Судьба всегда звонит дважды

Пролог Чудо-дети

Пролог

Чудо-дети

«И вершина любви — это чудо великое, — дети!»

— Соловьев, это ты во всем виноват!

— Да, конечно, — стоящий у окна высокий мужчина с импозантной проседью в темных волосах пожимает плечами, отхлебывая из стакана с янтарной жидкостью. — Вали все на Соловьева. Соловьев во всем виноват. Мировой финансовый кризис тоже на моей совести?

— Очень смешно! — его собеседник сидит в кресле неподалеку, с точно таким же бокалом в руках. — А кто подарил ей на четырнадцать лет фотоаппарат?

— Ну, извини! — стоящий мужчина поворачивается спиной к окну. — Живого Мерлина Мэнсона, как она просила, я ей не мог презентовать!

— Не мог подарить живого — надо было дарить мертвого!

Две женщины, находящиеся тут же, в комнате, но благоразумно не вмешивающиеся в разговор своих супругов, издают синхронный смешок. Даже Стас Соловьев, легендарный гуру всех молодых фотографов, основатель собственной фотошколы, улыбается самым краешком губ.

— Смейтесь, смейтесь… — ворчит Тихомиров, вставая из кресла и подходя к Соловьеву. — А кто ее всему учил?

— Твоя дочь окончила с красным дипломом университет культуры по специальности «фотодело». Так что я тут не при чем…

— А кто ее на это подсадил?! Кто ее учил всяким этим вашим тонкостям? Кто ее рекомендовал в этот проект?!

— Это очень значимый проект! — вот тут Соловьев перестает улыбаться. — Участие в нем — большой успех для начинающего фотографа! Так что мог бы сказать мне спасибо!

— Хрен тебе, а не спасибо! Это у черта на рогах!

— Дим,— не выдерживает Вера, вмешивается в разговор. — Ты так говоришь, будто Машка на Плутон улетает. Канада — это всего лишь другая страна. Но на этой планете.

— И вправду, Тихомиров, — поддерживает подругу Дарья. — Отпусти уже Марью от подола. Ей двадцать три года. Взрослая деваха.

— Ах, от подола!?.. — задыхается возмущением Дмитрий Иванович. — Ну да, конечно! Никому нет дела до того, что происходит с моими дочерьми, включая их мать!

— Боже, Дашка, как ты с ним живешь?!

— А ты делай, как я, Стас. Не обращай на него внимания.

— Да ну вас! У меня старшая дочь улетает на три месяца черт знает куда, черт знает с кем! — Соловьев страдальчески закатывает глаза, но Тихомиров разошелся не на шутку. — Младшая…

— Что — младшая? — иронически изогнув бровь, любопытствует супруга.

— Младшая… младшая… младшая вон домой вчера в одиннадцать ночи пришла!

Ответом ему дружный смех.

— Неубедительно, Иваныч, — Соловьев допивает коньяк. — Катьке восемнадцать лет уже. Тоже бы пора не пасти дочь…

— А ну цыц! — огрызается Тихомиров. — Своих воспитывай. А я посмотрю…

— А мои почти такие же, как твоя младшая. А Сонька, между прочим, уже год как в Сорбонне учится. Совершенно одна. Во Франции. Представляешь, какой ужас?!

— Ну-ну… То-то ты в ла бэлле Франс чуть ли не каждый месяц мотаешься…

— Да я так, проездом… По работе.

Дмитрий фыркает, демонстрируя этим звуком все, что он думает по поводу якобы дел Соловьева в Париже.

— Дим, ну правда же, — подытоживает спор Стас. — Дай ей расти профессионально. Не мешай дочери делать карьеру.

— Никто меня не понимает,— вздыхает Тихомиров. — Злые вы. Уйду от вас.

— Уйди, уйди, — соглашается с ним супруга. — Сходи на кухню, чайник поставь.

— Мам, отец успокоился?

— Почти. Еще ворчит потихоньку, но смирился.

— Я могу возвращаться домой?

— Да, Машунь.

— Папа не смирился! — незаметно подошедший Тихомиров перехватывает у жены телефон. — Но ты, Марья, живо домой!

— Па…

— Давай, Маруся, я жду! — и затем, чуть более мягким тоном:— Приезжай, хватит у Соловьевых отсиживаться. Разговор есть.

Всякий, имеющий более-менее нормальное зрение, увидев рядом Дмитрия Ивановича и Марью Дмитриевну Тихомировых, понял бы, что это двое — близкие родственники. И не в фамилиях и отчестве дело. Маша уродилась в отца всем — папенькины соболиные брови, его же большие темно-карие глаза, правильной формы нос и крупные, улыбчивые губы. Густая копна волос цвета горького шоколада, которую Марья в крайний раз под стоны их семейного цирюльника Эдика безжалостно укоротила аж до плеч. Даже в фигуру отец внес свои коррективы. Если Катька фигурой была стопудово в мать, то у Марии фигура была чуть тяжелее. Но именно — чуть. Папенька знал, что делал, когда такую красоту творил. Роста выше среднего, статная, а уж изгибами ее так природа и родители одарили… Тонюсенькая талия, крутые бедра, мамины точеные ножки. Грудь отросла рано и до третьего размера, но на этом и остановилась, к огромному Маниному облегчению. В общем, хороша собой была Маша Тихомирова, ох как хороша.

Цену себе Марья знала. Но именно по этой причине слишком большого внимания своей внешности не придавала. Иметь эффектную наружность полезно, и в зеркало смотреть приятно. Но мозги — гораздо важнее. Так уж ее воспитали.

К своим двадцати трем в активе Маши числилось несколько умеренно бурных романов, принесших ей уверенность в том, что проверку койкой она выдержать может, но сердца, как ни странно, не затронувших. Ни один. Не было ни бессонницы, ни позывов писать стихи или делать глупости. Симпатичные приятные парни, здоровый приятный секс. Дмитрий Иванович мог бы гордиться своей старшей дочерью. Хотя про секс папенька, разумеется, был ни сном, ни духом, пребывая в наиприятнейшем для себя заблуждении в невинности своих девочек. Дочь и мать развеивать эти заблуждения не торопились.

Глава 1 А грянет всегда не чаяно

Глава 1

А грянет всегда не чаяно

«Любовь не чаяно нагрянет...»

Лететь до Канады долго и утомительно. Пересадка, переживания по поводу того, чтобы твой багаж полетел туда же, куда и ты… Речь шла о чехле с лыжами, особенно о нем. Кофр с фотоаппаратурой, так же как и ноутбук, она взяла с собой в ручную кладь. Летела Маша на пару с Димкой Новиковым, кинооператором. Основная группа, включая райдеров, была уже на месте.

За многочасовой перелет они успели перетрындеть с Диманом обо всех своих профессиональных делах, о нюансах съемки и прочем разном. В отличие от Марии, у Димы это был не первый проект такого плана, и она с интересом слушала его. Все же легкое волнение от неопытности в таких делах присутствовало. Но, в конце концов, даже это ей надоело. Устав от общества друг друга, они сидели рядом, в соседних креслах, уткнувшись каждый в свой ноутбук. Маша изучала информацию о тех ребятах, с которыми ей предстоит работать. Двенадцать человек, одиннадцать парней и двенадцатая девушка. Небольшое досье, имена, фамилии, фотографии. Фото были, как на подбор, такие, что представление о внешности своих будущих объектов для съемки составить было максимально затруднительно. В шлемах, очках в пол-лица, строящие всякие забавные рожи — райдеры явно имели совершенно определенное и весьма своеобразное представление о том, как надо фотографироваться.

К огромному облегчению, их багаж прилетел следом за ними же, в Ванкувер. А потом еще трансфер до места назначения, Маша спит, прислонив голову к Димкиному плечу. Дмитрий, вроде бы, не возражает. Потому что и сам дремлет.

