Там, вдали, за…

Это уже позже выяснилось, что все началось с дежурного по станции Никодимова. А сначала думали, виноват путевых дел мастер Жук. Нашлись и свидетели, видевшие собственноглазно, как подлетел Жук на взмыленной дрезине к ремонтникам и крикнул громовым голосом:

— Деньги дают!

После чего бригада в полном составе побросала инструменты и отбыла на станцию Лопушки — получать свою законную трехмесячную зарплату.

На самом же деле, первым заорал дежурный Никодимов, углядевший из своей будки машину начальника станции Филимонова, с утра укатившего вместе с бухгалтером в районный банк. Судя по измученному виду «газика», Филимонов деньги привез, что и вызвало у Никодимова радостный крик. А трудовой коллектив станции Лопушки немедленно отреагировал на это огромной очередью.

Зарплату начали выдавать после обеда. А часа в три к Никодимову заглянул мастер Жук с бутылкой «Зубровки» в кармане.

— Должок тебе принес, Сеня, — сказал Жук, со вздохом выставляя «Зубровку» прямо на пульт с разноцветными лампочками. — Прямо сейчас и оприходуем. Да не боись ты, Сеня! Филимонов уже по магазинам поехал, сам видел, а поездов — все одно, до завтрашнего утра не будет.

— Да погоди ты пять минут, — отвечал Никодимов, сглатывая невольную слюну. — Сейчас вот «сотка» проскочит — и разольем.

— «Сотка»? Какая «сотка»? — Мастеру показалось, что он — ослышался.

— Да звонили по линии, как раз перед твоим приходом. Поезд такой, номер сто. Вне графика идет. Из Москвы, что ли… Пассажирский. Да ты не волнуйся, он быстренько проскочит. Десять вагонов всего.

Но мастеру было не до количества вагонов. Мастер вспомнил, как подлетел он сегодня на дрезине к ремонтникам и крикнул… Эх, черт его раздери! Крикнуть-то он крикнул, а вот в какую сторону балансир у проклятой «стрелки» повернут — не посмотрел. Ну, хорошо, если никто «стрелку» не переставлял и поезд № 100 прямехонько в город N пойдет. А если все-таки стрелку трогали?

А здесь как раз и подлетел московский поезд. Прогудел на ходу, прогромыхал всеми своими колесами — и унесся в ту сторону, откуда Жук на дрезине бригаду вывозил. Уже затихла «сотка» вдали, а Никодимов потянулся к «Зубровке» левой рукой, в то же время доставая правой стаканы из тумбочки, а мастер как прислонился к пульту, так и стоял, тупо глядя на лампочки.

— Ты чего это, Федя? За дисциплину переживаешь? — спросил Никодимов, откупоривая бутылку. — Да ведь сам же говорил, что Филимонов по магазинам поехал. Значит, сюда он до завтрашнего утра, точно, не заглянет. Давай?

И вот сошлись два стакана, глухо стукнулись — и разбежались в разные стороны. Смыла холодная «Зубровка» события сегодняшнего дня! А поезд № 100 — тот, что шел вне графика, уже проскочил окаянную «стрелку» и теперь громыхал далеко в стороне от станции Лопушки, постепенно отклоняясь влево от верного маршрута.

Впрочем, кто там из пассажиров поймет, правильно он едет или неправильно? На то ведь и машинист в голове поезда сидит, чтобы за дорогой присматривать! А машинист, как на грех, был новенький, ехал в город N. в первый раз.

Ничегошеньки машинист не заметил!

Странный поезд остановился в степи, в трехстах километрах юго-западней города N., утром пятого мая. Десять вагонов, в них тридцать семь журналистов и сорок шесть депутатов, остальной народ — проводники, секретари-референты и прочий обслуживающий персонал. Короче, человек двести наберется. Ехали они, помнится, в город N. на семинар, посвященный проблемам возврата кредитов Международному валютному фонду. Да не доехали — застряли посреди степи. Это когда поезду рельсов не хватило.

Поначалу все думали, так и надо — немного в степи постоять, поэтому до полудня никто из вагонов не вылез. Журналисты лениво разгадывали кроссворды и наговаривали на диктофоны свои дорожные впечатления для будущих статей, а депутаты — надиктовывали секретарям-референтам проекты очередных постановлений и поминали всуе Мишеля Камдессю, хотя тот о поезде ни сном, ни духом не ведал. И лишь когда подошло время обедать и неожиданно выяснилось, что вагон-ресторан закрыт и туда даже председателей депутатских комиссий не пускают, народ в вагонах заволновался и стал помаленьку выглядывать из купе.

