Свадебный барашек

Фарман Керимзаде

СВАДЕБНЫЙ БАРАШЕК

По бревну, перекинутому через ручей, шел баран с круто завитыми, спиралевидными рогами. Шерсть его была выкрашена хной, рога повязаны красной лентой. На шее в жирных складках был привязан медный колокольчик. И вышагивал он очень важно, с достоинством. Курдюк его тяжело покачивался, казалось, что баран сейчас свалится. Но он, словно цирковой пехлеван (богатырь - ред.), без особого труда нес эту тяжесть. Колокольчик зазвенел сильнее. Баран словно предупреждал встречных: "Любоваться мною вы можете, но не стойте на дороге. Я ведь все равно пробью ее себе. Я баран избалованный, но храбрый баран".

Мухаммед-киши устало шел за бараном. Лицо его заросло бородой, выглядело утомленным и озабоченным. Держа посох на плече, он шел, неторопливо передвигая ноги. Он вел барана с пастбища.

Узкие улочки деревни были сжаты с обеих сторон стенами домов. В сердцах тех, кто ее строил, билось только одно-единственное: "Путник, если есть у тебя/что-либо черное на уме, ступай себе дальше, проходи мимо! Если же чисты помыслы твои, стучись в любую дверь".

Баран тащил свой курдюк и ни в какую дверь сворачивать не желал. Этот нарядный баран только и знал, что есть, набираться жиру да бодаться, да как пройти к дому Мухаммед-киши. Душа у него была чиста, и взгляд по чужим дворам не бегал. Мухаммед-киши еле поспевал за толстозадым бараном, тащившим свою "пудовку". Баран был молод, с ног до головы - сила и красота. А Мухаммед-киши был уже стар. Жизнь его перевалила, как солн-; це, через гору и шла на закат. Он никуда не хотел спешить. Была у него сейчас лишь одна забота, одно желание, но оно все же не исполнялось.

Одна из дверей открылась. Из нее выглянула старуха в черном. Увидев барана, она закрыла дверь. Баран не обратил на нее никакого внимания: какие у него с ней могут быть дела! Он прошел мимо, старуха осмелела, вышла на улицу. Мухаммед-киши, увидев ее, хотел пройти мимо, как и баран. В сердцах он проворчал: "Сглазит барана того и гляди. Очень уж у нее дурной глаз. Взглянет разок - скала надвое расколется, камень треснет".

-Ай, Мухаммед, баран-то твой вон как отъелся. Зарежешь - кавурмы на всю зиму хватит. До весны прокормишь ребятишек своих.

Мухаммед-киши воткнул палку свою посреди дороги, облокотился на нее, нагнулся вперед.

- Насчет кавурмы я раздумал.

- Отчего? Война идет. Голод начинается, что дети есть будут?

- Придумаем чего-нибудь, не пропадем. Я клятву дал: Рашид вернется с войны - зарежу этого барана в его честь.

- Говорят, война еще долго будет.

- Перестань каркать-то, старая.

- В чем моя вина, Мухаммед, я говорю то, что слышала. Немец под Москвой стоит. Дай-то бог, чтоб поскорей его прогнали.

- Свинью бранью от корма не отгонишь. Наши ребята выросли в деревне, на свежем хлебе с маслом и медом. Как быки здоровые. Они им такого перцу зададут, хоть куда. Рашид долго возиться с ними не станет. У него просто: раз - и свернул им шею.

Старуха искала с кем бы поболтать. Она присела на тутовый пень.

- Сделай одолжение, присядь...

Баран рогами открыл дверь во двор и, ступая по шуршащей листве, направился к овчарне. Двер^ь со стуком затворилась. Хозяйка, моловшая крупу в ручной мельнице, взглянула на барана, повеселела и продолжала свою работу с еще большим старанием; крупа косо посыпалась из горлышка мельницы на скатерть. Около овчарни ягненок, повиливая курдючком, сосал грудь матери.