На крыльце уже ждет, встречает Олег Захаров, их старший. Режиссер, координатор и прочее. Расселение в номер, на последних силах. В душ, очень хочется в душ с дороги. А потом, надев на себя все чистое и выглянув в окно… силы вдруг берутся откуда-то…. И хочется выскочить на балкон и смотреть, смотреть, смотреть… Вокруг горы, не очень высокие, тысячи две с половиной навскидку, покрытые в нижней части лесом. И воздух, совершенно потрясающий воздух, такой, что не надышаться им. И тишина. На альпийских курортах, где они бывали с семьей, такой тишины не бывает, даже глубокой ночью. А здесь…

Маша возвращается в номер, за фотоаппаратом. А потом, повесив камеру на шею, решает пойти, оценить, каков вид с другой стороны здания, там, в холле, тоже есть балкон, с него бы посмотреть.

А с балкона в холле открывается совершенно… удивительный вид.

В неярком свете начинающего угасать дня мужская фигура на фоне белоснежных гор видна особенно четко. Бах… сердце пропускает удар. Что такое? Это всего лишь мужская фигура. Но, правда, красивая. Геометрически правильный треугольник — ровные широкие плечи, узкие бедра. Руки отведены за спину и засунуты в задние карманы джинсов. Длинные ноги расставлены, голова слегка откинута назад. Смотрит на горы. Даже не смотрит — созерцает. Любуется. Маша наклоняет голову, разглядывая. Эх, композиционно хорош кадр — замершая в благоговении мужская фигура на фоне белоснежных гор. Снять кадр по-быстрому, что ли? Вместо этого подходит на шаг ближе.

Он ее не слышит. Но двигается. Руки вынимаются из карманов, широкий плавный жест разведенных ладоней, а потом руки тянутся вверх, пальцы переплетены в замок. Человек просто потягивается, обычное, не очень-то примечательное движение. Будь проклят ее профессиональный взгляд фотографа, мгновенно замечающий детали!

От потягивающих движений руками задирается вверх толстовка, обнажая полоску спины. А вот штаны, наоборот, съезжают на пару сантиметров вниз, демонстрируя ярко-оранжевую резинку трусов. Бах… еще один пропущенный. Что это за несанкционированный стриптиз?!

Незнакомец заводит руки назад, на затылок. Переплетает пальцы на собственной шее, все так же не отрывая взгляда от пейзажа перед собой. Маша стоит всего в метре позади него и взгляда не может оторвать от этих рук. Третий пропущенный…

Видно, что парень не мелкий сам по себе, весь целиком. Но руки у него какие-то особенно крупные. Мужские такие… руки. Хорошей лепки кисть и запястье — на это у нее глаз наметан. Сколько она пересмотрела рук, лиц… и прочего через видоискатель камеры, а потом на мониторе ноутбука. На одном из запястий — черный браслет часов. И пальцы… Небрежно переплетенные — длинные, с крупными, хорошей формы, коротко остриженными ногтями. Очень красивые руки.

Охренеть, мать. Стоишь и любуешься мужскими руками? Маша, опомнись!

Маша опомнилась и деликатно кашлянула. Он обернулся, спокойно, неспешно. И вот тут оно и случилось. Но осознала это Маша далеко не сразу.

У нее от просмотра портфолио райдеров осталось впечатление, что они сплошь все патлатые, один был даже с дредами. Этот же — коротко, минималистично подстрижен. Цвет волос — в этом тусклом свете кажется, что русый. Или рыже-русый. И глаза… это вселенская катастрофа, а не глаза! Зе-ле-ные! Довольно большие, выразительные, но самое главное — зе-ле-ные, очень необычного, светлого, но яркого зеленого оттенка. Две мысли ударяют в голову, одновременно с еще одним пропущенным ударом сердца. «Это цветные контактные линзы» — это первая. «У беды глаза зеленые» — цитатой из какой-то старой песни вторая.

А еще он конопат. Она в жизни не видела таких конопатых парней! От эпицентра на переносице веснушки дружной толпой разбегаются по всему лицу, редея ко лбу, скулам и подбородку.

Ей бы надо что-то сказать, но молчит. Дура дурой, но стоит и молчит. И смотрит на него.

А он улыбается ей. Бах… еще один пропущенный. Указательный палец, которым она в числе прочих тут так самозабвенно любовалась, нацеливается на нее, на фотоаппарат на ее шее.

Глава 2 Отчего мне так светло

Глава 2

Отчего мне так светло

Она сидит в засаде, под елкой, чуть ниже приличного десятиметрового дропа. Напротив нее, с другой стороны, еще ниже, под такой же елкой пристроился Диман с установленным штативом камеры. Снимают они с разных ракурсов.

— Внимание операторам! Первый пошел! — слышно из рации.

В просвет между деревьями (они это место долго выбирали вместе с Олегом и Димкой), прямо в светло-голубое небо, выстреливает, как из пушки, фигура. Ярко-красная куртка, желтые штаны. Это Бас.

Хорошо, что руки свои дело знают. Серия отщелкивается на автопилоте, пока она заворожено наблюдает, как фигура вращается: один оборот, второй, третий… крутанул тысячу восемьдесят, четкое приземление, в облако взметнувшегося снега. Секунда, его не видно, а потом из облака вылетает фигура, с гиканьем и поднятой вверх победной рукой. И вниз!

— Следующий пошел!

Первый день прошел на диво продуктивно, отсняли кучу материала. Олег доволен объемом, райдеры количеством и качеством снега. Веселые, возбужденные, вечером после ужина делятся впечатлениями. На большом экране просматривают отснятый фото- и видеоматериал.

— Что-то на фото один Бас, — Аня произносит это вроде бы в шутку, но Мария понимает — права «звезда фрирайда». Маша будто не видела никого, кроме него, палец сам дергался, стоило Басу попасть в кадр. И его действительно много в отснятом фотоматериале, заметно больше, чем остальных. Надо спасать положение и лицо. Неожиданно ей на помощь приходит Олег.

— Бас хорошо получается. И прыгал он сегодня лучше всех. Я уж не говорю про его фирменную конопатую рожу, которую каждая собака знает. Неудивительно, что камера его любит.

«И не только камера» — мелькает в голове. Но эти мысли лучше держать при себе.

— Да, действительно, перекос получился, — спокойно соглашается Маша. — Это все куртка красная виновата, она на меня, как красный флаг действует, — пытается отшутиться. — Завтра целенаправленно на Анну поработаю. Ты не против, Аня?

— Не против, — Романович улыбается — все так же вежливо и равнодушно.

— Ну вот, — горестно вздыхает Бас, — недолговечна минута моей славы.

И сегодняшним вечером Маша на том же балконе, все так же с камерой. Только одна. Хотела поснимать вид с балкона, а вместо этого замерла, так и не сняв крышку с объектива. Что-то странное с ней происходит. А его ведь даже красивым назвать нельзя. Обаятельный — да, безусловно. Тело фантастическое, но тут ребята все в хорошей физической форме, стройные, атлетичные, красивые мужские торсы и не только торсы. Так какого ж рожна она весь день искала глазами красную крутку в комплекте с желтыми штанами?! Что в нем такого?! Тем более, у него есть Анка-пулеметчица. А сегодняшний день окончательно убедил Машу в том, что Бас и Аня… что у них, как говорится, отношения, они, наверняка, любовники, короче — они вместе. Ну и забей ты на него, Марья Дмитриевна!

Телефон разражается французской полечкой. Отец.

— Привет, пап.

— Ты обещала звонить каждый день! — тон отца не предвещает ничего хорошего.

— Как раз собиралась, — врет Маша.

— Как же, конечно.

— Честное слово, пап!

— Ну как ты там?..

— Ой, просто отлично! Мы сегодня ударно поработали, отсняли кучу материала. Устали…

— Ты там в порядке? Все цело?

— Пап, — она смеется. — Я фотограф, со мной в принципе ничего не может случиться. Да и ребята у нас в группе все профессионалы. Так что все целы.

— Все меня не интересуют, — сухо произносит отец.

— Со мной все хорошо. Не переживай. Ладно, не трать деньги. Люблю, целую.

