Сухая ветка сирени

После трудной, необычной зимы пришло странное лето. Духота сменялась ливневыми дождями, шквальными се­верными ветрами. Становилось холодно и неуютно. Потом сразу, словно вспыхивая, разливалась жара.

Пошли белые грибы. Пошли кучно, «стаями», и грибники стали проситься в отпуска.

В это странное лето и рыба вела себя необычно: клевала и в жару и в холодные ветреные дни. На отдых потянулись и рыболовы.

Отпуска следственным работникам предоставлялись охотно: преступлений в городе, в сущности, не было. «Большое» на­чальство получило путевку в санаторий, а шофер персональной машины, тоже собираясь на отдых, готовил «Волгу» к месяч­ному безделью: мыл, полировал, регулировал…

Молодой следователь Николай Грошев наблюдал за ним из окна своего кабинета. Вздохнув, он отложил сборник слу­жебных материалов и пошел к гаражу.

Машины Грошев любил давней и нежной любовью, но после армии за рулем сидел не часто. Поэтому подышать сложным запахом автомобиля, поболтать с опытным водителем, а при случае и помочь ему было для него сущим удо­вольствием. Он уже облокотился на крыло и сунул голову под капот, когда из окна второго этажа выглянула секретарша и крикнула:

– Грошев! Вызывают…

Начальник следственного отдела Ивонин стоял у окна и пил воду с красным вином.

– Рецепт моряков дальнего плавания, – обстоятельно разъяснял он товарищам свое новое пристрастие. – В тропиках морякам ежедневно выдается по полбутылке красного сухого вина. Если его выпить сразу, толку никакого. Если же вино добавить в воду, оно великолепно утолит жажду.

С ним соглашались, но предпочитали неразбавленное вино…

Не слишком верил в этот тропический рецепт и Николай и потому, войдя в кабинет, чуть заметно усмехнулся. Ивонин посмаковал рубиновую на свету воду и тоже усмехнулся.

– Собственно, я бы тебя не потревожил, но смотрю, ты на такой жаре интересуешься машинами…

– Армия…

– Ну, как говорится, тем более. Есть дело, как раз по тебе. Можно послать другого, но поскольку ты любишь машины…

– Угон?

– Нет… Собственно, мелочь. Кража из машины. Преступ­ники задержаны. Интересует?

– Как прикажете…

С тех пор как Ивонин, рекомендовавший Николая на след­ственную работу, выдвинулся и стал начальником отдела, их былая дружба по заочному юридическому институту не то что­бы укрепилась, а стала глубже и в то же время тревожней. Ивонин постоянно не то экзаменовал, не то тренировал вче­рашнего милиционера и позавчерашнего разведчика. При этом он не столько помогал, сколько направлял Николая, и это нра­вилось обоим. И в этот раз они обменялись новостями, по­смеялись, и, пожимая руку Грошеву, Ивонин вскользь обронил:

– Принюхайся к делу. Что-то в нем есть.

– Разумеется, – бодро ответил Грошев и вскоре уехал в отделение милиции.

Случай и в самом деле оказался рядовым. Отец, конструк­тор пригородного завода, и сын, студент, сделали покупки, оставили свою белую «Волгу» у обочины, а сами пошли обе­дать в ресторан. Когда они вернулись, машина оказалась от­крытой, а портфель и покупки исчезли. Стоявший поблизости гражданин сказал, что он видел, как трое парней открывали машину и, взяв из нее портфель и коробки с туфлями и конфе­тами, ушли в сторону проходного двора. Двое из них как будто были в синих или голубых рубашках, а третий в кра­сной.

Отец отнесся к пропаже философски – разве разыщешь жуликов в таком большом городе? Но сын пожалел только что купленные французские туфли и обратился к милиционеру, ко­торый, оказывается, видел подвыпивших парней.

Милиционер и потерпевшие побежали в проходной двор и настигли уже не трех, а четырех парней на соседней улице. Они стояли у бочки с квасом и доедали украденные из машины конфеты. Коробка с французскими туфлями, портфель и сверт­ки оказались при них. Милиционер потребовал документы. Тот, который держал портфель, растерялся, покопался в карманах и достал заводской пропуск. Милиционер раскрыл его, и в это время трое других бросились в разные стороны, пытаясь сме­шаться с толпой. Потерпевшие и прохожие задержали их и по телефону из ближнего магазина вызвали милицейскую машину. И воры и потерпевшие прибыли в милицию. Похищенные вещи опознали, и их возвратили владельцам.

Вот и все дело. Странным в нем оказалось одно: трое воров были родными братьями – Иваном, Евгением и Аркадием Хро­мовыми, а четвертый – Вадим Согбаев – свояком Евгения Хромова.

Что ж… Ивонин, как всегда, прав. Такой «семейной» шайки не попадалось давным-давно. «Принюхаться» к ней стоило.

После первого знакомства с делом Грошев стал заново пе­речитывать бесстрастные милицейские протоколы, стараясь найти в них не то что ответ – до ответа было далеко, а хотя бы намек, который помог бы ему понять причины преступле­ния. Николай свято верил, что люди по природе своей честны и добры. На преступления их толкают так или иначе склады­вающиеся обстоятельства. Причем чаще всего эти обстоятель­ства «складывает» сам человек. Полегоньку, помаленьку, иногда даже не замечая этого.

Найти истоки преступления – значило не только неотрази­мо обосновать обвинение, хотя, в конечном счете, в этом и за­ключалась видимая суть его деятельности: распутать преступ­ление, добиться наказания виновных. Но только ради этого он бы не выбрал такую беспокойную и небезопасную профес­сию. Главным для него было другое: помочь оступившемуся человеку выйти на верную тропку, а с нее – на большую жиз­ненную дорогу. Но для этого ему требовалось узнать человека как можно глубже. Узнать, чтобы понять, а поняв – помочь.

Естественно, милицейские протоколы этих знаний не дава­ли и дать не могли, но направление поиска указывали.

Старший – Иван Васильевич Хромов, тридцати лет, сле­сарь-лекальщик со средним заработком около двухсот рублей, ушел от жены и дочери к матери. Утверждает, что непосредст­венного участия в краже не принимал, хотя и знал о ней. Об­наруженный у него портфель ему передал Евгений Хромов.

Евгений Хромов наотрез отказался не только от участия в краже, но и от самой кражи. Последнее время он нигде не ра­ботал, жил случайными заработками и недавно тоже ушел от семьи к матери.

Самый младший Хромов, Аркадий, водитель троллейбуса, зарабатывал чуть меньше Ивана, холостяк, проживал у мате­ри. Факт кражи категорически отрицал. Утверждал, что обна­руженные у него французские туфли купил в Доме обуви и именно по этому поводу они и выпили: «обмыли» покупку.

Свояк Евгения, Вадим Согбаев, кражу признал, но свое участие в ней отрицал. Согбаев недавно вернулся из заключе­ния, отбыв наказание за хулиганство. Нигде не работал. Жил или у сестры или у знакомых.

Таким образом, признания Ивана Хромова и Вадима Согбаева, показания потерпевших и свидетелей надежно уличали жуликов, и дело, после соответствующего оформления, можно было передавать в суд.

Но Грошев не спешил. Его останавливали странные под­робности. Ни Ивану, ни Аркадию Хромовым такое мелкое, в сущности, воровство не требовалось: они отлично зарабатыва­ли. Впрочем, они могли пойти на преступление из пьяного ухар­ства, «за компанию». И такое бывает. А вот поведение Согбаева настораживало. Он должен прекрасно понимать, что по­падись он на краже – снисхождения ему не будет. Почему же он, зная, что Хромовы собираются обокрасть машину, не отго­ворил братьев, наконец, просто не ушел от них? Риск для него неоправданно велик.

Единственным, кому действительно могло потребоваться украденное, был Евгений. Но он, живя с братьями и матерью, всегда мог рассчитывать на родственную помощь.

Так кто же такие эти четверо? Шайка преступников или группа пьяненьких хулиганов, мелких и неумных?

Как всякий следователь, готовясь к встрече-схватке с пре­ступниками, Грошев продумал примерный план допроса, наме­тил вопросы, требующие выяснения. Но внутренне он определил и еще одно, чрезвычайно важное, по мнению Ивонина, обстоя­тельство: стиль допроса. В данном случае его следовало вести по возможности доброжелательно.

Жулики уже уличены, отвертеться не смогут, и теперь важ­но помочь им самим осознать и глубину их падения, и неиз­бежность наказания и по возможности подтолкнуть их на ту тропку, которая сможет вывести их в конце концов на верную жизненную дорогу.

Прежде всего необходимо было уточнить, случайное это преступление или заранее подготовленное, единственное оно или не раз повторяемое и потому привычное. От этого зависело многое, очень многое. В том числе и судьба жу­ликов.

Вот почему Николай первым вызвал на допрос Евгения Хромова. Он был единственным, у кого могла возникнуть необ­ходимость воровать.

Плотный, со светло-серыми глазами на округлом, несколько скуластом лице, он спокойно прошел к столу, уселся на табуретку и, не ожидая вопросов, известил:

– Ничего нового, кроме того, что уже записано в протоко­ле, я вам не скажу. Не крал и сам кражи не видел. Все.

– Ну, все так все, – миролюбиво согласился Грошев. – Так и запишем. А почему не работаете?

– Пью. А если пьянка мешает работе, то, как известно, нужно бросить работу.

– Оно-то так… Но ведь водочка теперь кусается…

– А мы и красненькое.

– Тоже не бесплатно.

– Халтурки, в конечном счете, дают не меньше, чем по­стоянная работа, зато работаю, когда хочу. А когда хочу – работаю здорово.

– Верю, – все так же миролюбиво согласился Грошев.

Хромов вызывал уважение своей собранностью, физической силой и еще чем-то скрытым, таким, что Николай спросил:

– Спортом занимались?

Что-то дрогнуло в лице Хромова, но ответил он твер­до:

– К делу не относится.

– Как угодно… А почему ушел от жены? – И, предупреж­дая резкий ответ «к делу не относится», уточнил: – Как с али­ментами?

– На дочь даю. Жена не обижается.

– Откуда у вашего брата Ивана взялся портфель?

– Лично я что-то не помню, чтобы у моего брата Ивана был портфель.

– А откуда появились туфли у Аркадия?

– Вероятно, он их купил. Он холостяк, любит прибарахлиться, – усмехнулся Хромов.

– Кто открывал машину?

– Ну, вот что. Я сказал ясно: кражи не видел, сам не крал. Все.

Да-а… Этот закаменел. Не сдвинешь.

«Ну что ж… Не будем нарушать стиль. Время терпит. По­беседуем с другими…» – решил Николай, дал Хромову подпи­сать коротенький протокол и вызвал конвоира.

Высокий, худощавый, с глубокими горькими морщинами на щеках и у голубоватых глаз, Иван Хромов растерянно и сму­щенно остановился на пороге комнаты.

– Здравствуйте, Иван Васильевич, – вздохнул Грошев. – Садитесь…

Хромов не ответил. Он кивнул, сделал два шага и длинной рукой со странно длинными, сильными пальцами потрогал табу­ретку и сел так, чтобы быть подальше от стола.

– Что вы так… осторожно?

Хромов деликатно прикрыл рот большой узкой ладонью, покашлял и виновато ответил:

– Боюсь, перегаром несет.

Они помолчали. Грошев рассматривал Хромова, а Иван Ва­сильевич точно прячась от следователя, изучал пол, ножки сто­ла, ветки за окном, голые стены следственной камеры. Напря­женное молчание стало угнетать, и Николай спросил:

– Расскажите, пожалуйста, как это получилось?

Хромов опять покашлял под ладонь, повертелся на табу­ретке и впервые взглянул в глаза следователю. Его взгляд по­казался Николаю страдальческим.

– Я по порядку. Можно? (Грошев кивнул.) У Аркадия был выходной, я работал во вторую смену. Утром пришел Вадим, принес бутылку, позавтракали. Взяли еще бутылку, вторую, по­том пошли искать пива. Вдоль тротуара стояло много машин. Женька вдруг спрашивает у Вадима: «Проверим?» Я сразу ска­зал, что в таких делах не участник, и ушел в проходной двор. Минут через пять – идут. Женька передал мне портфель и го­ворит: «Держи и ничего не знай». Ну, посмеялись – водка ж играет. Конфеты стали есть, а тут милиция… Вот и все.

Николай записал рассказанное в протокол и задумался. Что ж, вариант вполне возможный. Выпивка, глупость, маль­чишеская лихая бесшабашность: мы такие, нам все позволе­но. Но следствие есть следствие.

– Кто открывал машину?

– Не знаю… Я же сказал: я сразу ушел.

– А кто какие вещи брал?

– Опять не знаю… – Во взгляде Хромова мелькнула насто­роженность и твердость.

– Вы ведь все родственники, и вы наверняка знаете, у кого есть ключ или отмычка.

Впервые Хромов задумался. На его длинной, жилистой шее прокатился бугор кадыка.

– Не знаю… Не по мне все это… Не по мне.

Голос у него прерывался, на глазах заблестели слезы. Ни­колай молча налил воды и передал стакан Хромову. Он при­встал и длинной рукой взял стакан. Его сильные пальцы ле­кальщика дрожали.

Когда Иван Васильевич успокоился, Грошев задумчиво про­изнес:

– Все, что вы мне сказали, по-видимому, чистейшая правда…

– Мне врать незачем, – кивнул Хромов.

– И в то же время, как мне кажется, это не вся правда.

– Я… не понимаю, – подался вперед Хромов.

– Что-то вас гнетет, может быть, даже жизни не дает.

У Хромова опять навернулись слезы, но Грошев сделал вид, что не заметил их. Теперь он пристально смотрел на голубо­ватые, тронутые поволокой глаза и говорил задумчиво и дове­рительно:

– Простите меня, но я не могу поверить, что вы вот так, как мальчишки… вдруг решили залезть в чужую машину…

– Это не я…

– Что вам, мастеру, знающему, что через пару часов идти на смену, вдруг нестерпимо захотелось выпить; что вашему младшему брату вдруг потребовались краденые туфли, цена которых не превышает его трехдневный заработок; что вы все, и особенно Вадим Согбаев, вдруг рискнули на такое. В таком случае, опять-таки простите меня за откровенность, нужно либо вдруг стать идиотом, либо слишком долго катиться по наклон­ной плоскости… чтобы докатиться до тюрьмы.

Хромов молча сглатывал слезы, длинные его пальцы часто вздрагивали.

