Свора Герострата

Глава первая

Это стало сенсацией для газетчиков. Понятно, что они не упустили своего. И на следующий день развернутые сообщения о странном и страшном происшествии в Пулковском аэропорту красовались на первых полосах всех без исключения питерских и части московских газет информационно-публицистического толка.

Но я прессу читаю редко и, должно быть, при других обстоятельствах едва ли заметил бы даже столь бурно обсуждаемую сенсацию дня. Интерес мой к ней был вызван тем, что угораздило меня оказаться именно там, в Пулково, в момент главных событий, и я проходил по делу свидетелем вплоть до первого визита Мишки Мартынова, когда он пришел ко мне в длинном своем плаще до пят и с кожаной папкой под мышкой, и я с порога по его нахмуренному лбу под черными, как смоль, кустистыми бровями понял: разговор будет долгим и невеселым.

А неделю до этого, дожидаясь в аэропорту рейсовый из Москвы, а конкретнее — мою Елену, возвращавшуюся из командировки за новейшими программными продуктами для своей конторы, я и заподозрить не мог, в центре какого сложного переплетения событий, в центре какого конфликта в скором времени окажусь. И даже ни малейшее предчувствие не кольнуло — не будем лукавить — когда увидел я в зале ожидания аэропорта ссутулившуюся фигуру в дорогой отороченной мехом куртке, стоявшую почти в самом центре зала между двух рядов скамеек для встречающих, глубоко засунув руки в карманы, и в странно напряженной позе. Прогуливаясь, я прошел раза два мимо, и лицо этого человека показалось мне знакомым, но смутно, словно я где-то встречал его ранее, даже, быть может, разговаривал с ним, но по-настоящему узнать и запомнить не успел.

Потом я вышел покурить, полюбовался ранним закатом на изумительном, необыкновенно чистом для Питера этого времени года небе, на суетящихся у аэропорта таксистов и частников. Один сразу подскочил ко мне с вопросом: «Тачка до города не нужна?». Машину же другого в этот момент с осознанным интересом изучал старшина из ГАИ.

Было морозно, но дышалось легко.

Когда я докурил сигарету и щелчком отправил окурок в ближайшую урну, в голове прояснилось: я вспомнил, где видел парня в меховой куртке.

Ну конечно же! Эдик Смирнов, сослуживец Мишки Мартынова. И МММ мне его представлял, даже, кажется, не один раз, но уж слишком много у Мартынова знакомых, всех — трудно упомнить.

Я вернулся в зал:

— Здорово, Эдик!

Он поднял глаза и, не узнавая, посмотрел на меня. Лицо его показалось мне осунувшимся, а взгляд — словно подернутым дымкой. Совершенно отстраненный от мира взгляд.

— Не узнаешь? — бодро спросил я. — Борис. Орлов. Нас Мишка Мартынов друг другу представлял. Около полугода назад. Не помнишь?

— Помню, — ответил Эдик, и голос его показался мне таким же, как взгляд: отстраненным и подернутым дымкой, если можно такое сказать о голосе. — Здравствуй.

Он высвободил из бездонного кармана куртки руку и протянул ее мне. Я ответил на рукопожатие, но получилось оно вялым, и пальцы Эдика быстро выскользнули из моих, и он поспешно спрятал руку назад, словно боялся замерзнуть.

— Как дела? — поинтересовался я, чтобы поддержать разговор. — Как там Мишка? Что-то давно не заглядывал…

— Дела? — Эдик снова уставился в пол. — Нормально — дела.

И вот тут, должен сказать, я впервые почувствовал неладное. Думая об этом теперь, вспоминая ускользнувшие от внимания подробности, мне представляется, будто толчок этот произошел от того, что голос Эдика был начисто лишен интонаций: голос робота, терминатора из американского боевика, но не человека. И я насторожился: сработал инстинкт. И очень мягко, подбирая слова и уже собственную интонацию, спросил:

— Ждешь кого-нибудь?

Вопрос этот, простой и вполне естественный в зале ожидания пулковского аэропорта, поставил Эдика в тупик. Он молча уставился на меня, губы его зашевелились, но не проронили ни слова, ни ползвука. Он так и не успел ответить. В этот самый момент раздался усиленный репродукторами женский голос:

— ВНИМАНИЮ ВСТРЕЧАЮЩИХ! ПРИБЫВАЕТ РЕЙС НОМЕР 64 — МОСКВА — САНКТ-ПЕТЕРБУРГ! ЗАЛ ОЖИДАНИЯ НОМЕР…

Я сразу же утратил всяческий интерес к Эдику Смирнову, стал поворачиваться в сторону выхода, откуда должны были в скором времени появиться пассажиры, но в последнюю долю мгновения умудрился заметить краем глаза, как Эдик вытаскивает из кармана куртки некий длинный черный предмет и, даже не успев разумом осознать, что это за предмет, среагировав чисто на уровне отработанного двумя годами прогулок по осыпающемуся краю пропасти рефлекса, повалился в сторону и на пол, задерживая дыхание, сгруппировавшись — все как учили. А еще через мгновение Эдик открыл огонь.

Выстрелы оглушительно загремели в пространстве зала. Стечкин, привычно определил я. Девять миллиметров калибр. Из затвора полетели, кувыркаясь, далеко отлетая по плавной параболе, горячие гильзы. Пули — знакомо, ой, как знакомо! — рвали воздух над моей головой. И там, куда Эдик стрелял, разом завопило несколько голосов, а кто-то уже захрипел, захлебываясь кровью, и паника началась — дай бог.

Эдик продолжал стрелять, как в тире, хотя и не целясь, но с тем же спокойствием уверенного в полной личной своей безопасности, равнодушного к судьбе мишеней стрелка. Выражение абсолютной безмятежности застыло на его лице. И это самое выражение сбило меня с толку. Я замешкался и повел движение в подкате с непростительным запаздыванием. И Смирнов успел потому опустошить обойму — боек сухо щелкнул. А перед тем, как я дотянулся-таки до него, Эдик без проявления малейшего признака эмоций посмотрел на бесполезный теперь уже ствол и уронил его на пол. Тут же полетел на пол сам, сбитый моим ударом.

Я почти на «отлично» провел захват и удивился тому, каким податливым вдруг стало тело Смирнова. Он не проявил желания сопротивляться. Вокруг царил полнейший тартарарам: кто-то громко, навзрыд плакал; кто-то кричал, безумно подвывая; кто-то матерился. Но у меня не было возможности разбираться с пострадавшими, я продолжал фиксировать захват до той минуты, пока не явились, заметно припозднившись, храбрые блюстители:

— Встать! Руки за голову!

Голос дрожит. Я поднял глаза. Давешний гаишник целился в меня из макарова, и мне даже отсюда, с пола, было видно, что он позабыл снять пистолет с предохранителя.

— Болван, — сказал я почти ласково: находясь под прицелом, лучше говорить именно в этой интонации. — Неси наручники!

— Встать! Руки за голову!

Бесполезно. Такому не растолкуешь.

В конце концов появились возбужденные от предвкушения работы профессионалы, те, которым платят за умение быстро бегать и красиво драться. Двое легко сняли меня с неподвижного Эдика, третий его тут же перезафиксировал. Я подвергся личному досмотру и в награду за то, что не имею привычки разгуливать по родному городу вооруженным до зубов, заработал легкий тычок и по браслету на запястья. После стандартной процедуры меня поставили на ноги. Я получил возможность созерцать, как профессионалы обрабатывают Эдика. Смирнов продолжал оставаться безучастным к их стараниям, лежал, уткнувшись носом в пол.

Наконец догадались перевернуть его на спину. Один из профессионалов поискал у Смирнова пульс.

— Э-э, — только и смог сказать он, посмотрел на меня из положения на корточках снизу вверх с нехорошим интересом.

Я почувствовал беспокойство.

— Ну ты его уделал, — высказался наконец профессионал и добавил для своих:

— Этот — труп…

Глава вторая

— Ро-ота! Подъем! Форма одежды — номер один!

И снова вскочить, таращась со сна, откинуть поспешно одеяло (тут и сейчас не до удовольствия понежиться в тепле и расслабленной дреме еще полчасика), сунуть ноги в сапоги (кажется, другой обуви в мире просто не существует) и вот уже стоишь на исхоженном вдоль и поперек (ненавидимом каждой клеточкой тела) плацу и в зябких сумерках очередного утра с тоской думаешь о том, сколько еще мучительно длинных секунд, минут, часов снова отделяют тебя от традиционно смешливого: «Отбой во внутренних войсках!»

Меня разбудил звонок.

— Я открою, — сказала мама.

Я услышал, как она возится с дверным замком, потом — ее голос:

— Здравствуй, Миша. Проходи, проходи, неудобно ведь на пороге.

Я встал с дивана и, потирая щеку, вышел в прихожую. Михаил был уже там, стоял, высокий, широкоплечий, в необъятном плаще, смотрел сумрачно, хотя и пытался выдавить из себя некое подобие вежливой улыбки. Не для меня — для мамы. Мы обменялись рукопожатием.

— Давно ты к нам не захаживал, Миша, — говорила мама. — Как там у тебя? Все нормально? Анжелочка как? Разговаривает уже?

— Разговаривает, — кивнул Мишка, а мне показалось, что, произнося это слово, он чуть расслабился, словно приотпустил пружину дьявольского напряжения, которую сдерживал в себе не первый день.

— Ну давай раздевайся, — захлопотала мама. — Сейчас кофейку сварим.

Она ушла на кухню.

— Подержи, — попросил Мишка, протягивая мне кожаную папку, которую зажимал до того под мышкой.

Когда я принял ее, он стал расстегивать пуговицы и снял плащ. Я не привык видеть его таким: сосредоточенно-задумчивым, хмурым, предельно лаконичным. Да и кто привык, кто его таким видел — всеобщего любимца Мишку Михалыча Мартынова по прозвищу «МММ — нет проблем»?

Появились, значит, проблемы. И серьезные. Даже догадываюсь, какого плана. Один из близких друзей поехал по фазе и открыл стрельбу в зале ожидания пулковского аэропорта, другой близкий друг — проходит по делу главным свидетелем. Хорошо хоть не обвиняемым. Есть от чего хмуриться и впадать в лаконизм. Есть от чего.

Мишка забрал папку и молча посмотрел на меня.

— Проходите в гостиную, мальчики, — распорядилась из кухни мама. — Я сейчас.

Мы уселись в кресла в гостиной (мягкую мебель покупал еще отец году, кажется, в восемьдесят пятом), и Мишка положил папку на колени, скрестил на ней руки. Он не торопился начинать разговор, понимая, что все равно не избежать предварительного скорого допроса со стороны мамы на тему семейных новостей. Я мысленно усмехнулся, думая о том, как плохо он ее, в сущности, знает, хотя знакомы они вот уже пару лет. Мама у меня — женщина чуткая, и если я сумел разглядеть в нем скрытое напряжение, она — подавно.

Так и получилось. Мама принесла нам кофе, печенье в плетеной вафельнице и, сославшись на неотложную работу, ушла к себе в комнату. Тут же мы услышали приглушенный закрытой дверью стрекот пишущей машинки.

Я искоса наблюдал за Мишкой. Он расслабился в еще большей степени, взял свою чашку, потягивал теперь кофе маленькими глоточками. Он так и молчал, глядя в сторону, пока кофе не кончился. Тогда он поставил опустевшую чашку на поднос и повернулся ко мне.

— Я пришел к тебе по делу, — заявил он.

— Понимаю, — отвечал я.

— Ты, наверное, думаешь, это связано со следствием, — МММ сделал паузу, я кивком подтвердил его предположение. — Да, это связано. Но прежде я хотел бы сообщить тебе, что сегодня утром дело Смирнова в нашем ведомстве закрыто. Гэбисты забрали все материалы, а нам, ты понимаешь, в дружелюбных тонах было указано знать свое место.

— Во-от как? — протянул я. — И есть основания?

— С какой стороны посмотреть…

Ответ этот ничего мне не объяснил, но, воспользовавшись новой паузой, я достал сигареты, прикурил одну от спички. Мишке я сигарет предлагать не стал: он никогда куревом не увлекался, даже в армии как-то обошелся без этого, в чем я ему теперь, уже как заядлый курильщик, завидую.

— Они, — продолжил Мартынов, — полагают, будто у них есть на это основания. Мы в свою очередь полагаем, ты понимаешь, что у нас есть основания им не доверять.

— В смысле?

— По всему, Боря, на этом дело Смирнова будет прекращено. Так что можешь забыть о повестках и допросах: никто тобой больше не заинтересуется. Никому теперь ты не нужен.

— М-да… — пробормотал я, несколько ошеломленный. — А я подумал, ты пришел выяснить какие-то мелкие подробности, детали. В более располагающей, так сказать, обстановке. Значит, дело закрыто?

— Взгляни на это, — предложил Мишка.

Я аккуратно положил недокуренную сигарету на край пепельницы фильтром вверх и раскрыл поданную папку.

Внутри были вырезки из самых разных газет — целая кипа. Я быстро просмотрел их, удивился: никогда бы не подумал, что Мишка увлекается коллекционированием вырезок подобного рода. Заголовки статей устрашали; тексты, по всей видимости, устрашали в еще большей степени. В глаза мне бросилось, что абзацы некоторых статей обведены красным карандашом, а на полях имелись пометки в виде вопросительных и восклицательных знаков. Я закрыл папку.

— И какой же я должен сделать вывод из прочитанного? — я затянулся почти потухшей сигаретой, раскуривая ее.

Мишка долго, почти целую минуту, с непонятным выражением на лице молча меня разглядывал.

— Зря все это… — пробормотал он.

— Зря? — переспросил я.

Он вздохнул.

— Значит, так, — сказал он, протягивая руку к папке; я ее, не колеблясь, отдал. — Вывод ты должен был сделать, но лучше, конечно, если я все расскажу тебе сам… — он полистал вырезки. — Вот смотри. Россия. Геннадий Михасевич. 47-го года рождения. В период с 1971-го по 1984 убил 36 женщин. Комплекс сексуальной неполноценности. Виктор Стороженко, Смоленск. Убил 20 женщин. Андрей Чикатило, 36-го года рождения, Новочеркасск. Известная история. С 1982-го по 1990-й годы убил свыше пятидесяти женщин и детей. Оба случая — то же самое, сексуальная неудовлетворенность. Как продолжение списка: Василий Кулик, врач «скорой помощи», Иркутск, на счету — четырнадцать изнасилованных и убитых детей; Николай Джумагалиев, Алма-Ата, семь зверских убийств, людоедство; Николай Фефилов, рабочий, Свердловск, «сезонный» убийца, за несколько лет расправился с пятью девушками. Все это, конечно, было в наших оперативных сводках, но, ты понимаешь, сюда эти документы я принести не могу. Будем довольствоваться газетами. В общем, тенденция такова: женщины, дети, старики — убийства, убийства, убийства. И страшные уже тем, что совершены они по определению ненормальными людьми.

— Ты видишь связь? — усомнился я.

— Подожди, — отмахнулся Мишка. — Это только начало. Скоро ты поймешь, что я имею в виду… Соединенные Штаты. Известный случай с моряком Ричардом Спеком. За одну ночь он убил восьмерых девушек-студенток. Причина в лишней Y-хромосоме. Следствие — психопатология.

Роберт Смит, последователь дела Спека. В одно прекрасное утро застрелил из револьвера 32-го калибра несколько женщин в женском училище «Роз Мари» и спокойно сдался полиции. «Да, убийца — я, — сказал он при этом. — Теперь обо мне узнает вся Америка». Дин Аллен Коррл, электрик из Хьюстона, убил на сексуальной почве сорок подростков…

Далее. Марк Дэвид Чапман застрелил Леннона, Роберт Бардо — актрису Ребекку Шеффер. Причина — инфантильно-инфернальный комплекс самоутверждения.