— О деньгах она беспокоится… а о папиных нервах — нет! Ладно, отдыхай. Чтобы завтра позвонила сама!

— Обязательно. Обязательно позвоню! Все, пока… параноик, — последнее слово произносится уже после нажатия отбоя.

— Ревнивый бойфренд? — раздается за спиной знакомый голос. Ей даже удалось не вздрогнуть. Оборачивается. Бас. А ведь это прозвище ему удивительным образом подходит. То ли из-за низкого голоса, то ли из самого звучания слова — краткого, как команда.

Можно было бы соврать, что бойфренд. Но зачем? Что, он будет ревновать? Абсурдно.

— Хуже, — усмехается Маша, засовывая телефон в задний карман джинсов. — Отец.

— Переживает?

— Не то слово.

Он встает рядом, облокачивается о перила.

— А отсюда вид гораздо лучше, чем с той стороны, где номера, да?

— Да. Я как раз поснимать хотела. Но уже свет не тот, — с сожалением.

— Да, темновато. Слушай, сказать хотел… Ты офигенный фотограф.

Это так неожиданно, что она не находится с ответом. И потом, после паузы может только банально:

— Спасибо.

— Да не за что. У тебя действительно хорошие фотки получились. И я это говорю не потому, что ты сегодня много именно меня снимала. Я понимаю, это просто так случайно вышло, — ну да, именно так! Отличная версия. Случайно! — Ракурсы очень удачные. У тебя глаз верный, умеешь видеть. Это далеко не всем дано.

— Спасибо, — повторяет она. — Я же все-таки профессионал. Меня этому учили.

— Есть вещи, которым невозможно научить.

— Ну да, ты прав, — соглашается Маша. Передергивает плечами — уже холодно, она лишь в одной трикотажной кофточке.

Глава 3 «Парней так много холостых…»

Глава 3

«Парней так много холостых…»

"А я люблю женатого..."

Пересечение канадо-американской государственной границы они отметили снятием сухого закона. Олег разрешил, хотя до этого держал группу в ежовых рукавицах. Но дело движется по плану, материал набирается просто убойный. Можно позволить ребятам разок расслабиться.

На территорию США, штат Юта, они приехали вместе с приличными морозами. И сауна оказалась весьма кстати. Оз, который обладал каким-то фантастическим талантом в любом месте чувствовать себя как дома и находить все, что ему требуется, где-то раздобыл пару веников. Березовых, что удивительно.

— Сейчас мы из этой сауны настоящую баньку сделаем!

— Знаешь, Оз, что-то мне перехотелось идти. Я лучше посижу, с фото поколдую…

— Мария! — Гриша нависает над ней всеми своими сто девяносто. — Прекращай мастурбировать и марш раздеваться!

— Гриш, ну правда, не хочется…

— Я могу тебя перекинуть через плечо и тупо унести… или за косу и по полу уволочь… или ты пойдешь сама.

— Тьфу на тебя! И вообще — нет у меня косы, чтобы за нее волочь, тем более — по полу.

— Не переживай, я придумаю что-нибудь! Пошли, Масяня! Холод из тела надо выгонять — так моя бабушка говорила.

Сама «парилка» небольшая, вчетвером нормально, вшестером — уже плечом к плечу. Сидеть в горячей, растапливающей все внутри тебя сауне в обществе пятерых полуголых парней — переживание новое, и, скорее приятное, чем нет. Точеные постоянными физическими нагрузками мужские торсы, восхищенные взгляды на замотанную от подмышек до колен простыней ее собственную фигуру. Комплименты на грани фола, но бутылка пива в активе позволяет ей достойно отвечать и хохотать вместе с ними. Видел бы и слышал ее сейчас папа... Хотя нет, это не для его нервной системы.

А еще с ними безумно интересно. Молодые парни, ее ровесники, кто-то чуть старше, кто-то моложе. Где только не были, чего только не видели. С легкостью, ужасающей ее, вспоминают о падениях, травмах, переломах, сотрясах. О том, кто, как и какими именно способами их «собирал» после особо крутых «уборок», говорят в терминах, достойных профессиональных медиков. Фамилии лучших врачей-травматологов, методы реабилитации после операций — эти молодые ребята об этой стороне жизни знают столько, сколько обычные люди не знают за всю их жизнь. А для них это привычно. Они профессиональные райдеры. Про-райдеры.

Оз провокационно предлагает Маше рассмотреть получше шрам на бедре после сложного перелома два года назад. Сейчас шрам прикрыт обмотанной вокруг бедер простыней, но если вдруг тебе интересно, Машенька… Оз послан нафиг, но не очень-то обескуражен. И все-таки странно, как ей с ними легко. Интересно, приятно, немного волнующе и вместе с тем — удивительно комфортно. А все потому, что Баса здесь нет. То есть, он тут есть, но… Они разбились на две группы, и ходят в «парилку» по очереди. И Бас с Аней в другой компании. Это и к лучшему. Чем меньше она его видит, тем более в обществе Ани, тем более — полуголого… тем лучше.

— Ну что? — они собрались в «предбаннике» всей толпой, Оз колдует в «парилке», готовя ее для экзекуций. А теперь вот вышел к ним, в лихо сдвинутой на затылок войлочной панаме, в рукавицах, с веником в руке. — Кто первый?

— Все, в Озе проснулся банный маньяк, — хохочет кто-то. — Я пас!

— Масяня?..

— Нет!

— Да…

— Нет!!!

— Да, детка, да…

Шут его знает, почему она позволила утащить себя в парилку. Это вторая бутылка пива виновата, не иначе. А дальше… дальше все остальные наслаждались радиопередачей «Оз и Масяня в парилке».

— Ну что, разделась? Легла? Я захожу! — и, через пару секунд: — О, май гад!!! Вот это попка. Сейчас кончу!

— ОЗ!!!!!!!!!!!!!!

— Куда?! Лежать!!!

— Началооось… — хмыкает Илья.

— Не поддавай!

— Я чуть-чуть…

— Ай!!!!!!

— Не ори! Голову вниз, руку согни и лицом в сгиб локтя. Дыши потихоньку, вот так… Ну что же, приступим…

Звонкий шлепок веника. Женский визг. Еще шлепки.

— Масяня, держись! Мы идем к тебе. Спасать твою попу!

— А ну всем сидеть на месте! — орет из парилки Гриша. — Сам справлюсь!

— Оз, скотина!!!

— Еще нет, детка… Все только начинается.

Шлепки веником, перемещающиеся с ойканьем. Потом просто шлепки.

— Все, у Масяни силы кончились, — комментирует Димка. — Даже пищать уже не может.

— Или он ее убил, — отзывается Бас. — Подозрительно тихо.

Пронзительный, нечеловеческий почти визг, от которого даже у них в предбаннике закладывает уши. Бас вздрагивает.

— Что он там с ней делает?!

— Какой-то ты нервный, Бас, — фыркает Аня.

— А я знаю, что он делает, — ухмыляется Илья.

— НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!! НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!! ТОЛЬКО НЕ ПЯТКИ!

— Я легонько!

— Гришка, прекрати! Щекотно!!!!

— Сейчас еще вторую…

Еще один вопль.

— Все, деточка… Скажи спасибо дяде Озу.

Глава 3 «Парней так много холостых…» (часть 2)

К концу второго месяца авторитет Маши в группе вознесся до небес. И дело было даже не в совершенно чумовых фото, которые она строчила как из пулемета. Олег умудрился подхватить какой-то вирус и дня три просто лежал пластом с температурой. Как-то само собой получилось, что его функции стала исполнять Маша, и делала это безукоризненно, ничуть не хуже самого Олега.

Съемки шли настолько бодрыми темпами, что стало похоже на то, что они уложатся в два с небольшим месяца. Материала отснято уже едва ли не на два фильма. Марию это не могло не обрадовать.

