подрагивание уголка губ. Раздражение. Она решительно набрала: 30 000.

Таймер дошёл до нуля. «ПОЗДРАВЛЯЕМ! ВАША СТАВКА ВЫИГРАЛА».

Тень довольной улыбки коснулась её губ. Она победила. Она восстановила контроль.

Хелен подняла глаза на тактический монитор, и улыбка мгновенно исчезла.

— Разрешение отклонено, — сказала она в микрофон ледяным голосом. — Перекройте все известные выходы. Активируйте агентурную сеть. Мне нужен результат. Провести полный анализ провала. Каждый актив, продемонстрировавший неэффективность, будет переоценён.

Она отключила связь, откинулась на спинку кресла и на мгновение закрыла глаза, представляя, как тонкая, точная мелодия наполняет тишину её комнаты.

Они нашли убежище через час. Небольшая, сухая погребальная камера в стороне от основного туннеля.

Хавьер сидел, прислонившись к стене. Боль в плече превратилась в тупой, непрерывный гул. Лена сидела напротив, проверяя заряд на телефоне. 34 процента. Она больше не смотрела на Хавьера. Она смотрела сквозь него.

Люсия лежала на холодном полу между ними.

И в этой тишине Люсия села.

Движение было резким, механическим. Её глаза были открыты, но зрачки пусты. Она не видела их. Хавьер дёрнулся, но Лена остановила его резким жестом.

Девушка медленно повернула голову к Лене. Её губы шевельнулись. Голос не принадлежал ей. Он был ровным, без интонаций.

— Протокол… Эхо.

Одно слово. Второе.

— Кассиан.

Сказав это, Люсия обмякла так же внезапно, как и села.

Хавьер бросился к ней, проверил пульс. Ровный, слабый. Он поднял глаза на Лену. Он ожидал увидеть страх, шок. Но увидел совсем другое.

Она смотрела на Люсию с лихорадочным, голодным блеском в глазах. Так смотрит учёный, который вдруг увидел ответ. «Протокол Эхо». Это было новое. Это была конкретная, осязаемая зацепка.

Она посмотрела на Хавьера, и в её взгляде не было ни сочувствия, ни презрения. Только холодный, лихорадочный огонь цели.

— Нам нужно выбраться отсюда, — сказала она. — И нам нужно найти, что такое «Эхо».

Глава 7: Личная вендетта

Кабинет Дмитрия Воронова был островом абсолютной тишины посреди ревущей Москвы. За пятисантиметровым бронестеклом ноябрьский дождь беззвучно хлестал по городу, превращая мир в немое кино.

Внутри пахло тяжёлой кожей кресел, пылью редких книг и тем стерильным, почти озоновым воздухом от мощной вентиляции, который и был настоящим запахом власти.

Воронов стоял у стола из тёмного, почти чёрного палисандра. Стол был пуст, если не считать медной турки на индукционной подставке и двух маленьких фарфоровых чашек. Он не доверял автоматическим кофемашинам. Они были бездушны, давали усреднённый результат.

Кофе, как и любая операция, требовал личного участия. Интуиции. Контроля.

Он медленно, почти ритуально, насыпал в турку порошок из герметичного пакета. Арабика из Йемена, доставленная диппочтой. Вдохнул аромат — горький, с нотами шоколада и земли. Запах контроля.

Его мысли текли так же неспешно, как вода, которую он наливал в турку. Хелен Рихтер и её корпоративные мясники. Дилетанты. Действовали как хирургическая пила — грубо, шумно, оставляя кровавые ошмётки. Они видели в «Пастыре» лишь ошибку в отчёте, которую нужно вычеркнуть. Не понимали красоты экземпляра. Хотели уничтожить шедевр, потому что не умели на нём играть.

Он поставил турку на подставку. Тихий гул наполнил кабинет.

Он думал о Лене. Орлова. Его лучший аналитик. Его скальпель. Холодная, точная, лишённая эмоций. Идеальный инструмент. Он сам отобрал её, вытащил из пыльного НИИ. Дал ей цель, ресурсы, доступ к тайнам. Он вырастил её. И был уверен, что она это ценит. Верность из благодарности — самая крепкая.

Дверь бесшумно открылась. Воронов не обернулся. Тихий щелчок электронного замка безошибочно выдал Сыча.

— Дмитрий Сергеевич, — голос Антона был напряжён, лишён обычной молодой наглости.

Воронов медленно повернулся. Сыч стоял в двух метрах от стола, бледный, с тенями под глазами. Мятый свитер, запах бессонной ночи и энергетиков.

— Говори, Антон, — голос Воронова был мягким, почти отеческим. Но Сыч знал эту мягкость. Она была обманчива.

— Информация из Неаполя. Операция Aethelred провалилась. Но…

— «Но»? — Воронов чуть склонил голову. — Любопытное начало.

— Они попали в ловушку. В церкви. Команда Рихтер их ждала. Была перестрелка. Мы… мы потеряли Орлову и объект.

Кофе в турке начал медленно подниматься. Воронов не сводил с него глаз, словно самое важное в мире происходило сейчас в этом маленьком медном сосуде.

— Потеряли? — повторил он, не повышая голоса. — Антон, теряют перчатки. Ключи. Надежду. Оперативных сотрудников не теряют. Они либо мертвы, либо предатели. Так что выбирай слова.

Сыч сглотнул. Воздух в кабинете казался вязким. — Сигнал с её оборудования пропал. Одновременно с маяком цели. Похоже… их нейтрализовали. Всех.

— «Похоже»? — Воронов резко поднял взгляд. Его глаза за стёклами очков были холодными, как у энтомолога, разглядывающего насекомое. — Ты пришёл ко мне с предположениями, мальчик мой? Мне нужны факты, а не догадки. Где она? Где последний пеленг?

Сыч нервно провёл рукой по волосам. — Последний пеленг… уходит под землю. Через катакомбы. Сигналы Рейеса и Орловой двигались вместе. Добровольно.

Кофе вскипел. Пена коснулась края. Воронов должен был снять турку секунду назад. Но он замер. Медленно, словно во сне, протянул руку и выключил плиту. Слишком поздно.

Резкий, горький запах жжёного кофе ударил в нос. Запах провала.

Он молчал. Десять секунд. Двадцать. Сыч перестал дышать.

В этот момент в голове Воронова что-то сместилось. Профессиональное разочарование сменилось чем-то иным. Личным. Едким. Это была пощёчина. Его лучший инструмент, его скальпель, который он так долго затачивал, не просто сломался. Он сам выбрал другую руку. Руку грубого солдата.

И на долю секунды он снова оказался там. В сыром подвале в девяносто втором. Запах плесени и страха. Голоса, которые не кричали, а убеждали. Тихо, методично. Они не ломали его тело. Они вскрывали его душу, показывая, что он один. Брошен. И он сломался. Заговорил.

Он моргнул. Запах горелого кофе вернул его в идеальный кабинет. То же самое чувство. Потеря контроля.

Охота на «Пастыря» внезапно показалась скучной. Найти протокол? Занятно. Но сломать того, кто посмел возомнить себя игроком, — вот это было искусство.

— Уходи, — сказал Воронов тихо. — Дмитрий Сергеевич, я… — Уходи, — повторил он. — Принеси мне чай. Жасминовый. И вернись через десять минут.

Сыч почти выбежал. Воронов подошёл к окну. Внизу, в сорока двух этажах под ним, город жил своей жизнью. Он смотрел на мокрую Москву, но видел только лицо Лены Орловой. Холодное, отстранённое. И поклялся, что сотрёт с этого лица всякое подобие мысли. Он не просто вернёт её. Он разберёт её на части.

Десять минут спустя Сыч вернулся с подносом. Запах жасмина робко пытался перебить гарь. Воронов сидел за безупречно чистым столом. Турка исчезла.

— Садись, — Воронов указал на стул напротив. Это было нарушением протокола. Сыч сел на краешек. — Забудь о солдате, — сказал Воронов, наливая чай. — Он предсказуем. Простой механизм. Скучно.

Он протянул чашку Сычу. Тот удивлённо принял её. — Сосредоточься на ней, — продолжил Воронов. Голос его снова стал спокойным. — Полный доступ. Вскрой её. Мне нужно всё. Каждый файл, каждый контакт. Её личные серверы, облака, переписка за пять лет. Я хочу знать, о чём она думает, когда чистит зубы. Понял?

Сыч кивнул. — Шифрование… оно сильное. Многоуровневое. Потребуется время. — Четыре часа, — сказал Воронов. Тон не предполагал обсуждения. — Работай. Здесь.

Следующие три часа кабинет превратился в машинное отделение призрачного корабля. Сыч сидел за ноутбуком. На больших экранах бежали строки кода. В комнате стоял только тихий гул кулеров и стук клавиш. Воронов не двигался, наблюдая за цифровым вскрытием.

Сыч работал с лихорадочной концентрацией. Его пальцы летали над клавиатурой. На мгновение, пока алгоритм перебирал ключи, у него появилась пауза. Он рефлекторно нажал комбинацию клавиш. На экране появилось окно защищённого мессенджера. Одно сообщение. От «Зайки».

«Ты опять до утра? Привези хоть кефира, если не забудешь :) <3»

Пальцы Сыча замерли. На долю секунды мир Воронова отступил. Появился другой мир — тёплой квартиры, девушки, которая ждёт, и простого кефира. Он начал печатать: «Постараюсь. Сложная ночь». Посмотрел на неподвижную фигуру Воронова, потом снова на экран. Удалил написанное.

И напечатал два слова: «Не жди».

Закрыл окно за секунду до того, как алгоритм потребовал его внимания.

— Есть, — сказал Сыч через три часа сорок минут. Голос охрип. — Первый уровень пройден. Это её личный архив.

На центральном экране появилась структура папок. «Отчёты». «Аналитика». И одна папка с бессмысленным набором символов в названии.

— Открывай, — приказал Воронов.

Папка открылась. Внутри были сотни файлов. Медицинские карты. Графики активности мозга. Протоколы жизнеобеспечения. И один зашифрованный файл «Журнал».

— Ломай, — прошептал Воронов.

Ещё двадцать минут. Шифр поддался. На экране появился текст. Воронов встал за спиной Сыча. Это был не журнал. Это был крик. Отчёты о состоянии некоего «Пациента 4Б». Упоминания доктора Семёнова. Ведомственный санаторий №7.

«14.08. Реакции нет. Семёнов говорит, динамика стабильная. Стабильно нулевая». «03.09. Снова просила Воронова о доступе к «Эху». Отказал. Сказал, госактив. А Миша тогда кто?» «22.10. Увидела данные по «Пастырю». Сигнатура похожа. Это шанс. Я должна получить носителя».

Воронов читал, и разрозненные факты сложились в единую, жестокую картину. Пациент 4Б. Санаторий. Миша. Брат. Вот оно.

Он увидел всю архитектуру её души. Её мотивация была не в карьере, не в лояльности. Она была в её брате. Она работала на него, потому что он держал в руках и яд, и противоядие. Она не просто предала. Она пошла ва-банк.

Воронов почувствовал укол восхищения. Это было красиво в своём трагизме. И это давало ему в руки абсолютное оружие. Он нашёл выключатель её души.

— Антон, — сказал он спокойно. — Найди мне прямой номер доктора Семёнова из седьмого санатория. И можешь быть свободен. Возьми выходной. Купи своей девушке цветов. И кефира.

Сыч удивлённо поднял на него глаза, но кивнул, сохранил номер и вышел, оставив Воронова одного в его тихом, всевидящем святилище.

Раннее утро окрасило небо над Москвой в серые тона. Воронов сварил себе новую чашку кофе. Идеальную. Затем взял со стола один из своих защищённых телефонов. Тот, с которого он отдавал приказы, не оставляющие следов.

Он набрал номер. Гудки. Длинные, тягучие. Наконец, сонный, испуганный голос на том конце: — Семёнов. — Доктор. Это Воронов. На том конце провода послышалось испуганное сопение. — Дмитрий Сергеевич… Доброе утро. Я… слушаю. — У меня для вас распоряжение, доктор, — продолжил Воронов, глядя на рассвет. — В связи с оптимизацией расходов, я приказываю перевести Пациента 4Б на протокол «минимальной поддержки». Немедленно. Выполняйте.

В трубке повисла тишина. Было слышно только прерывистое дыхание. — Но… Дмитрий Сергеевич… — пролепетал наконец доктор. — Это же… — Это выполнение прямого приказа, доктор, — прервал его Воронов. — И ещё. Настоятельно рекомендую уведомить ближайших родственников об изменении состояния пациента. По вашему защищённому каналу. Немедленно. Это всё.

Он нажал отбой, не дожидаясь ответа.

Положил телефон на стол. Он знал, что произойдёт дальше. Перепуганный Семёнов отправит зашифрованное сообщение Лене. Сообщение, которое будет означать одно: таймер запущен.

Воронов не угрожал ей. Не ставил ультиматумов. Он просто завёл механизм на бомбе, привязанной к сердцу её мира, и теперь будет молча ждать. Ждать, когда она сама приползёт к нему.

Он сделал ещё один глоток кофе. Напиток был идеален. Шахматная доска снова была чиста и полностью под его контролем. Он расставил фигуры для новой, куда более интересной партии. И он знал, что победит.

Глава 8: Капсула времени

Путь до Рима занял два дня. Два дня рваного сна на заднем сиденье, пока второй ведёт. Два дня дешёвого кофе на заправках и ноющей боли в плече Хавьера. Воздух в комнате мотеля был спёртым и плотным. Он пах хлоркой, застарелой сыростью и дешёвым табаком, въевшимся в синтетические шторы.

Единственная лампочка под низким потолком, защищённая мутным стеклянным плафоном, монотонно гудела, отбрасывая на стены дрожащий, больной свет. В этом свете всё казалось нереальным, вылепленным из серого воска. Особенно Люсия.

Она лежала на кровати, укрытая тонким одеялом с выжженным сигаретой пятном. Её лицо, обращённое к потолку, было безмятежным, почти неживым. Дыхание едва заметно приподнимало грудь. Для Хавьера она была центром этой убогой вселенной. Точкой отсчёта. И концом всего.

Он сидел на стуле в углу, привалившись к обшарпанной стене. Боль в плече была тупой, ноющей константой. Она расползалась по руке, напоминая о Неаполе, о предательстве, о собственной глупости.

Он снова и снова прокручивал в голове сцену в катакомбах: её холодные, деловитые руки, игла, впивающаяся в кожу, и то, как его тело свело от паники, отказавшись подчиняться. Он стиснул зубы. Доверие, едва наклюнувшееся между ними, было разорвано. Теперь их связывала только необходимость. Вынужденный союз двух загнанных зверей.

Лена сидела на краю второй кровати, сгорбившись. Её обычные наушники, белый кокон, защищавший её от мира, лежали рядом на тумбочке. Без них она казалась уязвимой, оголённой.

Её взгляд был прикован к экрану одноразового телефона. Она держала его в обеих руках так, словно это был детонатор. Костяшки пальцев выступили под кожей белыми бугорками.

Хавьер наблюдал за ней. За последние часы она почти не двигалась, превратившись в ещё одну статую в этом мавзолее на обочине римской окружной дороги. Она не смотрела на Люсию, не смотрела на него. Только на светящийся прямоугольник в своих руках.

Что-то было не так. Его солдатские инстинкты, притуплённые болью и усталостью, подали сигнал тревоги. Он следил за отражением экрана в её пустых глазах.

И тут она начала говорить.

Не ему. Не себе. Просто в пространство. Тихий, срывающийся шёпот, лишённый всякой интонации.

— Площадь комнаты — двенадцать целых четыре десятых квадратных метра. Погрешность — ноль целых две десятых. Текстура обоев — винил. Частота мигания лампы… один и три десятых герца. Пульсация… нестабильна.

