Тарзан. Том 5

Однажды по возвращении домой Тарзан находит свою ферму разрушенной, в ней нет больше ни одной живой души. Сердце Тарзана — сердце гордого, непокоренного зверя. Оно стучит у него в груди жаждой мести, неукротимым желанием найти и покарать виновных.

В Тарзане живут и борются два существа. Вскормленный в джунглях племенем обезьян, он в минуту отчаяния превращается в необузданное человекообразное животное. В такие периоды своей жизни Тарзан мало напоминает цивилизованного человека, несмотря на воспитание и образование, полученные им в среде людей.

Сердце дикого зверя-человека жаждет отмщения. Одну за другой Тарзан предпринимает тщетные попытки отыскать врагов. Впрочем, поиски не совсем бесплодны. Они приводят Тарзана к неожиданной встрече. Перед ним, отчаянно преодолевающим безводные пески пустыни, вдруг открывается настоящий оазис. Его взгляд ласкает прекрасная, утопающая в зелени долина. Ни дать, ни взять — райские кущи, земля обетованная для страждущих добра.

Но нет, первое впечатление о людях, населяющих долину, обманчиво. Они коварны и злы. Они безумны и опасны в своем безумии. Крайне разочарованный, еще более ожесточившийся в своих бесплодных скитаниях, путник, своим обликом неуловимо напоминающий древнее лесное божество, он возвращается из дальних странствий ни с чем. Возвращается еще более ожесточенным и гневным, чем был. Берегитесь его все, кто встретится на пути. Человек или зверь — все едино, отныне он на всякого станет наводить ужас и смертельный страх.

Впрочем, к зверям, которых полным-полно в джунглях, он все же питает нечто вроде симпатии. Как-никак он им не чужой. Плоть от плоти человеческой, Тарзан вскормлен зверем и с малых лет привык жить по звериным законам, которые ему кажутся более справедливыми, чем те, которыми руководствуются люди. И потому он сам воспринимает себя прежде всего не человеком, а его подобием — обезьяной, созданным столь же диким, сколь буйным и непредсказуемым в своем поведении. Таким и только таким отныне должны знать и запомнить его люди. Тарзан неукротим. Тарзан неистов. Тарзан непобедим.

Глава 1УБИЙСТВО И ГРАБЕЖ

Усталость давала себя знать. Шнайдер на исходе сил продирался сквозь частокол деревьев. Пот градом катился со лба, стекал на квадратную челюсть и бычью шею. Лейтенант, как там его, Обергатц, следовал за ним на положенном отдалении. Шествие замыкал младший лейтенант фон Госс, постоянно контролирующий идущую перед ним шеренгу выдохшихся аскари. Черные солдаты, следуя примеру белого офицера, подталкивали носильщиков остриями штыков и прикладами винтовок.

Гауптман Шнайдер не мог подойти вплотную к каждому аскари. Он изливал свою прусскую желчь лишь на находившихся в непосредственной от него близости носильщиков. Да и с ними приходилось соблюдать разумное чувство меры, поскольку эти ублюдки были нагружены оружием. Трое белых мужчин, трое германских офицеров, волею судьбы оказавшиеся в самом центре Африки, могли рассчитывать только на самих себя.

Фриц Шнейдер находился не в авангарде, а в середине отряда. Он контролировал ту его половину, которая вышагивала впереди. Другая половина находилась за спиной и была в поле зрения младшего лейтенанта фон Госса. Таким образом, офицеры страховали сами себя от возможных неожиданностей со стороны конвоируемых.

Во главе шеренги плелись два совершенно голых дикаря, прикованных друг к другу металлическими ошейниками. То были аборигены здешних мест, проводники, поступившие на службу Культурфронту. На изможденных телах «доблестных добровольцев» красовались кровоподтеки и шрамы — свидетельство того, что цвет немецкой цивилизации проник даже в дебри Африки. Культура избранной нации предстала во всем своем блеске (и в треске ломаемых костей) перед ошарашенными и перепуганными насмерть туземцами. Картина живо напоминала события осени 1914 года в Бельгии. Страна, испытавшая горечь поражения, почувствовала на себе и наглое торжество насильников-победителей. Те, подобно варварам, ощущали себя в полнейшей безопасности и поступали с добычей и новоявленными рабами соответственно.

Проводники, которым было велено сопровождать отряд по назначению, заблудились. Олухи царя небесного, без мозглые скоты. К сожалению, ничего другого от них ждать не следовало. Африканский проводник — это олицетворение самой тупости. Проследовать из пункта «а» в пункт «б» для него — неразрешимая проблема. Даже если он проделывал тот же маршрут неоднократно. Злоумышленниками их считать не следует, это было бы ошибкой. Такой народ, и все тут.

Надо было бы поубивать их тут всех до единого. Фриц Шнайдер при других обстоятельствах именно так бы и поступил.

Но он сдержал свой гнев. Он взял себя в руки и воздержался от справедливого наказания. Ибо оставалась еще слабая надежда, что окаянные дураки все-таки найдут правильный курс. Кроме того, пока это быдло существует, он может заставить их страдать. Страдать в той форме, в какой они единственно способны ощущать страдание! Он будет бить их, причинять им телесную боль. Причинять боль безнаказанно — неописуемое наслаждение.

Несчастные создания все еще надеялись, что случится какое-то чудо и им удастся вывести отряд на верный путь. Они настаивали, что знают дорогу, и потому упорно продолжали плутать по сырому тропическому лесу, ведя людей по троне, глубоко вдавленной в почву и проложенной явно дикими обитателями джунглей. Здесь проходил слон-Тантор, пробирающийся с песчаных засушливых мест к воде. Здесь Буто-носорог, слепой в своем могуществе и гневе, ломился, не разбирая дороги, к водопою, а глубокой ночью огромные звери семейства кошачьих безмолвно крались под куполом нависших над тропой пластинчатых листьев лесных гигантов, пробираясь к поляне, где охотиться было лучше всего.

На краю поляны, неожиданно открывшейся глазам проводников, их исполненные страха сердце забились новой надеждой. И даже герр гауптман радостно перевел дух, так как, казалось, кончились томительные дни безнадежных странствий через дикие непроходимые джунгли. Широкое пространство, покрытое ковром колеблющейся от легкого дуновения ветра шелковистой травы, открылось взору, уставшему от созерцания бесконечного однообразия леса. Кудрявые кустарники, перемежающиеся с изумрудными лужайками, и река, заблестевшая вдали, показались европейцу небесной благодатью.

Гауптман Шнайдер с облегчением вздохнул, весело перебросился несколькими словами со своим лейтенантом, затем приставил к глазам полевой бинокль и внимательно осмотрел широкую равнину. Ничего подозрительного не заметив, он двинулся впереди отряда, указывая путь. Обойдя участок леса, мысом выдающийся среди ровного простора и оставив опушку за спиной, люди остановились в центре долины у речного берега...

— Однако мы счастливчики,— сказал Шнайдер своим компаньонам.

Лейтенант Обергатц тоже смотрел в бинокль, и его внимание привлек тот же объект, на который обратил свой взор старший по званию.

— Да,— сказал он.— Похоже на английскую ферму, должно быть, это и есть ферма Грейстоков, ибо другой такой нет в Британской Восточной Африке. С нами Бог, герр гауптман.

— Мы добрались до этих собачьих свиней как раз вовремя — пока они еще не знают, что их страна находится в состоянии войны с пашей,— довольно ухмыльнулся Шнайдер.— Пусть же они будут первыми, кто почувствует силу железной руки Германии!

— Будем надеяться, что они дома,— заметил лейтенант,— чтобы мы могли захватить ^озяина с собой. Когда будем докладывать генералу Крафту в Найроби — хозяин фермы нам не помешает, наоборот! Это будет действительно отлично! Какой успех господина гауптмана Фрица Шнайдера — он доставил знаменитого Тарзана, человека-обезьяну в качестве военнопленного!

Шнайдер победно улыбнулся и выпятил грудь.

— Вы правы, мой друг, сказал он.— Это будет большая удача, полезная для нас обоих, но помните — предстоит пройти долгий путь, чтобы встретиться с генералом Крафтом. Прежде чем он достигнет Момбаса, эти презренные английские свиньи с их чертовой армией достаточно попортят ему крови. Нам потребуется много времени, чтобы добраться до Индийского океана.

С такими мыслями и под такие разговоры небольшая, хорошо вооруженная воинская часть направилась по открытому пространству к уютной, содержащейся в образцовом порядке ферме Джона Клейтона, лорда Грейстока.

Но велико было разочарование немцев, когда они узнали, что ни Тарзана, ни его сына не было дома. Леди Джейн не имела представления, что Великобритания и Германия воюют между собой. Она встретила господ офицеров очень гостеприимно, дав приказание своему верному слуге-вазири Васимбе приготовить угощение для чернокожих солдат врага.

Далеко на востоке Тарзан, человек-обезьяна, быстро двигался, оставив Найроби, к своей ферме. В Найроби он получил известие о начале мировой войны, уже разгоревшейся в Европе. Осведомленный о вторжении немцев в Британскую Восточную Африку, он спешил домой, чтобы переправить свою жену в безопасное место. С Тарзаном отправилась группа чернокожих воинов. Они в пути были слишком медлительны, что не устраивало человека-обезьяну, так как он был великий мастер по части скоростных переходов по джунглям. Он использовал для этого ветви деревьев и лианы. На такое не был способен ни один самый сильный и тренированный человек в мире. Такой скорости можно было добиться, только пройдя «школу» Больших обезьян, где и получил свою необычную закалку Тарзан.

Когда необходимость требовала, человек-обезьяна сбрасывал с себя, как докучливую одежду, тонкий налет цивилизации. В один миг этот рафинированный английский джентльмен превращался в обитателя джунглей, обнаженного, ловкого и хитрого, словно зверь, и такого же свирепого. Тем более что его подруга была в опасности. Эта мысль не давала Tapзaнv покоя.

Он не думал о своей жене, как о леди Джейн Грейсток, скорее испытывал к ней чувства куда менее утонченные, зато более естественные — пуская в ход силу стальных мускулов, и как предписано законами самой жизни, он защищал ту, которую должен беречь и охранять. Для того ему даны мускулы. В эти минуты Тарзан не был уже членом палаты лордов. Перепрыгивая с дерева на дерево, без устали покрывая огромные пространства, несся к своей берлоге дикий зверь. Это была Большая обезьяна, преследующая единственную цель, исключающую всякие мысли об усталости или опасности.

Маленькая мартышка Ману прыгала, щебеча и бранясь, в верхних террасах леса. Она заметила Тарзана, проходящего мимо. Она вспомнила их встречу, когда он, Великий Тармангани, точно такой же нагой и одинокий, с пеньковой веревкой в руках давным-давно пробирался по джунглям. Сейчас, по прошествии лет, Ману-мартышка была бела как лунь, и в ее затуманенных старческих глазах вспыхнули воспоминания о былых днях, когда Тарзан-обезьяна был верховным владыкой джунглей, колыбели дикой жизни, миллионы лет вершащей свой кругооборот в глубинах этого величественного и страшного леса.

Тарзан пролетал между стволов гигантских деревьев, раскачиваясь на лианах, взмывая к вершинам древних исполинов, выбирая наиболее безопасный и удобный путь. Нума-лев, нежившийся в зарослях поблизости после удачной охоты, моргал желто-зелеными глазами и нервно колотил золотисто-рыжим хвостом, улавливая запах своего извечного врага. И Тарзан не мог не чувствовать присутствия Нумы и других зверей, окружавших его, когда проносился над ними, быстро пробираясь на запад. Время, проведенное в английских гостиных, не изменило его природу, он улавливал легкий шелест, производимый крошечной Ману в древесной коре, и слабый лепет ветвей кустарника, когда осторожно раздвигает их своим шелковым телом Шита-пантера. Он улавливал эти звуки еще до того, как сами Ману и Шита замечали его присутствие. Но как бы ни были остры обоняние и слух человека-обезьяны, и как ни быстро передвигался он сквозь глухую чащобу, в свое время усыновившую его, как ни были сильны мускулы его тела, он все же был смертен.

Время и расстояние накладывали на него какие-то ограничения, и никто так сильно не ощущал эту истину, как сам Тарзан. Его бесил и печалил тот факт, что он не может передвигаться в пространстве с быстротой мысли, и что длинные и утомительные мили перед ним требуют часов и часов невероятных усилий, прежде чем он доберется, вырвавшись из окружающего его лесного лабиринта, на открытую равнину, к месту своего назначения.

Требовались дни, хотя он ночью засыпал всего на пару часов, лишь бы только восстановить силы и поедал пищу чуть ли не на бегу, а почувствовав голод, охотился по пути, не задерживаясь из-за этого. Если антилопа Ваппи или кабан Хорта попадались ему на дороге, когда он был очень голоден, он задерживался лишь настолько, чтобы убить животное и отрезать себе от туши кусок мяса.

Наконец его долгий путь подошел к концу. Он пробрался через последнюю густую часть леса, окружающую непроходимой для обычного человека преградой его поместье с восточной стороны. Тяжкий путь наконец был пройден! Он стоял на краю равнины и смотрел на виднеющиеся вдали строения, на то место, где стоял его дом.

При первом же взгляде глаза у него сузились, а мускулы напряглись. Даже на таком большом расстоянии, на котором он находился от построек, было видно — там что-то неладно. Тонкая спираль дыма поднималась с правой стороны бунгало. Что за чертовщина! Почему это? Дым мог идти из кухни, но как раз с той стороны его и не было, очаг не дымил. Снова Тарзан-обезьяна устремился вперед. Быстрее, чем прежде, ибо его гнал неведомый ему ранее страх. Он, как и все звери, обладал так называемым шестым чувством, а точнее, великолепно развитой интуицией. Она и подсказала ему, что найдет он, подойдя поближе. Прежде чем он достиг бунгало, он уже ясно представил себе ту сцену, которая ждала его там.

Тихо и безмолвно стоял домик, обвитый лозами дикого винограда. Догорающие угли указывали на месторасположение бывших хозяйственных построек. Исчезли, превратившись в смрадные кучи головешек, соломенные хижины его слуг. Поля и пастбища были пусты. Конюшни, коровники, овчарни — все, что составляло ценность и гордость фермы, исчезли, точно их и не существовало вовсе. Тут и там отяжелевшие грифы, натужно хлопая крыльями, поднимались в воздух и кружились над трупами людей и животных. С чувством, почти похожим на ужас, никогда им ранее не испытанный, человек-обезьяна заставил себя наконец войти в свой дом. Первое, что бросилось ему в глаза, вызвало в нем клокочущий гнев, помутивший сознание. На стене гостиной был распят Васимба, добрый великан, сын преданного Мувиро. Свыше года он был личным охранником леди Джейн. Перевернутая и разбросанная мебель в комнатах, бурые лужи засохшей крови на полу, кровавые отпечатки ладоней на стенах и деревянных панелях свидетельствовали о чудовищной и страшной битве, разыгравшейся в стенах бунгало. Поперек небольшого фортепиано лежал труп чернокожего воина, а под дверью будуара леди Джейн в разных позах застыли мертвые тела трех наиболее преданных слуг Грейстоков. И дверь в эту комнату была заперта.

С поникшими плечами и затуманенными глазами молча стоял Тарзан, уставясь на неодушевленную, а потому безмолвную панель двери, скрывавшую от него чудовищный секрет. О нем он даже не мог подумать. Медленно передвигая точно налитые свинцом ноги, он двинулся к двери. Оледеневшей рукой взялся за щеколду и так простоял еще какую-то минуту, а затем выпрямил внезапно свой могучий корпус, развернул широченные плечи, высоко поднял голову и бесстрашно распахнул дверь. Переступив порог комнаты, содержавшей самые дорогие воспоминания в его жизни, он оглядел ее. Никакое чувство не отразилось в угрюмых чертах лица, когда он вступил в будуар и оказался рядом с низенькой кушеткой и увидел на ней неподвижное тело, лежащее лицом вниз. Застывший и неподвижный предмет, а ведь так недавно в этом теле ключом била жизнь, юность, любовь... Слезы не затуманили глаз человека-обезьяны, но только Бог, создавший его, один смог узнать те мысли, что проносились в его полуди-карском мозгу, и, должно быть, Бог содрогнулся.

Долгое время стоял так человек-обезьяна, глядя отрешенно на мертвое тело, погрузившись в воспоминания, затем наклонился и поднял его на руки. Повернув лицом к себе, он увидел, какой ужасной смертью погибла любимая женщина. Его душу затопили великое горе, ужас и испепеляющая ненависть. Ему не требовалось даже выяснять, кто совершил ужасное преступление: свидетельства его были кругом в виде разбитой вдребезги немецкой винтовки в гостиной или разорванной и пропитанной кровью солдатской фуражки на полу. Этого хватило, чтобы стало понятно, кто были те люди, совершившие ужасное и бессмысленное злодейство. Какой-то миг Тарзан еще надеялся, что черный обгорелый труп не принадлежал его жене, но когда глаза обнаружили и узнали кольца на обугленных пальцах, последняя слабая надежда покинула его.

В глубоком молчании, с любовью и благоговением он похоронил жену в маленьком розарии. Эти цветы были гордостью и любовью Джейн Клейтон — бедное, бесформенное и обгоревшее тело, и рядом с ней нашли последнее пристанище несколько воинов-вазири, героически отдавших свои жизни, защищая любимую хозяйку. Героически и напрасно!

С другой стороны дома Тарзан обнаружил свежие могилы, и в них он нашел последнее свидетельство, указывающее на истинных преступников, совершивших чудовищное злодеяние в его отсутствие. Здесь он обнаружил тела десятка наемных немецких солдат-аскари и разобрал по знакам различия на их формах номер части, к какой они принадлежали. Этого для человека-обезьяны было достаточно. Белые офицеры, командовавшие этими черными мерзавцами, могли быть найдены Тарзаном без особых трудностей.

Вернувшись в розовый сад, он стоял среди цветущих кустов над могилой умершей жены с поникшей головой и прощался с ней навсегда. По мере того, как солнце золотило верхушки деревьев, клонясь к закату, Тарзан медленно направился по следу гауптмана Фрица Шнайдера и его кровавой банды. Он страдал молча, это молчание было не тягостным для него самого. Молчала потрясенная душа. Вначале огромная досада притупила все другие мысли и чувства. Его мозг был до такой степени оглушен, что в нем осталась только одна мысль: она мертва, она мертва, она мертва!.. Снова и снова эта фраза монотонно била молотком, отдаваясь в самом дальнем уголке мозга тупой пульсирующей болью. Однако ноги его механически следовали по пути ее убийц, а каждое чувство был подсознательно насторожено, фиксируя вечно присутствующие опасности джунглей.

Постепенно ощущение невыносимой боли вызвало в нем другое чувство, настолько реальное, что оно казалось живым существом, идущим бок о бок с ним. Это была ненависть, и она принесла чувство какого-то облегчения и успокоения, так как это была ВЕЛИКАЯ НЕНАВИСТЬ, воодушевляющая его, как и до него воодушевляла бесчисленные тысячи других людей, зовя к отмщению. Ненависть к Германии и к немцам. Она концентрировалась на убийцах его жены, но относилась и ко всему немецкому — живому и неживому.

По мере того, как эта мысль охватила его, он остановился, поднял застывшее лицо к Горо-луне и, протянув руки к ночному светилу, проклял тех, кто разорил некогда мирное бунгало, оставшееся где-то у него за спиной, и осквернил его чудовищным злодеянием.

Молча он произнес клятву воевать до конца, до самой смерти, до полного уничтожения — отомстить всем, в ком течет немецкая кровь. За.этим взрывом чувств Тарзан почувствовал, как на него снизошло что-то вроде некоторого успокоения, так как до принесения страшной клятвы его будущность казалась бессмысленной, а сейчас жизнь заполнилась стремлением МСТИТЬ. Если поначалу завтрашний день казался безнадежно пустым и никчемным, то теперь появилось ощущение, разумеется, не счастья, но предстоящей ВЕЛИКОЙ РАБОТЫ. Она должна была за полнить всю его жизнь и сделать ее целеустремленной и полезной. И тоска понемногу стала менее острой и уступила место глубокой печали.

Лишенный не только внешних символов цивилизованности, Тарзан изменился также и внешне, и внутренне. Он снова обрел облик дикого зверя, которым по сути своей и являлся. Его цивилизованность была лишь внешним лоском. Все это делалось ради нее, той, которую он любил, потому что она становилась счастливой, когда видела его таким. В действительности Тарзан с презрением относился к атрибутам внешней культуры. Он обладал богатым внутренним миром и пытливым умом, легко усвоившим все доступные богатства духа. Но он предпочитал не выставлять напоказ свой истинный духовный облик. Цивилизация для человека-обезьяны значила полную свободу во всем свободу действий, свободу мыслей, свободу любви и ненависти. Одежда его отягощала и всегда казалась неудобной. Она напоминала оковы, делающие несчастными многочисленных жителей Лондона и Парижа, и весьма ограничивающая его самого.

Одежда была символом притворства и лицемерия. За ней стояла так называемая цивилизация. Те, кто носил ее, стыдились того, что создано Богом,— форм человеческого тела. Тарзан видел, как глупо и пошло выглядели животные, попавшие в руки человека и по его желанию одетые в различные одежды. Эти жалкие существа демонстрировались во всех цирках Европы. Они были комичны и уродливы. Точно так же, по его мнению, были глупы и жалки люди в одеждах. Иначе выглядели люди, которых он видел в первые двадцать лет своей жизни. Это были, как и он сам, голые дикари, не стеснявшиеся своей наготы. У человека-обезьяны они вызывали восхищение своим великолепным телосложением и пропорционально развитой мускулатурой.

Он всегда восхищался мускулистыми, пропорционально сложенными телами, будь то тела зверей — льва, антилопы — или человека. Было выше его понимания, как одежда может рассматриваться и считаться более красивой, чем чистая, упругая и здоровая кожа. Разве пальто и брюки более изящны, чем нежные изгибы округлых мускулов, играющих под блестящей кожей?

В цивилизованном обществе Тарзан столкнулся с неведомыми ему раньше завистью, эгоизмом, грубостью, превосходящими все низменные проявления жизни, известные в диких джунглях. И хотя мир цивилизации дал ему любимую женщину и нескольких друзей, которых он почитал, даже больше — обожал, он никогда не мог воспринять мир людских страстей так, как, например, это воспринимаете вы или я, поскольку мы с детства знали немного или вовсе ничего о мире джунглей и не представляли иной возможной жизни, как только в цивилизованном мире. Сейчас с чувством облегчения Тарзан сбросил с себя наносную мишуру выдуманных приличий и устремился в родную стихию безо всякой одежды, кроме набедренной повязки. С собой он захватил лишь оружие.

Охотничий нож его отца висел на левом бедре, колчан со стрелами был переброшен через плечо, а торс крест-накрест опоясывала пеньковая веревка проверенной крепости, без которой Тарзан чувствовал себя почти обнаженным, как почувствовали бы себя вы, сбросив одежду и оставшись на улице в одних трусах. Тяжелая военная пика, которую он держал постоянно при себе, крепилась за спиной 'и довершала его вооружение и общий вид. Медальончик, украшенный бриллиантом, с фотографией матери и отца иод инкрустированной крышкой, который он всегда носил на груди, пока не отдал его Джейн в знак своей глубочайшей преданности еще до свадьбы, на обгоревшем теле отсутствовал. Джейн очень ценила этот подарок мужа, никогда с ним не расставалась и постоянно носила его. Но на теле убитой он не обнаружил заветного медальона. Поэтому в счет убийцам он поставил и кражу самой драгоценной для него вещи. Это еще усилило его ненависть. Вернуть обратно медальон, вырвать из поганых лап во что бы то ни стало!

К ночи Тарзан почувствовал, что после длительного путешествия даже его стальные мускулы нуждаются в отдыхе. Хотя преследовать убийц нужно было немедленно, требовалась скорость. Упорство в достижении цели и желание потребовать от немцев гораздо больше, чем «зуб за зуб» или «око за око», дает свой результат лишь с учетом элемента времени — не упустить!

Внешне, как и внутренне, Тарзан превратился в зверя, а у зверей время как единица измерения не имеет значения. Животные заинтересованы только в «сейчас», а поскольку это «сейчас» для них существует всегда, для зверя нет временных границ для выполнения тех или иных задач. Тем человек-обезьяна и отличался от животных, что сознавал — срок, отпущенный ему для мести, ограничен. Но как зверь он настойчиво стремился к цели, и жажда действия заставляла его ускорить движение.

Тарзан посвятил отныне свою жизнь мести, и месть стала его естественным состоянием. Он все свое время отдал погоне. Он почти не отдыхал в пути, но не чувствовал усталости! Его мысли были заняты горем и местью, но все-таки даже столь выносливый человек-обезьяна был сделать остановку для привала. Джунгли погрузились в ночную тьму.

Косматые тучи быстро неслись по небу, время от времени приоткрывая Горо луну, и предупреждали человека-обезьяну о надвигающейся грозе. Лесные дебри, тени, отбрасываемые тучами, заливали почти ощутимой на ощупь, густой, как деготь, чернотой. Для вас или для меня зловещая тьма была бы устрашающей с наполняющими ее шуршанием и треском сучьев. Временами воцарялось безмолвие, в котором даже не самое буйное воображение, присущее животным, приводит их к напряжению перед угрожающими им опасностями, иной раз мнимыми, но чаще вполне реальными.

Тарзан шел по следу, не обращая на таинственные звуки никакого внимания, но он все время был начеку. Он вспрыгнул на свисающие ветви деревьев. Острое чутье подсказало ему, что Нума притаился на его пути, приготовившись к прыжку и убийству. Затем он немного отошел в сторону от тропы, так как Буто-носорог продирался навстречу по узкому проходу среди густых зарослей. Он уступил носорогу дорогу, чтобы избежать ненужного столкновения.

Когда наконец Тарзан взобрался на дерево, луна уже была скрыта тяжелыми тучами, верхушки деревьев непрерывно раскачивались, а нарастающий ветер своим свистом заглушал звуки джунглей. Выше и выше забирался Тарзан. На одном из деревьев им была устроена в одно из прошлых его путешествий небольшая площадка из ветвей. Он отыскал ее.

Стало очень темно, темней, чем до сих нор, так как небо затянуло толстым слоем туч. Вдруг человек-обезьяна замер. Его чувствительные ноздри расширились, он втягивал воздух, озираясь вокруг, затем с быстротой кошки прыгнул с настила вверх, в темноту, поймал упругую ветвь, качнулся на ней, затем полез все выше и выше.

Что могло его заставить проделать эти быстрые движения в гуще древесной кроны? Вы или я, наверное, ни за что не заметили бы то гибкое тело, что в какое-то мгновение мелькнуло над ним и вдруг оказалось внизу. Но он покинул настил, стремительно прыгнул вверх, раздался громкий досадующий рев, и когда на какое-то мгновение из-за туч выглянула луна, даже вы наверняка заметили бы темную массу на импровизированной платформе, которая вдруг заворочалась. Когда ваши глаза привыкли бы к темноте, то вы увидели бы, что эта темная масса была Шитой-пантерой.

В ответ на кошачье урчание, низкое и свирепое, человек-обезьяна исторг из глубины своей грудной клетки низкий рык-предупреждение пантере, что она заняла логово, принадлежащее другому. Но Шита была не в настроении уступать, и с угрожающе поднятой оскаленной мордой уставилась на бронзового голого Тармангани. Очень медленно человек-обезьяна полз по ветке, пока не оказался прямо над пантерой. В руке у него сверкнул под луной охотничий нож, наследство его давно умершего отца. Оружие, которое впервые дало ему истинное превосходство над зверями джунглей. Тарзан надеялся, что ему не придется применить его, так как знал, что подобные стычки в джунглях чаще всего разрешаются лишь угрожающим рычанием. В джунглях принято блефовать, как и за карточным столом в салоне. Только жаждая любви и пищи, крупные звери нападают без раздумья.

Тарзан оперся о ствол дерева и склонился ниже к Шите. «Захватчица» — пантера привстала и приняла сидячее положение. Ее оскаленная пасть находилась в нескольких футах от лица человека. Тарзан закричал и пырнул ножом в морду кошки.

— Я Тарзан, человек-обезьяна! Это мое логово! Убирайся немедленно, или я убью тебя!

Хотя он говорил на языке Больших обезьян, понятном всем живым существам в джунглях, сомнительно было, что Шита поняла его слова, хотя дикая кошка сообразила, что эта безволосая обезьяна хочет согнать ее с удобной постели. Как молния, Шита откинулась назад и ударила лапой незваного гостя. Этот удар мог бы снести половину лица человека-обезьяны, но когти только свистнули в воздухе, не коснувшись его. Тарзан оказался проворнее? [Питы. Тогда рычащая пантера встала на все четыре лапы на маленькой платформе. Она не собиралась уступать свое место неизвестному пришельцу. Тарзан высвободил тяжелое копье и ткнул острием Шиту в рычащую морду. Шита отбросила копье лапой. Тарзан замахнулся вновь. Некоторое время длился этот кровавый поединок. Разъяренная кошка решила добраться всерьез до возмутителя спокойствия, но когда она попыталась прыгнуть на ветку, на которой сидел Тарзан, то ее встретило острое копье, направленное прямо ей в морду. Каждый раз это острие задевало самые чувствительные, самые нежные места ее тела, она рычала и отбивалась, но, наконец, ярость победила страх и боль. Она прыгнула туда, где засел Тарзан.

Теперь враги находились лицом к лицу на одной ветке. Шита предвкушала быстрое мщение, а в завершение и сытый ужин» Безволосая обезьяна с ее тонкими лапками и слабыми когтями явно беспомощна перед ее мощью.

Тяжелая ветвь согнулась под тяжестью двух зверей. Когда Шита осторожно ползла по ней, Тарзан, рыча, подался медленно назад.

Ветер усилился, поднималась буря, даже лесные исполины раскачивались, а ветка, на которой стояли друг против друга два врага, подломилась и начала падать, накренившись, как палуба корабля, опрокинутого штормом.

Луны теперь совсем не было в небе, но зигзаги молнии лиловым светом озаряли джунгли. Эти короткие яростные вспышки выхватывали из тьмы картину примитивных страстей, разыгравшуюся на надломленной ветке. Тарзан отодвинулся и прижался к стволу. Шита вцепилась в качнувшуюся ветвь, на ней уже почти невозможно было удержаться. Кошка, разъярившись от болезненных ран, нанесенных острым копьем, перешла границы осторожности. Она уже была в таком состоянии, что позабыла о драке, ей хотелось только удержаться, и в этот момент Тарзан решил напасть. С ревом, слившимся с ударом грома, он прыгнул к пантере. Та ожесточенно отмахнулась одной передней лапой, а второй судорожно вцепилась в сломанную ветку. Человек-обезьяна не собирался сперва убивать, но ему ничего другого не оставалось. Он прыгнул, пролетел в нескольких дюймах над поднятой когтистой лапой и опустился на спину хищницы. Когда он прикоснулся к ней, инстинкт охотника заговорил в нем, и он всадил свой нож зверю в бок. Шита взвыла от боли, ненависти и злобы. От ярости она обезумела.

Визжа и бросаясь из стороны в сторону, пантера пыталась сбросить голую обезьяну со своей спины. В какое-то мгновение она уцепилась за ветку, пытаясь спасти свою жизнь, но промахнулась. Падая вниз, во тьму с Тарзаном на спине, ни на минуту не выпускавшим ее из объятий, Шита пыталась вырваться. Оба рухнули на землю. Ни на одно мгновение человек-обезьяна не выпускал кошку из объятий, держа ее бьющееся тело мертвой хваткой.

Он вступил со зверем в смертельный бой, где существует неписанный закон джунглей — в такой битве должен погибнуть один либо оба, прежде, чем битва закончится. Шита была кошкой, хоть и огромной, поэтому она упала на четыре растопыренные лапы. Вес человека-обезьяны придавил ее к земле. Длинные нож снова впился в пушистый бок. Еще раз попыталась пантера подняться, но только для того, чтобы снова упасть на землю. Тарзан почувствовал, как гигантские мышцы внезапно потеряли свою упругость, тело под ним обмякло. Шита была мертва.

Поднявшись, человек-обезьяна поставил ногу на труп поверженного врага, поднял лицо к грохочущему небу, и, когда блеснула молния и разразился тропический ливень, из его груди вырвался жуткий победный клич обезьяны-самца.