Она привыкла, в конце концов. Привыкла не вздрагивать от его голоса. Заставила себя не оборачиваться с неприличной частотой, чтобы посмотреть, где он. Привыкла не отворачиваться, когда видела их вдвоем. Заставила себя перестать ненавидеть Анну. И когда однажды случайно подслушала, как Бас с Аней о чем-то сердито разговаривали на повышенных тонах — даже тогда она не позволила себе этому малодушно обрадоваться и взлелеять какую-то надежду. Нет! Милые бранятся — только тешатся. И даже если у них что-то расклеится с Аней… С чего бы ему обратить внимание именно на нее? Никаких посылов к этому видно не было, за исключением того единственного эпизода на балконе. Да и то — он ее просто пригрел под боком, и все. А так — улыбчив, благожелателен, не скупится на комплименты, причем преимущественно ее профессионализму, но — не более…

В общем, в руках она себя держала крепко. Но скольких сил это стоило… Дорого, ох, дорого, давался ей Василий Литвинский. Ну, ничего, скоро это все закончится, они разъедутся по своим делам. И это как-то пройдет, само собой. Должно пройти. Это просто рыжее конопатое наваждение, и разлука рассеет его, как солнце — утренний туман.

Неожиданно, еще не успев закончить этот проект, она получила новое предложение о работе. Олег постарался — так Машины работы его впечатлили. После возвращения ее ждали на открытии нового волейбольного комплекса. «Снимать людей в движении — Маш, это твое!» — безапелляционно заявил ей Олег. Возможно, и так. Ей самой пока нравилось.

Известием о новом интересном предложении ей было с кем поделиться.

— Маша, детка, а чему ты удивляешься? Ты попала в «обойму». Теперь предложения посыплются как из ведра. Фильтруй, какие тебе самой интереснее.

— Дядя Стас, это все благодаря вам!

— Марья, не «дядькай», сколько раз тебе говорил! Просто Стас. Или, если угодно, по имени-отчеству. Но от дяди — уволь!

— Есть, Стас Саныч! — не спорит Маша. — Все равно, если бы не ваша рекомендация…

— Талантам надо помогать, — отмахивается Соловьев. — И потом, Машенька, ты одна из лучших моих учениц. У тебя талант. Если бы его не было, я бы не стал с тобой возиться. И наша дружба с Тихомировым тебе бы не помогла. Хотя в случае с твоим отцом... — вздыхает Стас, — такой родитель скорее минус, чем плюс.

— Это точно, — усмехается Маша. — И все равно — спасибо, сэнсей!

— Не за что. Будут вопросы или проблемы какие — обращайся.

Когда, по предположениям Олега, осталось всего-то три съемочных дня, не больше, Бас отличился. Маша вела его прыжок в серию, и поняла сразу — полетная фаза не такая, как всегда. Бас судорожно махал руками, пытаясь стабилизировать себя в воздухе. Без толку. В итоге рухнул, не приземлил, не вывез прыжок.

Ухнул в снег с головой. А у нее ухнуло в пятки сердце. Томительная секунда, а она так и не отрывается от видоискателя, боится потерять место его падения из вида. И спустя вечность секунды из-под снега показывается сначала салатово-зеленый шлем, потом рука. Машет, дескать, живой, все в порядке.

Но выбраться самому не получается, к нему, как пара росомах-переростков, на четвереньках, сквозь глубокий снег ползут Илья и Гриша. Что-то там все не так благополучно, очевидно, какая-то суета, непонятные движения.

— Бас, что случилось? — голос Олега в рации.

Вместо Баса отвечает Гриша:

— Бас ногу дернул. Черт его знает, на сколько у него крепления завернуты, что лыжи не отстегнулись. Ботинок сейчас снимем с него. А то опухнет — потом вообще не стащим.

Никто не придает этому эпизоду большого значения. Прикалываются над Басом, который скачет на одной ноге, вторая поджата, на весу, в насквозь промокшем от снега носке. «В первые сутки после травмы — холод и покой» — комментирует Бас потом, в ратраке[1], сняв носок, быстро и уверенно накладывает эластичную повязку на голеностоп. Маше предлагают сделать фото хромого героя в одном горнолыжном ботинке, а у нее до сих пор слегка дрожат пальцы. Клуб самоубийц! Как с этим можно спокойно жить?! Вон! Вон из этого сумасшедшего дома!

Два с лишним месяца пролетели незаметно. Но очень продуктивно. За это время Маша из начинающего, никому не известного фотографа как-то молниеносно превратилась в человека с ИМЕНЕМ. И имела совершенно конкретные планы на будущее, включавшие в себя пару новых, интересных предложений. Похоже, она нашла свою нишу. Ей определенно нравится делать именно это. Именно это у нее прекрасно получается. Иначе такой стремительный профессиональный прорыв объяснить нельзя. И это совершенно точно можно занести себе в актив.

— Маша, солнышко, это просто твое, — она перед возвращением домой советуется по телефону с сэнсеем.

— А вот вы, Стас Саныч, таким не занимаетесь…

— Машуля, каждый должен делать свое дело. Уметь снимать спортсменов, действо, движение, вплетать в это красоту природы — это особый дар. И у тебя он есть. Развивай его.

Все-таки у сестер Соловьевых мировой батя!

В пассиве находилась лишь одна величина. Зеленоглазая беда по имени Василий Литвинский и ее не поддающаяся никакому логическому объяснению одержимость им. Что с этим делать, совершенно непонятно. Оставалось надеяться на время и собственный здравый смысл.

Глава 4 В душе покоя нет

Глава 4

В душе покоя нет

"В моей душе покоя нет..."

Все произошло с точностью до наоборот. Она предполагала, что как только он перестанет маячить у нее перед глазами и в объективе камеры, все сразу само собой сойдет на «нет». Черта с два!

После того, как улеглась суматоха после ее возвращения. После того, как она была трижды ощупана, осмотрена и допрошена отцом и он, наконец-то, убедился, что с драгоценным чадом все в порядке. После того, как ее накормили любимым и домашним. После того, как она доложилась Катьке, позвонила всем по очереди Соловьихам, переговорила еще с парой подружек… В общем, после всего, через пару дней, когда она осознала, что НЕ увидит его… НИ сегодня. НИ завтра. И вообще НЕ увидит его конопатую рожу в ближайшие месяцы… Вот тогда она затосковала. Самым натуральным образом.

Работа выручала, потому что Маша четко понимала — имя и авторитет у нее еще пока весьма хрупкие, лажаться нельзя. Но когда все необходимое к завтрашнему дню бывало подготовлено, тогда открывалась заветная папка на ноуте. И она могла бесконечно рассматривать его фото. Колдовала над ними так и эдак в фотошопе, добавляя эффекты, вытягивая по цветовым балансам и прочая, в общем — дурью страдала. Зато у нее подобралась совершенно убойная коллекция фотографий про-райдера Василия Литвинского, можно гордиться. Жаль, похвастаться не перед кем. И так Катька ее один раз застукала.

— Что за рыжий хлопец? — сестра подошла сзади. — Смешной такой…

— Да так… — неопределенно отвечает Маша, закрывая окно с фото.

— Эй, нет! — протестует Катерина. — Кто это, а? Кто-то известный? Лицо знакомое вроде…

— А вот это вряд ли… — фыркает Мария.

Хотя определенная правда в словах Катьки была. Помимо манипуляций с фотографиями Баса она еще и произвела розыскные работы в Интернете. Массу всего интересного обнаружила. Некая популярность у Баса есть, узкоспецифическая. Он довольно известный «про», один из лучших в стране, несмотря на молодость — он всего на пару месяцев старше ее. Востребованный, часто снимается в рекламе и snow video, принимает участие в различных профильных контестах и мероприятиях. Популярен, любим спонсорами и журналистами. Правда, злые языки утверждают, что причина такой популярности и востребованности исключительно в фамилии Баса. Ибо Литвинский-старший является каким-то начальником на одном из крупнейших российских горнолыжных курортов, и вообще, человек-легенда и нереально крутой перец. В деталях этой среды Маша не очень разбирается, но глазам своим верит. Насколько сильно повлияла фамилия на карьеру Литвинского-младшего, оценить сложно, но заметно даже ее совершенно стороннему взгляду — к своему делу Бас относится крайне серьезно. Она ни разу не слышала от него в адрес операторов слов «нет», «не буду», «не хочу». Он, в отличие от некоторых других, не капризничал, всегда старался выполнить, что ему говорят. Как это ни смешно звучит, но — соблюдал режим, рано ложился спать, она ни разу не видела, чтобы он выпивал. Даже в тот памятный раз в бане. Для него это работа, и к ней он относился серьезно. Хотя некоего общего флера раздолбайства и умения обстебать все, что можно, это никоим образом не отменяло.

