Такие нежности

— Жили как в пионерском лагере, представь…

— Это в палатке, что ли?

— Да нет же, в доме… — мама теряется. — Но все равно… Знаешь, точь-в-точь, как в пионерском лагере. Ну, это, атмосфера…как в пионерском лагере была, такая же. Разве что пастой друг друга не мазали…

— А ты, что ли, была когда-то в пионерском лагере?

— Нет, не была. Но я слышала — там по ночам мажут друг друга зубной пастой…

— Так вы что, мазали друг друга зубной пастой?

— Нет… Я же говорю тебе: жили как в пионерском лагере, разве что пастой друг друга не мазали…

Это мама пытается рассказать дяде Игорю, как жили они с отцом когда-то раньше — давно, давно… Охота же ей все ему объяснять! Вот Мишка бы не стал, даже если бы его просили… Он вообще мало с ним говорит, с дядей Игорем. Тому что ни скажи — он не поймет, и будет задавать глупые вопросы — мамке только и знай на них придумывать ответы, — а Дашка еще все время перебивает, не дает ничего толком объяснить:

— Мама, ну, мам! Там, где мы жили, у нас был котенок?

Дашка хочет котенка, мама не разрешает — какой там котенок! Мама и слышать о нем не может, о котенке-то. Люди заводят кошек, когда им больше не за кем убирать, и не за кем подтирать лужи и миски мыть, а всего этого им очень хочется. Мало ли у кого какие странности! И еще им охота тратить деньги на какой-то там особенный кошачий корм, а это и вообще было бы глупо…

— При нашей-то бедности… — начинает мама тянуть подхваченную где-то фразу, и не закончит ее, запнется, остановится — забыла, что ли? А Мишка тут как тут. Он помнит — дальше там — «такие нежности». И он подсказывает маме:

— Такие нежности!

А мама, как услышит его, сразу смеется.

— Скоро у тебя будет кое-кто получше котенка, — обещает она Дашке.

А та и верит. Получше — значит, получше! Конечно, хорошо бы знать, кто это будет. И когда. Но разве у мамки спросишь? Она только смеется. А Даше, в общем-то, и все равно, кого ей принесут. Главное, будет кто-нибудь пушистый, причем твой собственный. Только твой, чтобы самой наливать ему в блюдце молока и спать с собой укладывать. Дашка не сразу стала хотеть котенка. Сначала она просила слоника — ну, только совсем маленького, — или коалу, или уж мартышку. Но Мишка ей точно сказал: мартышек и слонят на свете не бывает. Тем более каких-то там коал. Они все только в книжках или в кино. Вроде как Терминатор или Кощей Бессмертный. Или как путеводный клубок, который сам тебя ведет, куда тебе нужно. Мама говорит, им бы сейчас такой клубок.

Но клубки тоже — выдумка. Их нет. Зато кошки бывают. С этим уж не поспоришь.

Кошек во дворе сколько угодно. Черные, серые, белые, рыжие, пестрые. Трехцветные тоже есть — как говорят, приносящие в дом счастье. Кошки побольше, кошки поменьше. Полный двор кошек. Вот Дашка и стала мечтать о котенке. И мама, вроде бы, и обещает ей. Жди, Дашка, жди!

Мишка смотрит на мамин тугой живот — мячик, обтянутый пестрым платьем. Он помнит, у нее уже был точно такой же мяч, и ступала она так же медленно, тяжело, и в слезы ее бросало. А то вдруг, наоборот, начинала хохотать — он не понимал, почему. В общем, глядишь и не знаешь, чего от нее ждать.

Когда там внутри была Дашка, мама запросто могла дать Мишке подзатыльник. Хотя обычно она добрая и не дерется. Всего-то ему доставалось два или три раза. Он не забудет, как однажды она привязалась к нему: где колготки? Он ясно говорит ей: «Нету их», а она все-таки отыскала эти колготки, смятые, за плитой. Это он их туда нарочно засунул, чтоб мама не догадалась, что он на прогулке в детском саду в лужу залез.

Как-то она уже давала ему по одному месту, когда он пришел в мокрых ботинках, а теперь могло выйти и еще хуже. Грязь за плитой успела засохнуть и склеить колготки в твердый комок, и мама с этим комком стала подступать к Мишке:

— За шиворот засуну!

Спасибо, отец выручил:

— А давайте все станем индейцами! О, сын мой, Сопливый Нос! Слышишь меня? Большое Пузо выходит на тропу войны!

Мама уселась на стул и стала смеяться, забыв, что собиралась Мишке наподдать.

— Как в пионерском лагере… Восемь лет прожили. И все — как в пионерском лагере… Ну, знаешь, неформальная семья…

— Так вы и не расписанные были?

— Ну почему? Расписанные…

Восемь лет прожили, так она говорит. И рассказывать про них можно вообще сто лет. Про каждый день в подробностях — про этот, и про следующий тоже, и еще потом про все другие дни. А можно сразу перепрыгнуть к тому дню, когда однажды вечером за папой зашли соседи, приятели, дядя Саша и дядя Костя. В руках у них были настоящие взрослые ружья. Мишка даже не знал, что взрослые ружья бывают. Детские продаются в магазине игрушек. А взрослые — они только в фильмах про войну. Но дальше оказалось еще интересней. Папа сказал маме:

— Придется мне тоже пойти.

А Мишке сказал:

— Не ходи за мной.

Вышел из комнаты и вскоре вернулся тоже с настоящим ружьем. Выходит, ружье было у них дома! Где, интересно, он прятал его?

