Тамерлан. Завоеватель мира

ЗАМЕЧАНИЯ ПО ПРОИЗНОШЕНИЮ И ТЕРМИНОЛОГИИ

Пару лет назад Фрэнсис Вуд в своей книге «Шелковый путь» писал: «Я думаю, это самая сложная книга, которую я когда-либо писал, особенно в плане произношения названий городов». Я понимаю его чувства. Центральная Азия представляет собой сплошное минное поле. И это касается не только названий городов.

Прекрасным примером является самый известный монгольский завоеватель. Вы можете встретить Gengis Khan, Chinghis Khan, Chingiz Khan, даже Chinggis Khan. Земли, который унаследовал его сын, стали империей Джучидов. Но другие пишут не Juchid, a Jochid. Еще кто-то предпочитает Djocid.

Ученые неизменно предпочитают самое неясное произношение, но я пытался использовать термины, знакомые простому читателю. Имена в Центральной Азии и так слишком сложны, чтобы запутывать дело еще больше.

Тамерлан в действительности был просто Тимуром. Более длинный вариант имени, с которым знакомы на Западе, является просто искажением прозвища «Хромой Тимур». Он был джагатаем или тюркизированным монголом, но я, вслед за множеством европейских историков, называю его татарином.

Все эти материи также зыбки и неуловимы, как мир и спокойствие для Тимура. Т.Э. Лоуренс это особенно подчеркивал в книге «Семь столпов мудрости», когда его издатель попросил писать яснее: «Существуют некие «научные системы» транслитерации, которые мало помогают тем, кто хорошо знает арабский, и путают всех остальных. Я произношу имена, как считаю нужным, чтобы показать гнилость системы». Может не столь демонстративно, но я последовал его примеру.

СЕМЕЙНОЕ ДЕРЕВО ТИМУРА

ДЕРЖАВА ТИМУРА (1370 — 1456)

Глава 1
НАЧАЛО В СТЕПИ
1336–1370 годы

Примерно в 10 часов утра 28 июля 1402 года с одного из холмов, окружавших долину, старый правитель обозревал свою армию. Множество людей собралось на равнине Чибукабад северо-восточнее Анкары, подобно ужасному грязному пятну. В сияющих солнечных лучах перед ним выстроились столь длинные ряды конных лучников, что их конец терялся в колышущейся дымке. Каждый воин ожидал сигнала ринуться в битву. Это были двести тысяч профессиональных солдат, собранные со всех концов его общинной империи, от Армении до Афганистана, от Самарканда до Сибири. Эти уверенные, дисциплинированные солдаты прошли закалку пламенем множества битв. Они не знали поражений…

Последние тридцать лет эти люди, их сыновья и отцы, пронеслись по всей Азии. Этот всесокрушающий ураган пролетел через пустыни, степи и горы, сея смерть и неслыханные опустошения. Один за другим пали многие великие города Востока. Антиохия и Алеппо, Балх и Багдад, Дамаск и Дели, Кабул, Шираз, Исфаган превратились в пылающие руины. Все они были захвачены непобедимыми татарскими ордами. Они убивали, насиловали, грабили и жгли все на своем пути; отмечая каждую победу ужасающими памятниками. На каждом поле битвы оставались кровавые пирамиды отрубленных голов побежденных — чудовищное предупреждение всякому, кто осмелится сопротивляться.

И теперь солдаты смотрели на далекий силуэт всадника, вырисовывающийся на фоне неба, и ждали новой победы. Поистине их император[1] заслужил свои великолепные титулы. Повелитель Счастливого Расположения Планет, <титул, указывающий на благоприятное расположение звезд при рождении>, Завоеватель Мира, Император Века, Непобедимый Господин Семи Климатов. Но лишь одно имя. подходило ему гораздо больше, чем все остальные, — Тимур, Бич Божий.

Со своего удобного холма он видел все вокруг, и хотя небо было хмурым, император не ощущал беспокойства. Вскоре должна была начаться самая важная битва его жизни, однако он оставался совершенно уверен в своей удаче, которая до сих пор так хорошо ему служила. Покинув седло, он опустился на колени, чтобы вознести обычную молитву создателю мира, и смиренно простер я на выжженной земле, посвящая свои победы Аллаху и умоляя его и дальше не оставлять милостивым расположением своего верного слугу. Затем, удивительно быстро для своих шестидесяти шести лет, он поднялся и зорко оглядел поле боя, на котором должна была решиться судьба его династии, его любимых сыновей и внуков.

Левым крылом командовал его сын принц Шахрух и внук Халил-Султан. Передовым охранением командовал другой внук, Султан-Хусейн. Третий сын Тимура принц Мираншах возглавлял правое крыло, а его собственный сын Абубакр стоял во главе авангарда. Однако затуманенные глаза императора дольше всего разглядывали главные силы, мельтешащую толпу людей, которой командовал его внук и наследник Принц Мухаммед-Султан. Именно там, в самой гуще воинов, взметнулся штандарт Тимура, бунчук, увенчанный золотым полумесяцем. Эти воины только что прибыли из столицы империи Самарканда. В отличие от потрепанных в боях отрядов, эти были великолепно экипированы, и каждый отряд был одет в свои собственные цвета. Там были воины с малиновыми стягами, малиновыми щитами и малиновыми седлами. Другие были с головы до ног одеты в желтое, фиолетовое или белое. Все были вооружены копьями и палицами. Перед ними вытянулась шеренга из тридцати роскошно убранных смертоносных машин — боевых слонов, захваченных после штурма Дели в 1398 году. На их спинах, в деревянных башнях, сидели лучники и огнеметчики.

Татарская армия, по словам сирийского хроникера XV века Ибн Арабшаха, представляла собой ужасающее зрелище. «Казалось, дикие звери собирались и разбегались в стороны, и звезды разлетались, когда его армия шагала взад и вперед. Горы срывались с мест, когда она двигалась, и могилы переворачивались, когда они шли, и сама земля содрогалась под их шагами».

На другом краю равнины стояли и смотрели на татар воины самого могучего противника Тимура. Оттоманский султан Баязид I, самопровозглашенный Меч Ислама, привел 8 на поле боя примерно такие же силы. Там были 30000 сербских кавалеристов в полной броне, конные спаги, иррегулярная кавалерия и пехота из провинций Малой Азии. Сам Баязид командовал центром и стоял во главе 5000 янычар — регулярной пехоты. Ему помогали трое сыновей — Муса, Иса и Мустафа. Правым флангом командовал зять султана сербский деспот Лазаревич, левым — еще один сын, принц Сулейман Челеби. Эти люди, одержавшие победу над крестоносцами у Никополя во время последнего похода в 1396 году, когда был уничтожен цвет европейской рыцарской кавалерии, сейчас страшно устали и страдали от жажды, поскольку им пришлось совершить несколько форсированных маршей. Всего неделю назад они занимали возвышенности, на которых сейчас стоял их противник. Притворным отступлением татары обманули Баязида, уведя его в сторону, отравили источники воды, зашли с тыла, разграбили беззащитный лагерь оттоманов и заняли их позиции.

Однако пока что шансы были у обоих противников. Волнение пробежало по рядам кавалерии Тимура, когда лошади почуяли опасность. Затем тишину расколол тяжелый грохот огромных литавр, к ним присоединились цимбалы и трубы — сигнал начинать битву. По долине эхом прокатился топот тысяч копыт, свист стрел и лязг металла. С самых первых стычек накал битвы был ужасным. С шумом через равнину понеслась грозная сербская кавалерия, сверкая на солнце шлемами и волоча за собой длинные хвосты пыли. Под ее ударом левый фланг татарского войска попятился, отступая от одного пригорка к другому. Татары пытались остановить атакующих ливнем стрел и струями горящей нефти. На правом крыле силы Абубакра, атаковавшие левый фланг принца Челеби под прикрытием тысяч стрел, дрались, словно львы, и в конце концов прорвали вражеские ряды. Татарская кавалерия Баязида выбрала именно этот момент, чтобы переметнуться к противнику. Она внезапно атаковала македонцев и турок Челеби с тыла. Это был решающий момент, атака оттоманов захлебнулась. Тимур был настоящим мастером коварства. Еще несколько месяцев назад он начал переговоры с татарами, пытаясь сыграть на племенной общности и соблазняя перспективой богатой добычи. Челеби увидел, что его собственные войска рассыпались, атакованные татарами, а все правое крыло оттоманов начало отступать под натиском кавалерии внука Тимура Султан-Хусейна. Он решил, что битва проиграна, и сам пустился в бегство.

Тимур невозмутимо следил за картиной битвы, разворачивающейся перед ним в долине. Но его спокойствие было нарушено, когда примчался всадник в богатых доспехах. Стремительно спрыгнув с лошади, любимый внук Тимура Мухаммед-Султан опустился на одно колено и попросил у деда разрешения вступить в битву. Это был самый удачный момент, чтобы развить намечающийся успех. Император молча выслушал доводы молодого человека и сдержанно кивнул в знак одобрения. Мухаммед-Султан был бесстрашным воином и достойным наследником.

Отборная самаркандская дивизия вместе с телохранителями императора атаковали сербскую кавалерию. Сербы с ужасом увидели бегство Челеби и, не выдержав атаки, начали отходить к Брусе. Это было страшным ударом для Баязида, так как теперь у него осталась только пехота. Худшее было еще впереди. Теперь в наступление двинулся татарский центр — 80 полков пехоты при поддержке грозных боевых слонов. Они взяли верх. Оттоманская пехота обратилась в бегство. Все, кто остался на поле боя, были убиты или взяты в плен.

Султан Баязид, человек, чье имя вселяло ужас в сердца европейских королей, оказался на краю пропасти. Большая часть его армии разбежалась. С ним остались только янычары и какие-то резервы. Однако он не собирался сдаваться, и ожесточенные схватки продолжались до наступления темноты. Воины Баязида бесстрашно защищали своего султана.

Арабшах пишет: «Однако они походили на человека, который пытается убрать пыль расческой, вычерпать море ситом, поднять горы по крошке. Из клубов густой пыли, которые поднимались над этими горами и полями, где стояли 10 эти львы, сыпался дождь окровавленных дротиков и черных стрел. Следопыт Рока и охотник Судьбы уже спустили собак на несчастных овец. Они не прекращали наносить и принимать удары, пока ливень острых стрел не превратил их в подобие ежей. Пламя битвы между двумя ордами полыхало от рассвета и до заката, и человек из Рума прочитал суру «Победа».[2] А затем их оружие было сломано, передние линии и резервы уничтожены, даже самый дальний из врагов мог поразить их, если хотел, мечами и копьями и наполнить заводи их кровью, а болота их телами. Ибн Отман <Баязид> был схвачен и закован в кандалы подобно птице в клетке».

Битва при Анкаре и карьера султана Баязида завершились. Тимур одержал свою самую выдающуюся победу. Эд-зард Гиббон писал: «От Иртыша и Волги до Персидского залива, от Ганга до Дамаска и Архипелага Азия оказалась в руках Тимура. Его армии были непобедимы, а его амбиции — безграничны. Его религиозное рвение могло подтолкнуть к завоеванию и обращению в ислам христианских королевств Запада, которые уже трепетали, заслышав его имя». Теперь он стоял у ворот Европы. Ее слабые, разделенные и бедные короли — Генрих IV Английский, Карл VI Французский, Энрике III Кастильский — действительно дрожали, видя, с какой легкостью этот вождь сокрушил их самого грозного врага. Они посылали Тимуру верноподданные письма с поздравлениями и пожеланиями благ «победоносному и милостивому принцу Тимуру», ожидая неизбежного вторжения. Все боялись, что он двинется дальше на запад.

А вот в татарском лагере не боялись никого и ничего. Все воины Тимура, от высших амиров до последних пехотинцев, гадали, куда дальше двинется их император. Может, он поведет свои орды дальше на запад, в страны христиан, чтобы завершить уничтожение неверных и еще более прославить имя Аллаха? Может, он еще раз повернет на восток, чтобы сокрушить еще более могущественного неверного, китайского императора династии Мин? Это тоже было вполне вероятно.

Но пока что император и его армия праздновали величайшую свою победу. Солдаты бродили по залитому кровью полю боя и отсекали головы у трупов, чтобы построить обычную для Тимура пирамиду из черепов. Они собирали оружие оттоманов, ловили лошадей, обирали мертвых. Другие, более спокойные, ожидали продолжения. Предстоял пир, пляски девушек и, что самое приятное, — дележ гарема Баязида.

Кто же был этот экзотический восточный военный вождь, который с такой легкостью уничтожал могущественнейших властителей и сейчас стоял на берегах Босфора? Чтобы ответить на этот вопрос, чтобы понять, как в 1402 году Тимур буквально встряхнул сонную Европу, сначала разгромив Баязида, а потом запустив отрубленные головы госпитальеров из Смирны их потрясенным собратьям по ордену[3], нам следует вернуться на 60 лет назад и на 1800 миль к востоку, в маленький город Кеш, находящийся на юге Узбекистана.

Согласно хроникам, недалеко оттуда 9 апреля 1336 года в семье мелкого вождя племени барлас по имени Тарагай родился мальчик[4]. Барласы были татары, тюркское племя монгольского происхождения, потомки орд Чингис-хана, которые в XIII веке ураганом пронеслись по Азии[5]. «Местом рождения этого обманщика была деревня под названием Ильгар в Кеше — да изгонит его Аллах из райских садов!» — пишет Арабшах. Мальчика назвали Тимур, что означает «железо», но позднее большее распространение получил персидский вариант. Тимур-и-ланк, Тимур Хромой, так как в юности он получил тяжелое ранение ноги. Отсюда совсем недалеко до Тамерлана или Тамбурлейна, как его обычно называли на Западе[6].

Согласно легенде знамения при его рождении были зловещими. Арабшах пишет: «Говорят, когда он появился из утробы матери, его ладони были полны крови. Это означало, что он прольет много крови своей рукой». (Такое злобное отношение Арабшаха к Тимуру вполне объяснимо[7]. В возрасте восьми или девяти лет сириец был захвачен татарами, которые разграбили Дамаск в 1401 году. Вместе с матерью и братьями его увезли пленником в Самарканд. Там он изучил персидский, монгольский и турецкий языки под руководством самых лучших преподавателей, а потом много путешествовал. В его судьбе случился любопытный поворот, так как он стал личным секретарем оттоманского султана Мухаммеда I, сына Баязида. В свое время именно Тимур положил конец блестящим военным достижениям Баязида. Арабшах вернулся в Дамаск в 1421 году, но так и не забыл ужасающие сцены убийств и насилий, которые творили орды Тимура. Кульминацией стало уничтожение огромной мечети Омейядов, считавшейся непревзойденной в мире ислама, как писал марокканский путешественник XIV века Ибн Баттута[8].)

Шахрисабз находился в сердце страны, именуемой арабами «Марвераннахр» или «То, что за рекой». В современном атласе Марвераннахр занимает территорию хлопковой корзины бывшего Советского Союза, охватывая территорию ныне независимых государств Узбекистана, Казахстана, Туркменистана, Таджикистана и Кыргызстана, заходя на северо-западе в китайскую провинцию Синьцзян. Эта территория также известна как Трансоксиана. Ее центр представляет собой 300-мильный коридор, находящийся между двумя величайшими реками Средней Азии — Амударьей, и Сырдарьей. Они более известны под своими античными именам Оке и Яксарт. Между ними находится плодородная, можно даже сказать, райская земля, окруженная унылыми пустынями. Амударья имеет длину 1800 миль и является самой большой рекой региона, проходя с запада, от гор Памира, по широкой дуге до южного берега Аральского моря. Сырдарья имеет длину 1400 миль и также течет на запад со снежных гор Тянь-Шаня, а потом поворачивает на северо-запад и впадает в Аральское море, но уже в районе его северной оконечности.

На берегах этих величественных рек и их притоков стоят известные города античности, имена которых напоминают о походах Александра Македонского и монгольских завоеваниях Чингис-хана[9]: Бухара, Самарканд, Термез, Балх, Ургенч, Хива. Неподалеку от рек лежат смертоносные пески, и только ветер уныло свистит, перетаскивая высокие барханы. К западу от Амударьи тянется ужасная необитаемая пустыня Каракумы (Черные Пески). Восточнее Сырдарьи находится такая же негостеприимная Голодная Степь. Даже между двумя реками островки цивилизации осаждают враждебные силы природы, и на севере возделанные земли часто отступают под напором пылающих песков пустыни Кызылкум (Красные Пески). Летом жара становится просто чудовищной, кожа неосторожного путника покрывается пузырями и облезает. Зимой над безжизненными землями свищут смертоносные метели. Мужчины, женщины и дети, которые живут здесь, кочевники и оседлые, вынуждены прятаться в войлочных юртах либо в глинобитных хижинах. Они плотно заматываются в шкуры и войлочные одеяла, чтобы укрыться от мороза и ветра, который настолько силен, что может сорвать человека с седла.

Только весной, когда полноводные реки с шумом несутся вниз с горных склонов, когда в садах на деревьях распускаются цветы, а на базарах появляются яблоки, сливы, груши, персики, фанаты, лимоны, абрикосы, айва и фиги, когда рождаются ягнята и жеребята, а на пирах подают огромные кувшины вина, эта страна наслаждается жизнью.

Монгольские завоеватели, которые, по словам историка, перевернули мир вверх дном, начали свои походы в 1206 году. Подчинив и объединив под своей властью воинственные монгольские племена, монгольский вождь по имени Тему-чин в возрасте около 30 лет на берегах реки Онон короновался как Чингис-хан — Хан Океана и Повелитель Вселенной. Столицей его империи стал Каракорум. Хотя хан подчинил себе множество племен, все они стали известны под собирательным именем монголы. После того как была создана крупная армия, насчитывающая около 100000 воинов, потребовалось ее чем-то занять. Если не будет войны, она быстро рассыплется на племенные осколки, и начнутся обычные феодальные усобицы, которые подорвут власть нового повелителя. Сначала Чингис обратил свое внимание на южные границы и решил атаковать северные районы Китайской империи.

Его армия состояла из прекрасных наездников и великолепных лучников, она пронеслась через всю Азию подобно всесокрушающему цунами, сметая всех врагов на своем пути. В 1209 году сдались тюрки-уйгуры, которые сегодня населяют китайскую провинцию Синьцзян. Через два года монголы вторглись в северный Китай и в 1215 году захватили его столицу Пекин. Кара-китаи, кочевое племя, которое жило в северных предгорьях Алтая, сдались через три года. В результате в 1218 году монголы Чингис-хана вышли на границы империи султана Мухаммеда, мусульманского хорезм-шаха, который правил Персией и Марвераннахром. Его столица находилась в Самарканде. Неизвестно точно, собирался или нет Чингис-хан сражаться с этим могущественным правителем, но вскоре произошло событие, которое послужило поводом для начала войны. Караван Чингиса, состоявший из 450 торговцев-мусульман, был хладнокровно вырезан в Отраре, приграничном городе империи Мухаммеда. Так как хорезм-шах отказался выплатить компенсацию, война стала неизбежной.

В 1219 году монголы хлынули в Центральную Азию. Отрар был осажден и захвачен. Сыновья Чингиса Угедэй и Джагатай захватили правителя города и казнили его, залив ему горло расплавленным золотом. Это был первый признак того, что начинается неслыханно жестокая война. Шах Мухаммед в панике бежал, преследуемый монголами. Он укрылся на острове в Каспийском море и там умер. Монголы захватили процветающий город Бухару, вскоре пал Самарканд, гарнизон которого состоял из 110000 воинов и 20 боевых слонов, которые не сумели сдержать противника. Исламское государство стало жертвой ярости Чингис-хана. Это был человек, который любил войну и кровопролитие. Он верил и неоднократно говорил своим полководцам, что «величайшее счастье для мужчины разгромить и прогнать своего, врага, захватить его имущество, оставить его жен плакать и: стенать, скакать на его лошадях, использовать тела его женщин как подставки, целовать их розовые груди, сосать их губы, которые так же сладки, как ягодки сосков».

Города разрушались и пустели. Пленников либо убивали, либо заставляли идти вместе с армией в качестве живого щита. Монголы убивали даже кошек и собак. Пройдя через Азербайджан, захватчики в 1221 году опустошили христианское королевство Грузия, разрушив его столицу Тбилиси. Через Кавказ и Крым они двинулись вдоль Волги, разбив по пути булгар, тюрок и русских князей, когда столкнулись с ними у северных берегов Каспийского моря. Затем был осажден Ургенч, родина шахов. После семи месяцев сопротивления город был взят штурмом. Ремесленники, женщины и дети были превращены в рабов. Зато все уцелевшие мужчины были перебиты. Каждый солдат Чингиса получил приказ убить 24 пленника.

К северу от Окса монголы атаковали древний город Термез. Легенда рассказывает, что одна женщина, чтобы спасти свою жизнь, сказала, что проглотила жемчужину. Тогда ей просто вспороли живот и разрезали кишки, чтобы достать драгоценность. Здесь Чингис приказал, чтобы каждый солдат обезглавил одного человека. Балх, прославленный как бывшая столица Бактрийского царства, пал под натиском монголов. Та же судьба постигла Мерв, где воины Тули, еще одного сына монгольского вождя, перебили 700000 человек, если верить хроникам[10]. Герат, Нишапур, Бамиян также были уничтожены. В последние месяцы 1211 года Джелал ад-дин, который возглавлял сопротивление монголам после бесславного бегства своего отца Мухаммеда, был разгромлен в битве при Индусе, что и стало окончанием войны. В 1223 году Чингис вернулся на восток. Он умер через 4 года правителем империи, которая занимала собой целый континент от Китая до ворот Европы.

Хотя ни один из его наследников не обладал таким ужасным гением, монгольские завоевания продолжались. Теперь их возглавляли сыновья и внуки Чингис-хана. Территории, которые он захватил, были разделены согласно обычаям. Самый молодой сын Тули получил трон отца в Монголии. Самый старший — Джучи получил самые дальние от Каракорума земли, западнее реки Иртыш[11]. Позднее эти владения получили название Золотой Орды, или Русского ханства. Угедэй, третий сын и будущий Великий Хан, получил улус в западной Монголии. Второй сын Чингиса — Джагатай в наследство получил Центральную Азию. Она стала известна как улус Джагатая, а его западная часть образовала Марвераннахр, где вырос Тимур.

К 1234 году Угедэй завершил завоевание Китайской империи. В 1240-х и 1250-х годах владения монголов распространились еще дальше на запад — через южную Россию в восточную Европу. Новыми армиями командовал самый ужасный внук Чингиса — хан Батый, основатель Золотой Орды. В то же самое время другой внук — Хулагу мечом сам сколотил себе государство, создав империю, в которую входили Грузия, Армения и Азербайджан на западе, Багдад и прочие земли полумесяца на юге. На востоке его владения доходили до Хорасана в Персии. Хулагу в его завоеваниях помогали войска, присланные его братом Мункэ, Великим Ханом, а также воины Батыя и Джагатая. Объединившись, ханы были непобедимы.

История доказывает, что гораздо легче создать империю, чем сохранить ее, и судьба наследников Чингиса не стала исключением из правила. Со смертью Великого Хана Мункэ в 1259 году эпоха монгольских завоеваний подошла к концу. В 1260 году монгольская армия была разбита при Айн-Джалуте египетской армией Бейбарса, который через год стал первым мамлюкским султаном. Африка захлопнула двери перед языческими ордами с востока. Империя Сунь в южном Китае была в 1279 году захвачена знаменитым внуком Чингиса Хубилаем, но вскоре буквально в это же время монгольскую империю начинают сотрясать междоусобные войны, которые бушуют два десятилетия. Вместо того чтобы продвигать границы на запад, Золотая Орда в 1262 году начинает серию войн с династией ильханов за обладание Азербайджаном и Кавказом. На востоке исчезает дом хана Тули, когда Хубилай и его брат Ари-Буга начинают четырехлетнюю войну за трон Великого Хана. XIII век подходил к концу, и неожиданно улус Джагатая оказался в состоянии войны с тремя остальными династиями Чингизидов. Империи, которые Повелитель Вселенной передал своим сыновьям, вцепились друг другу в глотки.

К моменту рождения Тимура Чингис-хан был мертв уже более ста лет, но привычки монгольских завоевателей все еще правили этой землей пустынь, степей и гор. Конечно, некоторые реалии повседневной жизни претерпели небольшие изменения, и кочевой образ жизни сохранился в большинстве земель, завоеванных Чингисом. Как Джон Джозеф Сондерс написал в своей классической работе по истории этого времени «История монгольских завоеваний» (1971 год): «Кочевые империи поднимались и рушились с удивительной быстротой, но самой главной чертой степей оставалась их неизменность на протяжении веков. Описание Геродотом скифов, составленное в V веке до нашей эры, вполне применимо, с небольшими вариациями, к монголам XIII века нашей эры, то есть 1700 лет спустя».

В течение столетий монголы гоняли свои стада лошадей и овец по бесконечной безлесной степи, кочуя с одного пастбища на другое сообразно временам года. Овцы и лошади давали все, что им требовалось. Из овечьих шкур шились грубые одежды, шерсть шла на войлок для юрт, мясо и сыр употреблялись в еду, молоко они пили. На лошадях монголы ездили верхом во время охоты и на войне, а ферментированное кобылье молоко кумыс считали прекрасным напилком. Время от времени кочевники и оседлое население городов Центральной Азии торговали между собой. Их образ жизни разительно отличался, они относились друг к ДРУГУЮ большим подозрением, особенно потому, что кочевые кожники были прирожденными предателями.

Одним из самых драгоценных товаров для кочевников был металл, из которого ковали оружие. Чай, шелка и пряности считались роскошью. Такая торговля существовала в течение многих веков до Чингиса. Центральная Азия представляла собой перекресток путей между Востоком и Западом. Особенно важное значение имел Шелковый Путь — дорога длиной 3700 миль от Китая до средиземноморских портов Антиохия и Александрия, шедшая через Самарканд. Он начал действовать в первом веке до нашей эры. К тому времени, когда появились монголы, существовали еще три различных маршрута, связывающие Восток и Запад. Первый шел по морю из Китая в Персидский залив. Вторая артерия начиналась в низовьях Волги, проходила рядом с Сырдарьей, а затем поворачивала на восток, в Китай. Наконец третьим был северный маршрут, который пролегал из Волго-Камского региона через южную Сибирь к озеру Байкал, а там поворачивал на юг, в Каракорум и Пекин. На восток по этим маршрутам везли соколов и шерсть, золото, серебро, драгоценные камни. На запад из Китая шли фарфор, шелка и пряности.

Если кочевые привычки были одной характерной чертой монголов XII и XIV веков, другой была воинственность. Все монгольские мужчины, практически по определению, были воинами, так как любой, кому было менее 60 лет, считался пригодным для военной службы. У них просто не было гражданского населения. В пустынной местности само выживание — в основном путем охоты — требовало выработки качеств, очень полезных на поле боя. Военные приемы были заимствованы с прошлых времен. Как только мальчик научится ездить верхом, он начинает превращаться в воина. В седле он учится в совершенстве управлять лошадью, которая послушно подчиняется любому его приказу, быстро сокращать расстояние между собой и противником, учится стрелять из лука со смертоносной меткостью. Именно прекрасная выучка конных лучников стала основой мощи армий Чингис-хана. Эти конники имели составные луки из рога, сухожилий и дерева. Как пишет Гиббон, «увлечение погонями стало прелюдией к завоеванию империи».

Чингис организовал свою армию в соответствии с традиционной для степи системой десятков: подразделения из десяти человек, ста, тысячи и десяти тысяч. Тимур эту систему сохранил. Воины не получали никакой платы и должны были довольствоваться захваченным имуществом разбитого врага и разграбленных городов. Племена, которые раньше были враждебными, потом включались в состав различных отрядов, подрывая таким образом племенное единство и создавая совершенно новую армию, верную одному только Чингису. К этому добавлялась его личная гвардия из 10000 человек, которая работала как центральная администрация империи. Тимур действовал точно так же, когда старался сколотить армию из различных племен Центральной Азии. Он заимствовал и различные приемы, в особенности любил добиться окружения, часто применял излюбленное монголами ложное бегство. На эту уловку попалось множество врагов.

К религии монголы относились достаточно равнодушно. Они просто почитали Тенгри, священного защитника божественных небес, у которого просили помощи и в честь которого праздновали победы. Они не имели церквей и организованного культа в современном понимании. Лошади часто приносились в жертву Тенгри, их убивали и хоронили вместе с людьми, чтобы те могли ехать верхом в заоблачном мире. Шаманы, весьма уважаемые фигуры в монгольском обществе, действовали в качестве посредников между реальным и потусторонним мирами. Они впадали в транс, и тогда их души странствовали по небесам и подземному миру, чтобы как-то помочь своему племени. Одетый в белое, верхом на белом скакуне, великолепно смотрящийся с бунчуком и барабаном, шаман занимал высокое место в обществе кочевников, одинаково благословляя овец и волков, излечивая больных, указывая место невидимого противника и находя путь к самым тучным пастбищам. Религиозная терпимость была характерной чертой монголов, они легко принимали любую религию, с которой сталкивались.

Гиббона очень интересовал этот аспект наследия Чингис-хана. «Католические инквизиторы, которые в Европе с неслыханной жестокостью отстаивали нелепицы, могли бы устыдиться, глядя на варвара, который ожидал уроков философии и создал своими законами систему чистого теизма и совершенной терпимости», — писал он. В результате маститый историк пришел к довольно странному выводу: «Можно найти полное совпадение между религиозными законами Чингис-хана и мистера Локка». Монголы оказались менее догматичны, чем монотеисты, которые путешествовали через их земли, вне зависимости от исповедания — христиане, мусульмане или даже буддисты. В ходе своего продвижения на запад по просторам Азии по направлению к Европе монголы принимали религию покоренного народа, будь то буддизм в Китае или ислам в Персии и Золотой Орде на юге России. Однако это не мешало им сохранять некоторые детали шаманизма, что и было одной из причин, по которой великие державы исламского мира не прекращали считать Тимура ненастоящим мусульманином.

Если религия лишь в слабой степени повлияла на монголов, их вклад в культуру был практически незаметным. Хотя они оставили после себя вещи, достойные похвалы, — монголы были талантливыми резчиками по кости, рогу и дереву, делали изящные кубки и чаши, красивые ювелирные изделия, — они не имели письменности. Неграмотный народ, каким он был до Чингис-хана, не оставил совершенно никаких свидетельств о том времени. Созданная в XIII веке «Тайная история монголов», документ весьма сомнительной точности, оказалась единственным уцелевшим сочинением. Конечно, у монголов существовала яса, довольно смутный свод законов, который использовал Чингис при строительстве империи, и это доказывало, что они не были такими уж простаками. Но ее положения так и остались туманными, поскольку не сохранилось единого полного свода. Как говорит персидский историк XIII века Ата-Малик Джувейни, яса предписывала «расположение армий и уничтожение городов». На практике же это был всеохватывающий комплекс правил, касающихся всех аспектов жизни орды, начиная от распределения добычи и обеспечения городами и деревнями почтовых станций лошадьми и всадниками до точного свода правил военной дисциплины на поле боя и наказаний конокрадов (животных следовало вернуть хозяину, прибавив еще девять коней в хорошем состоянии, если это не будет исполнено, вора надлежит казнить). Похоже, яса управляла буквально всем — от религии (предписывая терпимость и освобождая священников от налогов) до использования проточной воды (запрещалось мочиться в реку и стирать, так как течение считалось священным).

Описание татар XIV века выявляет неожиданные параллели с монголами XIII века, которые им предшествовали. В частности, наблюдатели отмечают их физическую выносливость и легендарные военные умения. Татары, пишет Руи Гонсалес де Клавихо, испанский посол, отправленный ко двору Тимура Энрике III Кастильским в 1402 году, могут выдерживать «жару и холод, голод и жажду более терпеливо, чем другие народы. Когда пищи много, они становятся прожорливыми, но когда ее мало, им достаточно кислого молока, смешанного с кипящей водой. Для своих костров они не используют дерево, а только сухой помет своих стад, на этих кострах они и жарят, и варят»[12].

Сражения у них в крови. Они прославлены, как искусные лучники, которые несутся по степи на лошадях и поливают врага стрелами. «Они такие лучники, которые способны, выпустив стрелу, сбить ястреба с неба на землю. Темной ночью они своими копьями могут достать рыбу со дна морского. Во время брачной ночи они думают о дне битвы, а удары копий предпочитают поцелуям невесты». Они великие охотники. Во время охоты монголы образуют круги много миль в диаметре, а потом постепенно сужают их, гоня перед собой диких животных и убивая их. Во время таких облав они оттачивают воинские искусства и набивают животы, устраивая пиры с обильными возлияниями, которые тянутся всю ночь. К утру они собирают свои стада и разъезжаются по пастбищам, чтобы позволить покормиться своим лошадям, верблюдам, козам и овцам. Вполне нормальным для них считается, если человек покупает себе жену за скот или право выпаса. Если он богат, он покупает себе несколько жен. Полигамия распространена в высших слоях общества.

У обычных мужчин и женщин одежды были грубыми и простыми — длинный холщовый кафтан, который защищал от капризов погоды. Шелка, изящные одежды и золотые украшения были привилегией принцев. В бою они представляли собой грозное зрелище. Их враги просто боялись смотреть на монголов. Амир Хосров, индийский поэт, захваченный ордами Тимура в конце XIV века, вспоминает об их внешности с ужасом.

Конфликт между монгольскими ханствами, наследниками Чингиса, которые держали железной хваткой львиную долю Азии, стал предвестником конфликтов внутри них. В конце XIII века в улусе Джагатая начали возникать серьезные трения. Это были противоречия между оседлым нобилитетом городов и деревень, в основном Марвераннахра, который принял ислам, и кочевой военной аристократией востока, которая его отвергала и цеплялась за языческие верования. Эти аристократы, для которых оседлая жизнь покоренных народов казалась просто чудовищной, начали пренебрежительно называть соседей кварнами (ублюдками). Но запад улуса вернул оскорбление, называя кочевников джете (разбойниками). Внутри улуса, который географически делился на восток и запад — Тянь-Шань или Небесные Горы, пики которых поднимались на 23000 футов, прошла трещина, которая быстро превратилась в настоящую пропасть, разделившую их. Обе стороны понемногу копили в сердцах ненависть. Напряжение усиливалось привилегиями, которые хан даровал военной аристократии. Они ложились тяжким бременем на плечи беднейших слоев местного населения, которое было вынуждено кормить, одевать и вооружать этих вояк.

В 1266 году джагатайский хан Мубарак решил перенести трон в Марвераннахр, а не оставаться в лагере кочевников на реке Или в юго-восточном Казахстане, который создал еще сам Джагатай. Он резко отошел от старого обычая. Для военной аристократии эта символическая церемония, которая означала отход от одного образа жизни в пользу другого, представляла прямой вызов их традициям и власти. Хуже того, Мубарак поддался сладкому зову сирен ислама, и эта смена веры вызвала настоящее потрясение в сердцах кочевников Центральной Азии. Противоречия между западом и 28 востоком стали еще более острыми. В 1269 году был созван курултай, чтобы определить будущее улуса. На нем взяли верх воинственные кочевники степей, которые выступали против оседлой жизни, городов и земледелия. Они предпочитали кочевать со своими стадами по степям и горам, как это делали их предки. Мубарак был лишен власти. В следующие 50 лет власть принадлежала кочевой аристократии.

Но семена перемен, посеянные Мубараком, дали всходы даже после засухи. Почва оказалась плодородной. Монгольские вожди, которые ушли вместе с Мубараком в Марвераннахр, в том числе и племя Тимура барласы, к началу XIV века приняли ислам и постепенно тюркизировались. Хотя курултай 1269 года вынес однозначные решения, они не оказали решающего влияния. Старое разделение между востоком и западом, язычеством и исламом, кочевым скотоводством и оседлой жизнью сохранилось, подтачивая основы улуса Джагатая.

Постепенно напряжение росло. К 1330-м годам внутренние распри, шедшие на протяжении нескольких поколений, наконец прорвались наружу, и улус раскололся надвое. На западе находился Марвераннахр. На востоке лежал Могулистан, которым правила своя ветвь наследников Джагатая. Это был гористый район, лежащий к югу от озера Иссык-Куль в Киргизии и тянущийся до бассейна реки Тарим. Хотя этот раскол произошел примерно тогда, когда родился Тимур, последствия сказывались в течение всей его жизни. Могулистан быстро превратился в его заклятого врага.

В начале XIV века Марвераннахр наслаждался недолгим периодом процветания во время правления Кебек-хана (1318—26 года). Действуя в стиле своего предшественника Мубарака, он перенес столицу в плодородную долину Кашкадарьи и провел целый ряд административных реформ. Например, он впервые начал чеканить собственную монету и ввел упорядоченную систему налогов. Такое поведение окончательно оттолкнуло от него остатки кочевников в Марвераниахре, которые бунтовали против жесткой центральной власти. То, что Кебек начал строить дворец в Карши, в самом сердце долины Кашкадарьи, еще больше ожесточило кочевников, но хан не собирался отступать.

Трения между оседлым и кочевым населением прорвались наружу при правлении его слабого преемника и брата Тармаширина. Конфликт, который уже разорвал улус Джагатая, теперь угрожал Марвераннахру. Все еще надеясь вернуться к старому образу жизни, кочевая аристократия убеждала Тармаширина все-таки последовать решениям курултая 1269 года. Напрасно. Не желая идти на компромисс, новый хан сам принял ислам. Этот провокационный поступок совпал по времени с периодом нестабильности и решил его судьбу. Как и Мубарак чуть ранее, он был лишен власти.

Свержение Тармаширина кочевыми племенами стало заметной вехой. Оно означало конец власти ханов рода Джагатая над Марвераннахром. Время от времени они еще становились правителями, но по сути были марионетками. Это была всего лишь дань обычаям Чингиса, когда лишь его наследники формально имели право властвовать, но на самом деле власть принадлежала вождям племен. Битву за душу Марвераннахра, за выбор дальнейшего пути развития выиграли духовные наследники Чингис-хана. Оседлый нобилитет городов и деревень попытался было сопротивляться, но проиграл. Теперь власть принадлежала тем, кто сидел в седле, бородатым воинам, чья сила и выносливость стали легендарными.

В 1347 году амир Казаган сбросил хана из рода Джагатая и захватил власть. В течение десяти лет он водил своих воинов в походы на соседей, грабил и жег их с неизменным успехом. Затем, в 1358 году, он был убит по приказу хана Мо-гулистана. В Марвераннахре воцарился хаос. Последствия крушения центральной власти оказались ужасными. Но вакуум, оставленный Казаганом, быстро заполнили местные военные и религиозные вожди. Марвераннахр распался на крошечные области со своими правителями. Туглук-Тимур, хан Могулистана, начал готовить вторжение.

Именно в этом клокочущем водовороте феодальных усобиц и родился Тимур.

Кирпичный столб на окраине деревни Ходжа-Ильгар в 8 милях южнее старинного узбекского города Шахрисабза, Зеленого Города, отмечает место рождения Бича Божьего. В качестве памятника он откровенно невзрачен, просто кучка кирпичей на бетонном основании, увенчанная плитой с надписью. Он больше походит на плохо построенную печку, чем на памятник одному из величайших завоевателей в истории. Путешественник мог бы ожидать, что это место станет пунктом паломничества туристов в Узбекистане, молодой стране, которая обрела независимость в 1991 году и вытащила Тимура из забвения, куда его отправила советская историография. Из Тимура сделали новый национальный символ, непобедимого героя Отечества. Но в глубине страны все еще сильны идеологические оковы коммунизма, и жители неуютно чувствуют себя при новой капиталистической этике, нигде не найти следов коммерческой деятельности. Никаких автопарков и туристических автобусов. Никаких магазинов с футболками Тимура, кепками, сувенирами.

Это место остается такой же глухой сельской провинцией, какой его увидел испанский посол Клавихо, прибыв в Кеш, как тогда назывался Шахрисабз, 28 августа 1404 года.

Это было подходящее место для начала жизненного пути Тимура. Здесь можно остановиться и послушать отдаленное эхо событий шестивековой давности, которое доносит мягкий осенний ветерок. Однако тут и там видны совершенно неожиданные картины, напоминающие о прошлом. Маленькие виноградники говорят, что хотя это исламская страна, люди все-таки не чураются радостей, которые приносит лоза, что возвращает нас к разгульным пирам самого Тимура.

Здесь в местами мягкой, но местами жестокой долине Кашкадарьи, где-то рядом с кирпичным столбом и миловидным мальчиком, причитающим об украденных дынях, легко представить себе ранние годы Тимура. Он вырос в гористой местности, научился всему, что положено знать степняку, без чего все его мечты о мировом господстве ничего бы не стоили. Вероятно, он постоянно держал в уме местную пословицу: «Только рука, умеющая держать меч, удержит скипетр».

Окруженный заснеженными вершинами гор Зарафшана, он должен был скакать бешеным галопом по промерзшим степям в сопровождении шайки друзей-разбойников, совершенствуя искусство верховой езды, представляя себе великие битвы, молниеносные удары по вражеским лагерям, героические победы и затяжные бегства. В этой плодородной долине, на тучных лугах, с которых очень легко попасть в предгорья, Тимур должен был научиться охотиться на медведей и оленей. Спустя полвека именно эти умения спасли его погибающую от голода армию во время одного из самых трудных походов против Золотой Орды, когда она шла по просторам сегодняшнего Казахстана и южным районам России.

Закаленный ледяными зимними ветрами и палящим летним зноем, молодой Тимур научился сражаться по обычаям долин, степей и гор. Он научился совершать внезапные ночные набеги, чтобы украсть овец у ничего не подозревающих пастухов, собирать вокруг себя самых отъявленных бандитов, постепенно завоевывая себе авторитет смелостью и удачными действиями. Таким образом он привлек к себе внимание старейшин племени.

Все хроники помалкивают о детстве Тимура[13]. Мы можем лишь представить себе все превратности жизни в степях в начале XIV века, когда миром правили племенные традиции и семейный уклад, бесконечную смену времен года и жестокую борьбу за выживание, непредсказуемые повороты судьбы, внезапные союзы и войны. Сам Тимур отнюдь не старался развеять мрак, окружающий его юные годы. Он лишь постоянно подчеркивал свое скромное происхождение, что еще больше оттеняло славу его последующих достижений. Предполагалось, что уже в раннем возрасте он проявил задатки выдающегося лидера. «В возрасте двенадцати лет я уверился, что у меня есть все знаки величия и мудрости, кто бы ни приходил ко мне, я всех встречал с надменностью и достоинством», — мог бы сказать он о себе.

Арабшах оставил нам еще одну зарисовку образа Тимура в юности, великолепную, но, скорее всего, несколько преувеличенную. Уже тогда он был прирожденным лидером. И снова значение этой зарисовки повышает откровенная враждебность Арабшаха к своему герою, ведь он менее всего желает превозносить качества Тимура.

Но несмотря на все признаки грядущего величия, его детство было трудным. Тимур буквально вынырнул из неизвестности, и его имя начинает появляться в официальных хрониках с 1360 года, причем сразу описывается весьма характерный для него поступок. Мы видим предприимчивого и отважного человека. Используя хаос, который воцарился в Марвераннахре после убийства амира Казагана в 1358 году, хан Могулистана вторгся в страну с востока, намереваясь объединить под своим правлением осколки улуса Джагатая. Хаджи-Бег, вождь клана барласов, который правил в долине Кашкадарьи, где жил Тимур, решил бежать, а не сражаться. Молодой Тимур сопровождал своего вождя до Окса, где попросил разрешения вернуться домой. Он сам вместе с горсткой людей помешает вторгшимся могулам захватить их земли, заявил Тимур вождю.

Если судить по тому, что происходило дальше, вряд ли он имел такое намерение. Несмотря на обещание Хаджи-Бегу, он не поднял свой меч против могулов. Признав, что у них гораздо больше сил, Тимур поступил гораздо более прагматично, предложив хану Могулистана свою службу. Это был очень откровенно нахальный поступок, но его службу приняли. В результате Тимур оказался вассалом могульского хана. В возрасте 24 лет он становится вождем племени барлас.

Чтобы как можно лучше использовать свое новое положение, Тимур заключает союз с амиром Хусейном, внуком Казагана, который был местным вождем и правителем балха в северном Афганистане. Хусейн был также вождем племени Караунас. Они тайно договорились освободить Марвераннахр от могулов. Их отношения были скреплены женитьбой Тимура на сестре Хусейна Алджи Туркан-Аге. В любом случае Тимур не слишком долго подчинялся хану Могулистана.

После избиения местных вождей хан назначил своего сына Ильяс-Ходжу правителем Марвераннахра. Тимур не собирался становиться вторым (вероятно, Хусейн никогда не понимал этого важного нюанса). Он отреагировал немедленно. Вместе с Хусейном они взбунтовались и скрылись.

На следующие два года друзья превратились в разбойников, наемников и вообще непонятно кого. Они рыскали по степям с самыми нечистыми намерениями. Иногда им везло, и добыча оказывалась богатой. Но чаще им не везло. Жизнь была трудной, им приходилось постоянно передвигаться, чтобы их не поймал мстительный хан могулов. Хроники говорят, что в какой-то момент вместе с Тимуром остались только его жена и один воин. 1362 год оказался самым черным для него, вместе с женой он на два месяца попадает в кишащую насекомыми тюрьму. Таким было не слишком удачное начало человека, который в один прекрасный день оказался правителем земель от Москвы до Средиземного моря, от Дели до Дамаска.

Где-то примерно в это время, вероятно в 1363 году, Тимур получил ранение, которое оставило его хромым на всю жизнь, и противники дали ему презрительную кличку Тимур-ленг — Хромой Тимур. Скорее всего, он был ранен, когда служил наемником у хана Систана, находящегося в Хорасане, посреди того, что сегодня называют Дашт-и-Марго — Пустыня Смерти. Этому есть различные объяснения. Арабшах, обычно самый ненавидящий биограф Тимура, говорит, что он занимался кражей овец, и однажды украл слишком много. Бдительный пастух заметил вора и пробил ему плечо меткой стрелой. Вторая стрела пронзила колено. «Так к боли добавилось унижение, а позор — к злобе и ярости».

Клавихо, в рассказах которого сомневаться почти нет оснований, пишет, что Тимур попал в засаду.

Его сочли мертвым, но Тимур все-таки сумел доползти до шатров кочевников.

Множество рассказов ходит о его изобретательности в бою, когда он проявлял и личное мужество, и об окончании могул ьской оккупации Марвераннахра. Книга Язди «Зафарнама» (Книга Побед), которая выглядит хвалебной одой в противовес злой критике Арабшаха, постоянно подчеркивает военные таланты Тимура[15]. Перс пишет, что в одной из стычек с врагом Тимур приказал своим воинам зажечь множество лагерных костров на холмах вокруг значительно более крупных сил противника. Враг должен был поверить, что его окружили. Когда противники обратились в бегство, он приказал своим конникам привязать к седлам ветки, чтобы поднять облака пыли. Создалось впечатление, что в погоню отправилась огромная армия. Уловка сработала прекрасно. Могулы бежали, Марвераннахр был освобожден, а Шахрисабз принадлежал Тимуру. «Эта удача, которая всегда благоволила Тимуру, помогла ему разгромить армию кострами и захватить город пылью».

До сих пор жемчужиной Шахрисабза остается памятник, размерами и красотой которого восторгался Клавихо еще в 1404 году, — Ак-Сарай, или Белый Дворец. Он был, как пишет Язди, «построен настолько изящным и красивым, что никакой другой не мог сравниться с ним». Примерно то же самое говорил и сам Тимур: «Пусть тот, кто усомнится в нашей мощи, посмотрит на наши строения». И это было справедливо. Две привратные башни поднимаются на высоту 200 футов над землей. Между ними находится грандиозная входная арка высотой 130 футов, поэтому легко представить размеры самого дворца. Каменщики и тысячи других мастеров трудились над его постройкой уже двадцать лет, когда этот дворец впервые увидел Клавихо. Работы не прерывались ни на один день.

От грандиозного входа расходятся несколько сводчатых галерей, выложенных резным кирпичом и узорчатыми синими изразцами, которые ведут в небольшие приемные залы, куда приглашали тех, кому Тимур даровал аудиенцию. За этими галереями находятся еще одни ворота, которые ведут во двор шириной в 100 ярдов, окруженный двухэтажной аркадой и вымощенный плитами белого мрамора. В центре двора находится изукрашенная цистерна для воды. Следующая галерея ведет к сердцу дворца, купольному приемному залу. Там послы с изумлением крутили головами, восхищаясь великолепной работой мастеров, и нервно потели, дожидаясь встречи с Ужасом Мира.

Невозмутимый Клавихо сообщает: «Стены выложены золотыми и синими изразцами, а потолок целиком сделан из золота». Из его нарочито сдержанного описания ясно, что испанский посол не ожидал увидеть такое великолепие. Впрочем, как и любой другой европеец того времени, поскольку Восток считайся темным краем диких варваров. «Из этой комнаты пас повели но галереям, в которых стены тоже были выложены позолоченными плитками», — продолжает Клавихо.

Это были богатые сады, которые император содержал согласно традиции, заведенной еще Чингис-ханом. Шахрисабз, Зеленый Город, вступал в свой золотой век. В 1379 году, сообщает Язди, «император, очарованный красотой этого города, чистотой воздуха равнин, пышностью его садов и сладостью под, устроил там свою летнюю резиденцию и объявил его второй столицей империи».

Дворец Ак-Сарай больше всех других зданий, построенных Тимуром, был предназначен производить впечатление, демонстрировать, что «султан есть тень Аллаха на земле», как гласила куфическая надпись на восточной башне. Легенда утверждает, что Тимур, взбешенный завуалированным оскорблением «султан есть тень» на западной башне, приказал сбросить мастера с крыши дворца. Остальные надписи прославляют несравненные качества татарского ачадыки. «О Благодетель Народа, ты правишь, как Сулейман. Да будешь ты равен долголетием Ною! Да принесет этот дворец счастье! Небеса удивляются его красоте» — гласит одна. «Султан покоряет врагов добрыми делами. Все происходит к его удовольствию. Слава его добрых дел, подобно свежему аромату, летит повсеместно. Его доброта очевидна. Его лицо ясно, а движения величавы» — надрывается другая. Посетители должны были чувствовать себя ничтожествами, проходя через эти ворота. Все должно было внушить им трепет от мысли, что они находятся рядом с одним из величайших правителей на земле.

Привратные башни в их сегодняшнем виде понизились до 120 футов, войны и время оказались неумолимы. Однако, даже заметно понизившись, они не потеряли своей величественности, господствуя над окружающими зданиями, и выделяются своей особой чистотой линий, изяществом и простотой. Почти на вершинах башен видны зеленые и темно-синие надписи «Аллах» и «Мухаммед» — нетренированный глаз может принять их за простые геометрические узоры — начинается изгиб разрушенной арки. Но едва изящная дуга взмывает в небо — она тут же резко обрывается. Каждая башня стоит отдельно.

Размеры памятника подавляют. Но каким он должен был выглядеть во времена полного своего великолепия, когда инкрустированный золотом купол достигал звезд, когда разные жены Тимура — Клавихо за время своего пребывания тут насчитал восемь — шествовали через пиршественный зал в своих шелестящих шелковых одеяниях, чтобы занять положенные места на роскошных подушках и парче, разбросанных в садах на нетронутых лужайках среди фруктовых деревьев, когда вокруг журчат фонтаны и ручьи. Здесь, среди роскошных шатров и навесов, шелковых летом и шерстяных зимой, освещенных ночью мягким светом ламп, тихие песни плавно поднимались вверх, к звездам.

Реставраторы уже принялись за работу, и потерянные изразцы уже понемногу заменяются новыми, однако дворец все-таки находится в разрушенном состоянии. Самый знаменитый памятник Тимура сейчас представляет собой всего лишь две понизившиеся башни, которые напоминают бивни исполинского животного, утонувшего в земле. Но именно такое состояние придает особое величие развалинам, напоминая, что некогда это было здание совершенно невообразимых размеров и красоты. Или, как писал потрясенный до глубины души Клавихо, видя, что мастера все еще работают, хотя строительство тянется уже много лет, «богатство и прелесть украшений, видимых в этих дворцах, просто невозможно описать».

Пока все еще возможно, потея и задыхаясь на жуткой жаре, взобраться на вершину самого высокого здания Шахрисабза. (Во времена Тимура это было заметно сложнее, когда башни были намного выше.) Вдали на юге виднеется монументальный синий купол мечети Кок-Гумбаз, построенной внуком Тимура Улугбеком в 1435—36 годах. Рядом с ним находится еще один, не столь большой синий купол. Ржавые железные крыши, сверкающие искры окон, солнечное сияние. В вышине кружатся и щебечут птицы.

Прямо перед дворцом Ак-Сарай, на полпути к Парку Победы, стоит статуя Тимура. Она напоминает о временах, когда этот человек был символом власти и силы, защитником Шахрисабза. Широкий пояс с большой круглой пряжкой застегнут поверх длинного кафтана с расшитыми полами. На левом боку висит кривой меч. На плечи наброшен 42 развевающийся плащ. Высокие сапоги подчеркивают силу и прочность.

Сегодня перед статуей и ее высоким постаментом регулярно появляются свадебные процессии, чтобы возложить цветы к ногам Тимура и сфотографироваться под Отцом Государства. Каждая церемония завершается распитием бутылки узбекского шампанского. Как только уезжает одна процессия, тут же появляется следующая. Эго очень приятная картина: молодые пары почтительно стоят перед гигантской фигурой Тимура, обрамленной полуразрушенными башнями его дворца на заднем плане. Женщины радостно, хотя и несколько нервно улыбаются. А вот мужчины выглядят ужасно серьезными и такими хмурыми, словно все это не доставляет им радости.

Солнечным октябрьским днем, уже ближе к вечеру, по извилистой улице Ипак Юли, которая делит Шахрасабз надвое, большая толпа пожилых людей двигалась к местной чайхане. Там они расселись на подушках, разбросанных по топхане (деревянный помост), вместе со своими женами и детьми. Все были одеты в традиционные чапаны, кто-то в яркие малиновые и синие, кто-то в черные и тусклые. Некоторые носили их как накидки, и пустые рукава свободно болтались чуть ли не у коленей. На головах красовались белые, серые и черные тюрбаны или изящно вышитые тюбетейки. Большинство имели серебряные бороды и время от времени величаво поглаживали их. Собравшись вместе вокруг стаканов с кок-чаем (зеленым чаем), эти люди в старинных костюмах сами казались обломками прошлого, хранителями истории. Со всех сторон их окружало новое поколение, одетое в спортивные костюмы, бейсболки и кроссовки. У молодежи явно не хватало времени заниматься изучением традиций прошлого.

Чайная — самое подходящее место для стариков, чтобы проводить там время, как это было и в прошлом. В чайханах сохраняется прошлое Шахрисабза. Улица Ипак Юли может считаться настоящим пиршеством для историка. Она начинается аппетитным салатом — xaнака XIV века Малнк-Аздар.

Первоначально ханака предназначалась в качестве приюта для странствующих дервишей-суфитов, потом для пятничных молитв, а в советские времена превратилась в обычный музей. Следующим блюдом на пиру являются бани XV века, построенные неподалеку, которые сейчас реставрируются. Затем идет медресе Коба, где раньше сидели ряды мальчишек, прилежно зубривших коран. Всего несколько лет назад город прыгнул в капитализм, и теперь двор заставлен рядами прилазков, с которых продают фальшивые джинсы, дешевые туфли и кроссовки. Дальше вниз по главной улице, устремляясь прямо в небо, стоит Дорут Тиловат, Место Уважения и Размышления, в центре которого находится самое изысканное блюдо — мечеть Кок-Гумбаз, построенная внуком Тимура Улугбеком, королем-астрономом. Она видна прямо из Ак-Сарая.

Первое место, куда привели Клавихо после приезда в Шахрисабз, была пока еще недостроенная мечеть. «Здесь ежедневно по специальному приказу Тимура готовят мясо двадцати овец и распределяют среди нищих. Это делается в честь его отца и его сына, которые покоятся в этих часовнях», — писал он. Пораженный огромным количеством мяса и фруктов, Клавихо узнал, что здесь похоронен любимый сын Тимура Джахангир вместе с отцом императора Тарагаем. Клавихо утверждает, что сам Тимур хотел лежать под этим куполом.

Реставраторы работали и здесь. На портале плясали блики, которые отбрасывали синие изразцы. Местная легенда говорит, что отец Тимура и его духовный наставник шейх Шаме ад-дин Куля похоронены под ониксовыми плитами в одном из уцелевших мавзолеев на кладбище племени барлас. Неподалеку расположена маленькая усыпальница с куполом, в которой находятся четыре могилы наследников Улугбека. За сотни лет вода, которой родители обмывают больных детей, проточила глубокую щель в Кок-Таше (Синем Камне). В камне содержались лечебные соли.

После могильной тишины базарная площадь казалась кипящим котлом. Фермеры приезжали в город вместе с женами и детьми, чтобы продать свои продукты. Они сидели в пыли над деревянными ящиками и металлическими корзинами, набитыми помидорами, луком и яблоками. Крестьянские женщины в дешевых поношенных платьях с яркими платками на головах вытирали пыль с овощей и раскладывали их аккуратными кучками. Мальчики с бритыми головами стояли возле самодельных повозок, готовые отвезти груз, если кому-то это потребуется. Были поставлены большие навесы, чтобы укрыть в тени груды арбузов, напоминающих пушечные ядра. Если вспомнить, что писал Клавихо, то окажется, что базар совершенно не переменился. «Арбузы величиной достигают лошадиной головы. Они настолько хороши и велики, что подобных не найти в целом мире». Некоторые грузили на автомобили. Мужчина, стоя на земле, аккуратно кидал их мальчику, стоящему в кузове. Закутанные женщины стояли за каменным прилавком и продавали мягкий сыр. Они раскладывали свой товар как можно привлекательнее и ругали конкуренток, стараясь привлечь внимание именно к себе. Длинные прилавки были отданы сластям, орехам и грудам халвы, печенья и экзотических пряностей. Мешки с семечками подсолнечника лежали открытыми, чтобы любой прохожий мог зачерпнуть из них, если пожелает. Мужчины, женщины и дети хватают полные пригоршни, ловко счищают шелуху и с наслаждением жуют крошечные зернышки, словно это изысканный деликатес, а не закуска бедняков. Фрукты и овощи лежат на земле и на прилавках там, где есть место. Здесь, как и во времена Тимура, продают персики, груши, гранаты, сливы, абрикосы, яблоки, виноград и фиги, картошку, перец, лук. Некоторые ларьки торгуют пластиковыми пакетами с заранее приготовленными смесями для плова — блюда из маслянистого риса, мяса и овощей. Мясники с огромными ножами ловко отрезают куски мяса от того, что в нормальной стране сочли бы скверной падалью. Туши висят на крюках, а струйки крови сбегают вниз, прямо в пыль. Это место постоянного движения. Люди приходят и уходят пешком, на велосипедах, мотоциклах, повозках, ишаках и лошадях. Те, кто желает укрыться от солнца, прячутся в маленьких закусочных, прикрытых плотными занавесями. Там люди жуют шашлыки, кебаб или манты, баранину и лук, обильно политый густым сметанным соусом. Некоторые из них собираются, словно солдаты, вокруг котла с пловом, фыркающим аппетитным паром.

Жизнь в Шахрисабзе трудна, впрочем, как и во всем Узбекистане. Слава, которой пользовался город во времена Тимура шесть веков назад, осталась в прошлом. От сверкающей драгоценности великой империи остались пропыленные руины где-то на задворках бывшего Советского Союза, изглоданных нищетой и коррупцией. Слава Шахрисабза развеялась бесследно. Только руины и сверкающая статуя Тимура подтверждают, что когда-то она была.

В 1365 году, когда Тимур стоял на берегу Амударьи, ему еще предстоял очень долгий путь к славе. Его союзник амир Хусейн только что бросил его на поле боя при первом же серьезном испытании. Между двумя людьми все острее проявлялось чувство недоверия и соперничества. Оно зародилось после роковой битвы у Мира.

Ильяс-Ходжа, бывший губернатор Марвераннахра, предпринял новое вторжение. Его армия подошла к Ташкенту, когда он встретился с силами Тимура и Хусейна. Едва началась битва, как разверзлись небеса. Загремел гром, засверкали молнии, на землю обрушился ливень, превратив поле боя в настоящее болото, в котором вязли люди и лошади. Тимур атаковал могулов и уже начал брать верх. Он приказал Хусейну, который номинально являлся одним из его командиров, броситься в погоню и покончить с врагом. Однако Хусейн отступил. Войска могулов, разумеется, не замедлили воспользоваться роковой ошибкой и прорвались, рубя воинов Тимура направо и налево. Были убиты 10000 человек. Тимур и Хусейн бежали на юг через Амударью. Таков был бесславный конец.

Это было очень серьезно. У человека с амбициями Тимура, которые выходили далеко за пределы мелкой региональной стычки, просто обязаны были зародиться сомнения в надежности союза с Хусейном. Можно полагаться на человека, который отказался сражаться рядом с тобой, да еще в самый критический момент боя? Для Тимура это было настоящим предательством. Но в любом случае непохоже, чтобы Тимур и Хусейн считали свой союз чем-то постоянным. В конце концов, именно так было принято поступать в степи. Союзы заключались и тут же разваливались. Но все-таки пока что сотрудничество продолжалось. Через год после битвы при Мире Тимур и Хусейн отпраздновали совместный успех, свергнув правление сарбадаров в Марвераннахре и установив там новый режим[16]. Как и раньше официально Хусейн, являвшийся кочевым аристократом, внуком амира Казагана, считался главным.

Но у Тимура уже появились и его собственные последователи. Его амиры и воины, вдохновленные благородством при распределении добычи, полюбили Тимура. Зато Хусейн, наоборот, думал только о себе. После злосчастной битвы при Мире, чтобы компенсировать тяжелые потери, в наказание он заставил платить амиров и приверженцев Тимура. Это было настолько необычно и возмутительно, что никто ничего не мог понять, пишет историк. Тимуру пришлось даже отдать Хусейну золотые и серебряные браслеты, серьги и ожерелья, принадлежащие его жене Алджай, сестре Хусейна. Хусейн узнал фамильные драгоценности, когда получил дань, и с удовольствием забрал их себе. Его жадность не осталась незамеченной. Зато звезда Тимура пошла на подъем.

Союз между двумя честолюбивыми вождями был закреплен женитьбой Тимура на Алджай. Ее смерть, которая стала тяжким испытанием для семейных связей, стала в некотором роде предзнаменованием. С 1366 по 1370 год оба человека охотно заключали и расторгали различные временные союзы, и хотя теперь они объединились против могульских захватчиков, были полны решимости уничтожить друг друга. С каждым годом это становилось более очевидным: просторы Марвераннахра недостаточно велики, чтобы они сумели ужиться вместе.

Тимур использовал эти годы с большой пользой. Он укрепил свою популярность среди одноплеменников и постарался привлечь на свою сторону другие слои общества, в поддержке которых он нуждался, чтобы править единолично. Это были мусульманское духовенство, кочевая аристократия степей, торговцы, сельскохозяйственные рабочие, оседлое население городов и деревень, которым не давали покоя бесконечные конфликты. Хусейн же, наоборот, отталкивал одного союзника за другим непомерными налогами. Затем он принял роковое решение перестроить и укрепить цитадель Балха, что оказалось форменной провокацией в отношении кочевой аристократии, которая ненавидела оседлое население. Любые стены и укрепления, которые строил Хусейн, уменьшали ее влияние.

А Тимур продолжал завоевывать все новых и новых союзников. Могулов удалось отбросить. И теперь он начал готовиться убрать последнее препятствие на пути к верховной власти в Марвераннахре.

Наконец время настало. В 1370 году Тимур во главе своих сил двинулся на юг, пересек Амударью в Термезе. (Он сразу приметил этот маршрут и в 1398 году снова использовал его, когда повел армию по крыше мира в Индию.) Здесь он встретил имама Саида Барака из Андхоя, «одного из самых благородных господ дома пророка», как писал Язди, мусульманского ученого из Мекки или Медины, который искал высокого покровительства. Хусейн чуть ранее отказал Бараке, и тот обратился к Тимуру. Тимур оказался более гостеприимным и не отказал старику. Белобородый священник совершенно ничем не рисковал, предсказывая Тимуру великое будущее и передав ему бунчук и цимбалы, которые являлись знаками королевского достоинства. Этот великий шариф решил проводить все свои дни вместе с принцем, великую будущность которого он предсказал. «Тимур приказал после его смерти похоронить их обоих в одной гробнице и чтобы его лицо было повернуто в сторону. Это следовало сделать для того, чтобы в день страшного суда, когда мертвые возденут руки к небу в поисках помощи предшественников, он мог держаться за одежды этого потомка Магомета». (После смерти Тимура уложили покоиться в гробнице у ног его духовного наставника. Это было свидетельством невероятной скромности величайшего из монархов[17].)

Получив заверения в поддержке Аллаха, Тимур уверенно двинулся на юг, где его армия окружила Балх — столицу Хусейна. Началась жестокая битва между сторонниками двух правителей. Наконец стены города были взяты, и воины Тимура начали безудержный грабеж. Запертый внутри цитадели Хусейн следил за продвижением противника, пока не сообразил, что это означает его конец. Он отправился к Тимуру и пообещал покинуть Марвераннахр, чтобы совершить хадж в Мекку, если его бывший соратник сохранит ему жизнь. Но было уже слишком поздно.

Смерть Хусейна имела некоторый оттенок фарса. Сомневаясь в обещаниях Тимура, он сначала спрятался внутри минарета, где был найден солдатом, который намеревался вскарабкаться на башню, чтобы попытаться увидеть потерявшуюся лошадь. Он столкнулся с дрожащим Хусейном, который попытался подкупить его жемчугами. Воин сообщил командирам, кого он видел, но Хусейн снова сумел спрятаться. Бдительные воины снова заметили его и привели к главному врагу. Рассуждая, как Понтий Пилат, Тимур отказался взять на себя убийство — он дал слово, что жизнь Хусейна будет сохранена. Однако он ничего не сделал, чтобы помешать Кай-Хосрову, одному из своих вождей, который имел кровную вражду с правителем Балха, отомстив чужими руками.

Настал час торжества Тимура. Его главный противник был уничтожен. Балх был полностью разграблен и сожжен дотла. Это было предвестием грабежей, убийств и насилий, которые ожидали всю Азию.

Одним из самых заметных трофеев Тимура после этой победы стала вдова Хусейна Сарай Мульк-ханум. Дочь Казана, последнего хана Марвераннахра из рода Джагатая, она также была принцессой из рода Чингиса. В то время было совершенно обычным, чтобы победитель забирал себе гарем побежденного противника. Тимур не стал тратить время попусту, и поступил именно так. Кроме того, забрав Сарай Мульк-ханум, он подкреплял свои претензии на власть. Остальные три жены достались ему в виде бесплатного приложения. С этого момента и до конца жизни он именовал себя Тимур Гураган — зять Великого Хана. Это имя чеканилось на монетах, его поминали в пятничных молитвах, произносили на всех официальных церемониях.

Тимур был известен как собиратель жен, впрочем, во время своих походов он также собирал сокровища и трофеи. Однако мы почти ничего не знаем о его женах. Сколько их было? Когда он на них женился? Не известно. Время от времени они возникают в хрониках и столь же внезапно исчезают в безвестности. Нам известно, что Сарай Мульк-ханум была старшей женой, великой королевой, и обязана этим она своей благородной крови. Далее последовали новые свадьбы. В 1375 году он женился на Дильшад-аге, дочери могульского амира Камар ад-дина, однако 8 лет спустя она преждевременно скончалась. В 1378 году Тимур женится на двенадцатилетней Туман-аге, дочери одного из при дворных дома Джагатая. Однако ненасытная тяга Тимура к женам и наложницам не повлияла на продолжительность его жизни. В 1397 году, уже в конце жизни, он женился на Тукал-ханум, дочери могульского хана Хызр-Ходжи, которая стала младшей королевой. К этому времени, по словам Арабшаха, неизменно ненавидевшего Тимура, стареющий император жаждал лишать девственности девушек. Отчет Клавихо, скорее всего, более точен. В 1404 году он насчитал восемь жен, в том числе Джаухар-агу, молодую Королеву Сердец, на которой Тимур женился в возрасте семнадцати лет. Но сколько у него было жен до того, не скажет никто.

После разгрома и казни Хусейна, в согласии с традициями Чингиса, когда править может лишь особа королевской крови, Тимур посадил на трон марионеточного хана из рода Джагатая Суюргатмыша в качестве номинального правителя. Но это было не более чем формальностью. Все знали, что власть принадлежит одному Тимуру. Арабшах отмечает, что положение хана при Тимуре напоминало положение халифов при султанах.

Реальность разделения власти подчеркнула эффектная церемония восшествия на трон. С благословения курултая 9 апреля 1370 года Тимур назначил сам себя правителем улуса Джагатая[18]. Величественный в новой золотой короне, окруженный принцессами, придворными и амирами, вместе с марионеточным хамом, новый монарх торжественно восседал на троне, когда один из придворных вышел вперед и пал перед ним ниц. После этого он поднялся и осыпал Тимура сверкающими драгоценными камнями. Затем началось торжественное перечисление имен, которые он носил до самой смерти. В возрасте 34 лет он стал Повелителем Счастливого Сочетания Планет, Императором Века, Завоевателем Мира.

Как утверждает Язди, его величие было предсказано звездами.

К сожалению, Язди не сумел выслушать много миллионов тех, кто погиб в следующие сорок лет, — похороненных заживо, замурованных в стены, убитых на поле боя, разрубленных пополам, разорванных лошадьми, обезглавленных, повешенных — он услышал бы иное мнение относительно мягкости императора. Но их никто не спрашивал и не слушал. Никому, невинному ребенку или самому злобному противнику, не позволено стоять на пути провидения. Мир вскоре содрогнется. Зверства Тимура еще только начинались.

Глава 2
«БИЧ БОЖИЙ» КРИСТОФЕРА МАРЛО

Пока десятилетний Тимур изучал военные искусства, что превратило его в столь известного полководца, в трех тысячах миль к западу другой человек правил на полях битвы в Европе. Для любого ребенка, который хоть сколько-то любит романтику рыцарской эпохи и героические деяния, потрясающая история этого человека и его королевская гробница сразу же становятся символом.

Эдуард Черный Принц покоится в кафедральном соборе Кентербери неподалеку от вершины Лестницы Пилигримов, чьи ступени за сотни лет истерты ногами и коленями паломников. Мальчики и девочки взбираются на ограду вокруг могилы, чтобы получше разглядеть лежащую фигуру принца в полных доспехах. Когда я был школьником в Кентербери, то делал то же самое, заскакивая в неф за несколько минут до начала службы, чтобы постоять над его могилой. Как мог этот худой, невысокий человек считаться образцом воина шесть веков назад, гадал я, разглядывая резные изображения мчащихся конных рыцарей, тучи стрел, закрывающие небо, стремительные удары меча, способные развалить человека надвое. Его голова лежит на сказочном шлеме, поддерживаемом ревущим львом, его руки благочестиво сложены на груди, меч лежит рядом. Он смотрит в небеса. А его доспехи, перчатки, ножны, сюрко и щит украшены золотыми львами и лилиями Англии.

Черный Принц, вероятно, является самым блестящим символом Европы эпохи рыцарства. Его жизнь сверкала так же ярко, как его украшенный драгоценными камнями меч, который принес ему такую славу во Франции. В 1346 году, когда ему исполнилось всего 16 лет, он командовал правым крылом армии своего отца Эдуарда III в битве при Креси, завершившейся блестящей победой англичан. Тогда он и получил рыцарские шпоры. Через 10 лет он сам разгромил французов при Пуатье, захватил короля Иоанна И и привез его в Англию пленником. Он захватил для Англии новые земли во Франции в качестве принца Аквитанского, восстановил на троне короля Педро Жестокого, изгнанного из Кастилии, и подавил мятеж с ужасающей жестокостью. Что бы он ни делал, все его подвиги громким эхом отдавались по всей средневековой Европе.

Однако война XIV века заметно отличается от того, что видят мальчишки в цветных книжках и компьютерных играх. Она несла жителям Европы только страдания и нищету. Историки еще долго называли этот период «веком бедствий», когда голод, войны и болезни заметно сократили население континента. Еще свежи в памяти были славные достижения крестовых походов. Но в конце XIII века христианство потеряло все владения в Святой Земле, благословенная заморская земля прекратила существовать.

Жизнь была тяжким испытанием, как для бедного крестьянина, так и для богатого властелина. Наследственные монархии вели постоянные войны, правящая династия старалась удержаться на троне и отбить натиск претендентов. Почти все столетие Англия и Франция, две самые крупные державы Европы, вели бесконечную войну, прозванную Столетней. Непрерывные сражения опустошали сундуки, ряды рыцарства быстро редели. Обе страны раскололись на почти независимые феодальные владения, власть королей подрывали постоянные интриги знати. Во Франции борьба за королевский престол позволила герцогам Орлеанским, Бургундским, Бретанским, Анжу, а также графам Фуа и Арманьяк править в своих владениях, как маленьким царькам. Герцогство Бургундское постепенно выросло из провинции королевства в государство с претензиями на королевскую корону. Почти весь этот период короли Франции были беззубыми тиграми, которым со всех сторон досаждали дворяне-изменники, бродячие наемники и мятежные крестьяне.

На другом берегу Ла-Манша Англия пыталась справиться со своими собственными проблемами. Блестящее 50-летнее правление Эдуарда III, известного своими военными авантюрами и отрицанием власти папы, завершилось после его смерти в 1377 году, через год после того, как скончался его сын и наследник Черный Принц. Преждевременная смерть рыцаря, который нанес французам два унизительных поражения, означала, что на трон поднимается девятилетний внук короля Ричард II, который совершенно не подходил для реализации экспансионистских замыслов Эдуарда. Война разоряла страну, которая уже не могла выдержать такое запредельное напряжение сил. Глубоко непопулярная налоговая политика привела к крестьянскому восстанию 1381 года. Столетие завершилось бесславным свержением юного короля с трона в 1399 году и его убийством год спустя. Узурпатор Генрих IV сделал все возможное, чтобы не допустить распада королевства, которое осаждали мятежные шотландцы и валлийцы, хотя при этом ему пришлось использовать помощь французов.

Однако не только эти северные королевства воевали между собой. По всей Европе полыхали мелкие войны, бунтовали крестьяне, грызлись правящие династии и мелкие дворяне. В относительно спокойные периоды перерывов в Столетней войне «свободные роты», или попросту банды наемников, шлялись по континенту, сжигая города и разоряя сельских жителей, сея смерть и разрушения на своем пути. «Без войны вы не можете жить и просто не знаете как», — говорил сэр Джон Чандос, один из командиров Черного принца, отчитывая группу своих капитанов. Южная Франция, Италия, Германия страдали от этих солдат, которые отказывались возвращаться домой. Италию раздирали междоусобицы, в которых активно участвовали кондотьеры, ставшие символом наемничества, вроде сэра Джона Хоквуда, капитан-генерала Флоренции, или Франческо Сфорца, правителя Милана. Затянувшийся конфликт между гвельфами и гибеллинами выродился во всеобщую опустошительную феодальную войну всех против всех. Большие города, управляемые деспотами, стремились расширить свои сферы влияния. Сцепились между собой Неаполь и Флоренция, торговая Генуя пришла в упадок. Словно всех этих бедствий было мало, последовал экономический кризис. В 1340-х годах лопнули знаменитые банки Барди и Перуцци, что было результатом действий короля Эдуарда III[20].

Положение в Испании и Португалии было ничуть не лучше, где несмотря на реконкисту Андалузии еще сто лет назад, правили анархия и вражда. Арагон раздирали постоянные гражданские войны дворян, сражавшихся за корону. На западе после смерти в 1349 году короля Альфонсо IX Кастильского — он умер от чумы — началась очередная война за наследство, в которой схватились Педро II и его незаконнорожденный брат Энрике, граф Трастамара. Эта война затянулась на 20 лет.

И самое главное, начались ужасы Черной Смерти, которая пришла с востока вместе с торговыми караванами из Азии и пронеслась по всей Европе. К 1347 году она достигла Константинополя, Родоса, Кипра и Сицилии, перекинулась на Венецию, Геную и Марсель. Через год чума вспыхнула в Тоскане, центральной Италии и Англии. В середине столетия она опустошила Скандинавию, дойдя на севере до Исландии и Гренландии. Около трети населения Европы было уничтожено этой эпидемией с такой ужасающей быстротой, что люди восприняли это как кару небесную, посланную за грехи мира.

«Я не знаю, с чего начать описание этих бесконечных жестокостей. Почти все, кто видел это, онемели от горя. Они умирали почти немедленно. Появлялись пятна под мышками и в паху, и люди падали мертвыми во время разговора. Отцы бросали своих детей, жены бежали от мужей, братья избегали друг друга», — писал хроникер из Сиены Анольо ди Тура дель Грассо, который похоронил пятерых своих детей. Собаки вытаскивали наспех похороненные трупы на улицы и грызли их, а потом умирали сами. «Никто не хоронил мертвых, так как сам ожидал смерти. Умерло так много людей, что остальные начали думать, будто настал конец света». Черная Смерть погубила примерно 25 миллионов человек, вызвав серьезный продовольственный кризис, так как некому стало обрабатывать землю. Неизбежные нарушения закона и порядка еще более усугубили воцарившийся хаос.

Пока войны, чума и голод подтачивали Европу изнутри, начала нарастать и внешняя угроза. Восточная граница христианства находилась под постоянным давлением, так как слабеющая Византийская империя была атакована оттоманами. Она начала терять свои провинции одну за другой. Сначала была захвачена Малая Азия с городами Бруса и Никея, потом пал Адрианополь, что было зловещим знаком, Галлиполи и Фессалоники. В 1389 году христианская армия сербского короля Лазаря была разгромлена на Косовом поле турецкой армией султана Мурада I. К 1394 году Константинополь оказался в осаде. Через 2 года христиан-58 скип мир поднялся с больничного ложа, чтобы дать последний бой мусульманским противникам. Последняя армия крестоносцев отправилась к Никополю на берегах Дуная, где и была разгромлена наголову: Европа содрогнулась при мысли, что дальше будут делать неверные. Ислам начал свое наступление.

Перспективы материковой Европы выглядели мрачными, оставалось уповать на небесное заступничество. Хотя церковь в XIV веке чувствовала себя уверенно, и папа римский Бонифаций VIII в 1302 году обнародовал буллу «Unam Sanctam», где утверждал, что «духовная мощь превыше достоинства и благородства, превыше любой земной власти», в это же самое время она начала терять свой авторитет. Оказавшись в кипящем котле раздираемой войнами Италии, папы на некоторое время удалились в Авиньон на берега Роны, откуда французские папы старались как-то пригасить войны в Италии и Европе вообще, чтобы подготовиться в сражениям против мусульман на востоке. Но в 1378 году случилась настоящая катастрофа, и церковь раскололась, когда был смещен вспыльчивый итальянец Урбан VJ. Вместо него был выбран очередной француз Клемент VII, что привело к Великому Расколу. В течение 40 лет один папа сидел в Риме, другой, именуемый анти-папой, находился в Авиньоне. Престиж папской власти резко упал.

Во времена Тимура Европа в глазах мусульман выглядела просто дикими варварскими задворками. Церкви и государства были расколоты и безнадежно слабы. Эпоха имперского величия завершилась, ей предстояло возродиться только в XV веке. Эдуард Черный Принц мог считаться блестящей фигурой на полях сражений Европы, но мусульманский мир не обращал внимания на происходящее в землях неверных. Настоящие сокровища завоеваний нельзя найти в землях неверных, они находятся на востоке. Как писал Бернард Льюис: «Для средневекового мусульманина от Андалузии до Персии христианская Европа была погружена во мрак варварства и неверия, которого залитый солнцем мир ислама мог не опасаться, и учиться там было совершенно нечему».

Но на европейцев дела язычников Востока тоже не производили впечатления. Стремительные завоевания Тимура на Западе оставались практически незамеченными до 1587 года, когда, как чертик из коробочки, на сценах елизаветинской Англии появился в клубах дыма и серы Тамбурлейн.

Западные историки пренебрегали Тимуром, что продолжается и сегодня. Это позволило Марло создать запоминающийся образ кровожадного Тамбурлейна, безбожного восточного деспота, бесстрашного в завоеваниях, беспощадного в победах, однако способного достичь поэтических высот во время разговоров со своей возлюбленной Зенокритой. Злая насмешка судьбы заключается в том, что человек, всегда старавшийся сохранить память о себе для потомков, заставляя тщательно описывать свои военные и прочие дела, посмертную славу получил из рук писаки елизаветинского периода, да к тому же писаки с откровенным привкусом желтизны.