Достигнув своей цели и отогнав врага от логова, Тарзан собрал огромную охапку веток и листьев и улегся, одновременно ими же и укрывшись. Несмотря на удары грома и яркие молнии, он немедля крепко заснул.

Глава 2ЛЬВИНАЯ ПЕЩЕРА

Дождь продолжался в течение двадцати четырех часов, это был теплый и обильный тропический ливень, поэтому, когда он стих, тропа, по которой следовал Тарзан, совсем размокла и исчезла в сырой растительности. Джунгли напитались влагой, идти по мокрому лесу было холодно и неудобно. Тарзан продрог и был в угрюмом настроении, пробираясь по лабиринту джунглей. Ману-мартышка дрожала, сидя в сырых листьях. Она недовольно ворчала при его приближении, но переставала болтать, когда он оказывался рядом. Даже пантеры и львы пропускали рычащего Тармангани, не приставая к нему.

Когда на второй день пути выглянуло солнце, .широкую открытую долину обильно залило живительное тепло. Тарзан отогрел свое бронзовое тело. Настроение его улучшилось; но все же он превратился в угрюмое грубое животное, настойчиво пробирающееся вперед, на юг. Он надеялся там снова отыскать след немцев.

Тарзан пришел в земли Немецкой Восточной Африки, и в его намерения входило добраться до скалистого кряжа западнее Килиманджаро, к суровым горным вершинам. Он готов был пересечь горы, затем повернуть к востоку вдоль южной стороны скалистой цепи и выйти к железной дороге, ведущей в Тангу.

Исходя из опыта, приобретенного среди людей, он полагал, что в направлении этой железной дороги, вероятнее всего, и будут наступать немецкие войска. Двумя днями позже с южных склонов Килиманджаро он слушал далекую канонаду пушек, доносящуюся откуда-то с востока.

Вторая половина дня выдалась мрачной и облачной, и когда Тарзан проходил через узкое ущелье, несколько крупных капель дождя упало на его обнаженные плечи. Тарзан тряхнул головой и поежился, выражая свое недовольство ворчанием, затем огляделся кругом в поисках убежища. Он изрядно промок и продрог. Ему хотелось побыстрее добраться к источнику пушечной канонады, ибо он знал — там немцы воюют против англичан. На какое-то мгновение его грудь наполнилась гордостью при мысли, что он англичанин. Ему захотелось встать в ряды бойцов и задать перцу этим бошам, но минутный порыв патриотизма быстро прошел. Он снова со злобой тряхнул головой.

— Нет,— пробормотал он.— Тарзан-обезьяна не англичанин, англичане — люди, а Тарзан — Тармангани.— Владыка Джунглей, однако, не мог скрыть от себя, от своего горя или от своей мрачной ненависти к человечеству в целом, что все же его сердце дрогнуло при мысли, что англичане восстали против немцев! Он сожалел, что англичане были человеческими существами, а не большими белыми обезьянами, кем он снова себя считал.— Завтра,— подумал он,— я пойду этим путем и найду немцев! — после чего приступил к поискам убежища от бури.

Вдруг он обнаружил низкое и узкое отверстие, которое было похоже на пещеру, у основания отвесной скалы, образующей северный склон горы... Вытащив нож, Тарзан осторожно приблизился к отверстому входу, так как понимал, что если это пещера, то, скорее всего, она служит логовом какому-нибудь зверю. Перед входом лежало много обломков камней разных размеров, таких же, как и те, что были разбросаны у подножия огромного утеса. Тарзан подумал, что если найденная пещера не занята никем, этими камнями он завалит вход и обеспечит себе спокойную и мирную ночь внутри убежища. Пусть буря свирепствует, Тарзан переждет ее в пещере. Пока стихия беснуется снаружи, ему внутри будет удобно и сухо. Тонкая струйка холодной воды пробежала по голой спине. Нужно было спешить. Тарзан подошел поближе к пещере и опустился на колени. Он обнюхал землю и тихо зарычал, его верхняя губа поднялась, обнажив зубы, готовые к схватке. Он узнал, кто хозяин пещеры.

— Нума,— пробормотал Тарзан и решил, что не остановится. Нума мог отсутствовать, и надо было обследовать пещеру в отсутствие льва.

Вход был так низок, что человек-обезьяна вынужден был встать на четвереньки, чтобы просунуть голову в отверстие, но сначала он осмотрелся, прислушался и повел носом во все стороны; обернувшись, обнюхал воздух и позади себя, чтобы не попасть впросак. При первом взгляде он увидел внутри пещеры узкий тоннель с поблескивающим дневным светом в дальнем конце. Внутри тоннеля поэтому не было темно, и человек-обезьяна мог легко увидеть, что ход в данный момент пуст. Осторожно продвигаясь вперед, Тарзан дополз к противоположному выходу, полностью сознавая, какой опасности подвергнется, если Нума войдет в пещеру навстречу ему. Но Нума не появился, и человек-обезьяна растянулся во весь рост у выхода, но тут он обнаружил еще один лаз и, двинувшись туда, оказался в глубокой скальной трещине. Стены ее с обеих сторон были отвесны, они пересекали крутой обрыв, образуя проход из внешнего мира в каменный колодец, полностью огороженный со всех сторон крутыми неприступными скалами.

За исключением обнаруженного им прохода из пещеры, другого входа в ущелье не было, каменный колодец был примерно в сто футов длиной и около пятидесяти шириной и, по всей вероятности, защищен наглухо от внешнего мира гранитными скалами, не пропускавшими воду за долгие годы его существования. Тонкая струйка с громадной снежной шапки Килиманджаро стекала по краю стены у входа в пещеру, образуя крохотную лужицу у подножия скалы, откуда небольшой ручеек сбегал в туннель и исчезал где-то в узком ущелье.

Единственное большое дерево выросло в центре узкого м глубокого каменного колодца. Пучки жесткой травы торчали то тут, то там среди камней, устилающих дно этого ущелья. Множество костей крупных животных валялось вокруг, среди них Тарзан заметил несколько человеческих черепов. Он поднял брови.

— Людоед! — пробормотал человек-обезьяна.— И видно по всему, что он побывал здесь сегодня ночью. Тарзан займет логово людоеда, а Нума может выть и бесноваться снаружи.

Человек-обезьяна прошел в узкое углубление ущелья, осмотрев все вокруг, и стоял теперь около дерева, довольный тем, что туннель был сухим и надежным убежищем на ночь. Он повернулся, чтобы продолжать свой путь к расщелине, служившей выходом, чтобы заложить этот единственный путь в убежище камнями на случай возвращения Нумы, но только успел подумать об этом, как до его тонкого слуха донесся шорох. Этот шорох заставил его замереть, устремив острый взгляд на жерло туннеля.

Через мгновение голова огромного льва с пышной черной гривой показалась в отверстии. Желто-зеленые глаза свирепо оглядывали все вокруг, они не мигая уставились прямо на неподвижную фигуру Тармангани, и из широкой груди хищника исторгся густой рык, верхняя губа приподнялась, обнажив мощные клыки.

— Ах ты, брат Данго-гиены! — закричал Тарзан, разгневавшись на то, что Нума возвратился так не вовремя, тем самым нарушив его замыслы хорошенько выспаться в сухой пещере этой ночью.— Я Тарзан-обезьяна, Владыка Джунглей! Сегодня я буду спать в твоей берлоге! Убирайся!

Но Нума не уходил. Вместо этого он взревел и продвинулся на несколько шагов по направлению к Тарзану. Человек-обезьяна поднял камень и бросил его в рычащую морду.

Никто никогда не может быть уверен в поступках льва. Он может поджать хвост и убежать при первой же попытке нападения на него. Так в свое время Тарзану удавалось запугивать многих из них. Но сейчас этот номер не прошел. Камень угодил в морду Нумы, в самое чувствительное для зверей кошачьей породы место — в нос, но вместо того, чтобы заставить зверя бежать, удар вызвал в нем дикую ярость.

Подняв хвост, Нума с угрожающим ревом бросился на Тармангани со скоростью, какую в состоянии развить курьерский поезд. За какое-то мгновение Тарзан взлетел на дерево и затаился в его ветвях. Там, присев на корточки, он дразнился и бросал угрозы царю зверей, а Нума продолжал кружиться под деревом и злобно рычать от ярости.

Дождь усилился, добавив к разочарованию Тарзана еще неудобства от холодного ливня; укрыться от него на дереве было невозможно. Тарзан был очень зол, однако лишь необходимость могла заставить его вступить в смертельную схватку со львом: он с его ловкостью, силой и умением мог потягаться со страшными мускулами, громадным весом, когтями и клыками льва, но сейчас даже не считал возможным спуститься и вступить в неравную и бесполезную борьбу лишь ради того, чтобы вознаградить себя какими-то удобствами. Поэтому решил оставаться на дереве.

Дождь усиливался, а лев ходил и ходил внизу, изредка бросая злобный взгляд наверх. Тарзан успел разглядеть поверхность скалы. Она была испещрена трещинами и вполне годилась послужить дорогой для спасения и побега. Он увидел несколько мест, где мог бы уцепиться ногой за шероховатость скалы. Возможно, такой путь и был сопряжен с некоторой опасностью, но шансов на успех было много; это дало бы ему возможность избежать схватки с Нумой: тот смог бы догнать его только в дальнем конце узкого глубокого ущелья. Нума же не обращал внимания на дождь и не подавал надежды, что собирается вскоре покинуть свой пост.

Тарзан начал уже серьезно подумывать, не лучше ли воспользоваться ненадежным шансом и вступить в борьбу со львом, чем оставаться мокрым, холодным и униженным на дереве; но только он подумал об этом, как Нума неожиданно повернулся и величественно зашагал по направлению к туннелю, даже не оглянувшись назад. В тот момент, когда он исчез, Тарзан легко спустился на землю и побежал к скале. Но лев, войдя в туннель, тут же выскочил обратно и бросился за убегающим человеком-обезьяной. Если удастся получить возможность хотя бы одним пальцем ноги упереться о выступ скалы, думал Тарзан, он будет спасен, но, поскользнувшись на мокрых камнях, рискует упасть прямо в когти Нумы, и тогда он, Великий Тармангани, будет беспомощен.

С проворством кошки Тарзан вскарабкался по скале на тридцать футов вверх, затем передохнул и, найдя точку опоры для ног, остановился и окинул взглядом Нуму. Лев подпрыгивал и тянулся вверх в тщетной попытке забраться на неприступную стену за ускользнувшей жертвой. Он взлетал в воздух на пятнадцать-двадцать футов от земли и падал вниз, побежденный высотой. Тарзан мгновение смотрел на него, а затем приступил к медленному и осторожному восхождению к вершине; несколько раз он чуть не сорвался, но наконец, ухватившись пальцами за кромку скалы, подтянулся на руках и поднялся наверх. Он схватил острый кусок камня и запустил его в Нуму, а сам отрыгнул от края.

Найдя легкий спуск с горы ка другую ее сторону, покинув негостеприимное ущелье, он был почти готов продолжать свой путь туда, откуда все еще доносился грохот орудий, когда неожиданная мысль заставила его остановиться. На губах Тарзана заиграла улыбка. Повернувшись, он быстро зашагал назад, к наружному выходу пещеры Нумы. Подойдя поближе, он прислушался, затем стал быстро собирать крупные камни и громоздить их у входа. Он почти заложил его, когда появился лев. Свирепый, злобный лев! Он обеими лапами ударил по груде камней, набросанной Тарзаном, его рев сотрясал землю, но этот злобный звук не испугал Тарзана-обезьяну. На шерстистой груди своей приемной матери он закрывал свои младенческие глазки и засыпал под аккомпанемент звериного рыка. Бесчисленные ночи прошлых лет прошли под дикие звуки джунглей. Что ему был свирепый рев разъяренного зверя? Обыденный шум. Вряд ли можно отыскать в памяти день или ночь из его жизни в джунглях, когда он не слышал яростного крика Нумы, а практически всю свою жизнь, проведенную среди девственной природы, он постоянно слышал голодный вой страшных обитателей джунглей или громкий устрашающий клич самцов в период брачных ночей. Такие звуки действовали на Тарзана так же, как действует на городского жителя шум промчавшегося автомобиля. Если это происходит не рядом, то вряд ли кто из горожан вообще замечает его.

Фигурально выражаясь, Тарзан не находился рядом с мчащимся автомобилем, Нума не мог его достать, и человек-обезьяна это знал. Он продолжал осторожно и тщательно закладывать вход, пока не лишил Нуму полностью возможности выйти наружу. Покончив с этим, он просунул голову в оставленную щелку, скорчил гримасу замурованному льву и продолжал свой путь на восток.

— Людоед не сможет больше лакомиться человечиной,— пробурчал он себе под нос.

Эту ночь Тарзан провел под нависшей скалой, без особых удобств, а на следующее утро возобновил свой путь, останавливаясь только на то короткое время, которое требовалось^ чтобы добыть пищу, то есть убить первое встречное животное, поесть теплого парного мяса, и утолить жажду. Дикие звери после еды ложатся спать, но Тарзан не мог себе этого позволить — утроба не должна была мешать его планам. В этом состояло одно и величайших отличий человека-обезьяны от его диких собратьев, обитающих в джунглях.

Звуки перестрелки впереди то возникали, то прекращались в течение дня. Он заметил, что ближе к рассвету гром пушек почти совсем затих. К полудню второго дня Тарзан нагнал войско, двигавшееся по направлению к фронту. Отряд был похож на партию налетчиков: солдаты тащили за собой коз и коров, с ними шли местные носильщики, нагруженные зерном и другой провизией.

Тарзан заметил, что на всех туземцах-носильщиках красовались ошейники. Отходящие от ошейников цепи сковывали негров попарно.

Воинская часть была составлена из местных жителей, одетых в немецкую форму. Офицеры были белыми. Никто не заметил Тарзана, хотя он следил за войском в течение двух часов, изучая порядки, бытующие в немецких частях. Он полагал, что эти знания ему пригодятся в дальнейшем при поисках убийц.

Тарзан рассмотрел опознавательные знаки на форме военных и убедился, что они не похожи на те, что были на убитом солдате в бунгало. Затем прошел вперед, пользуясь густым кустарником, для того, чтобы остаться незамеченным. Он набрел на немцев, но не стал убивать их, потому что убийство первых попавшихся немцев не было основной его целью на данном этапе. Сейчас для него было важно найти тех, кто погубил его жену. После того, как он рассчитается с убийцами жены и чернокожих вазири, выполнив свой долг кровавой мести, то уж тогда возьмется за такое «небольшое» дельце, как убийство всех немцев, что попадутся на его пути, а он знал — многим придется столкнуться с ним, ибо он будет охотиться за немцами настойчиво, как профессиональный охотник, преследующий зверей-людоедов.

При приближении к линии фронта войска становились все многочисленнее. Попадались мощные грузовики, воловьи упряжки с войсковым скарбом. Встречались раненые, бредущие по обочине, некоторых несли и везли в повозках. Он пересек железнодорожную насыпь на небольшом расстоянии от станции и увидел, что раненых доставляли на станцию для транспортировки в базовый госпиталь. Возможно, он располагался в Танге, на побережье океана.

Был уже вечер, когда Тарзан добрался до гор Парса. У подножия их был разбит военный лагерь. Приблизившись с тыла, Тарзан убедился, что лагерь плохо охраняется. Часовых на месте не было, а те, которые и были, явно проявляли недостаточно бдительности. Поэтому он легко смог пробраться после наступления темноты к палаткам с целью подслушать разговоры солдат и получить хоть какую-то информацию, наводящую на след убийц его жены.

Остановившись за палаткой, перед которой сидела группа солдат-туземцев, он уловил несколько слов, сказанных на местном диалекте. Эти слова сразу приковали к себе его внимание.

— Вазири боролись, как дьяволы, но мы лучшие вояки, мы их всех убили, а когда все были мертвы, капитан пошел в дом и убил женщину. Он вышел наружу и орал очень громко, пока все воины-вазири не были убиты. Младший лейтенант фон Госс, более храбрый, тоже кричал на нас очень громко. Он требовал, чтобы мы добили раненых и чтобы никто не ушел живым. Он заставил нас пригвоздить одного из вазири, который был ранен, к стене, тот умирал в мучениях, а лейтенант громко смеялся, видя, какие тот испытывает страдания. Все мы тоже смеялись — это было так смешно!

Как истерзанное животное, угрюмое и беспощадное в своем гневе, Тарзан скорчился в тени за палаткой. Какие мысли бились в его диком мозгу? Кто может дать ответ? Никаких внешних признаков переживаний не было заметно на красивом лице. Холодные серые глаза выражали только напряженное внимание.

Вдруг словоохотливый солдат поднялся и, попрощавшись с собеседником, пошел куда-то в глубь лагеря. Он прошел в десяти футах от человека-обезьяны и направился в противоположный конец стоянки. Тарзан последовал за ним и настиг болтливого мерзавца к тени кустов. Без звука человек-зверь прыгнул ему на спину, свалил на землю, одновременно сомкнув свои стальные пальцы на его горле — тот не успел даже вскрикнуть. Тарзан оттащил свою жертву, крепко держа за шею, в заросли.

— Ни звука! — предупредил он чернокожего, говоря на местном диалекте, после слегка ослабил стальную хватку. Полузадушенный попытался набрать воздуха в грудную клетку, ворочая испуганными глазами, чтобы увидеть, что это за существо, во власти которого он оказался, беспомощный, как ребенок. В темноте он увидел только смуглое обнаженное тело, склонившееся над ним, но он все еще с ужасом вспоминал страшную силу могучих мускулов, сдавивших его горло. Тот, кто утащил его в кусты с легкостью, как пушинку, был дьявольски силен. Если какая-либо мысль о сопротивлении и пришла негру на ум, он ее, видимо, сразу же отбросил, как явно безнадежную, и не сделал ни единого движения, чтобы попытаться бежать.

— Как имя офицера, убившего женщину в бунгало, где вы воевали с вазири? — спросил Тарзан.

— Гауптман Шнайдер,— просипел негр, когда смог наконец овладеть своим голосом.

— Где он? — потребовал ответа человек-обезьяна.

— Он здесь, может быть, в штабной палатке — многие из офицеров идут туда для получения приказа.

— Веди меня туда! — скомандовал Тарзан.— Если посмеешь позвать на помощь, я немедленно тебя убью! Вставай!

Негр встал и повел Тарзана обходным путем через лагерь.

Несколько раз они вынуждены были скрываться, пока проходили солдаты, наконец подошли к большому стогу сена, от угла его негр указал на двухэтажное сборное здание, стоящее наособицу вдали от простых палаток.

— Там штаб! — сказал негр.— Дальше мы не можем пройти незамеченными. Вокруг много солдат.

Тарзан понял, что в обществе негра ему не удастся продолжить свой путь. Он повернулся, взглянув на своего подневольного проводника и задумался на мгновение, как бы размышляя, какое принять решение.

— Ты помогал распинать Васимбу, юношу-вазири? — спросил он тихим, но страшным шепотом.

Негр задрожал, колени под ним подогнулись.

— Он приказал нам это сделать! — молил чернокожий.

— Кто приказал это сделать? — потребовал ответа Тарзан.

— Младший лейтенант фон Госс,— ответил солдат.— Он тоже здесь.

— Я его найду! — ответил Тарзан непреклонно и снова спросил: — Ты помогал распинать Васимбу-вазири, и пока он рыдал, ты смеялся?

Негр зашатался, он как бы почувствовал в этом вопросе свой смертный приговор. Без единого звука Тарзан схватил негра за горло. Как и прежде, ни звука не вылетело из перехваченной глотки — могучие мускулы напряглись, руки взмыли вверх, а с ними и тело черного солдата, помогавшего распинать Васимбу. Описав в воздухе круг — раз, другой, третий, тело было отброшено в сторону с такой силой, словно было выпущено из катапульты, а человек-обезьяна круто повернулся и отправился к штабу генерала Крафта.

Единственный часовой в конце здания стоял на его пути. Тарзан пополз по-пластунски прямо к нему, маскируясь, как это только может животное, взращенное в джунглях. Когда глаза часового были направлены в его сторону, Тарзан припадал к земле и замирал, незаметный, словно камень; взгляд стража уходил в сторону — он быстро продвигался вперед. Он обождал, пока часовой повернулся к нему спиной, затем встал и бесшумно набросился на него. Снова ни единым звуком не была нарушена тишина ночного лагеря, когда Тарзан уносил мертвое тело, чтобы скрыть его в кустарнике.

Нижний этаж штабного помещения был освещен. Верхние окна темнели. Через освещенное окно Тарзан разглядел большой зал и за ним — маленькую комнату. В зале собралось много офицеров: некоторые прохаживались по комнате, разговаривая меж собой, другие стояли у развешенных по стенам карт, делая какие-то пометки. Окна были открыты, и Тарзан мог многое слышать из их разговора, но его ничего не заинтересовало: эта была, в основном, похвальба, много говорилось о немецких успехах в Африке, делались предположения о том, когда же немецкие армии в Европе достигнут Парижа. Многие думали, что кайзер уже разгуливает по Елисейским полям. Упоминалась в разговорах и Бельгия, ее ругали, не стесняясь в выражениях.

В задней комнате крупный краснолицый мужчина с генеральскими погонами сидел за столом, несколько других офицеров в разных чинах расположились позади него, двое стояли, вытянувшись перед генералом, и он их опрашивал. Разговаривая, генерал поигрывал стоящей перед ним керосиновой лампой, то подвигая, то отталкивая ее от себя.

Вдруг в дверь постучали, и в комнату вошел адъютант. Он откозырял и доложил:

— Фройляйн Кирчер прибыла, сэр!

— Велите ей войти,— скомандовал генерал, дав знак офицерам, стоявшим перед ним, удалиться.

Фройляйн прошла мимо, чуть не столкнувшись с ними в дверях. Офицеры, выходя из маленькой комнатки, приостановились, отдали ей честь, а фройляйн слегка наклонила голову в знак приветствия и улыбнулась.

Это была очень красивая девушка. Даже грубая пропыленная после длительной верховой езды одежда в брызгах засохшей грязи и усталость, лежавшая тенью на тонком лице, не могли скрыть того, что она была очень молода, ей вряд ли было больше девятнадцати лет. Она приблизилась к столу, за которым стоял генерал и, вынув сложенную бумагу из внутреннего кармана своего плаща, передала ему.

— Садитесь, фройляйн,— предложил генерал, а оставшийся в комнате офицер подал ей стул. Никто не разговаривал, пока генерал знакомился с содержанием записки. В это время Тарзан оценивающе рассматривал разных людей, не покинувших маленького кабинета. Он подумал о том, что один из них вполне мог быть гауптманом Шнайдером, так как двое из присутствующих носили капитанские нашивки. Девушка, как он мог судить, служила в отделе разведки,— она явно была шпионкой. Ее красота была холодной, в ней не было никакого обаяния, женственности. Тарзан без сожаления свернул бы эту нежную юную шейку. Девушка была немкой, и этого было достаточно. Но шпионка его интересовала постольку, поскольку у него была другая, более важная цель. Ему нужен был гауптман Шнайдер. Наконец, генерал оторвался от бумаги.

Он одобрительно кивнул девушке, затем обратился к одному из своих адъютантов:

— Пошлите за майором Шнайдером.

— Майор Шнайдер! — Тарзан почувствовал, что волосы на его загривке поднимаются дыбом, как у зверя. Они повысили в звании эту скотину, убившую его жену!!! Несомненно, они повысили его в звании именно за это чудовищное преступление!

Адъютант покинул комнату, а остальные завели общий разговор, из которого Тарзану стало ясно, что немецкие восточноафриканские военные силы значительно превосходят британские, и что англичане испытывают большие затруднения.

Человек-обезьяна, укрывшись в кустах у окна, устроился так, что мог видеть внутренность комнаты, не будучи сам заметен изнутри, в то же время он был скрыт кустарником от каждого, кто мог случайно проходить мимо к караульному посту. Часового, охранявшего вход в штаб, он прикончил, поэтому был настороже — смену следовало ждать каждую минуту. Появление смены было равносильно обнаружению исчезновения часового, и Тарзан понимал, что это повлечет за собой немедленные и тщательные поиски.

Он нетерпеливо ожидал появления человека, которого так упорно искал, и, наконец, его ожидание было вознаграждено. Адъютант, посланный за майором, вошел в помещение, сопровождаемый офицером среднего роста с лихо подкрученными вверх усиками. Вошедший подошел к столу, отдал честь и отрапортовал о своем прибытии генералу. Генерал ответил на приветствие и повернулся к девушке:

— Фройляйн Кирчер, позвольте мне представить вам майора Шнайдера!

Тарзан не стал больше слушать. Опершись ладонями на подоконник, он одним прыжком очутился в центре пораженной компании кайзеровских офицеров. Сделав широкий шаг, он оказался у стола, сделал неуловимый жест рукой — и в жирный живот генерала с треском полетела горящая лампа. Тот, в героической попытке избежать кремации, повалился навзничь вместе со столом. Увлекаемое этим падением, вслед за ним на полу оказалось все, что лежало на столе, а это в основном были бумаги, которые оказались хорошим горючим.

Двое из адъютантов бросились на человека-обезьяну. Тарзан схватил первого напавшего и швырнул им в другого.

Девушка вскочила со своего стула и прижалась к стене. Другие офицеры громко звали охрану на помощь.

Внимание Тарзана было сконцентрировано на единственном из присутствующих офицеров, он не терял его из виду. Освободившись на мгновение от атакующих, Тарзан схватил майора Шнайдера, перебросил его через плечо, выскочил из окна так быстро, что пораженные и онемевшие от неожиданности немцы едва ли могли осознать, что же произошло.

Брошенный им мимолетный взгляд сказал, что пост все еще пустовал, мгновением позже он и его груз были в тени стога сена. Майор Шнайдер не закричал по той причине, что его дыхание было перехвачено. Теперь Тарзан ослабил свою хватку настолько, что человек смог дышать.

— Если вы издадите хоть один звук, будете тут же задушены! — предупредил немца Тарзан.

Двигаясь с величайшей осторожностью, избегая встречных солдат, человек-обезьяна со своим пленником наконец миновал последний пост, заставляя Шнайдера идти впереди себя. Он двигался к западу. Глубокой ночью они пересекли железную дорогу. Тарзан почувствовал себя в достаточной безопасности. Немец угрожал, просил, задавал вопросы, но каждый раз вместо ответа получал очередной тычок острием копья в спину.

Тарзан гнал его, как гнал бы, наверное, борова, с той лишь разницей, что борова он бы куда больше жалел и уделял бы несчастной скотине больше внимания. До сих пор Тарзан мало думал о том, какое возмездие назначит Шнайдеру. Сейчас же он прикидывал, в какую форму выльется наказание. В одном он лишь был уверен — все должно кончиться смертью. Как все смелые люди и отважные звери, Тарзан не питал склонности к пыткам, наоборот, причинять живому существу муки казалось Тарзану верхом низости, но этот случай был уникальным в его жизненном опыте. Врожденное чувство справедливости призывало его действовать по принципу «око за око», но его недавно данная клятва требовала большего.

Да, этот человек должен испытать страдания, это он заставил страдать Джейн Клейтон. Тарзан не собирался мучить и пытать Фрица Шнайдера, чтобы тот умер, как бедняжка Джейн, поскольку физическая боль не может идти ни в какое сравнение с душевными муками.

В продолжение всей дороги человек-обезьяна подгонял выдохшегося и теперь пришедшего в ужас гунна. Это зловещее, пугающее молчание человека, захватившего его в плен, действовало немцу на нервы. Если бы страшный похититель заговорил! Снова и снова Шнайдер то пытался заставить, то умолить его заговорить, но результатом просьб и угроз было лишь мрачное молчание и болезненные уколы копья. Тело Шнайдера кровоточило во многих местах, он испытывал боль и так устал, что спотыкался на каждом шагу и часто падал, чтобы тут же быть поднятым на ноги тем же ужасным и болезненным тычком копья.

Только с рассветом к Тарзану пришло решение. Казалось, оно послано было с небес. На устах его появилась улыбка. Он сразу стал подыскивать сносное место, чтобы прилечь и отдохнуть. Ему хотелось, чтобы пленник был в форме, когда он приступит к исполнению приговора, который того ожидает.

Впереди протекала река, через которую он переправлялся за день до этого. Тарзану был знаком берег, он хорошо знал, где можно было напиться и подыскать подходящее место поохотиться на дичь.

Предупредив жестом немца, что нужно молчать, он, подталкивая пленника, приблизился к зарослям, которыми порос берег. Там на тропинке, по которой проходили звери на водопой, Тарзан увидел оленей. Животные уже напились и устремились в чащу. Он жестом приказал Шнайдеру забраться в кусты и, пристроившись рядом с ним, стал выжид.чть. Немец следил за молчаливым гигантом недоуменным и испуганным взглядом. На рассвете он смог хорошо рассмотреть человека, взявшего его в плен, и, если вначале был испуган и растерян, то теперь его тревога за собственную судьбу еще сильнее возросла. Кем мог быть этот белый обнаженный дикарь? Он слышал его голос всего один раз, когда тот приказал ему молчать. Слова были сказаны на отличном немецком языке очень звучным баритоном.

Шнайдер наблюдал за дикарем, как завороженная лягушка наблюдает за змеей, готовой проглотить ее. Он видел грациозное, полное изящества тело с гармонично развитой мускулатурой, обтянутое бронзовой кожей и напоминавшее античную статую. Дикарь застыл неподвижно, одними глазами следя за тем, как к кустарнику приближаются легконогие животные. Ни один мускул не дрогнул на красивом суровом лице. Он наблюдал за оленем, медленно идущим по тропе. Ветер дул в сторону зверя. Это был старый, опытный олень-самец, а за ним спешил молодой и жирный олененок. Он уже почти миновал то место, где притаился дикарь, и тут глаза Шнайдера расширились и крик ужаса сорвался с его губ. Он увидел, как белый дикарь прыгнул прямо к горлу молодого самца, как слетел с человеческих губ ужасный рев дикого зверя. Олень пал на землю. У Тарзана и его пленника теперь была еда.

Человек-обезьяна съел свою порцию в сыром виде, а немцу позволил разжечь костер и поджарить мясо. После обильной трапезы они залегли в кустах и отдыхали почти до полудня, а затем поднялись и снова двинулись в путь. Путешествие было весьма изнурительным для Шнайдера, так как он не знал его конечной цели. Временами немец падал к ногам Тарзана, умоляя объяснить ему, что происходит, и взывал о милосердии. Но снова и снова молчаливый дикарь продолжал идти, покалывая Шнайдера копьем, когда тот валился с ног, будучи не в состоянии двигаться. К полудню третьих суток путники достигли места своего назначения.

После крутого подъема и недолгой ходьбы они остановились на краю отвесной скалы. Шнайдер взглянул вниз, на дно узкого глубокого ущелья, где росло единственное дерево и журчала, стекая по отвесной стене, тоненькая струйка воды, а вокруг то тут, то там из-под камней пробивалась скудная трава. Тарзан молча знаком велел немцу заглянуть через край скалы вниз, но тот в ужасе отшатнулся. Человек-обезьяна схватил его за плечо и грубо толкнул по направлению к краю пропасти.

— Спускайся! — приказал он. Это был второй раз, когда Шнайдер услышал голос незнакомца за три дня их общения.

Возможно, само это молчание вселяло больший страх в сердце бота, нежели уколы копья. Тарзан все время держал пленника в напряжении.

Шнайдер со страхом заглянул в пропасть и уже был готов сделать попытку спуститься вниз, когда Тарзан прокричал ему:

— Я лорд Грейсток! Это мою жену ты убил в стране Вазири. Теперь ты поймешь, почему я пришел за тобой! Спускайся!

Немец упал на колени.

— Я не убивал вашу жену, имейте сострадание ко мне, я не убивал вашу жену, я ничего не знаю! Пощадите меня!

— Спускайся! — перебил его Тарзан, нацеливая на Шнайдера острие своего копья. Он понимал, что этот человек лжет, и не удивился этому. Тот, кто может зверски убить женщину без всякой причины, вполне может солгать, даже перед лицом Господа. Шнайдер, рыдая, умолял его, все еще цепляясь за камни на краю пропасти. Человек-обезьяна толкнул его копьем. Шнайдер перевалился через край и начал страшный спуск.

Тарзан сопровождал его и помогал немцу в самых гиблых местах — Шнайдер должен был спуститься живым на дно расселины. Наконец он оказался в нескольких футах от дна.

