Свадебный подарок

Володька Зинин, друг Мишки Кириллова, женился весной, как раз под первомайские праздники. Мишка беспокоился – а вдруг погода не улучшится, будет такой же слякотной и дождливой, и снимки тогда не получатся. А ему очень хотелось угодить Володе, да и самое главное – показать старому мастеру, его учителю Ивану Дмитриевичу, что и он чего-то стоит, тоже не лыком шит.

Весна выдалась неустойчивой, затяжной, даже в поле ещё не выезжали, хоть давно пришло время. Часто на небе лохматились тёмные, как лиловый синяк, тучи, из них шуршала на земле снеговая крупа, потом крупными каплями стучал дождь. Проглядывало солнце, но оно не успевало подсушить землю, зевало в облаках.

Мишка из райцентра шёл в Берёзовку, с тоской глядел на пегие от выпавшей крупы поля, на свои резиновые сапоги, заляпанные грязью, думал, что по такой погоде и праздник не в праздник. Так, одна морока, дальше дома носа не высунешь.

Но уже перед Берёзовкой солнце как-то решительно размахнуло тучи, затих ветер, весенняя теплынь хлынула неожиданно щедро, и жаворонки, любимые Мишкины птички, опрокинули, над полями свои весёлые песни. Видно, устанавливалась погода, устанавливалась надолго. Мишка вдруг на секунду представил, как весело закружится на выгоне свадебный хоровод, как будет доволен его друг Володя, как заулыбается принаряженная невеста, их с Володькой одноклассница Танька, и от этого на душе становилось спокойно и радостно. Радостно было за Володьку – ведь это праздник на всю жизнь, и если он будет ярким, солнечным, значит и жизнь их совместная с Танькой такой будет, яркой, как этот разыгравшийся день.

С Володькой Кириллов дружил давно, ещё с первого класса. Их учительница Мария Ивановна тогда рядышком посадила, за одну парту. Володька – он отличник вечный, а Мишке математика плохо давалась, эти «иксы-игреки» для него – мученье сплошное. Вот и расчёт у учительницы был – рядом с сильным учеником, глядишь, и Мишка освоит математические премудрости. И не ошиблась. Поначалу Мишка пытался в соседскую тетрадь заглядывать, а потом вдруг неожиданно почувствовал, что и у него получается, решение приходит правильное.

Так они до десятого класса вместе и проучились, теперь вот Володька в институте учится, а Мишка в комбинат бытового обслуживания поступил учеником фотографа. К фотографии его ещё со школьных лет тянуло, интерес этот захватил полностью, а Зинин теперь в институте физику изучает. Может быть, Мишка и сам бы в институт поступил, учился бы, по крайней мере, желание такое было, только причина есть одна – у Мишки нет родителей, а бабке Матрёне городское содержание не под силу. Так уж судьба сложилась. Отец у Мишки на фронте погиб, а мать после войны лошадей чесоточных в пруду холодном купала, и сама простудилась, сгорела, как свеча.

Спасибо бабке Матрёне, с ней вдвоём и воюет Мишка. И на работу в райцентр Мишка специально поступил, чтобы хоть как-то семье помогать, хозяйство-то у них немудрёное, один огород да коза, на таком богатстве далеко не уедешь. Хоть и небольшая зарплата у Мишки, да им с бабкой хватает и налог платить, и одежонку немудрую справить. А то, что Мишке каждый день приходится в райцентр ходить – дело несложное, ноги пока молодые, резвые, и бабка страшно довольна, что внук хоть немудрой, но полезной профессии научился.

Одно только плохо у Мишки – взаимоотношения его с Иваном Дмитриевичем, старшим фотографом. С внешнего вида посмотреть – ангел, а не мужик, роста небольшого, гладко причёсанные седые волосы на голове приглажены, хоть считай, на лице румянец полыхает, как у девушки, и вообще он в свои сорок лет какой-то воздушный, лёгкий, в талии тонкий и подвижный. А взаимоотношения их не складываются потому, что уж больно хитрый Иван Дмитриевич. Эта хитрость, кажется, и на лице написана, нос острый, как у лисицы, и глаза, постоянно что-то ищущие, в человека уставятся – точно как рентген, насквозь просвечивают.

