Свет в окнах

Первую в стране районную электрическую станцию мощностью 15 тысяч киловатт построили в 1914 году. Она была единственной районной электростанцией, доставшейся нам в наследство от царской России. В семидесяти километрах к востоку от нашей столицы и сейчас еще действует эта первая крупная электростанция на торфе.

ГРЭС имени Р. Э. Классона называют ее потому, что организовал стройку, руководил ею инженер Роберт Эдуардович Классон. А помощниками у Классона стали соратники великого Ленина — Глеб Максимилианович Кржижановский, Василий Васильевич Старков, Иван Иванович Радченко. Наведывались в поселок энергетиков и революционеры Аллилуев, Воровский. В этих глухих болотных местах на восточной окраине Московской губернии постоянно проживали подпольщики: можно отсидеться, выждать, пока прекратится слежка.

Уже в те далекие годы на «Электропередаче» (так называли вначале электростанцию) впервые в мире разрабатываются новые, прогрессивные способы добычи торфа, способы сжигания его в топках паровых котлов. Решается задача переброски электрической энергии на десятки километров.

И в то же время не менее трудным делом было уговорить крестьян пользоваться электрическим светом. Мужики опасались, что будут гореть дома. Что «электрическая молния побьет людей и скотину».

Первыми в округе обзавестись невиданным светом порешили жители большого торгового села Зуева.

Рассказ 1 Как инженеры уговаривали крестьян села Зуева, чтобы они разрешили провести в свои дома электрический свет

Утром на пятый день масленой тысяча девятьсот тринадцатого года к Макару Дмитриеву, старосте села Зуева, приехал неизвестный человек.

— Я к тебе по делу, хозяин.

— Сперва садись, господин хороший, не побрезгуй угощеньем.

Сели, выпили по пузатой, синего стекла стопке. Макая блины в миску с растопленным маслом, закусили.

— Что же у тебя за дело такое? — спросил Дмитриев.

— Ты, наверное, слышал, — начал гость, — что недалеко отсюда строится электрическая станция.

— Слыхали, — ответил Макар.

— Сила электрическая от этой станции будет большая, хватит ее, чтобы свет давать и все станки двигать на тех фабриках, которые в округе имеются. Хватит и останется. А что останется, на Москву по проводам пойдет. Главным строителем там инженер работает, Роберт Эдуардович Классон. Я у него поверенный по разным поручениям. На тот год в феврале думают пустить станцию.

— Ну, а нам-то что от той станции, мил человек? — сказал Макар и отер расшитым полотенцем капли масла, оброненные им на бороду.

— А вот послушай, — сказал приезжий, — за тем я к тебе и приехал. Село ваше большое, дворов верных три сотни будет.

— Считай, все четыре, — поправил Макар.

— Ну вот, четыре сотни дворов, да фабрика красильная, да на дому сколько народу на станках работает. А чем все те станки двигаются? Небось бабьими руками да ногами.

— Известно, — буркнул Макар.

— А если к этому станку мотор поставить? Ведь тогда та же самая баба не на одном, а на трех-четырех станках управится, больше товару даст.

Староста слушал молча, соображал.

— Теперь возьми другое, — заговорил опять поверенный. — Висит у тебя эта «молния» и жрет керосину по три копейки на вечер. А ежели надобность в кладовые или во двор к скотине выйти, опять лампу берешь или, чего хуже, свечку зажигаешь.

— Фонарь у меня есть, — сказал Макар.

— У тебя есть, а у кого нету! Да ведь и фонарь — штука капризная: задует ведром, и будешь во дворе спичками чиркать, а кругом сено да солома. У вас, я слышал, летось пять дворов сгорело.

— То ветром перекинуло, — сказал Макар.

— Началось-то от этой самой лампы.

Помолчали.

— Так дело такое, Романович, — продолжал поверенный, — я к тебе не сам по себе пришел, а от нашего инженера Роберта Эдуардовича. Спрашивает он, не хотите ли вы у себя электричество иметь и для станков на фабриках, и для света в домах и на улицах. Если дадите согласие, проведем линию, построим подстанцию, куда электрический ток поначалу придет. От этой подстанции протянем провода к домам и на фабрику.

— А почем брать будете? — спросил Макар.

— Лампочек повесим сколько кому надо, и за каждую по четвертаку в месяц, а за моторы по часам будем насчитывать, сколько какой проработает… Ну как, староста, сладимся мы с тобой?

— Вот что, мил человек, — сказал Макар Романович, — говорил ты все будто и правильно, но только один не могу я решения дать или подпись ставить. Нужно сход созвать и дело обществом решить. Я, конечно, перескажу, что от тебя здесь слышал. Да ты дал бы бумагу какую для памяти: что вам от общества потребно и что вы на селе делать будете.

— Есть такая бумага, — сказал поверенный. — Проект договора называется.

— Вот и оставь ее, — сказал Макар, — через две недели приезжайте — ответ получите.

На том и распрощались.

Вечером того же дня Макар Дмитриев со своими помощниками Тихоном Конфеевым и Иваном Носовым сидел за столом и, водя пальцем по бумаге, складывал витиевато написанные буквы.

— «Общество крестьян села Зуево, — нараспев читал Макар, — предоставляет „Обществу электрического освещения 1886 года“ участок земли шестьсот квадратных сажен для постройки электрической подстанции».

— Это как же помыслить? — спросил Носов.

— Так и мысли, как написано, — ответил Макар. — Амбар кирпичный построят, а оттуда электричество по проводам раздавать будут.

— Это я понимаю, — сказал Носов, — а только какую такую хоромину им строить надо, что шестьсот сажен земли требуют?

— Да земля ладно, — заговорил Конфеев, — шестьсот квадратных сажен невесть какая площадь великая, тут другое смекай: не будет ли обману? Дело-то больно мудреное — и обведут, и выведут, и понять ничего не мысли.

— Обману быть не должно, — сказал Макар.

— А ты не зарекайся, — сказал Конфеев, — всяко бывает. Надо бы самим все в понятие взять или попросить верного человека растолковать, что к чему в этой бумаге написано.

На другой же день втроем пошли к знакомому им мастеру. Работал он в Орехове на Морозовской мануфактуре по механической части. Прочитал тот договор и сказал:

— Соглашайтесь, мужики. Морозов за киловатт-час с городских по шести копеек берет, а у вас в договоре всего по пять цена поставлена, да, может, еще уступит, если поторгуетесь.

Сход собрали на первой неделе поста в пятницу. Когда староста сказал, о чем разговор пойдет, и прочитал договор, то сперва помолчали; каждый ждал, что другие говорить будут. Потом закричали все скопом, всяк свое.

Дмитриев встал, поднял руку, подождал, когда стихнет.

— Вот что, граждане, неволить никто вас не будет. Хотите жить, как отцы и деды жили, живите по-старому, ваша воля. А кто хочет в доме, либо, скажем, каком заведении — торговом или ремесленном — электричество завести, пусть пишется. Если откажемся, то общество это электрическое в другую сторону, на другое село, свои провода потянет. Ну а если надумаем и договор подпишем, тогда аминь, назад ходу не будет, неустойку с нас выдерут.

Три дня дали на то, чтобы к какому ни на есть решению прийти.

После схода на селе только и разговору было, что об «электричестве».

На третий день мужики стояли толпою у дома старосты и передавали из рук в руки перо и бумагу — большинство решило записываться.

В погожее весеннее утро Роберт Эдуардович Классон выехал из поселка строителей станции, где он квартировал, в село Зуево. Классон должен был подписать первый договор с будущим потребителем строящейся электрической станции. Именно потому, что этот документ на поставку энергии был пока первым, «Общество электрического освещения», представителем которого Классон являлся, придавало договору большое значение.

Утро было хорошее, лошади бежали быстро, и Роберт Эдуардович пребывал в самом наилучшем расположении духа. Этому способствовало еще и то, что строительство станции шло весьма успешно.

В Зуеве Классона ждали.

В волостном правлении за прибранным столом сидело человек двенадцать мужиков, одетых по-праздничному.

Классон вошел, поздоровался.

Все встали и поклонились.

— Ну как, граждане, прочитали договор, со всем согласны? — сразу начал Классон с главного.

— Прочитали, и не однажды, только есть у нас к вашей милости просьба великая, — ответил за всех староста.

— Ну что же, давайте обсудим, — сказал Классон и сел на приготовленный для него мягкий стул.

— В договоре прописано, что все линии по деревне будет проводить ваше общество, — начал староста.

— Да, все, что проходит по улицам: воздушные линии и кабели прокладываем мы, — подтвердил Классон. — А вот если вы захотите иметь уличное освещение, то делаете это сами.

— Мы и хотим просить, чтобы на улицах-то вы нам свет устроили. И потом, если что поломается: провода порвутся или, к примеру, столб упадет, то чтобы ваши люди пришли и все наладили. Не суметь нам самим, нет у нас на селе механика такого, да и нанять негде.

Классон отрицательно покачал головой:

— Это вы многого захотели, мужички, не можем мы во всех деревнях улицы освещать да еще и ремонты потом делать.

— А мы за всех-то ведь не просим, — сказал Конфеев.

— Мы только за свое село говорим. Ты к нам первым приехал, окажи такую милость для почину.

— Ну, если только для почину, — усмехнулся Классон. — Ладно, внесу в договор, на свою ответственность, устройство и ремонт уличного освещения.

В договоре записали:

Договор со стороны крестьян подписали: староста Макар Дмитриев и крестьяне Конфеев и Носов.

Со стороны «Общества электрического освещения» — директор распорядитель общества инженер-технолог Роберт Эдуардович Классов.

Электролиния от станции «Электропередача» до села Зуева и была первой в России высоковольтной линией напряжением 35 тысяч вольт.

Строил ее замечательный русский умелец Арсений Игнатьевич Буланов.

Рассказ 2 О том, как поднимали первые мачты высоковольтной линии и как родилась в России очень нужная профессия верхолаза-высоковольтника

Линию на Зуево сперва хотели тянуть по землям деревень Сермино и Федорово. Но федоровские крестьяне наотрез отказали: «Не допустим, чтобы на нашем поле столбы стояли и провода висели». Пришлось идти в обход — по межам, а потом через деревню Демихово. Демиховские поначалу тоже опасались и согласия не давали, но помог владелец тамошней ткацкой фабрики. Он подговорил старосту, поставил мужикам три четверти водки, и дело сладилось.

Столбы заготавливали в ближнем сосновом лесу. Возить начали сразу после пасхи.

Весна в тот год выдалась ранняя. В темных лесных завалах еще можно было набрать горсть сыпучих ледышек, а в поле на пригорках ветви берез уже засветились первой зеленью.

Подряд на вывозку столбов у электрического общества взял крепкий мужик Илья Носов. Артель набрал из своих, из зуевских.

В низинах стояла вода, и в первый день рубили хворост, гатили дорогу. Глубокие рытвины забросали ветками, по зыбкому мшистому болоту положили настил из жердей и сучьев.

Передом Илья поехал сам. Следом потянулись остальные подводы. Лошаденки, горбатясь, тянули изо всех жил, вязли в топкой, не окрепшей еще колее. Но мужики выполняли заданный им урок исправно: к середине мая столбы были развезены по всей пятнадцативерстной трассе.

Электрические опоры собирала артель плотников. Острыми стругами чистили они бревна до гладкости. Рукой проведи — нигде задоринки не найдешь. Потом вершины двух столбов соединяли болтами. К толстым концам каждого бревна железной проволокой привязывали по две рельсины.

Когда собрали первую дюжину, десятник приказал положить все опоры так, чтобы рельсы лежали над ямами.

— Завтра на попа ставить будем, — объяснил он.

Для подъема кузнецы отковали ухваты с шипами внутри.

Первую опору взялись поднимать десять мужиков. Подошли к верхушке, приподняли ее аршина на полтора и держат. Десятник кричит: «Ухватами подпирай». А у ухватов шесты длинные, и ничего сделать нельзя.

Отпилили у двух ухватов ручки, в землю уперли. Верхушку подняли еще немного да на те короткие ухваты и положили. Взяли потом длинные шесты и давай ими упираться, чтобы выше поднять… Поднять-то подняли, только опора одной ногой в яму поехала, а вершина в сторону вывернулась и на землю повалилась. Одному мужику, который отбежать не успел, железной подставкой ногу прибило, другому ухватом по спине ударило.

Десятник с досады чертыхнулся и говорит: «Пускай техники сами поднимают». А мужиков пораненных велел к фельдшеру везти.

На другой день пришел техник, стал выговаривать: «Зачем без меня начали? Дело это не легкое, всех перебить можно». Велел он закопать между двух ям бревно пятисаженное.

— Стрела, — говорит, — это. Мы через нее опору без всякого надрывательства поднимем.

Кликнул он молодого парня, показал ему на верхушку бревна. Взберись-ка, мол.

Взобрался парень, повесил на верхушку блок — колесико железное, пропустил через него канат пеньковый и опять по бревну вниз съехал.

А техник постоял, подумал, померил что-то складным аршином и показал, за какое место опоры нужно конец того каната привязывать. Рассчитал, значит: чтобы и поднялась она повыше и перевес вниз рельсами был. Потом сказал десятнику, что для подъема две ломовые лошади потребуются.

Лошадей пригнали, хомуты на шеи им надвинули, постромки приладили и на концы постромок валек березовый подцепили. К вальку к этому подъемный конец каната и привязали.

Потянули лошади что есть силы, и макушка опоры стала кверху подниматься. Мужики только с боков поддерживают, чтобы рельсы над ямами пришлись. И как только рельсы от земли оторвались да над ямами повисли, так лошадей назад попятили, и опора ногами в ямы встала. А мужики эти ямы быстро засыпали.

Вот так дело и пошло. Потом еще для подъема лебедку приспособили. За месяц все и поставили.

Провода вешать и натягивать артель собрали особенную: мужики все видные, смекалистые. Шутка ли, дело-то мудреное, по тем проводам электричество потечет. Инженер сел в тарантас и поехал по болотистому лугу, а за ним, чавкая лаптями по болотной жиже, артельщики. Остановились у высокого деревянного столба. Показав на большие катушки с витым медным проводом, на кучу фарфоровых столбиков с железными штырями, инженер сказал:

— Провод должен висеть там! — И поднял палец вверх.

Грамотным в артели из всех двенадцати был один Арсений Буланов.

— Ну вот, будешь ты самым старшим, с тебя и спрос, — сказал инженер и уехал.

Размотали мужики три катушки, стали поднимать провод наверх. Первым послали на столб Федота.

— Мы с тобой здесь только двое в сапогах, — сказал Буланов, — а на лапти кошки не подвяжешь.

Федот подвязал кошки, обхватил столб обеими руками, крепко прижался к нему и, потихоньку перебирая ногами, стал подниматься. Поднялся на две сажени, посмотрел вниз, сомлел.

— Братцы, — кричит, — не могу дальше, голова кружится!

Буланов велел ему спускаться. Подвязал к ногам кошки, а к поясу пеньковую веревку и полез сам. Влез, перекинул веревку через железину, что наверху столба. Подвязали ему к веревке столбик фарфоровый. Подтянул его Арсений, воткнул штырем в ту железину и снизу гайкой прикрутил. А потом подняли и провод.

Когда стали тот провод натягивать, из ближней деревни Нестерово прибежал пастух Пантелей.

— Стойте, мужики. Я же на этой засеке скотину пасу.

— Ну и паси себе, — сказал Буланов.

— Как пасти-то? Дьякон сказывал, с того провода молонья в землю бить будет.

— Болтает твой дьякон несуразное, — ответил Арсений.

Проработали до темноты и разошлись по баракам. Они и не ведали, что в то лето 1913 года положили начало новой, очень нужной для России профессии.

Залежей торфа, на которых была построена «Электропередача», должно было хватить на много лет работы электростанции. Но еще больше торфа инженеры обнаружили в нескольких десятках километров от этого места. Непроходимые торфяные болота раскинулись между селами Петровское и Шатур. По селу Шатур и назвали эти болота Шатурскими.

Нужда в шатурском торфе была большая. Шла империалистическая война. Холод, разруха. Руководитель торфяного хозяйства Иван Иванович Радченко не раз обращался к губернским правителям, просил дать денег на разработки. Однако приступить к делу удалось только после Октябрьской революции. Уже в ноябре 1917 года Радченко едет в Петроград к В. И. Ленину.

Знакомство Ивана Ивановича с Владимиром Ильичем состоялось еще в 1900 году. По заданию В. И. Ленина Радченко организовал тогда в Кишиневе подпольную типографию. Печатал и переправлял в города России газету «Искра». Жандармы арестовали Ивана Ивановича и вначале держали его в одиночке Петропавловской крепости, а затем сослали в Якутию. Из ссылки Радченко бежал. Долгие годы ему пришлось много ездить по стране. Выполняя поручения партии, он побывал в Петербурге, Баку, Харькове, Одессе. В 1912 году товарищи помогли устроиться на «Электропередаче», он стал там заведовать торфяным хозяйством.

А о встрече с Лениным в Петрограде Иван Иванович писал жене и сыну:

И уже в апреле 1918 года Совнарком издал два декрета: «О разработке торфяного топлива» и «О главном торфяном комитете».

Начальником Главторфа Республики Совнарком назначил Ивана Ивановича Радченко.

Иван Иванович приехал в Шатуру с женой и с семилетним сыном Алешей.

Еще в Москве, где до переезда в Шатуру проживала семья Радченко, Алеша стал ходить в школу. Учились в той школе все больше дети купцов и бывших царских чиновников. Алексея они били, щипали, называли «большевистским прихвостнем».

Однако Алеша от своих взглядов не отступал и как мог завоевывал сторонников.

12 декабря он записал в своем дневнике:

В Шатуре Алексею все было интересно. Целыми днями бродил он с новыми друзьями-товарищами по лесам и болотам.

Дневника же своего Алеша не забывал ни зимой ни летом. В первый же день нового, 1919 года он записал:

Такое уж трудное было то время. Белые в Крыму, на Кавказе. Интервенты — в Архангельске.

Здесь, в Шатуре, добыча торфа шла полным ходом. Рядом, на берегу большого озера, решили заложить и фундамент электрической станции. Одолеть врага можно было только тогда, когда есть у бойцов винтовки, пушки, снаряды. Изготовить все это должна была помочь энергия Шатуры.

По приказу Ленина стройку первой советской электростанции возглавил инженер Александр Васильевич Винтер.

Но электричество нужно было и самой шатурской стройке. Сооружались мастерские, водокачка. Без электроэнергии ни один станок с места не сдвинется.

Решили протянуть высоковольтную линию от «Электропередачи», от той самой подстанции в селе Зуево. Оттуда до Шатуры — сорок пять километров.

Строить линию Винтер поручил коммунисту Литвинову.

Был Литвинов невысок ростом и широк в плечах. Работать мог без устали. И хорошо знал электрическое дело. Рассказывали, что обучился он этому, когда еще был матросом и служил в плавучей мастерской на Балтике.

Вместе со знающими дело электриками Литвинов взял в свою бригаду и ученика Егора Астахова.

Рассказ 3 Про Егора Астахова и обыкновенных ос, которые спасли ему жизнь

На трассе новой высоковольтной линии дело сразу пошло ходко.

Вначале в одну ровную цепочку выстраивали вешки. Потом растягивали рулетку и через каждые шестьдесят метров вбивали кол.

За деревней Дылдино стеною встал строевой Клоповский лес. Чтобы вешки были видны, пришлось прорубать кусты, рубить вековые деревья. Уставали так, что к вечеру ничком валились в сани. Старик извозчик ворчал, подгоняя тощую кобыленку:

— Да нешто увезет она всех?

Рабочих кормили хорошо: на каждого три фунта хлеба, да еще приварок. Линию нужно было вводить как можно быстрее.

Разбили трассу, стали нанимать крестьян рубить просеку. Взрослые мужики валили деревья, двадцать девчат подчищали кусты да мелочь. Вот над этими-то девчатами и поставили старшим Астахова. Девчата молодые, веселые. Егор однажды прикрикнул на них, так они его тут же в снегу изваляли. Что с ними поделаешь?

Трассу вырубили — пришла бригада ямы копать и опоры ставить.

Егора Астахова с его другом Владимиром Лежневым Литвинов тоже послал в помощь установщикам. Только не по нутру пришлось Егору это дело: ребята из бригады больше наверху, на когтях работают, а они внизу копаются.

Как-то ночью, услышав, что лежащий рядом Лежнев не спит, Егор тихонько спросил у него:

— Ты на опору поднимался?

— Где там, — со вздохом ответил Владимир.

— Надо бы попробовать: вдруг пошлют, а мы не умеем.

— Не пошлют, у них своих верхолазов хватает.

— Я так не хочу, — сказал Егор. — Какие ж мы монтеры, если только на низу ворочаемся.

— Ладно, спи.

Отвернувшись, Владимир затих.

Но Егору не спалось.

«Так я никогда монтером не стану, — думал он, — буду все время бревна подкатывать. А начнут провода подвешивать да натягивать, опять низовую работу дадут».

Сон не пришел и тогда, когда стали различимы оконные рамы.

— Вовка! — толкнул соседа Егор.

— Чего тебе? — проворчал Владимир.

— Пойдем влезем на опору-то, когти, я видел, у сарая лежат.

— Так рано еще.

— А днем увидят, не дадут. Побоятся, что упадем!

Оделись, нащупали ботинки. Стараясь не скрипеть, открыли дверь, вышли.

Солнце еще не взошло. Пожимаясь от холода, ребята взяли по паре когтей, монтерские пояса. Прижав к себе, чтобы не гремели, пошли к торчавшим из молочной пелены темным деревянным столбам.

Шли молча, сосредоточенно думая и непроизвольно ускоряя шаг. У опоры остановились, сбросили когти, посмотрели вверх.

— Давай я по одной стойке, а ты — по другой. Наверху сойдемся, — предложил Егор.

Когти надевали долго — спорили, кричали. Потом сообразили, что к чему. Надели как надо, поплевав на руки, поставили ногу с когтем каждый на свою стойку.

— Погоди, — крикнул Владимир, — а поясом-то прицепиться!

Прицепившись, стали переставлять ноги, подниматься.

— Ты вниз не смотри, — подсказывал Владимир. — Видел, как настоящие верхолазы делают? Они только ногу поднимают, а коготь уж сам на столбе место находит.

Боязно. Так и тянет вниз посмотреть, хорошо ли шипы в дерево врезались. Помаленьку долезли до перекладины.

— Траверса это, — сказал Вовка, — на нее провода с изоляторами вешать будут.

Остановились, перенесли цепь выше траверсы, полезли дальше.

Вот наконец и добрались до верха. Встретились — и весело обоим стало, засмеялись, довольные.

— А, Владимир Петрович, наше вам с кисточкой!

— Почтеньице, Егор Пантелеевич!

За руки поздоровались и опять громко рассмеялись. Потом осмотрелись. А солнышко как раз из-за леска выглянуло да всё осветило. И деревня, в которой они ночевали, тоже видна стала. Только больно маленькой кажется, будто и не дома, а кубики понаставлены.

— Смотри, — говорит Егор, — дом-то наш отсюда как здорово видится! И совсем не боязно.

— А это потому не боязно, — сказал Владимир, — что мы за стойки двумя руками держимся. Монтеры так не делают, им работать руками надо.

Егор оторвал руки от стойки и чувствует, что вот-вот упадет. Снова ухватился.

— А как же, если руками-то не держаться? — спрашивает.

— Нужно назад откидываться, чтобы тебя пояс держал. Руками тогда что хочешь делать можно, — сказал Владимир.

Попробовали они так сделать и не смогли. Больно уж страшно, руки сами за столб хватаются.

— Ну ладно, — сказал Егор, — погодя еще попробуем. Сейчас слезем, скорей в деревню пойдем, а то Литвинов узнает, ругаться будет.

Обратно добежали быстро, неслышно улеглись. Егор закрыл глаза и подумал:

«Начнется монтаж, надо в верховые проситься, чтобы провода тянуть да на опоры подвешивать».

И уже в полусне представил, как сидит он на опоре, а снизу по веревке подают ему блестящий медный провод.

А недели через две Литвинов и сам вывел их всех, молодых, на линию. Научил подцеплять когти, надевать монтерский ремень и сказал, показывая на опору:

— Пробуйте. Не получится — спускайтесь.

Получилось не у всех. Некоторые, посмотрев с высоты вниз, обмирали, просились на землю. Егор добрался до верха сразу. Огляделся, вытянул из-за пояса ключ и стал не спеша крепить изолятор.

В апреле и провода натянули. А в первых числах мая всё на линии и на подстанции закончили, включать собрались. С контрольным осмотром пошел инженер Васильев. За ним, позванивая цепью монтерского пояса — Егор Астахов. У каждой опоры оба они останавливались и, запрокинув головы, смотрели на клеммы, изоляторы, проверяли, всё ли на месте.

Дошли до высокой, четырехногой опоры. Наверху, в петлях, зажимы. Инженер показывает:

— Влезь, проверишь, крепко ли болты затянуты. Я дальше один пойду, ждут на подстанции.

Егор подвязал когти, полез. Только цепью размахнулся, чтобы вокруг столба перебросить да карабином зацепиться, как вдруг с лету в лоб оса ударила. Зажгло. Егор выше коготь ставит. Опять загудело над ухом. Смотрит, уже не одна оса — десяток вокруг вьется. Кепку снял, отмахнуться хотел и сразу две в волосах запутались. Обхватил тогда Егор столб двумя руками, прижался к нему и на землю съехал. Бежит, когти на ходу сбрасывает. А за ним уже целый рой увязался. За деревом передохнул, взял отвертку, наковырял земли и прикладывает к горящим щекам.

Посидел, снова к опоре пошел: задание-то выполнить надо. Видит, под траверсой большое осиное гнездо прилепилось. «Камнем бросить — изоляторы побьешь».

И вдруг заметил, что со стороны Дулева по трассе кто-то на лошади скачет, руками машет. Присмотрелся Егор — инженер. Подъехал, остановился и дух перевести не может.

— Почему, — спрашивает, — на опору не влезал?

— Осы там, — отвечает Астахов.

— Век тебе этих ос помнить нужно… Спасли они тебя. На подстанции разгильдяи без нашего уведомления линию под напряжение поставили.

…Линию сдали в мае. Электрическую энергию получили поселок, мастерские.

Перед конторой состоялся митинг. Егор стоял в гудящей толпе торфяников и внимательно ко всему прислушивался. Ему было радостно: это же их работа принимается так торжественно.

А на трибуну поднялся партийный секретарь. Он показал на висевшую на столбе электрическую лампочку и, волнуясь, сказал:

— Эта маленькая лампочка, стеклянный кубарик, заменивший нам лучину и мигалку, говорит больше о преимуществах Советской власти, чем какая бы то ни было агитация и призывы.

23 мая 1919 года вышли на торфяные поля Шатуры первые торфодобывающие машины.

Теперь можно было приступать вплотную к строительству электрической станции.

Однако раньше нужно было проверить, хорошо ли будет гореть торф в топках мощных котлов. Решили сперва построить небольшую электростанцию, на ней все отладить.

1919 год был для страны особенно трудным. К Москве рвался Деникин, Юденич стоял под Петроградом.

Алеша Радченко писал в своем дневнике:

Однако для строительства первой маленькой советской электростанции материалы находили, выкраивали.

В. И. Ленин часто интересовался строительством «Шатурки», а на приглашения шатурян отвечал: «Охотно приехал бы к вам. С каким наслаждением походил бы по болотам!» Но приехать в Шатуру Владимиру Ильичу не удалось.