Что? В степи? Заплутали? Серьезно? И вагон-ресторан закрыт? Ну, знаете ли, господа, это никуда не годится! Сгоряча группа депутатов кинулась бить начальника поезда вместе с машинистом, но тех и след простыл. Видать, поняли, в какую историю вляпались, вот и ударились в бега. А лавры Ивана Сусанина ни того, ни другого не устраивали.

Народ зароптал. Кто-то предлагал взять двери вагона-ресторана штурмом, а кто-то шнырял в толпе и собирал по два рубля на срочную телеграмму в Москву. Короче, страсти накалялись пропорционально нарастающему аппетиту. И не известно, до каких крайностей могли бы дойти пассажиры, вдруг оказавшиеся голодными в степи, да еще и без телефона, если бы не забрался на крышу вагона директор ресторана Прохоров.

— Так что с провизией у нас полный порядок, господа! — так он сказал. — Картошки имеется в наличии на семь дней, рису — на пять, а лаврового листа, я так думаю, аж до Нового года хватит. Поэтому предлагаю панику прекратить и совместно подумать, как нам отсюда выбраться. Предложения будут?

— Штаб по спасению нужно избрать! — крикнули из толпы.

— Со штаба и начнем, — согласился Прохоров. — Попрошу выдвигать кандидатуры.

Вот что значит — лидер! И часа не прошло, как выбрали пассажиры и штаб, и комиссию по учету и распределению продуктов, и кладовщиков… Кстати, при штабе и комендантской роте местечко нашлось. Да мало ли что может стрястись в степи, где до милиции по прямой — триста верст, а до ОМОНа, пожалуй, и того больше? Ну, а начальником штаба, естественно, избрали Прохорова. Во-первых, прирожденный лидер, а во-вторых, директор вагона-ресторана. Это вам не хухры-мухры!

На этом, собственно, организационная сторона дела и закончилась.

Обед в тот день выдавали сухим пайком: по стакану чая на едока и по бутерброду. В вагонах еще доругивали всех подряд, от сбежавшего машиниста до Камдессю, а в ресторане уже собрался штаб из пяти человек — в послеобеденной тишине обсудить создавшееся положение.

— Не хотел бы вас расстраивать, господа, — сказал начальник штаба Прохоров, оглядывая своих подчиненных взглядом бывалого стратега, — но если у нас и дальше такие обеды пойдут, сахару и на три дня не хватит! Ну ладно, об этом позже. Илья Степанович, как там у тебя дела? С нашим месторасположением определился?

— Так точно, определился, — совсем по-военному ответил Илья Степанович-депутат, он же — заместитель начальника штаба, и достал из кармана «Справочник пассажира» издания 1976 года. — Вот, попрошу взглянуть. Справа от нас — город N., куда мы с вами ехали, да не доехали, а слева… Вот, черт! Тут страничка вырвана. Короче, слева у нас не иначе как Монголия. Или даже Китай. Не знаю, еще не уточнял. Завтра утром сообщу. Дополнительно.

— А как мы вообще сюда попали? — спросил кто-то из рядовых штабистов.

— Я так думаю, у станции Лопушки случайно на заброшенную «ветку» свернули, — отвечал Илья Степанович. — Помню, лет двадцать пять назад, когда я еще депутатом трудящихся был…

— Это еще надо разобраться, случайно или не случайно мы здесь оказались, — прервал депутатские воспоминания заведующий штабной канцелярией, он же — вполне известный журналист Вертопрахов. — В тридцать седьмом году, например, на даче товарища Сталина, один человек упал. Так тоже сначала думали — случайно, а потом оказалось — со страха. А здесь, понимаешь, целый поезд застрял, в степи. Это серьезней товарища Сталина будет!

— Тише, тише, господа! — остановил Прохоров перепалку, и повернулся к своему заместителю. — Продолжай, Илья Степанович.

— Вот я и говорю: лет двадцать пять назад как раз в этих местах железную дорогу строили, чтобы поезда от Москвы до Индии прямиком ходили. Ну, пока деньги были — люди работали, а когда денег не стало — разбежались. Отсюда, значит, и получается, что мы в недостроенную ветку вляпались.

Теперь все стало более-менее понятно. Значит, ехали. Свернули. Вляпались. Только и всего, господа! Да может, пока штаб в вагоне-ресторане заседает, наше славное МЧС сюда уже эскадрилью спасательных самолетов шлет? Да и соседние страны, небось, тоже без сухарей не оставят.

Ах, не знали пассажиры поезда № 100, что не спешит к ним на помощь МЧС, и что не собирают для них соседние страны сухари да сгущенку! Не то чтобы в странах вдруг сухари перевелись, а просто не ведают там, что потерялся поезд № 100 в безлюдной степи. Ну не знают они, что сидят депутаты без ужина! Поезд-то вне графика шел, вот в чем беда. Кто и где о нем раньше, чем в министерстве, вспомнит?

