Страна, в которой ходят вверх ногами

Две монеты

Сегодня у меня был хороший день. К витрине с моей фотографией подошло несколько человек. Нет, конечно, не на меня посмотреть. Их внимание привлекли две сплющенные монеты, которые когда-то на десять минут продлили мою жизнь. На десять минут и на целую вечность. Посмотрев на монеты, которые от удара пули свернулись, как цветочные лепестки, посетители музея переводили свой взгляд с монет на меня. И когда наши глаза встречались, я рассказывал им свою историю…

Теперь можно и отдохнуть. Я покидаю своё место на полке и иду вдоль витрин, тянущихся вдоль анфилады окон. Здесь так много интересных экспонатов: изысканное кружево, миниатюрные шкатулки, книжные закладки, воздушные нарукавники. Все эти вещи пропитаны энергетикой и могли бы послужить мостом между пространствами, как мои монеты. Но ничего такого не произошло. Ни один из членов семейного клана богатого бакалейщика Томаса Фишер здесь не появлялся. Фишер приехал в Мэриборо и основал здесь семейную фирму в 1880 году, за год до моего появления на свет. Думаю, что, несмотря на разницу в возрасте и социальном положении, у нас нашлось бы много тем для разговора. Я смотрю на фотографию Агнесс Фишер, жены Томаса. Какие у неё чудесные, добрые глаза. Агнесс много занималась благотворительностью. Вот снимок торта, который она испекла для благотворительного аукциона. Воздушно-кремовое чудо, шедевр кулинарного искусства, был украшен голубками, лирами и цветами. «Торт Мира», как назвала его Агнесс, был продан за приличную сумму, а все деньги пошли на помощь бедным семьям…

Улыбнувшись Агнес Фишер, я продолжаю свой путь к центру зала первого этажа. Музей, ставший моим домом, расположен в элегантном особняке колониальной эпохи, возведенном в 1879 году. Его владельцем был предприниматель Джеймс Эдвин Браун, который основал в Мэриборо в 1857 году компанию по продаже вин и крепких напитков. Мог ли я, простой парень из маленького местечка Андервуд, затерянного в тасманийской глуши, мечтать о таком особняке? А я и не мечтал. Но когда тебе всего двадцать лет, то хочется повидать мир и чего-то в этой жизни добиться. Поэтому я и покинул Хобарт 27 марта 1901 года на военном судне, отправляющемся в Южную Африку для участия во Второй бурской войне.

А вот и стенд, на котором выставлены медали австралийских солдат за участие в войне с бурами. Среди них есть и моя. К медалям прилагаются истории жизни их обладателей. Восемьдесят шесть медалей, восемьдесят шесть судеб… Как же так вышло, что я здесь один? Наверное, тот, кто не только движет нашу Вселенную, но и находит время, чтобы подумать о каждом населяющем её создании, знает ответ на мой вопрос.

Я поднимаюсь по лестнице, ведущей на верхние этажи особняка. По пути я здороваюсь с пулеметчиком, ведущим вечный огонь из укрепленной мешками с песком огневой точки. Парень этот – просто манекен, одетый в австралийскую военную форму, очень похожую на мою. Правда, я ношу не широкополую шляпу, а пилотку, соответствующую моему званию младшего капрала. А вот пулемет у него настоящий – «Vickers» 1912 года. В моё время таких ещё не было. Я здесь многое узнал о том, что было после меня, благо, что время на это у меня есть. Если бы я хотел, то мог бы покататься и на мотоцикле «Douglas», модели 1914 года в зале первого этажа. Но я очень лошадей люблю…

Минуя второй этаж, я сразу поднимаюсь на третий. Здесь, в просторном зале, где когда-то звучала музыка и двигались в танце нарядные пары, сейчас находится большая музейная инсталляция с лошадьми из папье-маше. Один из этих коней так похож на моего Красавчика! Именно к нему я и прихожу каждую ночь, чтобы обнять его изящную голову с белой отметиной, прижаться к ней щекой и вспомнить былое…

Когда я в рядах Второго Тасманийского Контингента прибыл в Южную Африку, судьба буров уже практически была решена. «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…». Они и горели: и Трансвааль, и Оранжевое Свободное Государство. Гордые голландцы-африканеры, известные всему миру, как буры, проигрывали сражение с Британией за независимость. Разве могло что-то остановить англичан в борьбе за обладание золотыми и алмазные россыпями на территории бурских республик? А Австралия, будучи колонией Великобритании, помогла ей завершить разгром вольнолюбивых буров, особенно когда война перешла к затяжной партизанской стадии.