Конечно, Мишка потянулся к ружью. А мама щелкнула его по носу, притянула к себе. Папа ушел, и больше они уже никогда его не видели.

Прошло еще время, и настал день, когда они долго ехали в грузовой машине, прямо в кузове. Мама, Дашка и он, и еще несколько его друзей, тоже с мамами. Были там и соседские мальчишки, Вася и Коля. Дети дяди Саши и дяди Кости.

Мишка сперва обрадовался, но в кузове сильно трясло, и быстро стало неинтересно. Многих детей рвало, и маму тоже рвало, и все перевешивались через борта машины, чтобы освободиться от того, что поднималось к горлу там изнутри. Все время хотелось пить, но почти вся вода быстро выливалась из тебя за борт. Машина продолжала идти вперед, и вокруг не было уже ни домов, ни деревьев.

Потом, мама говорит, они еще летели в самолете. Но этого Мишка уже не помнит, и получалось обидно: как будто самолетов вовсе нет. Есть только те, что в небе, высоко. Их даже почти не видно, а видно только след, который они там оставляют, в небе.

Дашка тоже не помнит, как они летели в самолете. Но с Дашки — что взять. Она и отца, наверное, не помнит. А Мишка помнит, только не знает, где он, мама просто сказала:

— Нету его, и не спрашивай!

А один раз, когда он все же снова решил спросить, она сказала каким-то чужим, певучим тихим голосом:

— Твой папа смотрит на тебя с небес.

— Что, мама? — растерялся Мишка. — Откуда смотрит?

Но мама почему-то рассердилась на него.

— Не спрашивай у меня! — крикнула она уже своим, настоящим голосом. — Я тебе говорю — не спрашивай ничего! А то вот сейчас как получишь!

И тут же бросилась на диван и стала плакать. Такой-то Мишка видел ее много раз. Так что он знал — это надолго. Теперь, когда отца уже нет — кто сможет сделать, чтобы маме вдруг стало смешно? Что, дядя Игорь? Да с ним-то мама вообще не смеется. А только плачет и спрашивает:

— Почему это случилось со мной?

Дядя Игорь не хочет, чтобы его об этом спрашивали. Он каждый раз просит маму за занавеской:

— Молчи, молчи… Никто не скажет тебе точно…

Но она так просто не может замолчать, ей надо разговаривать:

— Я, знаешь, понять хочу. Есть карма, есть судьба и все такое. Мне надо разобраться для дальнейшей жизни, раз я живу. Ты понимаешь меня? Почему это случилось с нами…

Мишка с Дашкой тихо сидят за занавеской. Лучше скорей заснуть. Проснешься — и уже будет утро. А значит, дядя Игорь уже уйдет. Он говорит — ему на завод рано вставать. Он там, на заводе целый день. А пока его нет, мама почти не плачет. И может даже посмеяться с ними:

— Скоро, скоро у вас будет котенок!

— Котенок или еще лучше котенка? — пытается уточнить Даша.

Мама смеется:

— Увидишь!

Ага, думает Мишка. Дашка увидит. Вот она удивится. Тоже еще — котенок. Дашка сама разве была похожа на котенка? Скорее, на большую куклу из магазина. Только с моторчиком. А Дашка в куклы не играет. Игрушки ее вообще не интересуют — будь они хоть с моторчиком, хоть без. Ей бы кого-нибудь живого, мохнатого. Но никуда не денется, будет играть с пищащей, выбивающейся из всех пеленок куклой, как он играл. И даже нельзя будет нажать на кнопочку, чтобы выключить куклу ненадолго и поиграть во что-нибудь еще. Дашка лежала своей в кроватке, быстро-быстро перебирая ножками — пинетки так и летели с них. Мишка находил крошечные вязаные ботиночки то за диваном, то на телевизоре. Он просил Дашку не шевелиться хоть немножко, чтобы он мог снова натянуть ботинок. Но куда там! Продолжая молотить ножками что было сил, она отвечала ему длинной замысловатой фразой, в которой ни слова было не разобрать, хотя получалось громко — ее голосок звенел на весь дом. Мишка в недоумении спрашивал ее:

— Что? Что ты сказала?

Мама смеялась, глядя на него. Он и сейчас помнит, как смеялась. Ух! А он стоял и думал: ну и что смешного? Было даже обидно. Но лучше бы она всегда смеялась так, как тогда. Мама и сейчас много смеется. Но так, что смотришь на нее и ждешь, что вот-вот станет плакать. Или по шее тебе даст. А тогда просто смеялась, и все.

Дашка точно чувствует, что с котенком ее обманут — сама подыскивает себе какого-нибудь во дворе. Вдруг мамка передумает и разрешит? Мало ли, что сейчас она все время твердит Мишке, выпуская вас гулять: гляди, чтобы сестренка не таскала бродячих кошек…

А как углядишь? Ладно, если кошка проворная и сама ноги унесет, а заодно и слабое место свое — хвост, — нырнет скорей в подвальное окно. А то ведь есть такие, что сами к Дашке липнут. Она к ним:

— Кошенька, кошенька…

Кто их еще так называл? И кто когда так назовет? Вот и лезут они к Дашке на руки, трутся о ее щеки мохнатыми блохастыми щеками.

У Мишки от кошек потом лишай. Что интересно — таскает кошек одна Дашка, а лишай — у Мишки.

Мама ведет Мишку и Дашку в ближайшую поликлинику. Мишку надо лечить, а Дашку одну не оставишь — маленькая еще.

