Связь времен (летопись жизни моих родителей)

© Мантурова Т. Ф., 2017

© Московская городская организация Союза писателей России, 2017

© НП «Литературная Республика», 2017

Как говорили Великие – нельзя стыдиться своих предков, надо гордиться своими предками, надо гордиться и беречь свою русскость. Надо знать и любить свою родовую историю, какой бы она ни была. У каждого человека своя родовая история – такова, какова провидению угодна. И каждый потомок, хочет он или нет, в делах своих и поступках является выразителем наследия не только близких предков, но и дальних. Познать прошлое своего рода можно только через своих родных и надо делать это своевременно, пока они живы.

Как показывает история жизни, интерес к этой теме рано или поздно проявится, но главное, чтобы это было не слишком поздно. Иначе будет – как в случае со мной. Многие факты истории моих предков – ныне, увы, безвозвратно утеряны.

Мои родители родились в Саратовской области, в Холстовском поселении Хвалынского района. Однако в 1943 году в СССР была создана Ульяновская область, (самая маленькая в СССР). В неё отошли и часть поселений из Саратовской области, в том числе и Холстовское поселение, которое было переподчинено Павловскому району. Село Холстовка – центр сельского поселения, расположено на реке Ломовка. В селе расположена православная церковь, дом культуры, средняя школа, исторический музей, библиотека, аптечный пункт. Холстовка впервые упоминается в «ревизских сказках» 1782 года, хотя селяне свою историю ведут с XVI века. Здесь широко развивалась торговля, добывался древесный уголь и увозился в Арзамас.

До сего времени здесь сохранилась и действует уникальная Архангельская церковь, построенная в 1886 году на средства и силами селян. Храм является образцом деревянной архитектуры, отличается значительной высотой и хорошо виден на значительном расстоянии. Храмовая постройка – доминирующая в ландшафте села. Церковь оставалась действующей до 1930 года. Потом её закрыли, купола и колокола снесли, а помещение стали использовать как склад. Затем очень долго храм пустовал и в конце концов пришёл в аварийное состояние.

В конце прошлого века церковь возвратили православным верующим. Начались строительные работы, продолжающиеся по сей день. Сейчас создана государственная экспертиза для включения этого храма в число памятников истории и культуры нашей страны.

В VII–IX веках эти территории входили в состав Ранней Волжской Булгарии, как Союз кочевых тюрко-язычных и оседлых финно-язычных волжских племён с центром в Бурлгаре (сейчас – Татарстан), уничтоженного в 1236 году, наступившем на Русь монгольским войском хана Батыя.

Павловский район заселён русскими из финно-язычных племён Эрзя. Эрзяне имеют финское происхождение (язык финноволжский, он имеет статус этно-литературного). Известен был эрзянский князь Пургас, отсюда эти древние финноволжские племена называли «Пургасова Русь».

Об эрзянах писали древнегреческие ученые Страбон («Алорсел») и Птолемей («Арсинты»):

«В междуречье Оки и Волги живет очень древний и красивый народ «Эрзя», благородное имя которого происходит от эрзянских слов «эрий, арий» (житель), «эрция» (живущий, жизнеспособный), «эряза» (быстрый, проворный)».

«О народе Arsaja (Σrsaja), царь которого находится в Arsa (Σrsa), откуда вывозятся чёрные соболи, чёрные лисицы и свинец», – сообщал также арабский географ и путешественник Ибн-Хаукаль (X век).

История эрзян уходит в глубокую древность и её можно проследить по городецкой, поздняковской, волосовской, фатьяновской, верхневолжской и бутовской культурам, а также ямочно-гребенчатой керамике.

В VIII–XIII веках Эрзя с родственными ей по происхождению и языку народами была расселена на Волге (по верхнему и среднему её течению), по Оке, Цне, Суре, Мокше, озеру Ильменю – где возникли Ярославское, Владимирское, Суздальское, Рязанское, Московское, Тверское, Нижегородское княжества; Булгарское и Казанское царства.

В VIII–IX веках значительная часть эрзян проживала в составе новгородского княжества, приняла участие в походе Олега на Киев и таким образом стала в числе других русских народов создателями Киевской Руси.

Русский мир был многонациональным, он состоял, в том числе – из финских, прибалтийских и эрзянских народностей. Именно совокупность этих народов племянник Рюрика Олег в 882 году назвал «Русью», а про Киев сказал: «Се буди мати градом русским», хотя слово «Киев» – мужского рода. Грамматическая форма рода отсутствует в эрзянском языке.