Мухаммед-киши, проводив барана до дому, вернулся и присел рядом со старухой Машараф. Вынул из кармана пиджака кусок дерева и, обстрогав, придал ему форму ложки. Осколком стекла стал шлифовать. Изготовив за день несколько таких ложек, Мухаммед-киши раздавал их соседям.

Старухе Машараф перевалило за восемьдесят, но зрение у нее было все еще острым. Она связала столько носков, что руки ее двигались почти машинально, не ошибались ни в одной петле.

- Слышал, Мухаммед, чего сын мельника Хабиба пишет? Но сначала скажи-ка, какая столица-то у немцев этих?

- Берлин.

- Так вот, стало быть, пишет он, что не вернется до тех пор, пока не перемелет наше зерно на мельнице того города. А Хабиб отписал ему, мол, не стоит, сынок, зерно наше поганить.

- Послушай, Машараф, для чего тебе эти носки?

- Вижу каждый день твоего барашка, вспоминаю Рашида... Иногда ты и его приводил с собой.

- Да, он любил побороться, и ребята его побаивались.

- Носки я вяжу Рашиду. Зима на носу. Те края холодные, пошлешь Рашиду.

Мухаммед-киши сунул ложку в карман и поднялся.

- Брось болтать, старая. Война не бывает больше трех-четырех месяцев. Не сегодня завтра дети наши вернутся, а ты про зиму какую-то толкуешь, носки вяжешь... Война должна скоро кончиться. Что ж, по-твоему, зря я.готовлю барана?

- Да услышит аллах слова твои.

Близилась осень. Ночи становились все чернее. Куда ушла луна, куда пропали звезды? Что с того, что война? Разве должны были ночи превратиться в кромешную тьму?

В такие ночи Мухаммед-киши верхом объезжал улицы, ездил по опустевшим полям. Однажды, завидев свет в окне у старухи Машараф, он остановил лошадь и постучал кнутом в окно.

- Машараф, эй, Машараф! В окне показалась старуха.

- Чего тебе? С фронта, что ли, кто вернулся?

- Занавесь окно, чтоб света с улицы не видно было.

- Чего это вдруг? Что случилось, Мухаммед?

- А что как аэроплан ихний пролетит?

-- Сдурел ты, что ль? Чего он тут потерял?

- Сказано тебе, занавесь.

Старуха наглухо закрыла окно, опустила занавеску, прибавила огонь в лампе и, придвинувшись к нему, принялась вязать.

Мухаммед-киши выбрался за деревню и ехал полем. Вдруг он услышал далекий гул, доносившийся сверху, из черного неба, где на большой высоте шли самолеты. Едва заслышав этот звук, Мухаммед-киши бросил папиросу *" тщательно загасил ее. Держа лошадь за узду, он долго глядел в небо, прислушиваясь к гулу, который постепенно удалялся и затихал.

- Это были наши, - сказал он вслух. Потом посмотрел в сторону деревни. Света нигде не было. Намотав уздечку на руку, он прилег под стогом.

- Вздремну-ка я чуток, Гашга, потом съездим, поглядим на виноградники.

...Ему снился сон. Все вокруг вдруг озарилось ярким светом. Стали видны какие-то края, места, похожие на эти, какие-то горы, сопки. Рашид поднялся из окопа во весь рост и пошел вперед. И вдруг остался один. А перед ним остановился худой, рыжий, очкастый фашист с закатанными рукавами. Фашист поднял автомат. Выпустил всю обойму Рашиду в грудь. Пули, словно жареные зерна, ударившись об него, посыпались на землю. На сей раз автомат поднял Рашид. Его пули, так же ударившись о фашиста, посыпались на землю. Тогда оба они отшвырнули автоматы. Фашист сказал:

- Давай бороться. Рашид согласился.

- Дай только и я засучу рукава.

Фашист уперся руками в бока. Рашид проворно закатал рукава гимнастерки. Они яростно схватились. Боролись долго. Фашист не хотел давать Рашиду отдышаться, был худой, но выносливый.

Лошадь пощипывала траву, а уздечка по-прежнему была на руке Мухаммед-киши. Он бормотал во сне:

- Дай подножку, подножку дай. Он гнилой внутри.