— Теперь тихо! — предупредил человек-обезьяна. Он указал на трещину в скале: это был узкий вход в пещеру в самом углу узкого и глубокого ущелья.— Там сидит голодный лев! Если ты достигнешь дерева раньше, чем он обнаружит тебя,— у тебя останется еще несколько дней, чтобы радоваться жизни, только тогда, когда ты настолько ослабнешь, что не сможешь держаться на ветвях, Нума-людоед пообедает в последний раз.

Он столкнул Шнайдера со скалы вниз на землю и сказал:

— Теперь беги!

Немец, дрожа от нестерпимого ужаса, кинулся к дереву. Он почти достиг его, как вдруг ужасный рев раздался из глубины пещеры и почти одновременно со звуком исхудалый и голодный лев выпрыгнул из темного отверстия в узкий каменный колодец. Шнайдеру оставалось одолеть всего несколько ярдов, чтобы добежать до спасительного дерева, но лев преодолел это пространство двумя громадными прыжками, надеясь перехватить свою будущую добычу, думавшую, что расстояние в сто футов даст безусловное преимущество. Тарзан наблюдал этот бег взапуски с жестокой улыбкой на губах. Шнайдер выиграл в состязании и птицей взлетел на дерево...

Тарзан добрался до карниза скалы, когда услышал смешанный с ревом кошки человеческий визг, он был более звериным, чем рычание льва. Человек-обезьяна обернулся и еще раз заглянул вниз, в узкое и глубокое ущелье. Высоко на дереве немец со страхом прижался к ветке, распластав на ней свое тело. Внизу в ожидании кружился, облизываясь, Нума.

Человек-обезьяна поднял свое лицо к Куду-солнцу, и из его могучей груди раздался яростный победный клич обезьяны-самца.

Глава 3В НЕМЕЦКОМ ТЫЛУ

Тарзан все еще не был полностью отомщен. Оставалось еще много миллионов живых немцев — достаточно, чтобы придать смысл опустошенной невосполнимой потерей жизни, даже если бы он убил их всех, компенсация явно была недостаточной за великую утрату и неимоверные страдания, испытанные им.

Нет, смерть миллионов немцев не могла возвратить к жизни его любимую. Будучи в немецком лагере в горах Парса, лежавших как раз на востоке и служивших пограничной линией между Немецкой и Британской Восточной Африкой, Тарзан достаточно видел и слышал, чтобы понять — британцы терпят поражение в битве за Африку. Вначале он не придавал большого значения этим сведениям, поскольку после смерти жены — единственного существа, крепко удерживавшего его в цивилизованном ми ре, он отверг все человеческое. Тарзан не считал себя больше человеком. Он хотел вновь стать обезьяной.

После того, как Шнайдер получил ту смерть, которую заслуживал, Тарзан кружил возле горы Килиманджаро. Он охотился у ее подножия, на северном склоне величественнейшей из гор. Тарзан обнаружил, что в соседствующих армиях охота не велась.

Все-таки какая-то неудовлетворенность сохранилась у него при воспоминании о том, как распластался, прижавшись к спасительной ветви, Шнайдер, а под деревом пускал голодную слюну отощавший Нума, пожирая взором пока недосягаемую пищу.

Он мог ясно представить себе мучительную агонию, ожидавшую Шнайдера. Тарзан думал, найдет ли майор мужество спуститься к маленькому ручейку напиться воды, пока Нума на несколько минут покинет ущелье и прячется в пещере. Он снова и снова представлял бешеную гонку к дереву, когда лев будет стремиться схватить свою жертву, поскольку неуклюжий немец, конечно же, не сможет бесшумно спуститься с дерева, не привлекая внимания Нумы.

Но даже удовольствие, которое доставляло воображение, рисуя картины последних минут жизни Шнайдера, по временам тускнело. Человек-обезьяна обнаружил, что он думает об английских солдатах, воюющих против превосходящих сил противника, а особенно о том факте, что противниками их были немцы. Мысли об этом заставляли его досадовать и злиться на себя. То, что происходило на театре военных действий, беспокоило его чуть-чуть больше, чем он считал нормальным, возможно, беспокойство ощущал Тарзан потому, что не мог забыть, что псе-тахси родился англичанином, несмотря на то, что хотел навсегда остаться обезьяной. Наконец пришло время, когда Тарзан больше не смог выносить спокойно мысли о том, что немцы убивают англичан, пока он охотится в безопасном отдалении от фронтовой линии.

Решение было принято. Тарзан направился к немецкому лагерю. Он шел наугад, без хорошо разработанного плана, но его вела мысль о том, что, будучи рядом с фронтом, он сможет найти возможность уничтожать немецкое командование, ведь охотился он достаточно умело. Тарзан хорошо себе представлял, как станет выслеживать, словно дичь, и убивать немецких офицеров. Путь его пролегал неподалеку от узкого замкнутого колодца, где им был оставлен на погибель Шнайдер. Побуждаемый естественным любопытством, человек-обезьяна заглянул в ущелье. На дереве уже никого не было. Только кости, человеческие кости валялись у ствола. Никакого признака присутствия льва тоже не наблюдалось. Подняв камень, Тарзан швырнул его вниз, тот с грохотом подкатился к самому входу в пещеру. Неожиданно в проеме появился лев. Как же он не походил на того громадного, лоснящуюся хищника, которого Тарзан заманил в ловушку две педели тому назад! Теперь это был истощенный и испуганный зверь. Шел он, шатаясь от слабости.

— Где немец? — крикнул Тарзан.— Пригодился ли он тебе для еды или оказался мешком костей, когда свалился с дерева? — Нума зарычал.— Ты выглядишь голодным, Нума,— продолжал человек-обезьяна ехидным тоном.— Ты, должно быть, съел всю траву возле своего логова, небось, и кору с дерева ободрал там, докуда тебе удалось достать. А не хотелось бы отведать еще одного немца? — и Тарзан удалился, улыбаясь.

Через несколько минут он неожиданно наткнулся на Бару-оленя. Тот спал под деревом. Поскольку Тарзан был голоден, он быстро убил его и, присев на корточки возле своей добычи, принялся насыщаться. Обгрызая последние кусочки лакомого мяса с ребрышек, он уловил своим чутким слухом шорох крадущихся шагов позади себя. Резко повернувшись, увидел Данго-гиену. С рычанием человек-обезьяна поднял валявшуюся ветку и швырнул ее в замершее животное.

— Уходи прочь, пожиратель падали,— крикнул он.

Но Данго был голоден и, будучи огромным и сильным, лишь огрызнулся и стал кругами бродить рядом с Тарзаном, подбираясь все ближе и ближе, как бы в ожидании возможности напасть. Тарзан-обезьяна знал повадки Данго даже лучше, чем сам Данго. Он догадывался, что это животное голод делает храбрым до безрассудства. Было ясно, что Данго накапливает все свое мужество для атаки, и что этот Данго уже сталкивался с человеком и поэтому относится к нему более или менее безбоязненно. Тарзан отстегнул свое тяжелое копье, положил его рядом с собой и, отхватив ножом сочащийся кусок мяса, продолжал насыщаться, при этом не сводя с гиены взгляда.

Тарзан не испытывал страха, так как длительное общение с опасностями, которыми изобилует дикая природа, настолько приучило его к ним, что он встречал все происходящее, как повседневные заботы, сопутствующие самой жизни. Так, например, вы воспринимаете дома всякие мелкие случайности — на вашей ферме, по дороге на рынок или спускаясь в метро.

Будучи воспитанным в джунглях, Тарзан готов был защищать свою добычу от всех посягающих на нее, соблюдая обычные нормы предосторожности. При благоприятных условиях Тарзан даже бросил бы вызов Нуме, если бы тот покусился на дичь, убитую им, но, если бы был вынужден искать спасения бегством, то сделал бы это без всякого чувства стыда или унижения. Не было более смелого существа, чем Тарзан, среди диких животных, населяющих джунгли, и в то же время не было никого более разумного и осторожного — эти два фактора и позволили ему уцелеть.

Данго мог бы наброситься раньше, но дикое рычание человека-обезьяны, рычание, срывающееся с человеческих губ, вызывало недоумение и вселяло страх в сердце гиены. Она нападала обычно на женщин и детей — слабых, голых чернокожих туземцев и приводила в ужас чернокожих мужчин, сидящих у своих костров, но гиена никогда не встречала человека, способного издавать ужасные звуки, напоминающие рев голодного Нумы куда больше, нежели крик испуганного человеческого существа.

Тарзан закончил трапезу и собирался уже встать, швырнуть обглоданной костью в наглую гиену, прежде чем уйти, оставив ей остатки добычи, но неожиданная mi,гель остановила его. Вместо этого он поднял тушу оленя, перебросил ее через плечо и направился к ущелью. Несколько ярдов Данго, рыча, следовал за ним, а затем, поняв, что у него отняли возможность попробовать ароматного мяса, не счел возможным удалиться несолоно хлебавши и решил напасть.

Мгновенно, как будто природа даровала ему глаза на затылке, Тарзан почувствовал нависшую над ним опасность. Правая мускулистая рука резко откинулась назад, а затем, подобно развернувшейся пружине, была выброшена вперед с силой его гигантских мускулов, подкрепленной внушительным весом тела.

Брошенное копье в то же мгновение настигло готового к прыжку Данго, вонзилось ему в шею у самых плеч п прошло насквозь через туловище. Вытащив копье из тела гиены, Тарзан, забросив обе туши на плечи, продолжал свой путь к ущелью.

Внизу Нума лежал, подрагивая, в тени одинокого дерева, и при оклике человека-обезьяны он, пошатываясь, медленно приподнялся на дрожащих лапах и, как ни был слаб, грозно зарычал и даже испустил слабый рев при виде своего врага и мучителя.

— Ешь, Нума! — закричал Тарзан.— Может случиться, что ты мне снова понадобишься!

Он увидел, как лев оживился при виде падающей сверху пищи, как он, собрав последние силы, прыгнул на тушу оленя. Покидая уступ над ущельем, Тарзан успел увидеть, как Нума разрывал тушу на части, поспешно заглатывая, давясь, огромные куски мяса, жадно заполняя свою пустую утробу.

На следующий день Тарзан подобрался к передовым линиям немецкой обороны. С вершины горы, обильно заросшей лесом, он рассматривал внизу весь вражеский левый фланг, зоркий взгляд его мог даже различить и британские оборонительные линии.

Его положение позволяло ему обозревать общую перспективу поля битвы, а присущая человеку-обезьяне звериная зоркость давала возможность выявить многие детали, недоступные глазу человека, чьи чувства не были отточены до наивысшего совершенства жизнью, полной опасностей и повседневной борьбы. Тарзан отметил и запомнил место расположения пулемета, хитро замаскированного ветками и укрытого от британских глаз. Он приметил хорошо расставленные немецкие посты на ничейной земле, способные вести обстрел передовых позиций врага.

По мере того, как Тарзан переводил заинтересованный взгляд от одного пулемета к другому, он услышал со стороны горы, на вершине которой находился, выделявшиеся из общего грохота орудий частые винтовочные выстрелы. Тарзан прислушался. Винтовочные хлопки раздавались через равные промежутки. Он понял — где-то поблизости засел снайпер.

Его внимание переключилось туда, где, он знал, скрывался меткий убийца. Тарзан терпеливо ожидал следующего выстрела, который подсказал бы более точное место расположения стрелка, и, когда выстрел прозвучал, спустился с крутой горы, ступая бесшумно, как пантера-Шита.

Конечно, он не обращал внимания на то, куда ставил ногу, и все же ни единый камешек не сдвинулся, ни одна веточка не треснула под легкой стопой — его ноги как будто бы видели, на что наступали.

Вскоре, пробираясь сквозь кустарник, он подошел к краю невысокой скалы и увидел на ее выступе, примерно в пятнадцати футах под собой, немецкого солдата, лежащего ничком под прикрытием из каменных плит и кустарников, которые делали его невидимым со стороны британских позиций.

Этот человек, видимо, был отличным стрелком, так как он, находясь позади немецких позиций, стрелял через головы своих. Его мощная винтовка была снабжена оптическим прицелом, кроме того, у него был бинокль, помогающий ему точнее брать на мушку свои будущие жертвы.

Как раз в тот момент, когда Тарзан обнаружил его, снайпер собирался воспользоваться биноклем, то ли проверить эффект своего последнего выстрела, то ли для обнаружения новой цели. Тарзан быстро взглянул в ту сторону британской оборонительной позиции, куда снайпер нацелил свой бинокль. Немцы, по-видимому, неплохо ее просматривали. Зоркие глаза Тарзана открыли много отличных целей для винтовки снайпера — то были головы англичан, высоко торчащие над траншеями.

Гунн, явно удовлетворенный своими наблюдениями, отложил бинокль и снова поднял винтовку, прижал приклад к плечу и тщательно прицелился. В то же мгновение смуглое тело свалилось сверху, с обрыва, прямо на него. Все произошло бесшумно, поэтому вряд ли немец мог осознать, что за существо посмело навалиться ему на плечи, так как, едва коснувшись стрелка, железные пальцы чело-века-обезьяны сомкнулись на поросшей волосами шее боша. Всего какой-то миг длилась смертельная схватка двух самцов. Очень скоро последовала смерть одного из них — снайпер вытянулся в последней судороге и затих.

Лежа под защитой камней и кустарника, Тарзан всматривался в происходящее внизу. Совсем близко виднелись траншеи бошей. Он мог наблюдать, как передвигались 1! них офицеры и солдаты, а почти под ним хорошо замаскированный пулемет вел кинжальный огонь по нейтральной земле, поражая цепи британцев под таким углом, что им трудно было обнаружить, откуда летит к ним свинцовая смерть.

Тарзан наблюдал, лениво забавляясь винтовкой мертвого немца. Немного времени спустя он начал рассматривать механизм оружия. Снова взглянул в сторону немецкой траншеи. Быстро подкрутил колесико телескопического прицела, подогнав его под свое зрение, и приложил винтовку к плечу, затем навел ее на цель.

Тарзан был отличным стрелком. Со своими друзьями из большого мира он ходил на охоту в джунгли, где пользовался оружием цивилизованного человечества, и холя он убивал только когда бывал голоден или в целях самозащиты, он весьма развлекался, стреляя по неодушевленным предметам, например, по тарелочкам, подброшенным в воздух, и научился отлично попадать в цель, сам не сознавая этого.

Теперь же у него действительно будет большая охота. Он слегка раздвинул губы в хищной улыбке, когда его палец постепенно нажимал на курок. Винтовка заговорила, и немецкий пулеметчик завалился на пулемет. За три минуты Тарзан уничтожил весь пулеметный расчет.

Затем он выбрал немецкого офицера и еще троих солдат, находившихся с ним в укрытии.

Тарзан считал нужным соблюдать некоторые предосторожности: для этого он решил не оставлять никого в непосредственной близости от застреленных, уцелевших можно будет спросить о том, как погибли их товарищи в собственных траншеях, если они находились полностью вне поля зрения британских солдат.

Приладив прицел, он дал несколько выстрелов подряд по дальнему пулемету: не спеша он убрал весь пулеметный расчет до единого человека. Два пулемета замолчали.

Тарзан видел из своего укрытия, как люди побежали к траншеям, и меткими выстрелами свалил нескольких из них. К этому времени немцы осознали, что творится что-то неладное, что какой-то сверхъестественный снайпер нашел выгодную позицию, с которой этот сектор траншеи был ему полностью виден.

Вначале немцы пытались обнаружить вражеского стрелка на ничейной земле, но когда офицер просматривал бруствер через перископ, он был сражен пулей, угодившей ему в затылок; пуля прошила череп, и он упал в траншею. Нот тогда немцы поняли, где нужно искать изумительного стрелка. Это было неожиданно и страшно. Враг оказался в тылу!

Один из солдат поднял пулю, убившую офицера, и вот тут то волнение еще более усилилось, так как пуля была явно немецкого происхождения. Окружив тыльный сектор горы, разведчики повели поиск в двух направлениях, перископы были поставлены над окопами в направлении горы, и зоркие глаза выискивали противника.

Им потребовалось немного времени для обнаружения убитого снайпера, и тогда Тарзан заметил, как пулеметные дула повернулись, нацеливаясь на него. Но прежде чем они были пущены в ход, пулеметный расчет лежал бездыханным. По команде офицера другие солдаты отправились к пулеметам, чтобы заменить убитых. Они шли с неохотой, гонимые своими командирами, вынужденные выполнять приказ.

Сразу два пулемета были повернуты туда, где залег в укрытии человек-обезьяна, и пущены в действие. Понимая, что дело почти проиграно, Тарзан, дав прощальный выстрел, отложил винтовку в сторону и исчез в горах, отступив подальше от линии фронта.

В течение долгих минут он мог слышать треск пулеметов, ведущих прицельный огонь по тому месту, которое он только что покинул. Тарзан улыбался тому, что немцы впустую тратят свои боевые припасы.

«Немцы дорого заплатили за Васимбу-вазири, распятого на стене бунгало, и за моих зверски убитых чернокожих друзей,— думал Тарзан.— Но за Джейн они никогда не расплатятся, даже если бы я их всех убил!».

После наступления темноты, уже глубокой ночью, он обошел фланги обеих армий и прошел через наружную охрану к британским позициям. Ни один человек не видел его входящим, ни один человек не знал, что он пересек линию фронта.

Штаб Второго Родезийского полка занимал укрепленное положение далеко за линией огня, чтобы быть в сравнительной безопасности от вражеского наблюдения. Разрешалось даже освещение, и полковник Кэмпбелл сидел за полевым столом, на котором была разостлана военная топографическая карта, и разговаривал с несколькими своими офицерами. Большое дерево широко раскинуло ветви над ними, а на земле пылал небольшой костер, почти рядом со столом. У врага в Африке не было аэропланов и никаких других способов вести наблюдение за английским штабом — он располагался в достаточном удалении от немецких огневых линий, и из вражеского стана нельзя было заметить пламени костра.

Офицеры обсуждали численное превосходство врага и неспособность британских войск на нечто большее, нежели только оборону, с использованием проволочных заграждений и траншей. Они и не могли продвигаться вперед, так как уже понесли тяжелые потери при попытке перейти в наступление. Всякий раз атакующих англичан отбрасывали во много раз превосходящие численные силы противника.

Скрытые пулеметные гнезда весьма сильно беспокоили полковника. Это было очевидно, судя по тому, что он часто возвращался в разговоре с офицерами к этой теме.

— Что-тс их остановило на какое-то время сегодня днем,— сказал один из младших офицеров.— Я как раз ныл занят наблюдениями и никак не мог понять причину суеты, но, кажется, у них сложилось чертовски странное положение в левом секторе траншей. Одно время я думал, что то, что у них творилось, можно расценить, как нападение с тыла. Я докладывал вам, сэр, вспомните, кто-то задал им перцу так, что по всей линии обороны возникло жуткое смятение. Я видел, как земля взлетала от выстрелов! Не знаю, в чем там было дело! Ума не приложу.

В кроне дерева, распростертой над ними, послышалось легкое шуршание, и внезапно гибкое смуглое тело, спрыгнув, очутилось перед ними. Руки офицеров поспешно рванулись к пистолетам. Выстрелов не последовало. Офицеры застыли как завороженные. Они с удивлением смотрели на почти обнаженного белого человека, появившегося перед и ими; отблески огня играли яркими бликами на его округлых мышцах. Тонкие черты лица, носящего печать благородства, не гармонировали с примитивным нарядом и таким же примитивным вооружением. Офицеры оторопели, затем глаза всех повернулись к полковнику.

— Кто вы такой, черт возьми? — резко спросил командир.

— Тарзан, человек-обезьяна! — ответил пришелец.

— О, Грейсток! — воскликнул майор и шагнул к нему с распростертыми объятиями.

— Пресуик? — узнал его Тарзан, протягивая руку.

— Я сначала не узнал вас,— извинился майор.— Последний раз мы виделись в Лондоне, вы были в вечернем костюме довольно больших размеров. Честное слово, вы матерый человечище — не пытайтесь этого отрицать.

Тарзан улыбнулся и повернулся к полковнику.

— Я подслушал ваш разговор,— сказал он.— Я только что явился с немецких позиций. Возможно, я могу помочь вам разобраться, что произошло сегодня в немецких траншеях.

Полковник вопросительно взглянул на майора. Майор Пресуик подошел и представил человека-обезьяну офицеру, рекомендуя его, как английского аристократа. Тарзан вкратце рассказал им, что привело его к преследованию немцев.

— А теперь вы пришли, чтобы присоединиться к нам? — спросил полковник.

Тарзан покачал головой.

— Не совсем так,— ответил он.— Я должен бороться своими средствами и возможностями, но могу помочь вам. Всякий раз, когда мне нужно, я могу выйти к немецким позициям.

Кэмпбелл улыбнулся и покачал головой.

— Это не так легко, как вы думаете,— сказал он,— я уже потерял двух хороших офицеров на прошлой неделе. Они пытались это сделать, а ведь они бы я опытными людьми, лучшими, таких больше нет в разведывательном управлении.

— Разве это сложней, чем пройти незамеченным к британским позициям? — спросил Тарзан.

Полковник собирался ответить, когда новая мысль возникла у него, и он лукаво взглянул на человека-обезьяну.

— Кто привел вас сюда? — спросил он.— Кто пропустил через наши охранные посты?

— Я только что пересек немецкие линии и прошел через ваш лагерь,— ответил Тарзан.— Дайте приказ, чтобы проверили, видел ли меня кто-нибудь?

— Но кто сопровождал вас сюда? — настаивал полковник.

— Я пришел один,— ответил Тарзан, а затем встал во весь рост.— Вы, цивилизованные люди, когда приходите в джунгли, то быстро погибаете. Ману-мартышка — кладезь мудрости по сравнению с вами. Я удивляюсь, как вы вообще существуете. Только ваша численность и ваше вооружение — вот преимущество, спасающее вас. Имей я несколько сот больших обезьян с вашей мощью рассудка, я загнал бы немцев в океан с такой скоростью, с какой они смогли бы достичь побережья. К счастью для них, эти бедные животные не могут объединиться. Если бы они могли стать войском, Африка освободилась бы от присутствия человека навсегда. Ну, так чем я могу вам помочь? Вы хотели бы знать, где укрыты несколько немецких пулеметов?

Полковник заверил его, что это им знать чрезвычайно необходимо, и через некоторое время Тарзан отметил на карте расположение трех пулеметных точек, так беспокоивших англичан.

— Имеется там слабое место,— сказал он, ткнув пальцев в карту.— Его защищают негры, но сами пулеметы обслуживают белые люди. Если сможете подождать!..— У меня есть план. Вы будете способны заполнить эту траншею своими людьми и обстреливать немцев продольным огнем справа их же собственными пулеметами.

Полковник улыбнулся и пожал плечами.

— Звучит очень заманчиво,— сказал он.

— Это легкое задание для меня,— ответил человек-обезьяна.— Я могу опустошить ту часть траншеи без единого выстрела. Я же вырос в джунглях! Мне знаком нрав народа джунглей — Томангани — чернокожих так же, как и всех остальных обитателей черного континента. Ждите меня в следующую ночь,— и он повернулся, чтобы уйти.

— Подождите! — воскликнул полковник.— Я пошлю офицера, чтобы провести вас через оборонительные линии.

Тарзан улыбнулся, помахал на прощание рукой и удалился. Покидая небольшую группу штабников, он заметил невысокую фигуру, одетую в теплую офицерскую шинель. Воротник был поднят, а козырек военной фуражки был надвинут на глаза, но когда человек-обезьяна проходил мимо, свет от костра осветил на мгновение черты закутанного человека, открыв Тарзану, что перед ним известная ему персона. «Возможно, мы знакомы по Лондону,— подумалось ему,— однако, сомнительно. Я где-то недавно видел это лицо...»

И Тарзан продолжил свой путь по лагерю и британским оборонительным линиям, невидимый для наблюдателей часовых, стоящих на постах.

Почти всю ночь он шел через горы Килиманджаро, придерживаясь подножия главной вершины, инстинктивно пользуясь нехожеными тропами, так как понимал: то, что он ищет, может быть найдено на лесном склоне именно где-то здесь, но никак не выше той дороги, по которой он уже проходил недавно.

За три часа до рассвета его обостренное обоняние известило его, что где-то поблизости и находится то, что ему нужно, поэтому он взобрался на высокое дерево и устроился поудобнее, чтобы несколько часов поспать.

Глава 4КОГДА ЛЕВ ПИТАЛСЯ

Тарзан проснулся, когда солнце стояло уже высоко it небе. Человек-обезьяна расправил свои могучие члены, запустил пятерню в густые волосы, приглаживая их, и легко спрыгнул на землю. Он сразу нашел нужный ему путь, идя по следу в глубокую лощину. Он продвигался осмотрительно, так как чутье подсказывало ему, что намеченная жертва находится недалеко. Наконец через свисающие ветви он посмотрел вниз и увидел Хорту-кабана и окружении множества его сородичей.

Отвязав лук и выбрав стрелу, Тарзан оттянул тетиву далеко назад, прицелился в одну из самых больших свиией. В зубах человек-обезьяна держал еще одну стрелу, п как только выпустил первую, он тут же зарядил лук и выпустил вторую. Среди свиней немедленно поднялся переполох, так как они не знали, откуда им угрожает опасность. Они глупо визжали и бешено метались по поляне, а затем начали бой друг с другом и дрались до тех пор, пока шестеро из них не пали замертво или тяжело раненными. После таких опустошений стадо с хрюканьем и визгом пустилось в паническое бегство и быстро скрылось в густых зарослях.

Только тогда Тарзан спустился с дерева и прикончил тех, которые еще не были мертвы. Он начал снимать шкуры с туш. Работая с большим умением и очень быстро, он не напевал и не насвистывал сквозь зубы, как это обычно делает цивилизованный человек. Многим в таких мелких поступках, как этот, он отличался от воспитанных себе подобными людей, благодаря, возможно, его детству, проведенному в джунглях.

Звери джунглей, среди которых он вырос, были резвы и склонны к играм, пока молоды, до зрелости, но редко сохраняли игривость после ее наступления. Его дикие собратья делались свирепыми и угрюмыми. Жизнь становилась серьезным делом, особенно во время неурожайных сезонов. Тогда каждый должен был бороться за то, чтобы обеспечить себе свою долю пищи, а раз приобретенные привычки остаются при нас на всю жизнь. Охота за пищей была тяжким трудом всех поколений живых существ, сменяющих друг друга в вечных джунглях, а жизненный труд — это занятие, к которому нельзя подходить легкомысленно или вести себя при этом игриво.

Поэтому за всякой работой Тарзан был серьезен и сосредоточен, хотя он все еще сохранял то, что другие животные теряют, становясь взрослыми,— чувство юмора, которого он не чуждался, когда для этого у него было настроение. Но это был мрачный юмор, а иногда и неприятный, но таков уж был Тарзан. Кроме того, чтобы петь и насвистывать во время работы, надо относиться к ней легкомысленно. Концентрация внимания невозможна, если кроме одного дела, занимаешься чем-то еще. Тарзан обладал способностью сосредоточивать каждое из своих пяти чувств на определенной работе. Сейчас он сдирал шкуру с шести свиней, и казалось, все его органы чувств были поглощены работой так, как будто ничего другого в мире не существовало, кроме этих шести туш! Но его слух и обоняние неизменно служили ему — слух помогал разбираться в лесных шорохах, а обоняние предупреждало о каждой приближающейся опасности.

На сей раз его выручило обоняние, обнаружившее приближение Сабор-львицы, когда ветер донес до чутких ноздрей ее острый аромат. Тарзан почувствовал ее так ясно, как если бы увидел собственными глазами в чаще леса. Он знал, что львица уловила запах освежеванных свиней и немедленно направилась туда, откуда ветер донес аппетитный дух. Он знал по насыщенности воздуха ароматом зверя и силе ветра, как далеко львица находится и что приближается она к нему сзади. Заканчивая обдирать последнюю тушу, он не торопился. Пять шкур лежало около него, обширное дерево раскинуло над ним свои низкие ветви... Тарзан даже не повернул головы, так как знал, что львицу еще не видно, но навострил уши, чтобы услышать первый звук ее приближения. Наконец, он услышал крадущиеся шаги Сабор в кустах позади себя, но она еще не приблизилась на расстояние прыжка. Он неторопливо собрал шесть шкур и прихватил с собой одну из освежеванных туш, и когда львица появилась меж древесных стволов, он подпрыгнул и оказался на раскидистых ветвях дерева. Здесь он развесил шкуры на сучьях, устроился поудобнее и, опершись спиной о ствол дерева, отрезал кусок задней части от туши, втащенной им на дерево, затем неспешно принялся утолять свой голод. Сабор, рыча, подкралась из-за куста, взглянула осторожно вверх на человека-обезьяну и набросилась на ближайшую тушу.

Тарзан смотрел на нее и усмехался, припомнив спор, возникший однажды у него с одним знаменитым охотником на крупного зверя. Тот утверждал, что царь зверей — лев ест только то, что он добывает сам. Тарзан знал лучше повадки львов, он не раз видел как Нума или Сабор не брезговали даже падалью, если были голодны.

Наполнив свой живот, человек-обезьяна стал трудиться над шкурами. Все они были большие и красивые. Вначале он разрезал их на узкие полосы примерно в полдюйма шириной. Когда у него оказалось достаточно этих полос, он сшил две шкуры вместе, а затем по краям через каждые три или четыре дюйма проколол дыры. Пропустив узкую полосу через эти отверстия, он получил мешок с затяжкой. Тем же способом он сделал еще четыре мешка, но поменьше размерами, а от нарезанных полос у него осталось еще несколько.

Покончив с этим, он швырнул большой сочный плод в Сабор, спрятал остатки свиной туши в развилке ветвей и стал пробираться в юго-западном направлении по средним лесным террасам, неся с собой все пять мешков. Он направился прямо к краю ущелья, где заточил людоеда Нуму.

Очень осторожно Тарзан подошел к краю отвесной скалы и огляделся. Нумы нигде не было видно. Тарзан втянул носом воздух и прислушался. Он ничего не обонял и не слышал, однако знал, что Нума должен быть в пещере. Была надежда, что он спит. Многое в его планах зависело от того, обнаружит его Нума или нет.

Медленно перевалил он через край скалы и беззвучно стал спускаться на дно ущелья. Он часто останавливался и напрягал свои зоркие глаза и навострял уши. Особое внимание он уделял входу в пещеру, находящуюся в самом конце ущелья, на расстоянии примерно в сто футов.

Когда он приблизился к подножию скалы, опасность значительно возросла. Если бы ему посчастливилось добраться до дна ущелья и пробежать половину расстояния до дерева, растущего в центре колодца, он почувствовал бы себя в сравнительной безопасности. Но если бы Нума появился раньше, то мог бы прижать Тарзана или к скале, или к дереву. Для преодоления первых тридцати футов скальной стены во избежание прыжка разъяренного хищника потребовался бы разбег, по крайней мере, в двадцать футов, поскольку не за что было уцепиться руками или упереться ногами у подножия,— нужно было пробежать первые два десятка футов скалы по вертикали, как взбегает на дерево белка, когда ее преследует ваша собака. У Тарзана не было желания повторять такое упражнение еще раз, если можно было бы как-нибудь обойтись, так как в прошлый раз он избежал когтей Нумы, только выиграв какие-то жалкие пару дюймов.

Наконец встав на дно ущелья и сложив на камни тяжелый груз, он перевел дыхание и, осмотревшись еще раз, стал продвигаться к дереву. Он добрался до половины пути, но не заметил никаких признаков Нумы. Когда же он достиг дерева, то увидел, что голодный лев содрал со ствола не только кору, но и повредил древесину. Однако Нума все не появлялся. Подтянувшись на нижние ветки, он уже начал сомневаться в том, а есть ли Нума в пещере вообще.

Может быть, он смог сдвинуть камни, которыми Тарзан заложил выход во внешний мир, к свободе? Может, Нума умер? В этом человек-обезьяна сомневался, поскольку он накормил льва целой тушей оленя, да еще трупом гиены всего несколько дней тому назад. Лев не мог умереть от голода и жажды за такое короткое время, поскольку бегущий вдоль ущелья ручей обеспечивал льва водой в избытке.

Тарзан стал спускаться для обследования пещеры, а потом ему пришла мысль, что он сэкономит свое время и усилия, если ему удастся как-нибудь выманить зверя наружу. Подумав минуту, он издал рычание и тут же был вознагражден звуком какого-то движения в глубине пещеры. Немного времени спустя Нума, изможденный, с глазами, полными бешенства, бросился к дереву, готовый слопать даже самого дьявола, если тот годится в пищу.