В поликлинике они занимают очередь в кабинет и долго терпеливо сидят — мама, конечно, сидит, Мишка и Дашка бегают туда-сюда по коридору. Но зато они не плачут, как другие дети. Мишка не может понять: плакать плохо, но здесь, если плачешь, никто тебе слова не скажет. А если смеешься и бегаешь по коридору, появится тетенька в зеленом халате, со шваброй и с ведром:

— Мамаши! Уберите своих детей! Чьи дети?

И мама тут же подскочит с места со своим мячиком, а тетка в халате скажет:

— Куда тебе третий, если с двумя не справляешься?

Мама ответит:

— Ну, почему же не справляюсь? Что, лучше, если они будут плакать…

Но тетка не станет ее слушать и снова уйдет в глубину коридора.

Наконец, подходит очередь, и в кабинете тетя доктор берет у мамы какие-то бумажки и что-то говорит, и мама в ответ что-то говорит, и вот они уже спорят, спорят, и тетя доктор что есть мочи кричит:

— Следующий! Женщина, оставьте помещение! Следующие пусть заходят!

А мама кричит в ответ:

— Вас не касается, что у нас нет прописки!

А после Мишка с мамой и Дашкой снова бегут по коридору — уже к другой тете доктору. И там они больше не стоят в очереди. Мама сразу влетает в комнату — Мишка и Дашка за ней, а после они уже вчетвером возвращаются в кабинет к той, первой тете, и эта, новая, тетя доктор бежит по коридору впереди них. И так, вчетвером, они вбегают в кабинет, из которого их с мамой только что выгнали, и новая тетя говорит старой тете, осматривающей какого-то раздетого большого мальчика:

— Прими без прописки. Это скандальная дама, везде пойдет. Добиваться будет. Прими, а то ведь себе дороже выйдет.

Тетя уходит, а они втроем ждут, пока доктор осмотрит мальчика, он оденется, доктор проводит его с бабушкой до дверей и бабушка скажет просто так, в воздух, на прощание:

— Всем надо бы советь иметь, — и глянет на них, троих, недобрым глазом.

После они, трое, пойдут в аптеку. Но с Дашкой трудно идти. Она все время останавливается, поднимает какие-то палочки, ветки, фантики — напрасно мама кричит: «Брось, там микробы!» Это Мишка знает, что есть микробы, а с Дашки что взять.

А когда она все-таки идет, она не может идти, как они — туда, куда нужно. Ей надо идти просто так, куда хочешь. Чтоб можно было свернуть на клумбу или, наоборот, подняться на первое попавшееся на пути крыльцо, подергать дверь. А дверь выглядит так, точно ее никогда в жизни не открывали. Как сделали, так и заперли на ключ. Ключ выбросили в реку, а дверь еще для верности забили гвоздями, и она успела уже срастись с этой стеной. Никто никогда не думал дергать ее за ручку, одной Даше это в голову пришло.

Дашка то напирает на дверь, толкает плечиком, то тянет ручку на себя — все платье вымажет об эту дверь, пока мама тяжелым шагом к ней не подойдет. Так ведь Дашку еще сразу и не оттащишь!

— Пойдем отсюда, — говорит мама. — Там зверь сидит!

— Какой зверь? — спрашивает Дашка с интересом.

— Сердитый! Пойдем.

Дашка не трогается с места.

— А я вот ему палочку дам. И фантик дам. Это конфета понарошку. Он скушает конфету и будет не сердитый…

— После, после дашь, — обещает мама. — Пойдем!

Дашка неожиданно послушно дает ей руку и позволяет вести себя в аптеку, и куда угодно.

Зато вечером, когда мама наливает им кефир и протягивает по куску батона, Дашутка счастливо объявляет:

— Я свой батон есть не буду! Я его зверю понесу.

— Какому зверю? — нарочито серьезно спрашивает у нее дядя Игорь. Он говорит, что с детьми надо разговаривать на равных. А это значит, что сейчас начнутся бесконечные вопросы, и маме с Мишкой придется что-то ему объяснять. Но, впрочем, Дашка и сама, оказывается, отлично помнит, к какому зверю. И она ждет теперь, когда настанет утро.

— Ну, ничего, у таких маленьких память коротка, — говорит мама. — Поспит — забудет.

Но Дашка не забывает.

Каждый день она показывает, что понесет с собой, когда они втроем, наконец, выберутся в гости. Под диваном, на котором они спят с Мишкой, уже целый склад. Чего только она не натащила с улицы — обломки брошенных кем-то игрушек, конфеты, подаренные дядями и тетями, которым почему-то понравились Мишка и Даша. Мишка свою конфету съест, а Даша свою — в кармашек, и дома потом — под диван. Мишку так и тянет угоститься из ее запасов.

— Дашка, — говорит он. — Знаешь, а мы ведь не пойдем ни к какому зверю.

— Почему — не пойдем? — спрашивает Даша.

— А потому… Что зверя твоего не бывает!

— Бывает! Мама! — Даша летит на кухню к маме, слезы горохом летят у нее из глаз. — Скажи ему! Зачем он так говорит?

Мама подхватывает ее на руки — коленки упираются в тугой мячик. Там под коленками внутри мяча кто-то ворочается — Мишка видит сквозь платье в красных маках.

— Мам, зверь бывает, да! Скажи ему! Сейчас услышишь, Мишка! Мам! Зверь, он какой? — Дашка уже отталкивается от мячика сандалиями, карабкаясь наверх, чтобы обнять маму за шею. Давно ее не брали на руки!

