Свидание у Сциллы

Книга 1У Сциллы

Париж, пятница, время обеда. Мы у Сциллы, в ресторане на леном берегу. Обычно я обсуждаю финансовые вложения, ценные бумаги, управление имуществом. Я принимаю клиентов у Сциллы. Я банкир. У меня высокое положение. В основном я занят поисками новых клиентов. Не важно каких. Огромные счета, состояния в суммах из десяти цифр. Нужна сноровка, чтобы говорить о деньгах, входить в доверие к богачам, соблазнять будущих клиентов. У каждого есть свои методы, у меня — метод духовника. Предельная искренность. Я соблазняю своих клиентов гурманством: приглашаю их пообедать. К моему несказанному удивлению, маю кто может устоять перед таким искушением. Я приглашаю их, и они доверчиво соглашаются. Пообедать за одним столом — не значит взять на себя какие-то обязательства. Это заблуждение. Зв столом постепенно преодолевается сопротивление, ослабляется защита. Бесплатно пообедать — долг чести. Остальное — вопрос такта.

Так добываются мои доходы. Обедая, я выпытываю. Я потрошу клиента, вытягиваю из него сведения о платежеспособности, подкидываю советы, и все благодаря магии изысканной еды. Чтобы достичь этого, необходимо надежное место для мизансцен. Я выбрал Сциллу в качестве театра моих действий. Это имя поражает. Сциллу особенно часто посещают литераторы. Не бог весть какие, но не голодные. Среди них есть скандальные авторы, успешные издатели, модные интеллектуалы. Говорят, что идеи и деньги вместе не уживаются. Сцилла — доказательство обратного. В этом месте слова чувствуют себя удобно, и с ними делают миллионы.

Без сомнения, я единственный банкир, посещающий Сциллу. Я злоупотребляю парадоксами, удивляющими моих клиентов, придумываю сюрпризы, чтобы их ублажить. И не проявляю никакого недоверия. Кроме того, я работаю осторожно в том месте, которое считают далеким от денег. Здесь я спокоен и уверен, что сумею придумать представление, и оно усыпит бдительность моих клиентов.

Директор Морис держится ближе к входу. Он стоит на страже у красного бархатного занавеса, отделяющего Сциллу от мерзостей мира. Занавес шевелится, и Морис улыбается, принимая посетителей. Почтительно, но без услужливости, ничего фамильярного. Он делает заметку в книге предварительных заказов, осведомляется о пустяках и провожает каждого на его место. Садимся. Можно расслабиться. Прежде чем исчезнуть, Морис протягивает меню Сциллы, такое огромное, что помещается только в обеих руках. Однако зачем его читать, когда появившийся как из-под земли метрдотель обо всем расскажет? Слушаем описания блюд, приготовленных Сциллой. Молчим, затем задаем вопросы. Самые смелые пытаются раскрыть тайну соуса. Напрасный труд. Секрет составляет часть сценария. Наступает время истории вин. Не избежать и историй гербов, замков и подробных описаний почв виноградников, северных или южных холмов, аромата смородины, орехов, черники, сбора позднего и раннего винограда. Выбирать самому бесполезно. У Сциллы ответственный за вина решает все по своему вкусу и настроению, в зависимости от дня недели, от его личных бредней и от суммы счета. Пятьсот или тысяча с персоны? Что касается меня, то я выбираю меню стоимостью в 690 франков. Прежде всего нам предлагают познакомиться (попробовать — уточняет метрдотель) с талантом шефа. У Сциллы знают мой вкус. Очень дипломатично нас убеждают принять самое мудрое решение. Старая тактика. Настал черед мариновать моего клиента. В полной тишине он пробегает взглядом лихо закрученные названия блюд непонятного меню. Он робеет, колеблется. Взглядом просит о помощи. Добрейший метрдотель рекомендует заранее выбранное им блюдо, способное удовлетворить вкус и любопытство вновь прибывшего. Разнообразие и отличный доход позволяют Сцилле пускать пыль в глаза: блюда подает бригада молчаливых, глухонемых вальсирующих официантов — безукоризненно и по-отечески. В течение двух последующих часов ничто не ускользнет от их внимания. Итак, я свободен и могу раскалывать моего нынешнего клиента.

Вдалеке бдит Морис. Он знает всю свою живность и ее привычки. Владея тайной маленьких знаков внимания, Морис превращает гостей в привилегированных особ: лицом к окну, спиной к свету, укромный уголок, свеже-поджаренный хлеб с соленым маслом, хрустящая зеленая фасоль без соуса, немного воды для пилюль, оставленных на скатерти. Морис сглаживает все недоразумения, но он не одинок. Метрдотель, ответственный за персонал, официанты — все выстроились за нашими стульями, чтобы мы могли спокойно есть и обмениваться секретами. Вскоре советы и секреты перетекают от одного к другому, тщательно обдумываются или откладываются на потом, и все это между грушами и сыром. Вся соль разговора состоит в перешептывании. Иногда лицо моего клиента розовеет от удовольствия. Вот он, сладкий миг: я подбрасываю пикантную информацию. Размещение капитала гарантировано, рента переведена.