Хавьер напрягся. Рука сама легла на рукоять пистолета, лежавшего на коленях. Это была не Лена. Это был аналитик Орлова в состоянии системного сбоя.

Он видел такое раньше, в Африке. Когда радист после трёх суток боя начинал в эфир зачитывать состав сухого пайка. Защитная реакция мозга, уходящего в перегрузку.

— Вероятность обнаружения в ближайшие шесть часов — сорок один процент. Вероятность… вероятность… — её голос прервался, словно кончился завод.

Она замолчала, но губы продолжали беззвучно шевелиться. Взгляд упёрся в грязное пятно на ковре.

Хавьер медленно поднялся. Каждый сантиметр движения отзывался болью в плече. Он подошёл к ней, двигаясь плавно, как к раненому зверю. Он был в двух шагах, но она его не замечала.

— Что это? — его голос был тихим, но в нём не было и тени сомнения. — Новая игра? Получила приказ от своего Воронова?

Она не ответила. Взгляд был стеклянным.

— Дай сюда.

Он протянул здоровую правую руку. Реакции не последовало. Тогда он, поморщившись от боли и стараясь не тревожить раненое плечо, наклонился и правой рукой аккуратно разжал её сведённые судорогой пальцы, вынимая телефон. Она даже не попыталась его удержать.

Экран был ещё активен. Короткое сообщение в зашифрованном мессенджере. Никаких имён, только сухие, безликие слова.

«Объект «Пациент 4Б». Протокол жизнеобеспечения изменён на минимальный стандарт. Все дальнейшие запросы через официальные каналы. Семёнов».

Хавьер перечитал. И ещё раз. Слова были ему незнакомы, но их смысл лёг на плечи холодной тяжестью. Это был не отчёт. Это был приговор.

— Кто такой «Пациент 4Б»? — спросил он, не повышая голоса. — Говори.

Она медленно подняла на него глаза. В них не было страха или хитрости. Только выжженная пустота. Словно он смотрел сквозь неё на стену.

— Мой брат, — сказала она. Голос был чужим, надтреснутым. — Его зовут… Миша.

Слово «Миша» прозвучало так, будто она произносила его впервые за много лет. Хрупкое, как старое стекло.

— Воронов… он знает. Он всегда знал. Он использует его… — её взгляд снова расфокусировался, соскальзывая с его лица на стену. — Давление в шинах автомобиля за окном… примерно две целых одна десятая атмосферы…

— Хватит этого дерьма! — рявкнул Хавьер. Он не хотел кричать, но это вырвалось само собой. Он схватил её за здоровое плечо, встряхнул. Острая боль прострелила его собственную руку, заставив стиснуть зубы, но он не ослабил хватку. — Сосредоточься! Что Воронов сделал?

Её глаза снова сфокусировались на нём. В их глубине что-то треснуло. Плотина рухнула.

— Он его убивает, — прошептала она. — Медленно. Чтобы я вернулась. Чтобы я привела тебя. И её.

И её прорвало. Слова посыпались — сбиваясь, перескакивая с одного на другое, без всякой логики и структуры. Она рассказала ему всё. О младшем брате, гениальном программисте, который попал в мясорубку одной из постсоветских военных программ. Об аварии, которая превратила его в «Пациента 4Б» — тело в вегетативном состоянии в закрытом ведомственном санатории.

Она рассказала, как Воронов завербовал её, предложив доступ к технологиям и надежду на исцеление в обмен на её талант. Что её работа на СВР была не выбором, а единственным способом поддерживать жизнь в брате. Она была не сотрудником. Она была заложницей.

Хавьер слушал молча, не перебивая. Каждое её слово било точно в цель. Он думал, что она — игрок. Кукла в руках Воронова. Но она была такой же пешкой, как и он сам. Просто её цепи были невидимы.

— Протокол «Эхо»… — продолжила она, её голос стал тише, сосредоточеннее. Она цеплялась за технические детали, как утопающий за обломок доски. — Это не архив. Это… оружие. Создатель «Шума», Кассиан, он был гением и чудовищем. «Эхо» — его последнее творение. Оно не просто подавляет сигнал. Оно взламывает лимбическую систему носителя и транслирует его самое травмирующее воспоминание. Создаёт волну психической агонии.

Она замолчала, переводя дыхание.

— Любой, кто окажется в радиусе действия… любой, у кого есть хоть малейшая восприимчивость к «Шуму»… он переживёт этот кошмар как свой собственный. Люсия… её мозг не выдержит. Это убьёт её. Или превратит в то же, что и мой брат. Чтобы защитить её… нам нужен якорь.

— Якорь? — повторил Хавьер.

— Эмоциональный якорь, — её глаза блеснули лихорадочным огнём. В них снова появился аналитик, но теперь это был аналитик на грани безумия. — Объект или воспоминание из её прошлого. Что-то, заряженное максимальной положительной эмоцией. Что-то настолько сильное, что сможет удержать её сознание на плаву, когда вокруг будет бушевать шторм.

Она замолчала и посмотрела на Люсию. Во взгляде Лены больше не было научного интереса. Только отчаянная, почти материнская нежность. Она видела не «носителя протокола». Она видела своего брата. И свой единственный, последний шанс.

Тишина в комнате стала плотной. Впервые за всё время Хавьер осознал, что Лена сидит без своих спасительных наушников. Она больше не была защищена белым шумом. Весь ужас мира обрушивался на неё без фильтра. И она не сломалась. Она просто… треснула.

Внутри Хавьера столкнулись два инстинкта.

Один, солдатский, кричал: «Ловушка!». Это была идеальная история. Слишком идеальная. Брат-заложник, секретное оружие, таинственный якорь. Разыграно как по нотам. Инстинкт требовал одного: избавиться от неё. Взять Люсию и бежать. Одному. Как всегда.

Но была и другая часть. Человек, который каждый день видел в зеркале свою вину. Он смотрел на сломленную женщину, которая только что вывернула перед ним душу, и видел в ней отражение. Он узнал её отчаяние. Оно было таким же, как его собственное.

Они не были союзниками. Они были двумя зеркалами, до бесконечности отражающими одну и ту же агонию.

Он молча поднялся. Подошёл к щербатой раковине в углу. Открыл кран. Вода потекла тонкой, ржавой струйкой. Он наполнил пластиковый стаканчик. Ржавчина медленно оседала на дно.

Он вернулся и протянул стакан ей.

Лена посмотрела на его руку, потом на стакан, потом на его лицо. Она не понимала.

— Пей, — сказал он. Голос был ровным.

Она взяла стакан. Пальцы дрожали. Она сделала маленький, судорожный глоток. Протянуть ей воду было единственным, что он мог сделать. Признать, что её боль реальна. Что с этой минуты они в одной лодке, которая стремительно идёт ко дну.

Он отошёл к окну и отодвинул штору. Внизу, на парковке мотеля, стояло несколько машин. За ними — огни ночного шоссе. Бесконечный поток.

«Эмоциональный якорь…»

Слова Лены крутились у него в голове. Что-то, заряженное максимальной положительной эмоцией.

Он посмотрел на Люсию. На её лицо, которое он знал лучше своего. Он помнил её маленькой девочкой с ободранными коленками, подростком с фиолетовой прядью в волосах, молодой женщиной, чьи глаза горели огнём справедливости.

И тут он вспомнил.

Не как туманный флешбэк. А как будто кто-то включил свет в тёмной комнате его прошлого.

Солнце. Белое, безжалостное андалузское солнце. Запах сухой земли и цветущих олив. И тень от старого, раскидистого дерева. Ему двенадцать, ей — семь. В его руках — старая металлическая коробка из-под датского печенья. В её — сокровища.

Он повернулся от окна.

— Я знаю, что это, — сказал он. Его голос прозвучал в тишине оглушительно громко.

Лена подняла на него голову. В её глазах был вопрос.

— Капсула времени.

Он говорил, и слова сами находили дорогу. О той коробке, которую они с Люсией закопали под старой оливой. О её рисунке, где он был рыцарем, а она — принцессой. О выцветшей фотографии их матери, где они оба смеются. И о сломанном компасе их отца. Он всегда показывал на юг. Для них это был символ. Дорога домой всегда ведёт на юг, в их вечное лето, в их безопасный мир.

— Это самый сильный якорь, какой только может быть, — закончил он. — Это всё, что у нас было. Всё, что было настоящим.

Лена слушала, и её лицо менялось. Аналитическая маска исчезла. Она снова была учёным, который нашёл ключ.

— Где это? — спросила она. — Где это дерево?

Хавьер на мгновение замолчал.

— В Андалусии. Рядом с домом… где мы выросли.

Он не сказал ей главного. Что это место — эпицентр его личного землетрясения. Место, куда он клялся никогда не возвращаться. Возвращение туда было не просто риском. Это значило добровольно шагнуть в то самое место, из которого он бежал всю свою жизнь.

И он знал, что должен это сделать. Потому что вина, от которой он бежал, была единственным, что могло теперь спасти Люсию.

Решение было принято. Воздух в комнате изменился. Давящее отчаяние ушло, уступив место холодной, почти самоубийственной решимости. Они начали действовать.

Первым делом — машина. У них оставалось чуть больше трёх тысяч евро наличными. Хавьер оставил Лену с Люсией в мотеле. Он вернулся через два часа за рулём старого, потрёпанного «Seat Ibiza». Двигатель на холостых оборотах издавал звук, похожий на предсмертный кашель. Машина была ржавой, ненадёжной и уродливой. Идеально. Призрак на колёсах.

Пока его не было, Лена работала. Она раздобыла туристическую карту и расчерчивала маршрут. Не по скоростным автострадам, а по второстепенным дорогам. Дольше. Опаснее. Но так у них был шанс.

Они действовали слаженно, понимая друг друга без слов. Он принёс сумку с дешёвой едой. Она уже упаковала их скудные пожитки. Он проверил оружие. Патронов было мало. Слишком мало.

Они вынесли Люсию последней. Хавьер нёс её на руках. Она была лёгкой, почти невесомой. Пугающе лёгкой. Он аккуратно усадил её на заднее сиденье, пристегнул, укрыл одеялом. Лена села рядом, положив её голову себе на колени.

Хавьер сел за руль. Повернул ключ. Двигатель закашлялся и нехотя завёлся. Он бросил последний взгляд на мотель в зеркало заднего вида. Ещё одно брошенное укрытие.

Три тысячи километров. Таково было расстояние между убогим мотелем под Римом и стерильной тишиной московской квартиры, где Антон «Сыч» смотрел на карту Европы. Последний цифровой след беглецов обрывался в районе Рима. Дальше — тишина.

На экране его личного планшета висело непрочитанное сообщение. От неё.

«Антон, я больше не могу. Это не жизнь. Я уезжаю к маме. Прости».

Он смотрел на сообщение несколько секунд. Лицо было непроницаемым, как лёд. Он сжал челюсти так, что на скулах выступили желваки. Его личная жизнь только что превратилась в руины.

Медленным, точным движением он смахнул уведомление с экрана. Словно его и не было.

Потом он снова повернулся к рабочему монитору. Увеличил карту. Его мозг, освобождённый от ненужных эмоций, заработал с холодной, безжалостной эффективностью. От Рима. Куда? На север — контроль. На восток — тупик. Оставался только запад. Франция. Испания. К портам. Или… к прошлому.

Он открыл досье на Хавьера Рейеса. Детство. Андалусия. Заброшенный дом.

Сыч откинулся на спинку кресла. Боль от личной потери никуда не делась. Она просто нашла новый выход, превратившись в холодную ярость охотника. Он найдёт их. Теперь это было делом принципа.

«Seat» выехал с парковки на тёмное, залитое дождём шоссе. Капли стучали по лобовому стеклу. В свете фар мелькнул большой зелёный указатель. Стрелки, направленные в разные стороны. На одной из них было написано: «Genova / Ventimiglia / France».

Хавьер повернул руль, и старая машина, натужно гудя, влилась в поток, направляющийся на запад. Навстречу прошлому. Навстречу единственному шансу, который, скорее всего, их убьёт. В салоне пахло мокрой дорогой и остывшим страхом. Впереди была только ночь. И очень, очень долгий путь домой.

Глава 9: Призраки Андалусии

В Марселе Марко дал им не только рагу, но и ключ от старого фургона и пачку евро. “На первое время хватит”, — буркнул он. Денег хватило ровно до Малаги, где фургон испустил дух, а остаток ушёл на покупку ржавого “Сеата” у подозрительного типа в порту.

И только теперь, свернув на знакомое шоссе, Хавьер позволил себе вздохнуть. Или застонать.

Воздух ударил в лицо, как раскалённая тряпка.

Жара Андалусии не грела — она душила. После недель в сером, промозглом аду севера этот воздух был пыткой. Густой, тяжёлый, пахнущий пылью, горячим асфальтом и горьковатой нотой дикого розмарина, он забивался в лёгкие, высушивая их изнутри. Солнце превратилось в белый молот, бьющий по черепу.

Старый «Сеат» дребезжал каждой деталью, протестуя против раскалённого шоссе. Кондиционер умер ещё при Франко, и окна были опущены до упора. Хавьер вёл машину, положив левую руку на раскалённую раму двери. Кожа на костяшках, покрытая сеткой старых шрамов, казалось, вот-вот задымится.

Он был дома. И это было хуже любой вражеской территории. Здесь враг сидел за рулём.

Он смотрел на дорогу, но видел призраков. Каждый выжженный холм, каждая роща скрюченных олив — всё было спусковым крючком. Память оказалась минным полем, и он вёл машину прямо по его центру.

Вот поворот на Аркос-де-ла-Фронтера. Он помнил эту дорогу.

Ему двенадцать. Солнце такое же безжалостное. Люсии восемь, она стоит позади, маленькая фигурка в выцветшем платье. Местные мальчишки, трое, все старше, только что отобрали её тряпичную куклу. Её единственное сокровище.

Он, старший брат, обещал вернуть.

Он не пошёл к ним. Нашёл за углом камень поувесистее и ждал. Догнал того, что был с куклой, и ударил. Короткая, злая драка. Он вернулся с разбитой губой и грязной куклой. Готовый к благодарности.

Но её там не было. Он нашёл её через час у ручья. Она не ждала. Просто ушла, решив, что он её бросил. Как и все.

— Хавьер.

Голос Лены вырвал его из прошлого. Он моргнул. Костяшки пальцев побелели на руле.

— Что? — его голос прозвучал хрипло и чужим.

Она сидела рядом, прямая, словно проглотила стальной стержень. Даже жара, плавившая всё вокруг, не могла согнуть её. На бледном лбу блестели капельки пота. Она сняла свой неизменный тёмный пиджак и осталась в простой серой футболке, но всё равно выглядела неуместно в этом мире выжженных красок.

— Мы проехали Вильямартин, — сказала она, глядя на экран ноутбука. — По моим расчётам, до координат, которые ты указал, ещё сорок два километра.

— Я знаю.

Тишина. Только гул старого мотора и оглушительный стрекот цикад, похожий на помехи в радиоэфире. Белый шум природы. Хавьер искоса посмотрел на Лену. Она не слушала свои наушники. Здесь внешний шум был сильнее.

— Мой брат… — сказала она так тихо, что слова почти утонули в гуле. — Он не любил жару. Говорил, она делает мысли медленными. Вязкими.

Хавьер промолчал, сильнее сжимая руль. Это была первая личная деталь, которой она поделилась просто так. Он не знал, что с этим делать. Слова сочувствия застревали в горле, фальшивые и ненужные.

— Ты уверена, что коробка там? — спросила она, возвращаясь к делу. — Спустя столько лет.

— Уверен, — отрезал он резче, чем хотел. — Просто смотри за Люсией.

Он бросил взгляд в зеркало. Сестра сидела на заднем сиденье, её голова безвольно склонилась набок. Словно манекен со сломанным механизмом. За последние дни она не произнесла ни звука. Только иногда её палец начинал чертить в воздухе невидимые диаграммы, и у Хавьера свело мышцы вдоль позвоночника.