Я служил в конном подразделении, сформированном сразу же после прибытия. Мое умение хорошо стрелять на ходу пригодилось на открытых просторах вельда. Вот только война оказалась совсем не такой, как я ожидал. Да, дело буров было проиграно, но они не хотели сдаваться. Все мужчины в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет встали под ружье. Защитники республик, в основном, были фермерами, простыми людьми, которых кормила земля. Вот это и стало нашей задачей – лишить их земли и крова, не дать им возможности сражаться. Мы конфисковывали лошадей и повозки, угоняли скот, стирали фермы буров с лица земли. Слезы, отчаянье, тяжёлая свинцовая пыль, оседавшая на землю от разрушенных построек – вот чем была эта война…

Но и самим нам приходилось нелегко. У нас совсем не было времени на акклиматизацию к суровому климату, когда днём царила страшная жара, а ночью –промозглый холод. Страдали все: и люди, и лошади. Поставки воды и провианта были очень плохо организованы. Подчас нам приходилось голодать, а боевые кавалерийские лошади превращались в измождённые остовы, которые приходилось убивать из сострадания. Я делился с Красавчиком последним куском хлеба, и когда в лагерь приезжали долгожданные фуры-водовозки, то сначала давал напиться ему, а затем уже пил сам.

Иногда мы неделями не могли помыться и сменить одежду. И тогда в наши лагеря и биваки пришли вши – переносчики заразы. Начались болезни, которые выкашивали целые отряды. Кто-то умирал от дизентерии, кто-то – от тифа. А у тех, кто выжил, подчас не было шанса вернуться домой, в Австралию, из-за карантинных ограничений. Но мне была уготована иная судьба.

В первые предрассветные часы восемнадцатого ноября, я в арьергарде конной разведки продвигался к лагерю буров у местечка Джеймстаун. Ночная темнота начала размываться, и звезды уже утратили свою блистательную яркость. Кругом стояла полная тишина, какая бывает только перед рассветом. Не было ничего, как перед рождением Вселенной – только шум дыхания Красавчика, который словно призрак летел над седой от ночной росы травой. А потом что-то со страшной силой ударило меня в грудь и выбило из седла.

Уже падая, я успел отпустить повод, чтобы не порвать губы лошади. Мне повезло: моя нога не застряла в стремени. Мне случалось видеть, как лошадь тащит за собой застрявшего в стремени всадника. Поверьте, это зрелище не из приятных. Но Красавчик остановился, как вкопанный. Он понял, что я попал в беду. Я расстегнул френч и ощупал грудь. Крови нет, но ребра саднит, словно я попал под удар молота. Или пули. Открываю нагрудный карман френча и извлекаю замшевый мешочек с двумя южноафриканскими монетами. Монеты горячие на ощупь и сплющенные от удара пули. Серебряное чудо, спасшее мою жизнь. Чудо, в которое невозможно поверить…

Мягкие губы Красавчика щекочут мое покрытое пылью и потом лицо. Прикосновение друга, как же много это значит! Собравшись с силами, я снова вскакиваю в седло. Надо возвращаться назад к своим и предупредить о засаде буров. Я глажу Красавчика по мягкой гриве и натягиваю повод. И тут меня настигает второй удар, после которого небо, позолоченное первыми лучами солнца, становится близким и желанным, как дом, в котором меня уже долго ждут родные люди. А земля остается где-то совсем далеко, словно в давнем прошлом. И уже совсем неважно, что на ней происходит…

Меня заставил вернуться только звук ржанья Красавчика, звавшего меня. И тогда я увидел всё, что не должен был видеть. Свое мертвое тело с окровавленным на спине френчем, свои подернутые смертной пеленой глаза. Скрюченные пальцы, в которых застряли стебельки травы, и муравья, ползшего по моей ещё неостывшей щеке… Вместе с Красавчиком, отгонявшим мух от моего лица, я простоял на палящем солнцепеке весь день, пока спасительная темнота не позволила австралийским кавалеристам унести мое тело в лагерь отряда. Вот так я и стал одним из одиннадцати бойцов Второго Тасманийского Контингента, встретивших смерть в бою или умерших от ран. Жизнь остальных, не вернувшихся с войны, забрали болезни и голод.