Тимур прилагал титанические усилия, чтобы оставить память о своих блестящих военных победах и грандиозных стройках, но это ни к чему не привело[21]. Эдвард Гиббон писал: «Эти усилия оказались неспособны сохранить его славу, драгоценные памятники с надписями на монгольском и персидском языках были скрыты от мира либо, по крайней мере, от Европы. Нации, которые он покорил, старались отомстить хотя бы по-мелкому. Невежды долго повторяли клеветническую легенду, которая опошляла его рождение, характер, личность и даже имя — Тамерлан. Однако его реальные заслуги будут подчеркнуты, а не зачеркнуты тем, что он возвел крестьянина на трон Азии».

Не замеченный историками, на сцене Тимур появлялся несколько чаще. Хотя пьесе Марло исполнилось более 400 лет, ставилась ома исключительно редко. В хрониках XVII, XVIII и XIX веков мы не видим ни одного упоминания о постановках. Одной из проблем являлась затянутость пьесы. Она состоит из двух полномасштабных пьес, а не действий. Другой проблемой является монотонный показ завоеваний и побоищ, который продолжается до смерти Тамбурлейна. Ч.С. Льюис назвал пьесу «скрытой анаграммой: Великан — победитель Джеков». Следует прямо признать, что сюжет недостаточно сложен. В результате всех этих трудностей первая профессиональная постановка в наше время была предпринята в Лондоне в 1951 году, когда Тайрон Гатри выбрал на главную роль Дональда Волфита вместе с труппой «Олд Вика». Четверть века спустя Питьер Холл выбрал пьесу, чтобы открыть театр Оливье, главную роль исполнял Альберт Финни. Холл решил, что «Тамбурлейн» представляет собой «бессмертное морализаторское представление», «первую атеистическую пьесу» и даже «первую экзистенциалистскую пьесу». В 1976 году он писал: «Одна вещь, которую я сегодня знаю о «Тамбурлейне» наверняка. Он пахнет театром так же, как цирк пахнет песком и лошадиным дерьмом». Если бы театралы обзавелись терпением, они дождались бы, пока в 1993 году пьеса не была поставлена в Королевском Шекспировском Обществе в Стратфорде под руководством Терри Хэндса. Этой постановки стоило дождаться.

Зрители были пленены восхитительным варваризмом Энтони Шера в главной роли, взрывной и атлетической манерой, в которой он изображал тиранию и раздувал претензии на величие до того, что один обозреватель назвал «мегаломанией мегаломаньяка». Если султан Баязид и его турки неловко ковыляли по сцене на золоченых ходулях, Тамбурлейн прыгал, подобно Тарзану, сшибая Баязида наземь. Победу он празднует с издевательским садизмом, запуская пальцы во вспотевшие волосы Баязида, и лижет их, а потом предлагает Зенократе понюхать. Купаясь в крови, он оскорбляет посаженного в клетку султана и приглашает свою свиту помочиться на огрызки хлеба, которые потом пытаются скормить пленнику. Затем, со злобной гримасой, он отрезает палец султанше. Девушки Дамаска, которых изобразил Марло и которые стали жертвами Бича Божьего, превращаются в напомаженных мальчиков определенной профессии. Если постановка 1993 года и доказала что-либо, то лишь одно — на самой сенсационной пьесе Марло можно сделать хорошую кассу. Нужен актер с мускулатурой Шера, переписанная пьеса (она сократилась до трех часов), пышные костюмы и спецэффекты. Но был еще один урок, извлеченный из «Тамбурлейна». Как писал критик: «События на Среднем Востоке и в других местах доказывают нам, что если мы будем игнорировать его, то его наследники начнут угрожать нам».

Если бы Тимур прожил достаточно долго, чтобы увидеть «Тамбурлейна Великого», он наверняка был бы благодарен автору этой драмы, хотя вероятно, возражал бы против использования унизительного прозвища. Тамбурлейн Марло — один из наиболее эффектных образов воина-героя на сцене. Шекспировские Генрих V и Кориолан по сравнению с ним кажутся ничтожествами.

Тамбурлейн поднимается над миром обычных смертных. Как говорит персидский лорд Теридам в начале первого акта о «персидском пастухе»:

В ходе аудиенции быстро обнаруживается, что Тамбурлейна интересует только всемогущество.

Разгромив своих арабских и египетских противников в конце первого действия, он объясняет причины своей победы египетскому султану, который горюет о потере трона. Бог войны подчинился Тамбурлейну и вскоре сделает его повелителем мира. Даже Юпитер внезапно становится «бледным и тусклым», опасаясь, что Тамбурлейн сбросит его с трона. Не удовлетворяясь сравнением самого себя с богами, он бросает перчатку вызова пророку Мухаммеду, поджигая коран и угрожая пылающей книгой небесам.

Для елизаветинской публики это был шокирующий поступок, оскорбление в глазах властей и оскорбление чувств христиан. Уже ходили слухи, что Марло закоренелый атеист, еретик и развратник, что было опасным обвинением в те времена, когда власти охотились за подозреваемыми в клевете, подстрекательстве и просто в «неправильных» взглядах. В своем предисловии к «Премидесу Кузнецу» (1588 год) Роберт Грин проклинает Марло за то, что он «спустил бога с небес с помощью атеиста Тамбурлейна».

12 мая 1593 года был арестован и подвергнут пытке известный драматург Томас Кид. Он написал письмо, почти наверняка под пыткой, в котором осуждал «чудовищные взгляды» Марло и его стремление «опорочить святое писание, осмеять молитвы и найти аргументы, чтобы опровергнуть и запутать все сказанное и написанное пророками и святыми». Неясный персонаж по имени Ричард Бейнс, еще один информатор, написал о «пренебрежительном отношении к религии и насмешкам над божьим словом» со стороны Марло. Он приписывал драматургу выражения «Христос был ублюдком, а его мать бесчестной женщиной», «Если бы существовал бог или хорошая религия, тогда не было бы папистов», «Все протестанты лицемерные ослы», а также утверждение, будто Христос и Иоанн Креститель были содомитами. 18 мая Тайный Совет отдал приказ об аресте Марло. Он был зарезан менее через две недели в какой-то жалкой таверне в Дептфорде.

«Тамбурлейн Великий» обеспечил достаточно пищи для елизаветинских критиков, да и для сегодняшних тоже. Джозеф Холл, декан колледжа Эммануэля в Кембридже, а позднее епископ Эксетера и Норвича, обвинил в популизме и потакании черни. «Он приводит в восторг отребье», — писал он. Бен Джонсон присоединился к хору осуждения. В книге «Открытия», опубликованной после его смерти, он утверждал, что в пьесах, подобных «Тамбурлейну», нет ничего, кроме «беготни по сцене и диких воплей, чтобы привлечь глупых зевак». Но пьеса с феноменальной быстротой стала исключительно популярной, чему не помешали высокомудрая критика и холодное отношение верхов. До сегодняшнего дня в тех редких случаях, когда она появляется на сцене, критики чувствуют себя оскорбленными и совращенными, возмущенными и потрясенными жестокими поступками этого экзотического тирана.

Что бы елизаветинские власти ни думали об атеизме Марло, «Тамбурлейн» ставил множество вопросов, которые время сделало очень актуальными. В пьесе речь шла о колонизации и королевской власти, мятеже и религии, о превратностях судьбы. Именно в это время началась энергичная экспансия Англии, рождались военные и торговые нации, колониальные империи. Их самоуверенность крепла буквально на глазах, а амбиции охватывали весь земной шар. Марло множество раз упоминает земные полушария, меридианы и полюса, континенты известные и неизвестные, превосходно отражая дух эпохи Великих географических открытий, коммерческой предприимчивости моряков. Живым воплощением этого духа мог служить сэр Фрэнсис Дрейк, человек, который в 1577 — 80 годах совершил кругосветное плавание. Он совершенно спокойно закончил партию в шары в Плимут Хоу, прежде чем выйти в море и разгромить Непобедимую Армаду в 1588 году. Как Тамбурлейн ураганом шел по земному шару от одного завоевания к другому, так и Англия, возглавляемая своей героической королевой, постепенно превращалась в великую державу на мировой сцене. В знаменитой речи Елизаветы к своим солдатам в Тилбюри, накануне решительной схватки с Армадой, безошибочно видны тени «Тамбурлейна» (написанного всего лишь в прошлом году): «Я думаю, если презренные дураки из Пармы или Испании, или любого княжества Европы, осмелятся нарушить границы наших владений, это станет бесчестьем для меня, и я сама возьмусь за оружие. Я сама буду вашим генералом и судьей, сама буду награждать вас за ваши заслуги на поле брани».

Не удивительно, что из-за неодобрения властей пьеса получила в то время широкую известность. Прекрасно известно, что в 1629 году, через 40 лет после первого представления, заключенные, таскающие повозки с нечистотами по улицам Лондона, распевали одну из строк пьесы: «Хола, вот лучшая яшма Азии». Этими словами Тамбурлейн подгоняет двоих сыновей Баязида, запряженных в его повозку.

В разное время «Тамбурлейн» Марло — как и сама фигура реального завоевателя — воспринимался совершенно по-разному. Историки XIX века, и не только английские, превозносили повелителя татар за его исключительные военные дарования и с восхищением писали о его походах, не касаясь массовых убийств. В XX веке на его биографию начали смотреть гораздо более прохладно. Джон Джозеф Сондерс в 1971 году писал: «До появления Гитлера Тимур оставался лучшим в истории примером полной бездушности и разрушительного милитаризма». В 1996 году историк Лео де Хартог уже назвал Тимура садистом-параноиком.

Не удивительно, что различные культуры тоже имеют совершенно разные точки зрения. В мусульманском мире имя Тимура пользуется огромным уважением, его обычно называют великим завоевателем и защитником веры. В христианской Грузии, которую он несколько раз опустошал, о нем говорят с ненавистью и считают злейшим врагом страны. В советской империи его имя изъяли из книг по истории, так как власти опасались, что этот образ может вызвать вспышку национализма среди населения Центральной Азии. Если его и упоминали, то лишь как жестокого варвара и деспота. В после-советском Узбекистане, как мы увидим, Тимур был реабилитирован и признан отцом новой нации. На Западе он погрузился в пучины забвения.

То же самое происходило в театре. Пьеса, способная вызвать неудовольствие елизаветинских критиков, в XIX веке страдала от предубеждений их преемников. Арптур Хьюстон, профессор политической экономии Тринити-колледжа в Дублине, оправдывал успех «Тамбурлейна» тем, что «главные персонажи — это восточные варвары, склонные к необузданным страстям и использующие гиперболы для их выражения. По моему мнению, Марло серьезно недооценили». Суинберн восхищается поэтическим даром Марло, но Джордж Бернард Шоу считает его дураком, который хочет угодить равнодушным филистерам. В наше время Эдвард Сейд обвинил «Восточные сцены» Марло в попытке привить христианам мнение, будто ислам есть нечто органически чуждое. Прошло уже 400 лет после первого появления «Тамбурлейна» на сцене, однако пьеса по-прежнему вызывает жестокие споры.

Пьесу можно воспринимать как хвалебный гимн империи, оду атеизму, восхваление торговли, исследовательского духа, социальной мобильности и индивидуализма, осмеяние королевской власти и наследственного правления, сопротивление иностранной державе — если вместо Тамбурлейна подставить Елизавету, а вместо Турции Баязида подставить католическую Испанию — это будут разные слои восприятия, причем не самые значимые. Пьесу «Тамбурлейн Великий» можно трактовать самым различным образом. Если в этом есть какие-то сомнения, посмотрите на речи Тамбурлейна, полные ярости. Они немедленно приковывают к себе внимание уже в первом акте и больше не отпускают.

Пьеса захватывает. Сам Марло тщательно изучал последние на то время источники, использовав такие книги, как «Жизнь Тимура» Пьетро Перондини (1553 год) и «Английское зеркало» Джорджа Уитстоуна (1586 год), поэтому он хорошо знал жизнь императора. Хотя временами сомнительные исторически, его описания действий Тимура полны огромной художественной силы. Они становятся основой легенды. Драма и история сливаются воедино, когда речь идет о столкновении Тамбурлейна с Баязидом, «императором турок». Эта встреча была заметной вехой в жизни императора, стала и стержневой сценой в пьесе. Задолго до того, как противники появляются на поле боя, Марло начинает превозносить правителя оттоманов, чтобы подчеркнуть особое значение столкновения. Прежде чем начинается битва, они лично встречаются в присутствии придворных. Начинается обмен оскорблениями, как у боксеров перед боем за чемпионский титул. Баязид называет Тамбурлейна «скифским рабом» и клянется на святом коране, что превратит его в «целомудренного спокойного евнуха», пригодного только для присмотра за гаремом. Татарский повелитель отметает угрозу, напоминая, что он прославлен во всем мире. Так оно и было на самом деле.

Битва короткая и жестокая. Тамбурлейн побеждает Баязида и сажает его в железную клетку, доводит его самого и его жену до самоубийства. Марло использует падение Баязида, чтобы показать неотвратимость рока. Ничто не может помешать предопределенному восхождению Тамбурлейна к высотам славы. Эго великий человек, жестокий, военный гений, обладающий непомерной гордостью и чувственностью, а его власть просто не имеет границ. Он полагает, что достоин ходить не по земле, а по небесам. После разгрома Баязида он называет себя «архи-повелителем» земли, «Бичом Божьим и ужасом мира».

В пьесе постоянно звучит грохот и лязг оружия. Как отметил один из критиков, «она полна военного чванства». Но Тамбурлейн, нарисованный Марло, не только воин, но и поэт. (Имеются свидетельства того, что Тимура интересовали искусство и науки, хотя автор тогда не мог об этом знать.) Если противники на поле боя вызывают вспышку бешеного гнева, то его возлюбленная Зенократа вызывает неукротимую страсть, рождает искрящуюся струю стихов, которая поднимает пьесу до невиданных высот.

Позднее она заболевает, и Тамбурлейн погружается в пучину отчаяния. Кровавый император еще раз становится поэтом-любовником.

Но ничто не может спасти ее. Она лежит на парадном ложе, окруженная королями и врачами, рядом три ее сына и муж, но она умирает. Безутешный Тамбурлейн обрушивается на «сластолюбивого Юпитера», похитившего у него жену. Он обвиняет бога в том, что тот желает возвести Зенократу на трон богини. Образность и красочность его речи потрясают, однако они рождены отчаянием и трагической тщетой.

Пьеса завершается смертью Тамбурлейна. Даже теперь, в конце жизни нет ни сожаления, ми раскаяния. Он даже не понимает, что сражен высшей силой. Тамбурлейн требует карту и отмечает по всему миру места, где он одержал свои великие победы, перечисляя их сыновьям. Наступает время короновать его наследника Амира, и затем природа делает то, что не сумел никто из земных противников Тамбурлейна. В последний момент, когда уже подступила смерть, надменность не покидает его.

Как драматург Марло охотно использует все типичные приемы: преувеличения, исторические неточности, географические ошибки, привкус сенсационности. Однако его Тамбурлейн — это триумф воображаемого гения. Нигде еще татарский владыка не был столь блестяще спрятан за фальшивым образом. Поэма великолепна, ее четкие строки вызывают восхищение, изображение военной драмы поразительно, от нее нельзя оторваться. Поэтому не приходится удивляться, что Марло, а не историки, сумел нарисовать образ Тимура, исполненный бешеной ярости его исторического аналога. В пьесе, как и в жизни, «скифский пастух» легко отбрасывает любые нравственные ограничения, начинает серию опустошительных завоеваний и уничтожает все попадающееся ему на глаза. Тамбурлейн Марло растет еще быстрее, чем его исторический прототип, приобретая безграничную власть. Он обладает неодолимой, неестественной силой, которая поднимает его над обычными смертными прямо к небесам. Он попирает все нравственные принципы, убивает невинных девушек, устраивает массовые побоища и прямо называет себя соперником богов, которых презирает за их слабость. Современники были вынуждены признать, что этот человек

Какими бы огромными ни были его амбиции, какой бы обширной ни была сцена, на которой он выступал, крайне сомнительно, что настоящий Тимур в 1370 году мыслил столь высокими категориями. Хотя он приобрел набор великолепных титулов, они мало чего стоили. Правитель маленького района в Центральной Азии, осажденный со всех сторон многочисленными врагами, Тимур не был ни Императором Века, ни Завоевателем Мира. Потребовалось несколько десятилетий постоянных войн и походов, прежде чем он смог с чистой совестью говорить о себе так.

Памятуя о монгольских традициях, Тимур не упускал ни одного случая использовать их для укрепления собственных позиций. Самой первой задачей после восшествия на трон он поставил объединение раздробленного улуса Джагатая. Продемонстрировав разумную гибкость, которая не раз позволяла ему выпутываться из сложных положений в течение всей жизни, Тимур начал искать правителей, восходящих по прямой линии к Чингис-хану. Его женитьба на Сарай Мульк-ханум несколько облегчила его положение, хотя и недостаточно. Теперь он намеревался развить первые

70 успехи, восстановив усохшую империю d ее прежних границах. Эти земли, принадлежавшие второму сыну Чингиса Джагатаю, разлетелись в разные стороны в водовороте конфликтов. На северо-востоке плодородные земли Хорезма, ранее входившие в улус Джагатая, теперь стали независимыми и управлялись династией Кугиратов Суфи. На востоке находился Могулистан, также входивший некогда в улус, а теперь превратившийся в прямого врага, не раз вторгавшегося в Марвераннахр. Тимур решил покончить с обоими.

В течение следующих 10 лет он вел войны и там, и тут. Он атаковал могулов на востоке и сразу перебрасывал армию на север в Хорезм. Это были, скорее, набеги, но все-таки они должны были расширить и укрепить его базу. Сегодня перманентная война может показаться бессмысленной растратой ресурсов, но во времена Тимура это был самый надежный способ добиться верности кочевых племен, объединив их под знаменем грабежа и добычи. Однако племенные вожди постоянно бросали вызов ему, так как стремительное возвышение Тимура вело к потере ими своей власти. Такие попытки были нейтрализованы умной работой Тимура по сплочению своей армии. Он и Хусейн собрали крупные силы, используя свой союз, а после убийства Хусейна все они перешли в распоряжение Тимура. Поэтому Тимур теперь возглавлял очень большое войско, куда входили представители всех племен улуса. Дополнительную поддержку ему оказывало оседлое население, которое ненавидело войну и стремилось к стабильности и процветанию. Эти люди понимали, что только сильный правитель может принести мир стране, что позволит им жить спокойно. А вот враждующие племенные вожди этого не понимали.

Свой первый поход против восточных соседей Тимур совершил в 1370 году, когда взошел на трон. Его противником был правитель могулов Камар ад-дин, который сменил убитого Ильяс-Ходжу. Первый поход результатов не дал, хотя воины Тимура вернулись, нагруженные большой добычей. Камар ад-дин оставался неприятной занозой еще несколько лет. Хотя последовали новые походы против могулов — новый в 1375 году, — их вождь постоянно ускользал. Легенда рассказывает об инциденте, случившемся во время одного из таких походов в горах Тянь-Шаня, которые поднимаются над озером Иссык-Куль. Преследуя могульских лучников через перевал Сан-Таш, каждый из воинов Тимура получил приказ принести камень и положить его в кучу. Когда они отогнали врага, то каждый воин на обратном пути взял с собой камень. Это позволило Тимуру легко сосчитать потери своей армии. Когда армия покинула горы, там осталась высокая куча, настолько велики оказались потери. В конце 1370-х годов Тимур совершил еще несколько рейдов в Могулистан и в 1383 году нанес могулам очередное тяжелое поражение. Его целью был Камар ад-дин. Но в 1389 году его изгнал Хызр-Ходжа, сын бывшего могульского хана Туглук-Тимура, хотя и не покончил с ним. На следующий год Камар ад-дин решил использовать то, что Хызр-Ходжа бежал от армии Тимура, и попытался захватить власть, но его снова изгнали. В последний раз мы слышим о нем в 1393 году, хотя эти сведения недостоверны. Он не смог удержаться со своей отступающей армией и был брошен в лесу своими командирами вместе с наложницами. Ему дали продуктов на несколько дней, и больше о Камар ад-дине никто не слышал.

Вскоре после этого Тимур сумел более или менее удовлетворительно решить восточный вопрос. Хызр-Ходжа признал превосходство своего соседа и постарался договориться с ним, за что был признан могульским ханом. Отношения между правителями были установлены в 1397 году, когда могульский хан отдал Тимуру в жены свою сестру Тукал-ханум. В знак признания ее благородного происхождения она получила титул Кичик-ханум — Младшей госпожи. Так как мощь и богатство Тимура росли с каждым годом и с каждым новым походом, соответственно рос и его гарем, постоянно увеличивалось число жен и наложниц.

В эти годы Тимур также усиленно старался поставить на колени своего северного соседа Хорезм. Подходящей причиной для конфликта послужило желание восстановить империю Джагатая в том виде, в каком она досталась второму сыну Чингис-хана. Но была еще одна, не менее, а может и более веская причина искать конфликта. Хорезм оседлал караванный путь, идущий из Китая к Средиземному морю и хорошо наживался на этом. Если бы удалось вернуть его в сферу влияния улуса Джагатая, это позволило бы получать огромные пошлины. Если Тимур намеревался захватить этот район и укрепить его северные границы, это означало бы, что он в первый раз выходит за пределы владений Джагатая.

Отныне и до конца жизни Тимур старался постоянно использовать свою армию и вознаграждать ее за это. Прежде всего он намеревался подавить сопротивление племен. До тех пор пока существовала прежняя система заключения и расторжения союзов и внутренних раздоров, позиции Тимура были уязвимыми. Его задачей было сплавить разнородную конфедерацию племен, управляемую освященными временем традициями и множеством вождей, в единую армию, верную лично ему. Мощное центральное правительство ослабляло позиции племенных вождей. Если им не компенсировать неизбежные потери, то рассчитывать на их верность не следует. Тимур это понимал. Только ведя племена улуса от победы к победе за границами государства, он мог покончить или хотя бы свести к минимуму внутренние трения и завоевать верность своих людей. Именно поэтому американский историк Беатрис Форбс Манц писала: «Занятие политикой он подменил завоеваниями».

Это была очень практичная долгосрочная политика. В непосредственной перспективе Хорезм являлся целью, заслуживающей захвата. Кат и Ургенч, две его столицы, были крупными городами. Последний произвел огромное впечатление на путешественника Ибн Баттуту, который сообщил, что его рынки так переполнены продавцами и покупателями, что во время одной из прогулок по городу он не сумел пройти, такой сильной была давка. «Город тонет в роскоши и изобилии, его красоты просто великолепны», — пишет Арабшах.

Хорезм был богатой и плодородной страной. Урожаи там были великолепными, особенно хорошо росли зерновые и фрукты. Дыни и гранаты, которые считались местными деликатесами, подавались с разными блюдами. Огромные хлопковые поля орошались водой из дельты Амударьи и также давали хорошие урожаи. Стада овец паслись на равнинах, а крупный рогатый скот — на заболоченных берегах Арала. Рынки были забиты дорогими мехами, и, как отметил арабский географ X века Мукаддаси, некоторые были привезены из Булгара, стоявшего на Волге. Там были куницы, соболя, лисы, два вида бобров, белки, горностаи, ласки, зайцы и козьи шкуры. Виноград, смородина, кунжут и мед лежали повсюду в изобилии. Там же можно было купить великолепные ковры, хлопковые и шелковые ткани и одежды, предназначенные на экспорт. Не было недостатка и в военных товарах. С помощью имевшихся на базаре сабель, панцирей и луков можно было легко снарядить целую армию. Кора белого тополя, который рос только здесь, ценилась очень высоко и шла на покрытие щитов. Охотники приносили на рынок сотни прирученных соколов. Кроме всех этих продуктов и товаров, Макадцаси обнаружил в Хорезме развитую работорговлю. Тюркские мальчики и девочки, купленные или похищенные в степи кочевниками, принимали ислам, а потом их отправляли в мусульманские страны, где они часто занимали важные посты.

Большая часть этой выгодной торговли, если не вообще вся она, шла мимо Марвераннахра. Тимур принял решение. В качестве прелюдии к вторжению он отправил письмо Хусейну Суфи, правителю Хорезма, требуя вернуть земли, принадлежавшие Джагатаю. Ответ был недвусмысленным. Правитель Хорезма писал, что страна была завоевана мечом и только мечом можно отбить ее назад. Это преднамеренное оскорбление дало Тимуру желанный casus belli. В 1372 году его армия двинулась на север. После ожесточенного боя был захвачен город Кат. Это была одна из первых серьезных побед Тимура, а также пример обращения с мятежными городами. Все мужчины Ката были перебиты, а женщины и дети 74 проданы в рабство. Город был разграблен и сожжен. Это был самый подходящий момент для Хусейна, чтобы сдаться, однако, вдохновленный примером одного из племенных вождей, который долго сопротивлялся Тимуру, он предпочел дать бой[22]. Потерпев поражение еще раз, Хусейн отступил к Ургенчу и вскоре умер в унижении. Правителем стал его брат Юсеф Суфи, который сразу признал, что противник слишком силен, и принял все условия Тимура. Он также пообещал прислать в жены первенцу Тимура Джахангиру дочь Хусейна Ханзаду[23]. Это было почетным предложением, так как она была красива и принадлежала к королевскому роду, будучи внучкой Узбека, хана Золотой Орды. Как писал Арабшах, она была «девой величайшего благородства и величайших достоинств, более прекрасной, чем Ширин, и более изящной, чем Валадах».

Тимур вернулся на юг в Самарканд и стал ждать. Невеста так и не прибыла. Более заинтересованный в войне, чем в свадьбе, Юсеф в отместку захватил Кат. Поэтому в 1373 году Тимур предпринял второй поход. На этот раз Юсеф принял все условия, и южный Хорезм перешел в руки Тимура. Хан-зада немедленно была отправлена на юг вместе с караваном, везущим дары ее новой семье. Это были неслыханные сокровища: золото и драгоценные камни, прекрасные шелка, вышитые гобелены и даже золотой трон. По всему пути к жениху дорогу устилали коврами и засыпали цветами, в воздухе разбрызгивали благовония. Толпы крестьян широко раскрытыми глазами смотрели на эту необычную процессию. Принцесса с лицом, укрытым вуалью, молча сидела на белом верблюде, ее красота была укрыта от нескромных глаз. Ее сопровождала группа конных воинов, а позади следовал караван — верблюды с дарами, служанки и все остальные. Это было прекрасное зрелище.

По этот союз оказался недолгим. Примерно в 1376 году Тимур, возвращаясь в Самарканд после очередного похода против могулов, встретил другую, гораздо более печальную процессию. Группа придворных, вроде хаджи Сайф ад-дин Нукуза, одного из его самых старых и самых верных амиров, медленно двигалась навстречу ему. Одетые в черные одежды, с головами, посыпанными пылью, они плакали. Оказалось, что Джахангир заболел и вскоре умер.

Язди сообщает: «Все великие правители империи, шерифы и остальные, были одеты в черное и синее. Они горько рыдали, посыпали головы пылью в знак печали, царапали грудь и по обычаю рвали одежды. Все жители с непокрытыми головами, накрыв головы черными платками, с глазами, полными слез, вышли из города, наполняя воздух плачем и причитаниями».

Тимур был неутешен. Джахангиру, его старшему сыну, исполнилось всего 20 лет, он был его величайшей гордостью и наследником. С ранних лет он играл важнейшую роль в политических и военных делах отца. Он уже доказал свою доблесть, талант, который Тимур ценил больше всего. Тимур всегда выделял Джахангира как будущего вождя. Бесстрашный воин, он уже командовал авангардом Тимура во время одного из походов против могулов. Несмотря на недолгую жизнь, Джахангир успел обзавестись двумя сыновьями. Мухаммед-Султан стал любимцем императора. Немного позднее он стал наследником Тимура вместо своего отца. Именно под его командование татарские войска в 1402 году атаковали армию султана Баязида в битве при Анкаре. Другой сын, Пир-Мухаммед, родился от второй жены

76 через месяц после смерти Джахангира. Хотя он не был столь одарен, все-таки он сумел показать себя отважным и разумным воином.

Тимур погрузился в пучину черного отчаяния. Никакие слова, никакие выражения сожаления не могли смягчить его горе. Он безжалостно гнал прочь доверенных амиров и принцев. Язди писал: «Все вокруг погрузилось в печаль вместе с ним. Его щеки постоянно были мокры от слез. Он оделся в траурные одежды, и жизнь опостылела ему. Все королевство, которое радовалось при возвращении великого императора, превратилось в место скорби и плача».

После смерти Джахангира Тимуру потребовалось очень много времени, чтобы оправиться. Хотя Он пережил многих своих современников — амиров и близких друзей, ученых, религиозных и духовных советников, не говоря уже о членах собственной семьи, и постепенно привык к смертям тех, кто был дорог ему, потеря первенца ударила слишком сильно. Он на какое-то время прервал военные походы. Самарканд больше не переполняла армия, готовящаяся к новой войне. Товани, то есть адъютанты, которые отвечали за набор войск, всегда были самыми занятыми из командиров Тимура, но сейчас и они сидели без дела.

Если военные дела временно ушли за горизонт, в политике перерывов не было. Ко двору Тимура прибыл оборванный и голодный беглец. Несмотря на свой неприглядный вид, Тохтамыш был принцем из рода Чингизидов. Он бежал от хана Белой Орды Уруса, который убил отца Тохтамыша. Превратившись в изгнанника, он поклялся отомстить за смерть отца. Впрочем, Тимур не подозревал, что Тохтамыш также намеревается стать во главе возрожденной Золотой Орды. Но пока что он был вынужден просить милости Тимура.

Чтобы понять Тохтамыша и характер ханства, которым он правил, требуется вернуться к монгольским завоеваниям XIII века. Золотая Орда, или Дешт-и-Кипчак, как ее тогда называли, была создана Батыем, вторым сыном старшего сына Чингис-хана Джучи. В соответствии с обычаями степей, Джучи получил территории, самые далекие от сердца империи Каракорума. Они простирались на запад от Иртыша в Сибири, так далеко, «как достигали копыта монгольских коней», писал известный персидский историк XIII века Джувейни. Неопределенность ситуации заключается в том, что многие дарованные территории еще не были захвачены монголами, когда Джучи умер в 1227 году[24], незадолго до своего отца. Его старший сын Орда получил западную Сибирь и коридор, зажатый между реками Амударья и Иртыш. Эту территорию называли «восточным крылом улуса Джучи», а позднее поочередно то Белой Ордой, то Синей Ордой. Батыю предстояло консолидировать монгольские владения к западу от нее — самую западную часть монгольской империи, позднее Золотую Орду, — и установить, докуда все-таки дойдут копыта монгольских коней.

В 1235 году он получил свой шанс. Великий Хан Угедэй назначил Батыя командующим армией в 150000 человек, которая была отправлена для покорения булгар на Волге и кипчаков. Кочевые булгары, которые были самым северным из мусульманских народов, создали процветающее государство, столица которого город Булгар находился возле слияния рек Волги и Камы. Они жили в шатрах и повозках, торговали с Марвераннахром шерстью и рабами, получая оттуда оружие и промышленные товары. Кипчаки были мощной конфедерацией тюркских кочевых племен, которые жили в степях севернее Каспийского моря, на территории от Сибири до Дуная.

Булгары были разгромлены быстро, их столицу взяли штурмом и сожгли. Бахман, вождь кипчаков, сопротивлялся упорнее, но был захвачен после долгой погони вверх и вниз по берегам Волги. Как и всем остальным побежденным противникам, ему приказали встать на колени перед победителями. Он ответил: «Я сам король и не боюсь смерти. И я не верблюд, чтобы опускаться на колени». Его разрубили надвое.

В 1237 году армии Батыя вышли к реке Урал и вторглись в Россию, уничтожив по дороге все города от Москвы до Киева. Монголы использовали слабость и раздоры русских князей. Города Рязань и Коломна на западе страны были уничтожены настолько основательно, что, как пишет историк тех времен, «не осталось глаза, чтобы оплакать мертвых». Другие города просто исчезли с карты. Киев был захвачен накануне Рождества 1240 года, его византийские церкви были сожжены, мощи святых уничтожены.

Грабя и убивая всех и вся, монгольская армия вышла к границам Европы и в 1241 году вторглась в Польшу. Этот регион был им совершенно неизвестен, так как находился во многих тысячах миль от родных степей. Несмотря на зиму, монголы разгромили польских рыцарей, которым, как и русским, мешала феодальная раздробленность. Во многом своими победами они были обязаны военному таланту Субудая — одного из старых командиров Чингис-хана. Краков пал в вербное воскресенье. После битвы при Вальштадте монголы собрали девять мешков ушей разгромленных немцев и поляков. Монголы опустошили Силезию, а потом обратили внимание на королевство Венгрия. Битва при Мохаче завершилась для венгров катастрофой, так как погибли около 65000 человек. Видя, что монголы продвигаются к сердцу Европы, император Фридрих II отправил письма христианским королям, призывая их собрать общую армию. Но ответом на призыв стала мертвая тишина. Папа Григорий IX в августе 1241 года обнародовал свое собственное письмо, но вскоре после этого скончался. Континент лежал перед монголами совершенно беззащитный.

К 1242 году армия Батыя стояла лагерем возле Нойштадта, южнее Вены. Христианский мир находился на пороге гибели. Монголы совершили вылазки в Хорватию и Албанию. Говорят, что зверства монголов в Венгрии заставили французскую королеву Бланку просить своего сына Людовика IX предпринять против них хоть что-то. «Если эти люди, коих мы называем тартарами, придут к нам, мы либо сбросим их обратно в Тартар, откуда они вышли, либо они отправят нас на небеса», — предсказал он. К счастью для европейских королевств такого не случилось. В декабре прошлого года умер Угедэй, и эта невероятная удача спасла Европу.

Монгольскую армию раздирали споры между Батыем и другими монгольскими принцами, что стало предвестием гораздо более серьезного раскола между Джучи и Тули, с одной стороны, и Угедэем и Джагатаем — с другой. Предстояла схватка за трон в Каракоруме, и это соображение для Батыя перевесило все остальные. Он желал посадить хана, который защищал бы его интересы. Поэтому он решил вернуться в Монголию, чтобы участвовать в курултае, посвященном выборам нового Великого хана. Но этот процесс затягивался на несколько лет. Орда Батыя повернула на восток, и Европа уцелела. Если бы Угедэй прожил дольше, моголы почти наверняка вышли бы на берега Атлантики.

Джон Джозеф Сондерс писал: «По прошествии более 700 лет историки продолжают удивляться этому невероятному походу. Когда рассматриваешь географию боев, которая охватывает почти всю восточную Европу, планирование и координацию передвижений армейских корпусов, которые действовали совместно с точностью часового механизма, когда требовалось окружить, разгромить и преследовать противника, блестящий способ, с помощью которого была разрешена проблема снабжения, или умение, с которым азиатская армия действовала на совершенно незнакомой европейской территории, приходится безусловно признать, что монгольские вожди были настоящими мастерами военного искусства, каких ранее мир просто не видел».

После окончания похода в Европу и в предвидении нового дележа монгольской империи Батый решил, что для него самое важное — создать свое собственное королевство, или улус. С 1242 по 1254 год он строил столицу, Старый Сарай, на восточном берегу притока Волги Ахтубы, примерно в 65 милях севернее Астрахани. После триумфов в России и Европе его улус, который первоначально состоял из скромной полоски земли севернее Каспия, протянулся на огромной территории от Нижнего Новгорода и Воронежа в России до Киева на Украине и реки Прут на границе Румынии. На востоке его орда включала в себя Хорезм и знаменитый город Ургенч.

Сарай находился в самом центре этих земель, которые с XVI века стали известны под названием Золотая Орда. Название ханство получило от знаменитых шелковых шатров Батыя, поставленных на берегу Волги, где он принимал побежденных русских князей, приезжавших к нему с данью. Кроме того, желтый или золотой считался цветом имперской мощи, а наследники Чингиса были известны как Золотая Семья.

Хотя границы владений Батыя оставались примерно теми же самыми до вторжения Тимура в конце XIV века, после его смерти в 1255 или 1256 году его брат Берке, взойдя на трон, построил еще один город — Новый Сарай, который также находился на Ахтубе восточнее Волгограда. Новый Сарай стал столицей ханства при Узбеке, который правил с 1313 по 1341 год, что было периодом наивысшего расцвета и славы Золотой Орды. В это же время начался закат улуса Джагатая, как главного караванного пути, связывающего Европу и Азию. Генуэзцы и венецианцы, неутомимые пионеры европейской торговли, получили разрешение основать колонии в Кафе и Тане в устье реки Дон. Новый Сарай вырос на торговле рабами-детьми, шелками, пряностями, солью, зерном, вином и сыром. В 1339 году посол-францисканец привез Узбеку великолепного коня в дар от папы из Авиньона в благодарность за покровительство, оказанное ханом христианским общинам. В начале 1330-х годов Ибн Баттута увидел необычайно многонациональный город, в котором монголы, кипчаки, черкесы, русские и греки жили в своих собственных кварталах. Он насчитал в Новом Сарае 13 соборов и множество мечетей и решил, что это «один из прекраснейших городов, безграничный по размерам, расположенный на равнине, населенный великим множеством обитателей и имеющий хорошие базары и широкие улицы».

Буквально за несколько лет он вырос настолько, что старательному марокканцу потребовалось полдня, чтобы пройти его из конца в конец.

Сын Узбека Джанибек правил до 1357 года, но его правление было омрачено эпидемией чумы, которая только в Крыму погубила 85000 человек. С этого времени начался неуклонный закат Золотой Орды. Линия наследников Батыя пресеклась в 1359 году, после чего начались гражданские войны, бушевавшие около 20 лет, и постепенное восстановление мощи русских князей. С 1360 по 1380 год на троне сменились 18 ханов, и каждый переворот сопровождался резней. После 1368 года, когда монголы были окончательно изгнаны из Китая, центральная власть в монгольской империи рухнула, и уже никто не вмешивался во внутренние дела Золотой Орды.

К моменту появления Тохтамыша в Самарканде Орда развалилась на куски. Хорезм, который входил в нее, сначала получил независимость, а потом попал в орбиту Тимура. В отсутствие центральной власти на первый план начали выходить местные правители. Одним из самых сильных был Мамай в Крыму. Другим был Урус, хан Белой Орды, земли которой граничили с Могулистаном. Он, как и его соперники, решил объединить земли Золотой Орды и восстановить ее былую мощь.

Все эти раздоры имели большое значение для Тимура, так как после захвата Хорезма он получил общую границу с Ордой. Поэтому поддержка Тохтамыша, являвшегося соперником Уруса в борьбе за трон Белой Орды, стала важным элементом его политики. Это могло отвлечь Уруса от попыток восстановить мощь Золотой Орды, которая могла бы угрожать империи Тимура, находящейся к югу от нее.

Поэтому Тимур не скупился на расходы, когда низложенный Тохтамыш прибыл к нему в Самарканд. Он принял Тохтамыша как сына и устроил пышный пир. Тимур дал ему золото, драгоценные камни, новое оружие и доспехи, великолепные пояса, од езды, мебель, лошадей, верблюдов, шатры, литавры и рабов. Чтобы помочь Тохтамышу оправиться, ему пожаловали земли на северной границе империи и армию для исполнения своих планов.

Дважды Тохтамыш атаковал Уруса и дважды был отбит. Каждый раз Тимур восполнял его потери и давал новое оружие без всяких упреков. Когда от Уруса прибыл посланник, требуя выдачи беглеца, ответ Тимура был немедленным: он сам вступил в битву на стороне Тохтамыша. После некоторой заминки в промерзших степях Тимур и Тохтамыш одержали победу. Урус умер, его бездарный преемник вскоре был свергнут, и в 1378 году Тохтамыш при поддержке Тимура стал ханом. С этого момента уже он сам занялся восстановлением Золотой Орды под своим правлением.

Но как только Тимур счел северную проблему решенной, он получил неприятное известие. Взбунтовался его бывший соперник. В Хорезме Юсеф-Суфи попытался восстановить независимость страны, хотя ранее безоговорочно признал себя вассалом Тимура. Нарушение формальных соглашений для Тимура было страшным грехом, хотя сам он во время своих походов неоднократно и с легкостью отказывался от своего слова. Но теперь требовалось наказать нарушителя.

Город Ургенч был окружен. Арабшах сравнивает его с девушкой, подвергшейся насилию. «Он подошел к прекрасной девушке как поклонник, осадил ее и вверг ее в бедствия, затянув одежды у нее на горле, так что его ногти впились в воротник». Когда вокруг городских стен были расставлены осадные машины и мангонели и начали свою разрушительную работу, отчаявшийся Юсеф прислал сообщение Тимуру: «Почему мир должен подвергнуться опустошению из-за двух человек? Почему столько правоверных мусульман должны погибнуть из-за наших споров? Лучше нам двоим встретиться в чистом поле, чтобы показать свою доблесть». Он даже предложил время и место поединка.

Но это было форменной глупостью. Хотя Тимур и охромел на правую ногу, он все равно был опытным бойцом. Он тщательно надел свои доспехи. На левой руке у него был круглый чеканный щит, и на левом же боку висел кривой меч. Только после того, как Тимур сел на коня, ему подали черный с золотом шлем.

Его амиры столпились вокруг и стали уговаривать Тимура не принимать вызов, так как опасались несчастья. Они говорили, что Тимуру нет нужды демонстрировать личную храбрость. Это их долг — сражаться на поле брани. Дело императора — командовать с трона. Старый амир Сайф ад-дин Нукуз бросился вперед, схватил поводья и остановил своего командира. Но Тимур не терпел никаких возражений. Он рванулся, словно хотел ударить своего старого соратника, и освободился. Бросив последний взгляд на своих амиров, он с криком пришпорил лошадь и помчался вперед, к стенам осажденного города, оставив охваченных ужасом последователей глотать пыль.

Перед городом, находясь на глазах у сотен лучников, любой из которых мог убить его одной хорошо нацеленной стрелой, Тимур назвал себя. Он принимает вызов Юсефа-Суфи. Но ему ответило молчание. Юсеф даже не представлял, что Тимур рискнет принять брошенную ему перчатку и в разгар осады окажется здесь один, почти беззащитный. Это был отчаянно смелый поступок и даже безрассудный. Униженный в глазах своих воинов, Юсеф ушел во внутренние покои. Он не собирался встречаться с Тимуром в поединке.

Повелитель татар с вызовом посмотрел на множество лучников, стоящих на крепостной стене. «Кто нарушит слово, тот умрет», — крикнул он и ускакал. Промчавшись через линию осадных машин, выстроенных на равнине, он вернулся в свой лагерь и был встречен ликующими воинами. Если бы Юсеф слышал слова Тимура, он покончил бы с собой от стыда. Через три месяца он заболел и умер. Все прилегающие к городу районы были разграблены армией Тимура, которая двигалась по степям подобно стае саранчи. Теперь Ургенч принадлежал Тимуру.

Разграбление Ургенча в 1379 году не положило конец сложным отношениям Тимура с этим городом. Его империя представляла собой череду завоеваний, причем часто — одних и тех же территорий по несколько раз. Но он даже не думал создавать прочное государство вроде Римской империи. Торговля, мир и стабильность, необходимые для существования такого государства, хотя и влияли на его расчеты, но все-таки имели второстепенное значение по сравнению с основополагающим принципом завоеваний. Завоевания требовали армий, армии требовали солдат. А солдатам нужно было платить и награждать их за все труды. Карта его походов была и остается наилучшим доказательством безграничности амбиций Тимура, его безостановочного движения, его безграничной энергии. Линии маршрутов, словно сетка, покрывают всю Азию, проходя через любые преграды, через пустыни, по территориям могущественных врагов. На западе они подходят к самым воротам Европы на берегах Турции, на востоке вторгаются вглубь Сибири, идут от пригородов Москвы на севере через крышу мира до стен Дели на юге. Глядя на карту и изучая даты походов — вперед и назад в течение 35 лет непрерывно с единственной остановкой на 2 года в Самарканде, — трудно оспорить утверждение, что главным мотивом, заставлявшим его армии совершить все это, была жажда наживы.

Если бы правители Ургенча понимали это, они отбросили бы в. сторону все мечты о независимости и согласились бы жить более мирно в пределах империи Тимура. Но жители города отличались короткой памятью, так как в 1388 году, всего через 10 лет после очередного мятежа, династия Суфи, правившая в Хорезме, вдохновившись примером Тохтамыша, ставшего ханом Золотой Орды, решила снова восстать.

Еще раз Тимур вернулся к городу, и снова результаты похода оказались ужасными для его жителей. Если во время завоеваний Тимур был жесток, то при подавлении мятежей — беспощаден. Ургенч был сожжен. В течение 10 дней его воины убивали и грабили. В конце концов город, «служивший местом встречи ученых, обиталище поэтов, прибежище благородных и великих», просто исчез. От Ургенча осталась только одна мечеть. Чтобы показать, как он разгневан, Тимур приказал засеять ячменем место, где стоял город. Это было напоминанием всем непокорным, что он может смести с лица земли целый город.

Некогда богатое королевство Хорезм, процветающий центр торговли и сельского хозяйства, видный центр арабской науки, превратился сегодня в забытый богом уголок бывшей советской империи. Засушливая пустынная степь вынуждает жителей бороться за выживание. Нехватка воды, которая ведет к нищете и болезням, восходит своим началом к злосчастной попытке бороться с Тимуром. Систематически разрушая один дом за другим, Тимур не оставил после себя ничего. Разветвленная система орошения, которая подавала воду на множество полей и являлась основой всей системы сельского хозяйства, была разрушена и уничтожена. Ургенч остался в пустыне. Прошло много лет, и город кое-как оправился, но больше никогда не достиг прежнего великолепия. Его население было обречено прозябать в районе, обреченном на постоянные засухи, но при этом в силу нищеты никуда не могло перебраться. Ленин начал советский эксперимент, который окончательно превратил район в яму, заполненную ядовитой пылью. Он сам исчез, но остались уродливые бетонные глыбы памятника жертвам революции. Ключ к пониманию причин упадка Хорезма можно найти в самом городе. Изображения хлопка украшают все здания и даже уличные фонари, напоминая о главном источнике доходов и причине экологической катастрофы. В 1960-х годах этот район был объявлен хлопковым заповедником Советского Союза. Две реки, достаточно полноводные во времена Тимура, которые тогда питали Аральское море, были буквально высосаны, чтобы поить огромные хлопковые поля. Сегодня ни Амударья, ни Сырдарья не доходят до моря.

То, что Тимур начал в припадке ярости, Советы довершили спокойно и методично. Если татарский повелитель уничтожил оросительную сеть, Советы ее расширили. Экологическая катастрофа, которую они спровоцировали, считается самой тяжелой в мире. Проблема окружающей среды стоит в Ургенче особенно остро. Если ранее там зимой шел снег, а весной выпадали дожди, сегодня нет ни того, ни другого. Вместо этого круглый год стоит теплая сухая погода. Повсюду в регионе летом становится все жарче, а зимой все холоднее. Облака, которые собираются над Аральским морем, раньше собирали воду, которая питала окрестные поля, теперь они собирают только соль.

За время жизни всего лишь одного поколения площадь Аральского моря сократилась вдвое, объем воды сократился на три четверти[25]. Каждый год уровень воды падает еще на 3 фута, освобождая новые засоленные участки, над которыми свищут ядовитые ветры. Гербициды и дефолианты, которые использовались для обработки хлопковых полей, стекали в море и сейчас лежат на высохшем дне коркой химикалий, превращаясь в пыль. Северо-восточные ветры разносят ее по всему региону. Количество видов животных сократилась с 70 до 30, остальных либо уничтожили, либо выгнали с привычных мест обитания. Количество видов птиц упало с 319 до 168. В последние 30 лет концентрация соли в Аральском море быстро растет, погибли все 24 вида живших там рыб — карп, окунь, лосось и другие. Это был смертельный удар по Муйнаку — единственному крупному порту на этом море, который сегодня стал жертвой советских замыслов. Ржавеющие корпуса рыбацких лодок валяются на суше, опрокинувшись на бок, в сотне миль от ушедшей воды. Эти лодки — все, что осталось от некогда могучего аральского флота, который в 1921 году по призыву Ленина помог спасти голодающее Поволжье, выловив 21000 тонн рыбы, и отправив их на север. В 1970-х и 1980-х годов ежегодный улов составлял около 40000 тонн. Теперь, если не считать пары рыбок, способных лишь вызвать рак, в море не осталось ничего.

Муйнак находится просто в отчаянном положении. Море бежало под натиском человека, открыв содержимое своих глубин ветрам. Город превратился в некий обломок кораблекрушения, постепенно заносимый песком, безумный порт без воды. У людей возникают постоянные проблемы со здоровьем. Туберкулез и анемия свирепствуют повсюду. Питание самое скудное. Мясо почти невозможно найти, а овощи, которые удается вырастить, пересыщены химикалиями. Вода загрязнена. Даже воздух, которым люди дышат, часто оказывается нечистым, так как ветры поднимают ядовитую пыль, которая забивает легкие.

«Рыба — наше богатство», — гласит лозунг на одном из муниципальных зданий. Его окружает красочное панно, изображающее улыбающихся моряков, которые, поигрывая мускулами, передают улов рабочим консервного завода. На верхнем этаже расположен кабинет мэра, толстого продажного мужчины, которого больше интересуют сомнительные строительные проекты и украшение собственного имения, а не голод, болезни и нищета жителей города.

Даже самые жестокие тираны вроде Тимура не оставляли без наказания взяточничество чиновников, если оно открывалось. Сегодняшний мэр Муйнака, если бы ему пришлось жить и работать во времена Тимура, наверняка был бы казнен. Когда в 1404 году Тимур вернулся в Самарканд после похода на запад Азии, то узнал, что правитель города Дина за время его отсутствия правил по своему произволу. «Первый суд, который он совершил, был над главным алькальдом, которого они называют Дина и который был старшим человеком во всем Самаркандском царстве. Он оставил его главным алькальдом в этом городе, когда уезжал оттуда тому назад около шести лет и одиннадцати месяцев. В это время этот алькальд, говорят, злоупотреблял своею властью. Он приказал привести его к себе и тотчас же велел его повесить и взять всё, что ему принадлежало», — пишет Клавихо.

Наказание не ограничилось казнью. Имущество чиновника было возвращено в императорскую сокровищницу, а влиятельный друг, который пытался купить прощение Дине, также был повешен. Другой чиновник, любимец Тимура, который тоже пытался смягчить участь Дины, был схвачен и подвергнут пытке. Когда он выдал, где хранит свое имущество, его немедленно потащили на виселицу, где он присоединился к губернатору Самарканда, хотя повесили его вниз головой. «От этого суда над таким важным человеком пришла в ужас вся страна, потому что этому человеку он очень много доверял».

Жители Муйнака могут работать только в одном месте — на рыбоконсервном заводе, но и его дни сочтены. В 1941 году, когда он был построен, море находилось всего лишь в 500 метрах от него, и рыбаки выгружали улов прямо в цеха. Сегодня сюда привозят рыбу из нескольких соленых озер региона в отчаянной попытке как-то спасти завод. Но напрасно. Как и местная гостиница, консервный завод неминуемо ждет банкротство. Заработную плату выдают раз в год. От счастливых времен осталась лишь малая часть некогда работавших здесь 1200 человек. Большинство из них выглядят окончательно сломленными несчастьем. Внутри завод напоминает пустой заброшенный замок. Неосвещенные коридоры уходят вглубь здания. Холод забирается под одежду и пронизывает вас до костей. Стены покрыты плесенью. Иногда мелькают пыльные лозунги советских времен, прославляющие труд. Кое-где видны мужчины и женщины, согнувшиеся над средневековыми машинами. Все место представляет собой ядовитое сочетание выпотрошенной рыбы и ржавого железа. На задворках завода группа мужчин с самодельными тележками собралась перед прилавком, полным арбузов, которые во времена Тимура так восхитили Ибн Баттуту (самые крупные и сладкие в мире, уверял он). Это похоже на лавку торговца овощами с очень ограниченным выбором товара. Но действительность еще более ужасна. Рыбоконсервный завод некогда самой развитой страны Центральной Азии просто не имеет денег, чтобы расплатиться с рабочими. Он платит рабочим арбузами.

Глава 3
ВЕЛИЧАЙШИЙ И САМЫЙ МОГУЧИЙ ИЗ КОРОЛЕЙ

Если мы намерены разобраться в невероятной биографии Тимура, в его многочисленных походах и битвах, в мотивах, которые провели его через половину света, и в блестящих тактических приемах, которые позволили ему оставаться непобедимым до самой смерти, если мы желаем оценить его тягу к великолепию, отваге и красоте, его нетерпимость к лености, трусости и коррупции, его постоянное уважение к ученым и религиозным деятелям, коварство и жестокость, оказавшиеся роковыми для миллионов, его благородство и мягкость, которые спасли многих других — короче, если мы желаем понять величайшего селфмэйдмена в истории, лучше всего нам обратиться к свидетельствам его современников.

Самый льстивый портрет Тимура нарисовал персидский придворный историк XV века Шараф ад-дин Али Язди. «Зафарнама» — «Книга побед» является настоящим панегириком, обильно пересыпанным пассажами, воспевающими добродетели императора, в результате чего большинству читателей надоедает это угодничество, и они отбрасывают прочь Язди как никчемного, угодливого прислужника. Но интересным в этой персидской хронике является то, что несколько раз она говорит то же самое, что и книга Ибн Арабшаха, самого непримиримого критика Тимура.

Язди пишет: «Смелость подняла его до престола императора Тартарии и подчинила ему всю Азию, от границ Китая до границ Греции. Он правил государством сам, не полагаясь на министров. Он был удачлив во всех начинаниях. Со всеми он был благороден и вежлив, исключая тех, кто не повиновался ему — он наказывал их с крайней строгостью. Он любил справедливость, и никто из ставших тираном в его владениях не остался безнаказанным. Он любил учиться и учил людей. Он постоянно трудился, поощряя искусства. Он был исключительно отважен при составлении планов и их исполнении. С теми, кто ему служил, он был добр».

Как ни странно, именно Арабшах дал наиболее ценный портрет завоевателя. Как мы видели, сирийца можно было считать кем угодно, только не бесстрастным наблюдателем, так как в 1401 году он стал свидетелем разорения татарскими ордами своего родного Дамаска. Он был до глубины души возмущен пытками и убийствами жителей города, поэтому не удивительно, что он обвинял во всех своих несчастьях Тимура. Он не скупился на бранные эпитеты в адрес своего героя, называя его ублюдком, гадюкой, демоном, деспотом, предательским самозванцем, коварным дураком, зловещей совой. Поэтому не следует считать Арабшаха объективным биографом.

Свидетельства Арабшаха можно считать точными, пусть даже критическим по характеру, именно из-за его подчеркнутой враждебности. Самым наглядным доказательством этого является последняя глава его книги, само название которой способно озадачить читателя. Она озаглавлена «О чудесных дарах Тимура, его свойствах и характере». В отличие от предыдущих глав, которые редко превышают пять страниц, а часто ограничиваются вообще одной, эта занимает целых тридцать пять страниц. Сначала автор рисует нам портрет завоевателя в конце его жизни, и здесь следует привести пространную цитату. Она начинается с описания внешности Тимура:

Советская археологическая команда, которая вскрыла могилу Тимура в 1941 году, обнаружила, что он был хорошо сложенным человеком ростом около 5 футов 7 дюймов, «высок и хорошего сложения» для того времени. Его хромота также полностью подтвердилась. Он был ранен в правую ногу, там, где бедро соединяется с коленной чашечкой, в результате чего она стала короче левой. Поэтому Тимур заметно хромал, что и принесло ему оскорбительное прозвище. Когда он шел, то приволакивал правую ногу, а левое плечо было заметно выше правого. На правой руке и локте также были найдены раны. Рыжий цвет, о котором говорит Арабшах, скорее всего, был связан с усами и бородой, остатки которых были обнаружены на черепе.

Арабшах писал: «Он не любил шуток и безделья. Остроумие и подшучивание его не радовали. Правда, даже если она была горькой, восхищала его. Он не грустил во время неприятностей и не радовался при достатке… Он не позволял своему окружению пустые разговоры или разговоры о кровопролитии, плене, насилии, покушениях на гарем. Он был энергичным и смелым, внушал почтение и покорность. Он любил смелых и доблестных воинов, с помощью которых открывал узилище террора, которые рвали людей на куски, подобно львам. С их помощью в битвах он сворачивал горы».

Выглядит так, словно величие и благородство Тимура, которые он маскировал на протяжении девяти десятых книги, все-таки прорываются наружу. После пространных заключений и разнообразной ругани, описания походов Тимура наступает время дать оценку Тимуру как человеку. И внезапно язык меняется. Завоеватель становится «чудесным человеком», его бесстрашие дважды упоминается на протяжении нескольких строк, как и Язди, рассказывает о его отваге. Он становится объектом любви солдат. Человек, которого Арабшах на протяжении трехсот страниц обвиняет в необузданной жестокости и пролитии рек крови, как выясняется, не терпит в своем присутствии разговоров о кровопролитии, насилиях и грабежах. Как пишет Арабшах, вы чувствуете, что после первых страниц, полных ненависти, он сам против собственного желания начинает смотреть на Тимура гораздо более уважительно. Это очень примечательный и важный момент. Тимур, как он пишет далее:

Тимур больше не грубая гадюка, он умелый дипломат и политик, который мастерски управляет делами своей империи, изощренно применяя хитрости и недомолвки, «ясная звезда» в созвездии интеллектов. В первой главе Арабшах гневно обрушивается на родословную Тимура. Он родился, как утверждает сириец, в «дикой орде, не знающей порядка и религии». Воспитанный в традициях степных кочевников, татарский владыка свободно говорил на турецком и персидском языках, но был неграмотен. К концу книги Арабшах приходит к прямо противоположному заключению относительно ума Тимура и его знаний.

Самый жесткий критик Тимура, человек, который видел, как его родной город был сожжен дотла, а его мужчины и женщины изнасилованы и перебиты, в конце концов подчеркивает, что повелитель татар не был бездушным, грубым, вспыльчивым тираном. Тимур любил собирать вокруг себя самые блестящие умы. Лишь немногие могли ожидать милосердия, после того, как он сжег город, но ученые, поэты, писцы, мусульманские священники, шейхи, дервиши и диваны, артисты и архитекторы, каменщики и умелые мастера неизменно оставались живы.

Если воины были его первой любовью как императора, восхищение Тимура святыми людьми и писателями заняло второе. При его правлении Самарканд привлекал — добровольно и не совсем — самых замечательных мыслителей Азии, а культура этого континента в то время ярко сияла на фоне погруженной во мрак невежества Европы. Из Багдада прибыл Низам ад-дин Шами, автор первой книги «За-фарнама», которая позднее подтолкнула Шараф ад-дина Али Язди написать вторую под таким же названием. Персидские ученые толпились при его дворе. Там был Саад ад-дин Масуд Тафтазани, один из самых знаменитых энциклопедистов своего времени, теолог, лингвист, юрист и преподаватель. К нему присоединился Али ибн Мухаммед ас Сайид аш Шариф ал Джурджани, мистик и логик, Абу Тахрир ибн Якуб аш Ширази ал Фирузабади, прославленный лексикограф. Люфтфаллах Нишапури, придворный поэт и панегирист сына Тимура Мираншаха, пользовался уважением и самого Тимура. Другой поэт, Ахмед Кермани, автор книги «Тимурнама», был одним из близких знакомых, а известные учителя, вроде Джезири, составителя одного самых уважаемых арабских словарей, часто получили от него щедрые дары. Он строил много медресе и мечетей, школ и больниц. И в центре всей этой культурной паутины находился Тимур, распространяющий свои благодеяния, как паук растягивает паутину.

В 1401 году произошла одна из самых памятных встреч, когда великий арабский историк Ибн Халдун посетил Тимура во время осады Дамаска. Пробыв в татарском лагере около месяца, он покинул с величайшим уважением «одного из величайших и самых могучих королей», написав для него историю Северной Африки. Тимур произвел на него огромное впечатление знанием истории татар, арабов и персов. «Он был очень умным и очень проницательным, любящим поспорить о том, что он знает, но также о том, чего он не знает». Арабшах также отмечает интерес Тимура к истории. Он пишет: «Тимур постоянно читал анналы и летописи блаженной памяти пророков, деяния королей». Император даже создал при своем дворе специальную должность чтеца историй. Особенно он любил практические дисциплины вроде математики, астрономии и медицины.

Предвосхищая некритические комментарии Язди, Арабшах выражает восхищение настойчивостью и решительностью Тимура. «Когда он приказывал или давал знак, что следует сделать, он никогда не отменял распоряжение и не менял своей цели, поэтому его нельзя было обвинить в непостоянстве планов или неуверенности в делах». Язди идет гораздо дальше. «Амбиции Тимура были безграничны, по крайней мере его проекты превосходили величайшие в мире. Он никогда не бросал свои дела, не доведя их до конца».

Тимур просто блестяще маневрировал своими армиями, чтобы добиться победы на поле боя, но не менее умело он передвигал свои силы на шахматной доске, где холодная расчетливость, смелость и самообладание делали его одним из лучших игроков своего времени. Даже здесь он был исключением, как утверждает Арабшах. «Он постоянно играл в шахматы, чтобы с их помощью отточить свой ум. Но его ум был слишком горделив, чтобы играть в малые шахматы, поэтому он играл только в большие. В них использовалась доска 10 квадратов на 11, а к фигурам добавлялись два верблюда, два жирафа, два стража, два мантелета, визирь и другие фигуры»[26].

Чем дольше рассуждает Арабшах о характере Тимура, тем больше он восторгается его качествами, пока в самом конце не заявляет откровенно: «Его называли непобедимым владыкой семи климатов, правителем земли и воды, покорителем королей и султанов». Однако в кончике хвоста таилось ядовитое жало. Вспомнив о своей глубоко затаенной ненависти, он проклинает Тимура за одну очень серьезную черту. «Он обратился к законам Чингис-хана, на котором лежало проклятье Аллаха. Поэтому Тимура следует считать неверным, как всех, кто предпочитает законы Чингис-хана вере ислама». Арабшах был прав, указывая на противоречия между двумя побудительными мотивами, которые руководили жизнью Тимура-завоевателя. Однако он не сумел правильно оценить политическую и религиозную идеологию Тимура, которые представляли собой сложный сплав ясы, или традиционных обычаев Чингис-хана, и ислама.

Тимур совершенно свободно обращался то к исламу, то к ясе, когда ему это требовалось, чтобы оправдать свои действия, будь то военные завоевания или какие-то внутренние политические перестройки. Кроме всего прочего, он был оппортунистом. На своей коронации в 1370 году он посадил номинальным правителем страны марионеточного хана из рода Джагатая, чтобы соблюсти традицию, согласно которой править должен человек королевской крови. После этого хан руководил расширяющейся империей Тимура. Сначала это был принц Суюргатмыш, а с 1388 года его сын Султан-Махмуд. При всех своих амбициях и величии, даже в расцвете могущества, он никогда не называл себя ханом. Вместо этого он носил титул Тимур Великий Амир или — после женитьбы на Сарай Мульк-ханум — Тимур Гураган, зять Великого Хана. Именно под этими именами его поминали в кутбе (пятничной молитве), их чеканили на монетах. И никто не сомневался в истинном источнике его власти.

Тимур не был неверным. Ислам руководил всей его военной карьерой, как христианство служило идеологическим двигателем крестоносцев во время их кровавых походов в Святую Землю. Полумесяц всегда увенчивал королевский штандарт Тимура, именно под знаменем ислама он совершал все свои завоевания. То, что ислам и кровавые побоища несовместимы между собой, как-то оставалось в стороне. Впрочем, то же самое можно было сказать о христианстве и крестовых походах.

Точно так же, как он свободно манипулировал обычаями Чингис-хана, Тимур легко и непринужденно обращался с законами ислама, отбирая и сохраняя то, что считал полезным, и отбрасывая ненужное. Например, он не нашел времени обратить внимание на рекомендацию пророка мужчинам иметь по четыре жены. Более важно то, что, несмотря на полную странствий жизнь, он так и не нашел возможности почтить один из пяти столпов ислама. Он так и не совершил паломничества в Мекку, что считается обязанностью истинно правоверного мусульманина. Он не брил голову, он не носил тюрбан и одежды, предписанные верой.

Интерпретация Тимуром понятия «джихад» вызывает новые сомнения в том, что он может считаться хорошим мусульманином. В его глазах джихад оправдывал применение силы и жестокости против кого угодно. Тимуру было совершенно безразлично, против кого идет священная война — против неверных христиан в Грузии (во время одного из походов он даже вынудил короля Баграта обратиться в ислам) либо против братьев-мусульман, которых он предавал мечу с такой же легкостью. Высшие командиры, простые солдаты, несчастные женщины и невинные дети — все к своему ужасу, обнаружили, что принадлежность к исламу совсем не гарантирует им безопасность от армий Тимура. В конце концов именно мусульманская Азия стала основным районом его походов. Татарские армии смерчем пронеслись по се центральной части — там, где сейчас располагаются Турция, Иран, Ирак, Сирия, Азербайджан, Узбекистан, Афганистан, Туркмения, Таджикистан, Кыргызстан, Казахстан, Пакистан и Индия, — неся смерть сыновьям и дочерям ислама. Кто может сосчитать миллионы безымянных мусульман, павших от рук воинов Тимура? Все эти люди испытали на себе самые безумные жестокости. Две тысячи человек были уложены друг на друга и замурованы заживо в башни и стены города Изифар в 1383 году. В Исфагане, священном городе Персии, в 1387 году были перебиты 70000 человек. При разграблении Багдада в 1401 году были убиты 90000 человек, из их голов сложили 120 башен. Дамаск и Алеппо видели невообразимые ужасы. И все это делал человек, присвоивший себе титул Гази, борца за веру.

Христиане, евреи, индуисты — все неверные должны были испытать на себе силу меча ислама, однако они отделались сравнительно легко. Если братьев-мусульман Тимур резал постоянно и регулярно, то на неверных обрушивал свой гнев лишь от случая к случаю. В 1398 году, незадолго на начала сражения с султаном Дели (мусульманином!), он приказал вырезать 100000 пленных индусов. Через два года 4000 армян были похоронены заживо в Сивасе, где Тимур пощадил мусульманское население.

Не было никаких оправданий диким жестокостям Тимура, которые творились под заявления о священной войне. Иногда, как в Афганистане и части Персии, он объяснял 98 свои погромы желанием покарать суннитов[27]. В Мазандаране, который также находится в Персии, города, наоборот, разорялись, чтобы покарать дервишей-шиитов. Но чуть позднее Тимур с легкостью мог объявить себя защитником традиций шиитов. В Дамаске жители были нарочно перебиты под предлогом их враждебного отношения к шиитам. В 1396 году Тимур принялся размышлять, куда направить следующий удар. «Султаны Дели ослабли в защите истинной веры», — объяснил он своим амирам, прежде чем повести войска через горы Гиндукуша, чтобы разграбить этот город. В 1404 году он готовил армии к последнему походу. Еще раз было поднято знамя священной войны, на этот раз против императора Мин.

Мнение Тимура о мусульманской вере было основано на холодном прагматизме, а не на принципе. Хотя его воспитали в обычных традициях суннитов, его склонность к суфизму была укреплена покровительством ордену Накшахбанди, расположенному в Бухаре, а также помощью суфийским шейхам в Марвераннахре и Хорасане. Они занимали высокие посты при дворе Тимура, особенно шейх Барака из Андхоя[28]. Тимур также хоронил членов своей семьи в красивых гробницах, расположенных рядом с часовнями суфийских святых. Но если корни его симпатий к суфизму были крепки, поддержка, которую он оказывал шиизму, трудно объяснима. Наиболее поразительное доказательство мы видим на его могиле в мавзолее Гур-Эмир в Самарканде. Там изображено разветвленное родословное дерево, которое восходит к зятю пророка Али. Еще одним реверансом в сторону шиизма было подчеркнутое внимание, которое Тимур в течение жизни оказывал потомкам пророка. Поэтому современным ученым так же трудно отнести его к какой-то определенной религиозной школе, как это было трудно его современникам. Тимур был хамелеоном. Все, что шло ему на пользу, было правильно и хорошо. Конечно, это очень циничная интерпретация религии, однако его отношение к джихаду было лишено внутреннего единства и последовательности. По сути, оно было приспособлено к максимально широкому применению силы и являлось оправданием завоеваний.

Конечно, устраивались публичные церемонии, на которых ислам сиял ярким светом. Пять ежедневных молитв являлись важной составляющей жизни двора и Тимура. Во время походов его неизменно сопровождали имамы и королевская мечеть, роль которой исполнял роскошный шатер из прекрасного шелка. Оттуда раздавались заунывные речитативы муэдзина, который призывал правоверных на молитву. Перед началом битвы Тимур неоднократно простирался на земле и возносил молитвы Аллаху. Это делалось на виду у принцев, амиров и воинов и служило напоминанием, что бог на его стороне. Эту уверенность поддерживали религиозные лидеры, которые всегда сопровождали армии во время походов.

Самым главным из них был шейх Саид Барака, которого Тимур встретил в Термезе еще в первые годы своего соперничества с Хусейном. В 1391 году, когда армия Тимура начала форсировать реку Кундуча, чтобы сразиться с воинами Тохтамыша, Барака подобрал кусок грязи и кинул его в противника. «Ваши лица почернеют от позора вашего поражения, — заорал он. — Иди там, где ты хочешь, — продолжил он, обращаясь к Тимуру. — Ты одержишь победу». И в который раз конные лучники императора действительно добыли ему победу.

Это был самый настоящий симбиоз. Религиозные иерархи сохраняли свое привилегированное положение благодаря Тимуру, а в обмен на это покровительство они заверяли его и его воинов в неизменной поддержке всемогущим всех военных начинаний императора, насколько это зависело от его земных слуг. Верноподданные священники в случае необходимости оправдывали любые действия. Как писала в 1962 году Хильда Хукхэм: «С благословения шейхов Тимур мог вести свои орды против любого королевства семи климатов, уничтожать неверных потому, что они не были мусульманами, а мусульман — потому что они не были правоверными».

Раболепные придворные писатели вроде Язди, служившего одному из внуков Тимура, исполняли те же обязанности. «Мы храним традиции Мухаммеда, а он заявлял, что он был дитя меча и что вместе с богом прошел через самые счастливые моменты его жизни, когда у него в руке был меч. Он добавляет, что сам рай находится под защитой меча, который показывал, что короли не есть мирные обладатели тронов, если они не победоносны, что их подданные не могут наслаждаться покоем в своих семьях, но лишь под защитой меча своего принца».

Однако Повелитель Счастливого Сочетания Планет должен был советоваться с астрологами, чтобы выбрать удачный момент для нападения. Их обязанностью было определять расположение планет. На практике это означало, что они произносили тот вердикт, который хотел слышать император. Его ответ на заключения астрологов всегда определялся целесообразностью. Если астрологи не могли прийти к желаемому заключению, на них просто не обращали внимания. Когда у ворот Дели они решили, что знамения неблагоприятны для атаки, Тимур просто обратился к исламу. Он жестко заметил: «Ни фортуна, ни неудачи не зависят oт звезд. Я вручил себя попечению всемогущего, который никогда не оставлял меня. И какое влияние имеют планеты на его отношение ко мне?» Астрологи устыдились и отступили, а он взял свой экземпляр корана и открыл его на выражении, которое указывало на верную победу. Так оно и вышло.

Тимур не видел противоречия между кровопролитием и исламом. Переход от кровавой битвы сегодня к благочестивым молитвам в часовне или мечети завтра не представлял для него никаких моральных сложностей. Буквально за несколько дней Дели был разгромлен так, что ему потребовалось столетие, чтобы оправиться, но Тимур сразу после этого отправился в прекрасную мечеть на берегу реки Джамна, чтобы вознести благодарность Аллаху за свою победу. В Багдаде, когда его воины еще строили последние из 120 пирамид из отрубленных голов, когда река Тигр стала красной от крови, а в воздухе стояла вонь от разлагающихся трупов, Тимур посетил могилу почитаемого имама VIII века Абу Ханифы, главы одной из четырех ортодоксальных сект ислама, «чтобы испросить заступничества святого». И такое происходило постоянно. Поэтому со своими внешними проявлениями благочестия Тимур демонстрировал прямо-таки современный подход к этой проблеме.

Вино было еще одним вопросом, в котором Тимур демонстрировал свой двойственный подход к канонам ислама и монгольским традициям. Пьянство было строго запрещено исламом и, как правило, не разрешалось у него при дворе. Однако имелось великое множество исключений, которые использовались очень часто. По татарскому обычаю для празднования очередной победы устраивался роскошный пир. Пиры устраивали во время свадеб в семье Тимура. Окончание рамазана тоже нужно было отпраздновать. Испанский посол Клавихо как-то видел такую вакхическую оргию, которая соответствовала традициям монголов, но никак не запретам ислама. Каждому человеку на пиру выделяли прекрасного виночерпия, отметил испанец. Его обязанностью было следить, чтобы золотая чаша гостя всегда была наполнена. Отказаться пить во время тоста считалось серьезнейшим нарушением этикета и выражением невежливости по отношению к императору, причем требовалось осушить до капли очень вместительный кубок. Трезвенники в таких случаях обнаруживали внезапную тягу к виноградной лозе. Пиры неизменно завершались пьяным храпом. Те воины, которые еще могли стоять, растаскивали товарищей на ночь по шатрам. Ничего исламского в этом не было.

Подобные случаи выдавали пристрастие Тимура к популистским жестам. Иногда они должны были подчеркнуть его положение как вождя ислама, например зякет (раздача милостыни), соблюдение рамазана, отказ употреблять в пищу свинину. В других случаях он выбирал законы Чингис-хана и старался убедить последователей, что обычаи степи для него превыше всего. Он был очень умным, амбициозным, властным, циничным и настойчивым. Вопрос о том, был ли он добрым мусульманином или был привержен монгольским обычаям, звучит бессмысленно. Тимур был заинтересован и в том, и в другом в той степени, в которой это поддерживало его стремление к завоеваниям. Важно отметить, что он исключительно умело использовал обе веры для собственной выгоды. Это лишний раз доказывает его выдающиеся способности правителя.

Нигде его таланты не проявлялись столь явственно, как в военных делах. Конные лучники, с помощью которых Тимур основал свою империю, уничтожал королевства, действовали в рамках железной дисциплины и побуждаемые щедрым вознаграждением. Воины знали, что их могут разрубить пополам, повесить, обезглавить или казнить как-то иначе за трусость, зато после победы наградят или позволят разграбить город. Они прекрасно понимали, что беззаветная верность Тимуру на поле боя и вне его является самым коротким путем к богатству.

Все источники единодушно говорят, что благородство Тимура было одной из главных причин его победы над Хусейном во время борьбы за власть в Марвераннахре в 1360-х годах. Если Хусейн показал себя жадным и не спешил делиться с воинами военной добычей, Тимур действовал совершенно иначе. Если амир Балха был счастлив видеть, как Тимур платит выкуп драгоценностями, принадлежащими его жене, родной сестре Хусейна, Тимур считал самым важным в первую очередь вознаградить сторонников. Это отнюдь не была сентиментальная забота об их процветании и благополучии. Просто это был самый эффективный способ удержать их верность в рамках политической системы, склонной к постоянным предательствам и недолговечным союзам. Хроники полны рассказов о добыче, о воинах, которые сгибались под тяжестью награбленного, об огромных караванах рабов. Репутация Тимура, как щедрого повелителя, отлично послужила ему в реализации его военных планов. Она также принесла ему уважение противников. Временами, как в битве при Анкаре в 1402 году, воины противника перебегали на его сторону. В 1391 году, разгромив Тохтамыша в первый раз, Тимур роздал огромную добычу своим воинам в благодарность за их отвагу на поле битвы. Язди рассказывает:

И дисциплина, и награды зависели от императора лично, а не от племенных вождей, стоявших на нижних ступенях лестницы власти. Тимур намеренно ставил на высшие посты людей из числа своих приверженцев, в том числе своих родных. Это делалось, чтобы подорвать традиционную систему командования племенных вождей, главный источник потенциальной опасности для него, и в конечном итоге восстаний. В результате сформировался новый военный класс, преданный лично Тимуру и свободный от политических связей с каким-либо племенем. Эти посты были сделаны наследственными, поэтому сыновья и внуки этих людей также служили императору, что увеличивало число его сторонников. По мере роста его власти увеличивался размер армии, туда вливались взятые в плен воины и новобранцы, что еще больше увеличивало влияние этой новой элиты, а вот влияние племенных вождей в такой же мере падало.

В организации армии Тимура сразу можно увидеть наследство Чингис-хана, так как он повторил разработанную монголами структуру. Она делилась на правое крыло, центр, левое крыло и авангард. Самым маленьким подразделением из 10 солдат — оплик — командовал онбаши. Десятки объединялись в сотни — юзлик — под командованием юзбаши. У них к седлу были привязаны литавры, чтобы командовать сотней. Дальше шел бинмик, который состоял из 1000 воинов под командованием бинбаши. Самым старшим командиром в армии Тимура был амир, который командовал 10000 воинов. Такой отряд назывался тумен, имевший в качестве знамени тук — длинное копье с лошадиным хвостом на вершине.

Тимур всегда щедро награждал тех, кто проявлял особую храбрость в сражении. Акты выдающейся отваги запечатлены в придворных хрониках. Повышение в звании зависело исключительно от поведения в бою. Онбаши мог стать юзбаши, совершив какой-то особенно героический подвиг, а командир сотни мог стать командиром тысячи. Самым старшим командирам даровался титул тархан, что сразу заставляло вспомнить о временах Чингис-хана. Любое повышение сопровождалось иными важными привилегиями, среди которых самой драгоценной было постоянное освобождение от податей. В отличие от других воинов армии Тимура, тархан имел право оставить при себе все награбленное. Все остальные были обязаны отдать часть добычи императору. Тархан также был свободен от уголовной ответственности. Только после того, как он совершал то же преступление девять раз, он отвечал перед законом. И самым великим даром был постоянный доступ к Тимуру.

Адъютанты императора — товачи[30] — отвечали за то, чтобы воины были снаряжены надлежащим образом. После зачисления в армию каждый человек должен был иметь лук, колчан с 30 стрелами, щит и достаточно зерна, чтобы прокормить лошадь в течение года. Для каждых двух кавалеристов требовалась одна запасная лошадь, а каждый онбаши, командир десятка, обязан был иметь шатер, две лопаты, кирку, веревку, кожаный навес, топор, пилу и сотню наконечников. Татарский пехотинец имел лук, топор, кинжал, саблю, маленький круглый щит, деревянный с железным умбоном. Зимой он носил черные овечьи шкуры, а летом цветной кафтан, тесные штаны и сапоги. На голове у татарина был высокий колпак из войлока или кожи. У татар существовал большой набор второстепенного оружия, в том числе булавы, различные мечи, ножи и щиты. Более богатые воины имели шлемы, сабли и кольчуги для себя и лошадей. Татарский составной лук, главное оружие армий Тимура, был грозным оружием. Он был значительно длиннее персидских, турецких, индийских луков[31] и посылал более тяжелые стрелы на несколько меньшее расстояние.

Воины Тимура охотно использовали еще одно разрушительное изобретение. Греческий огонь, появившийся в VII веке, был желеподобной зажигательной смесью, которую выбрасывали через бронзовые трубы. Ее первоначальный состав остается неизвестным до сих пор, так как византийские императоры тщательно хранили этот секрет, но предполагается, что греческий огонь был смесью горючих материалов, таких как сера, нефть, негашеная известь и загуститель на основе битума. Так как эта смесь загоралась сама и ее нельзя было потушить водой, она представляла собой очень эффективное оружие, сея панику среди тех, против кого она применялась.

В бою главной силой Тимура были конные лучники, а основным тактическим приемом — окружение противника, если это возможно. Очень часто он применял уловку, приносящую потрясающий успех, — ложное отступление. Например, при Алеппо его люди намеренно отошли, выманив сирийцев следом за собой. Потом противник был атакован превосходящими силами и разгромлен. Татары, как писал наблюдатель в начале XIV века, «большей часть побеждают своих врагов. Однако они не боятся показать спину, если битва складывается не в их пользу… Их манера сражаться очень опасна, потому что в любой битве или стычке с татарами оказывается больше убитых и раненых, чем в любом крупном сражении других наций. Это является результатом их стрельбы из лука, так как они стреляют сильно и точно, будучи очень умелы в искусстве стрельбы, так что они обычно пробивают все виды доспехов. Если так случается, что они терпят неудачу, они отступают большими и малыми отрядами в полном порядке, так что гнаться за ними и преследовать их очень опасно, так как они на скаку пускают стрелы назад, часто раня людей и лошадей, которые их преследуют».

Почти все войско состояло из мужчин, но военная служба не являлась их привилегией, как отмечает Арабшах.