Маша смотрит ролик с его последним интервью. Сначала какие-то серьезные вопросы о соревнованиях, про успехи, про спонсорские контракты, про ближайшие планы. А в финале корреспондент решил, видимо, подколоть Баса.

— Скажи, Василий, а это правда, что ты в юности мечтал стать порно-актером?

На этом месте Маша стабильно начинает улыбаться, глядя, как Бас с абсолютно серьезным выражением лица кивает:

— Да, правда. Мечтал. Более того, — невинно и доверительно глядя в камеру своими невозможными глазами, — моя мечта сбылась. Я им стал.

Как же она хочет увидеть эти глаза вживую, напротив своих. И желательно очень близко. Ну, или хотя бы на расстоянии метра…

Конопатое наваждение категорически не хочет рассеиваться. Более того, с каждым днем она тоскует по нему все сильнее. Кто-нибудь, пристрелите ее. Из милосердия!

То предложение она получила по е-мейлу. Снимается рекламный ролик об открытии новой трассы и подъемника на одном из российских горнолыжных курортов, необходим фотоматериал. Она перепроверяет — это тот самый комплекс, где работает Литвинский-старший. Следующий этап — она запрашивает список людей, задействованных в ролике. И, обнаружив в присланном файле с информацией два заветных слова — «Василий Литвинский», Маша судорожно хватается за телефон. Она согласна на любые условия, и пофиг на папу, даже если он опять будет гундеть! У нее есть шанс снова его увидеть!

Машина кандидатура с радостью принимается. Она не верит в то, что ДЕЙСТВИТЕЛЬНО увидит его через пять дней.

— Сестрица, у тебя странное выражение лица… — Катька ее снова подкараулила. — Даже не знаю, как описать…

— Проект интересный подвернулся. Через неделю улетаю!

— Тю… А я подумала, что ты наконец-то влюбилась…

— Машенька! Как же я рад тебя видеть! — он сгреб ее, припечатал к себе. Демонстративно расцеловал в обе щеки и продолжил, радостно улыбаясь:— Я когда узнал, кто будет фотографом на проекте — нереально обрадовался!

Если бы он ее не придерживал за плечи, она бы упала. В коленях образовалась какая-то внезапная пустота, и одно желание: ответно повиснуть ему на шею и поцеловать. В губы. Которое уравновешивается совершенно законным вопросом: «Что с Басом и почему он себя так ведет?» Как будто это совершенно другой человек. Хотя внешне тот же самый.

Глава 4 В душе покоя нет (часть 2)

На прощание он еще раз чмокнул ее в щеку. К себе в номер Маша дошла на полусогнутых и без сил рухнула на кровать. Что за хрень творится с Басом?! Он за пятнадцать минут разговора прикасался к ней больше, чем за все их более чем двухмесячное совместное пребывание в одном здании. А уж сколько приятных слов он ей наговорил… Как будто стремительно стали сбываться все ее мечты. И это настораживало… Может быть, у нее галлюцинации? Или она принимает желаемое за действительное?

А потом, распрощавшись с мыслью найти происходящему разумное объяснение, она откинулась назад, прикрыла глаза. И позволила себе вспомнить — как это оно, когда он так близко, так рядом. Его тело рядом, рука на плече, прикосновение губ к щеке. Вроде бы, все достаточно невинно, но у нее снова все дрожит внутри, стоит только вспомнить…

Все возвращается на круги своя, усилившись многократно. Она думает только о нем, она буквально бредит им, его лицо постоянно перед глазами. Его самые простые прикосновения выбивают ее из состояния душевного равновесия так, как не удавалось достаточно интимным ласкам других. Что это? Как это называется? Блин, Маша, неужели ты влюбилась?!

Последующая пара дней показала, что в профессиональном плане они по-прежнему идеально подходят друг другу.

— Баса, как ни снимай, все хорошо получается, — комментирует Сашка Сафонов, видеооператор.

— Не скажи, — он приобнимает ее за плечи. — У Маши я получаюсь особенно красиво.

Что он завел за моду постоянно ее тискать?! Мария и так вся на нервах и не понимает его мотивов. Что произошло за этот неполный месяц, что они не виделись?!

На второй день они закончили работу на склоне пораньше, до обеда. Фристайловая серия на трамплинах отснята, и назавтра они собираются «на пленэр» — забраться на ратраке подальше, поглубже и поснимать в пухляке.

— Мааааш?

— Да?

— Слушай, сказать тебе кое-что хочу…

— Говори, — она старается, чтобы голос звучал максимально нейтрально.

— Только ты не обижайся, ладно, Маш?

У нее екает сердце. Вот, похоже, сейчас она получит ответы на все свои вопросы, сомнения и подозрения.

— Если не будешь критиковать мои методы работы — то я обижаться не буду.

— Да там-то что критиковать?! Ты гений, это даже не обсуждается. Я о другом поговорить хотел…

— Выкладывай! — получилось излишне резко, она понимает.

Бас вздыхает, сдвигает на затылок шлем.

— Без обид, Маш, ладно? Но стойка у тебя просто безобразная.

— ЧТО?!

— Что-что… Стойка у тебя ужасная. Валишься то вперед, то назад. Где центральная стойка, Маша, где она?

— Бас, — она неверяще качает головой. Что угодно ожидала, но такого… — Ты что, критикуешь мое катание?

— Извини. В чем разбираюсь, на то и обращаю внимание. Маш, тебе, правда, надо стойку поправить. Самой же легче будет кататься. Я бы мог… Сегодня время как раз есть. Мы за пару часов на склоне этот косяк исправим, я уверен.

— Ты предлагаешь… — как-то это все абсурдно. Или у нее уже восприятие совсем искаженное, из-за того, что это именно он предлагает? — Ты хочешь позаниматься моей техникой катания и стойкой?

— Очень хочу! — он утвердительно кивает головой, едва не уронив шлем. Снимает его, и добавляет, глядя ей прямо в глаза и чуть-чуть, почти неуловимо улыбаясь: — И какой-нибудь другой техникой… я бы тоже с тобой с удовольствием позанимался.

До нее непозволительно, постыдно долго доходит, что происходит. А когда все-таки доходит…

— Бааааас?...

— Да?..

— Ты что… Ты ко мне… клеишься?

— Нуууу… Да! — он по-прежнему смотрит ей прямо в глаза. Бл*дские, бедовые, гипнотические глаза у него! — И потом, почему сразу «клеишься»? Может, это я так… ухаживаю?

— Вот так?!

— Хм… Как умею, — он усмехается.

А вот Маше не до смеха. Что-то ее смущает, и она наконец-то понимает — что именно.

— А как же Аня?

— Аня? Ты видишь тут Аню? — он демонстративно оглядывается по сторонам.

— Бас?!

— Ладно, — он вздыхает. — Мы расстались. На почве непримиримых противоречий относительно техники… катания.

Боже, какая же она дура! Самая простая, очевидная, лежащая на поверхности версия не пришла ей в голову! Он просто расстался с Романович! И ищет кого-то ей на замену. Именно поэтому так себя и ведет!

Ей бы обрадоваться, что парень, которым она бредит не один месяц, наконец-то свободен. И у них может что-то получиться. Но неожиданно просыпаются родительские гены — гордыня, упрямство и характер. У нее четкое ощущение, что до нее… снизошли. Что до нее дошла очередь. А Маша Тихомирова ненавидела очереди и была неколебимо уверена в собственной исключительности и уникальности, так уж ей отец внушил.