Я прощаюсь с картонным конем, который никогда не возьмет сахар с моей ладони. И никогда не посмотрит мне в глаза, как мой друг, которого уже давно нет. Мне пора возвращаться обратно. Теперь я твердо знаю одно: у каждого из нас есть предназначение даже после смерти. Моя работа – это рассказывать всем, кого встречают мои глаза, правду о том, какой нелепой и ненужной была та война. Война, на которой мне очень повезло: я умер от пули. Правда, меня застрелили дважды…

Когда я закрываю глаза

Золотой, похожий на маленькое солнце мандарин упал в мою ладонь и согрел её своим теплом. А затем произошло чудо: все оранжевые, жёлтые и розовато-румяные плоды, растущие на фруктовых деревьях вдоль реки Джонстон, словно слились в ослепительно яркий солнечный диск. Царственное солнце, повелитель всего живого, появилось на небосводе, растопив жаркими лучами предрассветные облака. Но в этом удивительном саду, где старые деревья, отягощённые урожаем, нависли зелёной аркой над рекой, было по-прежнему прохладно. Роса гирляндами жемчужинок унизала траву и подарила радужную каплю утренней свежести каждому древесному листку. С ветки над моей головой вспорхнула крошечная вертлявая угольно-черная птичка с оранжевой спиной, окатив меня каскадом тяжелых капель. Радость вошла в моё сердце обещанием чудесного дня…

Как же я люблю этот сад, принадлежавший всем и никому! Когда-то все эти деревья, дети жарких стран, были посажены здесь, в австралийском городке Иннисфейл руками трудолюбивых китайцев. В 1872 году на Севере штата Квинсленд по берегам реки Палмер было найдено золото. Охваченные золотой лихорадкой, на поиски жёлтого металла, который никогда не перестанет притягивать людей, устремились толпы искателей сокровищ. Большинство золотоискателей приехало в Квинсленд по доброй воле. Но многие китайцы были посланы на прииски их собственными господами – Мандаринами. Им надлежало вернуться назад в Китай с добытым золотом. Некоторые из них нарушили приказ и остались в Австралии нелегально, не пройдя натурализацию и не имея никаких документов. Именно они и разбили фруктовые сады, огороды и банановые плантации по берегам реки Джонстон. А когда возделанная тяжким трудом земля стала одаривать их щедрым урожаем, то китайцев-нелегалов просто вытеснили отсюда плантаторы, получавшие огромные прибыли от выращивания сахарного тростника. И только эти старые, сохранившиеся манговые и цитрусовые деревья напоминают о событиях прошлого.

Я тоже хочу насадить свой сад! Хочу, чтобы с дерева, посаженного моей рукой, кто-то сорвал душистый плод и невольно вспомнил обо мне. Но сейчас мне надо возвращаться домой, чтобы помочь маме. Мы, по местным меркам, считаемся зажиточной семьей, но нам приходится работать много и тяжело. Мой отец купил в центре Иннисфейл старый дом с большим участком земли. Дом он сдал в аренду, а на участке построил новый, двухэтажный. На верхнем этаже живет наша семья, а четыре комнаты внизу отец превратил в постоялый двор. Но иногда, особенно в выходные дни, мест в комнатах не хватает, и наши гости спят даже на железных кроватях на веранде. Большинство постояльцев – это фермеры, рубщики тростника, плотники и лесорубы. Чаще всего они приезжают в Иннисфейл в субботу вечером, чтобы развлечься и отдохнуть от тяжёлой работы.

Стирка постельного белья и полотенец лежит на мне. Стираю я по понедельникам, а сегодня как раз понедельник. Мне надо торопиться, чтобы до наступления жары натаскать вёдрами воду из колодца в большой медный котел на заднем дворе. Мне также надо наполнить водой две железные ванны для полоскания, стоящие рядом с котлом. Натереть мыла и добавить мыльные стружки в кипящую в котле воду. А потом долго кипятить белье, помешивая его деревянным шестом.