Умеет Иван Дмитриевич благополучие себе создавать, заработок у него в три раза больше, чем у Миши. А почему? Очень просто. На правах старшего в фотографии он самые лучшие заказы себе подгребает. Вот, скажем, свадьба какая случается, или торжество в райцентре – так Иван Дмитриевич фотоаппаратами обвешивается – и полный вперёд, с улыбочкой да прибауткой щёлкает затвором.

– Внимание, приготовились, – всякий раз приговаривает он.

Кто-нибудь из весёлых, нетерпеливых свадебных гостей не выдерживает, реплику подаёт:

– Снимать будете?

– Эх, снимать вас ваше начальство будет, – эта расхожая фраза у Ивана Дмитриевича на все случаи жизни приготовлена, – я вас только для истории увековечу.

Хохочут гости, Иван Дмитриевич посмеивается негромко, с ухмылочкой, дескать, знай наших, а сам щёлкает направо и налево. Знает, в таких случаях клиенты за деньгами не постоят, каждому приятно себя весёлым на карточке увидеть, похвастаться: «Вот я какой молодец, смотрите, люди, да радуйтесь».

Мишке же Иван Дмитриевич всё больше скучные заказы подсовывает – на документы сфотографировать или похоронную процессию снять. У Мишки даже отвращение ко всей этой работе. Особенно на похоронах присутствовать. Люди в горе убиваются, а ты своё дело делай, устанавливай вокруг гроба, прощальные эти снимки клепай себе в обиду.

Теперь к Володьке хоть на свадьбу попадёт, попытается нащёлкать таких снимков, чтоб Ивану Дмитриевичу нос утереть. А то он себя чуть ли не мастером художественной фотографии считает.

Правда, Володька на свадьбу Мишку не как фотографа пригласил, да это и неважно. Снимки он просто так сделает, чтоб друга порадовать. Он, Володька, можно сказать единственный друг у Мишки, самый закадычный. И в семье у Зининых Мишка часто бывал. Мать Елена Кирилловна всегда рада, не знает, куда Мишку усадить. Правда, отец Володьки, Данила Степанович – тот человек неприветливый, на него посмотреть – суровость на лице написана, и глаза из-под мохнатых бровей глядят на мир устало, точно всегда пеленой задёрнуты. Мужик он крепкий, хозяйственный, у такого, говорят, каждый гнутый гвоздь свой учёт имеет. Мишке это больше нравится, такой человек на земле твёрдо стоит, знает, что в жизни делать надо.

Перед Берёзовкой солнце и вообще разгон взяло, и хоть время под вечер, до духоты воздух раскалило, даже рубашка к телу приставать стала от быстрой ходьбы. Значит, счастливый человек Володька, образумилась погодка во имя его свадьбы. И снимки теперь на славу получатся.

Мишка недалеко от Зининых жил и когда к саманному бабкину жилищу подходил, заметил – карагодится народ у дома Володьки, мельтешит нарядами разноцветными. Значит, собираться уже гости начали.

Мишка быстро домой забежал, брюки свои погладил, одни и есть пока – на работу, и дома (ничего, скоро побольше получать будет, тогда и до нарядов дело дойдёт), рубашку в голубую клетку надел, без бабки управился с нарядами своими. (Наверняка, старая на свадьбу полюбоваться ушла, их, старух, мёдом не корми, а дай такую возможность – потом целую неделю будут обсуждать, кто в чём одет был да как вёл себя, не куражился ли, или выпил на копейку, а ломался на целый рупь. И такие разговоры – конца и края иметь не будут).

Мишка через плечо перекинул фотоаппарат, пошёл к дому Зининых.

