Тарас Бульба. За что боролись козаки?

200-летие Гоголя стало информационным поводом для очередной антиукраинской пропагандистской кампании со стороны РФ. К юбилею гения на экраны страны вышел новый блокбастер «Тарас Бульба» в постановке Владимира Бортко и с мощным Богданом Ступкой в главной роли. Идея фильма сфокусирована в финальной сцене, снятой вполне по Гоголю: «Когда очнулся Тарас Бульба от удара и глянул на Днестр, уже козаки были на челнах и гребли веслами; пули сыпались на них верху, но не доставали. И вспыхнули радостные очи у старого атамана. – Прощайте, товарищи! – кричал он им сверху, – Вспоминайте меня и будущей весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постой те же, придет время, будет время, когда узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: поднимается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!…» Между тем в первой редакции повести эта сцена выглядит совсем иначе: «Когда Бульба очнулся немного от своего удара и глянул на Днестр, он увидел под ногами своими козаков, садившихся в лодки. Глаза его сверкнули радостью. Град пуль сыпался сверху на козаков, но они не обращали никакого внимания и отчаливали от берегов. "Прощайте, паны-браты, товарищи! – говорил он им сверху, – вспоминайте иной час обо мне! Об участи же моей не заботьтесь! я знаю свою участь: я знаю, что меня заживо разнимут по кускам, и что кусочка моего тела не оставят на земле – да то уже мое дело… Будьте здоровы, паны-браты, товарищи! Да глядите, прибывайте на следующее лето опять, да погуляйте, хорошенько!…" Удар обухом по голове пресек его речи». Как видим, в первом варианте «Тараса Бульбы» о «русском царе» речи нет. Что же заставило Гоголя переписать финал, «усилить» его идеологически? Может быть, прав польский историк Януш Тазбир: «У Гоголя русское национальное самосознание всегда боролось с украинским»? И как на самом деле мыслило украинское козачество? Попытаемся ответить хотя бы на последний вопрос. Начать следует издалека, с ХIV века. Осенью 1362 года, за 18 лет до Куликовской битвы, произошла знаменитая битва на Синих Водах, в ходе которой литовцы разгромили татар. С этого момента начинается возвышение Великого Княжества Литовского (ВКЛ), что существенно отразилось на дальнейшей исторической судьбе Украины, входившей в состав ВКЛ. Дело в том, что литовцы с уважением относились к традициям и обычаям Руси, сохранявшимся в Украине. Например, делопроизводство в Литве велось на древнерусском языке вплоть до 1791 года. Украинский историк М. Грушевский считал, что ВКЛ сохранило традиции Киевской Руси в большей степени, чем Московия, формировавшаяся под татарско-византийским влиянием; он даже называл ВКЛ «обновленным русским государством». Украинские историки признают, что, несмотря на недостатки, ВКЛ «на протяжении двух веков (до Люблинской унии 1569 г. – А.Ш.) создавало благоприятные для украинцев условия существования». В 1385-86 гг. была предпринята первая попытка объединения Польши и Литвы – речь идет о Кревской унии. Вскоре последовал разрыв Кревской унии со стороны Литвы, считавшей, что заключенный союз не равноправен. В 1401 году уния была возобновлена на условиях равноправия сторон и, таким образом, возникла федерация Польши и Литвы. Именно в таком качестве эти страны подошли к знаменитой Грюнвальдской битве (1410), в ходе которой одержали победу над силами Тевтонского ордена. Хотя в дальнейшем в отношениях двух стран возникали проблемы (восстание Свидригайло), в целом шел процесс дальнейшего сближения. Уже с середины ХIV в Польше и Литве стало распространяться Магдебургское право – известная с XIII века германская система городского самоуправления, близкая к современной демократии. Как известно, города, по Магдебургскому праву, «освобождались от феодальных повинностей, от суда и власти воевод, старост и других государственных чиновников», а взамен создавался выборный орган самоуправления – магистрат, опирающийся на выборную раду и общегородское собрание – громаду. Таким образом, по точному определению А. Бушкова, город выступил в европейской истории как «суверен и законодатель». Магдебургское право обрели следующие города ВКЛ: Львов (1356), Каменец-Подольский (1374), Вильня (1387), Брест (1390), Гродно (1391), Луцк (1432), Слуцк (1441), Киев (1494-1497), Полоцк (1498), Минск (1499), Браслав (1500), Речица (1511), Слоним (1531), Могилёв (1561), Витебск (1597), Друя (1620), Казимир (1643), Глухов (1644), Станислав (1662), Гомель1670) и др. В Белоруссии Магдебургское право действовало до 1793 г., т.е., до ее включения в состав Российской империи, после чего «на смену магистратам во главе с войтами (старостами) пришли назначаемые губернаторы». Знакомая картина… В Киеве Магдебургское право сохранялось до 1835 года, когда и было отменено императором Николаем Первым. Кстати, по его же приказу в 1851 году снесли здание бывшей ратуши в Минске – очевидно, чтобы оно не напоминало горожанам об иных, вольных временах. Тем не менее, и сегодня для национально мыслящих белорусов Магдебургское право остается одним из маяков европейской идентичности. Остается лишь добавить, что в Российском государстве горожане никогда не имели права, сопоставимого с Магдебургским. Наконец, в июле 1569 г. в результате Люблинской унии возникла Речь Посполитая, просуществовавшая 226 лет. Это была конфедерация, называвшая себя «Республикой Обоих Народов, Республикой Короны Польской и Великого Княжества Литовского». В составе Речи Посполитой ВКЛ сохраняло свое правительство, армию, денежную систему; существовала даже граница между Польшей и Литвой, на которой взимались таможенные сборы. Речь Посполитая имела две валюты – злотый и грош, а