Я так задумалась о предстоящей работе, что чуть не наступила на змею, лежавшую на тёплом песчаном островке посреди тропинки. Пригревшаяся на солнышке змейка подняла голову и с негодованием посмотрела на меня. Я с облегчением узнала в маленьком разгневанном создании безвредную древесную змею по оливково-жёлтому брюшку и форме голове. Мои быстрые ноги моментально нашли обходной путь, чтобы не тревожить обитательницу сада. Пусть сегодня будет счастливым для всех!

Да, теперь, в семнадцать лет мои ноги стали крепкими и сильными. А когда-то они были тонкими, как палки и покрыты болячками, появившимися на моей коже от недоедания. Тогда мне было десять лет. Шел 1923-ий год, наше долгое путешествие из Сибири в Австралию, к отцу, который ждал нас в Иннисфейл, подходило к концу. Японское судно, на которым мы пришли из Нагасаки, стало на таможенный контроль в бухте острова Четверга (Thursday Island). Я спустилась вниз к пляжу и села на камень у самой кромки воды. Песок был мелким и белым, а аквамариновая, никогда до этого невиданная мной океанская вода – сказочно манящей. Бриз шевелил бахрому пальмовых листьев, бросавших тёмные ажурные тени на ослепительную белизну песка. Жарко, но до чего же красиво!

Я сняла туфли, стащила чулки и прошлась по мелководью. Солёная вода стала жечь мои ноги и тогда-то я и увидела те самые коричневатые, шелушащиеся пятна над щиколотками. И не менее солёные чем морская вода, жгучие слезы потекли по моим щекам. Никогда папа, который меня совсем не знает, не сможет полюбить такую уродину! Да, так уж получилось, что мой отец уехал из Российской Империи на поиски нового дома для своей семьи за семь месяцев до моего рождения. Даже не подозревая о том, что я вскоре появлюсь на свет. А потом были Революция и Гражданская война, и долгие годы разлуки. Но сейчас все это давно позади. И папа сразу же принял и полюбил меня.

Солнце пригревает всё жарче, надо торопиться! Как хорошо, что я заранее купила мыло в магазине китайца Си Поя. Обожаю его магазин с громким названием «Chinese Emporium»! Это, и вправду, настоящая империя – чего там только нет! Когда в детстве мама посылала меня в магазин за чаем и сахаром, то для меня это всегда было праздником. Мистер Си Пой обслуживал меня сам, вручая покупки с низким поклоном, словно я была принцессой. А его голос звучал, как щебетанье какой-то редкостной птицы, поднимаясь от низких нот к невообразимо высоким.

Могла ли я предположить, что именно в магазине мистера Си я встречу свою любовь? Несколько месяцев назад я, как обычно, пришла к гостеприимному хозяину за покупками. У прилавка с изысканно декорированными ручными веерами, похожими на огромных бабочек, прилетевших в китайский магазин, чтобы отдохнуть в его прохладной тени, стоял высокий парень. Я только успела подумать, зачем это молодому человеку понадобился веер, как он подошел ко мне. Я посмотрела в его удивительные глаза какого-то немыслимого, грозового цвета и тут же утонула в их бездонной синеве… Позже я узнала имя камня, который дал название цвету глаз моего любимого – лазурит. Но в тот момент мне стоило огромных усилий освободиться из-под гипноза этих глаз и понять, что же говорит мне их обладатель. А он просто-напросто просил помочь ему выбрать подарок для матери.

Молодой человек оказался итальянцем по имени Паоло. В Иннисфейл живет много итальянцев, которые начали покидать Европу, убегая от нищеты еще в девятнадцатом веке. La miseria, как сказал мне Паоло, La miseria… По вечерам итальянские песни доносятся едва ли не из каждого раскрытого окна, преображая все вокруг. И кажется, что ты уже не в маленьком городке, затерянном в австралийских тропиках, а где-то на старинных, вымощенных брусчаткой улицах Ломбардии, Тосканы или Калабрии. Вчера мои родители пригласили Паоло на ужин. Когда он пришел, мы увидели, что руки его забинтованы. Семья Паоло совсем не бедная, но его отец считает, что сыну надо научиться всего в жизни добиваться самому, ни на кого не рассчитывая. Чтобы заработать денег на нашу свадьбу, Паоло стал рубщиком сахарного тростника. Вот так он и стёр себе руки до мяса. Мы с мамой промыли его раны травяным отваром. И пока я делала ему успокаивающие примочки, слёзы из моих глаз капали на его изувеченные руки, а он губами собирал каждую жгуче-солёную каплю…

