Таинственное чувство

Айзек Азимов
Таинственное чувство

Чарующие звуки штраусовского вальса наполняли комнату. Повинуясь чутким пальцам Линкольна Филдза, мелодия то взмывала, то затихала. Он играл, прикрыв глаза, глядя сквозь ресницы полуопущенных век, и почти как наяву видел вальсирующие пары на вощеном паркете роскошного бального зала...

Музыка всегда околдовывала его подобным образом, наполняя разум видениями чистой красоты и превращая комнату в райское царство звука. Его пальцы в последний раз протанцевали по клавишам, вызвав к жизни изысканный пассаж, и неохотно замерли.

Он перевел дыхание и некоторое время сидел совершенно неподвижно, словно пытаясь уловить квинтэссенцию прекрасного в затихающих отзвуках, потом робко улыбнулся своему единственному гостю.

Гость, Гарт Йан, улыбнулся в ответ, но ничего не сказал. Между ними хватало приязни, но недоставало взаимопонимания. Они принадлежали к разным мирам, причем буквально: родиной Йана были гигантские подземные города Марса, а Филдз являлся продуктом все шире расползающегося по лику Земли Нью-Йорка.

— Ну, как тебе, Гарт? — нерешительно спросил Филдз.

Марсианин покачал головой и ответил со своей всегдашней скрупулезностью:

— Я слушал крайне внимательно и могу с уверенностью заявить, что это не вызвало у меня неприятия. Там заметен определенный ритм, который оказывает до некоторой степени Успокаивающее воздействие. Но красота? Нет, я ее не уловил!

На лице Филдза промелькнула жалость, более того — искренняя боль. Гарт поймал его взгляд и все понял, но и тени зависти не появилось в ответ в его глазах. Не без труда умостившийся в человеческом кресле тощий, высокий марсианин продолжал как ни в чем не бывало покачивать ногой, небрежно перекинутой через другую.

Филдз вдруг вскочил, порывисто схватил его за руку и потащил к роялю.

— Вот, садись сюда, на банкетку.

Гарт подчинился, добродушно заметив:

— Вижу, ты хочешь устроить небольшой эксперимент?

— Ты угадал. Мне приходилось читать об исследованиях различий в работе органов чувств землян и марсиан, но суть как-то всегда ускользала от меня.

Он нажал сперва до, потом фа той же октавы и вопросительно посмотрел на Гарта.

— Разница между этими звуками если и есть, — сказал марсианин, — то совершенно незначительная. Я уловил ее лишь потому, что тщательно вслушивался. Иначе я бы сказал, что ты извлек два одинаковых звука.

Землянин удивленно покачал головой.

— А вот так? — Он нажал до и соль.

— На этот раз я определенно слышу разницу.

— Что ж, похоже, все, что говорят о вас, марсианах, правда. Несчастные — природа наделила вас таким грубым слухом! Вы и не подозреваете, чего лишены.

Гарт Йан с философским видом пожал плечами.

— Нельзя страдать о том, чего никогда не имел.

Повисшее после этого недолгое молчание нарушил марсианин.

— Понимаешь ли ты в полной мере, что мы живем в уникальную эпоху? Впервые в истории установлен контакт между двумя разумными расами. Да, мы имеем возможность сравнить работу земных и марсианских органов чувств. Ты не находишь, что это само по себе позволяет узнать много нового и заставляет шире взглянуть на вещи?

— Это верно. Однако, похоже, по части тонкости ощущений природа оделила нас гораздо более щедро. Знаешь, в прошлом месяце один из наших биологов заявил, что вообще не понимает, как существа с таким грубым восприятием мира, как вы, сумели создать столь высокоразвитую цивилизацию.

— Все относительно, Линкольн. Нам вполне хватает того, что имеем.

Но душу Филд за переполняла обида на то, как несправедливо судьба обошлась с марсианами.