– Вы, конечно, понимаете, что суд состоится обязательно. Так ради чего вы запятнали себя? Я не понимаю этого, Иван Васильевич. Просто не понимаю, и, наверное, поэтому мне ка­жется, что вы говорите не всю правду. Впрочем, это ваше лич­ное дело – говорить правду или не говорить. Сугубо личное. Но вот это дело, – Грошев потряс папкой, – дает мне все осно­вания для передачи его в суд. Прочтите протокол, Иван Ва­сильевич, прочтите внимательно и подпишите.

Хромов не двинулся с места. Он уже овладел собой, но ды­шал еще тяжело, прерывисто. Потом провел рукой по лицу и глухо сказал:

– Ладно. Начну издалека. После войны матери трудно было поднимать нашу ораву. А я – средний. Старшие вечно заняты. Так и получилось, что если младшие набедокурят, я их и перед соседями и перед матерью покрываю. Они привыкли. После того как Женька женился и связался с Вадимом, он стал пить, а потом бросил работу. Куда он в трудную минуту пойдет? Ясно, ко мне. Я как раз, на свою беду, трехкомнатную квартиру получил, переехали ко мне теща с тестем, а у меня с ними отношения не сложились. Женька придет, выпьет, начнет права качать. Скандалы. Очень все нехорошо получалось… А Женька умный и сильный. Начнет зудить: «Все жены та­кие, лишь бы себе да родственничкам». Аркадий подключался. Потом Вадим появился… Родственнички на меня, мы их атаку отобьем – и в наступление. Опять выпьем… Я даже не знаю, как втянулся. Тут жена нехорошо поступила: начала из дому меня гнать. Ей бы разобраться, поддержать, а она… Ну ко­нечно, можно разойтись и квартиру разменять, но… дочку жа­лею. Да и надеялся, что все образуется.

Хромов зажмурился, откинул голову назад, встряхнулся и опять заговорил – горячо и доверительно:

– Ушел от греха подальше к матери. Братья одобряют: «Правильно! Разве в жене с дочкой счастье? Ты посмотри – кто теперь неразведенный? Жить нужно просто, пока живет­ся». Вот я и зажил. И знаете, когда квалификацию получал, квартиры добивался, собранным был, сильным, а тут сломался. И в самом деле, думаю, зачем мне все это? У «телека» поси­дим, «козла» забьем, выпьем, повторим. Просто все… легко… Бездумье полное. Конечно, о семье думал, но уже не как преж­де, а как бы даже со злобой: «Отказались от меня? Даже не интересуетесь, как я тут? Значит, и верно: вам бы только на моей шее кататься. Ну и шут с вами – без вас проживу!» Деньги отсылаю на дочку, но ведь когда выпивка – никаких денег не хватит. И мне уже и тех алиментов стало жалко. А надо сказать, Аркадий у нас прижимистый. Лишнюю ко­пейку не кинет, все на книжечку. Замечаю, что мои-то деньги пропивают и надо мной посмеиваются. Обидно стало, и я вроде отдалился. Но ведь в одной квартире живем. Да и на млад­ших я все еще как… на младших смотрел. Может, думаю, об­разумятся. Но когда узнал, что они взяли портфель и вещи из чужой машины, возмутился. А Женька говорит: «Ты поду­май как следует, откуда у людей машины? Ясно, приспособлен­цы, а может, и жулики. И если мы их пощекочем, убытка им большого не будет, а страху наберутся. И нам весело». Я даже растерялся. А Женька говорит: «Даже кино такое было, как честный человек, из принципа, угонял чужие машины. Так что ничего страшного не происходит». Вчера – второй раз… Но с ними я не пошел, да и они бы не взяли.

– Почему? – чувствуя, что Хромов высказал все, спросил Грошев.

– Вадим сказал: «В случае, если мы засыплемся, ты будь в стороне. Значит, если мы поплывем на отсидку, ты нам там поможешь».

Что ж… Как не противно, а все правильно. Преступление есть преступление. Ни чистых мыслей, ни чистых поступков оно породить не может. Даже среди родственников прежде всего – выгода. Личная выгода.

От этого стало тоскливо, и Николай довольно резко сменил тон. Теперь он спрашивал быстро и требовательно.

– Значит, вы утверждаете, что прямо или косвенно вы знали о двух кражах из машин?

Хромов поначалу не понял, почему в следователе про­изошла такая перемена, и отвечал все так же довери­тельно.

– Да, о двух…

– Вы сами сбывали похищенное?

– Нет. Брал Женька или Вадим.

– Кому сбывали? Или оставляли себе?

– Не знаю.

В последнем ответе прозвучали те же жесткие, властные нотки, что и у Евгения Хромова, и Грошев понял – Иван Ва­сильевич замкнулся.

Ну что ж… Бывает у человека та покаянная минута, когда нужно – не для других, для себя – выплеснуть из сердца все грязное, что в нем накопилось. Выплеснуть, чтобы заново разобраться в себе, в окружающих, в случив­шемся.

Сейчас Хромов разбирается, судит себя, братьев и сам вы­носит приговоры.

Чаще всего такие приговоры бывают даже суровей тех, что выносит суд. Но, готовясь снести законный приговор, человек, как сейчас, должно быть, Хромов, как бы зака­ляется в своей непримиримости и даже некоторой жалости к себе и к близким. Ведь нет на свете более жестокого суда, чем суд своей совести. Не нужно мешать Хромову. Пусть раз­бирается в собственной жизни, пусть отмучится, чтобы по­том найти в себе силы побороться за себя с самим собой.

Николай молча протянул протокол, Хромов бегло прочел его и подписал.

Допрос Аркадия Хромова ничего не дал: он, как и Евгений, все начисто отрицал, слово в слово повторяя то, что было уже записано в милицейских протоколах.

Рыжеватый, заискивающе-рассудительный и осторожный, Вадим Согбаев тоже не рассказал ничего нового. Часто по­правляя ворот розовой, а не красной, как утверждал свидетель, рубашки, отвечал быстро и обстоятельно: да, Хромовы, кажет­ся, крали, но он в краже не участвовал.

– А где вы были, когда они крали?

– Я вам в точности не могу сказать, крали они или не крали. Но когда Евгений вроде бы в шутку предложил, кивнув на машину: «Проверим», я сразу же отвернул на сто восемьде­сят и ушел в проходной двор.

– Допустим. Но когда там появились Хромовы и вы уви­дели у них портфель, свертки, коробку с туфлями…

– Этого я как-то не заметил, гражданин следователь, – перебил Согбаев. – Они меня догнали уже на улице. Женька предложил мне конфеты, я взял, мы еще посмеялись, как он их быстро купил, без очереди, а что было в руках у осталь­ных – я не видел. Мы ведь были поддатые, и мне очень хоте­лось пить. И я, как взял и откусил конфетку, сразу отошел к бочке с квасом. А тут милиционер. Так что я у них ничего не видел.

– А пили вы по какому поводу?

– Да так… собрались… А что, как говорится, делать ра­бочему человеку, когда делать нечего? Вот и выпили.

– Ну вы-то, впрочем, нигде не работаете. Откуда же бере­те деньги на выпивку?

– Ну, первое, я привез деньжат из заключения. Заработал. А второе, друзей у меня много, да и прирабатываю иногда с Женькой. Пока хватает. Я ж неженатый, семьи нет, а много ли одному нужно?

– Аркадий утверждал в милиции, что он купил в Доме обуви французские туфли и вы их «обмывали». А вы вот не помните, по какому поводу выпивали.

– Так и так может быть и этак, товарищ следователь, – потупился Вадим. – Может, и состоялся разговор насчет ту­фель, только туфель я тех не видел. А может, и разговора того не было.

Когда Согбаева увели, Николай долго сидел за столом и думал. Что-то слишком уж легко и просто ведут себя жулики. Трое – словно махнув рукой на свою судьбу, а четвертый чересчур уж расстроился. Даже слезу пустил. Конечно, можно ставить точку и передавать дело в суд. Но оставалось ощущение недоделок, неумения решить собой же поставленную зада­чу: заглянуть в души этим людям. Пожалуй, это удалось только с Иваном. Маловато, тем более что и его показания нужно еще проверить. И еще. Если Иван прав, то возникает дело уже не о мелкой краже, а о нескольких кражах. В этом случае жулики легко не отделаются.

Николай сложил документы и поехал к матери Хромовых.

Чистенькая, светлая квартирка на втором этаже нового до­ма, сияющая кухонька и чистенькая, грустная старушка. Она приняла Грошева гордо-печально, предложила чай. Нет, она не защищала сыновей. Она откровенно горевала, что так не­нужно и позорно зачеркиваются их добрые имена, так глупо корежатся хорошо начатые жизни. Она подтвердила все ска­занное Иваном и Вадимом и горестно добавила:

– Мне бы теперь жить да радоваться, внуков бы нян­чить. А Вадимка всех перебулгачил.

– Как это понять?

– Как Женька с ним подружился, а потом еще женился на его сестре, так у нас все и пошло наперекосяк. – Она по­молчала и опять вздохнула. – Я лично так понимаю: человек до той поры человек, пока работает, пока его дело зовет и ве­дет. А Вадим, сколько я его знаю, всегда не столько работал, сколько придуривался. И все над Женей смеялся: «Ты не спе­циальность ищи, ты деньги ищи. С деньгами все получишь: и специальность, и всякие радости». А Женя, правда, метался. Профессии менял – то слесарем был, то электриком, то вот к токарному делу пристрастился. И я его в этом понимаю. Он у меня самый способный. Музыку очень любил, хотел поступать учиться, а денег на… инструмент… на скрипку не было. Ваня уж работал тогда и отрезал: «Пусть сам зарабатывает. Не все мячики гонять». Тоже верно… Женя тогда в футбол играл, за ним, как за девочкой, ухаживали, в свои команды звали… И лю­били его товарищи. Он учился хорошо и всем помогал. И еще, он гордый. Когда Иван отказал в скрипке, он копейки у него больше не попросил. Учился. В вечерний институт поступил. Тут – ребенок. У Жени опять гордость: сам семью подниму, без чужих обойдемся. Работал, правда, здорово, но институт бросил. Вот. А уж когда Вадим после отсидки вернулся, у них какая-то особая дружба пошла. Пить-то они пьют, это верно. Но только чует мое сердце, здесь не только в выпивке дело. Женя – человек железный. Он на водку просто так не позарит­ся. Это вот Иван – этот да… Этот рос слабеньким, ему всегда доставалось. У него характер мягкий, его всякий в руки возьмет. А Женя, он кремень. Все, что решал, всего добивался, а если видит, что не выдюжит, – и не берется. Вот почему я и думаю: нет, тут не выпивка.

– А что же может быть еще? – осторожно осведомился Николай.

– Не знаю. Но только как-то ввечеру я у него спросила в хорошую минуту, скоро ли он за ум возьмется – ведь моло­дой еще. Он задумчиво погладил меня по плечу и сказал: «Ладно, мать, сыграю один раз – либо пан, либо пропал. Выйдет – все в порядке. Нет – опять в порядке. Поверну кру­то». А что за дело – не сказал. А если б он за ум взялся, на нем бы вся наша семья удержалась. Он сильный. Аркашка – тот еще шалопут, мальчишка. А Женя – мужчина.

Они разговаривали долго, и Николай многое узнал о брать­ях. На прощание он посоветовал:

– Сказали бы вы жене Ивана, чтобы она передачу со­брала и… письмо, что ли, потеплее написала.

– Я уж к ней на работу ездила. Убивается. Теперь, ко­нечно, тоже локти кусает – не уберегла мужика, все на своем гоноре ехала. Нет, правду я говорю, ругают мужиков-то, а ведь и наша сестра тоже виновата. Мы в ихнюю жизнь тоже мало заглядываем. Все больше ругаемся. Это уж я вот к старости по­няла. Все заняты, все дела да заботы, а вот друг дружке в душу заглянуть – некогда…

На улице его охватила тяжелая послеобеденная жара. Пы­лали стены домов, пылал тротуар, и даже, кажется, деревья и те отдавали сухим печным жаром.

Грошев зашел в кафе, заказал мороженое, газированную воду и… сухое красное вино. Посмеиваясь над собой, закра­сил воду и жадно выпил. Голова прояснилась.

«А что, рецепт, кажется, дельный». И потому, что «тропи­ческий» рецепт принадлежал Ивонину, он подумал о нем, а потом о деле.

За столиками сидели школьницы, студентки, какой-то па­рень в белой водолазке, пожилая женщина со скорбным лицом. Студентки о чем-то спорили, и одна из них слишком громко, убежденно сказала:

– Нет, кофточка у нее белая!

– Она домашней вязки, а значит, с желтизной, – возрази­ла другая.

И вдруг вспомнилось одно несоответствие в показаниях потерпевших. Отец утверждал, что они догнали жуликов у боч­ки с квасом, а сын написал, что милиционер подошел в тот момент, когда мужчина в красной рубашке заглядывал в стоя­щую у обочины белую «Волгу». Само по себе такое несоответ­ствие в показаниях не имело значения – вдоль тротуара всегда стояла вереница автомашин. Значит, можно было пить квас и одновременно заглядывать в белую машину. Но Николая на­сторожила мелочь, совпадение: у потерпевших машина была белая и Вадим заглядывал в белую «Волгу». Мелькнула еще смутная догадка, но Николай постарался отбросить ее: не ве­рилось, чтобы преступники, обворовав одну белую машину, сразу же пытались обворовать другую. Не такие уж они дура­ки. Ведь должно же быть у них чувство самосохранения.

Но с другой стороны, прихватив краденое, странные жулики даже не пытались уйти подальше, спрятать ворованное, сло­вом, обезопаситься.

Неужели это все-таки не столько кража, сколько пьяная полухулиганская выходка? Ведь все были на крепком взводе.

Николай быстро расплатился и побежал на работу. Кинув папку с документами на стол, он уселся за телефон и обзвонил все городские отделения милиции, задавая только один вопрос:

– Не было ли у вас случаев кражи из машин?

Ответы его озадачили. За последние месяцы было зарегист­рировано четыре кражи из машин. Все четыре машины оказа­лись белыми. Из трех взяли портфели.

Что в них было?

К счастью, в наши дни портфели используются чаще всего как авоськи – солидней. Поэтому ничего серьезного в них не оказалось – покупки, книги. В одной машине исчез порт­фель, но остались покупки.

Неожиданная, почти невероятная догадка подтвердилась слишком уж легко: оказывается, кто-то и в самом деле ворует портфели из белых «Волг». Но почему эту закономерность не заметили другие? Ведь это, в сущности, очень просто. И тут же ответил себе: кражи совершались в разное время, регистри­ровались разными отделениями милиции. Закономерность, рас­текаясь во времени и в пространстве, теряя очертания, станови­лась незаметной.