— Какой? Сердитый… — устало отвечает мама.

— Нет, не сердитый… Скажи Мишке! Он какой зверь? Медведь? Медведь бывает, мам?

— Бывает.

— Значит, он медведь?

— Нет, не медведь.

— А кто?

— Тебе же говорят, он зверь! — спешит к маме на выручку Мишка. — Он просто зверь! У-у-у-у!

— А он как кушает? Как мы, за столом, или как собачка? Мы когда пойдем к нему, как кушать будем?

Дядя Игорь слышать не может про Дашкиного зверя. Мама говорит — понятно, он приходит с работы, он устал, а тут — Дашкины бесконечные истории.

Она сама как будто не устает! Когда все садятся ужинать, мама уже зевает во весь рот. Однажды она сказала Мишке, что в это время ей уже снится сон. Что она маленькая, как Мишка, и бегает по солнечной лужайке. В руках у нее сачок, которым ловят бабочек. Но когда она подкрадывается к какой-нибудь бабочке, та смотрит на нее своими разноцветными мозаичными глазками и говорит радостно:

— Привет, Марина! Как дела?

Разве на такую сачок поднимешь?

— Марина! Я же с тобой говорю… — трясет маму за плечико дядя Игорь. — Ты что, не понимаешь, что тебе говорят?

— Нет, — отвечает мама, застигнутая врасплох. Ничего-то она сейчас не понимает.

— Ребенок держится за свои выдумки, — объясняет дядя Игорь. — Это может быть началом шизофрении.

— Что такое шизофрения? — спрашивает Мишка.

На него никто не обращает внимания. Мама глядит на дядю Игоря.

— Какой ребенок?

— Даша! Какой? Твой ребенок! Я не понимаю. Тебе что, все равно?

Мама пожимает плечами. Дали бы ей поспать!

— В конце концов, Дашульке нет еще трех лет, — примирительно говорит она дяде Игорю. — Ты помнишь себя в два с половиной года?

— Никто не помнит, — отвечает он.

— Ну и вот!

— Не думаю, что я в два года собирался к какому-нибудь зверю, которого на самом деле не существует!

— У тебя просто не было тогда фантазии! — говорит мама. — И сейчас нет.

— А зачем она? — спрашивает дядя Игорь. — Чтобы жить в придуманном мире?

— А сам ты в каком мире живешь? Ты точно знаешь, что он есть, а не придуман?

— Придуман? Кем же, интересно?

— Ну, там политиками… Хозяином твоего завода… Они же за тебя решают, как ты будешь жить, на сколько денег в месяц… Сколько тебе хватит. И что тебе можно делать, что нельзя. А у нее пока что — свой собственный мир.

Дядя Игорь нервничает:

— Не уходи от темы. При чем тут политики? Ты должна повести Дашку к психиатру. Я не видел, чтобы какой-нибудь ребенок в два с половиной года…

— А ты вообще-то много видел двухлетних детей? — перебивает его мама. — В два года дети обычно еще так не говорят. Поэтому никто не знает, куда они там могут собираться, к какому зверю. Это Дашка у нас такая ранняя, случайно…

Дядя Игорь хватается за ее слова:

— А ты знаешь, такое раннее развитие — это еще хуже умственной отсталости? Кто в детстве обгоняет одногодков, тот потом вообще не догоняет…

Мама обнимает Мишку с Дашкой и тянет их из комнаты — мыться. Хотя им еще рано спать…

— Я, между прочим, читал в книжке… — кидает им вдогонку дядя Игорь.

— А я — нет… — бросает мама через плечо.

— Я принесу тебе…

— А я такие книжки не читаю. Ох уж мне эти книжки про воспита-а-ание…

В ванной Дашка интересуется:

— А зверь будет читать мне книжки?

Бесполезно ждать, когда она позабудет его, своего зверя, бесполезно. Мама выводит Мишу и Дашу во двор — Мишка уже большой, он должен следить за Дашей, не отходить ни на шаг, мама так говорит, и Дашка ему все уши прожужжит, как они пойдут к зверю. Разве что кошка окажется возле песочницы. Дашка ненадолго забудет про чудо-зверя.

— Кошенька, кошенька…

Такого слова вообще не бывает. А Дашке откуда про это знать? Дашка сама слова придумывает. Она маленькая еще. Мишка у нее спрашивает:

— Дашка, ты помнишь папу?

Дашка задумывается ненадолго, а после говорит:

— У папы усы.

Мишка думает: а ведь и верно, у папы усы были.

Дашка опять задумывается.

— Еще у папы борода. Белая… У папы в мешке конфеты.

— Глупая, — отвечает Мишка. — Это не папа вовсе, а Дед Мороз.

— Папа — Дед Мороз, — объясняет Дашка. — Я знаю, Деда Мороза летом не бывает. И папы не бывает. Мы к папе не пойдем. Мы лучше к зверю пойдем. Он будет со мной играть. Ты слышал, мама сказала, зверь бывает! Ой, коша, коша!

Угораздило же кошку залезть в песочницу!

Мама выходит позвать их обедать и видит, как Дашка, стоя на песке, прижимает к себе огромную кошку, и та отчаянно молотит хвостом, разбрасывая песок возле Дашкиных ног.