Об интегрированности Эрзя в Русь и о её роли в формировании Руси свидетельствует русский былинный эпос: глава русских богатырей Илья Муромец из эрзянского села Карачарово. Из-под эрзянского города Мурома – Добрыня Никитич, из эрзянского города Рязани – Алёша Попович. С эрзянской реки Сура прибывает в Великий Новгород самый поэтичный персонаж русского эпоса – Садко.

«Славяне» на рязанской и московской землях – собственно русские мерянского, муромского, мещерского эрзянского происхождения. Никакие восточные славяне в пределах современной центральной России в масштабах этнического значения не переселялись. Русские здесь не пришельцы, а коренные жители. На эрзянской земле возникло в середине XII века Московское княжество, собравшее вокруг себя русские земли. В 1147 году Москва носила эрзянское имя Москов. В конце XVI – начале XVII века, когда поляки пришли завоевать Москву и Россию, эрзяне выдвинули из своей среды Козьму Минина и освободили от интервентов. В XVII веке эрзянин патриархъ Никон духовно оздоровил Россию, укрепил её государственность.

На эрзяно-мерянской земле пришли в мир самые выдающиеся персонажи русского этноса: князья Рюрики и Князь Олег, Козьма Минин, Иван Сусанин, Аввакум, Степан Разин, Емельян Пугачев, Александр Суворов, Николай Карамзин, А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, В. Г. Белинский, В. О. Ключевский, Ф. И. Шаляпин, Сергей Есенин, Л. А. Русланова и т. д.

Этот факт указывает на то, что именно здесь «русский дух и Русью пахнет».

Значительная часть произведений Пушкина А. С. написана на эрзянской земле в Болдино. А Владимир Даль 10 лет трудился на эрзянской земле над составлением толкового словаря.

Слово «рус», «русский» – существует лишь в русском и эрзянском языках. Слово созвучно финскому «Роутси».

Русь – это народ, живущий на реке Ра. Ра – именно так называли эрзяне Волгу, спускающуюся вниз («Эрзвалги»).

Краеведами открыты и исследованы ранние поселения финно-язычных эрзян на территории Пензы, относящиеся к эпохе неолита. Заселяли они центр России, Волжско-окский бассейн, пробираясь через леса и болота с Северо-Запада, обживая местность, выкорчёвывая деревья, расчищая землю под жильё и земледелие. Эрзяне образовали город Обран Ош, на месте которого стоит нынешний Нижний Новгород. Современное население Нижнего Новгорода в существенной своей части имеют эрзянское и марийское происхождение.

Исследование моей родословной и сопоставление с историческими фактами, позволяет сделать вывод, что мои предки, особенно по линии отца, жили в этих местах не менее 400 лет. Если и была миграция, то незначительная. И это только в окружении соседних областей, которые входили в Булгарские владения: Рязанская, Пензенская, Суздальская, Костромская, Московская, Тверская, Ярославская, Саратовская и даже не миграция населения, – происходило перекраивание территорий.

На долгое проживание в родовых местах моих предков указывает и тот факт, что мои родственники говорили на чистейшем современном русском языке и никогда не учились на родном эрзянском языке (он не преподавался), тем не менее они знали его. Язык не мог быть забыт, если его слышать из поколения в поколение.

Мой двоюродный дядя – Михаил Алексеевич Инюшев, двоюродный брат папы – был призван на войну с финнами и командование часто прибегало к его помощи, как переводчика с финского языка. Он мне рассказывал, что понимал финский язык почти на 70 %.

По социальному положению мои предки были государственными крестьянами. До 1724 года эти крестьяне именовались «черносошными», т. е. использовали «чёрную» землю, неучтенную. Однако в 1723–1725 годы царь Пётр Первый приказал учесть эту землю за государством и обложить владельцев этой земли налогом. Эта земля закреплялась за крестьянами пожизненно – могла передаваться по наследству, могла покупаться, продаваться и обмениваться. Крестьяне, владевшие этой землей, стали именоваться государственными. Государственные крестьяне были свободные, могли вести торговлю, заниматься промыслом и ремеслом. Из таких крестьян вышло много известных купцов, в том числе купцы Строгановы, Гусельниковы, Амосовы и др.