— Значит, ты… в свободном поиске?

— Угу.

— Что ж… Думаю, я смогу тебе помочь.

— Да? — он улыбается, широко, обрадовано. Придвигается близко, очень близко. Чуть наклоняется к ее лицу. — Я очень рад. И как именно… ты собираешься мне помочь?

Впервые, глядя ему прямо в глаза, да еще и так близко, она испытывает не гипнотически-предобморочное чувство, а нормальную, здоровую злость. Желание уделать.

— Будешь проводить кастинг — позови меня. Сделаю тебе фото, как надо — фас, профиль, ню. Потом сядешь с фотографиями, спокойно рассмотришь, оценишь. И выберешь.

Глава 5 Папа целоваться не велит

Глава 5

Папа целоваться не велит

"За окошком свету мало..."

После того, как они следующим днем отсняли пухлячную сессию, Бас отбирает у нее рюкзак с камерой и протягивает Сафонову со словами:

— Возьми с собой. Маша потом у тебя позже заберет.

— А вы?

— А мы своим ходом спустимся, через плато, а потом по ложбине. Прокатимся, снег хороший.

— Эй! — протестует Мария.

— Я сказал, что поставлю тебе стойку — значит, поставлю!

— Да тебе-то какое дело?!

— Я не могу смотреть на такое безобразие.

— Не можешь — не смотри!

— Давай-давай! — подталкивает ее в спину. Ребятам, грузящимся в ратрак: — Внизу увидимся!

— Слушай, ты, Сусанин! — Маша смотрит вслед удаляющемуся ратраку. Наконец, он скрывается из виду и становится тихо… и совсем безлюдно. Только они вдвоем. И горы вокруг. — А мы твоей милостью не закукуем тут? Вот заблудимся…

— Заблудимся?! — усмехается «Сусанин». — Это невозможно. Я в этих горах вырос, каждую елку знаю. Не бойся, прорвемся. Итак, слушай меня…

Он оказался хорошим учителем. Объяснял понятно, показывал доступно. Не орал, был терпелив и щедр на похвалу. И в его объяснениях определенно был прок — она это почувствовала, когда поймала те движения, о которых он ей толковал.

— Ну вот, теперь за тебя не стыдно, — удовлетворенно.

— Знаешь, что?! Вообще-то я и без тебя неплохо каталась!

— Неплохо? Ты себе льстишь, Мария…

— Ну да, конечно! Смотря с кем сравнивать! Если с таким профи, как ты…

— Всегда надо стремиться к самосовершенствованию, — он до безобразия назидателен и самоуверен.

— Да? Вот я на тебя посмотрю с профессиональной камерой в руках! И что ты сможешь сфотографировать!

— А что?! — с внезапным воодушевлением отвечает он. — Смотря что снимать… Если тебя… Как ты там говорила вчера — фас, профиль, «ню»… На твое «ню» я определенно согласен! Когда начнем уроки фотодела? Сегодня?

Она молча показывает ему «фак», благо на руках перчатки, не варежки. И уже теперь даже и не знает, что лучше — его спокойное равнодушие или такое… внимание. Это настолько неожиданно… и что-то протестует внутри, не позволяет принять это внимание. Собственная противоречивость и непоследовательность раздражает.

— Ну что, Мария… Давай, отожги по этой полянке. Покажи, чему ты научилась. Порадуй меня… хоть так…

Она отталкивается, вложив в это движение все свое раздражение. И, спустя секунд пять…

— Маш, какого черта ты завалилась под елку?! Ты как там?

Она не отвечает, пыхтит и сопит, пытается выбраться. Кошмар, никакой опоры под ней, только глубокий пушистый снег.

А он стоит над ней и издевательски менторствует:

— Эх, Маруся, Маруся… Под деревьями самый глубокий снег, туда лучше не проваливаться.

— Я уже чувствую, — кряхтит она.

— Ну, ты долго там копаться будешь?

Она со зла дергает ногой, лыжа проваливается еще глубже, стопу больно выворачивает.

— Ай!

— Что там у тебя?!

— Лыжи глубоко ушли! Вытащить не могу! А ногу больно…

Он в одно мгновение выстегивается, падает рядом с ней в снег на колени.

— Не дергайся, я сейчас! — руки запускает куда-то в глубину снега. — Упрись мне коленом в руку!

Щелчок, нога освобождается, потом он отщелкивает и вторую лыжу. Маша вытягивает ноги, морщится.

— Как ты?

Неужели беспокоится?

— Нормально. Но лыжи глубоко, придется копать.

— Выкопаем, лыжи — не картошка, — отвечает он задумчиво. Стоит над ней на коленях, сама Маша, как в перине, лежит в пушистом снегу.

— Слушай, ну ты же понимаешь… — тон его неожиданно нерешителен. — Что я не могу не воспользоваться… сложившейся ситуацией.

Задирает очки на шлем, поднимет ее очки так же. Теперь видно глаза. Он наклоняет голову, как будто что-то оценивает.

«Сейчас поцелует» — мелькает в голове паническая (какого черта, не сама ли ты этого хотела, Маша?!) мысль. Наклоняется медленно, все так же чуть повернув голову. Когда двое, которые собираются поцеловаться, оба облачены в шлемы и очки, вздернутые на лоб, к этому процессу надо подходить внимательно и не торопясь.

Бас прицелился точно. И когда их губы разделяло уже совсем немного, она резко отвернулась, царапнув оправой своих очков о его.

Он выдыхает ей куда-то мимо губ, обдавая теплым воздухом щеку, ухо, шею.

— Маш, что за детский сад?

— Слезь с меня!

Он чуть отстраняется.

— Маш, но ты же….

— Слезь с меня, ты тяжелый!!!

— Слушай, но ты же… я же тебе… Мне показалось, еще там, в Канаде… что я тебе нравлюсь?..

— Когда кажется — креститься надо! Слезь, я кому сказала!

Он резко садится.

— Все-все! — даже руки поднимает перед собой в примирительном жесте. — Извини, дурак, не понял, напридумывал себе всякого. Погорячился, был неправ. Приношу свои извинения!

Встает, протягивает руку, помогает ей выбраться из снежной перины. Потом они вдвоем выкапывают из-под снега лыжи. Маша бросает на него косые взгляды. Он так быстро согласился, что это кажется странным… и обидным! Черт, она сама запуталась — в себе и в нем!

Глава 5 Папа целоваться не велит (часть 2)

Блицкриг был проведен согласно всем правилам военного дела — молниеносно и сокрушительно. У нее не было ни малейших шансов. Впрочем, очень похоже было на то, что все свои шансы она утратила еще в момент первой встречи. И ни доводы разума, ни девичья гордость ей бы не помогли.

Он ввалился к ней в номер вечером. Вернул камеру и потребовал показать фотоматериал. Что тут скажешь? Она привыкла к тому, что райдеры имеют на это право.

В тесном номере, большую часть площади которого занимала кровать, ноутбук был устроен именно на ней. Бас, не спросив даже разрешения, плюхнулся на живот перед ноутом. Но, разумеется, ему потребовалась помощь, он вдруг стал неожиданно криворук, и ноутбук у Маши «не такой», и «покажи мне, как перевернуть», и «как все неудобно тут у тебя, что за программа дурацкая». Пришлось сначала сесть рядом, потом, плюнув на все, свой комфорт дороже, растянуться так же на животе, перед ноутом. Рядом с ним.

Это было начало конца.

Спустя пять минут крышка ноута захлопнута. С легким неделикатным стуком Бас сметает его на тумбочку. И подминает Машу под себя. Мысли о сопротивлении даже не успевают оформиться в голове — во-первых, он здоровенный, физически крепкий парень, спортсмен. А во-вторых, он ее целует. А целоваться Бас умеет, и она с ним целоваться хочет, себя не обманешь. Это последнее подобие связного умозаключения. Дальше — только реальность, данная ей в ощущениях. Ощущениях его губ, языка, пальцев.

В себя Маша пришла уже голая по пояс. И ведь даже не осознала, когда именно он успел… Не целует, не прикасается к ней. Смотрит.