Те схватились снова. Вдруг откуда ни возьмись появился баран с колокольчиком на шее. Нацелившись рогами, он хотел боднуть фашиста, тот живо отскочил и, выскользнув из рук Рашида, убежал... Баран прогнал его. Рашид, подняв руки к небу, рассмеялся...

Мухаммед-киши проснулся. Стало холодно. Он встал на ноги и увидел, что лошадь неспокойна, бьет копытами, навострила уши.

- Никак волка почуяла, Гашга.

Взяв двустволку, он пальнул разок в воздух, потом сел на лошадь и поехал. Стало светать. Из-за горы вставала луна. Быть может, после сна Мухаммед-киши она хотела вернуться в эти края...

Среди виноградников, рядом с навесом, горел костер. У костра, протянув руки к огню, сидел мужчина. Отблески пламени бегали по его лицу и одежде. На столбе, подпиравшем навес, висели ружье, переметная сумка, рядом со столбом в землю был наполовину закопан большой глиняный кувшин.

Мухаммед-киши привязал лошадь к столбу.

- Адыгезал, это что еще за костер?

- Продрог я совсем, Мухаммед.

- А ну, погаси сейчас же.

- Почему?

- Немецкий аэроплан увидит, бомбу сбросит.

- Делать немцу нечего, как искать больного Адыгезала.

- Не варит у тебя башка-то. Ты мозгами пораскинь маленько: чего ради врагу переть-то оттуда? А за нефтью бакинской, за солью нахичеванской. И выпить они, ой, не дураки. Вот и тянутся к соку нашего винограда, а то как же ты думал?

Мухаммед-киши взял заступ и стал засыпать костер землей.

- Да только он ведать не ведает, что не гоним мы вина из винограда, а сушим его, в плов кладем, бекмес из него варим.

Костер погас. Остались на земле лишь тени Мухаммед-киши, Адыгезала, навеса и лошади. Лошадь помахивала хвостом, Адыге-зал устраивался под навесом, Мухаммед-киши смотрел куда-то вверх.

- Слышь, Адыгезал, я сон хороший видел. Конец Итлеру будет.

- Имя-то какое... собачье.

- Не зря назвали. Знали, что взбесится, как собака, вот и назвали.

- Мать не назовет так свое дитя.

- О чем ты говоришь? Какая к черту мать?! Вон как они детей своих на войну-то гонят... Слышь-ка, Адыгезал, кажись, волк вокруг деревни кружит?

- Да, вчера унес одного ягненка.

- Видать, это волчье отродье оттуда же.

- Откуда?

- От итлеров этих. Адыгезал засмеялся.

- Ложись-ка ты спать, Мухаммед.

- Какой к черту сон? До утра буду объезжать стерню. Сказывают, они человека забросить могут.

Когда Мухаммед-киши пальнул из ружья, волк изменил свой путь и побежал в деревню. Вспрыгнул на дувал, оттуда на крышу. Сунул морду в дымоход овчарни и прыгнул вниз. Из овчарни раздалось сдавленное блеяние. Потом все стихло...

Когда рассвело, Мухаммед-киши направился в деревню. Никаких подозрительных звуков он не слыхал, белого парашюта в небе не видел. Он подумал, что и эта ночь прошла спокойно. Поджигать стога никого не сбросили. Теперь можно выгонять барана на пас

тбище. Баран будет пастись, а он, положив голову на какой-нибудь камень, хорошенько поспит. Перекусив, он возблагодарил аллаха. Затем поднялся и пошел к овчарне. Открыв дверь, он остолбенел. Посередине овчарни сидел волк и, оскалившись, смотрел на него. Он быстро закрыл дверь.

- Чтоб ослепнуть тому, кто меня сглазил! Надевшая одну на другую несколько юбок жена его развешивала на веревке белье. Не оборачиваясь, она спросила:

- Кому шлешь проклятия, Мухаммед?