С маминых слов, мой дед Александр активно занимался торговлей. Продавал на ярмарке свою продукцию: зерно, муку, масло, холсты, паклю и т. д. У меня есть предположение, что мой дед имел мечту вступить в гильдию купцов и видимо для этого собирал деньги. Говорят, на территории его усадьбы после раскулачивания (местные селяне называют этот процесс «лишением», что более соответствует действительности) при копании огорода нашли кувшин с деньгами: одни говорят – с золотом, другие – с медью. Медь – это тоже не мало, если учесть, что в XIX веке за 10 копеек можно было купить корову.

К началу революции 1917 года российское население было на 80 % сельским. Государственные крестьяне жили общинами во главе с избранным селянами старостой.

Мой прадед, Евфимий Инюшев, был староста Холстовского села и принимал участие в распределении земли между хозяйствами поселения (после отмены крепостного права в России в 1861 году), о чём свидетельствует сохранившаяся фотография в архиве Хвалынского района Саратовской губернии от 1863 года, на которой изображён мой прадед.

Земля выделялась крестьянам из расчета 4,8 десятин (1 десятина равна 1,09 га) на душу мужского населения. Если учесть, что в семье моего деда было 11 мужчин, у них могло быть 58 гектаров земли.

Мой папа, Инюшев Фёдор Александрович – родился в 1909 году, в селе Холстовка Хвалынского района Саратовской области.

Моя мама, Инюшева (урождённая Михайлова) Мария Фроловна – родилась в 1907 году 24 апреля в селе Найман Холстовского поселения, Хвалынского района, Саратовской области. Однако в паспорте у неё стоял год рождения – «1908», потому что ей пришлось получать новый паспорт взамен предыдущего, (который у неё вытащили воры в поезде, и на запрос данных о рождении из Холстовки пришла справка с ошибкой).

Название деревни «Найман» произошло от слова «наёмники», так называли ногайцев, которые нанимались для участия в войнах. Это село было становищем для ногайцев до 16 века, затем они ушли на Дон и стали казаками. Покинутые ими поселения стали заселяться людьми, живущими в соседних окрестностях.

Мой дед, Инюшев Александр Евфимович, (ориентировочный год рождения: 1848–1850), был зажиточным крестьянином (по-советски – кулаком).

В Павловском архиве я нашла некоторых братьев деда: Степан Евфимович, Алексей Евфимович, Иван Евфимович, Григорий Евфимович, (а сколько братьев было на самом деле – не известно). Дело в том, что учётные книги о рождении и смерти селян Холстовского поселения, переданные в Павловский район из Хвалынского архива, содержат данные только с 1900 года.

Кроме того, дед Александр владел ветряной мельницей, которую они построили вместе с братом. Мельница приносила немалый доход. Кроме того, у него была своя маслобойня. Кроме зерновых культур, дед выращивал много льна, конопли, поэтому основное занятие у женщин было ткать холсты. Готовые холсты вывозились и продавались на ярмарке в городе Павловка. Город Павловка славился своей ярмаркой, одной из самых больших в России. Торговые ряды тянулись до трёх километров. У царского правительства был план реконструкции (с перспективой сделать эту ярмарку Всероссийской), но Октябрьская революция этот план осуществить помешала.

Моя бабушка – мать моего отца, Инюшева (в девичестве – Костина) Агафия Семеновна, родом из села Раштановка Холстовского поселения. В семье бабушки было четыре брата и две сестры. Она была самая старшая, первая вышла замуж и покинула родной дом. Бабушка была очень трудолюбивая. Она имела ткацкую мастерскую, занималась изготовлением холста. В доме было много женщин – жены десяти сыновей и дочери. Холста ткалось и продавалось много и очень хорошего качества. В музее Холстовской библиотеки мне показали народный женский наряд из местного льна дореволюционного изготовления. Качество полотна – замечательное. Видимо и поселение получило название «Холстовка».

В семье деда Александра и бабушки Агафии было десять сыновей и три дочери. Папа был самым младшим из сыновей и предпоследним ребенком. Своих дядей, братьев отца – по имени я не знаю, (кроме одного, которого нашла в архиве: Григорий Александрович, 1906 года рождения).

