Там, где ты

«Там, где ты»

Дж. Х. Трамбл

Книга вне серий

Переводчик –

Сесиль Ли

Редактор – Эва Цыбульская

Обложка – Настёна

Оформление - Сесиль Ли и Наталия Павлова

Перевод выполнен для группы – vk.com/beautiful_translation

Аннотация:

Жизнь Роберта Уэстфолла трещит по швам. Спасают разве что уроки математики — единственное в его жизни, где у проблем всегда есть решения. Но в его мире за стенами старшей школы отец смертельно болен, мать постоянно ссорится по пустякам с надоедливыми тётушками, бойфренд ненадёжен, а тщательно спланированная карьера с каждым днём кажется всё менее привлекательной.

Эндрю МакНелис, учитель математики, с беспокойством наблюдает за барахтаньем своего лучшего ученика, который пытается найти опору, но не спешит переходить от профессиональных отношений к личным. Постепенно Эндрю становится другом Роберта, а затем его доверенным лицом. За год их отношения — в школе и за её пределами — углубляются и трансформируются. Сопротивляясь этому изо всех сил, Эндрю понимает, что они с Робертом подходят к черте, за которой обоих ожидают очень большие неприятности.

Дж. Х. Трамбл, автор признанного «Не отпускай меня», исследует противоречивую тему с необычной чуткостью и изяществом, создавая глубоко человечную и откровенную историю любви, страстного желания и неожиданной связи.

Глава 1

Эндрю

Ты ещё здесь?

У меня сейчас дополнительный тест.

Вот дерьмо! Я заскочу на минутку, когда закончишь.

Я закрываю письмо Джен и проверяю на экране компьютера время — десять минут — затем поднимаю голову и снова смотрю на Роберта Уэстфолла. Подперев щёку кулаком,он рассеянно рисует что-то на полях теста. Я переживаю за него и ловлю себя на том, что мне интересно, какое кино крутится сейчас у него в голове. Воспоминания о том, как они гуляли с отцом?Может, как играли в мяч на заднем дворе, как отец учил его плавать в соседнем бассейне, иликак они впервые вместе запускали газонокосилку? Или, может быть, момент, когда он вчера узнал новость,апотом шок, ужас и печаль затянули его в свой бесконечный круговорот? Или, может, это кино о том, как он будет жить дальше без отца?

Я снова беру ручку с красной пастой, выравниваю перед собой стопку тестов.Но оценки не ставлю. Я просто наблюдаю за ним.

Я понимал, что что-то происходит. Я чувствовал:было ощущение, что Роберт потерял равновесие и не может встать на ноги. И теперь, когда я вижу,как он мучаетсяс тестом по математическому анализу, хотя раньше он щёлкалих, как орешки, внезапно чувствую острое желание наладить с ним контакт. Вот только как?

Действительно, забавно. Обычно я не такой проницательный. Хотя мне хочется верить, что я — на одной волне со своими студентами и знаю, когда у них не задался день, или бушуют гормоны, когда они идут на поводу у своих импульсов вместо того, чтобы делать домашнее задание или учиться. Но на самом деле я не такой.

Первогодки-девятиклассники, изучающиеалгебру,такие непоседы: всюсвою энергиюя трачу на то, чтобы поддерживать порядок и заставлять их двигаться вперёд. С другой стороны, мои студенты, углублённо изучающие матанализ, полностью сконцентрированы на экзамене, который будет в конце учебного курса. Я бросаю им вызов в учёбе, а они бросают мне вызовпросто так. Если у кого-то в этом классе выдался плохой день, то думаю, они держат это при себе.

Но в отношении Робертая просто это знал. Он делал домашние задания. Он был внимательным. Он даже отвечал на мои вопросы. Но вёл себя тихо. Как будто занимался самоанализом. И не был похож на себя.

Роберт трёт глаз основанием ладони и пытается снова сфокусироваться на задачах. Он выглядит растерянно, как будто тест написан иероглифами, и он не может их перевести.

Его отсутствие вчера и пустующая парта в переднем рядузаставили мою сознательностьпроснуться. Я подумал: «Может, позвонить и узнать, всё ли с ним в порядке?» Я даже нашёл его номер телефона. Но не позвонил. Дети имеют обыкновение отсутствовать: они болеют, просыпают или пропускают занятия. Видимо, предлог для того телефонного звонкапоказался мненедостаточно убедительным. Но Роберт не похожна другихдетей. Его отсутствие заслуживало внимания, и это беспокоило меня больше, чем, возможно, должно было.

Поворачиваюсь к компьютеру и просматриваю электронные письмаза день: уведомления о запланированных и отменённых встречах, приглашение на школьную рождественскую вечеринку в эту субботу с текстом «Ещёнепоздноподтвердитьсвоёучастие» (спасибо, нет!),просьбы от родителей о дополнительных занятиях в последнюю минуту, и напоминание, что оценки должны быть выставлены до трех часов пополудни в пятницу. Электронное письмо от мисс Линкольн с пометкой «Важно» бросается в глаза.

Кому:

ФабиолаКортез, Боб Бенсон, Аннет Нгуен, Ричард Гормэн, СюзенВезерфорд, Эндрю МакНелис, БеттФлауерз

От:

Линн Линкольн

Тема:

Роберт Уэстфолл

Уважаемые, учителя!

Вероятно, вы уже знаете, что отец Роберта Уэстфолла последние десять лет борется с раком мозга. Вчера их семья получила ужасное известие. Заболевание мистера Уэстфолла перешло в конечную стадию. Миссис Уэстфолл сообщила, что по прогнозам врачей отцу Роберта осталось три-четыре недели. Понятно, что этот период будет для семьи очень тяжёлым. Вполне возможно, что в течение следующих нескольких месяцев Роберт будет посещать школу с перерывами. Поэтому прошу Вас проявить гибкость в своих требованиях и постараться найти с Робертом,в случае необходимости, компромиссы, чтобы помочь ему пережить этот период. Если Вы видите, что он эмоционально страдает, или у Вас возникли какие-либо проблемы, обращайтесь ко мне. Как всегда, благодарю Вас за то, что делаете для наших студентов.

Линн Линкольн

Психолог-консультант 12-го класса

Бедный ребёнок. Я снова проверяю время. Пятнадцать минут. Отодвигаю стул и встаю. Сегодня мой черёд забирать Кики, но у меня такое чувство, что я могу просидеть здесь с Робертом следующие пятнадцать часов, а он так и будет машинально рисовать на полях.

Роберт настолько прогружён в свои мысли, что даже не замечает, как я подхожу и зову его по имени. Моя рука опускается ему на плечо, и он подскакивает.

— Прости. Я не хотел тебя пугать.

Взгляд Роберта останавливается на лежащем перед ним тесте и, кажется, он удивлён, что ответил только на пару вопросов. Бормочет:

— Вот, дерьмо, — а потом сразу же извиняется.

— Всё в порядке. — Я поднимаю крышку соседней парты и сажусь. — Вчера был тяжёлый день?

— Да. Тяжёлый, — говорит он тихо.

— Я могу чем-то помочь?

Он смотрит на меня и, кажется,взглядом измеряет степень искренности в заданном вопросе. И я вдруг понимаю, что у меня есть то, что нужно этому ребёнку — я могу обнять его или, возможно, стать другом, с которым можно нормально поговорить.

— Нет, — отвечает он, потирая ладонью шею сзади. — Но, спасибо.

— Ты выглядишь уставшим. — Подавленным. Вот что я думаю на самом деле. Он не отвечает, и я решаюсьпредложить ему один из упомянутых мисс Линкольн компромиссов. —Знаешь, ты можешь этот тест не делать, — говорю я,протягивая руку к тесту. — Мне нечего беспокоиться о том, как ты знаешь этот раздел. Потому что этот материал ты уже усвоил. Я могу просто продублировать твой последний...

— Нет. Я могу сдать этот тест, — говорит он, прижимая ладонь к бумаге и удерживая её на месте. Замечаю, что он не носит кольцо выпускника.

— Хорошо. Но, видишь ли, у меня есть дочь. И она сильно расстроится, если я не заберу её из садика до темноты.

Он опускает голову, потом несколько раз взволнованно проводит рукой по коротким светлым волосам и тяжело вздыхает.

— Простите, мистер Мак. — Он хватает карандаш и стучит грифелем по бумаге. — Я закончу через несколько минут.

Несколько минут? Я так не думаю. Даже если это Роберт.

— Всё в порядке. — Я улыбаюсь ему, надеюсь, обнадёживающе. — У меня есть немного времени. Ты не против небольшой помощи? Возможно, это поможет сконцентрироваться.

Не жду ответа. Беру карандаш и несколько листов бумаги из принтера на столе и сажусь рядом. На чистом листе быстро делаю обзор первого раздела, а потом жду, пока он прорабатывает задачи. Я думаю, что то, что я сижу рядом, помогает ему отогнать отвлекающие мысли: Роберт работает быстро и точно, он делает пометки мелким, но очень разборчивым почерком.

Закончив, поворачивает ко мне голову.

— Отличная работа, — говорю я, улыбаясь. Приятно, когда и он улыбается в ответ.

Вверху над разделом я ставлю большую галочку, и мы переходим к следующему. Пока Роберт работает, ловлю себя на том, что изучаю его лицо — прямая линия носа, веснушка у основания аккуратно подстриженных бакенбард, редкие светлые волосы на челюсти, видимо, пропустил сегодня утром во время бритья — и я жалею, что не познакомился с ним, когда сам учился в средней школе.

Что ещё я знаю о Роберте, кроме того, что он отличный ученик с приятной внешностью?

Он — знаменосец в марширующем оркестре. По факту, он там единственный мужчина. Я мог бы этого и не знать — я не бываю на футбольных матчах. Осенью из-за школы и выпускных классов совсем не остаётся свободного времени, ещё и Кики... Но она кажется неиссякаемым источником веселья для Дженифер.

У Роберта есть бойфренд. Николас Тейлор, Ник, чирлидер, взбалмошный блондин, королева трущоб, Хор-хе. Так его называют все дети. Джордж, Хор-хе¹. У него круглогодичный загар, думаю, искусственный. Если честно, я не понимаю, что Роберт находит в Нике? Ник любит показуху, излишества и вечеринки. Совсем не его тип.

Роберт чертовски смелый ребёнок (см. пункты 1 и 2). У меня бы никогда не хватило смелости заявить в средней школе о своей гомосексуальности и быть совершенно не похожим на других. И он не просто отличается. Он обладает какой-то спокойной,притягивающей людей уверенностью. Я не знаю, в курсе парень или нет, но онсделал много, чтобы привлечьскептиков в наш студенческий городок. Вы просто не сможете не любить его или не уважать.

И прямо сейчас я не могу не смотреть на него.

Роберт заканчивает решать задачи и поднимает на меня глаза, а я опускаю взгляд на тест и быстро оцениваю его ответы.

Ещё одна большая галочка и мы идём дальше. Следующий блок задач немного сложнее. Заставляю себя сконцентрироваться на работе. Пару раз он ошибается, но моё лёгкое «ммм...» останавливает его, Роберт думает, стирает написанное, затем находит правильный путь.

Последний раздел самый заковыристый, и я получаю удовольствие, наблюдая, как он справляется с задачами. Роберт смотрит на меня пару раз, но я только поднимаю брови и пожимаю плечами. Он принимает это как вызов. С этим разделомя не помогаю,и когда он ошибается, то запутывается и возвращается обратно. Роберт заканчивает последнюю задачу, подвигает ко мне готовый тест, и я испытываю чувство гордости.

— Я знал, что ты справишься.

— Знали? Точно?

Я проверяю последний раздел, затем закрываю тест и небрежно пишу сверху большое «100», а потом смотрю на него:

— Да,знал.

Мы наслаждаемся моментом и, как мне кажется, испытываем обоюдное удивление, потом я хлопаю его по плечу, забираю тест и иду к своему столу.

Пока я ввожу его оценку в систему, Роберт встаёт, потягивается и забирает висящую на спинке стула куртку с надписью. Я был бы рад закончить уже с зачётами, но остались дети, которые ещё плохо разбираются в алгебре и им нужна помощь. И, кстати,помочь я им собираюсь в течение следующей пары оставшихся дней.

ПокаРоберт наклоняется застегнуть рюкзак, я пробегаю глазами по надписи на его куртке: учёба, марширующий оркестр, хор. Нужно ещё добавить «смелость».

Робертподнимаетрюкзак за ремень и закидывает его на плечо, но кажется не спешит уходить.

— Мне очень жаль твоего отца. Ты как? Держишься? — спрашиваю я, обходя стол. Бедром опираюсь о край и засовываю руки в карманы.

Он какое-то время кусает нижнюю губу, а затем говорит:

— Я даже не знаю, что ответить, мистер Мак.

И как мне на это реагировать? Ненавижу такие моменты. Нас не учат, как надо работать с проблемами такого рода. Но я хочу до него кое-что донести:если тебе нужно поговорить, я — рядом. Я знаю, каково это, терять кого-то. Но эти слова застревают в моём горле. Потому что правда такова: я — учитель. Я не друг и не консультант. И я не знаю, каково это, терять — мои родители здоровы и живут в Оклахоме. Измоей жизни ещё никто не уходил. По крайней мере навсегда. Кроме того, нужно ли ему моё сочувствие? Детей иногда очень трудно понять.

Мои колебанияпрерываетДженниферУент, когда просовывает голову в дверном проёме.

— О! Вы закончили, — говорит она.

— Да, — отвечаю я, и она заходит в комнату. Роберт бормочет «спасибо», поправляетна плече рюкзак и проскальзывает мимо неё в дверь.

— Последнее время он популярен, да? — говорит она, высовываясь в коридор и смотря Роберту вслед. — Ммм...,а он красавчик.

— Ты же не собираешься становиться Мэри Кей Летурно?²

— Не знаю. Возможно, я соглашусь провести несколько лет в тюрьме за пару минут в раю вот с таким...

— Кх-кх. Шутишь?

— ... даже, если он педик, — заканчивает она и смеётся.

Я игнорирую оскорбительный намёк.

— Что, если я куплю тебе фраппуччино? — живо спрашивает она.

«Куплю тебе фраппуччино» означает «прочти мою следующую главу».Дженнифер воображает себя автором любовных романов. Её соседка по комнате в колледже, пока училась, постоянно писала эротические новеллы. И Джен не видит причин, почему бы ей не вытащить себя из школы написанием любовных романов.

Я подозреваю, что обо мне она тоже что-то воображает. То есть, я не понимаю, как можно считать привлекательным двадцатичетырехлетнего разведённого учителя средней школы с двухлетним ребёнком, задолженностью по студенческому кредиту, конкурирующей по сумме с валовым национальным продуктом небольших государств, с небольшой квартиркой и шестилетней «Хондой Сивик» с трещиной на лобовом стекле?