Правда, эту закономерность, хоть и с трудом, можно объ­яснить и капризом странных жуликов и тем, что машины цвета «белая ночь» очень распространены.

Но тут сразу обнаружилась промашка – Николай не уточ­нил номеров обворованных автомобилей. Он снова обзвонил отделения, записал адреса потерпевших и без труда установил новую закономерность: жулики обворовывали машины с одним и тем же буквенным индексом и только с номерами, начинаю­щимися на 25…

Грошев пошел к Ивонину.

Начальник выслушал Николая спокойно, но, оценив ситуа­цию, прошелся по кабинету, закурил и предложил закурить Грошеву.

– Ну, знаешь… Ожидать такого… Что думаешь предпри­нять?

– Прежде всего разыскать и допросить всех потерпев­ших. Возможно, что откроется еще какая-либо закономер­ность.

– Можно и так, – кивнул Ивонин. – Дальше.

– Мне начинает казаться, что отмычку или ключ жулики могли выкинуть в тот момент, когда они разбегались. Значит, нужно осмотреть и место преступления и то место, где их за­держали.

– Тоже правильно. Дальше?

– А дальше… Дальше покажет само дело.

– Та-ак. Ну-ка, давай порассуждаем. Садись, устраивайся.

Ивонин походил по комнате и тоже уселся за свой чистенький пустой стол.

– Преступники явно разыскивают нечто, что хранится в портфеле у владельца белой «Волги». Поскольку владельцы таких относительно дорогих машин люди безбедные, нужно ду­мать, что в неизвестном портфеле имеется не то, что можно носить в авоське. Может быть, документы или ценности. Это – первое. Второе. Преступники явно не знают ни имени, ни фа­милии, ни места работы и жительства владельца нужного им портфеля. Владелец этот для них загадка. Именно поэтому они так методично охотятся за белыми «Волгами». Им известно, по-видимому, совсем немногое: у одного из владельцев маши­ны, прописанной в нашей области, имеется нужный им порт­фель. Третье. Совершенно очевидно, что нужного им портфе­ля они до сих пор не обнаружили: с одним поймались, а сле­дующий не успели взять – это если верить показаниям сту­дента, будто Вадим заглядывал возле бочки с квасом еще в одну белую «Волгу». А раз так, то, мне думается, в данном случае следует начать поиск от обратного. Установить, кому принадлежат белые «Волги» нужных нам и жуликам номеров. Возможно, среди этих людей найдется как раз тот, кому есть смысл возить в своем портфеле нечто такое, что может интере­совать жуликов. Хотя, честно говоря, портфель с ценностями я бы в машине не оставлял. Даже запертой. Но… людские пути и интересы неисповедимы.

– Пожалуй, – кивнул рассеянно Грошев.

Он любил эти неторопливые рассуждения Ивонина. Мысли рождались ясные, четкие. Они то опровергали Ивонина, то подтверждали сказанное им, но всегда по-новому освещали дело и помогали двигать его вперед.

– Пожалуй, так я и сделаю – отыщу еще… необследован­ные машины, а уж потом… – Он задумался. – Но тут встает еще и такой вопрос. Если наша легенда верна, то ведь и тот, за портфелем которого охотятся, может оказаться отнюдь не безгрешным человеком.

– Вполне вероятно, – кивнул Ивонин и закурил. – Вот по­чему я и думаю, что нужно начать с тех, кого еще не прове­ряли жулики. Уже потерпевшие ясны, понятны и «поработать» на нашу легенду не смогут: народ, видимо, честный.

– И еще… Вам не кажется странным, что, проверяя маши­ну – будем считать, что машины именно проверяли, – жулики вламывались в нее втроем. С точки зрения обычной воровской логики они поступали нерасчетливо.

– Верно, – довольно улыбнулся Ивонин. – Хорошо дума­ешь. В самом деле, зачем рисковать втроем, если одному и про­ще и безопасней? Двое следят, один берет, передает и остается чистеньким. А они втроем. Это очень странно. Очень.

– Вообще все это дело от начала до… середины сплошная нелогичность.

– Нет, почему же… Логика просматривается. В том числе и в поведении жуликов. Заметь, трое, судя по протоколам, явно тянут на мелкую кражу, граничащую опять-таки с мелким хулиганством. Вполне вероятно, что у них имелся предвари­тельный сговор на случай провала. И это косвенно подтвержда­ет, что Иван Васильевич говорит правду: воровали они не один раз. И это же, опять-таки косвенно, подтверждает и мать: Евгений Хромов собирался одним ударом повернуть свою судь­бу. А вот почему они вламывались в машину втроем – непо­нятно.

– Они это делали, по-видимому, чтобы как можно быстрее обыскать машину. В одиночку это долго и хлопотно, да и мо­жет сразу вызвать подозрения. Втроем машину не обчищают – это ясно каждому. Но когда в машине или возле нее возятся трое, каждый подумает: ремонтируют свою.

– Ммм… Верно, пожалуй. Но что обыскивать? Машина, кажется, вся на виду, – с некоторым сомнением протянул Иво­нин.

– Да нет, – возразил Грошев, – машина – как дом. В ней десяток закоулков, которые и узнаешь-то не сразу.

– Возможно. В таком случае действия жуликов логичны. И им не хватало как раз четвертого, который стоял бы, как говорят, на стреме или, в крайнем случае, принимал краденое. И тут подворачивается Иван. Схема выстроена.

– Выстроена-то выстроена… Но вот беда: если они искали нечто ценное, важное, мне кажется, им не имело смысла раз­мениваться на мелочи, привлекать внимание к своим действи­ям. Осмотрели бы машину, портфель, ничего не нашли – и в сторону. Владельцы могли бы ничего не заметить, и все было бы в ажуре.

– Логично. Но там действовал Вадим. Он прекрасно по­нимал, что, поймайся они при осмотре машины, их действия будут квалифицированы как попытка угона. А это в данной ситуации карается строже, чем мелкая кража. Поэтому, унося краденое, они не слишком рисковали – все равно мелкая кра­жа. А им деньги на пропой. Да и, возможно, время их под­стегивало. Все осмотреть в машине было невозможно: сам говоришь – десятки закоулков. Вот они и осматривали за­коулки, а портфели и все, что прихватили, – вне машины. По­лучалось быстро.

– И так может быть… – согласился Грошев.

Они еще долго обсуждали все варианты поведения жуликов и в конце концов снова пришли к выводу, что начинать нужно именно с проверки владельцев белых «Волг», еще не подверг­шихся осмотру.

Утром в среду госавтоинспекция без труда предоставила Грошеву нужные сведения. Частных белых «Волг» оказалось не так уж много.

Первым в списке значился профессор одного из местных институтов. Грошев поехал к нему. Профессор – краснолицый, замкнутый, даже суровый человек лет пятидесяти – встретил Николая настороженно, на вопросы отвечал резко, исчерпы­вающе.

– Машину приобрел пять лет тому назад. Был случай, когда возле нее крутилось трое парней, но я наблюдал за ними из окна магазина. Я не стал ожидать развития событий, а по­дошел и спросил, что им угодно. Один из них, в розовой трико­тажной рубашке, глупо улыбнулся и спросил, не служил ли я в армии. Я ответил, что не служил, и они ушли.

– Вы смогли бы узнать и человека в розовой рубашке и двух других?

– Да.

– Вы ездите с портфелем?

– Нет.

– Но в тот день у вас в машине был портфель? Припо­мните. Это очень важно.

– Вероятно, был… Я ездил с сыном и его девушкой, а сын носит портфель.

– Скажите, а что вам сказал человек в розовой рубашке, когда вы ответили, что в армии вы не служили?

– Это тоже важно?

– Все в нашем деле важно…

– Сказал, что обознался – думал, что это машина его армейского командира, который недавно уволился из армии.

– А вы в самом деле не служили в армии?

– Служил.

– А почему же вы отказались от этого?

Профессор недоумевающе, сердито взглянул на Грошева, но лицо у него вдруг помолодело.

– Понимаете, я однажды, как говорят студенты, на этом поплавился.

– Не понимаю…

– Я действительно служил в армии, десантником. – Что-то неуловимо расправилось в лице профессора, и оно стало доб­рым и даже чуть озорным. – И до сих пор, знаете ли, питаю слабость к парашютистам. Студенты каким-то шестым чувст­вом учуяли эту мою слабость и стали являться на экзамены со значками парашютистов на груди. Так я выяснил, что на нашем факультете учится чуть не рота парашютистов, а рек­торат был приятно обрадован высокой успеваемостью. – Лицо профессора стало лукавым и грустным. – Но вскоре я выяснил, что значки они передают по эстафете. – Профессор прикрыл глаза и развел руками: – Естественно, я вспылил, но потом вспомнил, как сам пользовался слабостями преподавателей и… стал отсылать парашютистов к ассистентам: они дотошнее.

– Напрасно, – усмехнулся Грошев. – За что же так каз­нить находчивых ребят?

– Тоже грешили? – нарочито строго спросил профессор.

– А кто свят в таком деле?

Они посмеялись, вспомнили студенческие проделки и рас­стались. Профессор пообещал в случае нужды прийти на опо­знание жуликов.

Второй владелец белой «Волги», Иван Тимофеевич Камы­нин, сразу показался недобрым человеком.

Наверное, виной тому было его подворье – высокий, с ма­ленькими суровыми окнами дом из силикатного кирпича, при­земистый гараж, крепкий высокий забор с колючей проволо­кой поверху и большая, в несколько красок, вывеска на калит­ке: «Во дворе злая собака».

На стук к калитке вышел сам хозяин, внимательно проверил удостоверение, но в дом не пригласил. Грошеву пришлось на­помнить о гостеприимстве. Хозяин загнал большую молчаливую собаку в конуру, закрыл ее дверцей и провел Грошева по вы­метенной мощеной тропке между пышными гладиолусами на веранду.

– Присаживайтесь. – Камынин выдвинул стул из-за стола.

«Не хочет пускать в дом, – отметил Николай. – Ну ладно. Пока можно и так».

На все вопросы Камынин отвечал медленно, напряженно думая, постукивая сильными толстыми пальцами по клеенке, и Николай отметил, что под ногтями у Камынина прочно засела черная садовая земля.

– Машину я не покупал, а выиграл по денежно-вещевой лотерее.

– Ездите много?

– Нет… Можно сказать, редко. Во всяком случае, не каж­дый день.

– Бережете?

– А что ж гонять зря…

– Кем работаете?

– В настоящее время?

– Разумеется…

– В настоящее время сторожем на галантерейной базе.

– На жизнь хватает?

– Жена работает. Сад опять же…

– А раньше кем работали?

– Ну, то быльем поросло…

– А все-таки?

– Н-ну… кладовщиком работал. На молочном заводе.

Сразу вспомнилось полузабытое громкое дело жуликов, обкрадывавших местный молокозавод.

– Вас оправдали?

– Разумеется.

Ну что ж… Нежелание возвращаться к неприятному про­шлому понятно. И все-таки какая-то очень личная непри­язнь к Камынину не исчезла. Поскольку она была именно лич­ная, Грошев постарался отодвинуть ее в сторону и заглу­шить – следователю она только мешает.

– Разрешите посмотреть машину?

Хозяин молча повел его к гаражу. Блеснули отполиро­ванные лак и никель.

– Сколько наездили? – спросил Грошев, медленно обходя машину.

– Семнадцать тысяч, – вздохнул хозяин и сообщил: – На­верное, продавать придется…

И это естественно – сторожем много не заработаешь…

Николай осмотрелся. В углу, под брезентом, горбились авто­мобильные покрышки, на стене висел съемный багажник, который при необходимости крепится на крыше машины, а под ним стояли канистры. Запасливый…

Нет, такой не продаст машину. И эта хозяйская ложь, рас­считанная на простачка, бьющая на жалость, вдруг перемеша­лась с подавленной, но не ушедшей неприязнью и обозлила Николая. Он подошел к Камынину вплотную и, заглядывая ему в глаза, спросил:

– Почему вы не сообщили в милицию о краже портфеля из вашей машины?

Кажется, первый раз Николай увидел, как сразу, до мерт­венной желтизны, бледнеют лица. Камынин облизал губы, но ответил твердо, даже как будто с улыбкой:

– Нет, что вы… Не было этого.

Николай почувствовал: было. Крали у него портфель! Кра­ли. Но почему-то ему невыгодно в этом сознаваться. Ведь бы­вает такое, что вор у вора дубинку крадет и оба молчат.

– Я ведь и портфеля никогда не имел, – добавил Иван Тимофеевич и, не выдержав взгляда, отвел глаза. – Что вы…

– Ну ладно… Не у вас, значит… Да вы не нервничайте. У нас, понимаете, два происшествия. Задержали жулика, укравшего портфель из белой «Волги», а владельца никак не найдем. И второе: какая-то белая «Волга» сбила на Москов­ском шоссе человека и скрылась. Вот и ищем. А у вас машина как новенькая. Значит, не сбивали… Давно покупали?

– Я ее не покупал, – переводя дыхание, ответил Камы­нин. – Я ее выиграл по лотерее.

– Да нас это не волнует… Этим мы не занимаемся. Ну, до свидания.

Грошев вышел на улицу и про себя решил: этот может за­интересовать жуликов. Может! Вот даже версия образовывает­ся: Вадим вернулся из колонии, в которой, вполне вероятно, отбывали срок и бывшие сообщники неуловимого кладовщика. В свое время он накрал, спрятал, а они помогали ему на след­ствии и на суде выйти сухим из воды, чтобы он помогал им в заключении. А он, жадный, не сделал этого, и они «продали» его Согбаеву… Да и новая его работа на базе галантерейных товаров тоже может повернуться по-всякому и, при определен­ных условиях, вызвать интерес у жуликов.

И Грошев взял Ивана Тимофеевича Камынина как бы под свой личный внутренний контроль.

Третий владелец белой машины – журналист. Веселый, бы­стрый в движениях, со светлыми колючими глазками. Он быстро и точно ответил на все вопросы Николая и сразу стал жаловаться: гоняет он на своей машине по всем редакционным заданиям, бьет ее нещадно, а ремонтировать трудно. Но вот скоро выйдет его книга, и он уже и жене сказал: «Гонорар полу­чишь только тот, который останется от ремонта».

– Сменю мотор, крылья… Покрашу, – размечтался он.

– Но если трудно ремонтировать, то красить еще труд­ней, – сказал Николай, для порядка осматривая действительно побитую и поцарапанную машину. Судя по спидометру, журна­лист наездил на ней уже около ста тысяч километров, а появи­лась она у него в то же время, что и у Камынина.

– А вот это как раз ерунда! – похвалился журналист. – У меня столько знакомых мастеров: день – и машина в любом цвете.