Все сыновья деда погибли в разных войнах, кроме двух: один был сослан при раскулачивании на Север и там погиб при несчастном случае, а другой – стал жертвой диверсии. Он работал на аэродроме, подвозил топливо к самолётам. Кто-то бросил что-то горящее в цистерну – он сгорел вместе с машиной.

Троих своих тёток я видела: старшая из папиных сестер – Анна Александровна – приезжала к нам в Ташкент несколько раз со своей старшей дочерью, Раисой, (которая работала председателем Союза работников железнодорожного транспорта в г. Мары Туркменской ССР и каждый год получала два бесплатных железнодорожных билета в любой город СССР). Всего у тети Анны было четверо детей: три дочери и сын, который погиб на фронте.

Приезжали пару раз в Ташкент две папиных снохи – жёны братьев, с дочерями.

Видела проездом через Ташкент папину сестру Ольгу Александровну: очень красивая женщина была, жила она в Баку. У неё две дочери с которыми мне встретиться не довелось.

Самая младшая папина сестра – Лукерья Александровна, 1911 года рождения, заезжала к маме в Самару со своей дочерью Нэлли, в этот момент мы с сыном тоже были у мамы и встретились с ними.

Лукерья Александровна в молодости влюбилась в моряка, переучилась на судового Кока и ходила на судах вместе с любимым, вышла за него замуж, родила дочь. По настоянию мужа назвала её Нэлли, но «доброжелатели» рассказала ей, что у мужа (пока она была в декретном отпуске) была любовница по имени Нэлли. Узнав об этом, Лукерья тут же дала мужу развод, сменила дочери фамилию, но имя менять не стала, люди отговорили – девочка уже подросла и привыкла к своему имени.

Лукерья Александровна тоже жила в Туркмении, в городе Иолотане. Дочь Нэлли – педагог русского языка и литературы.

Знаю по маминым рассказам, что один из папиных братьев был военным и служил в городе Пржевальске, оттуда и ушёл на фронт и погиб. Детей у него с женой не было.

По всей вероятности, семьи других братьев отца, кроме пяти братьев, оставались в Холстовке, но я никого из своих двоюродных братьев и сестёр в Холстовке не встретила.

Внешне сёстры папы были симпатичные, очень высокие и стройные, полных не было. Мама говорила, что бабушка Агафия Семеновна была очень высокая, выше деда, хотя мужчины тоже были не маленькие – не ниже 180 см ростом.

Когда раскулачивали, дед с бабушкой бежали в Среднюю Азию (вместо Севера), туда уже раньше уехали их дети. По дороге дед умер от сердечного приступа. Где его вынесли с поезда, бабушка не запомнила – это было не на станции, а где-то на полустанке. А сама бабушка доехала до старшей дочери в г. Мары Туркменской ССР. Когда папа с мамой переехали в Ташкент, она переехала к ним.

Однако, вскоре красавица тётя Оля соблазнила бабушку съездить в Холстовку, потому что знала, что бабушка где-то спрятала от Советской власти много холста и полотна, а в стране был голод и разруха и Ольга решила забрать эту ткань и продать. В итоге она уговорила мать, увезла её на родину. Ткань забрала, а мать там и оставила, где она и умерла. Мой папа называл эту сестру «наша беспутная» и не мог простить ей такого поступка, говорил, что красота её губит. Когда она была молодой, проезжал по селу молодой парень, увидел её, влюбился с первого взгляда и сразу женился. Увез её в город, приодел. Она ещё больше похорошела и не могла устоять перед ухаживаниями поклонников. Муж рассердился, посадил её в повозку и вернул родителям.

Женщины в папином роду жили не более 80-ти лет, а мужчины умерли не естественной смертью, в основном – погибли в войнах за Родину.

Дед отца, Евфимий Инюшев, (ориентировочно 1829–1930 года рождения) – прожил более 90 лет. Он был сельским старостой и очень красивым и уважаемым на селе человеком. Мама рассказывала, что все селяне при встрече с ним здоровались и кланялись ему, хотя он этого уже не видел: в старости уже был слепой (вероятно – катаракта). Мама помнила его красивым, седым, с длинными до плеч кудрявыми волосами.

Родители моей мамы: отец – Михайлов Фрол Стефанович и мама Ксения Дмитриевна – были крестьянами среднего достатка: у них было немного земли, но скотины было более 15 голов, (так как в то время, если семья имела до 15 голов домашнего скота, то считалась бедной). Однако, семья ещё имела подспорье тем, что дед Фрол был егерем – профессиональным охотником (поэтому и мясо в доме было всегда).