— Если бы ты знал, Гарт, как много вы потеряли. Вам никогда не познать красоты солнечного заката или цветущего луга. Не насладиться синевой небес, зеленью полей или золотом спелых колосьев. Для вас мир — всего лишь мозаика света и тени. — Он содрогнулся при этой мысли. — Вам не ощутить дивного аромата цветов. Даже столь немудрящей радости, как наслаждение вкусом простой здоровой пищи, вы и то лишены. Вы не чувствуете вкуса, запаха, не различаете цветов. Когда я думаю о том, в каком тусклом мире вы живете, мое сердце сжимается от жалости.

— Все перечисленные тобой радости для меня всего лишь пустой звук. Не трать на меня жалость — я не более несчастен, чем ты. — Он встал и взял трость, без которой не мог обходиться на Земле с ее большой силой тяжести. Однако слова Филдза, должно быть, все же задели Гарта, потому что он добавил: — Видишь ли, вы напрасно смотрите на нас свысока. Мы же не хвастаемся преимуществами своей расы, а ведь вы о них даже не подозреваете. — Он поморщился, будто сожалея о своих словах, и направился к двери.

Филдз некоторое время сидел, озадаченно переваривая последние слова Гарта, потом бросился за ним. Без труда догнав медленно ковыляющего марсианина, он уговорил его вернуться в комнату.

— Что ты имел в виду, когда говорил о преимуществах своей расы, о которых мы не подозреваем?

Марсианин отвел глаза.

— Забудь об этом, Линкольн. Твое искреннее сочувствие ранило мою гордость, и я сгоряча наговорил лишнего.

— Но не солгал, верно? — спросил Филдз, испытующе глядя на него. — Вполне логично, что ваше восприятие мира имеет свои преимущества, однако я не могу взять в толк, зачем вам это скрывать. Бессмыслица какая-то!

— Может быть, да, может быть, нет. Я проявил непростительную глупость, заговорив об этом, и ты поймал меня на слове.

Надеюсь, ты можешь пообещать мне, что дальше тебя это не пойдет?

— Разумеется, обещаю! Буду нем, как могила, хотя будь я проклят, если понимаю, на что ты намекаешь. Скажи, какого рода это таинственное чувство?

Гарт Йан равнодушно пожал плечами.

— Как, по-твоему, можно передать словами его природу? Вот ты, например, смог бы объяснить мне, что такое цвет?

— Я не прошу тебя давать определения. Просто скажи, какие возможности дает это чувство, что позволяет ощутить? Прошу тебя. — Филдз порывисто сжал плечо собеседника. — Ты можешь говорить совершенно спокойно. Я клянусь хранить тайну.

Марсианин тяжело вздохнул.

— Вряд ли из этого что-нибудь выйдет. Много ли ты вынесешь из моего заявления, что, если мне показать два сосуда, наполненных жидкостью, я почувствую, какой из них содержит яд? Или что если показать мне медную проволоку, то я смогу определить, идет ли по ней ток, пусть даже совсем слабый, в одну тысячную ампера? Или что я могу назвать тебе температуру любого предмета в радиусе пяти ярдов и при этом ошибусь не больше чем на три градуса? Или... впрочем, сказанного и так достаточно.

— И это все? — Филдз был явно разочарован.

— А что бы ты хотел услышать?

— Все, что ты перечислил, безусловно, очень помогает в жизни, однако при чем здесь красота? Да, это ваше загадочное чувство приносит пользу, но дает ли оно пищу для ума и наслаждение для души?

Гарт Йан досадливо взмахнул рукой.

— Честное слово, Линкольн, ты ведешь себя глупо. Это всего лишь ответ на твой вопрос: что позволяет ощутить это чувство. Не стоит и пытаться описать его подлинную природу. Возьмем твою способность различать цвета. Насколько я могу судить, единственный прок с нее в том, что она позволяет тебе ощущать некие тонкие нюансы, для меня недоступные. Руководствуясь вашим так называемым цветом, ты, например, можешь мгновенно определить наличие некоторых веществ, тогда как мне для этого придется проводить химический анализ. При чем здесь красота?