- Дурному глазу! Волк загрыз нашего барана. Белье выпало из ее рук.

- Кого же мы зарежем, когда придет Рашид?

Мухаммед-киши сел и схватился за голову. Казалось, что и сын не вернется с фронта, что и жена с детьми навсегда бросили его, что сломались опоры этого старого дома, что осела его крыша.

Деревенские ребятишки откуда-то прослышали о случившемся и разнесли по всему селу весть: "Дядя Мухаммед волка поймал".

Люди собрались у него во дворе. Больше всего было детей, были и старики, и женщины. Несколько ребятишек влезли на крышу овчарни и заглядывали через дымоход. Один из них кричал:

- Он похож на собаку. А бедного барана сожрал так, что одни рога остались.

Человек в шапке с длинным козырьком, в поношенной одежде присел рядом с Мухаммед-киши и так же, как и он, задумался. Как будто волк сожрал и его барана.

- Плохо дело, родной!

- Видно, судьба, Мусеиб-муаллим.

- Да, плохо дело.

- О баране я не жалею. Дело не в нем. Рашид с товарищами вернется с войны. Вот я и держал, растил барана для этого дня. - - Да, плохо. Волк там, внутри?

- Там.

- Что ты намерен с ним делать?

- Мариновать буду. Я ему такую кару придумаю - свою могилу собственными глазами увидит.

"- Накажи его, накажи.

Жители деревни между собой называли его "Мусеиб-муаллим с дырявым животом". Но этого никто не видел. Потому что Мусеиб-муаллим был человеком стыдливым. Не купался летом в реке, не мылся в общем отделении бани, расположенной в большой деревне на том берегу реки. Было несколько человек, которые уверяли, что у него кишки видать, словно видели их собственными глазами. А еще были и такие, что и сердце видели.

Когда началась война, его вызвали в военкомат. Здесь все становились в чем мать родила перед женщиной в очках. Все в этих краях хорошо знали доктора Гохар. Она, как мать, осмотрев этих людей, записывала что-то в свою тетрадку. Когда пришла очередь Мусеиб-муаллима, он стал перед ней в одежде. Доктор Гохар многозначительно посмотрела на военного комиссара. И тот прикрикнул на Мусеиб-муаллима. Деревенские ребята были сконфужены. Они стали шептаться насчет того, что комиссар, видно, не знает, что перед ним учитель. Мусеиб-муаллим сказал:

- Я ведь учитель...

- Ты должен для всех быть примером.

- В чем?

- Много не разговаривай, раздевайся.

- Я разденусь. Пусть тогда эти дети выйдут. Я им преподавал. И еще: пусть врач снимет очки.

- Почему так? Ребята тебя не стесняются, а ты будешь их стесняться? А во-вторых, врач без очков плохо видит. Фронту нужны солдаты.

Когда речь зашла о фронте, Мусеиб-муаллим разделся. Ребята отвернулись, врач вышла, его осмотрел сам комиссар.

- Слушай, а у тебя и впрямь грыжа...

- А ты как думал, разве станут зря языками молоть?! Но ты все-таки пошлешь меня на фронт. Хотя бы газеты почитаю.

- Одевайся, твой стыд скрывала одежда, не буду тебя посылать.

- Нет пошлешь!

- Не пошлю.

- Ребята, которых я учу, пойдут под пули, а я здесь останусь?! Мусеиб-муаллим стоял и долго смотрел на комиссара. Глаза у него наполнились слезами.

- Стало быть, я не годен?

Комиссар почувствовал, что задел его, смягчился.

- Учитель, на войну посылают здоровых людей. Что ж ты хочешь, чтоб мы послали на врага больного учителя, вроде тебя? Пусть уж воюют эти молодые.

Мусеиб-муаллим вернулся в село. Вел свои уроки. Большинство писем, приходивших в деревню, давали прочитывать ему. Однажды прочел он письмо и от Рашида. И Мухаммед-киши уважал его. Когда он прослышал об истории с волком, у него мелькнула одна мысль. И сейчас он хотел сказать о ней, но не осмелился.