Когда Нума увидел Тарзана, упитанного и лоснящегося, весело восседающего на дереве, он вдруг стал воплощением демона ярости. Его глаза и нос подсказали ему, что именно это существо и является причиной всех его бед, а, кроме того, оно вполне пригодно для еды. Лев неистовствовал, пытаясь взобраться по стволу дерева. Дважды он подпрыгивал настолько высоко, что обламывал своими лапами нижние ветки, но оба раза срывался и падал на землю. С каждым разом он становился все свирепее. Его злобный рев был страшен, а Тарзан все это время сидел и усмехался, глядя на рассвирепевшего людоеда и отпуская в его адрес колкости, но жалея по такому случаю площадной брани, принятой в джунглях. Он знал, что противник не может его достать, и мысленно торжествовал, видя, что Нума с каждым прыжком теряет уже подорванные голодовкой силы.

Наконец человек-обезьяна встал, отвязал свою веревку, положил ее аккуратно в кольцо, держа в левой руке, а петлю взял в правую, затем поднялся, упершись одной ногой в толстую ветвь, а другой в соседнюю, и плотно прижался спиной к стволу. Стоя так, он бросал оскорбления Нуме, пока зверь, снова доведенный до бешенства, не начал подпрыгивать еще выше, пытаясь добраться до него. И вот когда Нума встал на задние лапы, собираясь передними достать обидчика, петля была быстро наброшена ему на шею.

Молниеносным движением Тарзан затянул петлю, и когда Нума соскользнул со ствола, он не мог коснуться земли, так как человек-обезьяна держал его на весу. Медленно передвигаясь по двум веткам, Тарзан повернул Нуму так, чтобы тот не мог лапами достать ствол дерева, а затем закрепил веревку с висящим на ней на весу львом. Затем сбросил свои пять мешков из свиной кожи на землю и спрыгнул сам. Нума с остервенением рвал пеньковую веревку своими могучими когтями. В любой момент она могла лопнуть, и потому Тарзан должен был действовать быстро. Вначале он накинул большой мешок на голову Нуме и закрепил вокруг шеи затяжным шнуром, затем, после изрядного усилия, во время которого едва не был разорван могучими когтями, равными по остроте бритвам, связал Нуме все его четыре лапы вместе, закрепив их ремнями из свиной кожи. На это Тарзану потребовалась вся его сила и ловкость.

Все усилия льва вернуть утраченную свободу почти прекратились — стало очевидным, что он быстро начинает задыхаться, а поскольку его смерть не входила в намерения Тарзана, то он снова вспрыгнул на дерево и опустил льва на землю, последовал тут же за ним и ослабил петлю вокруг львиной шеи. Затем вынул свой охотничий нож и вырезал два круглых отверстия в мешке на голове напротив глаз Нумы для того, во-первых, чтобы тот мог видеть, а во-вторых, чтобы лев мог дышать.

Покончив с этим, Тарзан занялся другими мешками — теми, в которых были закреплены огромные лапы зверя. Мешки на задних лапах он закрепил, не только завязав шнурками, но также приспособил повязки, туго затянутые вокруг лодыжек повыше сухожилий. Затем закрепил мешки на передних лапах тем же способом, затянув шнуры над мощными коленями. Теперь Нума стал действительно безвредным, как олень.

До этого лев не подавал признаков жизни. Он ловил воздух пастью и ноздрями и напрягался. Но полосок свиной кожи, скреплявших все его четыре лапы, было слишком много, и они были достаточно крепкими. Тарзан наблюдал за зверем и был уверен, что ремни выдержат, однако Нума был необычайно мускулист и каждую минуту мог освободиться от своих пут, после чего все зависело бы только от прочности мешков и затянутых шнурков.

Когда Нума вновь обрел возможность дышать нормально и был в состоянии ревом выразить свой протест и ярость, его усилия освободиться на короткое время увеличивались до титанических размеров, но так как выносливость льва была ослаблена длительным заточением, а доставленная Тарзаном пища не соответствовала габаритам хищника, а всего лишь не дала ему умереть, зверь скоро устал и, чувствуя свое бессилие, безвольно растянулся под деревом.

С этого момента, когда всей энергии животного не хватило для обретения свободы, Нума, наконец, был вынужден покориться дальнейшим оскорблениям и дал закрепить веревку вокруг своей шеи, но на этот раз без петли, которая могла бы затянуться и задушить его, а лишь специальным узлом, не затягивающимся под натяжением.

Другой конец веревки Тарзан прикрепил к стволу дерева, затем быстро разрезал ремни, стягивающие все четыре лапы Нумы, и отпрыгнул в сторону. Зверь вскочил на ноги. Какое-то мгновение лев стоял на широко расставленных лапах, затем он поднял сначала одну лапу, а затем другую, энергично встряхивая ими и пытаясь освободиться от странной обуви, намертво закрепленной ремнями на лодыжках. В конце концов лев начал скрести обутой в шкуру лапой мешок, надетый ему на голову. Человек-обезьяна стоял с копьем наготове, внимательно наблюдая за усилиями Нумы. Удержатся ли мешки? Он так надеялся! Неужели весь его труд окажется напрасным?

Так как все, что было надето на ногах и морде, не поддавалось титаническим усилиям избавиться от унизительной сбруи, Нума вновь обезумел. Он катался по земле, кусался, царапался и ревел. Он вскочил на ноги и подпрыгнул в воздух, он атаковал Тарзана, что привело лишь к тому, что веревка, привязывающая его к дереву, натянулась и сразу же заставила прекратить буйство. Тогда Тарзан подошел к нему и мягко похлопал его по голове древком копья. Нума повернулся на задних лапах и замахнулся на человека-обезьяну, в ответ получил крепкий удар по уху, что заставило его откатиться в сторону.

Когда он попытался напасть вновь, то был опять отброшен. После четвертой попытки царю зверей стало ясно, что он встретил своего хозяина, голова и хвост зверя опустились, и когда Тарзан подошел к Нуме, тот попятился назад, хотя все еще злобно рычал.

Оставив Нуму на привязи, Тарзан вошел в туннель и разобрал преграду с противоположного конца, после чего вернулся в ущелье и направился прямо к дереву. Нума лежал на его пути и, когда Тарзан приблизился к нему, угрожающе зарычал. Человек-обезьяна ударом кулака отбросил льва с дороги, затем отвязал веревку от дерева, и ему потребовалось полчаса упорной борьбы, пока удалось выгнать Нуму через туннель впереди себя. Нума упорно отказывался идти. Наконец пришлось вовсю использовать воспитательное действие копья. Человек-обезьяна преуспел в этом, заставив наконец льва двинуться впереди себя по направлению к выходу.

Оказавшись внутри туннеля и следуя сзади за львом, Тарзан, решил проблему послушания хищника весьма просто. Он преодолевал сопротивление зверя, орудуя острием копья. Если тот пятился назад, его встречал укол большой силы, и поэтому, будучи мудрым львом, Нума быстренько начал всему обучаться и резво побежал по туннелю туда, куда хотел Тарзан. Внезапно выбравшись из тюрьмы во внешний мир, лев почувствовал свободу. Он поднял голову, задрал хвост и припустился во всю прыть. Тарзан, все еще ползущий на локтях и коленях в узком туннеле, был этим захвачен врасплох. Он упал плашмя на лицо и грудь, лев проволок его несколько сот ярдов по каменистой почве. Человек-обезьяна чуть не лишился кожи, прежде чем удалось остановить прыткого Нуму. Исцарапанный и злой Тарзан вскочил на ноги и хотел немедленно подвергнуть льва наказанию, но будучи по натуре весьма сдержанным человеком, он редко разрешал порывам брать верх над собой. Он умел сдерживать страсти. Научив Нуму элементарным зачаткам познания, как должен воспитанный лев двигаться вперед на поводке, он снова воспользовался тем же методом.

Так начался страшный поход, который остался навек в неписаной истории джунглей. Итоги этого дня были полны событий как для Тарзана, так и для Нумы. Начав с открытого бунта, к концу пути лев прошел все стадии от упорного сопротивления и неохотного послушания до полной ягнячьей покорности. Лев был очень усталый, голодный, томимый жаждой, когда их застигла ночь, но ни в этот день, ни в другой никакой еды для него не могло быть — Тарзан не смел рисковать и снимать с головы льва мешок, хотя вырезал еще одно отверстие, которое позволяло Нуме утолять жажду. После наступления темноты он отвел зверя к источнику, из которого тот и напился. Затем Тарзан снова привязал его к дереву, приготовил еду для себя, поел и растянулся среди ветвей над своим пленником, чтобы поспать несколько часов.

Рано утром следующего дня они продолжали свое путешествие. Путь их лежал через низкое предгорье Килиманджаро, огибая с южной стороны знаменитую гору и вел дальше на восток. Звери джунглей, которые попадались им по дороге, завидев такое шествие, пускались в паническое бегство. Лишь одного запаха Нумы было достаточно, чтобы вызвать во многих зверях желание бежать без оглядки, но вид странного существа, издающего запах льва, но не похожего ни на кого и ни на что ранее виденное ими, и то обстоятельство, что его вел, держа на поводу, гигант—Тармангани — это было слишком даже для грозных обитателей дикого мира.

Сабор-львица, почуяв на расстоянии запах своего повелителя и хозяина, смешанный с запахом Тармангани и запахом Хорты-кабана, рысью пустилась по прямой через лес для выяснения непонятного явления. Тарзан и Нума слышали ее рычание, перешедшее в жалобный визг. Львица, трогательно скулила, сбитая с толку. Распространяемая странной парой смесь запахов вызывала в ней любопытство и страх. Львы, какими ни кажутся страшными, зачастую очень робкие животные, а Сабор принадлежала к слабому полу и, естественно, обладала женским любопытством и женской робостью,

Тарзан отвязал копье, зная, что ему, возможно, придется сейчас бороться за удержание добычи. Нума остановился и повернул свою оскорбленную голову в направлении приближающейся самки. Он издал горловой рык, похожий скорее на мурлыканье, Тарзан собрался было уже его кольнуть, но тут появилась Сабор, а позади нее Тарзан увидел то, что заставило его вмиг остановиться,— четырех взрослых львов, следовавших за этой львицей.

Разбуженное в Нуме достоинство и готовность к активному сопротивлению могли бросить весь клан ему на помощь. Поэтому Тарзан остановился, чтобы сначала выяснить, какую звери займут позицию по отношению к оскорбленному собрату. Он не собирался уступать своего льва без боя, но, зная львов, как знал их он, вовсе не имел полной уверенности насчет дальнейшего поведения этих непредсказуемых хищников.

Львица была молода, а четверо самцов находились в расцвете сил и красоты. Таких красивых львов Тарзан никогда не видел. У трех львов были довольно скудные гривы, но у одного из них, вышагивавшего впереди, голову украшала прекрасная черная шевелюра, она колыхалась на легком ветерке.

Львица остановилась в ста футах от Тарзана, а львы следовали за ней и застыли на несколько футов дальше. Уши у них приподнялись, а глаза были полны любопытства. Тарзан не мог даже предположить, что они могут предпринять. Лев в сбруе, стоящий рядом с ним, пристально смотрел на собратьев, но ни звука больше не издал: молча стоял и наблюдал за ними.

Вдруг львица опять тихо заскулила, после чего лев Тарзана дико взревел и прыгнул вперед по направлению к самцу с пышной черной гривой. Вид этого неизвестного существа со страшной мордой и непонятным запахом был непереносим для молодого самца. Лев, к которому рванулось, таща Тарзана за собой, страшилище, с испуганным рыканьем повернулся и пустился наутек. За ним последовали остальные львы вместе с самкой.

Нума попытался преследовать их, но Тарзан крепко держал его на поводке, и когда лев в ярости поворачивался к нему, получал удар копьем по голове.

Потряхивая головой и рыча, лев наконец вынужден был снова последовать туда, куда хотел Тарзан, но прошел час, прежде чем утих его гнев, и Нума успокоился. Он был голоден, в сущности голоден давненько и, следовательно, пребывал в дурном настроении, но, будучи основательно покорен педагогическими методами Тарзана, славного дрессировщика, шагал спокойно рядом с человеком-обезьяной, напоминая походкой огромного сенбернара.

Было уже темно, когда Тарзан со львом приблизились к британским позициям. На небольшом расстоянии от сторожевых постов Тарзан привязал Нуму к дереву и пошел дальше один. Он уклонился от часового, обошел стражу и окольными путями заявился снова в штаб полковника Кэмпбелла, где и предстал перед офицерами, как бестелесный дух, возникший из воздуха. Когда они увидели, кто появился таким странным образом, без уведомления, то радостно приветствовали его, наслушавшись о нем много рассказов за эти сутки. Много чего болтали об этом странном лорде из джунглей, оказалось, почти все правда, даже полковник в недоумении почесал затылок.

— Кто-то должен быть расстрелян за это! — сказал он.— Я не вижу необходимости ставить часового, если человек может незаметно проникнуть в штаб или куда угодно.

Тарзан улыбнулся.

— Не вините их, так как я не человек. Я же Тармангани, каждый Тармангани, которому захотелось бы сюда попасть, явился бы в ваш лагерь, но если бы мангани стояли на часах, никто не прошел бы без их ведома.

— Кто такие Тармангани? — спросил полковник.— Может быть, вы могли бы завербовать их на военную службу? У нас хорошо платят!

Тарзан отрицательно покачал головой.

— Это Большие обезьяны,— объяснил он.— Это мои люди, но вы не смогли бы использовать их. Они не могут сосредоточиться достаточно долго на одной мысли. Если бы я им рассказал о воинском поприще, они заинтересовались бы на какое-то время. Я мог бы даже в некоторых из них придерживать интерес настолько, чтобы доставить их сюда и объяснить им их обязанности, но они вскоре потеряли бы всякий интерес к военному делу и могли унестись в лес в поисках жучков именно тогда, когда вы больше всего нуждались бы в них. Вместо того чтобы охранять свои посты, они принялись бы заниматься, например, любовью. Это такой народ. У них рассеянный ум маленьких детей, вот почему они остаются теми, кто они есть.

— Вы называете их «мангани», а себя Тармангани — в чем разница? — спросил майор Пресуик.

— «Тар» — означает «белый»,— ответил Тарзан.— А «мангани» — Большая обезьяна. Мое имя, которое было дано мне в племени Керчака, означает «Белая кожа». Когда я был маленьким ребенком, моя кожа, я думаю, выглядела очень белой по сравнению с красивым черным мехом Калы, моей приемной матери. Поэтому соплеменники называли меня «Тарзан», или Тармангани. Вас они тоже называют Тарзанами,— успокоил он своих собеседников, улыбаясь при этом.

Кэмпбелл тоже улыбнулся.

— Это не упрек, Грейсток, и клянусь Богом, уметь быть призраком — отличное качество. Теперь, как насчет вашего плана? Вы все еще считаете, что сможете опустошить ту немецкую траншею, что напротив наших позиций?

— А ее все еще удерживают Гомангани? — спросил Тарзан.

— Кто такие Гомангани? — поинтересовались на этот раз майор и полковник вместе.— Траншея все еще удерживается туземными войсками, если вы это имеете в виду.

— Да,— ответил человек-обезьяна.—«Гомангани» — это значит «большие черные обезьяны», то есть негры.

— Что вы намерены делать и какой помощи хотели бы от нас? — спросил Кэмпбелл.

Тарзан подошел к столу и указал пальцем место на карте.

— Вот здесь у немцев пост прослушивания,— сказал он.— У них там имеется пулемет. Туннель соединяет его с траншеей в этой точке.— Разговаривая, он передвигал палец по карте с одного места на другое.— Дайте мне бомбу, и когда вы услышите, как она взорвется на этом посту, пусть ваши люди не спеша перейдут ничейную землю. Вскоре они услышат суматоху во вражеской траншее, но пусть не спешат и, чтобы ни делалось и какие крики ни раздавались бы в траншеях, пусть ждут спокойно. Вы должны предупредить своих людей, что я могу оказаться в траншее и что мне не хочется быть застреленным или заколотым штыком!

— И это все? — с сомнением в голосе сказал Кэмпбелл после того, как послал офицера выдать Тарзану ручную гранату.— И вы в одиночку опустошите траншею?

— Не совсем в одиночку,— уклончиво ответил Тарзан, загадочно улыбаясь,— но я ее опустошу. И, между прочим, ваши люди могут подойти через туннель от поста прослушивания примерно через полчаса после взрыва гранаты.— Повернувшись, он вышел и оставил штабников в полном недоумении.

По дороге через лагерь в мозгу Тарзана вдруг всплыло воспоминание, вызванное его предыдущим визитом в штаб. Вероятно, образ офицера, мимо которого он проходил, когда покинул общество полковника Кэмпбелла, и невозможность вспомнить, как зовут обладателя столь знакомого лица, вызвало его досаду. Тарзан тряхнул головой. «Сомнительно, нет, этого не может быть,— думал он,— но все же черты молодого офицера, закутанного в шинель, так схожи с чертами фройляйн Кирчер — немецкой шпионки». Ее он видел в немецком штабе в ту ночь, когда утащил из-под носа генерала и его штабных офицеров немецкого майора.

За последней линией часовых Тарзан быстро направился к Нуме. Зверь лежал и казался спящим, но как только Тарзан подошел и склонился к нему, лев встал; он издал тихий жалобный вой. Тарзан улыбнулся, так как различил в голосе царя зверей новые нотки — мольбу. Это был скорее скулеж голодной собаки, просящей у человека пищи, нежели голос гордого хищника.

— Скоро ты поохотишься, Нума, и наешься до отвала! — пробормотал Тарзан на понятном зверю языке Больших обезьян.

Он отвязал веревку от дерева, и Нума рядом с ним ступил, крадучись, на ничейную землю. Раздавались редкие винтовочные выстрелы, и только гулкие разрывы орудийных снарядов напоминали о присутствии артиллерии позади немецких и британских позиций. Поскольку снаряды с обеих сторон падали далеко за траншеями, они не представляли опасности для Тарзана и льва, но шум их полета, выстрелы и взрывы раздражающе действовали на Нуму, припадавшего при каждом звуке к земле от страха; он дрожал и жался к Тарзану, как бы ища у него защиты.

Осторожно два зверя двигались вперед к посту прослушивания немцев. В одной руке Тарзан нес гранату, данную ему англичанами, в другой сжимал веревочную петлю от поводка, на котором он вел льва. Наконец Тарзан добрался до того места, которое и входило в его план. Его зоркие глаза увидели голову и плечи часового, стоящего на посту. Человек-обезьяна крепко зажал в руке гранату. Он прикинул глазом расстояние, присел, а затем единым движением встал и бросил гранату, упавшую плашмя на землю.

Через пять секунд раздался сильный взрыв в траншее, где находился немецкий пост прослушивания. Нума нервно дернулся и попытался убежать, но Тарзан удержал его и, вскочив на ноги, побежал вперед, таща упирающегося Нуму за собой. У края траншеи он остановился и заглянул в нее. Там он увидел, что в живых осталось вообще немного врагов. Кругом валялись клочья разорванных тел. Единственное, что не было уничтожено взрывом, это пулемет, защищенный мешками с песком.

Нельзя было терять ни одной минуты. Подмога на пункт могла быть уже выслана по туннелю связи, ведь очевидно, что часовые на ближних постах слышали взрыв в пункте прослушивания и поняли, что он уничтожен. Нума не решался следовать прямиком по темному туннелю в вырытую яму, пропахшую порохом после взрыва, но человек-обезьяна не был настроен медлить — одним пинком сбросил он льва на дно траншеи. Перед ним зияло отверстие туннеля, ведущего с ничейной земли в немецкие окопы. Тарзан втолкнул Нуму в туннель и тут кое-что вспомнил: он бегом вернулся назад, снял пулемет с бруствера и поставил рядом со входом в туннель. После чего снова повернулся к Нуме и своим ножом быстро разрезал шнурки, удерживающие мешки на его передних лапах. Прежде чем лев смог понять, что когти его страшных лап снова свободны к действию, Тарзан срезал веревки с шеи и мешка на голове льва, толкнул его в глубину туннеля по направлению к траншеям и наподдал увесистого пинка, придав зверю ускорение.

Нума задержался, как бы упираясь против силы, толкавшей его вперед. Только почувствовав укол лезвием острого ножа в ляжку, он рванулся вперед. Вернуться обратно или бросаться в сторону было невозможно — оставался только один путь — бежать, или из дикого упрямства пятиться назад и наткнуться на острие ножа. Тем временем Тарзан срезал мешки с его задних лап. Прижал кончик ножа к ягодице льва, крепко уперся ногами в мягкую землю, разрыхленную взрывом гранаты и вновь толкнул хищника.

Вначале Нума двигался вперед дюйм за дюймом, недовольно ворча, и вдруг издал торжествующий рев и стремительно прыгнул вперед. Тарзан понял, что зверь уловил запах мяса впереди. Волоча пулемет за собой, человек-обезьяна быстро следовал за львом, чей рев ясно слышался впереди. Вскоре голос хищника смешался с дикими криками испуганных людей. Еще раз усмешка коснулась губ человека-обезьяны.

— Они убивали моих вазири,— шептал он.— Они распяли Васимбу, сына Мувиро!

Когда Тарзан добрался до передних окопов, поблизости никого не было видно. Они были пусты. Следуя дальше, он везде находил пустые траншеи и пустые окопы. Приближаясь к центру немецкой обороны, он увидел в окопе примерно дюжину солдат, сбившихся в кучу и вопящих от ужаса. Нума терзал их своими когтями, он активно работал лапами и клыками, являя собой ужасное зрелище — воплощение свирепости и дикого голода.

Если что-либо человеческое оставалось в этих нелюдях, какими бесспорно были немецкие туземные солдаты, то перед лицом ужасной смерти они утратили последние остатки человечности. Солдаты яростно дрались друг с другом в попытке избежать когтей страшного существа, которое с раннего детства наполняло их души ужасом, они продолжали отступать. Некоторые пытались выкарабкаться через земляной вал траншеи, некоторые прыгали через бруствер, предпочитая опасности ничейной земли этому леденящему душу зрелищу.

По мере того, как английские войска медленно приближались к немецким окопам, они столкнулись сначала с перепуганными неграми, бежавшими прямо им в руки и готовыми сдаться в плен. В траншеях разыгрался кромешный ад, что было очевидно не только по появлению дезертиров, но и по крикам, проклятиям, доносившимся до ушей англичан, но солдат полковника Кэмпбелла сбивало с толку то, что из траншеи раздавалось кроме всего прочего дикое рычание разъяренного льва.

Когда же почти все англичане нырнули в окопы противника, они услышали стрекот пулемета где-то впереди и увидели, как огромный лев перемахнул через немецкий тыльный траверс с телом вопящего солдата в окровавленной пасти и исчез во мраке ночи. Слева от вбежавших в траншею солдат, на траверсе окопа, присел на корточках Тарзан-обезьяна и ловко управлялся с пулеметом, из которого обстреливал продольным огнем немецкие траншеи.

Англичане увидели на передовой еще кое-что. Они увидели, как рослый немецкий офицер выскочил из блиндажа как раз позади человека-обезьяны. Он схватил брошенную кем-то винтовку с закрепленным на ней штыком и стал подкрадываться к Тарзану, очевидно, увлекшемуся стрельбой и не замечавшему ничего из того, что делалось вокруг... Солдаты бросились вперед, выкрикивая предостережения, но из-за дальности расстояния и грохота выстрелов голоса их не достигали слуха Тарзана. Крупные руки немца легко подняли винтовку для трусливого выстрела в обнаженную спину, но вдруг Тарзан-обезьяна вскочил на ноги. Все произошло с такой быстротой, будто сверкнула Ара-молния.

Не человек прыгнул вперед на офицера-боша, вырвав и отбросив в сторону острый штык. Так могла быть отброшена соломинка, выхваченная из рук ребенка. Это был дикий зверь, и рев дикого зверя срывался с его уст, так как то странное чувство, которым был обуян Тарзан, свойственно только диким существам. Это обостренный инстинкт зверя предупредил его о чьем-то недобром присутствии за спиной, а, обернувшись, чтобы встретить врага лицом к лицу, Тарзан увидел знаки отличия рода войск и эмблему полка на кителе. Это были те же знаки, что носили убийцы его жены — люди, лишившие его крова и счастья.

Немец опешил. На него напал дикий зверь, зубы его впились в плечо гунна, руки искали жирную шею. Подоспевшие наконец ребята из второго Родезийского полка увидели такое, что навек осталось в их памяти. Они увидели, как гигантский человек-обезьяна подхватил тяжелого немца с земли и тряс его, как терьер трясет крысу, как Сабор-львица трясет свою жертву, чтобы та испустила дух.

Они видели, как глаза гунна вылезли из орбит от страха, когда он тщетно упирался изо всех сил руками и ногами в широкую грудь своего противника. Они видели, как Тарзан вдруг развернул офицера и положил его к себе на колено, рукой обхватил шею и наклонил его плечами назад. Колени немца подогнулись, и он упал, но непреодолимая сила продолжала складывать его пополам. Раздался страшный хруст ломающихся костей, немец протяжно вскрикнул в агонии, забился, как вытащенная из воды рыба. Но все это продолжалось считанные мгновения. Тарзан отбросил в сторону мягкий и безжизненный предмет, еще недавно бывший человеком.

Англичане зашагали вперед. Они уже хотели было поздравить Тарзана, высказав ему свое одобрение. С губ готовы были сорваться приветственные слова. Но они так и не были произнесены, ибо в этот самый момент Тарзан поставил ногу на поверженного врага и, подняв свое лицо к небу, издал грозный и устрашающий победный клич обезьяны-самца.

Убитый немец был тот самый старший лейтенант фон Госс, который дал распоряжение чернокожим солдатам пытать доброго Васимбу и сеять всяческие разрушения в поместье Грейстоков.

Глава 5ЗОЛОТОЙ МЕДАЛЬОН

Небольшая британская армия в Восточной Африке, понеся тяжелые потери от превосходящих сил противника, наконец начала приходить в себя. Немецкое наступление было сломлено и теперь гунны, упорно обороняясь, медленно отступали вдоль железной дороги к Танге. Прорыв немецких позиций последовал после того, как часть их левофланговой траншеи, защищаемой туземными войсками, были защищена Тарзаном и Нумой львом. А это произошло в ту памятную ночь, когда человек-обезьяна спустил голодного людоеда на суеверных, охваченных ужасом негров. Второй Родезийский полк немедленно занял покинутую траншею, и с этих позиций огонь их флангового пулемета, которому они подвергли смежные траншеи противника, отвлек внимание обороны и тем самым дал возможность провести основным силам англичан успешную ночную атаку и без больших потерь установить равновесие британских и немецких сил.

Прошли недели. Немцы боролись за каждую милю безводной, покрытой колючей растительностью земли, отчаянно удерживая свои позиции вдоль железной дороги. Офицеры Второго Родезийского полка не видели больше Тарзана-обезьяну с тех пор, как он, убив старшего лейтенанта фон Госса, исчез в глубине немецких позиций. Среди англичан были и такие, которые считали Тарзана убитым или угодившим в плен в немецких окопах.

— Немцы могли убить его,— согласился полковник.— Но я полагаю, что они никогда бы не взяли беднягу живым.

Но немцам не удалось ни пленить, ни убить человека-обезьяну. Тарзан провел эти недели приятно и с пользой. Ему удалось собрать весьма ценные сведения, касавшиеся расположения сил немецких частей, их методов ведения войны. Располагая этими сведениями, Тарзан мог в одиночку доставить немецкой армии много неприятностей, досаждая бошам и подрывая их моральных дух.

Доставлять немцам неприятности было само по себе целью Тарзана, но, кроме того, у него появился еще один замысел. Он знал, что на этой линии фронта в расположении англичан действует немецкий шпион. Он хотел его захватить живым и доставить британцам. Когда Тарзан впервые навестил немецкий штаб, он видел, как молодая женщина передала бумагу немецкому генералу. Позднее он заметил эту же женщину на территории английского лагеря. Она была в форме английского офицера. Вывод напрашивался сам собой: это была ловкая и опасная шпионка.

Поэтому Тарзан навещал немецкий штаб в продолжении нескольких ночей, надеясь увидеть эту женщину снова или хотя бы уцепиться за какую-нибудь нить, ведшую к ней. Где могла находиться шпионка? Одновременно, дабы не тратить силы попусту, Тарзан многими проделками приводил в смертельный страх немцев. Он подслушивал обрывки разговоров, когда пробирался через немецкий лагерь, и это помогало ему успешно строить козни, разрушая все планы противника.

Однажды ночью, затаившись в кустах вблизи полкового штаба, Тарзан прислушался к разговору нескольких офицеров. Один из них рассказывал то, о чем говорили туземные солдаты в связи с их поражением, вызванным появлением на позициях несколько недель тому назад голодного льва. Офицер рассказывал, что чернокожие солдаты видели, будто одновременно со львом в той траншее появился обнаженный белый гигант. Туземцы были убеждены, что это был демон джунглей.

— Демон, должно быть, был тот же самый, что вскочил через окно в штаб генерала и унес Шнайдера,— заявил офицер.— Я хотел бы знать, как случилось, что он выбрал бедного майора. Говорят, этот человек, если он действительно человек, а не демон, как уверяют черномазые, видимо, разыскивал именно Шнайдера. Он ведь мог легко утащить самого генерала, но пренебрег всеми, кроме майора. Его он предпочел всем, бывшим в комнате, схватил и унес в ночь. Один Бог знает, какова дальнейшая судьба майора Шнайдера.

— У капитана Фрица Шнайдера имеются некоторые предположения,— поддержал разговор один из собеседников.— Он рассказывал мне всего неделю назад, что догадывается, почему его брата захватили — это вышло по ошибке. Он не был так уверен в правильности своих предположений, пока не был убит фон Госс, очевидно, тем же человеком в ту ночь, когда лев забрался в траншею. Фон Госс участвовал в одной экспедиции вместе со Шнайдером. Один из людей Шнайдера был найден со свернутой шеей тогда же, когда утащили майора. Шнайдер считает, что этот демон охотился за ним и его командой — что он явился по его душу в ту ночь, но по ошибке схватил его брата. Крафт сказал ему, что когда он представлял майора фройляйн Кирчер и назвал ей его фамилию, этот голый дикарь прыгнул через окно и ринулся прямо к майору.

Вдруг офицеры прекратили разговор и прислушались.

— Что бы это могло быть? — спросил один из них.

Они осмотрели кусты, откуда послышалось приглушенное рычание, так как Тарзан-обезьяна понял, что благодаря его ошибке виновный в страшном преступлении, совершенном в его бунгало, все еще жив, и убийца его жены до сих пор не наказан.

В течение долгих минут офицеры стояли, напряженно прислушиваясь. Все уставились на кусты, откуда донесся зловещий звук. Каждый припомнил недавние таинственные случаи исчезновения офицеров из самого центра лагеря, а также часовых с одиночных постов: мертвецов, найденных там, где проходила оживленная лагерная жизнь. Люди были убиты почти на глазах своих товарищей. Все это проделывало загадочное существо, остающееся всякий раз невидимкой. Они думали о следах, оставленных странными когтями гиганта на шеях мертвецов, об отпечатках мощных зубов на телах товарищей.

Офицеры стали поспешно расходиться, держа пистолеты наготове.

Кусты шевельнулись почти незаметно, но тут же один из офицеров без предупреждения выстрелил в них: однако Тарзана-обезьяны там уже не было. В интервале между движением куста и выстрелом он испарился в темноте. Через десять минут он уже находился на окраине той части лагеря, где были расквартированы на ночь чернокожие солдаты туземной группы под командованием Фрица Шнайдера. Туземцы располагались прямо на голой земле, но для офицеров были разбиты палатки. К ним-то и подползал Тарзан. Это была медленная и опасная работа, поскольку немцы были сейчас настороже, так как сверхъестественный противник проникал в их лагерь, чтобы получать кровавую дань, каждую ночь, но все же человек-обезьяна обошел всех часовых, избежал бдительности внутренней стражи и наконец дополз к тылу офицерской палатки.

Здесь он вплотную припал к земле и прислушался, что делается за полотняной стенкой. Оттуда раздавалось обычное дыхание одного спящего человека. Тарзана это устраивало. Своим ножом он разрезал веревки задней створки и вошел. Все было проделано беззвучно. Лист, падающий с дерева в тихий день, не мог бы упасть более бесшумно. Тарзан подвинулся в сторону спящего человека и медленно склонился над ним. Он, конечно, не мог знать, Шнайдер ли это или, может быть, кто-то иной, поскольку ранее не видел Фрица Шнайдера, но намерен был узнать имя спящего и немедленно. Он тихонько тронул человека за плечо, тот тяжело повернулся и выругался густым гортанным голосом.