Внезапно сияющая голубизна утреннего неба потускнела, словно полинявший ситец. Затем чья-то злая воля погасила солнце. Появившиеся ниоткуда тяжёлые, свинцовые облака закрутились в безумном хороводе, мгновенно образовав огромную воронку. Гигантский смерч втянул в себя и золотой мандарин, и сердитую змейку, и весь благоухающий, счастливый день давным-давно прожитой юности. А за смерчем пришел голос. Милый голос доброй женщины – моей сиделки. И тогда мне пришлось открыть глаза.

Сиделка сварила мне кофе. Кофе она налила в пластмассовый поильник, в который вставила соломинку. Я с трудом поднимаю свои руки, скрюченные артритом, с почти сросшимися пальцами. Держать пластмассовый поильник – это всё, на что способно теперь моё тело, обездвиженное и высохшее. Зачем мне видеть его? Когда я закрываю глаза, то снова переношусь в любой из дней моей счастливой, яркой молодости.

Я помню их все. Они как жемчужины в ожерелье моей жизни, которые я перебираю снова и снова. И только от меня зависит, которую из жемчужин выбрать: вот эту тёплую, розовую или ту, мерцающую прохладной голубизной.

Я люблю смотреть только на моих дочерей, когда они приходят проведать меня. Одна из них унаследовала сине-грозовые глаза Паоло. Другая – его манеру улыбаться и смотреть на собеседника, как на долгожданного друга, с которым судьба наконец-то подарила новую встречу. Но сам Паоло приходит ко мне только тогда, когда мои веки опущены. Когда я закрываю глаза…

Друг, с которым я никогда не встречалась

Посвящается моей бабушке Мелании

Никогда не забуду, как бушевал ветер в порту Владивостока в тот далёкий зимний вечер. Мы покидали Советскую Россию в последний день уходящего 1924 года. Порывы ветра бросали хлопья мокрого снега нам в лица, который таял, превращаясь в воду и стекал по щекам, смешиваясь со слезами. Я снова вижу окаменевшее от боли лицо отца и белые, как мел, лица моих сестер Веры и Тамары, которые остаются в России. Мой отец, Иван Зинченко, предвидя, что жизнь в новой России не сулит ничего хорошего для бывшего помещика, владевшего землей на Украине и на Дальнем Востоке, каким-то чудом получил разрешение на выезд. Но не на всю семью. Две старшие дочери навсегда оставались в России. Боль от разлуки и утраты до сих пор в моём сердце и нет такого средства чтобы усмирить или изгнать её. Я бросаю последний взгляд на семейную фотографию, сделанную перед самым отъездом, и откладываю её в сторону.

Пожелтевший от старости снимок, творение рук фотографа-китайца из парка в Шанхае. Я помню, как любовалась арками, увитыми вьющимися растениями с невероятно красивыми цветами, которых с тех пор больше никогда и нигде не видела. Я так любила цветы, что меряла время и жизнь по их цветению. И даже написала в дневнике, который вела о путешествии нашей семьи из Владивостока в Австралию: «Девятого июня расцвели олеандры, а пятнадцатого в девять часов утра мы покинули Шанхай». Тёплым октябрьским днем Брисбен встретил вновь прибывших лиловым цветением джакаранд. А когда много лет спустя я познакомилась с Петей в «Русском клубе» на Лотос стрит, то повсюду на улицах Брисбена цвели франжипани, и воздух в городе был напоён их тонким изысканным ароматом.

Наша свадебная фотография, сделанная в ателье на Грей стрит. Как же мы были молоды и как любили друг друга! А вот ещё один снимок, который мне очень дорог: на нем Петя и наш трехлетний сын Ник (Коля, Коленька!), смеющиеся и счастливые, барахтаются на мелководье пляжа в Мортон Бич…

Вы, наверное, думаете, что я – старая женщина, перебирающая фотографии в семейном альбоме. Вы несколько ошибаетесь. Я не просто смотрю на снимки, я живу среди них. После моей физической смерти моя душа, или мой разум, словом, та субстанция, которая способна мыслить и чувствовать, осталась жить в семейном архиве, который я начала собирать, будучи четырнадцатилетней девочкой-подростком.