Торжественное открытие первой советской опытной электростанции состоялось 25 июля 1920 года. Собралось много людей. Гости приехали из Москвы, из Рязани. От имени Советского правительства строителей «Шатурки» поздравил Михаил Иванович Калинин. Заканчивая свое выступление, он сказал:

— Ленин поставил задачу построить в Шатуре большую электростанцию на торфе.

И, посмотрев через очки на собравшихся, спросил:

— Построим?

— Построим! — хором ответили присутствующие.

Уехали гости. Получив отпуск после многих дней напряженной работы, разошлись по деревням многие из строителей.

А несколько дней спустя постигло шатурян большое несчастье.

Рассказ 4 О том, как разразился в Шатуре страшный торфяной пожар и как боец Якунин и паровозный машинист Трещин вывезли из огненного кольца попавших в беду торфяниц

Такого здесь не помнил никто: за все лето двадцатого года в Шатуре не упало на землю ни капли дождя. Все сохло на корню: трава на пастбищах, посевы. Даже листья деревьев, запыленные и поблекшие, свертывались трубочками. Не помогали ни бесконечные молебствия, ни наговоры и причитания деревенских старух.

Пожарник центрального участка Иосиф Григорьевич Якунин сутками не уходил с поста. Ходил, приглядывался, принюхивался: не голубеет ли где дымок, не несет ли ветер запах горелого торфа?

Но кругом было даже слишком спокойно. Никакого движения воздуха. Только вставали по утрам над трубами бараков и землянок уходившие прямо вверх столбы дыма.

И Якунину становилось не по себе. Окрестные леса, заготовленный для электростанции торф, груды выкорчеванных пней, сама торфяная шатурская земля… Одна искра, одно дуновение ветра — и все заполыхает…

Огонь шел с юга. Возникнув в нескольких десятках километров от Шатуры, поднялся он факелом над пожелтевшим лесом, стал расползаться, сжигая мох и сучья, охватывая вековые деревья.

А потом дунул ветер. Сухой и порывистый, он закрутил пламя, погнал его прямо на север. В лесах швырял с ветки на ветку, по полям гнал низом, выжигая траву и посевы. Горели кусты и болота, лесные сторожки и целые деревни.

Утром 29 июля пожар стал виден из Шатуры. Огромное дымное облако, за которым еле угадывалось багрово-красное солнце, закрыло южную сторону неба.

Якунина вызвал начальник пожарной команды Зудов:

— Огонь идет на девятый поселок. Бери бригады торфяниц, встань против леса. Закроете выход на торфяные поля.

По команде Якунина торфяницы расхватали ведра, лопаты. Узкоколейкой доехали до девятого поселка, по торфяному полю побежали к лесу.

Знойный ветер клонил к земле верхушки березок, ломал и разносил по гладкой темно-коричневой поверхности зеленые сосновые веточки, поднимал и закручивал торфяную пыль. Бурые струйки дыма вырывались из лесу, и Якунин отчетливо представил себе, как ревет и рвется к торфяным полям пламя.

Иосиф Григорьевич расставил людей цепью, сказал:

— Полетят искры — засыпайте мокрым торфом, сбрасывайте в валовые канавы.

Потом появился огонь. Вначале Якунин еще видел, как сквозь дымную пелену просвечивают языки пламени. Видел, как ветер выхватывает из леса снопы горящих листьев, хвои, мха. Как кружит и несет их по торфяному полю. Видел, как вспыхивает на лету поднятая вверх тончайшая торфяная пыль. Как торфяницы, прикрывая лица, бьют лопатами по горящим веткам, пытаются сбить пламя.

Потом клубы плотного, едкого торфяного дыма закрыли всё. И люди, потеряв друг друга, заметались, не зная, что делать дальше.

«Отступать надо, еще потеряешь кого», — подумал Якунин.

И закричал, стараясь перебороть свист ветра:

— Назад! Быстро! К девятому отходи!

Переступая по тлеющей торфяной поверхности, люди медленно пошли назад. А Якунин все бегал и бегал в дыму, находил всё новые и новые группы, натыкался на одиноких, отбившихся от своих девушек-торфяниц и всем кричал:

— Уходите! Не оставьте кого!

У валовой канавы им удалось закрепиться, сдержать огонь.

И вдруг Якунин увидел дрезину. Она выскочила из дымной мглы, ветер катил ее по рельсам.

«Там же, наверное, люди были, — подумал Якунин, — где они?»

Он быстро бросил под колесо обгоревшую чурку и, ухватившись за площадку, с трудом затормозил. Затем надел рукавицы, тщательно закрыл лицо брезентовым капюшоном, пошел по дымящим шпалам.

Встречный ветер сбивал с ног, забрасывал пылью и искрами. Где-то у поворота Якунин почти столкнулся с человеком. У того обгорело лицо и руки. Опаленные волосы трепал ветер, дымилась брезентовая одежда.

— Никита! — узнал Якунин своего товарища, тоже пожарника. — Ты зачем здесь?

— Зудов послал… Узнать…

— Как сюда-то попал?

— Дрезина чуть не опрокинулась. Ветер… Снесло… Прямо в огонь.

— Ты один?

— Да.

— Сильно обгорел?

— Жжет.

Иосиф Григорьевич помог Никите взобраться на дрезину и повез на Центральный участок, в больницу. А потом пошел искать Зудова.

У пожарного сарая рядом с Зудовым стоял уполномоченный ЧК Чугунов. Он подозвал Якунина и, глядя ему в глаза, сказал:

— На горящей площади остались люди.

Помолчав, жестко добавил:

— Это вы их оставили.

Иосиф Григорьевич растерянно посмотрел на Зудова.

— Паровоз готов. Две платформы. Баки с водой. Езжай ищи, — сказал Зудов.

Подошел машинист — Шурка Трещин:

— Куда ехать-то?

— На девятый, — глухо сказал Якунин.

Трещин повернул голову в сторону пожарища и присвистнул.

— Все шпалы обгорели, — с трудом выговорил Якунин.

— Ну ничего, все не сгорят, есть и сырые, сам укладывал. — Шурка улыбнулся и пошел к паровозу.

Влезли в будку. Мокрым брезентом завесили дверь, окна.

Машинист рванул рычаг. Сзади на платформах, в больших деревянных бочках, заплескалась вода.

— Чего на девятом делать-то будем? — спросил Трещин.

— Чугунов сказал — люди там.

— Он-то откуда знает?

— Он все знает, — ответил Якунин.

От плотного дыма в паровозной будке стало совсем темно. Паровоз то опускался, вместе с рельсами проминая подгоревший торф, на который были уложены шпалы, то шел ровно. Иногда эти провалы и взлеты были так ощутимы, что Якунину казалось, будто колеса паровоза вот-вот оторвутся от рельс. Неподалеку от узкоколейки пылали груды выкорчеванных пней, и паровоз охватило жаром. От мокрых брезентовых занавесей пошел едкий, удушающий пар.

«Сейчас упремся в тупик», — услышал Якунин.

Паровоз сбавил ход и через минуту коснулся врытых в землю шпал.

— Пассажиры могут высаживаться! — весело сказал Шурка.

Якунин вышел. Как и повсюду — сплошная дымная завеса. И все-таки здесь огня меньше. Иногда только в клубах разносимого ветром дыма вспыхнет подсохший кустик да кое-где подхватит и понесет ветер искрящуюся торфяную пыль.

Иосиф Григорьевич заметил, что с одной стороны тупика не так плотен дым, не видно огневых вспышек. Может, там кто есть?

Он зашагал по обгоревшим кочкам и почти сразу увидел сгрудившихся людей. Они сцепились и стояли кружком, совсем неподвижно.

Это были девушки. Якунин прикинул — человек сорок. Толкнул одну, другую, закричал прямо в ухо — громко и отрывисто.

И тогда все они кинулись на него. Ухватились. Стали кричать, плакать.

— Отпустите, девки! — уговаривал Иосиф Григорьевич. — Я же за вами. В тупике паровоз. Поедем сейчас. На Центральный.

И они, окружив его тесной толпой, двинулись к паровозу.

У платформ их встретил Трещин.

— А ну прямо в воду! — показал он на баки.

В каждый бак поместилось всего по семь человек. Более десяти остались без места.

Иосиф Григорьевич уложил их на пол платформы, между баками, облил водой. Опрокинул и на себя ведро воды. Натянул на голову капюшон.

Трещин набросил на лежащих кусок брезента и сказал:

— Главное, мимо пней проскочить. — Потом предупредил: — Разгоню на полный. Держитесь.

И паровоз ринулся сквозь дым и пламя. Он не снижал хода ни на поворотах, ни там, где терялись в торфяной золе прогнувшиеся рельсы. Платформы раскачивались из стороны в сторону. Сдвигались с места баки. Выплескивалась вода. Вскрикивали девушки.

Иосиф Григорьевич беспрерывно поливал лежащих, а тем, что сидели в баках, говорил иногда:

— Плесни мне на голову, глаза бы не выжгло.

Казалось, огромные деревянные бочки с водой и людьми вот-вот упадут, перевернутся, вспыхнут доски платформ или весь состав сойдет с рельсов и врежется в горящую землю. Но они проскочили…

И, добравшись до Центрального участка, опять пошли воевать с огнем…

Хотя шатуряне боролись с огнем как могли, старались его задержать, он неотвратимо наползал на Центральный участок.

И тогда началась эвакуация.

Первыми отправили детей. Затем по железным дорогам широкой и узкой колеи повезли все, что могло гореть и портиться. Увозили доски и стекло, мешки с мукой и пшеном, бочки с сельдями и маслом. Снимали с фундаментов электрические моторы, тянули огромные локомобили. В сплошном дыму разбирали деревянные строения, грузили бревна на железнодорожные платформы и везли, везли…

А огонь, наткнувшись на большую, наполненную водой канаву, пошел вширь. Шатурское болото горело с трех сторон.

К концу первого дня пламя бушевало более чем на двух тысячах гектар.

В ночь на 1 августа в Шатуру приехали команды пожарников, воинские части, спешно вызванные Иваном Ивановичем Радченко. Сразу же пошли на штурм огненной стихии.

Битва людей с огнем длилась несколько дней. Лишь к 5 августа огонь на торфяных полях был побежден.

Правда, погасить все сразу было невозможно. До самой зимы нет-нет да и появится затаившийся где-нибудь под слоем торфа огонек. Шатуряне тщательно следили за каждым клочком земли. Вместе со взрослыми ежедневно выходили на разведку и школьники. Обнаружив искорки, они засыпали их песком, заливали водой.

Убытки от пожара были велики. В поселках торфяников, там, где прежде высились строения, теперь одиноко торчали лишь закопченные кирпичные трубы.

И все же основное было спасено. Центры строительства — Шатурская электрическая станция и Центральный участок — почти не пострадали.

Снова потянулись в Шатуру мастеровые: печники, кровельщики. Двести пятьдесят плотников, которыми командовал тогда молодой прораб Крюков, застучали топорами на погорелых местах.

А из Москвы, Рязани, из других городов пошли в Шатуру составы с материалами. И вот уже над горелым лесом, над болотами поднялись новые дома и бараки восстановленных поселков.

Год 1920-й вошел в историю Советского государства как год ГОЭЛРО — великого ленинского плана электрификации.

Еще в январе Г. М. Кржижановский отослал В. И. Ленину рукопись своей статьи: «Задачи электрификации промышленности». В этой статье Глеб Максимилианович рассказывал о том, какими запасами угля, торфа, нефти располагает Россия, как велика сила российских рек, разъяснял, какие выгоды дает переброска энергии по проводам электрических линий. Он подробно говорил о преимуществах применения электричества в разных отраслях промышленности, в сельском хозяйстве, на транспорте. И приходил к выводу: только создание сети крупных районных электростанций — кратчайший путь к электрификации страны.

Ответ от Ленина пришел незамедлительно:

Но Владимир Ильич подходит к делу практически. Нужен план, нужно задание пролетариату. Сколько электростанций должно быть построено, на каком топливе, каков радиус действия каждой?..

И нужно действовать. 2-го февраля открывается сессия ВЦИК. Ознакомить делегатов, принять решение… Статью Кржижановского немедленно выпустить отдельной брошюрой.

Управляющий делами Совнаркома Бонч-Бруевич качает головой: «В типографии — ни полена дров».

Кржижановский писал о том, какими огромными запасами топлива располагает Россия, как в течение ближайших лет в стране появятся десятки мощных электрических станций, как электричество войдет в жизнь людей. А у наборщиков, выполнявших задание Ленина, руки коченели от холода. И все же брошюра была напечатана. Получилась в ней 51 страница и пятицветная карта — «Схема электрификации России».

По предложению Ленина сессия ВЦИК постановила:

Для разработки плана была учреждена Государственная комиссия по электрификации России (ГОЭЛРО).

Председатель комиссии ГОЭЛРО Г. М. Кржижановский привлек к составлению плана около двухсот специалистов. И хотя в помещениях, где они находились, было холодно — сидели в шубах и в валенках, — работали все с необычайным увлечением. Еще бы! Электрифицировать всю Россию! Мог ли хоть кто-нибудь из них, служа в старых царских учреждениях, мечтать об этом?

И каждый член комиссии чувствовал, с каким неослабным вниманием относится к их работе В. И. Ленин. Владимир Ильич углубленно работает над версткой будущей книги: делает пометки, на полях выписывает замечание, отдельные положения плана и высказывания авторов подчеркивает двумя, тремя или волнистыми линиями.

Он не только заостряет внимание составителей плана на основном, главном, но и предостерегает от возможных ошибок.

Ознакомившись с бюллетенем № 5, выпускаемом комиссией ГОЭЛРО, Владимир Ильич тут же пишет Г. М. Кржижановскому:

Первым комиссия закончила план электрификации Северного района России. План этот был немедленно отослан В. И. Ленину.

Несколько дней после этого члены комиссии испытывали волнение: как оценит их работу Владимир Ильич, удалось ли соблюсти данные им установки, идеи, принципы?

Потом выяснилось, что В. И. Ленин план одобрил.

22 и 23 декабря в Большом театре делегаты VIII съезда Советов заслушали программу хозяйственного развития молодой Советской Республики.

На сцене была укреплена большая географическая карта России. На ней кружочками обозначены места, где планировалось построить электростанции. В каждом из кружочков — по электрической лампочке.

В. И. Ленин сам следил за тем, как готовили эту карту, и очень беспокоился: успеют ли? Дело в том, что карта была большая, лампочек много и заканчивать работу монтерам и художнику пришлось в воскресенье, перед самым открытием съезда.

Владимир Ильич написал даже такую записку коменданту Большого театра:

Доклад об электрификации делал на съезде друг и соратник Владимира Ильича — Глеб Максимилианович Кржижановский.

…Много лет назад из Красноярска в Минусинск плыл по Енисею пароход «Святой Николай». На борту его находились трое ссыльных: В. И. Ульянов, Г. М. Кржижановский, В. В. Старков (как и Кржижановский, Старков был инженером-технологом). Еще тогда, в ссылке, задумываясь о будущем своей Родины, видели они ее в электрических огнях. И вот пришло время, когда эти мечты могут, должны осуществиться…

Писатель Алексей Толстой так рассказал о том, что происходило в Большом театре 22 декабря 1920 года:

Тридцать электрических станций общей мощностью более полутора миллионов киловатт вводилось в стране по плану ГОЭЛРО за 10–15 лет.

Первой из них была Каширская.

Рассказ 5 О том, как разжигали первый каширский котел и как был рад В. И. Ленин, узнав, что ток Каширы пришел в столицу

Главный инженер Каширстроя Г. Д. Цюрупа и комиссар Ж. А. Эглит возвращались с VIII съезда Советов в Каширу серьезными и озабоченными. Разговаривать не хотелось. Сидя на жесткой вагонной скамье, каждый из них все еще видел сцену Большого театра, стоящего на трибуне Ленина. Энергичным взмахом Владимир Ильич поднимает над головой книгу: «План ГОЭЛРО», говорит: «На мой взгляд, это — наша вторая программа партии».

За день до съезда Цюрупе пришлось много ходить по московским учреждениям и улицам. И везде он видел одно и то же: недвижим воздух над фабричными трубами, застыли на путях вагоны трамваев, на московских электростанциях — ни капли нефти, шипят, никак не хотят гореть сырые, тяжелые поленья.

Разруха — самое страшное. Победы на фронтах не принесут стране независимости, если будут недвижны станки в заводских цехах. Построить свои, советские электростанции, быстрее дать ток фабрикам и заводам — к этому призывает В. И. Ленин.

Первой по плану должна вступить в строй Каширская ГРЭС.

Нужно было немедленно начинать монтаж оборудования…

На складах Каширстроя, заколоченные в массивные ящики, стояли два турбогенератора. Горою высились барабаны, короба, трубы. Тысячи этих труб необходимо теперь же разложить по сортам, зачистить, некоторые перегнуть заново. Потом аккуратно вставить в отверстия на барабанах.

И все вручную. Ни кранов, ни подъемников, ни сварки тогда не было. Веревками и лебедками, тянули громоздкие барабаны, зубилом обрубали концы стальных уголков, ручными дрелями просверливали отверстия. Здесь же, на монтажной площадке, докрасна калили заклепки, а потом били по ним пудовой кувалдой.

В ту трудную зиму 1921 года именно здесь, в котельной, решалась судьба первенца плана ГОЭЛРО. Будет ли хорошо и ровно гореть уголь в топке? Как поведут себя эти землистые куски, содержащие 60 % золы и воды?

Каждые три дня Цюрупа отправлял отчет В. И. Ленину. Иногда ездил к нему сам.

В. И. Ленин внимательно следил за ходом строительства. С каким бы делом ни приходил управделами Совета Труда и Обороны, в конце разговора Владимир Ильич обязательно спрашивал: «Что слышно о Кашире?»

А однажды Ленин приехал из Горок очень взволнованный, сказал управделами Смольянинову:

«Я проехал по Каширской дороге и видел, что столбы чуть не валятся на землю. Мы с шофером выходили и смотрели».

Владимир Ильич тут же сел и написал Цюрупе записку. Спрашивал о сроках, о качестве работ. В конце приписал: «Я лично видел, что столбы-„виселицы“ по Каширской дороге — уже валятся на землю. Работа плохая. Не будет ли из-за этого смертельных случаев?»

Столбы, которые так обеспокоили В. И. Ленина, каширстроевцы попробовали устанавливать на трассе высоковольтной линии Кашира — Москва. Работа действительно была неважная. Линия напряжением 115 000 вольт и протяженностью более ста километров строилась в России впервые. Все в новинку. Нужны были опытные организаторы, знающие строительное и линейное дело.

Кто-то сообщил Владимиру Ильичу:

— Есть такие. Электротехники братья Зубановы. Живут и работают в городе Симбирске.

— Земляки мне не откажут, — шутит Владимир Ильич.

На Симбирский патронный завод летит телеграмма.

Потом вдруг приостановился развернувшийся было монтаж котельной. У прибывших из Брянска решеток недоставало чугунных колосников. Заказ на них давно был отправлен заводам, но дело не двигалось.

Прекратилось и поступление болтов.

Цюрупа, агенты по снабжению с ног сбились, бегая по учреждениям и отделам, разъезжая по заводам и складам. Монтаж нужно закапчивать. Близится осень. А там недалек и срок пуска.

При очередной встрече Цюрупе пришлось обо всем доложить Ленину. И вновь выручают спасительные ленинские телеграммы:

Получили болты и сразу же развернули работы. К октябрю 1921 года на первых двух котлах все было подготовлено для пробной растопки.

Рано утром в котельную пришел Цюрупа, инженеры. Вместе с мастером Силантьевым, в который уже раз, обошли котел.

Рабочие отрывали от лесов длинные доски, распиливали на метровые поленья, укладывали на решетку топки.

Молодой рабочий Ваня Тарасов взял ведро, плеснул в топку нефть, поднес спичку.

Этот паренек пришел на строительство в 1919-м, когда на песчаном склоне оврага бугрились одни землянки. Тысячи людей корчевали лес, бросали землю на железнодорожные насыпи, возили на лошадях песок и камень. Ивана взяли тогда в механическую мастерскую. Теперь и ему вместе с другими доверили разжигать котел.

Когда дрова запылали, кочегар дернул за привод, и сверху, из бункера, повалился уголь. Однако, падая на решетку, бурые куски угля сбили, погасили пламя.

Вновь аккуратными кучками разложили по решетке сухие обрезки, осторожно рассыпали вокруг уголь, выбирая посуше и помельче.

Опять затрещали облитые нефтью дрова, осветив гладкие кирпичные стенки и решетку огромной топки.

А потом задымил уголь.

Сизый дым пробивался в котельную, застилал людям глаза, попадал в легкие, вызывая удушающий кашель.

А в топке становилось темно.

Вновь и вновь с треском отрывали люди сухие доски от лесов и подмостей. Подтаскивали, пилили, горой укладывали на решетку. Все это вспыхивало, разгоралось…

Не горел только уголь.

Бурые комья, охваченные языками пламени, темнели, искрились, заполняли топку ядовитым дымом. И дым этот снова глушил пламя. А несгоревшие дымящиеся куски, продвигаясь вместе с решеткой, падали в золовой бункер.

Так продолжалось два дня. Стенки котла оставались холодными, а стрелка манометра стояла неподвижно. На третьи сутки Цюрупа, все это время почти не выходивший из котельной, махнул рукой и прошел в кабинет.

Через несколько минут там собрались все, кто участвовал в растопке: инженеры, механики, мастера. Сумрачной толпой встали вдоль стен рабочие.

Георгий Дмитриевич поднял голову:

— Что я скажу Ленину?

Несколько часов почерневшие от дыма и усталости люди пытались понять, почему не горит уголь.

Пришли к выводу: мало воздуха.

Решили топку переложить, поднять своды. Нагнетать воздух вентилятором. Увеличить тягу. Уменьшить скорость движения решетки.

За работу взялись на другой день.

На монтаже высоковольтной линии тоже не все ладилось.

Правда, прораб Василий Зубанов сделал многое. С инженером Сементовским и техником Леоновым наняли по деревням людей, сколотили артели, стали устанавливать опоры. Более тысячи деревянных мачт выстроились от Москвы до Каширы. Но затем работы остановились. Нужен был провод, тридцать тысяч фарфоровых изоляторов.

Все это заказано за границей. А немецкие фирмы не торопились. Сроки доставки переносились, срывались.

Только в машинном зале монтаж и наладка велись без задержек, по строго установленному графику. Удивительный русский умелец Антипов очень быстро разобрался во всех тонкостях турбинного дела, и два турбогенератора мощностью 6 тысяч киловатт каждый в назначенный срок были готовы принять нагрузку.

Не заставляли себя ждать и электрики. Техник Громыхалин, монтер Исаичев, которого Цюрупа отыскал и привез откуда-то из-под Можайска, знали дело отлично.

Руководителей, коммунистов Каширстроя по-прежнему более всего беспокоил уголь. И как же все были счастливы, когда в переложенных заново топках он наконец загорелся!

Хотя давление в паропроводах при вторичной растопке вместо шестнадцати атмосфер они еле дотянули до двенадцати, а добрая половина угля дымящейся несгоревшей массой валилась в золовой бункер, все же это была победа.

А затем каждая новая растопка оказывалась пусть хоть чуть-чуть, но успешнее предыдущей, и это радовало, ободряло, прибавляло сил.

Интенсивнее становилось горение, меньше недожог, на какие-то доли атмосферы увеличивалось давление.

В тот предпусковой период Владимир Ильич особенно внимательно следил за каждым шагом строителей. Вместе с ними радовался каждой удаче. И помогал как мог.

Каждое утро он просил управляющего делами СТО позвонить в Каширу и узнать, как там идут работы. Смольянинов приходил, докладывал:

— Прогреты котлы… Опробована турбина… Смонтирован распределительный щит… Поставлен на сушку генератор…

Трудностей было много. По-прежнему задерживали отправку материалов немецкие фирмы. Затерялись отправленные из Швеции трансформаторы. Во льдах под Петроградом застрял пароход «Фрида Горн», на его борту ящики с изоляторами. И все-таки каждый день приближал строителей к цели.

12 марта 1922 года Цюрупа телеграммой сообщил В. И. Ленину, что трансформаторы Каширской подстанции опробованы на полное напряжение. Завершены работы и на Кожуховской подстанции в Москве. Столица была готова принять ток Каширы.

Заканчивался и монтаж высоковольтной линии. Бригады Зубанова, получившие наконец все, что требовалось, в бездорожье и распутицу натягивали последние километры провода.

Пуск электростанции и включение линии наметили на 30 апреля.

Было празднично и торжественно. В котельной Каширы, где толпой стояли рабочие, мастера, инженеры, молодой кочегар разжег дрова, включил тягу, дал приток воздуха. Потом аккуратно, понемногу засыпал уголь. Когда куски разгорелись, включил мотор, и колосники поползли в глубь топки.

Снял кепку. Изнанкой вытер струившийся по лицу пот. Давление в тот день довели до четырнадцати атмосфер. К вечеру развернули турбину.

А ночью ток Каширы приняла Москва.

Цюрупа не удержался и тут же позвонил Ленину.

Утром, с радостной вестью, к Владимиру Ильичу прибежал Смольянинов. Впоследствии он вспоминал:

В том же 1922-м развернулись работы и по строительству гидростанции на реке Волхов. Волховская ГЭС должна была дать ток Петрограду. Совет Труда и Обороны еще 16 сентября 1921 года постановил отнести эту стройку к разряду внеочередных. Однако голодный 1921 год сбил все расчеты. Выделить достаточное количество продовольствия для многотысячного коллектива Волховстроя страна в тот трудный год не смогла. К выполнению основных работ приступили с весны 1922-го. Уже к осени многое было сделано.

Год 1922-й принес нашему народу и новые горести. В апреле подорванное застарелой раной и неимоверным напряжением здоровье В. И. Ленина резко ухудшилось. Вся страна с тревогой и надеждой следила за сообщениями медиков. Осенью Владимиру Ильичу вновь стало лучше. 4 октября газета «Известия» сообщила: «Тов. Ленин приступил к работе».

Волховстроевцы на это радостное сообщение отозвались немедленно. В протоколе своего делегатского собрания они записали:

А на первой маленькой Шатурской электростанции не все ладилось с горением торфа. Способ его сжигания нужно было найти во что бы то ни стало. Ведь в котельной опытной «Шатурки» решался тогда важнейший вопрос: можно ли использовать для электрификации огромные торфяные запасы страны?

И какая же это была для всех радость, когда в Петрограде инженер Макарьев изобрел топку, в которой торф вспыхивал, как порох.

Повеселевший Винтер привел тогда в котельную Временной электростанции артель печников Лагутиных и крикнул, показывая на старые топки:

— Ломай к чертовой бабушке!

Сломали, сложили все по-новому, и торф загорелся.

Обрадованные шатуряне немедленно послали письмо Владимиру Ильичу Ленину:

И 10 ноября 1922 года Совет Труда и Обороны принял постановление о строительстве намеченной планом ГОЭЛРО большой Шатурской государственной электрической станции.

Кашира. Волхов. Шатура.

Период гражданской войны сменился периодом хозяйственного возрождения страны. И так же, как на фронтах военных, здесь, на этих первых ленинских стройках, самое трудное ложилось на плечи коммунистов.

Верными помощниками партии были исполненные трудового энтузиазма комсомольцы.

Еще летом 1919 года коммунисты Шатурстроя приняли в свою ячейку Василия Палагина и поручили ему, как самому молодому из всех шатурских партийцев, создать в Шатуре коммунистическую организацию молодежи.