Я обожаю момент, когда клиент выбирает, опьяненный изяществом места и обслуживания. По правде говоря, я обожаю у Сциллы все. Я прихожу сюда с удовольствием, пользуясь статусом члена совета директоров банка, а мои счета подтверждают его. Я люблю Сциллу так сильно, что стараюсь приходить раньше назначенного времени. Сладостные мгновения. Я один. Сажусь за стол, вытягиваю ноги, оглядываюсь. Мне хорошо. Я дегустирую планету Сцилла, забывая, зачем пришел.

Когда-то я объяснял такое состояние окружающей меня литературной суетой. Не верьте этому. Чудо Сциллы не в этом. Искать надо в другом, поднимите глаза, отрешитесь от зала и шума голосов. Приглядитесь. Волшебство Сциллы таится в ее декорациях. Кто не слышал о картинах и книгах Сциллы? Кто не знает, что на стенах висят портреты писателей, которые из века в век приходили сюда? Что сказать о полках, где собраны их манускрипты? Несметное количество оригиналов произведений — бесценные сокровища Сциллы. Даже для банкиров. Мои чувства рождаются здесь благодаря словам, не имеющим цены, неслыханному богатству, скрытому в пожелтевших рукописях, страницы которых исписаны Вольтером, Руссо, Дидро, Ламартином, Санд, Гюго, Золя, Бретоном… Список такой длинный, что голова кружится. Я давно видел эту коллекцию, но приблизиться не осмеливался. Слишком хорошо осознавал, что именно рассматриваю. Я походил на зеваку, гуляющего по улице Бонапарта и жадно заглядывающего в витрины антикваров. Я обожал издалека.

Если бы Морис не пришел мне на помощь, болезнь продолжалась бы долго. Однажды я оказался один у входа в Сциллу. То ли я пришел раньше, то ли клиент запаздывал, не важно. Морис провожал меня за столик. Он шел впереди, а я, замедляя шаги, успевал читать только названия произведений, вытесненные на корешках. Морис обернулся, улыбнулся и остановился. Так началось мое воспитание. Здесь находятся моралисты. Там мы проходим перед веком Просвещения. Затем классификация исчезает. Погружаемся в романтиков. Умышленный беспорядок начинается с сюрреалистов.

— Смотрите, — произносит Морис, — Деснос рядом с Прустом. Это, наверное, Деснос попросил…

Я прикоснулся к книге Десноса, и Морис подал мне ее:

— Держите.

Я взял книгу. Этот сборник, по-моему, стоит всего золота мира.

— Я вас оставлю, — сказал Морис, — смотрите дальше, сокровищ туг хватит. Вы будете удивлены.

Так начались мои приключения. Я почувствовал себя приобщенным к сонму избранных. С тех пор я позволял себе перелистывать шедевры, а если было время, то и пробегал глазами содержание. Иногда я дарил себе час свободы перед встречей. Не успеет пробить полдень, а я уже у Сциллы. Морис знает, почему я прихожу так рано. Мы переглядываемся. Он прикрывает глаза, что означает для меня «сезам». Я прохожу к полкам. Сегодня будет Мопассан, новеллы. Один час — это немного. Хотелось надеяться, что клиент опоздает. Одного часа недостаточно. Увы, клиент приходит вовремя. Придется оторваться, закрыть книгу, вернуть ее на место и напомнить себе, кто я: банкир в разведке. Я улыбаюсь клиенту, жму руку. Сколько весит его состояние? А рука клиента стирает с моей ладони нежность страниц, которые я гладил минуту назад.

Ужасная потеря.

Так тяжело, что в понедельник я совершил кощунство: украл рукопись.

Зал Сциллы почти пуст. Я воспользовался моментом, чтобы обследовать еще неизвестную мне полку. Она находилась в центре Сциллы, подвешенная к колонне, поддерживающей потолок зала. Под ней стоял роскошный столик издателя Поля Мессина. Его имя было так известно, его дом так знаменит, что странное смущение мешало мне подойти. Несмотря на ободрение Мориса, я колебался. Мессии казался мне исключительным, а его стол частной собственностью, вход куда простому банкиру запрещен. Но в понедельник я пришел раньше, проскользнул позади пустого столика издателя, слегка коснулся книг. Раздвинув корешки, я обнаружил узкое пустое пространство, где что-то скрывалось; в глубине была спрятана обложка песочного цвета, набитая страницами. Это была самая настоящая рукопись. Я схватил обложку и раскрыл ее. На первой странице я увидел название: «Странный оптимизм рода человеческого». Дальше имя автора — Матиас Скриб. У меня дух захватило от такого сокровища.

— Ваш клиент пришел.

Я вздрогнул. Морис стоял за моей спиной, рядом — моя дневная добыча. Обложка песочного цвета перешла в левую руку, правую я подал приглашенному. Осталось только забыть о левой руке и идти к столу, а находку положить на колени.