также три официальных языка: польский, латынь, а также до 1696 года – руський (староукраинский). Признается, что Речь Посполитая представляла собой «уникальное государственное устройство»: выборная монархия, дворянская республика во главе с королем, избиравшимся сеймом (высшим законодательным органом). При этом огромную, а нередко и определяющую роль в жизни государства играли местные сеймики, ставшие продолжением древней вечевой традиции. В отношении гражданских прав Речь Посполитая была, пожалуй, наиболее передовым государством тогдашней Европы. Другое дело, что обладательницей этих прав была, прежде всего, шляхта. Если сравнивать Речь Посполитую с Московией, то можно сказать, что формула первой звучала как «права не для всех», а формула второй – как «бесправие для всех». Однако следует помнить: «права не для всех» способны эволюционировать во всеобщие права (так и произошло в Европе), тогда как «бесправие для всех» ни во что путное эволюционировать не может – разве что в ГУЛАГ или «суверенную демократию»… Однако когда мы говорим о господстве шляхты в Речи Посполитой, надо помнить, что при этом не подразумевается господство этнических поляков. Ведь огромная часть высшей польской аристократии, не говоря уже о простой шляхте конфедерации, была украинского (руського) происхождения и православного вероисповедания: Острожские, Сангушко, Чарторыйские, Збаражские, Четвертинские, Слуцкие, Ружицкие, Воронецкие, Пузины, Курцевичи, Вишневецкие… Именно представитель последнего рода, Дмитрий Вишневецкий (Байда), имевший прекрасное европейское образование, стал основателем знаменитой козацкой республики-ордена – Запорожской Сечи, просуществовавшей в общей сложности 200 лет. Шляхтичем украинского происхождения, имевшим родовой герб «Абданк», был и Богдан Хмельницкий, причем шляхтичем православным – повторяю, были во множестве и такие. Вообще в шляхетской среде господствовала веротерпимость: достаточно сказать, что 25-30 % шляхтичей исповедовали кальвинизм. Да и сам православный Хмельницкий учился в Иезуитском коллегиуме в Ярославе и Львове, и вероисповедание Богдана тому не препятствовало. Интересно, что будущий инициатор Переяславской рады воевал с Россией во время Смоленской кампании 1633 года, и даже получил за это золотую саблю от короля Владислава IV, с которым у него установились доверительные отношения. Импульсом, сделавшим Хмельницкого тем, кого мы знаем, стало следующее событие: польский подстароста Чаплинский, издавна ненавидевший Хмельницкого, воспользовавшись отсутствием Богдана, совершил бандитское нападение на его хутор Субботин, увез его 16-летнюю красавицу-жену и насильно обвенчался с ней по католическому обряду. Говорят, им двигала страсть. Сын Хмельницкого, еще мальчишка, пытавшийся препятствовать беззаконию, был избит Чаплинским – по одним сведениям до смерти, по другим – нет. Вернувшись, Хмельницкий отправился искать правду в Варшаву, но нашел только насмешки власть имущих. Богдан дошел до короля. Но к тому времени, как писал Гоголь в «Тарасе Бульбе», «…власть короля и умных мнений была ничто перед беспорядком и дерзкой волей государственных магнатов, которые своей необдуманностью, непостижимым отсутствием всякой дальновидности, детским самолюбием и ничтожною гордостью превратили сейм в сатиру на правление». Владислав IV ничем не смог помочь Хмельницкому, и лишь сказал, очевидно, напоминая ему о наградной сабле: «Носишь саблю – суди». Возможно, он просто предложил Богдану разобраться с обидчиками по-рыцарски. Так или иначе, но это были роковые слова. Хмельницкий отправился в Запорожье, поднял Сечь и начал «судить». Это был 1648 год. Что же такое Сечь? В 1553 году князь Дмитрий Вишневецкий построил на острове Малая Хортица крепость, простоявшую до 1557 года. Она и стала началом Запорожской Сечи. Как полагают, было порядка восьми Сечей, существовавших от пяти до сорока лет каждая. По своему устройству Сечь представляла собой козацкую республику-орден во главе с кошевым атаманом, выбранным на общей Раде. Слово «орден» я употребил не случайно, равно как неслучайно козаки называли себя рыцарством. Собственно, слова «козачество» и «рыцарство» в Украине издавна были синонимами. Считается, что Вишневецкий, много путешествовавший по Европе, заложил в основу Сечи многое из традиций европейского рыцарства, в частности, Мальтийского ордена (Сечь возникла всего четверть века спустя после основания Мальтийского ордена и запорожцы нередко именовали себя «мальтийскими кавалерами» и даже носили на груди восьмиконечные мальтийские кресты с «ласточкиными хвостами»). Среди запорожцев нередко можно было встретить образованных представителей шляхты, в том числе и с университетским образованием (кстати, и Хмельницкий отнюдь не был тупым рубакой и бессмысленным бражником: он знал латынь, французский и турецкий языки, бывал заграницей, во Франции, где с отрядом козаков, «откомандированных» польской короной, принимал участие в осаде Дюнкерка). Вообще, Сечь со своими рыцарско-республиканскими порядками вполне вписывалась в общую картину Речи Посполитой, органично входя в нее в качестве эдакого своеобразного «субъекта федерации». Важно осознать, что поляки и козаки, несмотря ни на что, находились в одном цивилизационном поле (маленькая, но характерная деталь: козаки нередко называли друг друга «панове» и «паны-браты»). Костомаров пишет, что «один из знатнейших польских панов, Самуил Зборовский, был казацким предводителем. Паны приглашали казаков в своих походах, так Мнишки и Вишневецкие с их помощью водили в Московское государство самозванцев. Польские короли не раз пользовались их услугами…». За это король Сигизмунд I Старый отдал запорожцам