- Так значит, говоришь, накажешь его?

- Не наказывать?

- Накажи, накажи. Я за него заступаться не стану. Ему любой

кары мало.

- Похоже, ты что-то придумал, Мусеиб-муаллим.

- Да нет, ничего особенного.

- Говори, не робей.

Когда Мусеиб-муаллим обращался к кому-нибудь, кто был старше него годами, он краснел как помидор.

- Я подумал, может быть, ты подаришь его школе.

- Будешь преподавать ему, уму-разуму учить?

- Нет, просто буду показывать на уроке зоологии.

- Волка они не видали?

- Видали. Но я им буду говорить, что волк тот же фашист, никакой разницы нет.

Мухаммед-киши покачал головой. ' - Не оскверняй зверей наших гор.

Мусеиб-муаллим был мягкий, добрый человек. Однажды дети разрушили в школе ласточкино гнездо, и он, обидевшись, два дня не приходил на занятия. Если при нем резали курицу, делали укол ребенку, он, отвернувшись, закрывал глаза и затыкал пальцами уши.

Может, ему жалко волка, но почему не жалко барана, не жаль трудов Мухаммед-киши?

- Не смотри, что я учитель, волка я сам накажу.

Во дворе стоял страшный галдеж. Все отталкивали друг друга, чтобы заглянуть в щели между досками двери. Мальчишка на крыше сообщал о каждом движении волка:

- Облизывает рот, язык какой здоровый. Спрятал язык. Ходит из угла в угол. Быстро ходит. Спина,выгнута. Да у него хвоста-то нет. Есть, есть, к животу прижал.

Во двор вошел человек. Под мышкой он держал папку, из которой выглядывали бумаги, сколотые в обтрепанных, загнутых углах железной булавкой. В деревне его звали "десятка Гейдар". Ловерх нагрудного кармана у него красовалось несколько значков. Один из них висел на цепочке. Изображенный1 на нем человек стрелял по круглым мишеням. Ячменное зерно насаживали на , иглу, ставили в тридцати шагах, и Гейдар, едва прицелившись, сбивал его из своего дробовика. В первый же день войны он ушел на фронт и вскоре вернулся. Рассказывал, что был там снайпером. Клал фашиста наповал каждой пулей. А одному генералу всадил ее в самый глаз. Но они вставляют глаза из стекла. Вскоре после возвращения Гейдара, в село привезли кино. Показывали фашистов. У одного из них на глазах поблескивали круглые стекла, он смотрел через пенсне. Пронесся слух, что его так разукрасил "десятка Гейдар". Со стороны "десятка" выглядел вполне здоровым. Но иногда у него случались припадки. Как-то на фронте он влез на сосну и стрелял оттуда; в это время в основание дерева угодил артиллерийский снаряд, и Гейдара откопали на следующий день. А сейчас он нашел себе занятие: -собирал кожи, шкуры, разную утварь. Когда Гейдар присел рядом с Мухаммед-киши, тот уже придумал;

- Ты пришел кстати, "десятка".

- То правду люди говорят?

- Все так и есть, как тебе сказали.

- Чего ж сидишь-то? Дай-ка шлепну его через дымоход и дело с концом. Сдерем с него кожу, сдашь в нашу контору, и я выложу тебе пятьсот рублей на бочку.

Мухаммед-киши покачал головой.

- Нет, "десятка", я приготовил ему другое. Тебе нужна его шкура, а мне он сам.

- Ты меня слушай, старик. Пятьсот рублей на улице не валяются. Это десять кило хлеба.

- Я живу не ради куска хлеба. Собери-ка ты молодежь, схватим волка.

Каждый взял палку. Первым в овчарню вошел сам Мухаммед-киши. Волк ощетинился, как кошка, испугавшаяся собаки. Шерсть у него была грубая, свалявшаяся, светло-серого цвета. Он не ворчал, стиснул челюсти. Словно говорил, что он не виноват; во всем что произошло, виноваты эти зубы. Волк стал пятиться. Это еще больше расхрабрило людей, и на волка посыпались удары. Мухаммед-киши, улучив момент, приставил рогатину палки к горлу волка.