Вот о таком варианте Николай не подумал, как, возможно, не думали о нем и жулики. Вполне вероятно, что тот, кого они ищут, перекрасил машину и не знает, что над ним нависла угроза. Или наоборот, продолжает творить темные дела, о ко­торых известно жуликам, но не известно милиции. И в том и в другом случае этот вариант нужно проверить.

– Кстати, о таких мастерах. Мой сослуживец ищет спе­циалиста, который смог бы по-настоящему покрасить ему машину.

– Пожалуйста! Вот вам мой приятель, Иван Грачев. Ска­жите, что от меня, и он сделает все по первому классу. Его адрес: Завокзальная, 25.

Прощаясь, Николай подумал, что, в сущности, работа жур­налиста в чем-то сродни следственной работе. Те же вечные волнения, расследования, разъезды.

– Вам, журналистам, пожалуй, следует выдавать казен­ные машины.

– Впрочем, как и вам. Но когда это будет… – махнул ру­кой журналист.

Из своего кабинета Грошев прежде всего позвонил в авто­инспекцию.

– Скажите, а смена окраски машины у вас учитывается?

– Вообще-то должна учитываться… Но ведь столько ма­шин развелось…

– Последнее время кто-нибудь сообщал о перекраске ма­шины?

– Кажется, один или два владельца.

– Пожалуйста, уточните. Это очень важно.

Пока ГАИ уточняла, Николай написал запрос в исправи­тельно-трудовую колонию, где отбывал срок Вадим Согбаев. Он интересовался, не отбывали ли там же срок и жулики с молокозавода: раз версия возникла, ее нужно либо разрабо­тать, либо отбросить, исключить. Когда он пришел к Ивонину, чтобы подписать запрос, начальник следственного отдела вы­слушал его доклад и сообщил:

– Я тут кое в чем решил помочь тебе, но, понимаешь, дело несколько усложняется. Поэтому запрос, кажется, очень свое­временен. Дело в том, что у профессора есть сын…

– …который любит солидные портфели.

– Вот именно. А у сына есть… ну, скажем, добрая под­руга. Она работает продавщицей ювелирного магазина.

– А в ювелирном что-нибудь неладно?

– Пока все в порядке. Но девушка когда-то работала продавщицей в молочном магазине, который был связан с шай­кой с молокозавода. Больше того – она племянница жены Камынина и некоторое время жила у них.

Ивонин долил красного вина в воду и, не особенно наде­ясь на совпадение вкусов, из вежливости предложил:

– Хочешь?

– С удовольствием!

– Что? – несколько растерялся Ивонин. – Пробовал?

– Действовал по принципу: если нравится другим, то по­чему это должно быть плохо? Оказалось, хорошо. Особенно в такую жару.

Оба посмаковали терпкую, рубиновую на свет воду, и Иво­нин поморщился.

– Но понимаешь, не нравится мне эта явная цепочка – бе­лая «Волга» Камынина… Кстати, он мог ее не выигрывать, а ку­пить выигравший билет и таким образом удачно и безопасно поместить некогда наворованные деньги. Поди к нему приде­рись: выиграл! Следующее звено – попытка заглянуть в ма­шину профессора, у сына которого подруга из ювелирного ма­газина, да еще и родственница Камынина. И наконец, твое убеждение, что портфель у Ивана Тимофеевича все-таки кра­ли. Как-то уж слишком все точно совпадает, прямо как по пи­саному. Тебе это не кажется?

– А зачем обязательно усложнять дело? – прихлебывая кисленькую водичку, с легкой обидой протянул Николай. – Ведь это сейчас все просто, когда проведена работа, когда кое-что прояснилось. А ведь то, что известно теперь нам, никому не известно и потому было совсем не простым, а очень сложным.

– Ну-ну, – насторожился Ивонин. – Дальше, дальше.

– Версия, в общем-то, и не простая и не очень сложная, но довольно вероятная. Жулики нащупали некогда разгромлен­ную банду, у которой остались солидные накопления. В оборот они не пущены и где-то сберегаются. Почему же их не изъять? Ведь недаром же мать Хромовых говорила, что Евгений соби­рался одним ударом повернуть свою не слишком удачную судьбу.

– Это все так, – поморщился Ивонин, словно вода оказа­лась слишком уж кислой. – В данном случае твои рассужде­ния правильны. И я вовсе не хочу толкать тебя на усложнен­ный путь. Обычно преступления не так уж и запутанны, а пре­ступники чаще всего не слишком умные люди. И если они и добиваются успеха, так только потому, что люди отвыкли от откровенных подлостей и даже как-то теряются перед ними. Поэтому каждый не то что умный, а просто средний человек всегда обхитрит и поймает жулика, если только поймет, что перед ним жулик. Все это так. И в то же время… И в то же время мне в этой цепочке что-то не нравится. Какие-то… – Ивонин неопределенно пошевелил пальцами и причмокнул, – нюансы, что ли. Оттенки. И чтобы не заражать тебя сомнениями, версию Камынина я проверю сам. Дел у меня не так уж много, а выход на ювелирный магазин очень опасен.

– Смотрите сами, но мне это не кажется опасным.

– Почему?

– Воры ведь уже проверили профессорскую машину.

– Э-э, нет. Как раз наоборот – им это не удалось. А по­вторить попытку они не могли, потому что профессор ездил на машине отдыхать. А сейчас на ней чаще всего ездит сын. Так что проверка не исключена. Словом, Камынина разрабо­таю я. – Ивонин отставил стакан, задумался. – Да, вот еще. Один из Хромовых, – Ивонин заглянул в свои записи, – Арка­дий, просит встречи со следователем.

– Посидел в камере и понял, что положение серьезное. Версия о мелкой краже не проходит.

– Естественно…

– Хорошо. Пока оформляются документы для посещения тюрьмы, я съезжу на место задержания. Очень смущает, что у жуликов не нашлось ни ключа, ни отмычки.

Продавщица кваса – толстая, сердитая тетка, наливая кружки и бидоны, искоса поглядывала на молодого человека, который нетерпеливо ходил по газону, обследовал решетки возле молоденьких лип, заглядывал под машины, стоящие вдоль тротуара, в подъезды дома и даже в ливнестоки. Жара не спадала, и поэтому очередь у бочки с квасом не уменьша­лась. Продавщица вытерла пот и буркнула:

– Все равно придет…

И, не выдержав солнцепека, Грошев подошел к бочке с ква­сом. Он встал в очередь, посматривая в ту сторону, куда не­сколько дней назад бежали воры. Продавщица проследила его взгляд, поджала губы и, когда подошла очередь Николая, буркнула:

– Инструмент свой ищете?

На секунду они встретились взглядами. Продавщица смот­рела зло и презрительно. Очень захотелось улыбнуться, но Ни­колай ответил строго. Профессионально строго:

– Не свой, а тех, кого задержали.

Он медленно пил холодный квас – бочку, видимо, только что привезли.

Продавщица привычно хмурилась, потом опять буркнула:

– Мальчишки нашли тут отвертку. С пятого подъезда мальчишки.

– Спасибо, – ставя кружку, сказал Николай. – Пойду в пятый.

Ему повезло в первой же квартире. Дверь открыл мальчик лет двенадцати, и, когда Грошев спросил его, не находили ли они отвертки, он сразу ответил:

– Так она у Славика!

Он бросился вверх по лестнице, а Николай остался сторо­жить открытую дверь. Через минуту появился и Славик с фигурной отверткой в руках.

– Что это вы бдительность теряете? А вдруг я бы зашел в квартиру?

– Ну и что? – передернул плечами юный хозяин квартиры. – Разве теперь есть жулики по квартирам?

Грошев улыбнулся. Квартирных краж стало гораздо мень­ше. Мальчишкам понравилась грошевская улыбка, и они, чуть тревожно и заискивающе заглядывая снизу в его лицо, затара­торили:

– Мы видели, как их ловили.

– А что им теперь будет?

– Подожди, Славка… Мы хотели отнести вам отвертку, но вот всё дела.

– Это теперь вещественное доказательство?

– Погоди, Славка… А они ничего больше не бросили? Мо­жет, мы поищем?

– Вероятно, бросили, – серьезно ответил Грошев. – Тот са­мый ключ или отмычку, которой открывали дверцы машин. А будет им то самое, что определит суд. И очень жаль, что вы не принесли нам отвертку сразу же: она могла бы нам очень и очень помочь. И главное, сберечь время.

– Понятно. Ну хорошо, мы со Славкой и еще ребята по­ищем. Может, и ключ найдем. А какой он?

– Не знаю, – все так же серьезно ответил Грошев. – Веро­ятно… Впрочем, зачем гадать – не знаем. Мало ли что могут придумать преступники?

– Это верно, – тоже серьезно подтвердил Славка. – Мы поищем.

Рассматривая фигурную, с крестиком-нарезкой на конце, заостренную отвертку, Николай гадал, что можно отвинчивать с ее помощью.

Шурупами с крестообразной насечкой на головках крепятся облицовка ветрового стекла (это, пожалуй, исключается), об­лицовка дверей (а вот это возможно, двери – полые, в них можно кое-что запрятать, только мягкое, чтобы не гремело). Есть шурупы и на сиденьях – но в сиденья тоже многое не запрячешь. Затем ручки, боковинки… Боковинки из прессован­ного картона. Они прикрывают проемы в кузове под приборной доской, сразу же за передними дверцами. Там, за боковинами, можно спрятать многое. Но боковинок две, а отвертка одна.

– Послушайте, ребята, а второй такой отвертки вы не на­ходили?

– Нет. А их было две?

– Да, мне кажется, что их было две. Поищите заодно и еще одну отвертку.

– Ладно. Будем искать и отвертку.

Они распрощались дружески.

Хорошо, когда попадаются смышленые ребята и когда взрослые не задаются.

Только во второй половине дня Грошев приехал в тюрьму. Аркадий Хромов вошел в следственную камеру бочком, робко. Тусклый свет из зарешеченного окна высветил рыжую щетину на разом ввалившихся щеках. Глаза смотрели пристально, настороженно, но уже просяще.

Обычно самые нахальные преступники хорохорятся только в милиции. Там они кажутся самим себе и своим сообщникам необыкновенно смелыми, решительными и находчивыми ребя­тами-кремнями: все отрицают, отказываются отвечать на вопросы, пытаются подловить и даже разыграть допрашиваю­щего. Они твердо убеждены в своей необыкновенности и в тупо­сти работников милиции или прокуратуры. Они еще считают, что запросто проведут любого и всякого так же, как, совершая преступление, проводили доверчивых, ничего не подозреваю­щих и верящих им людей.

Но стоит преступникам хлебнуть камерного воздуха, пожить рядом с теми, кто уже понял, что такое тюрьма или колония, повстречаться с бескомпромиссной, кажется, даже бесчувствен­ной тюремной охраной, для которой они – такие смелые и от­чаянные несколько часов тому назад – всего лишь глупые и неумелые арестанты, заключенные, как приходит другая край­ность: они испытывают ужас. Тогда они начинают жалеть себя, возмущаться порядками и законами, судом, который «за такой пустяк дает такой срок». Кто-то ожесточается, бездумно усу­губляя свою вину, кто-то сламывается, но большинство все-та­ки пытается трезво оценить свое положение – этому всегда помогают обитатели камеры. Они, как опытные юристы, разбе­рутся в деле новичка и точно определят и его будущую судьбу, и линию его поведения на все случаи жизни.

Аркадий Хромов тоже пришел к следователю в состоянии жалости к самому себе, ужаса перед неминуемым наказанием и в то же время со все еще не оставленной надеждой, что молодой следователь – «тупак» и поэтому, может быть, еще и удастся провести, обмануть его и тем облегчить свое поло­жение.

– Садитесь, – устало предложил Грошев.

Когда Хромов бочком присел на табуретку, Николай вынул из кармана отвертку и положил ее на стол. Аркадий посмотрел на нее и поежился.

– Что у вас? – спросил Николай.

– Я хотел сказать вам, что в милиции и при первом допро­се я погорячился… вначале. Кража действительно была…

– Одна? – перебил его Грошев.

– Да, но ведь мы привлекаемся только по одному эпизо­ду, – робко произнес Аркадий.

Николай внутренне усмехнулся: камерные юристы порабо­тали на славу. Хромов уже знает такие специальные словечки, как «эпизод». Но ответил он жестко:

– Нет. По нескольким эпизодам. По одному вы пойманы с поличным, по остальным ведется следствие. – И он перечис­лил номера проверенных машин и даты этой проверки. – Вы в них участвовали?

Кадык на шее Аркадия заходил так же стремительно, как в свое время у его старшего брата.

– Да. Участвовал. Кроме одной, первой. Я тогда…

– Сейчас меня интересует не это. Сейчас я хочу знать только одно: кто брал портфели, а кто отворачивал никелиро­ванные шурупы с фигурной нарезкой на головке?

Хромов смотрел то на отвертку, то на Грошева, и выражение его глаз часто менялось. В них метался и страх, и недоверие, отчаянная решимость. Хромов решал: сказать правду или не сказать? Сдаться окончательно или еще держаться хотя бы в этом? Грошев всматривался в его осунувшееся лицо.

– Как вы понимаете, Аркадий Васильевич, втроем один портфель из машины не выносят: неудобно.

Очевидность и простота этого довода неожиданно и сразу сломили Хромова. Он глухо ответил:

– Портфель брал не я. Я багажник осматривал.

– А зачем вы осматривали багажник?

– Вадим сказал, что там может оказаться еще один порт­фель и вообще может быть что-нибудь интересное.

– Находили?

– Нет…

– Значит, технику вы отработали точно. Евгений открывал дверцу водителя. Так?

– Так, – облизал губы Аркадий.

– Затем он передавал ключ вам, чтобы вы открыли багаж­ник. Кстати, кто сделал этот ключ-отмычку?

– Женька.

– Ну вот. Вы шли открывать багажник, Евгений открывал вторую дверь, и они вместе с Вадимом отвертывали шурупчики. Что они делали потом?

– Они… Они, это самое… заглядывали за боковинки.

– Зачем?

– Точно не знаю. Тоже что-то искали, но что – не гово­рили.

– Но вам, наверное, было интересно, что они ищут?

– Я спрашивал, но Женька сказал: «Не вмешивайся. Бери свое барахло и не мешайся».

– И вы брали «свое барахло», то есть покупки владель­цев, и не вмешивались?

Аркадий потупился:

– Дурак был… И потом интересно даже – воруем нахаль­но, на глазах у прохожих, и никто ничего. Даже смешно. От этого совсем… обнаглели.