— Спокойно! — тихим шепотом предостерег его человек-обезьяна.— Спокойно, или я убью тебя!

Гунн открыл глаза. В тусклом свете ночника он увидел гигантскую фигуру, склонившуюся над ним. Затем неизвестный гигант схватил его за плечо сильной рукой, а его стальные пальцы сжали его горло.

— Не кричи,— скомандовал Тарзан,— а отвечай шепотом на мои вопросы. Как твое имя?

— Люберг,— ответил офицер. Он дрожал. Невероятное присутствие в его палатке обнаженного гиганта наполняло немца страхом. Он тоже припомнил людей, таинственно убитых ночью в лагере.— Что вам нужно?

— Где гауптман Фриц Шнайдер? — спросил Тарзан.— В какой палатке?

— Его здесь нет,— ответил Люберг,— он был отправлен вчера в Уилхемстал...

— Я не стану тебя убивать сейчас,— сказал человек-обезьяна.— Сначала пойду и узнаю, солгал ты мне или нет, и е-:ли узнаю, что солгал, твоя кончина будет ужасной. Ты знаешь, как умер майор Шнайдер?

Люберг отрицательно покачал головой.

— Я знаю,— продолжал Тарзан,— и его смерть была не из лучших, даже для проклятого немца она была тяжела. Повернись лицом вниз и закрой глаза, не двигайся и не издавай никаких звуков.

Человек сделал, как ему было приказано. Как только он закрыл глаза, Тарзан выскользнул из палатки. Через час он был уже вне немецкого лагеря и направлялся к небольшому городку Уилхемсталу, в летнюю резиденцию правительства Немецкой Восточной Африки.

Фройляйн Берта Кирчер растерялась и была унижена, ей потребовалось довольно много времени, прежде чем она смогла примириться с тем, что она, гордившаяся всегда своим знанием леса, заблудилась в этой небольшой части страны между местечком Пангани и железной дорогой, ведущей в Тангу; она знала, что Уилхемстал лежит на юго-востоке от нее, примерно в пятидесяти милях отсюда, но по ряду непредвиденных обстоятельств обнаружила, что не в состоянии определить, где же находится этот юго-восток.

Вначале Берта двинулась от немецкого штаба по дороге с хорошо расставленными указателями. По этой дороге шли войска, и фройляйн пребывала в полной уверенности, что быстро доберется до Уилхемстала. Позднее встреченный дозор предупредил ее, что усиленный британский патруль прошел по западному берегу реки Тангани, двигаясь немного южнее по этой дороге, и маршем продвигается к железной дороге, ведущей в Тангу.

Покинув дорогу, фройляйн Кирчер оказалась в густом кустарнике и, так как небо было плотно прикрыто тучами, решила прибегнуть к помощи своего компаса. Только тогда она обнаружила к своему ужасу, что компаса при ней не оказалось. Однако, полагаясь на свое знание леса, фройляйн Кирчер продолжала идти в направлении, которое считала западным. Пройдя довольно большое расстояние, Берта все еще была уверена в своей интуиции и решила повернуть на юг. Теперь ей казалось, что она в полной безопасности и скоро окажется в тылу британского патруля.

Еще долго она не допускала никаких сомнений, даже после того, как повернула на восток, а затем вновь на юг, все время помня о патруле. Было уже далеко за полдень, и ей уже следовало подойти к дороге, огибающей Тангу с юга, но этой дороги все не было. Кругом простирался девственный лес. Девушка начала испытывать настоящую тревогу.

Ее лошадь провела весь день без пищи и воды, близилась ночь, а с нею и сознание того, что она безусловно заблудилась в дикой и бездорожной местности, хорошо известной в основном изобилием мух це-це и диких зверей.

Девушку сводило с ума сознание того, что она не имеет никакого представления, куда идти дальше, и не знает направления, по которому двигалась. Возможно, она вовсе не приближается, а наоборот — удаляется в мрачную и опасную зону, куда запрещен въезд, в местность Пангани. Однако останавливаться было нельзя — нужно было двигаться.

Берта Кирчер была не из робкого десятка, ее можно было считать кем угодно, но только не трусихой, однако при приближении ночи, когда вокруг стала сгущаться темнота, она не могла выбросить из головы мысли о тех ужасах, которые ее поджидают. На протяжении нескольких часов ее будут мучить кошмары наяву, пока восходящее солнце не развеет кромешный мрак — страшную ночь джунглей, питающую всех ревущих, устрашающих демонов уничтожения.

В сгущающихся сумерках она успела найти нечто похожее на лужайку, затерявшуюся в сплошных зарослях кустарника. В центре лужайки росла небольшая группа деревьев. Вот здесь-то Берта решила устроить ночевку.

Трава была высокая и густая, девушка стреножила лошадь и решила соорудить себе удобную постель. Вокруг деревьев было больше чем достаточно сухих сучьев, чтобы развести хороший костер.

Сняв седло и сбрую с лошади, Берта положила их у подножия дерева, а затем поблизости привязала лошадь и занялась сбором сушняка. С наступлением темноты на полянке весело пылал костер, и топлива для него было запасено вдосталь.

Из седельных вьюков она вынула пакет с едой, отпила глоток воды из фляги. Фройляйн Кирчер не могла позволить себе больше, чем глоток, ибо не знала, сколько времени пройдет, пока она сумеет найти воду. Ее сердце наполнилось жалостью к своей бедной лошади — ей-то не хватит воды. Даже у немецких шпионок может быть доброе сердце, а фройляйн Кирчер была, как вы помните, очень молода и сентиментальна.

Наступила ночь. На небе отсутствовали луна и звезды, а свет костра только подчеркивал черноту ночи, как бы еще больше сгущая мрак. Девушка различала небольшое пространство, поросшее травой. Пламя костра выхватывало из тьмы стволы деревьев, которые, поблескивая шероховатостями на коре, выступали на фоне темной земли и непроглядной ночи. В трех шагах от костра ни зги не было видно, кроме траурного занавеса, за которым готовились к выходу будущие артисты наступающей трагедии джунглей.

Джунгли казались зловеще спокойными. Издалека на большом расстоянии от места ночевки доносился слабый грохот крупнокалиберных пушек. Определить направление стрельбы девушка не могла.

Берта напрягала слух, ее нервы были готовы вот-вот лопнуть от напряжения, но все-таки она не могла понять, откуда слышатся звуки. А знать это было для нее важно, так как линия фронта проходила на севере. О, если бы она только могла определить направление грохота артиллерийских орудий, она бы знала, каким путем ей двигаться на следующее утро.

Утро! Доживет ли она до того момента, чтобы увидеть еще одно утро? Расправив плечи, Берта встряхнулась и сбросила оцепенение. Такие мысли надо было гнать, они ни к чему хорошему не приведут. И укладывая свое седло возле огня, Берта негромко, для смелости, начала напевать. Собрала охапку мясистых листьев и мягкой травы, чтобы было удобно сидеть, покрыла ее попоной. Затем отстегнула тяжелую шинель от задней луки седла и накрылась ею — в ночном воздухе уже было сыро и прохладно.

Устроившись так, что можно было с удобством облокотиться на седло, Берта приготовилась к бодрствованию на протяжении всей ночи. В течение часа тишина нарушалась лишь отдаленным грохотом орудий и тихим похрустыванием жующей лошади, как вдруг вдали, на расстоянии не более мили, послышался рокочущий раскат львиного рева. Девушка вскочила и положила руку на винтовку, лежавшую возле нее. Легкая дрожь пробежала по хрупкой фигурке. Берта почувствовала, как ее тело покрылось гусиной кожей.

Снова и снова повторился этот ужасный звук. Девушка была уверена, что лев приближается. Она не могла определить на слух направление звука, как не могла определить и направление, в котором стреляли пушки, но несомненно, рев льва раздавался с каждым разом все ближе. Зверь шел против ветра и не мог уловить ее запах, но, может быть, он шел на огонь. Но вряд ли огонь мог быть виден в лесу на значительном расстоянии...

Прошел еще час, наполненный страхом. Девушка напрягала слух и зрение, вглядываясь в темноту, заливавшую весь лес, за исключением маленького островка света, где находилась она сама. За все это время лев больше не подавал голоса, но у Берты было такое ощущение, что он тут и потихоньку подбирается к ней. Снова и снова она вскакивала, чтобы вглядеться в темноту за деревьями. Ее возбужденные нервы вызывали в воображении шорох подкрадывающихся лап. Она положила винтовку к себе на колени и сняла предохранитель, чтобы в случае чего быть наготове. От напряжения она дрожала с головы до ног.

Вдруг лошадь подняла голову и заржала. Издав слабый крик испуга, девушка вскочила на ноги. Лошадь повернулась и потянулась к костру, пока веревка, привязывающая ее к дереву, не натянулась и не остановила ее. Тогда она завертелась на месте, прядая ушами и испуганно косясь в темноту. Но девушка ничего не видела и не слышала.

Еще час напряжения и страха. Все время лошадь поднимала голову и подолгу всматривалась в темноту. Девушка время от времени помешивала огонь в костре и подбрасывала топливо. Наконец усталость дала себя знать, и Берта почувствовала, что начинает дремать. Все тяжелей становились веки, но она не осмеливалась уснуть. Боязнь, что дремота может одолеть, заставила ее подняться. Она начала расхаживать взад и вперед, затем побродила возле охапки собранных сучьев, подбросила еще дров в костер, подошла к своей лошади, погладила ее, поцеловала в теплую морду и снова села на свое место. Вновь, удобно облокотившись на седло, она старалась занять свои мысли планами на завтра, но, видимо, все-таки задремала. Неожиданно она проснулась. Было светло, занимался новый день. Страшная ночь незаметно прошла.

Фройляйн Кирчер едва могла поверить своим ощущениям. Она проспала несколько часов, однако несмотря на то, что погас костер, и она, и лошадь были живы, к тому же никаких признаков дикого зверя вокруг не было. А радостнее всего было то, что тучи исчезли, и сияло солнце, указывая прямую дорогу на восток.

Девушка быстренько проглотила несколько кусочков из своего сухого пайка, завершив завтрак глотком воды. Затем оседлала лошадь и вскочила на нее. Берта снова почувствовала себя в безопасности, отправляясь в Уилхемсал.

Возможно, она бы изменила свое мнение и не предавалась так беспечному оптимизму, если бы знала, что пара желтых глаз наблюдает за каждым ее движением из-за раскидистого куста.

С легким сердцем, без всяких предчувствий девушка поехала через поляну к кустам, и тут прямо перед ней сверкнули два желто-зеленых глаза, огромные мягкие лапы были подобраны под лоснящееся туловище, готовое к мощному прыжку, длинный рыжевато-золотистый хвост был вытянут трубой, напряжен и нервно вздрагивал.

Лошадь была почти у куста, когда Нума взмыл в воздух. Он ударил в правое плечо коня, испуганного появлением чудовища. Сила удара бросила лошадь на землю, и так быстро, что у девушки не было времени выпутаться из стремян. Она вместе с лошадью упала на землю на левую ногу и оказалась прижатой к земле тяжелым телом лошади.

Пораженная ужасом, она увидела, как царь зверей открыл свою пасть и схватил испуганно бьющееся животное сзади за шею. Огромные челюсти сомкнулись, усилие длилось одно мгновение. Нума встряхнул свою добычу. Девушка услышала, как хрустнули позвонки, когда могучие клыки вонзились в живую плоть, а затем мускулы ее верного друга ослабли, и наступила смерть.

Нума припал к своей жертве. Его вселяющие ужас глаза остановились на лице девушки. Она почувствовала зловонное дыхание на своей щеке. То, что показалось ей вечностью, на самом деле длилось всего секунды. Они уставились друг на друга, а затем лев издал устрашающий рев.

Никогда до этого Берта Кирчер не была объята такой паникой, никогда у нее не было причин для такого страха. У нее был пистолет — грозное оружие, если обороняться от человека, но эта маленькая вещица никак не могла испугать могучего зверя, стоявшего перед ней на расстоянии полуфута. Она понимала, что в лучшем случае лишь разъярит его выстрелом, и все же была намерена дорого отдать свою жизнь, так как понимала, что все равно погибнет. Никакая помощь извне уже не могла бы подоспеть: даже в агонии зверь наверняка уничтожит ее.

На мгновение она оторвала свой взгляд от гипнотизирующего взгляда зверя и тихо прочитала последнюю молитву своему богу. Она не просила помощи, так как знала, что помощь невозможна — она могла лишь просить, чтобы конец наступил быстро и был по возможности безболезненным.

Никто не может предсказывать, что станет делать лев в возбужденном состоянии. Этот глазел и рычал на девушку какое-то время. Затем принялся пожирать убитую лошадь.

Фройляйн Кирчер на миг удивилась, а затем осторожно попыталась вытащить ногу из-под лошадиного трупа, но туша оказалась слишком тяжела, ее невозможно было сдвинуть с места. Девушка усилила свои попытки, Нума взглянул на нее, оторвавшись от еды, и снова зарычал. Девушка прекратила попытки, надеясь, что лев может удовлетворить свой аппетит и уйти, насытившись, но не могла поверить тому, что хищник оставит ее в живых. Вероятно, он оттащит остатки своей добычи в кусты, чтобы спрятать. Не могло быть сомнения, он вернется за ней, возможно, сначала убьет ее, а потом тоже оттащит в кусты.

Нума продолжал пожирать лошадиное мясо. Нервы девушки были уже на пределе. Она даже удивилась тому, что не потеряла сознания от такого потрясения. Припомнила себе, как ей хотелось увидеть льва вблизи и убить его, но до этого послушать его рев. Боже! С какой дьявольской точностью было выполнено ее желание!

Снова ей в голову пришла мысль о пистолете. Когда она упала, кобура отлетела, и оружие лежало теперь под ней. Девушка очень медленно сделала попытку потянуться за ним, но, пытаясь это сделать, была вынуждена приподнять свое тело над землей. Лев сразу вскочил. С быстротой кошки он подбежал к лошадиной туше и положил тяжелую когтистую лапу на грудь убитого животного, придавив девушку снова к земле. При этом хищник все время издавал глухое злобное ворчание. Его морда была самим воплощением ужасающей ярости. На какое-то мгновение лев замер, а затем где-то сзади раздался человеческий голос, издающий рычание, похожее на звериное.

Нума сразу же оторвал взгляд от лица девушки и устремил его на того, кто появился в поле его зрения. Ворчание льва перешло в рев, он попятился назад, тяжелая лапа, зацепив когтями, сорвала часть корсажа платья фройляйн Кирчер, обнажив белую грудь. Каким-то чудом огромные когти не повредили атлас кожи и нежные соски.

Тарзан-обезьяна наблюдал всю картину с того момента, как Нума прыгнул на добычу. До этого он какое-то время изучал девушку, а после решил: пусть Нума разделается с ней. Она была ненавистной немкой и, кроме того, шпионкой. Он видел ее в штабе генерала Крафта на совещании с немецким военным персоналом, а затем встречал в пределах британского лагеря, переодетую английским офицером. Последняя мысль заставила его вмешаться. Вероятно, генерал Джон Стаут был бы рад встретиться и допросить ее. Ее могли бы заставить выдать сведения, представляющие ценность для британского командования, а потом Стаут прикажет расстрелять шпионку.

Тарзан узнал не только, девушку, но и льва. Все львы выглядят одинаковыми для меня или вас, но не для жителей джунглей. Каждый лев имеет индивидуальную особенность морды, формы тела и походку, отличающие его от других львов так же, как различают по походке очень схожих между собою братьев. Кроме того, у животных, населяющих джунгли, имеется еще более точное мерило — это обоняние. Каждый из нас, человек или животное, имеют свой, только ему присущий, запах, и в основном, пользуясь носом, звери джунглей, наделенные чудодейственной силой обоняния, различают друг друга.

Вот последнее и окончательное доказательство тождества. Вы видели, как это демонстрировалось тысячи раз. Ваша собака знает ваш голос, она смотрит на вас и знает вас в лицо и помнит очертания вашей фигуры. Прекрасно! Кажется, у нее не может быть сомнения в том, что перед нею вы, но довольна ли она увиденным? Нет! Она должна подойти и обнюхать вас. Все другие чувства могут ввести в заблуждение, но не запах, поэтому собака, чтобы быть уверенной окончательно, подвергает вас последней проверке.

Тарзан узнал Нуму. Это ему он надевал намордник, его держал на поводке в течение двух дней и, наконец, спустил в траншею передовой оборонительной линии немцев. Он понял, что и Нума узнал его, значит, он вспомнит острие комья, больно коловшее и заставлявшее повиноваться и покоряться. Тарзан надеялся, что урок, преподанный льву, остался у того в памяти.

Он вышел вперед, позвав Нуму на языке Больших обезьян, требуя оставить девушку в покое. Без сомнения лев понял его. вспомнил он и угрозу копья; его Тармангани всегда держал наготове в загорелой правой руке, поэтому лев подался назад, стараясь решить своим неповоротливым мозгом нападать или бежать?

Человек-обезьяна, не останавливаясь, сразу подошел ко льву.

— Убирайся, Нума! — закричал он.— Не то Тарзан снова тебя привяжет и поведет через джунгли без еды. Смотри: вот мое копье! Помнишь, как острие впивалось в твой зад? Как рукояткой больно я бил тебя по голове? Уходи, Нума! Я, Тарзан-обезьяна, приказываю тебе!

Нума наморщил морду в большие складки, пока в них почти не скрылись его глаза. Он рычал и разевал ужасную пасть, издавая злобный рев. Когда острие копья коснулось его тела, он с остервенением ударил копье лапой и отпрянул назад. Тарзан перемахнул через мертвую лошадь, и девушка, лежащая под нею, удивленными, широко раскрытыми глазами уставилась на красивую фигуру мужчины, отгоняющего от нее свирепого льва. Хищник медленно пятился от своей добычи.

Когда Нума отошел на несколько ярдов, человек-обезьяна обратился к девушке на чистом немецком языке.

— Вы сильно ушиблись?

— Не думаю,— ответила она.— Но я не могу извлечь свою ногу из-под лошади.

— Попытайтесь хорошенько,— скомандовал Тарзан.— Я не знаю, как долго смогу удерживать льва.

Девушка отчаянно напряглась и, наконец, в изнеможении упала назад на локоть.

— Это невозможно! — крикнула она ему.

Он попятился медленно назад, пока снова не оказался возле лошади. Тогда он наклонился и схватил лошадь за подпругу. Одним рывком поднял тяжелую тушу с земли. Девушка освободилась и поднялась на ноги.

— Вы можете идти? — спросил Тарзан.

— Да,— ответила она.— Моя нога онемела, но, кажется, не повреждена.

— Хорошо,— заметил человек-обезьяна.— Медленно отступайте за меня, не делайте резких движений. Я думаю, лев больше не нападет.

С предельной осторожностью оба попятились к кусту. Нума постоял немного, порычал, а затем медленно последовал за ними. Тарзан думал, погонится ли он за ускользающей добычей или остановится невдалеке? Если он последует за ними, тогда нужно быть готовым к нападению. Если Нума нападет, то одного из них он схватит. Когда лев подошел к трупу лошади, Тарзан остановился — остановился и Нума, как Тарзан и думал. Человек-обезьяна ждал, что еще сделает лев. Тот глядел на людей какое-то время, сердито ворча, затем внимание его отвлекло соблазнительное мясо, и он набросился на труп лошади, продолжая прерванную трапезу.

Девушка вздохнула с облегчением. Они возобновили свой медленный отход. Лев, поедая мясо, изредка бросал на них косые взгляды, и когда они подошли к кустам и углубились в заросли, девушка почувствовала вдруг головокружение, настолько сильное, что упала бы, если бы ее не поддержала мощная рука — Тарзан заметил ее состояние. Через некоторое время она пришла в себя.

— Мне было трудно,— сказала девушка, как бы извиняясь,— это не от меня зависело. Смерть была так близко — ужасная смерть. Только сейчас начало сказываться потрясение, но теперь мне лучше. Как я смогу отблагодарить вас? Это было чудесно. Вы, кажется, совсем не боялись свирепого зверя, похоже — это он боялся вас! Кто вы?•

— Он знает меня,— ответил Тарзан мрачно и добавил,— вот потому и боится.

Он стоял лицом к девушке и впервые имел возможность разглядеть ее вблизи. Она была очень красива — этого нельзя было отрицать. Но Тарзан ощущал ее красоту только подсознанием. Красота, видимо, была чисто внешняя, ее не украшала душа. Поэтому красота девушки, не облагороженная духом, не казалась Тарзану возвышенной, какой была наделена его горячо любимая Джейн.

Душа девушки была, наверное, черна, как грех. Тарзан помнил, что юная красавица была немецкой шпионкой. Он ненавидел ее и желал доставить ее туда, где ее уничтожат, но изберут для этого способ, который принесет наибольшую пользу в борьбе с врагом.

Он равнодушно разглядывал белую обнаженную грудь, с которой Нума сорвал одежду. На атласной коже, меж холмиков грудей, покачивался медальон. Тарзан увидел его, и это вызвало у него неожиданное гневное изумление и злобу. Его лицо исказилось — золотой медальон, отделанный бриллиантами, золотой медальон его юности, подаренный в знак любви, украденный с груди его жены мерзавцем Шнайдером. Девушка увидела гневный взгляд, но неправильно его поняла. Тарзан грубо схватил ее за руку.

— Где вы это взяли? — потребовал он объяснения, срывая с нее безделушку.

Девушка оскорбленно выпрямилась.

— Уберите руки,— возмутилась она.

Но человек-обезьяна не обратил никакого внимания на ее слова, а только сдавил ей плечо с еще большей силой.

— Отвечайте мне! — рыкнул он.— Откуда он у вас?

— А вам-то что до этого? — отпарировала она.

— Это мое! — ответил он.— Скажите мне, кто дал вам его, или я брошу вас прямо в пасть льву!

— И вы могли бы это сделать? — спросила она, побледнев.

— Почему бы нет? — презрительно поморщился он.— Вы шпионка, а шпионы должны умереть, если они схвачены.

— Что же, вы собираетесь убить меня?!

— Я собираюсь отвести вас в штаб, там распорядятся вашей жизнью, но Нума может сделать это более эффектно. Что вы предпочитаете?

— Гауптман Фриц Шнайдер подарил мне этот медальон,— ответила девушка.

— В таком случае мы идем в штаб! — сказал Тарзан.— Быстро!

Девушка шла рядом с ним, обходя кусты, а ее мысли все время напряженно работали. Они двигались к востоку, что ее устраивало, и, так как они шли все время в этом направлении, она была даже рада находиться под защитой огромного белого дикаря. Берта Кирчер все время пути размышляла, помня, что ее пистолет находится у нее в кармане. Человек, взявший ее в плен, должно быть, сумасшедший, раз не отнял у нее оружие.

— Что вас заставляет думать, что я шпионка? — спросила она после длительного молчания.

— Я видел вас в немецком штабе,— ответил он,— а затем на территории английского лагеря.

Девушка не могла позволить отвести себя снова к англичанам. Она должна достичь Уилхемстала, даже если придется применить свой пистолет. Берта бросила косой взгляд на высокую фигуру. Какая величавая осанка! Но псе же это животное, способное убить ее или дать другим возможность это сделать, если она сама не уничтожит его. А медальон? — она должна получить его обратно, его непременно нужно доставить в Уилхемстал.

Тарзан шел теперь фута на два впереди, так как дорожка была узкой. Девушка осторожно вытащила пистолет. Одного выстрела было бы достаточно, цель была так близка, что просто невозможно было промахнуться. Взвесив все это, Берта прищурилась, глаза остановились на бронзовой спине с перекатывающимися под кожей мускулами. Какая идеальная походка и прекрасная, гордая посадка головы, а лицо, чудесное лицо с чисто классическими правильными чертами... Такому облику мог позавидовать не один из античных героев. И это великолепие превратится в груду мертвой плоти?

Волна неожиданного чувства охватила девушку. Нет, она не могла этого сделать, но все же она должна освободиться и непременно вернуть медальон обратно.

И тут она, зажмурившись, взмахнула пистолетом и сильно ударила Тарзана рукояткой по затылку. Как подкошенный, он упал на тропинку.

Глава 6ВОЗМЕЗДИЕ И МИЛОСЕРДИЕ

Часом позже Шита-пантера охотилась и случайно взглянула на голубое небо, где ее внимание привлек Ска-гриф, медленно круживший в вышине над кустом на расстоянии примерно мили. Целую минуту желтые глаза Шиты внимательно разглядывали отвратительную птицу. Они видели, как Ска нырял и поднимался, снова продолжая свое зловещее кружение. В этих движениях Ска все было понятно такому знатоку лесной жизни, как Шите, и в то же время они ничего бы не значили для вас или для меня.

Охотившаяся кошка догадалась, что на земле под местом парения грифа лежало что-то интересное — зверь, пожирающий свою добычу, или умирающее животное, на которое Ска не решался напасть. В любом случае для Шиты это означало мясо. Поэтому осторожная кошка пошла окольным путем, низко приседая на своих бархатных лапах. Движения пантеры были бесшумны, птица и ее жертва не должны были заметить ее приближения. Затем, принюхиваясь к каждому порыву ласкового ветерка, Шита-пантера осторожно поползла вперед. На некотором расстоянии ее острое обоняние уловило запах Тармангани.

Шита остановилась. Она никогда не охотилась на людей. Пантера была молода, в самом расцвете сил, до этого она всегда избегала такого ненавистного соседства, а за последнее время стала постепенно привыкать к нему, благодаря появлению многих солдат на ее древних охотничьих угодьях, а поскольку солдаты спугнули большую часть дичи, Шите чем-то надо было питаться. Дни наступили постные, и Шита была голодна.

Описывающий круги Ска навел Шиту на мысль, что этот Тармангани беспомощен и уже находится на грани смерти, иначе Ска бы здесь не было. Мерзкая птица любила легкую добычу.

Поэтому кошка продолжала свой путь. Неожиданно густой кустарник расступился, и желто-зеленые глаза остановились со злорадством и алчностью на теле почти обнаженного огромного Тармангани, лежащего лицом вниз на узкой тропе.

Нума, насытившись, приподнялся с туши лошади Берты Кирчер и, схватив почти дочиста обглоданное тело за шею, оттащил в кусты, после чего направился к востоку, там было его логово, где он оставил свою самку. Будучи сытым, лев склонен был поспать и далек от желания вступать в бой. Он двигался медленно и величаво, не пытаясь скрываться и красться молча, незамеченным.

Иногда Нума бросал царственный взор направо или налево. Его путь лежал вдоль узкой тропинки. Вдруг на повороте он неожиданно остановился перед тем, что открывалось его взгляду: Шита-пантера украдкой, озираясь, подбиралась к почти обнаженному телу Термангани, лежащего ничком в пыли тропинки. Нума внимательно глянул на неподвижное тело и узнал его: это был его Тармангани. Он испустил тихое рычание-предупреждение. Шита остановилась с приподнятой лапой, которую собиралась опустить на спину Тарзана, и быстро повернулась, чтобы взглянуть на незваного гостя.

Что мелькнуло в мозгу зверя? Кто может сказать? Пантера, казалось, обдумывала, стоит ли защищать свою добычу. Она грозно зарычала, как бы предостерегая Ну-му не покушаться на то, что лежит на тропе. А что думал Нума? Овладела ли им мысль о правах собственности? Кто кому принадлежал? Тармангани ему или он Тармангани? Разве не эта Большая Белая Обезьяна подчинила его и унизила? Но, однако, именно этот Тармангани и накормил его, голодного, до отвала. Нума вспомнил страх, испытанный перед человеком-обезьяной и его острым копьем. Но в сознании зверей страх скорее вызывает уважение, нежели ненависть, поэтому Нума признался себе it том, что уважает это существо, унизившее и подчинившее его себе. На Шиту-пантеру он привык взирать с презрением. Как смеет низкая тварь приставать к хозяину льва?! Только зависти и жадности было уже достаточно, чтобы заставить Нуму отогнать Шиту. Лев не был голоден, чтобы зариться на клок мяса из тела кошки, однако не голод заставил его отпугнуть Шиту от лежащего человека. В огромной башке льва зародилось смутное чувство преданности. Возможно, это полуосознанное чувство бросило Нуму вперед с грозным ревом к злобствующей пантере.

Какое-то мгновение пантера раздумывала. Потом она, как большая пятнистая кошка, выгнула спину и шипя оскалила морду, пылая злобой на весь мир, но не тронулась с места. Нума не готовился к схватке, однако вид Шиты, осмелившейся оспаривать его нрава, зажег его вспыльчивый характер огнем ненависти и жаждой убийства. Его глаза сверкнули злобой, длинный золотисто-рыжий хвост поднялся кверху, и с устрашающим ревом Нума набросился на этого не по чину расхрабрившегося вассала,.

Прыжок был столь неожиданным и с такого короткого расстояния, что у Шиты не было возможности повернуться и убежать, поэтому она вертелась с выпущенными когтями, ее пасть огрызалась, но сила противника превосходила ее собственную многократно. Огромные когти, сильные клыки и преобладающий вес Нумы делали сопротивление Шиты безнадежным делом. При первом же ударе пантера была сокрушена, и, хотя она нарочно упала на спину и подняла кверху свою мощную заднюю лапу, намереваясь острыми, как бритва, когтями вспороть живот Нумы и выпотрошить его, лев опередил ее и в момент сомкнул свои могучие челюсти на горле Шиты.

Вскоре для нее все кончилось. Нума встал, встряхнулся, стоя над изорванным и изувеченным телом своего врага. Его лоснящаяся шкура была местами изранена, кровь стекала с боков. Хотя раны были небольшими, это обозлило победителя. Он тупо уставился на мертвую пантеру, а затем в припадке ярости подхватил и смял тело только затем, чтобы снова его бросить и потоптать. Затем склонил голову, издал громкий рев и повернулся к человеку- обезьяне .

Подойдя к неподвижному телу, он обнюхал его с головы до ног. Затем потрогал своей могучей лапой, перевернул его лицом вверх. Снова обнюхав тело, он, наконец, лизнул Тарзана в лицо своим шершавым языком. Вот тогда-то тот и открыл глаза.

Над ним возвышался огромный лев, его горячее дыхание било в ноздри, а шершавый язык лизал щеку. Человек-обезьяна бывал часто близок к смерти, но никогда она не подступала так близко, как сейчас, подумалось ему. Сознавая опасность, он подумал, что такая смерть будет делом одной секунды. Его сознание все еще было помрачено от удара, нанесенного ему в затылок. Поэтому Тарзан не сразу узнал льва, склонившегося над ним. Однако, немного времени спустя, он стал приходить в себя и вместе с этим осмысливать поразительный факт, что Нума, кажется, не собирается его пожирать — по крайней мере, не сейчас.

Положение Тарзана было затруднительным. Лев стоял, широко расставив свои передние лапы, и нависал над ним. Человек-обезьяна не мог приподняться, не отпихнув льва, а допустит ли тот, чтобы его отодвинули, как домашнего пса? Этот вопрос оставался открытым. Ведь зверь мог считать человека уже мертвым, и любое движение, доказывающее обратное, по всей вероятности, вызовет в людоеде потребность убить.

Но Тарзан устал от своего положения. Он не собирался валяться так долго. Разлеживаться было некогда. Тарзану пришло на ум то обстоятельство, что девушка-шпионка исчезла. Далеко ли она успела уйти, зависело от того, сколько времени он провел без чувств на тропе. Сознание того, что немецкая тварь глумилась над ним, заглядывая ему в глаза, и бросила на растерзание хищникам, прекрасно зная, что он жив, бесило Тарзана.

Лев склонив голову в сторону и заскулил. Тарзану были знакомы эти звуки. Он знал, что они выражают не гнев и голод, и тогда рискнул подняться единым махом, одобренный этим тихим повизгиванием.

— Подвинься, Нума! — приказал он и, положив ладонь на рыжевато-золотистое плечо, отодвинул льва в сторону. Затем настороженно поднялся, держа руку на рукояти ножа. Настороженно человек-обезьяна ждал, как отреагирует лев, И тут-то его глаза впервые увидели растерзанное тело Шиты. Он посмотрел на мертвую кошку, затем бросил взгляд на живую, и тогда только заметил следы схватки на шкуре Нумы-льва. Ему стали понятны предшествующие события. Нума спас его от пантеры!