Теперь, извини, статистика иного рода… Цифр тут по поводу у меня предостаточно, но я приведу, ты понимаешь, наиболее характерные. Такие, к примеру, цифры. В Советском Союзе — была такая страна, если ты помнишь — в 1989-м году из 21467-ми убийств 11904 совершены людьми, находившимися в состоянии алкогольного опьянения. Это, считай, пятьдесят процентов. И поверь мне, в обновленной России удельный вес убийств «по пьянке» ничуть не меньше. Пойдем дальше. От 20-ти до 25-ти процентов американских подростков-убийц при совершении преступления находятся «на взводе» под воздействием алкоголя или наркотиков типа ПСП и крэка… Здесь тоже тенденция ясна.

Обо всем об этом можно много говорить, каждый случай вполне можно было бы положить в основу для написания толстого романа, но не это суть тема нашего сегодняшнего разговора. Ты уже начинаешь понимать?

— Давай сделаю предположение, — отозвался я. — Ты утверждаешь, что Смирнов был психопат, сексуальный маньяк, да еще и в состоянии сильного алкогольного опьянения, так? Но тогда ты ошибаешься: перегаром от него не несло — точно помню, а насчет психопата… Ты что — не доверяешь собственному чутью? Да и зачем, будь он и психопат, устраивать стрельбу именно в зале ожидания пулковского аэропорта?

— Вот-вот, — Мишка поднял палец, — я хотел, чтобы ты сам пришел к данному выводу. Не укладывается Эдик в схему среднестатического сексуального маньяка, фанатика с комплексом самоутверждения и тэдэ. Не укладывается и в схему напившегося до бесчувствия и решившего пострелять развлечения ради сотрудника органов. И не может уложиться. И факты то подтверждают. За месяц до известных тебе событий он прошел самое тщательное медицинское обследование. Это было одно из условий игры, и медики поработали основательно, без халтуры. Был Эдик здоров, как бык, предрасположенности к психическим заболеваниям не имел: никаких лишних Y-хромосом и в подобном же духе. А на этой неделе, уже после известных тебе событий, была проведена экспертиза на предмет наличия у него в крови алкоголя или наркотиков. Результат — отрицательный. Факты, факты — упрямая вещь.

— От чего он умер? — быстро спросил я.

— Не волнуйся, — с печалью в голосе отвечал Мишка, — твоей вины здесь нет. Когда ты свалил его, он был уже мертв. Он умер в тот самый момент, когда в пистолете кончились патроны. Просто остановилось сердце. И это та причина, если не считать самого пистолета, заставляющая по-иному взглянуть на дело Смирнова.

— А что с пистолетом?

— С виду обыкновеннейший Стечкин: 9 миллиметров, 20 патронов. Не хватает только клейм, и ствол короче на три миллиметра, ты понимаешь, — Мишка помолчал, потом снова зашуршал вырезками. — Но вернемся к нашим баранам. Видишь ли, Боря, среди случаев массовых убийств попадаются порой довольно-таки странные. Объяснения причин этих убийств более чем невнятны, и уже одно это ставит их особняком. Попросту говоря, у этих случаев вообще нет никакого объяснения, и вот о них я хочу рассказать тебе более подробно…

Глава третья

Его звали Лоуэлл Ли Эндрюз, ему было семнадцать лет, и среди родных он считался вежливым тихоней, добродушным набожным увальнем. Он учился на втором курсе биологического факультета Канзасского университета, ни в чем не испытывал недостатка, и все в его жизни было хорошо до того ноябрьского вечера пятьдесят восьмого года, когда Лоуэлл Ли дочитал до конца роман Достоевского «Братья Карамазовы», аккуратно, не спеша побрился, надел любимый костюм, взял полуавтоматическую винтовку двадцать второго калибра, подарок отца, и револьвер марки «рюгер» и спустился в гостиную. Там смотрели телевизор его домочадцы: сам отец, мать и сестра.

Первым выстрелом из винтовки он убил сестру, следующие три пули получила мать и еще две — отец. Родителей он все-таки убил не сразу. Мать еще пыталась подползти к нему, что-то сказать. Тогда Лоуэлл Ли трижды выстрелил в нее. Отца, со стонами уползающего прочь, он настиг на пороге кухни и выпустил в него семнадцать пуль из револьвера.

Считается, что целью Лоуэлла Ли было наследство — двести тысяч долларов, в которые оценивались земли, принадлежащие его отцу. Но все же этот мотив представляется хотя и возможным, но второстепенным, ибо Лоуэлл Ли должен был понимать, что такое убийство нельзя совершить, не оставив следов. Эндрюз, конечно, был арестован, судим и приговорен к смертной казни. Благодаря аппеляциям, он получил отсрочку, но в конце концов был повешен 30 ноября шестьдесят второго года.

— Это уже ближе, — заметил Мишка, откладывая статью и вынимая из папки новую. — Гораздо ближе.

Чарльз Джозеф Уайтмен, двадцатипятилетний студент архитектурного факультета университета города Остин (штат Техас), веселый голубоглазый блондин. Когда-то он служил в морской пехоте, был превосходным снайпером. Но в университете у него как-то не было возможности продемонстрировать свои навыки, что, видимо, его задевало. Впрочем, не у каждого человека есть такая возможность. Большинство с этим смиряются. Но не захотел смириться Уайтмен. Однажды вечером 14-го августа шестьдесят шестого года Чарльз Джозеф, уложив оружие (винтовки, пистолеты, нож), сел за пишущую машинку. Он отпечатал свое последнее послание: «Тем, кого это касается. Я не знаю, что толкнуло меня, чтобы написать эту записку. Но я хочу сказать вам, что этот мир не стоит того, чтобы в нем жить…» Затем он написал, что ненавидит своего отца, преуспевающего бизнесмена, разведенного с его матерью, но очень любит свою жену и именно поэтому намерен убить ее, когда она вернется с работы, — «мне не хочется, чтобы она испытывала затруднения, которые могут вызвать мои действия…»

В это время к Уайтмену заглянули его приятели-студенты, и письмо осталось неоконченным. Но свое намерение Уайтмен выполнил. Распрощавшись с друзьями, он сел в свой автомобиль, заехал за женой на ее работу и, привезя домой, без лишних эмоций убил ножом. Тело жены он положил на кровать, накрыл простыней и направился в дом к матери. Мать он убил точным выстрелом из пистолета.

Возле трупа Уайтмен оставил записку: «Я только что убил свою мать. Если есть рай, она уже направляется туда. Если рая нет, она все же избавилась от своих бед и забот. Я люблю свою мать всем сердцем». На двери он приклеил еще одну записку: «Мама нездорова, и она не сможет пойти на работу».

Вернувшись домой, Уайтмен сделал короткую приписку к неоконченному письму: «Три часа после полуночи. Жена и мать мертвы». Затем он ненадолго прилег. Неизвестно, спал он или нет, но в 7.15 утра Уайтмен уже брал напрокат в одном магазине маленькую багажную тележку, а немного погодя купил в кредит в оружейном магазине двенадцатизарядную винтовку. Мешок с оружием, припасы и тележку он положил в машину и поехал в университет. На входе его приняли за рабочего-ремонтника, что позволило Уайтмену свободно пройти в здание. На скоростном лифте он поднялся на двадцать седьмой, последний этаж университета. Оттуда он по лесенке втащил тележку с мешком на смотровую площадку.

В это время здесь наслаждалась видом на город служащая университета Эдна Тоупелли. Уайтмен хладнокровно застрелил ее и затем принялся готовить свою позицию по всем правилам снайперского искусства. Оборудовал огневые точки и пункт питания. Судя по всему, он считал, что его пребывание на крыше университета — это всерьез и надолго.

Смотровая площадка на крыше университета частенько привлекала к себе посетителей. Нынешнее утро не стало исключением. Едва Уайтмен обустроился, как семья из пяти человек — муж, жена, двое их сыновей и сестра жены — поднялась по лестнице на площадку. Первым шагнул пятнадцатилетний сын. Он и получил первую пулю. Оба сына были убиты, жена и сестра тяжело ранены, уцелел только шедший последним муж — убитые и раненые свалились на него сверху с лестницы.

Прогнав таким решительным образом посетителей, Уайтмен принялся выбирать «цели» в городе и обстреливать их. Любой человек, попавший в окуляр оптического прицела, становился для него мишенью. С профессиональной точностью он поражал людей в голову или в грудь. Напуганные люди метались в поисках укрытия, не понимая, что происходит. А Уайтмен продолжал хладнокровно нажимать на курок, лишь изредка останавливаясь, чтобы заменить обойму.

Всего Уайтмен поразил насмерть пятнадцать человек и ранил тридцати трех.

Когда было обнаружено место расположения убийцы, полицейские под прикрытием дымовой завесы бросились на штурм. На двадцать седьмом этаже они встретили рыдающего над телами родственников, сходящего с ума от горя отца семейства. Полицейские вышибли забаррикадированную дверь и открыли огонь. В результате штурма снайпер был убит.

— Еще ближе, — резюмировал Мишка. — Или вот случай. Более свежий, ты понимаешь…

Январь восемьдесят девятого года. Некий Патрик Пердью расстрелял из АК-47 по группу детей во дворе начальной школы в городке Стоктон (штат Калифорния). Убив пятерых школьников и ранив еще двадцать девять, убийца тут же на месте застрелился.

— Совсем близко…

В ночь с 18-го на 19 ноября 1978-го года ушли из жизни 911 из 915 членов американской религиозной секты «Народный храм». Все члены уединенной общины жили в поселке Джонстаун, Гайана. Согласно официальной версии, члены секты добровольно покончили с собой по призыву ее главы Джима Джонсона, проповедника-вангелиста. Но в последнее время появилась новая версия, утверждающая, что затерянная в джунглях Центральной Америки секта была своего рода полигоном для проведения сверхсекретного эксперимента по подготовке людей, запрограммированных по особому сигналу совершать различные преступные акты, убийства и самоубийства.

У подопытных кроликов «стирали» нормальные человеческие нравственно-этические и правовые убеждения и установки, затем перепрограммировали на совершение того или иного криминального действия. Использовался широкий диапазон средств: бессоница, особая диета, сеансы «промывания мозгов» и многое другое.

Когда американский конгрессмен Лео Райен недопустимо близко подобрался к тайне, он был немедленно устранен, а все подопытные «кролики» уничтожены.

— Впритык, — Мишка закрыл папку и взглянул на меня. — Тут есть еще кое-что в том же духе, но мы уже подошли к сути, и, думаю, продолжать не стоит.

— Да, не стоит.

В свое время мне довелось насмотреться на смерть. На настоящую — глазами, не на экране. Там была кровь, а не вишневый сок. И теперь, когда Мишка зачитывал мне свой страшный список, замелькали вдруг перед внутренним зрением непрошенные, но от того не менее яркие картинки, видения из моего совсем еще недалекого прошлого. От этого стало не по себе, захолодило в груди, и организм затребовал совершенно убийственную дозу никотина. Я курил сигареты одну за другой и, прикуривая, замечал, что кончики пальцев у меня дрожат.

— Это все, так сказать, цивилизованные страны, — продолжал Мишка. — У нас, ты понимаешь, как бы ничего подобного до сих пор не было. То ли секретили здорово, то ли всегда находилось объяснение. Но ты мог бы заметить: с каждым годом мы становимся все более «цивилизованной» страной — читал, наверное, о Белом Братстве? А вот теперь еще и этот случай. С Эдиком Смирновым.

— Не нахожу логической связи, — признался я, сосредоточенно гася в пепельнице очередной окурок. — Что из всего этого следует?

Мартынов вздохнул.

— Ты когда-нибудь слышал о психотронном оружии и программе «Зомби»?

Глава четвертая

— Понимаешь, Борис, — рассказывал МММ, вертя между пальцев опустевшую чашечку для кофе, — на сегодняшний день не придумано более страшного и более эффективного оружия. Атомная бомба способна уничтожить город со всеми обитателями. Химическая или бактериологоческая война может в течении нескольких дней истребить население средних размеров страны. Но от атомной бомбы можно укрыться в бункере, или вообще не допустить ее применения, если, конечно, в твоем распоряжении имеется хорошо налаженная система ПВО. От химического и бактериологического оружия защититься труднее. Но и здесь разработан определенный комплекс мер; он позволяет свести потери к минимуму.

Кроме того перед потенциальными завоевателями, которые все же рискнут применить оружие массового поражения, сразу встанет ряд проблем по использованию захваченных территорий. Потому что вряд ли местность, испытавшая на себе воздействие ядерного удара, химической или бактериологической атаки, будет пригодна для оккупации и заселения в обозримом будущем. Подобный довод, кстати, уже не раз останавливал всевозможных «ястребов» от большой политики. И потому же развитие военных технологий всегда было нацелено на создание так называемого «абсолютного оружия». Подобное оружие по теории должно быть способно уничтожать противника без заражения окружающей среды, с сохранением материальных ценностей. Традиционные методы, ты понимаешь, здесь не проходят. И вот в поисках принципиально нового пути где-то в конце шестидесятых — начале семидесятых военно-промышленные комплексы у нас и на Западе всерьез взялись за разработку психотронного оружия…

— Существует такое определение, — МММ отставил чашку, извлек из папки очередную вырезку и зачитал, щурясь, словно близорукий: —«Понятие психотронного оружия объединяет всю совокупность средств и методов, с помощью которых можно скрытно управлять психикой, сознанием и поведением человеческой личности». Представляешь, как это просто и эффективно? Нажал кнопку, и армия противника встает под твои знамена.

— Представляю, — кивнул я, вспомнив, что как-то в детстве читал книжку (Александра Беляева, кажется) где описывалось нечто подобное.

Как она называлась? Ага, «Властелин мира».

— Но реализовать подобные свойства нетрадиционного оружия на практике оказалось далеко не просто. Судя по всему, с обоих сторон в это дело было вложено неисчислимое количество средств, и в конце концов выделились три основных направления в развитии психотроники: экстрасенсорное воздействие, (оно осуществляется специально подготовленными людьми, которые имеют кроме всего прочего определенного рода способности); психотронные генераторы — это электронно-механические устройства, имитирующие на своем электронно-механическом уровне экстрасенсорное воздействие и кодирование, которое более известно под термином «зомбификация». Понятно?

Я кивнул:

— Более-менее.

— Само собой, всякая достоверная информация, связанная с развитием трех этих направлений, засекречена. Но кое-что, благодаря успехам гласности, начинает всплывать. Оказывается, в Саратове уже проводились испытания по первому направлению; где-то в Киеве еще работает институт; там добились определенных успехов в создании психотронных генераторов; а что касается «зомбификации», то порой попадаются любопытные свидетельства на этот счет. Здесь у меня в папке, например, есть статья из «Комсомолки». Корреспондент рассказывает о скандале с арестом гражданина США Луиса Кастильо. Это произошло в Маниле второго марта шестьдесят седьмого года. Его арестовали по обвинению в подготовке заговора с целью убийства Маркоса, президента Филиппин. Потом, ты понимаешь, с ним долго работали, применяли «сыворотку правды», погружение в гипнотическое состояние. Выяснилось, что бренное тело Кастильо вмещало в себя как бы четыре разные личности, и каждая из этих личностей не подозревала о существовании другой, но была запрограммирована на выполнение тех или иных функций. Например, одна из личностей умела только нажимать на курок.

Однако, если говорить серьезно, «зомбификация» — чрезвычайно сложная процедура. Это целый комплекс средств: воздействие на мозг ультразвуковыми и микроволновыми излучениями, гипноз и внушение, даже — психохирургия и психофармакология. К тому же с каждым кодируемым необходимо работать в индивидуальном порядке…

В общем, о сложности и дороговизне «зомбификации» можно распространяться очень долго, но, понимаешь, я иногда задумываюсь, а насколько далеко зашли разработки данной методики? Ведь техника кодирования, скажем, от вредных привычек: курение, алкоголизм — достигла уже в некотором роде своего совершенства: один сеанс — и все готово. Может быть, и здесь — за один сеанс…

Мишка замолчал, покашлял.

— Значит, — подвел итог я, — ты полагаешь, Эдик Смирнов стал жертвой психотронного оружия?