Фотоаппарат «Киев» у Мишки служебный, заведующая, когда его вручала, раз пять заставляла расписываться, дескать, смотри, Михаил, казённая вещь, за неё ответ придётся держать. А Мишка и смотрит, потому как иначе нельзя, хлеб свой насущный, как бабка Матрёна скажет, он им добывает.

Около дома Зининых толпа собралась приличная. Можно сказать, весь берёзовский народец высыпал на улицу, и молодой, и старенький. Вон рядком старушки стоят, точно подпёрли друг друга, лица сосредоточенные, как у солдат на параде. Может быть, молодость свою вспоминают, свои свадьбы-гулянья на память приходят. В этом ряду и бабка Матрёна красуется, в юбочке чёрной, в кофточке горошком, лицом своим светлым, без загара, сверкает. Хорошая бабка у Мишки! Даром одна на белом свете, как былинка в поле, а не согнулась статью, и все невзгоды с шуткой-прибауткой одолевает. Она с ним, Мишкой, намучилась через край, а ничего, судьба её не одолела, смотрит сейчас на свадебную кутерьму и улыбается, жизни радуется.

А перед старухами рядком выстроилась берёзовская мелкота, пацанва разновозрастная, но тоже важность момента понимает, стоит, носами шмыгает, глазёнками в разные стороны постреливает, наблюдает, как берёзовский гармонист Колюха Жекан на коленке инструмент свой во всю яркость цветастых мехов разворачивает. А перед гармонистом уже девчата хоровод завели, подруги Татьяны пляшут, так, что грязь летит в разные стороны и туфли белые чернотой отдают. Но девкам горя мало:

Это Люба Викентьева частушки поёт. Нравится Мишке Люба, только вряд ли об этом кто догадывается. Мишка и от себя думку эту прочь отпугивает, не чета ему Люба, высокая, стройная, брови чёрные вразлёт. А самое страшное – живёт семья Викентьевых зажиточно, не в пример Мишке с его хоть и стройной, годами не сломленной, бабкой. А может быть, это только кажется Мишке? Что он, в поле обсевок ржи? На себя Мишка в зеркало смотрит и никаких больших изъянов не находит – в плечах широк, волосы волнистые, с пробором. Разве единственный порок его – росточком маловат, да как говорят, велика тюрьма, да кто ж ею рад.

Сейчас вокруг Любы ужом извивается в пляске Иван Зимарев, Мишкин одногодок, весельчак и балагур берёзовский. Он гулко хлопает в ладоши, бьёт себя по коленям, бокам, в присядку скачет по кругу, изгибая носки сапог, частит скороговоркой:

Иван лукаво глядит на Любку, подмигивает ей и ещё яростнее обхлёстывает себя ладонями.

Пляшут девчата огневой пляской, земля словно дышит под их бойкими ногами, и у Мишки желание появилось снимок первый сделать, чтоб потом Володьке на память подарить. Но только и успел Мишка два раза щёлкнуть, как на пороге Данила Степанович появился, ладонь к глазам поднёс и, узнав в толпе Мишку, заспешил к нему.

Он Кириллова за руку взял, в дом мимо разнаряженных гостей повёл, выговаривая по дороге:

– Что ты, дорогой Миша, опаздываешь? А? Мы уже волноваться начали…

Мишка протиснулся к крыльцу, сказал торопливо:

– Рабочий день у меня сегодня, дядя Данила! И так часа на два пораньше отпросился. Да дорога известная – быстро не расскачешься.

Данила Степанович через тёмные сени провёл Мишку, втолкнул впереди себя в дом. А в доме – дым коромыслом. В большой горнице пять столов сдвинуто, и за ними разнаряженные гости, а на самом почётном месте – Володька с Татьяной сидят. На Татьяну глянул Мишка – ей-богу, глаз отвести нельзя. Он её давно знает, Таньку, с девчоночьих лет, вместе в одни игры играли, конопатой её дразнил. А тут на тебе – сегодня и конопушек незаметно, в белом платье сидит, как сказочная королева, рыжими кудряшками сверкает. И Володя – настоящий жених, в чёрном костюме, необычной белизны рубашке, с галстуком, губы чуть приоткрыты от смущения, белый ряд зубов высвечивается.

