Свобода даром не нужна

Глава 1

Кариуфорония стояла у него в горле. Ее, словно Атлант, подпирала гедза с креветками. Еще ниже, в тесном желудке, томилась жирная и тяжелая, как сырой бетон, ла-баньеса… Кабанов трижды за минувший вечер заходил в ресторан, выбирал столик в самой середине зала и рассеянно листал плотные, защищенные пластиком страницы меню. Он вовсе не был голоден. Мало того, его уже тошнило от еды. Тяжелый, как туристский рюкзак, желудок беспардонно вытеснил со своих законных мест внутренности: подвинул в сторону печень, загнал куда-то под легочный мешок сердце, да еще придавил своей тяжестью селезенку. Пахан на зоне ведет себя не столь вызывающе и нагло. Последним блюдом, которое заказал Кабанов (шел уже пятый час утра), был монастырский гювеч. Но гювеча съедено было только две ложки. Сдвинув горшочек на край стола, Кабанов громко икнул и сказал сам себе: «Все. Я больше не могу. Сейчас лопну!»

Но ему все равно чего-то хотелось, и это неутоленное желание, призрачное, как утренний туман, было мучительным. Тем более мучительным, что Кабанов располагал приличной суммой денег, шальных и легких денег, на которые можно было купить все, что угодно. Проблема состояла только в том, что Кабанов не мог определить, чего ему еще хочется и как сделать так, чтобы чего-нибудь захотеть.

Он спустился в большой игровой зал, выгреб из кармана оставшиеся фишки, небрежно кинул их на зеленое поле, словно пивные пробки в мусор. Никого он своей игрой не удивил, потому как все смотрели на двух китаянок, которые уже несколько часов подряд то выигрывали, то проигрывали у рулетки, и поединок их был захватывающим и динамичным.

Страдая от недостатка воздуха в стесненных легких, Кабанов поманил к себе юношу в малиновом жилете с подносом в руках, выбрал похожий на шахматную ладью бокал с коньяком, сделал глоток, но коньяк добрался только до начала пищевода и там безнадежно застрял.

Как обидно, что у человека такой маленький желудок! Кабанов, скорчив гримасу, поставил бокал на поднос и посмотрел по сторонам, чтобы найти, куда сплюнуть. У него столько денег! Ему хочется потратить их! Но на что? Ночь подходит к концу, и скоро придется ехать домой. А там хоть и красивая, но избалованная жена, которая любит выворачивать его карманы. Она знает, на что тратить деньги. Она без запинки может перечислить два десятка расходных статей: ей нужны две дюжины сеансов в солярий, столько же в сауну, к визажисту, к стоматологу, к пластическому хирургу, к модельеру, на массаж, на пирсинг, а также требуется обновить осенние сапоги, и Ромочке нужны новые ботинки, и давно пора поменять кухонный гарнитур, и надо материально помочь маме, и Ромочка просит новую роликовую доску, а к ней еще нужны наколенники и налокотники и… и… и в том же духе долго и бесконечно. Какая тоска!

Кабанов оглядел зал, стараясь не встречаться с цепкими взглядами проституток, занявших позиции по периметру зала, как снайперы. Их услуги он востребовал после второго посещения ресторана, когда часы показывали час ночи. Словоохотливая, с клоунским голосом девица, поддерживая его под руку, отвела в комнатушку, напоминающую медицинский пункт (более-менее чисто, кафельная плитка, топчан и рукомойник), где реанимировала желания Кабанова с отчаянностью фронтовой медсестры, спасающей бойца. Но подлый желудок, видимо, придавил своей неподъемной тяжестью не только кабановскую селезенку. Кабанову по карману было обложить себя путанами, как горчичниками, но подобно тому, как переполненный желудок уже не принимал еду, так и прочие органы не выказывали никаких желаний. Девица, оказавшись невостребованной, гонорар тем не менее получила баснословно щедрый и передала Кабанова под неусыпный контроль своих подруг. Своими повадками подруги напоминали гиен, которые хоть и объедки пасут, зато объедки жирные и кускастые.

Казино постепенно пустело. Наступил понедельник, короткий рабочий день – не до шести утра, как обычно, а до пяти. Крупье, официанты и путаны теряли к засыпающим клиентам интерес и все чаще отвлекались на подсчет выручки. В игровом зале появились уборщики, суетливые и ловкие, как тараканы. Они приводили в действие какие-то механизмы, то ли полотеры, то ли пылесосы, то ли гибриды того и другого. Мясистые представители службы безопасности, скрывающие за доброжелательными улыбками свою садистскую и человеконенавистническую сущность, спрашивали у клиентов, не желают ли они покинуть заведение. Никто не отказывался.