Землянин открыл рот, чтобы возразить, но Гарт раздраженно отмахнулся от него:

— Знаю, знаю. Ты опять примешься лепетать про закаты солнца и прочее. Но что ты знаешь о прекрасном? Разве тебе знакома красота оголенного медного провода, по которому идет переменный ток? Разве ты ощущал изысканную прелесть индукционной катушки, когда к ней подносят магнит? Разве ты когда-либо наслаждался совершенством марсианской портвемы?

Филдз потрясенно смотрел на Гарта, глаза которого при последних словах подернулись мечтательной дымкой. Жалость к бедным, ущербным марсианам в мгновение ока покинула Линкольна.

— У каждой расы свои преимущества, — признал он, старательно задавив крошечного червячка зависти. — Но я не понимаю одного: за каким чертом вам понадобилось держать эту свою способность в тайне? У нас, землян, нет от вас никаких секретов.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что мы поступаем неблагодарно? — с жаром вскричал Гарт. У марсиан неблагодарность считалась самым тяжким из грехов, и даже намек на нее заставил Йана позабыть об осторожности. — Мы, марсиане, никогда и ничего не делаем без веской причины. И уж конечно, не из эгоистических соображений мы сочли нужным утаить от вас свой великий дар.

Землянин иронично ухмыльнулся. Линкольн чувствовал: он нащупал нечто очень интересное, и единственный способ заставить Гарта выложить все — это задеть его гордость.

— Ах, ну конечно, вы развели секреты исключительно из высоких побуждений. С вами всегда так — куда ни ткни, всюду обнаруживается стремление помочь ближнему.

Гарт Йан сердито прикусил губу.

— Ты не имеешь права так говорить.

Он хотел пощадить Филдза и промолчать, дабы тот сохранна душевный покой, но насмешка над альтруизмом марсиан стала последней каплей. Злость и обида овладели Гартом, и он решился.

Голос его прозвучал холодно и недружелюбна

— Я объясню по аналогии. — Прикрыв веки, марсианин смотрел прямо перед собой. — Ты сказал мне, что я живу в стоящем из осколков света и тени. Ты описал мне свой мир, бесконечно прекрасный в своем разнообразии. Я выслушал тебя, однако твои слова ничуть меня не тронули. Я никогда не знал цвета и никогда его не узнаю. Нельзя испытывать нужду в том, чего никогда не имел.

Но что, если бы ты мог на пять минут поделиться со мной своей способностью воспринимать цвета? Что, если бы на пять минут я прикоснулся бы к чуду, какое мне и не снилось? Что, если по истечении этих пяти минут я навсегда лишился бы возможности ощущать это? Стоят ли эти пять минут наслаждения долгих лет сожалений? Стоят ли они того, чтобы до конца жизни страдать, чувствуя себя неполноценным калекой? Разве не гуманнее было бы никогда не говорить мне о самом существовании цвета, не подвергать искушению?

Марсианин не договорил, а Филдз уже возбужденно вскочил на ноги — невероятная догадка осенила его.

— Так ты хочешь сказать, что землянин может испытать это ваше марсианское чувство?

— Всего на пять минут в жизни, — сказал Гарт. Взгляд его сделался еще более мечтательным, чем прежде. — Но эти пять минут... — Он смущенно оборвал себя и сердито посмотрел на собеседника. — Ты узнал гораздо больше, чем требуется для твоего спокойствия. Посмотрим, умеешь ли ты держать слово.

Марсианин поспешно поднялся и, тяжело опираясь на трость, похромал прочь со всей быстротой, которую позволяло ему земное тяготение. Линкольн Филдз не пытался остановить его. Он задумался.

Пещера была столь огромной, что ее свод терялся в туманной дымке, сквозь которую пробивались лучи расположенных на равном расстоянии друг от друга светящихся шаров. Лицо овевали слабые токи нагретого вулканическим теплом воздуха. Перед Линкольном Филдзом раскинулся широкий проспект главного подземного города Марса.

Неловко переставляя ноги, Филдз подковылял к дому Гарта Йана. К каждой подошве крепилось свинцовое грузило в шесть дюймов толщиной. Мера крайне неприятная, но необходимая, поскольку в слабом тяготении Марса непривычные мышцы землянина могли довести до беды.

