Свобода

I

В ноябре девяносто восьмого Ждан сказал мне:

– Андрюша, надо знаешь что сделать? Написать про меня книгу. Не роман, конечно, а официальную биографию. Причем биографию честную, не какую-то там лабуду, как про Брежнева – «Малая Земля» или как там его хрень называлась, не помню уже. Мне говорили: напиши про себя сам, как Ельцин в свое время – «Исповедь на заданную тему». Якобы книга та помогла ему, подняла популярность… Но я заниматься таким не хочу, потому что любой человек понимает: сам писать я не буду, будет кто-то писать за меня, а фамилия на обложке будет моя. Значит, уже неправда, а я так не хочу…

Мы сидели в его кабинете. За стеной работал телевизор. Шли новости.

– Я, конечно, скажу тебе, с кем пообщаться, дам телефоны кой-какие… А остальных сам найдешь – ты ж журналист, это твоя работа. И я сам не хочу, чтобы так было: я тебе говорю – только с этими вот, и тэ дэ, и тэ пэ. С кем захочешь, с теми и поговоришь. Я как раз в январе собираюсь в отпуск, а ты съездишь в Курск на две недели. Будет как командировка…

Я кивнул.

– Еще раз говорю – хочу, чтоб все было объективно. Чтобы люди сами про меня рассказали. Да, я мог бы с тобой сесть с диктофоном, все наговорить. Но и времени нет на это, и хочу, чтобы другие рассказали – такой вот взгляд со стороны… Это потом уже, когда ты все напишешь, я, может быть, что-то и подправлю, а может и нет, пусть все будет как есть, правильно?

Я не писал журналистских текстов семь месяцев и поэтому с энтузиазмом взялся за работу. Тем более что на обложке должна была стоять моя фамилия.

Поездка состоялась в конце января. Я две недели жил в убитом одноместном номере гостиницы «Центральная». Каждый вечер в фойе тусовались бандиты и проститутки. На меня они внимания не обращали.

Первый день я провел в читальном зале местной библиотеки в поисках статей и интервью. Все, имевшее хоть какую-то ценность, я отксерил, а потом добавил к «живым» интервью. Позже присоединил и фрагменты интервью губернатора, которое вышло в апреле, сразу после его отставки.

С его бывшей женой и сыном я встретился в их двухкомнатной хрущобе со смежными комнатами на окраине города. Пропахшая нафталином квартира оставила затхлое, унылое ощущение. Жена выглядела лет на шестьдесят, хотя была младше Ждана на год, и ей тогда было сорок восемь. Она долго отказывалась от интервью, потом наконец согласилась, но предупредила, что Саша – сын – разговаривать со мной не будет. Он пришел в середине нашего разговора, молча сел в продавленное кресло с ободранными деревянными подлокотниками, слушал. Потом, когда я уходил, он поднялся и сказал, что хочет проводить меня до остановки. Я ничего не спрашивал, он сам заговорил, и я еле успел нажать на кнопку диктофона.

Мать, Анна Семеновна, согласилась встретиться сразу, лепетала в трубку какой-то бред. Я все понял, когда приехал к ней в отдаленный район, почти на самую окраину. Ее «однушка» была завалена всяким хламом: у стен стояли коробки от бананов со старой мужской одеждой и обувью, сломанными игрушками, книгами, старой посудой. Она рассказала, что собирает весь этот мусор по мусорным бакам, а потом им торгует у ближайшего универсама – и кое-что даже покупают.

На кухне жутко воняло. Я отказался от чая. В углу стояла батарея просроченных, вздувшихся консервов. Она сказала, что всю жизнь проработала в школе учительницей географии, и только два года назад ее «с почетом проводили на пенсию».

Черных, бывший коллега Ждана, назначил встречу в проектном институте, где он до сих пор работал. Это был невысокий лысеющий дядька в очках, с красным лицом. Отопление было отключено, старый обогреватель с раскаленной спиралью не помогал, мы сидели не снимая курток. Черных вынул из ящика стола бутылку водки и немытые стаканы, предложил мне выпить – я согласился, чтобы согреться. Три других стола в кабинете пустовали. Половина здания института сдавалась частным фирмам, у них проблем с оплатой отопления не возникало. Когда допили, Черных признался, что тоже пытался заниматься коммерцией, в результате чего попал в отделение неврозов. Деталей он не рассказал.