У Кабанова появилось странное чувство, будто он не доел, не допил, не сделал еще кучу интересных и приятных дел, хотя по-прежнему был раздут, как дирижабль. С досадой направился он к выходу, облепленному назойливыми таксистами. От них воняло бензином и потом, и Кабанов брезгливо морщил нос.

– Спасибо, – походя отвечал он. – Но как-нибудь обойдусь без твоего грязного корыта… Спасибо, спасибо, на консервной банке езди сам…

В дверях он дал швейцару чаевые – первую попавшуюся купюру, которую нащупал в пиджаке. Думал, что это сторублевка, но оказалось сто баксов. Швейцар настолько ошалел от такой невиданной щедрости, что ахнул и тотчас принялся целовать руку Кабанова. Отбирать баксы было поздно. Сетуя на свою оплошность и в то же время получая удовольствие от небывало широкого жеста, Кабанов сел за руль «Мерседеса», запустил двигатель, магнитолу, кондиционер, видак, а также навигационный прибор для определения своего местонахождения GPS. Приборная панель мерцала и искрилась, колонки содрогались от музыки. Кабанова окружала дорогая аппаратура, кожа сидений и изящество дизайна. Он открыл крышку мини-бара, налил в бокал немного кампари цвета марганцовки, но выпить опять не смог. Тогда он просто стал держать бокал в руке, и в этом держании тоже был отпечаток богатства и утонченности.

Перед фарами прошла большеротая, похожая на Щелкунчика, девица, и Кабанов ее сразу узнал. Это она насаждала ему удовольствие со стоицизмом фронтовой медсестры. Кабанов коротко бякнул сигналом, опустил стекло.

– Киска! – позвал он.

Но киска свою смену отработала, она уже пересекла проходную родного предприятия и, неукоснительно соблюдая режим труда и отдыха, сделала вид, что не узнает Кабанова и не понимает, чего он от нее хочет. «Хоть бы педикюр сделала! – подумал Кабанов, провожая ее взглядом. – Пятки желтые, как горбушка батона. И синяк на лодыжке… Замухрышка какая-то!»

Он медленно поехал по темной улице, в дальней перспективе которой перемигивались желтые огни светофора. Управлял лениво, одним пальчиком, будто и не управлял вовсе, а лишь подсказывал машине, куда и с какой скоростью ехать. Чувство неудовлетворенности не проходило. Так рано он из казино еще никогда не возвращался. Обычно только без пяти минут шесть утра он выходил на улицу и садился за руль. Кабанову надо было ехать все время прямо, где находился его микрорайон Мурыжино, но на первом перекрестке он свернул. Хотелось оттянуть тот момент, когда он откроет ключом дверь квартиры и окажется среди опостылевших стен, где сонно бурчит жена, пахнет рыбными котлетами, валяются под ногами вечно грязные ботинки Ромочки, где забит продуктовыми коробками холодильник и в раковине засыхает гора грязной посуды, ожидая утреннего прихода уборщицы. И Кабанов разденется в ванной, упершись животом в край раковины, прильнет к зеркалу и станет рассматривать свои опухшие свинячьи глазки, обрамленные белесыми ресницами. А утром его станет пилить жена, упрекать за то, что он уже совсем дома не живет, и сыном не занимается, и ожирел так, что каждый месяц приходится покупать новые брюки; и сын, подражая матери, станет ему дерзить, смотреть на него с презрением и требовательным тоном просить у него денег на новый мобильник с функциями поддержки SSM, GPPK и JJTF.

Сейчас Кабанов принадлежал сам себе и потому был почти счастлив. Роскошная машина тихо везла его по спящему городу. Милиционеры провожали его завистливыми и злобными взглядами – останавливать его у них не было повода. Ночные бабочки махали ему из всех щелей своими замусоленными крылышками. Водители других машин, обгоняя Кабанова, смотрели на него подобострастно и робко: не обидится ли, если позволим себе обогнать?

Нет, Кабанов не обижался, сейчас он был великодушен. Если бы по дороге попался нищий, Кабанов дал бы ему денег. Много денег! Но нищие в этот предрассветный час спали в своих лачугах, берлогах и подвалах и даже не догадывались, какое счастье они упустили.