Данила Степанович дал Мишке с женихом за руку поздороваться, невесте приветливо кивнуть, а затем с силой за стол как раз напротив молодых усадил, пододвинул гранёный стакан с водкой, предложил:

– Ну, давай, Михаил, за здоровье молодых! А то ты отстал маленько. А отстающих, учти, брат, бьют… – и захохотал так, что другие гости на него оглянулись.

Мишка переглянулся с Володькой, поднялся со стаканом в руке, заговорил:

– Дорогие Володя и Таня, желаю вам хорошей, крепкой семьи…

Данила Степанович речи до конца не дослушал, захлопал в пухлые ладоши необычно громко:

– Дело говорит, дело, Михаил! – и опять подтолкнул Мишку в бок, кивая на стакан. – Пей, брат, а то прокиснет. А кислая водка – самое плохое дело.

Мишка губами к стакану припал, сделал глубокий глоток и от неожиданности чуть стакан не отбросил, влага обожгла рот, вызвала дрожь по телу. Мишка стакан на стол поставил, виновато на Данилу Степановича поглядел, дескать, извините, больше не могу.

Он и в самом деле первый раз водку в рот взял. До этого не приходилось как-то, хоть и на работе Иван Дмитриевич не раз предлагал – сам-то хоть и скряга большой, но специалист по части горло промочить, и в ребячьих компаниях Мишка от такого угощения отказывался. Да и вообще, на свадьбе Мишка первый раз гуляет, раньше как-то не приглашали. Вот с непривычки и запершило в горле, точно комочек хлеба поперёк горла встал.

Но Данилу Степановича это в смущение не привело, наоборот, он снова насильно в руки Мишке стакан засунул, проговорил на ухо, дыхнув перегаром:

– Это что ещё за новая мода – поп с гармонией!

Заметил Мишка, эта присказка у Данилы Степановича самая любимая, к месту и без места говорит. А сейчас вроде бы кряду вставил, не годится, дескать, так молодых приветствовать.

– Коль добро сыну моему желаешь, – опять зашептал на ухо Данила Степанович, – значит, стакан до дна должен опорожнить и вверх дном опрокинуть.

Тут в разговор Елена Кирилловна вмешалась, попросила:

– Ты бы не шибко угощал, отец! Видишь, не идёт она ему…

– Ну, ты, Лена, помолчи. Оно всегда так: первая – колом, вторая – соколом, третья – пташечкой… – и снова Мишку в бок толкнул.

Мишка поднялся, почувствовав внимание к своей персоне, смутился как-то, сказал по возможности бодро:

– Ну, ещё раз поздравляю, – и бодро опрокинул стакан. Через минуту почувствовал Мишка в румянце щёки. А Данила Степанович, подсовывая ему закуску, шептал на ухо:

– Молодец, Мишка! Ценю смелых людей! Смелый человек – что орёл, ему всё по плечу! Это Володька мой рохля-рохлей. Говорил ему – не спеши жениться, не убежит это дело от тебя, а он заталдычил одно: «Люблю Таньку – и баста». Хоть бы учёбу кончил, а то только на втором курсе. Мало его одного содержать в городе – ещё невестка наваливается на моё горе.

– Ничего, прокормите, – заговорил заплетающимся, каким-то непослушным языком Мишка. – Живёте вы, по-моему, безбедно.

– Их, Миша, в чужом кармане легко червонцы считать. А ты попробуй сразу двух студентов содержать в городе. От одних нарядов в разор пустят.

– Это же хорошо, дядя Данила, когда сын невестку в дом приводит, – ещё раз слабо пытался возразить Мишка. Ему с трудом давались слова, губы ужасно отвердели, сделались непослушными, как на морозе.

– Хорошего мало, Михаил. Вот ты у бабки своей как медаль висишь на шее, разве это дело?