Черкассы, Канев, Переволочну и крепость Чигирин. Кстати, по утверждению историка В. Акунова, козаки могли «заимствовать мальтийские кресты не только напрямую у рыцарей Мальтийского Ордена, но и опосредованно, через воинов польско-русско-литовской Речи Посполитой. Дело в том, что отборные войска этого государства, чьими подданными, а вернее – союзниками, на протяжении столетий являлись козаки, тяжеловооруженные гусарские и панцирные хоругви, состояли из рыцарей, украшавших свои кирасы и флюгера (флажки) на копьях “кавалерскими” мальтийскими крестами». В. Акунов особо подчеркивает, что запорожское «лыцарство» на протяжении столетий являлось «неотъемлемой составной частью воинского сословия Речи Посполитой». Напомним, что первые клейноды (войсковые знаки, регалии и символы власти: булава, знамена, хоругви, бунчуки, печати, перначи и камышины) были пожалованы запорожцам королем Стефаном Баторием (1533-1586). Конечно, взаимоотношения козаков и поляков были далеко не безоблачны и нередко омрачались конфликтами и взаимной жестокостью, однако в этом вопросе следует отделять правду от мифов, вроде таких, как история о сожжении «ляхами» атамана Северина Наливайко в медном быке (в действительности Наливайко в 1597 году был обезглавлен, а затем четвертован). Не такими ли мифами вдохновлялся Гоголь, описывая ужасную казнь Остапа на варшавской площади? Во всяком случае, «Тарас Бульба» издавна был объектом острой критики польских историков и литературоведов. Итак, реальные взаимоотношения козаков и «ляхов» были далеки от бытующих и поныне имперско-патриотических стереотипов. Что же, однако, разрушило Речь Посполитую, имевшую уникальный исторический потенциал? Точный ответ дает А. Бушков: вероисповедный вопрос. До начала ХVII века Речь Посполитая была едва ли не самым веротерпимым государством Европы. Ее даже называли убежищем еретиков. Положение меняется при короле Сигизмунде III Вазе (1566-1632), который пребывал под сильным влиянием иезуитов, сделавших его активным проводником контрреформации. Именно при Сигизмунде III была заключена Брестская уния (1596) и взят курс на окатоличевание страны, что противоречило самому ее конфедеративному духу. Кстати, именно католическая упертость Сигизмунда III вызвала в Московии пресловутый «патриотический подъем» 1612 года, похеривший возможность возвращения русских в европейскую цивилизацию. С другой стороны, и козаки хороши. Чем плоха была уния? Разве она угрожала козацкой идентичности? Вся православная обрядность сохранялась, лишь Папу Римского поминай на церковной службе. Короче, нашла коса на камень. В результате проиграли все: и козаки, и «ляхи». Выиграла Московия. И будущий Совок. Пагубная конфессиональная политика Варшавы усугублялась исторической безответственностью значительной части польской шляхты, погрязшей в роскоши, праздности и высокомерии. Эти бездельники уже не желали самолично управлять собственными имениями и передоверяли дела предприимчивым евреям, дравшим с украинского населения три шкуры. Такое положение вещей возмущало и честных поляков, как светских, так и клириков. Однако надо заметить, что, возможно, и эта тема обросла некоторой «мифологией». Так, польские историки называют выдумками XVIII века распространенные рассказы о том, что евреи получали в аренду от панов православные храмы, «за ключи от которых надо было щедро платить». К разряду россказней поляки относят и душераздирающие истории о том, как католические священники запрягали в свои повозки украинских женщин. Короче, в апреле 1648 года поднялась Запорожская Сечь, а с нею остальное украинское козачество и вся Украина. Хмельницкий был избран гетманом. Началась козацкая революция (или гражданская война), известная как Хмельнитчина, вскоре ознаменовавшаяся победами при Желтых Водах и под Корсунью. На этом этапе Хмельницкий стал фактически суверенным правителем Украины. Нам нет необходимости описывать драматические перипетии войны, анализировать Зборовский договор (1649), вполне умеренный, но, тем не менее, разбившийся о польскую твердолобость. Перейдем сразу к тому периоду, когда Хмельницкий, после поражения под Берестечком (1651) пришел к выводу о невозможности продолжать борьбу вне союза с какими-либо иностранными государствами. Рассматривались три варианта: Швеция, Московия и даже Турция. С этими странами были установлены контакты. В итоге Хмельницкий остановил выбор на «единоверной» Москве – идея союза с нею возникала и ранее. Однако процесс сближения шел не просто; однажды Хмельницкий в сердцах произнес: «Я к москалям с искренним сердцем, а они надо мною насмехаются. Пойду и разорю Москву хуже Польши!». Оно и понятно: Хмельницкий и Москва в намечавшемся союзе преследовали совершенно разные цели. Это лишь официозная российская историография внушает, что козаки, как говорится, спали и видели «воссоединение Украины с Россией». На мой взгляд, стратегическая цель у козачества была одна – Украинское козацкое государство, самостийное (что было трудноосуществимо) или в конфедеративном союзе с какой-либо из названных держав (в принципе, не исключалась и Речь Посполитая при условии расторжения унии и соблюдении козацких вольностей). Хмельницкий избрал Москву, хотя наверняка его обуревали сомнения: образованный европеец, повидавший Запад, он, общаясь с московскими послами, наверняка видел, с кем имеет дело. Тем не менее, дошло-таки до Переяславской рады (январь1654-го), за которую Хмельницкого впоследствии резко критиковали украинские националисты, в частности, поэт Тарас Шевченко. Москва же, я уверен, изначально действовала по принципу «Мягко стелешь – жестко спать», т.