В семье у деда с бабушкой было 4 дочери и сын. Старшая сестра Дарья Фроловна имела двух дочерей и двух сыновей. Дочь Полина (ей 91 год) и дочь Валентина, (ей 82 года) – живут в Самаре. А сыновья уже ушли из жизни: Семён – умер в 77 лет в Самаре, а старший сын погиб в 40 лет – в родном селе, в результате несчастного случая.

Вторая сестра мамы, Евдокия Фроловна, 1906 года рождения (правда в паспорте у нее стоял 1907 год: она паспорт тоже меняла, но по какому поводу – неизвестно. Мама тетушку постоянно упрекала, что у неё в паспорте стоял мамин год рождения).

Мама в молодости была очень симпатичная, стройная, высокая, с тёмными длинными косами, большие голубые глаза с чёрными ресницами. Много женихов посылали к маме сватов, но тётя Дуся устраивала скандалы: так как считала, что раз она старше мамы на один год, то и должна раньше выйти замуж. Когда посватался предпоследний жених, то он маме очень нравился – она очень хотела выйти за него замуж. Тогда сестрица, чтобы сорвать сватовство, убежала из дома и спряталась под лошадиными яслями. Бабушка очень тревожилась, три дня её искали, пока она сама не вышла из засады. Сватовство расстроилось. Так мама досталась моему отце. Замужество мамы считалось престижным, потому что отец был из состоятельной семьи.

Мама в семье была третьей дочерью. Младшая сестра, Агафия Фроловна, умерла в замужестве, после родов. Год рождения её не известен.

Брат мамы, Семён Фролович, был младшим ребёнком в семье, женился в 16 лет, а жене было 15 лет. В доме нужна была помощница, потому что бабушка осталась одна, все дочери были замужем и покинули дом, а дед Фрол умер рано. (Дед был на охоте и попал в пургу. В лесу ему пришлось переждать несколько дней, и он простудился. Когда вернулся домой, заболел крупозным воспалением лёгких и умер).

Мой дядя, Семен Фролович, после армии переехал в город Самару. У него было трое детей: сын Василий (рабочий), сын Владимир (военный) и дочь Нина (педагог, работала до пенсии заведующей детсадом). Дядя Семён очень много курил и получил рак лёгких и даже после операции не бросил курить, что и привело к смерти. Через год умерла его жена, тётя Фрося – она была гипертоником. Их дети тоже страдали гипертонией и сердечно-сосудистыми заболеваниями, что и явилось причиной раннего ухода их из жизни. До 70 лет никто не дожил.

Мама с отцом, во время раскулачивания спасаясь от северной ссылки, бежали в Среднюю Азию. Жили так, как и все русские – в ужасных условиях. Сначала поселились в городе Чарджоу в Туркмении, затем в Кушке (самой южной границе Советского Союза). Условия жизни – на выживание. Воду привозили в цистерне, на лошади раз в день – с горных источников, ледниковую, очень холодную и при жаре выше 45° пить её было опасно.

Мама там простудила себе бронхи и лёгкие и всю оставшуюся жизнь страдала, имея хроническую пневмонию и бронхит. Кроме того, там свирепствовала малярийная лихорадка, которая давала осложнение на печень. Мама ею тоже переболела. Эта лихорадка косила всех, особенно детей. Дети русских умирали и от антисанитарии, заболевали диспепсией и малярией. Мама рассказывала, что кладбище было уставлено в основном детскими крестами.

Жили в бараках, еда – подножный корм, иногда мужчинам удавалось с охоты принести мясную добычу, но это было редко. Мои родители тоже потеряли четверых детей, я – пятый ребенок у родителей и первая выжила, но уже когда родители переехали в Ашхабад, где в 1936 году я и родилась. Однако через полгода я тоже заболела диспепсией, и врачи посоветовали срочно вывезти ребёнка в среднюю полосу России, чтобы не потерять его. Мама с папой срочно выехали к себе на родину, тем и спасли меня.

Приехав в Холстовку, они там не остались. В это время в Холстовке гостил папин двоюродный брат – Инюшев Михаил Алексеевич. Он и уговорил папу поехать в Ташкент: там ввели в эксплуатацию знаменитую текстильную фабрику. Требовались столяры и плотники, потому что ткацкие станки тогда были деревянные. Приехав в Ташкент, папа сразу устроился работать на фабрику. Отсюда же папу призвали на фронт, где он и погиб в 1944 году, 1 января.