Потрясающе умный и предусмотрительный вождь, Тимур щедро платил за точные и своевременные разведывательные данные, что серьезно помогало ему во многих походах. Широкая сеть шпионов была раскинута от Самарканда по всем его владениям, королевствам и империям, которые он намеревался завоевать. Среди его шпионов было множество бродячих монахов, дервишей, шейхов и суфиев. Арабшах писал: «Он редко сердился, и столь глубоким было море его планов, что нельзя было коснуться дна, и никто не мог достичь высоты его правления ни гладким, ни тернистым путем. Повсюду в своих владениях он имел информаторов, а в чужих королевствах шпионов. Это были амиры, как Атыльмыш, один из его союзников, или ученые факиры, как Масуд Кахаджани, его главный министр, или торговцы, ищущие выгодные товары, глупые борцы, атлеты-преступники, ремесленники, предсказатели, медики, странствующие отшельники, болтуны, оборванные бродяги, моряки, путешественники, элегантные пьяницы, остроумные певцы, старые сводни».

Эти мужчины и дети возвращались назад с новостями со всей Азии. Они сообщали о ценах и наличии товаров в различных королевствах, имена военачальников и аристократов, приносили карты земель и городов. «Один точно составленный план может заменить службу ста тысяч человек», — по слухам, говорил Тимур.

Чтобы облегчить доставку информации, Тимур, как и монголы, организовал систему почтовых станций, известных как ямы. На каждом имелось до 200 лошадей, и содержание этих конюшен оплачивало местное население. Клавихо, который лично видел работу этой системы по пути ко двору императора, оставил детальное, как обычно, описание, с каким рвением посланцы и гонцы мчались по поручению императора. Важность государственных дел была такой высокой, что, если посланец, ехавший на уставшей лошади, встречал других всадников на свежих, им под угрозой смерти приказывали спешиться и отдать своих коней посланцу и его свите. Никто не смел ослушаться. Испанцы сказали, что однажды старший сын Тимура со своей свитой были вынуждены отдать своих лошадей посланцу, спешившему в Самарканд.

Информация и разведывательные сведения, доставленные посланцами, ценились очень высоко, и Тимур принимал все меры для их сохранности. Посланцы имели строгий приказ ездить только в полной броне. «Тимур действительно собрал большое количество лошадей, чтобы те, кого он посылал и те, кто ехал к нему, могли скакать днем и ночью. Делая так, они легко могли покрыть до 50 лиг за сутки, хотя при этом загоняли насмерть двух лошадей. Но в обычных условиях такое путешествие заняло бы три дня. Для него скорость была самым главным в этой службе», — писал Клавихо. И он не допустил никакого преувеличения. Но такая быстрая езда неизбежно брала свою плату. «На обочинах дороги во время путешествия мы видели множество мертвых лошадей, которые были загнаны насмерть и брошены. Их было так много, что об этом следует упомянуть».

Совсем неудивительно, что Тимур сравнивал себя с Чингис-ханом. Для этого он имел кое-какие основания: масштаб военных триумфов, тот же самый регион, где он совершал свои походы, и постоянное следование традициям великолепного предшественника (когда это было выгодно). Приговор истории был неоднозначным, мнения противников разделились поровну, причем стояли они на тех же позициях, что и самые первые спорщики: Арабшах, с одной стороны, и Язди — с другой.

В работах по истории Монголии и России Лео де Хар-тог пишет, что Тимур был более грубым и жестоким, чем Чингис.

В действительности не слишком точно понятно, был ли Тимур таким же безжалостным, как Чингис. Имеются многочисленные рассказы о проявленном им милосердии. Города, которые сдавались быстро, такие как Герат, Ургенч и Багдад, встречали гораздо более мягкое обращение, чем те, которые сопротивлялись, и при этом в ходе общего штурма гибли воины Тимура. Те, кто осмеливался восстать против Тимура, не смели ждать пощады. Если говорить об опустошениях, которые сопровождали каждый его поход, то Тимур, более чем Чингис, был склонен жалеть людей и памятники. Даже если этого не происходило, то Тимур мог в интересах торговли и сельского хозяйства отстроить заново город, который его воины сожгли дотла.

То, что Тимур был жесток, оспаривать не приходится. Но обвинять его в садизме — значить начать ничем не обоснованные рассуждения, аргументами в котором будут предубеждения XXI века, а не ценности XIV века, когда человеческая жизнь стоила гораздо меньше, чем сегодня. Тимур не был образцом жестокости. Например, когда мамлюкский султан Бейбарс в 1263 году захватил Антиохию, он приказал вырезать весь гарнизон, составлявший 16000 человек, а 100000 жителей продал в рабство. Побоища, которые устраивал Тимур, не были ни удивительными, ни приятными. Они предпринимались, чтобы вселить ужас в сердца противников, окончательно вырвать завоеванные территории у бывшего владельца и свести к минимуму риск восстания.

Обвинения в религиозной нетерпимости также несправедливы. Тимур использовал ислам главным образом как инструмент завоевания престижа и придания законности своим действиям. А упрека в ограниченности ему не бросил ни один из критиков, даже такой пристрастный, как Арабшах. Тимур был политиком до мозга костей. В эпоху, когда полумесяц и крест столкнулись между собой в Эгейском море и Средиземном, как знамена враждующих армий, именно Тимур, а не оттоманский султан завязал дружеские отношения с христианскими владыками Европы. По мнению Тимура, практические выгоды от торговли между Европой и Азией могли перевесить традиционную вражду между христианством и исламом. Это был очень дальновидный человек, его интеллектуальные горизонты были такими же широкими, как степи, по которым он вел свои армии к новым победам.

Арминиус Вамбери, венгерский филолог и путешественник XIX века, сумел дать более достоверную историческую оценку Тимура. Он не стал сравнивать его с Чингис-ханом. «Те, кто ставит Тимура бок о бок с Чингисом, как обычного дикаря и своенравного тирана, совершают двойную ошибку. Он был, прежде всего, азиатским воином, который использовал свои победы в духе того времени и той страны».

Чингис передал другим военное и гражданское руководство. После первых захватов он руководил дальнейшими походами из своей ставки в Каракоруме. Тимур оказался более беспокойным человеком, он не желал праздно сидеть на месте. Самарканд, хоть и являлся имперской столицей, почти не видел своего императора. Он внезапно появлялся, привезя с собой неслыханные богатства, награбленные в величайших городах Азии, праздновал свои победы, устраивая неслыханно роскошные пиры, а потом снова исчезал, отправляясь в поход, который мог затянуться на пять лет. В отличие от Чингиса, Тимур редко отсутствовал на поле боя, более того, часто он сам бросался в схватку, подвергая свою жизнь серьезной опасности.

Сэр Джон Малкольм, солдат XIX века, государственный деятель и историк, дал одно из лучших описаний военной карьеры Тимура: «Солдаты должны были обожествлять такого вождя, как Тимур… Его не интересовало мнение остальных слоев общества. Его целью была слава завоевателя. Если благородный город лежал в руинах или население провинции было истреблено, это делалось из холодного расчета, чтобы это ужасающее впечатление послужило достижению его целей».

Но каковы бы ни были их действия на поле боя, главное различие заключалось в другом. По сегодняшним меркам Тимур был завоевателем-кочевником. Он постоянно находился в движении. Едва он завершал один поход, как тут же собирал армию для следующего. Чингис и его орды должны были бы смотреть на Тимура с презрением, так как в Самарканде повелитель татар устроил постоянную столицу. Он принял сторону столь презираемого степными кочевниками оседлого населения и нарушил все обычаи кочевников. Любимый город Тимура, Жемчужина Востока, отражал его любовь к великолепию. Прекрасные мечети и медресе, сады и дворцы, каждый из которых сам по себе был чудом света, открывали уважение к искусству и архитектурным красотам, которое было совершенно чуждым Чингису. Оба человека сеяли смерть и разрушения на половине известного тогда мира, обрекли мечу миллионы человек и уничтожали города на своем пути. Но только Тимур был готов отстраивать их, он был разрушителем и строителем одновременно. Этим он резко отличается от всех остальных завоевателей. Большую часть жизни он провел, уважая старые традиции, установленные его монгольским предшественником, но к моменту смерти Тимур стал могущественным императором, не подчинявшимся никому и ничему. Самарканд стал высшим выражением его индивидуальности. Это была дань его беспримерной военной карьере без единого поражения, а также памятник его имперскому величию.

Более 40 лет город принимал подношения Тимура, словно капризная красавица. Это были золото, серебро, драгоценные камни, мрамор, экзотические животные, роскошные одежды, шелка, ковры, рабы и специи. Однако город так и не был удовлетворен. Каждый раз, когда Тимур возвращался, город снова отправлял его в битву. Прославление требовало все новой добычи после бесчисленных побед. Лишь постоянная война могла дать эту добычу.

К концу 1370-х годов новорожденная империя Тимура включала в себя Хорезм и Марвераннахр вместе с их сокровищами. И теперь Тимур обратил свой взор на запад, прислушавшись к тому, что ему нашептывал Самарканд.

Глава 4
ЗАВОЕВАНИЕ ЗАПАДА
1379–1387 годы

В 500 милях на юго-запад от Самарканда посреди сухой пустынной равнины поднимается целый лес минаретов. Герат вместе с Мервом, Балхом и Нишапуром был одной из четырех великих столиц Хорасана[32], Страны Восходящего Солнца. Город стоял на одном из крупнейших азиатских торговых путей и был одним из самых древних, культурных и богатых центров. Река Герат, которая, извиваясь, бежала с гор Гиндукуша в центральном Афганистане, мчалась на запад среди множества мечетей и минаретов, прежде чем повернуть на север и исчезнуть в песках Каракумов. В этой части мира дожди очень редки, а орошение полей обеспечивала система каналов, вырытых еще в древности. К востоку от города находится плоскогорье Паропамизус, продолжение Гиндукуша, которое совершенно непроходимо. Это означает, что Герат фактически лежит на дороге, идущей с севера на юг через горы к западу от Кабула.

Укрепления города соответствовали его стратегическому положению. Стены имели 9000 шагов в окружности, как пишет Хамд-Аллах Мустафи аль-Казвини, географ и историк XIV века. Вокруг стен лежало ожерелье из четырнадцати пригородных деревень. В двух лигах к северу от города на вершине холма находилась сильно укрепленная цитадель, которая обеспечивала дополнительную защиту от нападения. Сам город достиг расцвета в XII веке. Аль-Казвини утверждает, что на базарах насчитывалось 12000 лавок, в городе имелись 6000 бань и 659 школ. Население Герата составляло 444000 человек[33]. Кроме монастыря дервишей, церкви зороастрийцев-огнепоклонников и многочисленных караван-сараев в городе имелось множество мельниц, жернова которых «вертел ветер, а не вода», что особенно поразило историка.

Еще большее впечатление производили товары Герата, которыми восхищались все вокруг. Самым известным был текстиль — прославленные шелка, гобелены, занавеси, хлопок, подушки, одежды и ковры. Рынки были забиты произведениями ювелиров и гранильщиков — золото, серебро, рубины, бирюза, ляпис-лазурь; великое множество фруктов — лимоны, виноград, гранаты, абрикосы и яблоки. Там же можно было найти любых рабов. Неутомимый путешественник Ибн Баттута нашел, что Герат «религиозен, спокоен и целомудрен», когда он посетил город в 1330-х годах. По его словам, это был самый крупный город Хорасана, центр торговли и культуры, тогда как Мерв и Балх все еще лежали в руинах после монгольского вторжения в 1221 году.

Действительно, Герат был одним из красивейших городов империи, которая была создана внуком Чингис-хана Хулагу, буддистским основателем династии ильханов, правившей в Персии, Месопотамии и Сирии в 1250-х годах, в период наибольшей монгольской экспансии. Сам этот титул «ильхан» (подчиненный хан) предполагал, что они признают власть Великого Хана в Монголии и Китае, но это закончилось в конце XIII века.

Наступая на запад из Монголии по повелению своего брата Великого Хана Мункэ, в 1253 году Хулагу получил задание уничтожить двух грозных противников, причем оба были мусульманами. Первым врагом были исмаилиты, радикальная шиитская секта, известная также как ассасины. Они закрепились в горных крепостях к югу от Каспия, центром исмаилитов был Аламут, «Орлиное гнездо». Враждебное отношение Мункэ к исмаилитам, по словам историка Вильяма оф Рубрука[34], которого король Франции Людовик IX послал в Каракорум, было результатом неудачной попытки четырехсот переодетых ассасинов убить хана прямо у него во дворце. Поэтому кампания, которую провел Хулагу в 1256 и 1257 годах, была не более чем возмездием, причем возмездием эффективным, так как он уничтожил исмаилитов, которые терроризировали суннитских правителей Персии почти двести лет. Причем победа была одержана на удивление легко. Как сухо замечает Гиббон, монголы оказали услугу всему человечеству, покончив с исмаилитами.

Вторым противником, которого должен был разбить Хулагу, оказался Багдадский халифат Абасидов, который уже 500 лет являлся сердцем суннитского ислама. Хулагу появился перед стенами этого известного города в 1258 году.

Багдад отказался сдаться и был осажден, взят штурмом и разграблен. Количество погибших в резне, которую устроили воины Хулагу, по разным оценкам колеблется от двухсот до восьмисот тысяч человек. Так или иначе, но резня была чудовищной. Когда начался штурм, халиф попытался сдаться, но было уже поздно. Хотя монголы старались не проливать кровь благородных противников, как с ужасом обнаружил халиф, это совсем не означало, что они оставляют этих противников в живых. Знаменитый вождь суннитской части исламского мира был завернут в ковер и затоптан лошадьми.

Разгромив Багдад и казнив халифа, Хулагу не стал мешкать и в 1260 году продолжил поход на запад, направившись в Сирию, которая тогда находилась под властью династии Аюбидов, основанной в прошлом столетии Саладином. Он быстро захватил древние города Дамаск и Алеппо, после чего крестоносцы, владевшие Антиохией и Триполи, поспешили преклонить колени перед новым владыкой. Однако Сирия так и не вошла в состав империи Хулагидов. Смерть Великого Хана в одно мгновение перевернуло весь ход мировой истории. Однажды это произошло в 1241 году, когда смерть Угудэя спасла Европу от ужасов монгольского нашествия. Хулагу, находившийся в Сирии, узнал, что трон захватил его брат Мункэ. Такое известие неизбежно означало обострение борьбы за монгольский трон между братьями, и Хулагу поспешно покинул Сирию, оставив там лишь чисто символические силы. Позднее, в 1260 году, армия мамлюков разгромила монголов при Айн-Джалуде в Галилее. В ретроспективе мы можем сказать, что именно тогда был положен конец монгольским завоеваниям. После этого еще были попытки отбить Сирию, но территория ильханов уже более не расширялась. На западе их владения доходили до Евфрата, на севере — до Кавказских гор, простираясь от Черного моря до Каспийского. Реки Оксарт и Пенджаб служили восточными границами. Хулагу спокойно правил до самой смерти в 1265 году, но династия ильханов, странный гибрид буддистов, христиан и исламских правителей, пресеклась в 1350-х годах (после отказа Газана от буддизма в пользу ислама Персией правили мусульмане).

Короче говоря, монгольское правление очень болезненно ударило по Персии. Согласно записям Казвини, тысячи лет не хватит, чтобы оправиться от разрушений, которые принесло нашествие Чингис-хана. Джувейни, один из самых блестящих официальных историков монгольского периода, пишет, что «каждый город и каждая деревня» неоднократно становились жертвой разорений и убийств, причем в результате их население едва ли составляло одну десятую первоначального. Население таких городов, как Мерв, Балх, Нишапур, Хамадан, Туе, Рей, Казвин и Герат, систематически вырезалось чуть ли не до последнего человека. Во многих районах Персии крестьяне бросали свои дома, поля приходили в запустение, каналы разрушались, некогда плодородная земля превращалась в пустыню. Этот процесс еще более ускорился с появлением монгольских кочевых орд, которые предпочитали самые плодородные земли превращать в пастбища для своего скота.

Историки считают период правления ильханов временем культурного возрождения, когда связи между Востоком и Западом начали укрепляться благодаря расширению торговли. Точно так же со временем устранялись религиозные барьеры, так как монголы постепенно ассимилировались в исламском мире, причем этот процесс возглавляли их вожди. С этого момента Персия постепенно выдвигается на место Аравии. Монгольское правление также положило начало официальной истории Персии, которую начал писать Рашид ад-дин, первый министр ильханов в течение двух десятилетий, а продолжили Джувейни и Вассаф. При постоянном усилении процесса культурного взаимопроникновения китайская техника письма начала отчетливо влиять на персидскую школу миниатюр, которая вступила в свой золотой век.

Такие культурные выгоды, которые получила Персия в период монгольского правления, нельзя отрицать. Однако, как пишет Дэвид Морган в современной работе по истории средневековой Персии: «Мы имеем полное право усомниться в том, что развитие техники рисования миниатюр произвело впечатление на персидских крестьян, которые всеми силами стремились уклониться от встречи с монгольскими сборщиками дани. Для Персии монгольский период стал колоссальной катастрофой неслыханных масштабов». С этим трудно не согласиться.

Что касается Герата, то, похоже, город жил довольно спокойно, о чем свидетельствует его возродившееся благосостояние к моменту похода Тимура. И это несмотря на то, что Герат был одним из городов, наиболее пострадавших от монгольских зверств. Чингис-хан, взбешенный восстанием в Герате после того, как в 1241 году город сдался, приказал своему генералу[35] Алджигидею вернуться и перебить всех. Сайфи, историк XIV века, так излагает его приказ «Смерть должна взять верх над жизнью. Ты должен рубить человеческие головы. Ты должен уничтожить все население Герата». В течение недели Алджигидей истреблял жителей, пока не осталось никого. Через несколько дней после ухода из Герата он отправил обратно две тысячи конников, чтобы удостовериться, что никто не сумел спрятаться от смерти. Еще две тысячи человек были уничтожены. Лишь шестнадцать человек сумели пережить эту новую бойню, как утверждает Сайфи. Опустошение было настолько чудовищным, что они были вынуждены есть трупы людей и животных, чтобы не умереть от голода. В течение четырех лет жители могли питаться лишь тем, что доставляли случайные караваны.

После крушения империи ильханов в 1335 году Персия еще раз стала жертвой жестокой междоусобной борьбы, расколовшись на враждующие королевства, власть над которыми оспаривали друг у друга мятежные принцы династии Муззафаридов. Однако их власть была далеко не абсолютной, так как в отсутствие монголов о своих правах заявили и другие династии. В Багдаде власть захватил клан Дапаиридов, тогда как в Сабзаваре (в северо-восточной иранской провинции Хорасан) к власти прорвались сарбадары.

Но Герат, находящийся в 300 милях к юго-востоку, остался под управлением Малик Гаяс ад-дина Пир-Али, главы династии Картов, которые управляли городом и большей частью современного Афганистана в качестве монгольских вассалов еще с середины XIII века. Покровители литературы и искусств, ревностные строители мечетей и прекрасных общественных зданий, именно Карты могут поставить себе в заслугу возрождение процветающего города среди руин, оставшихся после монголов.

И вот именно этот город решил захватить Тимур.

Посол Тимура спешил, он мчался по степям, переправлялся через бурные реки, скакал по горным ущельям и в 1379 году доставил Гияс ад-дину Пир-Али зловещее послание своего властелина. В письме было требование прибыть на курултай, что было формальным указанием на то, что отныне Тимур считает династию Картов своими вассалами. Это было типичной уловкой перед началом уже подготовленного вторжения, которая неизменно приносила Тимуру желанный казус белли.

Получив подобное письмо, любой невольно обеспокоился бы. В недавнем прошлом Тимур, который тогда был бродягой-наемником, поступил на службу к отцу Гияс ад-дина, Малик Муизз ад-дин Хусейну. Когда тот умер, Гияс ад-дин продолжал поддерживать теплые отношения с Тимуром и женил своего старшего сына на его племяннице. А теперь человек, который еще несколько лет назад был слугой его отца, требовал, чтобы Гияс ад-дин признал его своим повелителем. Желая выиграть время, Тимур писал, что Гияс ад-дин может спокойно ехать в Самарканд, захватив с собой лишь почетный эскорт. Верный амир Тимура Сейф ад-дин Нукуз был отправлен, чтобы сопровождать его в Марвераннахр, но, прибыв, он обнаружил, что правитель Герата укрепляет городские стены и готовится защищать город. Он не собирался отдавать свое королевство.

Теперь действия Тимура тоже были определены. Он собрал армию для первого похода за пределы принадлежащей ему провинции. Командиры проверяли снаряжение своих воинов и докладывали вышестоящим начальникам. Амиры горделиво красовались в своих ярких доспехах с изящно украшенными щитами, длинными копьями и луками. Они стояли впереди темных рядов своих туменов, отрядов из 10000 воинов. Подготовка велась очень тщательно. Как и Чингис-хан, Тимур планировал все до мельчайших деталей. Вперед были посланы шпионы, чтобы разведать дороги и выяснить силу вражеской армии. Запасался провиант и готовились вьючные лошади. Женщины и семьи начинали готовить вещи за много месяцев вперед. Все запасы проверялись и перепроверялись, пока армия наконец не была готова выступить. После этого амиры подняли свои штандарты с конскими хвостами, трубы и литавры издали оглушительный рев и грохот. Начался Трехлетний поход.

Армия двинулась на юго-запад, к городу Фусандж, гарнизон которого был укреплен, чтобы прикрыть подходы к Герату. После недолгого штурма он был взят, когда атакующие проломили стену. Гарнизон был вырезан до последнего человека, кровь текла по улицам.

Получив это ужасное известие, Гияс ад-дин укрылся за стенами города. Далее предоставим слово Арабшаху. «Он запер сам себя в крепости, думая, что таким образом станет недосягаем, но слабость была его советником, а недомыслие и глупость привели к краху». Город был осажден. Гияс ад-дин отчаянно пытался наладить оборону, но жители Герата, прослышав об жуткой участи Фусанджа и об избиении его гарнизона, совсем не желали сражаться с Тимуром. Он окружил периметр города и его пригородов, «как гнездо окружает камень в кольце, как гало окружает луну, как мухи окружают сахар», и не собирался ослаблять хватку до тех пор, пока не будут выполнены его требования. Татарский правитель был мастером психологической войны, он решил

122 соблазнить осажденных, дав им знать, что все, кто откажется драться против него, будет пощажен. Это предложение с огромным интересом встретили за крепостными стенами. Только немедленная капитуляция может спасти их имущество, рассуждали гератцы. Сопротивляться огромным силам Тимура бессмысленно, единственным результатом будет то, что город предадут огню и мечу. Подталкиваемый такими мыслями, а также видя, что татарские орды уже начали подкапывать стены, принц династии Картов решил сдаться. В сопровождении знатных жителей Герата он предложил сдать город, причем сделал это с унизительной публичной церемонией. «Тимур простил его и позаботился о нем, дал ему почетный пояс и подарил пояс, украшенный драгоценными камнями, а затем отпустил», — пишет Язди. Город заплатил большой выкуп за жизнь своих жителей.

Огромные сокровища Герата теперь принадлежали Тимуру. Он тщательно разработал систему изъятия этих богатств, которая должна была обеспечить минимальные потери. Вся операция производилась с соблюдением той жесткой дисциплины, которая была характерна для армий Тимура. Прежде всего были закрыты все ворота города, а некоторые даже просто завалены. Это должно было помешать солдатам начать грабеж раньше времени, а жителям — удрать со своим имуществом. После того как это было сделано, в город вошли палачи и сборщики налогов. Они обыскивали дома и вытаскивали все ценное, а если подозревали кого-либо в сокрытии денег, то тут же подвергали пытке. Впрочем, пытали и соседей, которые могли хоть что-то знать. Все отобранное имущество сносили на специальные сборные пункты, где амиры вели перепись и получали причитающуюся им долю. Лишь после того, как чиновники Тимура закончили реквизиции, воинам позволили начать грабеж города. Если же они начинали его раньше времени и были пойманы за этим, то таких торопыг сразу казнили. Подобно Чингис-хану Тимур предпочитал брать выкуп за город, но отнюдь не из жалости к невинным жертвам, а только из экономических соображений. Захват города штурмом неизбежно вел к грабежам и значительно сокращал долю самого завоевателя[36].

В случае с Гератом операция по переписи и конфискации ценностей прошла гладко, и сундуки самого богатого города Хорасана распахнулись настежь, открывая неисчислимые богатства. «Особенно примечательно то, что в этом городе оказались все виды сокровищ: серебряные монеты, нешлифованные драгоценные камни, богатая мебель, золотые короны, серебряная посуда, золотая и серебряная парча, диковинки всех видов. Воины по императорскому приказу вывезли все сокровища на верблюдах», — писал Язди. Огромные окованные железом Королевские ворота Герата— Дарвазая-Малик, украшенные резьбой и росписью, были сняты и увезены в Шахрисабз. Точно так же, как Тимур ранее сделал после взятия Ургенча, он поступил и здесь. Были собраны все ученые и ремесленники Герата — учителя, муллы, артисты и мастеровые — и отправлены в Самарканд. Это был второй организованный исход, который Тимур затеял, чтобы еще больше украсить и прославить свою столицу плодами их труда. Гияс ад-дин, потерпевший поражение принц, остался в своем дворце, но превратился в вассала Тимура. Не желая, чтобы впредь Герат мог оказать ему хоть какое-то сопротивление, Тимур приказал срыть городские стены

Герат сдался, не посмев даже пискнуть. Город, прославленный поэтами, разбогатевший на торговле, так легко вошел в состав его империи, что Тимур получил возможность остановиться и немного поразмыслить. Завоевав верность буйных племен улуса Джагатая, Тимур щедро вознаградил их добычей из разграбленного города, приобрел новый авторитет и расширил границы своих владений. Это было лишь начало долгого пути, который он наметил для себя. Еще не раз степные племена меняли свою верность и воинов на добычу, полученную во время похода. Объединив этих воинов, Тимур получал возможность брать новые земли своим мечом. Он предлагал простым воинам шанс обогатиться и отличиться, наиболее заслуженные получали повышение прямо на поле боя. Это совпадение интересов было краеугольным камнем, на котором Тимур и строил свои успехи. Герат дал и другие уроки. Если ты можешь добиться такого успеха за границами своих владений, причем даже не вступая в битву, какие новые сокровища потребуются, если воинам придется пройти через серьезные испытания? У Тимура было достаточно времени, чтобы размышлять об этом зимой, когда Амударья и Сырдарья покрылись льдом, а он со своей армией зазимовал на пастбищах вокруг Бухары.

Весна, когда можно было выступать в новый поход, принесет ответ. Наступление на запад уже началось и будет продолжаться. Герат не был отдельным случайным эпизодом. Немецкий историк Г.Р. Ремер писал: «Это была прелюдия к одной из величайших катастроф в истории Ирана».

Леса минаретов, который видел путешественник XIV века в Герате, больше нет. Со временем рушился то один, то другой, и сегодня остались только жалкие обломки. Издали сужающиеся башни минаретов, поднимающиеся над окруженной горами равниной, напоминают заводские трубы. По истечении шести веков они начали всерьез разрушаться, хотя все еще видны на фоне неба и высятся над облаком пыли, которое делает окрестности Герата весьма неприятным местом. Когда подъезжаешь ближе, то становится понятно, что это не трубы. Больше всего они походят на изъеденные артритом пальцы высохшего мертвого гиганта, торчащие прямо вверх, хотя руки лежат на земле.

Эти башни — практически все, что осталось от архитектурного сердца Герата. К югу от канала Инджил находятся остатки наиболее значительного памятника. Это комплекс Мусалла, состоящий из мечети и мавзолея, который строила с 1417 по 1437 год королева Гаудар-Шад, жена сына Тимура Шахруха. Ее имя означало «Радостная жемчужина», что очень подходило и творению королевы, представлявшему собой вершину архитектурного искусства эпохи Тимура, сверкающий сплав формы и цвета, который служит прославлению Аллаха и его грозных слуг на земле. Четыре минарета, элегантные колонны из бирюзы высотой более 100 футов, сияющие подобно ярким маякам, отмечающим углы мусаллы, или церкви королевы, украшенной гроздью маленьких минаретов, стоящих рядом. Здесь также находится первая большая кафедральная мечеть, строение, в котором органически сочетаются огромные размеры и изящные пропорции, обильно украшенная фресками и арабесками. Особенно контрастно на фоне тусклой, унылой пустыни смотрятся сверкающие глазурованные кирпичи стен. Четыре главных минарета связаны четырьмя галереями, или Иванами, выходящими на центральный дворик. Крупные куфические надписи идут по мраморным плиткам вокруг десятиугольного основания каждого минарета. Когда глаз поднимается к небу, сверкающие ромбы синего цвета и янтарные лепестки очерчивают белый фаянс. В этих засушливых землях переливающаяся синева сразу напоминает о воде и уважении к небесам. Сегодня заброшенные минареты сохранили только осколки своей полированной брони. Среди искалеченных войнами развалин города приходится специально подстегивать свое воображение, чтобы оно совершило гигантский прыжок, иначе невозможно представить себе памятник во всем его былом великолепии.

Именно в Герате и Самарканде Тимур оставил потомству свое самое замечательное и долговечное культурное наследие. Так как Хорасан испытывал нехватку дерева и строительного камня, большинство зданий было выстроено из обожженного кирпича. Это сильно ограничивало возможности изготовления скульптур, но позволяло делать сверкающее покрытие или обшивку из цветных плиток, чтобы оживить прокаленные солнцем поверхности. На мечети для пятничных молитв Масджид-и-Джами была выложена роскошная сине-белая мозаика, причем с таким искусством, что снаружи не был виден ни один кирпич. Это было просто удивительно для здания таких размеров. Когда Роберт Байрон, наиболее беспристрастный и не склонный к восторгам из писателей-путешественников, увидел ее вблизи, то назвал «самым прекрасным образцом использования цвета в архитектуре, когда-либо созданным человеком во славу бога и свою собственную». Наверное, это гипербола, но это написал человек, у которого Рембрандт оставил «непреходящее чувство разочарования» и который неуважительно заметил, что пьесы Шекспира — это «именно то, что я ожидал бы от бакалейщика, взявшегося за перо»[37].

Рядом с минаретами стоит ребристый купол небесноголубого цвета, что является своеобразной архитектурной подписью Тимура, венчающий приземистый мавзолей королевы, убитой в 1457 году, когда ей было далеко за девяносто. Эти глазурованные синие изразцы Герата стали образцом для всей Азии. Простоту внешнего вида мавзолея особо подчеркивает изысканность внутренней отделки, состоящей из разноцветной мозаики и полос белых надписей. До сих пор эти трехмерные орнаменты могут считаться образцом сложности. Арки, купола, ниши сливаются в гармоничный комплекс вдоль стен, которые раскрашены в древние цвета терракоты, золота и тускло-голубые с помощью толченой ляпис-лазури, добытой в копях Бадахшана на севере Афганистана.

Хотя многие исторические памятники Афганистана были разрушены в ходе войн и мятежей, плачевное состояние комплекса Мусаллы не является результатом феодальных усобиц или межплеменной вражды. Байрон пришел в ужас, когда узнал, что именно его соотечественники разрушили этот памятник архитектуры. В разгар Большой Игры в 1885 году русские войска вторглись в Афганистан и начали продвигаться на юго-восток к Мерву. Опасаясь развития наступления на Герат, которое дало бы Санкт-Петербургу доступ к Кандагарской дороге и позволило проложить железную дорогу к границам Индии, британские офицеры приказали уничтожить большинство зданий комплекса, который находился севернее города, так как именно отсюда вероятнее всего наступал бы противник. В действительности русское наступление серьезного развития не получило, однако «самое прославленное творение мусульманской архитектуры XV века, пережившее четыре века варварства, было полностью разрушено под наблюдением и с одобрения английских комиссаров». Уцелели только девять минаретов[38].

То, что начал человек, довершила природа. Землетрясения 1931 и 1951 годов разрушили еще три минарета. Затем в 1979 году, когда сто лет спустя Советы вторглись в Афганистан, памятники Герата снова оказались на линии огня. Еще один минарет рухнул, а другой получил прямое попадание артиллерийского снаряда, и птицы сегодня используют пробоину для своих гнезд. Обстрелы лишили минареты большинства красок. Цветочные мозаики, блестящие белые и голубые ромбы, спускающиеся к земле, присоединяются к разбросанным остаткам искрящегося фаянса, сорванного с минаретов за пять веков ветром и песками. Советы даже заложили мины вокруг минаретов, чтобы помешать Исмаил-хану, местному вождю, захватить город. Те минареты, которые избежали разрушения, ранее стояли над великолепными медресе Гаудар-Шад и султана Хусейна Байкара, последнего правителя Герата из рода Тимуридов. Сегодня они возвышаются над иссушенной землей, одиноким мавзолеем и кучкой жалких хижин и ржавых контейнеров, превращенных в лавки.

Однажды вечером я шел по многолюдному рынку к одному зданию, которое все еще смотрело на Герат сверху вниз, так как стояло на возвышенности к северу от Старого Города. Со стороны пустыни находились покатые валы Кала-и-Ихтиярудцин, цитадели, под которой армии Тимура, а до него Чингис-хана сражались со своими противниками. Построенная в XIV веке из обожженных на солнце кирпичей принцем Фахр уд-дином из династии Картов, эта крепость была восстановлена сыном Тимура Шахрухом спустя сто лет. Она видела расцвет и падение нескольких империй. На протяжении столетий она служила домом Газневидам, сельджукам, Горидам, монголам, Тимуридам, Сефевидам и наконец талибам, которые использовали ее как армейскую базу и арсенал.

Глядя на ее массивные стены, упирающиеся в пухлые угловые башни и испещренные бойницами, из которых гарнизон мог отстреливаться, было нетрудно понять, почему Гияс ад-дин столь поспешно укрылся в ней и решил, что у него имеются шансы выдержать осаду Тимура. Ее положение на холме и внушительная мощь укреплений рождали впечатление неуязвимости. Если бы принц не сдался столь быстро Тимуру, кто знает, дожила бы цитадель до сегодняшнего дня. Безжалостность, с которой владыка татар сокрушал сопротивление других городов, заставляет предположить, что в этом случае она исчезла бы с лица земли.

Монументальная куфическая надпись, выполненная мозаикой, три фута высотой, ранее проходила по стене рядом с северо-западной башней. Темно-зеленые и янтарные буквы сообщали: «Ал-мульк ли’ллах» — «Царство божие». Надпись словно парила над городом. Когда Шахрух восстановил ее с помощью саманного кирпича и камня, панегирист XV века Хафиз-и-Абру написал следующие строки, посвященные основателю династии Тимуридов, и часть ее появилась на цитадели.

Угрюмый солдат-талиб, стоявший на страже, сказал мне, что цитадель и мавзолей в ней закрыты, но после небольшого спора и обещанной взятки, он согласился провести меня по крепостной стене, на которой были установлены девять орудий. Когда мы взобрались по крутой, пыльной лестнице, он начал останавливаться, чтобы показать мне те или иные боеприпасы. Там были гранаты, винтовочные патроны, пулеметные магазины, груды ракет и мин. Он подобрал старую гранату, выдернул кольцо и сделал вид, что швыряет ее в меня. Затем, насладившись моим ужасом, он укрылся за каменной стеной и кинул большой камень на минное поле. К счастью, взрыва не последовало. Он ухмыльнулся и двинулся дальше.

С крепостных стен и зубчатых башен был виден распростершийся внизу Герат. Женщины сновали по рынку, закутанные в паранджу. Дети тащили коз сквозь толпу, отпрыгивая, чтобы увернуться от велосипедистов. На солнце крутились голуби. В кронах деревьев пронзительно орали какие-то птицы, их вечернему хору вторили гавкающие внизу собаки. Старьевщики толкали свои самодельные повозки, продавая металлолом и куски пластика. Бараньи кишки свисали с руля велосипеда мясника, точно странные багровые надувные шары. Торговец одеждой сонно клевал носом перед входом в свою лавку. У следующей двери сидел, скрестив ноги, портной, что-то отрезал и пришивал. Несколько седобородых старейших сидели рядком на крыше мечети, о чем-то разговаривая и ожидая призыва на молитву. На грязной крыше вокруг них взад и вперед носились мальчишки всех возрастов, крича и гоняясь друг за другом, а снизу поднимались кухонные дымки. Множество самодельных воздушных змеев (в нарушение одного из множества запретов, наложенных талибами) и мириады цветных лоскутков трепетали на ветру, собираясь вокруг заходящего солнца подобно стае мотыльков. Вдалеке вспыхнули огни в главной пятничной мечети Масджид-и-Джами. Внутри, на дворцовой площади, стоял бронзовый котел четырех футов в диаметре, из которого верующие черпали сладкое питье во времена правления династии Картов в XIV веке. В угасающем солнечном свете Герат казался калейдоскопом бежевых и зеленых пятен листвы деревьев на унылом фоне пустыни. Иногда мелькала синяя точка купола, доказывая, что город еще хранит наследие Тимура, и оживляя картину вспышкой лазури. А дальше, нависая над Гератом, словно темное облако, виднелась черная масса гор Паропамизус.

А затем началось. Сначала трескучий, каркающий кашель, потом шумный вздох, а затем мелодичный голос муэдзина, призывающий правоверных на магриб, или вечернюю молитву. «Аллаху акбар, Аллаху акбар» — «Бог велик, бог велик», — голосил он, и белые бороды начали качаться. Двойной минарет мечети Керка Мубарак у основания цитадели, казалось, загудел в ответ. Пока продолжался призыв, поток людей, поколебавшись минуту, устремился через город к мечетям. «Хайя алас-салех, хайя алас-салех» — «Все на молитву, все на молитву», — монотонно повторял муэдзин.

На улицах люди заспешили, «вдохновляемые» талибской религиозной полицией, самой ужасной частью Министерства соблюдения добродетели и предотвращения греха «Ля иляха илла’лах» — «Нет бога, кроме бога» — и белобородые величественно сошли с крыши на молитву. Торчащие по всему городу минареты разных эпох смутно виднелись в темноте…[39]

Лишь немногие города постигала такая череда несчастий, как Герат. Перечень его бедствий может читаться как история Афганистана в миниатюре, обреченного племенными распрями и вторжениями иноземцев на продолжение страданий по сей день. В 667 году арабские армии принесли сюда ислам на остриях своих мечей. В 1000 году султан Махмуд из династии Газневидов захватил город. Через два столетия, в 1206 году, Герат был захвачен хорезмшахом, вторгшимся с севера. Едва он оправился от этого нападения, как в 1221 году Чингис-хан и 80000 его монголов опустошили город, оставив в живых всего 16 человек. В 1381 году Герат разумно склонился перед армиями Тимура, избавив себя от его гнева, но через два года он осмелился восстать, что имело роковые последствия для династии Картов. По повелению отца Мираншах послушно предал город огню и мечу. Бабур, самый блестящий из наследников Тимура, основатель империи Моголов в Индии, не смог спасти город от создателя Узбекской империи хана Шейбани, который захватил его в 1507 году.

В XVIII веке войны и интриги тоже не обошли Герат стороной. Ахмед-Шах Дуррани, известный как Отец Афганистана, в конце 1740-х годов обрушился на город, когда создавал новую страну. В конце столетия в город ворвалась другая армия, так как Герат неожиданно оказался в центре ожесточенной борьбы за власть между соперниками из династии Садозай-Шаха. В 1818 году город штурмом взяли персидские войска, протянувшие свои щупальца на восток. Через 20 лет они вернулись и 10 месяцев держали Герат в осаде. Этот горький опыт повторился в 1863 году, когда амир Дост-Мухаммед захватил город. Это было завершение его борьбы за объединение Афганистана, но через месяц он умер. Мир оказался недостижимой мечтой для западной столицы страны, так как правящая династия немедленно раскололась и начала грызню между собой. В 1881 году амир Абдур-Рахман начал борьбу со своим двоюродным братом сардаром Аюб-Ханом за обладание Гератом. И еще до конца десятилетия британские войска вырвали его историческое сердце, что было лишь провозвестием разрушений, учиненных Советами, когда они вторглись в страну в следующем веке. Через 20 лет власть захватили талибы, и Герат, как и вся страна, снова оказался на коленях. Весной 2001 года талибы, к ужасу всего мира, взорвали монументальную скульптуру Будды в Бамияне, которой исполнилось более двух тысяч лет, заявив, что будут уничтожать любые памятники старины, которые считают кощунственными. В число жертв попали статуи доисламского периода. В конце 2002 года Герат перешел под власть местного полевого командира Исмаил-Хана. Во время хаоса и замешательства, неизбежных во время войны, были разграблены местные музеи.

Но каким-то непонятным образом все эти столетия опустошений и ужасы режима Талибан не сумел сломить этот город в пустыне. Если смотреть вниз с его восстановленной цитадели, его величие кажется ничуть не уменьшившимся. Талибы оказались последними и далеко на самыми глубокими шрамами на его коже, непродолжительный глупый эксперимент, даже не заслуживающий упоминания в долгой истории города. Древний культурный центр переживет этих фанатичных воинов ислама так же, как пережил всех остальных завоевателей. Яркие самодельные змеи, клочки бумаги и пластиковые лоскуты реют на ветру в чистом небе как символы надежды.

Однажды вечером, когда сумерки уже начали опускаться с темного неба, набросив чудесную призрачную вуаль на Герат, я решил посетить кое-какие часовни города вместе с двумя наиболее уважаемыми старейшинами — маулави Саид-Мухаммед Омар Шахид, президентом Гератского университета, и мавляной Худад, председателем совета мулл, которым исполнилось более 60 лет. Как и все афганцы, которые пережили испытание войной и голодом, они выглядели значительно старше, их морщинистые, высохшие лица резко контрастировали с белыми чалмами.

Вместе мы пошли на север от комплекса Мусалла к часовне суфийского поэта XV века Абдур Рахмана Джами, последнего великого персидского поэта-классика. Это было печальное, продуваемое ветрами место, такое же романтичное, как его стихи, которые волновали, вдохновляли и печалили людей, когда он был жив. Сама гробница была очень простой, ее закрывало от солнца старое фисташковое дерево. Над головой на сильном ветру мотались и хлопали флаги и вымпелы зеленого, белого, желтого цвета. Группа подростков, удивительно молчаливых, также пришла выразить свое почтение Джами, одному из величайших сынов Герата, самому уважаемому поэту того времени. Его литературное влияние и красота поэтических строф были известны всей Азии.

Эта могила в дальнем уголке Афганистана была всего лишь крошечным кусочком обширного культурного наследства, оставленного Тимуром. Поэзия, живопись, каллиграфия, архитектура, ремесла процветали под его бдительным оком. Его наследники следовали примеру завоевателя даже еще более рьяно. Из крови его завоеваний и ударов меча возник культурный ренессанс, который носит имя Тимура и никогда не будет забыт. Герат, столица Шахруха, стал вторым Самаркандом, который он посвятил своей супруге Гаухар-Шад, став благородным покровителем искусств. Зажженный Тимуром огонь культуры пролетел по всей Азии, и его время одной из самых важных эпох в истории Персии. Джами поддерживал этот огонь, и его смерть в 1492 году ознаменовала конец золотого века персидской поэзии. Костер культуры Тимуридов погас в одно мгновение[40].

Я спросил маулави Саида, считает ли он Тимура героем, учитывая это поистине великое наследие. Он даже ужаснулся. «Нет! Конечно же нет. Он был убийцей и захватчиком, кровавым человеком и варваром. Здесь он не сделал ничего для культуры. Только его сын Шахрух восстановил разрушенное отцом и поддерживал искусства. Семья Тимура стала цивилизованной, однако он сам так и остался душителем».

Его старший товарищ покачал головой, но не сказал ничего. Мы двинулись к Газаргаху, комплексу часовен XV века, построенному Шахрухом в нескольких милях к востоку от города. Позади тутовых деревьев и розовых кустов копошилась толпа бродяг, молодых и старых, собравшаяся вокруг узорчатого портала, созданного персидским архитектором Гурамом ад-дин Шерази. Портал был настолько высок, что его было видно из Герата. Кое-кто из бродяг сделал это место своим домом, они устраивались на драных халатах и одеялах. Внутри стояли сотни надгробий. Самые древние уже выгладило время, но многие изящные надписи еще можно было прочитать, они торчали из земли, как расшатанные зубы старца. Старики с неухоженными бородами, мало изменившиеся со времен Тимура, тихо сидели, скрестив ноги, шепча благодарности за милостыню, которую подавали посетители. В нескольких ярдах позади них стояла мраморная колонна XV века, украшенная резьбой. Это было творение очень искусного ремесленника, подобные очень нравились Тимуру. Рядом стоял другой великолепный памятник, гробница амира Дост Мухаммеда, построенная в XIX веке. Мы прошли мимо часовни ходжи Абдуллаха Ансари, суфийского поэта XI века, философа и святого покровителя города[41]. Она стоит в тени старого падуба, и некогда сверкающий синий иван, арочная ниша внутри 80-футовой стены, с обеих сторон окружена башенками с куполами. Куски синей глазурованной плитки еще сохранились на нижнем уровне тана, но самые красивые опали подобно листьям зимой, оставив лишь тусклые пятна штукатурки.

Пока мы медленно шли мимо этих величественных памятников, мавляна Худад продолжил нашу беседу с того места, на котором мы прерывались. Он не соглашался с обвинительным вердиктом, который его товарищ вынес Тимуру. «С моей точки зрения он определенно был героем. Большинство тех, кто называет его варваром, пришли с Запада. Тимур распространял ислам, именно за это они его не любят и клевещут на него».

Он с неудовольствием взглянул на товарища и продолжил: «Хотя сначала он опустошил Герат, он также сделал много блага городу, привез уважаемых исламских ученых вроде Мухаммеда Саифа Шариф Гургани, мавляны Саада ад-дин Тафтазани, мавляны Рази. Его дети и внуки — люди вроде Шахруха, султана Байсункура, Угуг-бека и Абу Сади — хорошо послужили исламу. Во времена Тимура только в Герате было 350 медресе. В одном из них, Мирза-медресе, учились 40000 человек, причем многие из них были иностранцами. 4000 студентов оканчивали медресе каждый год. Все это поддерживал Тимур. И не только ислам получал от этого выгоду. Он имел очень проницательный ум. Например, Тимур построил 12 больших ирригационных каналов вокруг Герата, которые полностью изменили окрестные поля. Вы только вспомните великого художника Бижада, который работал при дворе мирзы Султан-Хусейна[42]. И конечно, вспомним императора Бабура, основатель династии Моголов в Индии. Никого из них не было бы, если бы не было Тимура». Он снова с неприязнью взглянул на друга. «Это был необыкновенный человек. Да, он был военным, но и культурным человеком одновременно. Мы всегда вспоминаем его, глядя на эти великолепные здания. Мой друг неправ. Для Герата Тимур величайший герой, какого когда-либо знал город».

После того как был захвачен Герат и зимние снега начали таять, уступая место первым признакам весны, Тимур решил снова двинуться на запад. Язди писал: «Азия содрогнулась от Китая до границ Греции». Очень может быть, что так оно и было. В 1382 году татарские армии двинулись на северо-запад, в Мазандаран, провинцию, лежащую непосредственно к югу от Каспийского моря. Защищеннас горами Эльбурс, которые поднимаются до 17000 футов, покрытая густыми лесами и предательскими болотами, эта земля неблагоприятна для захватчика. Однако после недолгого сопротивления амир Вали, местный правитель, был разбит и вынужден сдаться. Через четыре года Мазандаран восстал. Тимур находился неподалеку, и для него не представляло труда подавить мятеж. Он написал письмо амиру Вали, требуя сдачи. Однако амир Вали отказался повиноваться, вместо этого он отправил просьбы о помощи правителю Фарса, находившегося чуть южнее, шаху Шуджа Музаффару, а также в Багдад султану Ахмеду и в Азербайджан. Никакой помощи не прибыло. Амир Вали был вынужден вступить в бой без союзников, понимая, что поражение будет означать для него смерть.

«Когда армии приблизились одна к другой, начался обмен ударами дротиков, мечей и копий. Шах Вали некоторое время противостоял удаче своего противника. Потом он повернулся спиной, решив спасаться бегством», — писал Арабшах. Позднее он был схвачен и потерял голову, причем в буквальном смысле. Ее привезли к трону Тимура, что было напоминанием о законах ясы Чингис-хана.

Мазандаран был захвачен в 1382 году, а через год Тимур совершил поступок, лучше всего характеризующий его расчетливую жестокость. Снова он обрушился на город, который восстал, и снова ценой непокорности стали ужасные бедствия. Исфизар, город к югу от Герата, был захвачен, а 2000 жителей попали в плен. Вместо того, чтобы казнить их па месте, Тимур решил дать пример — если такой пример требовался, — доказывающий, к чему может привести восстание. Он построил башню, хотя вошедшие в нее пленники не были мертвыми. «Почти 2000 рабов были уложены один на другого живыми вперемешку с камнями и кирпичами, чтобы их жалкие останки могли служить памятником, предостерегающим остальных от восстаний», — написал Язди.

Воодушевленный этим зверством, Тимур повел армию, насчитывающую 100000 человек, в Систан, юго-западную провинцию Азербайджана. Зарандж, ее процветающая столица, оказал ожесточенное сопротивление. Бои были настолько жестокими, что Тимур оказался вынужден сам броситься в гущу битвы, подвергая себя огромному риску. Когда под ним была убита лошадь, он пожелал отмщения. Систан уже оставил болезненную память о себе, так как именно здесь он получил раны, сделавшие его хромым, когда он сражался наемником в войсках местного хана, либо — более прозаичная версия — когда он воровал здесь овец. Каковы бы ни были его чувства, на Зарандж обрушилась вся мощь гнева Тимура. Столица цветущей провинции, которую называли Садом Азии или Житницей Востока, была безжалостно разорена. Арабшах пишет, что жители Зараджа умоляли о мире, и Тимур согласился при условии, что они выдадут все свое оружие. «Как только они выполнили его требование, он обрушил на них свой меч и спустил против них все армии смерти. Затем он опустошил город, не оставив ни дерева, ни стены, и полностью уничтожил его так, что не осталось и следа». Мужчины, женщины и дети были перебиты до последнего, вторит ему Язди, от стариков, которым исполнилось 100 лет, до младенцев в колыбелях. Мельницы, поля и, что хуже всего, каналы и арыки были уничтожены. В самое короткое время пустыня вернулась, чтобы забрать некогда утерянное, и пески поглотили все. Некогда зеленая провинция превратилась в Дешт-и-Марго (Пустыню смерти), Дешт-и-Джеханум (Пустыню ада) и Сар-о-Тар (Место отчаяние и пустоты). До сих пор этот район остается полупустыней.

Из Заранджа Тимур повернул на восток, к городу Кандагар, находящемуся на юге Афганистана, который он захватил в 1384 году. Его правитель был закован в кандалы и повешен. Как только Тимур захватил Кандагар, он повернул обратно, перешел половину Персии и после позорного бегства султана Ахмеда в том же году принял капитуляцию Султании.

Это было событие чрезвычайного значения. Султания являлась важным торговым центром, «великим городом», как записал Клавихо, прибыв туда 26 июня 1404 года, через 20 лет после того, как она перешла во власть Тимура. Город был основан в 1285 году Аргуном, шестым ильханом Персии, который был привлечен обильными окрестными пастбищами и использовал его как летнюю столицу. Султания стала столицей в 1313 году, во время правления его сына Мухаммеда Олджету Кушбанды. Город стремительно рос, внешне стены увеличились с 12000 шагов в окружности до 30000. В самом центре находилась мощная квадратная цитадель, построенная из тесаного камня со стенами настолько широкими, что по парапету могли проехать рядом несколько всадников. Шестнадцать башен высились над окружающим цитадель рвом, украшенные бирюзовыми плитками, арабскими надписями и изображениями конников, сражающихся со львами.

Олджету намеревался превратить Султанию в настоящую столицу, а не просто в королевский лагерь. Он намеренно затеял грандиозное строительство, приказав всем своим придворным обзавестись прекрасными дворцами и садами. Визирь Рашид ад-дин построил целый квартал из 1000 домов. Другой визирь Тадж ад-дин Али Шах построил роскошный дворец, названный Раем. Его двери, стены и полы были украшены жемчугами, золотом, рубинами, бирюзой, изумрудами, янтарем. Город памятников был построен из обожженного кирпича, камня и дерева на пустынной равнине.

Однако самым знаменитым архитектурным памятником стала монументальная восьмиугольная гробница Олджету, имевшая 120 футов в диаметре, которая одна сегодня напоминает о славном прошлом Султании. Гробница представляет собой целый комплекс в который входят мечеть, медресе, лечебница и ханака (приют для странствующих дервишей), она была одним из крупнейших культовых сооружений своего времени. Восьмиугольная в плане — напоминание о восьми вратах рая — с прямоугольной усыпальницей, выступающей из южной стены. Внутри порталов белый мрамор двориков слепит глаза, которые ведут к отбрасывающему тень куполу и восьми минаретам, охраняющим восемь углов верхней террасы. Под куполом стоит двухэтажная аркада из восьми ниш. Третья открыта внутрь. Внутри четыре ниши особенно богато украшены геометрическими узорами из кирпичей и глазурованной и неглазурованной терракоты. Панель из восьмиугольных изразцов делит усыпальницу пополам. Над ней все внутри здания, в том числе и купол, покрыто штукатуркой, которая разрисована узорами и надписями. Это сооружение действительно достойно императора.

Мамлюкский биограф XIV века ал-Юсуфи пишет: «Всего над этим зданием трудились 10000 человек: 5000 копали котлован, 5000 тесали камень. Там были 5000 повозок, чтобы перевозить камни и другие материалы, в повозки были запряжены 10000 ослов. Они сделали 1000 печей для кирпича и 1000 печей для извести. 5000 верблюдов перевозили дерево, а 2000 человек рубили дерево в горах и других местах. 3000 кузнецов работали над изготовлением металлических деталей, окон, гвоздей и всего остального. Там были 5000 плотников и 5000 человек, укладывавших мрамор. Были назначены надзиратели, чтобы смотреть за ними и их работой».

Торговля тем временем процветала. Хотя население было меньше, чем в Тебризе, столице Азербайджана, находящейся на северо-западе, Султания была «более важным центром обмена товаров и торговли», заявляет Клавихо. Согласно летописцу ильханов Абуль Касиму ал-Кашани, город имел более 10000 лавок, заполненных кипами китайской парчи, маленькими шкатулками, кубками, кувшинами и грудами других товаров. В июне, июле и августе караваны усталых верблюдов приползали из пустыни, нагруженные пряностями — гвоздикой, корицей, мускатным орехом, имбирем, мускатным цветом — из Индии и Афганистана, хлопком и тафтой из Шираза, шелками с южных берегов Каспийского моря[43]. «Город приходил в состояние величайшего волнения». Торговцы из Персии, Генуи и Венеции прибывали покупать ткани, большое количество экспортировалось в Сирию, Турцию и Крым. Султания также являлась центром торговли жемчугом и драгоценными камнями. Из Китая привозили жемчуг и рубины, которые прибывали через порт Ормуз в южной Персии. Здесь их умело сверлили и делали ожерелья, которые экспортировали «во все страны западного мира». Многие грузились на верблюжьи караваны, которые проделывали двухмесячное путешествие до Султании, где их покупали торговцы из «христианских земель», из Турции, Сирии и Багдада.

Таковы были размеры города и его стратегическая важность как пункта на главном торговом маршруте восток — запад, что папа Иоанн XXII[44] в 1318 году создал в Султании архиепископство. Архиепископы назначались до 1425 года. Когда туда прибыл Клавихо, что произошло незадолго до смерти Тимура, Султания уже прошла максимальную точку своего расцвета. Как он пишет, внешняя оборонительная стена разрушилась. Город терял свое значение. В XVII веке персидский правитель шах Аббас перенес столицу в Исфаган, и закат Султании ускорился. Сегодня от былого огромного города не осталось ничего, кроме гробницы Олджету, ну разве еще крошечная деревушка из глинобитных домиков на севере Ирана.

Для Тимура захват Султании принес огромные коммерческие выгоды. Но занятие этого города имело далеко идущие последствия. Сегодня легко увидеть, что он стал очередной вехой в его военной карьере. Временами его победы словно бы сливались в непрерывную череду жестокостей и убийств. На первый взгляд, кажется, что он пренебрегал мнением придворных летописцев и историков последующих столетий, захват Султании представлял собой четкую веху в смысле границ амбиций Тимура и его способности достичь этих границ. До сих пор его успехи, хотя и были впечатляющими, оставались «боями местного значения». Герат стал первой вылазкой за границу, решительную в военном плане, но все еще пробную с точки зрения географии. Тимур словно бы пробовал воду, прежде чем нырнуть в глубину. Очевидно, температура его устроила, потому что вызов был преодолен с удивительной быстротой.

Герат открыл новую эру завоеваний. С этого момента и практически до конца жизни Тимура весна открывала новый поход. Зима была временем спячки и выбора новых целей для его армии. Его первый поход стал учебным. Сначала был захвачен Кандагар, а потом, не теряя времени, он повел своих людей через персидские пустыни на захват Султании, которая находилась в 1000 миль на запад от Самарканда, причем без всяких сражений. Как выход на международную арену это был исключительно отважный поступок. Тимур громогласно объявил всему миру о своих намерениях — создать собственную империю. Действительно, более или менее объединенная конфедерация племен под его командованием, жадная до добычи, буквально заставляла его вести себя за границу — сначала Марвераннахра, а потом улуса Джагатая — к новым триумфам. Новые походы действительно были единственным способом сохранить их покорность. Степные племена традиционно оставались верными вождю до тех пор, пока он побеждал на поле боя. Тимур прекрасно это понимал. Любой анализ его карьеры неизбежно приводит к выводу, что это была одна длинная кампания, состоящая из множества походов, разделенных короткими перерывами. Он просто должен был заставлять свою армию двигаться.

Эти первые маневры, от падения Герата до бескровного занятия Султании, также продемонстрировали его способность действовать внезапно, что стало ключевым оружием в его арсенале и применялось во всех походах. Они также раскрыли его готовность без колебаний применять террор, чтобы распространять и усиливать свою власть над Азией. Разорение Заранджа и истребление его населения совершились потому, что Тимур полагал необходимым приобрести репутацию человека совершенно безжалостного, способного на любые жестокости и разрушения, если кто-то осмелится бросить ему вызов. В его интересах было разнести слухи о своей репутации по всему континенту. Кроме того, события в Зарандже должны были показать вероятным противникам безнадежность попыток противостоять его неодолимым войскам. Головы, отрубленные у трупов побежденных противников — воинов и мирных жителей, мужчин, женщин и детей, — следовало воспринимать в контексте именно этого психологического террора. Гораздо лучше было бы для Тимура, городов и династий, которые стояли на пути его экспансии, если бы они сразу сдавались и были пощажены. Сопротивление встречало быстрое и просто чудовищное возмездие. Не приходится удивляться, что султан Ахмед не нашел в себе мужества сражаться, когда Тимур вторгся в его земли. Потеря Султании была для него тяжелым ударом. После присоединения к растущей империи Тимура она стала играть все более заметную политическую роль, которая начала соперничать с коммерческой. К тому времени, когда там побывал Клавихо, город превратился в столицу Персии.

Если Тимур сделал выводы из захвата Герата и Султании, они были следующими: внезапное предъявление ультиматума, подкрепленное переброской армии на большое расстояние, и угроза огромной ужасающей силы в стиле Чингис-хана являются действенной стратегией. Как писал Арабшах: «Он бежал до края земли, как Сатана бежит от сына Адама и разбрызгивает по всем странам капли яда со своего тела».

После захвата Султании Тимур вернулся туда, вместо того чтобы зимовать в Самарканде, чтобы дать отдых воинам и позволить им насладиться плодами новых приобретений, так как уже нацелился на Тебриз. В его отсутствие поступили возмутительные новости. Хан Тохтамыш, которому он когда-то покровительствовал, двинулся на юг из Золотой Орды в России и сам разграбил его. Для Тимура это был совершенно неприемлемый вариант развития событий. Все его дружелюбные жесты были брошены ему в лицо. Неужели Тохтамыш уже забыл, как щедро одарил его Тимур, когда оборванный беглец в 1376 году прибыл ко двору татарского владыки? Как Тимур финансировал его неоднократные походы с целью отвоевать королевство на севере и даже сам сражался бок о бок с ним, чтобы посадить Тохтамыша на трон хана Золотой Орды? Такая неблагодарность должна была очень плохо обернуться для него. Бескрайние степи Азии, ее обширные пустыни и заснеженные горы начали казаться слишком маленькими, чтобы удовлетворить амбиции двух воинственных принцев.

Захватив Тебриз, хан Золотой Орды вступил в прямое соперничество с Непобедимым Господином Семи Климатов. Не в характере Тимура было оставлять вызов без ответа. Даже если бы город был не столь значительным, скорее всего, он действовал бы точно так же. Суть дела заключалась в том, что Тохтамыш открыто заявил о своих претензиях. Неспособность дать решительный ответ, по мнению Тимура, означала бы признание собственной слабости и приглашение к новым атакам.

В любом случае столица Азербайджана была одним из крупнейших городов в мире за пределами Китая. Он стоял на пересечении самых оживленных международных торговых путей. Торговые караваны постоянно передвигались по дороге на Хорасан, которая начиналась в Багдаде и вела до самой границы с Китаем. Другие караваны прибывали из Каира, Константинополя и Трапезунда на западе, из Дамаска, Антиохии и Алеппо в Сирии. Пилигримы и торговцы путешествовали по хорошо утоптанной дороге из Мекки на север, к Багдаду и Тебризу. Из Индии прибывали еще более диковинные торговцы, которые двигались по суше из порта Ормуз.

Стены города имели длину 25000 шагов (по сравнению с 9000 шагов в Герате и 10000 в Самарканде). Они защищали город, в котором проживало 1,25 миллиона человек[45], если исходить из того, что Клавихо насчитал там 200000 домов. Путешественники состязались друг с другом в изобретении превосходных степеней, когда пытались описать этот процветающий город. Марко Поло в 1270 году описывал Тебриз как «огромный и благородный город», населенный многонациональными толпами армян, несториан, якобитов, грузин и персов. В конце XIV века персидский историк Рашид ад-дин говорил о толпах «философов, астрономов, ученых, историков — всех религий и всех сект», собравшихся в Тебризе. Там были индийцы, кашмирцы, китайцы, уйгуры, арабы, франки, турки и тибетцы. Базары города ломились от изобилия товаров и продуктов — ювелирные изделия, мускус, амбра, шелк, хлопок, тафта, мази, лаки из Китая, пряности из Индии — всего было в достатке.

«Я вошел в город, и мы направились на огромный базар, один из прекраснейших базаров, какие я видел во всем мире.

Каждый товар продавался совершенно отдельно. Я прошел через рынок ювелиров, и мои глаза ослепило сверкание драгоценных камней. Их демонстрировали прекрасные рабы в богатых одеждах с шелковыми поясами, которые стояли перед торговцами и показывали драгоценности женам турок. Женщины покупали их в больших количествах и старались превзойти одна другую», — восхищался Ибн Баттута.

Тебриз был фантастически богат. В XIV веке фриар Оде-рик писал: «Этот город, скажу вам, является прекраснейшим в мире для торговли. Каждый товар здесь можно найти в изобилии. Он настолько великолепен, что вы с трудом верите тому, что видите… Христиане в этом городе говорят, что подати, которые он платит своему императору, выше податей, которые платит вся Франция своему королю. В 1341 году подати Тебриза оставили почти 9 миллионов динаров, что было огромной суммой для того времени.

Процветание города было видно по великолепию его мечетей, медресе, дворцов и лечебниц, выложенных мрамором, известняком и украшенных синими изразцами. Клавихо, самый внимательный из наблюдателей, был поражен количеством и качеством общественных зданий, богато отделанных синими с золотом мозаиками. Он писал, что великолепие города рождено его торговлей и стремлением отличиться среди богачей, которые заказывали эти здания.

Тебриз был прекрасно распланирован, имел хорошие дороги, много широких площадей и караван-сараев для путешествующих торговцев. Клавихо и его спутники провели здесь девять дней, хорошо принятые даругой Тимура, губернатором или мэром. Подобно другим путешественникам до него, испанец восхищался рынками и роскошью общественных бань, которые счел «самыми великолепными» в мире. По улицам были проложены открытые каналы, в которых журчала вода из реки, орошавшей окрестные поля. Она давала прохладу и свежесть торговцам, до хрипоты спорящим на базаре, и женщинам, укутанным в белые одежды с лицами, закрытыми вуалью из конского волоса. «На улицах и площадях этого города есть множество фонтанов, и летом они наполняют их кусками льда и ставят рядом медные и бронзовые кувшины, чтобы люди могли подойти и напиться».

Вот таким был город, который Тохтамыш внезапно захватил, спустившись с альпийских лугов Кавказа, и который весной 1386 года привлек внимание Тимура. Хан Золотой Орды, как пишет старательный Язди, захватил город с армией в 90000 человек «неверных жестокой и безжалостной натуры». Они «разграбили город и творили всевозможные жестокости и мерзости. Опустошение было всеобщим, и все богатства, диковины и редкости вывозили целых шесть дней». Персидский историк поэтому дает религиозное обоснование походу Тимура на Тебриз. «Император узнал об этом опустошении и возгорелся гневом из-за преступлений, творимых против мусульман». Против ислама было совершено преступление…

В Самарканде, куда Тимур вернулся после захвата Султании, ледяные зимние ветры сменились приятными весенними зефирами. Горы сбросили свое снежное одеяние, и река Зарафшан забурлила половодьем, орошая сады и виноградники, лежащие вокруг города. Улицы снова ожили. Из арсеналов доносился лязг металла, так как кузнецы-оружейники принялись за работу. Сотни ремесленников и мастеров, захваченные Тимуром и привезенные со всей империи, изготавливали доспехи и шлемы для армии. На базарах седельщики раскладывали свой товар и обсуждали с торговцами новости и сплетни, стараясь разговорить императорских посланцев, которые носились с письмами и приказами. Говорили, что Тимур собирает армию для Трехлетнего похода, самого грандиозного мероприятия, какое он до сих пор начинал. Товачи были заняты более чем обычно, они собирали войска, готовили запасы и проверяли амуницию воинов. Эти закаленные вояки были совершенно уверены в успехе. Всю эту долгую зиму они сладко ели и много пили, на что ушла большая часть добычи, захваченной при падении Герата и Султании. Семейные сундуки были почти пустыми. Пришло время покинуть Самарканд и снова двинуться в далекие королевства. Эти люди полностью доверяли своему вождю. Они ни секунды не сомневались, что вскоре Тимур поведет их к новым сокровищам. До сих пор он ни разу не обманывал этих ожиданий, и не было причины ожидать, что это произойдет сейчас. Были закончены последние приготовления, собраны и пересчитаны обозные караваны, амиры объявили о своей готовности властелину, который собирался завоевать мир. Один за другим поднимались штандарты с конскими хвостами. С грохотом армия Тимура опять двинулась на запад.

Горные племена Лурса, жившие к югу от Султании, первыми испробовали татарскую сталь. Они грабили караваны паломников, которые шли в Мекку и обратно, и такое преступление заслуживало возмездия. После форсированного марша во главе отряда отборных воинов Тимур атаковал их. Племена были разгромлены. «Они были сброшены с вершин гор», — кратко сообщает Язди.

Но самая богатая добыча ждала впереди. Из Лурса армия двинулась на север, к Тебризу. Плохо подготовленный султан Ахмед начал спешно собирать войска, чтобы защитить город, но все это было «слишком мало и слишком поздно». Его усилия ничего не дали. Когда армия Тимура появилась у ворот, он пустился в позорное бегство, бросив город на произвол судьбы. Небольшой отряд отправился в погоню за султаном — Арабшах презрительно называет его «беглым приспособленцем», — но ему удалось удрать. Без своего правителя Тебризу не оставалось ничего иного, как сдаться. Из города вышли чиновники, амиры и религиозные лидеры, растерявшиеся после того, как их защитник отдал город в руки Бича Божьего. Они склонились перед Тимуром и просили пощадить их жизни. Тебриз сдался без борьбы, а потому был пощажен. Захват одного из величайших городов мира не стоил Тимуру ни одного человека.

Вместо того, чтобы перебить жителей, он обложил их колоссальной данью. До конца лета Тимур и его армия оставались в Азербайджане, а местные вожди прибывали к нему, чтобы изъявить свою покорность новому правителю. Умелые ремесленники, художники, математики и ученые снова были отправлены на восток, присоединившись к товарищам из других земель, захваченных Тимуром, которые уже трудились над украшением растущего Самарканда. Тебриз представлял собой исключительно важный пункт в расширяющихся владениях Тимура, поэтому он поручил править городом Мухаммед-Султану, сыну Джахангира, своего любимого первенца, который умер 10 лет назад.

Изображение Тебриза спустя 8 лет после захвата города Тимуром, которое рисует Клавихо, важно по целому ряду причин. Это один из немногих очень детальных отчетов, написанных в то время, и единственное описание Тебриза в период правления Тимура. Как указал Гарольд Лэмб в биографии Тимура, написанной в 1928 году, свидетельства испанца подрывают утверждения тех, кто говорил, будто завоеватель был только «строителем пирамид из черепов и варваром-уничтожителем». Тебриз был процветающим городом во всех отношениях — архитектурно, экономически, культурно. Картина дымящейся груды развалин — более подходящая Чингису, чем Тимуру, — вряд ли может быть правдой.

Как правило, Тимур четко проводил границу между теми городами, которые сдавались без сопротивления, — их щадили — и теми, которые дорого ему обходились и в смысле усилий, и в смысле потерь, — такие разрушались. Но даже когда он спускал с цепи свои орды, он все-таки старался сохранить общественные здания города — мечети, медресе, школы и часовни. Даже в тех случаях, когда он давал своим людям волю жечь и грабить, довольно часто позднее архитекторы, строители и ремесленники получали приказ восстановить разрушенное. Отряды солдат отправлялись, чтобы восстановить каналы. Это помогало восстановить сельское хозяйство, что потом позволяло собирать налоги с этого региона. Персидский панегирист рассказывает обо всем этом, разумеется, чтобы представить Тимура как человека, исполняющего заветы святой книги. «Алкоран говорит, что восстановление городов — это один из самых благородных поступков, которые принц может совершить в этом мире», — писал Язди, захлебываясь от восторга.

Тимур совсем не собирался поворачивать назад после этих первых успехов. Пока еще не пришло время менять походное седло на уют Самарканда. После Тебриза он внезапно прекратил продвижение на запад и резко повернул на север. На карте это решение направить армию через горы Карабаха, а не по более удобной дороге на западе выглядит странно, особенно с учетом неблагоприятного времени года, но это было прямым ответом на перчатку, брошенную ханом Золотой Орды, который вел свою армию через Кавказ на юг, чтобы захватить Тебриз. Включая этот неспокойный район в состав империи, Тимур надеялся, что Тохтамыш больше не позволит себе подобных вылазок. Никому не позволено демонстрировать свое превосходство над Тимуром даже в мелочах. Его воля была высшим законом.

Имелся и еще один повод для этого маневра, хотя в глазах Тимура он был совершенно незначительным. Грузия оставалась крошечным островком христианства в могучем океане ислама. Захватить ее означало прославить себя как гази, борца за веру. Царь Баграт Великий должен увидеть ошибочность своего пути. «Бог посоветовал Мухаммеду поднять мусульман на войну с врагами религии, потому что это самый превосходный из поступков, и Алкоран возносит превыше других тех, кто рискует жизнью и счастьем в такой войне», — пишет Язди, всегда жаждущий угодить своему господину.

Началась зима. «Жестокие холода были совершенно необычными, воздух был полон льда и мороза», — пишет историк, однако поход продолжался. Мечтая о летних пастбищах Самарканда, воины были вынуждены ползти по промерзшим равнинам, подгоняя лошадей, чтобы те не увязли в земле, превратившейся в трясину. В горах они скользили и спотыкались, оставив позади значительную часть снаряжения.

Подойдя к грузинской столице Тбилиси, татары столкнулись с ожесточенным сопротивлением. И городские стены, и цитадель были серьезно укреплены. Грузины были известны как стойкие воины. Они не принадлежали к людям, трусливо сдающим свои города без сопротивления, как азербайджанский султан Ахмед. Но Тимур совершенно спокойно приказал готовить осадные машины и начинать осаду. Когда стены были достаточно ослаблены, он бросил своих людей на штурм. С дикими криками «Аллах акбар!» они бросились вперед. С мечом в руке Тимур вошел в Тбилиси, где был схвачен упрямый царь, закован в цепи и приведен к новому господину. Позднее, после того, как отряды татарской армии прошлись по всей стране, разоряя города и замки, Баграт получил еще одну аудиенцию у Тимура, на которой признал мудрость положений ислама. Грузинский царь был таким же правителем-оппортунистом, как и сам Тимур, поэтому он довольно быстро увидел выгоды обращения в новую веру. Стоя перед своим победоносным противником, он провозгласил: «Ля иляха иль алла, Мухамме-дан расул Аллах», — семь слов, которые отличали мусульман от других. Баграт присягнул на верность Тимуру, отдав ему свою кольчугу, которая, как говорят, была выкована пророком Давидом.

Удовлетворенный демонстративной покорностью Баграта и неоднократными заверениями в верности, Тимур даровал ему свободу, как вассальному правителю. Но договор оказался недолговечным. Грузия была самым мятежным районом провинции Тимура. В 1393 году, через 6 лет после первого триумфа здесь, завоеватель снова отправился в горы Кавказа. К этому времени Баграт умер, и на троне его сменил сын Георгий VII. Как и его отец, он нуждался в демонстрации силы, чтобы понять, кто господин. Всего Тимур совершил шесть походов в Грузию. В последний раз ему пришлось делать это осенью 1403 года, когда он был уже усталым стариком 66 лет.

Летописец XV века Фома Мецобский, житель района, расположенного к северу от озера Ван, описывал первый поход в самых ужасающих выражениях. Как и Арабшах, Фома Мецобский[46] на себе ощутил весь кошмар опустошений, которые сеяли армии Тимура, ему несколько раз приходилось бежать, чтобы спасти жизнь. «Человек, именуемый Тамерлан, исповедующий веру и учение нечестивого Магомета, предшественник Антихриста, появился на Востоке, в городе Самарканде, — безжалостный, жестокий, предательский, исполненный всех грехов, нечестивости и злобы самого Сатаны», — начинает он. По пути в Грузию Тимур и его армия «мучили великое множество верующих голодом, мечом, порабощением, а непереносимыми пытками и зверским обращением они сделали необитаемыми целые районы Армении. Многие люди погибли мученической смертью и были удостоены венца. Они известны только Тому, кто принял их, Христу, нашему богу». Татары продолжали двигаться на север через Грузию, кровью отмечая буквально каждый свой шаг. «Тимур захватывал добычу, трофеи и бесчисленное количество пленников. Никто не может описать несчастья и горести нашего народа. Прибыв с многочисленным войском к городу Тбилиси, он захватил его и захватил людей без счета. Полагают, что убитых было больше, чем оставшихся в живых».

Зимой Тимур получил и более тревожную новость. Тохтамыш совершил еще одну вылазку в стратегически важный район Дербента на западном берегу Каспийского моря. Это был коридор, связывающий только что приобретенные владения Тимура — сегодняшние Грузию, Армению и Азербайджан — с севером. Татары столкнулись с авангардом захватчиков, и некоторое количество воинов Золотой Орды было взято в плен. Вместо того, чтобы перебить их, Тимур отослал пленников назад к повелителю с письмом, напоминающим об обязательствах и договоре. «Как получилось, что ты, принц, которого я считал своим сыном, заставил меня послать свою армию в эту страну без всякого повода, данного тебе? Ты знаешь, что между нами были отношения, подобные отношениям между отцом и сыном. Почему же в таком случае ты заставил погибнуть многие тысячи мусульман?» — вопрошал Тимур. Непохоже, чтобы Тимур всерьез ждал внятного ответа. Последние маневры хана показывали, что он не слишком уважал своего южного соседа. С каждым годом полномасштабная война между двумя претендентами на мировое господство становилась все более вероятной.

Когда на горных пастбищах Кавказа весной 1387 года проклюнулись первые почки, Тимур со своими великими амирами и гигантскими ордами, которые так яростно сражались за него, тоже зашевелился, словно замерзший гигант, который очнулся от зимней спячки. Старшая жена Тимура королева Сарай Мульк-ханум и другие члены королевской семьи, которые помогали согревать ложе императора в эти холодные месяцы, отбыли в Самарканд. То, что начиналось, к ним не имело никакого отношения.

Все эти три десятилетия время начала походов Тимура почти не менялось. В зимние месяцы его воины отдыхали, возвращались к своим семьям в разных уголках империи, тяжело нагруженные добычей, привезенной из последнего похода. Когда заканчивались холодные месяцы и начинало понемногу теплеть, а замерзшие озера оттаивали, войска собирались, так как предстоял новый поход. Почти все эти 30 лет наступление весны означало одно — войну.

Из Армении армия двинулась на запад, проникнув в Малую Азию подобно струе яда. Вероятно, Тимур уже предвидел столкновение с одним из величайших правителей мира Баязидом I, оттоманским султаном, чьи границы он едва не нарушил. Но пока что намеченная зона действий лежала чуть восточнее, в неспокойном районе, населенном враждующими туркменскими племенами. Тимур узнал, что они уничтожают караваны паломников, идущих в Мекку, что было подходящим предлогом поднять знамя джихада. Он быстро захватил Эрзерум и Арзинджан. Высоко на каменистой горе находилась цитадель Вана, «которая никогда не была захвачена ни одним властителем», однако она сдалась уже через два дня. Защитники крепости, которые отказались вместе со своим правителем изъявить покорность, были схвачены после осады, длившейся 20 дней. Те, кто не погиб от меча, встретили более страшную смерть. Их связывали по рукам и ногам и сбрасывали в пропасть, где они разбивались насмерть.

Эта серия побед завершила максимальное продвижение на запад за время Трехлетнего похода Тимура. Так внезапно, как он пошел на север из Султании, теперь он повернул на юг через Азербайджан, а потом ворвался в Персию во главе армии из конных лучников. Такие неожиданные изменения направления Тимур регулярно использовал во время своих походов, постоянно обманывая своих противников. Тимур был блестящим тактиком. Не подозревая о его приближении, не догадываясь об опасности, султаны, короли и принцы обнаруживали, что их города, крепости и армии атакованы совершенно внезапно. Элемент неожиданности приносил Тимуру значительный успех.

На этот раз Тимур намеревался атаковать иную цель. На пустынной равнине сверкала изумительная брошь с изумрудами и сапфирами, это были прохладные пруды и роскошные сады города Исфагана. Ибн Баттута писал, что он считался «одним из крупнейших и прекраснейших городов», местом великолепия и пышности. Его здания были великолепны, а базары полны товаров, прославленных на много сотен миль вокруг. Плодородный оазис, которые орошало течение реки Заяндех, со всех сторон окружали бескрайние поля песка и соли. «Там растет множество фруктов, среди которых знамениты абрикосы несравненного качества со сладким ядрышком внутри косточки, айва необычайной сладости и размеров, великолепный виноград и чудесные дыни. Его люди выглядят приятно. Чистая белая кожа с легким красным оттенком, они исключительно храбры, благородны и всегда пытаются превзойти друг друга в приготовлении роскошных яств», — писал марокканец. Ему вторит Арабшах: «Исфаган был великим городом, полным великолепных людей, среди которых много благородных».

Хотя Тимур явно относился к сторонникам блицкрига, все-таки он предпочитал найти оправдания свои действиям, прежде чем развязать новую войну. Ему требовался предлог, чтобы напасть на Исфаган. И его не пришлось ждать слишком долго. Перед тем, как покинуть Самарканд и отправиться в Трехлетний поход, Тимур получил очень необычное письмо от шаха Шуджа Музаффара, правителя персидской провинции Фарс, с которым он ранее заключил союз. После разгульной жизни, полной вина и женщин, покровитель поэта Хафиза сейчас лежал на смертном одре. И он поручал защиту своей семьи Тимуру.

«Великие люди знают, что мир — это театр непостоянства», — так начинал свое письмо шах Шуджа Музаффар.

Принц отдал Шираз, столицу провинции Фарс, своему сыну и наследнику Зайн ал Абидину. Племянник старика шах Яхья получил Йезд, его брат султан Ахмед унаследовал Кирман. Исфаган отошел его доблестному племяннику шаху Мансуру. Письмо и шах Шуджа дали Тимуру повод, которого он так жаждал. Испытывая лояльность своего нового вассала, он вызвал Зайн ал-Абидина к себе в полевую ставку, чтобы принести клятву верности. Принц не сумел прибыть лично.

Внезапно татарские орды, выстроенные в боевой порядок, появились под стенами Исфагана. Это было ужасающее зрелище для правителя города и его жителей, которые слишком хорошо знали репутацию Тимура. Один ошибочный шаг — и город обратится в пепел. Стремясь предупредить побоище, правитель и его чиновники предложили сдачу. Тимур согласился при условии, что город выплатит огромный выкуп. После того, как вопрос был улажен, Тимур вошел в Исфаган во главе пышной свиты, чтобы осмотреть свое последнее приобретение.

