Странная барышня

51

Первый этаж поместья встретил нас непривычной для ночного времени суетой. Несколько монахинь со свечами и лампами столпились около комнаты, из которой доносились дикие крики.

— Что случилось? — строго спросила Клавдия.

— Рожает, матушка, — повернулась одна из сестёр. — За повитухой послали. Но худо дело, уж больно Елена Анатольевна слаба.

— Кто это? — поинтересовалась я.

— Елена Анатольевна Харитонова. Баронесса. Замечательная девушка… Была. Подверглась ночному разбойничьему нападению. Все люди, сопровождающие её карету, погибли, а она была ограблена. Но не это самое страшное: ещё и жестокого обесчещена. Хотели и Харитонову придушить, только либо злодеи плохо сделали своё дело, либо кто-то их спугнул. Выжила. Но, грех такое говорить: лучше бы погибла тогда. От подобного невинная до этого девушка сошла с ума. Мало того, ещё и зачала ребёнка от насильников.

Несколько раз пыталась покончить с собой и не переносит вида мужчин — сразу впадает в жуткую истерику. Даже отца собственного боится. Поэтому сюда Елену Анатольевну и определили.

— Из-за риска самоубийства в запертой камере держите?

— Сама попросила. Ей лучше без людей. Постоянно молится и почти ничего не ест, потеряв всякий интерес к жизни. Насильно кормить приходится.

— А что говорит наш доктор?

— Ничего. Он же тоже мужчина и не показывается баронессе на глаза, чтобы лишний раз не тревожить её воспалённый разум. Теперь время рожать пришло… Скоро повитуха явится, но у меня нехорошие предчувствия.

— Могу осмотреть её, — предложила я. — Мой Дар может пригодиться бедняжке. Слышите, как кричит? Уверена, девушка испытывает сильнейшую боль. Либо имеет низкую переносимость к болевым ощущениям, либо что-то идёт не так. Пожалуйста, Клавдия! Я там лишней не буду.

— Расступитесь! — без лишних разговоров приказала смотрительница монахиням и, взяв меня за руку, провела в камеру.

Я тут же осмотрела будущую мать. Ой, как всё плохо! Одна кожа да кости. Пульс слабый, нитевидный, хотя должен при такой нагрузке и болевом эффекте зашкаливать. Несмотря на то, что уже отошли воды, практически нет никакой мышечной активности. Приложила руку к животу. Ребёночек шевелится.

— Как вы себя чувствуете? — задала стандартный вопрос роженице.

Но она ничего не ответила, лишь мельком взглянув на меня безумными глазами и вновь дико закричав. Хотела сначала усыпить её, чтобы облегчить страдания, но вовремя остановилась. И так схваток практически нет, а тут я ещё сознания лишу. И неизвестно, как при родах Дар на ребёнка подействует.

Мои размышления прервала появившаяся пожилая монахиня. Повитуха, наверное. Быстро осмотрев баронессу, она покачала головой и заявила.

— Не жильцы. Оба. Пусть примет Господь и душу грешную, и душу невинную.

Почему-то я сразу поверила опытной женщине, явно принявшей не одни роды и знающую своё дело. Страшно смотреть на кричащую от боли девушку и шевелящегося в её теле ребёнка. Они ещё живы, но одновременно и мертвы.

Кесарево! Это единственный выход! Не факт, что я спасу мать, так как никогда не делала и даже не присутствовала на подобных операциях, зная их лишь в теории. Но ребёнок может выжить.

— Нужно доставать плод. Сделаем разрез вот тут, — спокойно обратилась я к Клавдии, показав на оголённый живот роженицы. — Риск безумно велик, но стоит воспользоваться пусть и маленьким, но шансом. Понимаю, что такое для вас звучит дико, но…

— Что тебе для этого нужно? — перебила она меня, не став слушать дальнейшие рассуждения.

— Острые ножи, шёлковые нити, спирт, стерильные бинты. Вместо них можно нарезать полосками льняную ткань. Но обязательно прокипятите! Разбудите Илью Андреевича. У доктора есть необходимый инструмент. Заодно он будет мне ассистировать. И ещё позовите Устинью. Это девушка, что из Озерского приехала. Она мне всегда помогала дома, так что справится получше многих взрослых.

— Доктор — мужчина. Как бы хуже ни стало при его появлении.

— Я усыплю баронессу перед операцией.

— Сейчас позовём. Дай бог, не грех совершаем, — перекрестилась матушка Клавдия.