— Я забираю Кики, — говорю я.

— Ага. Приводи её тоже.

— Ну, как? Что думаешь? — спрашивает Дженнифер. — Сочный, да?

Кики сидит у Дженнифер на коленях и ест йогуртовое парфе. Я смотрю на малышку и морщу нос, и она морщит нос мне в ответ. Я аккуратно укладываю страницы в стопку и двигаю их через стол к Джен.

— Полагаю, лучше изменить имена и, возможно, некоторые другие детали, иначе в один прекрасный день на тебя подадут в суд.

Она смеётся:

— А-а, они всего лишь заменители. Когда я закончу историю, сделаю глобальный поиск и изменю все имена.

— А это правда? Я имею в виду, Филип и Лиз, они же оба женаты...?У них, вроде, есть дети...

— Дрю, как мило. Ты, правда, поверил в историю? — она выстреливаетв менячерез соломинку кусочком льда. — Знаешь, если бы ты хоть иногда выходил из своей классной комнаты, то смог бы узнать много интересных вещей. Например, что эти двое уходят на обед вместе каждый день. Каждый день. Через разные двери, в разных машинах, но они всегда выезжают с парковки сразу друг за другом. Как будто это не очевидно.

— Я на прошлой неделе заходила в кабинет Филипа. Хотела, чтобы он показал мне, как работать с приложением Audacity. Он разговаривал по телефону. И он сказал: «Мне пора. Увидимся позже. Люблю тебя». В общем, подобное дерьмо. Потом он открывает Audacity и показывает мне программу, а через несколько секунд в углу экрана всплывает уведомление об электронном письме, пришедшем от Лиз. Нужно было быть слепой, чтобы не увидеть это. И совсем глупой, чтобы не сложить два плюс два.Поверь мне, они любовники. И все об этом знают.

Мне становится интересно, знает ли Филип Мур, что о нём говорят за спиной его коллеги и то, что его многоходовые комбинации не так уж и незаметные, как он думает. Филип — один из двух технических специалистов в студенческом городке.Именно к нему идутс вопросами о программном обеспечении, начиная от того, как сконвертировать видеофайлы YouTube,и до того, как перенести группы контактов в Outlook. Его знают все. Его обязанность —предотвращать технологические катастрофы в школе и отвечать на срочные запросытипа, как использовать какую-нибудь электронную штуковину у себя на уроке.

Но даже я слышал сплетни, что у Лиз Мастерс таких «катастроф» и «критических запросов», кажется, было больше всего. Вообще-то, мне всё равно. Это их дело, чем они там занимаются.

— Значит, вот так ты веселишься? — спрашиваю я. — Строишь догадки о том, что эти двое делают каждый день на заднем сиденье машины в свой тридцатиминутный перерыв на обед?

— Уже двадцать семь минут, и девушке кое-куда нужно, — говорит она с напускной скромностью.

Я смеюсь и делаю вид, что не замечаю намёк отвалить и не вмешиваться.

Она бросает быстрый взгляд на Кики.

— Ну что, — говорит она, — ты идёшь на рождественскую вечеринку в субботу?

— Не-а.

— Пошли. Почему нет?

— А почему я должен проводить субботний вечер с людьми, которыхя едва знаю? Кстати, в прошлом году там были в основном пары. Знаешь, было неловко. И скучно.

— Ты можешь пойти со мной.

Я так не думаю.

— В любом случае, Кики остается у меня на эти выходные. В субботу мы собираемся пойти в гости к Санте, а потом будем есть крекеры и снова посмотрим «Король Лев», да, малышка?

Кики протягивает мне ложку с парфе, я съедаю и подмигиваю ей.

— А потом, когда она уснёт, я буду писать планы на следующие девять недель.

— Ого, да у меня от твоей личной жизни просто дух захватывает.

И мне бы хотелось, чтобы у меня тоже захватывало дух.

Глава 2

Роберт

На парковке я снова включаю мобильный. Он сразу начинает вибрировать. Пять новых сообщений! И все от Ника. Просматриваю их на ходу.

Я возле твоей машины.Давай быстрее.

Ответь на звонок.

О, Боже! Ты где? Я не смогу целый день ЖДАТЬ!

Всё. Я ушёл.

Я смотрю на временные отметки и понимаю, что он ждал аж целых десять минут. Отвечаю, хотя не знаю, зачем утруждаться:

Нужно было пересдать тест. У меня сегодня занятие с группой.

Ответ от него приходит сразу.

Мог бы сказать мне раньше.

Мог бы, если б удалось пройти мимо его ватаги чирлидеров. Кстати, мы не договаривались встречаться после школы. Мы никогда не договариваемся встречаться после школы. Мы вообще редко договариваемся о встречах. Иногда мне кажется, что Ник — мой бойфренд только на словах. Когда это ему удобно или когда ему нужен симпатичный сопровождающий для выхода в свет. Я себя таковым не считаю, но по тому, как Ник липнет ко мне и демонстрирует меня на редких мероприятиях, куда мы выбираемся вместе, думаю, он именно так и думает.

Извини. Напишу позже.

Ответа нет.

До занятия в группе музыкальной терапии с мисс Момин, где мы сегодня играем «ДжинглБеллз», у меня остаётся ещё час, но я эмоционально выжат и не хочу иметь дело с Ником прямо сейчас. Идти домой я тоже не хочу. Так что я сажусь в машину, ставлю телефон на беззвучный режим, откидываю спинку сиденья и закрываю глаза.

Я мысленно возвращаюсь в классную комнату, к глазам с туманно-серой радужкой в чёрном ободке, плотно облегающему свитеру, надетому поверх полосатой рубашки с воротником, и волосам, виднеющимся в яремной ямке — что бы он не носил, никакая одежда не может их прикрыть.

Интересно, ощущает ли мистер МакНелис мой запах — запах моего желания? В девятом классе, на курсе по основам безопасности жизнедеятельности (учитель Гидеон на уроках, посвящённых половому воспитанию, постоянно напоминал нам, что это не «О-боже-как-хорошо», ха-ха) нам рассказывали, что люди, как и животные, если хотят «спариться», выделяют особый запах. Я не говорю, что хочу переспать с мистером МакНелисом, но и не утверждаю обратного.

А вот в том, что не хочу «спариваться» с Ником, я уверен на сто процентов. Нет, я пытался, раз или два. Мы встречаемся девять месяцев, а я к нему и пальцем не притронулся. На самом деле, во время моей последней попытки Ник после своего «Нет» добавил «Это отвратительно». И я совру, если скажу, что это не задело мои чувства. Больше я не пробовал. Иногда я удивляюсь, зачем мне это вообще было нужно. Да, он симпатичный. И да, он может быть, при необходимости, очень милым. Но сейчас я его знаю ничуть не больше, чем знал девять месяцев назад. То же самое можно сказать и о нём. И, думаю, что для нас обоих это совсем не важно.

С другой стороны, я бы не отказался прикоснуться к Дрю МакНелису... Иду у желания на поводу и начинаю представлять подробности, когда лёгкий удар по крыше машины возвращает меня к реальности. Поворачиваю ключ в замке зажигания и опускаю стекло. В окне появляется голова Люка Чессера:

— Эй, чувак! Не спи на парковке! А то люди подумают, что тебе здесь нравиться.

— Может, так оно и есть.

— Ну,... — он ёжится, — здесь холодно. Отопри дверь.

Я открываю, Люк садится на пассажирское сиденье и захлопывает за собой дверь. Я поднимаю стекло.

— Я сожалею о твоём отце, чувак. Я могу чем-то помочь?

— Хочешь меня поцеловать?

Он ухмыляется, а потом смеётся.

Он понимает — это шутка. У нас с Люком есть своя история, но она большей частью платоническая.

— Хочешь, чтобы на твою голову обрушился гнев Куртиса? — шутит он. — Ты же знаешь, что он — ревнивец.

— Да, знаю.

Я рассматриваю своего друга. Люк — тамбурмажор в нашем оркестре и мой бывший псевдо-бойфренд. Долгая история. Куртис — первокурсник в университете Хьюстона. Парни влюблены друг в друга по уши, а я завидую им до смерти. Люк устраивается на сиденье поудобнее, чтобы согреться, тянет манжеты рукавов толстовки ниже и складывает руки на груди. Затем закидывает ноги на панель управления и поворачивается ко мне лицом.

— Как у тебя дела с Ником? — спрашивает он.

— Я тебя когда-нибудь благодарил, за то, что ты свёл меня с Хор-хе?

— Нет. Думаю, нет.

— Тогда и не буду.

Он смеётся:

— Вот так вот, да? Я никогда тебе не говорил, но помнишь, как я свёл вас двоих? Всё было совсем не так, как ты мне говорил.

— А как всё было на самом деле?

— Я сказал ему, что он тебе нравится и что он должен пригласить тебя на свидание. Он сказал: «Подожди». — Люк садится ровно, жеманно вздыхает и говорит, — «Я не приглашаю парней на свидание. Это они мне приглашают».

Он настолько точно изображает Ника, что я не могу не засмеяться.

— Слушай, — говорит он, — давай как-нибудь сходим на выходных со мной в универ. У Куртиса есть друзья. Кто знает, может, тебе кто-нибудь из них понравится?

— Каково это — встречаться с парнем старше? — не могу удержаться от вопроса.

На лице Люка появляется широкая улыбка и в ответ он только поднимает брови.

— Это жестоко, — говорю я.

Он возвращает ноги на панель и мечтательно вздыхает:

— Хм, а на что это похоже с Ником?

— Я не знаю.

— Правда? Ха-ха. Знаешь, однажды ты будешь считать это благословением.

Я уже так считаю. С большой неохотой проверяю время на телефоне.

— Мне нужно идти. Через пятнадцать минут у меня начинается группа музотерапии.

— Ты ещё не отработал все часы? — удивляется Люк.

— Мне просто нужно ещё парочка.

Он делает глубокий вдох и громко выдыхает. Я делаю то же самое, и он улыбается.

— Звони мне, когда захочешь поговорить. Хорошо? Не переживай о Куртисе. Он у меня под контролем, — Люк подмигивает и выходит из машины.

— Уверен, что справишься? — спрашивает меня мисс Момин, закрывая за мной входную дверь. Мисс Момин — координатор группы и учитель музыки в начальных классах. Она также ведёт музыкальную терапию с детьми-инвалидами.

— Да. Конечно.

Когда мисс Линкольн впервые предложила мне работать с этими детьми, я не был настолько уверенным. Прошлым летом большую часть из шестидесяти часов общественных работ — обязанность всех выпускников школы — я провёл в приюте для животных, но мисс Линкольн посчитала, что моё заявление для поступления в колледж хорошо бы немного разнообразить и пристроила меня в группу мисс Момин. Я рад этому. Теперь занятие в группе — самая лучшая часть недели.

Из фойе я вижу, как Патрик по пути в общую комнату яростно сражается со стулом. Стул наклоняется. Патрик делает шаг назад и, когда стул падает на кафельный пол, издает недовольное «Ба».

— Патрик, — зову его.

Он замечает меня и расплывается в широкой и глуповатой улыбке, потом подходит тяжёлым шагом и неловко меня обнимает.

— Эй, чувак. Спасибо, что начал расставлять стулья. Помощь нужна?

Он тужиться, напрягается, а потом выдаёт громкое «Ба».

— Хорошо. Тогда давай займёмся делом.

Я выравниваю стул и помогаю Патрику отнести его в другую комнату. Делаю это осторожно, стараясь не опережать и не забирать стул из рук парня. Когда мы ставим стул в нужном месте, Патрик отступает назад, а потом разводит согнутые руки в стороны:

— Ба.

— Хорошая работа.

— Да. Да.

Патрик заставляет меня улыбаться. Ему четырнадцать. Он высокий, долговязый, с россыпью угревой сыпи на лбу. Но, несмотря на его физические недостатки, выраженные в чрезмерной улыбчивости, недовольных взглядах и спазматических движениях, я нахожу его довольно симпатичным. Каждый год одному из миллиона или, если быть более точным, то одному из семисот тысяч человек угрожает опасность попасть под удар молнии. Патрику тогда было всего девять. Иногда хреново выделяться.

К моменту прихода Софи и Джо-Джо все стулья уже расставлены. Мисс Момин помогает мне всех рассадить, затем пристёгивает Джо-Джо так, чтобы тот не съехал со стула на пол, и занимает своё обычное место позади всех.

Я смотрю на лица детей и радуюсь, что пришёл.

— Кому нравится Рождество? — спрашиваю я.

Патрик вскакивает и какое-то время делает резкие беспорядочные движения, а затем падает на свой стул. Софи пристально смотрит на что-то как в пустоту у меня за спиной. Джо-Джо, самый маленький в группе, смеётся. Его смех неконтролируемый, но заразительный. Из всех троих у Джо-Джо самая тяжёлая инвалидность. Масс Момин говорит, что дополнительно к физическим недостаткам у него, как и у Софи, какая-то форма аутизма. Но я не понимаю, что это. Он много смеётся без причины, иногда хнычет, а иногда падает на пол и плачет. Но прямо сейчас он смеётся. И это хорошо.

— Я тоже, Джо-Джо. Итак, у меня для вас, ребята, есть сюрприз. Сегодня мы разучим новую песню. «ДжинглБеллз».

На пару мгновений в комнате становится тихо, затем лицо Джо-Джо морщится, он начинает шмыгать носом и плакать.

— Джо-Джо, всё в порядке. Давай просто попробуем. Думаю, тебе понравится.

Патрик выглядит так, как будто только что кто-то пукнул. Выражение на лице Софи остается по-прежнему пустым. Мисс Момин широко улыбается мне и пытается успокоить Джо-Джо.

— Давайте, я сначала сыграю.

Я надеюсь, что, когда они узнают рождественскую песню, то их настроение изменится в лучшую сторону. Пока мы играли только «У Мэри был барашек». Чтобы сыграть «ДжинглБеллз», нужно добавить ещё две ноты. Я имею в виду, что после трёх месяцев мы уже готовы для новой песни. И, если честно, они всё равно не играют по нотам, так что не думаю, что новая песня такая уж большая проблема.

Несмотря на явное недовольство детей, я подношу блокфлейту к губам и играю «ДжинглБеллз». Только припев.

С каждым звуком Джо-Джо становится всё более несчастным и скоро начинает вопить.

Да и Патрик выглядит очень рассерженным. Он возбуждённо разводит руки в стороны и роняет свою блокфлейту на пол. Неожиданно он вскакивает и пытается закрыть мой рот ладонью. У Патрика проблемы с мелкой моторикой — он промазывает и попадает мне прямо в глаз, выбивая контактную линзу.