- Эй, ребята, хватит. "Десятка", подержи-ка палку.

"Десятка" схватился за палку. Мухаммед-киши нашел колокольчик, лежавший среди останков барана, и, подойдя к волку, привязал ему на шею.

- Эй, ребята, хватайте-ка его за ноги - ив мешок!

Волка запихали в мешок. Каждый ухватился за него, и мешок вынесли во двор. Мухаммед-киши привел лошадь и, когда волка взваливали на седло, Гашга, видимо, почуяла. Стала тревожно бить копытами. Хозяин ее, натянув узду, сказал:

- Спокойно, Гашга, мы его связали.

Взойдя на пригорок, группа остановилась.

- Давайте-ка спустим его.

- Чего няньчиться-то? Скинь его, и все тут.

- Нет, вы еще дети, не понимаете ничего. Осторожненько кладите его на землю.

Мешок стянули, и волк с завязанными ногами остался на земле. Лошадь, увидев его, отпрянула, поднялась на дыбы и, вырвав узду из рук Мусеиб-муаллима, понеслась в сторону деревни. Мухаммед-киши ногой столкнул волка вниз по склону. Волк покатился кубарем, звеня колокольчиком. Остановившись далеко внизу, он вскочил на ноги и помчался, яростно крутя головой, пытаясь схватить колокольчик зубами, избавиться от него, но не доставал.

"Десятка" Гейдар бил себя по колену рукой и, хохоча, приговаривал:

- Ай да дядя Мухаммед! Теперь я понял, что ты задумал.

- Слушай Гейдар. У нас окромя тебя охотников нет. Убьешь его - на меня не обижайся...

В эту ночь Мухаммед-киши опять-спал под стогом. Во сне он снова увидел горы, увидел Рашида один на один с рыжим, очкастым, жилистым немцем. Оба они обливались потом. Вдруг он услышал звон колокольчика. Вскрикнув, он хотел предупредить Рашида, кричал, звал его, но сын не слышал. Фашист же услышал звон колокольчика. Хотел было убежать, но то был волк. Волк схватил Рашида за ногу и потащил...

Старик проснулся. Гашга тянулся мордой к траве и натягивал повод, намотанный на руку Мухаммед-киши. Он взобрался в седло и поехал в деревню. Уже светало. Пастух Сартиб сгонял скотину. Остановившись у дома старухи Машараф, он что-то рассказывал ей.

- Вдруг слышу - колокольчик звенит. Коровы стали, рога опустили. Только это я подбегаю, гляжу - а на пригорке сидит волк дяди Мухаммеда. Подлизывается, как кошка, увидевшая мясо. Не выйдет, братец, думаю, никто тебе больше не поможет.

Мухаммед-киши слышал его слова.

- Чей волк, говоришь?

- Вру, что ли? Услужил ты божьей твари и выпустил на волю. Однажды этот несчастный примкнул к вольчьей стае. Так они его в тот же день прогнали, сказали, ты ступай, мол, себе, позванивай колокольчиком...

Его слова были для Мухаммед-киши как маслом по сердцу.

- Бог про волка знать не знает. Как и про дурной глаз.

Старуха Машараф поняла, в чей огород камушек, и, ворча, удалилась к себе во двор.

- Чтоб ослепнуть дурному глазу!

- Слышь-ка, Сартиб, ты погляди за волком-то, чего он делать станет.

- А чего ему делать: к какой животине ни подкрадется, та враз и убегает.

Мухаммед-киши отправился домой. У него оставались еще четыре овцы и два молоденьких барашка. Погибшего барана он держал отдельно от них, чтобы тот не исхудал.

Через неделю от Рашида пришло письмо. Он писал о том, что порезал ножом палец, когда чистил картошку. Товарищи стали над ним подтрунивать. Мол, у всех раны боевые, а у него - кухонные. И он попросился на передовую.

Поступок сына обрадовал отца, но мать забеспокоилась.