В следующую секунду раздается Дашкин плач. Кошка оказывается на песке и тут же стремглав, прыжками, кидается вон. У Дашки — следы зубов на щеке, и они быстро, быстро заполняются алой кровью. Кровь течет вниз, в песочницу. Мама бежит и хватает Дашку на руки — поверх своего мячика, — а потом они втроем снова бегут в поликлинику. И там тетя доктор, отодвигая салфетку с Дашкиной щеки, говорит маме:

— Сегодня вам точно, мамочка, не к нам.

Они едут в троллейбусе в больницу. Мишка любит ездить в троллейбусе. Им уступают переднее сидение, двойное. Кондукторша подходит и стоит рядом с ними. Мама протягивает ей мелочь. Кондукторша говорит:

— Еще.

Мама начинает объяснять, что у них больше нет, и что Дашу укусила кошка. Поэтому мама выскочила из дома в одном халате, а эти монетки просто случайно в кармане оказались.

— Я остановлю троллейбус, — говорит кондукторша.

И в самом деле, троллейбус останавливается. И тут оказывается, что все пассажиры куда-нибудь спешат. Все начинают наперебой рассказывать, куда они спешат. Сразу же делается трудно что-то разобрать. Одна мама молчит и смотрит в окно. И Мишка с Дашей тоже смотрят в окно.

— Вот с этой, с этой объясняйтесь! — кричит кондукторша, показывая всем на маму.

Но мама молчит, и кондукторше волей-неволей приходится всем про нее рассказывать самой. Кондукторша горячится.

— Я не обязана бесплатно никого возить! — кричит она в толпу, и тут же раздаются два-три голоса в ответ:

— На себе, что ли, возишь?

— Переломишься?

— Зарплата у меня от проданных билетов, — пытается всем что-то втолковать кондукторша. — Я так считаю, нет у тебя денег на сосунков — значит, не нужно плодить их друг за дружкой. Ишь ты, какая наглая, уселась впереди, а скоро еще думает рожать…

— Скоро все вымрем, тетка! — откликается парень, стоящий на подножке. — Тебя послушают — никто рожать не станет…

Там и здесь слышатся смешки. Мужчина, стоящий рядом с ними, отсчитывает мелочь, кондукторша сует маме билеты, но мама не берет их и по-прежнему глядит в окно. Билеты падают на пол под ноги пассажирам. Троллейбус, стоящий сзади, отчаянно сигналит. Надо ехать вперед. Но кондукторше жалко, что все так быстро кончилось, что им с мамой уже купили билеты и нельзя просто стоять на месте и что-то и говорить…

— Я не могу позволить себе второго ребенка, я знаю, что не прокормлю, что у меня нет денег. А эта — глядите-ка на нее — эта позволяет, сколько хочет! Наглости хватит, она и пятерых родит, глядишь, не вымрем, расплодится беднота, вот эта расплодит! — кричит, торопится кондукторша.

Ей важно, чтобы пассажиры слышали ее, и чтобы отвечали ей, главное, — чтоб что-нибудь сказала мама. Тогда они, быть может, наконец, поедут дальше. Но мама, как нарочно, застыла и молчит. Она глядит в окно. А там — одно и то же, они ведь не едут. Зачем она туда глядит? Даша прижалась к маме. Они вместе молчат. И вместе глядят в окно. И Мишке делается страшно. Найдется ли такая сила, которая заставит маму с Дашкой пошевелиться, или они будут теперь сидеть вот в этом троллейбусе до конца жизни?

Но нет! От остановки, наконец, они бегут бегом! Маме тяжело бежать — у нее мячик — и они с Дашкой бегут наравне. Мишка вырывается вперед.

— Быстрей, быстрей! — командует себе и Даше мама.

В больнице они кое-как открывают стеклянную дверь — перед ними широкая, красивая лестница. Тетя в белом халате, сидящая на стуле у подножья лестницы, говорит им:

— Это вам нужен приемный покой.

Они выбегают на улицу и начинают дергать все подряд двери, а двери им попадаются такие, точно их заперли навечно когда-то давно, а все ключи побросали в реку.

— Мы идем к зверю, к зверю! — пищит Дашка.

— Я не нашла приемный покой! — говорит мама, снова открывая большую стеклянную дверь.

Тетя, сидящая у подножья лестницы, делает плавное движение рукой снизу наверх.

— Я не пойму, отчего вы убежали? Приемный покой там… Вам — вверх по лестнице…

Потом другой человек в белом халате, с черными волосами, с необычайно грубыми, крупными чертами лица встречает их на пороге почти пустой комнаты, и мама не успевает ничего сказать, как Дашка оглашает больницу радостным криком:

— Мы к зверю пришли, к зверю! Ты мой зверь! Я знала, что ты бываешь! А Мишка мне говорил, что тебя нет, и дядя Игорь так говорил…

Она обнимает врача за колени, пачкая кровью полы его халата. Мама говорит:

— Простите, пожалуйста!

А после говорит:

— У меня нет прописки. Я была в управлении здравоохранения, и мне там сказали, что я могу обращаться к врачам, если вдруг у нас…

Врач отвечает:

— Это меня волнует меньше всего.

И сразу уводит Дашку зашивать щеку. Мама с Мишкой дожидаются на кушетке в почти пустой комнате, и после доктор выносит Дашку на руках и спрашивает маму:

— Вы бы могли понаблюдать за кошкой?

— Как — понаблюдать? — спрашивает мама.

— Я спрашиваю вас: вы запомнили эту кошку?

— Ну, да! Такая большая…

— Черная! — прибавляет Мишка.