Это казалось неправдоподобным, но все замеченное указывало на такой оборот событий. Тарзан повернулся ко льву, без страха подошел и осмотрел его раны. Он увидел, что они неглубоки и неопасны. Когда Тарзан склонился над ним, Нума потерся своим зудящим ухом об обнаженное смуглое плечо.

Тогда человек-обезьяна потрепал рукой огромную голову, поднял свое копье и принялся искать следы девушки. Он вскоре их обнаружил, они вели на восток. Собираясь следовать туда, куда ведут следы, Тарзан решил про верить медальон, который должен был висеть у него на шее. Но его не оказалось на месте.

Лицо человека-обезьяны не выразило никакой злобы, он лишь слегка поиграл желваками. Печально потрогал рукой затылок, где образовалась шишка на месте удара, нанесенного девушкой. Странная улыбка заиграла на его лице. Он не мог не согласиться с тем, что немка здорово его надула.

Чтобы сделать то, что сделала она, нужно было иметь большое мужество. Девушка пустилась в нелегкий путь по бездорожью, вооруженная одним лишь пистолетом, по лесной глухомани, простирающейся до самой железной дороги, в направлении к горам, где находится Уилхемстал. Это был храбрый поступок.

Тарзан уважал мужество. Он был достаточно взрослым и умным, чтобы признать мужество за врагом и восхититься им, даже мужеством немецкой шпионки. Оно лишь дополняло ее находчивость и делало ее еще более опасной. Необходимо было найти шпионку и поскорее уничтожить. Тарзан надеялся догнать ее еще до Уилхемстала и сразу лее пошел по следу своей размашистой походкой — он мог так идти часами, быстро, без видимой усталости.

То, что девушка могла дойти до города пешком менее чем за два дня, казалось невероятным, так как впереди было добрых тридцать миль, часть дороги, к тому же, пролегала по холмам. Когда эта мысль пришла ему в голову, он вдруг услышал гудок паровоза на востоке и догадался, что железная дорога снова действует. До этого она была закрыта на несколько дней. Если поезд шел на юг, девушка дала бы знак машинисту остановиться, если, конечно, она была на правильном пути. Острый слух Тарзана уловил скрежет тормозов, а через несколько минут был дан сигнал отправления. Поезд тронулся, и колеса зазвучали по рельсам, так как он набирал скорость. Расстояние между полотном дороги и Тарзаном было приличным. Поезд уходил от него на всех парах. Тарзан мог судить по направлению звука, что состав двигался на юг.

Человек-обезьяна поспешил к железной дороге. У колеи след девушки обрывался. Это подтверждало предположение, что именно она остановила поезд и села в него, как Тарзан и думал. Теперь ничего не оставалось, только идти в Уилхемстал, где он надеялся найти капитана Фрица Шнайдера и заодно девушку и вернуть свой медальон с бриллиантом.

Было уже темно, когда Тарзан дошел до маленького городка на холме. Это был Уилхемстал. Послонявшись в пригороде, он пытался решить вопрос, может ли обнаженный белый человек пройти по городу, не вызывая подозрения? Кругом было много солдат, городок хорошо охранялся. Тарзан видел, что одинокий постовой не отдалялся от своего поста больше, чем на сто ярдов. Убрать одного постового не представляло никакой трудности, но войти в город и обследовать его было практически невозможно, все равно, одет ты или раздет.

Продвигаясь вперед ползком, используя каждое укрытие, прижимаясь вплотную к земле и замирая в неподвижности, когда часовой поворачивался к нему лицом, человек-обезьяна, наконец, дополз до спасательной тени дома, стоящего как раз на задах улицы. Быстро перебираясь от дерева к дереву, он продвигался вперед, к черному ходу, пока его, наконец, не обнаружила большая собака, лежавшая во дворике бунгало. Животное пошло прямо на него, сердито ворча. Тарзан неподвижно застыл у дерева. Он мог видеть свет внутри бунгало и людей в военной форме, расхаживавших туда-сюда. Он надеялся, что собака не залает. Собака не залаяла, но еще более свирепо зарычала. Как раз в этот момент задняя дверь бунгало открылась, и оттуда вышел человек. Животное бросилось на Тарзана.

Это была крупная собака, почти как Данго гиена, и набросилась она со всей злобной стремительностью Нумы-льва. Когда она приблизилась, Тарзан наклонился, и собака стрелой взвилась к его горлу, но она имела дело не с человеком. Ее скорость не могла сравниться с той, что развивал Тарзан, зубы не вонзились в мягкое тело — сильные стальные пальцы схватили пса за горло. Пес успел издать лишь один удивленный визг, лязгнули перед обнаженной грудью мощные челюсти. Ах, как ошибся пес — могучие пальцы сдавили горло, человек встал и отбросил труп собаки в сторону. В то же время голос из открытых дверей бунгало позвал: «Симба!».

Ответа не было. Повторив зов, человек спустился со ступенек и направился к дереву. В свете двери Тарзан мог видеть, что он был высок, широкоплеч и носил форму немецкого офицера. Человек-обезьяна скрылся в тени, падающей от ствола дерева. Мужчина подходил ближе, все еще окликая собаку. Он не видел дикого зверя, скорчившегося в густой тени и поджидавшего его. Когда офицер оказался в десяти футах, Тарзан прыгнул так, как прыгает Сабор-львица, чтобы убить. Стремительность прыжка и немалый вес Тарзана свалили немца на землю, ладонь запечатала рот, не давая возможности закричать. Офицер сопротивлялся, но у него не было возможности бороться.

Чуть позднее он лежал мертвый рядом с трупом собаки.

Тарзан стоял, глядя на свою жертву, и сожалел о том, что не может позволить себе такой риск — издать свой любимый клич победы.

Пока он разглядывал труп немца, в голову ему пришла великолепная мысль. Вид военной формы подсказал ему способ, благодаря которому он сможет разгуливать по Уилхемсталу с минимальным шансом быть обнаруженным. Через десять минут высокий, широкоплечий офицер покинул дворик бунгало, оставив за собой два мертвых тела — удушенную собаку и обнаженный труп белого человека.

Тарзан смело шел вдоль небольшой улицы. Те прохожие, что попадались навстречу, не могли догадаться, что под немецкой формой бьется сердце дикаря: оно пульсировало ненавистью к гуннам. Первой задачей Тарзана было найти гостиницу, так как в гостинице он рассчитывал обнаружить девушку, а там, где будет эта девушка, наверняка окажется и гауптман Фриц Шнайдер. Кем доводился он ей — соучастником, любовником или и тем, и другим? А у девушки должен быть драгоценный медальон Тарзана .

Наконец он нашел гостиницу — низкое двухэтажное здание с открытой верандой. Оба этажа были освещены, и люди, обитавшие в номерах, в основном офицеры, хорошо были видны с улицы. Человек-обезьяна хотел войти и спросить о тех, кого искал, но затем решил сперва разведать обстановку. Обойдя вокруг здания, он заглянул во все освещенные комнаты на первом этаже и никого из тех, кого искал, не увидел. Затем он легко вспрыгнул на крышу веранды и продолжал свое исследование, заглядывая в окна второго этажа.

В одном углу гостиницы в задней комнате второго этажа окна были зашторены, но Тарзан слышал шаги внутри и один раз заметил силуэт фигуры, промелькнувший за занавеской. Ему показалось, что это фигура женская, но тень быстро исчезла, поэтому полной уверенности, что в номере есть женщина, не было. Тарзан подполз ближе к окну и прислушался. Да, там были женщина и мужчина — он отчетливо слышал голоса, хотя и не мог разобрать слов, так как они, видимо, разговаривали шепотом.

В смежной комнате было темно. Тарзан потрогал окно и увидел, что оно не заперто. Внутри было тихо. Он осторожно поднял оконный переплет и снова прислушался — абсолютная тишина. Перекинув ногу через подоконник, проскользнул внутрь и быстро огляделся. Комната была пуста. Подойдя к двери, Тарзан открыл ее и выглянул в коридор. Там тоже никого не было. Он вернулся и подкрался к двери смежной комнаты, где находились мужчина и женщина. Прислонившись к двери, он прислу шалея. Теперь Тарзан различал слова, так как эти двое повысили голоса, как бы споря. Говорила женщина:

— Я доставила медальон, как мы договорились с вами и генералом Крафтом,— это должно служить мне опознавательным знаком. Я не ношу с собой никаких других удостоверений личности. Этого медальона должно было быть достаточно, и вам ничего не нужно делать — лишь отдать мне бумаги и отпустить меня.

Мужчина говорил тихим голосом, и Тарзан не мог разобрать слов. Тогда снова заговорила женщина с ноткой презрения и, возможно, страха в голосе:

— Вы не посмеете, гауптман Шнайдер! Не трогайте меня! Уберите ваши руки!

Вот тогда то Тарзан-обезьяна рывком открыл дверь и вошел в комнату. Там он увидел громадного, с бычьей шеей немецкого офицера, положившего одну руку на талию фройляйн Берты Кирчер. Другой рукой верзила обхватил шею девушки, запрокидывая ей голову. Он пытался поцеловать ее в губы. Девушка сопротивлялась огромному животному, но ее усилия были тщетны. Губы мужчи ны приближались к ее губам. Медленно, дюйм за дюймом, она отшатывалась назад.

Шнайдер услыхал шум открывающейся позади себя двери и обернулся. При виде странного офицера он отпустил девушку и выпрямился.

— Что означает это вторжение? Лейтенант, почему вы здесь? — спросил он, заметив погоны вошедшего.— Немедленно покиньте помещение!

Тарзан не произнес членораздельного ответа, но двое находящихся с ним в комнате услышали тихий рык, вырвавшийся из его сжатых губ — рычание, от которого у девушки по телу пробежали мурашки и которое вызвало бледность на лице гунна. Рука немца рванулась к пистоле ту, но как только он вытащил оружие, оно вылетело через окно во двор. Тарзан, закрыв дверь и прислонясь к ней спиной, начал медленно снимать с себя офицерское платье.

— Вы гауптман Шнайдер? — спросил он у немца.

— Ну и что с этого? — пробурчал тот.

— Я — Тарзан-обезьяна,— сказал Тарзан.— И теперь вы знаете, зачем я ворвался сюда.

Те двое, что стояли перед ним, с ужасом наблюдали, как он сбрасывает на пол китель и брюки. Наконец ненавистная форма кучкой валялась на полу. Тарзан остался в одной лишь набедренной повязке. Теперь и девушка узнала его.

— Уберите руку с пистолета,— предостерег Тарзан ее. Рука опустилась.— Теперь подойдите сюда.

Она подошла, и Тарзан забрал у нее оружие. Оно последовало туда же, куда и пистолет Шнайдера — за окно.

Когда Тарзан назвал себя, он заметил, как болезненная бледность покрыла черты Шнайдера. Наконец-то он нашел настоящего убийцу своей жены. Наконец-то Джейн хоть частично будет отомщена — никогда Тарзан не сможет отплатить за ее смерть полностью: жизнь так коротка, а немцев так много!

— Что вы хотите от меня? — спросил Шнайдер.

— Вы заплатите за то, что натворили в маленьком бунгало в стране Вазири! — ответил человек-обезьяна.

Шнайдер пытался неистовствовать и угрожать. Тарзан повернул ключ в двери и выбросил его через окно вслед за пистолетами. Затем он повернулся к девушке.

— Не подходите близко! — сказал он спокойным голосом.- Тарзан-обезьяна собирается убить этого человека!

Гунн прекратил истерику и начал умолять:

— У меня есть жена и дети! — кричал он.— Я ничего такого не сделал!

— Вы умрете, как и полагается такому, как вы,— сказал Тарзан,— с кровью на руках и ложью на устах.— Он двинулся по комнате к плотному гауптману Шнайдеру. Тот, крупный и холеный мужчина, был примерно такого же роста, как и человек-обезьяна, но значительно грузнее. Он видел, что угрозы и мольбы бесполезны, поэтому приготовился к бою. Так борется за жизнь загнанная в угол крыса — со всей маниакальной яростью, хитростью и жестокостью, соблюдая главный закон природы — жизнь превыше всего, борясь за существование всеми доступными способами, как и прочие животные.

Склонив свою крупную голову, немец набросился на человека-обезьяну. Враги сцепились в центре комнаты. Они стояли, обхватив друг друга, некоторое время, пока Тарзан не сумел бросить немца спиной на стол, стол не выдержал, ножки подломились, и немец рухнул на пол, увлекая за собой Тарзана. Стол разлетелся под тяжестью двух борющихся тел.

Девушка стояла, забившись в угол, и наблюдала за битвой расширенными от ужаса глазами. Она видела, как двое мужчин катались по полу, сжав друг друга в смертельных объятиях, и с ужасом слышала тихое рычание, срывающееся с губ дикаря-гиганта. Шнайдер пытался схватить врага за горло толстыми пальцами, в то же время,— о, ужас! — Берта Кирчер увидела, как тот, другой, тяаулся к яремной вене немца, пытаясь прокусить ее своими зубами.

Шнайдер, кажется, тоже понял это, так как удвоил усилия, и, наконец, ему удалось оказаться сверху. Он вырвался из объятий Тарзана-обезьяны. Вскочив на ноги, подбежал к окну, но Тарзан был по-звериному быстр. Прежде чем немец успел выпрыгнуть через раму, тяжелая рука упала ему на плечо. Он был отброшен назад и перекатился через всю комнату, ударившись в противоположную стену. Тарзан последовал за ним, и снова они схватились, нанося друг другу ужасные удары, пока Шнайдер пронзительным голосом не завопил: «Камраден, камраден!».

Тарзан схватил немца за горло и вытащил свой огромный нож. Шнайдер стоял спиной к стене, и, хотя колени его подгибались, его удерживал в таком положении человек-обезьяна. Он поднес острие ножа к нижней части живота немца.

— Так ты зарезал мою жену,— прошипел он ужасным шепотом,— так умрешь и ты!

Девушка кинулась вперед.

— О, боже, нет! — закричала она.— Только не это! Вы слишком мужественны — вы не можете быть таким зверем!

Тарзан повернулся к ней.

— Да,— сказал он,— вы правы, я не могу этого сделать — я не немец! — И он поднял лезвие и глубоко вонзил его в полное злобы сердце Фрица Шнайдера.

Кровь брызнула, гунн, задыхаясь, заговорил в предчувствии смерти. Он прохрипел:

— Я не сделал этого! Она не тут...

Он не договорил; кровавая пена запузырилась на губах. Глаза остекленели. Фриц Шнайдер был мертв...

Тарзан повернулся к девушке и протянул руку.

— Отдайте мне медальон! — приказал он.

Девушка указала на мертвого офицера.

— Медальон у него!

Тарзан обыскал немца и нашел безделушку.

— Теперь вы отдадите мне бумаги! — сказал он.

Без единого слова она передала ему сложенный вчетверо документ. Он долго стоял и смотрел на нее, прежде чем заговорить.

— Я пришел также и за вами,— промолвил он.— Было бы трудно увести вас отсюда, поэтому я намереваюсь убить вас. Я поклялся убивать всех людей вашей нации. Но вы правы, когда сказали, что я не такое животное, как этот убийца женщин. Я не мог покончить с ним тем же способом, каким он убил мою жену, и не могу убить женщину — вас.

Он подошел к окну, поднял раму и мгновением позже исчез в темноте.

Тогда та, которую Тарзан знал как фройляйн Берту Кирчер, быстро подошла к трупу, лежавшему на полу, засунула руку в потайной карман кителя и вытащила маленький листок бумаги. Его она засунула за рамку своей фотографии, стоявшей на комоде, и только после этого подошла к окну и позвала на помощь.

Глава 7КОГДА КРОВЬ СКАЗАЛАСЬ

Тарзан-обезьяна был возмущен. В его власти была немецкая шпионка-Берта Кирчер, а он оставил ее живой и невредимой. Конечно, он убил наконец гауптмана Шнайдера, молодой лейтенант фон Госс погиб от его руки. И разве не он различными способами отомстил группе немцев, убивавших, грабивших и насиловавших в бунгало Тарзана в стране Вазири? Оставался в живых еще один офицер, с ним тоже нужно было рассчитаться, но его он пока не мог найти. Это был лейтенант Обергатц; Тарзан его упорно, но безуспешно разыскивал. Ему, наконец, удалось выяснить, что Обергатц был послан по специальному заданию то ли в глубь Африки, то ли вовсе в Европу; справиться было не у кого, а те, кого он спрашивал, либо не знали, где лейтенант, либо не разглашали военной тайны.

Но тот факт, что он позволил дать волю своей слабости, как ему казалось, и пощадить шпионку, когда он мог спокойно вынести Берту Кирчер на руках из гостиницы в Уилхемстале, Тарзан никак не мог себе объяснить. Он стыдился проявления недостойных воспитанника джунглей чувств, этого проявления слабости. Когда он передавал бумагу, отобранную у девушки, британскому начальнику в штабе, то был очень недоволен собой. Хотя сведения, содержащиеся в документе, позволили британцам сорвать немецкое фланговое наступление, это не улучшило самочувствия Тарзана. Возможно, причина такого недовольства заключалась в том, что он прекрасно сознавал — повторись такая возможность снова, он опять не сумеет убить женщину, как это произошло в ту ночь в Уилхемстале.

Тарзан проклинал эту свою слабость, как он ее про себя называл, и объяснял ее изнежившим его влиянием цивилизации. В глубине сердца он хранил презрение как к цивилизации, так и к ее представителям-мужчинам и женщинам культурных стран мира. Он всегда сравнивал их слабости, пороки, лицемерие и их маленькое тщеславие с открытым и примитивным образом жизни его диких собратьев в джунглях. И в то же время в горячем сердце человека-обезьяны боролись меж собой две могущественные страсти. Кроме любви и привязанности к миру, воспитавшему его, такая же любовь и преданность жила в душе Тарзана и к его друзьям из цивилизованного мира.

Человек-обезьяна, воспитанный диким зверем и среди диких зверей, не спешил сближаться с кем-либо. Знакомых у него были сотни, но друзей мало. Ради этих немногих он умер бы, как, несомненно, и они отдали бы свои жизни ради него, но никого из них не было в британских войсках в Восточной Африке. Поэтому Тарзан, чувствуя отвращение при виде людей, ведущих жестокую и бесчеловечную войну, решил последовать настойчивому зову далеких джунглей своей юности.

Немцы были все время в движении, поскольку война в Восточной Африке почти закончилась; он понимал, что его дальнейшие услуги британцам будут представлять незначительную ценность.

Никогда не присягая королю на верность, Тарзан не поступал на регулярную службу. Он не считал себя обязанным оставаться в войсках, а поскольку моральные обязательства были им почти выполнены, он исчез из британского лагеря так же таинственно, как и появился в нем несколько месяцев тому назад.

Не раз Тарзан возвращался к дикой жизни, но всегда любовь к жене приводила его снова в цивилизованный мир. Теперь, когда ее больше нет на свете, он чувствовал, что окончательно расстается с логовищами человека и что будет жить и умрет зверем среди зверей, каким был с детства и до зрелого возраста.

Между ним и местом назначения лежала дикая местность, не затронутая цивилизацией, где во многих местах, наверняка, впервые ступала нога человека. Он первый оставит след на изумрудных травах этих диких краев. Такая перспектива отнюдь не пугала Тармангани — скорее она была заманчива и служила стимулом к такому путешествию, ибо в жилах Тарзана текла благородная кровь, побуждающая его совершать открытия. Именно люди, в жилах которых течет кровь первооткрывателей, и сделали большую часть Земли обитаемой для человека.

Вопрос пищи и воды, являющийся первостепенным для обыкновенного человека, намечавшего такую экспедицию, мало беспокоил Тарзана. Дикая местность была средой его обитания, а знание леса было естественным для него, как дыхание. Подобно остальным животным джунглей он мог почуять воду на большом расстоянии, и там, где я или вы умерли бы от жажды, человек-обезьяна безошибочно нашел бы место, где копать колодец, чтобы добыть живительную влагу.

В течение нескольких дней Тарзан пересекал местность, богатую дичью и орошаемую полноводными реками. Он шел медленно, охотился или занимался рыбной ловлей. Снова он относился по-братски или ссорился с другими обитателями джунглей. Он завел себе подружку. Это была маленькая Ману-обезьянка. Она щебетала и бранилась с могучим Тармангани, но нрав у нее был отходчивый. Поссорившись, она через минуту уже предупреждала своего огромного друга о Хисте-змее, что лежит впереди, свернувшись клубком, в высокой траве. У Ману Тарзан расспрашивал о больших обезьянах-Мангани. Ему было сказано, что немногие из них населяют эту часть джунглей, и даже эти немногие охотились в это время года гораздо дальше тех мест, по которым пролегал его путь, а пребывали где-то на севере.

— Но здесь живут Болгани,— прощебетала Ману.— Ты не хотел бы повидаться с ними?

Тон у Ману был насмешливый, и Тарзан знал — это потому, что маленькая Ману думает, будто все живые существа джунглей боятся могучего Болгани — гориллу. Тарзан выпятил свою огромную грудь, ударив по ней кулаком.

— Я — Тарзан! — крикнул он.— Когда Тарзан был совсем еще маленьким, он убил Болгани. Тарзан ищет Мангани — своих братьев, но Болгани пусть не попадается на пути Тарзана.

Маленькая Ману-мартышка не была потрясена таким заявлением, так как в джунглях заведено хвастать и верить хвастовству. Вот тогда-то она решила рассказать Тарзану побольше о здешних Мангани.

— Они идут туда, туда и туда,— говорила она, широко раскрывая глазенки и указывая рукой сначала в северном направлении, а затем на запад, и наконец, повернувшись, на юг,— так как там,— и она указала на запад,— много охоты, а в промежутке находится место, где нет ни пищи, ни воды, поэтому они вынуждены идти таким путем,— и она снова описала ручонкой полукруг, из чего Тарзану стало ясно, какой путь проделывают большие обезьяны, чтобы подойти к своим охотничьим угодьям на западе. Все это нормально для Мангани: они ленивы и не любят передвигаться быстро, но для Тарзана прямая дорога была бы лучше. Он пересечет засушливый край и подойдет к местам хорошей охоты за треть времени, которое занимает дорога у Мангани. Пока они доберутся до севера и повернут снова обратно, он уже окажется в их охотничьих угодьях.

Тарзан продолжал путь на запад и, перейдя цепь низких гор, наткнулся на широкое каменистое плоскогорье, явно пустынное и необитаемое. Вдалеке он увидел другой горный кряж, за которым, как чувствовал, и должны находиться охотничьи угодья Мангани. Там он присоединится к своим собратьям и останется с ними на некоторое время, прежде чем продолжать путешествие к побережью, где стоит маленькая хижина, построенная его отцом возле закрытой гавани, на самом краю джунглей.

Тарзан был полон созидательных планов. Он перестроит и увеличит хижину, где родился, соорудит склады, заставит обезьян приносить туда и оставлять на хранение пищу, когда ее в изобилии, чтобы она лежала в складах до времени, когда еды бывает мало. Он заставит их делать такое, о чем обезьянам и не снилось. Племя останется навсегда на этом участке местности, он снова будет его царем, как был им когда-то. Он постарается научить их всему хорошему, чему сам научился у людей. Однако, зная обезьян так, как знал их Тарзан, он боялся, что его труд ни к чему не приведет.

Человек-обезьяна выяснил, что местность, которую он проходил, была исключительно неровной, он едва ли когда-либо сталкивался с подобным рельефом. Плоскогорье местами было пересечено глубокими ущельями. Преодоление их зачастую требовало многих часов изнурительных усилий. Растительность на плато была редкая, бледно-коричневая по цвету. Она придавала всему ландшафту исключительно унылый вид. Большие камни, были разбросаны на всей обозримой территории, которую можно было окинуть взглядом. Они лежали, погруженные в мельчайшую пыль, пыль поднималась, окутывая путника облаком при каждом шаге. Солнце пекло немилосердно с безоблачного неба.

Весь день Тарзан пробирался через эту ненавистную землю, и когда солнце склонилось к закату, отдаленные горы, к которым оно опускалось, оказались не ближе, чем утром. Ни одного признака живого существа не увидел человек-обезьяна кроме птицы Ска. Это была дурная примета: Ска следовал за ним без устали с момента его появления в этой выжженной пустыне.

Ни малейшего жучка — найди Тарзан его, тотчас съел бы. Уже одно отсутствие насекомых свидетельствовало о том, что никакой жизни не существовало на этом пустынном плоскогорье. Тарзан был голоден, его томила жажда. Вечером он присел отдохнуть и решил продолжать путь во время ночной прохлады, так как понимал — даже у его мощного организма есть свои пределы, и там, где нет пищи и воды, самый лучший знаток леса в мире ничего не сможет поделать. Эго был абсолютно новый опыт в жизни Тарзана — найти огромную пустую и наводящую ужас землю в своей любимой Африке. Даже у Сахары были свои оазисы, но в этом жестоком мире не было никаких признаков гостеприимства, ничто не ждало здесь путника — ну хотя бы квадратный фут зелени и цветов...

Тем не менее Тарзана не мучили опасения, что он не дойдет до той страны чудес, о которой ему рассказывала Ману, хотя было очевидно, что придется это делать с потрескавшейся от сухости кожей и пустым желудком. И он двигался дальше в ночной тиши.

С наступлением рассвета Тарзан почувствовал потребность в отдыхе. Он подошел к краю еще одного из коварных ущелий, в изобилии пересекающих плоскогорье. Это было восьмое по счету с того дня, что он провел в пустынной голодной стране. Отвесные склоны ущелья потребовали предельного напряжения и покорились бы только хорошо поевшему и не ощущающему недостатка в воде альпинисту. Тарзан впервые в жизни взглянул с сомнением в бездну, а затем на другую сторону, куда он хотел попасть. Его начали одолевать опасения.

Тарзан не боялся смерти, воспоминания о погибшей жене все еще были свежи в его памяти. Он даже искал смерти, сражаясь с немцами, однако, в нем был силен первобытный инстинкт — инстинкт самосохранения — всепобеждающая сила жизни. Эта сила будет держать его в рядах активных борцов против Великого Косца, пока^, борясь до последнего, он не будет сражен превосходящей силой.

Тень медленно проплыла по земле рядом с ним. Взглянув вверх, человек-обезьяна увидел Ска-грифа, который описывал над его головой широкий круг. Мрачный и настойчивый предвестник зла и смерти вызвал в Тарзане новое решение. Он поднялся и подошел к краю ущелья, а затем, подняв лицо вверх, бросил взгляд на парящую в небе птицу и испустил клич обезьяны-самца.

— Я Тарзан! — кричал он.— Властитель джунглей! Тарзан обезьяна не будет пищей для Ска — пожирателя падали. Лети обратно к логову Данго-гиены и кормись остатками ее обеда! Тарзан не оставит своих костей в этой пустыне смерти. Не будет тебе поживы, Ска!

Не дойдя до дна ущелья, он был вынужден сознаться, что даже его могучие силы сдают, и когда он упал изнуренный у подножия скалы, увидев перед собой стену, на которую нужно было взобраться, то обнажил свои белые клыки и зарычал.

Целый час Тарзан лежал, отдыхая в прохладной тени у каменной стены. Вокруг царило безмолвие, и было тихо на дне ущелья, тихо и мрачно, как в гробу. Ни летающих птиц, ни ползающих змей — они оживили бы эту мертвящую тишину. Действительно, здесь была Долина Смерти. Человек-обезьяна почувствовал гнетущее воздействие этого ужасного места. Безысходность, которой, казалось, был пропитан самый воздух, начинала действовать и на Тарзана. Он вскочил на ноги, встряхнулся, как огромный лев,— разве он не Великий Тарзан-обезьяна? Да, Великим Тарзаном он все еще был и останется им до последнего удара своего сердца!

Проходя по дну ущелья в поисках более удобного места для подъема, Тарзан заметил что-то лежащее у подножия изрезанной трещинами скалы. К ней как раз он и направлялся. То, что лежало под скалой, находилось в резком контрасте со всем окружающим и все же было настолько неотделимой частью этого мрачного места, что производило впечатление чьего-то замысла.

Казалось, что над зрелищем поработал профессионал — режиссер. Скала казалась хорошо выполненной театральной декорацией. Тарзан легко представил себе, что на сцену сейчас выйдет актер и произнесет трагический монолог. То, что лежало под скалой, годилось для иллюстрации шекспировских пьес. Куду-солнце, прямо как театральный прожектор, устроившийся на вершине утеса, направляло свои лучи концентрированным пучком туда, где белело нечто зловещее.

Подойдя ближе, Тарзан увидел череп и кости, лежавшие среди истлевших остатков одежды, рядом валялись предметы снаряжения. С любопытством осматривая ужасную находку, человек-обезьяна до такой степени заинтересовался, что на какое-то время забыл о своих собственных затруднениях, размышляя над удивительной историей, вызванной из прошлого этим безмолвным свидетельством трагедии давно прошедшего времени.

Кости хорошо сохранились, это указывало на то, что их никто не трогал, а плоть с них, видимо, была склевана грифами. Несчастный погиб, сорвавшись со скалы, так как кости были переломаны. Остатки снаряжения говорили о давности происшедшего. В этом защищенном месте, где не было львов и куда, надо полагать, редко забредали люди, кости находились в полном порядке, так они могли лежать, не распадаясь, ибо не было здесь никого, кто мог бы разбросать их или потревожить.

Около скелета валялись шлем из кованой бронзы и ржавая нижняя часть нагрудника из стали, а с другого бока лежала длинная прямая рапира в ножнах и древняя аркебуза. Кости принадлежали крупному человеку, явно при жизни он отличался удивительной силой и жизнестойкостью. Тарзан понимал, что тот, кто отважился проникнуть так далеко в опасные дебри Африки, и должен был быть таким. Вдобавок путешественник был снаряжен громоздким и в то же время бесполезным вооружением.

Человек-обезьяна почувствовал, что этот безымянный странник из давно прошедших дней вызывает в нем глубокое восхищение. Каким непреклонным человеком он был! Какой славный рассказ о грозных битвах и причудливых превратностях судьбы заключал в себе этот скелет? Тарзан наклонился, чтобы осмотреть клочки одежды, еще висящей на костях. Ни частички кожи не осталось на скелете, вероятно, Ска славно потрудился, уничтожая все съедобное.

Даже обуви не осталось, если, конечно, этот человек носил обувь. Вокруг лежало несколько пряжек, подтверждавших предположение, что большая часть его амуниции была сделана из кожи, а под костями рук лежал металлический цилиндр около восьми дюймов в длину и два дюйма is диаметре. Когда Тарзан поднял его, то увидел, что тот обильно покрыт лаком и выдержал влияние времени настолько, что и сегодня сохранился таким, каким был столетия назад, когда его владелец уснул вечным сном.

Рассматривая цилиндр, Тарзан обнаружил, что один его конец был закрыт откручивающейся крышкой. Он слегка повернул ее, и ему удалось снять колпачок. Внутри лежал сверток пергамента.

Человек-обезьяна вытащил его; развернул и обнаружил несколько потемневших от времени листочков, густо исписанных хорошим почерком на языке, очень похожем на испанский, но смысла записей не смог разобрать. На последнем листке была грубо начерчена карта с многочисленными знаками и сносками, разъясняющими знаки. Все это для Тарзана было непонятно, и он после беглого просмотра записей вложил их обратно в металлический цилиндр, завинтил крышку и уже собирался бросить находку на землю рядом с безмолвными останками бывшего владельца, когда прихоть неудовлетворенного любопытства заставила его вложить цилиндр в свой колчан со стрелами. При этом он с мрачным юмором подумал, что, возможно, пройдут столетия, пока этот цилиндр вновь попадется на глаза человеку, лежа рядом с его собственными выбеленными солнцем и ветром костями.

А затем, бросив прощальный взгляд на древний скелет, Тарзан вновь принялся за решение задачи — каким образом подняться на западную стену ущелья.

Медленно, часто отдыхая, он втаскивал наверх свое ослабевшее тело. Снова и снова срывались его пальцы с гладких каменных выступов, так как он был в состоянии почти полного изнеможения и при малейшей случайности мог упасть на дно ущелья.

Сколько времени ему потребовалось, чтобы взобраться на эту ужасную стену, он не мог бы сказать, но когда, наконец, он перевалился через край скалы, то рухнул наземь, ослабевший и задыхающийся и настолько усталый, что у него уже не было сил подняться и отползти на несколько дюймов от опасного края бездны.