— Да, я так полагаю, — Мишка украдкой взглянул на меня. — Твой вывод — в точку. До сих пор нас все эти замороки с психотроникой мало волновали. Но после инцидента с Белым Братством поступило распоряжение, — Мартынов чуть приподнял брови, давая мне понять, откуда оно поступило, — всерьез заняться неформальными объединениями религиозного толка. Конечно, указано было работать с ними аккуратно, не афишировать наш к ним интерес, выявлять тихонько лидеров, брать на заметку лозунги. Чтобы не дай бог, ты понимаешь, не вылезло в один прекрасный день на свет в Питере какое-нибудь серо-буро-малиновое Братство и не возжелало поджечь мэрию и самих себя заодно.

С десяток религиозных сект мы выявили достаточно быстро. Я лично имел возможность конфиденциально переговорить с несколькими лидерами. Из соображений профилактики, так сказать. И один из них, он возглавляет некую Свору Герострата, показался мне при беседе… слишком простым, что ли? Была это беседа пятая, кажется; а кое-какой опыт общения с лидерами неформальных группировок у меня поднакопился. Я привык уже видеть этаких ИДЕОЛОГОВ, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Они из той породы людей, что никогда не упустят возможности и тебя приобщить к своей вере. А этот — нет: пришел, спокойно поздоровался, сел, выслушал мои вопросы, соображения, рекомендации, спорить не стал, без словесного поноса обошелся, спокойно покивал. На том и расстались. В общем, я не понял, как он сумел объединить в своей Своре — примечательное название, заметь, — молодых образованных ребят. И не понял, что за цели он преследовал, формируя Свору. А по нашим сведениям в ней состоит уже около сотни человек. Короче, я задумался. И решил копнуть поглубже… — Мишка снова замолчал, снова кашлянул.

— Что же было потом? — не выдержал я.

— Что было потом? — переспросил МММ отрешенно, словно раздумывая о чем-то другом; он повернулся ко мне: — Дай, пожалуйста, сигарету.

— Ты же не куришь, — удивился я, но пачку «Родопи» ему подал.

Мишка прикурил, неумело затянулся, кашлянул, выпустил дым в потолок.

— А потом, — сказал он, — потом мы внедрили в Свору Эдика Смирнова…

Глава пятая

Шел первый час лекции по сопромату. Преподаватель Марк Васильевич Гуздев, долговязый, с совершенно седыми патлами, скороговоркой что-то объяснял о тензоре напряжений в осях XYZ, торопясь закончить очередную «четвертинку». «Четвертинками» он называл пятнадцать минут учебного времени, каждые из которых венчал обстоятельно, со вкусом рассказанным анекдотом. Анекдотов он знал множество, но по природной рассеянности в них путался и часто повторялся.

Например, самым любимым у него был следующий анекдот:

«Как-то раз нерадивый, но хитроумный студент сдавал своему преподавателю зачет по сопромату. Слушая его путаные объяснения, преподаватель устало замечает: „Молодой человек, у вас не голова, а пустыня“, на что студент ему немедленно: „Но ведь в каждой пустыне есть оазис, однако не всякий верблюд сумеет его найти“».

Мы слышали этот анекдот раз, наверное, уже десять, но всегда он пользовался неизменным успехом, а последняя ударная фраза так вообще вошла в поговорки и цитировалась по поводу и без особого повода студентами курса.

Сидя в расслабленной позе на заднем ряду правее Веньки Скоблина, я демонстративно скучал, вместо тензоров вырисовывая в общей тетради геометрические фигуры неправильной формы. Но расслабленность моя была показной. Внутренне я держал себя собранным и искоса, самым краем глаза наблюдал за Скоблиным. Скоблин тоже скучал, вертел головой, разглядывал впереди сидящих девочек: взгляд его пробегал сверху вниз, а потом медленно, оценивающе — снизу вверх.

Я вспомнил, что говорил мне о нем Мишка всего два дня назад….

— И так на тебе все сходится, — говорил он. — Ты был в воскресенье в аэропорту, ты проходил первым свидетелем по делу Смирнова, и теперь ты же имеешь уникальную возможность напрямую, не вызывая подозрений, установить контакт с активистом Своры. Везет тебе.

— Как утопленнику, — пробурчал на это я, сам удивляясь тому, с какой быстротой впутываюсь в клубок странных для меня дел и ситуаций.

— Понимаешь, — продолжал Мишка. — Я был сначала против того, чтобы вводить тебя в игру, да и сейчас против, так что, если ты откажешься, я не обижусь — буду, наоборот, только рад. Но когда станешь принимать окончательное решение, учти: ты на данный момент самая подходящая фигура для нашего нелегального расследования. Другого такого нам долго придется искать, а дело того не терпит.

— Интересный у тебя способ уговаривать друзей на безумства, — сказал я. — Очень, знаешь, оригинальный, — но, заметив, как резко и неузнаваемо изменилось вдруг Мишкино лицо, тут же спохватился:

— Извини, неудачная шутка…

И я согласился. Не стану утверждать, что с большой охотой, и интуитивно догадываясь уже, что добром это для меня не кончится, но согласился. Вспомнилось, как вместе с Мишкой мы охраняли тот дурацкий райисполком, не имея в обоймах ни единого патрона, и как страшно нам было, когда все-таки началась стрельба. Мы держались друг за друга; ближе, чем мы, не было в то время людей на свете. И в память о тех страшных днях я согласился.

Результат: сижу на лекции и внимательно наблюдаю за своим сокурсником и будущим коллегой Венькой Скоблиным.

Помнится, только заслышав от Мишки его фамилию, я вскричал:

— Скоблин?! Не может быть!

— А что здесь такого удивительного? — заинтересовался Мишка.

— Обыкновенный же парень.

— Пойми, Свора тем и сильна, что в ней состоят самые обыкновенные люди.

Скоблин действительно всегда казался мне самым обыкновенным парнем. Он в меру интересовался девочками, не избегал, но и не злоупотреблял стандартным набором холостяцких развлечений. Пути мои с ним до сей поры не пересекались, да и вряд ли пересеклись бы в обозримом будущем: не нашлось как-то ни общего интереса, ни общей компании. Правда, доходили до меня через третьих лиц слухи, что Венька занимается «коммерцией», или, попросту говоря, перевозкой определенных товаров из мест, где они стоят дешево, в места, где они стоят дорого. Но в наши благословенные времена этим промышляет половина студенчества, за счет чего количество личных автомобилей от запорожцев до иномарок на стоянке перед институтской общагой неуклонно увеличивается.

Легко вам представить поэтому, насколько сильным было мое удивление, когда я узнал, чем он занимается в свободное от учебы и коммерции время.

— Как он попал в Свору? — спросил немедленно я.

— Смирнов в свое время предположил, что это как-то связано с его коммерческими делами, — ответил Мишка. — Где-то там его ущемили, обокрали, обидели — не важно. Главное, что Свора принимает «обиженных» без исключений, и если тебе удастся подкатить к Скоблину под видом такого Обиженного — считай, дело в шляпе, ты принят.

— Не слишком ли просто? — усомнился я.

— Просто для тебя, — уверенно сказал Мишка, — и совсем не просто для кого-нибудь другого, со стороны. Именно поэтому, Борис, ты нам и нужен.

Итак, Венька Скоблин оказался активистом Своры Герострата, неформальной организации, в которую вступил когда-то со специальным заданием Эдик Смирнов, и в которую теперь предстояло вступить мне.

Я наблюдал за Венькой, а, наблюдая, выжидал, когда же он оторвется от созерцания девичих талий и обратит внимание на занятия рядом сидящих. И этот момент не замедлил наступить. Причем, получилось так внезапно, что я его едва не пропустил.

Вот только что Скоблин покачивал головой, презрительно выпятил губу, разглядывая толстушку с параллельного «потока», и вот уже его взгляд скользнул в сторону и задержался на моей открытой всем ветрам и поветриям тетради. Я с запаздыванием прямо над своими художествами в стиле Малевича стал выводить большими печатными буквами: «НАДОЕЛО ВСЕ! ВСЕ НАДОЕЛО!». Вывел и, подняв глаза, перехватил взгляд Скоблина. Тот не смутился, а дружелюбно подмигнул мне.

— Скучаем? — понимающе шепнул он.

Я кивнул, радуясь своей маленькой победе.

— Невыносимо, — тоже шепотом добавил я к своему кивку. — Сам не понимаю, как сюда залетел.

— И я, — хихикнул Венька.

— Со второго часа удеру, — сообщил я и тут же вполне непринужденно предложил Скоблину пойти в «Гангрену», выпить по кружечке пива.

«Гангреной» на жаргоне Политеха именовался в общем-то совершенно ничем не примечательный бар на Тихорецком проспекте, имевший одно несомненное преимущество перед другими барами такого рода — близость местонахождения.

Скоблин согласился. Видно, был предрасположен: в том самом настроении человек, когда хочется новых знакомств, новых бесед за кружечкой холодного пенистого напитка.

По окончании первого часа «пары» Гуздев пообещал всем присутствующим рассказать «забавный» анекдот о преподавателе сопромата, умевшем особым способом поддерживать интерес аудитории к своей лекции. Анекдот этот мы уже слышали, и он казался мне все-таки чрез меры скабрезным: не каждой девушке рискнешь его рассказать, но Марк Васильевич так, судя по всему, не считал, а присутствующие его одобрительным гулом поддержали.

Мы с Венькой ушли в «Гангрену».

В это время дня там было пусто и почти идеально чисто. Мы купили для начала по паре баночек (в наши нищие времена пивные кружки во всех известных мне барах разворовали, и теперь в той же «Гангрене» пиво разливалось в полулитровые банки с крашеным, чтобы и эти не сперли тоже, дном, которые мы называли попросту: «анализными») и уселись в дальнем углу за массивный стол.

Пиво быстро развязало Веньке язык. Я непринужденно подыгрывал ему.

Песня таких, как Скоблин, была мне давно и хорошо известна. Людей с подобными взглядами в наши развеселые времена хоть пруд пруди; различаются они лишь уровнем интеллектуального развития, и некоторые умеют петь эти песни настолько сладкоречиво, что невольно проникаешься и на какое-то время начинаешь видеть мир в сумрачно-багровых тонах.

Все ему было плохо, все ему мешали: Вселенная прогнила, цены замучили, везде — мафия, везде — коррупция, взорвать все к черту, а там — хоть трава не расти. И так далее, в том же похоронно-эсхатологическом духе.

Впрочем, Скоблин интеллектом не отличался, матерился через каждые полслова — вести его в нужном направлении доставляло мне сплошное удовольствие. Я поддакивал, сам рассказал парочку черных анекдотов из своей насыщенной «приключениями» жизни под палящим солнцем «горячих точек», и через час мы уже являлись лучшими друзьями, он пригласил меня на «вечеринку», где будут только «свои ребята», и мы вышли из «Гангрены» чуть ли не в обнимку.

Мне оставалось только как-нибудь побыстрее от него отвязаться и доложить МММ о выполнении первой части плана. Насторожила меня тогда лишь легкость, с какой мне удалось выйти на Свору. Но, как показали последующие события, вступить в Свору Герострата действительно очень легко, проще простого, а вот покинуть ее практически невозможно.

До самого конца. До самой смерти.

Глава шестая

— Молодец, — похвалил меня Мишка. — Быстро ты его. Значит, послезавтра вечером?

— Послезавтра вечером, — подтвердил я.

Мишка помолчал.

Постукивая пальцами по краю столика с телефоном, я терпеливо ждал продолжения.

— Значит, так, — сказал Мишка после паузы и снова замолчал, но теперь ненадолго. — Завтра часа в четыре приезжай ко мне. Нужно обсудить одну проблему.

— Что за «проблему»?

— Не телефонный, понимаешь, разговор. Тут все очень сложно, тонкость одна…

— Инструктаж?

— Вроде того. Ну, в общем, будь, — он положил трубку, оставив меня разочарованно недоумевать и строить предположения почти целые сутки.

Но к четырем часам следующего дня я, как и было сказано, явился к МММ на квартиру.

Теперь, вспоминая тот день, я думаю, что самым правильным для меня было бы после всех этих недомолвок, намеков: «вроде того», «тонкость одна» — послать Мартынова куда подальше и не вспоминать никогда об этом деле. Причем, с точки зрения товарищеской этики мой поступок выглядел бы правильнее некуда: что за разговор с другом, втянутым в опасную и не слишком чистоплотную акцию?

Но тогда я уже не мог действовать иначе, чем было предписано мудреными расчетами честной компании: назвался ведь уже груздем — полезай-полезай…

Мишка жил в Купчино, на Каштановой аллее. И из-за удаленности его дома от центров мировой цивилизации я, как всегда, не рассчитал время и опоздал на четверть часа. Поспешно взлетел по лестнице, перепрыгивая через четыре ступеньки за раз, позвонил. Дверь в тот же самый момент распахнулась, словно хозяин дожидался меня в прихожей.

— Слава богу! — выдохнул Мартынов.

Вид он имел встрепанный: волосы дыбом, щеки красные, в глазах — облегчение и радость.

Он втянул меня в прихожую.

— Опоздал. Виноват, — доложился я.

— А мы уж тут… — он запнулся.

— Ты не один?

— Проходи, проходи.

Он провел меня в гостиную, и там я увидел восседающего на роскошном кожаном диване огромного горделивой осанки незнакомца, посасывающего пустую трубку и в задумчивости разглядывающего Мишкину библиотеку, заполнявшую собой все пространство от стены до стены, от пола до потолка в противоположном конце комнаты. Там было на что полюбоваться: МММ славился не только своей страстью к хорошим историческим книгам, но и умением подбирать любимейшие из них в прекрасных изданиях одну к одной с хорошим переплетом и по сумасшедшей цене.

— Познакомьтесь, — сказал МММ весело. — Это Леонид Васильевич. Наш внештатный консультант.

Внештатный консультант медленно повернул голову и посмотрел мне в глаза. Взгляд у него был внимательный и, как я отметил, совершенно завораживающий. Отвести собственный взгляд от его взгляда сразу же показалось мне делом трудным, если вообще возможным. И только в случае, когда он сам тебе это позволит.

— Здравствуйте, Борис Анатольевич, — вынув изо рта трубку, приветствовал меня внештатный консультант. — Очень приятно мне с вами познакомиться.

— Садись, садись, Боря, — подтолкнул меня МММ как-то очень суетливо, а я удивился: это было совсем на него не похоже. — Сейчас чайку соображу.

Он убежал на кухню.

Я сел, все еще удерживаемый цепким взглядом консультанта. Но тот наконец смилостивился и отвел глаза, снова принялся изучать библиотеку. Я попытался расслабиться, но в подобной компании сделать это было тяжеловато.

Появился Мишка, неся на подносе чашки с горячим ароматным чаем, который он заваривал из разнообразных хитрых трав и рецептом приготовления которого ни с кем, на моей памяти, не делился. Сколько не проси. Установил поднос на журнальный столик, жестом приглашая нас начинать чаепитие. И сам подкатил кресло и уселся в него, поглядывая на нас с Леонидом Васильевичем поочередно.

— Ну что, будем продолжать наши игры? — буркнул я раздраженно. — В конце концов ты не чай меня сюда звал пить.

— Все помню, Игл, все помню, — МММ использовал мое школьное прозвище, полагая, видимо, что это подействует на меня умиротворяюще.

— Объясните ему, — подал голос Леонид Васильевич, как мне показалось, тоже несколько раздраженно.

Мишка кивнул и тут же без перехода начал:

— Помнишь, я рассказывал тебе о трех существующих на сегодняшний день направлениях развития психотронного оружия?