— Ба.

— Патрик! — Мисс Момин выскакивает из-за спины Джо-Джо, хватает Патрика за конвульсивно дёргающиеся руки и усаживает обратно на стул.

— Роберт, ты в порядке?

Кажется, я поцарапал роговицу, но в остальном, я в порядке. Я извиняюсь и иду в туалет вставить контактную линзу обратно. Вернувшись, понимаю, что Патрик дуется. Я сажусь на своё место.

Мисс Момин улыбается мне и пожимает плечами:

— Им не нравятся перемены, — говорит она.

Понял. Я внимательно осматриваю своих подчинённых.

— Ладно, ребята. У меня отличная идея. Как насчёт сыграть «У Мэри был барашек»?

Патрик лучезарно улыбается. С нескольких попыток ему наконец удаётся вставить мундштук в рот, и он улыбается с чувством полного удовлетворения.

Мисс Момин помогает Софи. Джо-Джо хватает свою блокфлейту, сопит и качается туда-сюда. Я поднимаю его руки так, чтобы мундштук попал в рот. Он напоминает игрушечного робота: как расположишь его руки, так он и будет их держать, пока кто-нибудь не изменит их положение.

— На счёт «три». Готовы? — я улыбаюсь. Вполне. — Раз. Два. Три.

Гул, издаваемый блокфлейтами, даже близко не напоминает «У Мэри был барашек». Но это не важно. Я постепенно играю громче — хочу, чтобы они слышали мелодию и верили, что это они так играют.

Песню мы проигрываем, может, раз десять-двенадцать. И каждый раз я всех поздравляю. После каждого исполнения Патрик встаёт и делает беспорядочные резкие движения. Это потому, что он счастлив. Он испытывает какой-то особый вид счастья, настолько чистого и простого, что оно разбивает мне сердце. Я вряд ли когда-нибудь был так счастлив, по крайней мере, я этого не помню. Софи продолжает пялиться в пустоту, но она играла. Я слышал, а это уже победа. Джо-Джо теперь смеётся. Его смех — это один из самых приятных слышимых мною когда-либо звуков, и я не могу не улыбаться ему в ответ.

Иногда по окончанию занятий мне не хочется с ними прощаться. Сегодня я чувствую это особенно остро.

Вернувшись домой, я вступаю в это, хотя не знаю, во что именно. На первый взгляд — вроде, яблочный сок, собравшийся лужицами в канавках между кафельными плитками на кухне. Но с таким же успехом это может быть и моча. На самом деле я не хочу знать. Достаю несколько бумажных полотенец и сканирую взглядом кухню: в раковине на горе немытой посуды лежит промокшая вафля, пакет молока греется на кухонном столе рядом с открытой банкой арахисового масла с торчащим из неё ножом, дверь холодильника открыта.

Закрываю холодильник и нагибаюсь вытереть пол, когда вижу несущегося ко мне через всю гостиную Ноа.

— Лобелт! — пищит он и я понимаю, что он напуган. — Тёте Уитни нужна помощь.

Он хватает меня за руку и тянет в сторону родительской спальни. Я бросаю бумажные полотенца на кухонный стол и с чувством страха иду за Ноа.

В коридоре вижуФрэнни — ей двенадцать, и она старшая среди моих двоюродных братьев и сестёр. Она с побелевшим лицом прижимается к стенке, и я в страхе думаю, какой ужас нас там ждёт. В изножье кровати сидят, тесно прижавшись, близнецы — Мэтью и Марк. При моём появлении они поднимают на меня полные слёз и надежды глаза.

— Роберт, это ты? — кричит тётя Уитни из ванной.

Я чувствую, что в ванной случилось что-то ужасное, и внутренний голос кричит: «Я не хочу быть частью этого!». Но выясняется, что всё не так плохо. Отец сидит на полу душевой, опираясь на спинку пластикового стула, склонив лоб на изгиб руки, глаза закрыты. На колени наброшено полотенце.

— Ты где был? — спрашивает требовательно тётя Уитни.

— Пап, ты в порядке?

— Он съехал со своего стула в душе, — говорит тётя, входя в кабинку с отцом и хватая его за голые плечи. — Убери стул и помоги мне его поднять.

— Где мама?

Она внезапно поворачивается ко мне, и я испуганно вздрагиваю.

— Я не знаю, куда ушла твоя мама. Но она, чёрт побери, не там, где должна быть. Твой папа здесь, на полу душа, уже двадцать минут.

Прижимаясь к дальней стенке душа, поднимаю стул над головами тёти и отца и закипаю от несправедливости сказанных слов. Она не имеет права критиковать маму. Мама заботилась об отце все эти годы: когда из-за приступов он не смог водить машину, возила его везде, куда он хотел, сопровождала его во время бесконечных походов к докторам и на МРТ, ходила за лекарствами. Это она поддерживала семью, потому что он не мог. Это она платила по счетам и заботилась обо мне и о доме, потому что он не мог. Это она была тем, кто удерживал семью вместе, но я ни разу не слышал от них слов в благодарность маме или в её защиту. Как будто она — наёмный работник.

— Ты где был? — повторяет отец голосом, полным боли.

Иногда я чувствую себя незаконнорожденным ребёнком. Убираю стул с дороги в угол. Видя уставший взгляд отца, понимаю, что у него сильно болит голова.

— Нужно было сдать тест, а потом у меня было занятие.

Он хмыкает. Я понимаю скрытый смысл этого мизерного движения воздуха из его рта и чувствую, будто меня ударили ножом в живот. Крепко обхватываю отца и поднимаю на ноги. Он весит почти девяносто килограммов. Отец слаб, но выпрямившись, ему удаётся немного опираться на здоровую ногу. Тётя Уитни берёт его с одной стороны, я — с другой, и мы вместе почти тащим отца обратно в спальню.

Я чётко осознаю, что его полотенце осталось в ванной и снова начинаю злиться. Теперь уже на тётю Уитни, которая не защищает его частную жизнь, на тётю Оливию, которая сплавила сюда своих четырёх детей и исчезла, и на отца, за то, что он не может умереть с достоинством.

Я несправедлив. Я знаю.

— Где тётя Оливия? — спрашиваю я, укладывая отца на кровать. Тётя Уитни поднимает его ноги на матрац.

— Она на дежурстве. Ей нужно было бежать в больницу. У одного из пациентов с тонзилэктомией открылись раны и его повторно оперируют.

— Если она на дежурстве, то почему тогда не оставила детей с дядей Томасом?

— Ты знаешь почему, — отвечает она, резко поднимая голову. — Твоя тётя Оливия и я проводим вечера в заботах о твоём отце, потому что ты и твоя мама слишком заняты своими делами, чтобы делать то, что положено. Поэтому, я не хочу ничего слышать. Ясно?

У меня просто нет слов.

Четырёхлетние близнецы запрыгнули на другую сторону кровати и теперь хихикают, а Фрэнни, прислонившись к изножью, внимательно рассматривает мужскую физиологию.

Отец стонет и сдвигается.

Тётя Уитни наконец прогоняет детей и накрывает тело отца простынью.

— Передай мне кислородную трубку, — говорит она.

Я хочу защитить себя и маму! Я хочу уйти! Я хочу притвориться, что это не моя жизнь! Но ничего такого не делаю. Я передаю тёте трубку, она осторожно прокладывает её концы над ушами отца и вводит в ноздри.

Отец сжимает лоб здоровой рукой. После последней химиотерапии у него отросли короткие редкие волосы, и он перестал носить шапочку, прикрывающую шрамы и впадины на черепе. Лицо отца распухло от стероидов, и кислородная трубка вжимается в кожу. Когда-то он был привлекательным, ростом, думаю, где-то под два метра; плотным, с волосами песочного цвета, на тон темнее, чем сейчас у меня; большим ртом и красивыми ровными зубами, которые я вижу, разве что когда он смеётся со своими сёстрами.

Сейчас на него тяжело смотреть.

Тётя Уитни наощупь ищет под матрасом ключ от металлического ящика на прикроватной тумбочке — домашней аптечки отца. Она достаёт пару таблеток морфия и помогает отцу сесть. Отец берёт таблетки трясущейся рукой и закидывает их в рот. Тётя протягивает стакан с водой. Когда отец укладывается обратно, она запирает ящик и берёт с тумбочки маленький, скрепленный спиралью блокнот.

— Я кое-что принесла твоему отцу, — говорит она так, как будто только что не отрезала мне яйца. И передаёт мне блокнот. — Думаю, пока он в состоянии, он может записывать сюда что-то для тебя, что-то, что ты сможешь хранить, возможно, он поделится с тобой своими любимыми воспоминаниями о том, каким он был отцом, своими надеждами о твоём будущем. Что-то типа этого. — Она проводит пальцами по его лбу.

Я перевожу взгляд на отца и вижу, как в его глазах сверкают слёзы.

Это должно было меня растрогать. Я должен что-то чувствовать. Но я ничего не чувствую. И это меня пугает.

Отец что-то говорит, но я слышу только скрипучий голос и не понимаю ни слова.

— Что такое, папа?

Он открывает глаза и фиксирует на мне взгляд, полный раздражения.

— Почисти аквариум, — говорит он с небольшим усилием.

Тётя Уитни улыбается ему, как мне кажется, снисходительно, а затем поворачивается с улыбкой ко мне:

— Он волнуется об этих рыбках целый день. Он хочет, чтобы ты проверил уровень рН воды и заменил фильтр.

Аквариум на сто тринадцать литров — это терапия отца. Он установил аквариум в спальне десять лет назад, через пару месяцев после того, как у него диагностировали рак. Тётя Уитни говорит, что это даёт ему ощущение контроля. А по мне, так аквариум — это ещё один способ избегать общения с нами.

— Тебе ещё что-то нужно? — спрашиваю.

— Просто позаботься об этих чёртовых рыбках, — рычит он шёпотом. Он зажмуривается так, как будто пытается подавить в голове отразившееся многократное эхо от сказанных слов. Борясь в душе с тем же многократным эхом, я поворачиваюсь, чтобы уйти.

— Не забудь почистить гальку и заменить воду.

Я мельком смотрю на этого незнакомца, а потом ухожу.

В гараже, чтобы добраться до трубки сифона, висящей на стойке в стене, мне приходится отодвинуть в сторону кривую полутораметровую сосну. Дерево стоит в ведре с водой уже больше недели и в гараже теперь пахнет, как в сосновом лесу. Обычно, мама не ставит ёлку и не украшает её на выходных после Дня благодарения, но в этом году всё иначе. Я трогаю иголки и несколько секунд сосредоточенно дышу. Я не ощущаю приближения Рождества. Есть только чувство, что я в чистилище.

Я делаю глубокий вдох и снимаю трубку вместе с висящим рядом большим ведром. Было время, когда мне действительно нравилось убирать аквариум — это было одним из тех немногих занятий, которые мы делали с отцом вместе. Но когда стало ясно, что отец просил меня помочь только потому, что больше не справлялся с уборкой самостоятельно, удовольствие от совместного времяпрепровождения испарилось так же, как и вода из аквариума. Я был просто неизбежным злом, как трость, скутер или инвалидная коляска.

Ко всем этим вспомогательным принадлежностям он относился с презрением. Опухоль поразила правую сторону мозга, двигательную область коры, и, хотя врачи её удалили, урон уже был нанесён. Конвульсии левой стороны долгое время удавалось контролировать, но затем всё чаще случались сбои, и эта сторона тела заметно ослабла. Несмотря на лучевую и химиотерапию, стало ясно, что он проигрывает эту битву. В конечном итоге, чтобы сохранять равновесие, ему пришлось опираться на трость. Во время второй операции, которая должна была покончить с опухолью раз и навсегда, отцу удалили участок мозга, отвечающий за мышцы левой стороны, и способность отца хоть немного работать левыми рукой и ногой исчезла. Трость пришлось заменить на скутер, пользоваться которым он считал, как я помню, унизительным. Потом рак начал распространяться дальше, и вместо скутера появилась инвалидная коляска.

Я бросаю один конец трубки в аквариум. Когда в ведро стекла вода, чищу длинным концом гальку и убираю осколки. Я знаю, что делаю, но у меня такое чувство, будто за мной наблюдает отец. Вот интересно, о чьём будущем он больше беспокоится — моём или рыбок?

В конце концов, он никогда не хотел моего рождения. Знать о таком ребёнку — сущий ад! Возможно, это потому, что я — единственный ребёнок, знающий факты, которые не должен был знать.

Например, что мой отец не женился бы на маме, если бы она не была мной беременна. А женился он только потому, что моя бабушка, рьяная католичка, пригрозила ему страшными карами.

Или то, что, когда восемь лет назад мама вновь забеременела, отец спросил её, точно ли это его ребёнок? Или то, что во время одной из многочисленных госпитализацией отца у моей мамы случился выкидыш прямо в больничной палате, на этот раз из-за пневмонии. Она была на пятом месяце беременности.

Или то, что однажды ночью, почти год назад, отец взял с собой в ванную комнату свой металлический ящик, и мама, видя это, не пыталась его остановить.

Я не хочу этого знать, но я знаю.

Я вешаю трубку сифона обратно на крючок в гараже и возвращаюсь с садовым шлангом. В умывальнике уже установлен переходник.

Мне кажется, что отец заснул или по крайней мере находится под воздействием наркотиков, которыми напичкан по полной, но внезапно раздаётся его каркающий голос: «Не забудь обработать воду».

Как будто я могу это забыть.

Когда я протираю крышку аквариума и сам аквариум снаружи, открывается дверь гаража. Я ставлю химикаты в шкаф под аквариумом и выключаю свет под крышкой.

— Оставь свет включённым, — говорит тётя Уитни.

Моя ошибка. Отец не любит темноту. Наверное, в темноте кажется, что ты по-настоящему умер. Он перестал спать по ночам несколько лет назад. Вместо этого он вставал, ковырялся до восхода солнца в своём компьютере, а потом ложился в постель, оставляя мои сборы в школу и всё остальное маме. Я включаю свет.

На кухне мама разбирается с промокшими вафлями и грязной посудой в раковине. Она поднимает голову, смотрит на меня, потом трёт предплечьем бровь и тяжело вздыхает:

— Ей-богу, эти дети росли в лесу.

Я улыбаюсь, а мама закрывает воду и вытирает руки. Затем вытаскивает из банки с арахисовым маслом нож и качает головой. Я закручиваю крышку, а она бросает нож в раковину и открывает посудомоечную машину.

— Прости, мам, — говорю я, помогая вытянуть вымытую посуду. — Я бы убрал тут всё, но папа захотел, чтобы я почистил аквариум.

Она останавливается и смотрит на меня какое-то время, а потом ерошит мне волосы.