Нет, пассажиров все-таки хватились, но опять же, не сразу, а дня через два, когда подошла пора столичным гостям выступать на семинаре. Однако напрасно ждали там свежих мыслей о международных кредитах: не дошли эти свежие из степи — больно далеко, да и привезти их некому. Подумали в городе N., да и решили, что перехватили гостей по дороге — где-нибудь в Воронеже: там тоже собирались про валютный фонд поговорить. А нет гостей, и проблем с выступлением нет! И в городе N. о свежих мыслях тут же забыли.

А здесь, в степи, штаб заседал до самого вечера и многое, многое успел обдумать и решить. На ужин выдали по картошине и сухарику, зато лаврового листа было — ешь не хочу. Ночь прошла относительно спокойно. А поутру появились в поезде и первые штабные распоряжения.

Под страхом отлучения от вагона-ресторана пассажирам предписывалось: а) сдать все имеющиеся на руках съестные припасы, включая семечки, жевательную резинку и витамин С в драже; б) в одном купе больше четырех не собираться; в) после десяти часов вечера из вагона не выходить.

Распоряжение начальника штаба развесили на видных местах и подали сигнал к завтраку.

— Нет, господа, так дело не пойдет, — заметил Прохоров, лично наблюдавший за раздачей питания гражданским лицам в полевых условиях. — Вот ты, например, куда прешь? — выхватил он из толпы какого-то депутата не депутата, а в общем, вполне приличного гражданина в костюме-тройке и с галстуком на интеллигентной шее. — Ты почему, щучий сын, очередь не соблюдаешь?

— Мне можно и без очереди! — взвился владелец интеллигентной шеи. — Я — председатель фракции левых сил в правом крыле партии аграрников-индивидуалистов на платформе патриотов-социалистов…

— Сейчас ты у меня, патриот, и сам вместо завтрака на платформе окажешься! — взревел начальник штаба, не дослушав гражданскую штафирку и до середины. — Развелось вас тут, всяких левых… А ну, становись в общий строй, пока рациона не лишили!

С шеей заворчал, недовольный, но подчинился. А Прохоров отправился в вагон-ресторан, куда срочно вызвал штаб в полном составе.

— Нехорошо получается, — сказал Прохоров хмуро. — Никакой дисциплины, ядрена вошь! Прямо хоть от питания отключай, паразитов.

— Так ведь — депутаты! Что с них возьмешь? — подал голос Илья Степанович, и сам при депутатском удостоверении. — Вот вы бы у нас на заседании побывали!..

— Я пока что на своем месте сижу и менять его не собираюсь, — отрезал Прохоров. — А вот с тобой, друг мой ситцевый, надо бы еще разобраться, чем это ты в октябре девяносто третьего в Белом доме занимался.

— И разберемся. Обязательно разберемся! — подал голос журналист Вертопрахов. И точно, вынул из кармана блокнот и стал в него что-то заносить мелким почерком. Илья Степанович, натурально, побледнел и сказал, что он здесь не причем, в Белый дом даже во сне не заходил, а гражданина с интеллигентной шеей и вовсе не знает.

Начштаба, однако, решил это дело так не оставить. Поразмышляв в одиночестве, он ближе к обеду вызвал к себе Вертопрахова и продиктовал ему очередное распоряжение: а) сдать все имеющиеся в наличии перочинные ножи, иголки, булавки и прочий колюще-режущий инструмент; б) в одном купе больше двух не собираться; в) после семи часов вечера на улицу не высовываться.

Виновные в нарушении данного распоряжения подлежали немедленному заключению в багажный вагон сроком от двух до семи суток.

Ну, депутаты — народ, к распоряжениям привычный: сдали, не собрались, не высунулись. А вот с журналистами, тем более — с железнодорожными проводниками, натурами вольнолюбивыми и своенравными, все обстояло намного хуже. Вдруг замелькали по вагонам какие-то листовки, поползли слухи о рукописном журнале «Тупик», в котором начальник штаба Прохоров был якобы изображен в самом гадком виде — во френче и с усами чуть не в метр длиной, хотя таких усов и в природе-то не бывает. А еще зазвучала по купе бог весть кем сочиненная частушка:

Короче, кошмар сплошной. Прямо волосы дыбом! Комендантская рота с ног сбилась, разыскивая сочинителя политически вредной частушки, но тот словно всю жизнь в подполье провел — даже писком себя не выдал. Для острастки схватили несколько журналистов из тех, кто под руку подвернулся, и отправили в багажный вагон — на исправление, впаяв каждому по пять суток. А что? Пусть посидят, подумают, обстановку оценят. А там можно будет и отпустить. Но только не всех сразу, а тихо и по одному. Чтобы вредного ажиотажа в народе не было.