Напряжение повисло над городом. Никто не знал, как поступит Тимур в следующий момент. Слухи, сплетни и самые дикие рассуждения носились по базарам. Некоторые говорили, что он пощадит Исфаган и двинется дальше, как только получит выкуп. Другие, вспоминая его прежние жестокости, ожидали, что город будет сожжен. Они запирались в домах, не собираясь выходить, пока завоеватель и его армия не уйдут.

Был назначен новый правитель, а потом, так же внезапно, как он появился, Тимур повернулся, вскочил на лошадь и ускакал в свой лагерь за городом, вполне удовлетворенный событиями дня. На улицах воцарилась мрачная тишина. Татарские командиры охраняли ворота города, на стенах была расставлена стража. Никто не мог войти в город или покинуть его. Расположившись рядом с городом, 70000 голодных воинов, утомленных многомесячным переходом, с вожделением думали о предстоящем грабеже. Они рисовали себе картины сексуальных и гастрономических удовольствий, которые наверняка их ожидали, и гадали, что же при несет им утро.

И вот, как рассказывает Язди, ночью Исфаган проснулся от шума, который подняли кузнецы. Они били в барабан и убеждали других жителей напасть на татарских солдат, находящихся в городе. Охваченные страхом и движимые ненавистью, они поднялись против новых завоевателей, и гарнизон из 3000 человек был перебит. Все закончилось в считанные минуты. Опьяненные успехом, мятежники потеряли рассудок и решили, что Исфаган останется свободным. Но празднования не затянулись надолго. Угар победы быстро рассеялся, и ему на смену пришло ясное понимание, что Тимур наверняка отомстит за эти убийства, которые были совершены в нарушение договора, заключенного городскими старшинами. Не следовало надеяться, что он пощадит хоть кого-то. Поняв, что они подписали себе смертный приговор, а отнюдь не принесли свободу Исфагану, мятежники пали духом. Снова в городе воцарилась тишина, но теперь ее можно было назвать могильной.

На рассвете, как пишет Арабшах,

Тимур приказал убивать любого мужчину, женщину и ребенка. 70000 человек потеряли жизнь в этой кровавой бане. Каждый отряд армии, начиная с десятков и сотен и кончая туменами, получил приказ принести определенное количество голов, а тогачи должны были подсчитывать их. Сначала, как отметил Язди, воины совсем не желали хладнокровно убивать мусульман, которые были братьями по вере. Многие покупали головы у более усердных палачей. Головы шли по 20 динаров, пока воины не потеряли свои сбережения. После этого ураган убийств уже беспрепятственно бушевал по всему городу. Цена упала до половины динара. Те, кто уцелел во время первых убийств, скрываясь в домах, выскользнули ночью и бежали по снегу. Следующим утром началась охота на них, их убивали там, где обнаруживали.

Никакой жалости не было выказано детям Исфагана. Шильтбергер, баварский дворянин, захваченный в плен армией Тимура в бою у Анкары в 1402 году, описывает то, что происходило внутри городских стен после бойни.

Фамильные признаки гнева Тимура стояли вокруг города, как дьявольское ожерелье смерти. Историк Хафиз-и-Абру вскоре после этой бойни проехал вокруг половины Исфагана и насчитал 28 пирамид, каждая из 1500 отрубленных голов.

В последние недели 1387 года Тимур праздновал мирную капитуляцию Шираза, который находился в 200 милях южнее. Не было никаких причин экономить. Как Герат, Тебриз и Исфаган, город опустошил свои сундуки, чтобы только уцелеть и заплатил чудовищный выкуп в 10 миллионов серебряных динаров. В мечетях имя Тимура поминали в кутбе — проповеди во время пятничной молитвы. Соперничающие принцы династии Музаффаридов стали его вассальными королями. В Самарканд были отправлены победные письма, которые должны были в цветистой прозе описать его триумфы. Львиная доля империи, построенной некогда Хулагу, теперь заявила о своей покорности бывшему похитителю овец, превратившемуся в императора Самарканда.

Именно в Ширазе, если верить хорошо известной истории, жил поэт Хафиз, ярчайшая звезда литературного небосклона. Его вызвали к Тимуру, чтобы объясниться. В свое время он написал стих, который привлек внимание повелителя татар и вызвал его сильнейшее неудовольствие.

Голос Тимура, сначала тихий, преисполнился гнева. «Я завоевал мечом полмира. Я опустошил города и провинции, чтобы украсить славой и богатством Самарканд и Бухару, места моего пребывания и столицы моей империи. А ты, жалкий смертный, готов отдать и Самарканд, и Бухару за маленькую черную родинку на смазливой мордашке».

Это был опасный момент для Хафиза. Его жизнь висела на волоске. Ошибочный ответ мог стоить ему головы. «Увы, принц, именно эта расточительность и стала причиной бедности, которую ты видишь!»

Ответ поэта не рассердил Тимура, а развеселил его. Вместо того, чтобы немедленно казнить Хафиза, Тимур щедро одарил его и попросил остаться у него при дворе.

Приятное времяпровождение было внезапно и грубо прервано. Из Самарканда, который находился на расстоянии 1100 миль, пришли ужасные новости. Марвераннахр был атакован. Сердце только что созданной империи оказалось в осаде. Принц Омар-Шейх, старший из уцелевших сыновей Тимура, лишь чудом избежал смерти на поле битвы. Вражеские силы окружили Бухару. Другие разграбили долину Кашкадарьи, где родился Тимур. Воины праздно отдыхали по городам и деревням. Дворец Карши, один из главных символов империи Джагатая, был разрушен полностью. Хуже того, джете, давние соперники Тимура в Могулистане, не тратя времени, присоединились к мятежу вместе с принцем Хорезма.

Это был тяжелый удар. К середине 1380-х годов Тимур правил или хотя бы завоевал земли, простирающиеся на запад от Самарканда до Грузии и пределов Оттоманской империи. Хотя большинство этих территорий приходилось время от времени покорять снова, именно Тимур и никто иной мог сказать, что они ему принадлежат. Но пока он завоевывал новые земли в тысяче миль на западе, вражеская армия использовала его отсутствие в сердце империи и нанесла удар именно там. Его противник совершил молниеносный набег туда, где его совершенно не ждали, использовав ту же самую тактику, которую очень успешно применял сам Тимур. Блестяще выполненный маневр полностью сбил с толку мастера войны. Теперь, после многих лет мира и процветания, Самарканд, его любимая столица, оказался под угрозой. Это был самый серьезный вызов, с которым когда-либо сталкивался Тимур. Неспособность отразить угрозу означала бы позорный конец его карьеры завоевателя.

Но хуже всего для Тимура оказались подробности этого нападения, личность нового врага. Злая ирония судьбы заключалась в том, что именно по настояниям этого человека Тимур отправился на Кавказ, чтобы укрепить западные границы империи. Это был противник совсем иной по природе, совсем иного масштаба, чем все те, с кем сталкивался и кого громил Тимур. Теперь ему угрожал отважный и дерзкий воин. Когда-то Тимур покровительствовал ему, но теперь он поднял меч на бывшего учителя. Сын обратился против приемного отца. Тохтамыш, хан Золотой Орды, жаждал войны.

Глава 5
ЗОЛОТАЯ ОРДА И БЛУДНЫЙ СЫН
1387–1395 годы

Когда Тимур спешил обратно на восток к Самарканду, чтобы защитить свою родину, скорее всего, он проклинал собственную политику, которую ранее вел на севере. Он использовал Тохтамыша[48], как пешку в войне за наследство против хана Белой Орды Уруса. Между этими людьми уже существовала кровная вражда. Урус убил отца Тохтамыша и сейчас старался расширить границы своей империи, прямо угрожая владениям Тимура, находившимся на юге от нее. Отвлечь Уруса от этих великих прожектов, заставив его гасить вспышки междоусобной борьбы внутри Белой Орды, казалось в то время в высшей степени разумным. Пока Урус сражался со своими внутренними врагами, он не мог заниматься объединением обломков Золотой Орды под своей рукой, поэтому не следовало ожидать, что он начнет какие-то завоевательные походы.

Тимур приютил Тохтамыша, выучил его искусству войны, а во второй половине 1970-х годов время от времени помогал ему собрать и вооружить армию. Урус постоянно громил Тохтамыша, которому в очередной раз приходилось бежать под крыло Тимура, чтобы оправиться. Но спустя некоторое время он снова возвращался во главе новой армш». Иногда Тимур даже сражался вместе с ним.

Но теперь Тимур горько пожалел об этих своих интригах. В его лагерь примчались гонцы, которые принесли печальные вести о погроме, который учинил Тохтамыш, вторгнувшись в пределы Марвераннахра. Если говорить о сиюминутных целях, действия Тимура принесли полный успех. Урус-хан был устранен. Однако сменивший его Тохтамыш оказался слишком сильным. В 1378 году он сменил своего соперника на троне Белой Орды[49]. К 1380 году он стал правителем обширного государства с процветающей столицей Сарай расположенной на Волге. Через два года его армии захватили и сожгли Москву. Теперь Тохтамыш почти восстановил прежний улус Джучи — Золотую Орду, владения старшего сына Чингис-хана.

Эти земли лежали на северной и западной границах монгольских владений, которые простирались от Дуная на западе до Иртыша на востоке. Их населяли беспокойные и экзотические племена тюркского происхождения — булгары, казахи, киргизы, аланы, канглы и мордва, более известные под собирательным названием кипчаки, люди пустыни. Все они предпочитали привольную кочевую жизнь в бескрайних степях. На юго-востоке Орда дошла до Хорезма, югозападная граница проходила по землям северного Кавказа, Крыма и Молдо-Валахии. На северо-востоке в Орду вошли земли волжских булгар и мордвы. На просторах степей было более чем достаточно пастбищ для скота, по ним проходили давно известные торговые пути.

На границах империи Тимура и Золотой Орды имелись две болевые точки — Хорезм на востоке и особенно Азербайджан на западе. Эти районы стали потенциальными очагами конфликта, так как именно здесь сталкивались постоянно растущие аппетиты Тимура и Тохтамыша. Тохтамыш все время пытался продвинуться на юг, в земли на которые он не имел права претендовать. Однажды он даже имел нахальство осадить Бухару, что было неслыханным оскорблением.

При описании конфликта между этими людьми важно помнить, что Тохтамыш, в отличие от Тимура, считался человеком самого благородного происхождения. Он был принцем королевской крови, ведущим свою родословную от Чингиса через Тука-Тимура, сына Джучи. Поэтому после того, как Тохтамыш захватил власть, он имел полное право объявить себя ханом. Тимур же по законам степи не имел права претендовать на этот титул.

И хотя Тохтамыш долгое время пользовался гостеприимством Тимура, он вполне резонно мог считать Тимура самозванцем, в лучшем случае мелким князьком. Если кто-то и мог объединить монгольскую империю, то лишь он сам и его первый противник на юге. Старая распря между джучидами и империей хулагидов в Персии, куда Тимур несколько раз вторгался, громко объявив о своих притязаниях, только усиливала это убеждение.

С точки зрения Тимура война с Тохтамышем становилась совершенно неизбежной. Поскольку его агрессивный северный сосед свободно мог атаковать Марвераннахр, требовалось пресечь его попытки построить собственную империю. Это шло вразрез с намерениями Тимура, а татарским ордам постоянно требовалась новая добыча. Тохтамыша следовало нейтрализовать и уничтожить. Никакой иной альтернативы Тимур не видел.

Прежде чем начать подготовку к новой кампании, Тимур сначала хотел установить, насколько далеко хан Золотой Орды сумел продвинуться на юг. Как всегда, особое внимание Тимур уделял дисциплине и мельчайшим деталям. Он хотел знать, почему императорская армия не отогнала Тохтамыша. Как объяснить позорное поражение войск принца Омар-Шейха возле Отрара на Сырдарье? Как смел Тохтамыш унизить Тимура, вторгнувшись в земли завоевателя? Бухара, сердце ислама, едва не была захвачена этими врагами веры. Тимур приходил в бешенство при одной мысли об этом. Было проведено расследование. Выяснилось, что сын Тимура отважно командовал своими воинами, и обвинение в трусости отпало. Один из воинов, сражавшийся, словно лев, был даже награжден землями и получил почетный титул «тархан». Однако другой командир, бежавший с поля боя в самый разгар сражения, был подвергнут совершенно необычному и крайне унизительному наказанию. Его борода была сбрита, лицо выкрашено хной, и его заставили ходить в женской одежде. Затем, «получив самое суровое наказание за трусость», он был вынужден пройти босиком через весь Самарканд, к общему восторгу жителей и более сдержанному веселью воинов.

Война надвигалась. Прошло более года с момента прибытия Тимура в Самарканд осенью 1388 года до того, как он отправился в поход с императорской армией, чтобы уничтожить Тохтамыша. Как всегда, сначала следовало уладить государственные и семейные дела. Прежде всего требовалось проучить Хорезм за поднятый мятеж. Ургенч был безжалостно стерт с лица земли, а руины засеяны ячменем. Более счастливыми событиями стали несколько браков в императорской семье. Для принца Омар-Шейха и одиннадцатилетнего Шахруха подыскали невест. Шахрух унаследовал пламя Тимура, как и любимые внуки императора Пир-Мухаммед и Мухаммед-Султан, наследники первенца Тимура Джихангира. В Райском Саду были поставлены шатры, украшенные богатыми коврами и занавесями. И вот посреди такого великолепия, жемчугов и рубинов, золота и серебра были совершены свадебные обряды принцев королевского дома с принцессами, чья красота, по словам летописца, могла соперничать с красотой райских гурий[50].

Эмиры праздновали, а воины были распушены по домам до весны, когда должен был начаться новый поход. Мир спустился на Марвераннахр, и его жители, успокоенные появлением императора, забыли об ужасах вражеского нашествия и снова спокойно спали. А затем прилетели леденящие душу новости, как раз в тот момент, когда на Самарканд обрушилась страшная метель и город утонул в сугробах. В эти известия трудно было поверить. Тохтамыш во главе многочисленной армии снова вторгся в Марвераннахр. Его войска пересекли Сырдарью и явно не собирались останавливаться, несмотря на скверную зимнюю погоду. Охваченные паникой советники Тимура высказались против похода. Они утверждали, что сейчас совершенно неподходящее время для сражения с врагом. Главные силы императорской армии распущены на зиму, люди разбрелись по всей стране, и собрать их нет никакой возможности. Но даже если попытаться использовать тех воинов, которые находятся под рукой, ужасная зимняя погода не позволит им выступить. Снег слишком глубок для лошадей. Гораздо лучше отсидеться в Самарканде до наступления весны. Кроме того, Тохтамыш и его армия серьезно пострадают от ударов зимы, но сами не причинят особого вреда, оставаясь в окраинных районах империи. Тогда потери Тимура будут минимальными. И ничего хорошего не следует ждать от немедленной атаки, плохо подготовленной и продиктованной яростью.

Не приходится сомневаться, что гордость Тимура была глубоко уязвлена. Не в его натуре было прощать такие нападения. Он не желал никаких отсрочек. Кроме того, отступление противоречило его основному принципу — никогда не вести оборонительную войну. Не воины Тимура, а его враги были всегда вынуждены прятаться за стенами, и результат всегда был один и тот же: сокрушительное поражение. Хан Золотой Орды нанес удар неожиданно и в самое неподходящее время года. Татары ему за это дорого заплатят. Нападавший ожидал, что Тимур будет действовать так, как подсказывали ему самые верные амиры, — отступит на юг и уклонится от битвы. Но Тимур отмахнулся от подобных советов, собрал армию в Самарканде и Шахрисабзе и двинулся на север ночными маршами. Лошади с трудом шли впереди, утопая в снегу по брюхо. Армия Тимура встретила авангард Тохтамыша и отбросила его обратно за Сырдарью. Но небеса побелели, начался сильнейший буран, снег бил в лицо воинам. Не видно было почти ничего. Лошади сбивались с пути, проваливались в сугробы. Люди дрожали в шатрах, пытаясь согреться воспоминаниями о теплых летних ночах и семейных очагах. Поход закончился так же быстро, как начался.

Весна 1389 года принесла еще несколько ничего не решивших стычек. Прежде чем Тимур сумел начать полномасштабное наступление против своего северного противника, которое наверняка затянулось бы на несколько месяцев, ему сначала нужно было подавить мятеж, который вспыхнул в Хорасане, а потом отбросить джатов — своего давнего восточного врага — обратно в Монголию. Монголы верили в старый принцип, который гласил: «Враг моего врага — мой друг». Поэтому их новый правитель Хызр-Ходжа делал все, что было в его силах, чтобы помочь Тохтамышу. Приведя к покорности Хорасан (со своей обычной жестокостью), Тимур обезопасил свой западный фланг. Наступление против монголов продолжалось до тех пор, пока Хызр-Ходжа не обратился в бегство, спрятавшись в горах. Теперь и восточный фланг был в безопасности. Дорога на Тохтамыша была открыта.

В долине возле Шахрисабза, на месте рождения Тимура, был собран курултай. Там амиры и командиры войска, от гордых тысячников бинбаши до молодых десятников онбаши, собрались, чтобы выслушать императора. Размах праздника подчеркивал важность кампании. Язди пишет: «По приказу Тимура был устроен еще один великолепный праздник, расходы оказались просто огромными. Принцессы и дамы надели самые богатые украшения, земля была покрыта златоткаными коврами, китайской парчой. Утварь из чистого золота была украшена жемчугами и рубинами, другими драгоценными камнями. Кубки, которые подносили самые красивые в мире девушки, были вырезаны из цельных кристаллов, украшены тонкой резьбой, которую могли выполнить лишь самые умелые мастера прошлого».

Был отдан приказ собрать все имеющиеся войска. Тимур пожелал выставить армию в двести тысяч человек. Татарин правильно оценивал своего бывшего протеже. Он всегда уважал военные дарования Тохтамыша.

Старые хроники говорят, что Тимур уважал Тохтамыша больше, чем любого другого своего противника. Он ценил победы над ним заметно выше, чем над другими. Две кампании и две крупные битвы против хана Золотой Орды описаны Язди в мельчайших деталях. Мы знаем об этих походах больше, чем об остальных. Во время похода на север через пустынные степи армия Тимура столкнулась с огромными трудностями. Когда две армии встретились на берегах Терека, начались маневры и контрманевры мастера и ученика, отца и сына. Преимущество в битве сначала склонялось на одну сторону, потом на другую, хотя это было зыбкое преимущество. А потом начались безудержные празднования, которые завершили поход[51].

В некотором смысле хан Золотой Орды был реинкарнацией Тимура, так как молодой правитель учился военному искусству непосредственно у своего более опытного соседа. Подобно Тимуру, он был вождем, который щедро наделен умом и хитростью. Но статус Тохтамыша, как главного врага Тимура, был определен, прежде всего, географическим положением его владений. Его амбиции были самым серьезным препятствием на пути Тимура к господству над Центральной Азией. Конечно, имелись и другие правители, но ни один из них не подбирался так близко к горлу Тимура. Их империи находились вдалеке. Оттоманский султан Баязид I правил на западе, а император династии Мин — где-то в тысячах миль на востоке.

Когда курултай в Шахрисабзе был распущен, амиры и товачи разъехались к своим армиям. К концу 1390 года Тимур был готов начать. Монголы на востоке больше не являлись «прямой и непосредственной угрозой». Хорасан был усмирен. Армия была собрана и обеспечена припасами на весь предстоящий поход. В качестве первого шага Тимур передвинул свои войска на 200 миль к северу. Там он приказал остановиться, так как первые зимние снежинки начали опускаться с потемневшего неба. Император и его армия зазимовали в Ташкенте.

В конце XIV столетия город Ташкент, или Шах, как его тогда называли, представлял собой лишь бледную тень сегодняшней столицы Узбекистана, и Тимур ничего не мог с этим поделать. Самарканд являлся сердцем его империи. Бухара стала религиозной столицей. По мере того, как расширялись завоеванные территории, в империю включались все новые города Азии и остального мира. Но вот Ташкент лишь изредка упоминается в хрониках. Можно найти несколько мест у Язди, однако в них рассказывается очень мало, разве только о пастбищах неподалеку от города. Иногда говорится, что Тимур проходил через этот город, возвращаясь из похода. Судя по всему, в этом городе не было ничего примечательного и заслуживающего упоминания. Ни одна из хроник не сообщает, что он оставил там какой-то архитектурный памятник — мечеть или медресе, парк или дворец.

Хотя, по мнению историков, он не слишком любил этот город, в начале XXI века именно в Ташкенте началось возрождение культа Тимура. Прямо в центре столицы, на красивой площади, окруженной деревьями, установлена статуя всадника. Его поза и торжественная и воинственная одновременно. Воин бородат, а на голове у него красуется изящная корона. Его правая рука поднята в указующем жесте, он либо приказывает что-то своим воинам, либо широким жестом демонстрирует необъятность империи. Выражение лица жесткое, это человек, привыкший повелевать. Свободное одеяние развевается на ветру, подчеркивая стремительность движения. Левой рукой он туго натягивает поводья коня, осаживая его. Конь задрал голову, храпя, его левая нога бьет воздух. На левом боку Тимура поверх круглого щита висит длинная, слегка изогнутая сабля. Огромные сапоги, обшитые железными пластинами, прочно стоят в стременах. Богато расшитая попона с кистями по краям покрывает круп коня. Под поводьями идет богато расшитая сбруя. Сила видна буквально в каждой черточке коня; В его широкой груди и мощных ногах. Во взмахе гривы и прижатых ушах. В его пышном хвосте, собранном в аккуратную кисть. Даже в проступающих венах. У основания мраморного постамента, на котором стоят человек и зверь, лежат увядшие букеты цветов, мелкие приношения безымянных почитателей. На постаменте красуется бронзовая надпись: «Сила в справедливости». Над ней, еще более крупными буквами написано имя человека на лошади: амир Тимур.

На другой стороне площади стоит здание под синим куполом, несколько напоминающее сверкающие купола Тимуридов. Это музей амира Тимура, относительно новое круглое здание, чью грубую крышу, увенчанную зубцами, подпирают тонкие колонны. Ниже находится большая мраморная арка, в нижней части которой устроены прямоугольные двери. Верхнюю часть арки занимают примитивные мозаики, лишь отдаленно напоминающие образцы высокого искусства зданий самого Тимура.

Глядя на это здание солнечным сентябрьским утром, я не мог отделаться от мысли, что, если бы его построили архитекторы и каменщики татарского владыки, они потеряли бы головы. «Если ты хочешь судить о нашей силе, посмотри на наши памятники», — говорил Тимур. В данном случае вердикт был бы совершенно неутешительный. Музей не производит впечатления солидности и надежности, тогда как памятники самого Тимура исполнены подлинного величия. Все они просто огромны, монументальность тогда являлась официальным лозунгом, они возвышались над повседневной жизнью, исполненные просто неземного великолепия. Они были построены на века и, за редкими исключениями, простояли века.

Строения всегда были окном в душу народа, демонстрацией силы, стиля, воображения, чувства прекрасного и финансового благополучия. В них самым прямым образом находят выражение культурные ценности цивилизации, которая их строит. Они говорят абсолютно все о масштабах и соотношении технологии и видения мира. В их причудливых формах отражаются принятые концепции гармонии и удобства, желание порадовать или произвести впечатление, потрясти или вдохновить. Это не простое совпадение, что самые великие создания человека — это те, что поднимаются в небеса и прославляют его бога. Религия всегда создавала шедевры, такие как ацтекская Темпло Майор, Кентерберийский собор, Парфенон, церковь Ирода в Иерусалиме, пагода Шве-Дагон в Рангуне и Великая Мечеть в Самарре, Ирак. Многие из прекраснейших архитектурных творений настолько прочны, что сразу выделяются среди обычных зданий. К таким монументам относятся пирамиды Гизы, Колизей в Риме, Великая Китайская Стена или, если говорить о современной эпохе, некоторые финансовые учреждения Лондона и Уолл-стрит, которые ясно говорят о силе, уверенности и процветании людей, способных создать такое. В мусульманском мире сразу вспоминаются многие прославленные образцы исламской архитектуры: Альгамбра в Гранаде, Мечеть Имама в Исфагане, мечеть Ибн Ту-лун в Каире, Тадж-Махал, медины в Мешеде, Фесе, Дамаске, Алеппо и Бухаре. Все они были спроектированы и построены с исключительной тщательностью самыми талантливыми мастерами, которые использовали самые дорогие материалы по приказу правителей, часто жестоких, но при этом культурных и обладающих художественным вкусом.

Если рассматривать деятельность Тимура, то очень важно подчеркнуть его серьезный вклад в развитие архитектуры, так как именно он дал начало одной из самых великолепных эпох развития этого искусства во всей истории, которая потом продолжалась сотни лет после его смерти. Это много говорит о нем как о человеке, о его понимании возможностей архитектуры и искусства, что является просто уникальной чертой для степного кочевника, чуждого жизни городов. Зато Чингис-хана сегодня вспоминают только как легендарного разрушителя. Он все сравнивал с землей и ничего не построил. Этот музей в сердце Ташкента, хотя он прославляет вождя, который оставил Азии богатое архитектурное наследство, хотя он расположен в углу площади, носящей имя Тимура, все-таки выглядит совершенно иначе и стоит на порядок ниже своих прославленных предшественников, созданных исламской культурой. Даже самые простые и скромные мавзолеи Тимура многократно превосходят его.

Внутри, в центре помещения, находится панель, на которой изображен диван, или совет Тимура. Перед помостом, на котором он сидел, простирались ниц придворные льстецы. Позади Тимура высится множество куполов и огромных монументов, рядом находятся лев, стилизованное изображение солнца и герб Тимура, представляющий собой три круга, расположенных вот так:

Вместе с девизом «Расти Русти» — «Сила в справедливости» — этот символ мог символизировать власть Тимура, охватывающую юг, запад и север. Клавихо сказали, что это «символизирует, что Тимур является владыкой трех четвертей мира». Но более вероятное объяснение заключается в том, что Тимур заимствовал символ в персидской геральдике. Там кольца символизируют силу и единство, их изображали на могилах Сасанидов. Панель освещена ярким золотым светильником внушительных размеров, который свисает из-под свода огромного купола. Вокруг основания купола идут высказывания Тимура, некоторые из них переведены на ломаный английский.

Но наилучший ключ к пониманию музея и более широкого вопроса о современном возрождении культа Тимура можно найти на вершине грандиозной мраморной лестницы, где видны слова, написанные под портретом толстенького коротышки, нынешнего узбекского президента Ислама Каримова:

Именно Каримов поддержал послушных академиков, которые занялись возрождением Тимура. 1 сентября 1993 года во время празднований второй годовщины независимости Узбекистана президент торжественно открыл статую Тимура в центре Ташкента. Он сказал толпе: «Сегодня, благодаря возвращению независимости и суверенитета, великий амир Тимур вернулся на свою родину. Узбекский народ, много лет томившийся в тисках колониального ига, снова получил возможность прославлять великого соотечественника и воздать должное его историческим заслугам».

Это была длинная, намеренно выспренняя речь. Каримов продолжал: «В течение многих лет имя амира Тимура было запрещено и вычеркнуто со страниц нашей истории, чтобы лишить узбекский народ самосознания, уничтожить чувство национальной гордости в душе народа и развить зависимость и подчинение. Но узбеки не забыли своих предшественников и героев — они хранят их в своей душе, как святые образы… Нет никаких сомнений, что этот образ нашего великого предка, воздвигнутый в самом сердце нашей прекрасной столицы — любимого и древнего Ташкента навсегда пробудит чувство гордости в нашем народе».

Музей был спешно построен три года назад, к празднованию 660-й годовщины завоевателя в 1996 году. Тимур был призван на помощь коммунистическим лидерам, чьи позиции зашатались после стремительного распада Советского Союза. Освободительный шторм, вырвавшийся из Москвы, одну за другой захватывал советские республики. В 1991 году независимость пришла и в Ташкент, где местное руководство было полностью сбито с толку событиями за границей и окончательно потеряло контроль над республикой. Твердая почва, на которой Каримов стоял всю свою карьеру, внезапно вырвалась у него из-под ног. Ему требовалось найти какую-то иную опору, чем коммунистические доктрины. Он и его приспешники бросились на поиски нового символа власти и легитимности. И кто мог лучше отвечать их требованиям, чем Тимур, снова объявленный национальным узбекским героем, непобедимым воином, чье имя либо замалчивалось, либо порочилось все 70 лет советской власти? Он больше не был тираном-разрушителем, каким его заклеймили при Советах, так как коммунисты были полны железной решимости уничтожить любые националистические символы, которые могли подорвать Союз. Теперь Тимур считался славным основателем Узбекистана, ответом на все вопросы, с которыми могли столкнуться местные правители.

В результате он занял свое место на мраморном пьедестале на центральной площади Ташкента, превратившись в очередное звено длинной цепи идеологических и националистических символов. Перед Тимуром это был Карл Маркс, сброшенный с этого пьедестала. Перед Марксом это был Сталин. Перед Сталиным это был Ленин. Перед Лениным это был Константин Кауфман, генерал-губернатор Русского Туркестана. Бич Божий оказался в хорошей компании.

Ирония этой реабилитации Тимура заключается в том, что, при его чудовищной жестокости и крайней нетерпимости к несогласным, она носит все признаки типичной советской кампании. Возьмем для примера статью из «Халк сози», официального органа каримовской Народно-демократической партии:

Финансируемые государством академики публикуют труды, прославляющие героя своей родины. Если во времена советской власти унижались и преследовались те академики, которые осмеливались поставить под сомнение образ Тимура как жестокого варвара, сегодня каримовское правительство преследует тех, кто рискует усомниться в новом образе святого Тимура, как символа государства[52]. В его честь переименовываются улицы и площади. По всей стране молодые пары празднуют свадьбы перед его статуями, возлагают к ним букеты цветов. Его портрет появился на купюрах самого высокого достоинства, в заголовках газет, на плакатах и лозунгах. Президент фотографируется на фоне его изображения и обожает, когда его сравнивают с Тимуром. «Сила в справедливости» — так звучит новое заклинание правительства[53]. Эта кампания прославления Тимура в Ташкенте и по всей стране, пусть даже насаждаемая правительством, дает свои плоды. Через 600 лет, причем при совершенно неожиданных обстоятельствах, Тимур вернулся[54].

Если вы поедете на метро в Хорсу, старый район Ташкента, и пойдете вниз по грязному переулку мимо рядов глинобитных домишек, из которых доносятся мириады разнообразных звуков семейной жизни, сливающихся в дикую какофонию — мать отчитывает плачущего ребенка, мужчина ремонтирует свою ископаемую «Ладу», звенят тарелки, переулок превратится в улицу, а та — в проспект, и вы окажетесь на площади имама Хаста, в сердце мусульманского Ташкента. Слева от вас будет медресе Барак-хана, построенное в XVI веке правителем Ташкента из династии Шей-банидов и преемником Тимура. Это величественное здание, фасад которого украшают цитаты из корана, а также красивая синяя изразцовая мозаика. Здесь живет муфтий Узбекистана, духовный лидер мусульман этой страны. Прямо напротив медресе стоит мечеть Тилля-шейх, построенная в том же веке. Это здание не так бросается в глаза, хотя и является пятничной мечетью Ташкента.

Внутри, после того, как вы пройдете открытый двор и откроете дверь, находящуюся прямо напротив, пройдете по застланному ковром коридору мимо библиотеки, в которой хранятся 85000 томов и манускриптов, датированных первыми днями ислама в этом регионе, вы попадете в маленькую комнату, в которой хранится величайшее сокровище мечети. Это одна из наиболее замечательных и известных во всем мире книг и один из наиболее денных даров Тимура потомству.

В стеклянном ящике с искусственным климатом лежит, раскинув страницы подобно крыльям бабочки, коран Отмана, том размером с хорошую энциклопедию. Это самый старый в мире коран. Библиотекарь, невысокий мужчина средних лет в очках, который, если бы не отсутствие бороды, выглядел бы типичным исламским ученым, сообщит вам, что этот экземпляр написан в 646 году третьим калифом Отманом, зятем пророка Мухаммеда. Так как книге исполнилось уже более 1300 лет, ее страницы из газельей кожи изъедены временем сверх всякой меры. Но, несмотря на пыль веков, строки корана, написанные сильной и умелой рукой, все еще танцуют на древних страницах.

Библиотекарь, если вы его начнете расспрашивать, скажет, что до Отмана коран хранился в памяти первых мусульман и записывался на кусках дерева, верблюжьих костях, листьях, обрывках кожи и даже на камнях. После смерти Мухаммеда в 632 году Абубакр, первый халиф, повелел писцам записать суры корана. Именно Отман вызвал четырех самых известных исламских мудрецов того времени и приказал им собрать вместе все суры и записать в одной книге. Эта книга, изготовленная в священном городе Медине, стала конечной версией корана, заменив все существовавшие ранее. Отман использовал ее как свой личный коран. Были изготовлены еще несколько копий, однако ни одна не дошла до нас в целом виде.

История корана Отмана является рассказом о благочестии и политиках, интригах, убийствах, завоеваниях, жадности. Первая половина двадцатилетнего правления Отмана на троне халифов была отмечена миром и административными реформами. Мир ислама простирался от Марокко на западе до Афганистана на востоке, а на севере призыв на молитву слышали в Армении и Азербайджане. Во второй 184 половине его правления повсюду вспыхивали мятежи и раздавались призывы к смещению Отмана. Не желая проливать мусульманскую кровь, он не подавлял волнения, хотя имел такую возможность. Наконец мятежники окружили его дом в Медине, и после долгой осады 17 июня 656 года толпа ворвалась внутрь и убила халифа, которому исполнилось уже 82 года. Как рассказывает легенда, Отман в это время читал суру из своей копии корана: «Но если в то, во что вы верите, уверуют они, Они поистине пойдут прямой стезею. А коль они отворотятся, Они войдут в раскол (единой веры). Но Бог убережет тебя от них — Ведь Он все слышит и Всезнающ». После убийства Отмана мусульманское общество раскололось надвое, что привело к соперничеству шиитов и суннитов, и эта сура точно описывает происходившее. На страницах корана видны темные пятна. Библиотекарь приглушенным шепотом объясняет: «Это кровь Отмана. Ему перерезали горло, когда о и читал святую книгу».

Жизнь Отмана закончилась, но приключения книги, в которую он вложил столько трудов, только начинались. Есть много версий происходившего далее. Согласно наиболее популярной, преемник Отмана Али взял коран в Куфу в Ирак, где книга пробыла несколько веков. В XIV веке Тимур забрал ее, после того как захватил этот район, и привез в медресе Нури в Самарканд. Там она пролежала еще 500 лет, если верить библиотекарю, пока в XIX веке не началась Большая Игра — элегантный, но смертоносный конфликт между викторианской Британией и царской Россией за господство в Центральной Азии. Вспыхнули стычки между самыми отважными и наиболее блестящими шпионами и офицерами обеих стран в горных ущельях и при роскошных дворах местных князьков[55]. Россия расширялась на юг (к окончанию Большой Игры британская и русская границы, которые ранее разделяли 2000 миль пустынь и высочайших в мире гор, отстояли всего на 20 миль), и в 1868 году коран Отмана был доставлен царю Александру II генералом фон Кауфманом, губернатором Туркестана. Книга была передана в Императорскую библиотеку в Санкт-Петербурге. Но мусульмане Туркестана обратились с петицией к Ленину, они просили вернуть книгу, и после нескольких попыток это им удалось. Коран Отмана прибыл в Ташкент, где провел почти весь XX век в музее истории. В 1989 году он был передан в мечеть Тилля-шейх, где и остается по сей день.

Он хранится в крохотной комнатке скромной библиотеки в забытой стране, но коран Отмана по-прежнему привлекает внимание важных гостей из-за рубежа. Библиотекарь с гордостью сообщил: «Мадлен Олбрайт, Хиллари Клинтон, Владимир Путин, лидеры Ирана, Турции, Египта и Эмиратов приходили сюда, чтобы полюбоваться кораном. И без амира Тимура его здесь не было бы».

Снег все еще сыпался с промерзших небес. Солдаты поплотнее запахивали свои бараньи шубы, чтобы как-то согреться. Делать было совершенно нечего. Сейчас следовало сидеть на месте и дожидаться окончания зимы. Никто не ожидал начала военных действий ранее весны. Но в январе 1391 года без всякого предупреждения и в самое холодное время года из императорского шатра выпорхнули приказ. Повелитель Счастливого Сочетания Планет приказал армии двинуться на север. Нужно было найти Тохтамыша и дать ему бой. До сих пор имели место лишь нерешительные стычки, и Тимур намеревался окончательно решить вопрос в генеральном сражении.

Сразу в армии началось брожение и шепоток недовольства. Многие с трудом верили услышанным распоряжениям. О чем думает император? Двигать армию численностью 200000 человек через половину Азии в таких условиях было форменным самоубийством. Но все это бурчание было тихим и разрозненным. Армия прекрасно знала, что не имеет 186 смысла обсуждать приказы Тимура. Воля императора — вот высший закон.

Решение начать охоту за ханом Золотой Орды посреди свирепой зимы и на крайне тяжелой местности выглядело до некоторой степени неразумным. Не говоря уже о снабжении армии, это был поход в никуда. Никто не мог знать, где и когда армия Тимура встретит Тохтамыша. Было ясно одно — армия Золотой Орды больше. Впереди находились бесплодные земли, потому что после переправы через Сырдарью севернее Ташкента вы оказывались на обширной равнине, которую не зря называли Голодной Степью. Армии предстояло пересекать песчаные пустыни, засушливые равнины, горы и реки. Но при этом основным силам армии и огромному обозу с продовольствием с самого начала пришлось бы пробиваться сквозь глубокие снега и опасные льды. Как можно было обеспечить провизией это огромное скопление мужчин и женщин на время похода, который наверняка затянется на несколько месяцев? Это смахивало на путь к гибели.

Но Тимур, проанализировав ситуацию, решил, что у него нет иного выбора. Дважды Тохтамыш вторгался на территорию владений Тимура, сначала на западе, а совсем недавно — прямо в сердце империи Марвераннахр. Поступив так, он недвусмысленно объявил о своих намерениях. Пока Тохтамыш сидит на троне, он останется постоянной угрозой. Поиски наиболее выгодной стратегии были довольно сложными. Если бы Тимур двинулся в наступление на запад, то есть на Кавказ, он просто открыл бы Тохтамышу путь для удара на восток, опять позволив грабить Марвераннахр, что теперь могло привести к еще худшим последствиям. В случае нового вторжения в свои земли Тимур вполне мог потерять трон империи и армию, которая переметнулась бы к соперникам. Поэтому лучше было нанести превентивный удар, каким бы сложным ни казался поход, нежели вести непопулярную оборонительную войну на собственной территории. Армия, остающаяся дома, не могла рассчитывать на добычу. Ее можно было найти только за границами империи. К плюсам начала похода следовало также отнести элемент внезапности, который всегда являлся излюбленным оружием Тимура. Хан Золотой Орды атаковал Тимура там и тогда, когда этого меньше всего ждали. Теперь настало время отплатить ему той же монетой, ведь никто не рассчитывал на наступление через глубокие зимние снега.

Попытка внезапно атаковать Тохтамыша, застигнуть его врасплох в разгар зимы стала бы очень смелым предприятием. Однако у Тохтамыша были свои шпионы, и нет оснований полагать, что они были хуже, чем у Тимура. Наверняка они вовремя известили Тохтамыша о том, что его противник двинулся на север, а незадолго до того, как татарская армия форсировала Сырдарью, из Сарая прибыли послы, которые доставили Тимуру девять великолепных коней — девять считалось приносящим счастье числом — и ловчего сокола, украшенного драгоценными камнями. Разговор пошел о прощении и милосердии. Тохтамыш, поведение которого ранее было исключительно вызывающим, превратился в образец смирения:

Ответом было долгое молчание. Послы, разодетые в роскошные шелка, изо всех сил старались не дергаться от страха. Они привезли Тимуру не объявление войны и не преднамеренное оскорбление, однако роль посланца в те времена всегда таила в себе опасность. И кто знал, как отреагирует император? Наконец после долгого молчания, которое уже стало невыносимым, он тяжело взглянул на послов и ответил.

Тимур разгадал уловку хана, эти переговоры были лишь попыткой тянуть время. Он это сразу понял, потому что сам использовал такую же тактику, и поступил бы точно так же, находясь на месте Тохтамыша. Столкновение между двумя правителями было характерно постоянными маневрами и обманом, сокрушительной силой и слащавой дипломатией. И оно является примечательным в жизни Тимура, так как ему попался достойный противник.

У послов не осталось никаких сомнений в намерениях Тимура. Он не видел причины возвращаться. Тимур намеревался покончить с Тохтамышем, а потому движение армии на север следовало продолжать.

К началу марта армия Тимура миновала Ясы и Табран на территории современного Казахстана. Ясы, которые в XVI веке переименовали в Туркестан, были процветающим торговым городом на караванном пути. На его рынках торговали тигровыми шкурами, золотом и серебром из Персии, фарфором из Китая, стеклом, сибирскими мехами и роскошными шелками. Во второй половине 1390-х годов, когда походы против Тохтамыша остались позади, а впереди 190 была очередная женитьба — последней женой Тимура стала Тукал-ханум, прекрасная принцесса и дочь могульского хана Хызр-Ходжи, — император посетил Ясы и построил там мемориальный комплекс в Честь суфийского дервиша ходжи Ахмеда Ясеви. До сегодняшнего дня он остается одним из великолепнейших образцов средневековой архитектуры в Центральной Азии сияние синих куполов — гладких и ребристых, изящные изразцовые порталы, украшенные слоновой костью и каллиграфическими надписями. Комплекс спроектирован и построен поистине монументальный. Главный купол имеет диаметр почти 60 футов. Репутация святого была настолько высока, что три паломничества к его мавзолею считались эквивалентом путешествия в Мекку. Он все еще привлекает большое количество паломников каждый год.

По Голодной Степи армия Тимура скользила подобно тени. Сжигаемые нетерпением, конные лучники двигались форсированным маршем, все еще надеясь догнать силы Тохтамыша и внезапно обрушиться на них. Но вокруг были только бескрайние степи, а вместо сомкнутых рядов кипчакской конницы на промерзшей земле были видны лишь кустики сухой травы, которых едва хватало лошадям. Это было удручающее зрелище. Язди пишет, что после трех недель марша по этим равнинам «лошади были настолько измучены проделанным длинным путем и нехваткой воды, что едва не валились с ног».

К апрелю, форсировав реку Сары-Су, армия вышла в горы Алатау. Здесь Тимур приказал воздвигнуть обелиск «в назидание потомкам». На нем были запечатлены размеры армии, которые он вел против Тохтамыш-хана, короля булгар, и дата прибытия в эти горы. Это действительно оказался подарок потомкам, его обнаружили в Казахстане только в 1930-х годах. При этом строительство монумента, возможно и преднамеренно, несколько отвлекло людей от размышлений о тяжелом положении, в котором оказалась армия.

В течение почти 4 месяцев после выхода из Ташкента разведчики Тимура безуспешно обыскивали окрестности, стараясь обнаружить врага. Воины Тохтамыша исчезли в бескрайних просторах степей и, как давно опасались амиры, у армии начало заканчиваться продовольствие. Цена овцы на походном базаре, сопровождавшем войска, подскочила до 100 динаров, но вскоре их не осталось. Командирам всех рангов был отдан приказ, чтобы никто под страхом смерти «не смел печь хлеб в лагере, пирожки, пирожные, жарить баранину либо что-то варить». Измученные переходами по сложной местности, утомленные форсированными маршами, воины теперь получали очень скудные пайки. Сначала это была тонкая полоска мяса. Когда мясо закончилось, тонкими стали ломти хлеба. Когда запасы муки подошли к концу, воины были вынуждены довольствоваться чашкой мучной болтушки, приправленной травой, и то если повезет. Разбегаясь в стороны по равнине, они набрасывались на все мало-мальски съестное. Травы, корни, дикие злаки немедленно отправлялись в котел, туда же клали конину, если какая-то из лошадей не выдерживала перехода. Теперь не осталось иной возможности прокормить армию, кроме как захватить то, что имел враг. Ропот стал громче.

Люди ослабели. Хотя за время множества походов они привыкли к лишениям, но ничего подобного ранее они не испытывали. Поэтому начали возникать опасения, что кипчаки Тохтамыша, сытые и отдохнувшие, хорошо знакомые с местностью, выберут подходящий момент, внезапно возникнут из ниоткуда и изрубят всех на куски.

Для Тимура наступил критический момент и одновременно — решающее испытание его способностей лидера. Он столкнулся с перспективой бунта голодных солдат либо, если они поспешно отступят в Марвераннахр, с неизбежным поражением от Золотой Орды, шпионы которой уже наверняка перехватили несколько дезертиров из лагеря Тимура и прекрасно знают о его тяжелом положении. Отступление или восстание — таких слов не было в словаре Тимура. После разгрома Хусейна в 1370 году он знал одни только триумфы. Противники один за другим склонялись перед ним. А теперь он сам стоял на грани катастрофы.

Самым первым и самым важным было накормить людей. Тохтамыш, как это было очевидно, мог позволить себе ждать. Поэтому Тимур вызвал к себе старших командиров и объявил облавную охоту. Были отправлены гонцы к амирам, командующим правым и левым крыльями армии. Им было приказано вести своих людей вперед по кругу, а воины центра оставались пока там, где находились. Расстояние между крыльями двухсоттысячной армии было так велико, что потребовались два дня, чтобы кольцо сомкнулось. Когда левое крыло соединилось с правым, окружив очень обширный район, был отдан приказ начать стягивать кольцо. Воины двинулись вперед, и каждый мечтал о добром куске мяса. А перед ними в панике неслись олени, зайцы, дикие кабаны, волки и антилопы, скорее всего, и лоси тоже, так как летописи упоминают огромных газелей, которых татары до сих пор не видели, больших, словно буйволы.

Когда круг сузился до требуемых размеров, был отдан приказ остановиться. Тимур первым вошел в него, как он делал всегда. Несмотря на хромоту и поврежденную руку, он был прекрасным стрелком и великолепным наездником. То несясь галопом, то внезапно останавливаясь, он без промаха посылал стрелы в дичь. Под громкие крики воинов он застрелил несколько оленей. Когда император завершил свою охоту, настал их черед. Охота продолжалась долго, быстро превратившись в настоящую бойню. Затем в течение нескольких дней лагерь был окутан дымом, и к ночному небу от булькающих костров поднимался густой запах варева. Все опасения были тут же позабыты. Ворчание стихло.

Накормив свою армию, Тимур повел ее дальше к границам Сибири и там улучил день, чтобы устроить ей смотр, укрепить дисциплину и внушить воинам чуть больше уверенности. Когда все 200000 человек, составлявших его армию, выстроились, император в прекрасных одеждах появился перед ними на горячем коне. На голове у него была золотая корона, украшенная рубинами, в руке он держал жезл из слоновой кости, увенчанный золотой бычьей головой[57]. Начав осмотр с левого фланга, он удостоверился, что все солдаты вооружены, имеют саблю на левом боку и кинжал на правом, а также копье, булаву и кожаный щит. Каждый воин имел лук и колчан с 30 стрелами. Лошади были покрыты тигровыми шкурами.

Это был тщательно отработанный спектакль в нескольких действиях. Когда Тимур появлялся перед фронтом очередного тумена из 10000 человек, командующий им амир, обычно сын или внук императора, спешивался, падал ниц и целовал землю. Затем он сообщал повелителю, что его войска находятся в прекрасном состоянии, облекая свои речи в самые изысканные фразы. «Да покорится Тимуру весь мир, во имя веры и долга мы всегда готовы сложить наши головы к копытам коня его величества», — сказал Берди-бек, командир тумена левого крыла. Принц Омар-Шейх порадовал отца бравым видом своих воинов и рассыпался в похвалах Тимуру, покорившему все земли от границ Китая до Каспия. На Тимура, как пишет Язди, произвели также большое впечатление хазары Сульдуза, закаленные в боях воины, вооруженные луками, стрелами, сетями, дубинами, арканами, палицами и саблями. Затем он отправился к правому крылу, которым командовал его сын Мираншах. Смотр продолжался два дня, а потом Тимур объявил, что он удовлетворен состоянием армии.

После всех трудностей и лишений удачная охота приободрила людей. Грохот огромных императорских литавр прокатился по всей равнине, его подхватили барабаны каждого тумена. Знамена и штандарты затрепетали на ветру над этой грозной силой. Люди поднимали сжатые кулаки и размахивали саблями. Но вскоре грохот барабанов перекрыл рев тысяч глоток: «Сурун! Сурун!» Этот боевой клич прокатывался по рядам с левого фланга до правого. Затем все снова стихло, и хмурым холодным утром армия двинулась дальше на север, но уже в боевом порядке.

Впереди лежала неизвестная Сибирь. Это было пустынное место, особенно зимой. Ибн Баттута назвал ее Землей Теней. Он пишет: «Никто не видел людей, живущих в этом месте. Здесь летом долгие дни, а зимой долгие ночи. Может, именно здесь Тимур разгромит своего врага, или Тохтамыш, который всегда находится в нескольких переходах впереди, завлекает татарского владыку к неминуемой гибели? Чужой пейзаж, постоянные туманы были непривычны южным людям.

Только разведывательные отряды, посланные вглубь вражеской территории, могли дать ответ на вопросы. Мухаммед-Султан, внук императора, попросил послать его на разведку. Тимур согласился, и астрологи определили самое благоприятное время и день, когда юноша должен отправиться в путь. Это была последняя неделя апреля.

Перед ними начали мелькать следы человеческого жилья. Прежде всего, это были пепелища десятков костров, угли в которых даже не успели остыть. Об этом сообщили Тимуру, который сразу же отправил вперед отряд опытных следопытов. Они галопом помчались вперед, обшаривая равнину в поисках более надежных следов, пока не дошли до реки Тобол, притока Иртыша, который несет свои воды в Арктику. На противоположном берегу они увидели множество кострищ, следы лошадей, но никаких иных признаков жизни.

Шейх Дауд, туркмен, имевший репутацию отчаянного храбреца, был послан назад с этими новостями. После двух дней скачки он остановился переночевать в заброшенной хижине. На следующий день он увидел человека, сразу же схватил его и доставил к Тимуру. Хотя пленник ничего не знал о Тохтамыше и его армии, 10 дней назад он видел группу из 10 конников, которые проезжали неподалеку. Ощущение близости событий стало сильнее. Тимур послал отряд воинов, чтобы отыскать и схватить конников. Их окружили и, несмотря на ожесточенное сопротивление, связали. Так удалось получить новые сведения. Состоялась первая стычка между заклятыми врагами.

Огромная татарская армия лавиной катилась на запад, навстречу противнику. 11 мая она подошла к реке Урал. Тимур заподозрил, что проводники могут привести его людей к засаде или каким-то другим неприятностям, и решил не использовать обычные броды. Вместо этого он приказал переправляться вплавь в менее благоприятных местах. Ситуация пока еще не стала безнадежной, однако с каждым новым днем она быстро ухудшалась. Более 4 месяцев прошло с момента выхода из Ташкента, а повелитель татар так и не сумел настичь ордынцев. По мнению историка Гарольда Лэмба, время сейчас становилось решающим фактором. «Затяжной марш Тимура на север может озадачить современного стратега, но это была война без правил и без пощады. Продемонстрировать свою слабость или подставиться под внезапную атаку Орды означало бы допустить роковую ошибку. Он знал, что невидимые глаза следят за его продвижением и что хан прекрасно проинформирован обо всех его ходах. Время означало для Тимура все, так как он должен был навязать бой Орде или привести свою армию в обжитые земли до окончания лета. Задержки были самым надежным оружием Тохтамыша, и он умело им пользовался».

Еще одна неделя утомительных форсированных маршей, и армия Тимура прибыла на берега реки Самара. Здесь к главным силам присоединился разведывательный отряд, который сообщил, что противник уже неподалеку. Наконец-то битва стала ближе. Начали поступать пленные, которые сообщали ценные сведения. Одного такого доставил энергичный внук Тимура Мухам мед-Султан. Другой пленник сообщил, что пока дезертиры из армии Тимура не перебежали к кипчакам, Тохтамыш даже не подозревал о приближении противника. Хан Золотой Орды был взбешен, когда ему сообщили, что Повелитель Счастливого Сочетания Планет движется на север «во главе армии, более многочисленной, чем пески пустыни или листья деревьев».

Пока две армии маневрировали, стараясь занять более выгодную позицию, а татары радовались предстоящей схватке, пришел приказ прекратить зажигать огни по ночам. В каждом лагере солдатам было приказано отрыть оборонительные позиции, а конная стража объезжала лагеря по периметру. Отдельные отряды должны были сохранять боевой порядок. Ежедневные марши теперь сопровождались музыкой барабанов и горнов. «Когда это огромное множество начинало двигаться, оно напоминало волнующийся океан», — писал Язди.

Однако Орду пока еще не было видно. Отступая на север, ордынцы опустошали землю позади себя, превращая ее в выжженную пустыню, по которой приходилось идти татарским лошадям. Над холодными болотами клубились туманы, они опускались на лагерь, повергая людей в уныние. Наступил очередной момент, когда император должен был принять командование лично, ободрить растерявшихся воинов. Сначала действенным лекарством оказалась охота, потом смотр. И вот Тимур снова собрал старших командиров, обратился к ним с энергичной речью, роздал почетные одежды. После этого воинам было выдано новое оружие, люди и лошади получили доспехи, появились новые луки, стрелы, щиты.

Обе стороны постоянно устраивали засады противнику. Таким образом добывали пленных, чтобы узнать о силах и намерениях противника. В одной особенно жестокой схватке были убиты несколько командиров Тимура. Он решил в отместку провести набег, который возглавил лично. Все. кто отважно сражался, были щедро вознаграждены, а самые смелые получили почетное звание тархана.

Хотя уже наступило лето, погода по-прежнему оставалась очень скверной. «Небо было настолько темным, тучи настолько плотными, а дожди настолько сильными, что на расстоянии трех шагов уже ничего не было видно», — сообщает хроника. Затем, после недели густого, как молоко, тумана, небо внезапно очистилось. Стояла уже середина лета, и поход начался 5 месяцев назад. За это время армия прошла 1800 миль. Сыны пустыни впервые забрались так далеко на север, и долгие летние дни казались им бесконечными. Муллы никак не могли сориентироваться, когда же положено читать пять дневных молитв. С разрешения Тимура вечернюю молитву потихоньку отменили.

Начали поступать донесения о замеченных врагах. Тимур провел последние приготовления к бою. Татарские дивизии двинулись вперед в строгом боевом порядке, основанном на традиционном построении из центра и двух флангов, однако кроме них имелся авангард каждого фланга, авангард и резерв центра. Мухаммед-Султан, зрачок отцовского ока, командовал центром. Султан Махмуд, сын марионеточного хана из рода Джагатая, командовал его авангардом из 10000 человек. Омар-Шейх, который уже показал себя образцовым командиром, занимал левый фланг со своими войсками из Андижана. Его брат Мираншах командовал правым крылом. Сайф ад-дин, старый, но самый верный из амиров, командовал авангардом левого крыла. Тимур взял на себя командование резервом.

Они двигались вперед, и солнце искрилось на броне воинов, так что они напоминали «волны штормового моря». А затем горизонт внезапно ожил, и в дрожащих отсветах замелькали бунчуки Золотой Орды, до которых было всего полмили. Наконец-то противник решился принять бой. Смерть витала в воздухе, но после нескольких месяцев тяжелого ожидания, голода, утомления, разочарований и нетерпения татарская армия испытала не страх, но облегчение. Сложная вязь уловок и обманов, преследования и намеренного отступления наконец подошла к концу. Так либо иначе, но битва между Тимуром и Тохтамышем за владычество в Азии должна была состояться.

Однако полагалось сыграть еще один маленький спектакль. Когда армии оказались на виду одна у другой, Тимур приказал распаковать свои шикарные шатры и палатки, установить их, расстелить ковры. Это был намеренная демонстрация презрения к Орде, сильный ход в психологической войне, большим мастером которой являлся Тимур. Как говорит летопись, хотя войско Тохтамыша было более многочисленно, чем татарское, это эффектное представление подорвало его дух.

Раннее утро 1391 года не слишком отличалось от типичного летнего утра в этом северном регионе. Серое небо, тусклое и беспросветное, лишь намекало, что где-то есть солнце. Холод был так же силен, как обычно, уныло посвистывал ледяной ветер. Единственное, что было необычным, — так это странные фигуры и звуки, доносящиеся из полумрака. Темные линии строя двух армий тянулись на несколько миль в полумраке, пока не сливались с темным горизонтом и блеклой землей, исчезая вдали. То здесь, то там;из темной массы выметывались угловатые протуберанцы — копье, знамя, всадник на лошади. Волнение прокатывалось по линиям войск, выдавая возникшее напряжение.

На татарской стороне Тимур выехал вперед из рядов своей армии, спешился, поцеловал землю и вознес молитву всемогущему Аллаху. Его воины пришли в восторг и разразились громкими криками: «Аллах акбар!» Имам Саид Барака тоже вышел вперед, чтобы благословить армию до того, как начнется битва. Вокруг него забили барабаны, заревели трубы. Святой человек распростерся на земле, произнес несколько высказываний из корана и захватил горсть грязи. Он повернулся к Орде, и голос его возвысился до крика:. «Ваши лица почернеют от позора вашего поражения». Затем он повернулся к императору, которому служил так верно уже 20 лет: «Иди вперед, где пожелаешь, и ты одержишь победу». Снова забили барабаны, взревели грубы, издавая оглушительный шум. Боевой клич «Сурун, сурун» взлетел к небу, и Азия содрогнулась, когда две великие армии ринулись навстречу одна другой. Далее мы приведем цитату из Арабшаха:

Бой начался атакой правого крыла Тимура под командованием Мираншаха, которое обрушилось на левое крыло Тохтамыша. Бой был ожесточенный, но результата не дал, ни одна из сторон не сумела прорвать фронт противника. Лошади дико бросались друг на друга, их всадники обрушивали па противника потоки стрел. Когда противники сошлись, сабли и мечи вылетели из ножен, и стальные лезвия обрушились с неба, разрубая все на своем пути. В общей свалке, которая последовала за первой атакой, Тимур получил преимущество в центре и правом крыле. В ответ Тохтамыш бросил свой правый фланг против левого фланга татар, которым командовал Омар-Шейх, и, использовав численное преимущество, отделил его от главных сил, угрожая полностью окружить. Но в разгар боя, когда войско Золотой Орды уже готовилось праздновать победу, внезапно оно пришло в замешательство, так как воины увидели, что знамя Тохтамыша внезапно исчезло из вида. Это было самым верным знаком, что их вождь погиб. В действительности Тохтамыш был жив, однако он бросил свою армию и бежал с поля боя, «охваченный ужасом и отчаянием», так как знамя Тимура с лошадиным хвостом неотвратимо надвигалось на него. Паника охватила кипчаков и распространилась на другие отряды. Вскоре вся армия обратилась в беспорядочное бегство под напором войск Тимура. Татары преследовали и беспощадно рубили беглецов. «Они гнались на протяжении 40 лиг, и ничего нельзя было видеть, кроме рек крови и равнины, покрытой мертвыми телами», — пишет Язди. Сто тысяч мужчин и женщин погибли в битве на реке Кондурча[58].

Долгий марш на север завершился. Тимур поцеловал землю и возблагодарил бога за ниспосланную ему блестящую победу.[59] Еще раз он и его армия вкусили ее сладкие плоды. Амиры и принцы крови вышли вперед, чтобы поздравить его, осыпали его золотыми монетами и драгоценными камнями, как требовал обычай. Добыча оказалась огромной. Самые бедные воины получили столько лошадей, что не могли пригнать их в Самарканд. Там были еще верблюды, овцы, коровы. Те мужчины и женщины кипчаков, которые не были убиты на месте, попали в рабство. 5000 мальчиков были отобраны, чтобы прислуживать императорской семье. Самые прекрасные девушки и женщины были отправлены в гаремы.

Безжалостный в делах военных, Тимур был щедр в дни празднования триумфа. Был отдан приказ готовить грандиозный пир на берегах Волги, на той самой равнине, где сын Чингис-хана Джучи построил столицу своей империи. Воины рассаживались рядами внутри роскошных шатров перед золотыми блюдами с кониной, славили своего непобедимого императора и рассказывали пышные истории о собственных подвигах в былых сражениях. Рядом с ними стояли самые красивые пленники, соблазнительные женщины, одетые в шелка, наполняли их хрустальные кубки вином, и снова наполняли их, и снова, пока воины, не способные пить больше, не падали на землю, либо хватали кого-то из женщин и тащили на ночь к себе в походный шатер. Целый месяц они предавались этим разгульным излишествам, забывая о тяготах войны, наслаждаясь прекрасной музыкой, реками вина и женскими объятиями. Тохтамыш в очередной раз сумел бежать, но его Орды рухнула. Новые правители пришли на его место, и среди кипчаков воцарились рознь и раздоры. Угроза Марвераннахру, который лежал за рекой, была устранена. Тимур выполнил свою задачу.

Это должно было стать концом Тохтамыша. Он проиграл в схватке за власть. Хотя сражение еще тянулось несколько часов, исход его был предрешен полностью. Многие были бы рады просто избежать гибели. После столь катастрофического поражения большинство людей перестало бы мечтать о карьере завоевателя. Но, к несчастью для Тимура, амбиции хана Золотой Орды уничтожить оказалось гораздо сложнее, чем его могучую армию.

Через три года после битвы на Кондурче Тимур вел бои на западе своей империи. В Персии начались волнения, начались восстания враждебно настроенных принцев династии Музаффаридов. Войска Марвераннахра начали новый Пятилетний поход, покинув Самарканд в 1382 году. Сметая все на своем пути, Тимур сначала обрушился на Мазандаран, прежде чем повернуть на северо-запад и снова покорить отказывающуюся подчиниться Грузию. Оттуда он двинулся на юг, снова захватив Шираз, без боя занял Багдад, причем султан Ахмед снова в панике бежал оттуда, несмотря на все свои воинственные речи.

В 1394 году Тимур узнал, что Тохтамыш снова собрал армию и заключил союз против него с султаном Египта Баркуком[60], но татарский владыка получил и другие тревожные новости. Кипчаки Золотой Орды хлынули на юг через Грузию и снова принялись опустошать границы его империи. Пришлось отправить армию, чтобы дать им битву, но ордынцы поступили так, как уже не раз делали, и поспешно отступили, растаяв в бескрайних степях.

Услышав об этом, Тимур мог только пожалеть, что не сумел захватить и убить Тохтамыша, когда в последний раз уничтожил его армию. Султан Египта постепенно превращался в серьезного противника, с которым, так или иначе, но придется иметь дело. После огромных захватов, которые были произведены во время походов на запад, империя Тимура вошла в неприятное соседство с владениями оттоманских султанов. Стычка с ними тоже становилась очень вероятной. Но оба этих противника могли подождать. Сожженный на поле битвы, Тохтамыш восстал из пепла подобно фениксу. Требовалось уничтожить его.

Первые формальности заняли немного времени. Посол привез Тохтамышу прямой ультиматум:

Однако хан Золотой Орды не был заинтересован в мире. Характером он слишком походил на самого Тимура, поэтому он не желал и не мог жить спокойно и всегда стремился захватывать новые земли с помощью меча. Но между ними имелось одно серьезнейшее различие — разный масштаб военных дарований и боевого счастья.

Тимур перезимовал возле Каспийского моря в приятном обществе своих жен, которые помогали скоротать эти унылые месяцы. Весной 1395 года, когда сошли снега, он попрощался с женами и отправил их домой. Удовольствия императорского шатра должны были уступить место военным тяготам.

Был отдан приказ устроить смотр войску. Тимур напомнил амирам и их командирам о славных победах прошлых лет. Об их завоевании Персии, Ирака и Грузии. О первых разгромах Тохтамыша. Тимур заверил, что они в последний раз сражаются с ханом Золотой Орды. Никогда более этот неблагодарный владыка не осмелится угрожать империи. Победа, как всегда, находится в руках Аллаха, и в своем безграничном милосердии и мудрости он дарует ее тем, кто будет сражаться против неверных-предателей.

Никогда ранее со времен Чингиса в этом районе не появлялась столь огромная армия, заверяет Язди. Авангард левого фланга Тимура стоял у подножия гор Эльбурса, а правый фланг — на берегах Каспийского моря. Он приказал армии двигаться в боевом порядке. Тохтамыш не должен был застигнуть татар врасплох. Золотые орлы кружили над головами, высоко над кленовыми лесами, заросшими можжевельником. Бурые медведи и дикие кабаны, рыси и леопарды бежали на склоны горы Демавенд, огромного потухшего вулкана.

Обогнув Каспий, Тимур пошел сначала на запад, а потом по широкой дуге повернул на север. Армия прошла через Дербентский проход, откуда Тохтамыш 10 лет назад совершил предательское нападение на Тебриз. Снова она пересекла Грузию, прошла через Тбилиси, опустошив тамошние виноградники, и вышла на территорию сегодняшней Чечни. Здесь местность была гористой, поэтому места для маневра и укрытия было гораздо меньше, чем на севере, в степях Орды. Тохтамыш не мог вынудить Тимура вести утомительную пятимесячную погоню, как это было перед их последним столкновением, здесь просто не хватало места для этого. Поэтому в апреле 1395 года на берегу реки Терек, там, где сегодня находится Грозный, Тимур снова настиг своего врага.

Преимущество было у Тохтамыша, который удерживал северный берег реки, перекрыв единственный имеющийся брод. Зная, что Тимур идет за ним по пятам, он охранял эту переправу. Испанский посол Клавихо описывает последующие маневры Тимура:

Самыми примечательными словами в этом отрывке являются «он человек коварный». Первая попытка повелителя татар переправиться с помощью хитрости сорвалась. Вряд ли он мог ожидать, что она сработает. После всего, что было между этими двумя людьми, после дороги на Кондурчу, после преследования Тохтамыша по всей Азии до берегов Терека, разгадать его намерения было не слишком сложно. В течение трех дней продолжались хитрые маневры, служившие прелюдией к сражению. Оба вождя старались занять более выгодную позицию. Тимур попытался выйти из этой патовой позиции, переодев женщин в воинов, но это был настолько странный способ, что вряд ли он мог принести удачу. Если бы ранее Тимур не демонстрировал много раз свое изощренное знание войны — обычной и психологической, свою интуитивную оценку ситуации, свою гибкое воображение и готовность пойти на риск, мы могли бы обвинить кастильца в высокопарности и чрезмерной доверчивости.

Однако мы много знаем о талантах Тимура во всех этих областях от самых различных авторов. Наиболее замечательным примером является архиепископ Иоанн из Султании, который рассказывает историю о том, как юный Тимур перехитрил своего противника, применив тактику, которая считалась просто невозможной. Случай, о котором идет речь, имел место еще до его коронации в 1370 году. Наследственный хан потребовал, чтобы Тимур либо покорился ему, либо встретился с ним на поле боя. Тимур прибег к изощренной хитрости. Так как у него не было армии, достаточно сильной, чтобы вывести ее на бой, он притворился больным. Принимая послов хана, он сделал вид, будто его рвет кровью, хотя никто не знал, что это была кровь дикого кабана. Вполне понятно, что послы вернулись к хану с сообщением о неизбежной и скорой смерти Тимура. После этого Тимур сам нанес удар. Застав хана врасплох совершенно неготовым, он без труда разгромил его.

22 апреля 1395 года состоялась битва. Левый флангтатар сразу оказался под сильным давлением. Во главе 27 полков резерва и под прикрытием огня лучников Тимур бросился ему на помощь. Контратака оказалась настолько успешной, что он отбросил противника далеко назад, пока не оказалось, что этот отряд оторвался от главных сил татарской армии, а перед ним находятся громадные силы Орды. Император сам оказался втянутым в схватку, он лично отбивался от кипчаков, которые бросались на него. «Он израсходовал все стрелы и сломал копье», — сообщает Язди. Видя, что его вождю угрожает смерть, шейх Нур ад-дин бросился ему на помощь с крошечным отрядом из 50 человек. Спешившись, они образовали кольцо вокруг Тимура. Опустившись на одно колено, они начали пускать стрелы в ордынцев. Кто-то из командиров Тимура захватил три повозки у воинов Тохтамыша и использовал их как баррикаду, над которой было поднято знакомое знамя с конским хвостом.

Пока Тимур и его свита, стоя на месте, пытались выпутаться из отчаянного положения, Мухаммед-Султан бросил свой правый фланг на левое крыло Тохтамыша и нанес ему тяжелые потери, вынудив противника отойти назад. Амир Сайф ад-дин Нукуз, возглавлявший авангард правого крыла, отбивал сильнейший натиск противника. Он приказал своим людям спешиться, и они, укрывшись за большими щитами, мечами и копьями старались отразить противника. Наконец левый фланг Орды не выдержал и обратился в бегство. Деморализованный этим зрелищем, центр Тохтамыша в отчаянии бросился на противника. Обе стороны сражались, «словно разъяренные львы, так что кровь текла по полю потоком». В этот момент ордынцы начали гнуться. Тохтамыш и его окружение, видя беспорядок в рядах войска, повернули назад и бросились наутек, спасая свою жизнь. Воодушевленные конники Тимура бросились в погоню за убегающими ордынцами. Они рубили их саблями с торжествующими криками: «Победа!»

Это было поражение, от которого Тохтамыш так и не оправился[61]. Ничто не могло остановить воинов Тимура, которые двинулись на север, чтобы отомстить за оскорбления, нанесенные Марвераннахру. Армия Золотой Орды была уничтожена, и страна оказалась совершенно беззащитна. Настало время грабежа.

Глядя на карту, на которую нанесены все походы Тимура и маршруты его армий, можно отметить одну интересную особенность — каждый раз они выписывали какие-то петли. Они имеют четко выраженную северную границу. От реки Терек он пошел по землям Золотой Орды, описывая широкую дугу на северо-восток к Астрахани, а оттуда — на север к Сараю, столице Золотой Орды. Потом он двинулся дальше в направлении Москвы, но неожиданно резко повернул и прошел примерно 400 миль к нижнему течению Днепра и к берегам Черного моря. Отсюда он повернул сначала на юг, потом на восток и наконец на север, замкнув маленькую петлю. Продвижение на север завершилось в русском городе Елец, откуда он резко повернул на юг. От реки Терек до самой северной точки похода по прямой было 750 миль. Но, учитывая все повороты и отклонения, расстояние, которое пришлось пройти в погоне за Тохтамышем, равнялось нескольким тысячам миль.

Именно из протяженности и замысловатости этого маршрута погони за Тохтамышем видна вся сила ненависти Тимура к этому человеку. Разумно было бы предположить, что им двигала обычная жажда мести к своему бывшему протеже, порожденная его изменами. Но это не имело ничего общего с хладнокровно-прагматичным отношением Тимура к союзам, и здесь заключалась лишь часть истории.

В действительности погоня за Тохтамышем не слишком затянулась. Преследуя беспокойного принца, татары сначала двинулись на север вдоль Волги, пока хан не растворился в бескрайних булгарских лесах. После этого главной задачей Тимура стало разорение основных городов Орды и безжалостное опустошение земель. В последний раз Тохтамыш был разгромлен три года назад, однако он быстро оправился. Если уж Тимуру не удалось заполучить в свои руки надоедливого противника, по крайней мере следовало обратить в руины его королевство, чтобы больше он никогда уже не сумел воспрянуть.

Татары носились, где вздумается, грабя все подряд. Язди пишет, что Тимур двинулся на русскую столицу Москву, «которую его воины разграбили, как и несколько соседних городов, подчиненных ей, разбили и разрубили на куски правителей и принцев этих мест. Русские и московиты никогда не видели свои королевства в таком ужасном состоянии, их поля были покрыты трупами». Это заявление совершенно неправильно: Тимур так и не дошел до Москвы, так как у него перед глазами маячила более богатая добыча[62]. Прежде всего, это была Тана, там, где Дон впадает в Черное море[63], процветающий торговый центр, в котором постоянно жили торговцы из Европы, в частности венецианцы и генуэзцы. Вспомнив о своем обещании щадить мирных жителей, Тимур приказал отделить мусульман и сохранил им жизнь, но христиане были перебиты.

Тана была сочным куском, который предшествовал жирной добыче, ожидавшей Тимура в нескольких сотнях миль восточнее на берегу Волги. Когда он думал о Сарае, столице Золотой Орды, то вспоминал оскорбление, нанесенное Тохтамышем Марвераннахру в 1387 году, когда хан сжег дотла знаменитый дворец Джагатая в Карши, в долине, где Тимур рос мальчишкой.

Сарай, как сообщил Ибн Баттута, побывавший там за несколько десятилетий до Тимура, «был огромным городом с множеством жителей». Базары были просто забиты металлическими изделиями, кожами, шерстью, зерном, лесом и рабами. А теперь он был сожжен дотла, а жителей оставили замерзать на снегу. С разрешения вождя татарские орды разграбили город, а сам Тимур получил золото, серебро, груды оружия и рабов, лен из Антиохии, русскую одежду, шелка и соболей, черных, как сажа, горностаев, лис и всяческие меха. Их было так много, что «было бы просто утомительно описывать всю добычу, которую они получили в этой великой стране», — пишет Язди.

Но не только личная вендетта заставила Тимура столь беспощадно разорить Золотую Орду. Он считал необходимым подогреть жажду наживы в своих усталых воинах, но, кроме того, Тимур имел свой собственный интерес. Решив добиться того, чтобы Тохтамыш больше никогда не стал военной угрозой, Тимур видел единственный путь к этому в разорении торговых и промышленных центров Орды. Большую армию могло содержать только процветающее государство, а процветание зависело от торговли. Почти одновременно Сарай и Тана, которые являлись важными центрами на караванных путях, идущих от Черного моря через Центральную Азию в империю Мин, прекратили существовать. Ургенч, третья остановка на северном маршруте, был разорен в 1388 году. Поэтому северный маршрут, который проходил не по территории империи Тимура, был заброшен. Теперь караваны двинулись по южному маршруту, который пролегал через Персию, Афганистан и Марверанпахр. Теперь богатство, которое раньше поступало к Тохтамышу, попадало в казну Тимура. Это был мастерский ход, убийственный по исполнению и эффективности.

Когда его армии повернули на юг в более теплые и приятные места, Тимур оставил у себя за спиной опустошенную Орду. Как он планировал, поддерживая соперничающих принцев, это государство было разодрано на части междоусобной борьбой. Арабшах описывает, как некогда могучее ханство стало «пустыней и пустошью, жители разбежались, рассеялись, исчезли и погибли». Через некоторое время после смерти Тимура Золотая Орда раскололась на несколько королевств, и ее величие осталось в прошлом. Разгром северного противника мог частично удовлетворить Тимура, не в последнюю очередь потому, что заслуженная кара постигла человека, который когда-то искал у него убежища, брал его деньги и принимал военную помощь и поддержку на поле боя только для того, чтобы потом обратиться против своего покровителя. Даже для Центральной Азии, где союзы заключались и расторгались с удивительной легкостью, это было слишком непорядочно.

Если говорить о Тохтамыше, то его амбиции остались такими же огромными, как и всегда. Вот только возможности их реализации исчезли и никогда более не вернулись. До конца жизни он метался по продуваемым ветрами кипчакским степям в напрасных попытках восстановить свою власть. Но дни его завоеваний остались в прошлом. Он мнил себя одним из величайших завоевателей, которых видел мир, но все потерял. Тимур справился с самым серьезным вызовом. Непобедимый Господин Семи Климатов находился в зените славы и одержал новую победу.

Глава 6
САМАРКАНД, «ЖЕМЧУЖИНА ВОСТОКА»
1396–1398 годы

Жители Самарканда радостными криками встретили Тимура, когда он въехал в свою любимую столицу после четырех лет отлучки. На улицы высыпали 150000 жителей, жаждавших хотя бы мельком увидеть триумф своего великого императора. По разным причинам ранее до них долетали только слухи. Тимур заболел; он при смерти; он оправился и движется на север; он разбит, и Тохтамыш идет на юг, чтобы разорить Марвераннахр.

Улицы Самарканда были украшены с невероятной пышностью, чтобы приветствовать императора, идущего во главе своей армии. Многочисленные роскошные парки и виноградники, цветущие сады и рощи дополняли праздничную картину. Помпезности приема соответствовало великолепие триумфального шествия Тимура, казалось, что войска половины мира вошли в город, неся добычу со всей Азии. Язди писал: «Со всех сторон были видны гирлянды цветов и украшений, амфитеатры, музыканты, играющие новые мелодии в честь его величества. Стены домов были завешаны коврами, крыши убраны материей, а в лавках выставлены забавные диковины. На улицы высыпало огромное множество народа, а мостовые были покрыты бархатом, сатином и шелком, по которым шли лошади». По этим роскошным подстилкам шли согбенные рабы, не обращавшие внимания на окружающее их великолепие. За ними скакали конные лучники в самых роскошных своих нарядах, их бесконечные колонны втягивались в город. Дальше их ждало разгульное пиршество в ознаменование победы, шум которого мог достичь небес. Бурный прием завершился заявлением Тимура, что он освобождает своих подданных от налогов на три года.

Тимур имел все основания быть удовлетворенным своими достижениями. Пятилетний поход завершился за четыре года. Персия была приведена к покорности, усмирена взбунтовавшаяся Грузия, Ирак беспомощно склонился перед ним. А самое главное — его злейший враг Тохтамыш был разбит, а Золотая Орда уничтожена. Внешняя угроза Марвераннахру была окончательно устранена. После того, как утомленные верблюды и лошади привезли в Самарканд новые сокровища, захваченные во время похода, империя вошла в зенит славы.

Тимуру уже пошел шестьдесят первый год. Более половины столетия он носился в седле по азиатским просторам. В походах он переносил и ужасную летнюю жару, и лютые зимние холода. И не было никаких признаков того, что возраст начинает брать свое. Летом 1392 года он опасно заболел, но это протянулось всего месяц, когда в начале похода на запад он оказался в постели. Марвераннахр содрогался при известии об этой болезни, осознав, что судьба империи зависит от одного человека. Какими бы ни были личные качества его сыновей и внуков — двое сыновей, Джахангир и Омар-Шейх, умерли раньше Тимура[64], - ни один из них не обладал его несгибаемой волей, талантом правителя и гением полководца. Во время этой болезни Аллах проявил мудрость и милосердие и вмешался, чтобы спасти Тимура. Но, если смотреть вперед, кто может угадать желания Всемогущего? Постепенно спина императора начала гнуться, хромота стала более заметной, Азраил, ангел смерти, не собирался ждать слишком долго.

Такие напоминания о смертности вполне естественны, когда человек достигает возраста Тимура. Многие, если не все люди, разменивая седьмой десяток, постепенно отходят от активной деятельности, стараясь побольше и спокойно отдыхать на склоне жизни. Но Тимур оказался совсем иным человеком. Его карьера завоевателя резко отличала его от других. После скромного начала он сумел захватить контроль над обширными территориями Азии, захватывая бывшие владения Чингис-хана одно за другим. Сначала он стал повелителем заново объединенного улуса Джагатая. Затем он забросил свою сеть на запад, прибрав к рукам владения Хулагидов и включив их в свою империю. Затем он повернулся на север и заполучил под свою руку огромный улус Джучи — Золотую Орду. Даже среди самых крупных вождей Азии он не имел себе равных. Хотя ему уже исполнилось более 60 лет, он совсем не собирался как-то успокаиваться. Труды по строительству империи продолжались, хотя это было сопряжено с большими нагрузками — физическими, интеллектуальными, эмоциональными. Он даже стал более напористым, чем прежде. Казалось, заботы о процветании империи вдыхают в него новую энергию.

Историки традиционно обвиняют Тимура за то, что он не сумел передать своим преемникам прочную империю. Хотя его праправнук Бабур основал в Индии династию Моголов, которая просуществовала до XIX века, действительно, империя Тимуридов оказалась краткоживущей. Буквально через сто лет после смерти Тимура она прекратила существовать. Причиной такой недолговечности оказалась система личной власти, которую он установил. Короче говоря, сам Тимур и был властью. Беатрис Форбс Манц в своей работе писала: «Его правительство было правительством одного человека, который вмешивался во все дела своих подчиненных и требовал прямой и безоговорочной верности ото всех — верности не государству, не правительству, но себе лично. Во время его жизни его администрация прекрасно служила этой цели».

Тимур сумел создать две параллельные структуры для управления империей. Первой было правительство, построенное по тюрко-монгольским образцам, с его наследственными чиновничьими должностями, как это было в соседних кочевых империях вроде Золотой Орды и ильханства. А второй была персидская бюрократия, существовавшая у оседлых народов на западе. Первая занималась делами судебными и военными, а вторая — финансовыми, в основном сбором налогов. Впрочем, области деятельности обеих в значительной степени перекрывали друг друга.