Так Кабанов катился по сырым затуманенным улочкам, сворачивая без всякой цели то налево, то направо, пока не обнаружил, что выкатился за пределы города. Он придавил педаль газа, и машина помчалась по пустынному шоссе, по обеим сторонам которого проявлялись контуры леса. Трудно сказать, сколько времени Кабанов упивался скоростью, но притормозил он лишь тогда, когда увидел идущего по обочине деревенского старика в пиджаке, кепке и кирзовых сапогах. Старик, услышав шум мотора, остановился и стал махать большой и расплющенной ладонью. Наверное, в утреннем тумане сверкающий, аки полированный агат, «Мерседес» представился ему или запряженной телегой, или сельским автобусом. Только так можно было объяснить необыкновенную дерзость селянина, осмелившегося махать рукой столь дорогой машине.

И тут Кабанов, которого все еще терзали неопределенные смутные желания, удивил сам себя. Он съехал на обочину и остановился. Барабаня пальцами по кожаной оплетке руля, смотрел в боковое зеркало на старика, который спешил к машине. Он шаркал тяжелыми сапогами, поднимая пыль, да все время поправлял кепку, насаживая ее покрепче на коричневый сморщенный лоб. Наконец предрассветный путник приблизился к машине, склонился перед тонированным стеклом, посмотрел на свое отражение и робко постучал костяшкой пальца.

– Эй, дедуля, я тут! – отозвался Кабанов из другого окна.

Старичок обошел машину, отыскивая того, кто подал голос, и Кабанов успел рассмотреть его неопределенного цвета брюки и сморщенный на спине пиджак. Главное, чтобы не вымазал навозом сиденья. А коврик почистят на ближайшей автомойке. Интересно, этот ходячий этнографический экспонат осознает, рядом с какой машиной он ходит?

– До Кукушкина довезешь? – спросил старичок, пригибаясь к лицу Кабанова.

– А где это твое Кукушкино? – спросил Кабанов приветливо, с интересом рассматривая аборигена и пытаясь разглядеть в его глазах отражение этой до нелепости неправдоподобной ситуации.

– А недалеко! – как ни в чем не бывало отвечал старичок, махнув рукой в сторону леса. – Немножко проехать по большаку до Пашнева, а оттуда через ферму на Закуток, и как раз будет поворот на Кукушкино.

– А моя машина там проедет? – спросил Кабанов, делая ударение на слове «моя».

– А чего ж не проедет? Колеса ж есть, – улыбаясь наивности водителя, ответил старичок.

Нет, до него еще не доходило, какая машина снизошла к нему в этот ранний час на этой захолустной дороге. Может, он плохо видел и потому решил, что остановил трактор «Беларусь»? Или же бедность и отсталость его были столь велики, что он вообще не был способен оценить ту колоссальную роскошь, рядом с которой он вот так запросто стоял?

– Ну, садись, – разрешил Кабанов, открывая дверь.

Старичок кряхтел и втягивал голову в плечи, забираясь на сиденье. Кабанов смотрел на его грязные сапоги, сердце сжималось от жалости к безупречной чистоте порожков и коврика, но все же происходящее его забавляло намного больше, чем печалило.

– Ну как? – заботливо спрашивал он, сенсорными кнопками управляя положением сиденья. – Удобно, дедуля?

– Да ничо, – отвечал пассажир, без особого любопытства осматривая мерцающую разноцветьем приборную панель.

– Небось на такой машине даже во сне не катался?

– А чего ж не катался? – неопределенно возразил старичок.

– Ты хоть знаешь, как она называется? – допытывался Кабанов, включая вентилятор обдува салона, чтобы не так сильно пахло крепким самосадом и застарелым потом.

– А как ей еще называться? Машина, она и есть машина.

Деревня! Кабанов объяснил пассажиру, что его машина называется «Мерседес», с чем пассажир легко согласился и стал тыкать пальцем в стекло, показывая, куда надо свернуть. Другого ожидал Кабанов, когда подобрал на обочине дремучего человека. Думал, что тот почувствует себя так, как Золушка на королевском балу. Из навозной кучи – к звезде. Калиф на час. Но пассажир оказался уж слишком дремучим, как горилла, которой что клетка в зоопарке, что салон «Мерседеса» – один хрен.