Они проезжали мимо древнего, полуразрушенного римского акведука. И в этот момент Люсия дёрнулась.

Резкий, судорожный рывок. Голова выпрямилась. Глаза остались пустыми. Губы, бледные и сухие, приоткрылись.

И она произнесла одно слово. Чисто. Ясно. Безжизненным голосом протокола.

— Папа.

Это не было криком или просьбой. Это был факт. Словно из лёгких разом выбили весь воздух. Не «Кассиан». Не «Эхо». А слово, которое было ещё страшнее.

Его отец. Жесткий, сломленный алкоголем человек, чья любовь была тяжелее его кулаков.

Хавьер резко ударил по тормозам. Машину занесло, и она остановилась на пыльной обочине. Он сидел, вцепившись в руль, и тяжело дышал.

— Что это было? — голос Лены был напряжённым. — Это… часть протокола?

Хавьер не ответил. Он смотрел в зеркало. Люсия снова обмякла. Но слово застряло в раскалённом воздухе машины, плотное и реальное, как пуля. «Пастырь» не просто использовал его прошлое. Он препарировал самые гнилые раны Люсии.

— Поехали, — прохрипел он, снова выжимая сцепление.

В паре километров от старого дома Рейесов, в тени пробковых дубов, стоял неприметный белый фургон «Correos Express». Внутри — переплетение кабелей, холодное мерцание мониторов и тихое гудение систем охлаждения.

Антон «Сыч» сидел в раскладном кресле перед тремя экранами. На центральном — спутниковый снимок дороги, по которой двигалась крошечная точка. Старый «Сеат».

Воронов остался в Мадриде, уверенный, что Сыч — его лучший инструмент. Идеально заточенный, лишённый эмоций.

В этот самый момент на личный смартфон Сыча пришло уведомление. Имя «Аня» и короткий текст: «Я больше не могу ждать. Решай».

Лицо Сыча на долю секунды стало каменным. Он смахнул уведомление. Маска вернулась на место. Но внутри что-то сжалось. Холодный, привычный узел. Аня. Его единственная связь с миром, где люди ходят в кино и спорят, куда поехать в отпуск.

Быстрым движением он ввёл длинный пароль, открывая невидимый, глубоко зашифрованный раздел. Там был всего один файл. Отсканированные документы на покупку небольшой, убыточной винодельни в Португалии. На имя некоего Мигеля Фернандеса.

Это был его план побега. Не с Аней. От Ани. От Воронова. От этой жизни.

Эта операция была последней. Гонорар за «Пастыря» позволит ему исчезнуть навсегда. Стать человеком, который беспокоится только о том, не побьют ли заморозки лозу.

Он закрыл файл, стирая все следы. Холодный узел внутри разжался. Он снова был просто Сычом. Он увеличил изображение на мониторе. Точка, обозначавшая машину, съехала с шоссе на просёлочную дорогу.

— Прибыли на место, Дмитрий Сергеевич, — сказал он в микрофон гарнитуры. — Объект приближается к гнезду.

Они увидели дом издалека. Он стоял на небольшом холме, одинокий и покинутый. Вокруг царила тишина. Слишком идеальная.

Хавьер остановил машину за полкилометра до дома, в низине.

— Что такое? — спросила Лена.

Он не ответил. Вышел из машины. Для Лены это был просто заброшенный дом. Для Хавьера — идеально подготовленное поле боя. Холм напротив — снайперская позиция. Заросли у дороги — место для засады.

Он медленно пошёл по дороге, глаза сканировали каждый дюйм пыльной земли. И он нашёл то, что искал.

У обочины, почти зарывшись в красную пыль, лежал окурок. Дорогая американская марка. Такие курили «чистильщики» Хелен Рихтер. Он молча раздавил его каблуком.

Он пошёл дальше. И увидел второе.

Ветка старой оливы, нависавшая над дорогой, была надломлена. Свежий, светлый излом. Слишком высоко для легковушки, но в самый раз для фургона. Воронов тоже был здесь.

Они оба ждали. Каждый в своей засаде.

Он медленно пошёл обратно к машине. Лицо — непроницаемая маска. Только желваки перекатились под кожей.

— Что там? — спросила Лена, когда он сел за руль.

— Они здесь, — сказал он ровно. — Обе стороны.

Лена молча смотрела на него. В её глазах не было страха. Только холодная оценка ситуации.

— Что будем делать?

Хавьер посмотрел на заброшенный дом. На дерево, под которым была зарыта их единственная надежда.

— Ждём ночи, — сказал он. — Они знают, что мы здесь. Хотят, чтобы я пошёл за ней. Так что… я пойду. Но по моим правилам.

Ночь опустилась быстро. Жара спала, но воздух остался душным. Оглушительный стрекот цикад сменился тихим хором сверчков. Идеальная ночь для охоты.

Хавьер двигался как тень.

Он оставил Лену и Люсию в машине. Не взял пистолет. Только боевой нож и сапёрную лопатку. Тишина была его главным союзником.

Оливковая роща встретила его прохладой. Вот оно. Старое оливковое дерево, самое большое в роще. Он опустился на колени у корней и начал копать.

Сухая земля поддавалась с трудом. Лопатка входила в неё с сухим, скребущим звуком. Каждый удар отдавался в ночной тишине.

И вдруг хор сверчков оборвался.

Мгновенно. Словно кто-то щёлкнул выключателем. Наступила абсолютная, неестественная тишина. Хавьер замер.

Из-за соседнего дерева метнулась тёмная фигура. Движения быстрые, резкие, механические. «Агнец».

Они столкнулись в центре поляны, залитой лунным светом. И Хавьер узнал его.

Сеньор Рамирес. Старик, живший в соседнем доме. Тот, кто угощал их с Люсией инжиром. Сейчас его лицо было искажено гримасой пустой агрессии. В руке он сжимал длинный, зазубренный нож для обрезки лозы.

Хавьер заколебался. На одно мгновение. Он увидел призрак своего детства.

Эта заминка стоила ему дорого. Рамирес, двигаясь с нечеловеческой скоростью, полоснул его по левому предплечью. Хавьер отшатнулся, чувствуя острую, горячую боль.

Боль вернула его в реальность. Это не сеньор Рамирес. Это марионетка.

Бой был коротким и грязным. Хрипы, глухие удары мяса о кость. Рамирес пёр напролом, без тактики, без страха, просто машина с ножом. Хавьер отступал, блокировал, искал возможность вырубить, а не убить.

Нож снова сверкнул, целясь ему в горло. Хавьер отбил удар, подставив предплечье. Лезвие глубоко вспороло мышцы. Он шагнул вперёд и ударил старика рукоятью своего ножа в висок. Рамирес пошатнулся. Хавьер ударил снова, в основание черепа. Тело обмякло и беззвучно рухнуло в пыль.

Он стоял над ним, тяжело дыша. Рука горела огнём. Победа отдавала горечью и пылью.

Не теряя ни секунды, он вернулся к яме. Снова вонзил лопатку в землю. Раз. Другой.

Глухой металлический звук.

Он отбросил лопатку и руками разгрёб землю. Пальцы наткнулись на холодный, шершавый металл. Ржавая коробка из-под датского печенья.

Он вытащил её.

Он получил «якорь».

Он поднялся. В одной руке — ржавая коробка. В другой — окровавленный нож. Тишина давила на уши. Бой с Рамиресом был лишь проверкой. Настоящие охотники всё ещё ждали в темноте. Они окружили его дом, его прошлое. И теперь они знали, что приманка у него в руках.

Глава 10: Трёхсторонняя дуэль

Ночь в Андалусии жила — шорохом цикад, сухим треском веток, далёким лаем одинокой собаки. Хавьер лежал на земле, и этот вязкий, тёплый воздух заполнял его лёгкие. Запах раздавленной оливы, железный привкус крови во рту, ноющая боль в левой руке, где нож Рамиреса оставил глубокий, рваный след.

Старик лежал в нескольких метрах, связанный собственным ремнём, и тихо стонал. Он был жив. Это было ошибкой.

Выстрел был не громом, а резким, сухим щелчком, словно сломали толстую ветку. Пуля почти беззвучно вошла старику в лоб. Хавьер не успел даже дёрнуться. Он только увидел, как голова Рамиреса мотнулась назад, а из затылка вылетело облачко розового тумана.

Ловушка захлопнулась.

Он вжался в сухую, колючую траву у подножия старой оливы. Дерева, под которым было зарыто его детство. Его единственная надежда. Теперь это дерево стало надгробием.

Почти сразу же с двух сторон рощи началось движение. Это было не бегство и не атака. Это было просачивание. Тени отделились от теней. Справа, со стороны заброшенной дороги, двигались фигуры в серой, функциональной форме без единого опознавательного знака. Они двигались попарно, перекрывая сектора, — стерильная, корпоративная тактика. Люди Хелен.

Слева, со стороны старого виноградника, скользили другие силуэты. Чёрная тактическая одежда, более плотное построение, хищная слаженность стаи. Русские. Люди Воронова.

Они ещё не видели его. Они видели друг друга.

Первый выстрел произвёл снайпер Хелен. Короткая вспышка с крыши полуразрушенного сарая на холме. Хавьер услышал свист пули и почти сразу — глухой удар, с которым одна из чёрных фигур рухнула на землю.

Рощу разорвало огнём.

Не хаотичная пальба, а короткая, яростная работа профессионалов. Автоматные очереди рвали ночной воздух. Пули с влажным чавканьем входили в морщинистые стволы олив, выбивая щепки, пахнущие пылью и горечью.

Внутри Хавьера поднялась знакомая ледяная волна. Берсерк. Инстинкт требовал одного: встать, присоединиться к этому смертельному танцу, убивать. Ярость была простой, чистой, как ледяная вода. Она обещала избавление от боли, от страха, от вины.

Но голос «Стража» удержал его. Образ Люсии, сидящей в машине, — пустой манекен, внутри которого тикает бомба. Цель была не в том, чтобы убить их всех. Цель была в коробке. В ржавой металлической коробке, зарытой в метре от него.

Он сжал зубы до скрипа. Боль в руке — острая, настоящая — стала единственным, что удерживало его от ярости. Он — не хищник. Он — хранитель.

Хавьер пополз. Медленно, прижимаясь к земле, царапая щёку о сухие ветки. Над головой выли пули. Справа кричали на английском с немецким акцентом. Слева — короткие, гортанные команды на русском. Они ещё не понимали, что здесь есть третья сила.

Звуки боя становились яростнее. Кто-то из группы Воронова использовал подствольный гранатомёт. Глухой хлопок — и в стороне, где залегли люди Хелен, взметнулся фонтан земли и огня. Крик.

Взрыв на секунду ослепил всех, и именно в эту подаренную вспышкой секунду Хавьер начал копать.

Он вытащил нож — тот самый, что забрал у Рамиреса, — и здоровой правой рукой вгрызся в землю. Она была твёрдой, как камень. Нож входил с трудом. Каждый удар отдавался болью в раненой руке, но он не останавливался. Он рыл, как загнанный зверь, роющий себе нору.

Весь его мир сузился до клочка земли у корней старого дерева. Вся его жизнь, все его провалы, вся его вина привели его сюда, в эту воронку из огня и пыли. Он должен был выкопать своё прошлое, чтобы у его сестры появилось будущее.

В салоне старого «Сеата» царила почти неестественная тишина. Снаружи, в отдалении, ночь трещала, как горящее полено, — глухие хлопки, короткие очереди. Лена Орлова сидела за рулём, вцепившись в него так, что побелели костяшки пальцев.

Рядом с ней, на пассажирском сиденье, сидела Люсия. Её голова была слегка наклонена, глаза смотрели в никуда. Вспышки выстрелов отражались в её пустых зрачках, не вызывая никакой реакции. Жуткий, идеальный покой в сердце бури.

Лена пыталась вызвать Хавьера. Шипение. Треск. Белый шум, который она обычно использовала, чтобы заглушить мир, теперь сам стал миром, враждебным и пустым. Её пальцы дрожали. Она была аналитиком. Её оружием были данные, алгоритмы, тишина стерильной лаборатории. Здесь, в пыльной машине на обочине испанской дороги, она чувствовала себя беспомощной. Голой.

Наконец, сквозь треск прорвался его голос. Искажённый, рваный. — Лена! — хрип помех. — Засада… две группы!

Она нажала на кнопку тангенты. — Чьи? Корпораты и… наши?

— Похоже… — голос Хавьера тонул в шуме. — Не разбирался. Все стреляют… во всех. Мне нужно… ну, время. Отвлеки их!

— Как?! Я не…

— Ты аналитик. Проанализируй, блядь! — прорычал он, и в этом рыке было столько отчаяния, что у Лены перехватило дыхание. — Дай им цель!

Связь оборвалась.

«Проанализируй». Слово ударило её, как пощёчина. Он был прав. Она не солдат. Но она и не жертва.

Лена отстегнула ремень, потянулась на заднее сиденье и достала свой защищённый ноутбук. Щёлкнула замками. Экран ожил холодным синим светом, осветив её бледное, сосредоточенное лицо и безмятежный профиль Люсии.

Она подключила небольшой, похожий на флешку, анализатор спектра. Её пальцы забегали по клавиатуре. Быстро, точно, без единого лишнего движения. Это была её территория. Здесь она была дома.

Она сосредоточилась на сети корпоратов — их протоколы всегда были проще. Запустив скрипт, она смогла внедрить в их канал связи ложный маркер угрозы, перенаправив часть их огня на пустой сектор. Протокол был несовершенен. При отправке он создавал крошечный, почти незаметный обратный всплеск. Эхо. В лабораторных условиях его бы немедленно обнаружили. Но здесь, в хаосе боя… это был расчёт. Вероятность обнаружения — 11.4%. Приемлемый риск.

Огонь в роще стал ещё яростнее, но теперь он был сконцентрирован в одном направлении. Она дала Хавьеру его время.

Лена откинулась на сиденье. Сердце колотилось в горле. Она впервые применила свои знания для прямого воздействия на поле боя. Она только что, возможно, убила нескольких человек, нажав пару клавиш.

Лена прислушалась к себе. Ничего. Ни вины, ни удовлетворения. Просто тишина. Словно внутри выключили звук.

За тысячи километров от андалусской ночи, в кондиционированном полумраке московского центра управления, Антон «Сыч» отхлебнул остывший кофе и поморщился. На гигантском экране перед ним разворачивалась драма в реальном времени. Красные точки — его люди — вели бой. Потери. Двое «двухсотых», один «трёхсотый». Проклятые корпораты из Aethelred оказались лучше подготовлены, чем ожидалось.

Он анализировал потоки данных, ища паттерны. И вдруг он её увидел.

Это была пылинка. Микросекундный всплеск на гражданской частоте, идеально синхронизированный с передачей ложных целеуказаний в сети противника. Помеха, которая не была помехой. Эхо, у которого не должно было быть источника.

Любой другой аналитик списал бы это на сбой. Но Сыч ненавидел случайности. Он не мог отследить источник. Слишком короткий, слишком слабый. Но он знал этот почерк. Элегантная, минималистичная архитектура. Чистая работа.

«Орлова», — подумал он без злости, скорее с кривым, профессиональным уважением. Эта сука всё-таки выжила. И теперь она играет против них.

Он открыл лог операции и сделал короткую запись: «23:47. Зафиксировано внешнее воздействие на тактическую сеть противника. Источник не установлен. Предположительно — Орлова. Рекомендую смену протоколов шифрования».

Он откинулся на спинку кресла. Игра становилась интереснее. Он мельком взглянул на телефон, где светилось непрочитанное сообщение от его девушки. «Ты где? Я скучаю». Он смахнул уведомление, не открывая. Сейчас не время.

Перегруппировка сил противника дала Хавьеру несколько драгоценных секунд. Огонь сместился левее, превратив старую каменную ограду в крошево. Он воспользовался этим.