- Место мужчины - в бою. Знал бы я раньше, что он картошку чистит, вернул бы его назад. У людей дети вон какие герои, а мой поваром работает.

- Ты себя не шибко-то в грудь бей. Прежнее место у него было хорошее. А теперь под пулю золотую полез.

- Будет тебе болтать-то. Я еще ни в чьей тени не прятался, и сыну не позволю. Лучше слепая дочь, сидящая дома, чем сын, прячущийся на задворках.

Жена, почувствовав настроение мужа, замолчала. Подумала: "С тех пор, как привязал колокольчик к волку, от радости в облаках витает".

Мухаммед-киши сунул письмо в карман, вышел на улицу и зашагал в сторону виноградников. Все должны знать о том, что Рашида послали на передовую. Но он не знал, что это слово означает. Понимал, что слово это хорошее, достойное, возвышающее.

Мусеиб-муаллим тоже оказался здесь. Он сидел рядом с навесом и удрученно просматривал газеты.

- Дядя Мухаммед, сам военный комиссар ушел на фронт. Я тоже хочу подать заявление, чтоб меня отправили. Совесть не позволяет так вот сидеть. Дезертиром себя чувствую.

- Если так плохи дела, то и я с тобой. Не гляди что старик.

- Нет, дядя Мухаммед, у тебя сын воюет.

- Когда дело касается чести, и отец должен идти за сыном. Но я за ребят наших спокоен. Дадут фашистам прикурить.

- Поскорее бы.

Они встали и направились в сад. Сартиб неподалеку пас коров. В руке он держал виноградную гроздь и отщипывал от нее. Увидев старика, он улыбнулся.

- Слышь, отец, чего за волком своим не смотришь?

- А что случилось?

Мухаммед-киши шутить было некогда. Он думал о том, что сказал ему Мусеиб-муаллим.

- Чего "ожет случиться? Сунуться-то ему теперь некуда, вот и кружил вчера,-как лиса, вокруг виноградников;

Однажды вечером Сартиб привез на ишаке труп волка. Кликнул старика:

- Забирай. Скопытился. Еще немного, и шакалы от него ничего бы не оставили.

Волк совсем уже не был похож на того, что попал когда-то в овчарню. Тот был упитанным, здоровым, глаза сверкали, а этот был кожа да кости, с облезлой шкурой, потухшими глазами. Сартиб стащил его наземь.

- Поразвлеклись хоть как-то. Одни удовольствия были с волком твоим. Последнее время приходил и сидел около стада. Вперит глаза в меня ... А я про себя, сукин ты сын, думаю, жнешь, что посеял. Даже бегать у него сил не было.

- Ладно, а где ж его колокольчик?

- Услужил он ему, нечего сказать. Может, я его себе оставлю, а? Хочу привязать к козе Гафара, она у меня стадо водит.

- Давай сюда, он мне нужен. Помоги-ка мне освежевать волка.

Ребятишки окружили их. Среди них нагишом стоял карапуз лет трех-четырех.

- Не бойся, малыш, он дохлый. Помочись-ка сюда. Мальчуган словно ждал этого... Сартиб спросил:

- А это зачем?

- Обычай, сынок. Когда убьют волка, всегда так делают. Много на свете злых людей. Кого смажут волчьим жиром, так тот на самого родного волком глядеть начнет.

Прошли осенние дожди, и травы зазеленели. По утрам их покрывал иней. С гор дул холодный ветер; на их вершинах от

времени до времени вздымались столбы снежной пыли. Деревья становились черными. Мухаммед-киши все время проводил на жнивье. Приходил сюда каждое утро. Побеги осенней травы напоминали молодой лук. Старик и сейчас возвращался оттуда.

По бревну, перекинутому через ручей, прошел молодой барашек. Он был выкрашен хной, на шее у него весело покачивался колокольчик. Шел он очень важно. Словно говорил своей походкой: "Прочь с дороги. Это иду я. Погодите немного, и у меня будут крутые рога и жирный курдюк. Я стану сильным бараном".