С ядом в голосе я стал перечислять, загибая пальцы:

— Экстрасенсорное воздействие, психотронные генераторы, кодирование…

— Вот-вот. Есть, понимаешь, соображение, Борис, что так называемый Герострат использует в своей деятельности как раз это самое кодирование. То есть в его распоряжении находится некий арсенал средств и методов, возможности которого нам достаточно сложно оценить, но этот арсенал позволяет ему «вкладывать» в головы общающихся с Геростратом людей разнообразные долгоживущие модули, которые запускаются при произнесении в присутствии данного конкретного человека ключевого слова или фразы. Он обращается с человеком, как со вшивым компьютером. И арсеналом он владеет действительно выдающимся. Возьми к примеру Эдика Смирнова…

— Это объяснение, — согласился я, — но замечу, что в твоем построении есть маленькая неувязочка: зачем он послал Эдика в аэропорт с бессмысленной акцией?

— В том-то вся и штука, — помрачнел МММ. — Видишь ли, один из основных элементов кодирования является гипноз, а во время гипноза человек открыт. Он не способен ничего утаить. Гипноз, ты понимаешь, лучше любого самого совершенного детектора лжи. Скорее всего, Герострат сумел расколоть Смирнова в первый же день, а потом играл с ним и с нами в кошки-мышки, развлекался — скотина — пока ему это не надоело. Он послал Эдика в аэропорт, чтобы выпендриться, продемонстрировать нам свои возможности, показать: вот, мол, ребята, что я умею, и держитесь-ка от меня на расстоянии. Понимаешь, что я хочу сказать?

— Понимаю. Только тогда вся наша затея яйца выеденного не стоит. Если он так легко расколол Смирнова, где гарантия того, что он так же мимоходом не расколет меня?

— А вот для того, чтобы он тебя не расколол, мы и подключили Леонида Васильевича.

Я похолодел. Тот самый озноб, что давал себя знать при непереносимой жаре под палящим солнцем Нагорного Карабаха, среди раскаленных камней на белой от пыли грунтовке; тот самый озноб, о котором я, казалось, забыл уже навсегда, вдруг продрал меня до костей. Затея Мартынова во всей своей полноте, четко обозначилась передо мной.

— Ну уж нет, — сказал я, поднимаясь из кресла. — На такое мы с тобой не договаривались. Извини, друг Мишка, но поищи себе другого желающего. В мозгах своих копаться я никому не позволял. И не позволю.

Помню, в детстве довелось присутствовать на сеансе заезжего гипнотизера. Вышел я оттуда совершенно потрясенный. Он делал с людьми, что хотел: заставлял их пить воду, а кричать, что пьют вино, заставлял их плыть посуху, воображая, что вокруг океан, заменял их личности другими — Петра Первого, дяди Степы-милиционера; и Петр Первый тут же начинал на потеху публике казнить, миловать и строить по ходу Санкт-Петербург, а дядя Степа свистеть в невидимый свисток, надувая щеки. Я был не просто потрясен, я был еще и напуган. И поклялся тогда сам перед собой на веки вечные не допускать, чтобы надо мной выделывали нечто подобное.

Когда я отслужил в армии, на глаза мне попалась газетная статья, в которой автор на полном серьезе излагал свою версию печально известных событий в Тбилиси. Опираясь почему-то на статистические материалы о процентном соотношении женщин среди невинно убиенных, он утверждал, что мы, солдаты внутренних войск, разгонявшие демонстрацию, находились под воздействием гипноза, который накладывали на наши предварительно одурманенные наркотиками мозги опытные специалисты, переодетые в форму рядовых. Могу сказать одно: ничего подобного не помню. Не уверен даже, был ли вообще какой-нибудь приказ из высших эшелонов власти разогнать демонстрацию. До сих пор мне кажется, что началось все с того, что за нашими спинами вдруг появился явно ушибленный запущенным из толпы камнем, а потому взбешенный майор и закричал, каждое свое слово для весомости подкрепляя трехэтажным матом: «Вперед, вперед! Дави их, мужики!». И мы пошли. Потому что сами уже давно были на взводе без всяких там наркотиков и гипноза.

Это я к тому, что тоже подвержен гипнозу. В том числе и массовому, но добровольно гипнотизировать себя не позволил бы ни там, ни здесь.

Я — это я, и точка!

Когда я встал, МММ окончательно сник. Крыть ему было нечем, и он отлично это сознавал.

— Я прощаюсь, — сказал я, стараясь говорить как можно ровнее, — желаю приятно провести время.

— Не спешите, Борис Анатольевич, — вмешался тут внештатный консультант. — Нам еще есть о чем с вами поговорить.

Мишка посмотрел на него с надеждой.

— Говорить вы можете хоть весь день, — заявил я твердо, — но без меня.

— У вас какое-то неотложное дело? — поинтересовался Леонид Васильевич, и я снова встретился с ним взглядом.

Мне не нужно было этого делать, но я слишком поздно спохватился.

— Понимаете ли, уважаемый Борис Анатольевич, существует такое понятие как «психотронное эхо». Оно обозначает не до конца еще объясненное явление, когда часть воздействия — минимальная, конечно, — передается от объекта непосредственного воздействия к объектам, которые находятся с ним в повседневном контакте. Скоблин состоит в Своре более двух лет. Не исключено, что просто переговорив с ним, вы уже получили определенную «дозу» психотронного воздействия на свой мозг. Поверьте мне, такое вполне возможно.

Михаил Михайлович, видимо, до конца и сам не предполагал, на какое сложное дело он вас посылает. Но неспециалисту это вполне простительно. Думаю, совместными усилиями мы сумеем исправить ситуацию. Со своей стороны обязуюсь установить вам такой защитный блок, какой не прошибут ни гипнотизеры, ни экстрасенсы, никто из всей этой компании дешевых повелителей душ…

И этот взгляд, этот завораживающий, прямой, необыкновенной силы взгляд.

Уже тогда я понял, что внештатный консультант откровенно вешает мне лапшу на уши со всем своим «психотронным эхом» — не поверил я ему, несмотря на совершенную доверительность тона, — но кто бы выстоял против этого взгляда?

Я не мог ему противиться.

Я вернулся на свое место.

Мишка заметно оживился, кашлянул, задвигался. А я сидел в каком-то оцепенении и думал, какого еще предательства мне от лучшего своего друга ждать…

Глава седьмая

Через час после ухода Бориса на квартире Мартынова началось совещание. Присутствовали трое: сам Мартынов, внештатный консультант Леонид Васильевич и еще один — высокий, плотный, с аккуратно подстриженными усами, военной выправки человек. Держался этот последний уверенно, твердо, как и полагается начальнику в присутствии своих подчиненных.

— Ну что ж, — сказал он, закуривая. — Докладывайте. Первым вот ты, Михаил.

— Все прошло идеально, Игорь Павлович. Начальный этап нами пройден. Лаговский купится.

— Идеально? — Игорь Павлович не повышал голоса, но по интонации было ясно, что он чем-то недоволен. — То же самое ты мне уже говорил. Месяц назад, помнишь?

МММ нахмурился.

— Это совсем другой случай. Орлов действительно ничего не знает о наших планах, вы понимаете. Он расскажет только то, что ему полагается рассказать.

— Идеально… — Игорю Павловичу определенно не нравился этот эпитет. — Вот расскажи мне об Орлове.

— Но…

— Расскажи еще раз.

Мартынов покорно кивнул.

— Мы познакомились с Орловым четыре года назад, — начал он свой рассказ. — Почти год я был его взводным. Нас двое было из Питера, на этой почве мы сошлись.

— Лейтенант внутренних войск Мартынов и рядовой внутренних войск Орлов, — заметил Игорь Павлович. — Что, во внутренних войсках среди офицеров принято брататься с рядовым составом? Вот очень интересная деталь.

— Уставом, насколько я помню, это не запрещается, — отвечал МММ. — На самом же деле он, конечно, выдерживал определенную дистанцию: у нас с ним ко всему ощутимая разница в возрасте…

— Ну уж? Восемь лет.

— ВОСЕМЬ лет! Но потом нам повезло оказаться вместе в одной переделке. Поползали под пулями, вы понимаете. Так и подружились.

— Хорошо. Подробности я помню. Обрисуй, пожалуйста, его психологический портрет.

— Орлов смел, — медленно, подбирая слова и нахмурясь еще больше, заговорил Мартынов. — Но не безрассуден. У него имеется склонность к мальчишеским выходкам, но и здесь он знает меру.

— Значит, он импульсивен?

— Как сказать… — МММ задумался. — Я бы сказал, что он достаточно уравновешенный человек. В большей степени уравновешенный человек, вы понимаете… Но иногда, особенно, если припереть Бориса к стенке, он действует по воле первого импульса. Его счастье — или талант? — в том, что обычно действия эти впоследствии оказываются наиболее эффективными в данной ситуации и как результат… Вот помню, нас бросили в прикрытие беженцев…

— Все это, безусловно, интересно, — перебил Мартынова Игорь Павлович, — но я вот о другом спрашивал. Ты можешь хотя бы приблизительно сказать, как поведет себя Орлов, если ситуация выйдет из-под контроля?

— Ситуация не выйдет из-под контроля.

Игорь Павлович хмыкнул не без раздражения.

— Вот допустим, — сказал он, выделив глагол интонацией, — что ситуация уже вышла из-под контроля.

— Ну знаете, Игорь Павлович, — возмутился МММ, — я так не могу. Что значит «вышла из-под контроля»? Мы отрабатывали различные варианты. Все продумано. Орлов и шага не сделает без контроля с нашей стороны. У него не будет необходимости проявлять инициативу. Иначе я просто не пригласил бы его участвовать в операции. Он все-таки мой друг. А что качается разного рода «допущений», то я, извините, не профессиональный психиатр… — Леонид Васильевич, с интересом наблюдавший за перепалкой из своего угла, громко рассмеялся, — не профессиональный психолог, — тут же поправился Мартынов, — чтобы предсказывать, как поведет себя Борис, если мы трое вдруг исчезнем или впадем в детство.

— Вот очень интересно ты рассуждаешь, — с сарказмом заметил Игорь Павлович. — Я, видите ли, не профессиональный психолог… Пойми, Михаил, это не просто операция, а наши противники — не просто бандиты с большой дороги. Все должно быть проведено без сучка, без задоринки. И вот положение таково, что сам я не могу работать с агентом. Единственное, что я могу себе позволить — это посмотреть на него со стороны. Это ТВОЙ агент. И мне сегодня приходится верить тебе на слово. Но в случае провала завтра отвечать буду я. И за свое доверие, в том числе.

— Все мы завтра ответим, — буркнул Мартынов, но запал его уже прошел.

— Ставка в игре высока, — продолжал Игорь Павлович. — А вот ты, извини меня, вместо спокойной разумной оценки возможной реакции Орлова на непредсказуемое обострение ситуации подсовываешь мне байку о… ну вот хотя бы такая аналогия… об Остапе Бендере, который второй раз в жизни усевшись за шахматную доску, возьмет и обыграет всех своих противников, да так, что и не придется ладью с доски воровать. «Смелый, но не безрассудный; импульсивный, но не очень; если припереть его к стенке, то тут уж кривая вывезет…» Так у нас, Михаил, дело не пойдет.

— Вы совершенно зря упрекаете Михаила Михайловича, — вмешался наконец в спор Леонид Васильевич. — Он, конечно, не профессиональный психиатр, — внештатный консультант снова рассмеялся, — но тем не менее психологический портрет Орлова нарисовал очень точно. Такие, как Орлов, редки. Это действительно талант — интуитивно, чисто на импульсе находить верное решение сложной задачи, проблемы, если угодно. Существует такое понятие: принцип дилетанта. Так вот, Орлов — это дилетант, но дилетант такого психологического склада, что он даст сто очков вперед любому профессионалу. Именно благодаря своей способности непредвзято смотреть на вещи и интуитивно находить единственно правильный путь к решению. Он именно такой Остап Бендер, который второй раз в жизни усевшись за шахматную доску, способен не только довести партию до конца, но и выиграть. Как сказали бы мы, психиатры, — новый смешок, — он гений афферентного синтеза. Кстати, в этом качестве Лаговский из той же породы.

— Ладно, — махнул рукой Игорь Павлович, — сегодня вы двое меня убедили. Будем полагать, мы нашли Герострату достойного противника, — он помолчал. — Но все-таки надеюсь, что ситуация не выйдет из-под контроля, и нам не придется в срочном порядке вспоминать, где и какую мы снова допустили ошибку…

Глава восьмая

Я помню это так.

Собралось, не считая меня, пятеро.

Свора, как рассказывал мне Мишка, объединяла около сотни «обиженных», но Герострат разбил все сообщество на классические «пятерки», то ли из соображений конспирации, то ли так ему удобнее было со своей паствой работать.

В общем, собирались они обычно по пять человек в предварительно назначенный час у кого-нибудь из активистов Своры на квартире.

— Проходи, знакомься, — сказал мне Венька.

Я скользнул небрежным взглядом по компании. Трое парней, одна девушка — в стороне от этих троих.

Познакомились.

Двое парней оказались студентами Технологического. Первый, Юра, представлял из себя классический образчик флегматика: вяло со мной поздоровался, через усилие произнес свое имя, тут же отвел взгляд. Второй, Андрей, в противоположность ему был возбужден, долго и энергично тряс мне руку, без причины похохатывая.

Третий парень, Семен, тоже был более разговорчив, но казался чем-то озабоченным. Я узнал, что он-то и есть настоящий хозяин этой квартиры.

Когда-то Семен служил в Афганистане; в наследство ему достался уродующий лицо шрам. Квартиру он купил недавно на заработанные в коммерческих структурах деньги. Не знаю уж, кем он там работал. По всему, охранником или вышибалой.

Девушка представиться мне отказалась.

— Это Люда, — сказал за нее Скоблин. — Не обращай внимания. Она сегодня не в настроении…

Все гости расселись и, поглядывая на часы, стали ждать. Одному Семену скучать было некогда. Он вставил в видеомагнитофон кассету с фильмом о восточных единоборствах, чтобы как-нибудь нас занять, а сам принялся накрывать на стол. Очень быстро на столе появились бутылки шампанского, ликеры, икра, красная рыба, аккуратно порезанный и разложенный на тарелочке сервелат, ветчина и какие-то другие совершенно мне незнакомые закуски.

Я вызвался помочь, но Семен замахал на меня рукой.

— У нас это не принято, — пояснил он.

Наконец — звонок в дверь.

Семен побежал открывать. Все замерли, обратив взгляды в сторону прихожей.

Он ворвался, как вихрь.

Он двигался настолько быстро, что за ним трудно было уследить. Если не стараться, то могло возникнуть впечатление, что он не ходит, а перемещается моментальными скачками из одного пространственного положения в другое, такого темпа он придерживался.

— Ага! — закричал он с порога. — А у нас-то, ребята, сегодня шестой лишний!

Я не успел глазом моргнуть, а он уже был в комнате и, ухватив Веньку Скоблина пятерней за волосы на макушке, притянул к себе:

— Ты новичка привел? Молодец! Ты всегда хороших ребят приводишь. Хвалю-хвалю…

Он отпустил Веньку и тут же очутился рядом со мной, протягивая руку, которую я не без опаски пожал. Ладонь его была сухой и горячей.

— Здравствуй, здравствуй, сынок. Рад тебя видеть в нашей веселой компании, рад. Меня зовут Герострат, а тебя?

Он выпалил это настолько быстрой скороговоркой, что я смешался и долго не мог сообразить, что от меня требуется. Наконец спохватился:

— Борис.

— Очень хорошо.

Он отскочил от меня, как волейбольный мячик от стенки, и занялся остальными.

Похлопал чисто гитлеровским жестом Юру по щеке: «О чем задумался, моя радость?»; Обнял смущенно улыбающегося Андрея: «Ух ты какой у меня широкий!». Я же получил возможность рассмотреть его со стороны.

На мой взгляд, лет Герострату было около сорока. Тот возраст, когда признаки наступающей старости дают о себе знать лишь характерными складками вокруг рта, а признаки зрелости уже все налицо. Или на лице?

В общем, я решил, что где-то в этом году он перевалил за четвертый десяток, хотя и умудрился при этом сохранить себя в сравнительно хорошей форме: не обзавелся ни брюшком, ни отвислым задом — крепко сбитый, сильный, судя по всему, мужик.