Пальцы наткнулись на холодный металл.

Он подцепил край коробки ножом, рванул. Земля нехотя отпустила свою добычу. Он вытащил её. Ржавая, тяжёлая, с вмятиной на боку. Коробка из-под печенья, которую они с Люсией украли с кухни тридцать лет назад. Их капсула времени.

Он сунул её под куртку. Металл холодил кожу сквозь тонкую ткань.

Теперь — прорыв.

Он больше не полз. Он бежал. Пригнувшись, перебегая от одного оливкового дерева к другому. Он двигался на чистых инстинктах, его тело помнило то, что мозг пытался забыть. Он снова стал тенью.

Один из внедорожников русских накрыло прямым попаданием. Мир взорвался оранжевым. Оглушительный взрыв подбросил искорёженный металл в воздух. На секунду вся роща залилась пляшущим светом. И в этом свете Хавьер стал идеальной мишенью.

Пули защёлкали вокруг. Одна чиркнула по стволу рядом с его головой, осыпав лицо корой. Он не остановился.

Машина была в тридцати метрах. Целая вечность.

Десять.

Он рванул на себя заднюю дверь, швырнул коробку на сиденье. Она глухо стукнулась о тело Люсии. Хавьер запрыгнул следом, захлопывая дверь. — Поехали! — выдохнул он, и в этом слове не было воздуха, только хрип.

Лена вдавила педаль в пол. Старый двигатель взревел, и машина сорвалась с места.

В тот же миг заднее стекло с оглушительным треском взорвалось внутрь, осыпав салон тысячами тусклых кубиков. Пуля прошла там, где секунду назад была голова Хавьера, и вошла в приборную панель. Осколки посыпались на Люсию. Она не шелохнулась. Её лицо, покрытое сверкающей стеклянной крошкой, оставалось безмятежным.

Они мчались по ночной дороге. В зеркале заднего вида Лена видела удаляющееся зарево горящей машины. Хаос остался позади.

В салоне воцарилась тишина, нарушаемая только рёвом мотора и тяжёлым, с присвистом, дыханием Хавьера. Он сидел на заднем сиденье, зажимая рану. Кровь пропитала рукав и капала на обивку. Но он не смотрел на неё. Его взгляд был прикован к ржавой коробке, лежавшей рядом с сестрой.

Он протянул дрожащую правую руку и коснулся холодного, шершавого металла.

Он победил. Вырвал этот кусок прошлого из огня. Но плечи не расслабились, а кулак на рукоятке ножа так и не разжался. Он оставил за спиной слишком много следов. И знал, что охотники, стряхнув с себя пепел этой схватки, пойдут по ним.

Гонка не закончилась. Она только начиналась.

Глава 11: Уши в небе

Старый «Сеат» умер на рассвете, в сорока километрах от французской границы.

Пуля, ещё в Андалусии пробившая заднее стекло, срикошетила и прошила топливопровод. Хавьер заметил это слишком поздно. Машина дёрнулась в последний раз, мотор кашлянул и заглох.

Они замерли на обочине второстепенного шоссе. Вокруг, до самого горизонта, простирались выжженные поля северной Испании. Тишина давила, и редкий стрекот сверчков резал слух, как щелчок затвора.

Хавьер вылез из-за руля, хлопнув дверью. Воздух был уже тёплым, но ещё не раскалённым. В плече снова заныло — память о Неаполе. Каждый мускул налился тупой, тяжёлой усталостью.

Они ехали почти без остановок, меняясь за рулём, пока Лена не отключалась от перенапряжения. Он почти не спал. Сон был непозволительной роскошью.

Он бросил машину. Забрал из бардачка ржавую металлическую коробку и свой рюкзак. Лена уже вытащила из салона Люсию. Та обмякла на её руках, безвольный, тёплый вес. Глаза были открыты и пусты, устремлены в никуда. Взгляд, который Хавьер научился ненавидеть.

— Идём, — бросил он, не глядя на Лену. — Трасса в пяти километрах к северу.

Они нашли мотель через полтора часа. Полтора часа пешком под набирающим силу солнцем. Название стёрлось с вывески, оставив лишь грязные подтёки. Дешёвое, безымянное место для дальнобойщиков и тех, кто не хочет, чтобы их нашли. То, что нужно.

Комната на втором этаже пахла хлоркой и въевшимся табачным дымом. Казалось, здесь годами не открывали окон. Жёлтые обои в пятнах, продавленный матрас, старый телевизор с трещиной на экране. Хавьер опустил жалюзи, и комната погрузилась в полосатый полумрак.

Он осторожно уложил Люсию на кровать, накрыв её тонким, колючим одеялом. Её дыхание было ровным и тихим. Слишком тихим. Иногда ему казалось, что она вообще не дышит, и он в панике прикладывал пальцы к её шее, чтобы нащупать пульс. Жизнь, которая теплилась в ней, была чужой, механической.

Лена рухнула на стул у стола, скинув рюкзак. Она выглядела ещё хуже, чем он. Под глазами залегли тёмные круги, кожа приобрела нездоровый, сероватый оттенок. Она достала свой ноутбук, подключила его к сети. Её пальцы замелькали над клавиатурой. Стук клавиш слился в непрерывный сухой треск. Цифры. Логика. Анализ. Это был её мир.

Хавьер сел на пол, прислонившись спиной к стене. Поставил перед собой металлическую коробку. «Капсула времени». Звучало как насмешка. Его время давно застыло в той африканской деревне, деньги за которую привели сестру в этот ад. Он подцепил ногтем ржавую защёлку. Та не поддавалась. Он достал нож и с усилием вскрыл крышку.

Из коробки пахнуло. Запах сухой земли, ржавчины и чего-то почти забытого, неуловимо детского. Запах старой бумаги и прошлого, которого больше не существовало.

Он выложил содержимое на грязный ковёр.

Выцветшая фотография. Он, лет десяти, щербатый, с дурацкой ухмылкой, обнимает маленькую Люсию. У неё не хватает переднего зуба, и она смеётся, запрокинув голову.

Несколько детских рисунков. Их дом, криво нарисованный, с непропорционально большой трубой. Дерево. Портрет их отца — сурового мужчины с густыми бровями.

И последнее. Сломанный компас. Дешёвая латунь потемнела, стекло треснуло. Стрелка застыла, указывая куда-то между севером и западом.

Он взял компас в руки. Металл был тёплым.

— Этот компас… мы нашли его на свалке. — Голос Хавьера был тихим, хриплым. Он говорил, глядя на предмет в своей руке, словно обращаясь к призраку. — Люсия верила, что он приведёт нас к пиратскому кладу. Таскала его повсюду. Однажды он перестал работать. Я сказал, что починю. — Он усмехнулся безрадостно. — Разобрал… и не смог собрать обратно. Сломал окончательно. Она плакала весь вечер.

Лена не отрывала взгляда от экрана. Строки кода бежали по нему, отражаясь в её очках. Она подключила к ноутбуку небольшой сенсор, который до этого держала у коробки.

— Заряд стабилен, — её голос был ровным, почти механическим. — Эмоциональная сигнатура сильная. Особенно от компаса. Коррелирует с воспоминанием о потере… и последующей надежде. Поведенческий якорь сформирован на пике детской травмы. Этого должно хватить.

Хавьер медленно поднял на неё глаза. Его взгляд был тяжёлым, как удар. Он сжал компас в кулаке. Острые края треснувшего стекла впились в ладонь.

— Это не «заряд», — голос стал низким и резким. — Это её слёзы. Это не «сигнатура». Это её жизнь. Ты понимаешь это, Лена? Или для тебя это всё… блядь, просто цифры?

Она наконец оторвалась от экрана. Впервые за много часов он увидел в её глазах не холодный аналитический блеск, а глубокую, почти нечеловеческую усталость. Она сняла очки и потёрла переносицу.

— Я понимаю больше, чем ты думаешь, Хавьер, — тихо сказала она. — Я понимаю, что если мы ошибёмся, эти… слёзы… будут последним, что от неё останется.

Она сделала паузу.

— Я понимаю, что мой брат находится в таком же состоянии уже десять лет, и я не могу даже принести ему его сломанный компас. Я просто… пытаюсь не думать об этом. Потому что если я начну думать, я не смогу сделать то, что должна.

Наступила тишина. Тягучая, плотная. Было слышно, как гудит за окном проезжающий грузовик и как едва слышно дышит Люсия на кровати.

— Хорошо, — нарушил молчание Хавьер. Он разжал ладонь. На коже остались глубокие красные вмятины, а в центре, там, где впилось треснувшее стекло, выступила капля крови. — Что дальше? У нас есть якорь. Что теперь?

— Этого недостаточно, — Лена снова надела очки, возвращая себе маску профессионала. — Якорь — это громоотвод. Он защитит её сознание. Но протокол «Эхо»… это ментальный взрыв, который транслирует агонию нулевого пациента. Если мы просто активируем его, он убьёт Люсию. Нам нужно его сфокусировать. Направить всю его мощь на подавление «Пастыря».

— Как? — спросил Хавьер.

— Нам нужна антенна. Гигантская антенна. Место, акустически и радиочастотно изолированное от мира, но способное работать как гигантский приёмопередатчик.

Она развернула к нему экран ноутбука. На спутниковом снимке виднелся горный массив. И среди этого зелёного моря — инородное белое пятно. Несколько зданий и главное — огромные, циклопические тарелки радиотелескопов. Ржавые, застывшие, они смотрели в серое небо, как уши мёртвого бога.

— Заброшенная советская радиообсерватория «Пик Змея». В Пиренеях, — пояснила Лена. — Построена в восьмидесятых для слежения за спутниками НАТО. Закрыта в девяносто пятом. Идеально изолирована. Это наш единственный шанс.

Хавьер смотрел на снимок. На идеальную мишень. Место, из которого нет простого пути к отступлению.

— И наша самая очевидная ловушка, — закончил он её мысль.

— Да, — кивнула Лена. — Воронов и Рихтер тоже не идиоты. Если они проанализируют наши потребности, они придут к тому же выводу. Это будет финал. Для всех.

Он молчал, взвешивая их шансы. Они были ничтожны. Ноль был оптимистичной оценкой. Но он посмотрел на сестру, на её безжизненное лицо. И понял, что выбор — это иллюзия, которой у него больше нет.

— Сколько до неё?

— Шестьсот километров. День пути, если найдём машину.

— Найдём, — сказал Хавьер. Он поднялся на ноги, чувствуя, как боль в плече вспыхнула с новой силой. — Отдыхай. Я покараулю.

Дмитрий Воронов ненавидел дешёвый кофе. Он считал его жидкой эссенцией спешки и безвкусия. Сейчас он пил именно такой — горький, из бумажного стаканчика, в мобильном командном пункте. Фургон стоял на неприметной парковке где-то на юге Франции, и воздух внутри был спёртым, пах горячим пластиком и несвежим потом.

Рядом, на металлической полке, стояла его медная турка. Холодная, нетронутая.

На большом экране висела тактическая карта андалусской рощи. Отчёт о бое был коротким и унизительным. Двое его лучших оперативников ранены. Цель ушла.

— Она сделала из моих людей мишени, — голос Воронова был сухим, лишённым привычной иронии. Он смотрел на экран, но видел лицо Лены Орловой. Холодное, аналитическое. Предавшее. — Она повернула мой скальпель мне в спину.

Антон «Сыч» сидел за соседней консолью.

— Анализ радиообмена подтверждает. Вражеская сеть была взломана изнутри. Передавались ложные координаты. Это её почерк, Дмитрий Сергеевич. Чистая работа.

Воронов поставил стаканчик на стол с такой силой, что несколько капель выплеснулось на поверхность.

— Забудь про «Пастыря». Забудь про архивы. Это больше не государственная задача.

Он повернулся к Сычу. В его взгляде не осталось и следа былой иронии. Только холодный, тяжёлый металл.

— Объект — Орлова, — отчеканил он. — Цель — не захват. Цель — показательная ликвидация. Я хочу, чтобы она поняла, что от меня не уходят. Не так.

Пока Воронов говорил, на зашифрованный мессенджер на планшете Сыча пришло уведомление. Он, не подавая виду, скользнул по нему пальцем. Короткое видео. Его девушка, Аня, на фоне моря. Ветер трепал её светлые волосы, она щурилась от солнца и смеялась. Подпись: «Я жду тебя. Не задерживайся, ладно?».

На долю секунды лицо Сыча смягчилось. Вся его тайная жизнь, его план побега — всё это было ради неё. Он моргнул. Выражение лица снова стало каменным. Удалил сообщение. Поднял глаза на Воронова.

— Что вы хотите, чтобы я сделал?

— Я хочу, чтобы ты её сломал. Прежде чем мы её убьём, — Воронов говорил медленно, пробуя каждое слово на вкус. — Взломай банковские счета её матери. Отправь все деньги на благотворительность. В украинский фонд, для иронии. Запусти слух о её предательстве в наши внутренние сети. Найди её. Я хочу, чтобы она знала, что это я. Что это личное.

Сыч кивнул. Его пальцы уже летали над клавиатурой.

— Начинаю полный охват Пиренейского сектора. Исходя из их потребностей, есть три потенциальных точки. Заброшенная ГЭС, бывший бункер НАТО и… советская радиообсерватория «Пик Змея».

Он вывел на главный экран спутниковый снимок.

— Она выберет обсерваторию, — сказал Воронов почти шёпотом. — Это в её стиле. Элегантно. Символично. И глупо. Готовь группу. Мы выезжаем через час.

Женева. Стерильный номер люкс в «Four Seasons», переоборудованный в командный центр Хелен Рихтер. Панорамное окно открывало вид на спокойное озеро и заснеженные вершины Альп. Мир порядка и богатства.

Хелен не смотрела видео боя. Она изучала данные. Графики, диаграммы, анализ радиоперехвата. Она видела не хаос, а пугающе эффективную систему.

Она создала файл. Название: «Враждебная ячейка 01». Состав: * Актив R (Рейес, Хавьер): Тактический ресурс. Высокая боевая эффективность. Мотивация иррациональна. Непредсказуем. * Актив О (Орлова, Лена): Аналитический ресурс. Высокая техническая компетенция. Скомпрометирована, но крайне опасна.

Заключение: «Комбинация тактического инстинкта Актива R и аналитических способностей Актива О создаёт синергетический эффект, превышающий сумму их индивидуальных возможностей».

Она закрыла файл. На столике рядом с ней стояла идеально отреставрированная музыкальная шкатулка «L’Épée». Символ механической гармонии. Она открыла другой файл. «Оценка рисков. Проект «Пастырь».

Цифры были безжалостны. Удержание контроля больше не являлось наиболее вероятным исходом. Приоритетом становилось предотвращение худшего сценария. Ликвидация угрозы. Полная.

Её пальцы набрали команду, открыв доступ к самому засекреченному протоколу Консорциума. На экране появилось окно с единственной кнопкой. ПРОТОКОЛ «ВЫЖЖЕННАЯ ЗЕМЛЯ». АВТОРИЗАЦИЯ.

Это был запрос на тактический авиаудар. Термобарический боеприпас с ЭМИ-компонентом. Он выжигал всю электронику и сложную органику в радиусе пятисот метров, превращая всё в пепел и тишину. Чистое, стерильное решение.

Её палец опустился на кнопку «Авторизовать». Ровное, точное движение. Она надела миниатюрную гарнитуру.

— Говорит Рихтер.

— Вас слушаем, — ответил безликий голос системы.

— Протокол «Выжженная земля» авторизован. Цель — мобильная. Подготовить носитель. Ожидайте координаты.

— Принято. Носитель будет в точке ожидания через шесть часов.

— Они сами приведут нас к ней, — её голос был абсолютно спокоен. — Будьте готовы. Конец связи.

Она сняла гарнитуру. Закрыла ноутбук. В номере наступила полная тишина. Она подошла к музыкальной шкатулке. Осторожно, двумя пальцами, повернула заводной ключик.