— Как прошёл твой день? Детям понравилась «ДжинглБеллз»?

Она убирает руку и выглядит немного виноватой, что прикоснулась ко мне. Это отголосок из прошлого, со времён средних классов, когда я требовал не трогать меня. Теперь я жалею об этом.

Детям понравилась «ДжинглБеллз»? Её вопрос заставил меня улыбнуться.

— «ДжинглБеллз» стала полным провалом, — говорю я ей, — но всё остальное в порядке. Я остался после занятий и сдал тест по математическому анализу. Получил сто баллов. Вроде как.

— Вроде как?

— Да. Мне помог мистер МакНелис.

Она улыбается и протягивает мне серебряную корзинку.

— И с каких это пор тебе нужна помощь в математическом анализе?

Я не отвечаю, но чувствую, что, пока раскладываю всё в пластмассовый контейнер в выдвижном ящике, мама наблюдает за мной. Она забирает у меня корзинку и прижимает её к груди.

— Прости, что тебе приходиться проходить через это.

— Мам, всё в порядке. Мне жаль, что эти спиногрызы продолжают разносить наш дом.

Она улыбается:

— Куда ты ходила?

— Сегодня раздавали подаркиновым семьям. Я не планировала участвовать, но им не хватало помощников и раз уж твоя тётя Уитни была здесь... Это моча на полу?

— Яблочный сок, — говорю я, хватая оставленные на столе бумажные полотенца. — Я надеюсь, что это яблочный сок.

Мама вздыхает и трёт глаза.

— Что ещё случилось, пока меня не было?

Тебе лучше не знать.

Позже я затаскиваю в дом сосну и ящик с украшениями. Мы наряжаем дерево, и я ей всё рассказываю.

Я не могу уснуть. Слышу телевизор в комнате родителей, хотя громкость убавлена до минимума. А затем — другой шум, как будто отец ищет что-то наощупь на прикроватной тумбочке. Всё, как всегда. Я не знаю, как маме удаётся поспать.

После последней МРТ отца и дня, когда невролог подтвердил то, что мы все подозревали — рак вышел из под контроля, — прошло два дня. Отец требовал назначить ему дополнительно химиотерапию, облучение, что-нибудь сильное, ну хоть что-нибудь. Врач отказал, и отец рассердился. А когда мама попыталась его успокоить, он переключался на неё. Мама позвонила мне в школу, и мисс Линкольн отпустила меня домой пораньше. Тётя Уитни и тётя Оливия были уже дома — плакали вместе с отцом в его комнате, уверяя, что позаботятся о нём. А мама в это время яростно чистила плинтус на кухне.

Он собирается умереть дома. Именно этого он хочет. Завтра придёт медсестра из хосписа. Тётя Уитни говорит, что они сделают всё возможное, чтобы он не испытывал дискомфорта до самого конца.

Мне интересно, есть ли хосписы для семей.

Прозвучавшее «Чёрт побери!» заставляет моё сердце забиться чаще. Времени два часа ночи. Я тихо лежу в постели, прислушиваюсь и пытаюсь понять, что случилось.

Вопль мамы: «Почему ты меня не разбудил?»

Плач отца: «Прости».

Мама, уже более спокойно: «Оставь. Я сделаю. Я сделаю. Почему ты не попросил помочь?»

Отец говорит что-то бессвязное.

Мама: «Ради Бога! Пожалуйста, просто ляг. Я...»

Отец: «Чёрт, оставь меня в покое!»

Мама не говорит ничего.

Я слышу, как в коридоре открывается дверь в туалет, затем закрывается, на кухне включается кран, потом выключается. Через несколько минут в их комнате уже ревёт пароочиститель. И потом до меня доходит — отец снова опрокинул свою утку.

Когда всё замолкает, я встаю.

— Мам, я вынесу, — говорю, вынося пароочиститель в коридор. — Иди обратно в постель.

Она укладывает шнур питания вокруг крючков и уже готова расплакаться.

— Всё в порядке, сынок. Я уже встала. У тебя завтра школа. Постарайся немного поспать, хорошо?

Я разрешаю маме забрать у меня пароочиститель.

— Прости, — говорю.

Она грустно улыбается и возвращается в комнату.

Обычно я сплю немного, но сплю. Утром я просыпаюсь не от сигнала своего будильника, а от адского звона колокольчика, который тётя Оливия дала отцу, чтобы звать нас, когда ему будет что-то нужно. Несколько недель назад тётя Уитни забрала у отца скутер, а вчера увезла инвалидную коляску в гараж, чтобы он не пытался использовать её самостоятельно. На самом деле мне не понятно, почему они больше не пытаются его защищать? Звук колокольчика уже невозможно игнорировать. Отец пользовался им только пару раз, но мне кажется, что сейчас всё изменилось.

Отец продолжает звонить, и я встаю и бреду в комнату спросить, что ему нужно. В душе слышен звук льющейся воды. Теперь понятно, почему мама не обратила внимание на звук.

У меня под ногами мокрый ковёр, и я вдруг вспоминаю прошлую ночь.

— Пап, что тебе нужно?

Когда он говорит, его лицо искажается:

— Помоги мне с уткой.

По крайней мере он просит. Но я не хочу этого делать. Действительно не хочу.

Он безуспешно пытается выпутаться из простыни и, похоже, ему нужна моя помощь. Здоровой рукой отец хватается за боковой поручень, установленный мамой год назад, но у него не хватает сил подтянуться. Я беру его за локоть другой руки и помогаю сесть. Когда отец усаживается, я спускаю его ноги с кровати. Под простынью он абсолютно голый: у него кожа какого-то странного цвета, вялая и в синяках, нерабочая левая нога в половину тоньше правой и совершенно потеряла форму. Я поддерживаю его, а потом, когда он отпускает поручень и подставляет утку, отвожу глаза. Прежде чем я слышу журчание, проходит несколько мгновений.

Он заканчивает и протягивает мне пластмассовый контейнер. Он держит его за ручку, поэтому я заставляю себя взяться за корпус — утку нужно поменять. Она тёплая на ощупь и от мгновенно нахлынувшего отвращения я покрываюсь мурашками. Отец берёт бумажную салфетку, стирает капли, а потом вручает её мне. Я помогаю ему вернуться в кровать и выбрасывают пенящуюся мочу и салфетку в туалет в ванной комнате, подавляя рвотный позыв.

Я совершенно не гожусь для такого рода близости со своим отцом.

Поэтому, когда через пол часа прямо перед моим выходом из дома мама вручает мне наружный катетер и просит надеть его на сморщенный пенис отца, я просто не могу этого сделать. Похоже, отец посреди ночи сделал жалостливый звонок тёти Уитни и рассказал о случившемся, поэтому, пока я спал, тётя по пути в поликлинику завезла катетер.

— Разве медсестра из хосписа не может это сделать?

— Нет, не может. Она появится здесь только после обеда.

— Мам, пожалуйста, не проси меня делать это, — я протягиваю ей катетер обратно.

Она смотрит на меня со смешанным чувством злости, разочарования и сочувствия, а потом выхватывает у меня из руки пластиковый пакет и открывает его. Трубка и что-то похожее на презерватив с воронкой с одного конца рассыпаются по полу кухни.

— Роберт, я больше не могу, — говорит она сквозь стиснутые зубы. Она футболит катетер босой ногой в столовую, потом в гостиную и потом снова в коридор.

— Мам! — я перехватываю её, поднимаю с пола катетер и скручиваю трубку. Трубка уже точно не стерильная, но, думаю, это уже мало кого беспокоит. Протягиваю всё маме. — Ма, я тоже не могу.

Она утирает глаза краем домашней одежды, и я ненавижу себя за то, что не могу ей помочь. Мама выхватывает у меня из руки катетер и разражается трёхэтажным матом. Я морщусь. Потом она успокаивается и отправляется в свою комнату. Я хватаю рюкзак и сваливаю оттуда к чёртовой бабушке.

Глава 3

Эндрю

В четверг утром на уроке алгебры учебная комната наполняется жалобами и скулежом девятиклассников:

— Чем мы сегодня будем заниматься?

— Может, просто устроим «окно»?

— Не понимаю, зачем нам ходить в школу эти два последних дня, если мы всё равно ничего не делаем.

Боже, ещё два дня, два последних дня. Всего два дня.

И так каждый раз перед длинными каникулами. Мы специально планируем конечные сроки сдачи зачётов и тестов за несколько дней до перерыва или окончания академического периода. Тогда у нас есть пара дней, чтобы шестьдесят девять процентов учеников, которые находятся на грани черты успеваемости, подтянули хвосты, пересдали тесты или сделали всё, что нужно, чтобы преодолеть этот рубеж. Начинать новую тему нет смысла: впереди — двухнедельный перерыв.

И с занудной регулярностью всегда находится нахал, рассуждающий про отмену этих двух последних дней. Я напоминаю очередному наглецу о том, что не важно в какой день мы закончим: перед началом каникул всегда будет два последних дня.

Не думаю, что они на самом деле понимают логику.

В любом случае, самое лучшее, что мы, учителя, можем сделать, так это удерживать детей под контролем до тех пор, пока не распустим их по домам в 14:30 в последний день (на этот раз в пятницу).

— Да-да, — отвечаю я на их ворчание. Когда дети рассаживаются, я включаю проектор и по классу проносится коллективный стон.

— Что? — говорю я, запуская воспроизведение на экране своего планшета. — Этот фильм вам понравится.

Стивен Ньюмен подходит к компьютерному столику впереди и берёт коробку от DVD. «Выстоять и добиться»? — читает он, закатывает глаза и бросает её обратно на столик.

— Почему так цинично, Стивен? Откуда ты знаешь, что фильм тебе не понравиться? Ты его ещё даже не смотрел.

— Я смотрел его в прошлом году на испанском. Отстой.

— Да, мистер МакНелис, — говорит Кристин Марроу. Этому фильму уже сто лет в обед.

— Он выпущен в 1988 году, — говорю в защиту фильма.

— Нас тогда даже на свете не было. Давайте посмотрим Крик 3!

— Нет. Не выносите мне мозг или я за себя не ручаюсь. И, Стивен, не стоит устраиваться. Приятель, ты всё равно не будешь смотреть этот фильм.

Он смотрит на меня в недоумении.

Жестом подзываю его к своему столу. Он презрительно усмехается и в какой-то момент мне кажется, что Стивен откажется, но он, сутулясь, подходит.

В руках у меня его последний тест.

— Вчера ты не сделал по этому заданию работу над ошибками. Насколько я помню, ты в это время решил развлекать Кристин. Даже несмотря на твоё увлекательное представление, ей удалось поработать над своими ошибками.

— И что? Я не хотел их исправлять.

— Ты не хочешь исправлять свои ошибки. Девять недель ты валяешь дурака. Вот потому-то твои показатели в этом семестре хуже некуда. Твой выбор, конечно, но в таком случае, после каникул ты не сможешь участвовать в соревнованиях по лёгкой атлетике.

Я разжимаю пальцы и лист с тестом свободно падает на стол, а потом начинаю внимательно изучать таблицу посещаемости на компьютере.

Через секунду Стивен хватает бланк и отправляется в коридор, шагая прямо через детей, устроившихся на полу, нарочно задевая их ногами — в ответ ему летит многоголосое «Эй!».

— Дай знать, если тебе понадобиться помощь, — говорю ему вдогонку. И не могу сдержать улыбку. Боже, храни тренеров и их стратегии!

Открываю письмо от Джен: «Показываешь фильм?»

«Выстоять и добиться», — отвечаю. — «Что у тебя?»

«Так это ты его взял? Я смогла достать только «Шрек 3». О, я уверена, что он очень тесно связан с нашими математическими законами».

«Вообще-то, да. Математическая логика в предложениях. Пиноккио и Прекрасный Принц. Держись!» (прим.пер.: слово «предложения» в данном случае относится к логике предикатов).

Через несколько минут Джен отправляет мне на почту сцену из фильма, где Прекрасный Принц принуждает Пиноккио сказать, где находится Шрек, и Пиноккио выдаёт очередь из риторической абракадабры: «Я, возможно, в какой-то степени определенно не отрицаю возможность того, что, ни в коем случае, при любой доли сомнения...».

В ответ я отправляю ей смайлик и хихикаю. Теперь, прочитав, я вспомнил это предложение. С напрягом, но признаю, что был неправ.

«Это твой ученик сидит в коридоре?» — пишет она. — «Он заглядывает в окно двери моего класса ичто-то проговаривает одними губами одной из моих девочек».

Я вздыхаю: «Сейчас его заберу».

Переступаю через детей, открываю дверь и ловлю Стивена на месте преступления:

— Стивен, ёпрст, что ты делаешь? Ты уже закончил работу над ошибками?

— Я как раз этим и занимаюсь.

— А выглядит так, будто ты занимаешься совсем другим. Посмотри в окно снова. Ну же, давай!

Он смотрит с подозрением, но делает, как говорю.

— Видишь мисс Уент за столом? Если от неё или ещё от кого-нибудь в этом здании придёт письмо о том, что твоя голова вместо того, чтобы склониться над тестом, появилась в другом месте, то весь оставшийся день ты проведёшь, сидя рядом со мной. На день, мой друг, ты станешь любимчиком учителя. Только я и ты, — я улыбаюсь ему своей самой лучезарной улыбкой.

По-видимому, мысль быть со мной рядом кажется ему такой унизительной, что он садится попой прямо на пол и заканчивает работу над ошибками.

Я поздравляю себя с победой ещё в одном раунде.

***

Скулёж продолжается и весь четвёртый урок. Какое облегчение дожить до пятого урока и встретить детей из класса математического анализа, но самое большее удовольствие — увидеть на шестом уроке класс углублённого изучения матанализа.

И особенно приятно видеть, что Роберт сегодня больше похож на себя обычного. Входя в класс, он мне застенчиво улыбается, и я улыбаюсь ему в ответ.

Роберт

Я практически жду, что мистер МакНелис в последние два дня перед рождественскими каникулами покажет нам «Выстоять и добиться». Этот фильм — правдивая история о том, как учитель из Калифорнии берёт ватагу латиноамериканских детей-двоечников в средней школе с таким же низким уровнем успеваемости и делает из них суперзвёзд матанализа. Я видел этот фильм уже четыре раза: дважды в восьмом классе (на уроках испанского языка первого уровня и алгебры), один раз в девятом классе (испанский второго уровня) и ещё раз в десятом классе (с испытательной группой, когда была неделя государственных экзаменов). На самом деле, это отличный фильм для урока математического анализа, потому что, там идёт речь о математическом анализе, или, как говорит Лу ДаймондФиллипс в фильме, «МАТ-ана-лизе». Но никакого фильма не будет. Вместо него учитель раздаёт нам листы с математическими головоломками.