Грошев промолчал. Он знал, что теперь Аркадий говорит правду. Преступники именно обнаглели. Безнаказанность всег­да приводит к наглости, которая чаще всего кончается прова­лом. И когда они попадаются, то довольно быстро понимают причины провала и теряются. Так растерялся и Аркадий Хро­мов. Он подписал протокол допроса, и Грошев мог бы вздох­нуть спокойно.

Но Грошев прекрасно понимал, что дело только начинается, и потому вздохнул тяжело и доверительно сообщил:

– Вот так-то, Аркадий Васильевич. За копейки идете в тюрьму и портите себе жизнь.

– Это уж точно… А сколько… дадут?

Несколько секунд Грошев колебался, сказать или не ска­зать, но потом решил не отступать от своего принципа – не кривить душой, не пугать и не задабривать посулами. Гово­рить правду. И он сказал правду.

– По-моему, дадут два, а может быть, и три года. Учтут молодость, первую судимость… Но только в том случае, если будет доказано, что вы не причастны к другому, связанному с этим, делу. Понимаете?

Хромов кивнул и долго рассматривал сцепленные пальцы. Потом сказал:

– Я догадывался, но точно ничего не знал.

– А что знаете неточно?

– Неточно? Вадим с Женькой ищут какие-то бумаги. Ка­кие – не знаю. Зачем – тоже. И еще… Да нет, это могло по­казаться.

– Нам пригодится и то, что показалось.

– И еще они ищут ветку сирени.

– Чего-чего? – невольно вырвалось у Николая.

– Понимаете, как-то после выпивки Вадим сказал Жень­ке, что вся эта их затея – ерунда, легенда, трепотня и с ма­шинами у них ничего не выйдет. Только даром теряют время и рискуют. Но Женька уперся. «Я, говорит, верю, а ты можешь отлипнуть. Но ветку сирени я все равно найду. Никуда она не денется».

Отпустив Хромова, Николай Грошев еще долго сидел в следственной камере и думал. Временами ему очень хотелось немедленно вызвать Вадима Согбаева и сразу фактами припе­реть его к стенке, чтобы выяснить, что же он искал в белых «Волгах». Но Николай понимал – Вадима не сломят первые дни тюрьмы. Он бывал в ней не раз. Он будет выкручиваться и молчать. Вряд ли выйдет из своей «закаменелости» и Ев­гений.

– Ну что ж… Придется подождать.

Он собрал протоколы, положил в папку отвертку и через проходные вахты вышел на улицу.

Утром в четверг по дороге на работу Грошев заехал к Ивану Грачеву. Мастер оказался розовощеким, кругленьким человеком лет сорока с лишним. От него крепко попахива­ло водкой. Толстяк возился во дворе собственного бревенча­того дома и лениво отругивался от наседающей на него старухи.

– Хватит, мама, не маленький.

– Вот то и беда, что не маленький, а старенький. Хоть бы женился, дурощлеп. А то, что ни заработает, все на водку вы­кинет.

– На свои пью! Хватит! Чужих не прихватываю. – Тут он заметил Грошева и прикрикнул на мать: – Хватит, говорю!

Николай поздоровался и несмело спросил, не сможет ли Иван Григорьевич Грачев покрасить ему машину, – говорят, что в этом деле он большой специалист.

– Битая? – деловито осведомился Грачев.

– Да нет… Бог, как говорят, миловал. Просто цвет не нравится: «белая ночь».

Грачев уже не подозрительно, а почти презрительно по­смотрел на Николая.

– А вам известно, что ежели по заводской синтетике про­красить обыкновенной нитроэмалью, так она и слезть может и блеска такого все равно не будет?

Нет, этого Грошев не знал. Начинались тонкости, извест­ные только мастерам. Даже ради их познания и то стоило зайти к Грачеву: все, что касалось машин, Николая интересо­вало всегда.

– Жаль… А как же другие красят?

– Ха! Красят… Халтурщики вам все покрасят. А через месяц облезет. Сушить надо уметь. Тут вот один отставник тоже решил: «А чего тут сложного – по белой цветной кра­сить?» Покрасил. И что? Полезла! Ко мне примчался. Приш­лось смывать и все перекрашивать. А потом еще и полировать.

«Это что еще за фигура появилась?» – подумал Николай, но сказал с нотками уважения:

– Но ведь вот у вас же получилось.

– Ха! У меня! Я себе аппаратуру сделал. Вот, сами по­смотрите.

Грачев повел следователя к сараю. Наверное, в нем когда-то была летняя кухня, а может быть и амбар. Крепкие бре­венчатые стены, хорошо пригнанная, во всю ширину торца, добротная дверь. Грачев включил свет.

Потолок и стены были обшиты блестящей жестью из рас­правленных бидонов. Вверху и по бокам висели мощные элект­рические лампы с рефлекторами. Батареи таких же, как в фо­тографиях, ламп стояли вдоль стен.

– Вот, – с гордостью сказал Грачев и скрестил руки на груди. – Здесь я вам любую синтетику сделаю, не хуже завод­ской будет.

Все это вызывало уважение. Мастер понял состояние Гро­шева и, чтобы окончательно добить его и утвердить свое пре­восходство, предложил небрежно:

– Вы прежде чем решить, красить или не красить, сходите к тому отставнику, посмотрите мою работу, а уж потом будем до­говариваться. – Он назвал адрес отставника и назидательно про­изнес: – Но не советую красить: «белая ночь» – отличный цвет.

Роль автолюбителя явно удалась. Николаю даже не при­шлось узнавать адрес отставника, и он небрежно спросил:

– А почему же тот отставник покрасил? – Правила игры требовали хоть в чем-то сомневаться, чтобы потом, сторговы­ваясь, можно было сбить цену.

– Так он и зимой ездит – гараж у него теплый. Говорит, научно установлено, что зимой белые машины терпят больше аварий. Их не замечают встречные. Вот он и покрасил в цвет морской волны. Но лично мне больше нравится «белая ночь». На ней и пыль не так заметна и грязь. Так что не спешите…

Нет, Грачев не халтурщик. Он мастер своего дела и гор­дится этим. «Придет свой срок, – подумал Николай, – и я воспользуюсь его советами».

На работе его ждали владельцы проверенных машин. Бе­седы с ними ничего нового не дали. В пропавших портфелях не было ничего серьезного или ценного, изменений, следов пре­ступников в своих машинах они не замечали. И когда Грошев напомнил о боковинках, двое вспомнили, что им приходилось пользоваться фигурной отверткой. Но подобное бывало и рань­ше – завод не продумал надежного крепления, и никелирован­ные шурупчики выпадали сами по себе. Остальные не заме­тили даже этого.

Когда инженер-подполковник в отставке Александр Ива­нович Тихомиров узнал, что Грошева прислал Грачев, он улыбнулся и, извиняясь за беспорядок, пригласил следователя в квартиру.

Стандартная однокомнатная квартира была завалена стружками. Пахло политурой и лаком. Николай огляделся и приятно удивился: такой обстановки он не видел нигде.

Слева, вдоль стены, стояли два шкафа, соединенные пол­ками – стеллажами для книг. Под ними, от шкафа к шкафу, широкая лавка с резной настенной панелью. Перед ней – грубый, на толстых ножках, некрашеный стол, а вокруг него – такие же грубые, тяжелые табуретки с прорезями посредине. В правом углу не то кровать, не то тахта – широкая, низ­кая, почти квадратная. На ее спинке и боковинке – резьба: кони, львы, цветы и завитушки. И все изукрашено теми не­правдоподобно яркими красками, которыми славится Палех.

Теплая фактура дерева, грубоватая простота в соединении с яркими «переплетениями красок, корешками книг, керамикой создавали удивительное настроение радости встречи с чем-то утраченным, со странно знакомым, словно полузабытым, тяже­ловато-изящным, веселым, надежным и прочным уютом.

Даже гравюра Спаса Нерукотворного в простенькой дере­вянной рамке, даже обыкновенная пунцовая герань и фиалки на окнах – и те сливались с окружающим, образуя тонкую, сложную и необыкновенно приятную для глаза цветную вязь.

Только через несколько минут Николай понял, что дерево поделок хоть и не крашено, но тщательно оглажено бесцвет­ным лаком, и потому каждая дверца-боковинка шкафов, а так­же лавки, спинки – все несет еще и неповторимый рисунок дерева. Наверное, потому, что Грошев молчал, Тихомиров с теми же нотками в голосе, что слышались у Грачева, когда он показывал свою сушильную камеру, спросил:

– Нравится?

– Очень! – И, начиная кое-что понимать, с доброй за­вистью и удивлением осведомился: – Неужели все сами?

– Сам… Готовлюсь к отпуску и доделываю пристенную лавку. Вместо дивана.

– Послушайте, но рисунки, конструкции…

– При желании – ничего сложного. Только удовольствие. А мне надоела современная мебель – слишком уж инфантиль­ная, слабенькая. Ни до чего-то не дотронься, не передвинь… Либо пятно, либо поломка. Сам не поймешь, мебель для тебя или ты при мебели, для ее обслуживания. – Он вдруг светло улыбнулся. – А так мне и Собакевичу очень нравится.

Грошев расхохотался.

– Ну не такие уж у вас… медведеподобные поделки. В них настоящее надежное изящество.

– Правда? Вы нашли точные слова. Именно этого мне и хотелось. А теперь я соединяю достижения современной тех­ники с полезными пережитками прошлого. Мне надоели диваны с их скрипом пружин или шорохом поролона, их сальный уют. На моей лавке в обычное время ляжет ковер, но когда потре­буется, выдвижная доска удвоит ее ширину, а сверху можно будет положить еще и надувной матрас.

С ним было легко и просто. Сухощавый, мускулистый, с добрым прищуром острых карих глаз, он понравился Николаю.

– Ну-с, как я понимаю, Грачев прислал вас, как истый художник к коллекционеру, у которого хранится его картина. Вы тоже решили перекрасить белую машину?..

– Была такая идея, – потупился Николай: ему стало не по себе от того, что скрывается от понравившегося ему чело­века. – Грачев сказал, что вы покрасили свою машину потому, что ездите зимой.

– Это только одна сторона дела, причем не самая глав­ная. Есть и еще несколько… – Тихомиров на мгновение заду­мался, потом овладел собой. – Поскольку вы человек чувствую­щий красоту, я вам признаюсь… На светлой машине не смотрится никель. Она кажется… безликой. Для такси, служебной машины это, вероятно, идеальный цвет. Но ведь у владельца машина как бы член семьи. Поэтому хочется, чтобы она была как можно красивей. На зеленоватом фоне цвета морской вол­ны никель смотрится ярко, светло. Он как бы подчеркивает линии машины, я бы сказал, ее пружинистость.

– Н-ну… я не смотрел так далеко. Просто что-то не нра­вилось.

Ответ, по-видимому, разочаровал Тихомирова, и Грошев это почувствовал. Чтобы скрыть смущение, он отошел к стеллажам с книгами. Едва ли не треть из них занимали военные мемуары.

– Хорошо вы подобрали. Такого собрания я, кажется, нигде не видел.

– Дело к старости, иной раз хочется вспомнить все, что пережили. Посмотреть на прошлое новым взглядом.

– Да, вы ведь, конечно, воевали…

– Все, что касается нашего фронта, у меня есть. И За­падного и 3-го Белорусского. Потом – на Востоке…

– Я тоже служил на Востоке, – почему-то вздохнул Ни­колай.

– Ах, вот как!.. Почти земляки… Фронтовикам дорого даже простое упоминание о местах, где, как говорят иные, нас убивали. Наткнешься на знакомое название, дату, фами­лию – и вдруг сразу встает совсем, кажется, забытое. – Тихо­миров ласково провел по корешкам книг. – Вот это все о нашем фронте. Точнее, фронтах. – Он снял с полки книгу гене­рала Калинина, погладил ее и сказал: – Действовал с его дивизией. Вместе выходили к границе. А вот в этой, – он снял еще одну книгу, – есть даже фотографии. Сам-то я не попал: помпотех… Но – как будто собственный дневник.

Он задумчиво пропустил листы книги меж пальцев. Из книги выскользнула сухая ветка темно-фиолетовой, почти чер­ной сирени и мягко упала на пол.

Тихомиров поднял ее, понюхал и хотел было вложить на прежнее место, но Николай невольно протянул к ней руку.

– Вы любите цветы?

– Да, – ответил Тихомиров. – А эта… особенная. Обра­тите внимание на густоту лепестков.

Грошев взял сухую ветку сирени, вдохнул ее печальный тонкий запах и не мог не подивиться обилию лепестков в каж­дом цветке. Они сидели густо, словно вставленные один в другой.

– А… почему эта веточка особенная?

– Так… – уклонился от прямого ответа Александр Ивано­вич и положил ветку в книгу. – Ну-с, пойдемте смотреть ма­шину.

Она, конечно же, оказалась в отличном состоянии, с тем налетом щеголеватой красоты, которую приобретают автомо­били в опытных и любящих руках. Грошев похвалил полиров­ку и спросил:

– На такую красавицу нападений не было?

– Обходилось. Я ведь инженер-подполковник, кое-что смыслю в этом деле, так что, если бы кто-то и позарился, ни­чего бы из этого не вышло: установил кое-какие секретки.

– Расскажете?

– Нет, – рассмеялся Тихомиров. – Пока что секрет изобре­тателя.

Они расстались почти по-товарищески, но Грошев не мог отделаться от впечатлений странных и, может быть, опасных совпадений: владелец белой «Волги» дважды перекрашивает ее; застигнутый врасплох Согбаев справлялся у профессора о некоем «бывшем командире»; Тихомиров – бывший военный, именно у него хранится сухая ветка необыкновенной сирени, которую, по-видимому, ищут жулики.

Но в поведении Тихомирова не чувствуется фальши, притворства. Он прост и открыт. И все-таки…

Николай позвонил в автоинспекцию. Среди людей, за­явивших о перекраске машины, значился и Тихомиров. Тут же выяснилось, что купил он ее в городе Н., через комиссионный магазин. Грошев немедленно послал в Н. запрос о бывшем вла­дельце машины.

Своего начальника Николай застал расхаживающим по кабинету. Не здороваясь, Ивонин сообщил:

– Сын профессора и его невеста выезжают с туристской группой за границу. Ничего их порочащего не обнаружено. Что нового у тебя?

Николай коротко рассказал. Ивонин долго думал, потом сердито сказал:

– Ладно. Утро вечера мудренее. С утра все решим… если придумаем.

В пятницу утром Грошев уже знал кое-что о Тихомирове. Его жизнь можно было назвать безупречной. Только самый строгий моралист мог поставить ему в упрек, что он, женив­шись в конце пятидесятых годов, в середине шестидесятых разошелся.