— Бас? — тихо, голос плохо слушается.

Он поднимет на нее глаза. И выражение в этих и без того невозможных глазах, этот взгляд — мужской, тяжелый, с откровенно читающимся желанием — все это вызывает чувство, сходное с головокружением.

Он произносит что-то — также тихо и неразборчиво.

— Что?

— Я хотел их… тебя такой… увидеть… с того момента, как… тогда, на балконе… мы встретились первый раз, помнишь? — он говорит негромко, сбиваясь, пытается смотреть ей в лицо, но взгляд упорно сползает ниже. — Так пялился на твои… на твою грудь… думал, ты решишь, что я маньяк какой-то…

— На грудь? Я думала, ты на камеру смотрел…

— Ну да, — хмыкает он. — Конечно, на камеру. У тебя такой… — он переходит от слов к делу. Его руки на ее груди, задыхаются оба, — «Никон» шикарный…

Дальше разговор снова прекращается — у Баса слишком занят рот, чтобы говорить. В какой-то момент остро начинает мешать его одежда, сказать об этом не получается — слов нет, воздуха нет, да и губы ее тоже заняты. Молча тянет вверх его футболку, Бас понимает без слов, секундный дисконнект тел, снятая футболка, брошенная наугад, снайперски точно приземляется на угол трюмо. Прикосновение к его обнаженной груди своею приносит с собой обжигающую мысль: «Мало!». Мало такого прикосновения, хочется чувствовать его всей кожей, всем телом. Все тряпки долой!

— Что за пряжка у тебя идиотская! — жалобно, едва не ломая ногти о строптивый металл на ремне. — Я не могу! Не получается…

— Машунь, погоди… Я сейчас, я сам…

Перекатывается обратно на спину, очень споро расправляется со своими штанами. Одно движение — и глухо звякает об пол пряжка ремня на отброшенных джинсах, а на нем из одежды остаются лишь трусы.

— Они, оказывается, синие…

— Что?!

— Резинка — оранжевая… А сами они синие… Я тогда же, на балконе, когда мы познакомились… заметила… резинка торчала из-под пояса… Думала, трусы оранжевые… забавно.

— Ты что… — поворачивается на бок, подперев голову рукой, — думала о моих трусах?!

— Эээээ… — а толку-то уже скрывать?! — Да!

— А я-то надеялся, что ты думала о содержимом моих трусов…

— Бас!!!

— Что — Бас?.. — придвигается ближе. — Я вот совершенно не в курсе, какое ты носишь белье… Но регулярно думал о его содержимом.

У нее перехватывает дыхание, от его слов и от того, как ловко он расстегивает пуговицу на ее джинсах.

— Пора посмотреть самому…

Рассмотреть Машины трусики ему не удалось — белье снялось вместе с джинсами. Маша осталась, в чем мама родила, а Бас снова выпал из реальности. Замер, будто даже дышать перестал. И лишь глаза жили своей жизнью — его тяжелый взгляд прошелся по ней, мимолетно мазнул по лицу, ниже плеч задержался, Бас как-то странно дернул щекой. Потом дальше, взгляд спустился ниже пупка, обладатель взгляда хрипло выдохнул. Потом еще ниже, к коленкам и снова метнулся наверх, смотрит, не отрываясь, и молчит.

— Бас?.. — дальше молчать под его взглядом уже просто невозможно.

— Блин, Машка, — он это не сказал — выдохнул. — Ты такая красивая…

И он наконец-то накрыл ее собой.

Нереальный кайф приносит все. Его тяжесть, хотя он и опирается на предплечья, стараясь не ложиться на нее целиком. Его прерывистое дыхание, прямо ей на ухо. Его щека, прижимающаяся к ее, такая гладкая, что становится понятно — брит не более часа назад. Его влажные плечи под ее мятущимися пальцами.

И то, как двигается его спина под ее скрещенными лодыжками. И как он растягивает ее, и как наполняет. И там, где они соприкасаются… и не только там, но и просто — там, где кожа к коже. Происходит какая-то диффузия, взаимное проникновение на клеточном уровне. Он просачивается ей в кровь, бежит по венам, и хочется, чтобы это движение было вечным. Чтобы он не останавливался.

Глава 5 Папа целоваться не велит (часть 3)

— Маш?..

— Ммм…

— Тебе было хорошо?

— Ммм.

— Ты можешь какой-то другой звук издать?! Кроме «ммм»?

— Ммм…

— Маша!!!

Она с трудом приоткрывает глаза. Хотя его не видит — Бас обнимает ее сзади.

— Васька, я отключаюсь…

Почему с губ сорвалось это имя, вместо привычного «Бас» — непонятно. А думать об этом — нет сил. Но Бас на это тоже не обращает внимание. Его беспокоит другое.

— Что значит — отключаюсь? Ты что — спать собралась?

— Ммм…

— Маша! Какое «спать»?! А как же я?!

Его слова очень недвусмысленно подтверждает твердое и горячее, что прижимается к ней ниже спины. Но все равно… глаза закрываются сами собой.

— Вась, извини… Я засыпаю…

— Так! Я понял! Можешь делать все, что тебе угодно, — под эти слова он деловито шуршит упаковкой фольги, и ведь явно не конфету разворачивает! — Ты можешь спать, и даже храпеть, а лично я буду… — одно плавное движение — и он уже внутри, — трахаться! — заканчивает сердито.

С ее губ помимо воли срывается вздох удовольствия. Он подсовывает одну руку под нее, накрывает в момент налившиеся тяжестью груди, своими длиннющими пальцами прихватывает и без того растревоженные его предыдущими прикосновениями соски. Двигаться начинает, медленно, неспешно. И на ухо, тоном, за который его сиюминутно хочется придушить:

— Спокойной ночи, Машенька. Спи сладко.

А ведь действительно — сладко… И когда она начинает двигаться ему навстречу и тихонько постанывать…

— Что, Маруся, не спится?

Она прибьет его потом, после…

— Ну, раз ты все равно не спишь, Маша…

Подхватывает ее бедро, закидывает на свое. А потом, пальцами — туда, где раскрыто и раздвинуто. Маша охает, пытает опустить ногу, он не позволяет.

— Не надо!

— Почему? — палец начинает двигаться — легко и так же неспешно. — Тебе же понравилось?..

— Бас!.. Ну я же… — как сказать?! А пофиг, прямым текстом, стесняться уже все равно поздно! — Ну, я же… кончила… там сейчас… не очень… приятно… — все равно говорить об этом как-то… неловко.

— Да?.. — а между тем, не перестает делать там это! — А я вот читал… что девушки… женщины… могут несколько раз подряд…

— По-моему, это вранье… — она плотно прижимается спиной к его груди в напрасной попытке как-то увернуться от его прикосновений. Хотя не так уж и неприятно, собственно…

— А давай проверим? — и тут он касается самого чувствительного места. Маша вздрагивает. А он ей тихо, до мурашек, хриплым шепотом на ухо: — Я осторожно… потихоньку…

Неприятно почти и не было. Почти сразу стало приятно. Потом — очень приятно. Потом она не выдержала, всхлипнула, не веря самой себе:

— Сейчас кончу…

— Подожди… — она его не видит, только слышит и чувствует, и это почему-то заводит еще больше. Движения пальцев чуть замедляются, становятся легче, невесомее. — Подожди меня, Машенька. Не торопись. Со мной, хорошо? Только со мной…

После второго, теперь совместного оргазма, она смогла только повернуться к нему лицом, уткнуться носом во влажную грудь, благодарно чмокнуть куда-то в область сердца. И отключиться уже окончательно под его удовлетворенное:

— Ну вот, а ты говорила — вранье… Чистая правда.

Утром она проснулась первая. И получила возможность вдоволь посмущаться, вспоминая вчерашнее. И сполна насладиться воспоминаниями. А еще — рассмотреть его, спящего.

Ночью они как-то расплелись во сне, и теперь Бас спал рядом, на спине. Спал тихо и как-то очень… безмятежно.