Персидские писцы и джагатайские амиры работали бок о бок, надзирая за местными судами — диванами, которые были созданы по всей империи. Их проверки местных властей временами вскрывали случаи крупного воровства и коррупции, наказанием за которые была смерть. Вместе они трудились, и когда требовалось собрать выкуп с покоренных городов или переписать захваченные сокровища. Тимур сохранил старую монгольскую военную систему должностей даруг — местных правителей, обычно даруя их выходцам из рода Джагатая. Эти правители, как ни странно, не должны были оставаться в своих региональных центрах. Вместо этого от них требовали повсюду сопровождать армию Тимура.

Как подметила Форбс Мапц, самое удивительное, что открывается при изучении административной системы Тимура, — это размытость и неопределенность в определениях официальных должностей и связанных с ними обязанностей. Например, традиционно считалось, что товачи обязаны заниматься комплектованием армии императора — это предполагало, что они обладают достаточной властью, однако не только они решали эту важнейшую задачу. Не менее часто для этой цели привлекались амиры.

На практике структура правительства Тимура имела не столь важное значение, если вспомнить о масштабах власти, принадлежавшей ему лично. Тимур проводил жизнь в седле, не прекращая походов. Он не уделял слишком много энергии совершенствованию государственных механизмов. Власть даруг и диванов, принцев и амиров напрямую зависела от императора.

Поднимаясь к высшей власти, Тимур умело манипулировал разными племенами, добиваясь их верности. Став императором, он продолжал эту политику. Он неохотно назначал амирами своей армии племенных вождей, которые уже имели некоторое влияние на своих соплеменников. Такое назначение дало бы им слишком много власти. Если только было возможно, Тимур передавал высшие посты своим сыновьям и внукам, принцам императорской фамилии. Омар-Шейх, его второй сын, правил Ферганой, а позднее королевством Фарс. Когда он погиб на поле боя в Курдистане, эти земли были переданы его сыну Пир-Мухаммеду, внуку Тимура. Другой внук, которого также звали Пир-Мухаммед, сын Джахангира, позднее унаследовал королевство Газни, современный Афганистан. Мираншах, до своего окончательного отстранения от власти, имел в управлении королевство Хулагу, занимающее северную Персию, Азербайджан и Багдад. Шахрух некоторое время был правителем Самарканда. Позднее он был назначен правителем Хорасана со столицей в Герате. Но при этом ни одному члену императорской фамилии не позволялось набрать слишком большое могущество. В течение всей своей жизни

Тимур не позволял ни одному из принцев королевской крови начать оспаривать его престол. Он столь ревностно охранял свою власть, что до самой смерти его официальный наследник был лишен личной власти и военных сил, которые требовались, чтобы упрочить это положение. Империя Тимура была личным творением одного человека.

Завоеватель-кочевник в стиле Чингис-хана, он всегда демонстрировал презрение к оседлой жизни крестьян. Его энергия была неисчерпаемой, а вся его жизнь проходила в вечном движении — от города к городу, от пастбища к пастбищу, через пустыни, через горы, через степи и реки. Снова и снова его армия проходила тысячи миль по самой трудной местности, наносила разгромные поражения различным противникам, возвращалась в Самарканд, а потом, после недолгого отдыха, отправлялась в новый поход. Единственной паузой в этом безостановочном кружении была зима, когда армия становилась лагерем на несколько самых холодных месяцев. Это был основополагающий принцип, однако не непреложный закон, потому что были несколько случаев, когда непреклонный Тимур приказывал дрожащим от холода воинам отправляться в поход даже в январе. Впрочем, бывали случаи, когда амирам удавалось уговорить Тимура подождать, чтобы дать воинам побольше времени оправиться от пережитого во время последнего похода. Однако это непрерывное движение обязательно продолжалось, и многочисленная орда конных лучников неслась дальше. Острые стрелы и разящие мечи оставляли позади себя дымящиеся руины, груды мертвых тел и пирамиды черепов — ужасный инструмент террора. Караваны лошадей и верблюдов везли назад самые фантастическое сокровища, награбленные при разорении величайших городов мира. Лишь один раз за всю жизнь Тимур сделал продолжительную остановку в Самарканде. Это было именно сейчас.

Гарольд Лэмб пишет, что Тимур любил Самарканд, как «старый мужчина любит молодую девушку». В действительности будет более точным сказать, что он поклонялся ему с энергией молодого человека, пытающегося завоевать любовь прекрасной, но пожилой женщины. Любовь эта началась в 1366 году, когда Тимуру исполнился 31 год, и он вместе с Хусейном, тогда еще своим союзником, взял город мечом, отбив его у сарбадаров. Это была его первая значительная победа, его первый значительный захват и теперь его жизнь была связана с городом, чье имя, как имена Вавилона и Рима, гремело в течение двух тысячелетий. Он всегда вспоминал эти дни, как момент рождения своего желания владеть всем миром. Отныне Самарканд занимал самое главное место в его мироздании. Клавихо отмечал: «Самарканд действительно был самым первым из городов, которые он завоевал, и одним из тех, что он всегда ставил превыше остальных, сделав его сокровищницей своей империи».

Первым желанием Тимура было приодеть свою возлюбленную, окружить ее ожерельем крепостных стен, чтобы защитить от захватчиков. Это было противно его характеру, более того, это нарушало все традиции кочевников Чингис-хана, которые не принимали оседлой жизни и всего связанного с ней — городов, рынков, полей — предавая это анафеме. Монголы, которые не разделяли романтических чувств Тимура по отношению к Самарканду, в 1220 году примчались к этому городу, который окружали толстые стены с двенадцатью железными воротами, защищенными башнями. Гарнизон из 10000 тюркских воинов и 20 слонов «устрашающего вида» не сумел помешать диким ордам сровнять с землей и стены, и сам город. Согласно легенде язычник Чингис-хан сказал мусульманам Хорезма: «Я наказание божье. Если бы вы не совершили великие грехи, бог не послал бы меня вам в наказание». После этого ужасающего урагана, когда город «погрузился в океан опустошения и был пожран огнем гибели», Самарканд остался совершенно беззащитным. Строительные работы Тимура 150 лет спустя после монгольского нашествия стали первой попыткой восстановления внешних стен. Это показывает, какое огромное значение придавал Тимур Самарканду.

До самого конца своей жизни Тимур носился по всему миру, штурмуя, разоряя, грабя, захватывая, и все это во имя большей славы своей любимой столицы. Он неистовствовал по всей Азии, словно ничего иного не умел, но всегда возвращался порадовать Самарканд новыми трофеями и добычей. Захваченные в других странах ученые, писатели, философы и историки были собраны в новых академиях и библиотеках, которые он построил, чтобы придать интеллектуальный блеск городу. Арабшах говорит, что Тимур «брал повсюду и собирал в Самарканде самые различные плоды. Поэтому город стал средоточием чудесного мастерства и редкого искусства, так как туда были привезены все, кто превосходил иных в умении и был знаменит своим искусством». Священники и святые проповедовали паству в мечетях, которые множились, словно грибы, по всему городу. Их высокие голубые купола сверкали среди облаков, их помещения блистали золотом и бирюзой. Тут и там мелькали яркие искры, идиллические оазисы спокойствия, разбросанные по пригородам. Азия отдала Тимуру своих лучших музыкантов, художников и ремесленников, которые придали Самарканду поистине королевское величие. Из Персии, культурной столицы континента, прибыли поэты и художники, миниатюристы, каллиграфы, музыканты и архитекторы. Сирия прислала ткачей шелка, стеклодувов и оружейников. После падения Дели из Индии прибыли каменщики, строители и гранильщики драгоценных камней. Малая Азия поставляла златокузнецов, оружейных мастеров и прядильщиков. Это был один из самых космополитичных городов в мире. Мусульманское население состояло из тюрок, арабов и мавров. Христиан представляли православные греки, армяне, католики, якобиты, несториане. Рядом с ними жили индуисты и зороастрийцы. Самарканд был плавильным горном языков, религий и обычаев, образцом имперского великолепия, демонстрацией неизменной любви одного человека.

Описание «Самарканды», которое дал Кристофер Марло, было в достаточной степени точным. Обвиненный в отклонении от норм, которое он допустил в своем шедевре «Табурлейн Великий», тем не менее, Марло великолепно изображает гордого и мстительного императора в тот момент, когда Тимур расхваливает славу своего города.

В сердце этого величественного города находился символ его могущества, сильно укрепленный дворец Кок-Сарай (Синий Дворец), который одновременно служил цитаделью, сокровищницей, тюрьмой, оружейной мастерской, где работали пленные механики и оружейники. Высокие стены содрогались от грохота и лязга молотов, когда мускулистые мужчины ковали панцири и шлемы, изготавливали луки и стрелы. Другие выдували стекло для императорских дворцов. Рядом кожевенники кроили кожи для солдатских сапог. Прядильщики были усажены за работу над грудами льняной кудели и конопляной пеньки — новых растений, которые Тимур приказал сеять рядом с городом, чтобы обеспечить канатами свои мангонели и другие осадные машины, с помощью которых он сокрушал сопротивляющиеся города и замки. Здесь также хранились архивы. В сокровищнице стояли набитые монетами сундуки, хранились награбленные по всей Азии сокровища. Тут же, в приемных залах, император иногда вершил суд.

При всей своей неуемной кипучести Самарканд был той осью, вокруг которой вращался Тимур. В течение 35 лет походов и войн именно из этого города он каждый раз выходил — что неизменно влекло несчастья для его противников — и сюда же возвращался с триумфом. Он вернулся в этот город в 1381 году, разграбив Герат, и снова в 1384 году — после захвата Систана, Заранджа и Кандагара в южном Афганистане. Он вернулся в Самарканд в 1392 году, разгромив Тохтамыша. Самарканд, Рим Востока, любовался на диковины, которые великолепный император собирал по всей земле.

В 1396 году, после очередной серии побед в Персии, Месопотамии и кипчакских степях, Тимур еще раз вернулся в Самарканд. Здесь он оставался два года, временно сменив войну на мир, чтобы спокойно посвятить себя самым крупным строительным проектам. Мир, как говорится, миром, но Тимур занялся прославлением свой столицы со всей той яростной энергией, которую проявлял во время войны.

8 сентября 1404 года, после путешествия из Кадиса, которое растянулось на 15 месяцев и почти на 6000 миль, запыленный и уставший испанский посол Руи Гонсалес де Клавихо въехал на улицы Самарканда вместе со своей скромной свитой. Он привез с собой типичное европейское невежество относительно всего, что происходит на Востоке, и был страшно поражен, когда увидел, что город значительно превосходит Севилью, и в нем проживают 150000 человек.[65]

К Самарканду подъезжаешь через «большие пригороды», которые, как отметил пораженный посол, с претензией названы в честь великих городов Востока, которые захватил Тимур, — Багдад, Дамаск, Каир, Шираз и Султания. Это должно было показать, что по сравнению с имперской столицей, Жемчужиной Востока, Садом Сердца, все они не более чем провинциальные городишки. Эти прилегающие к городу районы густо населены, там растет множество садов и виноградников, на открытых площадях устроены рынки.

Клавихо не пришлось слишком долго жать аудиенции у Бича Божьего. Это произошло в месте с пышным названием Боги Дилькушо — Пленяющий Сердце Сад, одном из самых прославленных парков Тимура, спланированном и разбитом во время двухлетнего пребывания императора в столице, чтобы отметить свою женитьбу на принцессе Тукал-хатун, дочери могульского хана Хызр-Ходжи, в 1397 году. Сад лежал чуть восточнее Самарканда среди знаменитых лугов Кани-гиль. От Бирюзовых Ворот в городской стене прямая аллея, обсаженная соснами, ведет к летнему дворцу. В своих мемуарах Бабур вспоминает множество картин с изображениями индийского похода Тимура. Это было здание по-истине имперских размеров — три этажа, сверкающий купол, лес колонн.

Через несколько часов после прибытия испанец передал двум придворным дары короля Энрике III Кастильского. После окончания формальностей его повели дальше новые сопровождающие, которые поддерживали посла под руки. Наконец они вошли в новый сад, попав туда через высокие ворота, искусно украшенные прекрасными синими и золотыми изразцами. Пройдя мимо привратников с палицами, они столкнулись с шестью огромными слонами, на спинах которых были установлены миниатюрные замки. Они исполняли различные трюки, повинуясь своим вожатым. Посол и его товарищи прошли далее, сопровождаемые придворными все более высокого ранга. Наконец они предстали перед Халил-Султаном, внуком Тимура и сыном Мираншаха. Ему они передали письмо короля Испании, адресованное Повелителю Счастливого Сочетания Планет. Аудиенцию можно было начинать. Наблюдательный посол оставил нам подробный портрет самого великолепного восточного деспота.

Аудиенция прошла успешно, у испанцев осталось твердое впечатление, что Тимур считает себя повелителем мира, называя испанского монарха не иначе как «мой сын король». Тимур признавал, что Энрике III «является первым из королей франков, который правит в дальнем конце земли, его народ считается великим и знаменитым». Однако ведь это была всего лишь ничтожная Европа, земля франков. Власть и богатство Тимура многократно превосходили все это, а потому не стоит удивляться его снисходительному отношению к мелким государствам Запада.

Описание Самарканда в начале XV века, в период расцвета империи Тимура, которое оставил Клавихо, не имеет себе равных. Посол, восхищаясь великолепными садами и парками, с трудом верил собственным глазам. Всего он насчитал в Самарканде 15 или 16 садов с пышными названиями вроде Боги Бихишт — Райского Сада, Боги Накши Джахон — Сада Картины Мира и Боги Баланд — Сада на Возвышенности, все с дворцами, безупречными лужайками, полянами, журчащими ручьями, озерами, цветниками, беседками и клумбами. Там был также Боги Майдон — Сад-Площадь, в котором находился двухэтажный Дворец сорока колонн, затем Боги Чинар — Сад Чинар (платанов), где Клавихо увидел строительство неописуемо прекрасного дворца. Границы Боги Нав — Нового Сада определяли четыре башни, стоящие по углам, а их связывали высокие стены длиной более мили каждая. В центра сада располагалась фруктовая роща, а в центре рощи — дворец. «Дворец с огромным садом был самым прекрасным из всех, что мы посетили до сих пор. Его здания были украшены синими и золотыми изразцами самой великолепной работы». Внутри находятся мраморные скульптуры, а полы покрывает мозаика из черного дерева и слоновой кости. Если верить Бабуру над входом были написаны изречения из Корана, причем такими крупными буквами, что их можно было прочитать с расстояния двух миль.

В этом лабиринте дворцов и садов Тимур скользил подобно величаво шествующему льву, проводя несколько дней в одном из них, чтобы затем перебраться в другой. Через неделю после прибытия Клавихо пригласили на императорский пир в другой сад, засаженный фруктовыми деревьями, между которыми вились мощеные дорожки. Все вокруг было закрыто шелковыми навесами и вышитыми полотнищами, чтобы обеспечить тень. В центре сада находился богато украшенный дворец, где испанцев провели в спальню императора — изящный альков с изразцовыми стенами. Перед ширмой из золота и серебра на небольшом возвышении лежал маленький шелковый тюфяк, расшитый золотом. Стены были затянуты занавесями розового шелка, расшитыми серебряным орнаментом и украшенными изумрудами, жемчугами и другими драгоценными камнями. Шелк чуть колыхался на слабом сквозняке. Перед входом в эти палаты стояли два золотых столика, на которых находились золотые кувшины. Два из них были украшены крупными жемчугами, изумрудами и бирюзой и в каждом у носика был вправлен рубин. Рядом с ними стояли золотые чаши, точно так же украшенные жемчугом и рубинами. Клавихо был просто поражен.

В Боги Шимол — Северном Саду, одном из самых причудливых творений Тимура, находилось еще одно грандиозное строение, которым Тимур занимался с 1396 по 1398 год. Оно было типичным в том плане, что для него использовались самые лучшие материалы, а работы вели самые знаменитые мастера империи[66]. Мрамор для дворца везли из Тебриза, художников и резчиков привезли из Персии. За работами надзирал прославленный Абдул-Хайи, которого Тимур захватил в 1393 году в Багдаде. Фрески в этом дворце, как и фрески Регистана, уцелели до наших дней и были прямым вызовом запретам ислама, что, вероятно, было символом непревзойденной гордыни Тимура, его безграничной самоуверенности, а также его достаточно безразличного отношения к религии. Эти фрески, как писал Арабшах, изображают «его приближенных и его самого, когда-то улыбающегося, когда-то сурового, представляют его битвы и осады, его переговоры с королями, амирами и правителями, мудрецами и богачами, султанов, приносящих ему дань, и дары ему со всех сторон света, и охотничьи сети и засады, и сражения в Индии, Деште и Персии, и как он одерживает победы, и как враг рассеян и обращен в бегство, портреты его сыновей и внуков, амиров и воинов, его многолюдные пиры, чаши вина и виночерпии и игроки на цитре, картины радости, его любовных встреч, наложниц его величества и королевских жен, и многие другие вещи, которые имели место в реальности за время его жизни, были показаны во множестве, и все, что было новым и неожиданным, и он ничего не пропустил и не преувеличил из этого. И потому он хотел, чтобы все, кто знал о его делах, мог видеть, как это происходило».

Но Клавихо столь восхитила не одна только выдающаяся красота этих парков и дворцов. Его также поразили их размеры. За два года пребывания в Самарканде и рядом с ним Тимур заложил еще один парк Боги Тахта Караша. 'Он был настолько обширен, что, как рассказывает Арабшах, когда один из рабочих потерял там свою лошадь, отыскать ее удалось только через шесть месяцев. По всему городу было высажено так много фруктовых деревьев, что даже сто фунтов фруктов нельзя было продать «за одно зернышко горчицы».

Это была плодородная земля, омываемая водами реки Зарафшан, и она давала богатые урожаи зерна и хлопка. Виноградная лоза чуть не ломалась под тяжестью ягод. Пастбища были просто великолепны и для крупного, и для мелкого скота. «Поголовье скота было великолепным, животные и птица были прекрасно откормлены», — одобрительно отмечает посол. Там были овцы с курдюками такими толстыми, что они весили по 20 фунтов. Даже когда Тимур и его армия стояли лагерем на соседних лугах Кани-гиль и потребность в мясе была очень велика, пара овец все равно стоила не более дуката. Куда бы Клавихо ни посмотрел, он всюду видел провизию. Хотя он был трезвенником — к большому неудовольствию Тимура, — испанец был гурманом и с удивлением отмечал разнообразие пиши. Хлеб имелся повсюду, а рис продавали задешево в огромных количествах. Повсюду на площадях мясники продавали свежее мясо, готовое к употреблению, а также кур, фазанов и куропаток, фрукты и овощи, в том числе деликатесные самаркандские дыни. Они росли в таких количествах, что многое удавалось сохранять целый год.

В течение тех трех месяцев, которые Клавихо провел в Самарканде, на него самое большое впечатление произвели богатейшие рынки. Стоя на великой Хорасанской дороге, идущей на восток из Багдада к границам Китая, Самарканд за время правления Тимура превратился в крупный торговый центр еще и потому, что северный торговый путь после того, как Тимур разгромил Золотую Орду, отклонился на юг. На базарах Клавихо видел шерсть, кожи и меха из России и Татарии, шелка, рубины, алмазы, агаты, жемчуга, мускус и пряности из Китая. Караваны из Индии доставляли мускатный орех, гвоздику, мускатный цвет, корицу, имбирь и манну. Сирия и Малая Азия поставляли одежду, стекло, металлические изделия. В Самарканде имелись в изобилии не только продукты сельского хозяйства, он был центром производства шелка, крепа и тафты. Кто-то специализировался на производстве шерстяных тканей и шелковой одежды. Во время последнего пира Клавихо с удивлением увидел королевские шатры, украшенные серой белкой и горностаем, «самым дорогим мехом на свете».

Если Зарафшан поил город, торговля кормила и обогащала его. В город регулярно приходили караваны, которые привозили добычу из последнего похода, неизменно поступала дань от все возрастающего количества вассальных правителей. Но именно торговля и пошлины, которые взимал императорский казначей, были основой процветания империи. Тимур всегда очень внимательно следил за этим, и Клавихо даже предположил, что он имел здесь свой собственный интерес. «Торговля всегда поощрялась Тимуром, чтобы сделать его столицу самым благородным из городов», — писал он.

Испанец четыре месяца ехал по суше из Трабзона в Самарканд, и это позволило ему понаблюдать, как ведется торговля между этими землями. Безусловным достижением Тимура было то, что ребенок мог безбоязненно пройти от западной границы его империи до восточной, неся кошелек с золотом, и Клавихо заметил по этому поводу, что «вся страна жила в покое под управлением Тимура». Когда он двигался к Самарканду по хорошо известным караванным дорогам, он сам видел богатые рынки, удивительные строения и признаки богатства, которые рождала процветающая торговля. «Тебриз очень большой и процветающий город, где множество товаров, и ежедневно идет бойкая торговля», — писал он, восхищаясь мощеными улицами и площадями, прекрасными зданиями, украшенными синими и золотыми изразцами, изящными питьевыми фонтанами, богато украшенными мечетями и шикарными банями. Когда Клавихо приехал в Султанию, то увидел город, даже еще более важный «для обмена товарами и деньгами». В нем было так много торгозцев, что «ежегодно огромная сумма пошлин доставлялась в императорскую казну».

Когда Клавихо проезжал через эти экзотические восточные города, каждый новый шаг приближал его к имперской столице. И у него неизбежно должны были возникать вопросы о том, действительно ли Европа превосходит дикий и некультурный Восток. На протяжении нескольких тысяч миль он видел свидетельства безжалостной дисциплины, которую правители Тимура насаждали в городах и деревнях. «Куда бы мы ни прибыли и что бы мы ни попросили, если только жители города или селения не могли доставить это быстро, несмотря на время суток, их начинали безжалостно избивать, причиняя такие страдания, что было удивительно это видеть». Послы и гонцы неслись по стране из края в край, получая лошадей на почтовых станциях. Они погоняли их столь жестоко, что трупы валялись вдоль всех дорог.

Тот, кто держал в покорности такие обширные территории, поистине был великим императором.

Когда он наконец достиг Самарканда, уже начиналась осень; уставший от тягот дороги, Клавихо встретил ее окончание с облегчением. «Богатство и изобилие этой великой столицы и ее окрестностей таково, что можно лишь удивляться!» — восклицает он. Христианский мир ранее считался самым сильным. Разгром, который устроил в 1396 году крестоносцам Баязид, несколько поколебал эту уверенность, но в глубине души Клавихо все еще верил, что меч христианства возьмет верх над саблями Востока. Теперь, когда он с изумлением смотрел на сверкающие ворота Самарканда, на его величественные бирюзовые купола, его божественные парки и дворцы, он пытался прогнать прочь беспокойные мысли. Еще до того, как послы прибыли в Самарканд, Клавихо в достаточной мере познакомился с империей, чтобы понять: во всем христианском мире нет человека, равного тому, кто правит этими землями. Европа внезапно превратилась к крошечное местечко где-то очень-очень далеко.

Поэт Джеймс Элрой Флетчер некогда назвал дорогу в Самарканд золотой, но сегодня в ней не осталось ничего золотого. Здесь и там до самого горизонта тянутся хлопковые поля, которые мало изменились со времен Тимура. Однако они лучше любой песни рассказывают печальную историю. Хлопок остается ключевой культурой Узбекистана, где все еще живут коммунистические привычки. Когда ясным осенним утром я подъезжал к городу со стороны Ташкента через вопиющую нищету пригородов — когда-то созданные Тимуром районы Багдад, Дамаск, Каир, Шираз и Султания, колонна из более чем сотни древних автобусов, набитых молодыми мужчинами и женщинами, проехала в противоположном направлении. Я спросил моего товарища по путешествию Фархада, кто они и куда направляются.

«А, это студенты едут собирать хлопок», — ответил он.

Я выразил удивление тому, что нашлось так много добровольцев на столь адскую работу.

Фархад удивленно уставился на меня. «Конечно же, они не добровольцы. Они должны собирать хлопок, или власти их просто вышибут из университета. Нет сбора хлопка — нет учебы».

Он сам вылетел из университета досрочно еще во времена Советского Союза потому что не мог справиться с тяжелой принудительной работой. Тогда, как и сейчас, студентов, отказывавшихся собирать хлопок, отчисляли из университета. «Все это сохранилось до сих пор. Ничего не изменилось, только сейчас это тщательнее скрывается. Хлопковые поля в основном находятся далеко от главных шоссе, поэтому иностранцы вроде вас не могут видеть, что там происходит».

Так золотая дорога на Самарканд все еще носит на себе позорные родимые пятна коммунизма. Когда впервые появилась пьеса Джеймса Элроя Флеккера, Самарканд рисовался в воображении жителей Европы самым романтичным из городов, далеким и экзотическим. Впрочем, для многих и сегодня он остается таким же. Само его название было связано с образами караванов с пряностями и колоссальными сокровищами, которые бредут сквозь песчаные бури, также вспоминались великолепные дворцы и роскошные сады, тянущиеся, насколько хватает глаз. Он представлял собой квинтэссенцию роскоши и могущества, оазис изящества и покоя в мире восточного варварства. Но уже в первые десятилетия XX века эти тщательно взлелеянные образы оказались иллюзорными. Большая Игра, эпоха элегантности, давно закончилась. Новорожденная советская империя поползла на юг, чтобы захватить бывшие владения Тимура.

В 1917 году русские заняли Самарканд, и красный флаг взвился над великой площадью Регистан (буквально — песчаное место). В 1924 году была создана Узбекская Советская Социалистическая Республика, а еще через год Самарканд был объязлен ее столицей. Наступала новая эра прогресса. Повсюду замелькали материальные свидетельства советского эксперимента. Заводы, школы, больницы и многоэтажные дома вырастали там и здесь. Широкие, обсаженные деревьями проспекты заменили старый лабиринт узеньких переулков. Место расположения Синего Дворца Тимура превратилось в площадь имени Ленина, средоточие новой культуры, где находились ее символы — Дом Советов, театр оперы и балета. Беспорядочная, неорганизованная жизнь Самарканда была заорганизована и упорядочена. И что самое интересное — началось восстановление величайших памятников города, которые многие века пребывали в забвении.

Регистан, центральная площадь старого Самарканда, вот уже полтысячелетия потрясает приезжих своими размерами и великолепием. Там находятся три памятника, которые всегда считались апофеозом градостроительной деятельности Тимуридов. Это ансамбль, который сам Тимур не узнал бы, потому что каждое из трех его медресе построены уже после смерти завоевателя.

Медресе Улугбека, названное в честь его внука, является самым старым из трех. Оно было построено между 1417 и 1420 годами, более чем через 10 лет после смерти императора, и занимает западную часть площади. На высоком портале (110 футов) изображены созвездия, что является данью уважения королю-астроному, который также изучал математику, медицину, музыку, поэзию, историю, философию, теологию. Куфическая надпись гласит: «Этот великолепный фасад столь высок, что дважды может достать до неба, а вес его таков, что земля едва не трескается». Геометрические узоры, выложенные из глазурованных и неглазурованных кирпичей, причудливым зигзагом бегут по внешней стене. Эта техника известна под названием хазараф, или «тысяча волн». В этих узорах можно видеть святые имена, выложенные плитками из бирюзы глубокого синего цвета.

Через этот великолепный портал потрясенный посетитель проходит, склонив голову, и оказывается на площади шириной около 90 футов, вокруг которой расположены на двух этажах 50 похожих на кельи комнаток. Там сотня лучших студентов склонилась над кораном. Зимой они дрожат от ледяного ветра, в летнюю жару обливаются потом. Долгие часы унылого чтения вслух заставляют их щипать себя, чтобы не уснуть над священной книгой. Они поднимают воспаленные глаза на портал мечети на юго-западной стороне двора, где крупная надпись напоминает им о славе этого медресе и величии его покровителя: «Этот портал построен, чтобы напоминать рай… там находятся учителя истины в науках полезных для религии под надзором величайшего из султанов». Над приглушенным бормотанием в учебных помещениях, над посвистывающими ветрами подобно зорким часовым стоит пара минаретов. На них видны надписи, выложенные бирюзовыми и сине-зелеными плитками. Они напоминают минареты на восточной стороне площади. Ближе к вершинам, упирающимся в небеса, надписи становятся крупнее. Вокруг минаретов вьется многократно повторенное слово «Аллах», написанное жирными белыми буквами с синей каймой.

Медресе Улугбека оставалось учебным заведением до конца XVII века. В XVIII веке его судьба оказалась столь неприглядной, что наверняка ужаснула бы и взбесила человека, носившего это имя. Сначала знаменитое училище пришло в полный упадок, а затем возродилось в качестве зернохранилища. В начале XX века оно снова вернулось было к своему первоначальному назначению, и эхо во дворе вторило напевным повторам стихов корана. Но 60 студентов получили предупреждение, что в учебные комнаты заходить небезопасно из-за того, что стены потрескались.

Прямо напротив медресе Улугбека стоит не менее впечатляющий портал с двумя минаретами по бокам, который принадлежит медресе Шир-Дор (Логово льва). Его строили два века спустя, с 1619 по 1636 год. Первое, что посетитель замечает в портале помимо его огромных размеров, которые отличают «се три памятника Регистана, стилизованные изображения львов, распростертых вдоль белых панелей на фоне двух солнц с человеческими лицами. Это еще одно нарушение исламских традиций. Легенда говорит, что архитектор жизнью заплатил за свою ересь. Портал украшает надпись: «Искусный акробат мысли, взбираясь по веревке воображения, никогда не достигнет высоты его запретных минаретов». Чуть позади великолепный фасад, чуть наклоненный с каждой стороны, и два лазурных купола, характерные для архитектурного стиля Тимуридов.

На севере завершает ансамбль чуть более крупное медресе Тилля-Кари, построенное в 1646—60 годах. Хотя оно чуть ниже соседей, медресе занимает значительно большую площадь — квадрат со стороной 230 футов. Два этажа комнат для учеников — худжра с западной стороны увенчаны еще одним куполом, на этот раз уже более крупным и внушительным, покрытым сверкающими на солнце плитками.

Будущий вице-король Индии Джордж Керзон, который в 1888 году посетил Самарканд будучи еще простым членом парламента, стал одним из тех, на кого площадь произвела совершенно неизгладимое впечатление. «Регистан в Самарканде был оригинальной и великолепной площадью, пусть даже сегодня он лежит в руинах. Я не знаю ничего на Востоке, что могло бы приблизиться к его массивной простоте и величию, и ничего не знаю в Европе, что могло хотя бы вступить в состязание с ним. Ни один европейский комплекс нельзя даже сравнивать с ним, так как мы неспособны подчеркивать открытое пространство, которое в любом западном городе будет с трех сторон из четырех подавлено готическими соборами».

Как архитектурный комплекс Регистан в его первоначальном состоянии был ярчайшей драгоценностью исламского мира. Его потрясающая симметрия, пышность порталов, украшенных сложными узорами, элегантность куфических надписей, сочетание цветов — лазурного, зеленого, жёлтого и темно-синего — на фоне блеклой пустыни, а самое главное, огромные размеры просто приковывают к себе 234 глаз. Но Керзон говорил русским, а потом и узбекам о необходимости реставрации ветшающих памятников. Сегодня в облике площади появилось нечто новое и искусственное. Реставраторы несколько перестарались, мозаичные детали выглядят слишком совершенными, а синяя майолика слишком блестящая для столь древних зданий.

Регистан стал исламским Диснейлендом, безупречным и почти лишенным недостатков. Естественный процесс старения был приостановлен, износ и разрушения были сведены к минимуму. Это понятно, учитывая желание заполучить доллары туристов, однако реставрация несколько выхолостила дух старины. Через несколько минут прогулки по Регистану я обнаружил, что меня ведут полюбоваться на покосившийся минарет медресе Улугбека, который реставраторы не сумели выпрямить. Полицейский а обмен на два доллара вытащил полированный ключ и открыл дверь, предложив нам подняться на вершину Падающей башни, только не Пизы, а Самарканда.

Тимур не мог взглянуть вниз на площадь Регистан с этого минарета, потому что ни сам минарет, ни остальной комплекс еще не были построены при жизни императора. (Однако он был использован как наблюдательный пункт спустя сто лет спустя, когда Бабур сражался против узбеков.) Но если бы завоеватель сумел подняться на эти заоблачные высоты, его холодный расчетливый взор увидел бы внизу перекрестки своей столицы, не медресе Шир-Дон или Тил-ля-Кари, а прикрытый куполом базар, к которому сходятся шесть главных дорог.

Эти важнейшие артерии проходили мимо голубых куполов мечетей, медресе и мавзолеев, через несколько базаров, которые различались по видам товаров. Здесь были ткачи, кузнецы, златокузнецы, горшечники, изготовители луков и стрел, неизменно беспокойное мастеровое племя, собранное со всех углов процветающей империи Тимура. Наконец дороги, выбегающие с площади Регистан, подходили к шести воротам в городской стене, толстом земляном вале диаметром около 5 миль, окруженном глубоким рвом, который Тимур восстановил после опустошительного нашествия Чингиса.

С вершины минарета Самарканд казался морем сверкающих синих куполов и радужных порталов, разбросанных, насколько хватало взора. Лишь на самом горизонте серая пустыня напоминала берег этого океана, готовая в любой момент поглотить город, если только сияние хоть немного ослабнет. И здесь, посреди ослепительного сверкания, в нескольких сотнях ярдов на северо-восток от Регистана, чуть южнее Железных Ворот, которые находятся между Афросиябом (древним Самаркандом) и недавно построенными жилыми кварталами, стоит мечеть Биби-ханум — мечеть матери-королевы — гордость и радость Тимура[67].

Кафедральная мечеть стада одним из его величайших проектов, огромным высоким зданием, которое входило в число самых колоссальных памятников, построенных в мусульманском мире. Это была дань его многочисленным победам. Строительство началось в 1399 году, когда Тимур вернулся в столицу, ободренный молниеносным захватом Дели. Если верить Клавихо, это была «наиболее благородная из мечетей, которые мы посетили в Самарканде». Вероятно, в последние годы жизни император все чаще задумывался о том, что и он смертен, и решил начать строить во имя Аллаха, оставив бренные мирские проекты, которые он раньше предпочитал.

Хильда Хукхэм предположила, что, скорее всего, на строительство мечети Тимура подтолкнуло то, что он увидел в Фирузабаде в Индии. Хотя вполне вероятно, что это был масджид Джаханпанаха в Дели. Еще одним возможным образцом для подражания была великая мечеть Омейядов в Дамаске, которую Тимур видел из своего лагеря перед городом в 1401 году. «С какого бы направления вы не приближались к городу, вы видите этот купол, возвышающийся над всем, словно подвешенный в воздухе», — вздыхает Ибн Баттута. Во всех более ранних постройках Тимура купола сделаны по персидскому образцу — без наклона наружу от основания. Мечеть Биби-ханум и мавзолей Гур-Эмир с их величественными куполами стали родоначальниками нового стиля, который после смерти императора развили Тимуриды. Потом он перешел к Моголам в Индию, где был использован с потрясающим эффектом при строительстве Тадж-Махала. Стиль был позднее завезен в Россию, где нашел свое наивысшее воплощение в куполах московского Кремля.

Клавихо говорит, что кафедральная мечеть была построена в память о матери старшей жены Тимура Сарай Мульк-ханум. Другие утверждают, что она была построена в честь самой жены, так как ее прозвище было Биби-ханум. Впрочем, летописи умалчивают о таких деталях, но, какими бы ни были причины, при строительстве этого здания Тимур дал волю своим ужасным инстинктам. За работы отвечали два амира: ходжа Махмуд Дауд и Мухаммед Джалад. Они посылали Тимуру ежедневные отчеты. В их распоряжении была огромная армия высококвалифицированных рабочих, куда каждый человек отбирался за свои способности. Резчики из Басры и Багдада работали рядом с каменщиками из Азербайджана, Фарса и Индии, стекольщиками из Дамаска и механиками из Самарканда. Самой крупной неожиданностью для местных зевак стали 95 слонов, которые таскали мраморные блоки, доставленные из Азербайджана, Персии и Индии. Животные, которых Тимур использовал только на поле боя, впервые показались в Самарканде.

В 1404 году, когда мечеть уже была почти достроена, рабочие были удивлены внезапным прибытием Тимура, только что вернувшегося из победоносного Пятилетнего похода. На императора произвел столь неприятное впечатление входной портал, что он немедленно приказал его снести и заложить новый фундамент. Клавихо сообщает, что портал был слишком низок, Арабшах говорит, что его просто затмил фасад строящегося прямо напротив медресе Сарай Мульк-ханум. Какова бы ни была причина, но Тимур пришел в бешенство. Два амира, надзиравшие за строительством, были приговорены к смерти. Для Мухаммеда Джалада, как рассказывает Арабшах, Тимур приберег исключительно мучительный способ казни.

Теперь Тимур лично контролировал строительство. Так как плохое здоровье не позволяло ему долго оставаться в седле, он ежедневно прибывал на стройку в носилках. Его поглощенность работой поразила Клавихо.

Пока Тимур находился рядом, строительство шло днем и ночью. Результат был потрясающим. Тесаный камень и мрамор, изразцовые плитки, голубые и золотые фрески, шелковые занавеси и роскошные ковры превратили мечеть в нечто неподражаемое. Ее размеры были уникальными, так как она занимала участок 350 на 500 футов. Входной портал имел высоту более 100 футов, но над возвышались ним две башни высотой 150 футов, которые пронзали небосвод, точно копья, и смотрели вниз на двор, обрамленный галереей с 400 куполами, которые поддерживали 400 мраморных колонн. Куфические надписи изречений из корана бежали вокруг основания величественного купола. Буквы были так велики, что их можно было читать с расстояния несколько миль. «Купол был бы уникальным, если бы небо не было его копией, арка была бы единственной, но Млечный Путь повторял ее», — восхищается придворный историк.

Качество и разнообразие орнаментов просто потрясали. Огромные поверхности были покрыты глазурованными кирпичами, выложенными в технике хазарбах, их покрывали куфические надписи, славящие Аллаха и его пророка. В некоторых местах эти славословия прерывали изящные арочные панели. В других они сбегали по диагонали вдоль фасада причудливыми зигзагами. Все видимые стены мечети сверкали различными цветами. Входной портал и галереи ивана были покрыты мозаичным фаянсом со вставками из полированного кирпича, каменными плитами и майоликой. Спиральные полосы голубых плиток уводили глаз к небу, а тесаный камень держал колоссальное здание на земле.

Надписи на входном портале прославляли Тимура. Из них следовало, что работы начались в 1399 году, а закончились в 1403 — 04. «Великий султан, столп государства и религии, амир Тимур Гураган ибн Тарагай ибн Биргул ибн Айлангир ибн Ичил ибн аль-амир Карачар Ноян, да хранит бог его царство, с божьей помощью завершил эту джами (пятничную мечеть) в году 806-м», — гласит надпись, вырезанная на камне над главным входом.

Сняв минареты с крыш массивных иванов и поместив их по бокам подобно контрфорсам у крепостных ворот, Тимур резко отошел от стиля ильханов, придав своей кафедральной мечети облик военно-религиозного сооружения грандиозных размеров. Какое еще требуется доказательство того, что этот человек считал себя Мечом Ислама? Но были и другие важные архитектурные нововведения. Новым было сочетание продольных иванов с куполами, отходящее от традиционного двора мечети с четырьмя иванами. Оно опять возникает в Масджид-и-Шах в Исфагане, а позднее эта конструкция повторяется-в мечетях Моголов в Индии.

Но хотя кафедральная мечеть Тимура и была колоссальным сооружением, она была построена довольно быстро. Личное вмешательство императора, завершившееся казнью двух амиров, надзиравших за строительством, несомненно, подстегивало рабочих и надзирателей. Вероятно, они даже срезали кое-какие углы, торопясь закончить здание и избежать гнева императора. Вероятно, фундамент был сделан слишком слабым, чтобы выдержать такое огромное сооружение. Точные причины неизвестны, однако едва мечеть была завершена, она начала рушиться. Это слегка охладило пыл верующих, которые предпочитали возносить молитвы без оглядки на стены, и начали посещать другие мечети. Однако стены сохранились, и в XIX веке мечеть превратили в хлопковый рынок и конюшни для царских офицеров. Бухарские эмиры уже вывезли из нее все, что представляло собой хоть какую-то ценность, и в первую очередь ворота из семи металлов, которые были переплавлены на монеты. В 1897 году Самарканд пострадал от землетрясения, и мечеть получила смертельный удар.

Сегодня главное здание мечети стоит закрытым для посетителей, его внутренние помещения разорены и погружены во мрак. Проникнув через решетку в темноту, я увидел большой полуразрушенный зал, на стенах которого остались лишь жалкие следы фресок на штукатурке. Однако кое-где все еще стояли монументы, засвидетельствовавшие царственный облик Тимура. Восстановленные более тщательно, чем сияющие памятники Регистана, двойные башни входа изящно вздымались в небеса. Детали узора на фасаде, такие же прекрасные, как все в Самарканде, были заново обведены синим и бежевым.

С вершины башен, заплатив за подъем требуемую взятку, я рассматривал Самарканд. Дул ласковый теплый ветер, и город виднелся позади неизменных куполов мечети, цвета лазури с коричневыми пятнами там, где отпала плитка и проглядывала простая терракота. Во дворе перед порталом находился массивный аналой из монгольского мрамора, подаренный королем-астрономом Улугбеком. Раньше там лежал коран Отмана, но когда русские захватили эту священную книгу и отправили ее в Санкт-Петербург во второй половине XIX века, он был убран из рушащейся мечети ради собственной безопасности и оставлен прямо на открытом воздухе под ударами стихий. Далеко внизу от моего наблюдательного пункта я заметил тяжеловесную матрону с дочерью. Молодая женщина проползала под аналоем, снова падала на землю и опять скрывалась под ним. Легенда говорит, что бесплодная женщина, которая три раза проползет под аналоем, будет благословлена ребенком.

Глядя вниз, на лежащую в руинах славу мечети, я гадал, повлияла ли ее печальная судьба на статус Тимура и уважение к нему либо послужила поводом для новых насмешек, которыми чаще всего сопровождалось его имя на Западе. Вероятно, если бы она сохранилась в более целом виде, мечеть внесла бы огромный вклад в авторитет величайшего завоевателя исламского мира, напоминая всем, кто ее видел, что, хотя Тимур и был кровавым тираном, он все-таки оставался дальновидным и культурным человеком, более сложной и любопытной фигурой, чем Александр Великий или Чингис-хан. Монументальность его архитектурных творений, разумность пропорций, качество использованных материалов и искусство мастеров — всё это было заметно в сохранившихся остатках знаменитого комплекса. Язди в своих комментариях восхищается непревзойденными размерами мечети, и его слова пришли мне на память, когда я смотрел на бирюзовые купола города:

В этом случае панегирист вряд ли что-то преувеличил.

Если мечеть Биби-ханум была самым экстравагантным религиозным строением Тимура в Самарканде, мавзолей Шах-и-Зинда (Живой Король) был наиболее почитаемым. Само место, которое находилось вне городских стен к северо-западу от столицы на месте древнего селения Афросияб, за несколько веков до Тимура пришло в упадок, но под его покровительством стало важным центром паломничества. Тимур пытался превратить Самарканд в Мекку Центральной Азии.

Мавзолей существовал по крайней мере в XII веке, но орды Чингис-хана стерли его с лица земли. Единственное, что уцелело после нашествия монголов, — это гробница Кусама ибн Аббаса, двоюродного брата пророка Мухаммеда, который, как считается, прибыл в провинцию Согдиана, куда входили Самарканд и Бухара, в 676 году. Обуреваемый жаждой миссионерства, Кусам был полон решимости обратить в ислам зороастрийцев-огнепоклонников. Однако местное население плохо отнеслось к иностранцу-проповеднику, и вскоре Кусаму отрубили голову. Легенда рассказывает, что после этого Кусам поднял свою голову и прыгнул в колодец, где и покоится по сей день, готовый восстать и вернуться, когда придет время. Арабы почитали его как великого мученика, и таким образом зародился культ Живого Короля. Несколько столетий могила привлекала верующих. «Жители Самарканда приходили посетить ее каждое воскресенье четверг. Татары также приходили посетить ее и прочитать молитву. Они приводили коров, овец, приносили дирхемы и динары. Все это шло на содержание гробницы и лечебницы», — писал Ибн Баттута.

Тимур стремился увеличить популярность и престиж Шах-и-Зинды, превратив ее в королевскую усыпальницу. Также было разрешено хоронить там отважных амиров, и во второй половине XIV века комплекс превратился в одну из драгоценнейших жемчужин в архитектурном ожерелье Самарканда. Две сестры Тимура были похоронены здесь, а также другие родственники императора и амиры, которые верно служили ему. Это был образец несравненного искусства мастеров, каменщиков, каллиграфов и художников. Улицу мертвых украшала синяя майолика всех мыслимых оттенков. Голубые купола сверкали словно маяки на солнце, а стоящие вокруг более скромные купола из терракоты оттеняли их блеск.

Жестокие перипетии истории XX века привели к тому, что Советы превратили Шах-и-Зинду в анти-исламский музей. Теперь, освободившись от кандалов коммунизма, он начал возрождаться и превращается в одну из самых великолепных достопримечательностей Самарканда. Однажды вечером мы с Фархадом отправились на такси к некрополю. Наш водитель, отставной армейский офицер, был совершенно равнодушен к кампании по реабилитации Тимура, развернутой правительством. «Вы знаете, в армии солдат сейчас заставляют изучать биографию Тимура, так как он был великим воином, изучать выигранные им сражения, и пытаются заставить новую армию Узбекистана проникнуться его духом. Конечно, хорошо твердить о Тимуре каждую минуту, но какой в этом прок? Сравнения не могут быть точными. Тимур хорошо обращался со своими солдатами. А наша пенсия недостаточна, чтобы прожить на нее. Это правительство не может даже прокормить свой народ».

Мы прошли через красивый портал Улугбека и купольные входные залы, после чего вошли на территорию комплекса. С одной стороны высились знакомые синие купола, венчающие мавзолей кази Задеха Руми, самый большой по размерам. Говорят, там покоится тело кормилицы Тимура. Далее мы идем по узкой тенистой улице, по обеим сторонам которой находятся высокие стены двух прекраснейших гробниц. Первая — это мавзолей Шади Мульк-аги, построенный в 1372 году, и там похоронена племянница Тимура. «Это сад, в котором похоронено Сокровище удачи. Это могила, в которой утеряна драгоценная жемчужина», — гласит надпись, обрамляющая дверь. Позднее там же была похоронена старшая сестра Тимура Туркан-ага. Не считая мавзолея Рухабад, расположенного в центре города, — одного из немногих памятников Самарканда, датированных временем правления Тимура, — это был первый из куполов простого кирпича, который я видел. Его сдержанная простота резко контрастировала с ослепительным бирюзовым небом над головой, с замысловатыми панелями из резной и глазурованной терракоты и майолики внизу. Он справедливо считается одним из самых блестящих образцов использования керамики, так как весь его фасад и внутренние помещения покрыты плитками, выполненными в самой различной манере.

Зато внутри затененная гробница расписана с прямо-таки вызывающей роскошью, без малейшего признака скоромной сдержанности. Большие прямоугольные панели украшены медальонами, а стены разрисованы гексаграммами. По краям их обрамляют витиеватые куфические надписи, которые создают впечатление какого-то диковинного ковра. Внутренние углы украшены свисающими мукарнас, или узорчатыми сталактитами. А выше, на вершине купола, сияет великолепная звезда. Ее восемь лучей делят небосвод на восемь частей, и каждый. украшен медальоном в виде капли с изображением солнца и шести планет красного, зеленого» и ярко-желтого цветов.

Прямо напротив стоит гробница Ширин Бики-ага, еще одной сестры императора, воздвигнутая 10 лет спустя. Она украшена вьющимся мозаичным узором из синего, желтого, белого и зеленого фаянса, который привлекает внимание изображениями растений и изящной каллиграфической надписью цвета охры, идущей поверх мозаики. Внутри, под двойным куполом, находится шестнадцатиугольная усыпальница. Столбы солнечного света спускаются в нее через окна, украшенные разноцветными витражами. Они позволяют видеть золотые фрески, гирлянду зеленых шестиугольников, летящих журавлей и райских птиц.

Ближе к концу улицы находится мечеть Туман-ага и могильный комплекс, названный в честь одной из любимых жен Тимура. Ей был 21 год, когда император, едва разменявший пятый десяток, женился на ней. Райский Сад был устроен именно для нее. Гробницу Туман-аги воздвигли в 1405 году, через год после смерти ее мужа, незадолго до того, как внук Тимура Халил-Султан заставил ее выйти за амира Шейх Нур ад-дина. Несчастная женщина овдовела второй раз, когда ее муж был убит в 1411 году в сражении с армией Шахруха.

У подножия портала, искрящегося разноцветным фаянсом, над резной дверью видна печальная надпись: «Могила — это дверь, в которую должен войти каждый». На порталах мечети можно найти еще более воодушевляющие высказывания: «Поспеши с молитвой перед похоронами и поспеши с раскаянием перед смертью». Внутри мавзолея жена Тимура спит под куполом вечной ночи, а голубое небо с рассыпанными золотыми звездами смотрит на невинный пейзаж — цветущие деревья и клумбы.

В конце улицы, за гробницей Кутлуг-аги, еще одной жены императора, находится еще одно место паломничества, восхитительно прохладная мечеть Кусама ибн Аббаса, которая вздымает к небу три больших купола. В центре здания заратхона (комната паломников), которая была перестроена в 1334 году, за два года до рождения Тимура, полыхает яркими изразцами. Элегантная гирлянда голубых шестиугольников бежит вокруг комнаты, обрамленная фаянсовыми плитками синего, зеленого и белого цветов.

Святое сердце Шах-и-Зинды находится в этой маленькой комнате, видимой сквозь деревянную решетку. Там находится огромная четырехэтажная гробница Кусама ибн Аббаса. Ее стены украшены узорчатой майоликой и расписаны изречениями из корана. «Те, кто убит во имя Аллаха, не умирают. Они остаются жить вечно», — гласит одна из них.

В конце бульвара Самаркандского университета, прохладного проспекта, обсаженного высокими платанами, который ведет к улице Регистан, стоит монументальная статуя короля, восседающего на троне. Он смотрит вниз, прямо на Регистан. Даже сидячая статуя Тимура имеет высоту 15 футов. Борода коротко подстрижена, голову венчает роскошная корона. Руки скрещены, а правая ладонь лежит на рукояти кривой сабли, висящей на левом боку. Развевающийся плащ с широкой каймой по краям покрывает его мощные плечи, простой кафтан ниспадает на колени. Под ним обрисовываются тяжелые сапоги. Статуя господствует над всем бульваром, как того и хотел скульптор.

Так Самарканд воздает должное Тимуру, установив свой вариант статуи императора, хотя в Ташкенте предпочли конную. Рассеянный свет просачивается сквозь кроны деревьев и играет на постаменте. Ниже по улице группа мальчишек удит рыбу в водоеме рядом с рестораном. Другие плещутся и плавают в фонтане, брызги воды играют всеми цветами радуги у них на спинах. Кучки студентов проходят мимо. «Жигули» и несколько более крупные «Волги» — старые советские машины, которые все еще господствуют на дорогах Узбекистана, — мчатся по дороге, хотя всем им давно требуется ремонт. Легкий ветерок несколько смягчает ужасную жару.

Два такси остановились на обочине дороги под статуей. Маленькая женщина осторожно вылезла из машины, стараясь не помять свое свадебное платье. Со всеми этими оборочками и рюшами она выглядит так, словно только что вырвалась из серьезной склоки. За ней из машины неловко вылезает жених в плохо сидящем темном костюме и берет ее под руку. После этого парочка смотрит на статую Тимура, которая находится несколько выше уровня дороги, и начинает медленно и торжественно подниматься к ней. Позади них идут матери в традиционных узбекских шелковых платьях икат, начинают приводить в порядок наряды невесты и жениха, расправляют оборки платья, смахивают пылинки с плеч жениха, пока остальные родственники вылезают из такси.

Жених и невеста следуют вверх по ступеням с должным почтением. У ног статуи женщина кладет букет цветов на мраморную плиту. Затем к парочке подходит профессиональный фотограф с камерой советских времен и делает снимки перед статуей и под ней. Суровый король смотрит вниз, на центр своей столицы, знакомым отстраненным взглядом. Затем делаются новые снимки невесты и жениха вместе с их родными, и вторая часть церемонии завершена. Группа спускается обратно. Парочка уже была в загсе и зарегистрировала свои отношения, а сюда они приехали просто для того, чтобы засвидетельствовать свое уважение Тимуру и испросить у него благословения.

Едва отъехали эти такси, как появился следующий кортеж. Еще одна невеста с женихом выгрузились на дорогу, и процедура повторилась заново. Снова шуршание свадебного платья. Медленный проход наверх к статуе. Новый букет. Новые фотоснимки.

Пока я следил за этим, до меня дошло, что эти процессии знаменуют собой радикальные перемены в судьбе. Кто мог раньше предвидеть такое? Кто мог предсказать, как история посмеется над Тимуром? В течение шести веков после 248 смерти историки старательно не обращали на него внимания, потом Советы пытались вообще стереть память о нем, а сейчас он превратился в отца нации. Глядя на величайшие памятники города, Тимур наконец вышел из тени и вернулся в свой любимый Самарканд.

К началу 1398 года Тимур уже провел почти два года в Самарканде, что по его меркам равнялось вечности. Но этот перерыв в его военных мероприятиях не был таким уж невыгодным, как может показаться, и во многом помог замаскировать его приготовления на других фронтах. Различные архитектурные работы — знаменитые парки и сады, дворцы — придали новый блеск его столице, которая увеличилась за время его правления в несколько раз в размерах и в богатстве. Жемчужина Ислама, Центр Мироздания, Самарканд стал предметом зависти всего мира.

Работа над всеми этими экстравагантными улучшениями занимала только часть времени Тимура. Беспокойный, как всегда, завоеватель смотрел вперед, собирая разведывательные данные, запасая провизию для воинов, планируя будущие завоевания. Впервые в жизни его глаза обратились на восток, где маячил самый могущественный противник — китайский император династии Мин. Война с правителем Китая давно привлекала Тимура. Это был шанс завоевать неслыханную славу, обрушив меч ислама на неверных в самом темном уголке мира. Более важно, что это был случай испробовать свои силы в поединке с самым сильным из земных правителей.

Приготовления к этой войне начались в 1398 году. Казалось очевидным, куда именно поведет честолюбие императора, а вместе с ним и его армию. Но Тимур был совершенно непредсказуемым оппортунистом. Он знал, что королевство Дели, находящееся в 1000 миль к югу, опасно ослабело и его раздирает гражданская война. В 1394 году его правитель Насир уд-дин Мухаммед Туглук умер после 6 лет правления, В том же году ангел смерти Азраил унес и его сына Хумаюна, которые просидел на троне всего шесть недель. Его преждевременная смерть дала старт ожесточенным раздорам вокруг наследства. Историк Феришта писал: «Несчастья государства с каждым днем множились. Омрас (великие правители) Фирузабада и некоторых провинций взяли сторону Насрут-шаха. Те, кто находился вДели и других городах, поддержали претензии на титул Мухаммеда Туглука. Правительство погрязло в спорах, гражданская война бушевала повсюду. Создалось неслыханное положение: два короля во главе армий оспаривали друг у друга столицу».

До сих пор, если исключить повторяющиеся походы в Могулистан, Тимур всегда смотрел на запад, разыскивая объекты для завоеваний. Теперь началась подготовка войны с Китаем. А пока она шла, молниеносный набег на Дели должен был обезопасить южные границы, а также принести новые сокровища в результате разграбления Индии. Но была и третья причина. «Его решимость <завоевать Дели> укреплялась давно повторяющимися фразами о том, что идолопоклонство стремится расширить свое грязное влияние через страны, зависимые от Дели и Мултана. И так как от времени мысли этого апостола бедствий обращались к войне за религию, казалось не слишком важным, куда именно он двинется дальше — на юг или на восток», — писал Дэвид Прайс в начале XIX века в работе, посвященной истории Индии.

Для стареющего императора особенно соблазнительной была возможность приобрести великую славу, ведя священную войну против неверных, которые повернулись спиной к исламу. Хотя он уже достиг очень многого в своих завоеваниях, в пределах мусульманского мира его пока что ценили не слишком высоко. Действительно, когда он смотрел на соседних правителей-мусульман, то должен был чувствовать, что еще не достиг их статуса, хотя и много потрудился для мира ислама. В Каире сидел халиф. В Багдаде — Защитник Веры. Султан Баязид, оттоманский император, называл 250 себя Мечом Веры. Эти три человека считали Тимура не более чем варваром-язычником[69].

Был еще один важный повод для работы. До сих пор все, кто бросал ему вызов, были сломлены и уничтожены. Да вообще существует ли на земле сила, способная противостоять ему? Для правителя с такими дарованиями, имеющего глубокий интерес к истории и военную карьеру, не омраченную ни одним поражением, было бы совершенно естественным сравнить себя с величайшими фигурами античности. Александр Великий едва сумел пересечь реку Инд. Чингис-хан тоже почти не сумел продвинуться по территории Индии. Ни один завоеватель в мире не сумел добраться до Дели.

Тимур изложил свою идею принцам и амирам. Что они думают о новом походе против врагов веры через заснеженные горы? Они лишь ошарашенно уставились на императора. «Реки! Горы и пустыни! Воины, одетые в доспехи! И слоны, уничтожители людей!» — забормотали они. Наверняка император не говорит об этой рискованной затее всерьез?

Мухаммед-Султан, разочарованный их трусостью, оборвал все протесты, воззвав к их жадности и чувству чести.

Сын императора Шахрух также высказался на совете. Он заявил: «Индия очень богатая страна. Какой бы султан ни захватил ее, он становится господином четырех углов света. Если же под руководством нашего амира мы захватим Индию, мы станем господами семи климатов».

Император сдержанно усмехнулся. Он уже принял решение. Его внук принц Пир-Мухаммед Джахангир был послан вперед захватить священный город Мултан (сегодня в Пакистане) и осадил его. Товани снова занялись своим делом. Они должны были поднять численность армии до 90000 человек. Затем в марте 1398 года император созвал традиционный курултай, на котором ясно изложил свои намерения.

Глава 7
ИНДИЯ
1398–1399

В очередной раз по равнине вокруг Самарканда эхом прокатился гром оружия. Густая пелена пыли поднялась над армией в девяносто тысяч человек, которая строилась в колонны. Девяносто тысяч солдат ожидали приказа повелителя, чтобы двинуться навстречу новым сражениям. Ветераны были полны уверенности и радостных надежд, их ждало увольнение из армии по воле Тимура и большое вознаграждение за долгие годы службы. Эти надежды почти всегда оправдывались. Благородное отношение Тимура к своим солдатам было известно всей Азии, от края до края. «Я вижу в этом основу своей мощи. Поэтому я должен делить между моими солдатами сокровища, которые я захватил, деньги и имущество», — писал Повелитель Счастливого Сочетания Планет. Именно так он неизменно поступал с самых первых дней, когда еще был отверженным и наемником, и до тех пор, когда стал великим императором. Это была одна из причин, по которым он сумел одержать победу над Хусейном в 1370 году. Закаленные в боях воины помнили богатую добычу, привезенную из предыдущих походов. Если они снова будут отважно сражаться, то завоюют не только славу, но и новое богатство. Все знали, что воин, который сумеет отличиться в битве, будь то самый юный пехотинец или прославленный амир, может быть награжден почетным титулом тархана. За эту награду стоило сражаться.

Дели лежал в тысяче миль на юго-запад по прямой. На практике это было гораздо дальше, учитывая сложные маневры и битвы, которые предстояло дать по пути к цели. Во время похода армии предстояло пересечь самый сложный участок местности, какой вообще существует на свете. Это был величественный горный хребет Гиндукуш, который арабские географы называли Каменным Поясом Земли, его пики поднимались на высоту 25000 футов. Здесь жили воинственные племена кафиров[71], которых не смог покорить даже Александр Великий. Как предупреждали амиры, подходы к Дели охраняли бурные реки и жаркие пустыни. Но даже если им удастся преодолеть все эти естественные препятствия, впереди их ждет встреча со смертоносными индийскими тварями, колоссальными бронированными слонами, о которых ходили леденящие душу истории. Они могли вырывать с корнем деревья и сносить дома, проходить сквозь стены, рубить людей мечами, привязанными к бивням, и срывать головы ужасными хоботами. Из прочных башенок на спинах индийские воины пускали стрелы во врагов. Вероятно, император неправильно оценил масштаб опасностей, которые ему предстояло преодолеть.

На равнине ждали его приказа 90000 человек. Многих молодых людей сюда пригнали насильно, и они ждали предстоящей войны без всякой уверенности в благополучном для себя исходе. Их оторвали от скучной и пыльной жизни в степях, городах и деревнях, разбросанных среди пустынь и гор, где они прозябали в бедности. Но все они знали, что, попав в армию Тимура, послужат неким высшим целям.

Среди дыма лагерных костров, которые по ночам напоминали огромную стаю светлячков, плыл сладкий запах жареной конины и баранины и слышались разговоры о войне. Умудренные ветераны вспоминали прошлые подвиги, рассказывали длинные истории доверчивым новичкам и описывали в деталях, что они сделают с этими неверными, когда их отдадут армии на медленную и мучительную смерть. Другие, скорее всего, говорили о сокровищах, которые они найдут в Дели, рабах, в которых они превратят своих врагов, и о прекрасных женщинах, которые им достанутся. Все эти разговоры постепенно затихали ночью, и молодые люди, которых предстоящий поход пугал больше, чем что-либо в их недолгой жизни, наверное, старались справиться со своим страхом.

Императора ничто подобное не беспокоило. Он прекрасно знал, что пользуется покровительством всемогущего Аллаха и поднимает меч ислама против неверных. Разведка сообщила ему, что требовалось знать. Междоусобные войны, которые начались после смерти Фируз-шаха в 1388 году, раздирали Индию. Страна рассыпалась на крошечные королевства — Бенгал, Кашмир и Декан. Дели, древняя сокровищница империи, оказался вовлечен в эти конфликты. «За 10 лет пять королей, внуков и младших сыновей Фируза сменяли один другого на троне Дели, как мимолетные видения. Такое состояние страны просто приглашало захватчика», — пишет историк Джордж Данбар.

Приглашение было принято, и в марте 1398 года Тимур отдал приказ двигаться на юг. 90000 воинов — сыновей, мужей, отцов и дедов — вознесли свои молитвы к небу и выступили к Великим Снежным Горам Гиндукуша.

Дорога М-39, покинув Самарканд, идет на юг по пути, которым в 1398 году Император Мира вел свою армию на Дели. Это довольно опасная дорога, местами полуразрушенная и перекопанная, поэтому ежегодно она берет свою плату жизнями. Зимой она особенно небезопасна, и беспечные водители на обледеневших перевалах гор Зарафшана и предгорий Памира часто находят здесь свою смерть.

Дорога начинает подниматься вверх почти сразу за окраинами Самарканда. Она взмывает в горы, чьи силуэты видны в синеватой дымке. Вдоль дороги можно сидеть пыльные деревни, окруженные белыми акациями, грецким орехом, соснами и платанами. Мальчики-пастухи с посохами охраняют стада, пасущиеся на берегах реки Дархун. Деревья в садах усыпаны цветами. На обочине сохнут на солнце саманные кирпичи. На крышах домов вялятся абрикосы. Старики на осликах неспешно едут по дороге, и длинные рукава их чапанов хлопают подобно птичьим крыльям. Узбекские таксисты на своих «Ладах» кое-как взбираются на перевал Тахтакарача высотой 5500 футов, и несчастные машины жалобно завывают перегретыми моторами. Картина, которая видна с перевала, находящегося в 30 милях южнее Самарканда и названного в честь дворца, построенного Тимуром в 1398 году в Кара-Тепе, заслуживает отдельного описания. Оттуда открывается великолепный вид на широкую долину реки Кашкадарья, главной чертой которой является пересохшее русло, усыпанное различным мусором вследствие многочисленных оползней. Камни размером с большой дом, сорвавшись со склонов гор, несутся вниз к зеленым полям пшеницы и хлопчатника и деревням. За тысячу футов до перевала дорога резко виляет, чтобы обойти россыпь недавнего обвала. Где-то внизу, вдалеке, находится Шахрисабз, Зеленый Город, место рождения Тимура.

Огромные размеры страны невольно заставляют думать о проблемах со снабжением армии, которые испытывал Тимур. Как он мог передвинуть армию из 90000 человек и вдвое большего количества лошадей на 1000 миль через Крышу Мира? Армии пришлось двигаться по самой разнообразной местности, перенести испытания самыми различными климатическими условиями, что наверняка остановило бы более слабого повелителя. Между Самаркандом и Дели находятся замерзшие горные хребты и выжженные пустыни, огромные пространства, где пищу для армии найти было невозможно в принципе. Все необходимое приходилось везти с собой на лошадях. Как они сумели подняться на эту заоблачную высоту, шагая среди обрывов с непосильным грузом на спине, под секущим холодным дождем, под ударами метелей? Эти горные массивы не потеряли своего величия с тех пор, как здесь проходила армия Тимура. Они все такие же высокие, дикие и неприступные. О чем думали тогда воины, мы можем только гадать. Однако мы знаем наверняка, что 600 лет спустя, когда условия неизмеримо улучшились, водители такси, сидящие в уютных кабинах, очень плохо отзываются об опасных условиях в горах и обледенелых перевалах.

К югу от Шахрисабза на горизонте появляется черная полоска — перед вами возникли горы Хиссар. Дорога продолжает петлять между селениями и деревушками, мимо садов и орошаемых полей, старых ферм и заброшенных усадеб. Стада овец пасутся на равнине у подножия холмов, поднимая над собой облака мелкой пыли. Фермеры вилами собирают солому в скирды. Иногда мелькает юрта, показывая, что кочевники все еще живут в этом диком краю.

Позади гор Хиссар, в двух днях верховой езды от Шахрисабза, Тимур и его армия прошли через знаменитые Тимур Дарваза, или Железные Ворота Дербента[72] в горах Байсун-Тау (буквально «увенчанные тюрбаном», что описывает снежные шапки на их вершинах). Эти ворота заслужили свое имя за много веков до Тимура. Путешествуя в Термез в 629 году, буддистский монах Хуан Чан описал двойные деревянные ворота, окованные железными полосами, которые перекрывали горный проход и бдительно охранялись. К началу XV века, когда через этот перевал проезжал Клавихо, створки исчезли, но название осталось, как сохранилась и их важнейшая роль в качестве пункта контроля иммиграции в империи Тимура. Как всегда, именно испанский посол оставил нам наиболее подробное описание этого места.

Железные Ворота также служили символом власти Тимура, как и другие, в 1000 миль к западу на берегах Каспийского моря. Именно через них Тохтамыш вторгся на земли своего противника. И, как отмечает Клавихо, и те, и другие Железные Ворота контролирует один человек — Тимур.

Когда Тимур прошел через Железные Ворота, направляясь на юг из Самарканда, чтобы начать войну против султаната Дели, он вспоминал удачное путешествие по этой же дороге, которое он проделал 28 лет назад. В 1370 году он отправился в Балх, чтобы наконец-то решить исход соперничества с Хусейном. И теперь он возносил молитвы всемилостивому Аллаху, испрашивая покровительства для себя как для защитника веры.

Сегодня Железные Ворота выглядят чистым разочарованием. На горном склоне возле дороги виднеется нечто вроде мелкого укрепления, которое никак не походит на Тимур Дарваза. Назвать это ущельем нельзя никак, это будет противоречить самому смыслу географического термина. Высокие горы, о которых говорил Клавихо, находятся неподалеку. Зато расселина и селение просто исчезли. Я спросил водителя такси и других пассажиров, что же случилось со знаменитым проходом через ущелье, но никто мне так и не сумел ответить.

В Дербенте дорога М-39 завершает свое движение на юго-восток и поворачивает на юг к новой цели. Она пересекает прелестную деревню Сайроб, все претензии которой на известность заключались в паре древних платанов, которым уже было лет по 400, когда армия Тимура проходила мимо. Один из них имеет высоту 80 футов и огромный ствол с дуплом около 35 футов в диаметре, куда можно легко зайти. В 1920 году там собирался городской совет, и старейшины обсуждали насущные вопросы. В 1935 году, после недолгой работы сельской библиотекой, платан превратился в лавку. Сегодня дупло пустует. Через дорогу у основания россыпи каменных хижин, которые поднимаются по холму, бьет ключ. Согласно местной легенде темно-серая рыба, которая живет там, считается священной и потому неприкосновенной. Любой, кто осмелится съесть ее, немедленно умрет.

Позади Сайроба мелькают очертания гор Хиссар, пока дорога идет на юг через пустынную равнину к древнему городу Термез, Амударье и Афганистану. В нескольких милях к северу от Термеза, самого южного из городов Узбекистана, дорога поворачивает к мавзолею Хакима ат Термези, самому важному историческому месту, комплексу, состоящему из мавзолея X века, мечети XII века и ханаки (приют для дервишей) XV века.

Памятник прославляет Абу Абдаллаха Мухаммеда ибн Хасана ибн Башира ал-Хакима ат-Термези, знаменитого мистика и законоведа суфиев, которому, к счастью, дали более короткое прозвище. Мраморная табличка на мавзолее гласит: «Учитывая его глубокие знания и ум, современники называли его Ал-Хаким, или мудрый человек». Она продолжается восхвалением его «честной работы и благочестивой жизни», а также упоминает его значительное литературное наследие — четыре сотни трудов или что-то около того, в том числе знаменитые «Секреты святых паломничеств» и «Редкие истории о пророке Расуле». Он учился в Балхе, а в возрасте 27 лет уже именовался хаджи (так зовут тех мусульман, которые совершили паломничество в Мекку). Хаким ат Термези до самой своей смерти в 869 году вел жизнь безукоризненной святости. Мраморная табличка с описанием истории его жизни была установлена сыном Тимура Шахрухом в XV веке.

Самой удивительной чертой этого комплекса являются не отдельные сооружения — достаточно изящные сами по себе, но грубые по сравнению с теми, что находятся в Самарканде и Бухаре, — но его расположение. Буквально в нескольких ярдах позади мавзолея за цветочной клумбой, усаженной маргаритками и шикарными красными гладиолусами, находится электрическая изгородь, внутри которой стоит вторая изгородь — из колючей проволоки. И уже за ними находится одна из самых памятных достопримечательностей Центральной Азии.

Арабские географы средних веков называли ее Джейхуи и включали вместе с Тигром, Евфратом и Яксартом (Сырдарьей) в число четырех величайших рек рая. На протяжении 1800 миль Оке древности или Амударья современности образует северную границу Афганистана. Это самая длинная река региона. Спускаясь с гор Памира, в конце концов она бесследно исчезает в песках, не доходя до Аральского моря, в которое когда-то впадала. Но впечатляют не столько эти географические сведения, сколько место реки и истории Центральной Азии, ее роль на протяжении беспокойных веков прошлого.

Сложно точно сказать почему — романтические настроения, конечно, играют свою роль, — но как только вы в первый раз видите бегущую серебряную полосу, вас охватывает странное чувство. В памяти тут же всплывают тайны и приключения, строительство и крушение империй, сражения, маячат тени Александра Великого и Чингис-хана, воспоминания о великих городах, стоявших на ее берегах, — Бухаре, Самарканде, Термезе и Балхе. И вы понимаете, что это одна из величайших рек в мире.

Когда весной 1398 года Тимур прибыл в Термез, или Тирмид, как его тогда называли, город еще только поднимался из пепла после нашествия Чингис-хана в 1220 году. В течение столетий он процветал, так как находился перекрестке торговых путей Азии, на богатом Шелковом Пути, и караваны проходили через него, направляясь в Хорасан и Индию. Задолго до рождения ислама Термез стал колыбелью буддистской цивилизации, буддизм был перенесен торговцами через горы Афганистана и принят царем Канишкой из Кушанской династии во II веке[73]. Буддистский монах Хуан Чан, который прошел через Железные Ворота по пути в Термез, насчитал более дюжины монастырей во время посещения города. Внутри городских стен, которые имеют длину 7 миль, жили около 1100 монахов. Чан прибыл в Термез незадолго до того, как буддизм был беспощадно искоренен вторгшимися арабами в самом конце VII века. Термез легко сменил религию на ислам и был включен в состав территорий Трансоксианы.

В X и XI веках город пользовался славой настоящего порта, хотя был окружен горами и находился в тысячах миль от ближайшего моря. Здесь строили лодки, которые потом экспортировали и продавали по всему Оксу. К 1333 году, когда через сто лет после монгольского нашествия туда прибыл Ибн Баттута, новый Термез был «большим и прекрасным городом, полным деревьев и воды», не говоря уже о дворце, тюрьме, великолепном канале, городских стенах и девяти воротах. Его рынки были полны торговцев и покупателей, которые искали знаменитые пряности и благовония. Марокканец продолжает: «Тут множество винограда и айвы, источающих восхитительный аромат, а также свежего мяса и молока. Жители моют голову в бане молоком. Владелец каждой бани держит большие кувшины, наполненные молоком, и каждый человек берет чаши, чтобы вымыть голову. Это делает волосы свежими и блестящими».

Посетив Термез в 1404 году, Клавихо не заметил блеска и свежести волос жителей, но также описал «огромный город». «Нас окружили заботами и выполняли любую нашу просьбу», — с удовольствием вспоминает он.

В последующие годы Термез неоднократно захватывался и разрушался соперничающими вождями, в том числе сыном Тимура Шахрухом и внуком Улугбеком. Стратегическое значение его положения на берегах Окса заставляло сравнивать его с драгоценным камнем, который поочередно захватывает то один, то другой честолюбивый строитель империи. В XIX веке Термез оказался русским бастионом, противостоящим британской экспансии в Великой Игре, когда обе страны старались сохранить Афганистан в качестве буферного государства между империями, используя для достижения своих целей пионов-полиглотов и подкуп. В 1937 году прибытие Фицроя Маклина позволило кое-что узнать о полузабытом советском аванпосте. Однако, если не считать Маклина, в этот город не попадали никакие иностранные путешественники[74].

Стратегическое значение города снова проявилось в 1979 году, когда советские танки впервые ворвались в Афганистан. В следующее десятилетие в Термезе располагался штаб советских захватчиков. Это была одна из самых бесславных военных авантюр СССР, и в 1989 году Термез, не веря собственным глазам, следил, как советские солдаты тащились обратно через Оке, потерпев унизительное поражение. После этого предмет спора улетучился, и город сразу же сошел с мировой сцены, превратившись в пыльное, безвестное захолустье. Сегодня все, что осталось от трагической имперской ошибки Москвы, — это горькие воспоминания и ряды ржавеющих артиллерийских орудий перед старым фортом. Термез превратился в нищий призрак города, стоящего на песчаных берегах Окса.

Если двигаться тем же путем, каким Тимур шел в Афганистан, то придется пересечь реку Оке. В 1398 году это не стало проблемой для Завоевателя Мира. Если он желал пересечь реку, то приказывал строить мост. Как только он и его армия оказывались на другом берегу, постройку тут же разбирали. Оке представлял собой фактическую границу его империи. Движение на север приветствовалось, зато на юг уходить никому не разрешалось. Имелись вполне разумные практические причины поступать именно так. Как писал Клавихо:

В начале XXI века путешественник, едущий на юг, сталкивается с такими же трудностями. Так называемый Мост Дружбы, связывающий Узбекистан и Афганистан, был закрыт на два года. Ташкент не был другом талибов. Опасаясь, что из Афганистана через Оке начнется экспорт радикального исламизма, узбеки закрыли мост со своей стороны.

Я сделал попытку добиться разрешения продолжить свое путешествие через границу. Земля Афганистана на другом берегу Окса таяла в полупрозрачной дымке. Командир пограничной заставы, этнический узбек в больших черных очках, с четырьмя звездами на погонах и непроницаемым выражением лица, приехал на джипе. Он раздраженно сказал мне: «Вы приехали в запретную зону без разрешения, и о вашем визите будет доложено. Вы должны немедленно уехать».

«Сэр, это путешествие я проделываю в честь великого амира Тимура, символа нового независимого Узбекистана. Я пишу книгу об этом историческом герое. Для меня очень важно пересечь Оке, чтобы отдать дань уважения его блестящим завоеваниям».

Он снял свои очки и бросил на меня тяжелый взгляд. «Меня не колышет ни Тимур, ни ваша книга. Это запретная зона. Ваше время на границе истекло. Убирайтесь отсюда. Прощайте».

Разумеется, в 1398 году Тимур не сталкивался с подобными правительственными запретами. Он сам себе был правительством. Быстро форсировав Окс, он повел армию на юго-восток мимо Балха, места своей коронации в 1370 году. Они прошли 150 миль, прежде чем достигли Андараба, где Каменный Пояс поднимался во всем своем ужасном великолепии. Здесь Тимур оставил главные силы своей армии и пошел во главе маленького отряда на 30 миль на восток. Хотя вокруг падал снег, они форсировали перевал Хавак, высота которого равнялась 12600 футам и была естественной защитой воинственных племен кафиров. Так как, по словам Язди, «великий Тимур всегда стремился истреблять неверных, чтобы приобрести больше славы, дабы доказать самому себе величие своих завоеваний», вполне естественно, что он обратил свое внимание на эти воинственные племена.

Здесь, на Крыше Мира, среди обледеневших пиков и проходов Гиндукуша, погода стремительно ухудшалась. Люди Тимура были стойкими воинами степей и пустынь, но не имели никакого опыта действий в столь ужасных условиях. Лошади скользили и разбивались насмерть. Потери были очень велики. Двигаясь по ночам, чтобы не скользить на тающем льду, отряд продолжал двигаться вперед. Если встречались пропасти, их форсировали с помощью веревок. Однажды воинам Тимура пришлось спускать старого императора на веревках с высоты 1000 футов. Они попытались сделать то же самое с лошадями, однако уцелели только две, поэтому Тимуру пришлось идти пешком, как самому бедному пехотинцу. Весь его отряд оказался спешенным. Однако он не отдавал приказа останавливаться. Какие бы ни встречались трудности, горские племена неверных следует покорить, прежде чем настанет черед Дели.

Наконец маленькая армия вышла к жилью племен кафиров и взяла штурмом горную крепость. Бой был жестоким, и Тимур потерял много людей, как утверждает летопись. Судя по всему, кафиры не знали, что в таких случаях после победы он бывает совершенно беспощаден, поэтому они сдались слишком поздно. В результате белоснежные горные снега Гиндукуша окрасились кровью, и вырос обычный знак, отмечавший место победы Тимура, — пирамиды отрубленных голов. Только после этого Тимур решил присоединиться к главным силам армии и двинуться дальше на юг.

К августу армия дошла до Кабула, где Тимур решил задержаться, чтобы немного уладить дела империи. Прибыли послы от кипчакских принцев Идигу и Кутлук-оглана, которые сражались вместе с Тимуром против Тохтамыша. Они каялись в своем недавнем неповиновении, когда, нарушив раннюю договоренность, не привели свои армии к Тимуру. Вместо этого они «скитались по пустыне, подобно бездомным ворам». Теперь принцы выражали надежду, что благородный император «забудет все наши вины и ошибки и перечеркнет линией прощения страницы наших заблуждений». Прибыл и посол от его бывшего соперника Хызр-Ходжи, могульского хана, который изъявлял свою покорность.

Во время остановки в Кабуле произошло знаменательное событие. Шейх Нур ад-дин представил сокровища, вывезенные из Персии во время Пятилетнего похода, который завершился два года назад, то есть в 1396 году. Язди пишет: «Он привез с собой неисчислимые сокровища, множество драгоценных камней неоценимой стоимости, а также животных для погони и птиц для охоты; леопардов, золотые монеты, пояса, украшенные драгоценными камнями, плащи, расшитые золотом, материи всех цветов, оружие и военные принадлежности всех видов, арабских лошадей с золотыми седлами, огромных верблюдов, несколько повозок и верховых мулов, прекрасные занавеси, золотую и серебряную канитель; зонтики, покрывала, шатры, навесы и занавеси различных цветов».

Секретарям дивана потребовалось три дня, чтобы переписать все эти сокровища, так как «пальцы писцов устали от письма». Еще два дня потребовалось Тимуру, чтобы обойти и осмотреть добычу. Разумеется, в качестве средства подъема морального духа войск эта потрясающая церемония была просто великолепна. Те солдаты, которых пугали предстоящие впереди битвы, теперь переключились на более приятные мысли о грядущей добыче. До сих пор все шло согласно плану, как император и обещал им. Разгром диких племен кафиров, воинов, которые отказались подчиниться Александру Македонскому, был внезапным и полным. Не было никаких причин опасаться, что предстоящие битвы будут менее успешными. Они пересекли Крышу Мира. Самая тяжелая часть похода осталась позади.