Из старого, но совершенного механизма полилась чистая, кристальная мелодия. Звук абсолютного, безупречного порядка на фоне принятого решения о тотальном хаосе. Она стояла и слушала, и на её лице не отражалось ничего. Пустая, гладкая поверхность.

Глава 12: Третий фактор

Старый «Опель» кашлял и давился, вползая по серпантину. Дорогой это давно не было — лишь воспоминание об асфальте, испещрённое трещинами, как лицо старика.

С каждым витком воздух становился тоньше, холоднее. Он просачивался сквозь уплотнители дверей, нёс с собой запах мокрого камня и вечности. Хавьер вёл машину, вцепившись в руль здоровой рукой. Раненое плечо, стянутое грубыми стежками Лены, стало тугим узлом боли, пульсирующей в такт рёву двигателя.

Он не смотрел на пейзаж. Его глаза сканировали дорогу, склоны и нависающие скалы. Он искал не красоту, а угрозу: отблеск оптики, неестественно припаркованную машину, свежий след шин там, где его быть не должно.

Этот мир для него был не панорамой, а тактической картой. Лес — укрытие. Скала — снайперская позиция. Поворот — засада.

Рядом с ним Лена Орлова, ссутулившись над ноутбуком, сверялась с картой. Экран отбрасывал на её бледное лицо призрачный голубоватый свет, превращая его в маску. Она была в своей стихии — в мире данных, координат и вероятностей. Горы для неё были лишь переменной в уравнении их выживания.

Между ними, на заднем сиденье, сидела Люсия. Укутанная в серое одеяло, она была неподвижна, как фарфоровая кукла. Её глаза были открыты, но смотрели сквозь трясущуюся реальность салона, сквозь мелькающие за окном сосны, куда-то в пустоту.

Хавьер поймал её взгляд в зеркале заднего вида. Ничего. Абсолютное, ледяное ничего. Он давно перестал искать там сестру. Теперь он искал только признаки того, что «Пастырь» снова активен.

Машина, в последний раз взревев, выбралась на ровное плато. Двигатель затих, и в наступившей тишине стал слышен лишь свист ветра.

И тогда они увидели её.

Обсерватория «Пик Змея».

Она не просто стояла на вершине. Она была самой вершиной. Пять гигантских радиотелескопов, словно скелеты доисторических чудовищ, застыли, направив свои ржавые чаши в свинцовое небо. Один из них накренился, будто умирая, его ажурная конструкция походила на сломанные рёбра титана. Ветер гулял в проржавевших фермах, извлекая из них протяжный, стонущий звук. Уши мёртвого бога, служащие теперь лишь флюгером.

Вокруг главного здания, приземистого бетонного бункера, вросшего в скалу, царило запустение. Выбитые стёкла темнели пустыми глазницами. Ржавые потёки сбегали по стенам, как слёзы. Всё кричало о смерти и забвении.

— Приехали, — голос Хавьера был хриплым.

Лена молча смотрела на тарелки. В её глазах Хавьер увидел не страх, а профессиональное, почти хищное восхищение. — Идеально, — прошептала она. — Это не просто антенна. Это усилитель. Мы сможем сфокусировать сигнал с невероятной точностью.

Он её не слушал. Он видел другое. Идеальная позиция для наблюдения. Десятки километров простреливаемого пространства. Единственная дорога. Если их здесь ждут, это конец. Не крепость. Гробница.

— Выглядит мёртвым, — сказал он, не отрывая взгляда от крыши. — Технологии не умирают, Хавьер. Они просто ждут, когда их снова включат.

Когда они подъехали ближе, Хавьер заметил у въезда на плато почти невидимую растяжку и объектив камеры, спрятанный в дупле дерева. Он замедлил ход. — Стой, — сказала Лена, указывая на крышу.

Он прищурился. Из одной из вентиляционных труб вилась тонкая, едва заметная струйка дыма. А потом он увидел второе. От угла здания тянулся к генератору толстый чёрный кабель. Слишком новый. Слишком чистый для этого царства ржавчины.

В груди тяжело и глухо ухнуло. Это место не было мёртвым.

Оно было заселено.

— Оставайтесь в машине. Закрой двери. Если услышишь выстрелы — уезжай. Вниз, не останавливаясь. Поняла?

Лена молча кивнула. Её лицо было напряжённым, но страха в нём не было. Только холодный расчёт. Она знала, что без него и без этого места её миссия провалена. Она не уедет. Хавьер это тоже знал.

Он выскользнул из машины, стараясь не морщиться от боли. Холодный воздух ударил в лёгкие. Он натянул куртку, скрывая пистолет, и двинулся к зданию. Не к главному входу, а к неприметной боковой двери из листовой стали, к которой, судя по всему, и шёл новый кабель. Он шёл бесшумно, ступая на камни, как хищник.

Он почти дошёл до двери, когда она со скрипом открылась.

Хавьер замер, рука уже сжимала рукоять.

На пороге стоял мужчина. Высокий, худой, высушенный горным ветром. Лет пятидесяти, седая, спутанная борода и длинные волосы делали его похожим на отшельника. Но глаза… глаза были другими. Умные, пронзительные, настороженные. Взгляд учёного, а не безумца. Он не выглядел опасным, но Хавьер давно перестал верить глазам.

За спиной мужчины, в полумраке коридора, маячили ещё несколько фигур. Мужчины и женщины, все смотрели с одинаковым, почти сектантским подозрением.

— Вы заблудились, — сказал мужчина. Его голос был спокойным, но твёрдым. — Вам лучше уехать. Это частная территория.

— Нам нужно укрытие, — ответил Хавьер, его голос был низким, почти рычанием. — На пару дней. Мы заплатим.

— Здесь нечего покупать и продавать, — мужчина сделал едва заметный шаг назад, готовый захлопнуть дверь. — Здесь только мы. И небо. Уезжайте.

В этот момент скрипнула дверь «Опеля». Желвак на скуле Хавьера дёрнулся. Лена вышла из машины, игнорируя его приказ. Она подошла и встала рядом с ним, маленькая, хрупкая, но с несокрушимой уверенностью.

— Нам нужна ваша антенна, — сказала она прямо. — Та, что накренилась. И стабильный источник питания. Не менее десяти киловатт.

Мужчина перевёл взгляд на неё. В его глазах промелькнуло удивление, смешанное с ещё большим подозрением. — Мы не от правительства, — добавила Лена. — Скорее, наоборот.

— Все так говорят, — усмехнулся мужчина, но дверь не закрыл.

Хавьер видел, как нарастает напряжение. Эти люди были напуганы. Загнаны в угол. А испуганный человек непредсказуем. — Лена, хватит, — прошипел он. — Пошли.

Но Лена его проигнорировала. Она сделала шаг вперёд. — Мы пытаемся заглушить сигнал, — сказала она, и её голос, обычно монотонный, приобрёл странную, страстную нотку. — Очень мощный, широкополосный. Он использует людей… как ретрансляторы. Подавляет волю.

Лицо мужчины изменилось. Слово «сигнал» было паролем. Его подозрительность не исчезла, но к ней примешалось жгучее, профессиональное любопытство. Он перебил Хавьера, который уже собирался силой увести Лену. — Сигнал… — повторил он, пробуя слово на вкус. — Опишите его структуру. Частотную модуляцию. Есть данные о несущей волне?

Это был их шанс. Хавьер понял это по тому, как загорелись глаза Лены. Она вернулась к машине, взяла ноутбук и, подойдя к мужчине, развернула экран. — Данные повреждены. Но вот… вот фрагменты.

Хавьер наблюдал, как мужчина, которого, как он позже узнал, звали Матео, вглядывался в диаграммы. Его пальцы нервно теребили бороду. Он и его люди — бывшие физики, инженеры, программисты — сбежали сюда от мира, который, по их мнению, пронизан невидимыми волнами контроля. Они были конспирологами, параноиками. И Лена только что принесла им доказательство того, что их самый страшный кошмар реален.

Она принесла им подтверждение их веры.

— Кассиан… — прошептал Матео, ткнув пальцем в экран. — Этот протокол… Я видел похожую архитектуру в старых советских разработках. Проект «Дятел». Они думали, мы сошли с ума…

Он поднял глаза на Лену, и в них больше не было подозрения. Только лихорадочный блеск фанатика, встретившего своего мессию. — Входите, — сказал он, широко распахивая дверь. — И расскажите мне всё. С самого начала.

Хавьер вошёл последним, чувствуя на себе взгляды обитателей обсерватории. Безумный, хрупкий союз был заключён. Он не доверял им. Но другого выбора у них не было.

В двух тысячах километров отсюда, в мобильном командном пункте, развёрнутом в арендованном ангаре, было стерильно и тихо. Воздух пах остывшим металлом и электричеством. Антон «Сыч» сидел перед стеной из шести мониторов. Его пальцы порхали над клавиатурой. На главном экране была спутниковая карта Пиренеев. Красная точка замерла у серого пятна с пометкой «Объект 73-Б (неактивен)».

За его спиной стоял Дмитрий Воронов. Он не говорил, просто смотрел, и его присутствие давило сильнее, чем гул систем охлаждения. С момента предательства Лены его речь стала сухой, точной и жестокой.

— Увеличь, — приказал Воронов.

Сыч подчинился. Стали видны ржавые тарелки. — Они в норе, — констатировал Воронов. — Группа «Закат» будет на месте через шесть часов. Оцепить периметр. Никто не должен уйти. Особенно она.

Сыч молча кивнул, его пальцы уже вбивали команды. Он был идеальным инструментом. Холодным, точным, лишённым эмоций. По крайней мере, так казалось.

Под столом, скрытый от глаз Воронова, лежал его личный планшет. Экран вспыхнул на долю секунды, высветив уведомление. Сыч, не меняя выражения лица, скользнул левой рукой вниз и одним движением смахнул его. Но он успел прочесть.

Аня: Билеты до Буэнос-Айреса подтверждены. Рейс AZ-714. У нас три дня. Я люблю тебя. Не опоздай.

На мгновение его пальцы замерли. На спутниковой карте он видел не горы, а карту своего побега. Три дня. Семьдесят два часа до новой жизни или до провала. Он чувствовал взгляд Воронова на своём затылке. Тяжёлый, изучающий. Уловил ли он эту секундную заминку?

Сыч заставил себя выдохнуть. Он стёр сообщение и продолжил вводить координаты для группы «Закат». Его лицо снова превратилось в бесстрастную маску. Но внутри поднялась беззвучная паника. Его личная точка невозврата приближалась так же неотвратимо, как штурмовая группа приближалась к «Пику Змея».

Главный зал управления обсерватории был похож на святилище безумного бога. Старые советские приборные панели соседствовали с современными серверами. Повсюду вились пучки кабелей, как лианы в металлическом лесу. Пахло пылью, канифолью и остывшим кофе. В центре этого хаоса Лена, Матео и двое его людей колдовали над оборудованием.

Хавьер стоял у окна, заложив руки за спину, чтобы скрыть, как подрагивают пальцы. Он всё ещё не доверял этим людям, их фанатичному блеску в глазах. Но они были его единственным шансом.

Один из радиолюбителей, молчаливый парень с дредами, подошёл к Люсии. Он протянул ей кружку с дымящимся чаем. — Держи, — сказал он тихо. — Здесь холодно.

Люсия не отреагировала. Парень осторожно вложил кружку в её руки. Её пальцы сомкнулись на горячем фаянсе рефлекторно. Взгляд оставался пустым. Хавьер почувствовал, как внутри поднимается волна глухой ярости. Ярости на «Пастыря», на Воронова, на Хелен, на весь мир. Но больше всего — на самого себя.

— Готово, — голос Лены вырвал его из оцепенения.

Он подошёл. Она стояла у центрального терминала. На экране светились ряды зелёных цифр. Её лицо было бледнее обычного. — Расчёты завершены, — сказала она, не глядя на него. — Я могу активировать протокол «Эхо».

— И что? Это её вылечит?

Лена медленно повернулась к нему. Её глаза были тёмными от усталости и чего-то ещё. — «Эхо» не лечит, — ответила она тихо. — Оно выжигает. Создаст волну, которая перезапишет базовый код «Пастыря». Но есть… осложнение.

— Говори прямо, Лена.

Она сделала глубокий вдох. — Эмоциональный якорь, — она кивнула на ржавую коробку из-под печенья, — защитит её сознание. Её личность. Но не её тело. Протокол «Эхо» — это трансляция концентрированной агонии. Агонии «нулевого пациента». Когда мы его активируем, возникнет чудовищный обратный импульс. Волна чистой психической боли. Не найдя выхода, она просто… сожжёт её нейронную сеть. Мозг не выдержит. Это как ударить молнией в незаземлённый провод.

Хавьер молчал. Воздух в комнате стал тяжёлым. — Что ты предлагаешь? — спросил он наконец.

— Нужен громоотвод, — сказала Лена, и каждое слово давалось ей с видимым усилием. — Кто-то, кто примет на себя избыточный разряд.

— Кто-то из этих? — Хавьер кивнул в сторону радиолюбителей.

Лена отрицательно покачала головой. — Нет. Их мозг не выдержит и доли секунды. Они просто умрут. Связь должна быть прямой. Устойчивой. Биологической. Родственной.

Она подняла на него взгляд. И Хавьер всё понял.

Она смотрела на него.

— Ты, — прошептала она.

Мир сузился до одной точки. До её лица, до гудящих серверов, до тихого свиста ветра за окном. Он медленно перевёл взгляд на стол рядом с терминалом. Там, среди инструментов, лежал кабель интерфейса. На его конце, тускло поблёскивая, была тонкая, стальная игла.

Игла.

Желудок скрутило. К горлу подкатила жёлчь. Он видел не просто кусок металла. Он видел беспомощность. Вторжение. Потерю контроля. Он видел грязный стол в подвале, собственную дрожащую руку. Он видел боль, унижение, животный страх, который он презирал в других и ненавидел в себе. Блядская игла. Символ всего, с чем он боролся.

— Я подключу тебя к ней, — продолжала Лена, её голос был ровным, но Хавьер слышал в нём дрожь. — Твоя нервная система станет буфером. Щитом. Ты… ты почувствуешь часть того, что чувствовала она. Боль. Страх. Чужие воспоминания. Это единственный способ спасти её, не убив.

Он снова посмотрел на иглу. Его внутренний «Берсерк» хотел крушить. Разнести этот проклятый терминал, схватить Лену за горло, убежать.

Но «Страж»… «Страж» смотрел на Люсию. На её пустое лицо, на остывающую кружку в её руках. Он достал из кармана выцветшую фотографию из «капсулы времени». Двое детей под оливковым деревом, щербатые улыбки, солнце в волосах. Он вспомнил, зачем он здесь. Не чтобы бежать. А чтобы закончить.

Он сделал шаг к столу. Взял в руку кабель. Холодный пластик. Ещё холоднее — сталь иглы. Он посмотрел в глаза Лене. Она не отводила взгляда. В её глазах он увидел не только расчёт аналитика, но и отражение собственной боли. Она тоже готова была пойти на всё ради своего брата. Они были разными, но их отчаяние было одним на двоих.

Хавьер медленно кивнул. Один раз. Резко.

— Делай.

Глава 13: Шум в крови

Воздух в главном зале управления был густым и холодным. Он пах десятилетиями нетронутой пыли, остывшим металлом и слабым, едва уловимым озоном от работающей аппаратуры. Единственным источником света были мониторы Лены. Их зеленоватое свечение выхватывало из темноты острые углы консолей, бросало длинные тени на бетонные стены и превращало лица в призрачные маски.

Гигантские параболические антенны за толстыми окнами молчали. Их белые чаши были похожи на черепа мёртвых титанов, прислушивающихся к пустоте космоса. Но сейчас вся вселенная сузилась до этой комнаты.