В свете пробивающегося сквозь неплотно прикрытые шторы солнца его волосы конкретно золотисто-рыжие. Такие же, как и брови — кстати, на удивление правильной формы, и короткие, но густые ресницы. Нос, под россыпью веснушек, оказывается замечательно ровный, идеальный, практически, нос. Губы — ничем не примечательные, обыкновенные. Разве что целуется он ими… как надо. Она легонько проводит пальцем по щеке — нет и следа вчерашней гладкости, — шершавая.

Недолго поразмыслив, Маша тихонько стягивает с него простынь вниз, до талии. Должна же она рассмотреть, пока возможность есть! А посмотреть есть на что.

На тело веснушек не хватило, все на носу. Лишь пара сиротливых рыжих пятнышек на левом плече. Плечи… Ой, они давно ей покоя не давали, его плечи. Она немножко изучала анатомию человеческого тела, для съемок бодибилдеров, был у нее такой позорный эпизод в творческих метаниях. И теперь вспоминает, глядя на его торс. Мощная дельта, рельефный бицепс и трицепс, большая, действительно большая грудная мышца. И все это красиво, гармонично, не выпирает. Видно, что это все не для красоты. Это все реально работает.

Ее взгляд опустился ниже. Сдернуть простынь совсем, что ли? Но, пока она размышляла…

— Ну что, налюбовалась?..

У нее стопроцентное ощущение, что ее поймали с поличным. Ойкнула, притянула свой край простыни к груди. В результате — оголила-таки Баса. А он и не думает смущаться. Глаза искрятся смехом, губы подрагивают, но пока сдерживается, не ржет в голос. Почему с ним у нее чувство, что она юная и неопытная?! И она постоянно смущается?! Она тоже не в первый раз сексом занимается!

— У тебя, — указательный палец совершает пол-оборота, — эрекция.

Глава 6 Кто же это выдумал?

Глава 6

Кто же это выдумал?

У беды глаза зеленые...

— Марья Дмитриевна, вы меня пугаете…

— Такая страшная?

— Да нет, как раз наоборот. Глаза горят, на щеках румянец, — Катя устроилась в ногах на кровати сестры. — Но выражение лица перманентно мечтательное. Я бы даже сказала — идиотическое.

Маша лишь фыркает.

— Меня терзают смутные сомнения, — не отстает Катерина. — Ты не влюбилась часом, мать?

Мария снова отвечает не словами. На этот раз вздохом.

— Все с вами ясно, — резюмирует Катька. — И кто он?

— Не скажу!

— А я и так знаю! Это тот рыжий клоун, на чьи фотки ты вечерами пялишься?

Маша еще раз вздыхает.

— Он…

— Как его зовут?

— Бас.

— А чего не баритон?

Маша в ответ может лишь усмехнуться. Так просто и не объяснишь, почему Бас — Бас. Катька все никак не может унять любопытство:

— И что — он и в самом деле такой прикольный, как на фото?

— Он…

— Только не говори мне, что он самый лучший и все такое!

— Тогда не спрашивай.

Нельзя сказать, что он действительно самый лучший или, например, такой уж великолепный любовник. Если сравнивать с другими… Да в том-то и дело, что сравнивать не получалось! Как будто не было никого до него! С ним было все остро, будоражило, заставляло сердце нервно вздрагивать и сжиматься. С ним было… по-настоящему. Его нельзя было сравнивать ни с кем. Он был. Других не было. Как будто только он, всегда он, только он.

То утро началось непримечательно. Маше удалось выспаться — дел в первой половине дня не было. Катька на занятиях, отец на работе. На кухне, за стеной, деловито звякает посудой мама — у нее воспалился лучевой нерв на правой, рабочей, оперирующей руке, и отец заставил ее взять больничный. Впервые за несколько лет.

Маша смоталась на кухню, сделала себе чашку кофе, мать пообещала накормить через десять минут оладьями. И, как была, лохматая, непричесанная, с кружкой дымящегося кофе, плюхнулась за компьютер. Это вошло у нее в стойкую привычку — мониторить специализированные горнолыжные сайты, где можно было найти новости про Ваську. Кстати, ей безумно нравилось называть его, хотя бы про себя, именно так. Не «Бас», как звали его все. А так… по имени. В этом было что-то бесконечно интимное, будто сближавшее их.

Глоток крепкого черного доминиканского без сахара. С рассеянной улыбкой, щурясь на бьющее прямо в лицо мартовское, совсем весеннее солнце, открывает закладку в навигаторе. И в этот самый ничем не примечательный момент мир рушится.

Верхняя, самая обсуждаемая тема на форуме. Первое сообщение:

«Вчера во французских Альпах погиб известный российский про-райдер Василий Литвинский. Согласно предварительным данным, Василий перепутал направление движения и вышел на тридцатиметровую скалу, с которой и вынужден был совершить прыжок, без должной подготовки. Совершить нормальное приземление в находящуюся внизу, под снегом, россыпь камней после такого прыжка Василию не удалось, и от полученных травм он скончался на месте. Мы выражаем искренние соболезнования семье и друзьям погибшего. Многие знали Василия, это был талантливый и жизнерадостный человек, перспективный спортсмен. Светлая память»

Нет. Она даже не сознает, что произнесла это слово вслух. Отставляет в сторону кружку с доминиканским без сахара. Она просто что-то не так поняла. Перепутала фамилию или еще что. Она читает сообщение еще раз, внимательно, едва ли не по буквам, беззвучно шевеля губами. Все она поняла в первый раз правильно. Но это не может быть правдой. Она судорожно дергает колесо прокрутки на «мышке». Еще, еще сообщения.

«Какая ужасная новость. Я всегда за Василя болел на соревках разных. Не хочется верить…»

«Почему всегда уходят лучшие?! Бас, нам будет тебя очень сильно не хватать!»

«Бас, блин… Не верится… Как же так…»

«RIP[1], Бас»

«Словами не передать, как горько. Это страшная потеря для всех нас»

«Это судьба всех райдеров. Но от этого боль не меньше. Бас, безумно жалко, что ты ушел так рано»

«RIP, дружище»

«RIP, Бас»

«RIP, Василий»

RIP, RIP, RIP… Какое ужасное слово. В нем чувствуется… необратимость. Как звук молотка, вбивающего гвозди в крышку гроба. Был человек — и нет его, лишь деревянный ящик. Лишь слова — RIP, RIP, RIP… Нет, нет, нет!!! Она не верит, отказывается верить, несмотря на все эти слова, которые она никак не может совместить с улыбающимся конопатым Басом: «скончался на месте», «светлая память», «страшная потеря». Это просто не может быть про него! Она пролистывает все сообщения. Нет ничего нового. Его виртуально хоронят. Но нет, это не может быть правдой! Васька не умер!!!!

Прочитывает все на второй раз. Жизнь с каждым словом будто вытекает из нее, капля за каплей. Мозг просто отказывается принимать это факт. Нет, невозможно. Это ошибка! Или чья-то дурацкая шутка. И сейчас опубликуют опровержение. Или даже сам Бас это сделает. И все посмеются. Разум цепляется за эту мысль, и поэтому она беспрестанно щелкает страничками, надеясь увидеть желаемое. А вот сердце, кажется, чувствует правду. И сердцу так холодно… как никогда в жизни. И постепенно лишь одна мысль в голове, лишь одна надежда на чудо: «Пожалуйста, пожалуйста. Пусть это будет ошибкой! Пусть сейчас появится сообщение о том, что это неправда!». И она беспрестанно обновляет и обновляет страничку. И лишь нескончаемые RIP и слова соболезнования. Пожалуйста, пожалуйста… Но какая-то мудрая частичка ее существа уже знает, знает точно — это действительно случилось. Чуда не будет. Баса нет. Но тело не хочет в это верить. И палец все так же дергается на кнопке «мышки», обновляя страницу. Все те же RIP. И снова обновляем. И снова RIP. Она ненавидит это слово! И снова RIP… Обновляем. Новое сообщение.