Одни головоломки достаточно сложные, и они отвлекают меня от мыслей о приближающихся длинных рождественских каникул. Другие — простые, как эта:

Учитель пишет на доске римскую цифру IX и просит учеников сделать из неё шестёрку, не отрывая маркера и добавив только одну линию.

Я копирую IX, а затем добавляю впереди букву S: SIX (ШЕСТЬ).

Следующий вопрос о спичках:

Шестнадцать спичек выложены в фигуру из пяти квадратов, как показано ниже. Уменьшите количество квадратов до четырёх, переместив только две спички. Нельзя убирать спички или оставлять стороны открытыми.

Какое-то время я изучаю фигуру, затем поднимаю глаза и вижу, что мистер МакНелис вернулся к своему столу. Он откинулся на спинку стула, закинул ноги на стол, скрестив лодыжки, и смотрит в телефон. Мой взгляд скользит по серым вельветовым брюкам к его стопам. На ногах у него мокасины — двухцветная коричнево-серая кожаная обувь с резиновой подошвой и покрытым узкими прорезями верхом. Пытаюсь угадать её размер, но учитель поднимает глаза и ловит мой взгляд.

Я быстро возвращаюсь к головоломке, продолжая думать о том, что мне нравится в мистере МакНелисе ещё, кроме обуви.

Во-первых, он в классе ругается. Ненастоящими ругательствами — нельзя ругаться в средней школе, если хочешь сохранить работу. Вместо них он говорит что-то типа «Что ты, ё-пэ-рэ-сэ-тэ, делаешь?» Или «Сук…сумасшедший сын. Просто, сядь». Если кто-то жуёт жвачку, то он скажет что-то типа «Убери жвачку или я дам пинка тебя, а потом твоей собаке». И если вы будете выносить ему мозг, то он за себя не ручается. Он может быть чудным, но нам с ним весело.

И он — ботан-математик на всю голову. Для учителей — пятница обычно день неформальной одежды³. И по пятницам он всегда носит какую-то смешную футболку на математическую тему. У него их с десяток, а то и больше. Прошлую пятницу была чёрная футболка с надписью:

π

ИРРАЦИОНАЛЬНО,

ЗАТО ГАРМОНИЧНО

Есть ещё кое-что: он — гей. Он думает, что мы не знаем. Но мы знаем. И это не потому, что он с иголочки одевается. Нет. Хотя и выглядит в этих вельветовых брюках очень сексуально. И не потому, что у него всегда чистые и аккуратно подстриженные ногти. Это факт, но причина не в этом. И не потому, что по классу он идёт плавной, скользящей походкой. Нет.

Это потому, что в Твиттере он подписан на AfterElton. Даже не представляете, что могут раскопать девчонки при определённой заинтересованности. А когда речь заходит о мистере МакНелисе, некоторые из них проявляют даже чрезмерный интерес.

Девочки думают, что смогут его изменить. Я знаю, что не смогут.

На ум неожиданно приходит решение головоломки. Карандашом стираю, а потом повторно рисую две спички. Потом ещё раз обвожу новые квадраты жирной линией.

Мистер МакНелис поднимается и идёт сбоку вглубь класса. Он разрешает нам работать в парах и небольших группах, но сегодня я решил поработать в одиночку. Есть что-то эдакое в том, чтобы быть в этой комнате с ним. Так я чувствую себя хорошо, нормально, значимо. Но это не говорит о том, что я хочу работать с кем-то из одноклассников. Не на этой неделе. Он останавливается возле маленькой группы в задней части класса — двух девочек и парня в толстовке, и заглядывает им через плечо.

— Есть дни, которые можно исключить? — спрашивает он.

Они смотрят на вопрос и затем одна девочка со словами «Матерь Божья!» выдаёт ответ. Он улыбается и говорит им продолжать.

Пробегаю страницу глазами и нахожу этот вопрос. Он на логику. Задумываюсь о том, что мистер МакНелис только что сказал группе, и приступаю к поиску своего способа решения этой задачи.

Я пишу пояснение и чувствую, как его рука сжимает моё плечо. Поднимаю глаза, и он подмигивает. Что-то внутри меня щёлкает.

***

В пятницу учитель раздаёт полоски бумаги и ещё один комплект головоломок. На его футболке сегодня написано:

ПЛАЧЕШЬ?

НИКАКИХ СЛЁЗ НА УРОКЕ МАТЕМАТИКИ!

Но мне хочется плакать.

В отличии от своих одноклассников я боюсь звонка в 14:30. Я не хочу провести две недели, дежуря у кровати умирающего. Я не хочу открывать подарки под большой благородной пихтой высотой два с половиной метра —тётя Уитни притащила её к нам вчера. Как я ненавижу это дерево!

«Благородная» — это просто апгрейд. Как блестящие новые бусы, ангелы и снежинки.

Сосна, которую мы с мамой двое суток назад битый час украшали всякой всячиной, собранной со всех рождественских праздников, вернулась в гараж и теперь лежит на бетоне, позвякивая скромными украшениями.

Благородная пихта такая высокая, что курьеру, чтобы её установить, пришлось укоротить верхушку на несколько сантиметров. Прошлым вечером тётя Уитни привезла отца в гостиную, и они украшали новую ёлку вместе с тётей Оливией и всеми двоюродными братьями и сёстрами. Постоянно толкуя о красоте ангелов, мои тёти предались воспоминаниям и рассказали детям о том, как им было весело, когда они маленькими наряжали рождественские ёлки. Так и представляю себе: Оливия и Уитни (на шесть и восемь лет старше моего отца) носят своего маленького братишку на руках, одевают в пижаму с оленями, учат чревоугодничать на Рождество в семье Уэстфоллов.

Мама и я наблюдали за этим молча из кухни, где готовили очередной сборный ужин для всей оравы.

Когда они ушли, мама исчезла в гараже, а секундой позже оттуда донёсся дикий крик. Я был уверен, что её загнала в угол пробравшаяся незамеченной чудовищная крыса или бешенный енот. Я рысью помчался в гараж, но прежде, чем успел прийти на помощь, мама спокойно вышла и закрыла за собой дверь.

— Что? — спросила она меня. И всё. Просто «Что?».

Я выбираю полоску бумаги и читаю первый вопрос.

Сделайте ленту Мёбиуса.

Переворачиваю один конец бумаги и скрепляю его с другим концом липкой лентой из дозатора — мистер МакНелис расставил их вместе с ножницами по всему классу.

Вопрос:

Что произойдёт, если разрезать ленту в центре по всей длине?

Даже не пытаюсь отвечать, и просто разрезаю ленту. Получается одна лента бумаги, но длиннее в два раза.

Откидываю её в сторону и смотрю, что дальше.

Сделайте ещё одну ленту Мёбиуса.

Готово.

Вопрос:

Что произойдёт, если разрезать всю ленту вдоль, на треть отступив от края?

Ответ:

Да мне по фиг.

Беру ножницы и делаю разрез. В руках остаются два соединённых вместе кольца.

Обычно я бы постарался понять, как одно кольцо превратилось в два, но сегодня все мои мысли только о двух кольцах. Вставляю пальцы внутрь каждого кольца и развожу их в разные стороны. Интересно, сколько потребуется усилий, чтобы порвать одно из колец? Нажимаю сильнее.

Оказывается, немного.

Эндрю

Я наблюдаю за Робертом с задней части класса. Он играл со второй лентой Мёбиуса, а теперь занят двумя соединёнными кольцами. Этот фокус отлично подходит для вечеринок и всё ещё приводит меня в восторг, хотя я и понимаю принцип, лежащий в его основе.

Меня расстроило, что Роберт вчера решил работать в одиночку, но, думаю, я его понимаю. Он хотя бы занимался. Я даже несколько раз замечал, как он наблюдал за мной на уроке. Его внимание мне кажется необычным, оно смущает меня и немного льстит.

Я уже привык, что на меня засматриваются девочки, ведь, в конце концов, я всего лишь на шесть-семь лет старше выпускников и девять-десять лет — девятиклассников. Да и учителя-мужчины моего возраста, скажу я вам, само по себе необычное явление в средней школе.

Думаю, девочки получают от меня то, чего хотят от мальчиков-одноклассников, которые ещё не понимают, чего хотят от них девочки — внимание. Так просто! Вот только моё внимание — это часть работы. И если девочки воспринимает его как-то по-другому, если им это помогает чувствовать себя чуточку увереннее, тогда пусть так и будет.

Я уже не говорю о том, что они тратят свои силы не на того человека.

Сегодня Роберт выглядит расстроенным, менее активным, даже злым. Он работает, но его мысли, кажется, в миллионе световых лет отсюда. Я бы с радостью встретился с ним взглядом и подбадривающе улыбнулся, просто, чтобы он знал, что я понимаю.

Но он не смотрит. Он разводит пальцы в стороны и большее кольцо рвётся.

Обвожу взглядом комнату. Некоторые дети только приступили к фокусу со скрепкой: из полоски бумаги делается зигзаг, и потом эта форма фиксируется двумя скрепками. Если резко потянуть бумагу за оба конца, то скрепки соединяться. Ещё один крутой трюк для вечеринок. Замечаю, что Роберт пропустил эту головоломку, как будто знает, что получится, и перешёл сразу к лабиринту.

В следующее мгновение совершенно неожиданно появляется мысль: «Интересно, а Роберт и Хор-хе спят друг с другом?»

Пытаюсь отогнать эту неуместную мысль, но она въедается намертво, как надпись несмываемым маркером.

Звучит звонок. Роберт остается в классе, выравнивает парты, оставленные другими детьми, как попало, и собирает с пола клочки бумаги. Это необычно.

Когда в классе никого кроме нас не остаётся, я задаю вопрос, который задавал два дня подряд:

— Как ты? Держишься?

Он комкает бумагу в шар и бросает его в мусорное ведро рядом с моим столом. Шар ударяется об ободок и падает на пол. Я поднимаю его и бросаю в ведро.

— Вы знали, что некоторые рождественские ёлки — настоящее зло? — спрашивает он.

— Нет, не знал.

Он какое-то время кусает нижнюю губу, а затем говорит:

— Есть такие.

Роберт забирает свои вещи и выходит из класса, а я в этот момент удивлённо думаю: «Что за чуть он несёт?»

***

Седьмой урок — урок алгебры. Дети смотрят вторую часть фильма «Выстоять и добиться». Приходит письмо от Дженнифер: «Идёшь вечером на репетицию хора?»

За одну неделю — три приглашения на свидание. Новый рекорд. Репетиция хора на самом деле никакая не репетиция, и тем более не хора. Это условный знак пойти выпить пива и съесть крылышек с чипсами на летней площадке под открытым небом «У Баббы», где с одной стороны располагается бар, а с другой — сцена. Между баром и сценой находится где-то половина столов, вторая половина стоит в кирпичном дворике под навесной металлической крышей. Сюда по пятницам приходят расслабиться учителя, администраторы и другие сотрудники школы, особенно после недели тестов или прямо перед началом каникул, или же в последний день занятий. Я был там раз или два.

Опасное место. Когда учителя пьют, то начинают вести себя, мягко говоря, непрофессионально: раскрываются чужие секреты, формируются нездоровые союзы, а сплетни плодятся в прямой зависимости от выпитого пива.

Я быстро понял, что походы туда нужно ограничить. Но впереди рождественские каникулы, и Кики я заберу только утром, так что... ёпрст, отвечаю утвердительно.

В 14:15 звенит последний звонок, дети срываются и бегут к двери. Все вещи я сложил ещё во время просмотра фильма, так что уйду быстро. Когда выключаю компьютер, в дверной проём просовывается голова Роберта.

— Эй, — говорит он, — желаю приятного Рождества.

Я хочу сказать «Тебе тоже», но это как-то неправильно. Вместо этого я подталкиваю ногой стул к столу и говорю:

— Входи. Давай поговорим минутку.

Он немного отодвигает стул и садится, а рюкзак опускает просто на пол.

— Впереди тяжёлые каникулы? — говорю.

— Да. Не могу сказать, что прям жажду вернуться домой. Может, мне с вами потусоваться следующие две недели?

Я улыбаюсь, и он улыбается в ответ.

— Роберт, всё будет хорошо. Я знаю, что это трудно, но... — я запинаюсь и пожимаю плечами.

— У вас есть карандаш и бумага?

— Хм, конечно.

Роюсь в ящике стола, нахожу бумагу для заметок и протягиваю ему. Он берёт с моего стола карандаш, аккуратно записывает номер телефона и протягивает мне. Потом говорит совершенно неожиданно:

— Это мой мобильный. Можете позвонить, если захотите.

Он встаёт. Я тоже встаю.

— Роберт... — я не знаю, что сказать, я просто знаю, что учителя не звонят ученикам. Не такие учителя, как я. — Я не смогу позвонить тебе. Прости, — и протягиваю записку обратно.

— Мистер Горман звонит мне всё время, — говорит он. — В этом нет ничего особенного.

Внутри что-то болезненно кольнуло. Подозреваю, что это ревность. Глупо, ей-богу. Мистер Горман — руководитель оркестра. Его отношения с детьми находятся совершенно на другом уровне. Они проводят вместе много часов на тренировочном поле. Я знаю, что мистер Горман даже лично ездит на микроавтобусе по районам и штату, чтобы проводить конкурсы сольных исполнителей и ансамблей в Остине, Далласе или Сан-Антонио. Но всё же, я уверен, что он звонит только по делам оркестра.

— Прости, — говорю снова.

Он забирает записку и засовывает её в карман. И снова кусает нижнюю губу, точно также, как и когда говорил о рождественской ёлке, а я ничего так и не понял. И, мне кажется, что он смущён.

— Всё в порядке, — говорит он мягко, потом поворачивается и уходит.

Чёрт!

Если бы кто-нибудь меня спросил, каково это быть учителем в старших классах средней школы, то я бы ответил, что это как стоять одной ногой на банановой кожуре. Всегда есть вероятность, что ты или поскользнёшься..., или толкнёшь кого-то. И быть мастером в этом деле значит знать, где иногда необходимо провести черту между учеником и учителем, черту, которая отличает наставника от друга. Черту, которая показывает: «Я могу сделать для тебя всё только до этой черты, и не больше». С первого дня моего учительствования я очерчивал эту границу не раз. И многократно сдвигал её в ту или иную сторону.

Но эта черта не сдвигается: учителя не звонят ученикам, чтобы поболтать. Они просто не звонят.

Но я не могу отделаться от чувства, что обрываю с ним связь, и он падает вниз, может быть, в первый, может, во второй, а, может, и в третий раз. Я просто не знаю. Я только видел, что после моего «Не могу», на его лице появилось выражение, как будто надежды больше нет, или что ему очень больно.