е. обещала козакам вольности и права, зная, что потом «пострижет» Украину под свою гребенку. И многим козакам это было вполне понятно. Как признают, козацкая старшина и украинское духовенство, считавшее москалей «народом грубым и даже вряд ли одной веры», идею соединения (даже конфедеративного) Украины с Москвой «приняли неохотно». Козацкие лидеры и украинская православная шляхта все больше склонялись к независимости Украины. От Переяславской присяги московскому царю отказались знаменитые полковники Иван Богун (легендарная личность, близкий друг Хмельницкого), Иван Сирко и Грицько Гуляницкий (пять лет спустя геройски оборонявший от московитов Конотоп), а также четыре полка: Уманский, Брацлавский, Полтавский и Кропивнянский. Санкций со стороны Хмельницкого не последовало никаких: демократия! На самой же Переяславской раде сложилась весьма пикантная ситуация. Присягая царю, Хмельницкий и козацкие старшины настаивали, чтобы московские послы в свою очередь присягнули за царя в соблюдении достигнутых соглашений, прежде всего в сохранении козацких вольностей – по типу польских королей при их избрании на престол. На это боярин Бутурлин, возглавлявший кремлевскую делегацию, надменно заявил, что «у нас не повелось, чтоб цари давали подданным присягу, а вольности ваши Государем соблюдены будут». Вот тут бы и задуматься козакам о том, куда они лезут. Лоб в лоб столкнулись, говоря словами Костомарова, европейские «казацко-польские порядки» и восточная деспотия; вновь громко заявил о себе «польско-шляхетский идеал, соответствовавший культуре Украины, и противоречащий порядкам Москвы». Проще говоря, украинцев и московитов разделяла ментальная пропасть. Первые выступали как представители европейской культуры договорных отношений, т.е. культуры права. Вторые же были наследниками Орды и носителями типично азиатского менталитета. Тем не менее, Переяславские соглашения были заключены, правда, не столь гладко, как это рисует российская историография карамзинской школы. Встречается мнение, что единодушный вопль «Желаем под царя восточного, православного!» – не более чем художественный вымысел московских чиновников, составлявших докладную царю. Как говорится, по документам, Украина соединялась с Московией на конфедеративной основе: она сохраняла выборы гетмана, обладавшего правом принимать иностранных послов и сноситься с иностранными государствами; имела особый суд и управление; неприкосновенность прав шляхетского, духовного и мещанского сословий (города сохраняли Магдебургское право). Наконец, Украина могла собирать царский налог без участия московских сборщиков. Кроме того, до 60 тысяч сабель увеличивалась численность реестровых козаков – служивого сословия свободных землепашцев, не плативших податей, войти в которое стремились все украинские земледельцы, не имевшие козацких прав (посполитые). Собственно, ради этого они и участвовали в Хмельнитчине. Казалось бы, все неплохо. Однако практически сразу после «исторического воссоединения» начались проблемы деликатного свойства…

Уже весной 1654 года Московия вторглась в Литву. Одновременно с севера в Польшу вторглись шведы – именно эта эпоха получила в польской истории название «Потоп», а впоследствии была красочно описана в одноименном романе Генрика Сенкевича. Король Ян Казимир возобновил переговоры с Хмельницким, но тот, как на исходной позиции диалога, настаивал на признании полной самостоятельности Украины. Тогда поляки обратились к Москве с интересным предложением об объединении Речи Посполитой и Московии под главенством царя. Царь, подстрекаемый патриархом Никоном, клюнул на эту идею и в 1656 году заключил в Вильно сепаратный мир с «ляхами» – безо всяких консультаций с Хмельницким. Более того: козацкую делегацию, прибывшую для участия в переговорах, даже не пустили на порог. Согласно условиям мира, Украина отходила к Польше, а царь московский после смерти Яна Казимира становился и королем польским. Т.е. проще говоря, Москва «братскую Украину», как теперь выражаются, «кинула». Вернувшись из Вильно в гетманскую ставку, козацкие послы рассказывали Богдану: «Царские послы нас в посольский шатер не пустили; мало того: до шатра издалека не пускали, словно псов в церковь Божию. А ляхи нам по совести сказывали, что у них учинен мир на том, чтобы всей Украине быть по-прежнему во власти у ляхов. Если же войско запорожское со всей Украиной не будет у ляхов в послушании, то царское величество будет помогать ляхам ратью своей бить казаков». Услышав такое, Хмельницкий вспылил: «Дитки, треба отступити от царя, пойдем туда, куда велит Вышний Владыка! Будем под басурманским государем, не то что под христианским!». Хмельницкий понял, что все его планы терпят жестокий крах. В отчаянии Богдан в 1657 году заключает договор со шведами и седмиградским князем Ракочи о разделе Польши, по которому Украина должна была получить полную самостоятельность. «Шведы – люди правдивые, держат свое слово…», – говорил Хмельницкий, подразумевая, что москали слова не держат. Во исполнение договора Богдан послал князю Ракочи на подмогу 12 тысяч козаков. С подачи Яна Казимира Москва об этом узнала и направила к Хмельницкому гневную делегацию во главе с уже известным Бутурлиным. Состоялась бурная сцена. В итоге слабеющий гетман отозвал козаков и вскоре, не выдержав напряжения, унижений и разочарований, скончался от апоплексического удара. Это было летом 1657 года. Гетманскую булаву Хмельницкий завещал своему сыну, Юрию, однако по причине его малолетства козачество избрало гетманом Украины генерального писаря (министра иностранных дел) Ивана Выговского – давнего соратника Хмельницкого, к тому же его сродника: брат Выговского был женат на дочери Богдана. Новый гетман имел прекрасное образование, знал