Но другое привлекало внимание в облике Герострата. Он был лыс, как колено. Не подстрижен наголо, а именно лыс и, видно, какой-либо новой поросли на своей голове давно забыл и ждать. На голом его, продолговатом черепе хорошо были различимы округлой формы пятна более темные, чем естественный цвет кожи. Располагались они беспорядочно, и о их происхождении можно было только догадываться.

Одет Герострат был в полевую «афганку» без погон или каких-то других знаков различия. Она казалась поношенной, но чистой.

Двигался он, как я уже отмечал, порывисто, очень быстро. При этом в движениях участвовало все его тело, и в первый момент на ум приходило сходство Герострата с кукольным паяцем. Только кукольный паяц не способен передать то совершенство, с которым кроме всего прочего Герострат владел своей мимикой.

За эволюциями его лица уследить было не менее сложно, чем за перемещениями тела. Выражения этого лица сменяли друг друга с сумасшедшей, невероятной скоростью. А так как мы привыкли видеть за мимикой некое внутреннее содержание, возникало ощущение, что это эмоции — самого разного рода — выплескиваются из Герострата, да так быстро, что он сам не в состоянии уследить за сменой собственных настроений.

— А ты, дочурка, что притихла? — это Герострат говорил уже Люде, девушке, которая не захотела мне представиться.

Он присел к ней и приобнял за плечико.

— Ну, не грусти. Проблемы? Быстро решим твои проблемы.

И вот он снова на ногах, снова деятелен и подвижен. Он обежал вокруг стола, придирчиво разглядывая сервировку:

— Ай, Семен, ай, молодец! Решил порадовать старика! Спасибо! Давно закусона такого не видел.

Семен смущенно зарделся. Было видно, что похвала Герострата ему приятна.

Сумасшедший дом, подумал я. И им всем это нравится? Да, чужая душа — потемки, нечего сказать.

Герострат, на полсекунды выпущенный из поля зрения, снова очутился возле меня:

— Ну что ж, Боря, хоть ты и шестой сегодня, хоть и лишний, но прошу, не откажи — поучаствуй в трапезе. Уважь, так сказать, компанию.

— Уважу, конечно, — освоившись с ритмом, в тон ему отвечал я. — Отчего не уважить?

— Давай, давай, садись за стол. Вы тоже, дети мои, присаживайтесь. Семен, убавь звук у ящика.

Семен послушно уменьшил громкость у телевизора, на экране которого до предела чем-то разобиженные азиаты организовывали новый мордобой.

— Сейчас откроем коньячок, — Герострат потирал руки, — ликерчики. Давайте, давайте. Не будем откладывать удовольствие.

Все потянулись к столу. Герострату, естественно, было выделено место во главе. Семен сел по правую руку, меня Герострат усадил по левую. Рядом со мной расположился Юра, напротив его — Андрей, далее — Люда и Венька Скоблин.

Семен открыл бутылку и разлил коньяк по стопкам. Герострат на это время перестал нести околесицу и уставился на меня своими большими, чуть навыкате, светло-голубыми глазами. Я попытался выдержать его взгляд. Сначала это представлялось нетрудным делом, даже несмотря на непрерывную смену выражений его лица. Тем более, что взгляд Герострата не имел ничего общего с волевым, завораживающим взглядом моего нового знакомца Леонида Васильевича. Но когда вдруг я осознал, что разглядывает-то он меня одним глазом, а второй — направлен совершенно в другую сторону, то не выдержал и сморгнул, почувствовав острый приступ брезгливости.

Явная шиза, решил я, наблюдая это чудовищное косоглазие. Как мог Мартынов так ошибиться?

Едва Семен успел наполнить стопки, как Герострат схватил свою и немедленно вскочил, нависая над столом. При этом он умудрился не расплескать ни капли, хотя стопки были наполнены до краев. Поднимаясь привычно вслед за ним, я успел разглядеть у него на подбородке длинные сверху вниз, белые и тонкие полоски старых давно заживших шрамов. Еще одна деталь к колоритному образу.

— Дети мои, — начал Герострат. — Я спешу поздравить себя, вас, всех, кому это интересно, с тем, что наши ряды пополняются сегодня новым братом, который без принуждения, но по доброй воле решил вступить в наше сообщество, чтобы нести вместе с нами факел яркого очищающего пламени, которым мы когда-нибудь подпалим весь этот прогнивший насквозь, погрязший в мелких страстишках мир.

А сам-то ты не мелковат? — подумал я, поднимая свою стопку на уровень глаз. Идейка не нова, лозунги стары, как Вселенная. Если это все, что ты можешь им предложить, удивительно, почему они до сих пор не разбежались.

— Я не сомневаюсь, — продолжал между тем Герострат, — что, примыкая к Своре, он найдет среди нас братьев по духу, по образу мыслей и чувств. Сегодня мы пьем за тебя, Борис, сын мой. Ты сделал правильный выбор, и мы все счастливы видеть тебя среди нас.

Он выпил коньяк, не смакуя, одним большим глотком. Остальные последовали его примеру. И я в том числе.

Потом расселись по своим местам, набросились на закуску. Герострат снова на меня уставился. Я старался выглядеть невозмутимым, нацепил на вилку ломтик консервированной ветчины, прожевал, закусил хлебом.

— А теперь, — сказал Герострат после недолгой паузы, — я объясню, почему ты сделал именно ПРАВИЛЬНЫЙ выбор!

Все остальные, как по команде, перестали жевать, положили вилки и приготовились слушать с очень похожим выражением на лицах; настолько похожим, что мне стало не по себе.

— Видишь ли, Боря, — Герострат резко сбавил темп ведения разговора, теперь он говорил медленно, с расстановкой, словно бы взвешивая в уме каждое произносимое слово — не говорил, а вещал, — человек порочен по самой своей природе. Это доказывает история как древнейших, так и современных цивилизаций. Все всегда повторяется, на более высоком технологическом уровне развития, но повторяется: войны, насилие, жадность, вероломство, предательство. Человек в принципе не способен вырваться из порочного круга. Это не теорема, это аксиома, которая уже не требует доказательств — слишком большой опыт за ней стоит. Потому нет смысла искать пути для улучшения положения. Улучшить его можно, лишь изменив в корне человеческую природу, а это, как уже говорилось, невозможно…

Демагог, подумал я. И они эту туфту еще слушают. Вон даже как — разинув рты. В самом деле, гипноз какой-то. Но ведь на меня почему-то не действует!…

— Но тогда теряется всякий смысл жизни, — вещал Герострат, — а тем более — смысл его поисков. Но личность — я имею в виду Личность с большой буквы — не способна существовать без этого; смысл нужен ей, как воздух, иначе — водка или петля. И вот, когда она, Личность, попав в переделку, во всей мере осознает объективную реальность порочного круга, но сама не может найти нового смысла для себя жить, она приходит ко мне, к нам, и я говорю: да, тот смысл, о котором тебе твердили всю твою жизнь учителя, родители, приятели и подружки, — чушь, блеф, дерьмо, способ управлять тобой и твоими желаниями. Я же знаю другой смысл, другую цель.

Подумай, представь себя мультимиллионером. Предположим, ты заработал свои деньги честным трудом. Пахал, не разгибаясь, день и ночь. Сжег уйму физической и нервной энергии, чтобы обеспечить себя и своих детей виллой, яхтой, парком автомобилей. Ты добился, ты получил все это. Хотя и подорвал здоровье, но счастлив, потому что у тебя есть сын, который никогда не узнает слова «нужда». И вот тут приходят молодые и наглые, они похищают твоего сына и требуют в качестве выкупа за его жизнь все, что у тебя есть: яхту, виллу, парк автомобилей, твои мультимиллионы. Киднепинг — это киднепинг. Ты готов все отдать и отдаешь, ну и ответь теперь, где годы работы; куда делось все, что ты создал своим умом и своими руками, в течении целой жизни?.. В пустоту. Все — молодым подонкам.

Так или приблизительно так заканчивается любой «правильный» путь. Я же предлагаю тебе другое: жизнь, быструю, яркую, как вспышка. Будет она такова, что перед тобой склонят головы и высшие, и низшие мира людей, потому что сами они жить подобно тебе не способны. И не нужно для этого особых усилий: живи, как жил, но копи волю, энергию и в нужный момент полыхни, взорвись так, чтобы тебя запомнили. Сожги храм, как когда-то это сделал Герострат с храмом Артемиды, сожги город, как когда-то Нерон сжег Рим, сожги полмира, как когда-то это сделали Гитлер и Сталин. И не жалей ни храма, ни города, ни полмира. Сожги. Все равно человеки когда-нибудь сделают это сами, но медленно, оправдываясь лозунгом «спасения нации». И забудутся имена строителей храма и имена строителей города, и имена тех, кто пописывая статейки, в кафетериях Парижа, пытался остановить «вторжение варваров» — они уже забылись. Но имена тех, кто сознательно ставил себя, свою жизнь вопреки общепринятому смыслу; тех, кто перешагивал через него, выбирая свой собственный путь, будут помнить всегда. И везде. И давайте за это, дети мои, тоже выпьем!

Все снова чокнулись, снова опрокинули по стопке.

— А еще я добавлю, — продолжал Герострат, — что задача эта невыполнима сегодня, если ты одинок. Времена, когда отдельная Личность имела возможность изменить весь ход истории, успешно миновали. Структура цивилизации неимоверно усложнилась. Теперь только группа, стая, Свора, если угодно, Личностей способна заявить о себе так, чтобы их запомнили. И поэтому, объединенные общей идеей акта, который когда-нибудь совершим, сегодня мы должны все свои силы приложить к тому, чтобы почувствовать себя не просто неким сообществом Личностей, а единой, цельной Личностью. У нас не должно быть тайн друг перед другом, больших или малых секретов; внутри Своры мы должны быть открыты, все проблемы решать сообща. И нет здесь места ложному стыду, ложной скромности…

На скулах Герострата выступили красные пятна, то ли от воздействия выпитого коньяка, то ли от возбуждения, вызванного произнесением своей «программной» речи.

— Возьмем такой пример, Боря, сын мой, — он вернулся к прежней манере блиц-монолога. — Скажи, есть ли у тебя какие-нибудь проблемы? Сексуальные — есть?

От настолько неожиданного вопроса в лоб я растерялся. Герострат же вскочил со своего места, обежал стол и поднял на ноги Люду.

— Раздевайся, доченька, — приказал он ей.

И та, словно послушный, хорошо отлаженный и запрограммированный на определенный вид деятельности автомат, принялась раздеваться.

Быстро, без малейших признаков колебания сняла сначала блузку, потом — платье, затем — белье. И осталась голая, беззащитная под нашими взглядами.

— Ну, как она тебе, Боря? — Герострат одной рукой обнял ее за плечи, а другой — стал поглаживать и теребить сосок на ее левой груди. — Нравится? — рука его скользнула ниже, к лобку, пальцы коснулись треугольника волос внизу живота.

Девушка никак не отреагировала на его посягновения; с тем же успехом он мог обнять статую.

— Проблема, как видишь, решается мгновенно, — заявил Герострат, не сводя с меня глаз. — И так у нас во всем. Ну так как — хочешь ее?

Я наконец нашелся что ответить:

— Нет. Как раз с сексуальной проблемой у меня все в полном порядке.

— Неволить не будем, — Герострат снял руку с девушки и вернулся во главу стола. — Одевайся, милая моя.

Люда механически оделась.

Окончательно спятившая компания, мысленно подвел я итог происходящему.

— Именно так, — сказал Герострат, довольно усмехаясь, — быстро и решительно мы разбираемся с любыми проблемами. Если, предположим, у тебя нет сегодня сексуальных проблем, они могут появиться завтра — приходи, не стесняйся, поможем. Или если возникнет проблема с деньгами, это чаще случается — приходи, не стесняйся, поможем. А там смотришь, и ты нам всем чем-нибудь сумеешь помочь.

И здесь ты не оригинален, подумал я. Всегда и везде так: сначала мы тебе — потом ты нам. Но нет, во второй раз я вряд ли сюда приду, даже если и появятся у меня какие-нибудь проблемы.

— Ну давайте еще по одной хряпнем, — сказал Герострат. — Без тостов. А то мне бежать пора. Дела, знаешь ли, Боря, дела. Но еще увидимся, дорогой, поговорим. Ты, главное, заходи почаще. А там уже и с твоим членством в пятерках разберемся.

В третий раз все чокнулись и выпили.

Когда Герострат ушел, никто не стал более задерживаться. Благодарили хозяина, кивали: «До встречи!» И отчаливали. Ушли и мы с Венькой.

Выпивка и закуска почти нетронутыми остались на столе.

Глава девятая

— Можете быть спокойным, — заявил Леонид Васильевич после завершения тест-сеанса. — Блок на месте. Постороннему воздействию ваш мозг, уважаемый Борис Анатольевич, не подвергался.

Вздохнул я, не спорю, с облегчением. Несмотря на то, что уже со смешанным ощущением скепсиса и недоумения относился к Мишкиному построению о предназначении Своры.

МММ выглядел обрадованным, но и немножко виноватым, что обрадовало уже меня. Все-таки не хотел я верить, что он способен предать еще раз.

— Теперь можешь рассказать о своих впечатлениях, — предложил Мишка.

— Тут и рассказывать нечего, — ответил я. — Где-то вы, ребята, перемудрили, ошиблись. А особенно ты, Михаил, — в его оценке. Герострат — это низкого полета шизик с манией величия и замашками начинающего фюрера. Ну насмотрелся человек по видаку «Бэтмена» с Николсоном в роли главного злодея, понравилось ему. Ну вообразил себя Джокером, а чтобы нескучно было, выдумал под это дело целую теорию, идеологическую базу, так сказать, подвел. Весь мир — говно, зато я — молодец; тому, кто слушал, — леденец. Старая песня. Он мне по этому поводу даже нашего прапорщика напомнил. Ты-то хоть Сердюка иногда вспоминаешь? — МММ задумчиво кивнул, не поддержав моей улыбки.

— В общем, — разочарованно решил подытожить я, — цирк уехал, клоуны остались. Одного только не могу понять: что ребята в этом проходимце разглядеть сумели? Больше сотни их в Своре, говоришь?

— В том-то и дело, что больше сотни, — Мишка ненадолго замолчал. — Так значит, ничего подозрительного ты при встрече не заметил?

— В рамках палаты номер шесть — совсем ничего подозрительного.

— Впрочем, — сказал медленно Мишка, — в первых докладах Смирнова тоже ничего подозрительного не было.

— А в последних? — поинтересовался я.

— А последние он написать не успел, — жестко отрезал Мартынов, потом повернулся к внештатному консультанту:

— Вы что посоветуете, Леонид Васильевич?

Внештатный консультант попыхивал трубкой, в ответ на вопрос пожал плечами:

— Продолжать наблюдение.

— Ну знаете, это слишком, — заявил я сердито. — Долго такой дурдом я переносить не смогу. Я вам не разведчик, не Штирлиц. Не собираюсь я, стиснув зубы, ходить на все эти посиделки и выслушивать каждый раз очередную порцию бредятины. А если пойду, то как-нибудь не выдержу и сорвусь — вашим же планам хуже будет.

— Дело серьезнее, чем ты думаешь, — сказал Мишка. — Мы ДОЛЖНЫ продолжать наблюдение.

— А мне кажется, вы придумали, что оно серьезное. Свора — просто банда придурков. Неужели в нашем многомиллионном городе не найдется сотня-другая шизиков?

— Вот ты говоришь: «банда придурков», «Герострат — низкого полета шизик», а между тем он умудряется возглавлять процветающую фирму по сборке и продаже IBM-совместимых компьютеров и комплектующих к ним.

— Скоблин мне тоже казался вполне нормальным парнем, — возразил я. — Это, как выяснилось, ничего не значит.

— Ну хорошо, — сказал Мишка, — я предлагаю скорректировать план.

И снова меня насторожила легкость. На этот раз — легкость, с какой МММ согласился переменить направление действий. Но, видимо, недостаточно, потому что уже более дружелюбным тоном я поинтересовался:

— Что ты имеешь в виду?