Телефоны Хвата, которые дал мне Ждан, не отвечали, и я вышел на него через Ильенко, заместителя главного редактора местной независимой газеты, воюющей с мэром и губернатором. Он же – благодаря своим контактам – свел меня со Стасом и Инной, участниками первых занятий ждановского «Центра саморазвития личности», и даже нашел телефон бывшей подруги Ждана, Марины, которая год назад ушла от него и перебралась в Москву. Офис газеты был вполне приличным, недавно отремонтированным, но финансовая ситуация ухудшалась из-за конфликта с мэрией. «Идея главреда – он же владелец – в том, чтобы зарабатывать на рекламе, привлекать ее за счет интересной, объективной и правдивой информации, – сказал Ильенко. – Но все это хорошо работает в идеальной ситуации, а не в нашей». Позже я узнал, что на него два раза нападали и многократно угрожали за несанкционированные журналистские расследования.

С Хватом мы встретились в стрёмном кафе на строительном рынке, который он контролировал. Выглядел он как стереотипный бандит – в спортивном костюме, с золотой цепью, в бейсболке. Сказал, что все расскажет, «без пизды», но чтобы я назвал его в книге по имени и фамилии и «бизнесменом», а не «лидером криминальной группировки». «Сам пойми, на хера мне это? Кто надо, сам все знает, а зачем мне, чтобы лохи всякие знали, кто я и что я?» Он заказал бутылку армянского коньяка, сказав официантке: «Только смотри, настоящего, а не такого, как ты этим лохам приносишь, ясно?» Мы выпили по рюмке, потом по второй, и только после этого он заговорил.

Дольше всех пришлось повозиться с замгубернатора Кузнецовым. Я позвонил ему в первый же день, он ответил, сказал, что «конечно, пожалуйста, перезвоните завтра», и потом постоянно меня отфутболивал, надеясь, что я отстану. Через несколько дней он вообще стал бросать трубку, когда слышал мой голос. Что сам губернатор общаться не будет, сказал мне Ждан, не вдаваясь в подробности: «У них сейчас не все в норме». Но поведение Кузнецова меня удивило. В конце концов я его подкараулил у здания областного правительства, и ему было некуда деться. Мы поговорили не более получаса в его «мерседесе» с тонированными стеклами. Он сказал, чтобы я «ни в коем случае» не указывал фамилию, предложил формулировку «человек, знакомый с ситуацией в администрации губернатора».

Вернувшись из Курска, я встретился с Мариной. Выглядела она отлично, ни в коем случае не на свои тридцать четыре года. «Да, я танцую стриптиз», – сказала она в ответ на мой вопрос, чем она занимается в Москве, затянулась ментоловой сигаретой. Мы сидели в полупустом кафе у метро «Октябрьская». «Мне нечего скрывать, – продолжала она. – Я, правда, не знаю, какое это имеет отношение к предмету нашего разговора… Но если вы сочтете нужным…»

Потом я в свободное время «снимал» с диктофона интервью, пытаясь составить из их фрагментов более или менее связную биографию. Я решил принципиально ничего не менять, убрать только явную тавтологию. Оставил и фрагменты, прямого отношения к Ждану не имеющие, – например, где интервьюируемые рассказывали что-то о себе. Я также ничего не «цензурировал»: считал, что это должен сделать сам Ждан. Я собирался закончить первую часть – «курско-экстрасенсскую», показать Ждану, а потом взяться за вторую – «московско-политическую». Первая часть была закончена в конце апреля, а скоро всем стало уже не до книги. Но текст сохранился в моем ноутбуке.

II

Анна Семеновна Жданович, мать:

После войны сами ведаете, как тяжело было… Я перед войной еще педучилище кончила, а работать пойти не успела – все, война… Поехала у дяревню, к маме моей, Антонине Игнатьеуне… Там у нее усю войну – пока немец не погнал на работу у Германию… Я была со своей сестрой, Тоней – а она только замуж вышла и родила перед войной, и ее с маленьким – всех нас загнали у вагоны и повезли. Но мы с полицаем договорились – куда ей, с таким дитем – и у Германию? Вылезли с поезда у Литве и стали работать у пана, батрачками… До сорок четвертого года, пока наши не пришли…

После войны тяжело было, сами ведаете… Я поехала у Могилев, у районо, показала диплом – что дошкольное кончила. И меня тогда у Хотимск – у Могилеве учителей много, а у Хотимске – мало. И я там не только начальные, я потом и историю, и географию, и так и осталась потом географию… А Иван Николаевич к нам пришел военруком… Кадровый офицер, усю войну на фронте, два ранения и контузия… Он у общежитии, я у общежитии… Я у комнате с двумя женщинами, а он – один. Слово за слово – поженились. Я к нему у комнату переехала… Жили, жили… Сярожа родился у пятидесятом году. Только отпраздновали годовщину победы… А в пятьдесят третьем Сталин умер, и у тот же год – Ваня мой. Его война доконала, он добивался инвалидности, но так и не вышло… Осталась я одна, и с Сярожай. Мама моя – далеко, у дяревне, Тоня – тоже там, с ней… Думала – к ним поехать? А тут двоюродная сестра, Катя, пишет мне с Курска. А она старая дева, там и осталась… Пишет, что скучно одной, она тоже там у школе работает, учительница математики… Тоже живет у общежитии, но большая комната, тринадцать метров, места хватит на всех, у тесноте – не в обиде. Я и поехала к ней… Думала, может, мужчину там можно найти – не военного, так штатского, не штатского, так военного… Только что за мужчины там у школе? Так и осталась одна я с Сярожай… А Катя нашла себе старого деда, ей – сорок два, а ему пятьдесят восемь… И сошлась с ним…