Молодых ребят и девчат на стройке было множество. Вечерами сидели на лавочках, распевали частушки. В воскресенье ближние расходились по деревням, дальние слонялись без дела.

Палагин ходил по мастерским, по баракам, объявлял: «Организуется ячейка комсомола!» Потом подолгу разговаривал с ребятами.

А записалось всего пять человек.

Комсомольцы начали с субботника. Собрали ребят, девчонок, в центре поселка разровняли площадку и поставили футбольные ворота. В следующее же воскресенье вызвали на соревнование команду из соседнего Егорьевска.

Играли неплохо, только формы не было. То у лаптя веревка развяжется, то вместе с мячом и опорок летит.

Потом устраивали концерты, спектакли…

В декабре 1919-го, когда с продуктами стало совсем плохо, Палагина вызвал Иван Иванович Радченко и предложил срочно поехать в Архангельск за рыбой.

Василий отобрал шестнадцать крепких ребят и поехал с ними в Москву. Там, на путях у Ярославского вокзала, уже ожидали их паровоз с вагонами.

Вначале ехали быстро, а за Ярославлем поезд загнали в тупик. Утром Палагин подошел к машинисту:

— Чего стоим?

— Видишь, тендер пустой. Все до палки сжег.

В ближнем поселке раздобыли топоры, пилы. Пилили старые шпалы. Здесь же, в лесу, валили деревья. К вечеру тронулись.

В Вологде у них забрали паровоз, а Палагина и слушать не стали. «Тоже мне, команда лапотная, да у нас военные грузы неделями стоят!» — сказал начальник станции.

Ребята совсем было приуныли, но через несколько дней им прицепили другой паровоз, и дальше ехали без всяких происшествий. Оказалось, что за их продвижением следил и выручал в трудных случаях Иван Иванович Радченко.

В Архангельске погрузили бочки беломорской сельди. Неделю спустя вернулись в родную Шатуру…

В то время все шатурские комсомольцы учились военному делу. Военные знания были необходимы: нет-нет да и просвистит над головой бандитская или кулацкая пуля.

Однажды неподалеку от разъезда «Шатурский» потерпел крушение железнодорожный состав с продовольствием для голодающей Чувашии. Ночью к комсомольцам прибежал нарочный от военкома:

— Скорее к разъезду! По деревням кулаки обоз наряжают. Состав грабить хотят.

Собралось шесть человек. Военрук роздал винтовки, патроны, построил в одну шеренгу. Впереди побежал сам.

За разъездом увидели они громоздящиеся под откосом вагоны. За ними в темноте копошатся полусогнутые фигуры грабителей. От соседней деревни Заполица мчат кулацкие подводы.

— Ишь, стервятники! — сказал военрук. Поднял винтовку, не целясь выстрелил.

Из кустов раздался ответный выстрел, просвистела пуля. — Ложись!

Разожгли костры, поставили караулы. Рядом, в редком сосняке, фыркают лошади, улюлюкает кулачье, хлопают выстрелы. Подходить боятся.

Под утро из Москвы приехали ремонтные бригады и отряд красноармейцев. Пришли и рабочие из Шатуры. Железнодорожное полотно было расчищено и восстановлено.

К вечеру по Казанке пошли поезда.

Большую Шатурскую электростанцию закладывали 10 июля 1923 года. Памятную доску и первый кирпич в основание главного здания положил начальник Шатурстроя Александр Васильевич Винтер. Затем каменщики, одетые в новые красные рубашки, начали кладку.

Если маленькую «Шатурку» и Каширскую электростанцию монтировали из всякого случайного материала, использовали старое оборудование, то на большой Шатурской ГРЭС устанавливались машины и агрегаты самых совершенных конструкций. Немецкой фирме «Сименс» Винтер заказал мощнейшие по тому времени генераторы по 16 тысяч киловатт каждый. За границей же изготавливались котлы, турбины…

И вот когда широким фронтом развернулись работы по сооружению первого крупного электрического центра нашей страны, случилось непоправимое…

Умер Владимир Ильич Ленин.

В Шатуре, как и во всей стране, с величайшей скорбью было воспринято известие о смерти любимого вождя. Но не опустились руки. Еще лучше стали работать строители, еще быстрее.

Шатурская ГРЭС — одна из главных строек ГОЭЛРО — была сооружена за 600 дней. Оборудование вводилось точно в намеченные сроки. Никаких срывов, задержек. Все выверено и отлажено заранее на опытной «Шатурке».

Открывали электростанцию в декабре 1925 года. Известный журналист Михаил Кольцов написал:

Тогда же по решению правительства Шатурской электростанции было присвоено имя Владимира Ильича Ленина.

Стройка в Шатуре на этом не закончилась. Вскоре за границу пошли заказы на новые, еще более мощные котлы и машины. Сверх трех генераторов мощностью по 16 тысяч киловатт здесь решено было установить еще два турбогенератора уже по 44 тысячи киловатт каждый.

И ежедневно поездами, подводами, а то и просто пешком по шпалам или проселкам прибывали в Шатуру люди. Среди прибывших — молодые парни, девушки. Специальности у них никакой. Многие — малограмотны, а то и совсем неграмотны. В Шатуре организовали для молодых вечерние кружки, школы. Учили и мастерству.

Рассказ 6 Как тульская гармонь-трехрядка помогла Ванюше Ефремову получить профессию

И как же выручила его тогда эта гармошка! Да, да, может, и не привелось бы побывать Ивану на Шатурской электростанции, если бы с детства еще не пристрастился он к обыкновенной, тульской, русского строя гармонике. Приехал-то Иван не на ГРЭС, а на Шатурторф, по вербовке. Канавы рыть да торф грузить. Грузил бы, может, и поныне.

Желание работать на электростанции зародилось у него в ту самую ночь, когда сошла их владимирская артель на шатурскую торфяную землю. Выгрузили из вагона деревянные сундуки, мешки, узелочки и пошли по железнодорожному полотну к узкоколейке.

Тьма кромешная.

Вдруг из-за деревьев, из-за сараев и бараков показалось что-то непонятное. Дом не дом, дворец не дворец. Окна многосаженные сверкают, переливаются. Не то чтобы в деревне — ни на одной картине Ваня Ефремов такого не видывал.

Вот тогда, в ту морозную февральскую ночь, и сказал он себе: «Я не я буду, если в тот дворец не войду».

Сказать-то сказал, а войди попробуй. За восемь верст каждое воскресенье бегал к этому дворцу Иван со своего центрального торфяного участка.

Однажды узнал из разговора Ваня, что есть на строительстве электростанции землекопная артель. А рабочие в той артели их, владимирские, из соседних деревень родом.

«Хорошо бы к ним пристроиться, — подумал тогда Иван. — Землю-то копать не ахти какая хитрость, сдюжу я».

Узнал Ефремов, в каком бараке артель размещается, что в той артели за старших братья Гринины, Иван да Михаил. Как только узнал он все это, стал мимо того барака похаживать — авось заприметят. А на него и не глянет никто, всяк своим делом занят.

Тут-то вспомнил Ваня про свою тульскую гармонь. Пришел как-то к бараку под вечер, расположился под окошечком да и заиграл грустно так да жалобно. Видит — артельщики один за другим из окна поглядывать стали. И вдруг тот, кого Грининым Иваном Михайловичем звали, говорит:

— Что-то ты, парень, играешь все жалобное, надо бы повеселей чего.

Ну а Ивану только того и надо. Растянул меха да и давай «Сени» нашпаривать.

Целый вечер тогда мужики под его музыку плясали, песни пели.

— Нам бы в артель этого гармониста, — говорит один.

— Никак нельзя, — отвечают Гринины, — нынче кроме как через биржу никого не принимают.

А устроиться на работу в двадцать седьмом году и в самом деле не просто было. По утрам у биржи целая толпа собиралась. Начальник из двери покажется, человек двадцать выкрикнет, бумажки раздаст да и снова уходит.

Стали землекопы просить за Ефремова:

— Он же не безработный, — сказали начальству братья Гринины. — Из другой артели переводится, там его место свободно теперь.

Так вот и уговорили Гринины своего начальника. Ушел Иван от торфяников. На Черное озеро перебрался.

Прижился он у землекопов сразу. Сколотил себе козлы, три доски на них положил, сверху матрац, сеном набитый, — чем не койка? На пол под эту койку сундучок свой поставил. Сел да меха растянул. И сразу, один за другим, народ к нему собираться стал.

Утром Иван уже со всеми вместе на электростанцию явился. Канаву копает, а сам от станции глаз оторвать не может.

«Вот бы, — думает, — куда на работу устроиться».

А тут не то чтобы работать — и посмотреть, что там внутри делается, никак не удавалось.

Однажды послали Ивана в кирпичной стене проем пробивать. Стена крепкая, кирпичи на цементном растворе уложены. Бил, бил — ничего не получается.

Снизу, сверху, с боков все вырубил — не падают кирпичи, да и только.

Взял тогда Иван большую кувалду. Не выдержала кирпичная кладка, треснула. Кирпичи вниз посыпались.

И открылся перед Иваном чудесный зал. Глазом окинешь — не охватишь сразу! Пол яркий, плиточный. Машины черным лаком отсвечивают. Перед машинами щиты стоят. На щитах стекла зеркальные.

Вернулся Иван в свой барак, сел, задумался. Ребята на улицу тянут, гармонь в руки суют, а у него не то на уме. Без ужина и спать лег. Чуть свет у соседа спрашивает:

— А кого на электростанцию работать берут?

— Мастеровых разных, — ответил сосед, — кто электрическому делу обучен.

— А могут, к примеру, тебя иль меня в обученье взять?

— Там грамоту хорошо знать надо, — говорит сосед.

Вот тут-то Иван и призадумался. В деревне, правда, учился он, три класса кончил, да разве то было ученье?

И жизнь трудная, и гармошка помехой ученью была немалая. То на посиделки, то на свадьбу Ивана парни с девками тянут. Случалось, до поздней ночи танцы-пляски играет. От усталости чуть со стула не падает.

Так и получилось, что грамоте он как надо не научился. Все ученье на гармошке проиграл.

Вспомнил Ефремов все это и загрустил. Но убиваться не стал. Еще крепче задумался, как бы сделаться ему настоящим электриком.

Канаву роет, старается, а сам нет-нет и разогнется, осмотрится: что там наверху монтеры делают?

Работа у него в то время была тяжелая. Землекопы под фундаменты для больших машин котлованы рыли. Вода кругом льется, насосами ее откачивают. Ямы глубокие, четырехсаженные. Вся артель — двадцать пять человек — в той яме умещалась. Глянешь вверх — неба кусок только и видно.

Чтобы землю со дна ямы выкидывать, дощатые полати ступенями делали и с одной ступени на другую землю наверх перебрасывали.

Но как ни уставал Иван, как за целый день в грязи да в воде ни намучивался, а задумку свою из головы не выкидывал. В школу поступил. С работы придет, лапти и бахилы сушить поставит, а сам за книжки с тетрадями.

Называлась эта школа — ликбез. Ученики — все люди взрослые, рабочие. Учиться пришли по доброй воле, времени зря не теряли. За одну зиму Ефремов и читать, и писать, и примеры решать выучился.

А тем временем арматурщики железные прутья в яму уложили. Бетонщики тачками бетон привезли, в котлованы залили.

Перешли сюда и электрики. Стали для установки машин мостовой кран монтировать. Наверх, на стены, металлические фермы втаскивают, провода подводят. В помощь электрикам выделена была артель Китаева: со склада моторы, провода получают, на монтажные площадки везут, потом расходятся по два, по три человека в бригады электриков — подают, подтаскивают.

Вот в эту-то чернорабочую артель и стал проситься Иван Ефремов. Посчастливилось парню: приняли его и прикрепили к бригадиру-электрику Александру Яковлевичу Лескову. Сам Лесков с бригадой наверху, на кране сидит, фермы клепает, а Иван внизу — горн ногами раздувает, заклепки греет.

И вот однажды Лесков сказал ему:

— Что-то ты у нас, Ванюша, внизу засиделся. Помоги-ка вот этот провод наверх затянуть и по балке до конца протянешь.

Посмотрел Иван вверх — высоко. Шапка свалилась. Вздохнул, взялся за провод, полез. А провод медный, в палец толщиной, книзу тянет. Добрался до балки, присел дух перевести. «Как же я по балке-то с ним пойду?» — думает.

Пока сидел да вздыхал, видит — и электрики к нему лезут, ходко так с уголка на уголок ноги ставят, на ходу смеются, друг с другом разговаривают.

— Не робей, — говорят, — Ванюша!

Дружно все за провод взялись, Ефремова посреди поставили. А только с непривычки все же качает Ивана из стороны в сторону. Вниз глянул — где-то далеко в ямах землекопы, арматурщики копаются, бетон в тачках везут. А ребята шутят, подбадривают.

— Ты, — говорят, — вниз не смотри. Перед собой смотреть нужно!

Уставился Иван в спину переднего и, как сонный, ноги переставляет.

А позже ко всему привык. Любая высота нипочем. И во все вникать стал. В моторах с электриками стал копаться.

Осенью тридцатого послали Ефремова учиться на электрика. Выучился, приехал — и прямо в лесковскую бригаду:

— Принимайте! Подручный электрослесаря третьего разряда.

Одним из тех пяти шатурских ребят, которые стали первыми на Шатуре комсомольцами, был и шестнадцатилетний паренек Ваня Соловьев.

Впервые я узнал о нем из дневника того же Алеши Радченко. Раскрыл тетрадь с картонными корочками, и среди многих других записей прочел:

Алеша не ошибся.

Мальчик Ваня Соловьев действительно стал инженером, а затем и профессором, доктором технических наук. Много лет Иван Иванович Соловьев читал студентам лекции и писал книги о релейной защите.

Что такое релейная защита? А вот что: оборвался провод на высоковольтной линии, повредилась электрическая машина или аппарат. Так не дать аварии разрастись. Остальные электрические установки должны остаться в работе.

Это как при гангрене: сразу же нужно отсечь зараженный палец. Не успел, промедлил — отрезай руку до локтя, иначе умрет человек.

В электрических системах управляют такими ампутациями аппараты-реле. Это по их командам отсекаются поврежденные участки.

Мы, горожане, уже не помним случая, чтобы наш дом, улица, завод, на котором мы работаем, остались без света, без электрической энергии. Ветер гнет деревья, удары грома сотрясают стены, а в квартире светло, уютно. Говорит радио, светится экран телевизора. Это не значит, конечно, что в энергетических системах нигде и ничего не повреждается. Бывает, что налетающая буря гнет и ломает опоры высоковольтных линий, разбивает в мелкую крошку фарфоровые изоляторы, рвет провода.

Но всякий раз приборы, называемые реле, отключают повредившиеся участки, а автоматы немедленно включают резервные линии, трансформаторы. Делается все это так быстро, что мы с вами и моргнуть не успеваем.

Без релейной защиты и автоматики невозможно было бы бесперебойно питать электрической энергией города и заводы.

Вот почему труды Ивана Ивановича Соловьева изучают студенты вузов и техникумов, инженеры электрических станций и работники высоковольтных сетей.

Чтобы поговорить с профессором Соловьевым, я отправился в Московский ордена Ленина энергетический институт.

Встретил меня Иван Иванович очень душевно. Впрочем, вскоре узнал я, что Соловьев так отзывчив ко всем, кто бы и с чем ни пришел к нему. А особенно увлекается, вспоминая Шатуру. Ведь именно Шатура дала Ване Соловьеву путевку в большую науку.

Рассказ 7 Об одном магистре электротехнических наук Соединенных Штатов Америки

Двенадцать детей было в семье, а отчим получал девять рублей в месяц. В одиннадцать лет Ваня совсем ушел из дому на заработки: менял шпалы на железнодорожных путях, мыл посуду в трактире.

В июне восемнадцатого пятнадцатилетний Ваня Соловьев пришел на Шатурское строительство.

На Шатурторфе строилась узкоколейка. Десятник Крюков спросил у Соловьева:

— Сколько лет-то?

— Шестнадцать, — приврал Иван.

— Ой ли? — с сомнением протянул Крюков. Посмотрел на заплатанную рубашонку, на старенькие лапотки и подвел Соловьева к груде лопат: — Выбирай.

Ловкого паренька присмотрел заведующий складами Василий Леонтьевич Бургман.

— Присылай-ка ты ко мне этого мальца, — сказал он Крюкову. — Пусть на складах порядок наведет, контору убирает.

В девятнадцатом, когда Василий Палагин стал сколачивать на Шатуре комсомольскую ячейку, одним из первых вступил в нее Ваня Соловьев. Вместе с другими комсомольцами по ночам охранял склады, мастерские. И все время учился.

А еще любил Ваня участвовать в спектаклях. Играл увлеченно, с азартом. Многие говорили ему:

— Быть тебе, Иван, артистом!

Да и он сам теперь частенько подумывал: «Может быть, и вправду в театральное?..» Но любовь к технике все-таки пересилила.

В августе двадцать первого комсомольцы проводили Соловьева учиться. В Московский рабфак имени Калинина. А весной двадцать третьего он получил путевку в институт и сдал свои документы в институт Народного хозяйства имени Плеханова. На электропромышленный факультет.

В двадцать четвертом, когда объявлен был Ленинский призыв, подал Иван заявление в партию.

Тридцать первый год. Гамбург. От причала отошел в Нью-Йорк немецкий пароход «Бремен». В числе пассажиров — группа советских аспирантов различных технических специальностей. Едут продолжать учение в высших учебных заведениях Соединенных Штатов Америки.

Среди них и шатурский паренек Ваня Соловьев. Впрочем, уже не Ваня, а с иголочки одетый и модно подстриженный Иван Иванович.

Позади ускоренные шестимесячные курсы по изучению английского языка, трудные, «с пристрастием», экзамены при американском торгпредстве, обязывающее напутствие:

— Вам предстоит доказать несостоятельность утверждения злопыхателей, будто советские специалисты из рабочего класса рангом ниже американских.

Задача не из легких.

Из Нью-Йорка Соловьева направили в «Школу ученых степеней» при Массачусетском технологическом институте.

«Мистера Соловьева» приветствовал проректор института. В аудитории встретили Ивана Ивановича научный руководитель профессор Вудруф, советник профессор Горднер.

Начались занятия.

Было трудно: недостаточное знание языка, непривычные порядки, отличные от наших методы обучения.

В группе — американцы, англичане, французы, немцы, индусы. Русских — двое.

После недели занятий первое испытание — «квиз».

Каждый — за отдельным столом. Получили задание. Иван Иванович взялся за карандаш. Дальше все пошло как на заправских спортивных состязаниях.

— Старт! — объявил профессор, взглянув на часы.

И сразу все прильнули к своим бумажкам с заданием. Потом застрочили карандашами по бумаге.

Соловьев не спеша развернул листок. Разобрался. Обдумывая ход решения, разложил бумагу, отточил карандаш.

«Ничего мудреного», — подумал он, принимаясь за подсчеты. И вдруг объявление:

— Осталось пятнадцать минут!

«Неужели больше часа прошло?» — встревожился Иван Иванович, собирая разложенные листы бумаги. Стал переписывать. Вдруг обнаружил ошибку.

— Время вышло! — крикнул профессор.

Все оторвались от бумаг, положили карандаши.

А профессор прошелся по аудитории, собрал со столов листки и вышел.

И вот первая оценка — нуль (система десятибалльная).

Нуль получил Соловьев и за второй «квиз», и за третий. А вот после четвертого профессор Вудруф, протягивая проверенные листки, сказал:

— Из вас выйдет толк, мистер Соловьев.

Внизу, под решением, стояла жирная восьмерка.

Во втором семестре Иван Иванович стал получать только высшие оценки.

— Уверен, что этот большевик станет ученым, — говорил профессор.

В конце года Вудруф стал обращаться с Соловьевым по-дружески.

— Вот что, Джонни, — сказал он однажды, хлопнув Ивана по плечу. — Пора тебе подумать о теме диссертации.

В те годы в наших газетах и журналах стали появляться статьи об использовании энергии Ангары. Более трехсот рек и речушек впадает в Байкал, а вытекает из него одна Ангара. Воды же в Байкальском озере больше, чем в ином море. Такое водохранилище! Да ни одна река в мире не сможет выработать столько электроэнергии, сколько даст ее Ангара.

Однако там, в Сибири, почти нет потребителей. Зато не хватает мощности на Урале, в Центральном районе. Как перебросить в Европейскую часть страны силу могучей сибирской реки?

«Дальние линии электропередачи — вот бы чем заняться», — думал Иван Иванович.

В те годы проблема передачи электроэнергии на далекие расстояния интересовала только Россию. Америку с ее обособленными друг от друга в экономике штатами этот вопрос не тревожил. Может быть, поэтому профессор Вудруф вначале отнесся к идее Соловьева довольно холодно:

— Джонни, ты мечтатель! Это же темный лес, никаких исследований.

Потом пообещал:

— Подумаю.

А через две недели профессор пригласил Соловьева к себе в кабинет и сказал:

— Знаешь, Джонни, твоя затея вывела меня из равновесия. Две недели ломал над нею голову. Грандиозно. Действуй. Я твой союзник.

И Соловьев принялся за первый в мире расчет дальней линии электропередачи.

Тысячи километров… Как преодолеть сопротивление, снизить огромные потери мощности, напряжения?

Бессонные ночи. Бесчисленное количество подсчетов, вариантов. Горы исписанной бумаги.

Это был год непрерывной напряженной работы. Нет, ему не удалось решить всего. Но и то, что было сделано, поразило экзаменаторов. Все необычно. Положено начало новой отрасли знаний. Сделан шаг в будущее энергетики.

Высшая оценка. Ученая степень — «Магистр электротехнических наук Соединенных Штатов Америки».

Имя Ивана Ивановича Соловьева — в списках выдающихся слушателей Школы ученых степеней Массачусетского технологического института.

В декабре 1925-го Москва стала получать энергию большой Шатурской ГРЭС. Ровно год спустя Ленинград получил ток Волхова.

А затем бригады шатурян и волховстроевцев получили новое задание. Весною 1927 года начала строиться крупнейшая в Европе гидростанция на Днепре. Начальником строительства Днепрогэса правительство назначило Александра Васильевича Винтера.

И конечно же, первыми вместе с Винтером отправились на Днепр шатурские комсомольцы.

В Шатуре заседал пленум райкома комсомола. Неожиданно позвонили с почты:

— Вам телеграмма. С Днепрогэса.

— Читайте, слушаю, — сказал секретарь.

Электростанция у Днепровских порогов была задумана русскими инженерами еще задолго до революции. Но многим землевладельцам и заводчикам эта затея показалась невыгодной.

Только в 1920 году вопрос о строительстве Днепрогэса был решен. Мощная электростанция на Днепре обозначилась на карте строек ГОЭЛРО как одно из основных сооружений.

В 1921-м проектирование Днепрогэса утверждается Советом Народных Комиссаров как одна из неотложных работ. Руководить проектированием поручили Ивану Гавриловичу Александрову.

Еще никогда и нигде в мире одна, пусть даже очень крупная, стройка не решала сразу так много важных хозяйственных задач. Устройство плотины на Днепре не только давало возможность выработать огромное количество электроэнергии, но еще и навечно скрывало под водой Днепровские пороги. Днепр становился судоходным на всем его протяжении. Кроме того, покорение Днепра позволяло оросить большие пространства засушливых приднепровских степей.

Окончательный вариант проекта в Госплане СССР, а затем и в Высшем Совете Народного Хозяйства рассматривали в 1925 году. Споров и возражений было так много, что председатель ВСНХ Феликс Эдмундович Дзержинский предложил отвезти проект Александрова на экспертизу в Америку. Только американцы имели тогда опыт строительства мощных гидроэлектрических станций.

Проект настолько заинтересовал американцев, что они приехали к нам, побывали на месте будущих работ и захотели принять участие в стройке. Руководитель ведущей американской гидростроительной фирмы полковник Купер был твердо убежден, что построить такую мощную гидростанцию без их технического руководства русские не смогут.

Однако советские инженеры решили строить Днепрогэс сами. Специалистам американской фирмы предложили быть всего лишь консультантами.

Пять лет продолжалась стройка. В мае 1932-го первый из генераторов Днепрогэса дал стране промышленный ток. В августе уже пять гидрогенераторов мощностью по 62 тысячи киловатт каждый отдавали энергию Днепра заводам, фабрикам, шахтам.

Ни один из заводов Западной Европы не смог тогда выполнить заказов Днепрогэса на такие мощные генераторы. Лишь одна американская фирма, оснащенная самым совершенным тогда оборудованием, да и то с немалыми трудностями изготовила крупнейшие в мире машины.

Самым же удивительным было то, что последующие четыре генератора сделал для Днепрогэса наш ленинградский завод «Электросила», показав всему миру, что Советский Союз становится могучей индустриальной державой.

С пуском девятого, последнего гидрогенератора мощность Днепрогэса достигла 560 тысяч киловатт.

Все тот же известный американский гидростроитель полковник Купер писал впоследствии: «С точки зрения достижений инженерного искусства, днепровские сооружения являются самыми значительными из подобного рода сооружений, когда-либо выполненных человеком».

В историю нашей страны Днепрогэс вошел как символ величайшего трудового энтузиазма масс. А подвиг молодых строителей на Днепре навечно запечатлен в летописи самых значительных свершений Ленинского комсомола.

Годы, начиная с 1929-го и далее, стали годами первых советских пятилеток. Крупные электрические центры вводились тогда в стране один за другим. 1905 тысяч киловатт составляла общая мощность наших электростанций в 1928 году. В 1932-м она возросла до 4677 тысяч. Электростанции вступали в строй в Москве и под Ленинградом, в Баку и Горьком, в Донбассе и на Кавказе.

Расширялись и первенцы ленинского плана. Мощность Каширской ГРЭС возросла к 1932 году до 186 тысяч киловатт, Шатурской — до 136 тысяч.

А к 1935 году — тому сроку, который намечался для выполнения плана ГОЭЛРО, мощность всех электростанций страны составила уже 6923 тысяч киловатт. Одних только районных станций было введено 40 вместо 30 намеченных планом. Общая же их мощность почти втрое превзошла запланированную.

Более всего энергетических строек развернулось у нас в третьей, предвоенной пятилетке.

Крупнейшие из них — на Волге.

На 3688 километров протянулась с севера на юг река Волга. Первая по величине река в Европе. Главная водная магистраль России. Только вот год от года мелела Волга. В конце концов наступило такое время, когда пароходы и баржи не могли уже подниматься выше города Рыбинска. Никак не использовалась и могучая сила волжской воды.

После революции пришел на Волгу настоящий хозяин — народ. И он решил: великая русская река должна давать людям энергию, двигать грузы, орошать поля.

Первая волжская гидростанция, Иваньковская, вошла в строй действующих в 1937 году, одновременно с каналом Волга — Москва.

И гидростанция, и канал еще только строились, а партия и правительство принимают решение о сооружении двух следующих гидроузлов на Волге в районе Углича и Рыбинска.

ГЭС в Рыбинске должна была стать наиболее внушительной: 6 гидрогенераторов по 55 тысяч киловатт каждый.

Непрерывная работа таких машин потребовала запасти весеннюю воду, создать Рыбинское водохранилище. Целое море. Чтобы обойти его, нужно прошагать по берегу 367 километров!

Затоплялся город Молога. А сколько деревень, поселков нужно было перенести на новое место!