Марсианин удивился визиту приятеля, с которым не виделся добрых полгода, и ничуть не обрадовался. Филдз заметил это с первого взгляда, однако лишь мысленно усмехнулся. Отдавая дань вежливости, они поприветствовали друг друга и обменялись несколькими незначительными фразами.

Филдз затушил сигарету в пепельнице, сел прямо и заговорил, резко сменив беззаботный светский тон на серьезный и деловой:

— Я пришел, чтобы попросить тебя дать мне те пять минут, о которых ты говорил в нашу прошлую встречу. Эго возможно?

— Вопрос риторический? В ответе он явно не нуждается. — Гарт говорил с нескрываемым презрением.

Землянин пытливо разглядывал своего визави.

— Не возражаешь, если я в нескольких словах объясню свое желание?

Гарт холодно улыбнулся.

— Это ничего не изменит.

— И все же я попробую. Дело в том, что я родился и рос в роскоши и в результате стал крайне избалован. Со мной ни разу не случалось такого, чтобы я чего-то захотел и не получил желаемого — в рамках разумного, конечно. Мне просто неизвестно, что это такое — неосуществленное желание. Понимаешь ли ты, о чем я?

Ответа не последовало, и он продолжал:

— Я обрел счастье в прекрасных зрелищах, прекрасных словах, прекрасных звуках. Красота стала моим кумиром. Одним словом, я эстет.

— Очень интересно. — Каменное лицо марсианина не смягчилось ни на йоту, — Но какое отношение все это имеет к нашему делу?

— А такое: ты рассказал мне о неизведанной красоте. О красоте, которой я не знаю и которую не могу даже представить. И ты сказал, что можешь приоткрыть ее для меня, если пожелаешь. Идея мне понравилась. Более того, она захватила меня. Мне захотелось попробовать. А как уже говорилось, если мною овладевает некое желание, я всегда поддаюсь искушению.

— В нынешних обстоятельствах это от тебя не зависит, — возразил Гарт Йан. — Это грубо с моей стороны, однако вынужден напомнить тебе, что ты не можешь принудить меня. А то, что ты сейчас сказал, звучит отчасти оскорбительно.

— Рад, что ты первым повел себя грубо, поскольку это позволяет мне без зазрения совести ответить тем же.

На это Гарт Йан ничего не сказал, только окинул землянина презрительным взглядом.

— Я требую, чтобы ты дал мне эти пять минут, — заявил Филдз, — в качестве благодарности.

— Благодарности? — Гарт так и подпрыгнул.

Филдз широко ухмыльнулся.

— Всем известно, что ни один уважающий себя марсианин не нарушит принятые у вас законы чести. Ты в долгу передо мной, ибо кто, как не я, помог тебе получить приглашения в дома самых великих и уважаемых людей Земли.

— Я знаю! — Гарт вспыхнул от злости. — Очень невежливо с твоей стороны напоминать мне об этом.

— Ты не оставил мне выбора. Еще на Земле ты сам признал, что считаешь себя в долгу передо мной. Теперь я требую, чтобы ты вернул этот долг, дав мне шанс разделить на пять минут ощущения марсианина. Ты по-прежнему отказываешься?

— Ты же знаешь, что я не могу отказать, — хмуро ответил Гарт. — Я не хотел соглашаться лишь потому, что ничего хорошего тебе это не принесет. — Он встал и торжественно протянул землянину руку. — Ты загнал меня в угол, Линкольн. Будь по-твоему. Но когда я исполню твою просьбу, мы будем в расчете. Этим я верну весь свой долг. Договорились?

— Договорились!

Они пожали друг другу руки, и Линкольн Филдз обратился к марсианину уже совсем другим тоном:

— Но мы же по-прежнему друзья, верно? Небольшая стычка нас не поссорит?

— Надеюсь, что нет. Идем. Я приглашаю тебя разделить со мной вечернюю трапезу. За едой мы обсудим время и место, когда ты получишь свое... свои пять минут.