В извещении было указано место гибели отца: Днепропетровская область, Солонянский район, село Мирополь.

В Ташкенте его имя увековечено в списках погибших на Республиканском монументе Скорбящей Матери по Якка-Сарайскому району Ташкента (бывший Фрунзенский район). Также его имя есть в «Книге Памяти Ташкента».

Как началась война, мама сразу же нас с братом определила в детсад, а сама устроилась в ткацкий цех на текстильную фабрику и проработала там 13 лет.

В Ташкенте родители общались с родственниками и своими односельчанами. Были близки с семьёй маминой двоюродной сестры – Крыловой Варвары Кузминичны и папиным двоюродным братом, Инюшевым Михаилом Алексеевичем. Эти две семьи всегда нам помогали и поддерживали. Мама часто попадала в больницу, а я с 10 лет оставалась одна с братом и вела хозяйство. Частенько родственники навещали нас с братом и это была большая радость для нас.

Поскольку мама была очень слаба здоровьем, то боялась, что может умереть – и мы с братом останемся сиротами. Поэтому и решила переехать к брату Семёну. В 1953 году мы переехали к Семену Фроловичу, в Самару.

Мой брат, Инюшев Николай Федорович, родился в 1938 г. в городе Ташкенте, а умер в Самаре в 2012 году (на 74 году жизни). По профессии он был слесарь-монтажник-высотник. Как лучшего специалиста его направляли на два года в Индию – монтировать завод в Хайдоробаде. У брата было двое детей: сын Юрий (погиб при несчастном случае) и дочь Ирина (ныне живёт в Самаре). Получив диплом организатора предприятий связи, я была направлена в город Мантурово Костромской области на должность заместителя начальника узла связи, но предпочла должность экономиста, (благо, была вакансия).

В Мантурове я познакомилась с Валентином, а через год вышла замуж и переехала к мужу в город Мурманск. (Но это уже другая история).

По рассказам мамы, где бы ни работал наш отец, его очень ценило руководство за профессионализм. Он был потомственным плотником и столяром (фамилия Инюшев – угро-финского происхождения, означает «столяр»), по природе папа не был аграрием, хотя у его отца, Александра Евфимовича, было много земли.

В 16 лет папа пошёл осваивать плотницкую и столярную профессию в артель к своему дяде. Они рубили избы, строили дома, делали мебель. За год он стал вполне самостоятельным и в 17 лет посватал мою маму, (ей на тот момент было 19 лет). Папа очень хорошо чертил, делал хорошую мебель и собирался поступить на курсы, чтобы научиться делать резную мебель, но не успел – началась война.

Видимо его художественные способности генетически передались его дочери и внучке. Я закончила художественную школу акварели народного художника России Андрияки. Наша дочь закончила Московский архитектурный институт.

В Ашхабаде папа работал на строительстве аэродрома. Руководитель строительства приблизил папу к себе, поселил нашу семью рядом со своей. Он был уже пожилой человек; по рассказам мамы – очень образованный, из Петербурга. Его жена очень часто уезжала в Петербург, (она была преподаватель, выпускница Императорских курсов, которые мама называла «Царский институт»). Кроме того, что она была очень образована, и ещё умела делать все: хорошо шила, вязала, готовила, музицировала. Для мамы она сделала лекала основной одежды и по этим лекалам мама всю жизнь шила сама и передавала навыки мне.

Папин руководитель часто оставался один, когда его жена уезжала в Петербург и мои родители его опекали, хотя он всё умел делать сам и многому научил маму. Поэтому несмотря на то, что мама была родом из села, но готовила она разнообразные городские блюда и умела их правильно подать. Когда мама приглашала гостей, они всегда приходили с удовольствием – знали, что она приготовит необыкновенно праздничный стол и обязательно чем-то удивит.

По всей вероятности, папин руководитель был выпускник Дорожного института, где обучались не только профессионализму, но и навыкам выживания в труднодоступных местах. Решением царского правительства выпускники этого учебного заведения должны были нести культуру в самые глухие точки страны.

