Странная барышня

13

Ночь. Скоро настанет рассвет, а я до сих пор не ложилась спать. Не могу. Смотрю сквозь подёрнутое морозными узорами окно на звёзды и размышляю о завтрашнем дне. Время пришло. Я и мачеха получили официальное приглашение к барону Семёну Ивановичу Трузину.

Когда Мэри Артамоновна торжественно мне зачитала его, то от волнения я чуть не вышла из образа “обдолбанной” падчерицы. Вяло кивнула и, как сомнамбула, пошла в свою комнату. К такому моему поведению мачеха привыкла за последние дни, поэтому должна легко списать на эффект нового сильнодействующего зелья. Там целый день и просидела. Лишь только Стеша заглянула ко мне перед сном. Она теперь от меня ни на шаг не отходит, постоянно пытаясь окружить заботой в своё свободное время, которого не так уж и много.

— Какое красивое! — искренне восхитилась девушка, увидев пышное голубое платье, висящее на манекене. — А рюши-то, рюши! И вышивка! Видать сразу, что мастерица старалася. Ох, мне бы так уметь, я б тадысь царицею ходила, а не голодранкой сиротской.

— Подарок от барона Трузина, — нехотя ответила я, с презрением посмотрев на это действительно великолепное платье. — Вместе с приглашением прислал.

— Видать, сильно по вам сохнет, раз такие подарочки делает.

— Ага. Сохнет, да не по мне и не тем местом. Ты вот что, Стеша. Завтра, как только мы уедем, беги сестру проведать.

— Не, Лизавета Васильевна, — вздохнула она. — Никак нельзя. Тётка Глафира барыне обязательно наябедничает. Она ж на меня и Марфу, как собака злая рычит. И раньше покою от ейного пригляда не было, хотя мы завсегда старалися. А уж если отлынивать от работы буду, то совсем худо станет.

— За что ж Глашка вас так не любит?

— А она никого не любит. У кого чего ладное приключится, то аж зубами скрипит. И ещё… — перешла Стешка на шёпот. — Видела, как она из вашей горницы ту книжку, где постоянно пишите, к барыне несла. А потом обратно. Небось, порчу через неё наводили. Вы уж окропите вещицу водой святой, чтобы чего худого не случилось.

— Пусть носит, — отмахнулась я, отметив про себя, через кого доходят мои послания до адресата. — Это невелика беда. И завтра иди смело. Поверь, что когда приедем, то всем не до тебя будет.

— Как жешь! А праздничный ужин кто готовить будет?

— Праздничный? Дам тебе совет: во время него держись от столовой подальше, чтобы тарелка в голову ненароком не прилетела.

— Как-то странно гулять собираетесь…

— Не твоего это ума дело. Я тебе сказала, а ты дальше сама думай, как завтрашнее “веселье” пережить.

Немного постояв и в размышлениях почесав макушку, девушка приняла соломоново решение.

— К Марфе сбегаю, а в вечор рядом с вами буду, раз такие страсти намечаются. Будет барыня на вас злиться, то на меня укажите. Мол, виноватая Стешка! Мне к наказаниям не привыкать. Оттаскают за косы и успокоятся.

— Иди уже, спасительница! — тепло обняла я Стешу. — Доживём до вечера, посмотрим, кто кому причёску попортит.

— Но…

— Иди-иди! У меня ещё дела неотложные имеются. Нужно ответный подарочек ухажёру подготовить.

Оставшись одна, достала спрятанный черновик своего “брачного” контракта. Ох, и разошлась я тогда! Пожалуй, половину пунктов стоит вычеркнуть: всё равно до конца не дочитают. Но остальному нужно придать как можно более оскорбительный вид. Чтобы сразу было понятно, куда, прихватив мою мачеху, идти этому барону с чересчур голубой кровью.

Почти час ушёл на составление “письма турецкому султану”. Перечитала опус. Осталась довольна. Вместе с тем пришло понимание, что подобное вряд ли простят. Оно и раньше было: не девочка малолетняя, чтобы не догадываться о последствиях, но теперь всё настолько близко, что невольно начинаю трястись от нервного перевозбуждения.

Лишь только умиротворённая зимняя ночь за окном и помогала успокоиться, переваривая внутреннюю истерику в решимость довести дело до конца. Тайная фаза войны закончена. Я уже к местному быту почти привыкла, немного разобралась в ситуации, и больше нет смысла ходить с покорным видом. Пора брать инициативу полностью в свои руки и разворошить это змеино-дворянское гнездо.

Житья в нём всё равно не будет. Либо мачеха всё-таки провернёт какую-нибудь неприятную аферу с моим участием, либо в один не совсем чудесный день оступлюсь на лестнице, подавлюсь вишнёвой косточкой или съем чего-нибудь не то. Неважно, какой вариант выберет Кабылина, но итог ожидается один — похороны Елизаветы Васильевны Озёрской. Уж больно Мэри стремится избавиться от меня…

Знать бы ещё причину подобной ненависти. Я же, по хорошему счёту, никому не мешаю. Тихо сижу в уголке, почти как прошлая Лиза, и если чего-то и прошу, то это сущие бытовые мелочи. А на мелочи Мэри не разменивается. Она шиковать любит, деньгами швыряться такими, что на меня потраченные три копейки даже не заметит. Но замечает почему-то… Ох, есть тут какая-то неприятная тайна! Надо будет её раскопать, а то так и буду по-мелкому пакостить, не видя истинной цели.

Лишь под утро уговорила себя лечь, тут же забывшись беспокойным сном без сновидений. Разбудила меня сама Мэри, державшая в руках стакан, наполовину наполненный светло-коричневой жидкостью.