Под опытным руководством Вороны все засуетились, забегали, словно муравьи. Я же осталась около пациентки, внимательно отслеживая её состояние. Девушке становилось всё хуже и хуже. Она уже не кричала, а хрипела. Пульс всё слабее и слабее. Решив, что дальше тянуть нельзя и возможна скорая смерть от болевого шока, я, приложив руку к её лбу, усыпила страдалицу.

В этот момент появился Илья Андреевич, державший огромный кожаный саквояж. Полурасстёгнутая рубаха, небрежно заправленная в штаны, и домашние тапочки на ногах говорили о том, что он явно собирался в жуткой спешке, не тратя драгоценные минуты на одевание.

— Что тут у нас? — с порога спросил он.

— Ничего хорошего, — ответила я. — Возможна смерть и матери, и младенца. Хочу попытаться вскрыть чрево, чтобы извлечь дитя. Нужны ваши опыт и знания. Признаться, никогда не делала подобного, так что…

— Почему меня не разбудили раньше?! — не дослушав, заорал он на Клавдию.

— Не мужское это дело — роды принимать.

— Не моё дело?! Да ты, Ворона, совсем спятила?! Здесь всё моё дело! Я и только я несу полную ответственность за пациенток! И перед богом, и перед людьми, и перед собственной совестью! Ещё раз подобное повторится, то вышибу тебя отсюда,! Пинком под зад, не глядя на твой сан!

— Прекратите, — остановила я начинающий разгораться скандал. — Работать будем или глотки драть?

— Извините, — покаялся доктор. — Опасное вы дело затеяли, но я, Елизавета Васильевна, всецело к вашим услугам. Предлагаю вскрыть желудок…

— Нет. Мы ходим достать ребёнка, а не изучать то, что ела пациентка. Достаточно вскрыть брюшную стенку. Потом раздвигаем мышцы живота и добираемся до матки. Вот через неё уже и будем вытаскивать плод. Потом действуем в обратном порядке, ушивая раны. Инструменты, как понимаю, у вас с собой. Сейчас принесут горячую воду. Обработаем их в ней, а после протрём спиртом. Точнее, вы обрабатывайте, а я буду отслеживать больную. Скажете, когда всё будет готово.

— Лизавета Васильевна! Готовая я! — влетела в комнату расхристанная Устинья. — Чё делать-то надо?

— Доктору помогай.

Повернувшись к Харитоновой, взяла её кисть, чтобы в очередной раз проверить пульс, и с ужасом обнаружила, что его нет. И сердцебиения тоже! Приподняла веки — зрачки на свет не реагируют. Мертва… Не уберегли… Прямо под носом у меня “костлявая” девушку себе забрала.

— Отставить! — заорала я во всё горло. — Баронессы больше нет! К чертям собачьим стерильность! У ребёнка есть не больше десяти минут, а потом он тоже погибнет! Доктор, становись по ту сторону кровати!

— Не выйдет. Она прикручена у стены.

— Вот я идиотка! Совсем забыла! Кладём на пол! Устька! Становись на колени рядом с доктором! Оба слушаете меня и никакой самодеятельности! Клавдия, всех вон… Подожди. Нужен свет. Окружите нас с масляными лампами. Никаких свечей, чтобы капающий воск не помешал. Начали!

И мы начали. Уняв дрожь в руках, сделала первый вертикальный разрез.

— Доктор, отодвинь мышцу в сторону.

Илья Андреевич попытался это сделать, но его остановила Устинья.

— Не так, дяденька. Лизавете Васильевне несподручно будет. Вы тутася подержите, а я супротив. И голову сильно не наклоняйте, а то шибанётеся с барышней лбами.

— Смотрю, ты опытная, — вымученно улыбнулся он.

— Дык с барышней стока резали, что знаю её как облупленную.

— Ну тогда руководи мной, красавица. Я больше по другим вещам мастер.

Не обращая внимания на их болтовню, продолжаю своё дело. Вскоре добралась до плода. Аккуратно, чтобы не повредить маленькое тельце, достаю его из чрева мёртвой матери. Молчит… Неужели не успела? Но ребёнок жив! Я чувствую это!

— Шлёпни по попке! — слышу голос повитухи.

Быстро делаю это, потом ещё один раз. И младенец заорал! Вначале это было больше похоже на мяуканье, но с каждой секундой голос обретал силу. Получилось! Слава тебе Господи! Получилось!