— Ага! И с белым галстучком, — припоминает мама. — Он тянется еще и на живот, и живот тоже получается немного белый…

— И у хвоста белый кончик, — говорит Мишка.

— И белые носочки на передних лапах. И еще на спинке что-то… Я толком и не разглядела. Но мне показалось, что на спинке…

И доктор говорит:

— Такого бреда я за всю жизнь не слышал. Я что имел в виду? Вы могли бы понаблюдать за кошкой в течение десяти дней?

— Как, почему десять дней? — спрашивает мама.

— Я объясняю вам: надо убедиться, что кошка не заражена бешенством. И следовательно, что она не могла заразить вашего ребенка. Поэтому надо понаблюдать за кошкой. Если в течение десяти дней она не заболеет бешенством, значит, на день укуса она была здорова. Это понятно?

— Ну, да…

— Вот и хорошо. Придете ко мне и распишетесь…

— Где — распишемся?

— Покажу, где. Главное — не где, а в чем. Распишетесь, что кошка здорова. И что ребенок, следовательно, не нуждается в прививках от бешенства.

— А как узнать, если нуждается?

— Я же вам сейчас говорю: кошка должна наблюдаться в течение десяти дней. Если за этот срок она вдруг заболеет бешенством… И если вы заметите что-то, что вас встревожит… Ну, словом, если с кошкой что-то не так, вы тут же бежите ко мне и мы начинаем колоть девочке антирабическую вакцину…

— Чего? Вакцину?

— Да! Прививки от бешенства будем делать. Если кошку ваша отдаст концы. Если только вы согласитесь за ней понаблюдать, отдаст она их или нет в течение десяти дней, концы…

— А если после десяти дней отдаст концы? — влезает в разговор Мишка.

— После — неважно, — говорит доктор. — Если она будет здорова в течение десяти дней, значит, была здорова и в момент укуса. Главное — прождите десять дней.

— Значит, мы должны поймать кошку и забрать себе? — спрашивает мама.

— По крайней мере, на десять дней. Это для вас возможно?

— Ну да. Сейчас пойдем домой и по пути поймаем кошку.

Доктор в сомнении смотрит на мамин живот.

— Мы можем начать вакцинацию уже сегодня. Конечно, для ребенка это будет большой нагрузкой.

— Да? Ой! — говорит мама. — Нет, тогда лучше нет! Ведь, правда, нет? Мы лучше поймаем кошку. Мы ведь сейчас живем одни. Никто нам слова не скажет, если возьмем кошку к себе.

— Нет, — говорит доктор, — я такого бреда еще не слышал. Как ты вообще живешь?

— А как? — переспрашивает мама.

Доктор спрашивает:

— Статуса у вас, конечно, нет?

А мама оправдывается:

— Я пошла, там столько народа, и мне сказали, что надо еще справки, а я не знаю… У меня дети, некогда. И я там больше не была. Я просто не знаю, их там так много…

— Народа или справок?

Мама машет рукой:

— Всего, всего…

— Ты просто дура, — говорит маме напоследок доктор.

Дашка еще спит — у нее был трудный день. Они тащат кошку к подъезду вдвоем — мама и Мишка. Кошка кусает их за руки. Теперь и они тоже могут заболеть. Впрочем, так и так придется наблюдать за кошкой десять дней.

Кошка обнюхивает двери и диван и сразу садится мяукать у порога. Просит, чтобы ее отсюда выпустили.

— Это же чья-то кошка! — говорит дядя Игорь. — Вон какая гладкая, ухоженная шерсть.

А мама отвечает:

— Значит, дети ничем не заразятся.

— Но ее кто-то ищет, — переживает дядя Игорь. — В этом дворе или в соседнем.

— Отыщут через десять дней. Мне спокойней, если она будет на глазах.

— Но людям не спокойней. Представь, у тебя была бы кошка…

— У меня ребенок, Дашка, — отвечает мама. — И мне наплевать, у кого там кошка, наплевать…

Кошка дичится. Ее любимое место — на шкафу. Туда, наверх, Мишке и Дашке к ней не забраться. Если она слезает, и в это время попробуешь погладить ее по спинке, она поворачивается и больно кусает тебя за руки. Слезает-то она, впрочем, только для того, чтобы оставить у порога лужу или кучку. Мама говорит — мало забот, теперь еще за кошкой убирай. Даже Дашке не жалко будет с ней расстаться, когда пройдут положенные десять дней. Хоть бы она за эти дни не сдохла от голода. А то ведь ничего не хочет есть!

— Ей покупали что-то специальное, — говорит дядя Игорь. — Она привыкла к фирме…

— Денег нет — на фирму, — говорит мама. — Как там в рекламе, уж не помню…

— Я помню! — кричит Мишка. — Вот…

Он хитро улыбается.

— Вот! Ваша киска — хлестала бы виски. Да вы такой жлоб, что не делитесь с киской!

Мама улыбается. И дядя Игорь сдержанно смеется.

— Я ценю ваш юмор, — говорит он маме. — У вас все с юмором, я погляжу. И все же ты должна была заранее подумать, чем будешь ее кормить…

— Ладно тебе, — отвечает мама. — Всего-то десять дней… Неужто не продержимся…

Ночью, когда все спят, кошка выходит на охоту. Кошка — ночной зверь. Она слезает со шкафа и идет ловить мышей. В доме нет мышей, но кошка никак не возьмет в толк, что здесь нечего ловить. Хотя мама говорит, что кошка и не ищет никаких мышей. Она для того слишком избалована. Просто ей надо поразмяться.