Мишка встал и прошелся по комнате, потом остановился и, чуть наклонив голову, посмотрел на меня.

— Как я только что говорил, — начал он вкрадчиво, — Герострат является владельцем небольшой фирмы по сборке и продаже персоналок всевозможных модификаций. Соответственно, у него есть офис, а в офисе установлен PENTIUM, 60 мегагерц, 128 мегабайт — оперативной памяти, один гигабайт — на жестких дисках, модем, периферия — все как положено.

— Богатая машина, — вставил Леонид Васильевич.

— Для меня это пустой звук, — признался я.

— Стоимость ее семь тысячи долларов, — пояснил Мартынов. — Такая цена для тебя не пустой звук?

Я пожал плечами.

— Но не это суть главное, — продолжал Мишка. — Главное, что машина подключена через модем на телефонную сеть, а значит, ты понимаешь, является составной частью какой-то другой невыявленной сети. Если за Геростратом кто-то стоит — кто-то серьезный — то самым простым способом связи между ними был бы как раз этот самый модем, обеспечивающий и скорость, и достаточную секретность при обмене информацией. Но модемы имеют и существенный недостаток: грамотный хакер (так называют компьютерных «хулиганов» и «взломщиков») вполне может обойти защиту и извлечь любую необходимую ему информацию, хранящуюся в компьютере. Но это должен быть действительно грамотный хакер. И, кажется, я одного такого знаю.

— Еще какой-нибудь «внештатный консультант»?

— Твоя Елена…

Я поперхнулся:

— Ты в своем уме?

— Надеюсь, что в своем.

— А я уже не надеюсь!

— Почему бы и нет, Игл? В конце концов, она работает в сходной конторе, на программном обеспечении. Ты сам рассказывал, что она у тебя сетевик. Елена по долгу службы, по образованию должна уметь во всем этом разбираться: в защитах и тэдэ, понимаешь?

— Ты слишком многого от меня требуешь, — разозлился я. — Сначала втянул в сомнительную игру с сомнительным раскладом, теперь туда же хочешь затащить мою девушку? Ладно, первое я тебе могу еще простить: у вас не было другой подходящей кандидатуры, да и я вроде бы калач тертый, не из последних, в игры такие научен играть, но Елену-то сюда зачем? Ей с автоматом бегать не приходилось, голову под пули подставлять — тем более…

— Постой, постой, — Мишка поднял руки, будто сдаваясь. — Ты все извращаешь. Только же сам утверждал, что дело выеденного яйца не стоит, Герострат — безобидный шизик, а теперь: автомат, пули. Я ведь не предлагаю, чтобы Елена завтра же нацепила маскировочный халат, или собралась ходить с тобой на посиделки в Свору. Я предлагаю совсем другое. Допустим, на днях мы с тобой подойдем к Елене в офис и попросим посодействовать взломом одного подозрительного компьютера. Скажем, что санкций от вышестоящих инстанций у нас на это нет — а у нас их действительно нет — но нужно выполнить эту маленькую работенку, потому что владелец компьютера — изворотливая бестия, и только таким способом можно будет попытаться вывести его на чистую воду. Елене твоей при том ничего не угрожает, я ручаюсь. При умелом подходе никаких следов взлома, а тем паче — следов хакера, который этот взлом произвел, мы не оставим. Понимаешь?

— Раз все так просто и легко, не объяснишь ли ты мне, убогому, почему вам не воспользоваться услугами очередного внештатного консультанта?

— А вот здесь та же ситуация, что и в предыдущем случае. Консультанта подобного уровня необходимо сначала разыскать, потом необходимо разыскать хорошую машину. Те, что стоят у нас в управлении, — или древняя рухлядь, или круглые сутки заняты. Мы же официально никакого расследования не ведем, а машинного времени нам никто за красивые глаза не выделит. Кроме того подключение к делу нового специалиста — это новый след. Такие дела за один день не делаются, и если кто-то сейчас наблюдает за нами, он сразу поймет что к чему — не нужно быть Шерлоком Холмсом — и успеет принять соответствующие меры. Нас вычислят, и вот тогда уже точно все пропало. Можно и не начинать.

— И снова свет клином сошелся на Борисе Орлове, — с безнадежностью констатировал я.

Леонид Васильевич, наблюдавший за мной из-за спины Мишки, чуть заметно улыбнулся. Улыбкой Василиска.

МММ вздохнул.

— И снова сошелся, — подтвердил он.

У меня в голове словно прозвенел звонок, и вдруг мне стало совершенно безразлично, чем все оборачивается для меня самого и для Елены.

Я устал спорить.

Я сдался, махнул рукой.

— Уговорил, — сказал я. — Только с Еленой будешь разговаривать самолично. И помни: ты гарантировал мне ее безопасность. Хотя, думаю, вряд ли она согласится.

— Посмотрим, — отозвался Мишка и тоже улыбнулся. Очень похожей, змеиной улыбочкой.

И снова мне нужно было встать и уйти, хлопнув дверью. И снова я остался.

Глава десятая

Мы появились в офисе перед самым обедом.

На входе нам повстречался импульсивный коротышка; он быстро выяснил, в чем суть да дело, и с готовностью проводил до искомого рабочего места.

Заблудиться здесь было немудрено. Фирма занимала целый этаж с какой-то поры охраняемого государством и долго реставрируемого здания, а помещение главного офиса оказалось разделено по примеру пчелиных сот на маленькие комнатушки, отгороженные друг от друга легкими перегородками в человеческий рост высотой.

Коротышка же свободно ориентировался в этом лабиринте и скоро, распахнув перед нами дверь в очередную такую комнатушку, позвал:

— Леночка, к тебе пришли.

Елена тем временем просматривала какие-то распечатки. Локон золотистых волос часто спадал ей на глаза, и она резким нетерпеливым движением руки возвращала его на место. Она была настолько поглощена работой, что коротышке пришлось громко повторить:

— Леночка, к тебе гости!

Она подняла наконец глаза, заулыбалась, вскочила, пошла к нам. По ходу бросила коротышке:

— Спасибо, Женя.

Тот мигом испарился.

— Кто это такой? — полусерьезно осведомился я после того, как она чмокнула меня в щеку.

— А-а, это наш замзавснаб Женя. Младший помощник старшего экспедитора.

— И вы с ним уже на «ты»? «Леночка — Женечка»…

Елена рассмеялась.

— Ну знаешь… С ним же по-другому нельзя…

— Смотри у меня.

— А ты ревнивец, — вмешался Мишка. — Приходит с другом к очаровательной невесте и тут же с порога закатывает сцену. Кто бы мог такое о тебе подумать…

— А-а! Вот и Миша, — она протянула ему руку, и Мартынов, галантно поклонившись, поцеловал ее куда-то в район запястья. — Сколько я тебя не видела?

— Все дела, дела, — оправдывался МММ. — Бесконечно серые будни сотрудника оперативно-следственной группы.

— Да, работы теперь у вас, наверное, только прибавилось.

— Мягко сказано, Леночка, мягко сказано.

Мы расселись.

Мишка поставил принесенную с собой сумку на пол и с подкупающе-скренней улыбкой на лице взялся за «обработку». Поморщившись, я стал смотреть в сторону. Не нравилась мне эта его пересыпанная комплиментами говорильня, в манере которой он излагал сочиненную «легенду».

Однако, на мое удивление, Елена с легкостью согласилась этому проходимцу помочь.

Ох уж эти мне книжно-детективные развалы на любом углу, подумал я, вся эта романтика налетов на частные банки, стрельбы из автоматического оружия на темных перекрестках; романтика курительных трубок, пышных усов и запертых комнат со скелетом в шкафу — великая мода наших бесшабашно-головокружительных времен.

— Только, мальчики, у меня сейчас обед, — предупредила Елена, как бы даже извиняясь.

— Без проблем, — заявил Мишка, залезая в сумку. — Тут у нас и кофе в термосе: израильский, свежезаваренный — и, понимаешь, сандвичи.

— Ой, какие вы предусмотрительные, мальчики, — восхитилась Елена.

Термос, сандвичи и набор стаканчиков были извлечены на свет, Елена убрала распечатки, и Мишка водрузил все это изобилие на освободившееся место.

Прозвенел телефон.

Елена подняла трубку:

— Слушаю!

Приподняла удивленно брови, повернулась к МММ:

— Это тебя, Миша.

Тот невозмутимо кивнул и принял трубку. Выслушал, что ему сказали на том конце провода.

— Продолжайте согласно плану, — распорядился он и положил трубку на рычаг.

— Все нормально, — сообщил Мишка нам, возвращаясь на свое место. — Интересующий нас субъект отчалил в сторону ресторана «Берега Балтики». У нас час времени на работу. Можно сразу начинать.

Елена деловито кивнула, уселась в кресло перед своим рабочим компьютером, сделала рукой в воздухе жест, означающий, по-видимому, приказ разливать кофе и разворачивать сверток с сандвичами, потом пальцы ее быстро забегали по клавиатуре. Цветные картинки на экране монитора стали торопливо сменять друг друга.

— Стандарт модема? — спросила Елена, не поворачивая головы.

Мишка придвинулся к ней вместе со стулом, заглядывая на экран через плечо.

— MNP-7, — назвал он.

— Номер?

Он назвал номер.

— Файловый сервер есть?

Я встал, открутил крышку термоса и разлил по стаканчикам кофе, потом стал разворачивать сверток с сандвичами.

Я не считаю себя полным чайником в компьютерах. Кое-чего я нахватался, благодаря курсу лекций «Вычислительная техника» и близкому знакомству с Владом Галимовым, компьютерным гением нашей студенческой группы, получившим в свое время намертво приклеившееся к нему прозвище «Юзер». Поэтому, что такое оперативная память или, к примеру, жесткий диск, я знаю, но когда речь заходит о более сложных и тонких вещах, как теперь, о сетевом обеспечении, моих познаний катастрофически не хватает, и я чувствую себя полным идиотом, нулем без палочки. Впрочем, всегда утешая себя мыслью, что когда-нибудь и до этого доберусь и разберусь.

Ни на секунду не отвлекаясь от компьютера, Елена и МММ приняли от меня стаканчики. Елена пригубила и отставила свою в сторону. Мишка сделал большой глоток и тоже отставил.

Картинки на экране продолжали сменять друг друга.

— А защита-то хитрая, многослойная, — проронила Елена. — Я чуть не попалась. Впереди — набор стандартных DEC-овских процедур, а за ними — сплошной самопал. И ведь мудреный самопал. Кто-то из вояк приложился: узнаю их почерк…

За работой прошло полчаса.

Я выбежал покурить, а когда вернулся, то обнаружил, что эти двое спецов сидят вполоборота друг к другу, а на лицах у обоих — смешанное выражение недоумения и растерянности. Как после нечаянного для обоих поцелуя, застигнутые врасплох ревнивцем-мужем.

— Что случилось? — спросил я.

— Понимаешь, Борис, тут такое дело… — Мишка обернулся, но не нашелся, как продолжить, и замолчал.

Пришлось объяснять Елене:

— Дело в том, Боря, что каждая защита от несанкционированного проникновения через модем в систему — это нечто вроде двери, очень крепкой двери: лбом ее не прошибешь. Но у двери должен быть замок, и ключ к этому замку имеется в обязательном порядке у хозяина, а дубликаты — у тех, кому хозяин их доверит. Ломать дверь бесполезно. Лучше — попробовать подобрать хорошую отмычку к замку. Вот связкой таких отмычек я и воспользовалась.

— И что это дало?

— Мы теперь знаем, что паролем для доступа в систему является некая комбинация из восьми символов.

— Что же вам мешает?

— Мы не знаем, какие это символы. В английском алфавите двадцать шесть букв прописных и двадцать шесть заглавных, плюс десять арабских цифр: от нуля до девяти, плюс четыре знака арифметических действий. Без учета знаков препинания в сумме это уже составляет шестьдесят шесть возможных символов. Комбинация из восьми символов дает нам шестьдесят шесть в восьмой степени, что составит, — она быстро прикинула, шевеля губами, — около трехсот шестидесяти триллионов вариантов пароля. Я присвистнул:

— Непростая задачка.

— Это бы еще ладно, — продолжала Елена, — но мне кажется, я чего-то не поняла: там может оказаться еще уровень, и тогда, ошибись мы в ответе, система блокируется, и пиши пропало.

— А время идет, — вставил Мишка.

Я машинально посмотрел на часы. Время не шло — летело. В нашем распоряжении оставалось пятнадцать минут.

— Неплохо было бы попробовать подложить ему программную закладку, — заметила Елена. — А потом…

— Потом нельзя, — терпеливо объяснил Мартынов. — У него будет достаточно времени и средств, чтобы выявить любую нашу «закладку».

— Может, это очень простой пароль, — попыталась направить Елена в нужную сторону ход наших мыслей. — Имя там, название какое-нибудь. Что вы о своем уголовнике знаете? Подумайте…

— Кроссворд какой-то… «Поле чудес»… — пробормотал беспомощно Мартынов.

Потом он начал загибать пальцы; по движению его губ я догадался, что он подсчитывает количество букв в имени «Герострат». Не сошлось.

Час обеденного перерыва заканчивался.

Мы молчали.

— Ну предположите что-нибудь! — прикрикнула на нас Елена.

И тут мне вдруг стало совершенно ясно, что это за пароль. Кроссворд кроссвордом, а Герострат Геростратом!

— ЭЙ, — сказал я, и Мишка посмотрел в мою сторону с надеждой. — Ну-ка, кто быстрее вспомнит, как назывался храм, подожженный в свое время Геростратом?

— Храм Артемиды…

Мишка понял, быстро прикинул на пальцах; лицо его засветилось.

— Точно! — заорал он радостно. — Вот Игл, вот голова! Набирай, Елен, скорее: «ARTEMIDA».

— Как набирать?

— Заглавными, заглавными.

Елена набрала.

— А теперь нажмите «ввод», — торжествующе произнес Мишка и собственноручно вдавил клавишу «ENTER».

Картинка на дисплее сменилась, строкой побежали латинские буквы.

— Мы в системном блоке, — сообщила Елена, улыбаясь до ушей.

— Быстрее, быстрее. Времени совсем не осталось.

Но подгонять и не требовалось. Они действовали, как по наитию, как хорошо сработавшаяся пара. Мишка тыкал пальцем в дисплей и говорил что-то вроде:

— Вот этот подкаталог раскрой, пожалуйста… Теперь вот этот… Ага, вот оно! Считывай, считывай…

Я только успел подивиться, как все-таки МММ навострился пользоваться современными компьютерами, а он уже взмахом руки подзывал меня к себе.

Я подошел, нагнулся, вглядываясь в выстроившийся на экране список. Сначала не понял, что это за имена передо мной, но потом в голове прояснилось, и все встало на свои места.

Передо мной был список фамилий известных политических деятелей: среди них можно было увидеть имена министров, депутатов Государственной Думы, наиболее одиозных оппозиционеров. Напротив каждой фамилии стояла дата. Я сразу отметил, что это не сегодняшний день и даже не завтрашний. Ближайшая дата относилась к началу следующего месяца… К началу ноября…

В самом низу списка красовалось выделенное особым шрифтом ФИО Российского Президента. А еще ниже располагался совершенный в своей лаконичности приказ:

«ЛИКВИДИРОВАТЬ».

Глава одиннадцатая

— Теперь ты понимаешь, как это серьезно? — вопрошал меня Мишка, бегая в возбуждении по комнате. — Теперь ты наконец понимаешь?

Я рассеянно кивал, думая о другом.

Какой все-таки это брад собачий: заговор с целью захвата власти, с физическим устранением политических лидеров, и все нити в руках сумасбродного маньяка. Понятно, случись такое в романе Чейза, но здесь, у нас, в благословенном Санкт-Петербурге-Петрограде-Ленинграде, где над переворотами смеются в очередях у рюмочной! Нелепость.

Даже технически — как они собираются это провернуть? В наши-то сложносочиненные времена.