— Шёлковую нить! Доктор, режь пуповину, когда перевяжу её. Но не у самого узла режь. Таз с тёплой водой, чтобы обмыть новорождённого, готов?

— И полотенца тоже, — сказала одна из монахинь.

— Прекрасно.

После отсечения пуповины хотела сразу передать детёныша в руки монахинь, но остановилась и положила его на грудь матери. Он должен обязательно почувствовать её, пусть и уходящее тепло. Навсегда запомнить ту, что даровала ему жизнь.

— Правильно это. По-божески, — согласилась с моими действиями Клавдия.

А я не могу ничего ответить. Слёзы застилают глаза, глядя на эту печальную картину. Молодая девушка с измождённым, застывшим лицом и младенец, доверчиво прижимающийся к ней. Самое страшное, что когда-либо видела.

— Хватит, забирайте, — справившись с эмоциями, наконец-то произнесла я. — Омойте и накормите… Блин! Чем его кормить теперь?!

— Козьего молочка могу принести, — предложила одна из монахинь.

— Нельзя сейчас — может не усвоиться. Нужно материнское, человеческое. Но у нас его нет.

— Есть в деревне, — сказал Елецкий. — Сосновское в четырёх вёрстах от усадьбы. Я сейчас на коня и быстро домчу туда.

— Ноги коняке переломаете и шею себе свернёте. Вона темень какая! — возразила ему прозорливая Устинья.

— Не волнуйся, красавица. Я потихонечку поеду.

— Не пойдёт, — уже я отвергла это предложение. — Слишком долгий путь получится. Особенно в обратную сторону с кормилицей. Запрягайте карету. Поедем туда с ребёнком.

— Согласен, Елизавета Васильевна. Кто-нибудь! Разбудите моего кучера!

Но пришедшая через несколько минут одна из монахинь удручённо покачала головой. — Негоден сегодня слуга ваш.

— Как это негоден?

— Пьяный храпит. Не знаю, где грешник этот налакаться умудрился, но лыка не вяжет и на ногах стоять не может.

— Скотина! Да что же это за ночь такая?! — разъярился князь. — Убью мерзавца! Сам запрягу. Но долго… Долго…

— Тама деда и Макарка у порога топчутся. Как меня позвали, то они вслед увязалися, — снова подала голос Устинья. — Они конюхи знатные. Вы их, барин, покличьте.

Действительно, вся озерская братия сидела на ступеньках крыльца. Увидев нас, крестьяне вскочили и начали привычно отбивать поклоны.

— Прекратите, — приказал Илья Андреевич. — Мне нужно срочно подготовить карету и довезти нас до деревни. Справитесь?

— Дык, — почесал макушку Прохор. — Справимся-то оно, конечно. Невелика наука. Токмо, ежели срочность есть, то у меня Рыжак запряжён. Не побрезгуете телегой, то вмиг отвязу, куда скажете.

— А чего ты коня запряг?

— Ну, ежели посреди ночи всех подняли, значится, беда какая. Мож и снова улепётывать сломя голову надо. Я теперича пуганый и чуть что, то Рыжака сразу из стойла вывожу.

— Улепётывать не стоит, дед. А вот коня ты правильно запряг!

В деревне кормилицу нашли быстро. Дородная баба вначале испугалась ночных визитёров, но быстро успокоилась, сообразив, чего от неё хотят. Лишь рано утром мы вернулись домой. В глазах уже темно от усталости и после всех потрясений. Лишь только младенец, посапывающий на руках своей новой кормилицы, даёт внутреннее спокойствие. Значит, не зря через всё это прошли.

— Елизавета, — спросил Илья Андреевич у дверей моей комнаты на втором этаже. — А можно узнать, почему вы к ребёночку “он” постоянно обращались? Девочка ведь.

— Да? — удивилась я. — Представляете, так переволновалась, что даже не посмотрела на такую важную часть тела.

— Переволновались? Из всех нас вы были самой стойкой.

— Только внешне.

— Я ещё больше восхищаюсь вами. И… Вы сегодня смотрелись словно Мадонна с младенцем на руках.

Неожиданно князь прижал меня к себе и поцеловал. Нежно, чувственно. Словно пытался через губы передать то, что словами сложно высказать.

— Я теперь мечтаю увидеть, — прошептал мне на ухо он, — как вы будете держать нашего с вами ребёнка. Отдыхайте, Лизонька…