Ходит она неслышно, на мягких лапках. Но дядя Игорь все равно просыпается. Мишка за занавеской слышит, как мама повторяет ему по много раз:

— Я хочу спать! В смысле — я хочу спать! В буквальном смысле! Спать!

— Ты что, — говорит ей дядя Игорь. — Я же не это. Я понимаю, тебе скоро рожать… Я только что… Ты погляди — она опять туда забралась. Надо ее сбросить…

— Сам сбрось, — спросонок отвечает мама.

— Я, что ли, притащил ее сюда? — спрашивает дядя Игорь. — И потом, может, я брезгую… Там мои вещи, а она сидит…

— Но у нее же такая чистая, ухоженная шерсть! — вскипает мама.

Утром она отмечает в календаре, сколько еще осталось держать кошку. А к вечеру ее так и тянет зачеркнуть в нем еще одни день. Она говорит, что дни стали такими длинными. И не дождешься, когда ляжешь спать.

Спать, спать…

Под вечер, когда они с Дашкой уже в пижамах, в двери начинает скрипеть ключ. Дядя Игорь сегодня позже, чем всегда… И ключ у него долго не поворачивается в замке.

Наконец, в комнату входит незнакомая тетя, ключ она держит перед собой в высоко поднятой руке, точно играет с кем-то в «а ну-ка, отними!»

— Я жена Игоря, — говорит тетя.

И мама говорит:

— Ой!

Тетя идет прямо к ней, на ходу хвастаясь:

— Он сам отдал мне ключ.

Мама садится на диван и закрывает руками свой мячик.

Тетя говорит:

— Он просил передать, что больше к тебе не придет.

— И не надо ко мне, — сразу соглашается мама.

— Ты надоела ему, — объясняет тетя. — И все твои сосунки, сколько их у тебя есть…

— Понятно, — кивает мама.

— Он говорил, ни одной ночи не спал спокойно, — объясняет маме тетя. — А ему, между прочим, с утра пораньше — на завод… Ему работать надо. А здесь у вас — то эта твоя малявка проснется среди ночи, то еще что. А теперь еще и кошку завели.

— Да, его сильно раздражала кошка, — говорит мама. — Она ему мешала отдыхать…

— Ага, самой понятно? — спрашивает тетя. — По-моему, ты просто издевалась над ним! На своей наглости ты долго не продержишься. Мало увести чужого мужика, теперь тебе понятно? Никто не будет бесконечно прыгать вокруг тебя с твоими сосунками. Ты, миленькая, слишком много хочешь!

И мама возражает ей:

— Нет, не хочу. Я ему говорила, нехорошо так, есть жена, и все такое…

— Я понимаю, — говорит чужая тетя, — у меня нет детей. Но столько, сколько у тебя — это уже перебор. Он мне говорит: не представляю, если еще третий родится. Пеленки, то се… Крик по ночам. И это же не от него, ребенок-то?

— Конечно, не от него. Это от мужа.

— Вот он и говорил: не представляю, что там может родиться. У тебя старший, вроде, ненормальный? Или девчонка у тебя шизофреничка… Да? Что молчишь, ведь нечего сказать?

— Я не молчу, — говорит мама. — Спасибо, что занесли мне ключ. А то нехорошо, если ключ где-то у чужих людей.

Мама встает с дивана и неуверенно делает шаг к двери, оглядываясь на тетю. Тетя ступает вслед за ней, но потом снова останавливается посреди комнаты.

— Между прочим, мы прожили тринадцать лет, — сообщает маме тетя.

Мама кивает:

— Да, да…

— И знаешь, все-таки тот уровень, к которому привыкла… А теперь ни мужика, ни денег, которые были у меня… И знаешь, где все это?

Тетя кивает в угол, где стеной стоят коробки с клубничным джемом:

— Он покупал? Я знаю, на заводе им давали…

Мама сидит, потупившись.

— Что еще он приносил тебе? — тетя бежит на кухню, мама за ней.

— Это молоко, и батон на столе, и еще крупа — это все я покупала, — оправдывается перед тетей мама. И там сардельки — это тоже я.

Мишка помнит — сардельки принес дядя Игорь. Но, конечно, Мишка не выдаст маму. Он понимает — мама хочет, чтобы сардельки остались им. Чтоб их не унесла чужая тетя.

— А джем вы можете забрать, — говорит мама.

Тетя с сомнением смотрит на коробки.

— Нужен мне твой джем. Ладно уж, ешьте сами, подсластите себе горькое известие.

— Спасибо, — отвечает мама.

— Ты ведь не ожидала от него такого? — спрашивает тетя.

Мама пожимает плечами.

— Ты думаешь, ты для него что-то значила? — снова спрашивает тетя. — Вы для него были, как игрушки. Захотелось поиграть в большую семью. У него никогда не было большой семьи. И она ему на самом деле не нужна. Не приспособлен он к такому, чтобы еще чьи-нибудь проблемы на себе тащить. Хотя и упрекает меня, что детей нету… А если б были? Это же мне сразу в гроб, вместе с детьми? Нет, знаешь, я лично не дура. Ты думаешь, он первый раз вот так от меня бегает, а? Что молчишь?

— Откуда мне знать? — отвечает мама. — Это вы про него все знаете…

— Так вот, я тебе и говорю, он только стал оставаться у тебя, а я уж знала, как там все пойдет. И не рассказывал бы мне про вас, так я бы знала. А он ведь, знаешь, еще и болтун… Как баба, ты не представляешь… Я теперь столько знаю про тебя, и, знаешь, все так любопытно. Хочешь, расскажу?