В зоне затопления, неподалеку от Рыбинска, стоял и старинный Югский монастырь: с одной стороны метровой толщины стена, с другой — монастырские здания.

После революции организовали здесь, на монастырских землях, первый в стране совхоз для беспризорных ребят.

Об одном из этих ребятишек и пойдет наш рассказ.

Рассказ 8 О том, как Коля Добровольский попал в монастырь. И как много лет спустя инженер Николай Александрович Добровольский пропускал караваны волжских судов через только что построенный рыбинский шлюз

Зимою 1919 года на станции Рыбинск милиционер снял с крыши товарного вагона пятнадцатилетнего паренька. Парень этот ничего не говорил, да и дышал еле-еле, и потому тотчас отправили его в больницу. Болезнь определили сразу. В тот год не только больницы, а и вокзалы были забиты тифозными.

Коля Добровольский (таково оказалось его имя по бумагам), всем на удивление, не только выжил, но и выздоровел довольно быстро: уже через две недели направили его в детский дом поваренком. И все бы хорошо, да одеться не во что. Залатанное больничное белье — вся одежда.

Пришла как-то в тот детский дом, на кухню, представительница отдела народного образования. Посмотрела и распорядилась: «Отправить в монастырь, в ребячий совхоз, там оденут».

На следующий день заявились два парня, здоровые, раскрасневшиеся. Снял один из них с себя здоровенный тулуп да и завернул в него Колю Добровольского. Потом взвалил на плечи. Вынес на улицу. Как куль свалил в сани.

Ехали долго. Николай задыхаться стал: завертелся, задергался… Высвободили ему голову, дали глотнуть воздуха и опять укрыли с головой.

Утром повели Николая в кладовую. Подобрали штаны, пиджак. С весны Добровольского послали работать на мельницу Она находилась рядом, на небольшой речке под названием Юга. Старший там отец Поликарп: красный, плечистый. Днем на мельнице все гремит, крутится, пылит. Мужики со всех деревень в очереди на размол стоят. Крик, ругань.

Николаю вначале пришлось ой как трудно. Мешок несет — колени гнутся. Потом поокреп. Бабы помогли. Глянут на него — тощий, маленький. Одна лепешкой, другая творожком угостит.

Год проработал Добровольский на мельнице. Регулировать ход жерновов научился не хуже отца Поликарпа.

А к концу 1920 года приехал на Югу секретарь Укома комсомола Паша Кудряшов и создал в их ребячей коммуне комсомольскую ячейку. Своим вожаком ребята выбрали Колю Добровольского.

Он организовал самодеятельность, политучебу. Однажды даже умудрился провести диспут с монахами: «Есть ли бог?»

В 1923-м Николая взяли служить на флот. После службы получил он путевку в Ленинградский политехнический институт.

Весною 1938 года инженеру-гидротехнику Николаю Александровичу Добровольскому предложили ответственную должность: заместитель начальника Управления Волгостроя.

И вот снова Рыбинск. Знакомые дома, улицы…

Добровольскому поручили дела, требующие глубоких инженерных решений, — шлюзы и мост через Волгу. Над чертежами и бумагами он просиживал далеко за полночь, привычно различая свистки паровозов со стройки, грохот сбрасываемых каменных глыб, команды десятников…

Самые тревожные дни наступили осенью 1940 года. Воды реки Шексны, которая впадает здесь в Волгу, нужно было остановить и направить через пролеты строящейся гидростанции.

На пригорке выстраивался военный оркестр. Гремели марши. А строители спешили, работали. Широкие ленты транспортеров подавали камень, сбрасывали его в воду. И люди, тесня друг друга, непрерывным потоком шли к реке, бросали камни и тут же возвращались за новым грузом. Две созданные ими гранитные гряды тянулись, продвигаясь к середине реки, навстречу друг другу, и Шексна, сжимаемая с обеих сторон, все убыстряла свое течение.

Снизу же, навстречу быстро бегущей воде, один за другим шли пароходы. Единственный путь на Ленинград. Через час-другой его закроют. Замуруют камнем и гравием. И потому сносимые вниз суда дают тревожные гудки. А потом, преодолев быстрое течение, устремляются через постепенно сужающийся поток туда, где Шексна течет плавно.

И наконец река перекрыта. А весною 1941-го паводковые воды начали заполнять и огромную чашу водохранилища.

Еще за несколько месяцев до начала затопления Добровольский отправился в поездку по дну будущего моря. Не осталось ли чего ценного?

Последний раз он был в этих местах более года назад. Вот здесь, справа, стояла тогда деревушка. Название он позабыл, но хорошо помнил домики с резными наличниками на окнах, кусты сирени вокруг.

Сейчас ни одной избенки, все вывезли. Только жерди-журавли вытянулись над осевшими срубами колодцев да кое-где торчат закопченные печные трубы рядом с грудами кирпичного лома.

Месяц назад выехали отсюда последние жители. Шестьсот шестьдесят три деревни находились на затопляемой территории. Выезжали на лошадях, на машинах. Тех, что жили вблизи рек, переправляли водой. Из окон своей Рыбинской конторы Добровольский не раз видел плывущие по Волге плоты. На них сундуки, деревянные кровати, большие узлы…

И хотя на новых местах для новоселов Волгострой подготовил благоустроенные поселки, все-таки не просто было сниматься с обжитых веками мест.

К вечеру колеса тарантаса, на котором совершал свой путь Николай Александрович, затарахтели по булыжному шоссе. Тракт на город Мологу.

Николаю Александровичу нравились зеленые улочки этого тихого городка. Старинные здания, собор, тенистый парк у реки. Будущее всколыхнуло вековую тишину. Волею народа город был построен заново в другом месте, освобождая путь грандиозной социалистической стройке.

Добровольский привязал лошадь к коновязи у бывшей чайной и посмотрел вокруг. От городских строений остались каменные торговые ряды да несколько церквушек. И ни души. Только из ближнего подвала не спеша выбрался большой рыжий кот и стал прохаживаться вокруг Добровольского.

— Уносил бы, брат, ноги, потонешь ведь, — ласково сказал ему Николай Александрович и, проведя рукой по пушистой шерстке, усадил рядом с собой.

Следующий пункт остановки — село Иловня. Когда-то эти земли были владением князей Мусиных-Пушкиных. В окружении тенистых деревьев стоит обширный дом с колоннами. Балконы, двухсветные залы. Широкая лестница с львами на гранитных постаментах.

Жаль было все это оставлять под водой. Но оказалось, что старинная кирпичная кладка дома не поддается разборке.

Дом стоял на возвышенности, и Добровольский знал, что море не сразу затопит его, что до тех пор будет он служить маяком для судов, пока волны не подточат массивных колонн.

И опять в путь. Теперь уже по извилистому проселку.

Когда-то по сторонам этой дороги стоял непроходимый лес: вековые ели, осины… Сколько усилий понадобилось, чтобы лесные богатства не пропали впустую, чтобы в сжатые сроки вырубить и вывезти для нужд строительства многие тысячи кубометров…

Несколько дней продолжалась поездка. Только убедившись, что на дне будущего моря ничего ценного не осталось и можно начинать затопление, заместитель начальника Волгостроя вернулся в Рыбинск.

Весною 1941 года самым напряженным участком на Волгострое были шлюзы. Со дня на день ждали открытия навигации. Если шлюзы не подготовить вовремя, суда подойдут к плотине и встанут. Из Москвы то и дело звонки. Вопрос один:

— Когда начнете пропускать суда?

— В самое ближайшее время, — всякий раз отвечал начальник Волгостроя Журин.

— А точнее?

— Точнее ответить не могу.

Шлюзами занимался Добровольский, и там не все ладилось. 3 мая наметили открытие, а у них не закончена обратная засыпка, заедают ворота.

И все же Журин не мог, не считал себя вправе торопить своего заместителя. Он отлично представлял себе, к каким бедствиям может привести подобная торопливость. Малейшее упущение, недоработка — и вода прорвется в нижний бьеф. Уничтожит все то, что с таким трудом было ими сделано.

5-го неизвестно по чьему приказу к шлюзам прибыл оркестр. Добровольский сердито рявкнул:

— Рано! Уходите!

Николай Александрович последние десять дней ни на минуту не отходил от шлюза. Даже спал там же. На немногословные вопросы Журина отвечал:

— Делаем все, что можем.

К 15 мая все было наконец отлажено и выверено. Огромные ворота открывались и закрывались плавно, мягко.

В три часа ночи Добровольский выпустил из нижнего бьефа в море первый караван судов. Посмотрел на удалявшиеся огоньки и побежал звонить Журину:

— Владимир Дмитриевич, шлюзуем.

— Ну и как?

— Порядок.

— Теперь — спать, — приказал начальник Волгостроя.

Но какой тут сон, когда идут суда по созданному тобой морю! Не удержался Николай Александрович и отправился в путь на одном из них, идущем в Череповец. Он был счастлив: посмотришь назад величественные сооружения волжской плотины, впереди необъятная водная гладь.

Под вечер не на шутку разыгрался ветер. Волны швыряли пароход из стороны в сторону, и судно, неприспособленное к морским походам, стонало тоскливо и жалобно.

К ночи капитан, боясь сбиться с пути, распорядился пришвартовать пароход к одиноко торчавшей из воды церкви. Накрепко укрепили трос за кирпичный выступ.

Утром встретились с пароходом «Судостроитель». На нем Николай Александрович вернулся в Рыбинск.

17 мая 1941 года состоялось открытие судоходных сооружений Рыбинского гидроузла. По обеим сторонам плотины сгрудились расцвеченные флажками пароходы, гремели оркестры. Караваны судов выходили в открытое море, и люди радостно махали им вслед, желая счастливого пути по новым трассам.

А несколько в стороне от всех, на крутом берегу стоял небольшого роста человек. Он с волнением смотрел на красавцы пароходы, на ликующих людей. Но чаще всего его взгляд останавливался на массивных строениях, опустевших и полузатопленных: старинные здания, колокольня, Югский монастырь. Двадцать лет назад привезли туда бездомного сироту Колю Добровольского.

Кончился праздник. Строителей ждали новые заботы: быстрее ввести в действие мощную Рыбинскую гидростанцию.

И ни Добровольский, ни кто другой еще и не предполагали тогда, что пройдет всего месяц — и на страну обрушится страшное бедствие. Что опустошительная война, вероломно начатая оголтелыми фашистскими захватчиками, уничтожит и Днепрогэс, и электростанции Донбасса, и сотни заводов, фабрик, созданных героическими усилиями советских людей.

Рассказ 9 Как под бомбами врага монтеры протягивали через Волгу провода высоковольтной линии

В августе над Рыбинском появился первый немецкий самолет-разведчик. Облетел город. Долго кружил над ГЭС. Начальник Волгостроя Журин вызвал инженера Сергея Николаевича Андрианова и велел ему следить за тем, чтобы всюду тщательно соблюдалась маскировка: «Электростанция, правда, мало похожа на действующую, ни стен, ни крыши, но… береженого бог бережет».

Действительно, трудно было предположить, что под нагромождением арматуры, лесов, подмостей стоят готовые к пуску мощные гидроагрегаты. О том, что делается на гидроузле, не знали и в городе. «Рыбинская правда», где до войны то и дело печатались статьи руководителей Волгостроя, очерки о лучших строителях и даже сводки о ходе работ, не стала писать об этом ни строчки.

И меры оказались действенными. В сентябре, когда над городом закружили эскадрильи «юнкерсов» и на железнодорожных путях, на нефтяных складах взметнулись огненные фонтаны, объекты Волгостроя остались нетронутыми. Знали бы фашистские захватчики, что на этой будто бы заброшенной стройке ни на минуту не замирает жизнь! Люди делали все, чтобы столица как можно быстрее получила энергию машин Рыбинской ГЭС.

Для пуска первого гидрогенератора уже в сентябре все было готово, можно было начинать наладку. А в каждой смене всего один опытный машинист. В помощь стали спешно набирать молодежь из окрестных деревень, из города.

В смену к Владимиру Александровичу Казанкову попали девушки. Большой, грузный машинист Казанков вздыхал и жаловался начальнику цеха Дзюбе:

— Хоть бы двух-трех ребят, а то все девчонки. Возьми вот хоть ее, Зимину Наташу, — малюсенькая, тонюсенькая, еще и шестнадцати нет…

Девушки старались как могли. Но не легко было им справиться с тяжелыми штурвалами задвижек. Втихомолку плакали, утирая лица перепачканными машинным маслом руками.

Каждую из них Казанков приводил на рабочее место и рассказывал, как и что надо делать. Потом устраивал «экзамен». Выслушивая неуверенные, сбивчивые ответы, брался за голову:

— Слушай, деточка, мы ж с тобой эту машину пускать будем. Если что не так — загубим, пропадет…

Потом вновь повторял свои объяснения:

— Смотри сюда, пята вала турбины. Крутится в этой ванне. А там — масло. Следить нужно, как бы не нагрелось. Если поднимается столбик выше этой красной черточки — беги ко мне, докладывай.

В другое место Владимир Александрович приводил другую девчушку. Тыкал пальцем и отрывисто говорил:

— Градусник. Знаешь градусы? Молодец. Час прошел — записывай. Карандашика нет у тебя? И у меня нет. Война. Возьми вот мела кусочек. Писать будешь здесь, на стене. Зря не черти, мела нет больше…

Еще труднее было с электрическим оборудованием. Опытных монтажников проводили на фронт. А здесь неизвестно за что и браться: распределительные устройства, панели, приборы…

Самое сложное — на берегу. Высоченные порталы. На фундаментах такие трансформаторы, выключатели, разъединители, каких никто на Волгострое и в глаза не видывал. Подстанция напряжением двести сорок две тысячи вольт!

А для монтажа прислали пятнадцатилетних мальчишек. Учить бы их. Да кому, когда?

Старший прораб Субботский прибежал однажды к начальнику электроцеха Волкову совсем расстроенный:

— Что делать, Валерий Васильевич? Всюду только вдвоем с мастером. Этих ребятишек на порталы не пошлешь — свалятся. Да разве и подцепят они гирлянду? Там сила нужна.

И собрал тогда начальник цеха целую инженерную бригаду: сам с мастером цепляют гирлянды, спаивают петли, два инженера из ОКСа помогают, поддерживают. А ребята из новеньких подносят изоляторы и собирают гирлянды, гроздью повиснув на веревке, поднимают эти гирлянды наверх.

…1 октября в наспех сложенной из кирпича каморке дежурный инженер ГЭС А. В. Максимовских раскрыл оперативный журнал и сделал в нем первую запись.

4 октября бригады ленинградских заводов ЛМЗ и «Электросила» раскрутили гидрогенератор и довели обороты до нормальных.

В ту первую военную осень, начиная с 8 октября, зарядили нескончаемые дожди. Дождь хлестал по лицам работающих, струйками сбегал с дощатых настилов, лился на кожухи машин. Чтобы вода не затекала в обмотки, Андрианов распорядился срочно изготовить металлические каркасы, укрепить их на крестовинах генераторов и обтянуть брезентом. Но опять забота: «А вдруг эти колпаки видны с воздуха?»

Журин попросил у военных самолет, пролетел над стройкой. Вылез довольный: «Такой ералаш… сам черт не разберет».

Но и брезентовое укрытие, которое ребята прозвали «Цирк Шапито», оказалось не совсем надежным. Вода струилась через все стыки и швы, находила незаметные глазу разрывы и проколы. Для сбора воды собирали ведра, банки. Из кусков листового железа готовили большие квадратные противни. Вконец промокшие дежурные сбивались с ног, переставляя все с места на место и выливая воду.

16 октября, в один из самых трудных для Москвы дней, заводские электрики приступили наконец к сушке генератора.

Стало совершенно очевидно, что одна из машин будет готова принять нагрузку уже в начале ноября. Подходили к концу и работы на открытой подстанции.

И однако этого было недостаточно, чтобы Москва получила ток Рыбинской ГЭС. Нужна высоковольтная линия. А у линей-пиков еще не все готово. Нужно поднять высоченную мачту на правом берегу реки. Перебросить через Волгу канаты из стали и бронзы. Натянуть. Закрепить их на семидесятиметровой высоте. Только после этого можно будет включить линию и поставить ее под напряжение от Рыбинска до самой Москвы.

Подъему правобережной опоры, назначенному на утро 31 октября, помешал разыгравшийся с ночи восточный ветер. Сильный и порывистый, он нес с реки мелкие брызги и раскачивал свисавшие с вершины подъемной стрелы концы веревок и тросов.

Ровно в двенадцать прораб Демченко расставил бригады по местам. Еще раз осматриваются тросы, лебедки, даются последние наставления. И наконец команда на подъеме.

Задвигались люди, застрекотали собачки лебедок, поползли по земле стальные тросы. Минута, другая — и головка опоры, вздрогнув, отделилась от уложенных на земле подкладок и стала медленно подниматься.

Вначале все шло хорошо. Преодолен момент максимальных нагрузок. Час, может быть немного больше, — и мачта поднимется над Волгой, над плотиной, станет видна на многие километры вокруг. И вот тогда, когда казалось, что ничто уже по сможет помешать довести начатое до конца, надрывно загудели волжские пароходы. В небе, со стороны моста, показались точки: три… потом еще шесть.

Встревоженный прораб дал сигнал — и многотонная громада застыла в воздухе.

А Демченко напряженно думает: «Уйти в укрытие? Но опора не продержится на весу долго. Натянутые до предела тросы сдадут, вытянутся. Возросшие в несколько раз усилия вырвут из земли якоря, разрушат шестеренки лебедок, и стройная конструкция рухнет на землю, мгновенно превратившись в бесформенную груду металла».

Прораб обернулся к бригаде, осипшим от мороза голосом выкрикнул:

— Думаете, на фронте спокойнее?

— Кому доказываешь? — прервал его один из рабочих. — Не тяни, командуй.

И опять с треском и щелканьем закрутились барабаны лебедок, и вновь пошла вверх голова опоры.

Завывание «юнкерсов», залпы зениток, разрывы бомб слились в сплошной грохочущий звук. Раздались взрывы у железнодорожных насыпей, у речных причалов. Однако большая часть смертоносного груза падает в мутную волжскую воду.

Лишь две фугасные бомбы упали невдалеке, осыпав монтажников песком.

Самолеты скрылись так же внезапно, как и появились. Прораб посмотрел на часы. Двенадцать минут летали над ними стервятники, а показалось — целую вечность.

И опять стал явственно слышен скрип лебедок да постукивание шестеренок.

А с наступлением сумерек опора стояла уже на месте, и монтажники намертво закрепили ее к фундаменту.

Перетяжка провода через реку была тоже делом не из легких.

В те дни по Волге непрерывным потоком двигался транспорт. На пароходах, баржах, а то и просто на плотах — громоздкие детали машин, скот, люди. И все спешат, рвутся на Горький, Саратов, к Каспию. Осенние дожди стали перемежаться со снегом, и у берегов уже появилась тонкая корка наледи. Что, если завтра морозы усилятся? Тогда все, что плывет по воде, застынет, вмерзнет в лед.

Как в условиях такого интенсивного движения перетянуть провод с одного берега на другой?

В Рыбинске в Городском комитете обороны приняли решение для обеспечения монтажных работ прекратить движение судов. В течение трех дней с десяти до шестнадцати река должна быть свободной.

Первый из трех проводов решили натянуть перед Октябрьскими праздниками. Но в ночь на шестое ноября разыгралась метель, и приступить к работе смогли лишь спустя двое суток.

Подготовку начали рано утром. А ровно в десять позвонили на шлюз, дали команду на закрытие, подождали, пока пройдут последние суда. И когда на реке стало непривычно просторно, быстрый катерок с озорным названием «Резвый» потянул легкий стальной трос через Волгу. Там, на правом берегу, трос привязали к крюку мощного трактора. Гремя и переваливаясь, он медленно двинулся вперед. И тогда здесь, на левом, нехотя закрутился на козлах огромный барабан. И метр за метром сползал с него и уходил в темную воду отливающий яркой желтизной бронзовый провод.

Все шло точно так, как и было задумано, и все-таки уже через два часа после начала работ к начальнику линейной дистанции Федору Федоровичу Брусникину прибежали нарочные:

— Заканчивайте! Срочные военные грузы.

— А куда я это дену? — разволновался Федор Федорович, показывая на растянутый по реке провод.

За плотиной очередь судов протянулась на несколько километров, и из пароходства звонили непрерывно.

Положение и в самом деле было тревожным. Самолеты врага могли появиться в воздухе с минуты на минуту.

К счастью, такого не произошло. В 16 часов первый из проводов был поднят высоко над водой и закреплен на опорах.

Вниз по реке сразу же двинулись суда, а молодой монтажник Николай Лапин влез на семидесятиметровую высоту и там, распластавшись всем телом на гирляндах, до блеска протирал изоляторы, поправлял петли…

Еще в последние дни октября пошел снег. Мокрые хлопья легли на бетонные стенки плотины, облепили стоящие рядами колонны, сделали одноцветным все это огромное, беспорядочное нагромождение из дерева, железа, бетона. И совсем уже невозможно стало различить ни границ машинного зала, ни площадки, где стояли готовые к пуску гидрогенераторы. И фашистские летчики, видимо, окончательно уверовав в то, что стройка заброшена, все реже стали залетать сюда.

А на монтаже перехода возникло новое препятствие. Речники, после всех волнений и переживаний первого дня работ, объявили вдруг, что перерывы движения по реке они теперь будут давать только на тридцать — сорок минут, пока суда в шлюзе.

Всего за сорок минут нужно было перетянуть провод на другой берег. А что делать потом? Поднимать и натягивать уже не будет времени. Решили опускать на дно.

Только в следующий перерыв смогут они приподнять провод, натянуть его и сделать отметку.

По Волге вновь двинутся пароходы и баржи, а над ними будет висеть удерживаемый тракторами провод.

А ну как трактор сдаст, не выдержит многотонного усилия и провод пойдет вниз, на весь этот сплошной поток транспорта?

Только во время третьего перерыва должны были сделать окончательную натяжку и крепление.

На монтаже второго провода, кажется, предусмотрели все. На воде, на специальном катере, дежурит сигнальщик. Оповещены капитаны судов… И все-таки никогда за свою долгую монтажную службу не чувствовал себя Брусникин так неспокойно. Один случайный плот, пароход — и провод порвут.

Окончить монтаж второй фазы за один день не удалось. Пришлось снова опустить провод на дно и оставить его там до утра.

С тяжелым чувством отправились на ночлег Брусникин и его товарищи. Движение-то по реке продолжается и ночью. Правда, на берегу остались дежурные, но разве смогут они в темноте уследить за всем, предотвратить несчастье?

И тревога оказалась не напрасной. Во втором часу ночи бревна слишком уж близко подошедшего к берегу плота прочертили по песку и толстым болтом, торчавшим в одном из бревен, зацепили провод. Зашлепал по воде остановившийся посреди реки пароходик, тянувший этот плот, забегали люди. Кто-то из плотовщиков, обнаружив причину остановки, громко крикнул:

— Топоры давай!

От топоров искрами разлеталась стальная крошка, на берегу метались дежурные. А там на плоту всё били и били по проводу топорами, тревожно крича что-то друг другу.

Потом натянутый до предела провод оборвался, и отрубленный конец его, рванувшись, обвился вокруг железного тела переходной мачты.

Утром монтажники увидели искореженный, изжеванный провод. Опустились было руки, да ненадолго. Подкатили другой барабан, и все начали заново.

Еще в праздничный вечер 7 Ноября строители ГЭС вновь запустили гидрогенератор. На этот раз напряжение на нем довели до номинального. Уже в темноте поставили под напряжение и трансформаторы. Все было в порядке.

Энергия первого агрегата гидростанции готова устремиться к Москве. А пока на переходе через Волгу велись работы, предоставилась возможность проверить на деле молодых товарищей.

От колонки управления машинист Казанков кричал в телефонную трубку:

— Аня, Аннушка! Задвижку прикрой на три оборота… Что как? Говорил же я: крути по часовой стрелке… Чего же ты молчишь?

Не получая ответа, кидался вниз, грохоча сапогами по железным лестницам. Бежал и думал: «У нее и часов-то никогда не было. Возьмет да и крутанет в обратную».

А добежав до места и еле переводя дух, шарил по карманам, находил обрывок тряпицы и в который уже раз втолковывал:

— Гляди. На червяк привязываю. Теперь крутим. Как там, подошло к вязочке? Значит, стоп. Не крути больше.

Наверху, на открытых площадках, такие же пареньки и девушки сидели у панелей с приборами. Подкручивали, проверяли каждую гаечку. Дующий с моря ветер бил по лицам крупинками снега, заставлял отворачивать голову, сжиматься…

В предпусковые дни не удавалось и домой сбегать.

А на переходе через Волгу дела были хуже некуда. Монтаж второй фазы уже закончили. Для третьей не было провода. Из Москвы приехал управляющий трестом «Волгоэлектросетьстрой» Виталий Александрович Вершков. Выругал Брусникина за порванный провод, за недосмотр. А больше от досады, что попали, казалось, в безвыходное положение. Заводы готовили этот провод по специальной технологии. Испытывали, проверяли каждую жилку. Да такого и в мирное-то время по всей стране не сыщешь.

Пошумели, понервничали, потом успокоились и стали думать.

— Какой другой провод у вас есть? — спросил Вершков у Брусникина.

— Только АСУ-300,— ответил Федор Федорович.

— Натянуть его? — думал вслух управляющий. — Так ведь он же непрочный, тяжение ему, как стальбронзовому, не дашь, порвется. Послабее натянуть — провиснет до самой воды.

Произвести расчет провода АСУ-300 на переходе Виталий Александрович поручил инженеру Шмелеву:

— Подсчитайте возможно точнее. Для нас здесь важен каждый сантиметр.

Шмелев явился с результатами за полночь. На листке бумаги колонки цифр.

— Если натянуть с небольшой перетяжкой, то габарит до воды составит шесть метров, — доложил он.

— Пройдет, — заключил Вершков. — Зимой цеплять некому, а до весны что-нибудь придумаем.

…Третий, последний провод натягивали на переходе через Волгу 16 ноября. Снова противно гудели в небе немецкие самолеты, рвались бомбы, хлопали зенитки…

Это были дни, когда вражеские танки готовили прорыв на Солнечногорск, на Крюково, вышли к каналу Волга — Москва.

В подмосковной Яхроме дежурный высоковольтной подстанции стоял у окна и, держа возле уха телефонную трубку, докладывал диспетчеру Мосэнерго:

— Вижу немцев. Крадутся к железнодорожной станции. Двое у телефонной будки. Назад бросились. Снова ползут… Трое к буфету подбираются. Помните, где буфет? Пиво мы там с вами весною пили… Что делать-то будем, Владимир Николаевич?

Самые трудные дни. И совсем мало электроэнергии. В Москве то и дело остаются без электричества заводы, мастерские…

В Рыбинске провода натянули через Волгу точно по расчету. Смущало то, что один из них провис намного ниже двух остальных. Вершков глянул, махнул рукой:

— Ладно. Не до красоты.

17-го доделали все остальное, и Брусникин сообщил в Москву: «Работы на линии закончены, люди сняты».

Тем же вечером дежурный инженер Рыбинской ГЭС получил разрешение диспетчера Мосэнерго Корытова «на подъем напряжения с нуля на линии Рыбинск — Москва».

Готовились к этому давно, несколько месяцев. Казалось, привыкли к мысли, что так все и будет: поднимут напряжение, включат, потом пустят воду и загрузят генератор. А вот сейчас, когда все это пришло, разволновались страшно.