латынь, польский и русский языки. Как и Хмельницкий, Выговский был шляхтичем, православным, что не мешало ему крайне отрицательно относиться к Московии. Козачество не могло не знать о взглядах Выговского и, следовательно, его избрание стало выражением довольно распространенных настроений. Оно и понятно: Московия начала показывать свое подлинное лицо. Во-первых, Кремль стал всячески препятствовать расширению козачества. Московские воеводы «возвращали самовольно называвшихся казаками в посполитых, били их кнутом и батогами». Кроме того, царский посол Бутурлин принялся настаивать на подчинении киевского митрополита московскому патриарху (знакомая история, вон откуда у нее ноги-то растут!). Вскоре произошел знаковый эпизод: в своем письме к царю Выговский назвал козаков «вольными подданными», за что немедленно последовал строгий выговор и приказ исправить: «вечные подданные». А между тем Кремль стал сажать своих воевод уже не только в Киеве, но в других городах Украины, стремясь, для начала, «оставить самоуправление одним казакам и мещанам, а весь остальной народ подчинить суду воевод и дьяков» (Костомаров). Возмущало и само поведение московских служилых и ратных людей, их произвол и хамство. В условиях возрастающего московского давления Выговский, выступая верным продолжателем дела Хмельницкого, в конце концов, решительно заявил, что не допустит насаждения воевод и «что под польским королем казакам было лучше». Это был поворотный момент. У Выговского был близкий единомышленник – Юрий Немирич, личность, достойная видного места в украинской истории. Он входил еще в ближний круг Хмельницкого, что, кстати, говорит и о самом Богдане. Немирич принадлежал к старинному украинскому роду, имел прекрасное образование, некоторое время жил в Голландии. По политическим убеждениям Немирич был республиканцем, приверженцем федерализма. Он-то и разработал для Выговского проект федеративного союза Украины с Польшей. Выговский спешил: как раз тогда шли разговоры об объединении Польши с Московией, и новый гетман начал форсировать процесс федеративного объединения Украины с Польшей, чтобы в случае объединения Польши с Москвой Украина могла бы войти в этот союз не как некая провинция, а, выражаясь словами Костомарова, «особым государственным телом». В сентябре 1658 года Выговский собрал Раду в Гадяче, на которой был заключен договор с Польшей, впоследствии ратифицированный сеймом. Согласно Гадячской унии, Речь Посполитая, которая до этого была союзом Польши и Литвы, становилась союзом Польши, Литвы и Украины, именовавшейся Великим Княжеством Русским (ВКР). Верховная власть в ВКР должна была принадлежать гетману, избранному пожизненно и утвержденному королем. ВКР полагался свой суд, свои чиновники, свое войско и даже своя валюта. Уния упразднялась. Короче, произошло то, что Варшава должна была сделать давным-давно. Москва шибко занервничала и направила в Украину крупный карательный корпус под командованием князя Трубецкого, который был наголову разбит Выговским в известной Конотопской битве (1659). Потери Москвы составили до 20 тысяч человек, и это при том, что Трубецкой располагал подавляющим численным перевесом! Как признает историк Л. Гумилев, «казалось, что Украина потеряна для России навсегда». Царь Алексей Михайлович был готов заключить мир на любых условиях и даже собирался бежать из Москвы. Спасла его только нерешительность Выговского. И после этого российский агитпроп смеет утверждать, что при Конотопе московские войска были всего лишь «потеснены»! Не менее смехотворны «историки», клеймящие Выговского за то, что при Конотопе он выступил в тактическом союзе с татарами. Ну, во-первых, кроме татар у Выговского в союзниках были и поляки. А во-вторых, что же эти «историки» не клеймят Хмельницкого, который свои победы при Желтых Водах, под Корсунью и Зборовом одержал в союзе с крымцами?… Увы, Гадячская уния опоздала на много лет. Народ, уже привыкший ненавидеть «ляхов», не понял гетмана, предложившего исторический шанс Украине. Против Выговского, на радость Москве, а возможно и при ее участии, началась смута. В результате Немирич погиб, Выговский был низложен, а гетманом с согласия Кремля, стал Юрий Хмельницкий – личность слабая. Разумеется, гетманские полномочия, прежде всего внешнеполитические, были сильно урезаны. Зато украинцы получили право писать друг на друга доносы прямо в Москву, минуя гетмана – так Кремль разлагал украинское общество. Давление московской бюрократической машины на Украину неуклонно возрастало. В 1662 году был создан Малороссийский приказ, находившийся в непосредственном подчинении у царя. Через него царь утверждал претендентов на гетманство, сажал воевод по украинским городам, строил крепости в Украине, направлял действия московских и козацких войск. Кроме того, это ведомство надзирало за деятельностью гетмана и контролировало все контакты украинцев с Московией. О Переяславских соглашениях Кремль уже и не вспоминал. В «апокалипсическом»1666 году Москва, опираясь на гетмана Брюховецкого – деятеля без чести и совести, прислала своих воевод и войска во все крупнейшие города Украины. С ними прибыли переписчики, начавшие всеобщую перепись населения для обложения украинцев налогами и пошлинами российского образца. По московскому обычаю все это сопровождалось вопиющими злоупотреблениями и прямым насилием над народом. Костомаров приводит слова возмущенных козаков: «Полтавский воевода бранит нас скверными словами (что особенно раздражало малороссиян); когда кто придет к нему – плюет на того, велит денщикам выталкивать взашею…». Долго ждать не пришлось: народ восстал, началось избиение московских функционеров и военных. К тому