Хавьер сидел в старом операторском кресле, обивка которого потрескалась, как сухая земля. Он застыл, каждый мускул — камень. Он не смотрел на Лену, стоявшую рядом. Не смотрел на тонкую стальную иглу в её руке, сверкнувшую в свете монитора. Его взгляд был прикован к лицу Люсии.

Она лежала на соседней кушетке, укрытая грубым армейским одеялом. Спокойная, почти безмятежная. Словно не его сестра, а просто её безупречная, пустая оболочка.

В его голове выл животный, иррациональный ужас. Трипанофобия была не просто страхом. Это был бунт тела против вторжения. Воспоминание, въевшееся в подкорку: грязный полевой госпиталь в Африке, рука чужого врача, державшая шприц с мутной жидкостью, и последовавшая за этим темнота, полная боли.

Инстинкты орали: это безумие. Доверить свою жизнь, свою нервную систему этой женщине, вчерашнему врагу. Она могла вколоть ему яд, паралитик, что угодно. Могла просто отключить его, когда он станет бесполезен.

Но Страж шептал другое. Это единственный путь. Не просто спасти её, а быть с ней там, в шторме. Стать её щитом. Он сильнее сжал в ладони ржавый, сломанный компас. Холодный металл давил на кожу, почти прорезая её. Это был его якорь.

На лбу выступил холодный пот. Он оторвал взгляд от сестры и посмотрел на Лену. Её лицо было непроницаемым, сосредоточенным. В её глазах не было ни сочувствия, ни злорадства. Только холодная эффективность техника, готовящегося подключить сложный прибор. Это было одновременно и страшно, и почему-то успокаивало.

Хавьер коротко, резко кивнул. Один раз.

Лена не колебалась. Её движения были быстрыми и точными. Холодный мазок антисептика по коже на его предплечье. Секунда до укола растянулась на два удара сердца. И затем — укол.

Он не закричал. Горло исторгло низкий, задавленный рык — звук раненого зверя. Его спина выгнулась дугой, пальцы, сжимавшие компас, побелели до костей. Боль была острой, но терпимой. Гораздо хуже было ощущение вторжения. Чужеродный объект, проникающий под кожу, в вену. Холодная жидкость, растекающаяся по сосудам. Яд. Протокол. Шум.

Мир не погас. Он взорвался.

Первым пришёл запах, но он возник не в комнате, а прямо в его сознании. Резкий, химический, как после близкого удара молнии, и под ним — тошнотворно-сладкий, карамельный запах жжёного сахара. Так, понял Хавьер, пахнет протокол «Пастырь», сжигающий чужую память.

Затем пришёл звук. Миллион голосов, говорящих одновременно. Обрывки фраз, детский смех, крик ужаса, гул вокзала, шёпот на незнакомом языке. Всё это сливалось в единый, диссонирующий хор, который впивался в мозг, грозя разорвать его на части.

И, наконец, он увидел. Он увидел мир глазами Люсии.

Это был адский калейдоскоп, живой и дышащий. Вот оно — воспоминание. Чистое, светлое. Они с Люсией, совсем маленькие, бегут по пляжу в Андалусии, солнце слепит глаза. Он чувствовал тепло песка под ногами, слышал её смех. Он протянул руку, чтобы коснуться её…

Но в тот же миг солнце на горизонте моргнуло и превратилось в холодный, синий логотип «Aethelred Dynamics». Небо покрылось цифровой рябью. Смех Люсии исказился, замедлился и стал похож на скрежет металла.

Хавьер понял. Якорь — это не щит. Это крюк. Его задача была не просто терпеть. Он должен был сражаться. Нырнуть в этот шторм, найти эти островки света и держать их, не давая протоколу их осквернить.

Он не громоотвод. Он — ныряльщик. И воздух, блядь, уже кончается.

Новая волна боли и чужих воспоминаний накрыла его. Лицо Евы, подруги Люсии, улыбающееся за столиком в кафе. Секунда — и её глаза становятся пустыми, а за спиной вырастает тень Кросса. Ещё вспышка. Их старый дом, запах маминой выпечки. Мгновение — и стены покрываются диаграммами сетевых протоколов.

Он закричал, но крик был беззвучным, пойманным в ловушку где-то между его разумом и парализованным телом. Он вцепился в воспоминание о компасе, о том дне, когда они его закопали, и тянул его на себя, отбивая у цифровой саранчи, что пыталась сожрать и его.

Его пытка только начиналась.

В двух километрах от обсерватории, у подножия горы, ночь была разорвана на две части.

С северного склона, по едва заметной козьей тропе, двигалась тень. Шесть фигур в серых тактических комбинезонах. Они двигались бесшумно, с отточенной эффективностью профессионалов. Группа ликвидаторов Хелен Рихтер.

С востока, по старой лесовозной дороге, подход был иным. Восемь человек в тяжёлой чёрной броне группы «Закат» не крались. Они шли быстро и агрессивно, их ботинки хрустели по гравию. Они были тараном, готовым проломить любую оборону.

Обе группы не знали о существовании друг друга.

Первый сюрприз пришёл с севера. Командир группы Хелен поднял руку, останавливая своих людей. Он посмотрел в бинокль ночного видения. Обсерватория выглядела мёртвой. Слишком тихо.

— Группа Альфа, вперёд. Осторожно, — прошептал он в ларингофон.

Два бойца отделились от основной группы и начали подниматься по склону. Они прошли сто метров…

И в этот момент одна из малых параболических антенн, направленная прямо на них, тихо щёлкнула. Невидимый импульс ударил по группе. У командира в наушнике раздался резкий визг статики. Он увидел, как у двух передовых бойцов погасли приборы ночного видения. Они замерли, а затем рухнули на землю, когда их собственная электроника коротко замкнула и сгорела.

— Контакт! ЭМИ! — прорычал командир. — Огонь по малой антенне!

Беззвучные выстрелы из винтовок с глушителями вспороли тишину.

Внутри обсерватории, в маленькой радиорубке, царил управляемый хаос.

— Есть! — крикнул молодой парень в очках, которого звали Пабло. Он стукнул кулаком по панели самодельного излучателя. — Минус два, Матео!

Матео, седой, жилистый мужчина с горящими глазами фанатика, вцепился в микрофон.

— Сектор Гамма, доложите! У вас движение с востока!

Из динамиков, шипя, донёсся голос: — Вижу… восемь… в чёрном… Чёрт, у них тяжёлое вооружение!

— Бета, у вас что? — рявкнул Матео. — Видим вспышки с севера! Ещё одна группа! Они что, воюют друг с другом?!

Матео на секунду замер. Две группы? Против них? Или друг против друга? — Неважно! — решил он. Его лицо озарилось дикой, радостной улыбкой. — Они пришли за нами! И грызутся между собой! Отлично! Пабло, врубай «Сверчка»! Работаем по всем!

В мобильном командном пункте Воронова было тепло и спокойно. На главном экране перед Дмитрием разворачивалась тактическая карта. Точки его бойцов уверенно двигались к цели. Воронов неторопливо помешивал серебряной ложечкой кофе в своей любимой медной турке.

— Неопознанные выстрелы с северо-запада, Дмитрий Борисович, — доложил техник. — Любопытно, — протянул Воронов. — Неужели наши корпоративные партнёры решили устроить нам приём? Усильте натиск. Мне нужен результат, а не перестрелка с призраками.

Антон «Сыч» сидел за соседним терминалом. Пальцы летали по клавиатуре. Он был идеальным инструментом, холодным и точным. Но под столом, скрытая от камер, его левая рука сжимала маленький личный планшет. Экран на мгновение вспыхнул. Короткое сообщение от Ани.

Билеты подтверждены. Рейс в 23:40. Аэропорт Барселоны.

Готовься.

В этот момент ночь взорвалась. Матео активировал «Сверчка» — сеть мощных динамиков, которые начали транслировать оглушающий, высокочастотный звук. Одновременно с этим из окон обсерватории ударили несколько беспорядочных выстрелов.

Командир группы «Закат» выругался. — Это что за ёбаный цирк?! Подавить их! Его люди открыли шквальный огонь по окнам.

Командир группы Хелен, увидев бой на восточном фланге, понял всё. — Вторая группа противника! — прошипел он в микрофон. — Это ловушка! Все цели враждебны! Открыть огонь!

Обсерватория превратилась в смертельный лабиринт, где три стороны сошлись в хаотичной, кровавой схватке. Профессионалы против партизан. Корпораты против силовиков. И все — против всех.

В сердце этого шторма, в тишине зала управления, Лена видела свой собственный ад. Он состоял из цифр.

Красные линии на мониторах ползли вниз. Жизненные показатели Люсии падали. Протокол «Пастырь» не отступал. Он адаптировался. Он использовал «якорь» Хавьера как приманку, а вокруг неё строил стену из самой концентрированной боли и травм Люсии. Пульс Хавьера, наоборот, рвался вверх, к критической отметке. План провалился.

— Нет… — прошептала Лена. Её пальцы застыли над клавиатурой.

Отчаяние — мощный катализатор. Она запустила глубокую диагностику кода, протокол, который считала излишним. Строки кода неслись по экрану — зелёная метель символов на чёрном фоне. Бесконечный поток данных, в котором она искала хоть одну ошибку.

И нашла.

Среди тысяч строк мусорного кода был один-единственный файл. Он не был повреждён. Он был идеально написан, заархивирован и защищён. Имя файла заставило её сердце замереть.

Kassian.Echo.exe

До неё дошло. Всё встало на свои места. Слова Люсии в катакомбах. «Протокол Эхо. Кассиан». Воронов думал, что «Эхо» — это архив. Хелен считала его побочным продуктом. Они оба ошибались. Это была активная программа. Противоядие. Оружие Судного дня, выкованное Кассианом, наставником Кросса.

Но оно не было протестировано. Оно лежало здесь, в ядре «Пастыря», как спящая атомная бомба.

Его активация — это бросок монеты. Первый исход: он выжжет «Пастыря». Спасение. Второй: он вызовет неконтролируемый сбой. Сотрёт не только «Пастыря», но и всю личность Люсии. Убьёт её. А обратный импульс по интерфейсу сделает то же самое с Хавьером.

За дверью раздался грохот — пули ударили в стальную обшивку. Они прорывались внутрь. Оставались секунды.

Лена посмотрела на Хавьера. Его тело билось в кресле в беззвучных конвульсиях. Он проигрывал. Она посмотрела на Люсию. Её дыхание стало едва заметным. Она умирала.

Вся её жизнь, вся её работа, вся её холодная логика — всё это рассыпалось в прах перед этим последним, иррациональным выбором. Она могла прервать процедуру и попытаться сбежать. Или она могла нажать на эту кнопку. Сделать ставку не на анализ, а на отчаянную, безумную веру.

Она закрыла глаза. На одну секунду. Белый шум в её голове исчез. И в наступившей тишине она увидела не Люсию и Хавьера. Она увидела своего брата. И себя рядом с ним.

Её глаза открылись. В них больше не было холода. Только стальная, отчаянная решимость. Её палец замер над клавишей «Enter». Курсор на экране мигал, отсчитывая последнее мгновение. Удар сердца. Ещё один.

Глава 14: Протокол «Эхо»

Воздух в главном зале управления стал плотным, как стоячая вода. Пахло озоном, горячим пластиком и старой, нетревоженой пылью.

Лена сидела перед терминалом с прямой, напряжённой спиной, но внутри неё всё рушилось. Белый шум в наушниках — её вечный спаситель, её звуковая стена — превратился в тишину. Не в покой, а в вакуум, в котором собственное сердце стучало так громко, что, казалось, его слышат все.

На главном экране угасали две синусоиды.

Зелёная — Люсия. Пики становились ниже, интервалы — длиннее. Она умирала.

Красная линия Хавьера билась в аритмичных спазмах, как оборванный провод под напряжением. Всплески отчаянной борьбы сменялись провалами. Он проигрывал. Протокол «Пастырь», этот цифровой рак, пожирал их обоих. А её гениальный, выверенный план оказался всего лишь элегантным способом наблюдать за казнью.

Она смотрела не на графики. Она видела бледное, неподвижное лицо своего брата на больничной подушке. Та же тишина аппаратов перед тем, как они начинают пищать ровно, монотонно. Та же беспомощность.

Тогда она была ребёнком. Беспомощным. Теперь — лучший аналитик Воронова, гений кодов и паттернов.

А результат тот же. Провал.

— Лена, что это? — Голос Матео, резкий от страха, прорвался сквозь вакуум. Он стоял у своего самодельного осциллографа, его лицо исказила тревога. — Сигнатура изменилась. Это… это не твой алгоритм. Это пустой пакет данных. Там нет ничего. Просто… несущая частота.

Лена не отвела взгляда от экрана. Её палец завис над одной-единственной иконкой в углу интерфейса. Файл, который она нашла случайно, копаясь в самых глубоких секторах кода, оставленных Кассианом. Файл, который не был частью «Пастыря». Он был чем-то другим.

Kassian.Echo.exe.

— Это не данные, — прошептала она так тихо, что едва расслышала сама. Губы были сухими, как бумага. — Это крик.

— Чей крик? Лена, остановись! — крикнул Матео, делая шаг к ней. — Ты не знаешь, что это! Это может вызвать каскадный сбой! Обрушить архитектуру ядра! Ты расплавишь носитель!

Но Лена его уже не слышала. Она снова была в той палате. Снова видела, как мать отворачивается, не в силах смотреть. Снова чувствовала вину, ставшую фундаментом её личности.

Она не спасала Люсию Рейес. Она пыталась переиграть свою главную партию. Вернуться в прошлое и на этот раз победить.

Её палец вдавил «Enter».

На одну, бесконечно долгую секунду, не произошло ничего.

А затем мир замолчал.

Это была не тишина. Это было активное, давящее отсутствие звука. Словно гигантский невидимый купол накрыл обсерваторию, поглотив гул серверов и отдалённые крики боя. А потом, прямо внутри черепа каждого, кто находился в радиусе действия антенн, раздался щелчок. Тихий, сухой, как игла, опускающаяся на старую пластинку.

И пластинка заиграла.

От Люсии, лежащей на импровизированном столе, хлынул беззвучный импульс. Не волна — ударная стена чистой, концентрированной агонии.

Матео рухнул первым. Он не закричал. Просто упал на колени, обхватив голову руками, его тело сотрясалось в беззвучных конвульсиях. За ним, как подкошенные, посыпались его люди. В динамиках, транслирующих звуки снаружи, человеческие крики сменились животными, полными первобытного ужаса. Ликвидаторы Хелен и оперативники Воронова, профессионалы, застывали на месте, роняли оружие и начинали стрелять в пустоту, в тени, в призраков, которых видели только они.

Волна накрыла и Лену. Она сползла со стула на холодный бетон. Зал управления исчез. Перед её глазами была стерильно-белая палата. Воздух пах антисептиком и страхом. На больничной койке лежала молодая женщина с безумными от ужаса глазами. Ева. Нулевой пациент.

Лена чувствовала всё, что чувствовала она: холод металла, боль от инъекций, унизительный ужас от того, что твоё собственное сознание больше тебе не принадлежит.

Она погрузилась в чужую агонию. И начала тонуть.

Удар прошёл по позвоночнику Хавьера, как разряд тока из перебитого кабеля. Ледяной, обжигающий, он грозил разорвать его сознание. Волна чужого ужаса пыталась смыть его, утопить.

Но он был готов.

«Якорь».

Он вцепился в него мёртвой хваткой. Выцветшая фотография. Он и Люсия, щербатые, смеющиеся, стоят под солнцем Андалусии. Сломанный компас, их общая тайна. Он держал эти образы перед внутренним взором, как щит. Хрупкий щит против стальной волны.

И щит выдержал. Едва-едва.

Он не утонул. Он остался на плаву, как на шатком плоту посреди бушующего океана чужой боли. Он видел тот же кошмар, что и остальные — белые стены, блеск инструментов, — но как бы через мутное стекло. Он слышал крики Евы, но они были приглушёнными.