Сергей Николаевич Андрианов распорядился, в который уже раз, осмотреть и проверить оборудование: лишний час не спасет, хуже если подведет какая-нибудь мелочь!

В ту ночь положение в системе Мосэнерго стало угрожающим. Московские ТЭЦ дожигали последнее топливо. В Шатуре снежные заносы срывали доставку торфа, и в топки котлов стали кидать пни. Частота в системе понизилась до сорока семи, и на заводах остановились станки.

И вдруг под утро все изменилось. Впервые за много дней москвичи увидели в своих квартирах яркий электрический свет.

В Рыбинске дежурный инженер В. Пшеничный набрал на генератор нагрузку сорок четыре мегаватта и в своем оперативном журнале написал размашисто: «НАЧАЛО ПРОМЫШЛЕННОЙ ЭКСПЛУАТАЦИИ РЫБИНСКОЙ ГЭС».

Произошло это в 7 часов 15 минут 18 ноября 1941 года.

Спустя всего неделю после пуска первой машины Рыбинской ГЭС напряженная обстановка создалась на фронте у города Каширы. Враг угрожал захватом Каширской ГРЭС.

В начале тридцатых годов первенец ГОЭЛРО удовлетворял уже более чем третью часть потребности в электроэнергии Москвы и Московской области. Затем вошла в строй крупнейшая тепловая электростанция на подмосковном угле под Тулой у поселка Бобрики. Основанный рядом с электростанцией город назвали Сталиногорском. Четырехсот тысяч киловатт достигла перед войной мощность новой Сталиногорской ГРЭС.

И все на этой совершенной электростанции, все — от мощнейших котлов и турбин, до тончайших приборов и аппаратов — впервые было изготовлено на наших, советских заводах.

В октябре танки фашистского генерала Гудериана подошли к Туле. Натолкнувшись на несгибаемую волю ее защитников, часть вражеских войск сместилась к югу, двинулась на Сталиногорск. Оборудование Сталиногорской электростанции спешно демонтировали и вывезли за Урал.

А фашисты затем прорвались и к северу от Тулы. В двадцатых числах ноября вышли к Кашире.

Рассказ 10 О том, как, спеша на помощь сражающейся Туле, над окопами гитлеровцев прорвалась энергия ленинской «Каширки»

Директор Каширской ГРЭС Тараканов позвонил в Москву, когда колонна вражеских танков прорвалась к железнодорожной станции Ожерелье. От ГРЭС это было всего в пяти километрах, и директор знал, что путь фашистам к электростанции преграждает всего одна батарея зенитчиков майора Смирнова.

«А если танки сомнут ее или обойдут стороной, что тогда?» — тревожился Аркадий Иванович.

О сложившейся обстановке доложили секретарю МК Щербакову:

— Может, пора уходить?

— Ждите, — последовал ответ.

Готовиться к отходу каширские энергетики начали несколько дней назад, когда узнали о прорыве фашистов от Тулы к северу. Стоящие на причалах катера должны были увезти за Оку людей и самое необходимое.

В последнюю минуту минеры замкнут контакты. И тогда котлы, турбины, трансформаторы, мощные моторы береговой насосной взлетят на воздух.

А пока все работает. Все — это то, что осталось после эвакуации, — 36 тысяч киловатт.

Киловатты Каширы текут в Москву, в Тулу. Тула сейчас — главный потребитель. Только каширская энергия дает возможность осажденному городу ремонтировать пулеметы и танки, выпекать хлеб, делать по ночам сложные операции в хирургических кабинетах.

А вода! Ее ведь тоже доставляют тулякам насосы с электромоторами. Как погасить без воды пожары, которые разгораются после каждой бомбежки, после каждого обстрела?

Двадцать пятого ноября к вечеру стрельба в стороне Ожерелья разразилась с новой силой.

Директор ГРЭС вызвал штаб обороны. Узнал, что враг от них в четырех километрах, непрерывно атакует и что обстановка в Кашире напряженная.

Подумав, решил позвонить в Тулу, вызвал начальника района электрических сетей Пономарева.

— Жду приказа об отходе, Костя, — сказал Тараканов, — что это значит, сам понимаешь. Езжай, доложи Жаворонкову.

Руководитель Тульской обороны, секретарь обкома Жаворонков, позвонил в Государственный Комитет Обороны немедленно.

— У вас нет других источников энергии? — спросили его. И обнадежили: — Войскам дан приказ занять новые рубежи. Держитесь, товарищи туляки.

А в шесть пятнадцать вечера в Каширский райком позвонил И. В. Сталин:

«ГРЭС не взрывать. Каширу будем отстаивать любой ценой».

И в ту же ночь по мосту из-за Оки пошли орудия, танки. На рысях пронеслись конные эскадроны. А на рассвете промчались и ушли в снежную мглу двенадцать укутанных брезентом «катюш».

Заухало, загудело. И с каждым часом уходил дальше грохот боя.

А на следующий день, во время жестокого сражения, осколки мин и снарядов порвали провода высоковольтной линии. Тула осталась без тепла, без света, без воды.

…Линия отключилась в двенадцать дня. В цехах, где ремонтировали оружие, остановились станки. На хлебозаводах прекратилась выпечка хлеба. Вечером в операционных зажгли керосиновые лампы.

Тульский комитет обороны принял решение: в связи с тем, что поступление электроэнергии с Каширской электростанции прекратилось, срочно восстановить одну заводскую турбину, обеспечить электроэнергией мельницы, водопровод, хлебозаводы, связь.

Восстанавливать турбину начали ночью. Люди не знали сна, работали под бомбежками и обстрелом. Были уверены: пустят в установленный срок. Однако… тысяча киловатт — разве хватит этого? Туле нужны были каширские киловатты.

Всякий раз, когда отключалась высоковольтная линия Кашира — Тула, инженер по линиям Андрей Иванович Долгушин вызывал по селектору монтерские пункты. Андрей Иванович был человеком аккуратным, требовательным. Во всем его обширном хозяйстве: в мастерских, на монтерских пунктах — порядок был образцовый. Да и на линиях Тульского района электрических сетей не увидишь, бывало, ни одной покосившейся опоры, ни одного разбитого изолятора.

При повреждениях же самой ответственной — Каширской линии по команде Долгушина за считанные минуты собирались и выезжали аварийные бригады. Ехали из далеких, из близких пунктов, на лошадях, на машинах туда, где безжизненно свисали оборванные провода, лежали на земле поваленные ураганным ветром деревянные конструкции.

В любую непогоду они восстанавливали положение, и Тула вновь получала энергию Каширской ГРЭС.

Так было в мирное время.

Но что делать сейчас, когда фашисты осаждают Тулу, наступают на Каширу, прорвались на трассу высоковольтной линии?

На Тульском участке пунктов — два. Из дальнего, Астрецовского, Долгушин послал в обход монтера Старопова. Потом позвонил на пункт в Крюково отцу и сыну Видновым.

— Фашистов не видели?

— Бог миловал, — ответил старший, Антон Степанович.

— Линия отключилась. Обойдите свои участки. Скорее докладывайте. Плохо здесь в Туле.

И Старопову, и Видновым Андрей Иванович наказал:

— Фашистов увидите — виду не подавайте, что линию осматриваете. Говорите, будто по своим делам идете.

Видновы не стали мешкать. Напрямик, через кусты выбрались на трассу и пошли: Антон Степанович в сторону Тулы, сын его Константин — к Кашире. Договорились встретиться здесь же на трассе, чтобы и домой вернуться вместе. Шли быстро, с перебежками, а возвратились затемно. Ни тот, ни другой ничего плохого не заметили: опоры стоят, провода и гирлянды висят как требуется.

Подошли к дому — вдруг кто-то крикнул громко и непонятно. Фонариком в глаза засветили. Два фашистских солдата зашли сзади, винтовки наставили, повели. Антон Степанович повернулся было:

— Что же вы нас в свой-то дом под ружьем ведете?

Но они опять что-то закричали, затворами заклацали. Махнул рукой, молча пошли.

У крыльца жена стоит. Виднов хотел повернуть к ней — не допускают. Вышел офицер, заговорил. Вроде бы и по-русски, а непонятно как-то. Жена ему объясняет:

— Я же вам сказывала. Муж и сын у меня вернуться должны.

— Где гуляль? — повернулся офицер к Виднову.

— Какое гулянье, — сказал Антон Степанович. — Телок убежал. Третий день ищем.

Офицер что-то сказал солдатам. Те, щелкнув каблуками, отошли в сторону.

Видновы вошли в дом. У двери большой комнаты в каске и с автоматом стоял фашистский солдат.

Генерал ихний сидит в большой-то. Сама с детишками в маленькую перетащилась. Хорошо хоть, вовсе не выгнали. В деревне все дома заполонили. А бабы с ребятами в погребах маются.

— Дежурку не заняли? — тихо спросил у жены Антон Степанович.

— Нет еще. Который по-русски говорит, мешок там свой положил. На ночь, должно быть, явится.

Антон Степанович темным коридором прошел в дежурную комнату, нащупал телефон, вполголоса вызвал Тулу. Когда в трубке зазвучал близкий голос Долгушина, сказал привычно:

— Виднов это. На наших с Константином участках повреждений нет. Линия в порядке.

Сказал — и тут же вскочил от громкого, непонятного крика. Сунул телефон под стол, набросил на него мешок, отключил рубильником. Из приоткрытой двери побежал по стене луч фонарика. Остановился на лице Виднова. Вошел фашист. Молча взял Виднова за плечо, довел до двери, с силой вытолкнул в коридор.

«Как же это я Долгушину-то про них не сказал? — думал Антон Степанович, укладываясь. — Придется завтра как-нибудь выбрать время».

Утром дежурный инженер Каширской ГРЭС вызвал к телефону линейного мастера Семенкина, отрывисто сказал:

— Отключалась Тульская. Включили снова. Пока держит. — И уже без официальной сухости: — Хорошо бы осмотреть линию… Где возможно.

Семенкин подозвал монтера Володю Бережного:

— Надо идти.

— Как идти-то? — показал Бережной на клубы дыма.

— Было бы просто, я б другого послал, — сказал Семенкин.

Бережной должен был сообщить о себе часа через три. Когда линия отключилась вторично, на этот раз окончательно, Иван Климентьевич послал в обход второго, наказал ему:

— По всему заметно, у Конюхова сейчас бой идет. Туда и смотри. Должно, там перебили линию.

Второй обходчик назад пришел быстро. Дошел до редкой цепочки красноармейцев и повернул.

— Не видишь — фашисты, — показали ему на недалекие кустики.

А Бережной все не возвращался. Уж начало смеркаться, а Иван Климентьевич смотрел и смотрел из окна на угол парка. Должна же, наконец, мелькнуть между деревьями знакомая, чуть наклоненная вперед фигура.

Перед вечером в сетевой подрайон позвонили из Каширского райкома партии. Секретарь сказал:

— В Туле тяжелое положение. Передан приказ Главкома восстановить высоковольтную линию.

— Знать бы, куда ехать, — ответил Иван Климентьевич.

— Пока к райкому, — сказал секретарь.

К райкому машины Семенкина приехали с наступлением темноты. Секретарь разговаривал по телефону, а Семенкин стоял рядом и ждал.

— Мастер по линиям? — спросил секретарь.

В кабинет вошел военный со знаками полкового комиссара. Секретарь сказал ему, показывая на Семенкина:

— Линейный мастер. Выясните, когда можно приступать к работам.

— Идемте за пропуском, — позвал комиссар Семенкина.

Спустились к реке. Под деревьями — небольшой домик.

— Стой, кто идет? — раздалось над ухом.

Вышел командир, поговорил с комиссаром, предложил войти.

Из-за стола поднялся маленький, смуглый генерал. Комиссар вытянулся, доложил о причине прихода.

— Где проходит линия? — спросил генерал у Семенкина.

Иван Климентьевич стал рассказывать. Адъютант принес карту.

— Можете нанести? — спросил генерал.

Семенкин взял карандаш и повел линию от ГРЭС через деревни, громко их называя: Сорокино, Аладьино, Конюхово, Дедилово, Верзилово, Руднево…

— А на каком участке может быть повреждение? — прервал его генерал.

— Не иначе, от Конюхова, — ответил Иван Климентьевич.

— Пока там фашисты. С утра в этом направлении будем наступать.

В комнату вошел пожилой полковник с синими кавалерийскими петлицами. Генерал, показывая на Семенкина, сказал:

— Знакомьтесь. Старший восстановительной команды. Завтра они пойдут за нашими передовыми частями.

Полковник приложил пальцы к козырьку. Семенкин неловко взмахнул рукой, изобразив что-то вроде пионерского салюта.

Линия электропередачи на Тулу, выходя с ГРЭС, огибала городской парк и, перешагнув через глубокую выемку, шла по колхозным пашням. В ясную погоду на многие километры виднелась прямая шеренга мачт, то сбегающих вниз, в лощины, то взбирающихся на глинистые склоны оврагов.

Сейчас впереди видны были всего несколько опор. Дальше не то дым, не то начавший опускаться снег заслонил все.

Володя Бережной, поглядывая на провода, вышел из города, миновал парк. По покатому склону поднялся на возвышенность, оглянулся. Внизу город — улицы, переулки. Справа, под раскидистыми тополями, большой серый дом. Его дом. Последний раз заходил туда вчера утром, приносил в серой солдатской наволочке недельный паек. Когда заспешил назад, мать сказала:

— Побыл бы еще. Бу́хают и бу́хают.

«Как-то она там?»

Володя перевел взгляд на трубы ГРЭС. Только из одной поднимается дым. За серыми, пропыленными зданиями электростанции — лента реки. На обоих ее берегах — восьмидесятиметровой высоты мачты. Между ними — нити проводов. Однажды над водой лопнула и размоталась медная жилка, болтаясь, грозила коснуться других проводов. Бережного вывезли тогда на середину реки и веревкой, через блок, затянули вверх. А он, покачиваясь на огромной высоте, закручивал порванную жилу и высвистывал что-то залихватское на всю округу.

«Наш лучший верхолаз», — говорили о нем. Когда кто-нибудь из монтеров не мог справиться с тяжелой гирляндой и, обессиленный, опускал руки, наверх взбирался Бережной.

Тогда все было ясно. Сейчас за каждым деревом, каждым склоном его ждало неожиданное.

Твердо ступая на смерзшиеся комья распаханной земли, Володя пересек колхозное поле, вышел на край оврага. Внизу — группа красноармейцев. Один держит коней, другие, сидя кто на чем, едят из котелков. На расстеленной бурке — раненый с забинтованной головой. Чуть подальше дымит кухня, рядом высокий старшина, перепоясанный ремнями.

Володю заметили.

— Терешкин! — крикнул старшина. — Задержи и доставь.

Один из бойцов побежал к Володе, звякая шпорами и на бегу снимая с плеча карабин.

Володя быстро спустился в овраг, подошел к старшине, протягивая удостоверение, сказал:

— Монтер я, по линии, — и кивнул на провода.

Старшина взял удостоверение, пробежал глазами, потом вслух прочел:

— Какое же тебе, монтер, содействие требуется?

— Не надо мне ничего, — сказал Володя. — Дорогу знаю, — и показал вдоль линии.

— Этой дорогой ты далеко дойдешь, — сказал старшина, — прямо на тот свет. А фашисты тебе посодействуют, согласно твоей бумаге.

— Повредилась линия, а там Тула, — сказал Володя и опять показал вперед.

— Так я тебя не задерживаю, шагай, если сумеешь. Хоть до самой Тулы. Передашь тулякам, чтобы подковы готовили. Лошади раскованы. А земля мерзлая.

Бережной молча стал взбираться на склон оврага.

— Терешкин! — услышал он сзади. — Проводи на НП, пусть монтер хоть в трубу посмотрит на линию.

Они выбрались на пашню и пошли прямо под проводами. Над головой с ревом пронеслись три самолета, снизившись, пролетели вдоль полоски деревьев. Взметнули фонтаны пыли.

— Нащупали огневую, гады, — сказал Терешкин, вставая и отряхиваясь. Они свернули с трассы линии электропередачи и пошли вправо, по пологому скату.

Полуотрытые и брошенные окопы, следы гусениц. Потянулась вверх ниточка телефонного кабеля. Кто-то крикнул:

— Ложись!

Володя лег. Совсем близко разглядел закрытый сеткой окоп, услышал слова команды.

— Четыре снаряда, беглый…

Сзади, в лощине, ударили орудия.

— Кого привел? — спросили у Терешкина.

— Документ у него, товарищ лейтенант.

Бережной подполз ближе, скатился в окоп. Лейтенант, не отрывая глаз от бинокля, протянул руку. Володя положил в его ладонь удостоверение.

— За деревню отходят, — сказал лейтенант, — теперь нам скоро вперед подаваться.

— Коляда! — крикнул он в телефонную трубку. — Подготовить упряжки!

Потом отложил трубку, пробежал глазами удостоверение.

— Твоя? — показал он на линию.

— Тульская, — ответил Володя.

— Напряжения нет на ней?

— Утром включали — держала, — сказал Володя.

— У деревни сверкало чего-то. Посмотри, может, разберешься. — Лейтенант протянул бинокль.

Бережной приложил его к глазам: совсем близко деревня. Чуть в стороне — угловая опора. Одна гирлянда внатяжку, две болтаются.

— Два провода перебиты, — сказал Володя.

— Так и доложи своему начальству.

— Мне бы дальше глянуть, за деревней.

— Скоро темнеть начнет, — сказал лейтенант.

— А если по-темному пробраться?

— Попробуй, передам пехотинцам, пропустят тебя.

— Фашисты ушли из деревни? — спросил Володя.

— Вряд ли, где-нибудь маскируются, — сказал лейтенант.

— А что не стреляете?

— Люди же там. Наши.

В темноте Бережного проводили к передней линии. Пожилой сержант-разведчик сказал:

— Ползи вдоль изгороди, точно к крайнему дому приведет. Забирайся во двор и слушай. Как услышишь чего, так и действуй сообразно.

Они полежали рядом, помолчали.

— Хлебнешь на дорожку? — постучал сержант по фляге.

Володя не отвечал.

— Ну и не надо, — сказал сержант. — Сам не пью, когда в разведку иду, — слух не тот.

Простившись с сержантом, Бережной ползком добрался до крайней усадьбы, посидел в кустах смородины, прислушался. Будто из-под земли доносились глухие удары. Потом громко заржала лошадь. Крадучись, Володя стал пробираться дальше, туда, где, по его расчетам, проходила линия.

Вот — развесистые деревья. За ними — угловая опора, которую он рассматривал в бинокль. Бережной выбрался на пашню и сразу же наткнулся на свисающий сверху провод. На опоре, скрипнув, качнулась гирлянда.

«Изоляторы вроде бы целы, нужно провода проверить», — подумал Бережной.

Он взялся за провод и пошел вдоль линии, ощупывая метр за метром. Шагов через сто провод вывалился из рук — конец.

«Видно, осколком перебило», — подумал Володя, проведя пальцем по гладкому срезу. Бродя по полю, он с трудом нашел второй конец и снова зашагал дальше, перебирая застывшими пальцами крученые медные жилы. Прошел так несколько пролетов, затем провод повернул вбок, вправо.

«Кто его туда затащил?» — удивился Бережной. На ровном поле просматривались неясные очертания: не то строения, не то копны. Бережной, натужившись, потянул на себя. Тяжелый медный провод, как бы оторвавшись от чего-то, медленно пополз по земле.

И вдруг там, у этих непонятных сооружений, негромкий, но вполне отчетливый выкрик:

— Вас махст ду, Пауль?

Володя упал в глубокую борозду и затаился. Кто-то часто заговорил по-немецки, раздался стук по железу.

«Танки», — вдруг догадался Володя.

Немцы разговаривали, переходили от одного танка к другому, что-то носили, гремя и спотыкаясь о замерзшие пласты вспаханной земли. Когда все ушли и вновь стало тихо, Бережной снова взялся за провод. Вытянул, кольцами смотал около опоры.

«Теперь не зацепят, не изуродуют», — подумал он.

Всю ночь бродил Бережной по трассе. Таскал тяжелые куски провода, укладывал их кольцами, прикрывал мерзлыми комьями. В низинке, где провода начали вмерзать в землю, Владимир с трудом отрывал их и тянул туда, где земля была не такая рыхлая.

На рассвете он вернулся к деревне, пробрался в первый попавшийся на пути двор и, закопавшись в кучу прелого сена, сразу уснул.

После того как поступило сообщение, что линейные бригады Семенкина выехали восстанавливать высоковольтную линию, на пульте Каширской электростанции наступили часы ожидания. Еще совсем недавно стоило включиться в один из проводов электропередачи на Тулу и поднять трубку телефона, как молодой, задорный голос на том конце провода приветливо выкрикивал:

— Комаровский!

«Почему всегда один и тот же голос? — задумывался дежурный инженер. — И каков он, этот Комаровский?»

— Он там у вас один на подстанции? — поинтересовался однажды дежурный.

— Остальные на повреждениях, — ответила Тула.

Как-то во время оперативных переговоров Комаровский неожиданно замолк. Со стуком легла на стол телефонная трубка. Непонятный шум. И вдруг радостный, возбужденный выкрик:

— Перелет!

— Куда же вы скрываетесь в таких случаях? — спросил инженер.

— Под стол забираюсь, — сказал Комаровский. И, помолчав, добавил: — Некуда скрываться. Кругом все заминировано.

Сейчас связи с Тулой не стало. Где-то, перебитые осколками, лежат на земле провода высоковольтной линии. Это по одному из них, по «желтой фазе», разговаривали с Москвой и Каширой председатель Тульского комитета обороны Жаворонков и командующий пятидесятой армией генерал Болдин. Подслушать их немцы не могли: попробуй сунься — сто тысяч вольт.

Сегодня телефон не зазвонил ни разу.

На пульт то и дело заходил директор ГРЭС, кивал на аппарат. Дежурный инженер виновато разводил руками:

— Молчит…

Ночью инженер прошел в котельную, выбрался на припорошенную снегом крышу. Постоял. Глядя на юг, прислушался. Багрово светился горизонт, ухали далекие разрывы.

Утром в помещение пульта управления вдруг зашел нарком электростанций. С порога спросил:

— Как Тула?

Узнав, что связи нет, сказал:

— Вызывайте непрерывно.

С тех пор, не умолкая, звучал на щите голос телефонистки: — Тула, дорогая… Скажи хоть словечко.

И вновь после короткого перерыва:

— Тула… Тула… Отзовись, родименькая… Жива ли ты, Тула?

Бригадам Семенкина удалось добраться до Конюхова к концу дня. Исковерканная, мерзлая земля, глубокие воронки, чуть присыпанные снегом трупы. При въезде в деревню увидел вдруг Иван Климентьевич знакомую фигуру в черной лохматой шапке. «Ну конечно же, он. Живой, здоровый».

Володя замахал руками, показал, куда подъехать. Потом подбежал к машине, доложил Семенкину:

— На семи километрах провода порваны.

— За сутки управимся? — спросил Иван Климентьевич.

— Вряд ли. На дальнем участке только выбили фашистов. На нашей трассе бой был.

Семенкин оставил одну бригаду у деревни, с остальными поехал дальше. Впереди и по сторонам гулко били орудия. Над головами с шорохом проносились снаряды.

Иван Климентьевич ехал вдоль линии, смотрел на черные деревянные опоры и довольно улыбался. «Перекосились, согнулись, бедные, а устояли, не подвели. Поправим, укрепим. Сейчас бы с проводами разобраться. А какой молодец Володька! Такую подготовку провел. Теперь соединить концы, натянуть провода и включать можно».

В последних пролетах, где еще час-два назад шел бой, оборванный провод был глубоко вдавлен гусеницами в землю. Вырубать его в темноте нельзя. Вместе с мерзлой землей перебьешь мягкие медные жилы. Стали выправлять опоры, спаивать разорванные куски меди. С рассветом начали поднимать и натягивать провода.

Утром из ближних кустов вдруг выполз тупорылый танк с черным крестом, урча пошел прямо на них. Где-то рядом оглушительно ударило замаскированное орудие, и танк, завывая мотором, укатился в лощину.

Володя работал у самой деревни. Подцепил когти, легко переступая по стойке, влез на траверсу и сел на круглое бревно. Внизу его товарищи поспешно закручивали болты, собирали в длинные цепочки изоляторы, а Бережной, поджидая, пока машина подтянет гирлянду наверх, смотрел вокруг.

Бой перемещался дальше на юг. По дороге неразрывной цепочкой тянулись подводы, груженные снарядами, фуражом. В обгон шли рысью артиллерийские упряжки.

Снизу донесся отрывистый свист. Володя увидел, как переваливаясь с боку на бок, двинулась их линейная машина. Потянулся стальной трос. Оторвалась от земли и пошла вверх гирлянда изоляторов. Бережной подождал, пока она приблизилась, резко махнул рукой. Машина остановилась. А Бережной заученным движением рванул на себя ближайший к нему изолятор и в считанные секунды гирлянду с проводом подцепил к траверсе.

Когда натянули последний провод, из-за леса вылетел вражеский самолет. Дал две пулеметные очереди и взмыл вверх, пошел на Каширу. Встреченный разрывами зенитных снарядов, повернул назад. За бугром, у железной дороги, грохнул разрыв. Самолет снова снизился, полетел на деревню, сбросил там несколько хлопушек-бомб, потом, повернув к трассе, полетел вдоль линии, продолжая стрелять. Ребята съезжали по черным столбам вниз и бежали к кустам, на ходу сбрасывая, оставляя на мерзлой земле железные когти.

Работу кончали в сумерках. Иван Климентьевич прошел по линии, посмотрел, везде ли как надо висят провода. Глянул в сторону Тулы, прислушался к гулу стрельбы. «Дальше-то не проверишь. До Тулы километров шестьдесят под фашистом. Подадим напряжение, может, и удержится линия в работе».

Вернулись в Каширу. Семенкин устало бросил:

— Наших людей на линии нет. Включайте.

Дежурный инженер ГРЭС повернул на пульте рукоятку, стрелки приборов резко качнулись вправо.

Каширская энергия прорвалась в обороняющуюся Тулу.

В Крюкове Антон Степанович Виднов не мог пробраться к телефону ни на другой, ни в последующие дни. В дежурной комнате расположились офицеры немецкого штаба. У дверей днем и ночью стоял часовой. Впрочем, однажды Виднова привел в дежурку сам офицер. Привел, показал на телефонный аппарат и спросил:

— Что есть это?

— Телефон называется, — ответил Антон Степанович.

— Это я сам знай, как называйца. Куда есть этот телефон?

— В Сухотино. Деревня здесь недалеко.

— В Сухотино тоже есть немецкий зольдат, — утвердительно сказал офицер.

— Вам лучше знать, — ответил Виднов.

Каждый вечер Виднов, крадучись, выходил на линию, смотрел на провода. Потом садился под опору и слушал. Временами ему казалось, что вверху раздается слабый треск. Тогда Антон Степанович быстро приподнимался и приставлял к уху сложенную рупором ладонь. Но все было тихо. Только раскачиваемая ветром дребезжала арматура.

На третьи сутки поздно вечером Виднов услышал наконец легкое потрескивание.

«Вот оно. Трещат, трещат, родимые. Включили линию!» — обрадовался Антон Степанович и быстро пошел к дому.

На другой день старый монтер поднял сына задолго до рассвета:

— Ты что, Константин, забыл? Первое число сегодня, обход по графику.

— Что ты, батя, — удивился Константин, — какой там обход? Работает линия — и ладно, и хорошо.