Ну а если предположить все-таки, что располагают они необходимыми возможностями? Если действительно стоит за Геростратом сила немаленькая? Что тогда?

Получается тогда, Михаил Михайлович, что втянул ты нас: и меня, и Елену мою — в страшноватую историю, где попахивает порохом, а сильнее — большой кровью. И в случае малейшего промаха — с твоей ли, с нашей ли стороны, что вероятнее — никто уже не поручится ни за твою, ни за нашу безопасность. Свидетелей в этой стране научились убирать быстро и, как ты говоришь, «без проблем». А главное, что хода-то теперь назад нет, нет теперь обратного хода.

— Что ты бегаешь? — сказал я Мишке с раздражением. — Сядь, не мельтеши.

Разговор мы вели тет-а-тет у него на квартире.

Мишка присел, но через минуту снова забегал.

— Я представляю себе это так, — заявил он. — Военно-промышленный комплекс разваливается. Столица не контролирует, может быть, уже и половины того, что от ВПК еще осталось. Закрываются лаборатории, заводы. Специалисты бегут в коммерцию. Перестают быть секретными военные технологии, разработки. Такое иногда по телевизору услышишь — волосы дыбом, до чего люди сумели там додуматься. А с другой стороны взглянуть: если столько всего всплыло, значит, что-то могло уйти еще глубже, в тень. Как если рыбу динамитом глушить: треть на поверхности кверху брюхом, две трети — на дне, понимаешь? Вот и доглушились…

А ребята не везде лохи, кто-нибудь да должен был вовремя сообразить, чем дело пахнет, и под своей опекой пару контор пригреть. Смотришь: и вот тебе секретная лаборатория; во всех бумагах она значится как законсервированная, о существовании ее не знают ни Министр Обороны, ни Президент, ни черт с Дьяволом. А тут не просто лаборатория, тут — целый комплекс разработки психотронного воздействия, выверенная за годы методика, доведенный до совершенства арсенал — чудеса можно вытворять.

А для начала взять специалиста и создать вокруг него группу человек в сто. Из студентов там, начинающих коммерсантов-неудачников — из «обиженных», в общем. Но с условием только, чтобы в никаких партиях они не состояли, в религиозных сектах, в органах — тем более; чтобы были обыкновенные ребята, ты понимаешь? И сделать из них сотню послушных роботов, машин для совершения терактов. А потом остается только выбрать момент и послать их устраивать бойню на политический Олимп, в высшие эшелоны. Идеальный убийца: алиби ему не требуется, плана ухода не требуется, за спиной — незапятнанное прошлое. Выстрелил, тут же на месте откинул копыта, и ищи, кто да зачем. Обстановочку таким образом дестабилизировать, в Кремль влезть, и Вася — кот: можешь переходить к программе-максимум. Расставляй повсюду башни с психотронными генераторами, повелевай: диссидентов и сомневающихся не будет.

— Гладко излагаешь, — признал я. — Тебе бы романы сочинять. Многотомные.

— Не иронизируй, — Мишка нахмурился, посмотрел на меня с подозрением. — Если этих сволочей к власти допустить, всех нас коснется: тебя, меня, Елену твою, маму — всех. Да что там! Будем, как покорные бараны, строить очередное светлое будущее… Подумай только, представь: сыт будешь коркой хлеба и кружкой воды в день, пахать по двенадцать часов, из одежды — мешок брезентовый. И никаких сомнений, никаких неудовольствий по поводу — одно сплошное психотронное счастье.

— Уж какую-то ты очень беспросветную картину нарисовал.

— Так оно и будет. Пойми, я говорю совершенно серьезно. Да мы радоваться должны, что хоть успели вовремя их замысел раскопать. Нам теперь о себе забыть надо, свою жизнь на кон поставить, зубами землю грызть, но падаль эту к власти не пропустить.

Тут он был прав.

Потому у меня и не осталось возможности дать обратный ход, отступиться. Он был прав.

Кто-нибудь другой на моем месте, скорее всего, назвал бы его слова высокопарными, дурно отдающими стилистикой коммунистических позеров недавнего прошлого. Кто-нибудь другой, но не я, потому что на своей собственной шкуре попробовал уже, что это такое — падаль, рвущаяся к власти по трупам невинных жертв. И все, побывавшие ТАМ, выполнявшие бессмысленные приказы, убивавшие и сами падавшие замертво, раскинув руки, на горячие камни, порастерявшие ТАМ житейского цинизма, не увидят, думаю, позы в его словах.

И как всегда мысли об этом отбросили меня назад, на четыре года в прошлое, к тому парнишке, ПЕРВОМУ моему…

Это было под Аскераном. Мы остановились в небольшом поселке, у сельмага, думали купить какой-нибудь минералки: чертовская жара. Костя с Лехой вышли, я остался на БТРе, сняв каску и рискуя таким образом схватить солнечный удар, но уж очень неприятное ощущение возникает на стриженной макушке после многочасовых передислокаций в изнуряюще-знойный день.

Ребята двинулись к сельмагу, и тут из кустов, всего в десятке шагов правее, грянула очередь. Стрелял, видно, новичок, не заматеревший боевик: промахнулся на два метра — не меньше. Костя и Леха упали в пыль, не успев даже выругаться. А я, хоть и с секундным запаздыванием: тоже ведь новичок — вскочил на БТРе и одним махом высадил целый магазин по кустам, где прятался стрелок. В ответ жалобный стон и — больше ничего. Я так и застыл в полный рост на броне, автомат — наперевес. Только краем глаза видел, как Костя отчаянно машет мне с земли: мол, укройся, не все еще кончено…

Но он ошибался. Все уже было кончено.

Через минуту они с Лехой встали и очень настороженно приблизились к кустам. Раздвинули их, постояли, Леха небрежно забросил автомат на плечо. Спустился и я на дорогу, на подгибающихся зашагал к ним. И увидел ЕГО: парнишку лет шестнадцати в грязном комбинезоне защитного цвета, разорванном в клочья моими пулями. Увидел его мертвого — да, мертвого! — со струйкой черной крови от уголка рта вниз по щеке, с приоткрытым глазам, мутнеющим, не способным более видеть мир и нас, своих врагов, над собой.

И Леха сказал, кривя губы:

— Поздравляю с первым!

А у меня потемнело в глазах…

Да, с того момента я знал, что такое падаль, рвущаяся к власти.

А еще я вспомнил Смирнова — эти двое, Эдик и парнишка, вдруг соединились в моем сознании: но ТАМ все-таки была война, а здесь-то, ЗДЕСЬ за что?! — вспомнил его отстраненный, подернутый дымкой взгляд, и подумал, что если мне самому уготовано такое будущее, то лучше попробовать помешать его приходу прямо сейчас. Потом будет поздно.

Потом — всегда поздно…

Как я очень скоро узнал, Мишка был неоткровенен со мной в тот день. Он располагал большей информацией, чем я, но, нужно отдать ему должное, в отношении своем к ситуации не лукавил. Он действительно верил, что «падаль не пропустить», «землю зубами грызть» будет к лучшему, иначе — неизбежно бы сфальшивил, а я бы уловил фальшь.

— Успокойся, — сказал я Мартынову. — Меня больше не требуется убеждать. Я с тобой…

Когда я двумя часами позже вернулся домой, мама мне сообщила, что звонил некий Скоблин («Что это у тебя за новый приятель появился?») И просил передать, завтра меня ждут на вечеринке («Смотри, не загуляй, Боренька!»), И он зайдет за мной к восьми.

Глава двенадцатая

— Куда-нибудь в новое место?

— Туда же, к Семену.

Мы доехали на метро до «Елизаровской», и всю дорогу: более получаса в раскачивающемся вагоне — Венька Скоблин молчал, хмуро смотрел в сторону.

— Что не весел сегодня? — поинтересовался я, когда мы поднимались по эскалатору.

— Нет настроения, — отвечал он с заметным усилием. — Наверное, магнитные бури… Сейчас много магнитных бурь…

— Ну-ну, — усмехнулся я.

На улице было уже совсем темно. Снова приморозило, лужи растаявшего за день снега покрылись твердой, хрустящей под каблуками корочкой гололеда.

Венька проводил меня до парадной и остановился в нерешительности, пропуская вперед.

— Что встал? — спросил я, оборачиваясь к нему.

— Мне сегодня быть там не нужно, — признался он, отводя взгляд. — Так Герострат распорядился.

— Вот как? Это что — традиция? — я внимательно его разглядывал.

— Вроде того, — отвечал Скоблин.

— Посвящение в члены Ордена? — подначивая, иронизировал я, хотя и понимал, что перегибаю палку.

— Увидишь, — сказал Скоблин без выражения, повернулся и медленно пошел прочь.

Ох, как мне это не понравилось. Даже затрясло всего, когда я смотрел ему в удаляющуюся спину — белый прямоугольник в сумраке двора.

Неладное, я снова почувствовал неладное, и идти на «вечеринку» мне сразу же расхотелось.

В добавление к этому прибавилось ощущение, что за мной наблюдают. Я воровато огляделся.

Пусто во дворе, хотя вроде бы время еще детское. Впрочем, сегодня холодно, да и сериал какой-нибудь очередной все смотрят. Ветер ворошил собранную дворником в кучи пожухлую листву, поскрипывали качели над песочницей, и звук этот — тихий, протяжный — в холодной пустоте двора окончательно укрепил меня в уверенности, что идти сегодня на встречу с Геростратом не стоит.

Я уже шагнул было в сторону арки, но тут распахнулось одно из освещенных окон третьего этажа, и Герострат собственной персоной высунулся в него по пояс. Все такой же лысый, в поношенной афганке.

— Боря, мальчик мой, — позвал он ласково. — Ну что же ты не идешь? Мы заждались.

— Сейчас, один момент, — сказал я, собираясь все-таки нырнуть под арку и бежать отсюда куда подальше, но тело, которое всегда было послушно мне, вдруг отказалось выполнять лихорадочные распоряжения мозга.

Ноги понесли меня в противоположную сторону, к парадной, и вот тогда я понял, сразу дошло, что недооценил я все-таки Герострата; что где-то он все-таки меня поддел, как тех ребят из «пятерки»; не помог мне, значит, блок от Леонида Васильевича, и остается только один вопрос, насколько я послушен? Настолько же, насколько Люда, раздевавшаяся по первому его слову, или все-таки есть у меня еще лишняя степень свободы?

Но когда, черт вас всех побери, когда он успел?! Я же ничего такого не помню! На меня же не действовало!

«ЧТО Ж, — СКАЗАЛ ГЕРОСТРАТ, ДОВОЛЬНО ОТКИНУВШИСЬ НА СТУЛЕ. — ЭТО ТО, ЧТО НАМ НУЖНО!».

А это еще откуда? Откуда?..

Я не успел додумать. Я поднимался по лестнице. Теперь я знал, что мне предстоит драка, а в драке любая мысль — только помеха. Я собрался. Потом додумаю, решил я.

Меня встретили. Два шкафоподобных типа с одинаково угрюмым выражением лиц. Телохранители.

Один аккуратно запер за мной дверь, другой сделал приглашающий жест. Они провели меня в комнату, но не ту, где происходило первое «собеседование», а в другую — обставленную под кабинет: ни тебе телевизора с видеомагнитофоном, ни тебе стола с обильным угощением, ни серванта с фарфором и хрусталем — более просто, более деловито: ковер, стол, бесконечные полки с книгами, четыре кресла, яркое освещение. На столе: стопки бумаги, бронзовое пресс-папье, фарфоровая пепельница в виде свернувшегося калачиком и положившего на лапы умную свою лобастую голову дога.

Кроме меня и Герострата в комнате находилось еще пятеро. Но ни Андрея, ни Юры, ни Люды среди них я не увидел. Из тех членов Своры, с кем я успел до того познакомиться, присутствовал один Семен. Остальные четверо — мордоворот на мордовороте и мордоворотом погоняет. Бизоны каких поискать. На самом деле с подобными громилами очень легко работать опытному в таких делах человеку, а особенно легко, когда бизон рискнет выйти с тобой один на один. Они неповоротливы, реакция, как правило, оставляет желать лучшего. Но если их четверо, да еще шурави Семен на подхвате — тут, ребята, расклад не в мою пользу.

Только вопрос, зачем Герострату все это? При его-то сверхестественных способностях — зачем? В конце концов, я же видел, как он умеет двигаться. В конце концов, он же держит меня на поводке. Или все-таки нет, не держит? Сейчас мы это проверим.

— Иди сюда, дорогой мой, — вытянув руку, Герострат поманил меня пальцем.

Я шагнул к столу, слыша, как смыкаются за спиной мордовороты.

Дилетанты, подумал я о них с отвращением.

Герострат, простодушно улыбаясь, смотрел на меня из кресла снизу вверх.

— До чего ж вы умные ребята, — заявил он с непонятной интонацией, но не в таком быстром темпе, как обычно; глаза его разъехались, продемонстрировав мне очередной приступ вопиющего косоглазия. — До чего ж я вас таких умных люблю, — и добавил, улыбнувшись еще шире: — Так «ARTEMIDA» говоришь? «Ликвидировать» говоришь?

И засмеялся, звонко, по-детски, но повеселиться всласть, как он, наверное, того заслуживал, я ему не дал. Я прыгнул на Герострата через стол.

Глава тринадцатая

То, что я умудрился схватить в прыжке пресс-папье, мне не помогло. Герострат оказался проворнее.

Вот он мгновение назад сидел в кресле, расслабившись, закинув ногу на ногу, ухмыляясь во весь рот, чрезвычайно, по всей видимости, довольный собой, а вот его уже нет, и я обрушиваюсь с грохотом на пустое кресло. Пресс-папье вылетело у меня из рук. А еще через мгновение я услышал отчетливый короткий приказ: «Не стрелять!» И получил такой же короткий удар за ухо. Этого удара оказалось достаточно, чтобы выключить меня еще на несколько секунд.

Когда я более-менее оправился, и ко мне возвратилась способность адекватно воспринимать действительность, я обнаружил, что сижу в кресле, но не за столом, а в одном из свободных напротив, а по бокам: справа и слева — стоят двое мордоворотов, аккуратненько придерживая меня за плечи. У каждого в свободной руке имелось по стечкину, из той партии, наверное, о которой рассказывал мне Мишка: с укороченным стволом. Положение не из лучших, но одно, никаких сомнений, меня обрадовало: лишняя степень свободы у меня все-таки есть; не успел еще наш гений меня закодировать, еще повоюем. Я поерзал, определяя на ощупь задом устойчивость кресла, затем для видимости приутих.

Стоя в стороне, шурави Семен разглядывал меня с откровенным презрением. У меня возникло хулиганское и совершенно непреодолимое желание показать ему язык.

— Что вы с ним цацкаетесь? — спросил Семен Герострата. — Мент, подсадка, говно собачье, а вы цацкаетесь…

— Не твое дело, сынок, — одернул его Герострат вовсе даже не сурово. — Мое дело.

Он поскреб пятерней лысину в темных пятнах неизвестной природы и, поглядывая на меня, снова вдруг расплылся в улыбке. Подмигнул. Сначала — правым глазам, потом — левым. Я выпятил губу, демонстрируя свое пренебрежительное отношение к его фокусам.

— Умные ребята, — повторил Герострат свое определение нашей деятельности. — И Мартынов твой, и этот… как его… полковник Хватов.

— Не знаю никакого полковника Хватова, — заявил я совершенно искренне.

— Где ж тебе, милый мой, знать, — засмеялся Герострат. — Мне о нем Эдичка Смирнов рассказывал. Не хватило вам, значит, одной демонстрации, еще — подавай. Куда мертвяков-то складывать будете, а?

Я промолчал.

Страшно мне не было. Когда шел сюда, поднимался против собственной воли по лестнице, заходил в кабинет, было страшно. А теперь страх, как всегда оно бывает, сгинул, осталась одна холодная ярость.

— Ну поговори со мной, — стал просить Герострат почти умоляющим тоном. — Ну чего ты скуксился? Компания моя тебя не устраивает? Ну, давай. Скажи что-нибудь вроде: «Всех не перевешаешь!». Дольше поговоришь — дольше проживешь.