Линкольн Филдз сидел в частной "музыкальной гостиной" Гарта Йана и изо всех сил старался избавиться от беспричинной тревоги. Он поймал себя на мысли, что чувствует себя почти как в приемной у зубного врача, и с трудом подавил нервный смешок.

Он прикурил десятую подряд сигарету, затянулся пару раз и с раздражением выбросил ее.

— Ты очень серьезно подошел к делу, Гарт, — заметил он — Такие тщательные приготовления...

Марсианин пожал плечами.

— У тебя будет всего пять минут, так что я решил со своей стороны сделать все возможное, дабы ты извлек из них максимум пользы. Скоро тебе предстоит "услышать" отрывок из портвемы, которая столь же прекрасна, как, наверное, величайшая из симфоний — так, кажется, вы это называете? — прекрасна для человеческого слуха.

— Сколько еще ждать? Прости за банальность, но неизвестность мучительна.

— Мы ждем, когда прибудут Нови Лон, который исполнит портвему, и Доун Вол, мой личный врач. Оба должны подойти с минуты на минуту.

От нечего делать Филдз подошел к возвышению в центре комнаты и стал разглядывать причудливый механизм, установленный на нем. Передний "фасад" устройства представлял собой сплошную алюминиевую панель, из которой выступали только семь рядов лакированных черных кнопок наверху и пять больших белых педалей внизу. Однако корпус был открытым, так что желающий мог увидеть сложное переплетение тончайших медных проводков.

— Какая интересная штуковина, — заметил Филдз.

Гарт поднялся на возвышение вслед за ним.

— Это очень дорогой инструмент. Он обошелся мне в десять тысяч в марсианской валюте.

— Как он работает?

— Принцип почти такой же, как в вашем земном фортепиано. Каждая из кнопок включает или выключает ток в своей электрической цепи. С их помощью умелый мастер игры на этом инструменте способен создать из электрических импульсов любой мыслимый узор. Педали регулируют силу тока.

Филдз рассеянно кивнул и наобум нажал несколько кнопок. Стрелка гальванометра, расположенного над клавиатурой, слегка качнулась, но больше ничего не произошло.

— И что, с помощью этого инструмента можно исполнять произведения искусства?

Марсианин улыбнулся.

— Да, равно как и вызывать к жизни невероятно неприятные сочетания.

Он уселся за инструмент, пробормотав: "Вот как надо", — и его пальцы с поразительным проворством и точностью затанцевали по кнопкам.

В гостиной раздался гнусавый голос другого марсианина, выкрикнувший что-то возмущенное, и Гарт Йан, внезапно застеснявшись, снял руки с клавиатуры.

— Это Нови Лон, — поспешно пояснил он Филдзу. — Ему никогда не нравится, как я играю.

Линкольн поднялся поприветствовать новоприбывшего. Тог оказался сутул и, очевидно, был значительно старше Гарта. Его лицо покрывала тонкая сеть морщин, более густая у рта и уголков глаз.

— Так вы тот самый молодой землянин! — воскликнул он по-английски, но с сильным марсианским акцентом. — Я не одобряю вашего опрометчивого решения, однако хорошо понимаю желание разделить с нами наслаждение портвемой. Какая жалость, что вам дано всего лишь пять минут, чтобы познать это чувство! Тот, кто лишен его, в действительности не знает всей полноты жизни!

Гарт Йан рассмеялся.

— Он преувеличивает, Линкольн. Нови Лон — один из лучших виртуозов Марса и искренне полагает, что все, кто не ценит красоту портвемы больше жизни, прокляты на веки вечные.

Он тепло обнял старика.

— Нови Лон когда-то был моим учителем и потратил немало долгих часов, пытаясь вбить в мою голову основы правильного извлечения токосочетаний.

— И все впустую, бездарь ты этакий! — проскрежетал старый марсианин. — То, как ты играл, когда я вошел, — просто ужас. Ты до сих пор не научился правильно сочетать фортгассы. Своей игрой ты оскорбляешь дух великого Бара Дамна! Мой ученик! Позор на мою голову!