Сумрачно до щемящей боли на душе стало у Мишки, он хотел подняться из-за стола, но Данила Степанович точно предвидел это, на плечо надавил:

– Ты закуси, закуси, Михаил! – и сам ретиво вскочил из-за стола, растолкал появившихся в первой комнате любопытствующих, вылетел на улицу.

Мишка ел, нагнувшись к столу, думал о последних словах Данилы Степановича. Ишь, как выкрутил, старый чёрт, будто Мишка нахлебник у бабки, и вообще человек никчёмный, так, чертополох на земле. А Мишка мастером станет, не хуже Ивана Дмитриевича, а может быть, и заочно учиться поступит, как-никак десятилетка у него за плечами.

Видимо, хозяин с улицы гостей пригласил – повалил весёлый оживлённый народ в горницу, за столы начал усаживаться. И что больше всего Мишку удивило – рядом Люба уселась, ласковыми глазами поглядела и даже, кажется, подморгнула. Сумрачность эта, разговором Данилы Степановича посеянная, ушла с души моментально, как лёгкая тучка, настроение поднялось, как жаворонок, затрепыхало. Ишь, видимо, по душе он Любке, если она даже на людях не постеснялась рядышком сесть.

Из-за первого стола сваха, разнаряженная в старую паневу, поднялась, в большое деревянное блюдо, как в бубен, постучала, каким-то надтреснутым голосом провозгласила:

– Самое время, дорогие гостёчки, молодых повеличать, да подарками отметить, – и первой полстакана водки в рот опрокинула, на тарелку эту деревянную сотенную бумажку положила, по очереди вслед за свахой вставали гости, говорили, какие хорошие сидят за столом молодые, точно белый лебедь с лебёдушкой, да какие они пригожие, и подарками одаривали.

Тут пришла пора снова Мишке смутиться. Не предусмотрел он, ох, не предусмотрел, какой же подарок другу преподнести. Нельзя сказать, что не знал Мишка об этой деревенской традиции, раньше на смотринах бывал, видел, но видать, в самый последний момент вылетело это из головы у Мишки, заёрзал на стуле, как уличённый в каком-то тяжком грехе.

Когда очередь до Мишки дошла, он поднялся со стаканом, пожелал Володе и Татьяне счастья, да детей побольше, выпил водку единым глотком и поперхнулся, закашлялся, хотел присесть, чтоб отдышаться, но не успел.

– Ты, Мишка, подарок давай! – крикнул со своего места Данила Степанович.

Мишка плечами развёл, хотел честно признаться, что обмишурился он с подарком, вручит после, но краем глаза видел, с каким напряжением смотрела на него Люба, другие гости, и он сорвал фотоаппарат с плеча, положил на блюдо, любезно подставленное свахой.

– Вот мой подарок, – сказал тихо, заплетающимся языком.

– Ну и молодец, Мишка, – крикнул ещё раз Данила Степанович.

Свадьба продолжалась дальше. Для Мишки она точно в тумане плыла. Кажется, он плясал, кажется, пел и даже пытался обнять Любу, за что получил тумак в бок, но всё это нетвёрдо запечатлелось в памяти, точно это не с ним было, а с кем-то другим.

Проснулся Мишка в доме бабки на другой день со свинцовой тяжестью в голове, с противным ощущением горечи во рту. Незнаемое раньше чувство тяжкого похмелья угнетало его.

Мишка с тоской посмотрел в потолок, пытался представить для себя весь ход свадьбы и не мог, так, какая-то мешанина, отрывки фраз и действий застыли в голове, и ему стало так стыдно, точно его на воровстве поймали, он даже сам почувствовал, как вспыхнул румянец на щеках, розовой краской залило лицо.

Он вдруг вспомнил про своё намерение снять свадьбу, чтоб утереть нос хвастливому Ивану Дмитриевичу, и что из этой затеи вышло, липкий пот побежал по спине. Теперь самое главное – как на работе объяснит, где служебный фотоаппарат. Мишка понимал, что с работы его теперь попросят, и представил, как заголосит, узнав об этом несчастье, бабка Матрёна, как злорадно захихикает Иван Дмитриевич: «Ну что, Мишка, доигрался!»