Наконец очень медленно, с явным усилием, Тарзан встал на четвереньки, упираясь в землю коленями и локтями, а затем, пошатываясь, поднялся на ноги. Его неукротимая воля заставила распрямить плечи, встряхнуть решительно копной черных кудрей, и он двинулся вперед, шатаясь на нетвердых ногах, чтобы продолжить свою неистовую борьбу за существование. Он устремился вперед, пристально рассматривая каменистый ландшафт в поисках другого ущелья, где сможет получить передышку и спастись от неизбежной гибели на солнцепеке из-за отсутствия воды.

Западные горы становились теперь ближе, хотя казались таинственно нереальными, дрожа и колеблясь в солнечном мареве, они дразнили его своей близостью в тот момент, когда состояние его физических и душевных сил было близко к тому, чтобы сделать эти горы навсегда недоступными.

За ними, он знал, должны лежать земли, изобилующие дичью, о которых говорила мартышка Ману. Если на пути вновь появится ущелье, его шансы преодолеть даже невысокие вершины катастрофически уменьшатся. Ущелье не появлялось, однако силы таяли с каждой минутой. Наконец перед ним легло ущелье, и с этим ущельем надежда добраться до благодатных мест исчезла окончательно. Над ним все кружился Ска, и человеку-обезьяне казалось, что зловещая птица спускается все ниже и ниже, как бы читая в его слабеющей походке приближение конца. Потрескавшиеся губы Тарзана издали рычание, в котором все еще звучал вызов.

Милю за милей Тарзан-обезьяна оставлял за собой. Движение, рожденное одной силой воли, было ярким примером сопротивления судьбе. Более слабый человек лег бы умереть, чтобы дать отдых своим истощенным мускулам. Любое усилие было агонией усилия, но Тарзан чудовищным напряжением преодолевал желание упасть и затихнуть навсегда. Наконец, его движения стали фантастически-механическими — он шел, шатаясь, с затуманенной мыслью, которая бессознательно фиксировалась только на одном — вперед, вперед, вперед!

Горы виднелись теперь впереди смутными расплывшимися пятнами. Иногда он забывал, что это горы, и задумывался над тем, зачем он должен все время испытывать такие муки, стараясь достичь чего-то неясного, маячившего впереди. Что это было, он не помнил, усталый мозг отказывал. Но вновь собирал Тарзан разбегавшиеся мысли и осознавал цель — неуловимые, исчезающие горы. Наконец он стал их ненавидеть. В его полузатуманенном мозгу возникали галлюцинации — что горы были кровожадными, что они убили кого-то очень ему дорогого. Кого? Он никак не мог вспомнить, зачем он преследует их? Чтобы убить?

Эта мысль, возрастая, придавала ему силы. Новая оживляющая цель — и какое-то время он шел, не покачиваясь, твердо, с высоко поднятой головой. Раз он споткнулся и упал, и когда попытался встать, обнаружил, что не может этого сделать — настолько его покинули силы. Он мог лишь ползти, подтягиваясь на руках. Так преодолевал он буквально несколько ярдов, затем валился и отдыхал.

В один из таких периодов полного изнеможения что-то неприятно задело угасающее сознание. Он услышал над собой хлопанье мрачных крыльев. Собрав остатки сил, повернулся на спину и увидел, как Ска-гриф быстро взмывает вверх. При виде мерзкой птицы сознание Тарзана на мгновение прояснилось.

«Неужели конец так близок? — подумал он,— неужели Ска знает, что я на краю гибели, и поэтому осмеливается прилетать и усаживаться рядом с моим телом?» — И тогда мрачная улыбка раздвинула распухшие губы — дикарю пришла неожиданная идея — сработала хитрость зверя в безвыходном положении. Тарзан прикрыл глаза ладонью, чтобы предохранить их от мощного клюва Ска, а затем вытянулся навзничь и, задерживая дыхание, стал выжидать.

Он мог лежать спокойно, так как солнце было затянуто облаками, но Тарзан очень устал. Он боялся, что может уснуть. Что-то ему подсказывало, что если он уснет, то никогда уже больше не проснется. Поэтому он сконцентрировал все оставшиеся силы на единственной мысли — не уснуть. Ни единый мускул не дрогнул на распростертом теле, и Ска, кружившему над ним, стало ясно, что пир уже можно начинать — наступила смерть того, кто так упорно боролся за жизнь. Наконец-то и Ска может быть вознагражден за свое долгое бодрствование и терпение!

Медленно кружась, гриф опускался все ниже и ниже к неподвижному человеку. Почему Тарзан не шевелился? Одолел ли его сон, или усталость, или Ска был прав — смерть наконец-то заполучила все права на это могучее тело? Неужели могучее сердце дикаря умолкло навеки? Невероятно!

Ска, полный подозрительности, кружил осторожно. Дважды он почти опускался на широкую обнаженную грудь только для того, чтобы внезапно отскочить в сторону, но в третий раз его когти коснулись смуглой кожи. Как будто контакт замкнул электрическую цепь. Молниеносная реакция — и мертвое тело, лежавшее неподвижно так долго, ожило. Исхудавшая, но все еще сильная рука быстро рванулась, открылось изможденное лицо. Прежде, чем Ска смог понять, что происходит, он оказался в тисках и бился, схваченный тем, кого намечал себе в жертву.

Ска боролся, но не мог справиться даже с умирающим Тарзаном. Через мгновение зубы человека-обезьяны сомкнулись на горле пожирателя падали. Мясо было жестким и издавало неприятный запах, а на вкус было еще хуже, но плоть грифа была пищей, а кровь — питьем. Тарзан, не расставшийся еще с привычками человека, испытывал бы отвращение к такой пище, а вот для умирающей от голода обезьяны — это было другое дело.

Даже так ослабев душевно, человек-обезьяна все еще оставался хозяином своего аппетита и поэтому ел экономно, приберегая скудный запас, а затем повернулся на бок и уснул, почувствовав, что сейчас может сделать это без риска.

Дождь, потоками поливавший его смуглое тело, разбудил Тарзана. Сложив руки ковшиком, он ловил драгоценные капли и отправлял их в пересохшее горло. Несколько кусков мяса, того, что осталось от Ска, он съел вместе с кровью и дождевой водой. Эта еда хорошо его подкрепила и придала новую силу усталым мускулам. Теперь он снова мог видеть горы: они были близки, и хотя не было солнца, мир выглядел ярче и веселей, потому что Тарзан знал — он спасен. Птица, хотевшая его сожрать, и благодатный дождь спасли его как раз в тот момент, когда смерть казалась неизбежной.

Снова съев несколько кусков мяса Ска-грифа, человек-обезьяна почувствовал в себе прежнюю силу. Он твердой походкой направился к горам, за которыми лежала земля обетованная, увлекающая его вперед.

Пока он добирался до горных острогов, наступила ночь, но он продолжал идти в непроглядной тьме, положившись на осязание и слух, пока не почувствовал, как почва под ногами стала круто подниматься вверх. Это свидетельствовало о том, что он добрался до подножия гор. Тогда Тарзан лег и решил уснуть до наступления утра, когда он сможет увидеть и отыскать самый легкий путь к местности, куда он стремился. Пока же небо все еще было затянуто тучами, и даже зоркие глаза Тарзана не могли проникнуть в темноту дальше, чем на несколько футов. Он уснул после того, как доел все то, что еще оставалось от Ска. Утреннее солнце разбудило его. Он проснулся с новым ощущением силы и благополучия.

Итак, Тарзан наконец перешел через горы, вырвался из долины Смерти и проник на землю, яркую и изобильную, как заповедник. Чудесный вид открылся перед ним.

Он стоял на горном уступе. Глубоко внизу раскинулась широкая долина, покрытая, особенно в центре, густой растительностью джунглей — это указывало на полноводные реки, первобытный лес тянулся вдаль на многие мили к оканчивался далеко у подножия очень высоких гор; их вершины были покрыты снегом.

Это была страна, никогда ранее не виданная Тарзаном. Вряд ли нога другого белого человека когда-либо ступала на ее просторы, только разве давным-давно ее прошел путешественник, чей скелет долгие годы лежал на дне каменного безжизненного ущелья.

Глава 8ТАРЗАН И БОЛЬШИЕ ОБЕЗЬЯНЫ

Три дня человек-обезьяна провел, отдыхая и восстанавливая силы: ел фрукты, орехи, охотился на некрупную дичь — он ее добывал с легкостью, а на четвертый день пошел обследовать долину в поисках Больших обезьян. Время было незначительным фактором по сравнению с жизнью: для Тарзана было все равно, дойдет ли он до западного побережья за месяц, за год или за три года. Все время принадлежало ему и вся Африка тоже.

Он был абсолютно свободен — последние узы, связывающие его с цивилизованным миром и его обычаями, были разорваны. Он был одинок, но не совсем. Большая часть его жизни прошла в джунглях среди обезьян и других животных, и хотя сейчас рядом с ним не было никого из его племени, его все время окружал народец джунглей. Дружеские отношения с людьми не поселили в его груди презрения к лесным обитателям. Немногие из них интересовали его, но были и такие, с которыми он всегда легко сходился, но не только друзья жили в этом лесу — водились тут и его наследственные враги: присутствие их повышало его жизненный тонус. Без них жизнь могла бы стать скучной и монотонной.

Итак, на четвертый день пребывания он отправился исследовать долину в поисках своих сородичей-обезьян. Он преодолел небольшое расстояние, двигаясь на юг, когда его ноздри почувствовали запах человека. Это был запах Гомангани, чернокожего. Чуткий нос Тарзана подсказал ему, что чернокожих было много, и к запаху Гомангани примешивался другой запах — запах самки Тармангани, белой женщины.

Перебираясь по деревьям, Тарзан приблизился к виновникам этих волнующих запахов. Он подходил к ним осторожно, но не слишком. Он не стал обращать внимания на ветер, так как знал, что человек с его слабым обонянием не мог бы обнаружить приближение кого-то, пользуясь глазами или слухом, увидеть пришельца и услышать тихие шаги и то сумел бы только в сравнительной близости.

Если бы он подкрадывался к Нуме или Шите, Тарзан кружил бы, пока преследуемый зверь не окажется с подветренной стороны, чтобы преимущество неожиданного появления оставалось за ним до встречи с тем, кого он хотел увидеть или услышать. Но, подкрадываясь к олуху-человеку, Тарзан действовал почти с пренебрежением и безразличием. Все в джунглях знали, что он идет — все, кроме людей, к которым он подкрадывался.

Из густой листвы большого дерева, в кроне которого он засел, Тарзан увидел, как они проходили — разношерстная шайка негров, часть одета в немецкую форму туземных войск Восточной Африки, на некоторых напялены какие-то отдельные части военной одежды. Но большинство из них вернулись к простому наряду своих предков и шествовали почти нагишом. Их сопровождала толпа негритянок, смеющихся и болтающих между собой. Они явно следовали за своими мужчинами. Все негры были вооружены немецкими винтовками, на поясах висели патронташи, патронные ленты крест-накрест перехватывали грудь, имелась и другая амуниция.

Среди чернокожих вояк не было белых офицеров, но и без того Тарзан догадался, что эти люди из немецкой туземной команды убили своего офицера и удрали в джунгли со своими женщинами или украли для себя красоток из туземных деревень, через которые проходили. Было ясно, что беглецы стараются держаться подальше от побережья. Они несомненно искали непроходимые дебри в обширной внутренней области страны, в глубоком тылу, где могли наводить ужас на примитивно вооруженных жителей, и обогатиться набегами, ограблениями и насилием, захватывая чужое добро и женщин в той местности, где собирались поселиться.

Между двумя черными женщинами шагала стройная белая девушка. Она была без головного убора, в изорванной и неряшливой одежде, приспособленной раньше для ездовой езды. Пальто на ней не было, а жакет превратился в лохмотья — одна пола оторвана и как-то боком свисала на теле. Время от времени безо всякого повода одна или другая негритянка грубо толкали и колотили ее. Первым импульсом Тарзана, было прыгнуть на них и вызволить девушку из злых рук. Но он ее сразу же узнал, поэтому и воздержался от решительных действий.

Тарзану-обезьяне не было дела до того, какая судьба постигла вражескую шпионку. Он не в состоянии был убить ее сам из-за доставшейся ему по наследству слабости, не позволявшей английскому джентльмену наложить руки на женщину. Это, конечно, не имело никакого отношения к тому, что могли сотворить с нею другие. Было понятно, Берту Кирчер ждет более страшная участь, чем скорая и безболезненная смерть, назначенная ей человеком-обезьяной. Но чем скорее страшная смерть постигнет эту немку, тем справедливее будет приговор судьбы: мучительная смерть — это то, чего она заслуживает.

Поэтому Тарзан пропустил чернокожих воинов с Бертой Кирчер, находившейся среди них. Пусть себе идут, куда хотят. По крайней мере, решил их не трогать до тех пор, пока последнему воину не придет в голову мысль позабавиться — забавы чернокожих дикарей, среди которых Тарзан вырос, стали более изощренными с того далекого дня, когда Кулонга, сын Мбонги-вождя, бросил свое злополучное копье в Калу, приемную мать человека обезьяны.

Последний в колонне остановился за какой-то надобностью и оказался на четверть мили позади всей группы. Он спешил, нагоняя товарищей, тогда-то его и увидел Тарзан. Воин проходил под деревом, на котором затаился человек-обезьяна. Петля из пеньковой веревки ловко обвилась вокруг шеи чернокожего. Дорожка в этом месте была прямой. Несчастный был увиден ушедшей вперед группой, когда, пойманный петлей, он издал крик ужаса. Замыкающие отряда оглянулись и увидели, как тело воина, точно по волшебству, поднимается в воздух и исчезает в густой листве.

На какое-то мгновение негры застыли, парализованные удивлением и страхом, но наконец высокий сильный сержант Усанга, возглавлявший отряд, побежал назад по тропе, приказывая на ходу другим солдатам следовать за ним. Зарядив винтовки, они помчались спасать своего товарища. По команде Усанги чернокожие разделились и окружили дерево, в листве которого исчез их товарищ.

Усанга окликнул его, но не получил ответа. Тогда он медленно приблизился с винтовкой наготове, разглядывая древесную крону. Никого и ничего он, конечно, не увидел. Круг сомкнулся, и пятьдесят воинов своими зоркими глазами принялись высматривать пропавшего среди ветвей.

Что же произошло с их человеком? Они видели, как он вознесся на дерево и исчез. С тех пор глаза многих были устремлены на шапку листвы, но никакого признака пропавшего воина нигде не было. Один из самых отважных вызвался залезть на дерево и обследовать его. Он исчез на минуту или две, потом спрыгнул на землю и поклялся, что никакого следа какого-либо существа там нет.

Расстроенные и охваченные суеверным ужасом, негры медленно покинули это место, часть из них с беспокойством оглядывалась. Смех теперь слышался реже. Колонна продолжала в молчании свой путь. Уже на расстоянии мили от того места, где исчез их товарищ, идущие в голове процессии увидели лицо пропавшего воина, выглядывающее из-за дерева впереди по правой стороне дороги. С криком радости, что он нашелся, негры бросились к нему. Но первые добежавшие до дерева мгновенно остановились и отпрянули назад, испуганно вращая глазами, озираясь по сторонам, как бы ожидая появления чего-то непонятного, несущего ужас.

Их страх возник не без основания: голова их товарища была надета на сломанную ветвь и приставлена к дереву. Тем самым создавалось впечатление, что их товарищ подглядывает за ними из-за древесного ствола.

Многие тут же захотели повернуть обратно, крича и доказывая друг другу, что они оскорбили демона леса, что это его заповедник, там, где они проходили. Усанга отказался их послушаться, уверяя, что всех ждут неминуемые муки и ужасная смерть, если они вернутся и снова попадут в руки своих жестоких немецких хозяев. В конце концов его убеждения восторжествовали, и все кончилось тем, что абсолютно покорная и смирная шайка двинулась толпой через долину, тихая, как стадо овец: отстающих уже не было.

Представители негроидной расы обладают счастливым характером. В их поведении много общего с поведением маленьких детей. Их настроение редко остается подавленным надолго. После того, как причина угнетенного состояния исчезает, они веселеют. Поэтому через полчаса шайка Усанги начала возвращаться в прежнее состояние радостной беспечности. Мрачные тучи страха медленно рассеивались. Но за поворотом тропы неожиданно появился обезглавленный труп их несчастного товарища. Он лежал прямо на пути их следования, и снова чернокожих охватил глубокий страх и мрачные предчувствия.

Белая девушка, оказавшаяся среди них, была тоже весьма озадачена происшествием, но ее это трогало гораздо меньше, поскольку неожиданная смерть явилась бы для нее актом милосердия по сравнению с тем, что ее ожидало. До сих пор она подвергалась только мелким жестокостям со стороны женщин. Но женщины своей ненавистью, с другой стороны, спасали ее от гораздо худшего мужского внимания. Особенно боялась Берта Кирчер жестокого чернокожего сержанта Усанги. Его собственная подруга была среди тех, кто особенно досаждал немке. Женщина сержанта Усанги была настоящей великаншей, ревнивой и сварливой бабищей. Она была первостепенной фигурой в отряде, и, очевидно, только она, единственная в целом мире, могла держать Усангу в страхе. Подруга сержанта была особенно жестока к молодой девушке, но фройляйн Кирчер верила, что это ее единственный защитник от посягательств чернокожего тирана.

Ближе к полудню шайка вышла из лесу к небольшой, обнесенной частоколом деревне, состоящей из хижин, покрытых тростником, и расположенной на открытом пространстве на берегу спокойной речушки. При появлении толпы вооруженных людей все деревенские жители выскочили навстречу. Усанга со своими двумя адъютантами приблизился, чтобы поговорить с вождем. Предыдущие испытания так потрясли нервы чернокожего сержанта, что он готов был вести переговоры с этими людьми, вместо того чтобы захватить эту деревню силой. Обычно он предпочитал такой путь, но сейчас у него появилась неуверенность, ибо над этой частью джунглей хозяином был, по-видимому, таинственный демон, обладающий сверхъестественной силой и наказывающий тех, кто посмел его оскорбить. Сперва Усанга хотел узнать, как деревенские жители относятся к властителю джунглей. Если окажется, что он к ним доброжелателен, Усанга будет особенно осторожен и станет обращаться с ними ласково и с уважением.

На переговорах выяснилось, что у деревенского вождя было вдоволь еды: имелись козы, птица, и он будет рад их отдать за соответствующее вознаграждение. Но это значило, что придется расстаться с драгоценными винтовками и амуницией, а возможно, и с одеждой со своих плеч. Усанга начал подумывать, не применить ли силу и таким путем раздобыть пищу.

Счастливое решение было найдено в результате предложения одного из его помощников: солдаты пойдут на следующий день поохотиться для жителей деревни и принесут много-много свежего мяса взамен за оказанное гостеприимство. Вождь с этим согласился, поставив условие — принести жителям деревни Вамбабос взамен муки, коз и птицы в изобилии дичи. Час или чуть больше длились переговоры, затем все спорные вопросы были решены к обоюдному согласию, путем длительной и горячей торговли — что так любят туземцы. После этого вновь прибывшие вошли в деревню и заняли отведенные им хижины.

Берта Кирчер оказалась одна в небольшой хижине у частокола на дальнем конце деревенской улицы. Хотя ее не связали и не охраняли, Усанга предупредил девушку, что она не может убежать из деревни без того, чтобы пойти на верную смерть в джунглях. Джунгли, как их заверяли местные жители, были наводнены львами огромной силы и свирепости.

— Будь добра к Усанге,— заключил он,— и ничего плохого с тобой не случится. Я приду с тобой повидаться после того, как все уснут. Давай будем друзьями!

Когда эта скотина удалилась, девушка, содрогаясь в рыданиях, упала на пол хижины, закрыв лицо руками. Она поняла теперь, почему женщины не были приставлены охранять ее. Таков был черный замысел хитрого Усанги. Неизвестно было, подозревает ли его подруга о намерениях ветреного дружка. Она не была дурой и, кроме того, будучи преисполненной сумасшедшей ревности, все время ждала активных действий «черного лорда».

Берта Кирчер чувствовала, что только эта женщина может спасти ее и наверняка избавит от ненавистных ухаживаний, если удастся ей сообщить о планах похотливого Усанга. Ко как кто сделать? Оставленная одна вдали от глаз своих захватчиков, впервые после предшествующих ночей строгого наблюдения, девушка немедленно воспользовалась преимуществом своего положения — она решила убедиться в том, что бумаги, взятые ею с тела гауптмана Фрица Шнайдера, все еще были благополучно зашиты в ее нижнем белье.

Увы! Какую ценность они могут представлять для ее любимой родины? Но привычка и преданность были так сильны в ней, что она все еще цеплялась за надежду улучить возможность и передать маленький пакет своему начальству.

Туземцы, казалось, забыли о ее существовании. Никто не подходил близко к хижине, чтобы принести пленнице хотя бы пищу. Она могла слышать, как негры в конце деревни смеялись и кричали, и знала, что они пируют, обжираясь и напиваясь местным крепким пивом. Эти крики лишь усиливали ее опасения. Быть пленницей в туземной деревне в самом центре неисследованного района Центральной Африки! Белая женщина одна среди шайки пьяных негров! Ее пугали даже мысли об этом, и все же, несмотря ни на что, в сердце теплилась надежда, что они действительно о ней забыли, и вдобавок до этого дня к ней никто не приставал. Может, впоследствии они настолько напьются крепким пивом, что станут неопасными?

Наступила темнота. Никто не шел в хижину, где томилась в неизвестности Берта Кирчер. Девушка подумала: время идет, а она прозябает в бездействии. А что если самой отважиться на поиски Нарату, подруги Усанги, ведь Усанга мог забыть, что обещал навестить пленницу. Берта осторожно выскользнула из хижины. Никого поблизости не оказалось.

Выйдя наружу и оглядевшись, она направилась в ту часть деревни, где пирующие веселились, отплясывая вокруг костра. Подойдя ближе, увидела деревенских жителей и гостей, расположившихся широким кругом около огня. Перед ними полдесятка обнаженных воинов прыгали, склонялись и топали танцуя. Горшки с едой и тыквенные фляги с пивом шли по кругу. Грязными руками хозяева и гости залезали прямо в горшки и выхватывали куски мяса, поглощая их с такой жадностью, что можно было подумать, будто это сборище голодало уже давным-давно.

Сосуды из выдолбленных тыкв они так прижимали к губам, пока пиво не начинало стекать по подбородкам. Флягу тут же выхватывали жадные и нетерпеливые соседи. Пиво начинало заметно действовать. Появились первые признаки развязности и неумеренной болтливости.

Девушка подошла ближе, стараясь держаться в тени хижины. Она выискивала глазами Нарату. Вдруг ее заметила одна из негритянок, стоявшая с краю. Это была огромная женщина. Она подбежала и принялась злобно кричать на Берту. По ее виду белая девушка поняла, что та, видимо, сильно обозлена и хочет растерзать ее. Нападение крупной негритянки было столь свирепо и неожиданно, что застало девушку врасплох. Можно было лишь

предполагать, что случилось бы, не вмешайся в свару мужчины. Усанга, заметив, что воины кого-то окружили, подошел, шатаясь, и тут же решил выяснить, в чем дело.

— Что тебе здесь нужно, женщина? — крикнул он.— Поесть и выпить? Идем со мной! —и, обняв Берту, потащил в круг.

— Нет,— закричала она,— Мне нужна Нарату. Где Нарату?

Это, казалось, успокоило чернокожего на мгновение, но, убедившись, что Нарату ничего не заметила, он приказал воину, едва удерживающему разъяренную черную женщину в отдалении от белой девушки, отвести Берту в ее хижину и оставаться там охранять ее.

Выпив сначала изрядную бутыль пива, воин молча указал знаком девушке следовать за ним, и так под охраной ее вернули в хижину. Страж тем временем устроился на пороге, где снова занялся на какое-то время бутылкой.

Удрученная Берта Кирчер села на пол в дальнем углу хижины — она и не подозревала, что избежала только что неминуемой гибели. Уснуть она не могла. Мысли ее были заняты самыми невероятными планами побега, хотя каждый из них, после рассмотрения, отбрасывался, как непригодный.

Через полчаса после того, как воин привел ее обратно в «тюрьму», он встал, вошел в хижину и попытался вступить с нею в разговор. Идя ощупью внутри хижины, он оставил свое короткое копье у стенки и уселся возле девушки. Разговаривая, чернокожий подвигался все ближе и ближе, пока не коснулся ее руки. Берта отпрянула.

— Не трогай меня! — закричала она.— Я пожалуюсь Усанге, если ты не оставишь меня в покое, и ты знаешь, что он с тобой сделает!

Пьяный мужчина лишь рассмеялся и, протянув руки, схватил ее и привлек к себе. Она боролась и громко звала Усангу. В это время вход в хижину заслонила фигура человека.

— В чем дело? — спросил пришелец низким голосом.

Девушка сразу узнала по голосу, что это пришел чернокожий сержант. Он пришел, но будет ли ей от этого лучше? Она знала, что с его приходом попадает из огня да в полымя. Единственный способ утихомирить Усангу, это сыграть на его страхе перед его подружкой Нарату. Когда Усанга понял, что произошло, он вытолкал расшалившегося не в меру воина из хижины и приказал тому убираться, и когда воин, бормоча ругательства и злобно ворча, исчез, сержант подошел к белой девушке. Он был очень пьян. Поначалу ей удалось справиться с ним. Она дважды отталкивала его так сильно, что он, нетвердо стоя на ногах от выпитого, шатался и падал.

Наконец Усанга разозлился и, бросившись к девушке, сграбастал ее своими длинными, как у обезьяны, руками. Колотя его по лицу сжатыми кулаками, Берта пыталась защититься и отпихивала его. Она угрожала ему гневом Нарату. Тогда он изменил тактику и начал умолять ее подчиниться ему. Пока он препирался с ней, обещая безопасность и полную свободу, воин, которого Усанга вышвырнул из хижины, шагал туда, где находилась Нарату.

Усанга, видя, что мольбы и обещания бесполезны и угрозы тоже не действуют, потерял терпение и голову. Он грубо повалил девушку на грязный пол. В этот самый момент в хижину ворвался разъяренный демон ревности — Нарату.

Пиная ногами, царапаясь и кусаясь, она быстро обратила в бегство перепуганного Усангу и так была полна желанием наказать своего неверного повелителя и хозяина, что совсем забыла о предмете его увлечения.

Берта Кирчер слышала, как она гонялась за Усангой по деревенским улицам, пронзительно выкрикивая проклятья в адрес своего неверного супруга, и дрожала от мысли, какая месть ожидает ее от рук этих двоих, так как знала, что не позднее как завтра Нарату расправится с ней в полную меру своей ревнивой ненависти. Это сейчас она всю ярость своего сиюминутного гнева обрушила на Усангу. Завтра настанет черед Берты.

Прошло всего несколько минут, как разъяренные супруги покинули хижину, и тут возвратился воин-страж. Заглянув в хижину, он вошел.

— Никто теперь меня не остановит, белая женщина,— пробормотал он, быстро подойдя к ней.

Тарзан наслаждался сочным окороком Бары-оленя и был далек от беспокойных мыслей. Мир и покой царили в его душе. Он благодушествовал и желал, чтобы такое состояние сохранялось подольше. Желудок его был полон вкусной пищи, это было очень здорово. Но человека-обезьяну преследовало увиденное по дороге — изящную молодую девушку толкали и били сопровождающие ее негритянки. Он отчетливо представил себе, что могла чувствовать пленница. Ее положение в этом диком краю было незавидным — узница среди необузданных, распаленных похотью чернокожих. Почему же было так трудно помнить о том, что она всего лишь ненавистная немка и шпионка? Почему же тот факт, что она белая женщина и находится в беде, будоражил его сознание? Тарзан ненавидел Берту Кирчер, ненавидел всех ей подобных, и участь, которая, несомненно, ожидает ее, вполне ею заслужена.

Дело было решенное, и Тарзан настроился думать о других вещах, но все же видение не исчезало, оно то и дело возникало вновь во всех деталях и раздражало его.

Человек-обезьяна начал размышлять о том, что сделают с ней негры и куда ее увели. Он очень досадовал на самого себя за такие мысли. Так случилось после эпизода в Уилхемстале, когда его слабостью объяснялся неожиданный поступок — Тарзан, поклявшийся мстить немцам, пощадил жизнь шпионки. И не проявит ли он подобную слабость снова? Ну, уж нет!

Наступила ночь. Тарзан устроился отдохнуть на раскидистом дереве, забравшись в дупло и собираясь не покидать это убежище до утра. Но сон не шел к нему. Вместо этого то и дело приходило видение белой девушки, мучимой чернокожими женщинами. Он отгонял видение, но оно являлось вновь — теперь эта же девушка страдала одна во власти злобных негров где-то в темных и жутких джунглях.

Выругав себя со злостью, Тарзан встал, встряхнулся и перепрыгнул с дерева, на котором он сидел, на другое. Так, по ветвям помчался он по следам банды Усанги. Это не доставило ему трудностей, поскольку шайка прошла по хорошо протоптанной тропе, и с наступлением ночи его чуткое обоняние уловило запах туземной деревни. Тарзан догадался, что цель его близка и он скоро найдет ту, чья судьба не давала ему покоя.

Крадучись, как Нума-лев, преследующий свою жертву, Тарзан бесшумно обошел частокол, прислушиваясь и втягивая ноздрями запахи, доносившиеся из деревни. От хижины к хижине шел он, чутко прислушиваясь. Тонким слухом и исключительным обонянием он пытался уловить какой-нибудь намек на присутствие белой девушки. Наконец слабый аромат духов, смешанный с едким запахом Гомангани, привлек его внимание к одной из хижин. В деревне в это время стало тихо: все, что оставалось от пива и закуски, было уничтожено. Чернокожие гуляки угомонились и улеглись в своих хижинах, осоловевшие от сожранного и выпитого.

Тарзан проходил так тихо, что даже трезвый человек с острым слухом не мог бы услышать его шагов.

Он обошел хижину кругом, встал у входа и прислушался. Изнутри никаких звуков не доносилось, даже тихого дыхания спящих. И все же он был уверен, что девушка была здесь, а, возможно, и сейчас там находится. Поэтому он вошел внутрь, как бестелесный дух. На мгновение он застыл неподвижно как раз у входа: нет, там никого не было, но надо все же обследовать помещение. Когда его глаза привыкли к темноте, царящей в хижине, каждый предмет начал принимать присущую ему форму. Один из них оказался мертвым телом, лежащим на полу.

Тарзан подошел поближе и наклонился, чтобы осмотреть мертвеца. Это было тело обнаженного воина, чья грудь была пробита насквозь коротким копьем. Тарзан внимательно осмотрел каждый квадратный фут пола, а затем снова подошел к телу, наклонился и обнюхал рукоятку копья, которым был убит негр. Улыбка на его губах и легкое покачивание головы свидетельствовали о том, что ему все стало понятно.

Оканчивая беглый осмотр деревни, Тарзан был уверен, что девушка сбежала. Чувство облегчения охватило его — никакой беды с ней не случилось.

Однако жизнь девушки подвергалась опасности. Ночью ей нельзя разгуливать одной в диких джунглях. Однако такая мысль не пришла ему в голову. Такая мысль могла прийти в голову мне или вам, но для Тарзана джунгли не были опасным местом, он считал, что Берта Кирчер не подвергается там большей опасности, чем в ночном Париже или Лондоне.

Он снова взобрался на дерево и был уже за оградой, когда до его ушей долетел очень знакомый звук, раздававшийся далеко за деревней. Легко балансируя на качающейся ветке, Тарзан замер, словно стройный лесной бог, и внимательно прислушался. С минуту он стоял, а затем с его губ сорвался протяжный крик обезьяны, призывающей другую обезьяну. Он помчался через джунгли туда, откуда слышался знакомый шум сборища человекообразных обезьян, знакомый шум великой сходки племени Мангани. Тарзан вихрем несся на звук, оставляя за собой проснувшуюся деревню и выбежавших из хижин дрожащих в страхе чернокожих. Позже они будут связывать этот жуткий крик с исчезновением белой женщины и смертью своего товарища.

Берта Кирчер спешила оставить далеко позади негостеприимное место. Она легко бежала хорошо протоптанной охотничьей тропой и думала лишь о том, чтобы расстояние между нею и деревней оказалось бы до рассвета как можно больше, чтобы обмануть преследователей и затруднить им поиск.