Как это произошло, я до сих пор не знаю. Я просто почувствовала себя очень плохо и прилегла на диван. А когда снова открыла глаза, то увидела только стены коробки, в которой я хранила семейные фотографии и документы. Я нисколько не была напугана или удивлена, я начала свою новую жизнь в архиве с осознание того, что произошло. Нет, я не видела своё мертвое тело со стороны, и душа моя не летела по сверкающему бесконечному тоннелю чтобы предстать перед лицом Создателя, как это многократно было описано людьми, пережившими клиническую смерть. Ко мне не являлись ни ангелы, ни демоны, поскольку я не была ни праведницей, ни грешницей. А была просто обычной женщиной, безумно любившей жизнь со всеми её мирскими удовольствиями, не верящей ни в Бога, ни в жизнь после смерти.

Юной семнадцатилетней девушкой, я написала в письме к моей сестре Вере, о том, что верю только в нашу реальную жизнь на земле и мне абсолютно всё равно, случится ли что-либо после того, как она закончится. Я написала, что предпочитаю не думать о том, что будет после смерти и хочу прожить свою жизнь ни в чем себе не отказывая. Вот это самое письмо. Оно лежит на самом дне коробки, и чтобы прочитать его, мне не надо ни доставать его, ни переворачивать страницы. Да у меня и рук-то нет. Я бестелесна и бессильна что-либо изменить в физическом мире вещей, но мои глаза видят всё насквозь. Я вижу каждое слово, каждую дату на документах, которые собирала в течение всей моей жизни.

Ещё одно семейное фото… На нём моя мать, я, и две мои сестры, с которыми мы приехали в Австралию. Какое же у моей мамы суровое лицо! Такое же суровое и жёсткое, каким было воспитание в нашей семье, где строго соблюдались все религиозные праздники и посты. Танцы, пение, нарядные платья и даже помада на губах считались смертным грехом. Именно потому мне так хотелось ярких красок и новых ощущений. Как только я подросла и смогла сама зарабатывать на жизнь, я ушла из семьи и стала жить самостоятельно. Работала на швейной фабрике Боршта в Южном Брисбене и занималась балетом в студии Бренды Мак Келлог. К сожалению, я начала заниматься балетом слишком поздно и профессиональной танцовщицы из меня не вышло, но любовь к нему я пронесла через всю свою жизнь. Успех и известность ждали меня на другом поле. Мой папа, который всегда был моим другом и единомышленником, помог мне встать на ноги и открыть ателье по изготовлению модной одежды и аксессуаров на Стенли стрит. А потом я встретила Петю…

Я не хочу вспоминать о своей старости, о том, что я пережила моего любимого мужа на десять лет. Благо, что мне позволено думать и вспоминать только о лучших годах моей долгой жизни (а прожила я без малого 90 лет!). Как долго продлится мое существование в коробке с документами, я не знаю. После моей смерти Коля передал наш семейный архив в библиотеку штата, и таким образом я оказалась в книгохранилище библиотеки, носящей имя Джона Оксли. Но я знаю, кого жду.

Я жду моего друга, человека с которым я никогда не встречалась, но которому будет интересна и моя жизнь, и события, происходившие в жизни русской общины Брисбена прошлого века (Боже мой, как же быстро летит время!). Я жду моего друга, которому я смогу передать всё, что составляло смысл моей жизни. Весь мой опыт, мысли и чувства. Я даже не знаю, будет ли это женщина или мужчина, но, когда этот человек появится, то я сразу узнаю его. И когда это случится, я смогу покинуть архивную коробку и встретиться с дорогими мне людьми, которые ждут моего прихода. Теперь-то я уж точно знаю, что жизнь после смерти есть. Ничто не исчезает бесследно и не уходит в никуда. И осознание этого даёт мне силы перенести долгое ожидание друга, которого я никогда не видела. А жду я уже больше двадцати лет…