времени Украина уже разделилась на два гетманства – по правой и левой сторонам Днепра. В 1665 году козачество Правобережья избрало на раде гетманом Петра Дорошенко. Это была крупная и трагическая фигура, стоящая в одном ряду с Хмельницким, Выговским и Мазепой. Народ, доведенный московитами и Брюховецким до белого каления, потянулся к Дорошенко. Тот устранил ненавистного всем Брюховецкого и на некоторое время стал гетманом всей Украины, однако закрепить и развить этот успех ему не удалось. В отличие от Выговского, Дорошенко не был непримиримым противником Москвы; он всего лишь требовал, чтобы Россия выполняла Переяславские соглашения о суверенитете Украины, но не встретил понимания Кремля. Под Польшу он идти категорически не хотел, сил же для утверждения полной независимости Украинского государства у него не было. В итоге Дорошенко с согласия Рады, перешел в турецкое подданство на условиях полной автономии Украины и свободы ее от налогов в казну Порты. В принципе, в самом этом решении, тем более демократическом, не было криминала: как мы помним, еще Хмельницкий рассматривал Турцию в ряду возможных союзников. Но действия турецких войск, призванных Дорошенко в Украину, абсолютно лишили его популярности. В итоге в 1676 году Дорошенко сложил гетманскую булаву, присягнул царю и безрадостно закончил свои дни в пожалованном ему подмосковном имении. Последним великим гетманом был Иван Мазепа, чье имя в официозной имперской историографии стало, наряду с именами Курбского и Власова, синонимом «изменничества». Между тем, заключая союз с Карлом XII, Мазепа всего лишь выполнил политическое завещание Хмельницкого, перед смертью искавшего помощи шведов. Как и все его выдающиеся предшественники на гетманском посту, Мазепа происходил из православной шляхты, однако воспитывался при дворе короля Яна Казимира. Его отец был сподвижником Хмельницкого, выступил против Переяславских соглашений с Москвой и потом действовал вместе с Выговским. Мазепа получил отличное образование на родине и заграницей, владел латынью (причем, не хуже иезуитов!), а также польским, французским, итальянским и немецким языками, был прекрасным стилистом, сочинял стихи. Некоторое время служил генеральным писарем у Петра Дорошенко, затем по воле судьбы – у его противника, левобережного гетмана Самойловича – тогда и приобрел определенное влияние в Кремле. После падения Самойловича был избран гетманом (1687) и оставался им в течение 21 года. Широко распространенное мнение об участии Мазепы в интригах против Самойловича не имеет достоверных подтверждений. Пора иначе взглянуть и на т.н. «измену» гетмана. Еще историки Платонов и Костомаров полагали, что поступок Мазепы «отражал колебания самой Украины и ее старшины», которая «сочувствовала польскому строю жизни». Современная украинская историография прямо указывает, что политический выбор Мазепы является изменой лишь «с точки зрения имперского права. В действительности Мазепа защищал свою страну от опасности, угрожавшей ей со стороны империи-монстра». Вероятно, переломным моментом для Мазепы стал военный совет в Жолкве, состоявшийся в марте 1707 года. На нем обсуждалось дальнейшее ограничение автономии Украины и самостоятельности гетмана. Чего уж там было дальше-то ограничивать? Гетман хорошо знал повадку государства Российского, последовательно утеснявшего Украину и козачество. Он хорошо помнил, как в 1706 году на строительстве крепостных укреплений в Киеве петровские офицеры нещадно били козаков, изнывавших от непосильного труда, резали им уши – обычные московские «забавы». Хорошо помнил и то, как «светлейший князь» Меншиков – неуч, выскочка и коррупционер – прямо говорил ему о желательности упразднения гетманства и козацкой старшины. И гетман решился. В действительности Мазепа не «изменил», а всего лишь расторгнул договорные соглашения с Москвой, которые она уже давно не выполняла. Осенью 1708 года он с отрядом козаков соединился со шведами. Так Мазепа стал союзником Карла ХII. Разумеется, о том, что он якобы «призвал» шведов в Украину не может быть и речи. Историк А. Оглоблин определяет следующие цели поступка гетмана: «Восстановление мощной автократичной гетманской власти и строительство державы европейского типа, со сбережением системы козацкого строя». То есть Мазепа руководствовался не шкурными соображениями, а политическими интересами Украинского государства. Он думал об Украине и украинцах, а не о собственной утробе – сытный паек ему обеспечила бы и Российская империя, останься он при ней. Сподвижник Мазепы, умнейший и образованнейший Филипп Орлик, свидетельствовал: «Московское правительство… отплатило нам злом за добро, вместо ласки и справедливости за нашу верную службу и потери, за военные траты, приведшие до полной руины нашей, за бесчисленные геройские дела и кровавые военные подвиги – задумало казаков переделать в регулярное войско, города взять под свою власть, права и свободы наши отменить. Войско Запорожское на Низу Днепра искоренить и само имя его навсегда стереть». Шведы же обещали Украине полную самостоятельность. Мазепа намеревался обеспечить союзников зимними квартирами в Батурине – хорошо укрепленной старинной гетманской столице, располагавшей значительными запасами продовольствия, оружия и боеприпасов. Гарнизон Батурина под командованием полковника Дмитрия Чечеля был всецело предан Мазепе. Петр I хорошо понимал значение Батурина для всей кампании в Украине и бросил на него войска под командованием «Алексашки» Меншикова, особо не любившего украинцев. Батурин вполне мог продержаться до подхода шведско-козацкой армии, если бы не измена сотника Ивана Носа, показавшего московитам подземный ход в город. В результате 