У них с женой не было детей, и они очень ждали моего рождения. Жена его назвалась моей крестной, самая первая прибежала в роддом к маме, дала мне имя, подарила мне платье, сшитое из своей маркизетовой кофты (фото прилагается). Обещала помогать воспитывать, передать все знания и умения. Но вскоре она уехала, а я заболела, и родители покинули Туркмению. Однако, мама их часто и с благодарностью вспоминала, поэтому я и знаю о их существовании.

В Ташкенте, когда папа работал на фабрике, начальник его цеха очень ценил папу и удивлялся его профессионализму. Он уговорил папу построить дом на двоих. Папа сначала сделал дом начальнику, а в своём доме успел только крышу покрыть, не успев сделать окна и полы. Позже я училась в одном классе с дочкой папиного начальника, Ирой Пенхасовой, была у неё в гостях и видела этот большой недостроенный дом. Он долго стоял недостроенным, видимо папин начальник был честный человек и надеялся, что папа вернётся с фронта живым.

Мама и мы с братом всегда ждали отца. Я знала расписание, когда санитарная машина привозила раненых с поездов в госпиталь, который располагался в соседней школе, рядом с нашим домом. В те дни два раза в неделю я пропускала школу и бегала наблюдать за разгрузкой раненых – надеялась, что, возможно, среди раненых увижу папу. Но всё тайное становится явным, и мне за эти пропуски школы здорово тогда попало.

Война началась, когда мне было 5 лет. И хотя я ещё была маленькая, но чётко помню много моментов, связанных с отцом. С ним связан вкус мармелада с натуральным агар-агаром, (а не с желатином, как сейчас). Помню, как каждый вечер отец возвращался с работы с двумя большими кульками из бумаги «крафт», в одном – мармелад, в другом – вкуснейшая халва и обязательно кулёк с макаронами или рисом. Он очень любил блюда с макаронами или плов. Иногда маме надоедали эти продукты, она их прятала, варила щи и рагу с овощами, а отцу говорила, что макароны закончились, (и тогда он снова их покупал). Зато, когда началась война и все продукты исчезли из магазинов, мама ещё какое-то время извлекала запасы папиных макаронов и риса.

Папу помню всегда в сопровождении заказчиков, которые просили его сделать что-то из мебели. Мне было 5 лет, но папа уже сделал для меня письменный стол. Стол прекрасный: из красного дерева, лаковый. Папа боялся, что за заказами не успеет сделать стол до школы. Когда мы собирались уезжать из Ташкента в Самару, то было очень много желающих приобрести мой стол. Жалко, что эту память от отца нельзя было взять с собой. Кроме того, папа перед войной сделал все заготовки для венских стульев: они ему очень нравились, тогда они были очень модные, (но к сожалению – не успел стулья собрать, а заготовки во время войны пустили на растопку).

Помню рыдающую и орущую толпу людей, провожающих на фронт своих близких. Помню, как трёхлетний брат Коля увидел отца на галерее 2-го этажа здания, куда их завели для отправки на фронт и рванул к отцу – толпа его чуть не задавила. Отец его увидел и по колонне здания спрыгнул со второго этажа, схватил брата и подбежал к нам. Мама тогда очень испугалась за отца: ведь за такой поступок могли и посадить – время было очень тяжёлое.

Последний раз я видела отца перед отправкой на войну. Мама нас с братом возила за Ташкент, где он был на стрельбах.

У нас была очень хорошая семья. Родители помогали друг другу, поддерживали во всём. Папа работал на фабрике, а после работы выполнял заказы – делал мебель. Мама помогала папе выполнять эти заказы: он научил её шкурить и затирать детали, покрывать их морилкой и олифой.

У папы была своя мастерская, и я помню маму за этой работой. У отца был суперклассный столярный инструмент, который помогала ему приобрести мама. Мама покупала в Ташкенте хлопковые ткани и возила к сестре Евдокии – в Баку, где они ценились значительно дороже. Про инструмент все папины знакомые и друзья знали и ещё не закончилась война, все они побежали к маме клянчить – то один инструмент, то другой, (вроде как папа обещал им, если погибнет). Мама раздавала, пока дядя Миша Инюшев её вовремя не остановил. Она что-то из крупных инструментов подарила дяде Мише, и он был очень благодарен и никогда об этом не забывал, всегда помогая маме.