— Я думала, что вы уже простили его, — говорит ей мама.

— Чего? — переспрашивает тетя. — Я его простила? За что?

— Ну, что он бегает от вас…

— Что ты сказала? Тебе-то что до наших отношений?

— Ну, вы же сами говорите… Он бегает, а вы его прощаете. И сейчас решили выручить, и вот, ключи мне отнесли. Ему неловко самому, и вы пришли.

— И что с того, что я пришла?

— Ну, я и говорю вам, мне его не надо, а вы его простили. Значит, все у вас будет хорошо…

— Все хорошо! — передразнивает тетя. — Откуда тебе знать, что у нас будет? Может, я не выдержу и выгоню его? В следующий раз. Я-то не пропаду, не беспокойся. А ты тетерь одна что будешь делать?

— Я?

— Ты! А то — все хорошо, не надо мне его…

Мама говорит:

— Ну, я пойду к своим родным.

Тетка радуется:

— У тебя есть родня? Нормальные, не алкаши? Квартира у них какая, места хватит? Так я хочу знать, что ты тогда с ними не живешь? Что ты снимаешь эту халупу? Тебе же вот-вот рожать! Ты должна срочно переселяться!

— Нет, я сперва рожу, — отвечает мама. — Тогда уже ничего сделать нельзя будет.

— Чего — нельзя? — спрашивает тетя.

Мама гладит свой мячик.

— Они же не хотели, чтобы он родился. Все-таки, говорят, третий ребенок, без отца. Я без работы, и статуса никак не получу. Там, в миграционной службе бумажки всякие нужны. Я один раз ходила… Вот они мне и говорят, кто будет тебя кормить, мы, что ли? Ладно бы два, а тут еще и третий. Есть, говорят, у тебя и сынок, и дочка, зачем тебе еще. Каждый день говорят, плачут. Крик каждый день. Как будто не родиться должен человек, а наоборот… Иди, говорят, к врачу, пока не поздно, тебя должны пожалеть, избавься от ребенка. А то, когда родится, будет поздно что-то делать. Вот я и хочу, чтобы совсем уж поздно было.

— И что тогда?

Мама пожимает плечами:

— Родится, значит, это… Жить с нами будет…

Тетя изумленно глядит на нее:

— Ну, ты такая дура…

Назавтра они гуляют во дворе. Мама теперь выходит с ними. Чтобы их больше никто не покусал. На всех подъездах — объявление. С размытой фотографией. Пропала кошка. За кошку обещают деньги. Только не пишут, сколько. Мама говорит:

— Наверно, не два рубля.

А после говорит:

— Еще и денежку получим. Мы же не скажем, что держали кошку специально.

По дорожке через двор идет вчерашняя тетя. Она подходит к ним и садится на краю песочницы. Мама с Мишкой и Дашей сразу поднимаются, чтобы уйти.

— Я могла бы оставаться с ними, — тетя кивает на Мишку с Дашей. — Если тебе куда-то нужно.

— Спасибо, — отвечает мама. — Мы сами, как-нибудь.

— А как же ты пойдешь в роддом?

— Еще не скоро.

Тетя сообщает:

— Между прочим, меня зовут Алина.

Мама кивает:

— Знаю, Игорь говорил.

— Выгоню я его, Игоря, — говорит Алина. — Квартира-то моя.

Мама отвечает:

— А спорим, не выгонишь?

Алина обижается:

— Думаешь, у меня душевных сил не хватит?

Мама спрашивает:

— А смысл? Выгонишь — скучать будешь.

Проходит еще несколько дней. Мишка с Алиной строят на полу замок из кубиков. Алина принесла такой большой набор, что замок из него вот-вот станет выше Мишки. Мама и Даша пошли в врачу показывать Дашину щеку и расписываться, что кошка за десять дней не сдохла. Кошка — в первый раз за эти десять дней — среди бела усевшись на полу, наблюдает за строительством. Должно быть, когда смотришь на такую махину снизу, это сильнее впечатляет.

— Наверно, вы заплатили за конструктор кучу денег, — вежливо говорит Алине Мишка.

Алина только собирается что-то сказать, но тут раздается громоподобный стук в двери, и сразу же в замке поворачивается ключ. Дашка — уже без повязки на щеке, с красным полукруглым шрамом — первая вваливается в дом. Это она стучала, кулачки все еще ходят ходуном, пока она рассекает воздух громким криком:

— Мы зверя, зверя привели! Мама сказала: зачем мы к тебе пойдем, у меня дома еще сынок! Нас дома ждут, так ему сказала мама. У зверя как раз дежурство закончилось!

Мама, смущенная, входит в дом, а вслед за мамой входит — кто это? Черные волосы, грубые, несоразмерные черты лица. Нет белого халата. Только рубашка и джинсы. Это, конечно, вводит в заблуждение. Но только на секунду. А потом его сразу узнаешь.

— Это мой зверь, зверь! — горланит Дашка. — Я вам говорила, что он есть!

— Дядя Сережа! Дядя Сережа! — втолковывает ей мама.

И, обращаясь к дяде Сереже:

— Прости, пожалуйста, ее…

— Ты что, с ума сошла? — отвечает он маме.

А потом говорит Алине:

— Здрасте.

И Мишке говорит:

— Привет!

А мама кричит, как будто здесь глухие:

— Алин, ставь чайник!

— Я, наверно, пойду, — говорит Алина.