2 ноября 1708 года Батурин, несмотря на героическое сопротивление защитников, пал. По приказу Меншикова российская армия начала массовую резню, не щадя ни женщин, ни старых, ни малых. Погибло до 15 тысяч человек, город был превращен в пепелище – для устрашения всей Украины. Исследователь батуринской трагедии, украинский журналист Сергей Павленко пишет: «Во всех городах и городках, захваченных русской армией, и которые были без мазепинцев, вывешивали царские указы, а рядом для страха “голови на коли взоткнуті були” пленных сердюков и казаков, взятых в гетманской столице. Напуганные Батурином, вывешенными отрубленными головами мазепинцев горожане практически не имели выбора и, чтобы с ними не поступили также, по “инициативе снизу” направляли челобитные царю. Жители Прилук, Лубен, Лохвицы, Новгорода-Северского, Варвы, Сребного, Ични, Миргорода клялись в верности российскому монарху. Дирижер этой верноподданической кампании (а им, бесспорно, был Петр І) получил их 5 ноября, как раз во время выборов нового гетмана. Они должны были убедить созванную в Глухов старшину в бесполезности затеи Мазепы, рассеять сомнения тех, кто колебался». Уничтожение Батурина предопределило весь дальнейший ход кампании. Мало того, что шведы лишились зимних квартир – в руках Петра оказались большие запасы боеприпасов и продовольствия, а также 40 пушек, которые вместе с другими 33-я российскими орудиями палили потом под Полтавой. Им отвечали 4 шведских пушки… Согласно украинским источникам, зимой 1708-1709 гг. российская армия жгла в Украине «населенные пункты на пути шведской армии» – Петр, оказывается, предвосхитил печально известный сталинский приказ № 0428. Недаром первый советский генералиссимус так уважал первого российского императора. Кроме того, задолго до Сталина Петр мастерски использовал политические провокации: Сергей Павленко доказывает, что данные о намерении Мазепы изменить Карлу и выдать его Петру, бытующие до сих пор, являются московской «дезой», запущенной с целью компрометации гетмана в глазах шведов. И, кстати, опять-таки Петр задолго до ОГПУ прибег к практике похищения политических противников из-за границы. В числе верных соратников Мазепы был его племянник Андрей Войнаровский – по отзыву английского посла в Москве Чарльза Витворта, «человек молодой, но образованный и способный». После поражения под Полтавой Андрей вместе с дядей оказался в эмиграции. В Румынии, принадлежавшей тогда Османской империи, Мазепа в сентябре 1709 года умер, а его племянник с головой окунулся в жизнь активного политэмигранта. Вскоре он уже имел связи чуть ли не со всеми европейскими дворами. На постоянное жительство Войнаровский обосновался в «вольном городе» Гамбурге, где сблизился с английским посланником Матисоном. В разговорах с ним Андрей просил оказать помощь «козачьей нации, нынче уничтоженной в своих правах и вольностях. Англия знает, какое это страдание для всей нации быть в неволе, тем более, что козачья нация является свободолюбивой». Это была уже крамола не на шутку. Мало того, что громогласно декларируется идея некой отдельной козачьей нации – еще и раздаются призывы о западной помощи! Москва протянула свою пресловутую руку. Были даны соответствующие распоряжения платной российской агентуре в Гамбурге, организовавшей слежку за Войнаровским, а затем в «вольный город» прибыла группа захвата, состоявшая из офицеров во главе с Александром Румянцевым – Судоплатовым того времени. Позже Румянцев отличился тем, что вывез из Вены царевича Алексея и руководил арестом всей козацкой старшины Украины. 11 октября 1716 года Войнаровский был захвачен на улице и в карете с зашторенными окнами доставлен, разумеется, в российское дипломатическое представительство. Начался шумный международный скандал, посыпались протесты Запада. Ссылаясь на царя, российские чиновники сообщили Войнаровскому, что если он сам попросит правительство Гамбурга выдать его России, то на родине ему будет гарантирована «благосклонность». Войнаровский дрогнул и согласился. Это была роковая ошибка. В России он около семь лет провел в крепости, а затем под конвоем был препровожден в ссылку в космически далекий Якутск, где и закончил свои дни в 1740 году. Вот такая плата всего за два слова: козачья нация. Зато теперь в украинском гимне есть ключевые слова о «козачьем роде»… Спустя полгода после геноцида Батурина настал черед Запорожской Сечи, которая во главе с кошевым атаманом Гордиенко поддержала Мазепу, выставив 7-8 тысяч козаков; к тому же часть запорожцев приняла участие в восстании донского атамана Булавина, союзника Мазепы. В мае 1709 года имперские войска под командованием полковника Яковлева атаковали Сечь. Первый штурм был отбит, причем нападавшие потеряли около трехсот человек. Трудно сказать, как пошло бы дело, если бы не предатель Галаган, знавший планировку укреплений. 14 мая Сечь была взята и стерта с лица земли (наряду с Сечью имперские войска уничтожили на Днепре старинные козацкие города-крепости: Келиберду, Переволочну, Старый и Новый Кодаки). 