Кабул XXI века представляет собой разрушенный город. Его исторические памятники разнесены на куски, разбомблены, расстреляны, разбиты, разрушены многими столетиями конфликтов. Настоящее изо всех сил старалось стереть прошлое. Это город разрушенных дворцов, уничтоженных заводов, опустошенных парков и садов, развалившихся домов, разрушенных глинобитных стен, взорванных дорог и разбитых жизней. Здесь живут многочисленные жертвы конфликтов: вдовы, не снимающие траура, молодые и старые бродяги, калеки, безработные, жертвы противопехотных мин, больные, истощенные дети, гордые, но бедные отцы, обломки и осколки, занесенные сюда бурными волнами войны. Это современная реинкарнация города, некогда испытавшего на себе гнев Тимура.

После стычки в Термезе я отправился в Афганистан через Пакистан. Без особой надежды на успех я пробирался по пустынным коридорам Кабульского университета, построенного в 1960-х годах приверженцами кубизма. Я намеревался встретиться с профессором Абдулом Баки, единственным в Афганистане специалистом по Тимуру, пожилым человеком с большим носом, толстыми губами и почтенной белой бородой.

Когда я спросил профессора, какие секреты Тимура город все еще хранит, он печально улыбнулся. «Я боюсь, вы мало что найдете в Кабуле» — таков был ответ. Древняя крепость Балар-Хиссар превратилась в военную базу, закрытую для посетителей. То немногое, что Тимур построил в этом городе, давно исчезло.

Мое разочарование было очевидным. Повисла долгая тишина.

Но наконец профессор добавил: «Вы знаете, все-таки есть одно место, которое вам стоит повидать, пока вы здесь. Идите в Сады Бабура. Они разбиты самым знаменитым из потомков Тимура. Там вы найдете и его могилу».

Заложенные в середине XVI века Сады Бабура занимают большой прямоугольный участок земли на западных склонах горы Шер-и-Дарваза. Это одно из самых великолепных мест в городе, и сады сразу заставляют вспомнить культурные памятники Тимура. Сегодня они дают ценную возможность представить себе, как выглядел Кабул во времена расцвета династии Тимуридов. Это образец естественной красоты, лишенной следов переусложнения, триумф эстетического вкуса, который идеально гармонирует с его грандиозным размахом.

С того момента, когда в 1504 году Бабур захватил Кабул и сделал его своей первой столицей, он пылко полюбил этот город и даже приказал похоронить себя в его садах. Его мемуары могут дать возможность заглянуть в мир последних Тимуридов, и многие страницы в них посвящены Кабулу, Климат в городе был превосходным: «Если есть в мире такое же приятное место, я его не знаю. Даже в жару никто не мог спать ночью без шерстяного покрывала. Там имелись прекрасные местные вина, «известные своей крепостью». Как и его мирозавоевательный прапрадед, Бабур прославился своим пристрастием к выпивке. Без тени смущения он описывает один из вечеров, когда выпил столько вина, что едва мог усидеть на лошади. «Наверное, я был совершенно пьян, так как на следующий день мне сказали, что мы влетели в лагерь галопом, отпустив поводья и размахивая факелами, но я ничего этого не могу вспомнить».

В те дни, когда Бабур не занимался дегустацией местных вин, он превращался в натуралиста-любителя. Ему удалось насчитать 32 различных вида диких тюльпанов в горах, он восхищался плодородием полей и садов, в которых в изобилии произрастали «виноград, гранаты, абрикосы, яблоки, айва, груши, сливы, миндаль и грецкие орехи». Апельсины, лимоны, ревень и сахарный тростник также росли повсюду. Дров также хватало. По всему городу и в окрестных деревнях, на склонах гор, увенчанных снежными шапками, птицы наполняли воздух своими песнями. Это были соловьи, цапли, дикие утки, дрозды, голуби, сороки и, прежде всего, журавли, «величественные птицы, собирающиеся в огромные стаи, просто бесчисленные». В бурных водах реки Кабул и ее притоков на отмелях рыбаки раскидывали сети, и улов оказывался прекрасным. Одно место из рукописи Бабура должно было представлять интерес для его потомков. Город находился на важном караванном пути и «был прекрасным торговым центром. Каждый год в город приходило 10000 и даже более лошадей из Хиндустана. Огромные караваны каждый год доставляли рабов, белоснежные одежды, сахар-сырец и сладости, благовония. Многие купцы зарабатывали в три-четыре раза больше, чем потратили. В Кабуле можно было найти товары из Хорасана, Рума, Ирака и Китая, а также собственные товары Индостана».

Новые парки, дворцы и мечети возникали во время правления Бабура, и он так же старался сделать город прекрасным, как Тимур заботился о Самарканде. На большом холме, названном Четыре Сада в память о Самарканде, который он покинул, было посажено множество деревьев. Один из них, названный Великим Садом, был разбит внуком Тимура Улугбеком. Бабур выкупил его у владельца и детально описал в своих мемуарах. Река сбегала с горы,

В конце 1977 года Нэнси Дюпре, специалист по культурному наследию Афганистана, писала с восхищением о Садах Бабура:

Два десятилетия боев неузнаваемо изменили это место. Описание Дюпре словно сделано в каком-то ином мире. Сады Бабура теперь не более чем гигантская пустошь на склоне, возвышающемся над полуразрушенным городом. Снаряды и мины изуродовали парк, воронки заменили цветочные клумбы. Аккуратные лужайки, которые сбегали к самому городу, просто исчезли. Некогда величественные платаны превратились в зазубренные пни, их срубили и распилили на дрова.

Моим гидом по садам был Шукур, афганец лет тридцати. Он бежал в Пакистан после того, как его родители погибли при ракетном обстреле Кабула 16 лет назад. Он сказал, что регулярно посещал сады вместе с семьей, но не возвращался в столицу после гибели родителей. Увидеть размеры разрушений в любимых садах Бабура стало для него сильнейшим шоком. Когда мы осматривали царивший там разгром, у него на глазах навернулись слезы. «Здесь раньше были платаны, — сказал он, указывая на зазубренные пни. — А тут были клумбы с цветами, и повсюду росли кустарники. Многие семьи приходили сюда отдохнуть вечером и в выходные. Это было прекрасное место. Но все пропало. Война убила все это».

Мы двинулись дальше по пустынному склону к могиле Бабура, которая находилась рядом с поврежденной мраморной мечетью, построенной в 1646 году могольским императором Шах-Джаханом. Неподалеку находился пустой плавательный бассейн со сломанным трамплином. В 1990-х годах летний павильон, очаровавший Нэнси Дюпре, был разрушен во время военных действий.

Сама могила состояла из простой мраморной плиты на небольшом возвышении, поцарапанной случайными пулями. На ней были начертаны слова:

Бабур очень тщательно выбрал место своего погребения. Отсюда открывается прекрасный вид на город. Война изуродовала эту картину, многие здания, которые виднелись на горизонте, превратились в обгорелые скелеты, которые уже нельзя восстановить. Далеко под нами на равнине вырисовывались темные очертания разрушенного ракетами университета Хабибия. В здании можно было видеть такое множество пробоин, что оно напоминало дуршлаг. Чуть далее виднелся опаленный войной дворец Даруламан, построенный для короля Амануллы-хана в 1933 году. Однако, несмотря на все это, Кабул все-таки сумел сохранить свою естественную красоту. Под безгрешным голубым небом дымка тумана медленно поднималась из долины к кольцу гор, образовывающих ожерелье города. Совсем недавно здесь бушевали бои, но яркие пятна зелени намекали, что парки и сады пережили разгром. А река Кабул лениво струила свои воды через город так же, как это было 2500 лет назад, когда он был основан.

Бабур просил ничем не закрывать его могилу, чтобы на нее мог падать дождь, и солнце могло освещать ее. Долгое время после того, как его афганская жена Биби Мубарика (Благословенная госпожа) Юсуфзаи привезла его тело обратно из Агры в Кабул, его наказ соблюдался. Но при правлении короля Надир-шаха (1929—33) над могилой была установлена мраморная стела, а также беседка, чтобы укрыть ее от непогоды. Ирония судьбы заключается в том, что последние бои помогли исполнить волю Бабура. Артиллерийским огнем крыша была почти полностью разрушена, и сейчас в ней дыр больше, чем черепиц. Это совершенно неподходящий памятник столь заслуженному человеку, однако он, по крайней мере, уцелел.

Шукур сказал мягко: «Люди, которые сделали это, не уважают собственную историю. Это нехорошие люди. Грабеж и разрушения — единственное, что их интересует. Все, что они знают».

Слушая эти горестные воспоминания, рассказы о грабежах, происходивших через шесть столетий после нашествия орд Тимура, я вспоминал описание Кабула, которое дал Ибн Баттута. Он побывал здесь в 1332 году во время своего эпического путешествия вокруг света. Тогда, как и теперь, разрушения были делом привычным. Он писал, что Кабул «некогда был большим городом, но сегодня большей частью он лежит в руинах»[76].

Завершив подсчет несметных сокровищ Кабула, Тимур приказал армии двигаться дальше на юг тремя отрядами. Султан Махмуд-Хан, марионеточный правитель из рода Джагатая, которого Тимур посадил на трон в 1388 году после смерти его отца Суюргатмыша, повел левое крыло на Дели. Сулейман-Шах возглавил авангард, чтобы расчистить путь по вражеской территории. Сам Тимур двинулся на юг, чтобы встретиться с внуком Пир-Мухаммедом, который осаждал священный город Мултан, сегодня находящийся в пакистанской провинции Пенджаб.

К сентябрю император вышел на берега Инда, по утверждению Язди, как раз в том месте, где Джелал ад-дин, султан Хорезма, переплыл реку, спасаясь от Чингис-хана. Был построен новый мост, и за два дня армия переправилась через реку. Но впереди ее ждали новые препятствия: сначала Дже-лум, а вскоре после этого реки Ченаб и Рави. Встревоженные амиры предупреждали Тимура о трудностях преодоления этих естественных преград, которые прикрывали подходы к Дели. Однако ни одна из рек не оказалась серьезным препятствием, и армия продолжала двигаться вперед.

В октябре Тимур остановился на реке Сатледж, чтобы встретиться с Пир-Мухаммедом. Мултан, Город Святых, прежде чем был захвачен, оказал ожесточенное сопротивление татарам. После осады, которая длилась шесть месяцев, условия внутри стен стали совершенно невыносимыми. «Жители испытывали такую жестокую нехватку продовольствия, что были вынуждены есть нечистые вещи и даже трупы», — писал Язди. Но за стенами города положение армии Пир-Мухаммеда было ничуть не лучше. Армию косили болезни, большинство лошадей пало, вокруг вспыхивали мятежи только что покоренных местных правителей. Только когда известие о неминуемом скором прибытии Тимура достигло мятежников, они сочли за лучшее прекратить беспорядки и ударились в бегство. Дед поздравил Пир-Мухаммеда с подавлением мятежей. В награду он получил 30000 свежих лошадей и командование правым флангом.

По дороге к Дели Тимур прошел через Пенджаб, сметая все на своем пути. Особенное внимание он уделял наказанию тех, кто осмелился восстать против его внука. Один за другим целые города и деревни пустели при одном только слухе, что приближается завоеватель, чтобы перебить всех жителей и сжечь их дотла. В Бхатнире беженцы из Дипалпура и Пакпаттана толпились под стенами города, когда армия Тимура обрушилась на них. Их попытки бежать оказались тщетными. Те, кто не был убит, были жестоко избиты и уведены пленными. Бойня была такой жестокой, что город задыхался от вони разлагающихся трупов, сообщает летопись.

К декабрю Тимур был готов нанести удар. Дорога на Дели была расчищена. Оставалось только захватить этот лакомый кусок. В Лони, к северу от города, он устроил свой лагерь и начал осматривать местность с холма на берегу реки Джамна. «Огромный город, где собрались люди, искусные во всяческих ремеслах. Дом торговцев, склад драгоценных камней и благовоний», Дели соблазнительно раскинулся перед ним. Хотя город был опасно ослаблен внутренними раздорами, все-таки внутри его стен находилась армия из 10000 конников, от 30000 до 40000 пехотинцев и 12 боевых слонов.

Первая стычка произошла, когда разведывательный отряд Тимура из 700 кавалеристов был атакован войсками Маллу-хана, который тогда управлял Дели руками султана Махмуд-хана. Татары отогнали индийцев и благополучно вернулись в лагерь, но эта схватка имела важные последствия. Во-первых, Тимур сумел завлечь Маллу в бой, хотя это была только мелкая стычка. Это было хорошйм предзнаменованием. После затянувшейся осады Мултана Тимур был полон решимости захватить Дели как можно скорее. Он не собирался сидеть под стенами и ждать, пока город сдастся из-за начавшегося голода. Гораздо лучше было вынудить Маллу вступить в бой и решить вопрос безотлагательно. Во-вторых, нападение противника на тараское войско было встречено ропотом одобрения ста тысяч индусов, захваченных в плен по дороге к Дели. В них вспыхнула надежда на освобождение, и их реакция была настолько бурной, что Тимур, опасаясь восстания у себя в тылу, отдал приказ перебить их всех до последнего человека. Приказ следовало исполнить под страхом смерти. Даже святым людям, 278 шедшим с армией Тимура, было приказано превратиться в палачей, и многие обливались слезами, убивая ни в чем не повинных мужчин и женщин. Историк XIX века сэр Малькольм Прайс пишет: «В истории человечества невозможно найти другой такой пример столь ужасающего акта преднамеренной жестокости, причем совершенного человеком, которого экзальтированные историки и поэты стремятся превратить в полубога. Ведь кое-кто, не желая говорить об отваге, благоразумии, военном даровании, которым он несомненно обладал, превозносит его многочисленные превосходные качества, и прежде всего справедливость и милосердие».

Вероятно, это неожиданное избиение пленных родило дурные предчувствия в рядах армии Тимура. Наверняка его воины испытывали настоящий страх: Самые большие опасения у них вызывали могучие индийские боевые слоны, о которых по Самарканду ходили ужасные рассказы и с которыми им теперь предстояло встретиться в сражении. Покрытые толстой броней, несущие на спине защитные башенки с лучниками и арбалетчиками, вооруженные мечами, привязанными к бивням, причем по слухам мечи были отравленными, они производили жуткое впечатление. Стрелы и сабли были бесполезны против них.

«Ряды могучих слонов, полностью закованных в сталь, лишали души вождей пыла. Так как они ни разу не видели слонов в битве, а только слышали преувеличенные рассказы об этих странных животных, они испытывали большой страх перед ними и считали победу над слонами совершенно невозможной. Заблуждения благородных и высоких на сей предмет были настолько велики, что, когда пришло время назначать командиров, и его величество Сахиб-Киран <Тимур> спросил заслуженных воинов и сопровождавших его ученых высокого ранга, какое место они предпочли бы, они ответили, что хотели бы быть с женщинами», — пишет историк XVI века Хвандамир. Это было еще одним испытанием лидерских качеств Тимура и его тактической изобретательности. Амиров, командиров и воинов требовалось успокоить, и нужно было продумать стратегию борьбы со слонами.

Тимур приказал своим воинам выкопать глубокие окопы, усиленные валами, чтобы защитить свои позиции. Затем он приказал воинам рассыпать на пути слонов «чеснок» — четырехрогие железные колючки. Быки были связаны за шеи и ноги и выстроены рядами перед окопами. Верблюдов нагрузили дровами и сухой травой. Лучникам приказали стрелять только по махаутам, которые управляли слонами и сидели перед башенками.

После того, как были завершены приготовления, настал черед придворных астрологов. Это уже стало обычаем, когда перед началом битвы они с удовлетворением отмечали, что расположение планет благоприятствует Тимуру. Однако на этот раз, либо из леденящего страха перед слонами, либо по каким-то иным неведомым причинам, они сообщили, что планеты не благоволят планам Тимура. Напрасно! Тут же Повелитель Счастливого Сочетания Планет объявил, что глупо интересоваться расположением планет и светил. Посрамленные астрологи начали брюзжать, но Тимура уже не интересовал их вердикт, благоприятный или иной.

В присутствии свидетелей он потребовал принести ему коран. Демонстрируя несокрушимую убежденность в собственной правоте, он открыл его на странице, повествующей об уничтожении народа его настойчивым и сильным противником. Согласно утверждению Гияс ад-дина, автора оригинального персидского дневника похода в Индию, Тимур прочитал отрывок из суры о Юнусе (Ионе).

Хорошая новость пробежала по рядам войска. То, о чем промолчали звезды, сказал коран, то есть изрек сам Аллах. Дели будет принадлежать им.

17 декабря 1398 года армия Маллу и султана Махмуда вышла из ворот Дели, чтобы дать бой врагу. В центре армии шли боевые слоны, на каждом из которых сидела группа воинов, вооруженных до зубов. Обе стороны использовали традиционный боевой порядок, который применяли мусульманские армии того времени: правое и левое крылья, центр и авангард.

Сам Тимур расположился на холме, с которого было видно поле боя. Как обычно в последние минуты перед сражением, когда напряжение, вызванное ощущением неизбежности множества смертей, охватило обе армии, император спешился, распростерся на земле и обратился к Аллаху, призывая его благословение. Он сделал все, что мог. Остальное было в руках Всемогущего.

Язди писал: «Столь жаркой битвы ранее не видали. Ярость солдат никогда еще не достигала таких пределов, и никто ранее не слышал столь ужасающего шума: цимбалы, литавры, барабаны и трубы, огромные медные литавры, которые висели на боках слонов, колокола, в которые звонили индийцы, крики солдат — все это могло заставить затрястись землю». В разгар жуткой какофонии небо потемнело, когда лучники Тимура выпустили тучу стрел по правому флангу индийцев. Маллу и султан Махмуд ответили, двинув свой левый фланг и авангард против правого крыла татар, но при этом подставили свой фланг и тыл авангарду Тимура. Потеряв несколько сот человек, они обратились в бегство. Тимур захватил инициативу в сражении.

Глядя на разбегающихся в полном беспорядке воинов своего левого крыла, Маллу и султан Махмуд дали заранее оговоренный сигнги. Равнину потряс грохот шагов боевых слонов, двинувшихся вперед в сомкнутом боевом порядке. Воины в тяжелых доспехах, которые сидели в башенках на спинах слонов, приготовились нанести удар. Бронированные монстры, приближающиеся с ужасным топотом к рядам татарского войска, вселили ужас в сердца воинов Тимура. Повинуясь приказу, лучники начали стрелять в слоновожатых — махаутов, однако слоны продолжали неотвратимо надвигаться.

Со своей возвышенной позиции Тимур видел, что слоны вызвали замешательство среди его воинов. Он уже приготовил средство борьбы с этими экзотическими тварями, и сейчас наступило время пустить его в ход. Амиры приказали вывести вперед верблюдов, нагруженных корзинами сухой травы и вязанками дров. Когда слоны приблизились, этот груз подожгли, и верблюды в панике бросились вперед. Совершенно неожиданно перед слонами выросли истошно ревущие верблюды, охваченные пламенем. Слоны отреагировали инстинктивно. Они повернулись кругом и бросились на свою собственную армию, втаптывая людей в землю, разбрасывая их в стороны, и таким образом внесли замешательство в ряды индийской армии. Хвандамир пишет: «Индийские солдаты справа и слева падали на землю словно тени. Головы индийцев разлетались на атомы, они были подобны орехам, сыплющимся с пальм».

Отважный Пир-Мухаммед возглавил атаку правого крыла, и вскоре индийцы бросились наутек, татары их беспощадно рубили, преследуя до самых стен Дели. Другой принц, пятнадцатилетний Халил, отличился, вместе со своими телохранителями, захватив слона и пригнав его в качестве подарка деду. На Тимура отвага юноши произвела просто колоссальное впечатление, и он даровал Халилу титул султана. Мусульманский историк XVI века Феришта презрительно пишет о попытках индийцев отстоять Дели. «В самое короткое время индийцы были полностью разгромлены, они не сделали ни одной попытки защитить свою страну, свои жизни, свое достояние».

Битва закончилась. «Солнце победы и триумфа осветило с востока знамена его величества, и вихрь счастья запорошил глаза врага пылью неудачи. Так велики были груды тел, что поле битвы напоминало мрачные горы, и реки крови неслись по нему могучими волнами»[78].

Татары Тимура одержали одну из своих величайших побед. Превзойдя и Чингис-хана, и Александра Македонского, они пересекли самые неприступные горы планеты, пересекли реки и пустыни и поставили на колени один из богатейших городов мира. Перед ними лежали неслыханные сокровища.

Хотя поле боя еще дымилось вокруг Тимура, он совершенно спокойно переключился с горячки боя на удовольствия мирной жизни. Через день после битвы он триумфально вошел в Дели. Знамя Тимура было поднято на стенах города и над пышно украшенным императорским шатром. Туда набились дрожащие шерифы, кади, судьи и писцы, которые подтвердили формальную капитуляцию Дели и умоляли пощадить их, так как Маллу и султан Махмуд бросили их на произвол судьбы. Вокруг императора играла прекрасная музыка, и он великодушно согласился пощадить их в обмен на колоссальный выкуп.

Но полностью ощутить сладость победы Тимур сумел, когда перед ним один за другим провели сотню захваченных слонов, и вожатые заставили животных опуститься на колени в знак покорности. Они немедленно выразили покорность новому повелителю Дели и были разосланы во все уголки империи принцам династии Тимуридов в Тебриз, Шираз и Герат, принцу Тахартены в Эрзинджан и шейху Ибрагиму в Ширван. Их сопровождали посланцы, которые доставили известие о грандиозной победе в самые дальние уголки Азии, а в мечетях Дели в пятничных молитвах начали поминать имя Тимура.

После того, как было покончено с этими приятными, но мелкими формальностями, настало время заняться более серьезным делом подсчета, а потом и конфискации богатств города. Чиновники Тимура были заняты по горло, отбирая у жителей Дели деньги и имущество. Пока что не наблюдалось никаких признаков тревоги. Сдача города прошла вполне мирно, и размеры выкупа были согласованы. Тем не менее события начали развиваться не самым благоприятным образом. В течение нескольких дней после битвы количество татарских воинов, вошедших в Дели, стремительно выросло. Часть их начала разделять жителей Дели, которым была обещана пощада, и беженцев, укрывшихся в городе, которым никто ничего не обещал. Другие занялись сбором выкупа с домовладельцев и богачей. Кроме того, как утверждает Хвандамир, несколько тысяч человек вошли в город, чтобы реквизировать зерно и сахар для войска.

Однако много татар вошли в город без всякого разрешения. Частью из них двигало простое любопытство, другие хотели удовлетворить сексуальный голод, а кто-то намеревался заняться грабежом. Когда пришло известие, что женщины императорского гарема намерены посетить захваченный город, ворота были открыты и не закрывались несколько часов. Количество татар в городе резко увеличилось. Язди утверждает, что в город вошли около 15000 воинов Тимура.

Невозможно точно восстановить цепь событий, приведших к последствиям, о которых индийцы будут вспоминать с ужасом еще сотни лет вперед. Вероятно, чашу терпения жителей переполнил какой-то одиночный случай насилия или убийства. Может быть, все, что потребовалось для вспышки безумных убийств, — это спор между распаленными татарами и взбешенным индийцем, защищавшим свое добро. Какова бы ни была причина, последовавшее кровопролитие было необычайным даже по масштабам Тимура. Насмехаясь над неспособностью индийцев оказать сопротивление, Феришта красочно описывает ужасы в городе, преданном огню и мечу.

Татары медленно продвигались по улицам, оттесняя разбитых индийцев в Старый Дели, где они попытались найти убежище в кафедральной мечети. Два амира Тимура во главе отряда из 500 воинов ворвались в мечеть и «послали в пучину ада души этих неверных, из голов которых они построили башни, а их тела отдали в пищу птицам и зверям. Никогда еще не было такого ужасного побоища и бедствия». Язди обвиняет во всем происшедшем «плохое поведение» горожан. От придворного историка и не следовало ждать чего-то иного. Гияс ад-дин Али, который написал первый отчет о событиях в Дели, отметил, что татарские воины неслись через город подобно голодным волкам, напавшим на стадо овец, или орлам, охотящимся за слабыми птичками».

Что бы ни вызвало эту вспышку, Дели, город драгоценных камней и благовоний, превратился в пылающий ад, окутанный зловонием множества трупов. Укрывшись в роскошном шатре и отмечая свою славную победу великолепным пиром в компании женщин императорского гарема, Тимур мог и не знать о начавшемся кровопролитии. Пока амиры в городе отчаянно, но безуспешно старались привести к повиновению взбунтовавшуюся толпу, никто из их товарищей, похоже, не решился побеспокоить развлекающегося императора. Но все подобные описания выглядят несколько подозрительно потому, что Тимур был не тем человеком, который мог потерять контроль над событиями. Крайне сомнительно, что он не был хорошо проинформирован о том, что происходит за стенами Дели. Буквально все источники рассказывают о железной дисциплине его войск, которую поддерживали страхом смерти. Грабежи, пока не было дано официальное разрешение, считались тяжелым преступлением. Зная это, разве могли воины пойти против воли императора?

С разрешением или без него, татары опустошили сундуки Дели. Когда была подсчитана добыча, результаты потрясли солдат. Тут были груды золота и серебра, жемчуга и драгоценные камни, монеты и богатые одежды, так много, утверждает Язди, что невозможно было найти слова, чтобы описать это. Кроме того, было захвачено множество рабов, как всегда бывало после битвы, — обычных жителей Дели, мужчин и женщин, которых немедленно обратили в слуг. Многие татары выходили из города во главе колонны из 150 человек. Самый бедный воин имел не менее 20 пленников.

В течение двух недель Тимур оставался в Дели, принимая капитуляцию местных правителей и добавляя принесенные ими дары в свою сокровищницу. Лучшие ремесленники и каменщики Дели, прославленные своим мастерством, были закованы в цепи, чтобы отправить их в Самарканд. Летописи говорят об одном подарке, который особенно порадовал Тимура. Это была пара белых попугаев, которая многие годы сидела в приемном покое индийских султанов.

Затем, совершенно неожиданно, император отдал приказ выступать. Один из местных принцев, Хызр-хан, основатель династии Сайидов, который претендовал на происхождение от пророка Мухаммеда, был поставлен Тимуром управлять областью, которая охватывает современный Пенджаб и Верхний Синд[79]. Тимур не слишком интересовался управлением империей — история считает это одним из его крупнейших недостатков. Его гораздо больше привлекала слава завоевателя.

Нагруженная добычей армия медленно поползла на север, иногда делая не более четырех миль в день. Одну из первых остановок Тимур сделал возле знаменитой мраморной мечети, которую построил султан Фируз-Шах на берегу Джамны. Там император воздал благодарность Аллаху за свои последние успехи. Может быть, именно эта мечеть вдохновила Тимура построить монументальную кафедральную мечеть в Самарканде.

Однако возвращение не сопровождалось бездельем. Татарское войско ожидали новые битвы, так как джихад не закончился. Предстояло убить или обратить в истинную веру множество неверных. Сначала армия повернула на северо-восток, разорив крепость, Мирт, прежде чем вышла к Гангу. Там было убито множество индусов, которыми нагрузили 48 больших лодок, а также неизвестное число зороастрийцев. В предгорьях Кашмира и Гималаев армия Тимура по дороге дала около 20 сражений, не без пользы для себя грабя все попадающиеся на пути населенные пункты. Мусульманский шах Кашмира поспешно выразил покорность и пообещал выплатить большую дань. Индуистский раджа Джамму был захвачен в неожиданной стычке и тут же обращен в истинную веру. Затем был отправлен отдельный отряд в Лахор, чтобы наказать тамошнего принца, который выразил покорность Тимуру, но почему-то не приехал к нему несмотря на приказ. Лахор был захвачен, а беспечный принц казнен.

К марту Тимур удовлетворил свою жажду войны и сокровищ. Он попрощался с принцами правящего дома и дал им разрешение возвращаться в свои провинции. В Кашмире, к большой тревоге своих амиров и принцев, у него разболелась рука, на которой появилась опухоль. А когда армия оказалась к северу от Кабула, у него на руках и ногах появилось множество нарывов, так что он больше не мог сидеть в седле. Во время обратного перехода через суровый Гиндукуш его пришлось везти в носилках на мулах. Дорога петляла так причудливо, что, как пишет Язди, как-то за один день им пришлось 48 раз пересекать одну и ту же реку.

В первые дни весны, когда на деревьях лопаются почки, Тимур переправился через Оск, и в Термезе его встретила почти вся императорская семья. Здесь были великая королева Сарай-Мульк-ханум, Тукал-ханум, младшая королева Туман-ага, последняя и самая молодая жена. Здесь также были два внуки императора — Улугбек и Ибрагим-Султан, которых сопровождали несколько принцесс и делегация высших чиновников Самарканда. Все поспешили вперед, чтобы приветствовать и поздравить старого императора с последним триумфом.

Королевский кортеж двинулся к Самарканду, остановившись на пару недель в Шахрисабзе, где Тимур решил поклониться могилам святых и своего отца амира Тарагая. Когда караван приблизился к его любимой столице, мысли императора обратились к предстоящей торжественной церемонии, которая должна была начаться вскоре. Зрелище должно было получиться просто потрясающим.

А в тысяче миль позади Дели лежал в руинах. Огромные богатства, накопленные многими поколениями индийских султанов, исчезли в считанные дни. Тимур разгромил и без того ослабевшее королевство, северная Индия пережила одно из самых опустошительных нашествий. Запасы зерна и посевы были уничтожены. Поля опустели. Голод и болезни собирали свою жатву. Груды высохших трупов отравляли воздух и воду. Небеса молчали. В грязи высились пирамиды отрубленных голов. «Дели был совершенно разрушен, и те люди, которые уцелели, умерли, так как два месяца в городе буквально ничто не шелохнулось».

Бич Божий оставил ужасный след, написав самые мрачные страницы индийской истории. Потребовалось более ста лет, чтобы Дели оправился.

Глава 8
«ПАЛОМНИЧЕСТВО ОПУСТОШЕНИЯ»
1399–1401 годы

Толпы глазели на захваченных слонов, убранных разноцветными коврами, когда их вели по улицам Самарканда. Лишь немногие из жителей города, если вообще хоть кто-то, видели раньше этих исполинских животных. Рассказывались самые фантастические истории об этих огромных тварях: будто они неуязвимы для мечей и стрел, могут вырывать деревья, просто пробегая мимо, давят пехотинцев и конников своим хоботом. Когда Тимур проезжал по улицам, рабы сыпали драгоценные камни под копыта его лошади. Другие швыряли в воздух золотую пыль и жемчуг, чтобы почтить его. Мужчины и женщины хлопали и кричали до хрипоты. Весеннее солнце сверкало на синих куполах мечетей и дворцов, которые поднимались над городом, и на множестве минаретов, облицованных лазурной майоликой. Никогда еще триумфальное возвращение императора домой не выглядело столь величественным и экзотическим. За три десятилетия Тимур не раз покидал столицу, чтобы отправиться в очередной поход, люди ждали сообщений о битвах, а потом, через несколько лет, он возвращался с победой. Поэтому все уже начали воспринимать его успехи как нечто естественное и даже обязательное. Но на сей раз результат превосходил любые ожидания, масштабы побед и награбленные богатства казались просто невероятными. Индии пришлось опустошить свои сундуки, и Самарканд стал правителем мира.

Тимур совершил грандиозное путешествие по своему королевству, праздновавшему победу, в том ураганном стиле, который напоминал его последние военные походы. Проведя две недели в незаконченном дворце Ак-Сарай в Шахрисабзе, он отправился на север, сначала на зеленые лужайки парка Тахта-Караша, одного из самых роскошных в Самарканде, а потом в Пленяющий Сердце Сад. По пути он устроил инспекцию всем строительствам: городским баням, комплексу гробниц Шах-и-Зинда, медресе великой королевы Сарай Мульк-ханум. Затем он продолжил турне по паркам: из Сада Чинар в Сад Картины Мира, далее в Райский Сад и Сад на Возвышенности.

Самарканд бурлил от возбуждения при возвращении императора. Тимур объявил о том, что начинает самое грандиозное строительство в своей жизни. Кафедральная мечеть должна стать памятником его бесчисленным победам и богу, который даровал эти победы. Десятки индийских каменщиков, захваченных при разгроме Дели, были поставлены на работы вместе с ремесленниками из Басры и Багдада, Азербайджана, Фарса и Дамаска рядом с мастерами со всего Марвераннахра. Мечеть еще строилась, когда испанский 292 посол Клавихо в конце 1404 года прибыл в Самарканд и увидел Тимура, который лично руководил многими работами, выкрикивая приказы и бросая куски вяленого мяса рабочим, обливавшимся потом.

Старательный Язди сообщает: «Наконец под его присмотром было закончено это великое здание. В нем имелись 480 колонн тесаного камня, каждая высотой семь локтей. Сводчатая крыша была покрыта отполированным мрамором с изящной резьбой. От архитрава до вершины крыши было девять локтей. На каждом из четырех углов мечети стоял минарет. Двери были бронзовые, а стены, как внутри, так и снаружи, а также своды крыши были украшены рельефными надписями, среди которых были изречения из Алкорана. Кафедра и подставки для книг, где читались молитвы за императора, были исключительно великолепны. Алтарная ниша, покрытая коваными железными узорами, также была очень красивой».

По крайней мере на время Кафедральная мечеть стала крупнейшим из архитектурных творений Тимура. Но Язди не стал вдаваться в детали и не рассказал, что этот памятник высокомерию Тимура очень быстро начал рушиться из-за торопливой и небрежной постройки. Как придворный историк, он просто не мог позволить себе такую бестактность.

Радостные празднества, сопровождающие возвращение Тимура, были внезапно прерваны. С берегов Каспия прилетела черная весть, и принесла ее прекрасная Хан-Зада, вдова первенца Тимура Джахангира, которая сейчас была замужем за Мираншахом, правившим державой Хулагидов от имени отца. Склонившись перед Завоевателем Мира, принцесса, которая вела свою родословную от Чингис-хана, рассказала ему, что Мираншах просто сошел с ума, и хуже того, он замыслил заговор, чтобы свергнуть Тимура с трона. Взывая к его милосердию и безудержно плача, она бросилась к ногам императора, крича, что больше не может выдерживать неслыханные грубости мужа и никогда к нему не вернется.

Хотя эта новость потрясла Тимура, она не стала для него полной неожиданностью. Уже на обратном пути из Индии он получал известия о безудержном пьянстве Мираншаха. Рассказывали истории о безумных пари, многочасовых попойках-марафонах в мечетях, о золотых монетах, которые швыряли из окон дворца беснующимся толпам. Государственная казна стремительно пустела, не в силах выдержать разгула принца.[80] Другой новостью, возмутившей Тимура, стало сообщение, что Мираншах осквернил гробницу монгольского царевича Алжитая в знаменитой зеленокупольной мечети Султании. Могилу же, принадлежавшую персидскому историку Рашид ад-дину, он приказал уничтожить, а кости похоронить на еврейском кладбище. Уничтожались самые красивые здания города. Клавихо подтвердил сообщения о безумии Мираншаха, приписав однако такое странное поведение неуверенности в себе и попыткам привлечь внимание. Испанец процитировал слова самого Мираншаха: «Так как я сын самого знаменитого завоевателя в мире, что я могу сделать в этих знаменитых городах, чтобы меня вспоминали после смерти?» Сначала он пытался заняться строительством, но очень быстро понял, что ни одно из его творений не превзойдет созданные ранее.

Относительно заговора с целью свержения Тимура Арабшах утверждает, что видел, как Мираншах пишет письмо Тимуру, за содержание которого его следовало немедленно казнить. Недовольный принц утверждал с ошеломляющей прямотой, что пришло время императору освободить дорогу следующему поколению.

Все, что говорили об умственных способностях Мираншаха и о его военных талантах, а точнее — о полном отсутствии того и другого, вызывало серьезное беспокойство отца. События последних лет доказывали, что он совершенно непригоден править столь беспокойным районом, населенным грузинами, туркменами, армянами и азербайджанцами, которые постоянно отказывались признать господство Тимура. Султан Ахмед Джалаир, после того как в 1393 году Тимур изгнал его из Багдада, в следующем году снова занял город. Мираншах попытался выдворить его, но эта попытка завершилась бесславным провалом. На севере он потерпел столь же унизительное поражение. Сын султана Ахмеда был осажден татарами в азербайджанском городе Аланджик. Вместо того, чтобы использовать свое преимущество и взять штурмом цитадель, Мираншах бежал под ударом подошедшей на помощь армии грузин. Город был потерян.

Все это не могло понравиться его отцу. Хотя хроники говорят, что Тимур и сам любил крепко выпить, особенно после крупных сражений, и устраивал шумные праздники, во всем этом имелось одно принципиальное отличие от того, что делал Мираншах. Тимур никогда не позволял себе напиваться, руководя войсками или занимаясь делами империи. Решение проблемы было очевидным. Требовалось что-то срочно сделать с беспутным сыном.

В октябре 1399 года, через четыре месяца после возвращения из Индии, Тимур покинул Самарканд во главе армии. Мухаммед-Султан, назначенный его преемником, чье имя уже поминалось в пятничных молитвах и чеканилось на имперских монетах, был вызван в Марвераннахр, чтобы он управлял державой в отсутствие императора. Сын Джахангира и Хан-Зады, этот внук оставался любимцем Тимура.[81]

Армия получила для отдыха и пополнения потерь только одно лето, а потом отправилась на запад. Начался Семилетний поход. Тимур пока еще не был готов двинуться на восток. Победы в Индии обезопасили южные границы его империи. На севере разгром Тохтамыша и внутренние распри в землях Золотой Орды покончили с наступательными возможностями этого государства. Но еще оставались незавершенные дела на западе.

В 1393 году, когда Тимур захватил Багдад, султан Ахмед бежал в Каир и нашел убежище при дворе Баркука, султана Египта и Сирии. Примерно в это же время Тимур отправил туда посольство, предложив наладить дружеские отношения между двумя государствами, однако Баркук бросил в тюрьму и казнил послов Тимура, хотя глава посольства был родственником одной из жен Тимура.[82] Таким же провокационным было решение султана мамлюков оказать вооруженную помощь Ахмеду в его попытках вернуть Багдад. Этот союз был позднее укреплен женитьбой султана на одной из дочерей правителя Ирака.

Тимур во время похода 1394 года был близок к тому, чтобы дать сражение Баркуку, но, так как его войска были крайне утомлены, он решил дождаться более благоприятной возможности. Теперь пришло известие, что Баркук умер, оставив своего десятилетнего сына Фараджа на милость придворных группировок. Это был очень удобный момент, чтобы отомстить убийцам и, что более важно, продвинуть дальше западные границы империи, еще ближе к Средиземному морю. Но прежде всего требовалось уладить неотложные семейные дела. Столица Мираншаха Султания лежала как раз на пути к западным границам. Это позволяло наставить на путь истинный начавшего самоуправствовать принца.

Несколько командиров были отправлены вперед, чтобы точно выяснить, какие интриги плетутся при дворе Мираншаха. Вернувшись к императору, они, как и положено искушенным придворным, доложили, что во всем виноваты дурные советники принца. Они сообщили, что Мираншах идет на поводу у сборища болтунов. Безответственные ученые, поэты и музыканты повинны в катастрофическом положении его королевства. Решение Тимура было моментальным. Мавляна Мухаммед Кушистанский, известный ученый и поэт, Кутб ад-дин Мосульский, не менее известный музыкант, и несколько других придворных были приговорены к смерти. Интересно, что эти несчастные продолжали состязаться в остроумии до самого конца. Мавляна Мухаммед говорил своим друзьям: «Вы шли впереди меня в свите принца, может, вы и сейчас пойдете впереди меня?»[83] Сам Мираншах избежал строгого наказания, но был смещен с трона и дальше тащился в обозе императора. Те из его командиров, которые были повинны в позорном поражении под Аланджиком, были жестоко казнены.

Восстановив порядок, Тимур двинулся дальше на запад. Армия зазимовала на лугах Карабаха, откуда Тимур отправил еще одну карательную экспедицию в Грузию, чтобы отомстить за ту роль, которую грузины сыграли в перевороте против Мираншаха, и помощь, оказанную осажденному сыну султана Ахмеда принцу Тахиру в Аланджике. В очередной раз горные долины были залиты кровью. Татарские войска двигались на север, убивая и грабя. Они сжигали церкви, виноградники, дома, целые города и деревни. Избиение прекратилось лишь с наступлением жестоких зимних холодов, когда армия отошла к месту зимовки, чтобы присоединиться к императорским празднованиям по поводу очередного прибавления в семействе. У Хал ил-Султана родился сын. В возрасте 63 лет Тимур стал прадедом.

Но это счастливое известие никак не касалось грузин. Оно никак не помешало очередному, пятому по счету, вторжению Тимура в это христианское царство, которое состоялось весной 1400 года. На этот раз предлогом послужил отказ царя Георгия VII выдать принца Тахира, который нашел убежище при его дворе. Когда татарские орды начали наступление, грузины ушли высоко в горы, укрывшись в потайных пещерах. Сложная местность и неожиданная тактика противника требовали нового подхода. Прежде всего Тимур приказал плести корзины достаточно большие, чтобы выдержать человека. Внутрь сажали лучников, которых спускали с утесов, пока они не оказывались напротив входа в пещеру. Они начинали посылать горящие стрелы, обмотанные паклей, смоченной нефтью, прямо в черные отверстия. Люди были вынуждены либо покинуть пещеру, либо задохнуться в дыму. Столица Грузии Тбилиси, уже взятая Тимуром в 1386 году, снова попала под удар. В самое недолгое время на земле Грузии мечети, минареты и муэдзины заменили христианские церкви и священников. Под угрозой меча грузины решили повторить священные слова мусульман: «Ля илляха иль Алла, Мухаммед расул Алла». Смерть ждала тех, кто оставался верен христианству.

Однако царь Георгий сумел ускользнуть от татар и бежал на западный Кавказ. Принца Тахира он отослал на юг, чтобы тот укрылся у оттоманского султана Баязида. Это была хитрая задумка, так как она могла спровоцировать раздоры между Баязидом и Тимуром. Но Георгий даже не подозревал, как скоро этот план сработает.

Война между Тимуром и Баязидом не была неизбежной. В действительности владыка татар несколько раз пытался заключить мир, как он это сделал с египетским султаном. Однако исторические хроники не могут помочь пониманию того, почему же все-таки Тимур и Баязид в конце концов столкнулись на поле боя. Не следует читать работы Язди, Арабшаха или Низам ад-дина Шами, которые дают очевидные ответы. Наиболее достоверным источником сведений служит обычный географический атлас. Карта Малой Азии совершенно ясно показывает, как политические и географические факторы влияли на взаимоотношения двух в высшей степени амбициозных строителей империй.

Как всегда, начались взаимные упреки по поводу врагов, которые искали убежища и получали его при дворах правителей. Баязида приводило в бешенство то, что Тимур принял у себя принцев десяти провинций Анатолии, известных как Рум, чьи королевства турки сначала сокрушили, а потом и вообще включили в орбиту Оттоманской империи, когда она начала расширяться на восток. Точно так же серьезное недовольство Тимура вызывало то, что Баязид дал убежище его новым (принц Тахир) и старым (султан Ахмед Джалаир и Кара-Юсуф, вождь туркменского племени черных овец) противникам. Особенно ненавистен ему был Кара-Юсуф, неоднократно поднимавший мятежи против Тимура в землях между Месопотамией и Малой Азией.

С помощью своей разветвленной разведывательной сети Тимур прекрасно знал обо всех шагах, которые делались, чтобы сколотить против него большой союз. Такие планы активно обсуждали Баязид, султан Ахмед и египетские власти, у которых он искал защиты. Тимур отправил письмо правителю оттоманов, предостерегая его против войны, и потребовал прекратить плести интриги вместе с султаном Ахмедом и Кара-Юсуфом. Тимур утверждал, что сам он воздерживается от войны лишь потому, что Баязид сражается с неверными в Европе, и такая война повредит общему делу ислама и поможет неверным. Он писал Баязиду, что еще никто из сражавшихся с ним не преуспел. Правитель оттоманов не должен нарушать границы, иначе он подпишет себе приговор.

Силы оттоманов не могли идти в сравнение с татарскими армиями.

Это письмо отражало геополитические реалии, которые уже почти не оставляли места для каких-либо маневров. Невозможно было отрицать тот факт, что Баязид, который огнем и мечом прошелся по Балканам и в 1396 году сокрушил при Никополисе цвет европейской рыцарской кавалерии, теперь повернул свою саблю на восток. Безостановочное продвижение Тимура на запад описано многими источниками. Выступив из Самарканда, он сначала завоевал Герат, прежде чем двинуться через Персию на Кавказ, без труда захватив их. К началу XV века военная слава обоих правителей сияла ярко, как никогда, и теперь любые новые территориальные захваты — для Баязида на востоке, для Тимура на западе — приводили их к прямому столкновению. Район, в котором соприкасались интересы обеих империй был очень неспокойным, его жители постоянно сопротивлялись попыткам установления иностранного владычества. Такие претензии на независимость лишь делали еще более четким осознание того, что один только меч может решить здесь все вопросы.

На правителя оттоманов не произвели особого впечатления резкие слова Тимура. Тимур был не более чем «бродячей собакой», которой турки совершенно не опасались. «Долгое время мы желали начать войну против тебя. Благодаря богу наше желание сейчас исполнилось, и мы решили выступить против тебя с могущественной армией. Если ты не пойдешь навстречу нам, мы придем и отыщем тебя и будем гнать тебя до Тавриза и Султании. И там мы посмотрим, на чью сторону склонятся небеса, кто из нас будет вознесен к победе, а кто низвергнут к позорному поражению».

Более того, появились совершенно ясные признаки того, что столкновение между двумя империями произойдет в самом ближайшем будущем. Пока Тимур зимой 1399–1400 годов усмирял грузин, повелитель оттоманов послал своего старшего сына принца Сулеймана вторгнуться в Армению.

Этот успешный поход привел к поражению союзника Тимура принца Тахартена из Эрзинджана, который, под сильным напором турок, был вынужден сдать город Кармах (сегодня находится в восточной Турции).

Тимур был достаточно раздражен этими событиями, а потому летом 1400 года совершил молниеносный рейд в Анатолию. К нему присоединились отряды принца Тахартена. Турки освободили его от забот о сокровищнице и о гареме, поэтому вполне понятно, почему он присоединился к татарам. Великая королева Сарай Мульк-ханум была отправлена в Султанию, что служило самым верным доказательством неизбежности битвы. Тимур остановил свой взор на городе Сивас, он являлся базой, с которой турки предпринимали свои вылазки.

Арабшах пишет: «Этот город был среди самых прекрасных крупных городов, располагался в красивом месте, известен своими общественными зданиями, укреплениями, но более всего известны могилы мучеников. Его вода чиста, а воздух полезен для телесного здоровья. Его люди скромны, исполнены вежливости и благочестия». Среди иных, более земных, особенностей города можно было назвать толстые каменные стены, построенные сельджукским султаном Аладдином Кайкубодом 160 лет назад, и глубокий ров. Такие оборонительные сооружения считались необходимыми для города, который являлся процветающим центром региональной торговли и был, кроме всего прочего, воротами к сердцу Анатолии.

В августе началась осада Сиваса. Крепкие стены и ров защищал гарнизон, состоявший из 4000 кавалеристов спаги, но Тимур имел значительно более крупные силы. Он превратил 8000 пленных в саперов, заставив их подкапывать стены города. Глубоко под землей под стены города были подведены туннели, потолки которых были укреплены деревянными стойками. Их предполагалось поджечь, и тогда стены могли рухнуть. В ход были пущены осадные машины, которые швыряли зажигательные снаряды и камни в город. В течение трех недель саперы и тараны работали без устали, пока стена не начала трещать. Старейшины города опасались, что случится несчастье, если они не сдадутся немедленно, поэтому они отправились просить мира и пощады. Тимур пообещал помиловать мусульман в обмен на выкуп. Однако армяне и другие христиане были взяты в плен. Так как основная часть кавалерии, защищавшей Сивас, состояла из армян, их судьба была предрешена. Никто не мог помешать смертоносным замыслам и мести Непобедимого Господина Семи Климатов, хотя на сей раз он прибегнул к гнусной уловке. По словам сирийского историка XV века Ибн Тагри Бирди, «захватив в плен 3000 вооруженных воинов, он выкопал для них подземную тюрьму, бросил их туда и засыпал землей. Это было сделано после того, как он пообещал им не пролить ни капли их крови. Потом он сказал: «Я сдержал свою клятву, так как я не пролил крови ни одного из них».

Татарский повелитель, который долго боролся зато, чтобы в исламском мире его называли величайшим защитником веры, постарался также предать унизительной смерти христианскую общину города. Если спаги были зарыты заживо, остальным привязывали голову к коленям и бросали в ров, чтобы они утонули. Если верить Иоганну Шильтбергеру, баварскому дворянину, захваченному Тимуром в 1402 году, в рабство были отправлены 9000 девушек. Те, кому посчастливилось избежать гибели, в ужасе бежали из Сиваса. Сам же город, как сообщает Арабшах, был уничтожен и превращен в пустыню.

Столкновения в Сивасе стали первым выстрелом в сторону оттоманов. Но Баязид показал, что хочет и может собрать армию, чтобы вторгнуться во владения татар. Обоюдное желание решить судьбу двух империй на поле боя лишь более укрепилось после этих первых столкновений.[84] Однако в этот момент Тимур не собирался давать Баязиду генеральное сражение. Еще придет время, если Аллах этого пожелает. А теперь у него был и иные цели, и на первом месте стоял Египет.

Смерть султана Баркука в 1399 году убрала со сцены одного из самых упрямых и сильных противников Тимура. Но эта смерть стала напоминанием, если Тимуру требовались такие напоминания, что вскоре ангел смерти Азраил придет и за ним самим. На эти же мысли наталкивало и другое сообщение. В том же году скончался император Мин Чу Ян-Сан, которого татары звали Тонгуз-хан, или Хан-свинья. Скончался и Хызр-Ходжа, монгольский хан. Тимур уже пережил двух своих сыновей, Джахангира и Омар-Шейха, ему предстояло пережить и одного из своих самых любимых внуков. Но эти новости были в общем-то хорошими, пусть даже и навевали печальные мысли. Ведь смерть противника всегда хорошая новость, и лучше всего это понимал Император Века. Смерть императора Мин и хана Монголии привела к беспорядкам, которые должны были впоследствии облегчить путь Тимура на восток. Быстрая смерть двух подряд правителей Дели повергла султанат в полный хаос, из которого Тимур сумел без особого труда извлечь кровавую выгоду. И сейчас смерть Баркука привела к беспорядкам и междоусобицам в Египте, что правитель татар намеревался использовать.

Это был очень удачный момент, чтобы атаковать Фараджа, мальчика-султана, правившего в Каире. Если оттоманы в этот период еще только выходили на мировую сцену, Египетская империя еще со времен султана Саладина в XII веке была одной из ведущих держав исламского мира, столпом защиты веры от христианских крестоносцев. Саладин отбил Иерусалим, изгнал захватчиков и объединил территории Сирии и Египта. При правлении династии мамлюков, которая пришла к власти в середине XIII века, земли Египта простирались от Нила до Леванта, от юго-восточной Анатолии до Хиджаза.[85] Во время правления султана Бейбарса, который саблей проложил себе путь к власти, слава империи достигла новых высот. В 1260 году его армия положила конец продвижению монголов на запад, нанеся им поражение в битве при Айн-Джалуде в Палестине. Оставив монголов бежать, Бейбарс обрушился на крестоносцев и разгромил их, одержав несколько блестящих побед над христианскими рыцарями. Захватив в 1263 году Антиохию, он хладнокровно вырезал весь гарнизон — 16000 человек. 100000 мужчин, женщин и детей были проданы в рабство.

Победоносные на поле боя, мамлюки не меньше преуспели в накоплении богатств и превратили свою столицу в подлинное чудо Среднего Востока. Халил аль-Зафири, персидский путешественник ХIV века, который посетил Каир, писал, что город имеет столько же жителей, сколько десять самых крупных городов его страны вместе взятых. Леонардо Фрескобальди, флорентийский путешественник, в 1384 году писал, что на одной улице Каира можно встретить больше народа, чем во всем его родном городе. По его оценке, в каирскому порту Булак, расположенном на Миле, находилось в три раза больше кораблей, чем в Венеции, Генуе и Анконе вместе. С помощью таких городов, как Каир и Дамаск, Египет контролировал торговые пути в Индию. Он также контролировал потоки паломников, идущих в Мекку и Медину. Яркий светильник ислама загорелся еще сильнее, когда туда перебрались халифы династии Аббасидов после захвата в 1260 году Багдада монголами. Но теперь Египет раздирали междоусобицы, так как соперники стремились свергнуть 10-летнего султана Фараджа, и игнорировать такого хищника, как Тимур, было уже нельзя.

Правитель татар расположился лагерем в Малатье к юго-западу от Сиваса, в восточной Анатолии. Здесь он практически перекрыл пути сообщения между оттоманами и египтянами, но в результате по нему могли ударить и те, и другие. Он прекрасно понимал грозящую опасность, так как уже имелся прецедент совместных действий его противников. В ответ на просьбу Фараджа о помощи, чтобы справиться с другими претендентами на трон, Баязид прислал ему крупные силы. Шпионы Тимура могли сообщить ему о появлении турецких послов в Каире сразу после падения Сиваса, чтобы добиться заключения союза против татар. Но к этой просьбе остались глухи, так как сам Баязид после смерти Баркука захватил принадлежавшую египтянам Малатью. Хотя в данный момент его противники не договорились, Тимур понимал, что турецкий и египетский султаны могут в любой момент объединить свои силы и выставить против него колоссальную армию.

И как всегда перед началом военных действий, он отправил противнику письмо. Тимур угрожал самыми ужасными последствиями, если Фарадж откажется повиноваться.

Послание было совершенно недвусмысленным, однако Фарадж и его советники решили не обращать на него внимания. Гораздо хуже было то, что посол, доставивший письмо, был захвачен Судуном, вице-королем Дамаска, и разрублен надвое на уровне пояса. Язди так писал об этом происшествии: «Не удивительно, что этот простолюдин мог совершить столь трусливый поступок. Чего еще можно ожидать от черкесского раба?»[86] Тимур не мог оставить такой поступок без отмщения. Он приказал своей армии двигаться на юг.

В 160 милях к югу от Малатьи находится город Алеппо, известный политический, торговый и культурный центр. Его рынки были полны экзотических товаров из Индии и являлись важным узлом на торговых путях, связывающих Средиземноморье с Ираном и восточной Анатолией. Его цитадель, как и следовало ожидать, считалась «большой и сильной», как уверяет Ибн Баттута. Марокканский путешественник писал, что именно здесь пророк Ибрагим (Авраам) совершал свое жертвоприношение, а поэт X века Эль-Халиди описал город так:

Шторм с черными клубящимися тучами действительно собирался над Алеппо, так как армия Тимура двинулась на юг. Молнии были готовы поразить этот древний город, и пламя, которое могло охватить его, было далеко небезвредным.

Пока в вышине еще собирались черные грозовые тучи, под мрачными небесами уже загрохотали громы несогласия. Амиры Тимура высказались против намерений своего императора. Они утверждали, что люди измучены. У армии почти не было времени, чтобы оправиться после изнурительного похода в Индию и обратно. После ухода из Самарканда они провели две тяжелые кампании в Грузии, захватили Сивас и Малатью, а теперь от них снова требуют идти в бой. Они двигались к сердцу страны, принадлежащей врагу богатому и сильному. Повсюду были хорошо защищенные и обеспеченные города, сильные замки, а воины мамлюков были вооружены самым наилучшим оружием. Но все подобные сомнения император без колебаний отбросил в сторону, он напомнил своим амирам, что их и его судьба, как всегда, находятся в руках бога. Форсированные марши продолжались, так как сирийцы собирали войска для защиты города. Воины прибывали из Антиохии и Акры, Хамы и Хомса, из Рамаллаха, Ханаана, Газы, Триполи, Баальбека и Иерусалима.

Мнения жителей разделились. Одни, в том числе и правитель Алеппо Дамурдаш, намеревались просить мира. Другие стояли за то, чтобы дать отпор врагу. Дамурдаш предупреждал: «Принц, который сегодня идет на нас, очень могуществен. Он и его армии совершили деяния, не имеющие равных в истории. Куда он только ни шел, повсюду захватывал города и сокрушал крепости. Те, кто пытался сопротивляться ему, потом об этом жалели и несли самое жестокое наказание». Такой противник наверняка пользовался покровительством самого бога. Гораздо более разумно не перечить ему, чеканить монеты с его именем, прославлять его в пятничных молитвах, послать священников, врачей и шерифов с ценными дарами, чтобы просить мира. Правитель продолжал: «Он правитель, которому благоприятствует удача, сильный, активный, прославленный и честолюбивый. Его гнев жжет в тысячи раз сильнее, чем огонь. Если он запылает, то целое море не сумеет погасить его».

На ястребов эти речи не произвели никакого впечатления, если верить Арабшаху. «Наши города построены не из глины или кирпичей, а из твердых, несокрушимых камней. В них стоят хорошие гарнизоны, имеющие достаточное количество продовольствия и оружия. Потребуется год, чтобы захватить хотя бы один из них. Наши луки сделаны в Дамаске, наши копья сделаны в Аравии, наши щиты сделаны в Алеппо. По нашим спискам в стране 60000 деревень. Если каждая деревня даст нам хотя бы одного или двух смелых мужчин, мы получим огромную армию. Эти татары живут в шатрах из шкур и полотна, тогда как мы живем в хороших крепостях из тесаного камня от зубцов на стене до самого фундамента».

Все призывы Дамурдаша о помощи, отправленные султану Фараджу, остались без ответа. Сирийцам предстояло в одиночку встретиться с армией Тимура. К концу октября 1400 года Тимур послал разведывательные партии проверить город и его окрестности. Это была та же самая тактика, с помощью которой он пытался отвлечь индийцев от стен Дели. Тимур не желал связываться с длительной осадой, и здесь его уловка тоже принесла успех. Ворота города были открыты, и армия вышла в боевом порядке. Судун, вице-король Дамаска, вел правое крыло. Его войска были усилены мамлюками. Дамурдаш принял командование левым крылом, составленным из воинов Алеппо, также усиленных мамлюками. При этом они допустили серьезную тактическую ошибку, поставив пеших воинов в первые ряды.

В татарской армии оправданные Мираншах и Шахрух командовали правым крылом. Султан-Махмуд, марионеточный хан из дома Джагатая, командовал левым. Два внука императора, сын Мираншаха Абубакр и Султан-Хусейн командовали правым и левым авангардами соответственно. Военные слоны, захваченные в Дели и ставшие любимой военной новинкой Тимура, были построены впереди армии, одетые в богато изукрашенную броню. Это была армия, которая, как сказал один историк, заполнила все вокруг.

С привычным криком «Аллах акбар!» обе мусульманские армии ринулись в бой. Сражение было яростным, сирийцы отчаянно атаковали этих диких варваров, чтобы защитить свой город. Воздух наполнил лязг мечей и свист стрел. Сначала Тимур захватил инициативу, так как его слоны смяли левый фланг сирийцев. Под сильнейшим напором татар он постепенно подался назад, а потом обратился в бегство к воротам города на виду у остальной армии. Пример Дамурдаша, поспешно удравшего в цитадель, повлек за собой настоящую панику. В считанные мгновения равнину заполнили сирийцы, которые со всех ног мчались к городским стенам, преследуемые по пятам татарами. В толчее воинов затаптывали лошадьми, они тонули во рву, вскоре заполнившемся трупами, копья пронзали по три или четыре человека разом, стрелы беспощадно косили беглецов. Отважных женщин и мальчиков, которые присоединились к защитникам города, перебили на месте.

У Дамурдаша не оставалось иного выбора, кроме как сдать Алеппо Тимуру, чтобы избежать дальнейшего кровопролития. С ним обращались хорошо, но Судун, который когда-то убил посла Тимура, был взят в плен. Сокровища этого города теперь принадлежали всепобеждающему завоевателю. Но надежды правителя на мирное завершение битвы были разбиты вдребезги. Историк ИбнТагри Бирди, отец которого командовал армиями султана Фараджа, писал:

Убийства и грабежи продолжались четверо суток. Деревья вырубались, дома разрушались, мечети поджигались. В одном отчете говорится о массовом избиении городских евреев, которые пытались укрыться в синагоге. «Он оставил город опустошенным, не осталось никаких обитателей, все люди были перебиты. Призывы муэдзинов и молитвы больше не были слышны. Не осталось ничего, кроме пустыни, закопченной пожарами, там жили только совы да стервятники»[87].

И над опустошенным городом высились уже привычные ужасающие памятники побед Тимура. Пирамиды отрубленных голов имели до 15 футов в высоту и до 30 футов в окружности. Стервятники, обожравшиеся мертвечиной, лениво кружили в небе, спускаясь, чтобы выклевать глаза… Двадцать тысяч голов в немом ужасе и отчаянии смотрели остекленевшим взглядом в небо.

Теперь дорога на Дамаск была открыта. Главный город Леванта, один из крупнейших на Средиземном море, один из самых старых в мире, лежал всего лишь в 200 милях к югу. После заранее предрешенного падения Алеппо стало совершенно понятно, что завоеватель не упустит такую заманчивую добычу. Поэтому марш на юг продолжился, несмотря на возражения амиров. Эти командиры предлагали отвести армию на зимние пастбища вокруг горы Ливан, где усталые солдаты смогли бы отдохнуть, но Тимур отказался выслушать их. Египетский султанат был разделен и потерял свое значение. Теперь следовало не дать ему времени приготовиться к обороне. Татары продолжали наступать, и города, селения и крепости, находившиеся между ними и Дамаском, падали, словно карточные домики. Сначала была захвачена Хама, затем Хомс, за ними Баальбек, Сидон и Бейрут.

Но главной целью Тимура оставался сам Дамаск, город, который нажил богатство, поскольку находился на перекрестке торговых путей между Азией и Европой. К западу от него простирались горные цепи Ливана, которые поднимались на высоту 10000 футов, а потом круто обрывались к Средиземному морю. На востоке тянулись прокаленные солнцем пустыни Бадият-аш-Шам. Сам Дамаск рос благодаря пошлинам, которые взимались с караванов, прибывавших ежедневно, но богатство приносили изделия прославленных мастеров и художников. На базарах работали кузнецы, стекольщики, ткачи, портные, резчики камня, плотники, изготовители луков, сокольничие и различные ремесленники. Дамаск был очень культурным и многонациональным городом, в котором жили математики и торговцы, астрономы и артисты. С 661 по 750 год он являлся столицей халифов, то есть арабской исламской империи.

Одно строение больше остальных напоминало о тех славных днях. Ибн Баттута писал: «Дамаск превзошел все остальные города по красоте, и ни одно описание не будет достаточно полным, чтобы передать его очарование. Кафедральная мечеть, известная также как мечеть Омейядов — это самая великолепная мечеть в мире, прекрасная по пропорциям и благородная в красоте, изяществе и совершенстве. Она не имеет себе равных». Три минарета тянутся к небосводу, вздымаясь над царственным куполом, который в свою очередь возвышается над большой аркадой и галереей, а также центральным двором, где может поместиться множество людей. Фасады выложены сверкающими мозаиками, изображающими райские сады, шикарные дворцы с колоннадами, могучие замки, реки и живописные пейзажи. «Даже сейчас, когда солнце едва виднеется над внешней стеной, можно представить роскошь зеленого и золотого в то время, когда двор залит солнцем и видны эти волшебные картины, рожденные воображением арабов, старавшихся компенсировать унылое однообразие своих пустынь», — писал Роберт Байрон в «Дороге на Оксиану».

Ибн Тагри Бирди утверждал, что Дамаск — это наиболее прекрасный и процветающий город мира. Но сейчас, когда сквозь его ворота в отчаянии рвались толпы беженцев из Алеппо, рассказывавших ужасные истории о бойне, город со страхом ждал появления Тимура и самого ужасного нападения за всю свою историю. Разногласия, которые начались сразу после смерти Баркука, умело подогревались шпионами Тимура, и Дамаск чувствовал себя беззащитным. Так 314 как не было единого верховного командования, сирийцы и египтяне затеяли споры, началось «замешательство, разделение, конфликты и ссоры», с сожалением отмечает Арабшах, которому в то время было восемь или девять лет. Слишком много энергии амиры тратили на доказательства собственного превосходства, началась повсеместная грызня, а непосредственная угроза нападения Тимура, как писал Ибн Тагри Бирди, «словно бы и не существовала».

К январю 1401 года татарское войско расположил ось лагерем неподалеку от города. Египетский султанат предпринял отчаянную и любопытную попытку покушения на жизнь завоевателя, отправив в его лагерь наемного убийцу, замаскировавшегося дервишем. Однако несостоявшийся убийца вызвал подозрения, его обыскали, нашли кинжал и тут же убили. Два человека, сопровождавшие его, вернулись к Фараджу с отрезанными носами и ушами.

К Фараджу был отправлен второй посол, который потребовал немедленно вернуть Атыльмыша и посоветовал молодому правителю Египта начать чеканить монеты с именем Тимура.

Фарадж обещал повиноваться, но начал тянуть время. Серия инцидентов убедила жителей Дамаска, что ход событий постепенно поворачивается в их сторону. Прежде всего Тимур отвел войска от стен города, чтобы сохранить пастбища для лошадей. Осажденные не без оснований сделали вывод, что татары отступают; Затем пришло известие, что внук Тимура Султан-Хусейн, который вел авангард правого крыла на Алеппо, переметнулся на сторону сирийцев. Наконец, они смотрели на равнину, где еще несколько дней назад стояла лагерем армия Тимура, и видели там войска Фараджа, только что прибывшие из Каира. Жители Дамаска пришли в крайнее возбуждение, они открыли ворота города и отправили отряды, чтобы атаковать арьергарды Тимура.

Но теперь катастрофа была неизбежна, так как Фарадж нарушил свое обязательство капитулировать. Хуже того, в кровопролитных стычках погибли несколько воинов Тимура. Взбешенный император приказал войскам повернуть назад и двинуться на Дамаск. Хотя армия была ослаблена многомесячным походом, она еще представляла собой грозную силу. Говорят, что ночью линия костров тянулась на 150 миль. Фарадж, чуя грозящую гибель, отправил формальные извинения за нападения, обвиняя во всем местных мятежников и заверив Тимура, что он будет соблюдать все предложенные условия. Однако завоевателя нельзя было утихомирить столь легко.

Единственная надежда Дамаска была связана с армией Фараджа. В отличие от татар, его мамлюки хорошо отдохнули, им не пришлось совершать утомительный марш через весь континент. Но на следующее утро после того, как армия Тимура окружила город, жители Дамаска увидели страшную картину. Египетская армия под покровом ночи просто испарилась, рассеялась, словно пустынный мираж. Фарадж вернулся в Каир, так как до него долетели слухи, будто готовится заговор с целью его свержения. Дамаск остался один перед Бичом Божьим.

Пока мелкие отряды татар преследовали удирающих египтян и резали попавшихся им старших командиров и телохранителей Фараджа, Тимур лично занялся главной задачей. Жители Дамаска, оказавшиеся перед перспективой гибели, завалили городские ворота и призвали к джихаду против захватчиков. Как это уже произошло в Дели и Алеппо, Тимур не был склонен вести затяжную осаду. Он оказался слишком далеко от дома и находился между двумя враждебными ему султанами — Фараджем и Баязидом. Поэтому он хотел завершить дело молниеносным штурмом и немедленной сдачей. Кроме того, город был хорошо защищен и имел много припасов. Поставить его на колени путем осады было бы делом нелегким.

Поэтому Тимур решил обратиться к дипломатии, хотя и не сомневался в успехе военных мер, которые принесут ему все, чего не удастся добиться путем переговоров. В город был отправлен посол, чтобы предложить условия мира. В ответ Дамаск прислал свою делегацию. В ее составе оказался человек, который попал в Дамаск совершенно случайно, сам того не желая. Его пригласили участвовать в походе султана Фараджа и попросту забыли в городе, когда египтяне поспешно бежали оттуда. Этим человеком был величайший историк, когда-либо появившийся в арабском мире. Все было готово для исторической встречи.

Двадцать лет назад на территории современного Алжира Ибн Халдун завершил свой фундаментальный труд «Мукад-димах», или «Предисловие», первый том своей «Всеобщей истории». Сначала он собирался написать сравнительную историю арабов и берберов, но постепенно книга становилась все более сложной, превратилась в труд по философии истории. В ней были даны первые попытки анализа социальных перемен, описание возникновения и падения династий на протяжении многих поколений. Ибн Халдун получил образование и жил в кипящем котле североафриканской политики, поэтому он гораздо лучше других был готов описывать подобные события.[88] К тому моменту, когда он прибыл в Дамаск вместе с султаном Фараджем, Ибн Халдун уже был широко известен и совершил блестящую карьеру. Он пользовался покровительством султана Баркука, служил старшим кади в Каире и работал секретарем, канцлером, советником, послом и доверенным лицом на переговорах почти у всех правителей Северной Африки. Вероятно, самое необычайное назначение он получил в Гранаде, когда служил там старшим судейским чинозником. Его отправили в Севилью послом к королю Кастилии Педро Жестокому. Он также видел изнутри кое-какие тюрьмы Северной Африки. Несмотря на это, а может, именно поэтому, многие его таланты и высокое покровительство повсюду приносили Ибн Халдуну новых врагов. Когда-то верх брал он, когда-то побеждали они. Как раз в тот момент, когда его положение казалось совершенно прочным, он становился жертвой очередной интриги. Впрочем, сам Ибн Халдун также участвовал в заговорах против визирей и султанов.

В отчете об этой эпохальной встрече тунисский дипломат и ученый описал, как посоветовал старейшинам города сдаться татарам, но при этом страшно опасался за свою жизнь, так как в Дамаске существовала и партия войны. Однажды утром он сам спустился с городской стены, чтобы добиться встречи с завоевателем. Детали этих переговоров он описал очень скрупулезно.

Впервые он увидел Тимура во время аудиенции в шатре, где император сидел, «опершись на локоть, а перед ним проносили подносы с едой, которые он посылал группам монголов, сидевших кружком в его шатре». Тимур протянул тунисцу руку для поцелуя. Историк начал со всем возможным почтением: «Да поможет тебе Аллах, сегодня исполнилось тридцать или сорок лет с тех пор, как я начал ждать встречи с тобой. Ты султан всей вселенной и повелитель мира, и я не верю, что со времен Адама был правитель, подобный тебе». Ибн Халдун сказал Тимуру, что еще в 1358 году встретил в мечети аль-Каравийн в Фесе священника, который предсказал приход Тимура к власти. Сочетание планет, сказал священник, длилось всего одно мгновение. «Оно указало на появление могучего, который родится на северо-востоке среди народа пустыни, который будет править царствами, свергать правителей и станет господином всего обитаемого мира».

Рассчитанная лесть достигла своей цели. Ибн Халдуна пригласили на обед в шатер императора, где разговор переключился на историю и географию. Тимур задал своему гостю множество вопросов о Северной Африке. Он хотел знать, где находятся Танжер, Сеута и Сиджильмаса. Ибн Халдун старался объяснить все это, как мог, но Тимуру этого оказалось мало. Он сказал: «Я недоволен. Я желаю, чтобы ты подготовил для меня детальное описание всей страны Магриб, ее близких краев и далеких, ее гор и рек, ее деревень и городов — причем так, словно бы я сам повидал их».

Ибн Халдун вернулся обратно в город и поспешил закончить требуемую книгу в ближайшие дни. Всего он провел в татарском лагере 35 дней и лично видел множество споров между Тимуром и его амирами, что свидетельствует о высоком уважении, которым пользовался тунисец. Он видел аудиенции и приемы императора, даже присутствовал на военных советах, когда Тимур приказывал своим амирам отыскать самые уязвимые пункты в обороне Дамаска. Его попросили, опираясь на свои исторические познания, дать обоснование законности восстановления халифата в Каире. Ибн Халдун повиновался, хотя, по его собственному заявлению, после долгих споров. «Затем Тимур сказал в ответ на эти претензии: «Ты слышал слова судей и юристов, и кажется, что у тебя не нашлось оправдания претензиям халифата ко мне. Поэтому поезжай, и да будет с тобой милость Аллаха!»

Один из друзей Ибн Халдуна, хорошо знакомый с этикетом при татарском дворе, посоветовал ему поднести Тимуру дары, «какими бы жалкими они ни показались, потому что таков их обычай при встрече с владыкой. Поэтому я подобрал в книжной лавке исключительно красивый экземпляр корана, красивый молитвенный коврик и копию знаменитой поэмы аль-Бусири, взывающей к пророку, — да благословит его Аллах и ниспошлет ему мир, и четыре шкатулки великолепных каирских сладостей».

Эти подношения, очень скромные по сравнению с сокровищами, которые Тимур привык получать от покоренных правителей, тем не менее, удовлетворили его и еще больше расположили по отношению к тунисцу. Он был приглашен сидеть по правую руку от Тимура, что было публичным признанием расположения императора. Опытный дипломат, хорошо поднаторевший в тонкостях придворной политики, Ибн Халдун счел этот момент подходящим, чтобы выпросить жизни ученых, которые были доставлены в Дамаск в обозе султана Фараджа:

Ибн Халдун решил свою задачу. Священники в белых одеяниях были спасены.

Ближе к концу пребывания Тимура в Дамаске состоялась одна странная беседа, которую также записал Ибн Халдун. Неожиданно выяснилось, что Тимур любит мулов.

Позднее, когда Ибн Халдун вернулся в Каир, посол египетского султана при дворе Тимура прислал к нему гонца с деньгами от татарского владыки, которые стали возмещением за потерю мула. В то время египетские политики уже были развращены коррупцией. Гонец извинился за то, что кошель не полон, но заявил, что это все деньги, которые ему вручили.

Согласно утверждениям Арабшаха, Тимур разрешил тунисцу покинуть его только при одном условии: Ибн Халдун вернется со своей семьей и огромной библиотекой. Но Ибн Халдун этого обещания не выполнил. Впрочем, сам он вспоминает это несколько иначе. Он упомянул свое предложение служить при дворе Тимура и утверждает, что император отказал, распорядившись, чтобы тунисец «возвращался к своей семье и своему народу».

Благополучно ускользнув с пути Тимура, Ибн Халдун написал письмо Абу Саиду Отману, правителю Магриба, рассказав о походе Тимура на Дамаск. «Тимур захватил Алеппо, Хамсу, Химс и Баальбек и разрушил их. Его воины творили более позорные жестокости, чем было известно до сих пор». Очень выспренним тоном Ибн Халдун объяснял, что у него не было иного выбора, иначе как встретиться с Тимуром. Он добавил, что обращались с ним хорошо и что благодаря его дипломатическим усилиям «было получено прощение народу Дамаска».

За этим следовала красочная история татар, которых он назвал людьми, «вышедшими из пустыни позади Окса, между ним и Китаем… под управлением знаменитого короля Чингис-хана». От Чингиса Ибн Халдун перешел к описанию Тимура и его орд.

Ибн Халдун оставил ценное описание, подтвердив незаурядный интеллект татарского императора и его желание вести ученые беседы по самым различным предметам. «Король Тимур один из величайших и могущественнейших королей. Одни приписывают ему знание, другие приписывают ему ересь, потому что видят предпочтение, которое он оказывает «членам дома» <Али, то есть шиитам>. Еще кто-то приписывает ему магию и колдовство, но все это пустое. Просто 322 он очень умный и очень проницательный человек, готовый спорить и обсуждать все, что он знает и чего он не знает».

Также он описывает раны Тимура. «Его правое колено не гнется после попадания стрелы, которое он получил в одном из набегов в юности, как он мне сказал. Поэтому он подволакивает ее, когда идет пешком на небольшую прогулку. Однако на большее расстояние люди несут его на руках». Как и Клавихо, Ибн Халдун видел, что рана причиняет Тимуру серьезную боль. После одной встречи с историком старый завоеватель «был унесен от нас из-за болей в колене». Но хотя Тимуру уже исполнилось 64 года, он не был ни слишком старым, ни слишком дряхлым для конных поездок. Ибн Халдун отметил, что он сидит в седле совершенно прямо.

После того, как Ибн Халдун в течение месяца имел возможность видеть Тимура вблизи, он сделал простой вывод: «Он один из тех, кому благоволит Аллах. Вся мощь принадлежит Аллаху, и он дарует ее тем, кого выбирает».

Если Тимур пользовался расположением небес, то Дамаск оказался полностью лишенным всякой защиты. Хотя сначала имелись некоторые признаки того, что капитуляция могла оказаться почетной — татарские амиры были поставлены охранять городские ворота, чтобы помешать воинам войти в город, а любого, кто был пойман во время грабежа, немедленно казнили на шелковом базаре — городу предстояло дорого заплатить за попытку оказать сопротивление. Но все намеки на возможную катастрофу подкреплялись еще одним фактом — сирийцы сами не пожелали оговорить условия сдачи с Тимуром. Все зловещие перспективы, которые ранее казались жителям Дамаска чем-то далеким, теперь стали реальностью. Начальник крепости, преисполненный ненависти к татарам, приказал гарнизону сопротивляться. Воины Тимура, уже приготовившиеся праздновать победу, внезапно были атакованы. Тысяча человек была убита, им отрубили головы и унесли в цитадель, как пишет Ибн Тагри Бирди.

Когда Тимур узнал об этом нападении, он приказал немедленно взять крепость. Рабочие принялись за работу и повели подкопы под стены. Были построены деревянные башни, с которых воины Тимура принялись обстреливать защитников. На них обрушился настоящий ливень стрел и потоки греческого огня. Затем вперед были выдвинуты катапульты, которые начали швырять в крепости камни и горшки с зажигательной смесью. Но, несмотря на это, начальник крепости отказывался сдаться. День за днем продолжался безжалостный обстрел. Стены крепости, ослабленные подкопами и расшатанные обстрелом, начали сдавать, однако упрямые защитники чинили и латали их. Лишь после 29 дней сопротивления начальник крепости понял, что ее судьба решена и сдался Тимуру. Но теперь татарский владыка был совсем не склонен к милосердию. Он приказал обезглавить упрямца. Цитадель выдала все свои сокровища и открыла ворота, из которых вышел гарнизон, который состоял всего лишь из 40 рабов-мамлюков.

Начались переговоры между Тимуром и старейшинами Дамаска. Обе стороны понимали, что сейчас все преимущества на стороне татарского повелителя. Все, что он потребует, следовало отдать, так как в его руках находилась судьба города. Он мог пощадить Дамаск, а мог превратить в груду пепла. Сначала стороны сошлись на выкупе в миллион золотых, но Тимур тут же потребовал у перепуганных чиновников десять миллионов. Как только эта сумма была вытрясена из жителей захваченного города, Тимур объявил, что получил всего лишь треть того, на что рассчитывал. И снова судьба города повисла на волоске. Переговоры начали казаться прелюдией к полному разграблению и уничтожению Дамаска. Тучи опять сгустились. Яростный шторм, который смел Алеппо, вот-вот мог обрушиться и на Дамаск.

По армии был отдан приказ. Голодные солдаты, измученные несколькими месяцами похода, уставшие после тяжелых форсированных маршей, радостно переглядывались и благодарили небеса. Дамаск был предан мечу. Это стало ужасным, чудовищным потрясением для молодого Арабшаха, от которого он так и не сумел оправиться. «Эти злые неверные внезапно обрушились на людей, пытая, избивая и грабя, словно все звезды рухнули с неба. Возбужденные и кичливые, они убивали и резали мусульман и их союзников, подобно свирепым волкам, терзающим овечье стадо.

Ураган опустошений прокатился по городу. Ион Тагри Бирди писал, что жители Дамаска «подвергались всем видам пыток. Их били палками, давили тяжестями, жгли факелами и подвешивали головой вниз. Их ноздри были закрыты тряпками с тонкой пылью, которую они вдыхали каждый раз, как только пытались перевести дух, поэтому они были едва живы. Когда человек мог умереть, ему давали отдых, чтобы он мог оправиться, а потом пытки всякого рода продолжались». В своей ненасытной жажде наживы татары прибегали к таким жестокостям, о которых раньше в Дамаске даже не слышали.

По уверениям Язди, добыча, захваченная в Дамаске, была так велика, что огромные караваны лошадей, верблюдов и мулов не смогли увезти ее. Изделия из серебра и золота, драгоценные одежды из Египта, Кипра и России выбрасывались, чтобы освободить место более ценным трофеям.

Арабшах, ненависть которого вполне можно понять, так как он видел гибель родного города, заявил, что Тимур захватил 90-летнего сирийского офицера, который руководил сопротивлением цитадели. Император не казнил его. Он сказал старику, что таким образом не сможет отомстить за гибель отважных татарских воинов, павших от его руки. «Я буду пытать тебя и добавлю новое горе к твоему горю и новые страдания к твоим страданиям». Похоже, Тимур насмехался. Но старика заковали в тяжелые кандалы и бросили в тюрьму.