— Без тебя знаю, что хорошо. А график на что? Рад, что инженер позвонить не может, спросить с тебя? Сам сознавать должен.

— Прихватят нас на линии фашисты. Хуже будет. И столбы своротят, как догадаются, чего ходим.

— А ты по-хитрому, — поучал сына Антон Степанович. — Сначала на провода глянь, потом в сторону отойди, будто по своему делу. Не ходить нельзя. Что, если где опору погнули, упадет вот-вот?

— Так разве ж мы с тобой вдвоем осилим поправить?

— Осилим, — уверенно сказал Антон Степанович. — Расчалку натянем. Либо приставку какую приспособим. На нас с тобой вся Тула надеется. Ну кто сюда пробьется, если что? Через фашистов-то?

Константин поднялся, стал одеваться.

В обход они пошли по своим участкам: Антон Степанович на юг, в сторону Тулы. Константин — к северу, на Каширу.

Виднов-старший осматривал линию обстоятельно, по-хозяйски. Подойдя к опоре, долго стоял запрокинув голову. Потом находил присыпанный снегом бугорок, садился и, вытащив из кармана сложенную вдвое школьную тетрадь, записывал все, что по его мнению было «нарушением».

«Левая гирлянда перекошена. У шестого изолятора погнут пестик», — закусив нижнюю губу, выводил Антон Степанович.

Снова приподнимался и, зайдя так, чтобы не мешало ему солнце, внимательно смотрел на болты креплений, на клеммы, в которые были зажаты тяжелые медные провода.

Возле одной из опор немцы устроили проезд машин, цепляясь за деревянную стойку, расщепили ее.

«Были б то наши машины, скажем, совхозные, я б на них управу нашел, — подумал Антон Степанович. — А теперь вот пойди пожалуйся… Может, отбойную тумбу поставить? — продолжал он рассуждать сам с собой. — Есть у меня кусок рельсины. Закопать можно быстро. Тогда уж не своротят опору».

Постоял да и махнул рукой:

«Не надолго осталось ихней езды».

Посмотрел по сторонам. По дороге, проложенной фашистами, прямо через луг и пашню едет серая грузовая машина.

«Не прицепились бы. Начнут расспрашивать: „Зачем, что надо?“» — забеспокоился Виднов.

Рядом — кусты ольхи. Антон Степанович подошел, вынул из сумки ножик и стал срезать неровные, шершавые прутья.

Машина остановилась. Из кабины вылез грузный фельдфебель. Подойдя к Виднову, он что-то сказал ему громко, отрывисто.

— Корзиночку хочу сплести, — ответил Антон Степанович и, приложив прутья один к другому, стал перебирать пальцами.

Фельдфебель опять что-то выкрикнул, кивнув на кусты.

— Ничего, выйдет корзиночка, как не выйти, сколько лет плетем, — нараспев заговорил Антон Степанович.

— Ду бист дум! — взвизгнул фельдфебель и больно стукнул по виску Виднова костяшкой своего согнутого пальца. Потом заглянул в сумку, висевшую на боку у Антона Степановича, вынул яйцо и вдруг, сбив с Виднова шапку, с размаху разбил это яйцо о его лысеющее темя.

— Идиотен!

После этого, крутя пальцем у своего лба и гримасничая, фельдфебель вернулся к машине, плюхнулся на сиденье.

— Дум! — снова донеслось до Антона Степановича.

Машина покатилась дальше, а Виднов немигающим взглядом смотрел ей вслед. Потом медленно опустился прямо на снег и лег, запрокинув голову. Ему стало вдруг совсем плохо. Стучало в висках, прерывалось дыхание…

В жизни у Антона Степановича бывало всякое. Считал он порой, будто относятся к нему люди недостаточно душевно. Еще когда учился Виднов монтерскому делу, часто и, как казалось, беспричинно ругал его бригадир. Подтрунивали монтеры, и грубоватые их шутки больно задевали Виднова. При любой, казалось бы, незначительной ошибке доставалось Антону от товарищей по бригаде. Теперь-то Виднов понимал, что любая такая ошибка в их деле могла оказаться непоправимой: сорвешься сам, подведешь напарника. Потому и стремились они его научить, остеречь. А Антону тогда думалось, что его хотят оскорбить, унизить.

В трудные дни, когда всем им приходилось солоно, а на долю молодого Виднова выпадало больше, чем обычно, нареканий и попреков, он молчал и замыкался. Представлялось, что вовсе не наступит время, когда и он сможет работать так же легко, уверенно, как другие. Вечно будет чужим в бригаде.

Даже вечерами, когда разговаривали с ним хорошо, по-простому, Виднов отмалчивался и старался отойти в сторону. Он был твердо уверен, что его раздумья, сама судьба его всем безразличны.

Но однажды в летний воскресный вечер все стало для него по-иному.

Их бригада строила тогда высоковольтную линию в далеком степном районе. Квартиру сняли на краю большого села. В то воскресенье закончили работу раньше обычного, и, отужинав, ребята сели за лото.

Антон вышел за ворота; отбиваясь от собак, прошелся по широкой, заросшей травой улице, услышал гармошку. У круга с танцующими несмело заговорил с девушкой и тут же перехватил брошенный на него неприязненный взгляд одного из деревенских парней. И позже, когда Антон пригласил девушку танцевать, стоял с нею, разговаривал, он все время ощущал на себе этот взгляд — тяжелый, недоброжелательный.

В полночь Виднов проводил новую знакомую домой. Затем медленно зашагал по притихшей слободе на край деревни.

Уже неподалеку от их квартиры, под раскидистыми ветлами, увидел две тени. Они пропустили его вперед, молча пошли сзади.

От удара в спину Антон чуть не свалился на землю. Отпрянул, повернулся. И еще удар, теперь уже наотмашь по голове. Виднов пытался обороняться, но силы были неравны.

«За что?» — громко спросил Антон.

Парни не ответили, только где-то, за несколько домов, хором залаяли собаки.

И вдруг, вперемешку с заливистым собачьим лаем, — знакомый говор, топот бегущих людей. Опрометью кинулись в сторону и тут же скрылись за домами и деревьями напавшие на него парни.

Потом рядом раздался сразу ставший родным голос бригадира:

«Стервецы! Такого-то парня… Цены ему нет, этому парню…»

А назавтра бригадир, как и раньше, отчитывал Виднова за каждую промашку, да еще и укорял при этом, что, мол, он, Виднов, только по девкам и мастак. Но почему-то Антону уже ничуть не было обидно. Слушая, он только улыбался про себя.

И вот сейчас, проводив глазами фашиста и бессильно опустившись на мерзлую землю, Виднов как никогда ощутил свое одиночество, бесправие. Его жестоко обидели. Могут обидеть еще: ударить палкой, пнуть ногой… Нет сейчас здесь закона, который защитил бы его. Для них, пришедших из непонятного, злого мира, он и не человек вовсе. Вроде бродячей собаки.

Так и лежал Антон Степанович, обратив лицо к тусклому небу. А из правого, чуть косящего его глаза, еле заметная катилась слеза.

«Да если бы к примеру я, хотя бы в солдатах, попал в их Германию, — думал Виднов, — да увидел, как их работящий немец, в годах уже, своим делом занимается, разве б поднялась у меня рука на него?»

Антон Степанович с трудом приподнялся, из кармана новеньких ватных брюк достал платок. Вытер лицо, шею. По привычке посмотрел вверх, на изоляторы. Но перед глазами, заслоняя провода, виднелась Виднову пухлая, вся в рыжих волосах, рука фельдфебеля.

«Ножичком бы его, тем, что в руках держал, — подумал Антон Степанович. — А там бы уж что хотели, то и делали… А что бы на это инженер Долгушин сказал? — продолжал рассуждать сам с собою Виднов. — Не похвалил бы небось. Ты, мол, Виднов, на советской, на государственной службе находишься и, что бы там ни было, дела своего бросить не имеешь никакого права. Ну чего бы ты этим своим ножичком добился? Одному фашисту шкуру пропорол? А тут целый город, тысячи людей на нас надеются».

Антон Степанович вскинул голову. Тремя прямыми полосами уходили к Туле провода, успокаивающе потрескивали изоляторы.

«Живет Тула!»

Виднов посмотрел назад: «С мыслями-то с этими опору прошел, а не посмотрел как надо».

Вернулся. Убедился, что все на месте, и уже бодрее зашагал дальше.

Сына Виднов встретил на трассе, недалеко от дома.

— Линия в порядке, — доложил ему Константин.

— Не встретил этих-то? — угрюмо спросил Антон Степанович.

— Как не встретить. Гляжу на провода, а он тут как тут.

— Ну и что?

— Да ничего. Работай, говорит, на здоровье. «Арбайт» по-ихнему. На линию показал.

— А знает он, что то за линия?

— Это ему без надобности, — сказал Константин. — Лишь бы ты дело исполнял аккуратно. Так и сказал: «Саботаж нике!» — и по автомату похлопал. Пулю, мол, заработаешь, если плохо будешь смотреть за делом.

— Ну и ну, — удивился Антон Степанович, — порядок, значит, им подавай. Будет порядок, пусть не сомневаются.

— А ты-то, батя, не встретил приятелей?

Антон Степанович не ответил. Вспомнил фельдфебеля и, сняв шапку, провел ладонью по голой макушке.

— Вспотел, что ли? — спросил Константин.

— Дурак ты. «Дум» по-немецкому! — ни с того ни с сего вскипел старый Виднов.

— Больно ты образованный, батя, стал…

— Образовал тут один, — уже спокойнее сказал Антон Степанович. — Ну хватит, поговорили, — махнул он рукой. — В Тулу нужно про обход доложить.

— Попадешься ты с этим докладом.

Около огорода Антон Степанович поднял с земли длинный шест и, положив на плечо, понес к дому.

— Вроде при деле. Допрашивать не будут, где был да что делал, — объяснил он Константину.

— Конспиратор ты у нас, батя, — усмехнулся сын.

Во дворе они на виду у солдат приладили шест к стоякам изгороди и, не глядя на стоящего у крыльца офицера, вошли в дом.

Видновых пока не трогали. Жена ходила за скотиной, стирала белье. Константин таскал из колодца тяжелые ведра. Лишь однажды, когда они, как и обычно, развесили во дворе свое немудрящее бельишко, подбежал дежурный с повязкой и стал что-то кричать. Жена, ничего не понимая, смотрела широко раскрытыми глазами, а он все кричал и кричал, тыча пальцем в мокрые ребячьи рубашонки. Потом вынул из ножен широкий, как тесак, штык и обрезал веревку.

«Не там, вишь, повесили», — догадалась Арина Ивановна и велела Константину перенести веревку на огород.

От беспрестанного чужого крика, от суеты Антон Степанович уставал больше, чем от любой работы. «Если б не линия, — думалось ему, — ушел бы куда глаза глядят. А то выбрал бы ночь потемней да и зажег это логово со всех четырех углов».

Только на трассе все было, как и прежде. Антон Степанович ходил туда и по утрам, и по вечерам. Ложился на заснеженную землю и смотрел на провода.

Как-то утром, перед рассветом, Видновых разбудил рев моторов. Гул уходил все дальше, пока не стало совсем тихо. Так, как раньше, когда не было здесь ни войны, ни фашистов.

Виднов встрепенулся: «Неужто совсем?»

Он быстро оделся и вышел во двор. У ворот, как и обычно, маячила фигура часового.

«Может, в дежурке никого нет?» — подумал Антон Степанович.

Он неслышно прошел через темные сени, нащупал ручку, приоткрыл дверь. Стараясь не зацепить расставленные столы и скамейки, пробрался к окну, рукою нащупал шнур, дотянулся до телефонного аппарата, взял трубку, приложил к уху. Знакомый шум. «Отзовется ли кто?» Нажал кнопку.

И вдруг знакомый голос телефонистки:

— Пятый.

— Ты это, Любушка? — у Виднова дрогнул голос. — Андрея Ивановича мне. Быстрее. Где хоть найди.

Было слышно, как телефонистка вызывает одного, другого и у всех спрашивает:

— Нет Долгушина? Срочно нужен.

И… вот он наконец.

— Долгушин слушает.

— Андрей Иванович. Виднов это. Линию обошли, в порядке. Я и Константин…

Яркий луч уперся в глаза. Громко крича и натыкаясь на расставленную в беспорядке мебель, к нему идут невидимые пока враги. Там, в Туле, Долгушин тревожно спрашивает:

— Что замолчал? Не немцы ли?

— Здесь они! — кричит Антон Степанович, но его ударяют в бок стволом пистолета и бросают в угол; трубка, стукнувшись о подоконник, падает на пол.

Солдаты пинают Виднова ногами, а офицер кричит:

— Большевик! Партизан! Ты что сказаль своему комиссар?

Антона Степановича приподнимают, встряхивают. Придерживаясь за стену, он идет к выходу, а офицер все так же истошно кричит:

— Мы будем тебя стрелять!

Запертая в комнате, с криком рвется жена, плачут ребятишки. Виднова сбрасывают с крыльца и при свете электрических фонариков бьют…

Затем берут за ноги и тянут к сараю.

Голова Антона Степановича ударяется о мерзлые кочки.

…В первых числах декабря конники генерала Белова, отбросив врага от Каширы, продвинулись на юг и двенадцатого выбили фашистов из Сталиногорска. В эти же дни части генерала Болдина заканчивали разгром вражеских войск под Тулой.

Оставив на дорогах застывшие машины, побежала и та немецкая дивизия, штаб которой располагался на Крюковском монтерском пункте.

Морозным вечером, когда кругом все затихло, плачущая Арина Ивановна Виднова вывела из сарая мужа и сына.

Недолог был их отдых. Вскоре и Антона Степановича и Константина вызвали в Тулу. Вокруг города стояли залитые водой шахты, и, чтобы дать им электрическую энергию, требовалось восстановить разрушенные фашистами электропередачи.

И вновь взялся Виднов за свою работу, не зная еще о том, что именно благодаря ему и другим таким же простым труженикам заслужит Тула высокое звание Города-героя.

Велики потери, которые нанесли нашей энергетике фашистские захватчики. Одних только крупных электростанций разрушили более шестидесяти. Всего же враг уничтожил свыше двенадцати тысяч электростанций и подстанций — половину того, что имела наша страна к началу 1941 года. Груды кирпичного лома да искореженного металла — вот все, что осталось от электростанций, на которых побывали оголтелые фашисты.

Возвращаясь на старые места, ставшие пепелищами, энергетики сразу же горячо брались за дело. Без электрической энергии нельзя было восстановить заводы. От энергетиков в первую очередь зависело, как быстро смогут рабочие вновь начать давать фронту снаряды, патроны, сукно для солдатских шинелей…

Работали в метель, при жесточайшем морозе. Бывало, рядом, за бугром, еще трещат автоматные очереди, а линейщики уже вяжут опоры, готовят их к установке.

В феврале 1942 года началось восстановление гидростанции и на реке Волхов. Монтажники уложили кабели прямо по дну Ладожского озера. Другого пути от Волхова на Ленинград не было. Работали по ночам, когда затихали боевые действия.

23 сентября блокированный врагом город получил электроэнергию. Коллектив ленинградского завода «Электросила» смог взяться за изготовление генераторов для Рыбинской ГЭС.

В ту осень 1942-го пустили и первый восстановленный турбогенератор на Сталиногорской ГРЭС.

В 1943-м началось восстановление разрушенных тепловых электростанций Донецкого угольного бассейна.

В ночь на 30 декабря 1943 года части Советской Армии форсировали Днепр и выбили фашистов с территории Днепровской электростанции. Ужасающая картина открылась глазам наших воинов. 30 быков плотины из 47 было перед отступлением взорвано фашистами. В груду металла превратились рабочие колеса турбин. От стоявших на берегу зданий остались одни фундаменты.

Бежавший из Приднепровья генерал Штюльпнагель докладывал Гитлеру, будто русским понадобится двадцать пять лет, чтобы восстановить разрушенное.

Фашистский генерал просчитался. Первый агрегат восстановленного Днепрогэса дал ток 3 марта 1947 года.

Освобожденным от врага городам и заводам срочно требовались свет, вода, тепло, энергия. И потому восстановительные работы велись повсюду небывало высокими темпами.

Наращивали мощность и электростанции Урала, Сибири.

В 1947 году Советский Союз занял второе место в мире по производству электрической энергии.

Электростанции не просто восстанавливались. Обновленные, они были и мощнее и современнее довоенных.

Развернулось и строительство электрических сетей.

С давних пор завод, фабрика зачастую получали электрическую энергию всего по одной высоковольтной линии. Повреждалась линия, и заводы, поселки оставались без света.

В первые же послевоенные годы проектировщики приступили к разметке трасс для резервных линий.

На эти новые трассы срочно направлялись линейные бригады строителей.

Рассказ 11 О послевоенных строителях высоковольтных линий и о том, как монтер Колька Мельников нырял под лед

Это случалось довольно часто, и люди уже перестали удивляться. Внезапно все погружалось в темноту. Смолкал шум фабричных машин, затихали репродукторы.

И сразу рушился установившийся порядок. Рабочие бесцельно слонялись по темным, затихшим цехам. Зрители выходили из кинотеатра, недосмотрев картину. Школьники расходились по домам. И только хирург в поселковой больнице, стоя у операционного стола, продолжал свое дело при слабом свете керосиновой лампы, колеблющейся в руке медицинской сестры.

Фряновская камвольно-прядильная фабрика и большой рабочий поселок Фряново в северной части Московской области много лет получали электрическую энергию по единственной высоковольтной линии. Ее построили в 1925 году, на заре советской электрификации. На протяжении тридцати километров стояли покосившиеся деревянные опоры с подвешенными на них тонкими проводами. Провода эти часто повреждались: то от ударов молний, то от падающих деревьев. А как-то раз линию вывел из строя заряд дроби, выпущенный из охотничьего ружья. Мороз в тот вечер перевалил за тридцать, и опасались, что отопительные батареи в домах поселка вот-вот застынут и разрушатся.

Три часа пробивался тогда к месту аварии вездеход Ивана Кукина — в темноте, по глубокому снегу. За два часа — в предельно короткий срок — бригада произвела ремонт, и Кукин, взобравшись на стоявший поблизости телефонный столб, подключил переносный аппарат и доложил о готовности линии к работе.

Именно бригаде Кукина и поручили построить еще одну электропередачу, которая связала бы Фряново со второй питающей подстанцией.

Они приехали сюда в день столетия фабрики, и яркие гирлянды из разноцветных электрических лампочек украшали фабричные здания и улицы поселка.

Было их шестеро: бригадир, два верховых монтера — Николай Логинов и Виктор Пискарев, — шофер Василий Сосулин и два молодых паренька, два Коли — Гусев и Мельников.

Выезжали с рассветом. Скованные морозом болота не мешали проезду. Впереди шла машина с инструментом, за нею — автовышка, управляемая никогда не унывающим Николаем Логиновым. Замыкал колонну Виктор Пискарев на тракторе.

Работали дружно, весело. Опору, поддерживая с боков веревками, приподнимали трактором и лебедкой автомашины, спускали в котлован. Затем, подгоняемые морозцем, с лопатами бежали на засыпку, укрепляли основание, трактором же сдвигали грунт, трамбовали.

Две недели работали на торфяном болоте. Загнали туда все свои механизмы, забили двадцать восемь свай, поставили на них опоры и разрушили тем самым созданную местными старожилами легенду, будто болото непроходимо.

Каждую неделю приезжал к ним старший мастер. Проходил по линии, осматривал такелаж, машины. Когда находил непорядок, подзывал бригадира и всегда говорил одно: «Чтобы этого я больше не видел». Вечером все они усаживались за большой стол и разговаривали о делах. На стол ставилось и большое блюдо с разваристой картошкой. Из чемоданов и сумок вынимались куски сала, колбасы. И обязательно разрезалась толстая, жирная селедка — «особая, фряновская, такой нигде нет».

А снегу подваливало все больше и больше. По утрам машинам приходилось прокладывать новый след. Выручал трактор.

Но наступил наконец день, когда осталось натянуть провода в пролете между последними опорами.

Трактор, приминая гусеницами снег, медленно шел от опоры к опоре, волоча за собой провод. Ничто не предвещало неприятностей. И вдруг…

Кто мог предполагать, что именно здесь река, протекающая невдалеке, делала крутой изгиб и берег ее подходил к самой трассе? Вокруг все бело: снег сровнял ямы, канавы, небольшие овраги и речки. Когда раздался треск и зад ползущего трактора стал медленно оседать, никто вначале так ничего и не понял. Какое-то время под передней частью трактора гусеницы еще держались на льду. Только когда тракторист снова включил рычаг скорости («была не была, может, выползет!»), лед под пришедшими в движение гусеницами окончательно обломился.

Подбежавшие бригадир и монтеры увидели лишь торчащую из воды выхлопную трубу. Тракторист, еле успевший выпрыгнуть на лед, растерянно ходил по краю образовавшейся полыньи, оставляя на снегу следы от мокрых валенок.

Смеркалось, мороз к ночи крепчал. Нужно было непременно вытащить трактор сегодня, сейчас, иначе он вмерзнет в лед, надолго выйдет из строя.

Взяв шест, бригадир метр за метром прощупал дно реки. Трактор находился совсем близко от берега, но берег обрывался здесь таким крутым уступом, что нечего было и пытаться производить подъем своими силами. Ни автовышка, ни машина, ни даже обе они вместе не могли бы сдвинуть трактор с места.

Неподалеку работал торфяной экскаватор. «Такая махина, да он наш трактор запросто вытянет», — сказал кто-то из ребят. Экскаваторщика почти не пришлось и уговаривать. Но в наступающей темноте он сбился со следа, и одна из широких гусениц экскаватора съехала в занесенную снегом канаву. После нескольких безуспешных попыток выбраться из нее экскаваторщик заглушил мотор и ушел.

Помощь пришла тогда, когда на нее, казалось, не было уже никакой надежды. Пришла она в виде невысокого веселого парня в насквозь промасленном полушубке.

— Эй вы, голуби! Кого хоронить собрались? — раздался вдруг из темноты звонкий голос. Не получив ни слова в ответ и увидев торчащую из воды выхлопную трубу, он присвистнул и уже серьезно спросил: — Буксир у вас есть?

Ему показали толстый трос с петлями по концам.

— Тогда ждите. «С-100» у меня. Только заглушил, еще теплый стоит, — сказал и быстро зашагал в темноту к своему трактору.

Как ветром сдуло уныние — все засуетились, задвигались. Тут же подтащили несколько толстых бревен, наклонно подсунули их под трактор, уперев вторые концы в кромку берега.

Затем осталось самое трудное: зацепить петлю буксира за крюк трактора, находившийся глубоко в воде.

Сделали настил — с берега на трактор положили бревна, куски досок. С настила шестом нащупали крюк и пытались зацепить за него опущенную в воду петлю буксира, подправляя ее шестом. Ничего не выходило.

А тракторист не подвел. Вскоре послышалось мощное стрекотание, и знакомый уже голос крикнул:

— Давай буксир, мы его с ходу!

Но «с ходу» не получилось. Все три Николая — Логинов, Гусев и Мельников, — несмотря на крепкий мороз, вспотевшие от натуги, никак не могли зацепить петлю за крюк.

Выручил Коля Мельников. Большой, несколько неуклюжий, он стал поспешно снимать с себя сначала телогрейку, затем и рубашку. Поежившись от холода, лег на заледеневший уже настил и опустил руку в воду. До крюка было далеко. Тогда Коля взял одной рукой петлю буксира, сказал:

— Держите за ноги! — и полез в воду.

Холода он не почувствовал. Все внимание, все мысли были сосредоточены на одном: нащупать крюк, надеть на него петлю. Цепляясь за трактор, Мельников вниз головой сползал в воду до тех пор, пока свободной правой рукой не наткнулся на крюк.

Зацепив за его конец петлю буксира, Коля вновь выбрался на настил.

— Ну как? — спросили его.

Коля не отвечал. Ему показалось, что петля зашла на крюк плохо, что от рывка при вытаскивании она обязательно соскочит.

— Держите за ноги, крепче держите, — сказал он, снова опустился в воду и двумя руками с силой надвинул петлю на крюк до самого его основания.

Теперь можно было не беспокоиться. Коля оделся и опять подошел к берегу.

Настил уже разобрали, и «С-100» осторожно, без рывков потянул «утопленника» вверх по подложенным бревнам. Пламя костра осветило вначале радиатор, затем белые, полустертые гусеницы. Когда эти гусеницы коснулись берега, то задняя часть трактора соскочила с бревен, он принял почти вертикальное положение. Однако опасаться было уже нечего. Мощный «С-100» продолжал двигаться вперед до тех пор, пока оба они — и «ведущий», и «ведомый» — не отъехали от воды достаточно далеко.

Веселый тракторист оказался душевным парнем. На унылое бормотание бригадира «Чем только мы с тобой расплачиваться будем?» шутливо отозвался:

— На том свете угольками.

Ночью, когда все давно спали, разметавшись на соломенных матрацах, кто-то наступил бригадиру на руку. Бригадир вскочил, увидел Кольку Мельникова. Похоже, он так и не раздевался.

— Где болтался, нескладный?

— Так я ж нашему трактористу помогал: масло сменили, завести попробовали. Утром чуть свет выедет.

Утром трактор и в самом деле весело затарахтел по пути к злополучному последнему пролету.

На три недели раньше срока новую линию поставили под напряжение. И Фряново получило наконец двустороннее питание. Теперь никогда не гаснет там свет, не затихает шум фабричных машин.

А бригада отправилась на свою базу. Нужно было отремонтировать механизмы, пополнить инструмент. Ее ждали новые трассы.

В послевоенные годы строительство заводов и фабрик развивалось так бурно, что энергетики не поспевали вводить машины на электрических станциях, чтобы бесперебойно обеспечивать всех потребителей электроэнергией. Случалось, что по этой причине простаивали новые цеха, целые предприятия. Тяжелее всего решалось дело энергоснабжения в центре страны. Именно здесь более всего строилось заводов, домов, электрофицировалось городских и железных дорог.

Необходимо было создавать новое, совершенное оборудование, строить новые мощные электрические станции.

И вот тогда мысли энергетиков снова обратились к Волге. Верхневолжские ГЭС в Угличе и Рыбинске были неплохим началом в освоении великой русской реки. Однако куда большую силу имела Волга в среднем и нижнем течении, после того как она вобрала в себя воды Оки и Камы.

В августе 1950 года Совет Министров СССР постановил: «Построить на реке Волге в районе г. Куйбышева гидроэлектростанцию мощностью около двух миллионов киловатт…» Мысль построить гигантскую гидростанцию у Жигулей с давних пор не давала покоя энергетикам. Еще в июне 1913-го в далекий город Сорренто полетела из Самары вот какая депеша:

Епископ зря тревожился. Постройка электрического гиганта на Волге была еще впереди и оказалась по плечу лишь народам Страны Советов. Начало строительства в районе Куйбышева относится к 1938 году. Война прервала стройку. Теперь, в 1951-м, работы возобновились. Вначале возвели жилые дома, магазины, столовые. Осенью того же 1951 года для детей строителей открыли две школы. Подвели железнодорожную магистраль, проложили шоссейные дороги. Чтобы дать строительству и поселку электроэнергию, протянули высоковольтные линии из Сызрани.

В 1951-м начались большие работы и на самой Волге.

По решению правительства значительную часть куйбышевской мощности предстояло передать в центр, к Москве. Для этого требовалось в короткий срок построить линию электропередачи Куйбышев — Москва. Протяженность линии — более восьмисот километров!