— Пей, Лизонька! — почти пропела она. — Это микстура для укрепления сил. Очень полезная. Нам сегодня блистать необходимо, поэтому пей всё до капли.

Взяв стакан, принюхалась. Знакомая бурда. Только раньше её в кофе мне добавляли, а теперь решили ударную дозу прописать. Не буду разочаровывать и выпью всё. Тем более новое снадобье у бабки Кривуши получилось знатное. После него всегда лёгкий заряд бодрости чувствую.

Осушив до дна, отдала стакан внимательно наблюдающей за мной Мэри. Посчитала про себя до ста и сделала привычное за последние дни глупое выражение лица. Потом подумала… Нет. После такой дозы оно должно быть более придурковатым. Быстро перевела себя в ранг полнейшей идиотки.

— Лизонька. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, мамочка! — чуть ли не пуская слюну, с довольной улыбкой отвечаю ей.

— Вот и умничка. Пойдём ко мне в кабинет. Там есть интересные вещи для тебя.

Они действительно оказались интересными: документ и рядом с ним приготовленные чернильница с пером.

— Подпиши вот тут, — ткнула пальцем мачеха на пустое пространство внизу текста.

— А зачем? — тупо спрашиваю я, продолжая раздирать рот в улыбке.

— А там написано, что тебе сразу хорошо станет.

— А мне и так хорошо. Я такая счастливая. И пить хочу.

— Сейчас принесу, ласточка!

Кабылина метнулась в другой угол кабинета за графином с водой. Я же, обмакнув перо в чернила, стала рисовать на непонятном договоре цветок, быстро пробегая по строчкам глазами. Очень своеобразно тут у них дела решаются! Попахивает “чёрными риелторами”!

— Что ты наделала?! — воскликнула мачеха, увидев мои художества.

— Я буквы почему-то не помню, а цветочек помню. Правда красивый?

Не сдержав своих эмоций, она замахнулась на меня зажатым в руке графином, но быстро опомнилась и поставила его на стол.

— Красивый… Очень… Пусть так остаётся. А когда буквы вспомнишь, то и подпись на другой бумажке поставишь, чтобы все счастливы были. Ты же поставишь?

— Ага.

— Тогда иди наряжайся. Такой день чудесный нам обоим предстоит!

Вернувшись от Кабылиной, с помощью Стеши привела себя в порядок. Платье, без сомнения, замечательное, но надевали его долго. И началось не с него, а с белых шерстяных чулок с широкими лентами-подвязками чуть выше колена. Потом рубаха, что по меркам моего мира легко могла сойти за целомудренное платье. Затягивание корсета превратилось в пытку! У меня стройная фигура с ярко выраженной талией, и то было ощущение, что сейчас рёбра переломаются все.

— Вдыхайте, барыня! — натужно просила мучительница Стешка, коленом упираясь мне в ягодицы. — Почти зашнуровала.

— Куда ещё?! — взмолилась я. — Да и дышать уже нечем!

Но с этой бедой мы всё-таки справились. Валик на пояс, увеличивающий крутизну бёдер, нижняя юбка, будто бы рубахи мало! — и прочие, по моему искреннему мнению, ненужные атрибуты показались детской прогулкой после затягивания фигуры.

Когда же дело дошло до самого платья, то я уже мечтала снова утопиться и заново переродиться не в знатную барышню, а в какую-нибудь крестьянку-простолюдинку.

Наконец последний крючочек застёгнут, последняя ленточка завязана. Можно выдохнуть? Как бы не так! Причёска!

Накрыв всё моё вымученное великолепие простынёй, Стеша хотела было превратиться в стилиста-парикмахера. Но я быстро пресекла её попытки сотворить из меня подобие Машки Кабылиной.

— Никаких бумажек, палок, бечёвок и щипцов! — приказала я.

— Но как жешь?! Лизавета Васильевна! Мне Мэри Артамоновна приказали из вас приличную барышню сделать. Не справлюсь, по мордасам получу.

— Скажи, что я буйная становлюсь, когда долго на одном месте сижу.

— Это от кривушкиного питья?

— От него. Я тебе рассказывала, как свою роль играть, вот и сейчас надо.

— Ага. Побёгла тадысь на вас жаловаться.

Через несколько минут в комнату вошла мачеха.

— Ты чего, Лизонька, не хочешь, чтобы волосики твои красивыми стали? — медовым голосом спросила она.

Правильно! Только так разговаривать со мной и надо! За несколько дней я приучила Мэри, что под кайфом от недовольных криков впадаю в панику. Она прониклась и теперь изо всех сил старается не нарушить мою одурманенную психику. Представляю, каких трудов ей подобное стоит. Я же не забываю капризами "дровишек подкидывать".

— Некрасивые хочу, — слезливо ответила я. — Больно. Не буду. Мне плакать хочется…

— Просто уложи, заплети, где сможешь, и на этом хватит! — сдавшись, приказала барыня служанке. — Да и кого там красотой удивлять…

Когда мы были готовы к поездке, солнце перевалило за полдень. Ох, и нелёгкое здесь дело — красивой быть! Раньше, глядя на старинные картины с роскошными дамами, всегда восхищалась вкусом, стилем и величественностью женщин прошлых времён. Теперь на собственном теле в полной мере испытала все аристократические модные “прелести”. Футболка! Джинсики! Кроссовочки мои любимо-стоптанные! Как же нескоро вас придумают! Так и помру в этом пыточном облачении, скучая по вам…