Но, к сожалению, ныне ничего от папы не осталось. Последним мы потеряли сделанный им сундук, с которым мы приехали в Самару в 1953 году: (он сгорел при пожаре в мастерской у брата 16 лет назад). Очень жаль этот сундук: его папа сделал из авиационной фанеры, когда работал на строительстве аэродрома в Ашхабаде. Сундук был как секретер – полированный и крепкий. Его не могли сломать даже воры – во время войны, когда залезали в нашу квартиру!

Я всегда гордилась своими родителями: они всегда и везде были очень уважаемыми, полезными обществу людьми, умеющими выжить в любых трудных условиях. Сейчас в нашем обществе мало подобных людей!

Моя мама была очень мудрым человеком, с каждым годом я в этом всё больше убеждаюсь и понимаю, что она всегда и во всём была права. И всё больше чувствую свою вину перед ней. Кажется, что я её не долюбила, что-то не додала, не дожалела. Живу с вечной благодарностью к своим родителям и не перестаю удивляться: где мама брала силы при таком слабом здоровье (она по здоровью была инвалидом 3-й группы) – воспитывать нас и помогать воспитывать внуков.

Мама умерла в 1979 году и похоронена в Москве, на Хованском кладбище. Очень жаль, что мама мало рассказывала о родственниках. Она наоборот предупреждала меня, чтобы я случайно не проговорилась, что мой отец – из семьи кулаков. Тогда, в то непростое время, можно было и свободы лишиться «за классово чуждое происхождение». Возможно поэтому я так плохо знаю свою родословную.

Правда, моя дочь Элеонора знала не менее меня – потому что, когда она повзрослела, бабушка была ещё жива, и она постоянно расспрашивала бабушку о её жизни. Кроме того, когда дочери было 4 года (в 1963 году), ездила вместе с бабушкой на её Малую родину: была в Холстовке, Наймане, даже привезла сельские частушки. Дочь обожала бабушку. Да и время уже было другое, закончились страхи репрессий – и моя мама была более откровенна в своих рассказах. Дочь оказалась любознательнее меня – и спустя какое-то время некоторые моменты о своих родителях я узнала уже от дочери.

Я благодарю судьбу за то, что мне в этом году удалось побывать в Холстовском поселении: Холстовке, Наймане, Раштановке. Увидеть сохранившийся дом (которому ныне – более 140 лет!) деда Александра. Сохранился и дом бабушки Агафии – ему уже более 150 лет!

Побывав на Родине моих предков, я почувствовала связь времён.

В первый момент, когда я вошла в дедов дом, меня поразили небольшие размеры жилой площади. Как же они размещались, ведь у них была большая семья? В доме – три комнаты, кухня с чуланом, большая русская печь с полатями, (где человек пять детей свободно могли разместиться), и вторая печь – «голландка», для тепла между двумя другими комнатами. (Со слов очевидцев, вдоль всего дома со двора находилась терраса, на которую вход был через крыльцо, но она не сохранились). Подумав, я поняла, что большие дома иметь в сёлах нецелесообразно – холодной зимой их не протопить. Кроме того, при таком огромном хозяйстве, в доме находиться было особо некогда. Работали с утра до темна, потому и были зажиточными и звались «кулаками».

К 1917 году крестьяне-кулаки были основными проводниками капиталистических отношений на селе. Это позже советская власть поняла, что, истребив кулаков – истребила цвет российского крестьянства.

В 1914 году население холстовского поселения составляло 5372 человек, а по состоянию на 2016 год население значительно сократилось и составляет 1741 человек. Где люди?

Я горда своими предками. Светлая им память!

Мама очень тосковала по своей Малой родине. У мамы была хорошая память: я постоянно удивлялась вместимости её памяти. Она часто вспоминала события из своей жизни, и я с удовольствием слушала рассказы о её детстве. Как они всей семьёй ходили в поле работать: брали с собой крынку молока, яйца, хлеб. Пекли картошку, варили полевую кашу, кстати, очень вкусную! Иногда она и нам готовила такую же – пшёнка с картошкой варились вместе и заправлялись жареным луком. Вспоминала как в те времена из леса приносили полные корзины грибов и ягод. Такое богатство нам в детстве было трудно представить: в Ташкенте лесов нет, да и время послевоенное ещё долго было голодным.

Дорогие мои родители, на вашей Родине мало что изменилось, только населения стало поменьше.

Светлая Вам память.

Ваша дочь Тамара.

2017 год.