156 сечевиков казнили, по Днепру пустили плоты, на которых стояли «глаголи» с повешенными. Потом, во время пугачевщины, такие же плоты поплывут и по Волге. Петр казнил даже мертвых запорожцев: царские солдаты перепахали войсковое кладбище – как видим, и в этом император предвосхитил большевиков, воевавших с могилами своих врагов. Но Сечи еще было суждено возродиться из пепла, снова поднять свои знамена и бунчуки. Лишь в 1775 году, сразу после подавления пугачевщины, появился дышащий ненавистью и страхом указ Екатерины II: «Мы восхотели объявить во всей Нашей Империи… что Сечь Запорожская вконец уже разрушена со истреблением на будущее время и самого названия Запорожских казаков…». Незадолго до этого регулярные войска внезапно окружили Сечь и, принудив козаков к сдаче, уничтожили «атавизм» свободы, абсолютно несовместимый с централистско-бюрократической системой крепостнической империи – неслучайно царица назвала запорожскую республику «политическим уродством». Еще в 1764 году Екатерина II упразднила гетманство (и без того уже чисто номинальное); ликвидация Запорожья завершила процесс превращения Украины в набор типовых губерний. Сечевые укрепления были срыты, запорожские земли раздавались помещикам, население, в том числе и часть козаков, закрепощалось. Например, князь Потемкин получил 42 тысячи десятин земли; по другим данным он, а также князья Прозоровский и Вяземский получили по 100 тысяч десятин каждый. Петр Калнишевский, последний кошевой атаман Сечи, был поначалу приговорен к смерти, потом помилован царицей и брошен навечно в казематы Соловков. В каменном мешке Калнишевский провел долгие 25 лет, пока не был помилован Александром I. На тот момент атаману было уже 110 лет, но он пребывал в здравом уме. Как говорят, с иронией поблагодарив императора за милость, Калнишевский остался доживать свое на Соловках, где и умер спустя два года… Вспомним, как гоголевский кузнец Вакула попал на прием к Екатерине II в составе делегации запорожцев, которые, предчувствуя скорый конец, прибыли в Петербург в надежде умилостивить «матушку императрицу». Далеко не случайно Николай Васильевич свел вместе эти два противоположных начала: ледяной имперский Петербург и огненных посланцев Сечи. В рождественскую пастораль Гоголь упрятал свою скорбь о погибшей козачьей вольности, об Украине… Часть запорожцев ушла в Турцию; из оставшихся правительство в 1787 году сформировало Войско верных запорожцев, позже переименованное в Черноморское и переселенное на Кубань (1793). С 1860 года оно именуется Кубанским. Кубанцы сохранили вольный запорожский дух и историческую память: недаром в годы гражданской войны они слыли «сепаратистами» – вспомним Кубанскую народную республику 1918-20 гг. и проекты антибольшевистской федерации Кубани, Украины и Дона. При Советах кубанцам предстояло пережить деукраинизацию своего края, репрессии, Голодомор, раскулачивание и массовые выселения. В годы Второй мировой войны множество кубанок украсил германский орел – такова была «реинкарнация» союза Сечи с Карлом XII… Украинское козачество, понимаемое как идея вольного вооруженного народа, не исчезло – оно сформировало истинно-украинский национальный характер, заложив его основу – свободолюбие. Казачий дух восстал в сечевых стрельцах Украинской народной республики, в Коновальце, Шухевиче и Бандере, наконец, в Викторе Ющенко. Займет ли он место в ряду великих гетманов? Кого больше окажется в украинском народе на этот раз – козаков или свинопасов?… ххх Попробуем подытожить. Кто-то из польских авторов писал: «В центре “киевской цивилизации” была личность, а в центре “цивилизации московской” – государство». В этом тезисе – парадигма российско-украинских отношений. Украина всегда позиционировала себя как наследницу Киевской Руси. Именно это подразумевал Хмельницкий, когда в обращении к мещанам Львова писал: «Украина своя русская» (на самом деле правильный перевод – «руськая»). Важно понимать, что, называя себя русскими (руськими), козаки стремились подчеркнуть свою «киевскую» идентичность, но отнюдь не родство с Московией. Кстати, именование Украины в Гадячском договоре Великим Княжеством Русским также было призвано обозначить ее правопреемство с Киевской Русью. Московский же царь никогда себя официально «русским» не именовал. И на Переяславской раде козаки заключали союз не с русским царем, а с «царем восточным, православным». Это не был акт этнического «воссоединения», это был, повторяю, союз, основой которого являлось общее вероисповедание. Проблема в том, что Россия со временем приватизировала понятие «русский», сделала из него расхожий штамп имперской пропаганды. Данное обстоятельство и побуждает современных украинских переводчиков «Тараса Бульбы» избегать в своей работе этого слова, несущего сегодня совершенно особую смысловую нагрузку. Россия, как бы ни пыталась она примазаться к киевскому наследию, имеет в действительности свою, специфическую генеалогию. Культурно-государственный исток России – Орда, а не Киев. Поэтому взаимоотношения Украины и России – это не «спор славян между собою». Это спор цивилизаций. Спор Европы и Азии. Наблюдая за ним, остается лишь дивиться устойчивости исторических парадигм. Несмотря на многовековые попытки закатать Украину в имперский асфальт, мы видим: как была козацкая Украина, так она, в сущности, и осталась: с новыми Хмельницкими, Выговскими и Мазепами, может быть, конечно, калибром поменьше. И, соответственно, как была Московия – так она и есть. «Газпромовские» войны с Украиной – это всего лишь продолжение старых московских попыток прибрать Украину к рукам; мы видим новых Бутурлиных, Трубецких и Шереметьевых, правда, гладко выбритых и в галстуках за 1000 баксов. Эта статья написана, конечно, не для украинцев. Нам, «великороссам», необходимо расстаться с идеей «триединого народа», с ее исходным посылом об украинцах и белорусах как о младших братьях в одной семье, по недоразумению балакающих на своих чудаковатых «диалектах». Пора осознать: мы разные народы, пусть и одного корня, но, в конечном счете, разные. Я бы согласился с концептом «триединого народа», если бы у нас, «великороссов» тоже было в прошлом, например, Магдебургское право. Но у нас его, увы, не было. В нашем сознании опричнина по-прежнему борется с новгородской «крамолой», и кто одержит верх – неизвестно.