Быстро царапаю свой номер на другой записке и догоняю его в коридоре.

Он смотрит на свои кроссовки, и я знаю — знаю, — что поступаю правильно!

— Слушай, я не могу звонить тебе, — говорю ему, — но, если ты захочешь поговорить со мной или просто выпустить пар, позвони, хорошо? — и вручаю ему записку.

Он смотрит какое-то время на номер, а потом его глаза встречаются с моими.

— Спасибо, мистер Мак.

Роберт

Я сохраняю номер мистера Мака в мобильном и иду по парковке. Не знаю, почему он решил дать мне свой номер. Не знаю, буду ли звонить ему. Но, несмотря ни на что, мне хорошо.

Подходя к машине, вижу, что рядом с ней стоит, опираясь, Ник. Засовываю мобильный в карман.

— Чего так долго? — говорит он и быстро обнимает меня, оставляя между нами такое расстояние, что может проехать школьный автобус. — Я тебя уже давно жду.

Видно, меня простили за отсутствие ясновидения.

— Я думал, у тебя сегодня планы, — говорю, кидая рюкзак на переднее сиденье.

— Так и есть, но я хотел сначала ненадолго увидеться с моим парнем.

Моим парнем? Хм. Ник говорит о всех друзьях, как о своей собственности. Мой парень, мои девочки. Сегодня вечером он тусуется со своими девочками. Все они — чирлидерши. Меня не пригласили. Думаю, они будут заниматься чисто девчачьими делами: раскрашивать лица и ногти да болтать о парнях.

Ник для них, как маленький талисман. Думаю, это унизительно, но он так не считает.

Последняя часть — «болтать о парнях» — меня немного бесит. По-видимому, наличие бойфренда и страдания по горячим парням не являются для Ника взаимоисключающими вещами. Иногда я удивляюсь, что я в нём нашёл? Он милый, весёлый, умный. Всё верно. И он — гей. Это большой плюс. Но, кроме этого, у нас мало общего.

Он никогда не был у меня дома. «Я не навещаю больных», — заявил он мне однажды. Но когда три дня назад я сообщил ему, что мой отец при смерти, он прям весь расчувствовался, разрыдался и вёл себя так, будто только что машина переехала его любимую черепашку.

Ник любит драмы.

— Смотри, я кое-что сделал для твоего отца, — говорит он, вытягивает что-то из рюкзака и вручает мне. Книга. Порезанная книга со склеенными вместе страницами. Большая часть обложки и хорошая часть страниц вырезаны, обрамляя последнюю страницу, окрашенную белым. Через краску нечётко проступают слова. Некоторые слова не попали под белый слой — слово тут, слово там — и Ник обвёл их чёрными чернилами. Прохожусь глазами по странице: тебя любят. Сбоку он дорисовал розовую маргаритку с желтым центром и зелёным стеблем между слов. Переворачиваю книгу. На обратной стороне красными чернилами написано: В+ (прим. пер: расшифровывается как Bepositive и означает «Сохраняй положительный настрой, будь уверенным, не сомневайся!»).

— Как думаешь, ему понравится? — взволнованно спрашивает Ник.

Твоя поделка в стиле В+?

— Да.

— Вот и хорошо! — он целует меня в щёку. — Мне пора идти, — бросает уже на ходу. — Не могу заставлять моих девочек ждать. — А потом добавляет, как будто мысль пришла к нему только что. — Хочешь завтра потусить? Мне больше нечем заняться.

Он не ждёт ответа.

Останавливаю машину возле ящика для мусора и швыряю туда книгу.

Эндрю

— Одно пиво, — говорю я Джен.

Она смотрит на меня и закидывает в рот кукурузные чипсы.

— Дрю, ты всегда был таким нудным?

— Я не нудный. Я, просто, не дурак, — говорю в свою защиту. — Это место кишит сплетнями. А я не хочу становиться предметом для них.

— Да ну, перестань. Нас на четыре месяца заперли с подростками, в которых бушуют гормоны. Теперь наша очередь отрываться.

Я смеюсь:

— Прости, подруга. Но сегодня вечером у меня отрыва не будет.

— Никакого веселья с тобой, — она немного придвигает ко мне свой стул, затем собирает длинные светлые волосы и, закручивая, спускает локоны на одно плечо. Подозреваю, что, по её мнению, так она выглядит привлекательной.

Я решаю сменить тему.

— Так что ты будешь делать с романом, когда закончишь?

— Я вступила в Американскую ассоциацию писателей любовных романов. Сто десять баксов, представляешь? Но у них есть особая группа для писателей эротики — PassionateInk. И я думаю..., возможно, моя соседка по комнате была права. Она оплатила свою учебу в колледже благодаря «грязным» романам. И я могу писать эротику. У меня был секс.

Я стараюсь не слишком широко улыбаться, когда Джен разражается длинной и энергичной тирадой о планах публикаций, литературных псевдонимах и горячих сценах из своих будущих романов. Играет громкая музыка — думаю, это Journey, — и за ударными я пропускаю некоторые слова.

Обнаруживаю, что снова думаю о Роберте. Позвонит ли он? И почему я? Может, он дает свой номер всем учителям. Не знаю. И не собираюсь спрашивать. Но не могу перестать об этом думать. И ещё не могу отделаться от чувства, что я кажусь ученикам по сравнению с другими учителями более доступным, и Роберт это просто почуял.

— Гордыня до добра не доведёт, — говорит Джен.

Большую часть её болтовни я пропустил мимо ушей, но это короткое заявление привлекает моё внимание. Я смотрю на неё, а она кивает в сторону идущего к нашему столику Филипа.

— Похоже, он думает, что у него всё под контролем, — говорит она ехидно и широко улыбается подходящему Филипу. Мне хотелось бы его предупредить, но, видно, уже поздно.

— Привет! Вы двое, что будете делать на праздники? — спрашивает он, выдвигает стул, и садится напротив.

— Просто буду с семьей, — живо отвечает Джен. — Уверена, твои дети несказанно счастливы, что смогут побыть со своим папочкой две недели подряд.

Он улыбается:

— На самом деле, Диана уже приготовила мне список из серии «Милый, сделай, пожалуйста» километровой длины. Для меня эти праздники будут рабочими. А что у тебя, Дрю?

— Я собираюсь в Оклахому увидеться с...

— Эй, а Лиз здесь? — перебивает Джен. — Я хотела спросить у неё про поездку в Мексику.

Похоже, Филип чувствует себя некомфортно. Он оглядывается по сторонам.

— Не знаю. Я её еще не видел, — потом поднимается и говорит, что подойдёт к нам позже.

— Ах ты, бесстыжая, — говорю я Джен.

— Он это заслужил. У него дома — четыре детёныша.

— Он — хороший парень.

— Он — придурок, — ухмыляется Джен и осушает кружку. — Пойду возьму ещё пива.

Глава 4

Роберт

Проснувшись в субботу утром, я обнаруживаю на кухне тётю Уитни, внимательно осматривающую пустые шкафы и ящики. Всё содержимое из них она вытащила и сложила горками на столах. Похоже, она хозяйничает здесь уже какое-то время: старая бумага отовсюду куда-то исчезла, а каждая полка и ящик теперь застелены каким-то зелёным губчатым материалом, точно пригнанным по размеру.

Я, конечно, не знаю наверняка, но думаю, что мама вряд ли бы просила новоявленную Марту Стюарт⁴ переставлять на кухне всё, добиваясь максимальной эффективности. Если позже мама не сможет найти консервный нож, то сильно разозлиться.

Беру стакан и наливаю себе молока. Спрашиваю:

— Где мама?

— Ушла выполнить кой-какие поручения. Я предложила ей отправить тебя, но она запретила мне тебя будить. Она зачастую похожа на того, кто хочет, но не может сбежать из этого дома.

Да, ну! Правда? И с чего бы это?

— Хочешь есть? Я сделала на завтрак твоему отцу буррито, — она вздыхает. — Но он к нему едва притронулся. Ещё осталось несколько яиц и бекон. Хочешь, приготовлю?

Я бурчу «Нет, спасибо», но кусок бекона всё же беру.

— Думаю, твой папа сейчас спит. — Она наклоняется, оценивает нижний шкафчик, потом достаёт большую кастрюлю и ставит её внутрь на полку. — Похоже, он снова не спал всю ночь. Ты же знаешь, он не любит быть один.

Он был не один. Мама была там, в кровати, рядом с ним. И снова это пренебрежение, ещё один крошечный выпад в сторону мамы — плохая мать, плохая жена. Они её ненавидят... За то, что забеременела в колледже, за то, что бросила учёбу, за то, что вышла за отца замуж, за то, что вытеснила их из жизни отца, и вообще за то, что она существует. Мама никогда не заслужит носить имя Уэстфолл. Я знаю это, и мама тоже это знает.

Тётя Уитни выпрямляется и прислоняется к столешнице. Какое-то время она меня рассматривает, а потом медленно качает головой:

— Ты выглядишь точно, как отец в твоём возрасте. Ты должен им гордиться, Роберт. Он очень смелый человек.

Мне хочется прокричать ей в ответ: «Как? Скажите мне, как заболевание раком может делать человека смелым, хорошим или благородным?!» Но я молчу.

Тётя Уитни вздыхает.

— Он был бы таким хорошим врачом, — и её голос застревает где-то в горле.

На секунду кажется, что она о чём-то глубоко задумывается, но вдруг снова оживает. Она изучает поцарапанную антипригарную сковороду, которую держит в руках.

— Боже, некоторая кухонная посуда просто позорище. Не понимаю, почему твоя мать не купит что-то хорошее из Calphalon. — Она запихивает сковороду в стоящий в углу мусорный мешок с другими забракованными предметами.

Эндрю

— А вот и моя девочка!

Подхватываю Кики и кружу. От восторга она визжит и шлёпает меня по лицу, как одну из своих кукол.

Майя улыбается и целует меня в щёку:

— Какие у вас на сегодня планы?

Я смотрю на Кики:

— Хочешь увидеть Санту?

— Ха-ха-ха!

Майя смеётся:

— Удачи тебе с этим. Сдаётся мне, что у тебя не получиться удержать её возле доброго старого эльфа. Но если получится, то сделай фотографии.

— Кики, ты слышишь? — говорю я ей, — мамочка хочет, чтобы ты сфотографировалась с Сантой. Мы же не разочаруем мамочку, верно?

Через входную дверь проходит кот моей дочери, и Кики начинает извиваться, чтобы её поставили на место и дали его погладить. Я аккуратно ставлю её на ноги.

— Так, ты проведёшь день с Дагом?

— Сейчас он играет в гольф. Может, позже.

— Гольф? Ого... Прям как из высших слоёв среднего класса.

— Брось. Не все могут быть такими, как ты. И, по крайней мере, он хочет быть со мной.

Оп-па. Но это же Майя. Она никогда не умела расставаться. Предполагалось, что на этой встрече мы по-дружески передадим нашего ребёнка из рук в руки, но она стала для нас ещё одним неловким моментом.

— Майя, он — хороший парень. Не знаю, почему вы ещё не оформили свои отношения официально. Дай бедному парня передохнуть.

— Это ты сейчас пытаешься отмазаться от выплат алиментов на ребёнка?

По крайней мере она ещё шутит. Воспринимаю это, как признак прогресса. Знаю, что для неё было тяжело перейти от лучшего друга к любовнику на одну ночь, затем к супружеской паре, а потом к вот таким отношениям.

Кики уже набросилась на взрослого кота, который, кажется, смирился со своей участью.

— С тобой всё в порядке? — спрашивает Майя.

— Да. Всё хорошо.

— Мне не нравится, что ты одинок.

— Спасибо, но я все дни напролёт провожу в классе, таком маленьком, что там невозможно плюнуть и не попасть в подростка.

— Фу.

Смеюсь.

— Поверь, после целого дня в школе мне больше всего на свете хочется побыть одному, — говорю это и отвожу взгляд. — Я завезу Кики утром, — освобождаю кота и подхватываю малышку.

— Ты собираешься к родителям? — спрашивает Майя.

Кики тычет мне пальцем в нос и хихикает.

— Да. Мне бы хотелось также захватить с собой и Кики, но, может быть, на Пасху.

— Конечно, — говорит она.

Сейчас у нас с Майей хорошие отношения, но ранее у нас тоже были свои взлёты и падения. Хотя мы оба согласны, что все наши заведомо плохие решения стоили того, чтобы появилась Кики. (Это я считаю их плохими, но не уверен, что Майя думает также).

Кики очень похожа на свою мать: яркая загорелая кожа, густые чёрные волосы и огромные, широко расставленные глаза. Я люблю её больше всех на свете. Майя об этом знает. Мы оба участвуем в жизни Кики, возможно, не в одинаковой степени, но в нашем соглашении достаточно ходов, так что я не чувствую себя обделённым.

У моих родителей чуть не остановилось сердце, когда я сделал публичное заявление о своей сексуальной ориентации. Они обсудили со мной то, что и так уже знали, но, думаю, это был просто обман, поспособствовавший пройти нам тот неловкий этап нашей жизни. Потому что, хотя сексуальная ориентация и является частью самоидентификации, вопрос, связанный с половыми взаимоотношениями, никто не отменял. Если я гей и мне интересно, что творится у парней между ног, то моим родителям, хотят они того или нет, пришлось посмотреть правде в глаза.

Так что не удивительно, что они были шокированы и более чем озадачены, узнав про беременность Майи. Когда я объявил о нашем браке, родители пригласили меня на серьёзный разговор на тему «Не делай хреновей то, что уже и так плохо».

Я терпеливо выслушал их доводы, даже обдумал некоторые, но в итоге сделал так, как считал правильным: я женился на Майе. Мы спали вместе только тот один раз. В этом плане мы даже не притворялись настоящими мужей и женой. Мы были друзьями и родителями, для меня, по крайней мере. Не знаю, почему я посчитал, что для нас этого будет достаточно.

Торговый центр оказался заполнен разношерстной толпой. Кики наотрез отказывается даже близко подходить к «человеку в красном костюме». Не хочу её травмировать и заставлять садиться к нему, но опускаюсь на колено проверить, что это не кратковременный приступ трусости. В конце концов, два года ребёнку бывает в жизни только раз.

— Он мне не нравится, — заявляет Кики, выпячивая нижнюю губу. Потом засовывает себе в рот большой палец, и я мягко его вытаскиваю.

— Но он — Санта. Как в кино, помнишь? И Санта хороший. Разве ты не хочешь рассказать ему о кукле, которую хочешь в подарок на Рождество? Тогда его эльфы точно не ошибутся и подарят тебе одну. Ещё ему можно рассказать, что тебе очень нравится Рудольф⁵ и его красный нос. Уверен, он будет рад это услышать.