Ольга Петровна Жданович, бывшая жена:

Он не особо рассказывал, не любил говорить про это… А что там было рассказывать? Что там за детство было у нас? Не такое голодное, как сразу после войны – ну и ладно. Знаю, что он с матерью жил в общежитии, долго там жил – он уже в институте учился, когда ей дали квартиру. Причем однокомнатную. Никто тогда не смотрел, что мать и взрослый сын, это потом уже стали… Так бы дали двухкомнатную… И что с того? Эта старушенция полоумная и две комнаты заняла бы своим мусором…

– Вы общаетесь с ней?

Нет, конечно… О чем мне с ней разговаривать – с шизофреничкой? Вы, если с ней встречались, сами могли понять, что она – психически больной человек.

А.С. Жданович:

Сярожа старательный был, хорошо учился… На четверки-пятерки всегда, у девятом-десятом классе вообще на отлично… Вытянул бы на медаль, но по черчению в аттестате четверка, в восьмом еще классе… Хотел поступать у Москву, у Бауманское. Но я говорю ему – как ты будешь один там, у Москве? И мамку свою здесь кинешь? Он и не поехал. Поступил у наш институт, хорошо учился… У стройотряд три раза ездил, но деньги не тратил на что попало – джинсы-шмынсы… Купит хороший костюм себе, пальто, шапку зимнюю, остальное – мне, на жизнь…

О.П. Жданович:

Я училась младше на год, на их факультете, и у нас были вместе лекции по какому-то предмету – не помню уже точно, по какому… Так получилось, что мы его на втором изучали, а они – на третьем… Да внимание на него обращала, но не чтобы влюбиться… Про это даже речи не шло. Хотя парень он был симпатичный, роста среднего – но всегда в пиджаке, в костюме и с галстуком… Многие в джинсах ходили уже или там в джинсовых куртках… Я приехала из деревни, жила в общежитии, в комнате – пять человек, знала, что в деревню назад не поеду, инженер буду все-таки… Но могли по распределению запереть неизвестно куда – на Дальний Восток, на Камчатку… А может, оно было бы и лучше?

В общем, я его на лицо знала, а потом, после третьего курса, мы летом практику проходили на одном заводе. И он пригласил меня в ресторан. Не на танцы куда-нибудь, а в ресторан хороший, в гостинице «Центральная». Говорить он не особо был мастер… Знаете же, как некоторые распетушиться могут – шуточки, прибауточки… А он скромный такой, сидит, про учебу мне рассказывает, про диплом свой, про практику… Ну и я ему про то же самое… А про что еще говорить? Про общежитие? Про колготки польские? Про босоножки за сорок рублей из ЦУМа – полдня в очереди отстояла, всю стипендию отдала…

В общем, стали встречаться – парень он был серьезный, самостоятельный… На следующий год поженились – в марте как раз, он на пятом был, я – на четвертом. Он выбил комнату в общежитии – молодец, ходил по профкомам, добился… Он учился без троек – не на красный диплом, но хорошо, в основном – пятерки. И распределение дали хорошее – в Стройсвязьпроект. Тогда считалось, что лучше, чем на завод. В нем он двадцать лет и проработал, от звонка до звонка…

А.С. Жданович:

Оля – девушка деревенская, а они – ушлые усе. Видит, что мальчик хороший, – она за него и схватилась. Я ему говорила: не надо жениться тебе, погоди, не спеши. Куда тебе торопиться? У двадцать два года? Подождал бы – нашел бы и лучше… Ладно, мое дело маленькое… Захотели – женились, Сашка родился… Как жили? Как все, так и жили. Все, как у людей, как говорится…

О.П. Жданович:

Саша родился в семьдесят четвертом, в апреле – как раз ему двадцать пять будет в этом году. Тоже скромный, как и отец его был тогда. Я нет-нет, да и спрошу – слушай, Саша, а девушка есть у тебя? Он молчит. И с отцом как-то не заладилось у него… Сергей предлагал его взять к себе работать, а Сашка – ни в какую. Лучше, говорит, буду на рынке радиодеталями торговать, чем к нему пойду. Так и торгует до сих пор, хоть и институт закончил, тот же, кстати, факультет, что и мы с отцом его…