— Кончать его надо, — вставил Семен.

В самом деле, чего он тянет? Не по правилам.

— Замолкни, — бросил ему Герострат уже не так ласково, как в прошлый раз.

Семен пожал плечами и отступил к стене.

— Ну, — миролюбиво продолжал понукать меня Герострат. — Что же ты молчишь? Обиделся? Так на себя обижаться надо. Не хочешь разговаривать со мной, стариком, да? Как хочешь. Допроса я тебе здесь устраивать не собираюсь. И так все знаю. Вы с Мартыновым хоть и умные ребята, но лопухи, каких свет еще не видывал. Думали, раз блокировка, так и дело в шляпе? У меня-то способностей побольше, чем у вашего блокировщика. Не помнишь, наверное? Когда ты только вошел, Семен видеокассету поставил. С восточными единоборствами. А кассета — непростая, на человека, в Своре нового, моментально действует. Прихожу, а ты уже разомлел: полная готовность отвечать на любые вопросы.

А дальше — дело техники: навязанное воспоминание о «вечеринке» и приказ припомнить, когда будет нужно, пароль «ARTEMIDA». Файл с распоряжением ликвидировать всю эту банду политиканов я заранее подготовил. Для такого вот случая…

Видишь, как просто? А вы страдали, в систему залезть пытались. Небось, девочка твоя там резвилась? Которая программисткой работает. Как ее — Елена, кажется, зовут? Симпатичная, наверное? Надо будет с ней вон Семена познакомить. А то все ходит холостяком…

Я рванулся. Бизоны навалились на меня, весом вжимая в кресло.

— Нет, ну это не смешно, — высказал свою оценку моему порыву Герострат. — Мальчики мои, конечно, в ближнем бою не сильны, но зато какая масса!..

— Ты, кстати, парень шустрый, — сделал он мне неожиданный комплимент. — Когда мы тут вокруг стола прыгали, ты меня почти достать сподобился. Знал лиса Мартынов, кого послать. Но поступил он все равно с тобой нехорошо, не по-товарищески. Согласен со мной?

Я сплюнул на пол. Герострат перестал улыбаться.

— Дурак, — резюмировал он. — Какой же ты дурак, — потом махнул рукой.

Я внутренне подобрался, и в этот момент с грохотом вылетела входная дверь.

Бизоны обернулись, хватка тяжеловесных рук на моих плечах ослабла, и я, резко оттолкнувшись, упал на спину вместе с креслом. При этом выпрямил ноги. Одному из бизонов носком ботинка я попал точнехонько в солнечное сплетение. Он охнул и сложился. Второго задел менее удачно: вскользь по бедру. Он резво повернулся и нацелил на меня пистолет. На долю секунды мне показалось, что он успеет выстрелить, но все-таки успел не он, а я: выбил в развороте на спине оружие из его пальцев.

А в следующую секунду в кабинет ворвались бравые спецназовцы в полном боевом облачении: шлемы, бронежилеты — и с автоматами наперевес.

— АШТОНАТ ХАРОНА ЦЕ! — раздельно прокричал Герострат, перекрывая своим сильным голосом воцарившийся тартарарам.

И сейчас же члены Своры открыли огонь. Я счел за лучшее прикрыться с одной стороны креслом, а с другой — стонущим на полу бизоном.

На несколько секунд выстрелы заглушили все. В кабинете остро запахло порохом. Мордоворота, у которого я выбил из рук пистолет, пулями отшвырнуло к стене. Он тяжело осел, хрипя и захлебываясь кровью.

Спецназовцы, попадавшие на пол у самого входа, громко матерились. Даже грохот выстрелов им был не помеха. Не матерились, да и вообще никак не проявляли своих чувств, стоя плечом к плечу, оставшиеся в живых члены Своры. Они поливали спецназовцев свинцом, выпрямившись во весь рост, с равнодушием роботов, не предпринимая ни малейшей попытки укрыться за предметы мебели или еще как-нибудь спастись.

Вот пулей снесло полчерепа Семену. Он повалился спиной на стол, кровью своей окрашивая пачку бумаги в алый цвет. Разом пять пуль поразили одного из бизонов; он дернулся, как марионетка, выпустив нестандартного стечкина и вскинув к потолку руки. Он рухнул на бок, спиной ко входу, и в него сразу же всадили еще с десяток пуль.

Наконец и последний, успевший все-таки опустошить обойму, разрываемый свинцом, медленно стал падать на пол. К тому моменту и тот, которого я догадался использовать вместо щита, был уже мертв. Несколько пуль зацепили его; из рта бизона прямо мне на лицо с бульканьем выплеснулась кровь.

Стрельба поутихла.

— Э-э! — крикнул я. — Сдаюсь, сдаюсь!

Спецназовцы поднимались на ноги, удерживая меня на прицеле. Растолкав их, в комнату влетел Мишка.

— Ты жив?! — радостно воскликнул он, наклонившись ко мне и помогая стащить бездыханного мордоворота. — Не ранен, как? Кровь?!

— Да не ранен, — отвечал я, морщась. — Это не моя кровь.

— Ты уж извини, Игл, что мы неоперативно сработали. Ребята из оцепления никак не успевали подтянуться.

— Спасибо, что вообще сработали.

— А где Герострат? — Мишка осмотрелся.

Спецназовцы прохаживались по кабинету, разглядывая пулевые отверстия в обоях, переворачивали трупы, обменивались репликами. Идиллия.

Мишка быстро сосчитал имеющиеся в наличии тела.

— Он же шестым должен быть! — закричал Мартынов; спецназовцы разом на него оглянулись. — Окно!

Я посмотрел. Стекла в окне кабинета не было: только осколки на подоконнике и под ним.

— Костей не соберет, — сказал я. — Здесь третий этаж.

Мишка высунулся наружу.

— Я его не вижу! — крикнул он. — Совсем не вижу! Да что у него, крылья, что ли? — в голосе его зазвенело отчаяние. — Уйдет же — падла — уйдет!

МММ бросился к выходу, а я побежал за ним, потому что глупо было бы оставаться здесь, в компании с остывающими трупами и зачарованными видом устроенной бойни спецназовцами. К тому же любое начатое дело требуется доводить до конца.

Глава четырнадцатая

— Дьявол, дьявол, а не человек, — бормотал на бегу Мишка.

Мы выскочили во двор. Там царила полная бестолковщина. Из двух уазиков выгружались новые спецназовцы; бегали какие-то люди в гражданском, но обвешанные оружием до зубов; суетились гаишники — а этих кто сюда позвал? Вертелись мигалки, выхватывая из темноты, как короткими бликами фотовспышек, очертания деревьев в дворовом сквере.

Естественно, столь активная деятельность компетентных органов вызывала много шума. Перебудили всех. За каждым окном при потушенном свете маячили любопытствующие граждане. Кое-кто даже не утерпел и наблюдал за происходящим, открыв свое окно и высунувшись в него по пояс.

Не найдем, подумал я, обозревая весь этот кавардак.

МММ, видимо, считал иначе. Чуть не сбив с ног замешкавшегося на пути гаишника, он устремился под арку, к выходу со двора. Я из последних сил старался не отставать.

Нам навстречу, завывая сиренами, въезжала во двор «скорая». И Мишка вдруг остановился. Так, что я едва на него не налетел. Он же замер, повернул голову, словно учуяв что-то, а рука его сама собой потянулась к молнии на куртке.

Неотложка миновала арку, водитель отключил сирену, и сразу же в освободившийся проход откуда-то из глубины двора, взвизгнув шинами, набирая с места скорость, рванулась красная волга.

— Это он, — завопил Мишка, выхватывая из-под куртки пистолет и стреляя по волге почти в упор.

Вдребезги разлетелось стекло на левой задней дверце. Две пули оставили отверстия в багажнике. На того, кто согнулся за рулем, это не произвело впечатления. Машина даже не вильнула.

Мартынов, расставив ноги, удерживая пистолет на весу двумя руками, продолжал стрелять, пока у него не кончились патроны. Не знаю, попал ли он еще хоть раз, но волга, выехав со двора, преспокойно свернула на проспект.

— Уходит, уходит, дьявол!

Мне показалось, что Мишка сейчас расплачется.

Я услышал за спиной нетерпеливый гудок. Двумя колесами в песочнице, двумя — на тротуаре, почти впритирку к «рафику» скорой помощи стоял гаишный ГАЗ. Из кабины махал нам рукой какой-то усатый мужик в сером плаще. Он высунулся в окошко и прокричал:

— Быстрее, мать вашу!

Заметил его и Мишка. И сразу же, в два прыжка преодолев разделявшее расстояние, залез в газик. Мне ничего не оставалось другого, как поспешить за ним.

— Вперед, Игорь Палыч! Он не мог далеко уйти.

Мне пришлось влезать уже на ходу.

Игорь Павлович УМЕЛ водить легковой транспорт. Мы мигом оказались на проспекте — я и глазом моргнуть не успел — а впереди уже замаячила несущаяся на полной скорости волга.

— Зря ты за нами увязался, — сказал мне Мишка.

Он заметно приободрился.

— Может быть, зря… — отвечал я.

— Как ты полагаешь, Михаил, — обратился к МММ Игорь Павлович, — вот куда он свернет от Александро-Невской?

— Думаю, на Синопскую набережную. На Невском, вы понимаете, ему делать нечего, а здесь у него есть шанс оторваться от нашей колымаги.

— Ну это мы еще посмотрим, оторвется или нет. Приготовься пока.

Игорь Павлович подкрутил совершенно чапаевский ус и стал наращивать скорость. Нас так подбросило на пересекавшей проспект узкоколейке, что я чуть не прокусил себе язык, а этот не первой молодости гвардеец даже бровью не повел. И уж конечно, не допустил мысли притормозить.

Мишка тем временем вытащил откуда-то запасную обойму, привычным движением руки вставил ее в пистолет.

— Макаров, — неодобрительно покосился Игорь Павлович. — Вот много ты из него настреляешь.

— Ничего, Игорь Павлович, — отозвался МММ азартно, — не в первый раз.

Оттянув затвор, он дослал первый патрон в ствол. Потом Мишка опустил стекло со своей стороны кабины и изготовился к стрельбе. Игорь Павлович следил за дорогой. Я придерживался роли стороннего наблюдателя.

Мы мчались по проспекту Обуховской Обороны: слева и справа тянулись стройки и цеха, цеха и стройки, а волга — этого не могло быть ни практически, ни теоретически! — становилась все ближе и ближе. Да, Игорь Павлович УМЕЛ водить легковой транспорт.

Наконец Мишка сделал первый выстрел. И пошел-пошел садить один за другим. Эта его тактика дала свои результаты: волга вильнула.

— Ага, есть попадание! — восторжествовал Мишка.

Он снова сменил обойму.

— Скоро Синопская, — предупредил Игорь Павлович. — Так что работай быстрее.

Наш газик опять тряхнуло. Теперь уже на незаметной в асфальте колдобине.

— Выдержит машинка, выдержит, — сообщил Игорь Павлович и вдруг стал насвистывать какой-то очень знакомый, но старомодный мотивчик.

Самое время для веселья, подумал я.

Наверное, со стороны мы являли собой достаточно впечатляющее зрелище: волга на пределе скорости, за ней — на пределе же — милицейский газик; высунувшийся из последнего молодец в кожаной куртке, палящий почем зря вслед первой — готовая иллюстрация к фильму «Место встречи изменить нельзя» с поправкой на современный легковой транспорт. По крайней мере глаза водителя, отвернувшего свой грузовик в сторону и резко тормознувшего, были, как мне показалось, совершенно выпученные.

— Скоро уже, скоро, — напомнил Игорь Павлович с беспокойством.

— Сам знаю, — огрызнулся МММ, швыряя опустевшую обойму на пол и заряжая новую. Третью.

— Ну теперь не так просто тебе будет, — добавил он, вновь изготовившись для стрельбы и не к нам, явно, обращаясь.

Мы нырнули под мост и выбрались наконец на Синопскую набережную. Стройки и цеха кончились. Теперь слева была гостиница «Москва», а справа — Нева, стылая, закованная в гранит. Погоня продолжалась.

С третьего раза Мишке повезло больше. Волгу резко повело вправо. Ее высоко подбросило на трех парах рельс, и даже показалось — сейчас она перевернется. Но автомобиль благополучно добрался до полосы пожухлой, покрытой кое-где ледком травы и, случаем избежав столкновения с парапетом, вылетел на маленький гранитный причал. Затем сорвавшись с этого почти невидимого в сумраке уступа, скользнул в воздухе над Невой: крутились, не задевая более асфальта, колеса; последние закатные лучи солнца кровавыми бликами отразились в двух боковых чудом уцелевших стеклах. А потом очень медленно нос машины наклонился, и она врезалась в воду.

Булькнул мгновенно вытесненный через разбитые окна воздух. Машина пошла на дно.

Игорь Павлович затормозил, да так лихо, что меня швырнуло на Мишку, а Мартынов вскрикнул от боли, ударившись плечом о раму бокового окна.

Игорь Павлович оставил нас разбираться с руками и ногами, выскочил, хлопнув дверцей и вытаскивая из-под мышки пистолет.

Ого! — удивился я, глянув мельком. Настоящий ТТ.

Игорь Павлович подбежал к парапету, остановился, нацелив пистолет. Через секунду мы стояли там же, с трудом переводя дух.

— Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли? — пошутил Мишка; он растирал ушибленное плечо. — Ну и видок у тебя, Игл. Прямо из фильма ужасов.

Наверное. Но сейчас было не до этого. Я отмахнулся от МММ, вглядываясь в реку.

Там, где скрылась под водой красная волга, растекалась по поверхности масляная пленка, тут же вытягиваемая течением в неправильной формы эллипс. У самой кромки набережной вода подмерзла; болтались там окурки, бумажки, еще какой-то мусор. И больше — ничего.

Был человек — нет человека.

Мы прождали минут пять.

— Кончено, — резюмировал Игорь Павлович, спрятал пистолет, повернулся ко мне:

— Поздравляю вас, Борис Анатольевич. Вы избавили город от очень крупной нечисти.

Я поморщился. Слова эти были совсем ни к чему.

— Кстати, разреши тебе представить, Игл, — сказал МММ. — Это полковник МВД Хватов. Игорь Павлович.

— Очень приятно, — буркнул я, возвращаясь к газику.

Чужая кровь засохла на руках и на лице, но у меня не было ни желания, ни сил стереть ее: дома разберемся. Я присел на подножку, полез в карман за сигаретами. Пачка оказалась безнадежно смятой: табак и обрывки папиросной бумаги высыпались из нее на асфальт. Я отшвырнул пачку в сторону.

— Угощайтесь, — предложил любезно полковник, подавая мне серебряный портсигар с монограммой.

Я взял сигаретку; он чиркнул зажигалкой. Я затянулся.

— Спасибо.

— Не за что.

— Честно говоря, — сказал Хватов, закуривая вслед за мной, — мы на такой исход не рассчитывали. Казалось, продумано было все до мелочей, ты понимаешь. Берем САМОГО, берем его боевиков. Ношение оружия самопального производства, преступная группировка, покушение на убийство и так далее. А потом раскрутили бы и на остальное. И вот на тебе — такой фокус!

И все встало на свои места. А когда я понял, как они с Мартыновым меня подставили, вопросов больше не оставалось.

Я встал, уронил недокуренную сигарету и раздавил ее, наступив башмаком.

— Какие вы все-таки сволочи, — раздельно произнес я и пошел через Синопскую набережную в сторону гостиницы.

МММ нагнал меня, схватил за плечо:

— Борис, ты неправильно понял.

— Я ПРАВИЛЬНО понял, — скинув его руку, сказал я. — С Геростратом покончено. Что вам еще от меня нужно?!

Я ушел, а Мартынов остался на обледенелой набережной под порывами ветра с Невы, и, надеюсь, понимая, что этого предательства я ему никогда уже не прощу…