Но высаживать старика не стал. Раз уж решил свеликодушничать, так надо терпеть до Кукушкина. Съехали на грунтовку. Мужичок рассказал, что вчера вечером пошел смотреть новую делянку под сенокос и заночевал у свата в Пашневе. Теперь, значит, домой направляется. Кабанов не слушал его вовсе, жизнь этого потомственного селянина была ему интересна в той же мере, как и жизнь дождевого червя.

– Кондишн, – комментировал Кабанов, напуская в салон холод поворотом ребристого колесика на панели. – Лазерный сидюшник энд дивидишник, – пояснял он, указательным пальцем отправляя в тонкую щель радужный диск. – Бортовой комп, – представлял он дядьке зеленый дисплей и нажимал при этом на светящиеся кнопки. – Показывает режимы, температуру, рассчитывает время прибытия и расход топлива…

Абориген следил за пальцем Кабанова, но ничему не удивлялся. Заметно посветлело. Часы бортового компьютера показывали без трех минут шесть. С полей на дорогу рваными волнами выплескивался туман. Кабанов снизил скорость. Машина словно плыла в каком-то нереальном пространстве, где не было ни неба, ни земли. Кабанову захотелось по малой нужде. Он остановился посреди дороги, не беспокоясь о том, что может кому-то помешать – тут, похоже, вообще машины не ездили, – на всякий случай выдернул ключи и вышел.

Вокруг стояла глухая тишина. Поеживаясь от сырого холода и начиная неудержимо зевать, Кабанов отошел на обочину, да там была грязная лужа, и брызги могли попасть на брюки. Кабанов перешел на другую сторону дороги, спустился на пружинистую пастбищную травку и прицелился на куст репейника… Благодать! А воздух какой! А тишина! Экология! Это здесь, наверное, водятся коровы, которые говорят человеческим голосом: «Дети, идите пить молоко!» К озорному журчанию присовокупился мелодичный перелив кабановских часов: пробило ровно шесть.

И тут за спиной ка-а-а-ак шарахнет! Оглушительный взрыв кинул его вперед, на мокрый репейник. Кабанов едва успел выставить руки, в которые тотчас впились колючки. Он повалился на траву, над его головой что-то просвистело, и рядом, сотрясая землю, упало дымящееся колесо, звонко подпрыгнуло и, вихляя, покатилось в туман. Удушливый дым, маскируясь под туман, накрыл Кабанова, и он закашлялся, давясь слюной. Перевернувшись на бок, он обернулся. На том месте, где только что стояла его машина, чадила груда рваного железа. Оба передних колеса раздвинулись, словно крылышки. Задних не было. Дверь, смятая, как фольга от шоколадки, болталась на одной петле.

– Моя машина! – едва смог произнести Кабанов, поднимаясь на ноги.

Он сделал несколько шагов к дороге, очумело глядя на черное безобразие, подменившее собой его роскошный «Мерседес». Произошедшее не укладывалось в его голове, ибо было необъятным по масштабам. Кабанов принялся машинально ощупывать себя, словно хотел определить, осталось ли что-нибудь от него самого или же вместе с машиной сгорели одежда, ботинки, тело, руки и ноги. Он не пытался найти какое-либо объяснение страшному безобразию. Версия родилась как бы сама собой и мгновенно затвердела, превратившись в стойкое убеждение: это старик, падла, что-то натворил! Это он тронул какую-то непозволительную кнопочку на панели, или сунул окурок в бензобак, или одновременно включил первую передачу и задний ход, оттого машину разорвало… Кабанов задним умом понимал, что это бредовая чушь, что дремучему аборигену не по силам было бы запустить этот вулкан, но вопль ужаса и отчаяния нужно было кому-то адресовать. И Кабанов, стиснув кулаки, пошел прямо на чадящее жерло.

– Ты где, дебил унавоженный?! – страшно кричал Кабанов. – Что ты наделал, подсолнух ты вяленый!!

Поиски пассажира могли продолжаться неопределенно долго, если бы Кабанов не наступил на что-то мягкое, пружинистое, по консистенции напоминающее наполненную водой грелку. Опустив глаза вниз, он утробно гыкнул и отскочил в сторону. На траве лежала обугленная человеческая рука с желтоватыми, неровно обломанными ногтями. В самой руке ничего страшного не было, но Кабанов только представил на мгновение, какая участь постигла оставшиеся элементы стариковского тела, и схватился за голову.

– Это что, блин… Это что… – забормотал он, чувствуя, что ему становится дурно, кружится голова, тошнит и мысли стремительно покидают черепную коробку, словно голуби тесную клетку.