Нови Лон мог бы и дальше продолжать в том же духе, но появление третьего приглашенного, Доуна Вола, заставило его прервать тираду. Гарт, явно обрадованный этим, поспешно кинулся навстречу медику.

— Все готово? — спросил он.

— Да, — проворчал Вол. — И это совершенно неинтересный эксперимент, вот что я вам скажу. Результат известен заранее. — Тут он наконец заметил землянина и окинул его презрительным взглядом. — Это вы подопытный?

Линкольн Филдз скованно кивнул. В горле у него внезапно пересохло. Он с опаской наблюдал за действиями врача и разволновался еще больше, когда тот извлек из чемоданчика маленький пузырек с прозрачной жидкостью и шприц для подкожных инъекций.

— Что вы собираетесь делать? — воскликнул землянин.

— Всего лишь укол, — успокоил его Гарт. — Минутное дело. Видишь ли, органом чувств, который позволяет воспринимать этот вид искусства, выступают определенные клетки коры головного мозга. Они "просыпаются" под действием гормона, который я тебе введу. Мы научились синтезировать его искусственно и используем для лечения марсиан, которые рождаются бом... э-э... так сказать, слепыми.

— О! Так значит, у землян тоже есть эти клетки?

— Да, но у вас они недоразвиты. Концентрированная гормональная сыворотка пробудит их, однако только на пять минут. После такой непосильной нагрузки они полностью истощат свои жизненные ресурсы, и заставить их работать уже не удастся ни при каких обстоятельствах.

Доун Вол закончил свои приготовления и подошел к Филдзу. Ни слова не говоря, Линкольн закатал рукав и протянул руку. Игла вошла под кожу. Когда процедура завершилась, он подождал секунду-другую и нерешительно хихикнул.

— Я ничего не чувствую!

— И не почувствуешь еще минут десять, — сказал Гарт. — На все нужно время. Сядь и расслабься. Нови Л он пока начнет мою любимую портвему Бара Дамна — "Каналы в пустыне". Когда гормон начнет действовать, ты застанешь как раз апофеоз композиции.

Как ни странно, теперь, когда жребий был брошен и изменил" ничего уже было нельзя, Филдз совершенно успокоился. Нови Лон играл как безумный, и Гарт Йан, сидевший рядом с землянином, совершенно отрешился от внешнего мира. Даже желчный Доун Вол и тот смягчился.

Филдз беззвучно хихикнул. Марсиане напряженно вслушивались во что-то, но в комнате не раздавалось ни единого звука, смотреть тоже было почти не на что — словом, гостиная не давала пищи ни для каких органов чувств. А что, если... Нет, вздор, это невозможно!.. Но все-таки: что, если его просто-напросто изощренно разыграли? Филдз нервно заерзал и постарался выбросить это предположение из головы.

Проходили минуты. Пальцы Нови Лона летали над клавиатурой. Лицо Гарта Йана светилось благоговейным восторгом.

Вдруг Линкольну почудилось, будто "музыкант" и его инструмент окутались цветной дымкой. Он часто заморгал — определить цвет никак не удавалось, однако и исчезать он не исчезал. Больше того: он постепенно расползался вверх и в стороны, пока не заполнил всю комнату. Потом появились другие оттенки, и еще, и еще... Они покачивались и колыхались, разбегались и сплетались, менялись со скоростью света и все же оставались прежними. На глазах у Филдза сверкающие краски складывались в сложнейшие узоры и бледнели, беззвучно пульсировали, взрываясь каскадами цвета...

И одновременно гостиная будто бы наполнилась звуком. Тихий шелест постепенно сменился торжествующими, звенящими тремоло, которые то взлетали, то затихали. Линкольну казалось, что мелодию ведет сразу весь оркестр, от флейты-пикколо до контрабаса, и в то же время он слышал голос каждого инструмента с такой невероятной четкостью, словно все прочие молчали.