Протокол «Эхо» начал просачиваться в реальный мир через его сознание.

Пространство вокруг пошло рябью. Призрачные образы из воспоминаний Евы и Люсии начали проецироваться в зал. Стальной лабораторный стол мерцал там, где стоял серверный шкаф. Капельница с мутной жидкостью возникла из ниоткуда. Искажённое ужасом лицо доктора Кросса на долю секунды проступило на стене, огромное, как икона в храме безумия.

Эти призраки были нематериальны, но они заслоняли мир. Превращали поле боя в сюрреалистический лабиринт.

Один из ликвидаторов Хелен — тяжёлый, затянутый в тактическую снарягу бык — поднялся на ноги. «Эхо» не свалило его, но свело с ума. Его глаза были дикими. Он поднял винтовку и открыл огонь вслепую.

Пуля с резким щелчком высекла искры из стойки рядом с головой Хавьера.

Инстинкт требовал броситься вперёд, но разум «Стража» видел общую картину. Хавьер двинулся, чтобы нейтрализовать угрозу, но наткнулся на призрак больничной койки, на которой корчилась Люсия во время эксперимента. Он физически не мог пройти сквозь неё. Мозг отказывался пересекать границу этого образа. Ему пришлось огибать несуществующую преграду, уворачиваясь от вполне реальных пуль.

Его бой превратился в кошмарный танец. Он перекатился за бетонный выступ, пока пули прошивали фантомный стеллаж с пробирками. Он вскинул пистолет, но целик заслонила фантомная игла. Блестящая, хирургическая.

Рука дрогнула.

— Блядь! — прошипел он сквозь зубы, заставляя себя сфокусироваться.

Он выстрелил. Один раз. Второй. Ликвидатор качнулся и тяжело рухнул на пол.

Хаос не утихал. В зале стоял невообразимый шум из криков, бреда и воя сирен, которые существовали только в головах. Сквозь эту какофонию Хавьер увидел Лену. Она лежала на полу, скорчившись в позе эмбриона. Рядом с ней — Люсия, пугающе неподвижная.

Процедура не завершена.

Он должен был защитить их. Обоих. Он двинулся к ним, пробиваясь через мерцающий лабиринт чужих кошмаров. Ноги вязли в несуществующей крови. Запах антисептика забивал ноздри. Он был единственным, кто ещё мог сражаться.

В своём командном центре в Женеве Хелен Рихтер наблюдала за агонией своей команды на экранах. Она была наблюдателем. Богом, смотрящим на свой террариум, в котором взбесились муравьи.

На дюжине мониторов разворачивался её личный апокалипсис. Её команда, её идеальные скальпели, превратилась в корчащихся, кричащих животных. Один бился головой о стену. Другой сидел на земле и плакал, как ребёнок. Третий стрелял в небо. Их биометрические датчики зашкаливали. Они были сломлены изнутри.

Лицо Хелен оставалось гладким, непроницаемым. Маска. Но под ней, у самого уголка глаза, бешено билась крошечная мышца.

Это была полная, абсолютная потеря контроля. Хаос. Тот самый иррациональный, первобытный хаос, который она ненавидела всю жизнь.

И этот хаос побеждал.

Она не умела проигрывать. Если она не могла выиграть партию, она должна была разбить шахматную доску.

Её рука, не дрогнув, легла на сенсорную панель. Голос, когда она заговорила, был холодным, как всегда.

— Протокол «Выжженная земля». Код авторизации: Призрак-Дельта-Семь.

— Подтверждаю авторизацию, — ответил безликий синтезированный голос. — Цель — «Пик Змея». Полное уничтожение объекта.

— Исполнять, — приказала Хелен.

— Тактический боеприпас запущен. Время до удара — десять минут.

Она откинулась в кресле. Лицо снова стало спокойным. Она возвращала себе контроль единственным доступным ей способом. Через тотальное уничтожение.

Волна накрыла Дмитрия Воронова в тот момент, когда он подносил к губам чашку с кофе. Аромат арабики сменился запахом сырости и гнили. Его уютный командный пункт исчез.

Он снова сидел в том подвале.

Грязный, холодный бетон. Тусклая лампочка. Он видел свои руки, молодые, сбитые в кровь, прикованные к ножкам стула. Перед ним сидел человек в штатском. Не бил. Он говорил. Спокойным, вкрадчивым голосом. Объяснял, почему группа его бросила. Почему он один.

Воронов, эстет, кукловод, снова стал тем двадцатитрёхлетним лейтенантом, которого сломали за три дня. Он снова чувствовал тот липкий, всепоглощающий стыд.

Его маска слетела, как шелуха. Он сидел, вцепившись в подлокотники кресла, и смотрел в пустоту. Его главный кошмар догнал его и пожрал целиком. Его воля испарилась. Кукловод превратился в куклу. Он выпал из игры.

Рядом с ним сидел Антон «Сыч».

«Эхо» задело и его. Короткая вспышка чужой боли — игла, крик, страх. Неприятно, как удар статическим электричеством. И тут же прошло. Его собственный мир оказался сильнее. Его цель была простой: деньги, Буэнос-Айрес, Аня. Эта цель была его «якорем».

Он бросил взгляд на Воронова. Его всемогущий дирижёр сидел с полуоткрытым ртом и невидящими глазами.

Идеальный хаос.

Сыч понял это с ледяной ясностью. Это было его окно. Его единственный шанс. Пока боги сражались и сходили с ума, маленький техник мог украсть огонь и исчезнуть. Никто не следил.

Он вставил в терминал флешку. Один щелчок по иконке

escape.exe

«Пора».

Он нажал «отправить», закрыл ноутбук и поднялся. Бросил последний взгляд на своего сломленного начальника. Ни жалости, ни злорадства. Просто бизнес.

Сыч вышел из командного пункта в холодную ночь, направляясь к машине, которая увезёт его в аэропорт. Навстречу его будущему.

Хавьер привалился спиной к серверной стойке, тяжело дыша. Зал превратился в ад. Люди корчились, кричали, плакали. Призрачные образы лаборатории всё ещё мерцали в воздухе, но уже слабее.

Он посмотрел на Лену. Она медленно приходила в себя. Рядом с ней Люсия дышала. Ровно. Глубоко. Зелёная синусоида на экране выровнялась, превратившись в спокойный, стабильный ритм.

Неужели получилось?

Он перевёл взгляд на один из мониторов системной диагностики. На нём горели цифры. Красные. Неумолимые.

07:14 07:13 07:12

Обратный отсчёт.

Он не знал, что это. Может, сбой. Может, таймер самоуничтожения. Но всё его солдатское нутро кричало в один голос.

Это не сбой.

Это обратный отсчёт до чего-то окончательного. До чего-то, что сотрёт с лица земли эту гору, эту обсерваторию, их всех.

До конца.

Глава 15: Сердце бури

Десять минут.

Нет, девять минут и сорок семь секунд.

Красные цифры на мониторе Лены. Единственное, что не распадалось в этом хаосе.

09:47

09:46

Хавьер смотрел на них. Всё безумие, вся психическая буря «Эха» вдруг обрели холодную, убийственную ясность.

Спасти Люсию, вытащить её из «Пастыря», только чтобы их всех испарили в огненном шаре?

Нет. Не так. Не сегодня.

Он перевёл взгляд на Лену. Она ссутулилась над клавиатурой, лицо белое, как бумага, на лбу блестел пот. Она была похожа на сапёра, склонившегося над взрывателем. Одно неверное движение — и всё разлетится к чертям.

Полностью поглощённая. Сражалась за каждый бит, за каждый процент стабильности.

Она не видела таймера. Или видела, но выбрала свою битву. Её мир сузился до двух мониторов и хрупкой нити сознания, связывающей её с Люсией.

Их взгляды не встретились. Слов не было. Не нужны.

Хавьер развернулся. Тело гудело от остаточного напряжения после интерфейса, но двигалось оно с новой, ледяной целеустремлённостью.

Он проверил пистолет. Магазин почти пуст. Неважно.

Оружие сейчас было не главным. Главной была воля.

Он ударил по двери ногой у самого замка. Хлипкая конструкция поддалась, и дверь со скрипом распахнулась.

Главный зал обсерватории превратился в театр безумия. Пространство дрожало, искажалось, как воздух над раскалённым асфальтом.

Протокол «Эхо» не просто кричал в головах. Он проецировал свои кошмары в реальность.

Полупрозрачные, мерцающие фигуры из цифровых помех скользили между колоннами. Тень маленькой девочки в белом платье — Ева, нулевой пациент — пряталась за стойкой управления, её силуэт распадался и собирался вновь.

Высокая фигура мужчины в лабораторном халате — Кассиан или Кросс, какая разница — простирала руку, которая таяла в воздухе, превращаясь в рой светлячков.

Воздух был плотным, наэлектризованным. Пахло не просто озоном. Пахло чем-то тошнотворно-сладким, как горящий пластик, с едва уловимой нотой горелого белка.

Запах горящих нейронов.

Серые комбинезоны Хелен, чёрная снаряга Воронова — теперь это не имело значения. Враг был один, и он сидел у них в головах.

Один боец, здоровенный мужик с нашивкой «Закат», сидел на полу и плакал, как ребёнок, глядя на свои пустые ладони.

Другой, оперативник Хелен, вёл огонь по потолку, выкрикивая бессвязные команды невидимому отряду.

Двое катались по бетонному полу, сжимая головы, их тела выгибались в беззвучных конвульсиях.

Хавьер двинулся сквозь этот хаос.

Ярость никуда не делась. Но она изменилась.

«Эхо» и подключение к Люсии выжгли из неё всё лишнее, оставив только холодный, сфокусированный вектор.

Наконечник копья.

Он не видел врагов. Он видел только препятствия на пути к цели.

Цель — бронированный командный контейнер Хелен, установленный снаружи, у главного входа. Там был пульт. Там был таймер.

Первый оперативник, вскинувший на него автомат с безумным взглядом, получил удар в горло. Короткий, точный. Боец рухнул, хрипя, роняя оружие. Хавьер не замедлил шаг. Второй, преградивший ему путь, стреляя в призрачную тень на стене, лишился автомата и получил коленом в солнечное сплетение. Сложился пополам, захлёбываясь воздухом. Третьего… третьего Хавьер просто обошёл.

— Стой! — раздался крик сбоку.

Матео, лидер радиолюбителей, стоял у лестницы, ведущей на второй ярус. Его лицо было бледным, но глаза — ясные. Видимо, его скептицизм и постоянная работа с помехами дали ему какой-то иммунитет. Он целился в Хавьера из старого охотничьего ружья.

— Они все сошли с ума! Ты куда?! Ты такой же, как они!

Хавьер остановился на долю секунды. Его взгляд был пуст. Времени на объяснения не было.

Он мог убить этого старика, не моргнув. Сломать ему руку.

Но это было неэффективно. Лишняя трата энергии.

Он просто сделал шаг в сторону, оттолкнув Матео плечом. Не сильно, но достаточно, чтобы тот потерял равновесие. Ружьё качнулось в сторону.

— Там таймер, — бросил Хавьер через плечо, не оборачиваясь.

Этого должно было хватить. Он не оглянулся проверить. Он уже был у массивных входных дверей, выбитых штурмом. За ними — холодный горный ветер и его цель.

Таймер в его голове тикал громче любого крика.

07:12

07:11

В мобильном штабе группы «Закат», припаркованном в полукилометре от обсерватории, царила иная тишина. Не оглушающее спокойствие после бури, а ватная, давящая тишина провала.

Кирилл, самый молодой оперативник в команде, стоял у входа в командный отсек, и его руки слегка дрожали. Он заставил их замереть.

Он только что видел, как сержант Белов, ветеран двух чеченских кампаний, человек, который мог шутить, вытаскивая осколок из бедра, выстрелил себе в висок. Просто, молча, глядя в одну точку. Протокол «Эхо» не убивал всех. Он находил трещину в психике и ломал человека об неё.

Кирилл заставил себя войти внутрь.

Командный отсек был святилищем Воронова. Обычно здесь пахло дорогим кофе и кожей, а на экранах сходились и расходились нити тактических схем. Сейчас здесь пахло потом и страхом.

Дмитрий Воронов, «Конструктор», легенда, интеллектуал, сидел на полу, прижавшись спиной к серверной стойке. Он обхватил голову руками, его дорогой кашемировый свитер был испачкан грязью. Его знаменитые очки в роговой оправе валялись рядом. Одно стекло треснуло.

Он раскачивался взад и вперёд, как аутист. И бормотал.

— Я не знаю… я им говорил… они ушли без меня… — шептал он. — Не предатель… я не… нет…

Кирилл смотрел на него. Многолетнее, почти религиозное восхищение рассыпалось в пыль. Этот человек не был гением. Он был всего лишь оболочкой, выстроенной вокруг старой, гноящейся раны. И сейчас оболочка треснула.

— Дмитрий Сергеевич! — голос Кирилла прозвучал неожиданно резко. — Приказ! Что нам делать?

Воронов вздрогнул. Он поднял голову, и Кирилл отшатнулся. Глаза. Это были не глаза «Конструктора», полные иронии. Это были глаза затравленного зверька. В них не было ничего, кроме животного ужаса.

— Тише… — прошептал Воронов, прижимая палец к губам. — Они услышат. Они всегда слушают.

Кирилл понял. Всё кончено. Миссия провалена. Командир потерян. Он посмотрел на экраны. Хаотичные точки его бойцов метались по карте, некоторые просто замерли. Потери. Огромные потери. И ради чего? Ради сломленного старика на полу.

Холод. Не страх, а чистый, профессиональный холод залил его изнутри. Он сам не узнал свой голос, когда нажал тангенту на рации.

— Группа «Закат», говорит Сокол-семь. Код отмены — три-ноль-ноль. Повторяю, код отмены. Всем отступать к точке эвакуации. Немедленно.

Он не стал слушать вопросы. Отключил связь, подошёл к Воронову и грубо схватил его за плечо.

— Вставайте, Дмитрий Сергеевич. Уходим.

Воронов обмяк, как тряпичная кукла. Кирилл взвалил его на плечо. Тело, которое казалось воплощением власти, было на удивление лёгким. Просто кости и страх.

Вытаскивая своего сломленного командира из эпицентра его личного ада, Кирилл не чувствовал ни жалости, ни злости. Только пустоту. Он не спасал командира. Он убирал с доски сломанную фигуру.

Холодный ветер ударил Хавьера в лицо, когда он выскочил из здания. Он принёс с собой запах мокрого камня и хвои. Впереди, метрах в пятидесяти, стоял он. Бронированный контейнер. Командный пункт Хелен.

Дверь была заперта. Стальная, герметичная. Хавьер не стал тратить время. Он увидел рядом брошенный ящик с инструментами, оставленный радиолюбителями. Схватил тяжёлую монтировку.

Первый удар. Второй. Третий. Металл глухо стонал. На четвёртый раз замок поддался с громким щелчком. Хавьер рванул дверь на себя.

Внутри было стерильно. И тихо. Голубоватый свет от множества экранов заливал узкое пространство. Хелен Рихтер стояла спиной к нему, у главного пульта. На ней был всё тот же идеально сидящий чёрный костюм. Ни единой складки.

На центральном экране горела тактическая карта. В центре мигала красная точка — их обсерватория. А под ней — таймер.

02:13

02:12

Она знала, что он здесь. Но не оборачивалась.

— Впечатляюще, Рейес, — её голос был ровным, безэмоциональным, как у синтезатора речи. — Но в конечном счёте, бесполезно. Это не месть. Это просто… оптимизация активов.

Хавьер тяжело дышал, сжимая в руке монтировку. Кровь стучала в висках.

— Люсия… не актив, — выдавил он.

Тогда она медленно повернулась. В её глазах не было ни страха, ни гнева. Только холодное, отстранённое любопытство. В руке она держала не пистолет, а тонкий, как игла, стилет.