— Учитель, здравствуйте!

Я поднимаю глаза и вижу одного из своих учеников-девятиклассников. Он держится за руку с незнакомой девочкой и постоянно дёргает головой, отбрасывая в сторону длинную чёлку в стиле раннего Джастина Бибера.

Пытаюсь вспомнить его имя, но это тяжело мне даётся: мы виделись с ним постоянно в другой обстановке. А потом вспоминаю: второй урок алгебры, задний ряд, место в углу.

— Привет, Алекс. Шопинг перед Рождеством?

— Не-а, просто тусуемся.

— Тогда, развлекайтесь! — «И подстригись», — думаю я. Они идут дальше, а я поворачиваюсь к Кики. Она выглядит мрачно и, кажется, немного сонно. — Хочешь, плюшевого медведя?

Магазин Build-A-Bear⁶ — это какое-то сумасшествие. Впереди нас — стайка девочек 9-12 лет, празднующих день рождения. Так что нам требуется время, чтобы добраться до места назначения. Вместо плюшевого медведя Кики выбирает далматинца и одевает мягкую игрушку в маленькое летнее платьице, украшенное всякими финтифлюшками, не обращая внимание на то, что на улице зима. Возле столика с говорящими игрушками дочь выбирает маленькую коробочку с песней «Кто выпустил собак?» и заливается смехом каждый раз, слыша гав, гав, гав-гав. Закончив, мы распечатываем свидетельство о рождении и направляемся к стойке оплатить покупки. Я выдохся.

— Мистер МакНелис!

— Ким! Не знал, что ты здесь работаешь. — Ким я узнаю сразу. Она — серьёзная ученица, как и Роберт. Кстати, учится в том же классе. Но она отличается особой педантичностью. Раньше мне было интересно, знает ли она, как точно соответствует распространённому стереотипу — азиатка, вежливая и умная девочка. Даже очки на ней в серьёзной тёмной оправе кричат об её амбциозности. Но она работает, и, должен признать, что девушка более гармонична, чем я думал. Как по мне, так она отлично подходит на роль студента, произносящего прощальную речь во время выпуска или, по крайней мере, приветственную речь в начале учебного года.

Я усаживаю Кики на стойку и представляю её.

— Это твоя собачка? — спрашивает Ким Кики, перемещая собаку по стойке так, что юбка одетого на собаку платья с шелестом поднимается и опускается. Кики смеётся и прижимает собаку к себе. — Такая милашка, — говорит Ким, затем обращается ко мне, — она тоже такая милая.

— Спасибо, я тоже так думаю.

Я вытаскиваю бумажник, а Ким собирает переносной домик для игрушечной собаки, которую кстати теперь зовут Спот.

— Я не знала, что вы женаты, — говорит Ким, подвигая ко мне на подпись квитанцию по кредитной карте.

— Разведён.

Возвращаю ей квитанцию и вижу её широко распахнутые глаза:

— О!

Потом она лучезарно улыбается мне, слишком широко, и просит Кики хорошо заботиться о собачке. Мы уходим, и я не могу отделаться от мысли, что что-то упустил.

Роберт

Думаю, я бы согласился поужинать с Ганнибалом Лектером⁷, если бы это дало мне возможность уйти из дома хотя бы на пару часов.

Занятия в школе закончились и торговый центр теперь переполнен покупателями подарков на Рождество. Если и есть хоть одна вещь, которая нравится Нику, так это большая аудитория.

Мы сливаемся с толпой, он снимает тяжёлые солнцезащитные очки и цепляет их за V-образный вырез своего свитера.

— Я хочу подобрать себе какие-нибудь ботинки, — говорит он, хватая меня за руку.

Его ладонь в моей кажется чужой, и я начинаю подозревать, что это игра на публику. Мы идём и Ник выпячивает грудь вперёд. Меня это раздражает. Он похож на петуха. Сплошное притворство. Как будто он заявляет: «Я — гей. Попробуй зацепить меня!». Но если вдруг кто-то поведётся на его представление, то Ник тут же с визгом маленькой девочки спрячется у меня за спиной и тогда мне придётся защищать его честь. Надеюсь, такой момент никогда не настанет, потому что я не уверен, что захочу это делать.

Мимо нас проходит одинокий парень в безрукавке — его руки густо покрытыми татуировками. Ник смотрит на него оценивающе, затем поворачивается и идёт в обратном направлении.

— Ух ты! Ты видел эти бицепсы? Чёрт, мне бы его, хотя бы кусочек, — он преувеличенно дрожит.

Правда? Серьёзно?!

— Хм, — говорит Ник, хватая меня за руку и резко останавливая. — Давай зайдём в HotTopic⁸. Хочу посмотреть вязаную шапочку. Думаю, мне будет в ней хорошо.

Правильно. Готов поспорить на деньги, что тот парень в безрукавке в декабре только что зашёл в HotTopic. И понимаю, что меня это не волнует.

— Ты иди, — говорю ему, — а я схожу куплю нам газировку. Я приду туда через несколько минут.

— Никакой газировки. Она плохо влияет на кожу. Возьми воду и проверь, чтобы это была не просто очищенная вода из-под крана.

Я возвращаюсь на эскалаторе на первый этаж. В главном проходе, прямо под HotTopic стоит киоск GreatAmericanCookies⁹. Нику я возьму его воду, а себе — газировку.

В очереди я вижу Минди, как и Люк тамбурмажора, только второго, и самую маленькую девушку среди моих знакомых, и Анну, старшую тубистку. Я становлюсь за ними в очередь, а они, увидев меня, крепко обнимают. Мы — оркестр. Мы — одна семья.

— Ник тоже с тобой? — спрашивает Минди.

— Он наверху.

— Я сожалею о твоём отце, — говорит Анна, берёт мою ладонь и сжимает.

Не знаю, как реагировать на жалость в её глазах. В лучшем случае, она неуместна, в худшем — нежелательна. Я грустно ей улыбаюсь и бормочу слова благодарности. Анна отпускает мою ладонь и, когда я начинаю сосредоточенно рассматривать толпу, огибающую киоск, продолжает беседовать с Минди.

Напротив нас, возле Build-A-Bear, собирается группа девочек — у каждой в руках картонный домик для плюшевого медведя, — пока одна из мам пересчитывает их по головам.

Только когда эта стайка уходит в ресторанный дворик, я замечаю его, стоящего возле стойки и удерживающего на бедре маленькую девочку. Он улыбается продавцу, девушке из моего маткласса, потом подписывает протянутую квитанцию.

Я чувствую, как моё сердце забилось чаще.

— И что ты собираешься делать на каникулах? Роберт?

— А? — Я с большой неохотой перевожу взгляд на Минди. — А, мы просто останемся дома.

Кажется, она понимает нелепость своего вопроса и замолкает.

Я бросаю взгляд обратно в сторону Build-A-Bear как раз в момент, когда мистер МакНелис, держа в руках обоих, — и дочь, и дом для медведя, — выходит из магазина и присоединяется к толпе. Я наблюдаю, как он уходит.

Вернувшись наверх, я сажусь на скамейку возле HotTopic и жду Ника. Раздумываю, может, отправить мистеру Маку сообщение? Просто написать «Привет! Видел вас в торговом центре». Но ничего такого не делаю. Прошло пятнадцать минут, выпито полбутылки газировки, а я все ещё жду Ника. Захожу в магазин, но его там нет.

Ты где?

JambaJuice.

Он сидит за столом с тремя чирлидершами. Их имена я точно знаю, но я настолько рассержен на Ника, что не могу их вспомнить.

— Вот твоя вода, — говорю, с грохотом ставя бутылку на стол.

Одна из девушек хихикает. Ник поворачивается и сердито смотрит на бутылку газированной воды у меня в руке.

— Я ухожу, — поворачиваюсь и выбрасываю бутылку в мусорную корзину, затем направляюсь к ближайшему выходу. Мне так это осточертело. Ник догоняет меня уже в дверях.

— Подожди, Роберт, погоди, говорю, — произносит он, хватая меня за руку. — Ты можешь подождать? О, Боже. Помнишь, что я тебя сюда привёз?

— И что? Я пойду пешком. Тут всего-то восемь километров. Уверен, что выживу, — разворачиваюсь уйти, но он сжимает руку сильнее.

— Почему ты себя так ведёшь? Ты расстроен из-за отца, я понимаю, но не нужно срываться на мне.

— Я расстроен не из-за отца. Это из-за тебя..., и твоей дурацкой бутылки воды..., и твоего парня в безрукавке в декабре..., и твоих девочек.

— Ты сейчас просто драматизируешь.

Утверждение совершенно абсурдно, и я начинаю смеяться.

— И о чём ты? Парень... в безрукавке... в декабре? Это ты о том парне, что проходил мимо нас наверху? О, Боже. Я просто смотрел. Иногда ты такой ревнивый.

Смех застревает у меня где-то в горле.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — говорю я и высвобождаю руку.

Но он цепляется за меня снова, теперь уже двумя руками.

— Хорошо. Извини! Вернись. Я куплю тебе другую бутылку газировки, и, если хочешь, крендель. — Он надувает губы и гладит ладонью мою руку вверх-вниз, как делал это, когда мы только начали встречаться и когда он хотел пойти туда, куда мне не хотелось идти, или чтобы я одел то, что мне не нравилось. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не дёрнуться от отвращения.

— Ты — мой парень. Весь остаток дня мы проведём вместе, хорошо? Только ты и я. И никого больше. Мы сходим в книжный магазин, и ты посмотришь всё, что захочешь. Я даже куплю тебе книгу на Рождество.

— Мне не нужна книга. Мне не нужен подарок.

— Ну, тогда мы просто полистаем книги... вдвоём.

Позже я подумал, что лучше бы он меня отпустил.

Эндрю

Мы добираемся до дома и не понятно, кто из нас больше хочет спать — Кики или я. Включаю «Король Лев» и сворачиваюсь с Кики калачиком на диване. На лицо ей падает прядь тёмных волос. Убираю волосы пальцами, и Кики сильнее прижимает к себе собаку. Я засыпаю с мыслью, что попал в рай, ну или в место, максимально к нему приближённое, куда я вообще в состоянии попасть. Эта мысль оставляет в моём сердце налёт грусти.

Глава 5

Роберт

Для отца это Рождество последнее. В этом-то и проблема. Вот почему тётя Уитни устроила всё это: куча подарков, свежие гирлянды вокруг перил лестницы и дверных проёмов, праздничная музыка во всём доме, зелёные свечи, огонь в камине и игрушечный Санта, покачивающийся в кресле рядом. И пироги. Много пирогов.

Сегодняшний день — день возврата в детство отца, ежегодный ритуал, от которого он не захотел отказываться даже несмотря на то, что в этот день мы с мамой чувствуем себя неловко и напряжённо.

Всё же, должен признать, что выглядит всё очень симпатично и в доме приятно пахнет.

Но никто не подумал помочь нам перевезти отца. Он перемещается сложно и с трудом. Переход с кровати в инвалидную коляску дался тяжело. Ещё тяжелее было вывезти его вместе с кислородным баллонном через входную дверь и пересадить через порог. Я собирал в спальне таблетки отца, когда услышал крик мамы: «Я делаю всё возможное».

Когда я вернулся в гостиную, мама, раскрасневшаяся и готовая разрыдаться, наклонила коляску назад и всеми силами пыталась толкнуть её через порог двери. Тётя Уитни всегда перекатывала коляску через порог, повернувшись спиной вперёд. Думаю, что маме нужно действовать именно таким образом.

Чёрт.

— Мам, погоди, — подбежал я к ней. — Будь осторожна или он упадёт на бетон. Тут ступенька высотой сантиметров семь.

Она жёстко глянула на меня в духе «Не испытывай моё терпение».

Я оттянул инвалидную коляску назад так, чтобы та прошла через дверной проём, потом взялся за раму впереди и поднял. Вместе мы переместили коляску с отцом через ступеньку на тротуар без приключений. Когда колёса коснулись земли, отец поморщился, но ничего не сказал. По-моему, очень разумно.

У тёти Уитни мы сделали то же самое, только в обратном порядке.

— Вы пришли! — восклицает Оливия при нашем появлении на пороге гостиной. Она сидит на полу и наблюдает за детьми, обыскивающими все подарки в попытке найти коробки со своими именами. Она подскакивает и помогает нам усадить отца с коляски на диван рядом с бабушкой. Я обнимаю бабушку. В ответ та едва меня касается.

Бабушка, с дорогой укладкой, строгая вдова-южанка известного врача и тихая глава семейства Уэстфолл, всё ещё живёт в Луизиане. Все эти годы она была со мной добра, но на расстоянии. Она относится ко мне, как к одному из благотворительных учреждений, куда она жертвует свои средства. Мне иногда становится интересно, изменится ли это после смерти отца, будет ли она воспринимать меня последним звеном, связывающим её с ушедшим сыном. И знает ли она, что в этом случае она опоздала на восемнадцать лет.

— Детям сильно не терпится открыть подарки, — говорит тётя Оливия. — Но я им сказала, что мы сначала дождёмся вашего прихода. — Она зовёт тётю Уитни и моих дядей.

Этой части Рождества — обмена подарками — я боюсь каждый год. Несколько лет назад мама решительно воспротивилась обмениваться подарками с дальними родственниками. Это было просто слишком: покупки, расходы. Она попросила их не покупать нам подарки. Сначала я на неё за это обиделся: почему они не должны нам ничего дарить? Они могут себе это позволить.

Но теперь я думаю совсем иначе.

Мы сидим, ощущая неловкость, и притворяемся, что нам весело наблюдать, как облачённые в пижаму родственники разворачивают подарки. Маму бесит, что нам приходится проходить через это из года в год, но всё остаётся по-прежнему. Тётя Уитни не разрешает открывать подарки до тех пор, пока все не соберутся вместе. А отец не позволяет чему-либо или кому-либо — ни своей жене, ни своему ребёнку, — нарушить эту традицию детства. Сколько я себя помню, они ругались по этому поводу. И всегда побеждал отец.

Тётя Оливия вручает маме небольшой конверт с красным бантиком, мама поджимает губы и на лице у неё появляется напряжённое выражение: они снова отказались относится к её пожеланию с уважением. Мама открывает конверт. Внутри — стодолларовый подарочный купон в магазин Chico’s¹⁰. Она никогда не ходила в этот магазин, теперь, по-видимому, должна. Купон подписан обеими моими тётями и бабушкой.