Когда пламя уже неслось по улицам Дамаска, купол мечети Омейядов все виднелся среди дыма, клубящегося над городом. Подхваченный ветром огонь мчался к ней, пожирая по дороге деревянные дома, дворцы, мечети, бани, вообще все на своем пути. Ибн Халдун писал: «Он продолжал пылать, пока не достиг Великой Мечети. Пламя поднялось до самой крыши, начав плавить свинец на ней, потолок и стены рухнули». Одно из чудес света, великолепный памятник мусульманской веры, построенный в VIII веке, был осквернен армией мусульман под командованием человека, который претендовал на звание Воина Ислама. Ибн Халдун продолжал: «Это было исключительно подлое и отвратительное деяние, но все перемены в руках аллаха. Через своих творений он реализует свои помыслы и все решает в своем царстве по своей воле».[89]

Современного западного читателя может потрясти этот неестественный фатализм Халдуна, однако это не более чем часть традиционной покорности аллаху, на которой настаивает ислам, и эти путы веры существуют и по сей день. Но, вероятно, имеется и другая причина его спокойного и сдержанного тона. Хотя Дамаск превратился в груду обгорелых, дымящихся руин, а его жители были перебиты до последнего человека, он сам остался цел.

«Весь город сгорел, крыша мечети Омеядов рухнула из-за пожара, ее ворота пропали, мрамор потрескался, остались стоять только стены. От других мечетей города, его дворцов, караван-сараев, бань не осталось ничего, кроме жалких руин и пустого места. Уцелело лишь некоторое количество детей, которые умерли или должны были умереть от голода»,[90] — писал Ибн Тагри Бирди.

Пока Каир трепетал в ожидании, что его постигнет такая же ужасная судьба, пока Мираншах и Шахрух бездельничали в Антиохии, завоеватель свалился с фурункулами и больной спиной. Болезнь и инфекция навалились на него прошлой осенью.

Страдающий Тимур все-таки продолжал гнать армию на юг и запад, готовясь к постепенному отходу. Жители Каира встречали сообщения об этих передвижениях с нескрываемой радостью. Султан Фарадж поспешил заверить повелителя татар, что его посол Атыльмыш будет возвращен господину. Но Тимур, после того, как оправился от последних неприятностей, думал уже совершенно о другом. Вернувшись к делам империи, он вызвал к себе из Самарканда любимого внука и наследника Мухаммед-Султана и назначил его правителем владений Хулагидов, которыми ранее управлял беспутный дядя этого юноши Мираншах. Он приказал Мухаммед-Султану собирать войска, недвусмысленно дав понять, что не собирается возвращаться домой несмотря на болезни. Тимур также приказал императорской фамилии присоединиться к нему. Теперь не могло быть и речи о какой-либо остановке. Единственный вопрос заключался в том, на какую следующую цель обратится его неукротимая энергия. Поход продолжался. Он вошел в историю под названием Семилетнего.

Тимур повернул на север, в направлении Кавказа, где он намеревался зазимовать на пастбищах Карабаха. Едва он отбыл, как начали поступать совершенно обескураживающие известия. 20000 воинов, которых он отправил, чтобы снова занять Багдад, расположенный в 500 милях к востоку, оказалось совершенно недостаточно. Несколько раздосадованный этой неудачей, Тимур, как обычно, решил сам отправиться туда, чтобы лично исправить все ошибки.

Багдад долгое время был известен как Дар-эс-Салам (Дом Мира), был вотчиной давнего противника Тимура султана Ахмеда, а также Кара-Юсуфа, вождя туркменского племени Черных овец, которому султан дал прибежище. Тимур все рассчитал и решил, что захват города оправдывает небольшой крюк в сторону. Арабшах писал: «Город был более знаменит, чем можно представить, аромат его превосходства и заслуг более душист, чем можно подумать». Ибн Баттута восхищался Багдадом как одним из крупнейших городов мира. Он вошел в историю ислама тем, что в нем находились могилы имама Абу Ханифа и имама Ахмеда ибн Ханбала, основателей двух из четырех основных школ юриспруденции в исламе.

Когда Ибн Баттута посетил Багдад в 1327 году, он уже потерял свой статус прославленной столицы исламского мира, места пребывания халифов, каковым он являлся с 756 года. Закат города начался в 1258 году, когда появились монгольские орды. Хан Хулагу разграбил и буквально уничтожил Багдад с жестокостью, которая удовлетворила бы его деда Чингис-хана. В течение 40 дней пожары пожирали город, дотла сгорела Мечеть Халифов, храм имама шиитов Мусы ибн Казима, могилы халифов в Русафахе, а также большинство зданий.

Через полвека после прихода Хулагу Багдад оставался не более чем обгорелым скелетом. Долгая череда захватчиков — персов, тюрок, монголов — старательно уничтожала его. Примерно в 1300 году неизвестный автор подчеркнул степень разрушений в новом издании знаменитого «Географического словаря», подготовленного Якутом еще в 1226 году:

После погрома, учиненного Хулагу, хотя Багдад и сохранил некоторый престиж, как один из величайших исламских городов, в действительности он превратился в заурядный провинциальный городок, живущий прошлым, как столица арабского Ирака. Ибн Батгута увидел город все еще стоящим на коленях.

Помимо базаров Ибн Баттута отметил три больших мечети, которые некогда принадлежали халифам Аббасидов — мечети VIII века Мансура и Русафаха и мечеть Султана, построенная в XI веке. Он восхищался двумя мостами Багдада, «по которым люди гуляют и днем и ночью, мужчины и женщины. В городе имеются одиннадцать кафедральных мечетей, восемь на правом берегу и три на левом, а также множество других мечетей и медресе, но только последние превращены в руины».

Если судить по его описанию, то Ибн Баттута проявил больше интереса к городским баням, чем к его историческому наследию. «Бани Багдада многочисленны и хорошо построены. Большинство из них раскрашено, так, что создается впечатление черного мрамора». Далее марокканец пускается в пространные рассуждения, одобрительно замечая, что видел «множество частных бань, каждая из которых имеет в углу бассейн с двумя трубами для горячей и холодной воды». Но больше всего его восхитил обычай вручать каждому моющемуся три полотенца. Одно обвязывалось вокруг пояса, когда человек входил в баню, второе — когда он выходил оттуда, а третьим он вытирался насухо. «Ни в одном городе, кроме Багдада, я не видел ничего подобного», — признается он.

Несмотря на все погромы недавнего времени, к моменту появления Тимура Багдад все-таки оставался довольно внушительным городом. Современник Ибн Баттуты, географ Хамд Аллах Мустафи аль Казвини описывает его стены, расположенные вокруг западной и восточной частей города, как два полукруга на берегах реки Тигр длиной 12000 и 18000 шагов соответственно.

Алеппо и Дамаск пали под натиском войск Тимура. Но Багдад просто не мог противиться неизбежному. Покинув Сирию, армия Тимура после серии форсированных маршей подошла к цели. Был отдан приказ окружить город, и воины начали строить лагеря на обоих берегах Тигра. Хотя Багдад был более шести миль в диаметре, говорит Язди, огромная армия легко окружила его. Через реку был сооружен наплавной мост из лодок, и ниже города по течению расположились лучники, чтобы помешать жителям бежать. Выше по реке Мираншах и Шахрух перекрывали подходы к городу.

Жители Багдада совершенно неожиданно для себя выяснили, что город находится в плотной осаде. Лето было необычайно жарким. Жара была такой страшной, что, как говорит хроника, птицы падали мертвыми на лету, а вооруженные воины таяли, словно воск. Глядя на бесчисленную армию Тимура, стоящую лагерем вокруг города, «растерянные жители больше не считали его домом мира, а уж скорее дворцом битвы и раздоров». Охваченные паникой горожане пытались как-то укрепить рушащиеся стены. Принцы и амиры Тимура упрашивали его дать приказ на общий штурм, однако он отказал. Язди объяснял (скорее всего безосновательно), что это было сделано потому, что он ждал, что жители проявят здравый смысл, и потому, что разрушать столь прекрасный город он считал позорным.

После шести недель осады выдался такой жаркий день, что защитники надели свои шлемы на копья позади парапета, а сами бросили посты и разошлись по домам. Именно тогда император отдал своим воинам приказ идти на штурм. Отважный Шейх Нур ад-Дин первым взобрался на стену по приставной лестнице, неся знаменитое знамя Тимура с лошадиным хвостом и полумесяцем. Многие жители в отчаянии бросились в Тигр, но их перестреляли ожидавшие лучники. Правитель города и его дочь пытались спастись на лодке, однако она перевернулась. Оба утонули в бурном Тигре.

Багдад снова принадлежал Тимуру. Чтобы отметить взятие города, который доставил ему столько хлопот, Тимур отдал один из самых жестоких приказов, так как был взбешен потерей множества воинов. Город не мог ожидать пощады. Каждый солдат должен был принести ему голову горожанина. Арабшах говорит, что Тимур потребовал по две головы от каждого воина, и описывает все происшедшее далее.

Только религиозным лидерам и ученым была дарована пощада. Они получили новые одежды, свежих лошадей и право спокойно выехать из Багдада.

Затем пришел приказ разорить каждый дом. Пощадили только мечети, училища и лечебницы, утверждает Язди, хотя после всего происшедшего в Дамаске и гибели мечети Омейядов это кажется сомнительным. Рынки, караван-сараи, монастыри, дворцы и бани скрылись в дыму. Как говорит Алкоран: «Дома нечестивых низвергнуты по воле Бога».

Тигр покраснел от крови, и воздух наполнила вонь разлагающихся трупов, а Тимур спокойно отплыл вверх по реке к могиле имама Абу Ханифа, находящейся в восточном Багдаде, — изящной маленькой часовне, увенчанной белым куполом. Он хотел испросить заступничества у этого святого.[91] Пока Тимур молился, его воины завершали складывать 120 пирамид из отсеченных голов вокруг опустошенного города. То, что Арабшах назвал «паломничеством опустошения», подошло к концу. Антиохия и Аккра, Баальбек и Бейрут, Хама и Хомс лежали в руинах. Дамаск был разнесен по камешку и выпотрошен. В Алеппо были отрублены 20000 голов. В Багдаде зверства достигли новых высот. Стервятники получили в свое распоряжение 90000 трупов.

Исторические хроники ничего не говорят о чувствах воинов Тимура, которые маршировали на север от Багдада, чтобы стать на зимние квартиры в Карабахе. Облегчение и радость, мы можем быть уверены, смешивались с горечью и усталостью. Среди них было много раненых, их жизнь теперь зависела от милости Всевышнего. Далеко не всем предстояло дожить до следующего похода. Но кое-кто чувствовал себя нормально. Им удалось хорошо поживиться при разграблении города, и теперь их лошади едва плелись под грузом добычи. Некоторые получили повышение прямо на поле битвы. А кто-то просто возвращался домой.

Еще раз татарские орды Тимура принесли ему победу, как он и приказал. Когда император ехал к кавказским зимовкам, он мог с гордостью оглядывать свою армию. Тимур мог бы сказать: «Воинов, своих и противника, я уважал. Тех, кто продает безмятежное счастье за бренную славу, кто бросается в гущу битвы и убийств, кто рискует жизнью в час опасности».

И теперь они надеялись на приятный отдых. Пиры, выпивки, различные удовольствия плоти — все это ждало их на тучных пастбищах Карабаха. Но в голове неутомимого Тимура уже рождались новые мысли. Как всегда, блестящий игрок на мировой шахматной доске все рассчитывал на ход вперед. Он уже давно собирался начать войну против самого сильного своего противника. Первые стычки уже состоялись. Хотя простые воины и не сознавали этого, час опасности стремительно надвигался.

Глава 9
БАЯЗИД МОЛНИЕНОСНЫЙ
1402 год

В последние месяцы похода, когда его армии предавали огню и мечу Алеппо, Дамаск, Багдад, Тимур отнюдь не пренебрегал и дипломатическими маневрами. Послы и гонцы сновали взад и вперед по дорогам Азии, стараясь защитить интересы завоевателя и подорвать позиции оттоманского султана Баязида I. Они посещали Мануила II изгнанного византийского императора, который бежал из осажденного османами Константинополя в Трапезунд в северной Турции, и там подтвердил, что покоряется Тимуру. Татары потребовали от него выставить двадцать военных галер для участия в будущих битвах. Такие же требования были направлены в христианский Константинополь, находившийся временно под управлением племянника Мануила регента Иоанна, а также генуэзцам в Перу на Босфоре. Представлявший католическую Европу Иоанн Султанийский, которого папа Бонифаций IX в 1398 году назначил архиепископом Востока и Эфиопии, прибыл к татарскому владыке с дружеским посланием от короля Франции Карла VI. При всем своем стремлении стать величайшим защитником ислама, заслужить титул гази, борца за веру, здравый смысл Тимура подсказывал ему прагматичную линию поведения. Он не брезговал сделками с неверными, если это сулило выгоду.

Исключительно важное значение имела переписка между Тамерланом и Баязидом. Во время первого обмена письмами темы оставались неизменными, однако их тон становился все более враждебным. Тимур требовал, чтобы Баязид выдал ему двух его давних противников — багдадского султана Ахмеда и мятежного туркменского вождя Кара-Юсуфа, которые уже много лет ускользали от него.

Он заявил оттоманским послам: «Так как нам сообщили, что ваш господин ведет войну против неверных в Европе, мы воздержимся от вступления в его страну со своей армией, так как не желаем уничтожать мусульманскую страну, что только обрадует неверных. Но нам крайне неприятно слышать, что он дает покровительство туркмену Кара-Юсуфу, величайшему разбойнику и бандиту на земле, который грабит наших торговцев, убивает путешественников и совершает тысячи иных преступлений. Это просто ужасно, что этот недостойный живет в мусульманской стране, где он словно волк среди овец». Баязид должен был либо схватить и казнить Кара-Юсуфа сам, либо отослать его в цепях Тимуру, либо изгнать из своих земель. Кроме того, он должен был вернуть замок Камах на Евфрате его предыдущему владельцу, союзнику Тимура Тахартену.

Но всепобеждающий повелитель оттоманов, человек, который поставил христианскую Европу на колени, не собирался идти на компромисс. Чтобы понять почему, мы должны вернуться на шесть лет назад, к событиям, которые потрясли христианский мир.

В последнее десятилетие XIV века христианская Европа считала оттоманского султана своей величайшей угрозой. Находящаяся на границе континента Византийская империя доживала свои последние дни, задыхаясь в тисках турецких армий, которые окружили ее. В 1399 году император Мануил II бежал из Константинополя на запад с отрядом генуэзцев, которые пытались снять осаду с города, но не сумели. Править Константинополем он поручил своему племяннику Иоанну. Казалось, что христианская империя вот-вот рухнет под мечом ислама. Гораздо хуже с точки зрения европейских монархов было то, что противник вторгся в их владения и начал захватывать христианские земли. Первой пала Сербия после битвы у Косово в 1389 году, за ней Болгария в 1393 году. Баязид, который заслужил прозвище Йылдирим (Молниеносный) за скорость, с которой он перебрасывал войска с востока на запад и обратно, теперь вторгся в Венгрию. Наступление на запад следовало остановить прежде, чем полумесяц воссияет над всем континентом.

Опустошенная чумой, истощенная Столетней войной, расколотая Великой Схизмой, когда один папа сидел в Риме, а второй в Авиньоне, Европа в этот период была ослаблена до такой степени, что не могла защитить себя от растущей мощи Баязида. Тем не менее, осознав опасность, грозящую христианству, папа Бонифаций IX в Риме и Бенедикт XIII в Авиньоне дружно призвали к крестовому походу против оттоманов.

Была собрана франко-германская армия под командованием графа Жана[92] де Невера, сына герцога Бургундского. Когда крестоносцы двинулись на восток, к ним присоединилось немецкое войско и небольшой отряд из Англии. В Буде они соединились с венгерской армией короля Сигизмунда, численность которой достигала 10000 человек. После этого прибыли новые рыцари из Валахии, Польши, Богемии, Италии и Испании. Общая численность крестоносного войска дошла до 16000 человек, это была одна из самых крупных армий, которую когда-либо собирал христианский мир[93].

Возле города Никополя на Дунае она встретилась с примерно такой же армией оттоманов[94]. Баязид временно прекратил осаду Константинополя и двинулся на север, когда узнал о появлении крестоносцев. Прежде чем началась битва, Сигизмунд, который был знаком с манерой оттоманских армий сражаться, убеждал французов подождать, пока его легкие войска расстроят линии противника. После этого следовало атаковать тяжелой кавалерии крестоносцев. Он также не хотел, чтобы союзники продвигались слишком быстро от того места, которое было хорошей позицией для обороны. Однако французы и бургундцы жаждали славы и рвались возглавить первую атаку. Они резко протестовали против того, что сочли сомнением в своих боевых качествах, и не собирались идти в бой позади людей, которых считали жалкими крестьянами. Поэтому они отказались слушать Сигизмунда. Граф д’Э схватил знамя Святой Девы и крикнул своим людям: «Вперед во имя господа и святого Георгия! Сегодня вы убедитесь, что я славный рыцарь!» Все это происходило утром 25 сентября 1396 года Христианское войско преисполнилось доблести и уверенности, начались крики: «За господа и святого Дени!» Рыцари Европы галопом помчались вперед с развевающимися вымпелами.

Какое-то время казалось, что их безрассудство принесет успех, так как крестоносцы пересекли ложбину и взобрались на холм, где стоял противник. Они погнали назад и начали рубить иррегулярную турецкую пехоту и легкую кавалерию, с которой столкнулись. Они прорвали вражескую позицию, которую прикрывал лес заостренных кольев, и уже готовились праздновать победу, когда случилось несчастье. Совет Сигизмунда был вполне разумным. Христиане утомились после своего броска, они взмокли под тяжелыми латами, и теперь крестоносцы с ужасом увидели огромные силы тяжелой кавалерии Баязида, ожидавшие их за холмом. Рыцари спешились перед турецкими заграждениями. Хуже того, главные силы венгров оказались слишком далеко позади и не могли помочь им.

Такой грубый тактический промах, в результате которого армия крестоносцев оказалась разделенной на два слабых отряда, стал неожиданным подарком Баязиду. Он отдал приказ наступать. Кавалеристы спаги издали дикий рев, тысячи копыт загрохотали по земле, и дезорганизованные, растерявшиеся французские рыцари были изрублены на куски. Турецкий поэт Юсфи Меддах писал: «Звук турецких труб взмыл к небесам. Над их головами зазвенели мечи. Удары сыпались безостановочно, словно дождевые капли. Прекрасные воины, сжимавшие в руках палицы, наносили удары с ужасным грохотом. Стрелы падали, как дождь. Воины искали разлетевшиеся стрелы, трусы искали спасения, бросая колчаны». Шесть раз знамя Святой Девы падало на землю, и шесть раз его снова поднимали. Однако натиск оттоманов был слишком силен. Когда адмирал де Вьенн, собравший своих крестоносцев под знаменем, получил удар саблей и погиб, французские рыцари сдались. Вскоре сдались и венгры. Пустившийся в безоглядное бегство Сигизмунд сумел пробиться к Дунаю, прыгнул в лодку и спасся. Потом он напыщенно заявил: «Мы потеряли гордость и цвет Франции. Если бы они послушались моего совета, мы сумели бы разбить противника».

Чуть позднее, в тот же день, оттоманский султан отдал новый приказ. Узнав о размерах своих потерь, Баязид пришел в ярость. Особенно его взбесила груда тел мертвых турок в лагере крестоносцев, которые перебили всех взятых в плен до начала боя. Он решил отомстить. Все пленные, за исключением самых знатных рыцарей, за которых можно было получить большой выкуп, были перебиты. Каждый оттоманский командир получил приказ убить своих пленных. Все поле боя было залито кровью. Цвет европейского рыцарства был хладнокровно вырезан.

Баварский хроникер Йохан Шильтбергер был среди тех, кого обрекли смерти. «Они хватали моих товарищей и отрубали им головы. Когда настал мой черед, сын короля увидел меня и крикнул, чтобы меня оставили в живых. Меня отвели к юношам, потому что ни один из тех, кому было меньше двадцати лет, не был убит», — писал он позднее. Шильтбергер спасся лишь для того, чтобы попасть в рабство, однако он был вынужден смотреть на массовую бойню.

По различным оценкам было убито от трехсот пленников до заведомо преувеличенной цифры Шильтбергера — 10000. Баязид Молниеносный имел основания гордиться собой. Полумесяц триумфально одолел крест. Огромный выкуп за головы двадцати наиболее славных крестоносцев означал полное банкротство ценностей христианства. Он был уверен, что теперь сможет промчаться по всей Европе во главе своей непобедимой армии, сокрушая неверных, и накормит своих коней из алтаря святого Петра в Риме.

Европа внезапно обнаружила, что ее спасение зависит от Бича Божьего, человека, которого в течение двух десятилетий называли убийцей христиан. Неоднократно в Грузии, в Тане и Сарае, в землях Золотой Орды, совсем недавно в Сивасе воины Тимура тысячами резали христиан, чтобы добавить блеска его короне мусульманского владыки.

Это было настоящей улыбкой судьбы — интересы Тимура и королей Европы совпали, не больше и не меньше. В политическом мировоззрении татарского владыки союзы считались не более чем сиюминутными соглашениями, которые легко заключаются и столь же легко разрываются по его воле. Он считал, что имеет гарантию на случай любого непредвиденного поворота событий, благодаря своему подавляющему превосходству в силах. Если христиане могут принести пользу в борьбе против Баязида, это даст ему преимущество.

Но самой главной заботой Тимура в тот период, когда он готовился к столкновению с самым грозным из своих противников, было то, чтобы христиане не помешали ему. И уже на втором месте стояла та помощь, которую они могли оказать. Сидевший в Константипополе регент Иоанн, только что ставший вассалом Тимура, охотно пообещал дать воинов, галеры и деньги. Губернатор осажденной генуэзской колонии в Пере сделал то же самое. Они оба поклялись помешать войскам Баязида, находящимся в Европе, переправиться в Малую Азию, чтобы участвовать в битве, которая ожидалась со дня на день[95].

Новые признаки того, что война неизбежна, появились в феврале 1402 года, когда Тимур приказал своим императрицам возвращаться в Султанию, что всегда предшествовало началу войны. Примерно в это же время начались первые военные столкновения, так как Мухаммед-Султан, прибывший из Самарканда, осадил и взял штурмом крепость Камрак. Это было прямым вызовом Баязиду и даже провокацией, так как турецкий султан только что захватил ее у союзника Тимура принца Тахартена.

Вместо того, чтобы ожидать, пока Баязид придет к нему, Тимур захватил инициативу и двинул армию на запад. После серии форсированных маршей он вышел к Сивасу. Это было превосходное место, чтобы отсюда нанести удар в самое сердце империи Баязида. Однако его амиры снова поддались пессимизму, что с ними время от времени происходило, и высказались против войны. Их аргументы уже навязли в зубах у императора: войска устали после непрерывных походов в течение трех лет, тогда как войска оттоманов, известные своей яростью в сражении, хорошо отдохнули и прекрасно снабжены. Но нетерпеливый повелитель татар резко оборвал все их возражения. Был вызван астролог, чтобы сообщить, как расположены планеты. Он оказался человеком сообразительным и сразу вспомнил штурм Дели, когда он и его коллеги высказались против битвы, чем привели Тимура в бешенство. На этот раз предсказание было более благоприятным. Император находился в зените славы и мощи, а звезда Баязида закатилась. Недаром великий завоеватель именовался Повелителем Счастливого Сочетания[96]. Наступило самое благоприятное время дать битву врагу.

Баязид также был весьма опытен в искусстве войны и также был совершенно уверен в победе, что видно из его письма, отправленного Тимуру, которое повелитель татар получил в Сивасе. Это было самое оскорбительное письмо, которое ему отправил повелитель оттоманов. Баязид, по словам Арабшаха, был «несокрушимым оплотом веры», «благочестивым и смелым защитником религии». На эти характеристики, несомненно, повлияла откровенная ненависть сирийца к Тимуру. Это демонстративное благочестие сквозит во всех последних письмах, так как Баязид в них весьма жестко отзывается о женах Тимура, хотя это было совсем не в обычаях мусульман.

«Если же говорить о его первоначальном состоянии, наверняка он был разбойником, кровавым убийцей, который попирал все святое, нарушал договора и обязательства, обратил свой взор от добра к злу» — так начинается письмо султана. После этого он обращается к Тимуру так, словно владыка татар не более чем его мелкий вассал. Последние строки письма выглядят прямым святотатством: «Я знаю, что эти речи заставят тебя вторгнуться в наши владения, но если ты не придешь, может, твои жены трижды услышат «Талак!».

Арабшах вспоминает реакцию завоевателя на эти оскорбления. «И как только Тимур прочитал этот ответ, он разъярился и сказал: «Сын Отмана сошел с ума, так как он слишком многословен и скрывает свои цели, упомянув женщин». Для многих упоминание о женщинах — это преступление и смертельное оскорбление.

Баязид совершенно откровенно показал свои намерения. Пока его послы находились в лагере татар, Тимур дал им вежливый ответ. Он приказал показать свою армию, чтобы послы правильно оценили ее мощь и численность, причем армию составляли закаленные ветераны, собранные со всех концов империи. Никакая сила на земле не могла противостоять этому многоплеменному войску, если верить Арабшаху.

Рядом с этими закаленными воинами стояли сияющие ряды свежих войск под командованием Мухаммед-Султана, и каждый отряд был одет в собственные цвета. Некоторые носили малиновое — щиты, седла и знамена. Другие щеголяли в ярко-желтом, фиолетовом и белом, их копья, шапки и палицы были того же цвета. И снова среди войск была любимая военная добыча Тимура — тридцать слонов из Дели, «покрытых самыми великолепными попонами… с башенками на спинах, где сидели лучники и метатели огня, чтобы сеять ужас всюду, где они пойдут».

После торжественной церемонии смотра войск послы были наконец-то отправлены назад. Время дипломатии закончилось. Обе стороны готовились рискнуть судьбой державы в одном сражении. Оставалось только решить: где и когда произойдет это столкновение.

Пока Тимур готовился к битве, Баязид тоже не сидел сложа руки. В 1396 году он прекратил осаду Константинополя, чтобы разгромить объединенные силы христианского мира. И теперь, шесть лет спустя, он снова прекратил осаду, чтобы возглавить свои войска. Его армия была многонациональной в той же степени, что и армия Тимура.

Сражение было неизбежным, однако первой началась война нервов между армиями противников. Тимур уже продвинулся на запад дальше, чем ожидал Баязид, поэтому оттоманы были застигнуты врасплох, и перед Баязидом замаячила перспектива получить сражение в собственных землях. Это было именно то, чего всегда стремился избежать Тимур, — опустошительного вторжения в Марвераннахр. Заняв позиции на возвышенностях вокруг Анкары, Баязид решил, вопреки советам своих амиров, двинуться на восток и остановить продвижение неприятеля по своей территории. Для такого решения имелись достаточные основания. Наступило время жатвы, и Баязид стремился избежать общего опустошения и разорения страны, поэтому он не мог пассивно ожидать приближения Тимура.

Узнав от разведчиков, что Тимур направляется к Токату, расположенному северо-западнее Сиваса, правитель оттоманов повел свою армию в этом направлении. Однако владыка татар недаром считался мастером обманных маневров, он выбрал совсем иной путь. Вместо того, чтобы двигаться по трудной дороге на север к Токату, через негостеприимные холмистые районы, он повернул на юго-запад. Тимур двинулся вдоль большой излучины Халиса[98], выходя к Анкаре, причем все это время река отделяла его от турецкой армии. Как пишет Арабшах, это была «хорошо возделанная страна», полная «тени, источников и фруктовых деревьев». Татарские воины «не прекращали восхищаться полями, пастбищами и стадами, рощами без терниев и высокими деревьями, высаженными рядами, дающими тень, журчащей водой и легким ветерком, радующими сердце картинами мира, покоя, изобилия и довольства, где нет страха, где удобно путешествовать, уверенные в процветании и победе, ожидая благополучия и добычи».

В течение недели татары продолжали свой форсированный марш, пока не дошли до Кейсарии, где они устроили лагерь, чтобы дать лошадям отдых, а попутно опустошили все окрестные поля. Баязид рыскал по долинам, горам и лесам, разыскивая противника, и вот его разведчики принесли ему ошеломляющую новость. Они не нашли никаких следов татарской армии. Противник растворился на просторах Анатолии. Все больше нервничая от внезапного исчезновения Тимура, Баязид продолжал двигаться, разыскивая своего врага и ожидая новых донесений от разведчиков. Затем, так же внезапно, как и пропал, Тимур объявился возле Кир-Шахра (сегодня Киршехир) к юго-востоку от Анкары. Там и произошли первые жестокие, хотя и ничего не решившие стычки. Двигаясь с максимально возможной скоростью, Тимур вел своих воинов на запад, пока не прибыл к Анкаре, заняв лагерь, недавно оставленный Баязидом. Когда турки получили сообщение об этом молниеносном маневре, султана «охватила паника, словно наступил день восстания из мертвых, и обрушились на него горечь и сожаление, и взревел и завыл он, и воспылал племенем гнева, и оставил отдых и сон».

Тимур сразу получил преимущество перед противником. Время играло на него. Оттоманы находились в неделе пути на восток. Это дало Тимуру возможность выбрать благоприятную местность, укрепить свои позиции и осадить Анкару. Он уничтожил вражеский лагерь, отвел в сторону реку и, что самое важное, дал отдых утомленным людям. Он намеревался дать бой туркам именно в том месте, откуда Баязид, вопреки советам военачальников, только что ушел. Этот маневр является наглядной иллюстрацией тактического гения Тимура. Он был стремительным, блестяще исполненным и совершенно неожиданным для противника. Вдобавок он нанес сильный психологический удар Баязиду, который оказался отрезан от собственного царства. Тимур, если уж бил, то бил сильно.

Теперь у повелителя оттоманов не оставалось иного выбора, кроме как форсированным маршем идти на запад к Анкаре. Моральный дух его солдат упал, местность была сухой и пустынной, ее уже опустошили орды Тимура.

К тому времени, когда армия подошла к Анкаре, она была в плачевном состоянии. Как говорит Арабшах, воины «страдали от отчаяния и жестокого голода». Единственные источники воды оказались позади линий Тимура. По различным сведениям, до пяти тысяч солдат Баязида умерли перед боем.

С точки зрения повелителя оттоманов подготовка к бою была из рук вон плохой. Тимур полностью переманеврировал Баязида. С оскорбительной легкостью он выманил султана из лагеря, а потом заставил идти обратно. Турецкие воины видели, что их повелитель столкнулся с противником, чье имя с трепетом произносили по всей Азии, с человеком, который не проиграл ни одной битвы и который захватил больше земель, чем имели оттоманы. Однако подготовка Тимура, о которой его противник пока не подозревал, была гораздо более основательной, чем можно было подумать. В течение нескольких месяцев он пытался переманить татарские племена, которые были набраны в армию Баязида. Играя на чувствах племенного родства, Тимур предложил им богатую добычу, если только они переметнутся на другую сторону и присоединятся к братьям-татарам после того, как битва начнется. Хотя сегодня трудно оценить размеры обеих армий, летописи говорят, что в армии Баязида было довольно много татар. По словам Арабшаха, «говорят, вся орда татар почти равнялась армии Тимура». А в общем, репутация Тимура принесла ему победу еще до того, как битва началась.[99] Ведь еще со времен победы над амиром Хуссейном в 1370 году всем было известно, как хорошо он относится к своим воинам, и сейчас это принесло Тимуру самую знаменитую из его побед.

Итак, примерно в 10 часов утра 28 июля 1402 года Завоеватель Мира столкнулся с Баязидом Молниеносным на равнине к востоку от Анкары. Загрохотали барабаны, оглушительно зазвенели цимбалы, затрубили горны. В течение трех десятилетий эти грозные звуки предвещали разгром очередного противника. Их слушали принцы Персии, их слышал хан Золотой Орды, короли Грузии, султаны Дели, Багдада и Египта. На этот раз барабаны, цимбалы и горны сыграли погребальный марш Баязиду. Это была одна из величайших битв в истории Азии.

Плохо подготовленная, запутавшаяся и утомленная недельным форсированным маршем армия оттоманов начала сражение с оборонительных действий. Зазвенели сабли, небеса потемнели от стрел, и в этот момент татарские отряды Баязида перебежали к Тимуру, который начал готовить эту измену еще несколько месяцев назад. Резко ослабленный их бегством левый фланг турецкой армии, которым командовал принц Челеби, не выдержал и бежал с поля боя. Чтобы закрепить этот первый успех отборная самаркандская дивизия[100]. Мухаммед-Султана обрушилась на сербскую кавалерию, дух который был подорван бегством принца королевской крови. Последовав его примеру, сербы тоже бежали.

Войска Баязида сопротивлялись до наступления темноты, но центр Тимура из 80 полков[101] и 30 слонов уже атаковал главные силы турок. После нескольких часов боя в окружении янычары султана не выдержали и сдались. Сам Баязид был захвачен и доставлен к победителю. Меч Ислама, столь долго сверкавший над Европой и Азией, беспомощно рухнул наземь. Баязид так и не оправился от этого поражения.

То, что произошло позднее, долгое время служило предметом ожесточенных споров. Наверное, основной причиной этих споров стало произведение Кристофера Марло, написанное в конце XVI века, то есть 185 лет спустя и в 1700 милях от места битва при Анкаре. Его перу принадлежат строки:

Эти слова он вкладывает в уста главного героя «Тамбурлейна Великого». Впрочем, мы вполне можем понять, почему Марло столь драматично описывая последствия сражения ступает на очень зыбкую почву. Суть вопроса заключается в том, как вел себя Тимур по отношению к Баязиду после того, как пленил его. Происходившее уже было крайне унизительно для Меча Веры. Впервые затри столетия истории Оттоманской империи она потерпела сокрушительное поражение и ее правитель был захвачен в плен.

Версия Марло выглядит просто сенсационно. Тамбурлейн срывает корону с Забины, жены Баязида, и торжественно передает ее своей возлюбленной Зенократе. В своей первой речи после битвы разбитый повелитель оттоманов предается меланхолии и отчаянию. «И никогда такого пораженья правитель правоверных не терпел», — с горечью замечает он, добавляя, что его поражение обрадует христиан. «Для христиан теперь наступит праздник, как зазвонят они в колокола». Однако Баязид отказывается признать свое поражение. У него еще осталось достаточно войск, чтобы снова стать повелителем мира.

Тамбурлейн высмеивает эти надежды и отказывается отпустить Баязида за выкуп. Затем он приказывает связать оттоманского императора и заставляет его присутствовать на пиру, устроенном в честь победы. Затем мы видим Баязида в первой сцене четвертого акта. Он прибывает на пир в клетке, которую несут два мавра. Тамбурлейн приказывает: «Приведите мне мое подножье». Следует режиссерская ремарка: «Слуги вытаскивают его из клетки… Он ставит на Баязида свой трон», таким образом подчеркивая бесчестье противника. В этом победителе нет даже следа великодушия. Каждым словом, каждым поступком он хочет унизить Баязида.

Тем временем Забина также подвергается унижениям, становясь рабыней служанки Зенократы. Баязид возражает, он говорит Тамерлану, что такая непомерная гордыня будет наказана. Его немедленно возвращают в клетку. Вместе с персидскими князьями и придворными Тамбурлейн постоянно оскорбляет своего противника, безуспешно пытаясь накормить кусками мяса, насаженными на острие меча. Гордый повелитель оттоманов отвергает пищу, но позднее признается своей жене, что умирает. Унижения, которым его подвергает Тамбурлейн, оказываются слишком тяжелыми для турка. Не видя конца своим мучениям, он выбирает единственный почетный выход и кончает самоубийством. Марло дает режиссерскую ремарку: «Разбивает себе голову о клетку». Увидев печальную кончину Баязида, его вдова Забина сходит с ума. Она потеряла совершенно все. Желая последовать за своим мужем и в загробный мир, «она бросается на клетку и разбивает себе голову».

На самом деле история была не столь драматичной. Споры относительно того, посадили Баязида в клетку или нет, что было неслыханным унижением для одного из самых могущественных властителей мира, восходят к Арабшаху, чью ненависть к Тимуру мы уже могли видеть. Сирийский хроникер заявляет, что «Ибн Отман <Баязид> был схвачен и связан путами, словно птица в клетке… он приказал приводить к себе Ибн Отмана каждый день, ласково принимал его с вежливыми речами и выражениями сожаления, а затем высмеивал и оскорблял». Арабшах пишет, что Баязида привели на пир по случаю победы, где Тимур подверг его новым унижениям.

Язди, наоборот, предлагает вариант, гораздо более благоприятный для Тимура, чего, собственно, и следовало ожидать от придворного панегириста. Победоносный император читает Баязиду небольшую лекцию, доказывая, что тот совершил величайшую несправедливость по отношению к Тимуру, а потому сам повинен в своем падении. Тимур заявляет, что никогда не хотел войны, «потому что я знал, что твои войска всегда сражаются с неверными. Я использовал все возможные способы умягчения, я намеревался, если бы ты прислушался к моим советам и возжелал мира, оказать тебе серьезную помощь, деньгами и войсками, чтобы ты мог £ большой силой вести войну за религию и уничтожить врагов Мухаммеда». Тем не менее, продолжает Тимур, «вознося благодарения богу за победу в этом сражении, я не буду плохо обращаться ни с тобой, ни с твоими друзьями; вы можете совершенно не беспокоиться на этот счет». Язди уверяет читателя, что с Баязидом обращались со всем возможным почтением, как с «великим императором». Действительно, Тимур оказал такие почести Баязиду, когда в марте 1403 года узнал о его смерти в плену. Говорят, что Тимур заплакал, когда ему сообщили о смерти Баязида. Язди утверждает, что он намеревался восстановить султана на троне.

Хроника Язди нашпигована неприкрытой лестью. Нет никаких оснований считать его описание достоверным вариантом событий, точно так же, как не следует верить откровенно враждебным запискам Арабшаха. Не следует сомневаться, что отношения между Тимуром и Баязидом были серьезно испорчены. Но примерно так же складывались отношения Тимура со всеми его прежними противниками, хотя он никогда не стремился унизить побежденного. Наоборот, чаще всего Тимур старался превратить бывшего врага в своего вассала, восстановив его на троне. Именно так Тимур поступил с сыном Баязида принцем Сулейманом Челеби, который получил европейские владения своего отца и столицу в Адрианополе. Самым разумным предположением кажется то, рассказ Арабшаха был неправильно истолкован. Он утверждал, что Баязида содержали за решеткой, однако турецкое слово kafes, использованное в хронике, может означить либо носилки, либо клетку. Поэтому вполне вероятно, что Баязида после битвы принесли к Тимуру на носилках, что было совершенно привычным для султана.

Есть и другие основания сомневаться в версии Арабшаха. Клавихо даже не упоминает о клетке. Шильтбергер, который был взят турками в плен в 1396 году под Никополем тоже помалкивает об этом. Последнее слово в этом вопросе сказал Джон Бьюкен Тельфер, переводчик баварских хроник: «История о железной клетке даже не заслуживает упоминания. Если бы в ней был хоть намек на правду, Шильтбергер обязательно заметил бы его. Ведь это означало унизительное обращение с могущественным монархом, которому он так долго служил».

На залитых кровью полях Анкары Никополь превратился в далекое воспоминание. Дни славы Баязида прошли. В клетке или нет, но молния сверкнула в последний раз.

Пока гонцы скакали по дорогам обширной империи Тимура с известиями о блестящей победе, император думал, как наиболее полно использовать ее. После окончания самого тяжелого сражения земли Баязида лежали перец ним совершенно беззащитные, как незапертый дворец. На западе лежала Бруса, основа Оттоманской империи и процветающий центр караванных путей Малой Азии. Мухам-мед-Султану была поручена важная задача как можно быстрее захватить город и его сокровища, хотя принц Сулейман Челеби, едва не попавший в плен под Анкарой, успел увезти многие самые ценные вещи. Но среди тех, что остались, были бронзовые, богато украшенные эмалью, золотом и бирюзой ворота, на которых были изображены Святой Петр и Святой Павел. Позднее они были подарены великой императрице Сарай-Мульк-ханум, когда Тимур вернулся в Самарканд. Когда все представлявшее хоть какую-то ценность, было вывезено, город предали огню.

Когда татарские орды помчались на запад, преследуя беглецов, Мраморное море, преддверие Европы, почернело от лодок. Отказавшись от своего первоначального соглашения с Тимуром, генуэзские и венецианские торговцы, которые контролировали восточное побережье моря, перевозили турок на безопасный европейский берег. Однако для турок эта переправа стала не такой простой, как может показаться. Согласно одной из хроник некоторые не слишком щепетильные христиане убивали мусульман и выбрасывали трупы за борт в отместку за те страдания, которые им причиняли войска Баязида во время осад Константинополя.

Беззащитные провинции Малой Азии стали легкой добычей завоевателя. Жадные орды прокатились по окраинам Оттоманской империи. Серебряные монеты, драгоценные камни, жемчуга, посуда и утварь из золота и серебра — все отправлялось императору. Все мало-мальски ценное грузилось на верблюдов и лошадей, и длинные караваны тянулись на восток. Войска Тимура грабили один город за другим. Арабшах утверждает, что это была непрерывная оргия жестокостей.

Новость об апокалипсисе перелетела Эгейское море, и Европа задрожала от страха перед вторжением Тимура. Баязид рухнул под напором этой ужасной силы. Христианство лежало беззащитным перед Хромым Завоевателем. Его армии не могли соперничать с дикими ордами степняков, закаленными годами побед. Если знаменитый малиновый штандарт императора с лошадиным хвостом, развевающимся под золотым полумесяцем, появится на европейском континенте, то дни христианства будут сочтены.

Среди иностранных посланников при дворе Тимура, видевших его потрясающую победу над Баязидом, были два известных испанских рыцаря — Пабло де Сотомайор и Эрнан Санчес де Паласуэлос. Их прислал дальновидный ко-356 роль Энрике III Кастильский, который желал узнать новости из Леванта. Испанский король рассылал своих послов по всему миру, как к христианским королям, так и к мавританским султанам. Он требовал, чтобы эти послы сообщали ему о нравах и обычаях страны, об армиях и о намерениях правителей. После долгого, полного приключений путешествия рыцари были благосклонно приняты Тимуром в его лагере под Анкарой. Пока хозяева-татары старались выказать свое гостеприимство и доброе отношение, испанцы внимательно следили за событиями, разворачивающимися на поле боя, со смешанным чувством восхищения и ужаса. То, что Тимур Хромец является могучим азиатским монархом, они знали и раньше. Но у них на глазах была сокрушена армия Баязида, который совсем недавно разгромил крестоносцев, и это было неожиданностью. Послы страдали от всех типичных европейских предрассудков того времени. Они представляли себе Азию — которую могли даже не считать континентом — территорией, населенной племенами грубых дикарей. Они не могли себе представить, что из Азии выйдет грозный исламский воитель, способный разгромить самого опасного врага христианства.

Наконец испанцев отпустили, и они двинулись в обратный путь вместе с послом Тимура Мухаммедом аль-Кази. Они везли богатые подарки королю Энрике, в том числе драгоценные камни и женщин. (Именно в ответ на это посольство был отправлен Клавихо, который намеревался застать Тимура на зимних пастбищах в Грузии, но из-за задержек ему пришлось отправиться на восток в Самарканд.) Среди женщин-христианок, которых Тимур освободил из гарема Баязида, была Ангелина, дочь графа Иоанна Венгерского, несравненная красавица, воспетая поэтами[102].

В течение нескольких недель после битзы у Анкары европейские монархи с растущим беспокойством следили за событиями, пока новости о победе Тимура катились по христианским землям. Их реакция оказалась самой противоречивой. С одной стороны, победитель Баязида оказал им огромную услугу, одним ударом уничтожив самого сильного противника. Но с другой стороны, теперь они со страхом ожидали, что загадочный восточный деспот, примчавшийся из неведомых азиатских далей, двинется дальше на запад и переправится через Эгейское море.

Из лагеря Тимура были отправлены письма. Архиепископ Султании Иоанн отбыл ко двору французского короля Карла VI с императорским посланием, возвещающим о триумфе завоевателя. В нем же говорилось о необходимости наладить беспрепятственную торговлю между двумя континентами[103]. В Англии король Генрих IV получил аналогичное послание. Так как континент был разделен на множество государств, которыми правили враждующие принцы, вряд ли Тимур встретил бы серьезное сопротивление. Поражение при Никополе подорвало силы Европы, ее денежные сундуки опустели, и она хорошо запомнила болезненный урок. Вместо этого христианский мир начал лихорадочную дипломатическую деятельность, ведь ничего иного просто не оставалось. Поток заискивающих писем устремился на восток.

Только что усевшийся на английский трон Генрих очень хотел, чтобы его права признал столь могущественный владыка. Он послал самые теплые поздравления полководцу, которого никогда не видел. От Карла VI из Франции отправилось письмо «победоносному и величественному принцу Тимуру» с благодарностями за хорошее обращение татар с христианскими торговцами, путешествующими в их землях. От византийского императора Мануила II прибыли послы, нагруженные бесценными камнями и золотыми флоринами. Император, который призывал Тимура на помощь в борьбе против турок, подтвердил свой вассалитет и предлагал дань за защиту и в будущем. Регент Константинополя присоединил свой голос к хору, восхваляющему Тимура, а к нему тут же примазались прагматичные венецианцы. Генуэзская колония в Пере продемонстрировала извечное чутье всех торговцев, моментально уловив изменение баланса сил, и ее послы примчались засвидетельствовать свою покорность, а знамя Тимура было торжественно поднято над Босфором.

Старые противники внезапно осознали, как грубо они ошибались до сих пор. В ответ на приказ Тимура султан Египта и Сирии Фарадж быстро изъявил покорность. Посол Тимура Атыльмыш был возвращен к своему господину с богатыми дарами — золотом и серебром, драгоценными камнями и лошадьми в роскошных попонах. Теперь в пятничных молитвах поминали титулы завоевателя, от его имени чеканились монеты, как это делалось в покоренных странах. Фарадж поспешил сообщить, что схватил двух старых врагов Тимура — багдадского султана Ахмеда и Кара-Юсуфа, принца туркменского племени Черных Шапок. Фарадж сообщил, что он сделает с ними то, что пожелает Тимур.

Тимур всегда понимал символическую важность исторических хроник и традиций. Они составляли важную часть того обличья, в котором он желал предстать перед своими подданными и врагами. Большинство его обращений к истории должно было послужить самому Тимуру. Прекрасно зная, какое место он занимает в длинной череде завоевателей, Тимур желал оставить будущим поколениям официальные свидетельства своих свершений. Поэтому он требовал детально описывать все свои военные походы.

То, что Тимур очень серьезно интересовался историей, не может отрицать никто. Он очень любил диспуты, даже ненавидящий его Арабшах упоминает об этом. Для украшения своего двора Тимур собрал настоящее созвездие великолепных ученых. Например, он несколько раз принимал у себя знаменитого арабского историка Ибн Халдуна, пока в 1401 году в течение месяца стоял под стенами Дамаска.

С традициями он считался настолько, насколько это было выгодно. Пока традиции укрепляли его власть, они соблюдались, но ими можно было манипулировать. В частности, он поднял знамя ислама и заявил об отходе от шаманизма монголов. При этом объявление джихада давало религиозную основу его завоеваниям и приносило определенный престиж.

С 1370 года, когда Тимур впервые прорвался к власти в улусе Джагатая, он всегда имел под рукой марионеточного хана, так как по законам монголов править могли только прямые потомки Чингис-хана. Хотя все знали, кому принадлежит настоящая власть, Тимур довольствовался скромным титулом амира. Поступая так, он выказывал, пусть и с тайным умыслом, свое уважение к обычаям степи.

Почти двести лет монголы признавали ясу, свод традиционных законов Чингиса. Тимур также насаждал его в своем государстве, так как хотел придать законное основание построенной им империи, подчинив своей воле правителей племен и улусов, и создать стройную систему власти, когда государство и армия подчиняются одному человеку. На поле боя его армия строилась привычным для монголов XIII века образом — правое крыло, левое крыло, авангард и центр.

В 1370 году он женился на вдове Хусейна Сарай-Мульк-ханум, чтобы еще больше поднять свой авторитет правителя, так как она была дочерью последнего хана улуса Джагатая, который правил Марвераннахром, и принцессой из рода Чингиса. Эта женитьба позволила ему называть себя Тимур Гураган, зять Великого Хана. Этот титул он постоянно использовал во время официальных церемоний, он поминался в пятничных молитвах и даже на монетах, которые чеканились от его имени.

После разгрома Баязида и капитуляции Фараджа две величайшие империи мусульманского мира склонились перед ним. Тимур безрадельно правил миром ислама. Как государственный деятель, он прекрасно осознавал силу традиций и влияние религии, поэтому вполне естественно, что он обратил свой взор на небольшую крепость на побережье Эгейского моря. Смирна оставалась последним христианским оазисом в Руме, символически противостоя новому владыке Азии. Еще одной причиной уничтожить Смирну был тот факт, что это пытались сделать оттоманский султан Мурад и его сын Баязид, но не сумели. Молниеносный провел там семь лет, пытаясь вырвать Смирну у рыцарей-госпитальеров ордена Святого Иоанна, который был основан в Иерусалиме в XI веке. Понятно, что Тимур хотел преуспеть там, где все остальные потерпели громкие неудачи.

Рыцари не могли рассчитывать на его снисхождение после того, как отказались сдаться. Хотя они не думали всерьез, что сумеют выдержать натиск непобедимого Тимура, их уверенность была понятной. Эта крепость стояла на высокой скале, выступающей в море, и казалась неприступной. Чтобы захватить ее, требовалось вести штурм одновременно с моря и суши, а эта задача казалась невозможной при тогдашнем уровне развития осадной техники. Но такие трудности лишь будили воображение и изобретательность Тимура.

Его амиры приказали воинам строить платформы на сваях, вбитых в дно моря, чтобы отрезать цитадель от берега. Затем к основанию стен подтащили осадные машины и подготовили штурмовые лестницы. Долгое время татары поливали струями греческого огня сердце Смирны, с удовлетворением следя за клубами черного дыма, поднимающегося в небо из-за стен осажденного города. Под стенами было подожжено огромное количество дерева, однако сильные декабрьские дожди погасили огонь, и стены устояли. В течение двух недель противники смотрели друг на друга, осажденные мужественно отбивали приступы татарских полчищ. Но постепенно неослабевающее давление начало приносить результаты. В стенах стали появляться проломы, через которые врывались воины Тимура, ведь, как говорится, капля воды камень точит. Рыцари-госпитальеры продолжали отчаянно сопротивляться, однако их просто раздавили числом. Татары жаждали устроить побоище, и Тимур в очередной раз разрешил массовое избиение сопротивлявшихся, тем более легко, что. это были упрямые неверные.

Падение Смирны завершилось еще одним мрачным эпизодом. Был замечен отряд галер, на которых находилось подкрепление осажденным рыцарям. Христиане не знали, что прибыли слишком поздно. Когда галеры подошли к берегу, Тимур приказал забросить на корабли несколько сотен отрубленных голов защитников Смирны. Этот ужасный груз был уложен на катапульты, и вскоре в небо взлетели окровавленные головы, падающие под ноги потрясенным морякам на кораблях. Чудовищный план Тимура сработал, как ему хотелось. Рыцари пришли в ужас от бомбардировки головами, они пали духом, поняв, что гарнизон беспощадно вырезан, и потому сразу повернули назад и уплыли.

Это было еще одно завоевание во имя аллаха, джихад в действии. Пал последний оплот христианства, который несколько лет отражал все попытки оттоманов захватить его. Смирна лежала в руинах. Две пирамиды отрубленных голов погибших рыцарей увековечили память о новой победе Тимура. Вслед за армией Баязида сокрушительное поражение потерпели неверные.

Долгие годы Багдад, Каир и Дамаск, а также Оттоманская империя полагали, что расстояния надежно защищают их от Самарканда. Они высокомерно презирали Тимура, с усмешкой говоря, что он не мусульманин, а дикий варвар. Все они не обращали внимания на предупреждения, что их также разобьют, и вот теперь все они умолкли. Заявление Тимура, что он станет верховным Мечом Ислама, теперь уже не выглядело пустой похвальбой. Напротив, оно стало сухой констатацией факта.

Для ненасытного Тимура один вопрос всегда стоял на первом месте: а что дальше? Единственный владыка исламского мира теперь старался рассмотреть, что творится за его пределами, чтобы найти цель последующих завоеваний.

Но прежде чем решить этот вопрос, следовало разобраться с обломками Оттоманской империи. Мелкие правители, которых изгнал Баязид, снова превратились в вассальных принцев. Принц Сулейман Челеби подтвердил свою покорность победителю отца, за что получил европейские земли империи. Другой его брат, Иса Челеби, был награжден владениями на северо-западе Анатолии. Таким образом Тимур намеревался держать под контролем оттоманских принцев, используя классическую политику «разделяй и властвуй», как он сделал позднее, разгромив Тохтамыша и Золотую Орду. Император Мануил, который бесполезно околачивал пороги европейских дворцов, получил приказ вернуться на трон. Константинополь можно было захватить прямо сейчас, но Тимур даровал ему передышку в 50 лет.

Впрочем, христианские королевства все равно не осмеливались даже вздохнуть. Ужасные слухи долетали с востока. Варвар-завоеватель собирает корабли, чтобы переправить свои орды в Европу Он ведет свои армии вокруг Черного моря. Он намерен силой меча обратить весь континент в ислам. Уже прямо сейчас его авангарды переправились в Европу и движутся на запад. В ближайшие дни он осадит Рим.

Такие ужасные видения маячили перед глазами европейцев, не желавших понимать простых вещей. Самой надежной защитой от вторжения была бедность Европы. От Эгейского моря до Атлантики мало что могло соблазнить Тимура, поэтому не следовало ожидать, что он начнет священную войну. Убивать или обращать неверных было, конечно, делом богоугодным, но Тимур не обращал внимания на такие рассуждения, он смотрел на вещи более прагматично. Сундуки и закрома Европы были пусты. А раз нет золота, нет и джихада.

Стареющий император давно знал, что ангел Азраил вскоре унесет его на небо. В раю его ждут семьдесят две прекрасные девы, и их ожидание не слишком затянется. Он не собирался тратить драгоценное время, отпущенное ему, на завоевание бесполезной Европы.

Но пока что он еще был жив и мог двигаться, а значит, мог провести еще один поход. Тимур готовил его несколько лет. Эти приготовления шли на самой дальней границе его империи. Его последний поход принесет Тимуру наибольшую славу. Еще раз он объявит джихад. На сей раз он даст бой и разгромит последнюю державу, которая еще способна противостоять ему. От берегов Европы Тимур повел свою армию на восток. Христиане испустили общий вздох облегчения. Тимур намеревался объявить войну китайскому императору династии Мин.

Глава 10
ПОДНЕБЕСНАЯ ИМПЕРИЯ
1403–1404 годы

Китай пребывал в состоянии хаоса. В начале XIII века Чингис-хан бросил на него свои орды ив 1215 году разграбил Пекин. Завоевание Китая продолжил его сын Угедэй, который захватил еще большую территорию, а завершил покорение Китая внук Чингиса Хубилай-хан. В 1264 году он стал великим каганом, разгромив в битве за трон своего брата Ари-Буку. Хубилай покинул Каракорум, традиционную столицу Монгольской империи, и перебрался на юг. Свою зимнюю ставку он устроил в прекрасном городе Пекине, который также называли Та-Ту, или Ханбалык — город ханов. Его знаменитая летняя столица Шенду вдохновила английского поэта Сэмюэла Тэйлора Колриджа описать волшебный город Ксанаду в знаменитой поэме «Кубла-хан», хотя поэту во многом помогли пары опиума.

Эта новая империя, в которую вошли Китай и Монголия, совершенно затмила три государства улуса Чагатая в Средней Азии, державу Хулагу в Персии и Иране и Золотую Орду Джучи, хотя власть кагана над ними была чисто номинальной. Истории о ее величии долетели до Европы, благодаря полуфантастическим рассказам венецианского путешественника Марко Поло, который почти двадцать лет служил великому кагану. Долгие годы Китай был разделен на север и юг. Однако в конце концов войска Хубилая двинулись на юг от Янцзы, в 1279 году династия Сунь была разгромлена, и Китай был объединен. Династия Юань, которую основал Хубилай, просуществовала до 1368 года. Его правление стало временем расцвета торговли и налаживания связей между Востоком и Западом. Каждый год по Янцзы шли двести тысяч джонок, перевозящих шелк, рис, сахар, жемчуг и драгоценные камни между крупнейшими городами Срединного Царства. Китайские торговцы хлынули на рынки Персии и Индии, Явы, Малайи и Цейлона. Начали бурно развиваться драма, литература, живопись.

Однако после смерти Хубилая в 1294 году его империя покатилась вниз по наклонной плоскости. Частично в этом был повинен и сам хан. Захватив китайский трон, он распростился с монгольским обычаем выбирать правителей на общем собрании принцев. Хубилай заменил его обычный принцип наследования, одним ударом подорвав власть монгольской знати. И если он жестоко подавлял любые волнения, его преемникам это уже не удавалось. Великие Ханы, которые сменили Хубилая, были склонны к лени и пьянству, они занимались дворцовыми интригами и затевали какие-то заговоры. После убийства в 1323 году императора династии Юань Ин Цзуна[104] Китай развалился на части, и его начала раздирать кровопролитная гражданская война. Эпидемии — возможно, чума— и природные бедствия опустошили некогда процветающую империю.

Последний монгольский император Шун Ди[105] был известен своей жестокостью, похотливостью и глупостью. Вместо того, чтобы попытаться как-то смягчить последствия голода, терзавшего страну, он интересовался только постельными делами. Его наложницы изощрялись в разнообразных эротических забавах, вроде «Танца небесного дьявола», чтобы только доставить удовольствие императору. Налоги росли с безумной скоростью, так как требовалось оплачивать императорские развлечения, поэтому не удивительно, что в долинах рек Янцзы и Хуанхэ полыхнули сразу несколько восстаний китайцев против монгольского владычества, которые сразу начали шириться. В 1350-х годах во главе одного из таких восстаний встал крестьянский лидер Чжу Юан-чжан, который подчинил себе поочередно всех соперников. Часть его армии была отправлена на север, «чтобы избавить страдающих людей от огня, который жжет, и от воды, которая топит их», так они называли тираническое правительство монголов. Двигаясь на Пекин, крестьянская армия сокрушала любое сопротивление, какое только встречала, но это сопротивление было очень слабым. Люди совсем не желали сражаться за своего распутного и трусливого императора Шун Ди, а его приближение поняло, что господству монголов в Китае приходит конец. Армия мятежников росла с каждым днем и к 1368 году превратилась в неодолимую силу, захватила Пекин и вышвырнула монголов из северного Китая. Шун Ди умер в изгнании.

В том же году, когда пала столица империи, простой крестьянин Чжу Юан-чжан, опираясь на свою армию, провозгласил себя императором и сменил имя на Тай Цзу, став основателем династии Мин. В течение тридцати лет он правил самодержавно, но все-таки относительно мягко, восстановив порядок в клокочущей империи. Новый император поощрял развитие сельского хозяйства, не забывая казнить всех, кто противился его реформам. Китайская система управления, подорванная монголами, была восстановлена, хотя и видоизменилась, чтобы отвечать нуждам нового императора. Члены императорской семьи получили в управление самые богатые, наиболее важные стратегически города, где построили для себя дворцы, собрали собственные армии и, как неизбежное следствие, начали вынашивать свои честолюбивые планы.

В 1399 году Тай Цзу умер, оставив своего 16-летнего внука и наследника Чжу Ди бороться за власть[106]. Тимур узнал об этом вскоре после возвращения из Индии, но тогда он уже решил двинуться на запад, в Сирию и Египет, и начать войну с Баязидом. Через свою сеть шпионов, дипломатов и торговцев он постоянно получал информацию о состоянии дел в Китае и знал, насколько плохи эти дела. Новый молодой правитель был вынужден бороться с собственным дядей, принцем Пекина, так как он не мог оторвать глаза завидущие от императорского трона, да еще и его армия была самой сильной в стране. Заявив, что он остается верным слугой престола, принц повел свою армию на юг «для умиротворения неспокойных». Под предлогом борьбы с придворными министрами, которые якобы возмущали народ, принц начал борьбу за власть. Война продолжалась четыре года. Когда Пекин и другие провинции увязли в междоусобицах, Тимур начал подбираться к цели. Поднебесная империя была готова рухнуть перед завоевателем.

Китай представлял собой заманчивую цель для человека, который еще ни разу не был побежден в бою. Прекрасно зная о приближающейся смерти, сутулый, полуслепой император желал достойного окончания своей военной биографии. Поход в Китай был оправдан и соображениями религии, и денежными мотивами, вопросами чести, монгольскими традициями. Неслыханные богатства ожидали того полководца, который захватит Пекин, столицу государства, в котором, если верить хроникам, в последние годы мусульман казнили десятками тысяч и жестоко подавляли все попытки распространить ислам. Здесь, как и в других городах, завоевателей ожидали слава и добыча. Язди, в одном из редких припадков откровенности заявивший, что от гнева Меча Ислама правоверные страдали гораздо больше, чем неверные, написал, что Тимур после победы над Китаем ожидал, что «сумеет исправить ошибки прежних войн, когда пролил столько крови правоверных». Завоевание Китая означало бы, что Тимур выполнил свое жизненное предназначение и объединил под своей рукой все четыре монгольских королевства[107], которыми правили сыновья Чингис-хана. Первым его признал дом Джагатая, потом наследники Джучи и Хулагу. Единственным, кто еще не подчинился Тимуру, оставалось государство Хубилая, единственное монгольское государство, не принявшее ислам. Истинная вера не только не сумела закрепиться там, более того, ее приверженцев подвергали жестоким гонениям. Но что было уже подлинным кощунством — религия неверных закрепилась даже среди монголов. «Говорят, что новый император Китая, который от рождения был идолопоклонником, недавно обратился в христианство», — пишет испанский посол Клавихо.

Тимур тщательно готовился к войне с самым грозным противником. Как обычно, его разведка добыла массу ценных сведений. Люди, которые водили караваны по всей Азии, регулярно доставляли ему сообщения об ухудшении политического положения Поднебесной империи. Известия о том, что мусульманских торговцев изгоняют из Китая, стали нестерпимым оскорблением для Тимура, он чувствовал себя просто обязанным отомстить. Прибыв в 1398 году в Ташкент вместе с возвратившимся послом Тимура, китайский посол Ан Чжи-тао был задержан, а потом отправлен в путешествие по татарским землям под строгой охраной. Его совершенно неожиданная и вынужденная поездка занесла его далеко на запад, в Тавриз, Шираз, Исфаган и Герат. Путешествие продолжалось шесть лет. Когда оно закончилось, то стало одним из самых длинных в истории дипломатических вояжей. Посол вернулся в Пекин через двенадцать лет после того, как император отправил его к Тимуру[108].

Это намеренное оскорбление императора Мин было отражением растущей мощи и уверенности Тимура. В течение нескольких лет его взаимоотношения с Пекином изменились от осторожной сдержанности, характерной для более слабого правителя, к растущему упрямству и, в конце концов, открытой враждебности. Клавихо во время своего пребывания при дворе Тимура наблюдал унижения, которым подвергался другой китайский посол, вероятно, присланный потребовать освобождения Ана. При этом его послание было сформулировано так, что правитель татар до недавнего времени считался вассалом императора Мин. «Прибыли к нему посланники от катайского императора сказать, что ведь ему хорошо известно, что эта земля дана ему в управление и за нее он должен платить ежегодную дань», — пишет испанец.

Китайские архивы рассказывают похожую историю. В письме сыну Тимура Шахруху, написанном в 1412 году и адресованном скорее полководцу, чем правителю государства, император Чен Цзу требует, чтобы тот признал себя вассалом Китая. В противном случае он угрожал самыми строгими карами: «Твой отец Тимур Гураган, подчиняясь воле всемогущего бога, признал себя вассалом нашего великого императора. Он продолжал посылать дары и послов, и за это тот даровал мир и счастье людям вашей далекой страны. Ты должен признать нас своим господином со всей почтительностью, не заставляя нас применить к тебе силу». Все пышные титулы, которыми Тимур пользовался в своей империи, — Император Века, Завоеватель Мира — были немыслимы при дворе императора Мин. Для императоров в Пекине владыка татар был просто Фу-ма Тимур Самаркандский[109].

Еще в 1394 году Тимур обращался к императору Мин со всей уважительностью.

Столь униженное послание сопровождалось даром — двумя сотнями лошадей[111].

В самом начале XV столетия Тимур наконец завершил подготовку и решил повернуть от сладких речей к оружию. В это время из Пекина к его двору прибыло китайское посольство, чтобы потребовать дань, которую Тимур не платил уже семь лет, хотя занимал территории на восточных границах Монголии, которые традиционно даровались во владение китайскими императорами. Посол, пребывание которого в Самарканде совпало с визитом Клавихо, напомнил татарскому императору, что дань так и не получена. Он получил оскорбительный отказ. Клавихо вспоминает: «Ответ его высочества этим послам был таков: сие действительно так, и он намеревается заплатить эту дань. Однако он не желает обременять послов лишним грузом на обратном пути в Китай. Поэтому Тимур сам доставит дань. Все это, разумеется, было сказано очень грубо, чтобы сильнее уязвить их, поскольку его Высочество совсем не собирался платить дань». В другом случае, заметив, что посол из Пекина занимает место выше испанца, Тимур приказал им поменяться местами. Как он потом заявил на секретной аудиенции, китайский посол был «посланником грабителя и дурного человека». Затем он ясно дал понять, что времена дипломатии и дани завершились. Надвигалась война. «Если только пожелает бог, никогда более ни один китаец не осмелится прибыть к Тимуру с таким посланием, как этот человек».

Причины столь резкого разрыва дипломатических отношений с Пекином нетрудно угадать. Тимур готовил этот поступок уже много лет. Он всегда очень трезво подходил к выбору противников. Он решил начать наступление, лишь когда его армии стали достаточно большими и сильными, чтобы бросить вызов самому могущественному правителю Востока. Он также откладывал начало этого долгого и трудного похода до тех пор, пока не были уничтожены все остальные противники. На севере была сокрушена Золотая Орда. На западе под натиском татар рухнули империи оттоманов и мамлюков. На востоке осталось лишь одно непокоренное государство — Китай, последний вызов человеку, который намеревался править миром. Но сейчас дорога на восток была открыта.

Тимур знал, что столица Китая является самой богатой в мире сокровищницей. В 1404 году его посланник вернулся в Самарканд из Пекина вместе с послом Аном. Он сообщил, что столица Китая в двадцать раз больше Тавриза. Если это верно, пишет Клавихо, тогда «это действительно должен быть самый большой город в мире». Тимуру также сообщили и менее приятную новость: в армии империи Мин столько воинов, сколько песчинок в пустыне.

И вот такое королевство решил покорить Тимур. Это был вопрос принципа, последний решающий ход в блестящей партии на грандиозной шахматной доске. Острый гамбит он разыграл шесть лет назад. Были построены крепости, вдоль восточных границ были распаханы и засажены поля, и все это в порядке подготовки последнего похода. Долгие годы он воевал за пределами Марвераннахра, бросая свои армии то против одного неприятеля, то против другого. Он действовал, как опытный гроссмейстер, сокрушая королевства и увеличивая свою империю каждым ходом. Большую часть времени он вел жестокие войны на западе. Теперь по его повелению, повинуясь его воле, ряды татарских пешек двинулись на восток.

Аллахдад, один из самых верных амиров Тимура, был отправлен на восток с приказом подготовить детальное описание земель, которые татарскому войску предстояло пересечь, чтобы выйти к китайской столице. Задача была поистине грандиозной. «Составить карту этих районов и описать их состояние, чтобы объяснить Тимуру положение в этих землях, описать характер пути через них и все возможные дороги, объяснить ему природу их городов и их деревень, долин и гор, замков и укреплений, ближних районов и дальних, пустынь и холмов, пустошей и пустынь, ориентиров и башен, озер и рек, племен и семей, тропинок и широких дорог, примечательных мест и незаметных на всем пути, странноприимных домов и харчевен, безлюдных мест и населенных, описав дорогу самым подробным образом, избегая скачков и умолчаний, указав расстояния на всех промежутках и характер пути между населенными пунктами».

Северный вариант пути в Китай считался единственным реальным выбором. Именно по этой дороге посол Ан прибыл из Пекина. К северу от заснеженных гор Тянь-Шаня этот маршрут проходит через Семиречье, Землю Семи Рек, которые восточнее Марвераннахра впадали в озеро Балхаш. Этот маршрут пересекал степи, где имелось достаточно пастбищ для лошадей, что было крайне важным пунктом во всей сложной системе организации военного снабжения армий Тимура.

Аллахадад участвовал в подготовке этого похода с самого начала. Зимой 1401 — 02 годов, когда Тимур зимовал на пастбищах Карабаха, он уже отправился к восточным границам с приказом распахать и засеять поля, чтобы кормить армию, и построить базы, с которых начнется наступление. Одно укрепление следовало построить в десятидневном переходе от Аспары, восточнее реки Сырдарья. Другая крепость строилась еще ближе к Китаю, за озером Иссык-Куль. Аллахадад продолжил приготовления, которые Тимур уже начал в 1396 году, когда провел два года в Самарканде, украшая свою столицу и готовя планы войны на востоке. Было ясно, что это не какое-то мелкое мероприятие. Тимур поставил своего внука и наследника Мухаммед-Султана во главе армии из 40000 воинов и соответствующего количества амиров, чтобы он наблюдал за строительством крепостей и приводил в порядок поля и пастбища в этом районе. Все местные племена были либо включены в армии Тимура, либо уничтожены.

Аллахадад успешно выполнил свою задачу. Он использовал «множество листов папируса», чтобы составить карту, тщательно заделанную в аккуратную рамку. На ней были нанесены все детали, которые требовались Тимуру, и ничего не было пропущено. По словам Арабшаха, он сделал все это достаточно быстро. Император получил карту, когда еще находился в Малой Азии со своей армией, направляясь обратно в Самарканд,

С приближением войны на восточных границах началось оживление. После окончания строительства все усилия были направлены на сбор урожая и увеличение поголовья скота, чтобы обеспечить провизией огромную армию, которая опустошала страну не хуже саранчи. Каждый крестьянин и пастух от Самарканда до Асфары получил приказ «прекратить заниматься торговлей и иными делами и целиком посвятить себя возделыванию полей». Если требовалось, мужчины и женщины должны были даже отказаться от пяти ежедневных молитв, положенных мусульманам. Иногда даже Аллах уходил на второе место. Всю империю трясло, словно в лихорадке, все куда-то спешили. На базарах и улицах Самарканда, в мечетях и медресе, в садах и дворцах говорили только о предстоящем походе. Словно верная жена, город отпускал Тимура в походы и всегда терпеливо ожидал его возвращения, которое неизменно оказывалось триумфальным. Все знали, что Китай был его самой заманчивой и давней целью. Многие опасались, что ненасытный император наконец просто не выдержит. После бесчисленных побед одно-единственное поражение от самой сильной в мире армии могло привести к крушению всей империи. Ставки были высоки как никогда.

Весна 1403 года принесла стареющему императору две неожиданности и одну трагедию. Тимур и его армия все еще пересекали Малую Азию, возвращаясь в Самарканд, когда он получил сообщение, что султан Баязид, самый знаменитый его пленник, который путешествовал под охраной в обозе армии, скончался. Разные источники по-разному описывают смерть правителя оттоманов. Авторы упоминают тромбоз, астму, апоплексический удар, разрыв сердца и даже самоубийство. Нет оснований полагать, что это известие сильно обрадовало Тимура, который сам вскоре должен был разменять восьмой десяток. Поэтому слезы, которые описывает Язди, скорее всего, были крокодиловы. «Тимур был так сильно потрясен, что он горькими слезами оплакивал злую судьбу великого принца. Он начал понимать, провидение очень часто грубо ломает человеческие планы, вроде тех, что составил он сам… Он хотел поднять упавший дух Баязида, восстановив его на троне в большей славе и блеске, чем тот имел ранее».

Такие планы, реальные либо воображаемые, были разрушены. Но заметим, прилетели и гораздо более неприятные новости. В императорский лагерь под Ак-Шахром примчался гонец с ужасным известием. Мухаммед-Султан очень тяжело заболел. Он так и не сумел полностью оправиться от ран, полученных под Анкарой. Никак не показав своих чувств, Тимур приказал отправить тело Баязида в Брусу «со всей торжественностью и пышностью», как и подобало великому королю. Он подарил сыну правителя оттоманов Мусе Челеби королевский плащ, прекрасный пояс, меч, колчан, украшенный драгоценными камнями, тридцать лошадей и какое-то количество золота. Только завершив это дело, Тимур поспешил в лагерь молодого принца. Но по дороге его задержала необходимость подавить восстание одного туркменского племени, и когда правитель прибыл на место, состояние его внука заметно ухудшилось. Мухаммед-Султан уже не мог говорить и неподвижно лежал на ложе, лицо его покрыл холодный смертельный пот. В течение трех дней лекари пытались что-то сделать, но напрасно. На четвертый день после смерти Баязида молодой Мухаммед-Султан, лев поля битвы и самая главная надежда Тимура, скончался.

Тимур был безутешен. Он всегда выделял этого принца среди остальных и очень любил его. Было что-то неправильное в этой череде преждевременных смертей. Старший сын императора, его первенец Джихангир умер в возрасте двадцати лет четверть века назад. А этого молодого человека Тимур любил больше остальных сыновей и внуков, сразу назвав своим наследником, так как видел его качества правителя, смелость, ум и военные дарования. Даже Арабшах, самый злой из критиков Тимура, признает, что у принца был прекрасный характер. По словам сирийского историка, «на его лице лежала печать счастья, отраженная в линии бровей, а само благородство сияло в его чертах».

Вся армия погрузилась в траур. Ее поход домой, навстречу новой войне, превратился в погребальное шествие. Все оделись в черное. Мать Мухаммед-Султана и вдова Джихангира, прекрасная Хан-Зада была вызвана, чтобы встретить армию в Авнике, Армения. Прежде чем она прибыла в этот город, три молодых сына принца прибыли в Эрзерум. Их вид так потряс императора, что слезы снова заструились по его щекам. Трудно было описать горе матери. Хан-Зада уже потеряла мужа, а теперь потеряла своего первенца. Позднее она распустила волосы, разорвала на себе одежды и в кровь расцарапала себе щеки. Она никак не ожидала, что ее любимы сын умрет столь молодым. Он должен был стать великим императором. А теперь ее слезы смешивались с кровью, текущей по щекам, и смерть его поразила мать, «словно удар кинжалом».

Смерть, как знал старый император, все ближе подбирается к нему самому. Даже люди, многие годы разделявшие с. ним победы, начали уходить. В последние месяцы смерть унесла нескольких закаленных боевых товарищей. Сейф ад-дин Нукуз, давний и верный амир Тимура, умер вскоре после решающего столкновения с Баязидом. Марионеточный хан Султан-Махмуд, который все-таки был бесстрашным воином и захватил после битвы оттоманского султана, тоже скончался вскоре после сражения. И его пока никто не заменил.

Тимур приказал устроить погребальное пиршество по Мухаммед-Султану в Авнике. Повелители Азии прибыли со своими придворными, они восхваляли Аллаха, одарившего мир таким мужественным принцем и воином. Муллы[112] монотонно и уныло читали коран. Боевой барабан Мухаммед-Султана прогрохотал в последний раз. Затем все придворные и принцы, вассальные короли и амиры, солдаты и слуги испустили громкий вопль горя. После этого по монгольскому обычаю барабан был разбит на куски. Никогда более он не загремит в честь другого принца.

Из Авника гроб принца был доставлен в Султанию, а потом в Самарканд, где Тимур приказал народу наблюдать за церемонией похорон. «При его приближении жители Самарканда вышли наружу и облеклись в черные одежды. Благородные и уважаемые люди шли в чёрном, величественные и прекрасные, словно лицо мира укрыл туман самой черной ночи».

Тимур в течение многих лет неоднократно доказывал, что просто физически не может пройти мимо христианского королевства Грузия, не вторгнувшись туда. Хотя смерть Мухаммед-Султана больно ударила по нему, хотя его солдаты были утомлены боями, а в своих размышлениях он все чаще обращался к грядущему походу в Китай, Тимур в этот момент опять не сумел устоять перед соблазном. Он приказал провести еще одну карательную экспедицию против царя Георгия VII, который не пожелал лично прибыть к императорскому двору. Это был шестой и последний поход Тимура против горного королевства.

Наступило время жатвы, и татары опустошили поля зерновых. Затем они двинулись в горные проходы, где начались упорные бои. Хроники упоминают осаду Куртина, сильно укрепленного города, который его жители считали неприступным. Так как цистерны были полны воды, а подвалы ломились от бочек с изысканными винами, во дворах паслось множество овец и свиней, защитники были уверены, что попросту пересидят татар. Но однажды ночью, когда инженеры строили осадные машины и тараны, один воин прополз по узкой трещине в скале и нашел путь в крепость на ее вершине. В течение ночи к нему присоединились еще пятьдесят человек. На рассвете на вершине раздались крики «Аллах акбар!», загремели татарские барабаны, зазвучали трубы, и начался штурм. Ворота были выбиты камнями, которые швыряли осадные машины, а гарнизон был раздавлен. Правитель и воины были обезглавлены, а воины, рисковавшие жизнью во время приступа, получили щедрое вознаграждение. Тимур выдал им богатые одежды, мечи, расшитые пояса, лошадей, мулов, палатки, зонтики, деревни и сады на родине и, разумеется, десятки молодых девушек.

Кампания продолжалась всю осень 1403 года. Тимур двинулся в центр страны, где он «разграбил семь сотен городов и деревень, опустошив возделанные поля, разрушив христианские монастыри и до основания спалив их церкви». Рвение, с которым он вдруг начал преследовать неверных, после того как в течение многих лет истребил тысячи и тысячи мусульман, можно счесть признаком того, что Тимур понимал: долго ему не прожить. Из Смирны он поспешил в Грузию, а оттуда направился в Китай.

Захватив в плен много знатных грузин в самом начале похода, Тимур начал переговоры о капитуляции Георгия. Учитывая подготовку к новому походу, он не собирался задерживаться в Грузии надолго. Хотя король отказался прибыть ко двору Тимура, он отправил правителю тысячу золотых монет, отчеканенных от имени императора, тысячу лошадей, золотую и серебряную посуду, роскошные одежды и исключительно большой рубин. Тимур заявил, что полностью удовлетворен этим выражением покорности, и армия двинулась дальше на восток. Сначала татары спалили множество церквей и монастырей вокруг столицы Грузии Тифлиса, а потом их орды внезапно исчезли. Грузия была разорена в очередной раз. Ее поля были вытоптаны, а закрома опустели. Целые города и деревни просто исчезли. Гниющие трупы валялись на обочинах дорог. Повсюду стояли пирамиды черепов, кошмарное напоминание о завоевателе. Приближалась зима, и холодные ветры уже засвистели в горных ущельях. Татарские орды Тимура грабили, жгли, убивали, насиловали, пока не оставляли после себя настоящую пустыню. Тишина повисла над опустошенным королевством. Поистине божьей милостью было то, что Непобедимый Господин Семи Климатов больше не возвращался в Грузию, хотя тогда об этом никто не догадывался.

В последний раз Тимур зимовал на высокогорных пастбищах Карабаха. Казалось, его неуемная энергия не иссякнет никогда. Он полностью отдался делам управления империей, отстраивал древний город Байлакан и раздавал земли сыновьям и внукам. Царство Хулагидов, которым когда-то правил недостойный Мираншах, он разделил между старшим сыном принца Абубакром, который получил Багдад и Ирак, и его вторым сыном Омаром, который получил северные районы, включая Тавриз и Султанию. На Тимура навалились династические проблемы. Стареющего императора очень заботил гладкий переход власти после его смерти. Его внук Пир-Мухаммед получил город Шираз. Брат юноши Рустам получил в управление город Исфаган, а еще один брат Искандер — Хамадан. Принц Халил-Султан получил земли между Кавказом и Трапезундом на северном побережье Малой Азии.

После смерти Баязида и Мухаммед-Султана, амира Сейф эд-дина Нукуза и Султан-Махмуда Тимуру уже не требовались новые напоминания о приближении его смерти. Однако весной 1404 года, — когда основные силы татарской армии перебрались на пастбища после грандиозной охоты с целью заготовки мяса, он потерял еще одного близкого человека. Шейх Барака, его духовный наставник, который сопровождал его во всех походах долгие годы, который привел Тимура и его войска к нескольким блестящим победам, отправился на запад, чтобы выразить свои соболезнования по поводу смерти наследника. Радость повелителя татар от этой встречи оказалась недолгой. Вскоре после встречи Барака последовал в могилу за Баязидом и Мухаммед-Султаном.