Ещё одна дорогая мне фотография. Мы встречаем Новый 1935 год в «Русском Клубе» на Лотос стрит. Какие молодые и бесконечно счастливые лица! Вот я, одетая в русский сарафан и с кокошником на голове (прекрасно помню те бессонные ночи, когда я расшивала свой наряд бисером и жемчугом); вот Петя в костюме пирата; его сестра Анастасия со своим мужем, ставшим известным архитектором в Брисбене; а вот мои сёстры с женихами. Я ясно слышу перезвон хрустальных бокалов с шампанским, когда часы пробили полночь. И снова танцую всю ночь напролёт. Ощущаю Петино горячее дыхание, его поцелуи на моём лице, слаженные движения наших тел, двигающихся в ритме фокстрота. А томный голос певца Аркадия Погодина вновь поёт мне о том, как «В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает миндаль»…

А это мои альбомы с автографами русских знаменитостей, приезжавших в Брисбен в 1930-е годы:

Миле на память!

В дали от родимого края,

Под ударами жестокой судьбы,

Я встретил в Австралии «Фею» -

– Женщину с Русской земли.

Часта как хрусталь, непорочна

В ней русский дух не угас.

Так будь же примером всем русским,

Гордись же Русью Святой!

Быть может, её я не встречу,

Но память о ней я оставлю в себе.

Желаю я ей великого счастья,

Успехов и благ в жизни земной!

Миля – это мое имя, а строки эти написаны Сотником Донского Кубанского Казачьего Хора Василием Глазковым, здесь, в Брисбене 24 августа1936. Пусть не очень складно, но зато от всего сердца!

А на этой фотографии – красавица-балерина Рая Кузнецова, член балетной труппы Souvenir Col. W. de Basil’s Ballet, гастролировавшей по Австралии и Новой Зеландии в 1934 году, в костюме, который я ей пошила для партии в «Спящей красавице». Так вышло, что мне даже пришлось лично отвезти костюм Рае в Сидней, и она была так благодарна!

Дима Ростов, Слава Тулеев, Толя Обыкнов – эти имена напоминают мне о блестящих гастролях русских балетных групп в Австралии и о нашей совместной работе. Да, балериной я не стала, но к балету была близка.

Мой друг Василий Стадник в далеком 1936 году оставил в альбоме посвящение, в котором в точности описано то, что случилось со мной после смерти, как будто он всё предвидел:

Милой, доброй Милечке!

Итак, годы проходят чередою,

И короче в жизни радостной наш путь.

Но есть ещё надежда

Остановить эту жизнь и продлить…

Вот так в точности всё и произошло. Я не просила, но мне свыше дана была возможность продлить моё земное существование, пусть даже в такой необычной форме и подумать обо всех ошибках и заблуждениях.

Я чувствую, как архивную коробку, которая была моим домом все эти долгие годы, ставят на тележку и куда-то везут. Думаю, что кто-то сделал запрос на просмотр документов и я скоро попаду в читальный зал библиотеки Джона Оксли. Такое случалось и раньше, но посетителями были случайные люди, а не тот единственный человек, которого я так долго ждала. Но все-таки я снова испытываю приятное волнение, ведь для меня, ведущей монотонную жизнь, наполненную только воспоминаниями и самоанализом, это своего рода приключение.

Тележка остановилась. Я слышу, как женский голос с русским акцентом благодарит сотрудника за доставку документов. Если бы у меня все ещё было сердце, то оно готово было бы выпрыгнуть из груди!

Крышка коробки открывается и чьи-то руки бережно вынимают из прозрачного файла мою свадебную фотографию. Наши глаза встречаются. В её зелёных глазах я вижу восхищение, интерес, и желание узнать обо мне как можно больше. Это она, это мой друг, которого я так долго ждала и с которым никогда не встречалась. И я понимаю, что мне только что дано было разрешение покинуть мой архив и присоединиться к дорогим мне людям, которые ждут меня там, по другую сторону мира материальных вещей. Они ждут меня в месте, которое люди на земле называют по-разному, они ждут меня в сфере тонких чувств, в существование которой я раньше не верила. Теперь я точно знаю, что скоро снова увижу тех, кто покинул меня в земной жизни много лет назад.

Благодарю тебя за приход, мой друг. Друг, которого я наконец-то встретила после двадцати лет ожидания. Я ухожу, но оставляю тебе то, что было мне по-настоящему дорого; то, над чем не властны ни время, ни смерть. Мою любовь к людям и жизни.