Машину купил еще во время службы в армии. Ездит отлич­но. Работает в СКБ – специальном конструкторском бюро. Тут немедленно мелькнула догадка-легенда: последние потерпев­шие – конструктор и его сын-студент; проверяли или пытались проверить машину профессора. Оба, даже четверо, включая сыновей-студентов, работают или учатся как раз в профиле СКБ и, значит, Тихомирова. Догадка-легенда осталась, но не она была главной в ту минуту.

Последние годы Тихомиров выезжал на машине за рубеж, а в обычное время он заядлый рыбак и грибник. Что ж… Вполне естественно, что в эту грибную и рыбачью пору он отпросился в отпуск…

Одновременно с этими данными пришла телеграмма из той колонии, где отбывал наказание Согбаев. Пути возможных сообщников Камынина и Согбаева нигде не пересекались. При выходе на свободу Вадим получил солидную сумму и поэтому мог спокойно начинать новую, честную жизнь.

Мог, но не начал…

Мысли о согбаевской судьбе прервал стук в дверь.

– Войдите!

Дверь медленно приоткрылась, и на пороге показалась ма­ленькая девочка с челочкой, с ясными и чуть обиженными го­лубыми глазами. Николай сразу понял: это девочка Ивана Хромова. Сейчас появится и мать. Что ж… Так бывает часто. Непримиримые в обычной обстановке супруги в минуты опас­ности соединяются, забывают былые обиды. Вероятно, и жена Хромова пришла к нему, чтобы узнать о судьбе мужа, похло­потать о нем.

Пожалуй, это вовремя. Надо подсказать ей, какие характе­ристики нужно взять на работе Ивана, посоветовать найти адвоката. Пока что дела обстоят так, что Иван Хромов может отделаться условным сроком.

Но вслед за девочкой на пороге появилась не жена, а мать Хромова. И не было в ней той гордой печали, что так поразила Николая во время их первой беседы. Теперь к нему вошло горе. Лицо женщины потемнело, проступили новые глубокие морщины, плечи опустились, и вся она словно сгорбилась. Но глаза, ясные, светлые, будто промылись и горели ровным, затаенным светом.

– Здравствуйте, – сказала она и, не ожидая ответа, заго­ворила неожиданно звонким, помолодевшим голосом: – При­шла посоветоваться, как жить дальше…

– Здравствуйте, – засуетился Николай. – Садитесь. Чаю вот только не могу предложить.

– Обойдемся. Мне теперь важно знать, сколько моим охламонам дадут, чтобы свою жизнь… спланировать. – Она махнула темной, сухой рукой. – Да свою еще б кое-как спла­нировала, обошлась бы… А только теперь вот этот огонек пла­нировать нужно. – Она кивнула на прислонившуюся к ней де­вочку.

– Что случилось, Любовь Петровна?

– Сразу или, может, по порядку, если не очень заняты?

– Давайте по порядку.

– Пошли мы с Ивановой женой передачу отнести. Ну, пока стояли, пока то, пока сё, а народ, что передачи носит, все как есть законы знает и что чем кончается – тем более. Она по­слушала и упала духом. Еще и передачу у нас не приняли, а она уж шепчет: «Нет, уж теперь все. Его посадили, а теперь меня таскать начнут». Это у нее бзик такой – как чуть какая неприятность, так и в вой: «Ой, таскать начнут». Буфетчица она у него – тоже понять можно. Работа сложная, денежная… «Стой, говорю, спокойнее, еще ничего не известно, вон и люди говорят, еще как суд посмотрит. А если и получат что, так все с собой возьмут, нам с тобой не оставят». Приняли наши передачи и посмеялись над нами: три кормильца на отсидке. Она – в слезы: «Вот так теперь везде будет. Нигде покоя не найдешь. Ах, зачем я с ним связывалась! Ах, зачем не раз­вязалась!» И так мне, на нее глядя, нехорошо стало, что я и скажи: «Так развязаться никогда не поздно». – «Ах, у меня ребенок, а кому я с девчонкой нужна». – «А ты, говорю, отдай мне внучку, а сама, раз так рассуждаешь, новую жизнь устраи­вай». Говорю так, а саму аж трясет, ведь должна же она понять, куда ее тянет. Ведь горе у нас. Настоящее горе! А она посмотрела на меня серьезно и произнесла страшные слова: «Надо подумать»…

Любовь Петровна примолкла, обняла внучку и выпрями­лась, словно расправилась.

– Ну, надумала через день… «Мы, говорит, со своими род­ными обсудили все и решили, что вы предлагаете правильно: ему все равно пропадать, а мне нужно новую жизнь строить – я еще молодая. Я, конечно, дочке буду помогать, продуктов, может, когда подкину, да и вам, как мы решили, это к лучшему: все-таки забота. Отвлекает». Добрая такая. Заботливая. Из Вадимовой компании.

Ну ладно… Внучку я взяла, барахлишко ее приняла и гово­рю: «Спасибо за твою большую заботу, тем более что решила ты правильно: трудно тебе воспитывать будет, трудно…» Она так и расцвела: «Ах, говорит, и вы так думаете. А я, признать­ся, побаивалась». – «А чего, отвечаю, побаиваться? Жизнь на­до строить решительно. Побаиваться ее нечего. Она наша, жизнь. Не чужая. Вот за чужую и в самом деле бояться нуж­но». – «Я, говорит, все узнала: оказывается, сам факт заключе­ния является исключительным поводом для развода – никто не осудит, и я об этом так и написала Ване. Он поймет, он вообще-то добрый. И умный». Вот тут меня и ударило. «И что ж, спрашиваю, отослала ли письмо?» – «Отослала, – отвечает. – Сами говорите, что жизнь нужно делать реши­тельно».

Прожили мы с внучкой ночь, утром я на свою старую работу сходила – берут обратно с дорогой душой. Пенсионер нынче в цене и, я бы сказала, в моде. Так что прожить я теперь про­живу и без ее продуктов и еще своим охламонам на посылки хватит. А пришла я к вам вот зачем. Нельзя ли то письмо Ване не передавать?

Нет, вы меня не перебивайте. А то собьюсь. Я вот своим старшим о нашем горе ничего не писала; все, пишу, в порядке, всем довольна…

– А у вас еще старшие есть?

– А как же? Что ж я, только охламонов нарожала? Два сына и две дочери есть еще. Все в разных городах, все живут хорошо. Ну, те при отце воспитывались. А эти – послевоенные. Этих я, видать, упустила. Вот за то сама и казниться должна. Моя беда, мой и ответ. Так вот что я вам скажу: Ваня в войну родился, как только муж на фронт ушел, рос он, как я говори­ла, слабеньким. И этот ему новый удар совсем ни к чему. Нака­зать, раз заслужил, – наказывайте. Тут я слова не скажу. Горе оно и есть горе. Но ведь и пожалеть человека нужно. А каково ему второй удар, да еще в тюрьме, принимать? Честно скажите, сможете то письмо не допустить или не сможете?

– Не получит он письма, – твердо сказал Грошев. – А по­мощи вам никакой не нужно, Любовь Петровна? Вы ведь за советом пришли…

– Чем вы поможете? Горе мое разделить вы не сможете, да я его и не дам делить – сама вынесу. Об деньгах не беспоко­юсь – заработаю. А совет вот какой мне нужен, законов ведь я не знаю. Как-то так жизнь прожила, что законы эти мне вроде бы и не к чему были… Вот отдала она мне внучку, а она вся в Ваню – тихонькая, ласковая, – и вдруг она опять решит возвернуть? Это ж и мне, и Ване, и внучке снова сердце рвать. Нет, вы сейчас мне не отвечайте. Вы подумайте. Я к вам на той неделе приду. Я во вторую смену договорилась. Сменщица, я с ней лет тридцать проработала, в первую пока походит. А потом и в садик девочку устрою. Обещали. Вот утречком я и зайду. Вы мне тогда и обскажите. А то мне все враз и не обдумать, и не запомнить.

Пока Любовь Петровна говорила, Николай думал о Хромо­ве, о деле и чуть было не спросил: «А что, если Ивана выпус­тят? Он с нового горя беды не наделает?» Но не спросил. Нель­зя давать необоснованную надежду, нельзя рвать больные сердца.

Хромова поднялась неожиданно легко, молодо, степенно по­прощалась и, как занятой человек, сообщила:

– Пойду на своих характеристики добывать – добрые лю­ди посоветовали. Может, и поможет… Только по моей натуре эти характеристики ни к чему. Натворил – получай, а потом думай.

Она ушла, маленькая, сутуловатая, но не сломленная, а как бы обретшая второе дыхание. Вероятно, вот потому и выиграна минувшая война, что миллионы таких людей в горе нашли подспудные силы и вынесли невыносимое.

Ах, Любовь Петровна, Любовь Петровна, горе ты мате­ринское! Обо всем мы думаем, когда что-нибудь затеваем, а вот о матерях…

Грошев встал, подошел к окну и долго вспоминал свою мать – полную, страдающую одышкой, а все равно вечно заня­тую и деятельную… На них, на матерях, видно, и держится бе­лый свет, да не все это понимают. И то чаще через чужое горе.

Его раздумья прервал телефонный звонок. Звонила секре­тарша: вызывал Ивонин.

Он казался озабоченным и, как всегда, когда какое-нибудь дело осложнялось, очень деятельным.

– Ты что такой задумчивый? Что-нибудь новенькое?

– Почти, – грустно усмехнулся Николай и рассказал исто­рию Ивана Хромова.

– Что ж раздумывать? Нужно взять подписку о невыезде и выпустить. Он, кажется, впутался в эту историю по глупости, суд учтет, разберется и, скорее всего, даст условно. – Ивонин задумался и вздохнул. – Вот возимся со всякой шушерой, и кажутся они страшнее страшного для нашего общества. А та­кие, как хромовская жена? А? Они, в сущности, пострашнее. И попробуй придерись – все аккуратненько, все по закону.

Он походил по кабинету, закурил.

– Ну, довольно лирики. А факты таковы: только что по­звонили из Н. Тихомиров действительно купил машину в ко­миссионном магазине. Она конфискована у человека, осужден­ного за покушение на убийство при попытке ограбления.

– О-о! Вот даже как разворачиваются дела!

Ивонин словно не слушал Грошева, продолжал чеканить слова:

– Человек этот, некто Волосов, в свое время служил в од­ной части с Тихомировым.

– Надо немедленно обыскать машину Тихомирова.

– Надо бы, но… Тихомиров вместе с группой автотуристов уехал за границу.

– Задержать.

– И это возможно. Но есть и другие подробности. Пле­мянница жены Камынина ушла из магазина по собственному желанию. Мотив? Переход с вечернего на дневное отделение того самого института, в котором учится сын профессора. Как реагировали на это папа и сын? Положительно. Сын подал за­явление в загс, а папа предоставил ему и его невесте машину для путешествия. И они благополучно отбыли вместе с Тихо­мировым. Мало этого. После того как ты побеседовал с Камы­ниным, он разыскал Тихомирова, они долго о чем-то разгова­ривали. Такова ситуация. Серьезна ли она? И да и нет. Воз­можно, что все это лишь неприятные совпадения. Почему бы профессорскому сыну не жениться на красивой девушке, да еще к тому же студентке его же института? Почему бы Камынину не встретиться с Тихомировым? Ведь они оба автомобилисты. И так далее и тому подобное. Ну, а если это не совпадения?

– Во всяком случае, их слишком много, чтобы они не встре­вожили.

– В том-то и дело. Тебе нужно немедленно выехать вслед за туристской группой.

– Может, лучше вылететь?

– Нет. Я уже послал телеграмму старшему туристской группы, что ты тоже включен в эту группу и догонишь ее на дневке.

– А… а на чем же я поеду?

– Машина начальства на приколе. Документы оформля­ются. Дадим шофера.

– И я сразу превращусь из автотуриста в обыкновенное начальство.

– Мм… Пожалуй. Но ведь расстояние! А тебе нужно быть свежим и крепким.

– Когда выезжать?

– Сегодня же.

– Ничего. Выдюжу.

Ивонин испытующе посмотрел на Николая – спортивная фигура, крепкий подбородок, карие, твердые глаза.

– Ну, гляди… Ведь прежде чем явиться в группу, тебе предстоит проехать в Н. и ознакомиться с делом Волосова, а если представится возможность, осторожно проверить Тихо­мирова. Именно осторожно, не роняя ни малейшей тени на его имя.

– Да, но группа…

– Дал телеграмму. На месте тебе помогут оперативники.

– Присмотрят за интересующими нас людьми?

– Нет. Они их не знают, да и пока что им знать не нужно – все еще достаточно шатко. А вводить в курс дела новых людей – значит рисковать. Они могут неправильно понять задачу, увлечься и или вспугнуть, или нанести людям ненуж­ную травму. Они просто присмотрят за всей группой и, если обнаружатся отклонения от нормы, будут в курсе.

– Понятно.

– Значит, задача вырисовалась такая. Главное – машина Тихомирова. Не он сам, а машина, то, что она может возить даже вопреки желанию своего владельца. Продумать, попро­бовать установить. Все остальное зависит от этого…

– Как держать связь?

– Обычным порядком. Все. Получай документы и прини­май машину.

Все было ясно и понятно до тех пор, пока дело не косну­лось хозяйственников. Кассирша ушла, да и денег у нее, кажет­ся, не было: нужно было еще получать их в банке; ключ от гаража находился у завхоза, а он, естественно, уехал по делам, и когда вернется – никто не знал. Хорошо, хоть канцелярия сработала точно и документы поспели в срок.

Однако ему повезло: на доске, на которую уборщицы веша­ли ключи от дверей служебных кабинетов, висел и ключ от га­ража. А ключи от машины предусмотрительный шофер оставил в замке зажигания. Николай поступил именно так, как учили. Открыл капот, проверил уровень масла, заглянул в радиатор, потом сел за руль и включил зажигание. Стартер не работал. Было так тихо, что он услышал тиканье собственных часов. А вот электрические часы молчали. Молчал и сигнал: заботли­вый шофер перед уходом в отпуск отсоединил аккумулятор.

Потому, что он сразу понял шофера, вернулась уверенность в себе и спокойная расчетливость. Он вывел машину, запер гараж и пошел в библиотеку. Карты показывали до Н. тысячу с лишним километров. На «Волге» пятнадцать-шестнадцать часов хода. Прибавить снижение скорости и, значит, потерю времени в населенных пунктах. В иных не разрешается двигать­ся быстрее тридцати километров.

Правила движения есть правила… Приплюсовать время на заправку горючим: в пятницу и субботу легковых машин будет очень много. Поесть нужно… Получается не менее двадцати часов. Значит, в Н. раньше второй половины дня не приедешь.