Еще никто и нигде в мире не передавал столь большую мощность на такие далекие расстояния.

Занимать опыта было не у кого.

Известно: чтобы передать большие потоки мощности, нужно создать в линиях очень высокие напряжения. 220 тысяч вольт было тогда наивысшим. Мощность передавалась на 200, 300 километров.

Проектировщики подсчитали: чтобы передать с таким напряжением мощность Куйбышевской ГЭС Москве, нужно построить сразу 12 высоковольтных линий. Целых два километра — такой должна быть ширина полосы земли, которую займут эти линии. А сколько металла, провода потребуется? А сколько придется вложить труда?

Но даже и при двенадцати линиях потери мощности на передачу были бы огромны: 30 %. Представляете, сколько энергии пропало бы бесполезно?

Вывод ясен. Для электропередачи в Москву из Куйбышева следовало переходить на новое, более высокое напряжение. Количество линий тем самым сокращалось в несколько раз.

Помните Ваню Соловьева? Еще тогда, в 31-м, в далеком городе Бостоне ломал он голову над тем, как передать в центр нашей страны энергию Ангары и Енисея? Требовалось создать напряжение на линиях более миллиона вольт.

Создавая электропередачу Куйбышев — Москва, ученые, проектировщики, строители делали первый шаг в этом направлении. Первый и самый значительный.

После долгих сомнений, споров напряжение для новых ЛЭП приняли равным 400 тысяч вольт.

И началась упорная работа. Проектировщики и строители линий готовили трассу, создавали базы, гаражи, мастерские. В научных институтах и на заводах разрабатывалось и изготавливалось оборудование и приборы.

Строились и подстанции. На одной из них, в Жигулях, трансформаторы должны были повысить напряжение до небывалой величины — 400 тысяч вольт. Вторая подстанция, в подмосковном Ногинске, вновь понижала напряжение.

На Волге события развивались стремительно. 50 тысяч писем пришло в управление Куйбышевгидростроя. Юноши и девушки выражали горячее желание принять участие в работах. И стройка приобретала все больший размах. Тысячи машин, механизмов заполняли гулом и скрежетом когда-то безмолвные Жигули. Более пятисот заводов начали присылать строителям свою продукцию — двадцать эшелонов груза ежедневно.

В здании станции длиною 600 метров устанавливалось 20 агрегатов мощностью по 115 тысяч киловатт каждый. Завод «Электросила» наладил изготовление гидрогенераторов в небывало короткие сроки.

Напряженно работали и на линиях, на подстанциях.

На мощной Ногинской подстанции ученые из институтов, инженеры с заводов-изготовителей сотни раз включали и отключали свои аппараты, заставляли их работать в сложнейших условиях. Ведь здесь осваивалось напряжение, которое давало возможность связать воедино электрические центры многих промышленных райнов страны.

Строители ГЭС перекрыли Волгу в октябре 1955 года. Весною 56-го трансформаторные группы Ногинской подстанции приняли мощность из Куйбышева. Энергия волжского гиганта устремилась к Москве. Вскоре закончилось строительство второй Куйбышевской ЛЭП.

Однако энергетики на этом не остановились.

При испытаниях выяснилось, что и линии и подстанции могут держать напряжение не 400, а 500 тысяч вольт. На 40 % можно увеличить пропуск мощности из Куйбышева по тем же двум линиям. Но для этого требовалось заменить трансформаторы. А это — годы работы. Миллионы рублей.

Выход нашли инженеры. У одних трансформаторов они изменили схему соединения обмоток. Другие предложили реконструировать.

Осуществить замыслы инженеров взялся мастер Калинцев.

Рассказ 12 О том, какое задание получил ногинский мастер Федор Иванович Калинцев и как он это задание выполнил

Поселок Красный электрик под городом Ногинском был мал, неустроен и ни в какое сравнение с Шатурой не шел.

Когда Калинцеву предложили перейти сюда из Шатуры, он согласился не сразу. Жаль было оставлять коллектив, родной город. Вообще нелегко начинать заново.

Но все же согласился. Приятно, когда тебе доверяют ни с чем не сравнимое оборудование первой в мире подстанции напряжением четыреста тысяч вольт.

С тревожным чувством подходил Федор Иванович Калинцев к проходной. Слишком уж все здесь необычно. Подумать только: высота выключателя — одиннадцать метров! В одну фазу трансформатора заливается сто тонн масла — это две большие железнодорожные цистерны.

«Может, бригадир попадется бывалый?» — подумал он. Но бригадира вообще не оказалось. Не было и бригады. Ему самому предложили и набирать бригаду и обучать.

В работу пришлось включаться с ходу. Разбираться по тетрадям и учебникам уже не было времени. Из Жигулей, с первой мощной Волжской электростанции, вот-вот должен был устремиться к столице поток электрической энергии.

В течение нескольких дней нужно было осмотреть и принять из монтажа сотни различных аппаратов.

Калинцев уходил с подстанции, когда от света прожекторов и фонарей начинало рябить в глазах. Своими руками проверял каждый болт, каждую клемму. Морозы в пятьдесят пятом году ударили рано, и пальцы липли к металлу.

В декабре подали напряжение. Уникальная подстанция стала испытательным стендом для многих научных институтов.

А вслед за Ногинской вдоль трассы Куйбышевской электропередачи появились подстанции во Владимире, Арзамасе, Вешкайме. И все они прошли, как говорят, через руки Федора Ивановича.

Пришли к нему на участок в помощь люди. Думал он, что станет легче, а вышло по-другому. Молодежь пришла, производства не знает. Учить пришлось, добиваться аккуратности, рабочей сноровки, приучать к порядку. Везде это нужно, а в нашей ответственной профессии — особенно.

На одной из подстанций был такой случай: забыла монтажница нож на обмотке трансформатора. Залили маслом, закрыли. А вскоре после включения — авария. Потребителя отключили. Бригада месяц работала впустую.

Федор Иванович допустить такого не мог. Если приходил к нему в бригаду разгильдяй или большой любитель выпивки, сразу говорил ему: «Возиться с тобой времени нет. Сам видишь. Хочешь специальность получить, человеком стать — поможем, научим. Не хочешь — иди ищи место повольготнее».

Скажет, а сам потом за этим парнем только и смотрит. И ведь бывало, что и выправлялись ребята: и в семье у них жизнь налаживалась, и работали не хуже других.

После включения электропередачи из Куйбышева прошло всего 2–3 года, а в энергосистеме вновь стало недоставать электроэнергии. Вот тогда инженер Вершков и предложил перевести Куйбышевскую передачу на напряжение в пятьсот киловольт. Эффект грандиозный: по той же ЛЭП можно передать в Москву дополнительную мощность, равную двум Шатурским электростанциям.

Федор Иванович подумал: трансформаторы на подстанциях менять придется. Дело кропотливое, тяжкое. Потом услышал, что новых вовсе заказывать не собираются, а те, что есть, хотят отправить на завод для переделки.

«Может, самим взяться?» — мелькнула мысль. Но как представил себе всю работу, только махнул рукой — где уж!.. Ведь стотонную, махину металла, собранную из тончайших листов, нужно разобрать по листку, снять обмотки, смонтировать другие. А перед сборкой каждый лист отлакировать и в печи запечь. Листов же — тысячи. Нет, самим нам не справиться!

Однако и препятствий для отправки на завод было достаточно. Одна транспортировка чего стоила! «Груз у вас негабаритный, нужны специальные вагоны, приспособления», — говорили железнодорожники.

А положение в энергосистеме тем временем крайне обострилось, и выход был один: получить дополнительный поток мощности из Куйбышева. Не вытерпел Федор Иванович. Послал двух смекалистых ребят на Московский трансформаторный завод. «Посмотрите и все мне подробно расскажете».

Ребята посмотрели, вникли во все и доложили: «Листы пропускают между двумя резиновыми валами, валы лаком смазаны». Федор Иванович еще два дня подумал, все рассчитал и решил: «Сделаем сами!»

Лакировочный станок им дали на том же заводе, подобрали из списанных. Наладили его, отрегулировали — заработал не хуже нового. С печью было сложнее. Пришлось копаться в книгах, рассчитывать. Подобрал Калинцев большой стальной цилиндр, обложил асбестом. Поверх витками намотали медную проволоку. Включили — вышло все по расчету: температура внутри цилиндра держится ровная, та, что требуется.

Печь и станок установили с вечера. Лакировку решили начать утром. Когда Федор Иванович зашел в мастерскую, все уже были там. Подошел, сказал, кому что делать, взял очищенный от смазки лист, сунул в валки. Ведь знал же, что сначала хорошо не получится, еще заводские говорили: «Валы сразу лак не примут», а все-таки, когда увидел пропуски, не по себе стало. Будто кто чужой и недружелюбный сказал со стороны: «Вздорная эта затея, Федор, зря стараешься». Но Калинцев толкал и толкал стальные листы через валы, видел, как все меньше становится изъянов, и когда потом стали они поблескивать ровным слоем, стер пот и отошел в сторону.

Работами по переводу на пятьсот киловольт занялись на всех подстанциях. Федор Иванович разделил бригаду на три смены — одной руководил сам, на другие поставил Рукавишникова и Ярославцева. Круглосуточная работа значительно ускорила дело. Только отдыхать ему приходилось мало. То ребята домой звонят, когда что-нибудь не ладится, то самому не спится. Вскочит, бывало, среди ночи — бежит смотреть, как дела идут…

Когда кончили сборку первого трансформатора, случилось непредвиденное: пропали пассатижи. Обычные, комбинированные. С ручками, обмотанными изоляционной лентой. Их недосчитались перед уходом на обед.

Калинцев похолодел: а что, если их забыли внутри? Пока искали, вдруг вспомнил, как искали его самого. На Курской дуге. В войну. Человек — не иголка, но в то время потеряться ему было куда легче иголки. Солдату Федору Калинцеву было восемнадцать лет. Он лежал в поле контуженный, засыпанный землей. Когда немного пришел в себя, в мыслях было одно: найдут ли? Вокруг никого — ни наших, ни немцев. Нейтралка! Знал: будут искать, не такие ребята в батарее, чтобы бросить… Найдут ли?.. А сам двинуться не мог… Нашли! И повоевал еще вдоволь. В мае сорок пятого года старший сержант Калинцев вернулся из Берлина на Родину. В той же гимнастерке, позванивая боевыми орденами и медалями, сел за парту. Потом работал в лаборатории, в электрических сетях…

«Почему-то когда трудно, всегда фронт вспоминается», — подумал Федор Иванович, мысленно возвращаясь к пропавшим пассатижам.

Раньше, когда в бригаде были новички, инструмент привязывали к кистям рук. Первое время и хватка не та, и за сознание поручиться нельзя — уронит внутрь трансформатора и промолчит с перепугу. Позже Федор Иванович отменил этот порядок, созвал всех и сказал:

— Можете работать без привязки. Сам понимаю — не очень-то ловко, когда ключи да пассатижи на руках болтаются. Об одном прошу: что бы ни случилось, сразу скажите.

Но строжайший учет инструмента в бригаде сохранился. Его пересчитывали два раза в смену, проверяли самих себя. И вот на́ тебе — проверка обнаружила нехватку!

На обеденный перерыв расходились молча. Дома Калинцев сидел перед застывшей тарелкой и думал невеселую думу: «Все сначала. До тех пор, пока не найдем». А главное — в другом. Кого-то он просмотрел, в ком-то обманулся. Не сами же ускакали эти пассатижи. Вывалились из чьих-то неряшливых рук. А почему эти руки неряшливы, почему? Тут и твоя, Федор, вина…

Вечером в пустом помещении мастерской неожиданно из-за трансформатора шагнул к нему молодой парень — недавний солдат. Сказал, глядя в сторону:

— Пассатижи я уронил, Федор Иванович…

— Туда? — кивнул Калинцев на бак трансформатора.

— Честное слово, не знаю. Вырвались из рук… Слышал, как ударились о железо, а куда отскочили — не разглядел.

— Почему сразу не сказал?

— Хотел сначала один поискать.

— Искать всегда лучше вместе, — только и слетело с уст Калинцева.

Пассатижи нашли на другом конце мастерской. Кто-то тянул по полу железную цепь и затащил их в самый угол…

На переделку первого трансформатора ушло три месяца. Испытали — сразу занялись следующими.

Работали двумя звеньями, в двух местах одновременно. Наладили дело — и пошло! Как на настоящем предприятии. Специальный вагон под контейнер оборудовали. Только стальные листы в этом контейнере отправляли не от Калинцева на завод, а наоборот, к Калинцеву. Из Владимира, а позже из Бугульмы и Златоуста везли их в Ногинск к Федору Ивановичу. Во всех энергосистемах страны узнали, что есть в Московской области замечательный трансформаторный мастер.

…Поселок Красный Электрик под Ногинском. Ряды домов. Вокруг — гигантский частокол металлических мачт.

Утром по широкой улице идет на работу старший мастер трансформаторного хозяйства дальних электропередач Федор Иванович Калинцев. Он — Герой Социалистического Труда. Люди здороваются с Калинцевым приветливо, уважительно. А Федор Иванович нет-нет да и подумает и усмехнется: «Неужели одолевали меня когда-то сомнения — стоит ли перебираться сюда из Шатуры?»

Уверенно шагала вперед наша энергетика, год от года набирая силу. В 1954 году пущена первая в мире атомная электростанция в Обнинске. Топлива для ее работы требовалось в тысячи раз меньше, чем для тепловых станций. А это означало, что строить атомные электростанции можно в любом районе страны. Затраты на подвоз топлива, хотя бы и за тысячи километров, незначительны.

В том же 54-м у Падунских порогов на реке Ангаре разбили палатки первые строители Братской ГЭС. Год спустя появились изыскатели и у города Красноярска на Енисее.

Это было началом освоения великих сибирских рек.

Не прекращались работы и на Волге. Еще более мощную ГЭС, чем у Куйбышева, возвели у Волгограда. В 1961-м опоры двух электропередач шагнули от города-героя к центру страны. Протяженность каждой — тысяча километров. Напряжение — полмиллиона вольт.

И всюду — на подстанциях, на мощных электростанциях — редко встретишь людей. Всюду механизмы, автоматы.

В последние десятилетия на помощь людям пришла наука, называемая телемеханикой. Специальные устройства помогают человеку управлять машинами, удаленными от него на тысячи километров. Сейчас эта наука шагнула необычайно далеко.

Первыми, еще в двадцатых годах, разработали и применили телемеханику энергетики. Если где-то повреждается и отключается машина или электрический аппарат, очень важно как можно быстрее включить резервы. Только телемеханика давала возможность дежурному диспетчеру включить генератор, трансформатор, линию, не сходя со своего рабочего места.

Крупного успеха в этом деле удалось достигнуть вскоре после войны. В Москве, на диспетчерском пункте, дежурный нажимал кнопку, а за двести километров, на гидростанции в Рыбинске, открывались тяжелые затворы, устремлялась волжская вода в камеру, приходило в движение огромное колесо турбины, включался и отдавал свою энергию в электрическую сеть генератор. При неполадках на других электростанциях всего за минуту можно было ввести в работу все шесть агрегатов Рыбинской ГЭС.

Из года в год оснащались все более совершенной техникой бригады линейщиков.

Многолюдными когда-то были эти бригады. Одни с топорами и пилами выезжали на лесные просеки, по которым проходят линии, месяцами рубили кусты, деревья. Другие с весны и до поздней осени меняли загнившие детали деревянных опор.

Сейчас один бульдозерист за день расчищает бо́льшую площадь, чем, бывало, бригада за неделю. Да и деревянных опор осталось на высоковольтных линиях совсем мало. Больше металл да бетон. И хоть называются линейные монтеры по-прежнему «верховыми», влезать на опоры им приходится куда реже, чем раньше. Даже для обычных работ — верховой осмотр, замер изоляторов — все чаще применяются вышки, подъемники.

Если же бригадиру что-то непонятно и нужно посоветоваться с инженером, с мастером, на каждой линейной машине установлена радиостанция. Вызывай, спрашивай.

На особо сложные работы можно и вертолет вызвать. И все-таки чтобы подцепить трос или гирлянду изоляторов, и теперь нужны умение, смекалка, сила. Так что человеку несмелому, нерешительному на монтерской работе делать нечего.

Труднее всего — при авариях. Редко, правда, бывают в наше время аварии: опоры ЛЭП устойчивы и надежны. Но все-таки непредвиденные отключения линий случаются. И вот уже тревожный сигнал на щите управления. И диспетчер «колдует» над прибором-локатором, определяя место, где повредилась линия. И звонят телефоны, собирая бригады.

Иногда и без всяких аварий на линиях выполняются не совсем обычные работы. Монтируются провода на переходе через улицу, когда по ней и машины, и автобусы, и непрерывным потоком люди движутся. Или передвигаются в жилом районе с места на место громоздкие мачты.

Знакомый мне инженер Карпов любит поручать такие дела не старым, опытным монтерам, а молодым ребятам, выпускникам ремесленного училища, которые и на линиях-то проработали всего ничего.

На вопрос, почему он так делает, Карпов рассказывает любопытные истории из своей богатой инженерной практики.

Рассказ 13 Об инженере Карпове и его учениках

1

На линейный участок инженера Карпова прислали человек двадцать из ремесленного. Был конец рабочего дня, и Карпов сразу отправил практикантов к коменданту общежития. За полчаса до этого Василию Владимировичу позвонили из управления железной дороги: назавтра давали часовое «окно» для работ на высоковольтной линии — там, где она пересекает железнодорожную магистраль Москва — Ленинград. Это означало, что завтра, по заявке Карпова, на напряженнейшей магистрали страны отменялись электрички, останавливались поезда.

Этого «окна» Василий Владимирович добивался несколько месяцев. Прошедшим летом провода, висевшие над железнодорожными путями, были оплавлены грозовым разрядом. Заменить их требовалось во что бы то ни стало. Страшно было подумать, что может произойти, если провод, оборвавшись, упадет вниз.

А остановить движение на дороге железнодорожники отказывали и отказывали. Ссылались то на наплыв пассажиров, то на срочность перевозимых грузов.

В первый месяц Карпов еще держал наготове свои бригады. Но потом договорился, что об «окне» его оповестят не менее чем за трое суток, и отправил всех: кого на ремонт, кого на строительство новых линий.

И вот на́ тебе! Оповестили… Попробуй собери всех за несколько часов. И как они бросят свою работу? Опоры разобраны, провода на земле…

В тот вечер Василий Владимирович, помнится, так и домой ушел, ничего не решив. По дороге увидел освещенные окна общежития. Услышав ребячий гомон, зашел в большую, сплошь заставленную кроватями комнату, присел на скрипучую табуретку. А когда стало совсем тихо, начал рассказывать. Про то, что висит над рельсами провод с перегоревшими медными жилами. Что встанут завтра до самого Ленинграда скорые поезда. И что выполнить эту работу сейчас некому.

Говорил не столько для них, сколько для самого себя. Хотел еще раз все взвесить и осмыслить. Но увидев встревоженные ребячьи глаза, спросил:

— Может, мы с вами справимся с этим делом?

— Да я… да мы бы… — заговорил, прижимая обе руки к груди, небольшой, скуластый паренек.

— А сумеем? — сурово спросил другой.

— Обязательно сумеем, — оживился Василий Владимирович. Они вдруг стали близки ему, эти душевные ребята, и он сразу поверил в них.

7

Арефьев так и не пришел. Карпов подумал, посоветовался с бывалыми монтерами, и решили они поднимать стойки по одной. Из двух жердей сделали стрелу. Через нее стойки поставили вертикально, прикрутили к сваям. А потом, уже наверху, крепили траверсу и раскосы.

Самым тяжелым было затащить траверсу — толстое бревно, на котором будут висеть гирлянды изоляторов. Тянули ее веревкой, через блок. Веревка жгла руки, с каждым рывком траверса приподнималась всего на несколько сантиметров. Потом, когда она дошла наконец до верха стойки, монтер, стоявший на когтях, никак не мог закрепить траверсу. А остальные держали за веревку, гроздью повиснув на ней и поминая крепким словом и болото, и туристов, и неизвестно где запропавшего с полиспастом Арефьева.

Пока одни кончали сборку опоры, другие вытаскивали и спаивали провода, собирали гирлянды. Карпов тут же прикидывал на бумажке стрелы провеса, габариты проводов до земли. Он помогал, поправлял, отвечал на вопросы бригадира. При этом ни на минуту не забывал о том, что нет Григория: чувство тревоги все нарастало. Карпов знал, что только очень серьезное препятствие могло остановить Арефьева. Был же случай, когда, увидев при обходе оторвавшуюся гирлянду, Гриша напрямик, через лес побежал сообщить об этом. А потом, провалившись и вымокнув, не свернул в деревню сушиться, а шел в обмерзшей одежде еще три километра.

Завернута гайка на последнем болте. Только теперь все с облегчением вздохнули: «Поднимаем провода — и все».

И вдруг на опоре — крик:

— Горит!..

— Где? — подскочил Карпов.

— Дальше по линии.

— Бросай все, с лопатами за мной!

Грузно ступая резиновыми сапогами, не глядя под ноги, бежали прямо на клубы белого дыма. Из-под подошв то брызгами разлеталась вода, то поднимались клубы искрящейся торфяной золы.

Пылало кругом: и мелкий лес на краю трассы, и кусты под самыми проводами. Там, где место было повыше, полосами тлел слой подсохшего торфа.

В плотной, белой стене дыма — мутно-красные пятна пламени. Сгоряча пробежали несколько шагов по горящей площади. Потом, жмуря глаза и кашляя, повернули назад. Снова выскочили на трассу.

Огонь угрожал двум опорам. Одна из них — в самом центре пожарища. Пробивались к ней с подветренной стороны. Там, где горела мелочь и сухая трава, пламя сбивали ветками, забрасывали землей. Горевшие деревья обходили и окапывали. Карпов был впереди, хлестал направо и налево большой еловой веткой. Временами отходил в сторону и старался разглядеть контуры опоры, проверяя, туда ли они продвигаются.

А ребята спешили. Словно и не было позади бессонной ночи, напряженной работы. Временами по одному выскакивали глотнуть свежего воздуха, терли глаза и снова ныряли в дымную мглу, снова махали ветками, кидали землю. Сзади оставались черные обугленные стволы да поднимались кое-где над землей еле заметные голубые дымки.

К опоре добирались больше часа. У нее уже обгорели две сваи, на поверхности стоек коптил горящий креозот. Гасили водой и землей. Затем очистили все вокруг от кустов и травы.

До второй опоры огонь не дошел. Окопали и ее. А потом пошли заканчивать работу: поднимать провода.

По сторонам, недалеко от трассы, продолжало гореть.

«Хоть и устали ребята, а всем уезжать нельзя, придется оставлять дежурных», — подумал Карпов.

Закончили работу. Перенесли, погрузили на машины инструмент. Карпов с бригадиром по радиостанции связались с диспетчером, сообщили, что электролинию можно ставить под напряжение.

Затем вся бригада разбрелась по болоту искать Григория.

Долго бродили монтеры по безлюдной пойме, будоража лес своими криками.

Карпов, грязный и закопченный, стоял около машины, когда шофер обратил внимание своего начальника на медленно движущуюся фигуру. Зеленовато-серого цвета, она была едва различима на фоне таких же серых кустов. Василий Владимирович, спеша и спотыкаясь, побежал навстречу. Только когда стал ясно различим груз на спине, Карпов убедился окончательно, что это Григорий: «Ну конечно же, целый день таскал полиспаст».

Увидев бегущего к нему человека, Арефьев не то лег, не то упал. Так судорожно вытянулось все его тело, что Карпов в волнении опустился на землю, схватил руку Григория, стал искать пульс. Потом посмотрел в открытые, осмысленные глаза и снова поднялся.

— Ну как ты? — прерывисто дыша, спросил Карпов.

— Пусть ребята полиспаст возьмут, — сказал Григорий.

— Не тревожься, все уже сделано, — ответил Карпов.

— Подвел я вас, — тихо сказал Арефьев.

— Главное, что сам выбрался, — ответил Карпов, — давай-ка к машине добираться.

Полчаса спустя они выехали на шоссе.

Григорий смотрел на мелькавшие мимо поля, рощицы и вдруг вспомнил: «Я же в отпуске». Подумал: «Завтра обязательно поеду в деревню».

А Карпов вспомнил о том, что завтра ждет его новая должность. Теперь к девяти — на работу, в пять — домой. Гуляя или сидя в гостях, он уже не станет с опаской поглядывать на грозовые тучи, а с первыми раскатами бежать к телефонной будке… И никогда уже не придет к нему маленькая, худая женщина с жалобами на своего неверного Ваську — самого ловкого в этой бригаде верхолаза. А Карпов, чтобы помирить супругов, больше не пойдет с коробкой конфет на именины их дочери — шестиклассницы. И не будет ни долгого разговора, ни стопки водки, губительной для застарелой карповской язвы, но такой необходимой для восстановления мира в этой семье… И директор, зная, что Карпов все равно уходит, уже не вызовет его завтра к себе в кабинет, не будет отчитывать за то, что вовремя не были посланы письма в туристские управления и учебные заведения «о недопустимости разведения огня вблизи высоковольтных линий».

— Василий Владимирович, правда что вы от нас уходите? — спросил кто-то из молодых ребят.

— Похоже на то, — ответил Карпов.

— Как же мы теперь будем?

— Так и будете. Придет другой.

— Что другой, — хмуро отозвался вихрастый парень, — вы нас принимали, работать выучили.

— Не я один вас учил.

Приехали с темнотой.

— Мне тоже завтра гулять? — спросил шофер.

— Машину надо приводить в порядок, трос у лебедки ржаветь начал, — ответил Карпов.

— Никак не управлюсь смазать.

— Да пока мы сегодня работали, не один раз можно было управиться. — И, открывая дверцу кабины, добавил: — Отгул дам позже, а завтра чтобы все было сделано. К вечеру проверю.

Уже несколько лет руководит Карпов большой и ответственной службой: инженеры, техники… А только никак не может Василий Владимирович усидеть в своем кресле, если где-то в сетях обнаружились неполадки. Строго наказывает дежурным, чтобы немедленно извещали его о любых непредвиденных отключениях линий. Считает своим долгом сам все увидеть, во всем разобраться. И в непроглядную ночь, когда редкие прохожие, защищаясь от леденящего ветра, поднимают воротники, нет-нет да и раздастся в квартире Карпова телефонный звонок. И прозвучит в трубке взволнованный голос диспетчера.

И, взрывая ревом мотора тишину ночного города, снова мчит по пустынным улицам линейная машина, увозя Карпова и его учеников.

* * *

Электрическая энергия, вырабатываемая гидростанциями, в пять, а то и в десять раз дешевле той, что получается на электростанциях тепловых. Почему так? Да потому, что гидростанции не расходуют топливо. Значит, для того чтобы выработать на них электроэнергию, не требуется работа шахтеров, нефтянников, работников газовой промышленности, не нужно перевозить составы угля и мазута по железным дорогам. Конечно, было бы на что лучше, если б всю потребность страны в электроэнергии мы смогли бы удовлетворять только за счет электростанций гидравлических. Однако одних только рек для этого совсем недостаточно. Глянем на карту Европейской части страны. Не так уж велики здесь запасы водной энергии. Возможности Днепра, Волги в значительной мере уже использованы.

А ведь именно здесь, в Центре, более всего и заводов, и фабрик, и крупных городов. Да сейчас один только высотный дом потребляет электроэнергии больше, чем в прежние времена потребляла целая улица.