Путешествие домой продолжалось, но не прерывалось управление империей. Тимур путешествовал вместе со своим походным двором, что позволяло ему править суд, принимать прошения и жалобы, получать дань от покоренных правителей и их послов, наказывать провинившихся чиновников. Но все это никак не касалось рядовых воинов. Их мысли и мечты были сосредоточены на одном — как можно скорее вернуться о Марвераннахр. Каждый шаг приближал их к дому.

В 900 милях на восток от Карабаха в пустыне находилось памятное место, здание, поднимавшееся среди песков, словно подножие небес. Ветераны походов Тимура с волнением рассказывали о нем молодым товарищам, которые никогда не видели такого величественного монумента и с трудом верили, что минареты могут быть такими. Причина радости стариков была очень простой. Эта башня означала, что их пятилетнее странствие завершилось. Они благополучно вернулись в Марвераннахр. Это была Благородная Бухара, Средоточие Ислама, второй город империи.

Минарет Калон, при виде которого в 1404 году так радовались воины Тимура, и сегодня высится над Бухарой. Он на 150 футов поднимается в небо и виден практически из всех закоулков города.

Холодным, ясным осенним вечером я сидел в чайхане на площади Ляб-и-Хауз, которая является душой и сердцем старого города. Я наслаждался дымящейся пиалой душистого зеленого чая и потрясающим видом построенной в XVII веке ханаки диванбеги Надира, мечети и пристанища святых паломников. Я намеревался посетить минарет Калон, но был просто зачарован красотой самой очаровательной городской площади Центральной Азии. Здесь, по крайней мере, царил покой. Хауз, построенный еще в 1620 году крупнейший бассейн города, представлял собой большую квадратную чашу, наполненную зеленой водой. Крутые ступеньки сбегали с мостовой к воде. Вдоль улицы стройными рядами тянулись тутовые деревья, причем самое корявое и древнее из них было посажено еще в 1477 году. На вершине самого высокого дерева виднелось старое гнездо аистов.

Стоял тихий южный вечер, сияли звезды, время для прогулки было самым подходящим. Я пошел прочь от тихого бормотания Ляб-и-Хауза по темным улицам старого города. Люди играли в карты в полосах света, который падал из открытых дверей. Если какой-то силуэт и показывался на крошечных аллейках, то сразу таял в темноте. По улицам носились ребятишки. Вокруг мерцающих огней над неработащим фонтаном порхали летучие мыши, бешено хлопая тонкими, словно бумага, крыльями. Лавки торговцев коврами были закрыты, и шаги эхом отдавались под их сводами. Здесь и там высились громадные порталы, окруженные угловыми башнями. Это были мечети и медресе, некоторые из них были освещены. А более далекие таяли в темноте. Но самым потрясающим памятником был самый высокий минарет, какой я когда-либо видел, огромная золотая башня, которая пронзала ночь. Это был один из самых знаменитых символов Бухары. Он неудержимо влек к себе, и я пошел по улицам мимо мечети Магок-и-Аттари, на базар горшечников, вокруг мечети Базар-и-Корд, вдоль медресе Амир Алим-Хан, туда, где стояло величайшее здание, уцелевшее от старой Бухары.

Построенный в 1127 году минарет Калом избежал разрушения во время походов Чингис-хана, когда были уничтожены сотни минаретов. Вождь степняков был настолько поражен ее высотой, когда ехал через город, что приказал своим воинам пощадить его. (Вся остальная Бухара оказалась не столь счастливой. Когда орды Чингис-хана завершили грабеж, про нее было сказано: «Под лучами солнца равнина казалась целиком залитой кровью».) Минарет не похож на остальные в том отношении, что там почти тысячу лет служили несколько муэдзинов. Эту башню видели измученные верблюжьи караваны, пересекавшие пустыню Каракумы. Она становилась первым признаком человеческого жилья для путников, измученных голодом и умирающих от жажды. Горящие на вершине маяки помогали заблудившимся во время песчаных бурь. Минарет также служил сторожевой башней. Из окон в узорчатой галерее ротонды воины осматривали горизонт в поисках вражеских армий, приближающихся к Бухаре. Для нарушителей закона в XVII I и XIX веках минарет Калон становился «Башней смерти», так как преступникам приходилось подняться по 105 ступеням, чтобы встретить свою смерть. Церемонии были тщательно отработаны, они должны были внушать страх, отвращение и мрачный восторг собравшейся толпе зевак. С вершины минарета оглашались преступления приговоренного. Зрители умолкали. Затем, после томительной паузы, преступника засовывали в мешок и, вопящего от ужаса, сбрасывали вниз.

С любой точки зрения минарет Калон представляет собой выдающийся памятник архитектуры. Он стоит на восьмигранном основании диаметром около тридцати футов и, плавно сужаясь, уходит в небеса десятью ярусами резного кирпича и изящной глазурованной плитки. На вершине, поверх шестнадцати окон, находятся еще более тонкие украшения. Кирпичи слегка выступают наружу, а потом образуют горизонтальную крышу, увенчанную похожим на ракету шпилем.

Хотя минарет уцелел во время нескольких погромов, которые устраивали захваченным городам Чингис-хан и его монголы, мечети Калон, над которой он высится, повезло меньше. Таковы были его размеры и великолепие, что завоеватель почему-то решил, что он венчает дворец султана. Обнаружив, что это всего лишь самая великолепная мечеть Бухары, он немедленно приказал своим воинам использовать подставки для корана в качестве кормушек для лошадей. Здесь, в доме бога, Чингис-хан дал своим воинам разрешение уничтожить город, и через несколько минут мечеть была подожжена. Она сгорела дотла.

Разумеется, все называли Бухару «Куполом Ислама» или «Сердцем Ислама» еще до Тимура. В этом городе появились такие великие религиозные ученые, как Багауддин Нахшбанди — его имя означает «Украшение религии», и имам аль Бухари. Их книги до сих пор изучаются в Бухаре, поэтому я полагаю, что Бухару по-прежнему можно называть «Куполом Ислама».

На следующее утро я вернулся в мечеть Калон, чтобы встретиться с имамом Абдул Гафур Раззаком, самой важной фигурой религиозного мира Бухары. Он напоминал средних чет лентяя, с козлиной бородкой и тяжёлыми веками. Двигался имам (если вообще двигался) как-то слишком замедленно. Когда я пришел, он чуть заметно шевельнул бровью, и молоденький помощник бросился готовить чай. Его хозяин остался, лениво поклонившись из вежливости.

Имам аль Бухари стал одной из величайших легенд ислама. Он жил в XIX веке и составил «Сахих аль Бухари» — книгу, которую мусульмане всего мира почитают самой важной после корана. Это наиболее полное собрание хадис, то есть изречений пророка. Аль Бухари был известен своей феноменальной памятью, еще ребенком он выучил наизусть две тысячи хадис. Он собрал и изучил более 600000 изречений, но после тщательного изучения отобрал из них всего лишь 7275 как сахих, то есть подлинные. Он тщательно проверил происхождение каждого, вплоть до того момента, когда они были изречены самим пророком.

Вместе с аль Бухари, хазрет Мухаммед Багауддин Нахшбанди был одним из самых прославленных сынов города. Он был современником Тимура и одним из самых уважаемых лидеров суфиев Центральной Азии. Своих последователей он призывал к созерцательности, самоочищению, миролюбию, терпимости и нравственной чистоте, но также и к отказу от власти. Комплекс, в который входят школа, мечеть, ханака, и могила Нахшбанди, находится в десяти минутах езды от Бухары, недавно был восстановлен с помощью Турции. Он был открыт для посетителей в 1993 году, в ознаменование 625-й годовщины его рождения. Проведенная церемония должна была означать возрождение ислама в Центральной Азии. Сегодня туристы могут видеть пилигримов из всех стран ислама, которые обходят вокруг черного могильного камня святого человека, останавливаясь, чтобы с почтением поцеловать его. Некоторые обмениваются парой слов со священником, стоящим в тени большого платана, и передают ему пару банкнот, чтобы священник помолился за них. Другие вешают тряпочки и бумажки с пожеланиями на дерево. Одновременно пилигримы приносят подношения в благодарность за исполнение желаний.

Купол Ислама подвергался яростным атакам в первой половине XX века. В советское время, когда религиозное образование было запрещено, имам жил у своих деда и бабки. Втайне они нашли ему учителей, которые работали в медресе еще до прихода Советов. С их помощью он начал изучать коран и арабскую каллиграфию. Когда ему исполнилось восемнадцать лет, он заслужил право учиться в престижном медресе Мир-и-Араб, построенном в Бухаре еще в XVI веке, изящном здании под синим куполом, которое находится прямо напротив мечети Калон. «Тимур никогда не поверил бы в то, что происходило в эти времена. В советское время в медресе не принимали ни одного студента из Бухары, так как коммунистические правители города хотели показать себя образцовыми коммунистами. Они говорили своим боссам, что ни один житель города не желает изучать религию, так как все бухарцы очень прогрессивны. Меня приняли только благодаря знанию каллиграфии».

Он проучился в медресе семь лет, в том числе два года в медресе имама аль Бухари в Ташкенте. Прослужив два года в армии, он вернулся в мир ислама в качестве преподавателя медресе Мир-и-Араб. К пятидесяти годам он проделал замечательную карьеру, достигнув вершин в своей профессии. «В советское время у нас были три мечети и одно медресе, в котором учились 80 студентов. Теперь у нас сотня мечетей только в районе Бухары и 11 медресе по всей стране».

Вероятно, Тимуру было бы приятно видеть, что, сохранив религиозное наследие Бухары, суфизм возглавил возрождение этой религии. «Это происходит потому, что мы пытаемся просвещать людей. Это загадочное учение помогает людям совершенствовать себя и становиться ближе к аллаху. Наверное, вы знаете, насколько Тимур уважал учение школы суфиев. Многих из них он привез в Самарканд и построил мавзолей для них, когда они скончались. Суфизм многого добился в его правление».

Бухара, Узбекистан и Центральная Азия снова вступают в период ислама. Но гораздо удивительнее то, что Бухара обретает себя в качестве места возрождения традиций суфизма, наверное, первого такого возрождения со времен покровительства Тимура шестьсот лет назад.

Сегодня все это было выяснено во время изучения мечети Калон. Она должна была вмешать 12000 молящихся во время пятничной молитвы, поэтому рядом с ней была построена большая квадратная площадь, окруженная колоннадой с арками. Это была вторая по размерам мечеть в Центральной Азии, ее построили в 795 году, когда ислам знавал лучшие времена. Мечеть можно видеть и сегодня, жалкую и потускневшую, и закат ее начался еще в XVI веке.

Лишь огромная площадь для молитв напоминает о былом процветании. Тогда эта площадь была заполнена молящимися почти целиком. Ее размеры резко контрастируют с — маленькой нишей михраба, обращенной к Мекке, которую можно видеть под сверкающим синим полушарием Кок-Гумбаз (Синий Купол). Вокруг него идет белая куфическая надпись: «Бессмертие принадлежит богу».

Сегодня минарет мечети Калон, как и все остальные п Бухаре, тих и безмолвен. Больше не слышны переливчатые призывы к молитве. Ислам снова оказался под присмотром властей, которые опасаются вспышки фундаментализма. Как и его коллеги по всему миру, имам был назначен государством и находится под его бдительным присмотром.

Закат золотой эры ислама в Бухаре начался в IX веке, когда она была известна как оплот веры, и продолжался до XIX века, когда начали брать верх разврат и фанатизм. Но еще раньше власти начали манипулировать религией. Прислуживавшие Тимуру священники поддерживали его власть и давали благословение многочисленным походам против неверных и мусульман, не делая никакого различия. И в таких поворотах судьбы, в общем-то не было ничего нового. Купол Ислама не мог сиять непрерывно, начиная с IX века.

Бухаре понадобилось более ста лет, чтобы оправиться от погрома, учиненного Чингис-ханом в 1219 году. Когда Ибн Баттута в 1366 году проезжал через город, он отметил: «Почти все его мечети, академии и базары лежат в руинах». Путешественник был просто потрясен: «Я не нашел ни одного грамотного человека». Городу пришлось дожидаться прихода Тимура, чтобы возродить былую славу.

Наиля, директор департамента защиты мечетей и памятников Бухары, была вежливой дамой лет пятидесяти с умным, тонким лицом. Однажды вечером мы сидели за бокалом зеленого чая в Ляб-и-Хаузе, оглядывая площадь с веранды на первом этаже маленькой чайханы.

«Люди говорят, что амир Тимур не имел никакой связи с Бухарой, но это не так», — начала она.

Рядом с нами за длинным столом большая семья, в том числе несколько армейских офицеров, праздновала какое-то счастливое событие с помощью бесчисленных порций пива и водки. Я любил возвращаться на эту маленькую площадь, своеобразную Каабу Бухары, вокруг которой днем и ночью крутились и толкались бухарцы. Эта площадь жила своей жизнью, странная смесь стариков и плачущих младенцев, романтически настроенные парочки, утки, гуси, неизменные зимородки и бродячие коты. В знойный полдень здесь царила всеобщая летаргия. Старики, постоянно играющие в нарды, и мальчишки, нырявшие в воду с тутовых деревьев, пропадают, утки старательно прячутся в тени. Пропадают даже повара, готовящие шашлыки. Но когда приближается вечер и становится прохладнее, подземная жизнь, которая раньше скрывалась где-то, снова появляется. Струи фонтанов поднимаются в небо, утки и гуси громко орут, гурманы приходят к водоему, чтобы перекусить, шашлычники со звоном точат ножи и вскоре пропадают в клубах синего дыма от мангалов, мальчишки прыгают в воду, и над площадью опять разносится треск костяшек домино и нардов. Ляб-и-Хауз, как и вся Бухара, имеет свой собственный ритм жизни.

Наиля продолжила: «Начать с того, что мать Тимура, дочь садра, прибыла из Бухары, поэтому в детстве он провел здесь много времени. Он всегда очень уважал этот город, и главной причиной этого было его исламское наследие. В действительности, Бухара стала вторым городом империи. Если Самарканд был светской столицей, то Бухара — религиозной. Вы должны помнить, что в те времена ни один правитель не мог ничего предпринять в области политики, экономики и военной без поддержки религиозных деятелей. Тимур также восстановил много важных памятников, вроде мавзолея шейха Сейф ад-дин Бухари и Хазм-Аюба. Он также восстановил часовню Багауддина Нахшбанди. Человек, который присматривал за библиотекой Тимура, Махмуд-Ходжа Бухари, также родился в этом городе. Тимур несколько раз бывал здесь во время войн. Бухара и ее окрестности всегда были очень важны для него, особенно когда он собирал войска в долинах Заравшана и Кашкадарьи, чтобы отогнать монгольских захватчиков.

Во время многих походов Тимур не раз возвращался на пастбища вокруг Бухары. В 1381 году он зимовал здесь после захвата Герата. Здесь располагались прекрасные охотничьи угодья. Два сына Чингис-хана, Джагатай и Угедэй, посылали отсюда своему отцу верблюдов, нагруженных лебедями, когда бывали здесь. В 1389 году Тимур разгромил Хызр-Ходжу, хана Могулистана, и отправил свой двор и армию на отдых в Бухару, отметив победу грандиозной охотой на озерах и реках у подножия Заравшана.

В 1892 году Тимур снова приехал в Бухару, на сей раз заболев после Пятилетного похода в Персию. «Он был настолько болен, что вызвал свою семью из Самарканда, так как ждал смерти. Но врач из Бухары, используя методы Авиценны[113], сумел спасти его, и через месяц он был достаточно здоров, чтобы продолжить поход. Бухара всегда поддерживала Тимура в его завоеваниях, в отличие от Хорезма и других городов».

Однако следует прямо признать, что по своему значению Бухара все-таки заметно уступала Самарканду. Несомненно, бухарцы гордились своим богатым прошлым, но любой разговор о Тимуре неизменно напоминал, что он относился к Бухаре несколько пренебрежительно, если сравнивать ее со столицей империи.

Я спросил Наилю, как правительство сумело восстановить город. Хотя Бухара избежала превращения в Дисней-парк, как это произошло с Самаркандом, многие исторические здания которого было разрушены при полном невнимании властей.

Она ответила: «В районе Бухары мы имеем 462 мечети и других древних зданий, поэтому перед нами серьезная проблема. Но правительство и частные спонсоры тратят на это достаточно денег. Вы должны помнить, что Советы многое разрушили в Бухаре. В 1920-х годах на карте города можно было найти 1000 мечетей и других зданий. Это были 360 мечетей, 280 медресе, 84 караван-сарая, 18 хаммам и 118 хаузов, поэтому вы видите, как много было потеряно. Ленин отдал приказ солдатам сжечь ислам. Бухара являлась пламенем ислама, что же они могли сделать? Они жгли книги, убивали имамов и запрещали людям молиться. Они сожгли много мечетей и медресе, остальные превратили в свои официальные здания, клубы и склады. Они уничтожили Арк (древнюю крепость Бухары) и разбили часть минарета Калон. Русские инженеры приказали засыпать хаузы, потому что они представляли угрозу для здоровья, являясь рассадником малярии и холеры. Медресе Мирзои-Шариф превратилось в тюрьму. До революции все писали на арабском алфавите. Теперь они ввели кириллицу, так что многие из нас больше не могут читать старые книги. Бухара была крупным торговым центром на Шелковом Пути. Теперь нет. Большевики покончили с этим. Крупные бизнесмены внезапно стали врагами государства. Образованных людей бросали в тюрьмы. Необразованные, неграмотные люди превратились в большинство населения Бухары. Вот что случилось с нашим городом.

До недавнего времени нам не разрешали даже говорить о том, что происходило в первые годы советской власти. Мы не могли объяснить туристам, что случилось с некоторыми памятниками. Например, когда мы вели туристов по Арку и они спрашивали, почему крепость в таком плохом состоянии, нам приходилось утверждать, что все это сделало время. Нам не позволялось рассказывать, что Советы просто разбомбили большинство зданий в 1920 году. В музеях были выставлены картины, изображавшие ужасные казни, совершавшиеся по приказу бухарских эмиров — перерезание горла, повешение, побиение камнями, закапывание заживо. Все они должны были показать, насколько страшной была жизнь во времена ислама до того, как Советы спасли и цивилизовали нас[114]. Вы должны понять все это. Это те причины, по которым узбеки вспомнили амира Тимура. Некоторые люди говорят, что в Узбекистане существует тенденция раздувать величие Тимура и все такое. Может, это и так, но мы молодая нация, только что поднявшаяся с колен. Нам нужен символ. Раньше у нас был Ленин. Он даже не был одним из нас. Если и существуют какие-то преувеличения, я думаю, они вполне простительны».

Один из ее рассказов о старых сооружениях звучал просто удивительно. До появления русских в Бухаре было 118 хаузов. Что случилось с ними? Я видел лишь одну или две пустые ямы, жалкие развалины с обвалившимися ступенями. И разумеется, видел Ляб-и-Хауз. Но ведь это все, что осталось от более чем сотни хаузов! Австриец Густав Крисп, торговец коврами и путешественник, скорее всего, недооценил разрушительную мощь Советов. В 1937 году он писал:

Исчезновение бухарского хауза, его открытых каналов и подземных водотоков повлекло за собой еще одну болезненную потерю. Аисты, которые несколько столетий были такой же частью городского пейзажа, как минарет Калон, и которые кормились в этих водоемах, почти полностью исчезли.

Наиля сказала: «К 1970 году аисты окончательно улетели. Я все еще жалею об этом. Каждое утро мы надеемся увидеть их. Вы еще можете увидеть одно или два гнезда на вершине тутовых деревьев в Ляб-и-Хауз. Я любила смотреть, как матери ловят лягушек и рыбу и кормят птенцов. Если птенцы пытались опробовать крылья, то падали в Ляб-и-Хауз и ждали, когда матери спасут. Это прекрасные птицы. Здесь их жило очень много, так как они могли найти себе корм. Знаете, была знаменитая бухарская песня, которая называлась «Аисты возвращаются в Бухару».

Она начала вспоминать мелодию, а потом затянула песню. Ее высокий тихий голос необычайно сильно звучал в ночи. Потом она продолжила: «Я знаю, их еще видят за городом, но это совсем не то, что птицы, живущие прямо в городе. Они были частью нашего детства. Бухара больше никогда не станет такой, какой была до того, как аисты улетели».

В течение нескольких дней я погружался в прошлое Бухары и все ждал, когда же оно откроется передо мной. Это чувство было более тонким, чем в Самарканде, так как здесь не было показной горделивости того города, и время открывало свои секреты гораздо более неохотно. В основном это было связано с тем, что лишь в одном месте сохранился в неприкосновенности старый район. Древние памятники Самарканда разбросаны практически по всему городу. Но при этом узкие улочки и переулки, которые раньше вели из исторического сердца Регистана к городским воротам, теперь не существуют. Здесь они уцелели.

Когда подошло время покидать Святую Бухару, я сделал это очень неохотно. Следующим этапом моего путешествия стала поездка длиной в 130 миль по долине Заравшана, которая снова повела меня по следам Тимура. На этот раз он вернулся в свою любимую столицу с запада. Самарканд не видел императора пять лет. Начав семилетний поход, татарские орды покинули Самарканд в октябре 1399 года, вскоре после победы в Индии. Воины вернулись в августе 1404 года, утомленные, нагруженные добычей, думая только о домашних радостях. Тимур мог посвятить долгие часы прогулкам по садам, обдумывая планы вторжения в Китай, но ведь он был императором, которого избрал бог, дабы освободить мир от неверных. Простые воины, которые приносили ему победы, думали совсем о другом. Война может подождать. Вино и женщины казались сейчас гораздо важнее.

Триумфальный въезд Тимура в Самарканд проходил по привычному сценарию. Он переезжал из сада в сад, из одного дворца в другой, задерживаясь в каждом на несколько дней, прежде чем с помпой двинуться дальше. Толпы народа приветствовали его, разделяя его горе от потери наследника, радуясь его последним победам и увеличению империи. Хроники описывают неторопливое передвижение от Пленяющего Сердце Сада в Сад Чинар, из Сада Картины Мира в Райский Сад и Северный Сад. Зеленые лужайки были богато украшены, воздух наполнял аромат роз, весело журчали ручьи. Опять начались приемы и аудиенции, шумные пирушки и официальные банкеты. Однако это не привело к приостановке грандиозной программы строительства. В ознаменование своих последних побед Тимур приказал построить дворец в парке к югу от Северного Сада. Работать заставили строителей, захваченных в Дамаске. Говорят, что каждая сторона дворца была длиной более семисот метров.

Язди пишет: «Этот дворец был самым большим и самым великолепным из тех, что построил Тимур. Основные украшения домов в Сирии были вырезаны из мрамора. В их домах часто можно было видеть ручьи. Сирийские архитекторы также очень искусны в составлении мозаик, изготовлении скульптур и забавных фонтанов. Наиболее замечательно то, что они умеют обрабатывать камни различных цветов так же искусно и тонко, как это делают мастера с черным деревом и слоновой костью. Таким образом они сделали во дворце несколько фонтанов, прелесть которых выиграла от того, что они выбрасывали струи разной формы и неподражаемой красоты. После этого ремесленники из Персии и Ирака украсили стены внутри дворца фарфором из Кашана, который стал последним штрихом, довершившим красоты дворца».

Прибытие императора в столицу совпало по времени с приездом Руи Гонсалеса де Клавихо, испанского посла, прибывшего от короля Энрике III Кастильского. Покинув Кадис в мае 1403 года, испанец и его товарищи проделали длиннейшее путешествие протяженностью 15 месяцев и 6000 миль, неоднократно задерживаясь то здесь, то там. Потерпев кораблекрушение в Черном море, они были вынуждены зазимовать в Константинополе. Вырваться оттуда они сумели лишь следующей весной. Надеясь получить аудиенцию у Тимура, пока татарская армия стояла на пастбищах Карабаха, Клавихо лишь чуть-чуть разминулся с ним и был вынужден спешно ехать на восток. Но Тимур с такой стремительностью возвращался на родину, что испанцу в конце концов пришлось пересечь всю Азию.

Повосхищавшись Тавризом, где Клавихо встретил большое посольство, направляющееся из Каира в Самарканд, и Султанией, где он получил аудиенцию у беспутного сына императора Мираншаха, Клавихо отправился в Марвераннахр. В Нишапуре один из послов скончался от лихорадки, но остальные продолжили свой мучительный путь, пересекли пустыню Каракумы и достигли южной границы владений Тимура на реке Амударье в Балхе, на севере Афганистана. После того, как испанцы пересекли хорошо охраняемую границу, вход был разрешен, однако выход был запрещен под страхом смерти — Клавихо поехал на север из Термеза в Шахрисабз, где он был просто подавлен красотой и величием дворца Ак-Сарай, строительство которого продолжалось уже более двадцати лет. Отсюда ему предстоял последний отрезок пути к цели, всего 50 миль. И вот в понедельник 8 сентября 1404 года, в 9 часов утра, измученный испанец наконец-то прибыл в город, великолепие которого он не мог себе даже представить и гостеприимство которого он никогда не забыл.

Хроники детально описывают возвращение Тимура в столицу, но восторженное описание Клавихо — беспристрастное, в отличие от работ Язди и Арабшаха, — дает больше: нюансы и краски. Он писал с совершенно необычных позиций культурного европейца, чьи предубеждения по отношению к варварам-азиатам внезапно получили смертельный удар. С первого же взгляда он был поражен расточительной пышностью императорского двора. Сначала его провели через большой сад, а затем он вошел в ворота, облицованные синими и золотыми плитками. Шесть слонов, захваченных в Дели, охраняли вход, и каждый держал на спине миниатюрную башенку. Затем Клавихо передавали от одного придворного другому, пока они не предстали перед внуком императора Халил-Султаном. Он принял письмо короля Энрике и направил послов к Завоевателю Мира. Тимур сидел на возвышении перед входом во дворец, опираясь на шелковые подушки. Он был одет в шелковый кафтан, а на голове носил корону, украшенную рубинами, жемчугами и драгоценными камнями. В фонтане, который выбрасывал вверх высокий столб воды, плавали красные яблоки.

Именно Клавихо рисует нам наиболее подробный портрет Тимура в последние годы его жизни. Он провел в седле много десятилетий, кожу обжигало солнце и палил зимний мороз. Все это не могло не сказаться. «Царь сказал, чтоб они подвинулись ближе для того, чтоб рассмотреть их хорошенько, потому что он плохо видел и был уже так стар, что почти не мог поднять веки; он не дал им поцеловать руки, потому что у них нет этого в обычае, и они никакому великому царю не целуют руки; а не делают этого оттого, что имеют о себе очень высокое мнение».

Так как этот 69-летний старик пережил многих современников, в том числе сыновей и внуков, сражался по всей Азии и проделал путешествия в много тысяч миль, не следует удивляться его плохому состоянию. Что гораздо более примечательно — несмотря на откровенные признаки старения, энергия Тимура не ослабевала. Наоборот, он продолжал рваться к своей цели и не желал останавливаться. И его безжалостность с возрастом не смягчилась.

Ему требовалось проинспектировать множество строек, не только дорогу, проходящую серпантином по городу, но и мавзолей, который строился в честь Мухаммед-Султана, и, что более важно, кафедральную мечеть, которую Тимур воздвигал в ознаменование своей победы в Индии. Пять лет многонациональная команда каменщиков, архитекторов, ремесленников и рабочих, собранная по всей империи, трудилась не покладая рук, и стройка уже была близка к завершению, когда Тимур вернулся с запада.

«Здоровье Тимура заметно ухудшилось, и он уже не мог долго стоять на ногах или сидеть в седле, его всегда носили в паланкине», — писал Клавихо. Но такое состояние не мешало императору заниматься делами. Главный архитектор и два амира, отвечавшие за строительство мечети, согнулись в глубоком поклоне, когда император прибыл осмотреть ее. Хотя Клавихо утверждал, что она была «самой красивой из всех, что мы посетили в Самарканде», Тимур остался недоволен. Портап был слишком низким. Его мечеть должна была затмить все остальные постройки исламского мира, а не только Самарканда. Амиры, которые надзирали за постройкой в его отсутствие, в результате были казнены.

Это было напоминанием, если кто в таком и нуждался, что Тимур, даже слабый и дряхлый, по-прежнему оставался верховным властелином. Подготовка кампании против Китая продолжалась. Были отправлены гонцы всем правителям, принцам, амирам и командирам, которые должны были сопровождать его в походе против самой большой армии на земле. Он решил устроить курултай на равнине Кани-гиль рядом с Самаркандом. Он преследовал две цели. Прежде всего, шумное собрание должно было продемонстрировать неверным в Китае, что их во славу Аллаха сметет еще более могучая сила. Во-вторых, император намеревался отпраздновать женитьбу пятерых своих внуков. Династия должна была приобрести новую славу и блеск. Этот праздник не должен был походить на все, которые ранее устраивал Тимур. Клавихо посчастливилось видеть все, что там происходило.

Если сначала Клавихо был потрясен масштабами и пышностью Самарканда, красотой его монументов, изысканностью садов и дворцов, то теперь его изумило количество людей, живущих там. Полный отчет о трехлетнем пребывании посольства при дворе Тимура занимает триста страниц. Пятьдесят из них написаны тоном самого искреннего восхищения, они посвящены празднику Кани-гиль. Празднования и пиры начались в конце сентября 1404 года и продолжались два месяца. Язди и Арабшах упоминают этот праздник один с восторгом, другой с язвительностью, но мы должны обратиться к изящному перу Клавихо, который дает детальное описание всего, что видел, рассказывая об императоре и его народе, находящихся в зените могущества. Поэтому мы вправе привести довольно длинную цитату.

Принцы дома Джагатая продолжали прибывать, пока Клавихо не решил, что вокруг императорского жилья на берегах реки Заравшан поставлены уже 50000 шатров и еще больше на окрестных лугах. В этих жилищах, расположенных в строжайшем иерархическом порядке, размещались император, принцы — его сыновья и внуки, амиры, сейиды, наследники пророка, ученые, шейхи, муфтии, кади, кипчакские послы, послы из Египта, Сирии, Малой Азии, Индии, Испании, тысячники — бинбаши, сотники, а также императорские чиновники и высшие придворные.

2 октября испанская делегация получила приказ прибыть в сад, хозяина которого Клавихо называет Главным Привратником и где готовился пир. Тимуру сообщили, что Клавихо не пьет вина, что было совершенно необычно для европейца, и он решил это исправить.

Через четыре дня император объявил, что устраивает грандиозный пир в Королевском Дворце, на который он пригласил всех членов императорской фамилии, правителей областей и вождей племен. Послов также пригласили участвовать. Пока они наблюдали за приготовлениями к пиру, Клавихо внимательно изучал шатер, в котором Тимур давал аудиенции. Первое, что он отметил, — это грандиозные размеры шатра, длина каждой из четырех сторон составляла сто шагов.

Несмотря на это сказочное великолепие, павильон был достаточно практичным. С земли к навесу вели мостки, с которых мастера могли исправить любые повреждения, которые причинит сильный ветер. Вокруг павильона шла ограда из разноцветного шелка такой высоты, что конник мог достать верх вытянутой рукой. Она была украшена вставками с зубцами поверху. В ограде был сделан сводчатый проход с двойными дверями из полотна, над которым высилась богато украшенная башня. Эта ограда тянулась на триста шагов, и внутри нее стояли другие палатки. Клавихо нашел все это просто изумительным. Издалека этот огромный шатер казался замком, настолько он был высок и широк», — не скрывает своего восхищения испанец.

Всего таких оград было одиннадцать, и в каждой стояли прекрасные павильоны и шатры. Куда бы ни шел Клавихо, все, что он видел, приводило его в восторг. Везде стояли шатры всех форм и размеров. Один был украшен большой фигурой орла с распростертыми крыльями, сделанной из позолоченного серебра. «Ниже его, на расстоянии полутора саженей от входа в шатер, стояли три серебряные позолоченные фигурки соколов, один с одной стороны, а другой — с другой, поставленные по порядку. У этих соколов были распущены крылья, как будто они хотели улететь от орла. Клювами [соколы] были обращены к орлу, а крылья их были расправлены. А у орла вид был таков, будто он собирался напасть на одного из них. Этот орел и эти соколы были прекрасной работы». Там были также шатры, установленные без веревок, их стены поддерживались шестами. Они были украшены серебряными бляшками с драгоценными камнями. Некоторые были покрыты красными коврами и ворсистым бархатом, другие были убраны более роскошно шкурками горностая и белки.

Роскошные пиры устраивались ежедневно, на них неизменно приглашали Клавихо и его товарищей. 8 октября они отправились на пир, который устраивала когда-то известная своей красотой принцесса Хан-Зада. «Теперь ей исполнилось около сорока лет, и она очень растолстела». Она была вдовой любимого первенца Тимура Джихангира. Позднее ее выдали за Мираншаха, от которого она бежала в 1399 году, когда он начал безумствовать, занимая пост правителя Султании. Вокруг нее стояли кувшины с вином и напитком, именуемым буза, — кобылье молоко, подслащенное сахаром. Играли музыканты, которые аккомпанировали хору певцов. Одна за другой королевские жены получали чаши с вином, которые опоражнивали одним или двумя глотками. Иногда одному из мужчин предлагали осушить чашу, которую он потом должен был перевернуть дном вверх, «чтобы показать даме, что на дне не осталось ни капли». После этого он начинал хвалиться своей способностью пить, что «дамы встречали веселым смехом». Это еще один пример того, как привычка Клавихо к трезвости вызвала общий интерес и неодобрение. Старшая жена Тимура Сарай-Мульк-ханум также присутствовала на пиру и «приказала, чтобы мы, послы, вышли вперед. Тогда она собственной рукой предложила нам чашу вина и настояла на том, чтобы я, Руи Гонсалес, попытался выпить такую же. Но я не стал, а она с трудом сумела поверить и понять, что я никогда не пью вина». Такое поведение не приветствовалось. Это считалось неуважением к хозяевам — не выпить чашу вина. Отказ хотя бы попробовать считался величайшей невежливостью. В любом случае такой поступок не улучшил отношения царственных хозяев к испанцам.

Несмотря на отказ европейцев пить, празднество продолжалось. «Теперь, когда выпивка продолжалась уже значительное время, многие мужчины, сидевшие перед принцессами, начали не столь часто опустошать чаши. Многие были уже действительно мертвецки пьяны. Такое поведение они считали признаком мужественности, и ни один пир, по их мнению, не мог закончиться раньше, чем большинство гостей не напьется всерьез». Гораздо больше удовольствия Клавихо получил от еды. Там было «изобилие жареной баранины, конина, тушеное мясо». В качестве гарнира предлагался рис, овощи, хлеб, пирожные.

Частью празднества была свадьба одного из внуков. Тимур приказал, чтобы все торговцы Самарканда покинули город и поставили свои палатки там, где расположилась орда. Купцы, ювелиры, повара, мясники, пекари, портные и сапожники поспешили на луга, где им приказали выставить свои товары и изделия. После того, как они прибыли, ни одному не позволили уйти без разрешения императора.

Однако праздник не был сплошным весельем. На самых оживленных местах равнины Тимур приказал поставить виселицы. «Он хотел показать всему простому народу, что умеет благодарить и радоваться, но также предупредить и показать тем, кто оскорблял его и совершал злые дела, что он может публично казнить преступников».

Первым был повешен губернатор Самарканда, который был назначен управлять городом семь лет назад во время похода императора в Индию и Малую Азию. Клавихо называет его самым главным чиновником всей империи[115]. Тимур получил сообщения, что он злоупотреблял властью и обирал народ. Он был осужден и повешен. «От этого суда над таким важным человеком пришла в ужас вся страна, потому что этому человеку он очень много доверял», — пишет Клавихо. Друг, который пытался заступиться за губернатора, также был повешен. Один из приближенных, вероятно племянник Тимура, предложил большой выкуп, чтобы спасти чиновника. Как только император получил деньги, он сразу приказал пытать несчастного, чтобы тот открыл, где находится его остальное богатство. Затем он «был повешен головой вниз и висел, пока не умер».

Были повешены еще несколько чиновников, а также торговцы, которые продавали товары по высоким ценам. Однако эти мрачные действа составляли лишь малую часть праздника Кани-гиль. Хотя они служили предупреждением, что никто не смеет нарушать закон и что этим законом является Тимур, их совершенно затмевали шумные пиры и торжества, развлечения и танцы, веселье и песни, которым, казалось, не будет конца.

Во время своего путешествия Клавихо получил возможность встретиться с самыми старшими членами императорской фамилии. Принц Пир-Мухаммед, который, по словам Клавихо, не видел Тимура семь лет, был вызван из Афганистана, чтобы присутствовать на празднике. Он был «молодым человеком около 22 лет, смуглым и безбородым». После смерти Мухаммед-Султана он был назначен наследником Тимура. Он появился перед испанцами во всем своем юном величии, «одетый по татарскому обычаю. Платье из голубого атласа с золотым шитьем в виде кругов — по [одному] кругу на спине, на груди и на рукавах. Шапка его украшена крупным жемчугом и [драгоценными] камнями, а вверху красовался очень яркий рубин. Стоящий перед ним народ приветствовал его очень торжественно». Когда испанцев привели к нему, принц наблюдал за поединком борцов.

Клавихо также оставил нам подробный портрет старшей жены Тимура Сарай-Мульк-ханум, или Старшей Госпожи, как он ее называет. Он рассмотрел ее на другом пиру, куда Тимур пригласил испанцев. Если не считать способности проглотить огромное количество вина, больше всего восхитили Клавихо ее наряды. Она носила красное шелковое верхнее платье, расшитое золотом, а ее подол несли пятнадцать женщин. И все-таки Клавихо не сумел скрыть своего удивления, когда перешел к описанию ее лица и головного убора. «На ее лице было столько белил или чего-то другого белого, что оно казалось бумажным. Эти белила накладываются [на лицо] от солнца».

Ее лицо дополнительно было защищено тонкой белой вуалью, которая была частью роскошного головного убора. «На голове как бы шлем из красной материи, похожий нате, в которых [рыцари] сражаются на турнирах», который особенно заинтересовал посла.

Когда она шла, этот головной убор раскачивался взад и вперед. Ее волосы, длинные, черные, распущенные, были выкрашены, чтобы казаться еще чернее. Многочисленные женщины свиты шли рядом, чтобы поддерживать ее головной убор. Всего, по оценке Клавихо, там было около трехсот сопровождающих. Вдобавок один человек нес изящный шелковый зонтик, чтобы защищать ее от солнца. В грандиозную процессию было включено множество евнухов, которые шли впереди королевы. Вот такой торжественной процессией она подошла к возвышенности, на которой сидел император, села рядом с ним, но чуть позади.

Одна за другой жены Тимура входили в павильон, каждая строго соблюдала букву этикета, занимая место на возвышенности чуть ниже, чем предыдущая. Самым последним добавлением к императорскому гарему была госпожа по имени Джаухар-ага, что «на их языке означало Госпожа Сердца». Казалось, что желания императора были такими же сильными, как всегда. Он женился на ней всего лишь месяц назад.

Однажды испанцев пригласили в жилище Сарай-Мульк-ханум. Это был апофеоз роскоши и экстравагантности. Там можно было увидеть, как награбленные сокровища используют их новые владельцы. «В шатре две двери, одна за другой; первая дверь — из тонких красных прутиков, переплетенных между собой и покрытых снаружи легкой шелковой тканью розового цвета. Эта дверь была сделана так, чтобы и в закрытом виде через нее мог проходить воздух и чтобы те, что находились внутри, могли наблюдать [все] происходящее снаружи, а сами оставались невидимыми. А перед этой дверью была другая, такая высокая, что в нее мог бы въехать всадник на лошади, отделанная позолоченным рисунчатым серебром, эмалью, тонкой инкрустацией из лазури и золота. Эта отделка была самая утонченная и самая лучшая, какую можно встретить в той земли и в христианской». Клавихо был прав. Эти потрясающие двери были дверями Брусы, захваченными Тимуром после разгрома Баязида в 1402 году. На одной двери было изображение святого Петра, на другой — святого Павла. Внутри шатра, покрытого красным шелком и украшенного «полосами серебряных позолоченных бляшек, спускавшихся сверху донизу», находились другие сокровища. Прежде всего это был золотой ковчежец, украшенный эмалью, инкрустированный драгоценными камнями и жемчугом. Рядом стоял маленький столик, также отлитый из золота, с большой пластиной прозрачного зеленого камня, вделанной в столешницу. Но одна вещь особо выделялось, и снова Клавихо описывает ее в мельчайших деталях.

Удивленный обилием драгоценных камней, Клавихо спросил, где добывают эти великолепные рубины. На это ответил король Бадахшана, провинции на севере Афганистана, находящейся в десяти днях пути от Самарканда, на территории которой находили эти камни.

Ляпис-лазурь и сапфиры добывали в районе, находящемся чуть южнее[116].

И вот среди этой роскоши была отпразднована свадьба молодой королевской пары по законам ислама и в соответствии с монгольскими традициями. Им выдали великолепные торжественные одежды, а потом одевали и раздевали девять раз, так как это считалось наиболее счастливым числом. Раньше Клавихо видел серебряные блюда, заваленные сластями и пирожными, которые Тимур присылал своим старшим приближенным, и они «укладывались слоями девять на девять, потому что таков был обычай при дарах, которые даровал его высочество». Пока молодая пара меняла одно одеяние на другое, сопровождающие осыпали их драгоценными камнями, рубинами, жемчугами, золотом и серебром. Караваны верблюдов и мулов протискивались сквозь ликующие толпы, привозя все новые дары новобрачным.

Праздники постепенно перешли в настоящую вакханалию. Днем музыканты, акробаты, гимнасты, канатоходцы и клоуны развлекали благородное собрание. Богато украшенные слоны, скаковые лошади и скороходы, длинноногий жираф, подарок египетского посла, дефилировали к общему удивлению. Этот зверь был еще более экзотическим, чем слоны. К вечеру Тимур и его амиры, принцы и принцессы, великие воины и старейшины племени барласов рассаживались перед огромными столами, заваленными жареным конским и бараньим мясом, овощами и фруктами, пирожными и сладостями, и пировали до утра. Когда завершался пир, наступало время удовлетворить иной голод, и в этом не было никаких ограничений. Тимур объявил, что временно отменяются все строгие правила и обычаи, по которым жило общество. Разрешены были любые удовольствия.

Язди говорит, что император торжественно объявил: «Это время пиров, удовольствий и радости. Пусть никто не мешает и не укоряет другого. Пусть богатый не посягает на бедного, сильный на слабого. Пусть один не спрашивает другого: «Почему ты это делаешь?» После этого заявления все отдались тем удовольствиям, которые предпочитали. И все, что делалось, оставалось незамеченным». Арабшах; который был разочарован этими глупостями, отмечает, как все торопились использовать это императорское разрешения для разврата. Здесь он как обычно ударяется в пламенные разоблачения. «Каждый поклонник стремился к предмету вожделения, каждый любовник встречал возлюбленную, никто никого не беспокоил и не пытался гордиться перед низшим… Ни один меч не извлекался из ножен, кроме меча созерцания, ни одно копье не взметалось, кроме копья любви».

Разумеется, даже этим удовольствиям пришел конец. Для Клавихо и его товарищей праздники оборвались внезапно. 3 ноября, после нескольких дней напрасного ожидания последней аудиенции у Тимура, послы получили приказ возвращаться в Испанию. «А посланники сразу заявили протест и утверждали, что сеньор их [еще] не отпустил и не дал ответа их государю королю Кастилии и как [вообще] подобное может случиться».

Но возражений испанцев никто не слушал. Здоровье императора серьезно пошатнулось, и он просто не мог принять их.

Они должны были путешествовать вместе с послом Египта. Однако еще две недели испанцы тянули, страшась возвращаться в Кастилию с пустыми руками после столь долгого посольства. 21 ноября они отбыли домой из Самарканда[117].

Два месяца полной беззаботности, разнообразных удовольствий и удовлетворения любых желаний закончились. Отъезд Клавихо совпал с окончанием празднования Кани-гиля. Яркое солнце провожало их, прорвавшись сквозь осенние тучи. Великий Тимур издал новый указ. Все законы против неправильного и нескромного поведения, отмененные на время праздника, снова вступали в силу. Больше не было никаких разнузданных удовольствий и буйства. Иностранные послы были отпущены. Империя возвращалась на тропу войны.

Пока разочарованные испанцы ехали на запад, а татарская армия готовилась выступить на восток, осенние празднования сменились мрачными зимними холодами. В качестве наблюдателя и летописца этих памятных дней на лугах вокруг Самарканда Клавихо не имеет соперников. Он был в равной степени удивлен, восхищен, подавлен и разочарован, и все эти чувства, как и многие другие, отражены в его записках, что делает их самым живым и самым точным отчетом. Но когда началась зима, и Тимур занялся последними приготовлениями к самой опасной войне в его жизни, никто не может превзойти яростный и громогласный стиль Ибн Арабшаха.

Свадьбы, похоть и пирушки закончились. Они уже казались принадлежащими другой эпохе. Самарканд, призвав отвагу, рожденную многолетним опытом, готовился сказать «прощай» своему стареющему императору. Орды готовились двинуться на восток.

Глава 11
«КАК БЫЛ НИЗВЕРЖЕН ЭТОТ ГОРДЫЙ ТИРАН И БРОШЕН В ДОМ ПОГИБЕЛИ, ГДЕ ЗАНЯЛ СВОЙ ТРОН НА САМЫХ НИЖНИХ КРУГАХ АДА»
1404–1405 годы

Дрожа вокруг походных костров, прижимаясь друг к другу, и потирая замерзшие руки, 200000 человек на равнине вокруг Самарканда ожидали приказа императора выступать. Они собрались со всей империи, из Марвераннахра и Мазандарана, из Малой Азии, Азербайджана и Афганистана, из Персии и Ирака. Их противник, император Китая, вместе со своей огромной армией находился на расстоянии полумира отсюда. Чтобы добраться до него, им сначала предстояло пройти 3000 миль, а страшные морозы, ударившие через несколько дней после отъезда испанского посла, были чуть ли не самыми сильными на памяти людей.

Все было готово. Император произнес свою речь на великом военном совете. Его сыновья и внуки, амиры выслушали и одобрили его план наступления на Китай. Они знали, что этот поход является вершиной желаний Тимура. Смерть уже ждала его, и вероятно, Тимур твердо верил, что поход против неверных в Китае полностью искупит всю пролитую им мусульманскую кровь. Но, скорее всего, он решил воспользоваться возможностью испытать свою непобедимую армию в боях против единственной державы на земле, способной противостоять ему, К этому следовало добавить вполне обоснованные надежды на исключительно богатую добычу. Тимур знал, что в Пекине его ожидают сокровища, превосходящие все, что он видел до сих пор.

Спустя годы моральные оправдания походов Тимура превратились в чистую формальность, хотя на них интерес-. но посмотреть. Если целью его походов были мусульмане, как чаще всего оказывалось, это были плохие мусульмане. Если это были неверные — тем лучше. Тимур поднимал знамя Полумесяца и начал обращать их в истинную веру мечом. Его желание оправдать себя в глазах будущих поколений означало, что придворные летописцы должны были изрядно потрудиться, чтобы найти объяснения развязанным войнам. В лице Язди Тимур нашел верного слугу. Еще до того, как татарский владыка пришел к власти, перс подготовил обоснования похода в Китай. Азией правят разномастные узурпаторы, которые постоянно вовлекают свои народы в войны. В результате нигде нет мира, процветания и безопасности. Мир подобен человеческому телу, страдающему от злых болезней, и отчаянно нуждается в сильнодействующих средствах. Хотя такое лечение может причинить «некоторые неудобства», оно устранит болезнь.

Если этические оправдания походов Тимура достаточно просто пересказать, то практическая подготовка, особенно к грандиозному походу в Китай, заслуживает более детального рассмотрения. Прежде всего, было сделано несколько важных назначений. Халил-Султан, 21-летний внук Тимура, получил под команду правый фланг. Другой внук, Султан-Хусейн, должен был возглавить левое крыло. Затем следовало решить важнейший вопрос снабжения армии. Интенданты получили приказ обеспечить каждого конника достаточным количеством припасов — еды и фуража. Каждый воин получил по две дойные коровы и десять коз. Кроме того, при армии находились тысячи верблюдиц, чтобы давать молоко, а в крайнем случае и мясо. Несколько тысяч повозок с зерном должны были сопровождать армию в походе на Китай. Уцелевшие должны были собрать урожай на полях во время обратного похода к Самарканду. Подготовка полей на предполагаемом маршруте похода и строительство укрепления началось много раньше. Сам император, который сейчас был уже слишком слаб, чтобы долгие часы проводить в седле, должен был проделать путь на паланкине, сопровождаемый поистине императорским обозом из пяти сотен повозок.

Через астрологов, проконсультировавшихся с небесами, было определено наиболее благоприятное время для начала похода. Расположение звезд не могло быть более благоприятным. Язди пишет: «Ярость холода была столь ужасна, что некоторые люди и лошади замерзали на дороге, другие теряли руки и ноги, другие уши и носы. Постоянно шли дожди и снег, весь лик небес, казалось, затянула одна туча, а всю землю одна пелена снега». Воины приготовились к самому долгому, самому холодному, самому опасному переходу в своей жизни. Многие гадали, а не допустили ли астрологи смертельную ошибку. «Астрономы отвечали, что в это время три великие планеты сошлись в созвездии Водолея, что предвещало великие бедствия», — задним числом оправдывается Язди.

Но Тимура не могли удержать подобные соображения. Астрологи были полезны лишь в той степени, в какой они поддерживали уже начатое им дело. Раньше он мог переждать зиму, позволив армии отдохнуть и подкормиться в окрестностях Самарканда, дожидаясь весны, чтобы выступить в поход. Но ангел Азраил уже готов был забрать его из мира живых, поэтому он не мог мешкать. Укрывшись внутри паланкина и закутавшись в шерстяные одеяла, Тимур отдавал приказы. Армия выступает в поход против Китая.

Зима обрушила на них всю свою ярость. Арабшах, вообще склонный драматизировать события, старающийся потрясти своего читателя и держать его в напряжении, как нельзя лучше описал этот марш смерти по заледеневшим просторам Азии. Его зима становится новым противником, врывается на страницы хроник подобно урагану, сверхъестественная сила, которая объявила войну всему миру вообще и Тимуру в частности. «Она пришла, и тогда замерзло дыхание, носы и уши были обморожены, ноги отваливались и головы отрывались».

Воины прятали лица от ударов ветра, лошади были покрыты слоем снега, но армия призраков продолжала ползти вперед. Первая остановка была сделана в Аксулате перед Сырдарьей. Отсюда Халил-Султана отправили в Ташкент вместе с правым крылом, а Султан-Хусейн получил приказ вести свою армию к Ясам. Оба должны были вернуться весной, но сам Тимур продолжил наступление на Пекин.

В Аксулате Тимур постарался уладить несколько семейных дел. Его внук Халил-Султан, командир правого крыла, привел в возмущение всю императорскую семью, женившись на Шади-Мульк, любовнице, которая раньше находилась в гареме амира Сейф ад-дина. Взбешенный Тимур приказал бросить женщину в тюрьму, но Халил-Султан отказался исполнить приказ деда и спрятал ее. Когда ее все-таки нашли, то приговорили к смерти. Если бы не вмешательство другого внука — Пир-Мухаммеда, любовница, превратившаяся в принцессу, была бы казнена. Когда Тимур прибыл в Аксулат, он обнаружил, что Халил-Султан взбунтовался и отказывается выдать ее. Придя в ярость, Тимур второй раз приказал казнить ее. На этот раз в защиту женщины выступила Сарай-Мульк-ханум, тронутая печалью принца. Она убедила двух старших амиров Шейх Нур ад-дина и Шах-Малика сообщить Тимуру, что Шади-Мульк беременна от Халил-Султана. Хитрость сработала. Шади-Мульк была пощажена и на время беременности отдана под надзор одной из жен Тимура. После того, как она родила, к ней приставили охрану из евнухов, главной задачей которых было не допустить, чтобы Халил-Султан еще хоть раз увидел ее.

После того, как вопрос был улажен, марш на восток возобновился. Все неурядицы внутри императорской семьи были стерты из памяти жестокими бурями, которые бушевали в степи. Чтобы защитить своих людей от стихий, Тимур обеспечил их толстыми халатами и теплыми шатрами, но все равно холод мучил их непрерывно. День за днем они проводили в седлах, старясь сохранить тепло, обнимая своих лошадей, точно любимых, хотя на самом деле пытались забрать хоть капельку тепла у лошадиного тела. К ночи, когда тeмпepaтypa понижалась еще больше и звезды начинали сверкать, как колючие иголки, воины заматывались в шерстяные одеяла, собирались вокруг маленьких костерков, которые быстро пожирали те скудные запасы топлива, которые удавалось найти.

Когда армия подошла к Сырдарье, то выяснилось, что река замерзла, как и все остальные реки, через которые они уже переправились. Это давало некоторое преимущество, так как не требовались трудные поиски брода и всяческие обходы, но зато возникала проблема с питьевой водой. Людям приходилось пробивать лед толщиной пять или шесть футов, чтобы добраться до воды, рассказывает Язди. Их пальцы были скрючены от холода, когда они разгребали снег в поисках топлива. Они уже не чувствовали боли в отмороженных конечностях.

Армия упорно двигалась вперед сквозь метели. Арабшах пишет, что Тимур был очень упрям и отказывался прятать лицо даже от безжалостных укусов бурана. «Но зима взяла верх над ним, обойдя с флангов. Ветры били и хлестали его армию вдоль и поперек, принося с собой жуткий холод… Зима кружила вокруг них яростными штормами, и обрушивала на них секущие вихри града, и стенала над ними своими бурями, и бросала на них всю мощь холодных ураганов». Это была его личная схватка, говорит Арабшах. Тимур был полон решимости выиграть ее, а потому не обращал внимания на страдания своих воинов и не приказал остановиться. Потери были огромными. Согласно сведениям сирийского историка знатные и простые воины страдали одинаково. Но, несмотря ни на что, Тимур и его орды двигались к Пекину. Арабшах пишет, что зима была безжалостной.

Зима была настолько суровой, что солнце дрожало от холода. Если человек плевал, его слюна падала на землю ледышкой. Когда он дышал, дыхание замерзало на бороде и усах.

В середине января армия подошла к Отрару в Казахстане. Здесь Тимур и самые старшие амиры расположились во дворце амира Бирди-Бега, местного правителя. Вперед были посланы разведчики, чтобы выяснить, может ли армия двигаться дальше в таких жутких условиях. Они вернулись, печально качая головами, по их сообщениям повсюду лежит снег слоем толщиной в два копья. Лошади, верблюды и повозки не сумеют пробиться через наносы. Как раз в это время прибыло посольство от свергнутого Тохтамыша. После поражения от Тимура в 1395 году он скитался по кипчакской степи словно бродяга, утверждает Язди. Несмотря на все прошлые стычки, Тимур принял послов очень вежливо. Послание Тохтамыша было очень противоречивым. Он признавал, что полностью заслужил несчастья, которые обрушились на него, писал Тохтамыш. Теперь у него не остается иного выбора, кроме как припасть к ногам императора, умоляя о прощении. Он обещает служить Тимуру, как только сумеет. В ответ повелитель татар написал, что после возвращения из Китая он восстановит Тохтамыша на троне.

Пока вокруг Отрара продолжали бушевать метели, старый Император совершенно неожиданно простудился. Хотя Внутри своего паланкина он был относительно неплохо защищен от ужасов зимы, все-таки он был слишком стар. К тому же он не до конца оправился от болезни, которая мучила его, когда он встречался с Клавихо в Самарканде. Было приготовлено горячее питье, сдобренное пряностями, повсюду разожгли костры, чтобы прогнать холод из дворца. Блестящий придворный врач Мавляна Фадл из Тавриза, один из лучших врачей Азии, прописал ему средства лечения. Одно из них оказалось довольно Странным. Живот и грудь императора следовало посыпать снегом. Все страшно нервничали, ожидая выздоровления Тимура.

Но усилия врачей не дали желаемого эффекта. Озноб перешел в лихорадку. Старый император метался и корчился на своём ложе. Он то дрожал от холода, то обливался потом от жара. В своем горячечном бреду он слышал голоса, зовущие его, требующие, чтобы он предстал перед лицом создателя. Он знал, что конец близок. Тимур призвал своих жен и старших амиров выслушать его последнюю волю, но голос постепенно слабел, пока стал совсем не слышен.

Он приказал своим амирам, владетелям и армейским командирам предстать перед ним и поклясться, что они будут повиноваться этим распоряжениям. Амиры Шейх Нур ад-дин и Шах-Малик принесли нерушимую клятву вечной верности и не сумели сдержать слезы. Они предложили написать Халил-Султану и вызвать его в Отрар, чтобы он мог лично услышать пожелания умирающего деда. Но Тимур, который едва мог двигаться и говорить, покачал головой. На это уже не было времени. «Это моя последняя встреча с вами. Я не имею иного желания, кроме как увидеть принца Шахруха, но это было невозможно. Бог не даст этого». Услышав эти слова, принцы и придворные дамы, молча стоящие в его покоях, начали плакать. Тимур повернулся к ним в последний раз. Он выглядел совсем слабым и больным, но в глазах пылал обычный огонь.

После этих слов лихорадка усилилась. За дверями покоев императора имамы читали коран. Священники стояли у изголовья кровати и читали стихи, призывающие к единению с богом. Примерно в 8 часов вспомнил слова пророка, который пообещал, что каждый, чьими последними словами будет: «Нет бога, кроме аллаха», — вознесется на небо, и громко произнес это. Затем, как говорит Язди, «он отдал свою душу ангелу Азраилу, который призвал его следующими словами: «Дух обнадеженный, смиренно возвращайся к своему господу. Мы принадлежим богу и к богу отойдем»[119].

На мгновение в спальне воцарилась тишина. Единственное, что можно было слышать, — это свист холодного ветра за стенами дворца. Свечи бросали колеблющийся золотой отсвет на бледное лицо Тимура. Затем принцы и жены, амиры и великие судьи, врачи и слуги дали волю своему горю и громко зарыдали. Император, центр их вселенной, был мертв.

Глава 12
ОДНА ИМПЕРИЯ УМЕРЛА, ДРУГАЯ РОДИЛАСЬ

Тело Тимура еще не успело остыть, как вспыхнула жестокая междоусобная борьба, об опасности которой он предупреждал на смертном ложе. Но редко судьба империи была так тесно связана с судьбой одного человека, который оказался в ненужное время в ненужном месте. Пир-Мухаммед, который должен был стать наследником, находился далеко на юге, в своих владениях в северной Индии. Зато честолюбивый Халил-Султан со своей армией зимовал в Ташкенте, всего в 160 милях на северо-восток от Самарканда, и престол империи находился так близко… Началась борьба за власть.

Первым решился выступить внук Тимура Султан-Хусейн. После того, как скороспелая попытка захватить трон провалилась, он бежал к Шахруху, который довольно быстро казнил неудачника. Из Отрара в столицу поспешили верные эмиры Тимура Шах-Малик и Шейх-Нураддин, которые намеревались помочь Пир-Мухаммеду занять трон, но их встретили закрытые ворота. Правитель Самарканда уже договорился с молодым претендентом на трон Халил-Султаном и отказался впустить их. Короче говоря, решающую роль сыграла география. Халил-Султан, который оказался ближе всех к столице в момент смерти деда, захватил власть. В 1406 году законный наследник собрал армию и двинулся на север, чтобы дать бой узурпатору. Однако Халил-Султан разгромил его. А через год «верные» эмиры устроили заговор и убили Пир-Мухаммеда.

Впрочем, правление Халил-Султана оказалось недолгим. Он пришел к власти, опираясь на армию, набранную в основном за пределами Марвераннахра. Этих людей совершенно не интересовала междоусобица внутри семьи Тимура, и они не были слишком привязаны к своему командиру. Их следовало покупать и подкупать, как делал Тимур со многими племенами и народами, которые покорил во время своих походов. Их верность можно было приобрести, только распределяя между ними военную добычу, позволяя им грабить дворцы и города покоренной Азии, лишь тогда солдаты победоносной армии были готовы идти за своим полководцем. Смерть Тимура все перевернула с ног на голову. Халил-Султан оказался привязан к своим владениям, он не мог решиться пересечь их границы, чтобы продолжить завоевания, от которых зависело процветание империи его деда. В течение четырех лет он опустошал сундуки Самарканда, раздавая деньги своим сторонникам, к чему его подталкивала честолюбивая жена. Шади-Мульк наслаждалась своим молниеносным взлетом. Она вышла из гарема, чтобы стать первой принцессой, а в разгоряченных мечтах видела себя императрицей. Под ее влиянием Халил-Султан прогонял одного эмира за другим, пока не оказался целиком под влиянием своей прекрасной супруги. Арабшах сухо заметил: «Это была форменная глупость и безумие. Может ли быть счастливым тот, кто позволяет жене править собой?»

К 1409 году раздавать уже было нечего. Сторонники Ха-лил-Султана, поняв это, начали разбегаться, ведь в других местах перспективы выглядели более заманчивыми. В конце концов и сам Халил-Султан со своей поредевшей армией направился к дяде Шахруху. Тот принял племянника с распростертыми объятиями и тут же отравил его. По словам Арабшаха Шади-Мульк была ограблена. «Взяв кинжал, она приставила его к горлу и с такой силой упала на него, что острие пробило голову. Она сожгла все, что ей принадлежало, а потом оба были похоронены в одной могиле».

Шахрух подавил череду мятежей, которые не раз вспыхивали в принадлежащей ему провинции Хорасан, а потом захватил власть. Он перенес столицу в Герат, оставив Самарканд в руках своего одаренного сына Улугбека. Следующие сорок лет стали золотым веком цивилизации Тимуридов. Империя сохранила свои основные владения, и после нескольких десятилетий непрерывных войн сумела-таки насладиться плодами мира. Шахрух и его жена Гаухар-Шад были щедрыми покровителями искусств и литературы, именно в период их правления культура эпохи Тимуридов достигла наибольшего расцвета. В Самарканде правитель-астроном посвятил себя занятиям математикой, медициной и музыкой. Улугбек любил поэзию, как и его отец, и усердно изучал историю, географию, философию и теологию. Но самыми главными его творениями стали обсерватория и астрономические таблицы, которыми пользовались даже в XVII веке, когда в Англии было создано Королевское астрономическое общество. Продолжали воздвигаться величественные здания, их минареты устремлялись в небеса. Регистан считался подлинным чудом света, было построено великолепное медресе. Они увековечили память правителя-астронома. Хроникер писал: «Со времен Адама идо сегодня не было века, года, месяца или мига, когда люди наслаждались таким покоем и миром».

Но вскоре все великолепие обширной империи Тимура обратилось в пыль. К середине XV века Шахрух и Улугбек были мертвы. После тридцати восьми лет великолепного просвещенного правления правитель-астроном был убит собственным сыном. Уже через сто лет после смерти императора держава Тимура обратилась в ничто. Пророческое предсказание Тимура относительно раздоров в семье сбылось. Его величайшие посмертные дары — голубые купола гробниц и медресе, сверкающие минареты, роскошные парки и дворцы — были разбросаны по всей Азии как погребальные монументы погибшей империи. Лишь империя Моголов, которую основал на крыше мира в Индии Бабур, прапраправнук Тимура и самый блестящий из его потомков, напоминала об ушедшем величии.

Поздней осенью» когда мое пребывание в Центральной Азии подходило к концу, я попрощался с Тимуром. Высокий голубой купол сверкал над городом в лучах заходящего солнца, подобно диковинному маяку. Рядом поднимаются два стройных минарета, и перед глазами встает мавзолей Гур-Эмир, самый прекрасный в Самарканде и самый восхитительный образец архитектуры эпохи Тимура. Он был построен императором в честь своего любимого внука Мухам- мед-Султана, но потом стал местом упокоения самого Завоевателя Мира, «великолепная гробница», как сказал неутомимый льстец Язди. «Основание купола было сделано из мрамора и украшено золотом и бирюзой. Внутри него устроена гробница, в которой покоится тело принца, а вокруг на развалинах нескольких домов разбит очаровательный садик». Хотя Тимур хотел, чтобы его похоронили в Шахри-сабзе, его родном городе и месте его первого престола. Но Халил-Султан похоронил его здесь, набальзамировав тело камфарой, мускусом и розовой водой. Это был один из первых самостоятельных поступков принца, который он совершил, придя к власти.

«Прежде всего он решил похоронить своего деда и совершить погребальный обряд и поместить тело в гробницу», — писал Арабшах.

Ребятишки бегали под стенами мавзолея. Отдаленные звуки нормальной человеческой жизни и ароматный запах плова долетали из полумрака, их доносил легкий ветерок, чуть шевелящий одежду. Позади автомобильной стоянки на троне сидела монументальная статуя Тимура и смотрела на Регистан. Возле нее каждый уик-энд останавливались новобрачные. Сквозь монументальный входной портал, сияющий синевой, виден пустой внутренний двор. А позади следующего, не столь величественного портала, поднимается в небо ребристый купол. Это восьмигранное здание построено знаменитым архитектором из Исфагана. «Это работа слабого раба Всевышнего, Мухаммеда ибн Махмуда Исфагани» — гласит надпись. Мавзолей представляет собой настоящий шедевр соразмерности, изящества и красоты, величественное строение, которое должно было прославить жизнь принца, власть династии и всемогущество бога. Под рельефной поверхностью купола, сверкающей синевой моря, бирюзой, желтым и зеленым, бежит надпись, сделанная огромными куфическими буквами высотой десять футов: «Бог есть Бессмертие». Потрясенный величием купола, поэт воскликнул: «Если исчезнут небеса, купол заменит их!»

Я шагнул к центру мавзолея и на мгновение ослеп, попав со света в холодный мрак. Когда мои глаза привыкли к сумраку, я пошел вдоль изогнутой восточной галереи, добавленной Улугбеком в 1420-х годах, которая вела к усыпальнице, расположенной прямо под куполом. Она имела форму квадрата со стороной около тридцати футов. Внутренняя роспись была исключительно богатой, хотя в некоторых местах узоры потускнели, но отреставрированные места так и сияли. Нижняя часть стен была выложена шестиугольными плитками оникса, выше идет резной мраморный карниз. Ониксовые плитки покрыты гравировкой и золотой росписью — это изречения из корана. Каждая из четырех стен имеет сводчатую нишу, из вершины которой опускаются сталактиты из папье-маше, раскрашенные голубым и золотым. Выше этих ниш находятся мраморные решетки окон, из которых льется мягкий янтарный свет, освещающий золотую роспись купола вверху, сверкающие радужными звездами геометрические панели.

Величественный купол мавзолея смотрит на семь надгробий, установленных в центре усыпальницы позади мраморного барьера. Это могилы первых членов династии Тимуридов: Мухаммед-Султана, отважного принца, в чью честь был построен мавзолей; Улугбека, талантливого короля-астронома; его отца Шахруха, мудрого покровителя искусств; Мираншаха, который причинил императору больше неприятностей, чем любой из сыновей. На мраморном возвышении в центре гробницы находится могила самого Тимура, прикрытая плитой из темного нефрита, который кажется почти черным. Она имеет длину шесть футов и является одной из самых больших глыб этого камня во всем мире. Она расколота посередине и украшена витиеватыми надписями сверху и по бокам. Плиту доставил в Самарканд Улугбек в 1425 году, чтобы водрузить на могилу деда. Предполагается, что она была повреждена в 1740 году, когда персидский завоеватель Надир-шах попытался вывезти сокровища, но это ему не удалось. Следующую могилу прикрывает нефритовая плита с более скромными надписями, чем на соседних надгробиях. Она принадлежит Шейху Саид-Бараку. Император выразил пожелание быть похороненным у ног своего духовного и религиозного учителя.

Даже после смерти Тимур сумел создать две противоречивые версии относительно своего происхождения. На нефритовой плите вырезана длинная надпись, излагающая детальную — правда мифологическую — генеалогию. Он придумал нескольких предков, чтобы связать своего отца Тарагай-Барласа с Чингис-ханом. Дальше и дальше тянется цепочка имен, пока не достигает последнего предка по мужской линии. «Отец этого славного человека не известен, но его матерью была Аланкува. Говорят, что ее характер был прямым и строгим и что она была целомудренна. Говорят, она зачала его от света, прошедшего к ней через щель над дверью и принявшего вид красивого мужчины. Говорят, чтo это был один из сыновей Повелителя правоверных, Али, Сын Абу-Талиба». Это великолепный образец умелой пропаганды. Тимур объявляется потомком Чингис-хана и халифа Али, таким образом объединив монголов с наследием ислама.

Мои размышления прервал неожиданно появившийся смотритель. Он был очень бедно одет — засаленная тюбетейка, рваный халат. Два ярких глаза сверкали на морщинистом лице. Он показал мне на часы и сообщил, что музей уже закрыт, после чего начал выключать лампы. Потом, уже собравшись уходить, предложил мне следовать за собой, но вдруг остановился.

«Я покажу тебе настоящую могилу амира Тимура. Два доллара».

Его глаза раскрылись шире от возбуждения, словно намекая, что он один обладает ключом от запретного мира. Я быстро кивнул. Могильные камни, которые я видел, были просто декорацией. Я знал из хроники Язди, что существует подземная гробница, где погребены Тимур и его принцы, но мне сказали, что это место закрыто для посетителей.

Вместе мы двинулись вниз по потайной лестнице. Пожилой смотритель достал из кармана ключ и открыл тяжелую дверь, после чего мы вошли в холодную усыпальницу. Там царил непроглядный мрак. Ничего не было видно. Тогда он повернул выключатель, и лампы осветили погребальную камеру, выложенную кирпичами и тесаными плитами.

Могила Тимура оказалась простой каменной плитой, украшенной изречениями из корана. После торжественного и пышного мавзолея наверху скромная, темная камера представляла собой убогое зрелищу. Это была могила человека, который пожаром прошелся по всей Азии, подобно комете, перечеркнувшей огненным следом небеса. Несколько лет его наследники следили за тлеющими угольками, пролетавшими в небе, пока империя Тимуридов и его династия не рухнули на землю, погаснув окончательно. На западе Тимура почти забыли. Те, кому знакомо его имя, вероятно, помнят огонь и серу пьесы Марло о тиране, который сам величал себя «Бичом и Гневом Божьим, единственным страхом и ужасом мира». Но почти для всех строитель величайшей в истории исламской империи, человек, вошедший вместе с Александром Великим и Чингис-ханом в троицу величайших завоевателей, так и останется не более чем именем. Город, который он строил так старательно и украшал с такой любовью, которому некогда завидовал весь мир, теперь превратился в пыльные, глухие задворки старой советской империи. Но только здесь горит память о Тимуре. Над дверью можно увидеть короткую надпись:

ПРИЛОЖЕНИЯ

БЛАГОДАРНОСТИ

Я обязан поблагодарить многих людей, которые тем или иным способом помогли мне в работе над этой книгой.

Мой друг Вик Хатчинсон, хотя и не знала об этом в то время, дала первый толчок, подарив мне книгу Джейсона Эллиота «Неожиданный свет: путешествие в Афганистан». В мое поле зрения попал интригующий рассказ о Тимуре.

Путешествия в Центральную Азию были бы менее плодотворными и интересными без помощи многих людей, хотя они представляют один из самых неприятных режимов, Алишер Файзуллаев, узбекский посол при Сент-Джеймском дворце, и его товарищ Мардон Якубов оказали заметную помощь в первые дни.

В Узбекистане мне посчастливилось встретить Эрика Вальберга, который стал умелым гидом по этой стране. Он не раз указывал мне правильное направление, улаживал проблемы в дороге и оставался неутомимым источником информации. Эта благодарность является лишь скромной наградой за неоценимую помощь и чистосердечную дружбу. Я также хотел бы поблагодарить моего переводчика Фархада за терпение, которое он проявил, когда мы шли по пути Тимура через пустыни, степи и горы. Другой переводчик, Сабит, был просто неоценим при работе с редкими и важными манускриптами.

В Ташкенте мне помогали, и я благодарен им за это, специалист по истории Тимуридов профессор Омонулло Борыев, а также Тимур Файзиев, директор Института восточной культуры, доктор Асом Уринбоев, Нозим Хабибулаев, директор Музея амира Тимура, Муряд Гулямов, библиотекарь мечети Тилля-Шейх, архивариус Гульсара Остонова и Мисроб Турдыев, декан факультета международных отношений и дипломатии Ташкентского государственного университета.

В Самарканде поэт и историк Акбар Пирузи был моим гидом по самым замечательным памятникам Тимуридов, находящимся в этом городе. Благодарю также историков Фазлидина Фахридинова и Ахмеда Рустамова, имама мечети ходжи Абди-Даруна, который поделился мыслями и месте ислама в государствах Центральной Азии.

Наиля Касыджанова оказалась просто незаменимым гидом по Бухаре, как и другая Наиля, директор департамента защиты мечетей и памятников Бухары. Омар Рашидов, декан исторического факультета Государственного университета Бухары, пролил свет на историю Тамерлана и его второй столицы, Купола Ислама. Абдул Гафур Раззак, имам мечети Калон, чей минарет остался единственной постройкой, оставленной Чингис-ханом, когда он разрушил город в 1212 году, был драгоценным источником сведений по наследию суфиев в Бухаре.

За незабываемый визит в Муйнак, жертву экологической катастрофы на Арале, я должен благодарить Мурода, у которого хватило ума и везения вскоре после этого эмигрировать в Соединенные Штаты. На другом конце страны доктор Кулмамат Авлякулов, член Фонда амира Тимура и историк Термезского университета, дал детальные сведения по индийскому походу 1398-99 годов.

В Пакистане нам помогал корреспондент Би-Би-Си Рахимулла Юсуфзани, обладавший энциклопедическими знаниями по Афганистану и талибам. Не меньше информации нам дал доктор Назир Гардези, историк из Университета Пешавара.

Ахмед Рашид, корреспондент «Дейли телеграф» в Центральной Азии и автор нескольких великолепных книг по этому региону, очень помог мне в Лахоре, как и Мохаммед Икбал Чавла, профессор истории Пенджабского университета. В Мултане, Городе Святых, который Тамерлан разрушил в 1398 году, моим спутником был Мирза-Бег. После пребывания в Исламабаде я хочу выразить благодарность моим хозяевам Забре и Надиру за их исключительное гостеприимство, а также профессору Ахмаду Дани, старейшине пакистанских историков.

В течение месяца, когда я находился в Афганистане на территории, контролируемой талибами, несколько человек оказались достаточно мужественными, чтобы помочь мне, хотя это было связано с огромным риском для них. Некоторые останутся безымянными. Например, мой старый товарищ Ариф сделал гораздо больше, чем от него требовалось. Питер Джувенал, новый кинооператор, Роберт Бар-нуэлл и Абдул Саттар были приятными и полезными товарищами по путешествиям. Один из самых печальных и нелепых инцидентов произошел, когда Валид, мой переводчик из Пешавара, был арестован и отправлен министерством иностранных дел талибов в Кабул (позор вам, Фаиз Ахмад Фаиз). Его преступление? Его борода была слишком короткой. Благодарю также Исса-хана, его волосатого преемника, Амир-шаха из «Ассошиэйтед Пресс» и Шукура, терпеливейшего из шоферов. Маулави Кудратулла Джамал, министр культуры правительства Талибов, помогал нам. Маулави Хафиз Файзили Рубби, глава представительства министерства иностранных дел талибов в Мазари-Шарифе, защищал нас, когда дела принимали нежелательный оборот. В Кандагаре маулави Вакиль Ахмед Мутавакиль, министр иностранных дел талибов, помогал американским войскам вести розыски и дал интервью, в котором провел параллель между Тамерланом и Усамой бен Ладеном.

В Герате я наслаждался беседами с маулави Саидом Мухаммедом Омаром Шахидом, президентом Гератского университета, и мавляной Худадом, председателем совета мулл, а в Кабуле — с историками профессором Кабульского университета Абдулом Баки и Мирзой Гуль-Яваром. Когда я вернулся в Кабул летом 2004 года, мне в моих путешествиях по городу помогали Яма и Диль-Мухаммед. Ратиш Нанда, архитектор Культурного фонда Ага-Хана любезно сопровождал меня по Садам Бабура в то время, когда им отчаянно требовалась реставрация.

Хатуна Чхеидзе охотно делилась своими обширными знания в Грузии, где завоевателя, известного как «Тимур Злой», до сих пор вспоминают с ужасом. Она стала великолепным гидом по грузинской столице Тбилиси, которую Тимур разорял раз шесть. Хочу также поблагодарить Тедо Джапаридзе, советника президента по национальной безопасности, и Давида Кациладзе, который любезно представил меня доктору Анвару Шакирову в Самаркандском государственном университете.

В издательстве «Харпер Коллинз» я благодарю Майкла Фишвика за его строгую редактуру, а также Роберта Лэси, Кейт Хайд, Кэролайн Хотблэк, Рейчел Николсон и картографа Джона Гилкса. Мой агент Георгина Кэпел никогда не ослабляла усилий. Я благодарен ей за энергичную поддержку.

Я также благодарен Беатрис Форбс Манц, профессору истории Университета Тафта и одному из ведущих специалистов по истории Тимура, за ее предложения и глубокие комментарии рукописи. Ее работа «Взлет и правление Тамерлана» была великолепным путеводителем по исключительно сложной проблеме, так же как книга Хильды Хукхэм «Тамбурлейн Завоеватель». Книга Гарольда Лэмба «Тамерлан Потрясатель Земли», хотя и более старая, дает прекрасное представление о ярости, которая владела татарским завоевателем во время сражений. Джонс Вудс, директор Центра изучения Среднего Востока при Чикагском университете, профессор истории Ирана и Центральной Азии, а также ближневосточных языков и цивилизаций, составил список рекомендованной литературы.

Роджер Катц из Хэтчарда передал мне изданного Питером Хэллом «Тамбурлейна Великого», постановкой которого в 1976 году открылся Театр Оливье. Королевское Шекспировское Общество предоставило обзоры леденящих душу спектаклей Энтони Шера.

Благодарю работников Британской библиотеки, в особенности сотрудников Отдела редких книг и Музыкального отдела, которые стали моим вторым домом в последнее время, и Мурада Эсенова, директора Центра изучения Центральной Азии и Кавказа, издателю «Журнала Центральной Азии и Кавказа», выходящего в Швеции.

Многие издатели обеспечивали моральную и финансовую поддержку. Мои глубокие благодарности Майклу Проджеру и Мириам Гросс из «Санди Телеграф» Мару Армори из «Спектейтора», Джен Дэлли из «Файненшл Таймс», Дэвиду Секстону из «Ивнинг Стандарт» и Нэнси Шадек из «Литерари Ревью» за их поддержку во время работы над книгой. Благодарю также Джилл Джеймс, Гилла Пламмера и Рахула Джейкоба, разъездных редакторов ФТ, и Кэт Уркварт, разъездного редактора «Таймс», которые позволили мне вернуться в мусульманский мир, когда он не стоял на первом месте с списках мест отдыха.

Друзья и коллеги были достаточно добры и помогали мне в моих исследованиях. Эндрю Робертс обратил мое внимание на комментарии Энтони Пауэлла к Тамберлейну. Калум Маклеод, соавтор прекрасного путеводителя «Узбекистан: Золотая дорога на Самарканд» дал фотографию советского археолога Михаила Герасимова, изучающего череп Тамерлана. Благодарю Джона Адамсона из Питерхауза, Кембридж; Кристину Лэмб; Мэтью Лиминга; Биджана Омрани; Дэвида Стерна, корреспондента ФТ в Центральной Азии; Масуда Голсовски, издателя журнала ТАНК; несравненного Тома Сазерленда из Клуба путешественников. Отдел «Писатели в тюрьме» международного ПЕН-клуба обеспечил информацию о грубых нарушениях прав человека в Узбекистане.

Писателям нужно есть. Я отдаю должное исключительно благородному гостеприимству моих дяди и тети, Ника и Сюзан Уорд, моих соседей в Норфолке, которые любезно кормили меня круглый год, и главное — в долгими зимами, когда я валялся, бездельничая, у них дома.

Я должен поблагодарить Клементину, которой целых девять лет, и которая терпела регулярные поездки своего отчима в разные страны и постепенно превратившуюся в юного специалиста по Центральной Азии. Наконец, я должен вознести хвалу своей жене Джеулии, которой Бич Божий портил жизнь гораздо дольше, чем ожидал кто-либо из нас, и которая переводила и переписывала манускрипты так часто, что и сама все не упомнит. Я благодарен ей за понимание моих отлучек, за ее терпение, за ее поддержку, юмор и любовь.

Мои родители всегда оставались для меня самыми преданным и любящими людьми. Я надеялся, что мой отец доживет до выхода в свет этой книги. Этого не случилось, но «Тамерлан: Меч Ислама, Завоеватель Мира» посвящен моей матери и его памяти.

ИЛЛЮСТРАЦИИ