Можно, конечно, увеличить путевую скорость, но машина незнакомая, непривычная. Наконец, двадцать часов за рулем, да без привычки, – не высидишь. Значит, на половине дороги нужно поспать. Иначе, даже если и нагонишь время, на месте много не наработаешь. Свалишься от усталости.

Николай телеграфировал в Н.: «Приеду завтра вечером прошу оставить дело дежурному».

Ждать кассира он не стал, сел в машину и поехал в сбер­кассу, где снял свой слишком медленно растущий вклад. Дома переоделся, налил в термос горячего кофе и уложил в багажник вещи.

Первое время Николай вел машину осторожно, даже слиш­ком осторожно, привыкая к ней и испытывая и себя и ее. Ма­шина оказалась покорной. Она чутко слушалась не только руля, но и малейшего нажатия на педаль дроссельной заслон­ки, или, как проще и, может быть, правильней говорят шофе­ры, «нажатия на газ».

Пригородное шоссе легло ровным росчерком между ярко-зеленых, вошедших в силу лесов. Стрелка спидометра перева­лила середину и стала клониться вправо, к сотне… Ветер уси­лился, посвистывая в ветровичке. Машина чуть присела, слов­но готовясь к прыжку. После сотни километров ветер уже не свистел, а подвывал, и Николай сбросил газ. Скоростью он владел. Значит, на больших трассах сумеет выгадать несколько часов.

Вечерняя дорога оказалась пустынной, мотор тянул отлич­но. Свистел ветер в ветровичках, стучали камешки по крыльям, и километровые столбы легко проскакивали мимо. Утром шоссе заполнилось машинами. Николай свернул в лесок, поспал не­сколько часов и после обеда уже держал в руках дело Волосова.

Поначалу это дело не показалось Грошеву ни особенно сложным, ни загадочным. Оно сводилось к тому, что гражданин Волосов А. М., 54 лет, несудимый, одинокий, беспартийный, инвалид войны второй группы и одновременно завхоз артели «Труд», весной подъехал на собственной автомашине «Волга» к новому овчарнику совхоза «Балтийская звезда» с целью похи­щения овцы. В это время его заметил сторож фермы гражда­нин Петрявичкаус Н. П. Волосов вступил со сторожем в борьбу и нанес ему охотничьим ножом тяжелые ранения в область сердца.

Только чудо спасло сторожа от верной смерти. Он оказался одним из первых, кому в этом районе сделали операцию на сердце.

Волосов своего поведения не оправдывал, но считал, что его черт попутал, а потому и сам факт преступления помнил смутно. На все вопросы следователя отвечал неуверенно: «Не помню, может быть, и так».

Однако выздоровевший сторож нарисовал несколько иную картину преступления. Его удивило не то, что за овчарню про­ехала машина. В этих местах в минувшую войну шли упорные бои, и летом сюда приезжает немало фронтовиков. Насторожи­ло, что водитель машины, спустившись в лощинку, слишком долго не выходил из нее – что он мог увидеть в сумраке зеле­ной в эту пору весенней ночи, сторож не понимал и подумал, что с человеком произошло несчастье.

Когда Петрявичкаус тоже спустился к лощинке, из зарослей кустарника выскочил неизвестный и вначале сбил сторожа не­понятным приемом с ног, а уж потом, лежачего, несколько раз ударил ножом.

Свидетелей этого происшествия не нашлось. Волосова осудили. За него никто не хлопотал, и о его судьбе никто не беспокоился, потому что, как он утверждал, все его родствен­ники и близкие погибли во время войны. В заключении Воло­сов умер от рака желудка. Через некоторое время умер и сторож.

Чем дольше думал об этом деле Грошев, тем удивительней ему казалась разница в показаниях Волосова и Петрявичкауса. Впрочем, Волосов не отрицал предложенного сторожем ва­рианта, но и не подтверждал его.

– Затмение на меня нашло, – твердил он. – Ничего не помню.

В деле имелись справки о ранении и контузии Волосова, заключения медицинской экспертизы, в которой Волосов при­знавался вменяемым.

Словом, суд взвесил все обстоятельства дела, личность пре­ступника и многое иное. Волосов получил по заслугам. И след­ствие и суд действовали объективно и гуманно. Но в то время они не имели той версии, легенды, которая теперь была у Грошева и нуждалась в тщательной проверке. Вот почему Николай попросил местного оперативника Радкевичиуса отвезти его к совхозной овчарне.

Свою машину Грошев оставил и поехал на милицейской.

Справа и слева от обсаженной вековыми деревьями дороги быстро проносились ухоженные поля, рощицы, проплывали хутора. Одну из рощиц неторопливо и настойчиво атаковывали два бульдозера. Они срезали кустарник, выдирали из земли пни и еще не вошедший в силу подрост.

Было в этом неторопливом, расчетливом движении тяжелых машин нечто такое, что встревожило Николая. Там, где он вы­рос, к деревьям относились уважительно. Их берегли, за ними ухаживали.

– Зачем такая жестокость? – спросил он Радкевичиуса.

– Корчуют? Видите ли, хутора сселяются в поселки. Остаются брошенные усадьбы. Зачем же пропадать земле?

Кажется, все было логично, но жалость к деревьям все еще держала Грошева, и он почему-то смущенно пробормотал:

– Но ведь это роща… Или сад. Разрослись бы…

Радкевичиус рассмеялся.

– Деревья, лес, роща в наших местах не всегда друг. Простоит такая брошенная роща несколько лет, выбросит па­сынков, семена во все стороны, и пахотная земля превратится в неудобь. А там, глядишь, и болото подберется. А пашни здесь и так не слишком много – в войну поля позарастали, да и за самой землей всегда требовался присмотр. Сейчас, когда хуторяне уходят в поселки, пашни прибавляется. Значит, бога­теем. И здорово богатеем.

Грошев молчаливо согласился с оперативником и перевел разговор.

– Повсеместное явление это самое богатение. А у вас в связи с этим работы не прибавляется?

– Ну, это богатство звериных инстинктов не вызывает. Оно общее, работает на всех. Поэтому профессиональных преступ­ников все меньше и меньше становится, практически, кроме гастролеров, их и нет. А вот непонятные случаи, вроде того, по которому мы едем, еще бывают. Молодежь иногда срывает­ся в блатную романтику. Пожилые люди вдруг начинают пере­живать периоды, так сказать, первоначального накопления. Но в целом… В основном – профилактика.

Все правильно – такое происходит повсеместно. Так что же толкнуло Волосова на преступление? Романтика? Почти исклю­чается. Солдат, пожилой человек, он видел и знал многое. Дешевой романтикой его не возьмешь. Припадок накопитель­ства? Возможно… Но ведь и так было все необходимое, есть даже известная зажиточность. Однако вот странность: сбере­гательной книжки у Волосова не нашлось. Значит, могло слу­читься, что, купив автомашину, он израсходовал все свои сбере­жения и решил поправить дела воровством. Вариант возмож­ный. У пожилых людей есть в чем-то оправданное стремление отложить на «черный день».

– Скажите, в вашем районе овец много?

– Н-ну… – удивился странному вопросу оперативник. – Не очень много, но есть.

– И на рынке баранина бывает?

– Да. У нас, кстати, рынки великолепные и цены на них, как правило, ниже государственных. Особенно в базарные дни.

Вот в том-то и дело, гражданин Волосов. Не верится, чтобы вы собирались украсть овцу. Даже решив заново приступить к накопительству. Ей, той овце, в базарный день и цена-то по местным понятиям грошовая. И вы ради тех денег на преступле­ние не пойдете – ведь знали, что овчарни охраняются. Нет, не пойдете – риска много.

– Вы лично знали Волосова?

– Да, работал тогда в опергруппе. Поэтому меня и напра­вили для связи с вами.

– Как он вел себя в быту?

– Очень скромный, тихий. Бывшая хозяйка, у которой он купил полдома, стирала ему, убирала, а готовил он сам. Копался в огородике – сада не разводил. Иногда выпивал, но очень редко и немного, часто выезжал на взморье, особенно в какой-нибудь порт, и околачивался там целыми днями. На допросе утверждал, что с детства мечтал стать моряком и вот теперь, под старость, полюбил сутолоку порта, запах моря и разно­язычную речь.

Опять все логично и… романтично. Но в таком случае Волосову следовало бы поселиться у моря. Человеком он был свободным, и где покупать дом – для него значения не имело.

– А с этой… разноязычной речью он связан не был?

– Не думаю… Во всяком случае, никаких сигналов ни по каким каналам не поступало. На работе – скрупулезно честный и хозяйственный. Отчетность в ажуре, ни о каких «левых» сделках никто не слышал. Словом, и мне и остальным казалось, что с ним и в самом деле произошел психический срыв – у контуженных это, к сожалению, бывает. Либо… Либо след­ствие, и я в том числе, допустило некий просчет. Иначе мы бы не ехали на место преступления вторично.

– Вы его биографию вглубь копали?

– Из крестьян, призван в сорок первом, на следующий год, раненным, попал в плен, бежал, жил в приймаках на оккупиро­ванной территории: плохо заживала рана. Потом, опасаясь угона в Германию, ушел в леса, вступил в партизанский отряд и после встречи с Красной Армией стал командиром отделе­ния, потом старшиной. Остался на сверхсрочную, но заболел и уволился. Поскольку родных у него нет, осел в нашем городе. Все логично.

– Пожалуй…

Машина свернула с шоссе, промчалась по гравийке, потом выехала на проселок, огибающий теперь не новые, а просто добротные совхозные постройки. Радкевичиус показал на раз­росшийся кустарник:

– Вот здесь все и произошло.

Грошев вышел из машины, и дисциплинированный шофер немедленно развернул машину. Николай молча смотрел на разросшиеся кусты сирени – уже мелкой, вырождающейся и дичающей. Не с этих ли кустов была сорвана та ветка сирени, что искали жулики?

– Здесь тоже были хутора?

– Да… И овчарня стоит на месте хутора. И там… И во-он там. В начале и в конце войны здесь шли тяжелые бои, часть хуторов сожгли и сровняли с землей еще в те годы.

– А почему же совхоз не корчует заросли? Неужели ему не нужна пахотная земля?

– Поначалу боялись снарядов и мин, потом саперы про­верили, но ведь здесь масса окопов, воронок. Вручную не сде­лаешь, а техники было маловато. Стали использовать места под выпасы – потому и овчарня на этом месте. Сейчас техники много, будут и корчевать и окультуривать.

Опять все правильно. Волосов мог приехать сюда потому, что его здесь, как говорят фронтовики, убивали. Память серд­ца, память о незабываемых днях и переживаниях…

Но тогда не совсем понятно поведение сторожа. Он знал, что сюда приезжают фронтовики. Что же его могло удивить в поведении человека, который хотел побыть на месте прежних боев в одиночестве и заново пережить многое, что было в его жизни? Почему сторож стал следить за Волосовым? Что ему показалось подозрительным?

– Скажите, Петрявичкаус местный?

– Да, с этих хуторов.

– Во время войны был в оккупации?

– Да…

– А где задержали Волосова? На месте преступления?

– Нет. Отсюда он уехал в порт, но предварительно заехал домой. А задержали его уже по дороге в Белоруссию.

– Это не показалось странным?

– Наоборот. Если бы он был полностью вменяемым, он бы сразу удрал, замел следы. Или остался бы дома и постарался создать себе алиби. Ведь он знал, что свидетелей не было. А он заехал домой, взял портфель с запасными частями и, конечно же предполагая, что его будут искать хотя бы потому, что он исчез, несколько дней оставался в порту. Согласитесь, что поведение для вменяемого преступника довольно странное.

– А что, подозрение сразу пало на Волосова?

– Нет, конечно. Снимали слепки следов, автомобильных шин и обуви преступника, опрашивали возможных свидете­лей – кстати, кто-то видел проезжавшую «Волгу», – и так постепенно сомкнулся круг. И только после проверки несколь­ких версий вышли на Волосова.

– Как видите, он мог знать об особенностях розыска и знать, что несколько дней он может действовать безнаказанно. Он сразу сознался в преступлении?

– Нет… Поначалу темнил. Возможно, это повлияло на при­говор. Мне кажется, что суд не слишком поверил в его кон­тузию.

– Я тоже не очень верю, хотя и не исключаю контузии… Мне начинает казаться, что у Волосова был какой-то свой, очень важный и, возможно, дальний прицел. Хотя, подчерки­ваю, вполне допускаю, что убивал он сторожа, может быть, и в состоянии некоего помрачения рассудка. Потому что при любых вариантах ему, пожалуй, не следовало бы этого делать.

– А если сторож увидел нечто для него опасное?

– Сторож остался жить и, как выяснилось, ничего опасно­го ни для себя, ни для Волосова не увидел. Согласен с вами, мог увидеть. Но и в этом случае Волосов мог попытаться обма­нуть его бдительность, создать свою легенду и, только убедив­шись, что сторож не поверил, – убить его. Так что и некото­рое помрачение ума не исключается.

– Может быть, и так… – согласился оперативник. – Но мы тогда смотрели на дело несколько с иной стороны.

– Попробуем посмотреть на него с новой…

Позже Грошев побывал в домике Волосова и поговорил с его соседкой. Она добавила только один маленький штришок к его характеру. Волосов не надеялся на свою память. Он все­гда все записывал: приходы, расходы, что нужно сделать, с кем и о чем поговорить.

– Наверное, он и портфель взял с собой потому, что в нем были нужные записи…

– Что вы! Он в нем хранил всякие там лампочки, пружин­ки, резинки… Не знаю уж и что. Я еще говорила – не жалко такую дорогую новую вещь пускать под всякие железки? А он говорил, что эти железки ему дороже портфеля.

Для психологии автолюбителя это самый правильный ответ. И то, что, собираясь в дальнюю дорогу, он взял с собой запас­ные части, именно мелочи, которые могут неожиданно выйти из строя и которые не так-то легко найти в магазинах, и то, что дорогой портфель казался дешевле автомобильных мелочей.

– У него кто-нибудь из друзей бывал?

– Редко… Так кто, по работе…

– А военные?

– Да нет вроде… Хотя, это уж как его посадили, прихо­дил тут один, подполковник, что ли… Все интересовался, не осталось ли что от машины. Может, дескать, какие-нибудь запас­ные части.

– А какой он из себя?

– Приметный такой мужчина. Глаза острые, а сам такой… поджарый.

Сдерживая волнение, Николай сердито подумал:

«Это Тихомиров. И он интересовался чем-то относящимся к машине».

– Части нашлись?