И всего около пятой части всей потребляемой электроэнергии вырабатывается гидравлическими станциями. Основу нашей энергетики составляют, и будут составлять впредь, крупные тепловые энергетические центры.

За последние годы на новых ТЭЦ, ГРЭС появились гиганты. Мощность одного только котла, турбогенератора в наши дни много больше, чем мощность всей довоенной Шатуры или Каширы.

Наша эпоха — эпоха могучих всенародных строек. Именно о такой стройке — возведении одной из крупнейших в стране тепловых электростанций — я и расскажу тебе.

* * *

Еще в директивах XXIV съезда партии по развитию хозяйства Российской Республики привлек мое внимание такой пункт: «Ввести мощности на… Рязанской ГРЭС».

Вскоре после окончания войны мне пришлось вдоль и поперек исколесить Рязанскую область. Встречались и электростанции: трещит нефтяной движок в колхозном сарае. По вечерам в течении трех-четырех часов освещает фермы и дома колхозников.

Потому-то я теперь и задумался. «Откуда вдруг взялась эта ГРЭС? И что же за мощности на ней собираются вводить, если об этом даже в решениях партийного съезда записано?» А потом попала мне в руки карта новостроек IX пятилетки. Посмотрел, а в 90 километрах от Рязани, у города Пронска, — крестик. Под ним надпись: «Рязанская ГРЭС».

Лет этак двадцать назад как раз в тех местах мы прокладывали трассу новой высоковольтной линии. Однажды под вечер разыгравшаяся метель загнала нас в деревушку с памятным названием Мичуринка. Маленькая быстрая старушка, к которой мы попросились на ночлег, до глубокой ночи рассказывала о годах своей юности.

Запомнилась тускло светящая керосиновая лампа и тень старушкиной головы на бревенчатой стене.

«Так ведь там тогда на многие километры вокруг никакого электричества не было», — думал я теперь, рассматривая карту.

А на другой день позвонили из управления энергосистемы и предложили мне поехать на эту самую Рязанскую ГРЭС.

— Почему не поехать, место знакомое, — ответил я и пошел укладывать видавший виды чемодан.

Рассказ 14 О комсомольцах тридцатых годов и о том, как трудятся в наше время парни и девушки с комсомольскими путевками

Добраться до места стройки было не трудно: вышел из метро на станции «Щелковская», а там автобус — «Москва — Рязанская ГРЭС».

Пассажиры — люди разные: группы выпускников техникума, командировочные… Рядом со мной расположился паренек лет двадцати. Забросил на сетку небольшой чемоданчик, шляпу, расстегнул «молнию» болоньевой курточки и, поудобнее усевшись, откинул назад голову.

— На стройку? — спросил я его.

— Из отпуска, — ответил парень, блаженно потягиваясь.

— Давно работаешь?

— По первому набору.

— По какому набору? — не понял я.

— Ну, как только стройку ударно-комсомольской объявили.

— И как работается?

— Все путем, — ответил он с подчеркнутой лихостью.

Автобус уже мчался по широкому шоссе, и пассажиры тихо переговаривались, а я, поглядывая на своего задремавшего соседа, вспомнил вдруг Алешу Дидика.

Все началось с того, что на ильин день 1930 года в их деревню Смотрики Полтавской области после долгого отсутствия приехал селянин Михаил Иванцов. Уезжал в рваных черевиках да в холщовой рубахе, а теперь и пиджак с жилеткой, и сапоги. Жил в селе две недели, и все это время гости в хате с утра до вечера. Уж больно удивительное Михаил рассказывал: будто под Тулой, около Бобриков, вторую Москву строят. Землю копают с утра до ночи, а деньги получают такие, что за один месяц можно лошадь купить.

Алеша Дидик заходил к соседу чаще других. Слова не пропускал. Сядет на краю лавки да так час, другой и сидит не сдвинется. А когда пришла пора Михаилу назад возвращаться, Алеша вдруг и запросился: возьми да возьми с собой.

Михаил перечить не стал. Чего ж, говорит, не взять. Парень ты не балованный.

Вскорости и собрались. А Алексею чего собирать-то? Котомка с бельем да хлеба каравай. Наряды тоже не ахти какие: в чем ходил по селу — рубаха холстинная да порты, — в том и отправился.

Паровоз, вагоны, яркий свет на станциях… Через три дня к вечеру прибыли на свой разъезд. Потом семь верст шли пешком.

И вдруг за пригорком открылось перед Алешей село не село, город не город, а вроде бы огромный табор. У каждой палатки костры, лошади. Алексей все смотрел: на извилистую речку Любовку, на выгоревшую желтую степь, на горы свежекопанной земли. У одной из палаток остановились.

«Заходи, устраивайся», — сказал Михаил. В темноте Алексей нащупал свободный топчан.

Подняли его рано: «Видишь, лошадь ходит, — показал старшой на рыжую кобылку, — Семенова это, сам в больницу ушел. Запрягай, и поехали».

Я так увлекся своими воспоминаниями, что когда автобус резко повернул вправо и меня сильно качнуло, не сразу сообразил, где я. Взглянул на соседа. Он спал все так же, с откинутой назад головой и чуть приоткрыв рот. Длинные волнистые волосы рассыпались по спинке кресла.

«Этого, пожалуй, никакими силами не заставишь взять вожжи в руки, — подумалось мне, — разве только так, для забавы». А потом вспомнил, как десятник Фетисов отводил Алешке участок: на заболоченной луговине вбил четыре кола и от одного до другого лопатой прочертил линии. Здесь Алексей копал и набрасывал на повозку землю, вслед за другими вез к реке, сваливал у самой водяной кромки.

Строители спешили перегородить реку. Водохранилище требовалось сооружаемой здесь мощной Бобриковской электростанции. Потоком сыпались в воду комья желтой глины, прямо на глазах тесня и отодвигая реку.

Алексей Дидик всего два дня возил землю на чужой лошади. А потом ему дали свою, другую — серого костлявого мерина. И повозку — новую и скрипучую. Мерин оказался выносливым. Всего за два месяца они с ним заработали столько, что Алексей рассчитался и за лошадь, и за повозку, и за всю остальную снасть. А потом купил себе пиджак и городские брючки, стал захаживать в клуб. Только времени мало. Придет с работы — нужно лошадь распрячь, попоить, сена дать, овса. Да и о сарае забота. Не стоять же лошади зимой на улице. Каждый грабарь для своего коня сам закуту мастерит.

А народ грабари пожилой, обстоятельный. По вечерам чай пьют, о хозяйстве рассказы ведут. Алексея же к молодым тянет. Те и работали крепко, и отдыхали весело. Вон землекопы скопинские из соседнего барака. Сколько раз они Алешку звали: «Брось свою повозку, иди к нам в бригаду».

Ну и не выдержал в конце концов Дидик. Выехал однажды в степь, распряг лошадь, стегнул легонько: «Ну, милая!» Увидев, что потрусил его мерин прямо к колхозному сараю, потихоньку пошел назад.

Не раз потом пришлось Алеше вспоминать Серого. У землекопов тачки тяжелые, а везут они их по доскам рысью. Грабарем был, так одной пары лаптей на месяц хватало, а в землекопы перешел — за три дня стал пару снашивать.

Наш автобус сильно тряхнуло на выбоине, и сосед сразу открыл глаза.

— Где мы? — спросил он, приглядываясь к мелькающим мимо перелескам.

— Спи, — сказал я, — еще до Коломны не доехали.

Но он стал рассматривать шагающие вдоль дороги опоры высоковольтной линии и окончательно проснулся.

— Плохо так отдыхать, — сказал он вдруг, видимо вслух продолжая свои мысли.

— Как? — поддержал я разговор.

— Ребята из деревни кто в город уехал, кто на центральной усадьбе. А тут дождь, слякоть. Две недели со старухами в дурака играл.

— Может, в шахматы? — спросил он после небольшой паузы и привстал, чтобы достать чемодан; но я отказался: что-то не хотелось думать.

— Здесь веселее живется? — спросил я у него.

— Еще бы. Ребят много, все свои. Полтора года и работаем и живем вместе.

— А как заработок? — поинтересовался я.

— Не жалуюсь, — ответил парень.

— Хватает?

— Не так чтобы очень… мать же у меня, сестра в городе на курсах, ей подкидываю. Сам приоделся, — выставил он из-под широченных штанин носки желтых замшевых туфель, — лишних капиталов не водится.

— Что делаешь на стройке-то?

— В бригаде бетонщиков Макеева, — отрапортовал он.

— Это что же, самая передовая бригада?

— Бригада что надо, — заулыбался сосед.

Я тоже улыбнулся ему в ответ и задумался.

А затем стало и меня ко сну клонить, и сквозь дрему вновь представилась та далекая теперь ГРЭС в Бобриках, на которой работали мы с Алешкой. Вспомнилось, как давали по двести двадцать замесов в смену комсомольские бригады Богуша и Майданского. Как по ночам прибегали в бараки прорабы, десятники, с порога кричали: «Вагоны пришли, быстрей на разгрузку!» Как, не проснувшись еще по-настоящему и на ходу застегивая телогрейки, выбегали в морозную темь ребята и девушки.

— А вагоны вы не разгружаете? — спросил я у соседа.

— Еще не хватало, — возмутился он, — на то есть крановщики, стропальщики. Наше дело бетон класть.

— И никаких авралов?

— Был весной. На гидроузле. Вода прет, что ни день, то два метра прибывает, а в плотину нужно еще десять тысяч кубов бетона уложить.

— Успели?

— Погорел я на этом гидроузле, — сказал он с горечью.

— Что так?

— Бригадир шумит: «Быстрей, не до красоты», и сам знаю, что мою работу только рыбы увидят, а вот привык, чтобы все путем. Рука сама бетон ровняет. Около меня самосвалы и простаивали. Тут еще Галька Сметанина, комсорг наш, раскипятилась, говорит: «Нарочно выламывается».

— И чем все кончилось?

— Коэффициент 0,8 в тот месяц вывели. Как для филонов.

Позже, беседуя с секретарем комитета комсомола строительства, я узнал, что в бригаде Макеева ребята установили свой порядок распределения зарплаты. Не все ведь одинаково работают. Один посмекалистее, другой — без толку суетится. Вот и ввели они систему коэффициентов — от 0,8 до 1,3. Распределял заработок совет бригады. В него входили бригадир, звеньевые, профорг, комсорг.

— Потом-то у тебя дело наладилось? — спросил я у погрустневшего соседа.

— Спрашиваете, — широко улыбнулся он, — потом-то мы на фундамент первой машины перешли, там-то уж я развернулся.

— А на монтаж переходить не собираешься? — поинтересовался я.

— Десятый надо кончить, с девятью классами не возьмут.

Помню, когда в цехах Бобриковской ГРЭС начали монтаж котлов и турбин, Алешке Дидику предложили учиться на кочегара.

«Малограмотный я», — отмахивался Алексей, а самому страсть как хотелось стать специалистом. Думал, думал и согласился.

В пять часов утра стал приходить Дидик на станцию. Долговязый и не очень ловкий, влезал он в топку, взбирался на дымососную, потом часами стоял у щитка с приборами. А дома корпел над инструкциями и схемами. В мае 1934-го сдал экзамен.

Вначале его поставили водосмотром. Водосмотр помещался на самом верху, на огороженной перилами металлической площадке. Когда Дидик садился на табурет, то прямо перед его глазами находилось водомерное стекло. Посредине стеклянной трубки виднелся колеблющийся столбик воды.

Смотреть нужно было неотрывно. Если вздремнешь, то вода уйдет. Трубы котла обнажатся, перегорят. Рванувшиеся вверх клубы пара могут сварить заживо.

Нельзя и перепитать котел. Капли воды могут попасть в турбину и разрушить ее.

Вначале, сидя один на площадке, Дидик чувствовал себя оторванным от мира, от товарищей. Постепенно одиночество перестало тяготить его. Если перегнуться через ограждение, видно, как далеко внизу беспокойно бегают люди, машут руками, кричат что-то друг другу на ухо. Иногда наверх к Дидику забегали кочегар, теплотехник. Спрашивали о чем-нибудь кратко и отрывисто и снова сбегали вниз по железным стремянкам.

Угнетала жара. Порою она была нестерпима. Тогда Алексей вынимал платок, опускал его в ведро с водой и прикладывал к разгоряченному лицу.

Случались дни, когда где-то под собой Дидик слышал глухие взрывы. Под самую крышу взметалась искрящаяся угольная пыль. Бежать некуда. Да и нельзя: при авариях начинал беспокойно метаться за водомерным стеклом прозрачный столбик. И Алексей, вращая штурвал, то добавлял, то убавлял приток воды в барабан котла.

Тем временем готовились к пуску следующие котлы. Кочегаром на один из них поставили Алексея Дидика.

Давно уже нет на электростанциях ни кочегаров, ни водосмотров. Уровень воды в барабанах регулируют автоматы, а машинисты блоков следят за работой сразу и котлов и турбин, сидя в удобном кресле на щите управления. Тихо, светло. Перед глазами не стеклянная трубка в медной оправе, а светящийся щит с сотнями приборов. По их показаниям машинист видит, сколько воды, воздуха, мазута или угля поступает в котел, как идет горение, какова температура в любом из уголков огромной топки. Многое нужно знать машинисту, чтобы режим горения проходил безошибочно.

«Здесь десятилеткой не обойдешься, — подумал я, приглядываясь к попутчику, — техникум нужен, а может, и институт».

В Рязани, на автобусной станции, мы вышли из снующей толпы и, стоя рядом, смотрели, как в наступивших сумерках разгораются огни большого города.

— А у нас сейчас первую машину пускают, — негромко сказал мой попутчик.

Дальше автобус шел не останавливаясь. Еще не добрались и до города Пронска, а небо впереди уже засветилось электрическим заревом.

— ГРЭС светит, — оживился сосед.

Чем ближе, тем больше огней. И наконец вот она! Огромные, ярко освещенные окна, бетонные переплеты вновь монтирующейся части здания, труба…

Наш «Икарус» идет мимо, к поселку. Вначале вдоль дороги рядами выстроились маленькие домики, затем, за большим и красивым магазином, засветились окна многоэтажных домов. И несмотря на то, что время позднее, скоро полночь, везде движутся люди, самосвалы, автобусы.

Останавливаемся. Выходим. Соседа окружает группа галдящих ребят, девушек. Он машет мне шляпой, и все они, взявшись под руки, уходят по асфальту широкой улицы.

Ушли уже и последние, запоздалые пассажиры, а я все стоял и осматривался: «Где же гостиница?»

— Загляните в третий подъезд вон того дома, — показал мне шофер нашего автобуса, — туда как-то заходили командировочные.

Никакой гостиницы ни в подъезде, ни во всем доме не оказалось. Но проходивший мимо парень в мохнатой шапке, узнав, в чем дело, сказал, порывшись в карманах:

— Пошли в двадцать третью. Там сегодня нет никого, а ключ подходит.

Квартира действительно оказалась свободной. Две комнаты, пять кроватей. Тепло, светло, горячая вода в ванной. О хозяевах напоминают тренировочные костюмы на вешалке да домашние туфли на ковриках у постелей. «Нет, это не землянка на „Бобрикстрое“».

Выспался по-домашнему, а с утра отправился на ГРЭС.

Встретила она меня гулом и грохотом. Всего два дня назад начал отдавать энергию в единую электрическую сеть Центра турбогенератор № 1. Сегодня будут раскручивать вторую машину. Заканчивается монтаж третьего блока.

Рядом с главным корпусом, между рельсами разбежавшихся железнодорожных путей, — монтажные площадки. Трубы прямые, трубы согнутые, трубы тонкие и толстые. Сто двадцать железнодорожных платформ одних только труб! Молодые ребята подгоняют краны, цепляют подготовленные пучки труб, раскладывают, приваривают…

— Сборка узлов четвертого котла, — объясняет бригадир.

— Одного котла? — с недоумением смотрю я на составы с металлом.

— А вы как думали? Да этот котел только за одни сутки сто двадцать вагонов угля съест.

Около здания ГРЭС — дымовая труба. 320 метров ее высота! Представьте себе — 320 метров, взметнувшиеся в небо!

— А где у вас комсомольский штаб? — спросил я у бригадира.

— Вон там, — махнул он рукой.

Обходя штабели кирпича, пробираясь между вагончиками строителей, наткнулся я на непонятное сооружение. Не то гигантская палатка с выпуклыми боками, не то дирижабль, вот-вот готовый взмыть вверх.

Подошел. Постоял у гудящего вентилятора, который гнал воздух внутрь через дыру в матерчатой боковине. Потом открыл тяжелую железную дверь.

Под куполообразным верхом разместился целый механический цех. Станки, панели с приборами, различные аппараты.

И здесь работают молодые ребята. Одни что-то сверлят, другие вытачивают, третьи, стоя на коленях и прикрыв лицо щитком, приваривают одну к другой замысловатые детали.

Позже я узнал, откуда взялся этот «дирижабль».

Строители сооружали дома, склады, дороги, школу, клуб, магазины, столовые, бетонный завод, железнодорожную ветку… Со строительством мастерской произошла заминка.

У склада стояли станки, сварочные аппараты. Прибыли мастера. Но как же быть с помещением?

Начальник механического цеха Семен Васильевич Правдин то и дело заходил к директору.

— Нашел я вам помещение, — обрадовал наконец директор Правдина. — Восемьсот квадратных метров, хоть в футбол играй.

— Наверное, далеко где-нибудь, — предположил Правдин.

— Зачем далеко? У самого управления и поставим.

— Кто поставит? — в недоумении спросил Семен Васильевич.

— Вы, конечно, — ответил директор.

— Да что ставить-то?

Иван Александрович вынул из стола какие-то чертежи, инструкцию и протянул Правдину.

Семену Васильевичу сразу же бросился в глаза яркий рисунок на обложке: что-то большое, полукруглое. Вопросительно посмотрел на директора.

— Чему удивляешься? Надувной павильон. Производство ГДР.

— Когда начинать установку?

— Сейчас. Сегодня.

Бульдозером расчистили снег. Самосвалы привезли песок и бетонные блоки. Один к одному укладывали эти блоки на мерзлую землю и к выступающим из бетона деталям приваривали железо, шпильки с резьбой. Рядом поставили три вентилятора.

Несколько дней ушло на соединение трех огромных кусков специальной ткани и на крепление их к штырям фундамента. Пришлось повозиться и с тамбуром, имевшим две герметичные двери.

А на седьмой день с начала работ Семен Васильевич подошел к щитку и включил один за другим все три вентилятора. И прямо на глазах у всех бесформенная груда материи зашевелилась, распрямилась и приподнялась, как туша огромного, невиданного животного.

Потом делали бетонный пол, фундаменты под станки и, механизмы, стали завозить оборудование.

Сразу же за надувным павильоном — белое трехэтажное здание дирекции ГРЭС. На третьем этаже и находится комитет комсомола.

Саше Козлову, комсомольскому секретарю, скучать не приходится. Идут и идут к нему ребята. Спрашивают, рассказывают, о чем-то просят.

— Это еще что, — улыбается Саша. — Было время, что с самого утра толпа стояла.

Главные события развернулись на стройке после XXIV съезда партии. Стройку объявили ударно-комсомольской. Вот тогда-то и ринулись сюда ребята и девушки. Ежедневно с путевками приходило по пятьдесят, по сто человек. Всех нужно было разместить, работу дать. Поставить каждого на такое место, чтобы и ему интересно и делу польза.

Всего два года прошло, а здесь уже целый город. Назвали Новомичуринском потому, что по соседству, в деревеньке Мичуринке, родился великий преобразователь природы.

Целый день бродил я по стройке, по городу. Поднимался на самый верх огромного котла, стоял около турбогенераторов. Поднял голову, да так и не мог разглядеть, где кончаются уходящие вверх бетонные конструкции.

И везде: в цехах, общежитиях, на площадях и улицах — боевой призыв партии: «Ввести мощности на Рязанской ГРЭС!»

До отхода ночного автобуса на Москву оставалось еще более получаса, и я не спеша шагал к автостанции по главной улице Новомичуринска. Впереди, опоясанная ярко-красными огнями, возвышалась дымовая труба электростанции. По сторонам светящиеся витрины магазинов.

На одном из перекрестков большое красочное панно: на фоне устремившихся ввысь конструкций портреты знатных строителей.

Многие из фамилий знакомы мне по рассказам: бригадиры Туголуков, Макеев… И вдруг, чуть ли не в самом центре, увидел я знакомую, улыбающуюся физиономию. Простая русская фамилия: не то Воробьев, не то Воронин. «Ну конечно же, мой сосед по автобусу».

На автостанции слышны веселый говор, гитара. «Что это — проводы?» Место рядом долго пустует. Автобус уже тронулся, когда подошел высокий парень. Положил наверх тяжелый чемодан, сумку, расстегнул «молнию» болоньевой курточки. Было у него что-то общее с тем, вчерашним. Только этот и ростом выше, и старше несколько.

— В отпуск? — спросил я у него.

Он утвердительно кивнул головой.

Первые две машины мощностью по триста тысяч киловатт пустили на ГРЭС в декабре 73-го. Энергия нового мощного электрического центра пришла на заводы, в рязанские совхозы и колхозы, устремилась к Москве.

В 74-м энергостроители ввели еще два агрегата такой же мощности. Первая очередь Рязанской ГРЭС вошла в строй действующих. За один только 1974 год ГРЭС выработала электроэнергии много больше, чем все электростанции России в 1920 году.

Именно тогда рязанским строителям, энергетикам и прислал письмо товарищ Л. И. Брежнев.

Леонид Ильич сердечно поздравил их с завершением строительства первой очереди электростанции, с досрочным выполнением заданий по выработке электрической энергии. Выразил уверенность, что рязанские энергетики и впредь будут работать так же умело и увлеченно.

А сделать на ГРЭС предстоит очень многое. Еще три машины нужно ввести на «ударной комсомольской», теперь уже не по триста, а по восемьсот тысяч киловатт каждая.

Ввод мощности на Рязанской ГРЭС записан в решениях XXV съезда партии.

Много лет прошло с тех пор, когда молодое Советское государство начинало создавать свои первые электрические центры. Стройка у Бобриков, где работал Алексей Дидик и его товарищи, была частью единого плана электрификации России. Тридцать электростанций строила тогда страна по Ленинскому плану. Более полутора миллионов киловатт вводилось за десять — пятнадцать лет.

Здесь, на одной только этой Рязанской ГРЭС, вводится три миллиона шестьсот тысяч. Более двух планов ГОЭЛРО!

Вы уже знаете, что ни одна крупная электростанция не работает сейчас обособленно. Вместе с многими другими станциями она отдает свою энергию в общую электрическую сеть. И когда от грозы, от ураганного ветра выходит где-то из строя линия электропередачи, высоковольтная подстанция, то энергия потечет к городу или к заводу по другим линиям, через другие, исправные подстанции. В общую сеть объединены электростанции Европейской части нашей страны, Сибири, Казахстана. И каждое из этих огромных объединений работает надежно, устойчиво.

Но еще более надежной и экономичной была бы их работа, если бы объединились все электростанции страны. Все, от западных границ нашей Родины до берегов Тихого океана. Именно такую задачу поставил XXV съезд Коммунистической партии. Над этим изо дня в день работают сейчас наши энергетики.

Объединяет их усилия Министерство энергетики и электрификации СССР. Отсюда поддерживается четкий, размеренный производственный ритм на всей нашей необъятной территории.

Рассказ 15 О том, какие заботы у работников Министерства энергетики и электрификации СССР

Утром на рабочий стол первого заместителя министра Егора Ивановича Борисова ложится объемистая папка. В ней все, чем жила за прошедшие сутки наша советская энергетика. Известия о пуске новых мощных машин на электростанциях. Сообщения о том, сколько угля, нефти движется по рельсам к энергетическим центрам страны. О том, прибывает или убывает вода в енисейских, волжских, днепровских водохранилищах. Здесь же сводки об авариях, неполадках…

И во все это нужно вникнуть, разобраться, принять меры.

Принесли телеграмму из Фрунзе. Июльская жара иссушила землю на хлопковых полях Киргизии. Чтобы спасти урожай, руководители республики просят пустить воду на поля из водохранилища Токтогульской ГЭС.

Не так-то просто решить эту задачу. Уменьшится напор воды на лопасти гидротурбин. Резко снизится выработка электрической энергии.

Егор Иванович снимает трубку телефона. Просит соединить его с Объединенным диспетчерским управлением Средней Азии. Выслушав диспетчера и уточнив обстановку, принимает решение:

— Воду на поля дать. Нехватки электрической мощности по возможности пополнить за счет тепловых электростанций.

Едва покончил Борисов с этим делом, хотел было просмотреть груду накопившихся бумаг, да пришел с докладом помощник:

— Плохо в Мурманской области. Гроза и ураганный ветер вывели из строя несколько линий электропередачи.

И вот на проводе первый секретарь Мурманского обкома КПСС.

— Такого урагана у нас и старожилы не припомнят, — рассказывает. — Сейчас-то стихло, начинаем разбираться. Поможем вашим линейщикам всем, чем возможно.

А затем в дверях кабинета — секретарь Бурятского обкома партии.

— Готовим к работе Гусиноозерскую ГРЭС, — заговорил он с порога, — а штаты не укомплектованы. Рабочий люд нужен — машинисты, слесари, токари…

— А электрообмотчики не потребуются? — неожиданно улыбнулся Борисов.

Секретарь недоуменно пожал плечами.

А Егору Ивановичу вспомнилось вдруг далекое, далекое прошлое.

Когда еще совсем молодым пареньком работал он в электрическом цехе Шатурской ГРЭС, там освободилось одно-единственное место электрообмотчика. Должность эта считалась особо почетной, и комитет комсомола с администрацией решили перевести на нее подручного электромонтера активного комсомольца Егора Борисова.

— Мы, конечно, направим на Гусиноозерскую ГРЭС комсомольцев, выпускников школ, — продолжает секретарь Бурятского обкома. — Только ведь их учить нужно.

— Сегодня же поручу начальнику Главного управления заняться этой электростанцией основательно. И учить ваших ребят будут, и обеспечат всем необходимым, — отвечает Егор Иванович, все еще улыбаясь и не в силах оставить мысли о прошлом.

…Год отработал он тогда электрообмотчиком. Потом получил путевку ЦК ВЛКСМ на учебу. В Московский энергетический институт. Завком вынес решение: «Выдать ударнику труда Борисову одеяло, брюки, ботинки с галошами».

«Как же давно все это было…»

Егор Иванович склонился над письменным столом. Перед ним сводки со всей страны. Рапортуют Минск, Тбилиси, Петропавловск-на-Камчатке…

К вечеру в кабинет первого заместителя министра заходят руководители отделов, начальники главных управлений. Начинается подготовка электростанций и электрических сетей страны к работе в предстоящую зиму. Готовиться нужно со всей тщательностью. Любое упущение может обернуться серьезными последствиями.

Выслушал Егор Иванович и сообщение о работе Центрального диспетчерского управления (ЦДУ). Зашел на диспетчерский пункт Единой энергетической системы.

В просторном зале на большом, во всю стену, щите обозначены важнейшие электростанции, магистральные электропередачи. За пультом, в специальном удобном кресле — диспетчер. Сегодня он спокоен: никаких отклонений от нормы. А это значит, что во всей нашей огромной стране четко работают заводы, фабрики. Бегут по городским улицам трамваи, троллейбусы, с гулом проносятся под землей вагоны метро. Точно по расписанию следуют дальние поезда, пригородные электрички. Светло и тепло в квартирах, в школах, в больничных палатах.