Надо было что-то делать. Точно пружиной подброшенный, вскочил Мишка с постели, судорожно попытался попасть ногами в штанины. Наверное, на стук вошла бабка, тоскливо молча поглядела на Мишку. Всё лицо её выражало какое-то скорбное сострадание, точно в доме покойник лежал.

Спросила она внука, когда тот, наконец, оделся:

– Где же фотоаппарат, Миша? Домой вроде ты его не приносил.

Мишка лихорадочно обдумывал, что ответить, но такое решение не приходило – обманывать бабку не хотелось, а сказать правду – значит вызвать у неё сейчас такое сострадание, которое век не забудешь. Но старуха, видать, сама почувствовала недоброе, попросила ещё раз:

– Ты по-честному скажи, Миша!

– На свадьбе молодым подарил… – сказал Мишка медленно, растягивая слова.

Точно кто-то по голове бабку Матрёну ударил. Тихо, со стоном опустилась она на стул, закачала головой:

– Что-же ты наделал, внучёк? Ведь тебя и в тюрьму посадить могут… Как-никак, за казённую вещь отвечать придётся.

Бабка ещё несколько минут сидела, обхватив голову своими побледневшими иссохшими руками, раскачивалась, как маятник, а потом неожиданно резво сорвалась со стула, попросила:

– Ты тут никуда больше не уходи, я буду скоро, – и скрылась за дверью.

Положение у Мишки было и в самом деле хоть плачь. Он лихорадочно забегал по комнате, вдавив голову в плечи. Наверное, и в самом деле могут в тюрьму посадить. Аппарат тут как-никак тысячу двести рублей стоит. Как объяснишь заведующей, что он за пьянкой совсем обо всём забыл, щедрым за казённый счёт стал необыкновенно, забыв о долге служебном. Он представил, как загомонит, на разные манеры обсуждая этот случай, деревня, как первой отвернётся от него – пьяницы и хапуги, Люба, как умоется горючими слезами бабка Матрёна. Дальше он уже не мог представить всю эту картину, и рванулся к двери…

На воздухе у Мишки закружилось в голове, он устало опёрся о калитку, постоял несколько минут. Именно сейчас и пришла спасительная мысль – пойти к Володе, объяснить, что сейчас в душе у Мишки, какие кары грозят ему за его пьяные безрассудные похождения, попросить прощения у Данилы Степановича…

Он направился к дому Зининых, шёл, низко опустив голову, и, видать, не заметил, как вышла оттуда бабка Матрёна, как пересекла дорогу и остановилась, поджидая внука. Трясущимися губами она тихо попросила:

– Не ходи туда, Мишка!

Только тут поднял голову Мишка, тоскливо посмотрел на старуху.

– Не ходи туда, Миша!

– Да ты что, бабушка?

– Не надо, Миша, Данила Степанович не велел. Говорит, что ты вчера над собой контроль потерял, как пьяный вахлак себя вёл.

– А про аппарат узнала? – спросил Мишка тревожно.

– Володя ещё спит, – ответила бабка, – а Данила Степанович так ответил: «Выходит, назад пришла подарок забирать?» Ты уж не ходи, Миша, за аппаратом, позор на всю деревню. Знаешь, что с воза упало, то пропало…

Бабка зашагала к дому, прямая, как гвоздь… Мишка потоптался на месте, почувствовал, как в мелкой дрожи от злости на себя заходили руки. Хотелось волосы рвать на себе, кулаками застучать от обиды.

Мишка бабку догнал, спросил:

– Что же теперь делать, бабушка?

– Ты вот что, Миша, – сказала бабка спокойно, – больше к Зининым не ходи. Лучше козу продадим, а позориться не надо. Понял, Мишка?