В конце обеда я незаметно взял рукопись, благодаря тому, что клиент принес подробную опись своего состояния и настаивал, чтобы я забрал ее. Я взглянул наметанным взглядом на бумаги клиента и даже полистал их, а затем положил поверх обложки песочного цвета. Уходя, я взял рукопись под мышку и вынес. Казалось, Морис ничего не заметил.

Я совершил это преступление не колеблясь, однако всего не просчитал. Может ли это извинить меня? Поспешу добавить, что сегодня я уже вернул рукопись. Между тем за это воровство я дорого заплатил. Пять дней и пять ночей чтения испортили мне кровь. Пять дней и пять ночей вовлекли меня в жизнь Матиаса Скриба, заставили разделить его тайну, его сомнения, его вопросы. Все это время я спрашивал себя, что должен делать с исповедью этого писателя, из которой узнал, кто мог бы убить философа Клауса Хентца.

Делу всего год. Оно вызвало много шума, о нем знали все: первые страницы газет приводили взволнованные свидетельства, выражали негодование. Смерть Клауса Хентца стала событием. И по сей день трагедия объяснена только частично.

Скриб писал в течение нескольких дней о смерти Хентца. Подробности отдельных отрывков, напряженное повествование, внимание, которое он уделял описанию собственных чувств, вызванных первым впечатлением, — все это я нахожу удивительным. Остается неясным один вопрос, переходящий в навязчивую идею: почему Скриб утаил то, что обнаружил?

Я долго думал над этим и считаю, что нашел причину. Скриб хорош как обличитель, но ему не хватало мужества. Он надеялся, что кто-то другой завершит его работу.

Вот мои аргументы. Скриб вел расследование, докопался до истины, но остановился посреди дороги. В конце он объявил, что мог ошибиться, ибо не уверен в побудительных причинах, а также в том, кто убийца. Если это так, зачем писать выдуманную историю и, более того, зачем скрывать ее? Еще одно противоречие: он использовал Сциллу как сейф. Публичное место, издательская цитадель! В довершение всего Скриб выбрал полку над столом издателя Мессина. Однако с этим все ясно. Это доказывает: он хочет, чтобы его прочли и закончили его дело — сделали заключение, добились признания от преступника и опубликовали. Я уверен, что прав.

Хотелось бы спросить об этом самого Матиаса Скриба ведь он жив, но я его никогда не видел. Может, он сейчас у Сциллы или придет пообедать? Ничего странного поскольку Скриб здесь частый гость. Еще лучше, что эта история здесь началась. Возможно, здесь она и закончится.

Не он ли только что вошел? Мужчина сорока пяти лет — это его возраст. Средней комплекции, волосы темные, твидовый пиджак, светлая рубашка, непринужденный и обаятельный. Я его себе таким и представляю. Не спросить ли у Мориса: Матиас Скриб здесь? Морис вскинет голову, повернется к одному из столиков. Я подойду и скажу Скрибу:

— Почему вы не завершили вашу историю? Надо, чтобы банкир взял на себя эту грязную работенку? Чего вы хотите? Опубликовать ее? Уничтожить? Забыть? Что я должен сделать?

Скриб — странный малый. Он все передоверил другим. Достаточно прочесть его рукопись, чтобы это понять. Думаю, он улыбнулся бы в ответ на мой вопрос.

— Вам решать, я не знаю. Я перестал писать эту историю в прошлом году, отложил ее до времени. Не хватает последней точки. Я ждал, что рукопись найдут и закончат. Я предпочел бы, чтобы это был писатель, но это сделаете вы. Тем хуже.

Это дело изводит меня. Я постоянно думаю о нем. Пять дней и пять ночей ушли на то, чтобы принять решение. Итак, я посвящаю себя этому делу. Ведь не случайно рукопись попала в мои руки. Я принимаю это как знак, как факел, который мне вручили.

Я должен закончить дело Скриба. Потом ему расскажу. Но прежде доведу дело до конца, проверю его расследование, закончу его, если необходимо, но узнаю: правда ли, что Клауса Хентца убили в пятницу 12 мая прошлого года по той причине, на которую намекает Матиас Скриб И я напишу об этом.

Я напишу! Простите меня за самонадеянность. Мое ремесло ограничивается тем, что я диктую коммерческие письма. Скажем так: излагаю факты, подготавливаю почву для того, чтобы найти истину.

Не надо поспешно объявлять об успехе. Мое ремесло — вызывать на откровенность. Здесь мне никто не страшен. Через мгновение в Сциллу войдет человек. От него я узнаю все. Морис проводит его к моему столику. Я встану навстречу, поздороваюсь, приглашу его сесть. Он принимает меня за банкира, охотящегося за клиентами, но сейчас не тот случай. Сегодня стол накрыт для большой игры. Я хочу, чтобы он рассказал все начистоту. От него я узнаю то, что неведомо Скрибу, чего он не смог найти. Итак, я обещаю закончить историку которая началась здесь год назад. Назначим свидание у Сциллы. Если все пойдет, как я задумал, то у вас будет случай прочесть последнюю главу.

А сейчас я оставляю вас с Матиасом Скрибом. То же место, пятница, год назад. Я покидаю вас, потому что пришел мой клиент. Приятного вам чтения, а мне приятного аппетита.