– Нет. Он же все с собой забрал.

– А что же подполковник?

– Пожалел да и ушел.

– Волосов переписывался с кем-нибудь?

– Писем, кроме служебных, я не видела. А телеграммы он получал. Чаще вечером или ночью. Потому и знаю, что стучали. Да меня об этом уж спрашивали.

– После этих телеграмм он, может быть, выезжал или ме­нялось его настроение?

– Выезжать – не помню. Он часто выезжал кататься. Ма­шина-то своя. А вот что изменялся – так это верно. Становился веселым. Говорил, что старые сослуживцы не забывают, а то живешь бобыль бобылем…

– У него не было знакомых женщин? И жениться он не со­бирался?

– Точно не скажу, но, думается, последнее время, перед тем как с ним это случилось, собирался… Стал спрашивать у меня о вдовушках, костюмы купил, электрическую бритву. Раньше он редко брился, бороденка у него реденькая, белесая. А тут – каждый день зажужжал. И рубашки стал белые носить.

Опять все правильно и все по-человечески…

Поскольку самой артели уже не существовало – ее сменил промкомбинат, то сослуживцев Волосова найти в выходной день не удалось, и Николай поехал на хутор сторожа Петрявичкауса. Там жил его сын, механизатор, с семьей.

– Отец объяснил, что пошел за человеком потому, что ви­дел эту белую «Волгу» несколько раз. И каждый раз она подъ­езжала к лощине с разных сторон, как будто кружила вокруг да около.

Пожалуй, это могло вызвать подозрения у сторожа, да еще скучающего у тихой овчарни, и заставить его проследить за незнакомцем.

– Отец считал, что это кто-то из фронтовиков ищет забы­тую могилку или свой окоп – такое часто бывает в наших ме­стах. Вот он и пошел, чтобы помочь. Он ведь всю войну здесь был, он и хоронил убитых, и окопы заравнивал.

Похоже, что Волосов тоже искал что-то… Это, пожалуй, совсем странно. Но что?

– Скажите, а во время оккупации здесь ничего приметного не случалось?

– Нет. Место глухое, от дорог в стороне. Ничего такого не слышали. Да и жили хуторами, как бирюки. Может, рядом что и случалось, да мы не знали. Люди ведь боялись лишнее слово сказать…

– А фронтовики и теперь приезжают?

– Ну разве такое забудешь! Ездят… Но знаете, после того, что случилось с отцом, он как только увидит белую ма­шину, так его аж трясет. Даже скандал устраивал приезжаю­щим на белой машине. Один вначале обиделся, а потом увидел, что человек не в себе, махнул рукой и уехал. Не стал отру­гиваться. Следующий раз приехал уже на другой машине. А некоторые на отца чуть не в атаку. Но когда узнавали, в чем дело, – понимали и мирились.

К сожалению, ничего нового не удалось узнать и о Тихоми­рове. Часть, в которой он служил, ушла. Дома, где жили офице­ры, оказались заселенными приезжими, и те, естественно, не знали инженер-подполковника.

Зеленым вечером Грошев уехал из Н.

По расчету времени он мог рано утром приехать в кемпинг, где была назначена дневка автотуристов. Но машина шла от­лично, дорога оказалась довольно пустынной, и поэтому на привале Николай позволил себе поспать на час больше, чем предполагал.

Спать он не то что любил, а считал это совершенно необхо­димым. Как в разведке, так и сейчас, основная его работа заключалась в том, что он думал. Занимался ли он на турнике или отрабатывал огневую задачу, перечитывал или составлял протоколы, все равно мозг работал беспрерывно, исподволь приспосабливая все увиденное и узнанное к основному делу. Поэтому мозг всегда должен быть свежим, быстрым, а глаз – острым.

Усталость, сонливость можно подавить и казаться свежим и бодрым. Но мозг не обманешь. Он все равно сработает не так, как мог бы. И еще, кроме отдыха-сна, мозгу требовалось питание. По армейской практике он знал: самое верное под­спорье мозгу – это сахар. Вот почему, выезжая из Н., Николай купил пачку рафинада и всю дорогу похрустывал льдистыми кусочками. На прямых участках дороги он настраивал прием­ник на веселую музыку и старался не думать ни о Волосове, ни о встрече в кемпинге: мозг должен отдыхать не только пас­сивно, но и активно.

В кемпинг он приехал около шести часов утра. Туристы ока­зались на месте. На «яме» под навесом стояла профессорская «Волга». Возле нее – красивая рослая девушка в комбинезоне.

– Здравствуйте. Прибыли? – спросил Грошев.

– Еще вечером.

– И уже за дело?

– Конечно, а то потом будет очередь.

– Ты с кем это там? – спросил мужской голос из-под машины.

– Отставший догнал, – ответила девушка. – Вы ведь от­ставший?

– Да… Задержался на работе и вот – гнал всю ночь. Я последний или еще кого-нибудь ждете?

– Отставших нет, а убывшие имеются. Тихомиров решил не возиться с машиной и поехал в Н. навестить знакомых.

Первая и очень серьезная неприятность. О том, что Тихо­миров мог свернуть с трассы и промчаться в Н., следовало подумать раньше. Ни Грошев, ни Ивонин об этом не подумали. Задание если и не срывалось, то, во всяком случае, резко услож­нялось. Но Грошев беспечно улыбнулся.

– Может, оно и к лучшему – отосплюсь.

Отсыпаться он, конечно, не собирался. Начиналось время, когда требовалось выложить себя до предела.

Он разыскал оперативника, который резонно возразил, что ни одна машина из кемпинга не выезжала, а Тихомиров свер­нул с трассы задолго до прибытия основной группы. Об этом своевременно извещено. Они согласовали будущие действия, и Грошев помчался в Н.

Солнце выкатилось как-то сразу – большое и жгучее. Очень хотелось пить. На дорогу Николай выпил несколько стаканов воды, но уже через несколько километров понял, что от жажды все равно не избавиться. Он заехал в сельпо, взял бутылку сухого вина, а в колодце набрал холодной воды. Тропический рецепт Ивонина сразу сбил жажду. Потом Грошев принял еще и таблетку, резко повышающую работоспособность. Термос с водой, приготовленной по тропическому рецепту, положил рядом, на сиденье, и нажал на газ.

Он уже свыкся с машиной, не думал о ней, а просто чувст­вовал ее как бы продолжением самого себя. Время шло к полу­дню, по дороге неслись потоки легковых автомашин – отды­хающие и туристы стремились к воде. Часто попадались могу­чие машины дальних перевозок и самосвалы. Приходилось при­тормаживать, а потом и резко обгонять. Снижая скорость, Николай все смелее держал руль одной рукой, а второй открывал термос и делал несколько глотков приятно-прохладной, кисловатой водицы.

Обогнав легковушки, он пристроился за огромным фурго­ном международных автоперевозок, неторопливо пыхтевшим на подъеме. Николай вывернул чуть влево. Дорога оказалась свободной, и он нажал на газ. Машина рванулась, и термос покатился по сиденью. Николай непроизвольно дернулся ему вслед и снизил скорость. Машина резко, словно наткнувшись на препятствие, затормозила, и термос упал.

И в это время на перевал выскочил новенький бело-голу­бой самосвал. Не снижая скорости, он ринулся вниз, прямо на Грошева.

Как он успел вывернуть, что сделал водитель самосвала, Николай так и не заметил – машины с ревом разошлись в нескольких сантиметрах, а может быть и миллиметрах, друг от друга.

Ни страха, ни растерянности Николай ощутить не успел. Он только выругался про себя и с горечью подумал:

«Ведь учили тебя: самое страшное для водителя – самоус­покоение. Как только приходит полная уверенность в себе и в машине – удвой внимание, а не то быть беде».

Он не видел, как ему вслед грозили кулаками шоферы, как один из них записал номер его машины: авария была слишком близка, чтобы простить Николаю такую оплошность. А он гнал и гнал, потому что очень хотел застать Тихомирова в Н., по­смотреть, чем он там занят, и попытаться раз и навсегда уста­новить истину.

Но ему опять не повезло. Уже под самым Н. железнодорож­ный переезд оказался закрытым. Возле грузовика стоял стар­шина-автоинспектор и проверял путевой лист. Он подошел и к Грошеву, козырнул и попросил предъявить документы. Николай предъявил, но старшина, не глядя в них, приказал:

– Поставьте машину на обочину и зайдите в будку.

Шлагбаум поднялся, и Николай, переехав полотно железной дороги, поставил машину на обочину, а сам побежал в будку.

– Понимаете, товарищ старшина, я очень спешу – опера­тивное задание.

Старшина покопался в своей сумке и, не глядя на Грошева, произнес:

– Любое задание нужно выполнять в соответствии с пра­вилами уличного движения. А вы нарушили. И, как я вижу, неспроста. Ну-ка, дыхните.

– Куда дыхнуть? – опешил Николай.

– Не знаете? – подозрительно спросил старшина. – Объясняю. Вот пробирка. Я сейчас отломлю ей верхушку, и вы в нее подышите. Вот и все. Понятно?

– Но вы поймите…

– Гражданин, не будем спорить. Надо выполнять.

От старшины веяло такой спокойной, неколебимой уверен­ностью в правильности всего, что он делал, и в справедливости происходящего, что Николай сначала подчинился, а уж потом, подув в пробирку, подумал:

«Ладно. Лишь бы отвязался. Спешить надо. Спешить».

Бесцветная жидкость в пробирке едва заметно посинела. Старшина равнодушно посмотрел на нее, закрыл пробирку пробочкой с ваткой и опять положил в сумку.

– Ключики от машины у вас?

– У меня…

– Разрешите поинтересоваться.

Николай протянул ключи, милиционер внимательно осмот­рел их и положил в карман.

– Пьяны вы, вот что, дорогой товарищ водитель.

– Да вы что?! С ума сошли, что ли? Вот мое удостове­рение, – возмутился Грошев, но старшина даже не взглянул на удостоверение.

– Я с ума не сходил. Я могу соврать, вы можете соврать, а пробирка не соврет. Она свое покажет. Понятно? Это первое. А второе – не суйте мне удостоверения. Хоть вы сам министр, а если сидите за рулем выпивши – значит, все! Чуть не сдела­ли аварию тем более. Садитесь.

Николай возмущался, упрашивал, даже, кажется, грозил старшине неприятностями, но автоинспектор как будто и не слышал его. Он неторопливо устроился за столиком, вытащил бланки протоколов, с интересом, но также внимательно осмот­рел водительские документы Николая и начал было заполнять протокол, но, дойдя до доверенности на вождение машины и путевого листа, остановился, мельком взглянул на Грошева и снял телефонную трубку.

– На казенной машине, с доверенностью, задержан в ста­дии легкого опьянения следователь Грошев. Утверждает, что следует по срочному оперативному заданию. Как поступить?

Старшине, видимо, что-то ответили и о чем-то спросили.

– Нет. Но аварию чуть не совершил. Потому и задержал – позвонили с трассы.

Николаем овладело вначале отчаяние, а потом покорное, даже смешливое отупение. Проклятый тропический рецепт! Как он не подумал, что всякое вино дает опасный для водителя запах. Чертов термос! Надо же было ему свалиться. Ну все, решительно все было против Николая.

Но тут старшина сложил протокол, спрятал его в сумку и протянул водительские документы:

– Можете следовать.

Николай все в том же смешливом, безнадежном отупении посмотрел на строгого автоинспектора, понял наконец, что произошло, схватил документы и побежал к машине. Он уже хотел было захлопнуть дверцу, когда услышал голос старшины:

– Товарищ водитель! Колесо-то… спустило.

Невезение продолжалось. Левое заднее колесо где-то схва­тило гвоздь и теперь сидело на диске.

Николай бросился к багажнику, достал домкрат и ключ. Старшина не посоветовал, а приказал:

– Снять колпак, ослабить гайки.

От него веяло такой жесткой, такой точной армейской дисциплиной, что не подчиниться Николай не мог: такая же дисциплина жила в крови и у него. Старшина молча приладил домкрат и стал поднимать задок. И хотя работал он споро, Грошев все-таки злился на него и в душе ру­гался.

«Чертова пробирка! Выдумали же на нашу голову!»

Но тут же рассмеялся: хорош следователь, ругает сред­ство, помогающее мгновенно разоблачать нарушителей.

Мимо, притормаживая перед переездом, проходили маши­ны, гремели кузова, наносило отработанной смесью. Пот стал заливать глаза.

Напротив остановилась «Волга», и Николая окликнули:

– Эй, земляк, может, нужна помощь?

Николай поднял голову и увидел Тихомирова. Он тоже сразу узнал Николая, вышел из машины и, подбежав к нему, наклонился.

– Что-нибудь случилось?

– Да вот… гвоздь поймал, – уклончиво ответил Николай, соображая, как поступить в создавшейся обстановке.

– А вы как здесь очутились? – вдруг нахмурился инженер-подполковник.

– Догонял группу, потом решил заехать к знакомым и вот… А вы?

– Тоже решил заехать… Послушайте, но ведь от вас же пахнет вином. Это же… черт знает что такое. Впрочем, сейчас самое важное не лишиться прав.

Быстрые, решительные переходы его настроения – от почти презрения к товарищеской заботе – Грошев отметил, но сейчас главным было не это.

– Знаете что, товарищ Тихомиров, не будем играть в прят­ки. Мне нужны вы. Вот мое удостоверение.

– Это с какой стати? – выпрямился Тихомиров.

Пожалуй, он был красив. Сухощавый, военной выправки, с правильными чертами удлиненного лица и жесткими, острыми глазами.

– Требуется восстановить истину. Давайте сядем в мою машину и побеседуем.

Тихомиров едва заметно улыбнулся.

– Ну что ж… Давайте.

– Скажите, почему вы, покрасив машину дважды, заявили об этом только один раз?

– Ну, во-первых, я, как и многие другие, мог бы и не заяв­лять. Но, во-вторых, сделал это потому, что во всем люблю порядок. Армия воспитала. А в-третьих, после первой покраски поездил всего недели две – и краска полезла. Когда Грачев по­красил мне по всем правилам – заявил.

– Насколько я понимаю, вы часто бываете в этом го­роде.

– Да.

– Почему?

– На этот вопрос я отвечать не буду: врать не желаю, а правда вас не касается.

– Ваше право. А зачем вы приходили к Волосову на квар­тиру?

– Ах, вот оно что… Это к бывшему владельцу моей маши­ны? (Николай кивнул.) Когда я ее купил и осмотрел, то увидел на переднем бампере дыры для дополнительных подфарников. Вот и пошел узнать, не остались ли сами подфарники. Знаете, такие желтые, противотуманные. Как известно, купить их трудно.