Жили, в общем, как обычная советская семья. Ему сразу, как устроился в институт, дали новую комнату в общежитии – на два метра больше, чем была, в очередь поставили на квартиру. На льготную – как молодого специалиста. В восьмидесятом году, как раз перед Олимпиадой, дали квартиру вот эту – не новую, жили в ней раньше люди… Можно было бы подождать – тогда уже и с улучшенной планировкой появились квартиры, в кирпичных домах… Но решили, что хватит уже в общежитиях, пусть хотя бы будет свой угол…

Я работала лаборанткой в НИИ земледелия – не устроилась инженером, не вышло. Но раз высшее образование, то потом стала замом завлаба, а потом лаборатория закрылась… И теперь вот работаю продавцом в коммерческом магазине. Одно хорошо – рядом с домом, ездить не надо, а то сейчас автобусы плохо стали ходить, по полчаса надо ждать или больше…

Сергей работал инженером, в проектно-конструкторском отделе и выше этой должности не поднялся… Почему? Во-первых, не вступил он в партию, не захотел. Сказал, что специально для карьеры вступать не будет. В общем, вы же сами понимаете, что даже в советское время, чтобы сделать карьеру, нужно было с кем надо уметь обращаться, иметь подход к начальству… А он этого не любил и не умел…

Николай Черных, бывший коллега по Курскстройсвязьпроекту:

Я пришел в институт в семьдесят девятом, тоже сразу после института – и попал в его отдел. В его – в смысле, в тот, где он работал, начальником он не был. Хоть и мог бы, наверно… Люба Хацкевич, которую скоро поставили начальником, она была его младше года на два или три… Но она, как бы сказать, очень правильно все понимала… Мать-одиночка, тридцати еще нет, красивой не назовешь, но привлекательная, не спорю… Залезла в постель к замдиректора – и пожалуйста, стала начальником отдела… Так все и делалось – в то время, по крайней мере… Через постель, через связи, через лизание задницы… Ну, коммунисту тоже было в чем-то лучше, чем беспартийному, как я или Серега, но идеология тогда уже была на заднем плане…

Ну, диссидентом он точно не был… Про политику вообще говорить не любил. Анекдоты про Брежнева? А кто их не рассказывал? Это уже, что называется, к политике отношения не имело. Это был такой народный фольклор… Стукачи были, конечно. Может, та же Хацкевич и стучала, может, кто-то еще… Но это ж мелочь – анекдоты… А так – он скорей про футбол поговорит – как там «Авангард» сыграл, – чем про политику. Даже когда перестройка началась, когда много людей ушло – кто кооперативы создал, кто в них работать устроился… Даже тогда, когда все разговоры были про политику, он в них мало участвовал…

Виталий Ильенко, первый заместитель главного редактора газеты «Новый путь»:

У него была однозначно типичная советская биография. Закончил школу, поступил в институт, женился, закончил институт, поступил на работу в проектную контору, получил квартиру… Я бы даже сказал – «суперсоветская» биография. Причем, обрати внимание, он всегда был где-то в середине. В школе – хорошист, но не отличник. В институте – то же самое. В проектном институте карьеры не сделал, как пришел простым инженером, так и ушел – это через двадцать-то лет…

Здесь, учитывая его дальнейшую биографию, однозначно всплывает ряд вопросов. Он что, воплощение посредственности или, наоборот, человек, который давно разобрался, что та система – гнилая, и не захотел в ней участвовать? Что произошло такого, что заставило его в сорок с лишним лет бросить работу, уйти из семьи? Или ничего не произошло, а он всегда был к этому готов, но ждал момента?

Николай Черных:

Выпивал? Ну, так, что называется, по праздникам. Такого, чтоб «на рогах» уходил домой, не помню. Чем интересовался, увлекался – не могу сказать. Тогда все чем-то увлекались, жизнь была такая – как бы сказать, человечная более… Кто туризмом увлекался, на байдарках с палатками ходил в походы, кто каким-то моделизмом, кто еще чем-то… Это потом уже бросились все в коммерцию, в купи-продай… А тогда все еще как-то было… Да, небогато, но по-человечески… То есть я говорю, что не знал про него, потому что мы не так много общались – так, коллеги, по работе… Курить – он не курил, а то выходили когда на лестницу, там говорили за все, про все… С кем он дружил в институте? Да, пожалуй что, и ни с кем… Ну, может быть, с Николаевым, но с ним вы уже не поговорите, погиб при странных обстоятельствах лет шесть назад… Деталей не знаю, никто не знает. Он как раз был одним из тех, кто почувствовал фишку, двинул сначала в кооперативы, потом фирму свою организовал… А потом его мертвым нашли – в своем же гараже, его и девушку молодую… Задохнулись выхлопным газом… А как, при каких обстоятельствах – никто не знает.