И еще появились запахи. Сначала легкие, почти неуловимые, они быстро набрали силу, и вот уже в гостиной благоухают мириады цветов. Тонкие пряные ароматы сменяли друг друга в тщательно подобранной последовательности, словно мягкие дуновения воплощенного восторга.

Но краски, звуки, запахи были лишь тенью истинной красоты портвемы. Филдз чувствовал это наверняка. Почему-то он ни на миг не сомневался: все, что он видит, слышит, обоняет, — не более чем изощренные иллюзии, в спешке создаваемые мозгом, дабы старыми, привычными образами объяснить новое понятие. Цвета, звуки и запахи постепенно сошли на нет. Мозг постепенно смирился с тем, что имеет дело с совершенно новыми ощущениями, никак не связанными с прошлым опытом. Действие гормона усиливалось, и в один прекрасный миг Филдз вдруг понял, что он чувствует.

Он воспринимал это не зрением, не слухом, не обонянием, не осязанием. Ему никак не удавалось подобрать слова для этого удивительного переживания, пока он наконец не понял, что в человеческом языке и нет подходящего слова. А потом осознал, что и понятие, описывающее то, что с ним происходит, у людей отсутствует.

И все же он познал суть марсианского искусства.

Оно обрушивало на его мозг нечто такое, что вознесло его до неизведанных прежде высот наслаждения прекрасным, ввергло в непознанную доселе вселенную красоты. Он падал сквозь вечное и безбрежное... нечто. Не звук, не вид — нечто такое, что застилало все вокруг, заставляя позабыть о том, где он и что с ним. Нечто бесконечное и безграничное в своем многообразии. И с каждой новой волной ощущений волшебное чувство окутывало его все плотнее, и ласковее, и чудеснее...

А потом он уловил дисгармонию. Сперва едва заметная, словно крошечная царапинка на безупречной глади красоты, она вытягивалась и ветвилась и разверзалась все шире, пока наконец чудо не разлетелось вдребезги — хотя и беззвучно.

Линкольн Филдз, растерянный и обомлевший, снова очнулся все в той же гостиной.

Он вскочил на ноги, кинулся к Гарту Йану и стал отчаянно трясти его:

— Гарт! Почему он перестал играть! Скажи ему, чтоб продолжал! Скажи!

Гарт Йан посмотрел на землянина изумленно, словно не мог взять в толк, о чем тот говорит, потом удивление на его лице сменилось жалостью.

— Он не переставал играть, Линкольн.

Филдз смотрел на него невидящими глазами, в которых не мерцало ни тени понимания. Пальцы Нови Лона все так же стремительно порхали по клавиатуре, лицо выражало все тот же исполнительский экстаз. Истина хоть и с трудом, но проникла в сознание землянина, и его пустые глаза наполнились ужасом. Испустив хриплый крик отчаяния, он сел и спрятал лицо в ладонях.

Пять минут истекли! То удивительное чувство не вернуть!

Гарт Йан улыбался, и улыбка его была злой.

— Еще мгновение назад мне было жаль тебя, Линкольн! Но теперь я рад, что все так обернулось. Да, рад! Ты заставил меня сделать это, ты вынудил меня! Надеюсь, ты удовлетворен не меньше, чем я. До конца дней своих, — его голос опустился до свистящего шепота, — до конца дней своих ты будешь помнить эти пять минут. Ты будешь понимать, чего тебе так мучительно не хватает, и знать, что ты никогда этого не получишь. Ты слепец, Линкольн! Слепец!

Землянин отнял руки от лица и усмехнулся, но его вымученный оскал никого не мог обмануть. Ему понадобилась вся сила воли до последней капли, чтобы сохранить хотя бы видимость хладнокровия.

Он не решился заговорить, опасаясь, что голос сорвется. Нетвердой походкой он двинулся к выходу. И до самого порога шел с гордо поднятой головой.

Но в ушах его звучал тонкий язвительный голосок, повторявший снова и снова: "Ты пришел сюда нормальным человеком, Линкольн. А уходишь слепцом! Слепцом! СЛЕПЦОМ!!!"