Мне вручают аптечку и два билета на концерт IronMaiden в «Павильоне». На самом деле я не в восторге от хеви-метал, но мне нравится концерты под открытым небом и, по крайне мере, это не The BeachBoys, Chicago или Джимми Баффет. Это что-то типа места встречи. Мне нравятся оба подарка, но они ни в какое сравнение не идут с подаренной мамой сегодня утром автомагнитолой. Я должен установить её сам, и я ничего не имею против. Я благодарю всех и не смотрю на маму.

Отец свои подарки не открывает. Они сложены вокруг него на диване. Тётя Уитни сидит перед отцом на полу, открывает подарок за подарком и радостно восклицает каждый раз, как будто отцу два годика.

— О, смотри, браслет со святыми. Какой красивый. — Она трогает каждый квадратик, называет изображённого на нём святого и его предназначение. Чувствую, как мама неестественно улыбается в другой части комнаты. Когда тётя Уитни заканчивает перечислять всех святых, она говорит отцу:

— Вот, давай оденем тебе на руку.

Следующий подарок.

— Смотри, что мама тебе подарила. Этот плед такой тёплый, — она набрасывает плед на колени отца.

Бабушка подсовывает края пледа ему под ноги.

— Тебе всегда нравились совы, — говорит она задумчиво, — даже когда ты был маленьким.

Мне тяжело представить своего отца маленьким мальчиком, а бабушку — любящей матерью.

Потом появляется кепка университета Луизианы, и тётя Уитни надевает её отцу на голову. Одна сторона лица у отца почти не работает, и когда он кривится в слабой улыбке, то это выглядит отвратительно. Сегодня его медлительность увеличилась в разы и перешла почти в ступор. И я не знаю, то ли это от рака, то ли от морфина. Возможно, и то, и другое.

Не могу на это больше смотреть. Отправляюсь в комнату отдыха, где двоюродные братья и сёстры играют в видеоигру RockBand. Усаживаюсь на дальнем диване позади кресел и достаю мобильный телефон.

— Пишешь своему бойфренду? — спрашивает Фрэнни, понимающе улыбаясь. Она думает, что быть геем очень романтично.

— Да, — говорю я.

Эндрю

Первое сообщение приходит во время рождественского ужина. Нас всего трое — мама, папа и я, поэтому мы обходимся без церемоний. Мы едим перед телевизором, поставив тарелки на колени, и делаем, как обычно на каждое Рождество, — смотрим фильм «Эта замечательная жизнь».

Я выуживаю телефон из кармана как раз в момент, когда Джеймс Стюарт в метель врезается на машине в дерево. Номер мне не знаком. Но сообщение читаю.

Привет!

Хм. Набираю в ответ. Кто это?

Роберт.

Тихо улыбаюсь. Я удивлён, но совру, если скажу, что я не рад.

Роберт! С Рождеством, мой друг!

И вам весёлого Рождества.

Ты застал меня как раз за поеданием индейки и просмотром фильма.

Ой, простите. Что за фильм?

«Эта прекрасная жизнь». У вас уже был рождественский ужин?

Как раз собираемся. Никогда не видел этот фильм. Хороший?

Первые 20 раз — да. Теперь он стал чем-то вроде привычки.

— Это Майя? — спрашивает мама.

— Нет. Это мой ученик. — Она не отвечает, и я поднимаю на неё взгляд. — Его отец умирает от рака. Думаю, вся эта ситуация для него немного болезненна. Бедный парень.

— Мальчик? — спрашивает она.

Замечаю в её голосе какой-то намёк, возможно, небольшое неодобрение, но списываю это на игру моего воображения.

— Да. Из выпускников. Он один из класса по углублённому матанализу.

Опускаю мобильный обратно в карман и вгрызаюсь в начинку индейки, не обращая внимание на вибрацию.

Вы сегодня со своей семьёй?

Да. В Оклахоме.

Оклахоме? Серьёзно? Машиной или самолётом?

Машиной.

Там холодно?

Так холодно, что снеговик перед домом просит меня впустить его внутрь.

Так холодно, что Санта вынужден заводить Рудольфа с толчка?

Так холодно, что, когда я надел пальто вынести мусор, мусор отказался выходить.

Так холодно, что местный эксгибиционист описывает женщинам всё на словах?

Я громко смеюсь. Я гуляю с Шепом вместо отца. На самом деле на улице не так уж и холодно, так что я почти уверен, что эксгибиционисты продолжают своё рисковое дело. Мне нравится гулять по старому району, где я вырос. Дома кажутся меньше, а деревья больше. И так я снова чувствую себя ребёнком.

Разминаю пальцы. Много времени прошло с тех пор, как я подолгу беседовал, используя клавиатуру на телефоне. А Роберт умеет быстро работать пальцами. С другой стороны, мне для набора текста всегда требовалось немного больше времени.

Пока я печатаю следующий ответ, старый спрингер-спаниель терпеливо ждёт.

Ха-ха-ха. Так, что Санта подарил тебе на Рождество?

Пауза затягивается, и мне начинает казаться, что ему стало скучно, или же что я написал что-то не то.

И тут приходит сообщение.

Что вам нравится в AfterElton? Статьи, да? Ха-ха.

Сначала я ничего не понимаю, а потом до меня доходит. Мой аккаунт в Твиттере. Чёрт! Но мне немного льстит то, что он искал обо мне информацию.

Статьи. Точно!

Мой ответ звучит уклончиво, но это правда. В конце концов AfterElton — это не онлайн-версия Плейбоя для геев. Этот ресурс больше похож на сайт, посвящённый поп-культуре, но статьи, колонки и другие публикации имеют явный гомосексуальный уклон. У сайта нет ничего общего с Элтоном Джоном, но имя музыканта, который публично признался в своей нетрадиционной ориентации, стало вехой в истории геев.

Меня не удивляет, что Роберт знает про AfterElton. Меня удивляет то, что он знает обо мне.

Но больше беспокоит то, что он уклонился от ответа на мой вопрос.

«У вас есть братья и сёстры?», — пишет он.

Не-а. Только я. На каникулах ты будешь с Ником?

А. Вы знаете про Ника. Не уверен. Возможно. Какие два перемноженных числа дают в итоге 1 000 000, но не содержат ни одного нуля?

Математические игры. Оборачиваю поводок Шепа вокруг запястья и делаю небольшие расчёты на калькуляторе в телефоне. 64 × 15625

Блестяще.

Как будто я этого не знаю!

У Шепа получается очень долгая прогулка. Возвращаюсь с ним в тепло дома как-то неохотно.

— Мы с твоим отцом собираемся поехать посмотреть на гирлянды, — говорит мама, когда я отцепляю от ошейника Шепа поводок. — Хочешь с нами?

— Ничего, если вы поедите без меня?

— Только если ты пообещаешь вытянуть из духовки фруктовый пирог, когда он будет готов.

— Яблочный?

— Конечно.

— Ух ты, мам, а ты умеешь вести переговоры.

Она смеётся и шлёпает меня по заднице.

Яблочный пирог, да? Звучит вкусно.

Вкуснее, если есть его с ванильным мороженым. Какой твой любимый десерт?

Фруктовый пирог с ванильным мороженым.

Я удивлён: он что, флиртует со мной?

Обманщик. Ты уже дома?

Только что пришёл. Ещё одно Рождество кануло в Лету.

Меня беспокоит цинизм, проступающий в его тоне время от времени. Приходится постоянно напоминать себе, что сейчас у него трудные времена.

Хочешь об этом поговорить?

Да. Нет. У меня слишком болят пальцы, чтобы «говорить» об этом прямо сейчас.

Улыбаюсь. У меня тоже болят пальцы. Сейчас я в своей комнате, где я вырос, в окружении всех реликвий из моего подросткового мира. Укладываю в изголовье подушки и откидываюсь на них. Уже поздно, но я надеялся, что Роберт захочет пооткровенничать, и решил оставаться на связи. Но не успеваю ответить, как от него приходит ещё сообщение.

Так хочется спать. Слишком много триптофана¹¹.

Иди спать, друг мой. Спокойной ночи.

Кладу телефон на прикроватную тумбочку и устраиваюсь поудобнее. На секунду задумываюсь о Кики и мне становится интересно, каким было её лицо, когда она увидела этим утром под ёлкой кучу игрушек. Как бы мне хотелось быть там. Я звонил ей, но она была слишком взволнована, чтобы говорить по телефону. Знаю, что Майя сделала много фото и видео. Она уже прислала мне парочку. Очень хочется увидеть остальные.

Ловлю себя на мысли о том, каким было Рождество у Роберта. Судя по сказанному, этот день был тяжёлым. И снова сердце защемило. Он замечательный парень. Симпатичный парень. И тут я понимаю, что думаю о Роберте так, как не должен: о светлых волосах, которые немного топорщатся впереди, о коротком деревянном украшении в виде колье, которое появляется иногда у него на шее, и о манере носить джинсы так, что задний шов всегда измят.

Я стараюсь вытолкнуть эти образы из головы. Даже если он запал на меня, я не имею права делать то же самое. И всё же, если честно: при чтении его сообщений я чувствовал лёгкую эйфорию.

Глава 6

Эндрю

Просыпаюсь утром от короткой, но обременяющей серии сообщений.

Ты заставляешь меня снова слушать музыку.Как мне остаться с тобой наедине?

Ещё сообщения. Закрываю это и читаю два следующих. То же самое.

Роберт. Это как-то неудобно.

Ха-ха. Доброе утро, мистер Мак. Это просто слова из песен. Я составляю плейлисты в своем iPod. Вам же нравится музыка, верно?

Внимательно просматриваю сообщения и вижу, что так оно и есть. Слова из песен. Некоторые я не узнаю, но большинство мне знакомы. АдамЛамберт. Heart. The All-American Rejects. Чувствуюсебяидиотом.

Как сегодня твой отец?

Думаю, в порядке. Пришла медсестра из хосписа. Кажется, она помогает ему принять душ.

А ты?

Я пока могу принимать душ сам.

Ты знаешь, о чём я.

Я в порядке.

Роберт

На следующий день приезжает Ник. Я как раз устанавливаю в машину новую стереомагнитолу и, мне кажется, что, если бы я его не заметил, то он бы не остановился. Свой винтажный «Мустанг» Ник паркует на улице и неторопливой походкой идёт по подъездной дорожке.

— Пытаешься тюнинговать свою старушку? — говорит он, смотря на меня поверх солнечных очков.

Вот тебе и добренький Ник. Моя кожа начинает покалывать от раздражения. Я втискиваюсь между рулевым колесом и передним сиденьем. Отклоняю голову назад в свободную полость, стараясь не запутать и не зацепить провода сзади.

Установить магнитолу оказалось настоящим геморроем. Инструкция как будто было написана обезьянами. Мне приходилось каждый раз, как что-то было неясно, возвращаться к себе в комнату и искать на YouTube видео с пояснениями. По-моему, люди, сконструировавшие эту чёртову штуку, должны были написать инструкцию предельно ясно. Я обливаюсь потом, несмотря на всего четыре градуса на улице.

Случайно прокалываю острым металлическим краем большой палец на руке. Из раны стекает бусинка крови. Чтобы остановить её, засовываю палец в рот.

Ник болтает о новой электронной книге Kindle, о джинсах Rude, которые он собирается купить в HotTopic на наличные, подаренные на Рождество (джинсы он называет сексуальными и умопомрачительными) и о новом парне в солярии. Его непрерывный монолог раздражает, но мне наконец-то удаётся соединить все проводаправильно и установить магнитолу обратно на место. Теперь нужно всё привинтить, переподключить аккумуляторную батарею и запустить.

— У твоего отца будут пышные похороны? — ни с того ни с сего говорит Ник. — Я читал, что в Новом Орлеане после похорон иногда идут по улице и играют «Когда святые маршируют». Думаю, что это было бы реально круто. Он же из Луизианы. И знаешь, это было бы так печально. Только подумаю об этом, так сразу хочется рыдать.

Я молчу.

— Я не приду. Ты же знаешь, да?

Я презрительно хмыкаю, пытаюсь подобрать правильный угол, чтобы закрутить первый винт, и снова удивляюсь, что я нашёл в этом красавчике.

— Он ещё даже не умер, — сообщаю ему мрачно.

— Ты в курсе, что ты немного растолстел? — выдаёт он, не моргнув и глазом. — Тебе нужно бросать пить газировку и есть картофель-фри.

Я тяну край рубашки вниз:

— Я не растолстел.

— Угу, растолстел. Правда, совсем немного. В талии. И тебе нужно серьёзно подумать о загаре. У тебя живот белый, как зефир.

На секунду мне становится интересно, есть ли во мне что-то, что Нику нравится. Я уже готов втыкнуть конец отвёртки прямо в его модные дизайнерские очки, когда он заявляет:

— О Боже! Я чуть не забыл. Не поверишь, кого я тут недавно видел!

— Кого? — спрашиваю я, не обращая внимание, что его слова накладываются на ощущение знания ответа на собственный вопрос.

— Твоего учителя по матанализу. Мистера МакНелиса. Чёрт, а он секси. Я бы не отказался попробовать его на вкус.

«Смешно, — думаю я, — ты даже не можешь думать о французском поцелуе». Стараюсь держать руку ровно, хотя большой палец дрожит, и закручиваю винт.

Бормочу что-то о том, что не стоит верить всему, что слышишь, и переподключаю аккумуляторную батарею. Завожу машину, и новая магнитола разражается громким звуком. Уменьшаю громкость, потом выключаю зажигание и закрываю капот.

Из ниоткуда появляется небольшой черно-белый бостонтерьер, который, энергично виляя хвостом, обнюхивает ноги Ника. Ник со словами «Иди отсюда!» отталкивает его коленом, и тощий пёс отступает немного назад. Потом приближается к Нику снова, уже с большей осторожностью. В этот раз Ник щёлкает его сильно по носу, и дворняга начинает скулить.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю сердито.

— Своими слюнями он замазывает мне все джинсы.

Я сгибаюсь и иду по подъездной дорожке, стараясь приманить пса, но тот поджал хвост и теперь держится настороженно. Через тусклую короткую шерсть проступают рёбра.

— Иди сюда, малыш. Я тебя не обижу.

— У него, наверное, бешенство, — говорит Ник.

— У него нет бешенства. Он, похоже, потерялся. — Я выпрямляюсь и делаю шаг в направлении пса. Но тот ещё больше поджимает хвост и уносится прочь.

— Вот противный пёс, — говорит Ник, затем скрещивает лодыжки и начинает внимательно изучать свою обувь.

— Мне пора возвращаться в дом, — говорю я, закрывая дверь машины. — Нужно помочь отцу принять душ.

Это ложь, но Ника как ветром сдуло.

Эндрю

В конце дня накопилось столько сообщений, что ящик входящих заполнился и мне пришлось его почистить. Просматриваю старые сообщения, многие удаляю, но оставляю сообщения от Роберта. И притворяюсь, что не знаю почему.