– Понял, – грустно ответил Мишка и уныло поплёлся в дом.

После праздника Мишка на работу шёл, как на каторгу. Он представлял, какой сегодня поднимется шум, как с треском вышибут его с работы, какой весёлый разговор пойдёт по деревне. Скажут, допился Мишка, казённые вещи начал раздаривать…

В фотографии Мишка с удивлением увидел Ивана Дмитриевича. Обычно он после выходных или праздников приходил к обеду, довольно потирая руки.

– Ну, Михаил, – говорил он, довольный собой, – пришлось эти дни поработать… – И добавил, игриво сокрушаясь, – у кого праздник, как праздник, а тут работа пятки припекает…

Сегодня Иван Дмитриевич с утра на работе и выглядит необычно. Волосы на голове один к одному расчёсаны, глаза весело поблёскивают. Он, как врач, в белом халате по ателье разгуливает легко, без вечного своего брюзжания – Мишке это даже хорошим предзнаменованием показалось.

С Мишкой Иван Дмитриевич за руку поздоровался, спросил:

– Ну, как отпраздновал, Михаил?

Мишка неопределённо махнул рукой, в шкафчик полез, чтоб тоже в халат облачиться. Но Иван Дмитриевич, заметив его желание, попросил:

– Ты, Михаил, сегодня за меня на совещание передовиков сходи. Осилишь? Работёнки там много будет…

Мишка опешил от неожиданности. Что-то необыкновенное сегодня происходит со старым мастером, и он, наверное, с удивлением на него посмотрел. Этот пытливый взгляд Мишки не прошёл незамеченным.

– Ты что так на меня посмотрел, Михаил? – спросил Иван Дмитриевич, – вроде удивился даже. А я давно решил – парень ты старательный, пора тебе и солидные дела поручать.

– Вот сегодня как раз и нельзя, – тусклым голосом сказал Мишка.

– Что случилось?

Пришлось Мишке всё без утайки рассказать, и про свадьбу, и про этот горький упрёк, в его адрес брошенный, и про свой необдуманный шаг с подарком.

Иван Дмитриевич слушал внимательно, потом долго молчал. А Мишка даже радовался этому молчанию – значит, решает Иван Дмитриевич, как всю эту историю поскорее заведующей выложить. Но Иван Дмитриевич заговорил про другое:

– Да, дела, – начал растягивать слова Иван Дмитриевич и не удержался от нравоучения: – Говорил тебе, Миша, не спеши. Он ведь как – резвый сам наскочит, на тихого – бог пошлёт.

– При чём тут бог, Иван Дмитриевич?

– Это ты прав, бог тут не причём. Бог-то бог, а сам не будь плох.

Потом, помолчав, добавил:

– Всё равно давай так договоримся – иди на совещание. А аппарат можешь мой забрать.

– Да, но… – замычал Мишка.

И вдруг Иван Дмитриевич, краской вспыхнув, впервые словами зачастил, как в барабан забухал:

– Почему ты, Михаил, мне не веришь? Давно в тебе заметил неприязнь эту. А ты гордыню сломи, сломи гордыню. Сам виноват. Говорят, кто пьян, да умён – два угодья в нём. А ты сам в историю влетел, никто не виноват.

И уже спокойно спросил:

– Можешь мой один совет принять?

Мишка головой утвердительно кивнул.

– Ну, так вот, заведующей об этой своей истории с аппаратом не рассказывай…

– Но это же нечестно! – крикнул Мишка.

– А кто говорит, что это хорошо? Только вот один совет тебе дам. Прими от меня тысячу двести рублей и в магазин кати, аппарат быстрее покупай. А через год рассчитаешься. По сто рублей каждый месяц… Надо как-то из положения выходить.

Через час Мишка уже шагал в магазин. Шёл он с деньгами в кармане. Шёл и размышлял о человеческих отношениях. И выходило, что многого он в жизни ещё не знал, Мишка, многое ему ещё предстояло понять и усвоить, как в хорошей доброй школе.