Журналистов засадили под арест, однако обстановка в поезде оставалась напряженной. Утром следующего дня Прохоров лично задержал в одном из купе мальчика Гогу, сорока пяти лет, торговавшего из-под полы крадеными сухарями. А в соседнем вагоне Илья Степанович обнаружил подпольную типографию по изготовлению фальшивых талонов на спецпитание категории «А» (лидеры партий и приравненные к ним лица). Впрочем, журналистское расследование, затеянное непримиримым Вертопраховым, ни к чему не привело. В вагоне клялись, что спецпитания и в лучшие времена не видели, а кто здесь талоны по ночам печатает — одному Богу известно.

— А коль не можешь вредителей отыскать, то и не берись! — осерчал на Вертопрахова начштаба Прохоров. — Лучше бы узнал, кто это у вас в шестом купе по ночам лавровый лист под одеялом жрет, аж хруст стоит. Ты ведь тоже там проживаешь?

Столь явное подозрение так расстроило Вертопрахова, что в ту же ночь, с чемоданом сухарей из кладовой, ударился журналист в бега, прихватив половину штаба и человек сто сочувствующих. Как же, клялся наутро замначштаба Илья Степанович, что вроде бы заметил в ночи странные фигуры за окном, и даже якобы крался за беглецами, пытаясь разведать их тайные планы… Но нет, все сочиняет Илья Степанович: ни за кем он не крался по ночной степи, ничего не разведывал. Спал окаянный депутат! А всю историю придумал для того, чтобы избежать страшного в гневе Прохорова, который ведь может и, того… в багажный вагон упечь, суток примерно на пятнадцать.

Но Прохоров, вопреки ожиданиям, репрессий устраивать не стал. Выслушал доклад своего заместителя, зевнул и сказал, щипнув себя за ус:

— Степь, она ведь не купленная… Пусть бегут, пока ноги есть! Сухари целей будут.

Эти слова были восприняты в поезде как руководство к действию. На следующую же ночь сбежали оставшиеся штабные с Ильей Степановичем во главе и сочувствующих человек сорок. А когда еще через день Прохоров решил пройтись по вагонам — подсчитать оставшихся едоков, оказалось, что и сухари для обеда готовить-то не для кого. Так, одна мелюзга по купе сидит: штук пять депутатов да журналистов десятка полтора. Короче, можно и по полсухаря раздать. Все равно скоро разбегутся.

…Глубокой ночью Прохоров сидел в вагоне-ресторане и подсчитывал остатки провианта. Получалось где-то кило картошки на каждого и сухарей штук по пять, а масла растительного, известно, только губы помазать. И так скверно стало начальнику штаба директору Прохорову, так гадко на душе! Словно бы проиграл он сражение под Ватерлоо, и вот теперь сидит, соображает, что лучше сделать: то ли ползком через степь на Корсику уходить, а то ли в женское платье для маскировки переодеться. Словом, настроение скверное, хоть волком вой или стреляйся из ружья (если бы оно, конечно, под рукою было).

Но ни выть, ни стреляться штаб-директор Прохоров не стал. А вместо этого извлек из личных запасов бутылку «Посольской» и баночку китайской тушенки марки «Великая стена», сварганил котелок макарон по-флотски, щедро налил себе в кружку, зажмурил глаза… Но выпить не успел — вырвалась кружка из рук от неожиданного рывка, свалилась на пол и забренчала в такт набирающему ход поезду.

Всю ночь катилась «сотка» по степи — по направлению к станции Лопушки, то набирая железный ход, а то притормаживая на пару минут, чтобы подхватить очередную партию бредущих по степи пассажиров.

В локомотиве рядом с машинистом сидел почти трезвый мастер Жук, с початой бутылкой «Чарки» в кармане, и рассказывал почти пьяному Никодимову, сколько железнодорожных «костылей» приходится на километр пути.

— Может двадцать пять тысяч штук запросто уйти, — говорил Жук. — А может и две. Это как ты с начальством договоришься. Тут, друг ты мой Никодимов, сплошная математика… Опять же, этот поезд возьмем. Ну, зачем мы с Петровичем-машинистом за ним на локомотиве приехали?

— Так ведь, это… Начальник станции приказал, — вполне твердым голосом отвечал Никодимов. — Сказал, что в следующий раз зарплату не даст, если мы депутатов назад не привезем.

— Ну, привезем мы их… ну, и что? — гнул свое мастер Жук. — Нет, ты скажи: кому от этого легче станет?

Но Никодимов в ответ лишь улыбался и молчал. В отличие от Жука, ему очень уж хотелось дожить до следующей зарплаты. А может быть, даже ее и получить.

А что, и получит…