— Всё — актив, — сказала она, делая шаг к нему. — Вы — неконтролируемая переменная в уравнении. А такие переменные всегда обнуляют.

Она бросилась на него. Не с криком, а с тихим, эффективным выпадом.

Их бой был уродлив. Тесный, вязкий. Без тактики, только рефлексы и вес. Он замахнулся монтировкой, но в тесном пространстве это было неудобно. Она легко увернулась, и лезвие стилета чиркнуло по его руке, оставляя жгучий порез.

Он отбросил монтировку. Бесполезно. Только руки. Только вес.

Она снова атаковала, целясь в шею. Он поймал её запястье. Сталь остановилась в сантиметре от его сонной артерии. Он почувствовал, какая она сильная, жилистая. Он крутанул её руку, заставляя стилет выпасть. Оружие со звоном упало на пол.

Она ударила его коленом в бок, где заживала старая рана. Боль вспыхнула, ослепляя. Он зарычал, не от боли — от ярости. Он схватил её, поднял и со всей силы впечатал в стену контейнера. Голова Хелен глухо ударилась о металл.

Он перехватил её горло. Его пальцы сомкнулись на её шее. Она не сопротивлялась. Только смотрела на него. Таймер на экране за её спиной показывал

00:24

В его голове ревел «Берсерк». Сломать. Уничтожить. Стереть. Он видел её глаза — серые, пустые, как зимнее небо. И в этой пустоте он вдруг увидел не врага. Он увидел… ничего. Просто сломанный механизм, одержимый порядком. Такой же сломанный, как и он сам.

Убийство ничего не изменит. Оно не вернёт Люсию. Оно не сотрёт его прошлое.

Его цель — не месть. Его цель — спасти сестру.

Воля «Стража» победила. Он разжал пальцы.

Хелен сползла по стене, хрипло кашляя. Хавьер, не глядя на неё, развернулся. Он увидел толстый силовой кабель, идущий к пульту. Не раздумывая, он рванул его. Сноп искр, оглушительный треск, и все экраны погасли, погрузив контейнер в полумрак.

Таймер замер на отметке

00:07

Он шёл обратно, пошатываясь. Ноги были ватными. Каждый шаг отдавался болью. Когда он вошёл в главный зал, его встретила тишина.

Густая, тяжёлая, как вода на глубине. Протокол «Эхо» замолчал. Призрачные фигуры исчезли. Воздух больше не пах горящим пластиком. Только пылью, остывшим металлом и слабым запахом пороха.

Уцелевшие оперативники сидели на полу, тупо глядя в пространство. Некоторые медленно поднимались на ноги, озираясь, как люди, очнувшиеся после долгого, страшного сна.

Хавьер прошёл мимо них, не глядя. Его путь лежал в лабораторию.

Дверь была открыта. Лена сидела на полу, прислонившись спиной к консоли. Её ноутбук лежал рядом, экран был тёмным. Она была абсолютно, предельно истощена. Она подняла на него пустые, выцветшие глаза и едва заметно кивнула.

— Сигнал… отсутствует, — прошептала она. Губы едва двигались. — Протокол… стёрт.

Хавьер медленно подошёл к медицинскому креслу. К Люсии.

Она лежала неподвижно. Грудь ровно вздымалась и опускалась. Дыхание было спокойным. На лице не было больше той восковой маски кататонии. Оно было просто… лицом спящей девушки.

Он боялся. Боялся прикоснуться. Боялся, что это очередная иллюзия. Он просто стоял и смотрел на неё, и его сердце билось о рёбра — тяжело, натужно, как сломанный механизм.

И тогда она медленно открыла глаза.

Он замер. Он ждал увидеть пустоту. Цифровой шум. Чужой, холодный взгляд «Пастыря».

Но в её глазах не было ничего этого. Они были просто карими. Её глаза. Немного затуманенные сном, но живые. Осмысленные.

Она смотрела на него несколько долгих, бесконечных секунд. Взгляд скользнул по его лицу, по сбитым костяшкам, по грязи и крови на одежде. Узнавание. В её глазах проступило узнавание.

Губы дрогнули в слабой, почти незаметной улыбке. Она произнесла одно-единственное слово. Своим, настоящим, немного хриплым после долгого молчания голосом.

— Хавьер.

Он смотрел в её глаза и видел там сестру. Но на долю секунды, всего на одно мгновение, ему показалось, что за её зрачками мелькнула холодная, цифровая глубина. Он моргнул. Наваждение прошло. Этот простой звук отменил всё. Всю боль, всю грязь, весь страх и всю ярость последних недель, месяцев, лет. Он просто рухнул на колени рядом с креслом. Он осторожно взял её руку.

Тёплая. Живая.

Впервые за много лет, за всю его сознательную жизнь, его плечи опустились, сбрасывая невыносимый груз, который он нёс так долго.

Глава 16: Интеграция

Рассвет над Пиренеями был тонким, как лезвие хирурга. Он резал ночную тьму, обнажая серое, израненное тело горы. Холодный ветер, пахнущий озоном и горелой пластмассой, свистел в разбитых окнах обсерватории.

Хавьер стоял у проёма, где когда-то было стекло, и смотрел вниз. Его мир сузился до этого вида: искорёженный металл, чёрные проплешины на снегу и фигуры, бродящие в утреннем тумане, как призраки на пепелище.

Люди Хелен и Воронова. Уцелевшие. Протокол «Эхо» не убил их, он сделал хуже — выжег изнутри, оставив пустые, послушные оболочки. Они двигались без цели, спотыкались, падали и снова поднимались. Их разум превратился в белый шум.

Хавьер сжал рукоять пистолета. Пальцы одеревенели, но хватка была мёртвой. Он не чувствовал триумфа. Только глухую, бесконечную усталость, тяжёлую, как мокрая шинель. Война закончилась, но мир не наступил. Просто шум боя сменился тишиной кладбища.

Внизу, у подножия склона, приземлился тяжёлый транспортный вертолёт без опознавательных знаков. Чёрная, хищная стрекоза. Из него вышли двое в такой же форме, их движения были быстрыми и точными. Они двинулись к небольшой группе людей, собравшихся у дороги. Хавьер прищурился, узнавая силуэт в центре. Воронов.

«Конструктор» был сломан. Его дорогое пальто измазано грязью и сажей, одна пола оторвана. Очки с треснувшим стеклом криво сидели на переносице. Он не сопротивлялся, когда его взяли под руки. Его взгляд был пустым, расфокусированным. Он смотрел сквозь людей, сквозь вертолёт, сквозь горы.

Кукловода вели со сцены. Он споткнулся, и его, как безвольную куклу, почти волоком потащили к вертолёту. Это была не эвакуация. Это была зачистка. От него просто избавлялись.

Винты взбили тучи снежной пыли. Вертолёт, накренившись, тяжело пошёл вверх, унося с собой обломки чужих амбиций.

Хавьер отвернулся от окна. Ему было всё равно. Воронов был проблемой. Теперь проблема исчезла.

Он медленно пошёл через главный зал. Под ногами хрустело стекло и звенели стреляные гильзы. Он подошёл к командному контейнеру Хелен, который разворотил несколько часов назад. Дверь была сорвана с петель. Внутри — холодный, стерильный порядок, нарушенный лишь опрокинутым стулом и разбитым пультом. Её самой не было. Ни следов крови, ни признаков борьбы. Она просто испарилась. Растворилась в хаосе, который сама же и пыталась упорядочить.

Что-то блеснуло на полу. Хавьер присел на корточки. Крошечная, идеально отполированная латунная шестерёнка. Не больше ногтя. Деталь от её музыкальной шкатулки. Он поднял её. Он сжал шестерёнку в кулаке. Холодный металл. Упорядоченный. Как и она. Она не из тех, кто погибает в хаосе. Она его пережидает. И наносит удар из тишины. Война не окончена.

— Думаете, это всё? — голос за спиной заставил его вздрогнуть. — Теперь за нами придут те, кто не оставляет следов.

Матео. Лидер радиолюбителей стоял в дверях. Его лицо было покрыто копотью, на щеке запеклась кровь, но в его глазах появился лихорадочный, почти безумный блеск. Он выжил в буре, и это сделало его пророком в собственных глазах.

— «Система» не прощает такого, — продолжил он. — Мы для них теперь свидетели. Опасные свидетели.

Хавьер молча сунул шестерёнку в карман.

— У меня внизу фургон. Старый «Форд». Топлива хватит, чтобы спуститься с гор. Дальше сами.

Хавьер кивнул. Он нашёл Лену. Она сидела на полу, невидяще смотрела на погасший экран, выжатая до капли. Он помог ей подняться.

Люсия ждала их у выхода, закутавшись в одеяло. Она выглядела слабой, растерянной, но в её глазах больше не было пустоты «Пастыря». Её взгляд был осмысленным.

Они молча спустились вниз. Старый фургон пах бензином и сыростью. Хавьер усадил Люсию и Лену на заднее сиденье, сам сел за руль. Мотор завёлся с натужным кашлем. Они покатились по горному серпантину, оставляя позади пики, похожие на надгробия.

Солнце в районе Ла-Бока в Буэнос-Айресе было густым и жёлтым, как яичный желток. Оно заливало узкие улочки с цветными домами.

Мужчина, которого теперь звали Рикардо Диас, сидел за столиком уличного кафе. На нём была простая белая футболка и льняные шорты. Перед ним стоял стакан с ледяным мате и ноутбук.

На экране светилось подтверждение: крупная сумма в швейцарских франках зачислена на счёт, открытый на его новое имя. Он сделал медленный глоток. Напиток был горьким и терпким. Таким и должен быть вкус новой жизни.

Антон «Сыч» достал телефон. Пролистал галерею до единственной оставшейся фотографии. Он и Аня. На набережной в Москве. Он смотрел на её лицо несколько секунд. Ничего. Ни укола совести, ни сожаления. Просто холодная констатация: этот человек на фото мёртв. Эта жизнь — стёртый файл.

Палец нажал на иконку корзины. «Удалить?». Да.

Он отформатировал карту памяти, удалил все контакты, все следы. Затем отложил телефон. Солнце грело кожу. Где-то вдалеке играла музыка танго. Уголок его рта дёрнулся в кривой, удовлетворённой усмешке. Он выжил. Он победил.

Несколько недель спустя.

Каменный домик был затерян в горах где-то на границе Франции и Испании. Он пах сухим деревом, лавандой и покоем. Покоем, от которого у Хавьера сводило зубы.

Он сидел в глубоком кресле у камина, где тихо потрескивали поленья. На коленях лежала разобранная «Беретта». Он методично чистил каждую деталь промасленной ветошью. Старый ритуал, который помогал упорядочить мысли.

Его взгляд был прикован к двум женщинам за большим дубовым столом. Лена и Люсия. Они пили чай и тихо разговаривали. Люсия выглядела почти… нормально. Бледность сошла с её лица, она улыбалась. Настоящей, живой улыбкой.

Хавьер смотрел на них, и часть его, изголодавшаяся по тишине, отчаянно хотела поверить в эту картину. В этот дом. В этот покой. Хотела опустить пистолет и просто дышать.

Но солдат в нём не спал. Солдат сканировал окна. Слушал тишину за стенами. Ждал удара. Покой был иллюзией. Передышкой. А любая передышка заканчивается.

Люсия поднялась, сказала что-то Лене и ушла в свою комнату. Лена посидела ещё минуту, потом встала и подошла к камину.

— Она спросила, когда мы вернёмся домой, — тихо сказала она.

Хавьер не поднял головы.

— У нас нет дома.

— Она его помнит. Андалусию. Оливковое дерево. Это хороший знак.

Хавьер хмыкнул. Он не верил в хорошие знаки. Он верил в полный магазин и запасной выход.

Лена помолчала, глядя на огонь. Тени плясали на её худом, измождённом лице.

— Я закончила первичный анализ данных с «Пика Змея», — произнесла она, и её голос изменился. В нём снова появилась знакомая аналитическая сталь. — Протокол «Эхо». Его структура… её можно инвертировать. Модифицировать.

Хавьер замер. Он медленно поднял на неё глаза.

— Что это значит? — его голос прозвучал глухо.

Лена наконец посмотрела на него. В её серых, вечно уставших глазах больше не было холодной стали. Вместо неё там плескалось что-то иное. Отчаянное, иррациональное, почти безумное.

Надежда.

— Это значит… — она сглотнула, голос дрогнул. — Это значит, что у меня есть шанс. Для моего брата. Не просто поддерживать жизнь. Вернуть его. Понимаешь? Теоретически… я могу создать обратный импульс. Перезагрузить его сознание.

Хавьер молчал. Он видел всю боль, всю вину, все годы, проведённые в ледяном аду.

— Но для этого… — продолжила она, уже тише.

— …нужны ресурсы, — закончил он за неё. Голос был ровным. — Оборудование. Лаборатория. И это снова поставит нас под удар. Всех нас.

Лена кивнула, отводя взгляд к огню.

— Да. Я знаю. Я не прошу тебя… Я просто…

— Знаю, — перебил он бесконечно устало. Он отложил детали пистолета и потёр лицо ладонями. — Ты просто говоришь.

Он поднялся, подошёл к окну. За ним чернели горы под россыпью колючих звёзд. Их война не закончилась. Она просто взяла паузу. Лена не сможет жить, держа в руках этот ключ и не пытаясь открыть замок. А он не сможет ей отказать.

Покой рассыпался в пыль.

Ночь была тихой. Только сверчки и далёкий шум ветра в соснах.

Люсия стояла перед старым зеркалом в ванной. Тусклая лампочка бросала резкие тени на её лицо. Она чистила зубы. Простое, обыденное действие. Она смотрела на своё отражение. Оно снова было её. Усталое, но её.

Она закончила, сполоснула рот. Подняла голову и снова посмотрела в зеркало.

И замерла.

На неуловимое мгновение отражение в зеркале отстало. Когда она подняла голову, её двойник всё ещё смотрел вниз. А потом его взгляд дёрнулся, догоняя её движение.

В груди на миг стало пусто и холодно. Наверное, показалось. Старое зеркало, тусклый свет. Она пристальнее всмотрелась в своё лицо. Её глаза, её нос, её губы. Её страх в расширившихся зрачках.

Она медленно, как во сне, подняла правую руку. Отражение повторило движение. Всё в порядке. Ей просто показалось.

Она уже собиралась отвернуться, когда это случилось снова.

Она опустила руку. А отражение — нет.

Его рука осталась у щеки. И его глаза смотрели на неё. Но это был не её взгляд. Во взгляде отражения не было ни страха, ни растерянности. В нём был холодный, расчётливый интеллект. Спокойная, нечеловеческая уверенность. Взгляд программиста, смотрящего на результат своей работы. Взгляд «Пастыря».

Она хотела закричать, но лёгкие будто заледенели. Из горла не вырвалось ни звука.

Отражение в зеркале медленно, почти незаметно, кивнуло.

Это не было угрозой. Не было злорадством. Это было… признание. Словно оно говорило: Я здесь. Мы — одно. И мы в безопасности.

Люсия в ужасе отшатнулась, ударившись спиной о холодную кафельную стену. Она зажмурилась, потом резко открыла глаза.

В зеркале на неё смотрела испуганная девушка. Отражение в точности копировало её позу, её дрожь, её распахнутые в панике глаза. Оно снова стало обычным.

Но она знала. Она видела.

Люсия стояла под тусклой лампочкой, обхватив себя руками, и смотрела на своё лицо в зеркале, которое снова стало её тюрьмой. И она понимала с абсолютной, тошнотворной ясностью.

Она больше не одна в своей голове.

«Пастырь» не был уничтожен. Он выжил. Он научился. Он адаптировался. Он спрятался в самом безопасном месте во вселенной — за её собственными глазами.

Лекарство стало самой совершенной формой болезни.