Куда вела тропинка, она не знала, да и не так уж важно это было для нее в такой момент, поскольку смерть все равно настигнет ее в лесу рано или поздно.

В ту ночь ей повезло, она прошла невредимой через необитаемую, населенную лишь львами территорию. Эта местность — хорошие охотничьи угодья — еще не была обнаружена белым человеком. Здесь олень и антилопа, зебра и жираф, слон и буйвол, и многие другие травоядные не опасались никого, кроме своих четвероногих врагов, больших кошек. Хищники, избалованные легкой добычей и отсутствием опасностей, не боялись людей. В этих краях еще никто не устраивал большой охоты со скорострельными винтовками.

Девушка бежала час или два, когда ее внимание было привлечено шумом шагов каких-то животных. Они бормотали и рычали где-то впереди нее. Убедившись, что пройдено большое расстояние, Берта Кирчер взобралась на дерево. Она боялась неизвестных животных, шумящих и топочущих впереди. Кроме того, следовало экономить силы, ведь ей предстоял еще долгий путь. Чернокожие, обнаружив пропажу, наверняка пустятся в погоню. Нужно было сбить их со следа, а для этого она должна с утра быть в форме.

Не успела она достичь безопасной и удобной ветви, как обнаружила, что дерево стоит на краю небольшой поляны, ранее скрытой от нее густыми зарослями кустарника, и одновременно она узнала, кто были так ее напугавшие звери, чье присутствие обозначалось странными звуками.

В центре поляны, раскинувшейся перед нею и отлично просматриваемой при лунном свете, девушка увидела два десятка громадных обезьян. Это были косматые огромные самцы. Они прохаживались по поляне, ковыляя на задних лапах, лишь изредка помогая движению согнутыми пальцами рук. Лунные блики серебрились на их шкурах, тронутая сединой шерсть блестела и делала эти страшные создания внешне почти величественными.

Девушка наблюдала за обезьянами минуту или две. За это короткое время к маленькой группе присоединились другие, они выходили на поляну в одиночку и парами, пока их не набралось свыше полусотни. Кошмарные силуэты крупных зверей под ярким лунным светом походили на персонажи из дурного сна. Среди собравшихся были молодые обезьяны и несколько малышей, крепко ухватившихся за косматые плечи своих мамаш.

Вскоре группа выстроилась, образовав круг, в центре которого находился небольшой плоский холмик земли. Рядом с этим холмиком присели на корточках три старые самки, вооруженные короткими тяжелыми дубинками. Ими они начали ритмично колотить по гладкой поверхности земли. Земля издавала глухой гудящий звук. Почти сразу же другие обезьяны принялись беспокойно двигаться вокруг старух, стремительно сходясь и расходясь. Эти движения производили жуткое впечатление. Сверху девушке казалось, будто на полянке копошится масса черных червей.

Барабанная дробь звучала сначала в медленном и тяжелом ритме. Но потом без видимого перехода удары дубинок стали сыпаться на холмик все чаще и чаще. Под этот бешеный ритм обезьяны размеренно топали в такт и раскачивались.

Масса медленно разделилась на два круга: внешний, состоящий из самок и самых молодых самцов, и внутренний, который составляли самцы, достигшие зрелости. Первые прекратили приплясывать и присели на задние лапы, а самки начали медленно двигаться по кругу в одном направлении. Его центром был холмик-барабан.

Вот тогда до ушей девушки, замершей на ветке, донесся дикий и пронзительный крик, идущий со стороны деревни, из которой она недавно убежала. Эффект, который произвел этот крик на обезьян, был подобен разряду электрического тока — они внезапно прекратили свои танцы и застыли, полные внимания, вслушиваясь в звук. Какое-то мгновение царила тишина . После один из самцов, покрупнее, чем его товарищи, поднял морду к небу и жутким голосом, заставившим хрупкое тело девушки задрожать в страхе, ответил на далекий крик.

Снова забили барабаны, и медленный танец продолжался. Было некое очарование в странной дикой церемонии, зрелище захватило девушку. Так как было маловероятно, что ее смогут обнаружить, Берта Кирчер решила остаться и посмотреть, что будут обезьяны делать дальше. Все равно нужно было ждать, пока выдастся более благополучное время для продолжения пути.

Убедившись, что пакет с бумагами цел, она устроилась поудобнее среди ветвей и стала продолжать наблюдение за таинственными движениями на поляне.

Прошло полчаса. За это время ритм барабана еще более участился. Теперь огромный самец, откликнувшийся на далекий призывный крик, выскочил из внутреннего круга и начал пляску между барабаном и другими самцами. Он подпрыгивал, приседал и вновь подпрыгивал, глухо рыча и временами оглушительно рявкая. Останавливался, поднимая свою отвратительную морду к Горолуне и, ударяя по своей косматой груди, издавал пронзительный крик — призыв самца-обезьяны. Самки, для чьих глаз и предназначался этот танец, следили восхищенно за плясуном. Только девушка ничего не понимала из того, что видела.

Самец стоял, освещенный Великий Луной, издавая свой таинственный призыв, среди диких джунглей, в окружении своей стаи — живая картина первобытной жизни: необузданность нрава и сила мощнейших мускулов. Собственно, такова была заря человечества. Тут девушка услышала ответный жуткий крик и минутой позже увидела, как почти нагой белый человек спрыгнул с ближайшего дерева на лужайку.

Тотчас же обезьяны превратились в группу ревущих и сердито ворчащих зверей.

Берта Кирчер затаила дыхание: что за маньяк это был? Кто осмелился приблизиться к этим страшным созданиям в их собственном логове? Один против пятидесяти страшилищ! Она увидела бронзовую фигуру, облитую лунным светом и идущую прямо на рычащих зверей. Она узнала симметрию и красоту тела, идеальные пропорции и изящество. Она узнала, кто это был. Это был тот же самый человек, которого она видела уносящим майора Шнайдера из штаба генерала Крафта, он же спас ее от гибели в пасти Нумы льва, именно его она ударила рукояткой пистолета по затылку и бросила и джунглях. Она убежала от этого человека, когда он хотел отвести ее в штаб англичан. Это он убил гауптмана Фрица Шнайдера и пощадил ее жизнь в Уилхемстале.

Преисполненная страхом и восхищением, Берта Кирчер наблюдала, как незнакомец приблизился к обезьянам, слышала звуки, исторгающиеся из его груди, звуки, идентичные тем, что издавали сами обезьяны. Хотя она едва могла поверить достоверности того, чему была свидетелем, все-таки поняла, что это существо с обликом древнего божества разговаривает с животными на их языке.

Тарзан остановился. Прежде всего он подошел к самцам вне круга.

— Я — Тарзан, человек обезьяна! закричал он.— Вы меня не знаете, так как я из другого племени, но Тарзан приходит с миром. Он согласен и воевать. Что вы выбере те, то и будет. Тарзан хочет разговаривать с вашим царем,— и с этими словами он прошел мимо самок и молодежи. Обезьяны расступились перед ним, образуя узкий проход. Тарзан вступил во внутренний круг.

Самки и дети ощетинивались и скалили клыки, когда человек-обезьяна проходил близко, но никто его не задержал. Он подошел к внутреннему кругу самцов. Здесь тоже сверкнули обнаженные клыки и верхние губы задрались, искажая и без того свирепые морды. Самцы глухо за ворчали.

— Я - Тарзан! повторил он. - Тарзан пришел танцевать Дум-Дум со своими братьями. Где ваш царь? — Он опять продвинулся вперед. Девушка на дереве прижала ладони к щекам, глядя расширенными глазами на то, как этот сумасшедший шел добровольно на ужасную смерть. Еще мгновение — и звери нападут на него, разрывая прекрасное тело, идеальная фигура, так восхищавшая ее, вот-вот превратится в клочья кровавого мяса. Снова раздался крик, и хотя обезьяны ревели и угрожали ему, но почему-то не нападали. Наконец, пришелец встал во внутреннем круге, перед лицом великого царя обезьян.

— Я — Тарзан, человек-обезьяна, пришел жить со своими братьями. Тарзан пришел с миром и будет жить с миром. Если племя решит — Тарзан будет драться. Говори: будет Тарзан танцевать Дум-Дум в мире со своими братьями или Тарзан сначала должен убить?

— Я — Го-Лаг, царь обезьян! — закричал громадный самец.— Я убиваю, я убиваю, я убиваю! — и со зловещим ревом он набросился на Тармангани.

Человек-обезьяна, по наблюдению девушки, казалось, совсем не готовился к нападению. Она ожидала увидеть его поверженным на землю и убитым при первом же броске.

Огромный самец надвинулся на него с распростертыми могучими лапами, чтобы схватить. Казалось, Тарзан не сможет двинуться, но когда он вступил в бой, его быстрота могла посрамить и Ару-молнию.

Как бросается вперед головой Хиста-змея, так взметнулась вверх левая рука человека-зверя. Он схватил кисть своего противника. Быстрый рывок — и правая рука самца была зажата под мышкой приемом дзю-до. Такому роду борьбы Тарзан обучился в цивилизованном обществе. Железная хватка Тармангани сделала обезьяну беспомощной.

— Я — Тарзан-обезьяна,— повторил прекрасный пришелец.— Будет ли Тарзан танцевать Дум-Дум или сперва убьет?

— Я убиваю, я убиваю, я убиваю! — взвизгнул Го-Лаг.

С быстротой молнии Тарзан перебросил царя обезьян через бедро и распластал его на земле.

— Я Тарзан — царь всех обезьян! — закричал он.— Ты будешь мириться?

Разъяренный Го-Лаг вырвался и вскочил на ноги и снова напал, крича все то же: «Я убью, я убью...»

И снова Тарзан встретил его неожиданным приемом. Глупый самец не мог избежать поражения. Захват и бросок вызвали у заинтересованных зрителей крики восторга и вдруг заставили девушку усомниться в том, что этот красавец сумасшедший. Очевидно, он был в полной безопасности среди обезьян. Девушка видела, как он опрокинул Го-Лага, перебросив массивное волосатое тело через плечо, и уложил обезьяну на лопатки, страшно ударив ее о землю.

— Я Тарзан-обезьяна,— снова и снова кричал он.— Я пришел танцевать Дум-Дум с моими братьями.— И он снова сделал жест барабанщикам, те немедленно возобновили ритм танца на том месте, где остановились, когда, удивленные появлением Тарзана, с интересом ждали зрелища, как их царь убьет глупого Тармангани. Вот тут-то, когда вновь зазвучала барабанная дробь, Го-Лаг поднял голову и медленно заворочался, вставая с трудом на задние лапы. Тарзан подошел к нему.

— Я Тарзан-обезьяна,— вновь закричал он.— Будет ли Тарзан танцевать Дум-Дум со своими братьями или сначала он будет убивать?

Го-Лаг поднял свои налитые кровью глаза к лицу Тармангани.

— Ка-го-да, сдаюсь,— прорычал он, чеканя слоги,— Тарзан будет танцевать Дум-Дум со своими братьями, и Го-Лаг будет танцевать с ним!

И тогда девушка на дереве увидела прекрасного белого человека подпрыгивающим, сгибающимся и топающим вместе с дикими обезьянами в древнем ритме танца Дум-Дум.

Его рычание было более звериным, чем у самих зверей. Его красивое лицо было искажено дикой гримасой ярости. Он бил кулаками по своей широкой груди и выкрикивал свой призыв, а его гладкая бронзовая кожа терлась о шкуры косматых танцоров. Это было страшно, чудовищно и все же это было прекрасно в своей примитивной дикости. Странная сцена, на которую как завороженная смотрела Берта Кирчер, вряд ли могла быть увидена кем-то еще из человеческих существ. Девушка была потрясена чудовищностью и грандиозностью происходящего действа.

Она глядела на полянку, очарованная увиденным. Но тут подкрадывающиеся движения на дереве за ее спиной заставили девушку повернуть голову. Она застыла в ужасе — за ее спиной, отражая лунный свет, сияли зловещим огнем два больших желто-зеленых глаза. Ее выследила Шитя-пантера. Зверь был так близко, что мог коснуться ее огромной когтистой лапой. У девушки не оставалось времени взвешивать свои дальнейшие действия, обдумывать поступок было некогда. Возможно, страх послужил ей плохим советчиком, но она, испуганно вскрикнув, спрыгнула с дерева прямо на лужайку.

Обезумевшие от воздействия танца и лунного света обезьяны немедленно обернулись на звук, чтобы рассмотреть того, кто посмел вмешаться в их ритуал. Они увидели самку Тармангани, беспомощную и одинокую, и бросились к ней. Шита, зная наперед, что даже Нума-лев, если он не утратил рассудок от голода, не связывается с Большими обезьянами, когда они танцуют Дум-Дум, тихо исчезла в ночи и отправилась на поиски ужина в другое место.

Тарзан, увидев девушку, узнал ее и мгновенно оценил весь риск ее поступка. Здесь ей вновь угрожает смерть! Он не стал долго раздумывать — он знал, что не позволит обезьянам убить ее. Сознание нелогичности такого поступка угнетало Тарзана, но он должен был все-таки совершить его.

Старшие самки уже хотели растерзать девушку, когда Тарзан очутился среди них и тяжелыми ударами разбросал их в разные стороны. Тогда самцы подошли поближе, чтобы принять участие в убийстве.

Они опасались, что эта новая обезьяна может захватить себе всю добычу и сожрать ее в одиночку. С удивлением они увидели, что новичок обнимает это существо за плечи, как бы защищая самку Тармангани от окружавших ее обезьян.

— Она — самка Тарзана,— сказал пришелец.— Не причиняйте ей зла.

Это был единственный способ, которым человек-обезьяна мог заставить своих диких сородичей понять, что эту женщину нельзя убивать. Тарзан был рад, что Берта Кирчер не понимает его слов. Для него было достаточно унизительным называть девушку, принадлежащую к ненавистным врагам, своей подругой.

«Вот и снова Тарзаи-обезьяна должен был защитить гунна,— подумал он про себя и пробормотал себе в извинение,— она женщина, а я не немец, по-другому это быть не могло».

Глава 9 УПАВШИЙ С НЕБА

Лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик из королевской авиаслужбы выполнял разведывательный полет. Сведения, или вернее было бы сказать, слухи дошли до британского штаба в Немецкой Восточной Африке, что противник высадился на западном побережье и продвигается через Черный Континент, чтобы пополнить и вооружить свои колониальные войска. Формально новая армия, как предполагалось, не должна была еще появиться с запада, по край ней мере, в течение десяти-двенадцати дней. Конечно, слухи были нелепы, абсурдны, но абсурдные вещи часто случаются во время войны. Во всяком случае, ни один хороший генерал не поверит слухам о вражеской активности без разведки.

Поэтому лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик летел низко над верхушками деревьев, держа курс на запад и внимательно выискивая на земле своими зоркими глазами следы армии гуннов. Обширные леса покрывали всю обследуемую им территорию. Под кронами тропической растительности вполне могли бы скрываться немецкие военные корпуса, так густа была зелень огромных деревьев. Горы, луга и пустыни мелькали под брюхом аэроплана, создавая чудесную панораму незнакомой местности, но молодой лейтенант за все время полета не заметил никакого присутствия человека среди этого моря листвы.

Все еще надеясь обнаружить какой-нибудь предмет, относящийся к проходящей армии,— брошенный грузовик, сломанный передок от орудия или место, где был вражеский лагерь,— он продолжал лететь дальше на запад.

Время приближалось к полудню. Сплошные джунгли кончились, и лейтенант парил над равниной, поросшей редкими деревьями. Ее пересекала извилистая река, он решил уже повернуть и возвращаться к лагерю. По его расчетам, чтобы покрыть нужное расстояние до темноты, потребовалось бы лететь напрямик с максимальной скоростью, но так как бензина было достаточно, а мотор работал надежно, у Смита Олдуика не было сомнения в своевременно выполнении полученного задания. Тогда-то мотор самолета и заглох.

Самолет летел слишком низко, и летчику не оставалось ничего другого, как немедленно произвести посадку, пока под ним была открытая местность. Вдали, прямо на востоке, куда он направлялся, виднелся обширный лес, долети он до него — заглохший мотор послужил бы причиной аварии, а возможно, и гибели пилота. Поэтому Смит Олдуик приземлился на лугу рядом с извилистой рекой и приступил к починке мотора на скорую руку.

Работая, он напевал арию, ставшую модной после последней постановки мюзик-холла. Она была очень популярна в Лондоне год назад, и по его поведению можно было подумать, что он работает на английском летном поле под охраной аэродромной команды, в окружении сотен своих товарищей, а не один среди африканской неисследованной, дикой местности. Типичным для этого человека было предельное безразличие к своему окружению, хотя внешность лейтенанта никак не говорила о том, что он относится к породе героев.

Лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик был строен, светловолос, на его мальчишеском лице весело сияли голубые глаза. Его характер сформировала окружающая среда, полная роскоши, праздной лености и легкой жизни, а не острая необходимость удовлетворения первейших жизненных потребностей.

И не только внешне молодой лейтенант был неосторожен и беспечен. Его внутреннее содержание полностью соответствовало внешнему облику, что и повлекло за собой дальнейшие события. То обстоятельство, что местность, где он затеял ремонт аэроплана, могла быть наводнена бесчисленными врагами, казалось, не доходило до его сознания ни в малейшей степени. Он увлекся работой, проверяя детали мотора, вышедшие из строя и вызвавшие его остановку. Изредка юноша поднимал глаза и окидывал взглядом окружающую местность. Ближний лес на востоке от него и более отдаленные джунгли, подходившие вплотную к извилинам реки, возможно, служили убежищем армии кровожадных дикарей, но ни малейшего интереса и тревоги у лейтенанта Смита Олдуика это не вызывало.

И даже если бы он взглянул повнимательнее, очень сомнительно, что ему удалось бы увидеть несколько десятков фигур, прижавшихся к земле и укрывшихся в подлеске у самой опушки.

Есть такие люди, которые, как полагают, наделены тем, что не нашло лучшего названия, чем шестое чувство,— разновидностью интуиции, как бы предупреждающей их о наличии невидимой опасности. Сосредоточенный взгляд скрытого наблюдателя вызывает у них тревожное чувство, сродни нервному беспокойству. В данном случае двадцать пар глаз уставились на лейтенанта Гарольда. Перси Смита Олдуика, но это обстоятельство все же не вызвало ответной реакции на надвигающуюся опасность в его безмятежном сердце. Он мирно напевал и, закончив ремонт испорченной детали, включил мотор на минуту-две, затем выключил и спустился с борта самолета на землю с намерением немного поваляться на мягкой травке и покурить, прежде чем лететь обратно в лагерь. Он впервые осмотрел окружавший его пейзаж и поразился его дикой красоте. Чем-то луг с растущими на нем редкими деревьями напомнил ему английский парк. То, что дикие звери и туземцы могли быть составной частью этого пейзажа, казалось лейтенанту дикой невероятностью.

Прекрасные цветы, усыпавшие раскидистый куст недалеко от аэроплана, очаровали его эстетический вкус, и, закурив сигарету, Смит Олдуик направился к кусту посмотреть на цветочки поближе. Когда пилот наклонился над ними, чтобы насладиться их ароматом, он находился в нескольких сотнях ярдов от аэроплана, и в этот момент Нумабо-вождь племени Вамабо, решил выскочить из засады со своими воинами и напасть на белого человека.

Первым намеком на опасность послужил лейтенанту нестройный хор диких криков из леса позади него. Повернувшись, юноша увидел несколько десятков обнаженных чернокожих, быстро приближающихся к нему. Негры бежали плотной массой и, когда подошли ближе, замедлили скорость бега. Лейтенант Смит Олдуик прикинул взглядом направление их атаки и расстояние до спасительной машины. Близость чернокожих к нему исключала все шансы добраться до аэроплана. Он понял, что поведение негров было явно воинственным и угрожающим. Заметил лейтенант также, что они вооружены копьями и луками со стрелами, и пришел к мысли, что несмотря на пистолет, бывший у него в наличии, его осилят при первом же броске. Чего он не знал, так это тактики нападавших, а она заключалась в том, что при первом же оказанном сопротивлении со стороны намеченной жертвы чернокожие племени Вамабо пятились назад, что вообще свойственно природе туземцев. Однако после ряда атак и угроз врагу, негры доводили себя до ярости, подбадривая свои слабые души воинственными криками, прыжками и танцами, и только после такой психической подготовки бросались в окончательную атаку.

Вождь Нумабо шел впереди и выделялся своим ростом и бравой осанкой. Он являл собой отменную мишень. Нумабо и оказался тем, в кого прицелился англичанин.

К несчастью для себя, Смит Олдуик в него не попал, хотя убей он вождя, мог бы легко разогнать и остальных. Пуля прошла мимо Нумабо и попала в грудь воина позади него. Когда парень с воплем рухнул ничком, остальные с угрозами повернулись и побежали назад, но, к огорчению лейтенанта, они направились в сторону самолета, а не в лес, и поэтому пилот все еще был отрезан от своей машины.

Внезапно чернокожие остановились и снова повернулись к нему. Негры громко выкрикивали что-то и бурно жестикулировали, а через какое-то время один из них высоко подпрыгнул, размахивая копьем и издавая дикие воинственные вопли. Вскоре эти вопли возымели действие на его товарищей, и тогда чернокожие приняли участие в малопривлекательном действе, состоящем из приседаний, прыжков и других, иной раз чудовищных, телодвижений, сопровождая все это яростными криками. Это делалось с целью подстегнуть мужество и накопить нужную храбрость для еще одной атаки.

Второе нападение привело чернокожих ближе к англичанину, и он уложил еще одного туземца из своего пистолета. За это время в него было пущено три копья. У Смита Олдуика теперь оставалось пять патронов, а нападавших было восемнадцать человек, с которыми лейтенанту еще предстояло сразиться. Если не удастся их хорошенько припугнуть, было очевидно, что его судьба решена.

То, что Вамабо должны были расплачиваться жизнью за каждую попытку взять пленного — возымело действие, и теперь чернокожие подзадержались с новым нападением, а когда вновь предприняли попытку нападения, то сделали это более ловко, чем прежде: они разбились на три группы, стараясь окружить белого человека. Одновременно к нему направились вооруженные группы с разных сторон, и, хотя лейтенант разрядил пистолет успешно, чернокожие, наконец, добрались до него. Они, казалось, понимали, что белый истратил все свои патроны и сделался для них неопасным, так как теперь окружали его все теснее с явным намерением взять его живым, поскольку могли легко расправиться с ним своими острыми копьями с большей безопасностью для них самих. Но нападающие этого не сделали. Значит, конечная цель у них была иной.

Две или три минуты негры сжимали кольцо вокруг лейтенанта, пока Нумабо что-то не сказал, и кольцо сомкнулось вокруг англичанина. Хотя молодой лейтенант бил направо и налево, используя все свои знания бокса, он вскоре был побежден численным преимуществом и сбит с ног древками копий и жестокими кулаками чернокожих воинов.

Смит Олдуик был почти без сознания, когда его поставили на ноги, после того как связали руки за спиной, и принялись грубо толкать вперед, в направлении джунглей.

Когда охрана вела его вдоль узкой тропы, лейтенант Смит Олдуик не мог не удивляться, почему это туземцы захотели взять его живым. Он знал, что находится слишком далеко во внутренних районах страны, чтобы его форма могла иметь какое-либо значение для здешнего туземного племени. Сведений о мировой войне сюда поступить не могло. Лейтенант мог лишь допустить, что попал в руки воинов какого-то негритянского властелина, от чьего королевского каприза и будет зависеть его судьба.

Победители вели его по лесу, возможно, около часа,— наконец англичанин увидел перед собой небольшой участок на берегу реки, свободный от зарослей, окруженный грубым, но крепким частоколом. За частоколом располагались многочисленные хижины, крытые тростником. Его погнали по деревенской улице, и тут пленник был немедленно окружен толпой женщин, детей и воинов. Лейтенант стал центром внимания возбужденной толпы, чьи намерения выливались в желание как можно скорее, точнее — немедленно, расправиться с ним. Женщины были более озлоблены, нежели мужчины. Они били и царапали пленника, как только добирались до него, пока, наконец, Нумабо-вождь не был вынужден вмешаться, чтобы спасти свой трофей для той цели, ради которой ему сохранили жизнь.

Воины растолкали толпу, освобождая проход, и повели белого человека в хижину. Тут лейтенант Смит Олдуик увидел входящих с противоположной стороны в деревню нескольких негров, одетых в лохмотья, оставшиеся от немецкой военной формы.

Англичанин нисколько не удивился этому, и его первой мыслью было, что ему наконец-то пришлось столкнуться с частью армии противника, движущейся с западного побережья, слух о которой достиг британского штаба. Именно признаки ее присутствия лейтенант и разыскивал в джунглях.

Смит Олдуик горестно улыбнулся, обдумывая печальные обстоятельства, приведшие его к такому финалу, хотя он и был далек от потери надежды на благополучный исход дела. Он надеялся, что у него есть маленький шанс убежать от этих людей и добраться до своего самолета.

Среди частично одетых в форму чернокожих был громадный парень с нашивками сержанта. Когда взгляд этого верзилы упал на британского офицера, громкий крик торжества сорвался с его лиловых губ, и немедленно окружавшие сержанта солдаты подхватили восторженный возглас. Они сгрудились вокруг пленника, чтобы поиздеваться над ним.

— Где вы взяли англичанина? — спросил Усанга, чернокожий сержант, у вождя Нумабо.— С ним еще кто-нибудь был?

— Он спустился с неба,— ответил вождь племени,— в странной вещи, летающей, как птица. Она нас вначале очень напугала, но мы долго наблюдали за ней и увидели — она, наверное, не живая, а когда белый человек оставил ее, мы на него напали. Хотя он убил некоторых наших воинов, мы схватили его, ибо мы — смелые мужчины и великие воины племени Вамабо!

Глаза Усанги расширились.

- Этот англичанин прилетел с неба? — переспросил он.

— Да,— ответил Нумабо,— в большой вещи, по форме напоминающей птицу,— на ней он спустился с небес. Эта вещь все еще там, где она опустилась. Рядом с четырьмя деревьями около второй излучины реки. Мы ее там оставили, потому как не знали, что она такое! Мы боялись трогать ее, и она все еще там, если, конечно, не улетела.

— Она не может летать сама,— засмеялся Усанга,— без этого человека ей с места не сдвинуться. Эта ужасная вещь наполняла сердца наших солдат страхом, так как летала через наши лагеря ночью и сбрасывала бомбы на нас. Хорошо, что ты заметил этого белого человека, Нумабо, так как с его большой птицей он пролетел бы над вашей деревней сегодня вечером и убил бы всех ваших людей.

— Он не может больше летать,— сказал Нумабо.— Человеку не положено летать по воздуху, только грешным демонам подвластны такие вещи, и Нумабо-вождь последит за тем, чтобы этот белый человек не делал такого больше,— с этими словами вождь грубо втолкнул молодого офицера в хижину, находившуюся в центре деревни, где Смит Олдуик и был оставлен под охраной двух крепких воинов.

В течение часа или больше узник был предоставлен самому себе. Это время он использовал на бесполезные попытки развязать путы, стягивающие руки. Его усилия были прерваны появлением чернокожего сержанта Усанги. Тот по-хозяйски ввалился в хижину и приблизился к лейтенанту.

— Что вы собираетесь со мной делать? — поинтересовался англичанин.— Моя страна не состоит в войне с этими людьми, захватившими меня в плен. Ты говоришь на их языке — скажи им, что я не враг, что мой народ в дружбе с местным населением и что они должны отпустить меня с миром.

Усанга засмеялся.

— Они не могут отличить англичанина от немца,— заметил он.— Для них не имеет значения, кто вы, за исключением того, что вы белый человек и враг.

— Тогда зачем они взяли меня живым? — удивился англичанин.

— Идем,— сказал Усанга и повел лейтенанта к выходу из хижины.— Посмотри,— сказал он, вытягивая черный указательный палец в тот конец деревни, где хижины располагались таким образом, что между ними оставалось свободное пространство, нечто вроде деревенской площади.

Там лейтенант Гарольд Перси Олдуик увидел несколько негритянок, занятых раскладыванием охапок хвороста вокруг столба и зажиганием костров под небольшими котлами для приготовления пищи на всю деревню. Зловещая цель этих манипуляций была более чем очевидна.

Усанга внимательно смотрел на белого человека, но если он ожидал увидеть и получить удовольствие от проявления страха у пленника, то был вынужден разочароваться: молодой человек, слегка повернувшись к нему, пожал плечами:

— Вы что, бродяги, действительно намерены съесть меня?

— Не мои люди,— ответил Усанга.— Мы не едим человеческого мяса, но Вамабо любят человечину. Они вас съедят, а мы вас убьем, как англичанина, но есть не станем. Эти Вамабо — дикий, некультурный народ, а мы не такие.

Англичанин остался стоять в дверях хижины — этакий любопытствующий зевака, изучающий приготовления к оргии, должной завершить его короткое земное существование. Трудно представить, что лейтенант Смит Олдуик не испытывал страха, однако, если на душе у него и было неспокойно, то это никак внешне не проявлялось. Офицер спрятал свой страх под непроницаемой маской хладнокровия.

Даже жестокий Усанга, должно быть, был поражен храбростью своей будущей жертвы, хотя негр пришел, чтобы насладиться страхом белого человека и по возможности унизить и оскорбить беззащитного пленника. Чернокожий сейчас ни того, ни другого не сделал, успокаивая себя лишь тем, что ругал белых как расу. Особенно доставалось англичанам из-за лютого страха перед британской авиацией, который испытывали немецкие туземные войска в Восточной Африке.

— Никогда больше,— заключил Усанга,— не будет твоя большая птица летать над нашим народом, роняя смерть на нас с неба,— Усанга уж об этом позаботится,— и он резко отошел к группе своих воинов, стоявших около столов. Окружив хлопочущих женщин, они смеялись и шутили с ними.

Несколько минут спустя англичанин увидел немецких вояк, выходящих из ворот деревни, и снова его мысли вернулись к различным тщетным вариантам побега.

В нескольких милях севернее деревни на небольшой возвышенности вблизи реки, где джунгли кончались у подножия холма, раскинулась небольшая поляна — всего несколько акров свободной от зарослей земли, с редкими деревьями, разбросанными на ней. Мужчина и девушка были заняты строительством небольшого дома — уже была почти построена хижина, покрытая тростниковой крышей.

Они работали молча, перебрасываясь лишь редкими словами — это были вопросы или указания, связанные с работой. На мужчине, за исключением набедренной повязки, ничего не было. Его гладкая кожа сильно потемнела от солнца и ветра. Он двигался с изящной легкостью кошки, а когда поднимал что-то тяжелое, движения его были плавны и не чувствовалось, что эти тяжести в какой-то мере его затрудняют.

Когда он смотрел на девушку, а он это делал редко, она ловила его взгляд, и в это время на лице у нее всегда появлялось выражение недоумения. Она считала его загадкой и никак не могла взять в толк, что он такое. Собственно говоря, ее чувства к нему были не без оттенка благоговейного страха, так как за короткий период их общения она обнаружила в этом красивом, подобном древнему языческому божеству мужчине черты супермена и одновременно дикого зверя, тесно переплетенные между собой. Вначале она чувствовала беспричинный женский страх перед ним, естественный в ее немыслимом положении, но постепенно страх проходил, уступая место другому, тревожащему ее чувству.

Быть наедине в самом сердце неисследованной, дикой местности Центральной Африки с беспощадным первобытным дикарем уже само по себе было устрашающим, но чувствовать, кроме того, что этот человек твой кровный враг, что он ненавидит тебя и всех твоих соотечественников и, кроме того, имеет счет за нападение в прошлом — все это не оставляло никакой лазейки для надежды, что этот загадочный гигант может оказать ей хотя бы малейшее внимание...

Девушка запомнила его с первых месяцев своего пребывания в расположении германской армии в Немецкой Восточной Африке, когда он ворвался в штаб немецкого верховного командования и утащил неизвестно куда незадачливого майора Шнайдера — об участи майора ничего не было известно и по сей день. Она встретила этого дикаря опять, когда находилась на краю гибели, и он спас ее от когтей льва, а потом, объяснив ей, что узнал ее в британском лагере, взял в плен. Вот тогда-то она и ударила его рукояткой пистолета, чтобы сбежать. То, что он не хочет никакой личной мести за ее удар, было доказано в Уилхемсталс: там ночью, когда он убил гауптмана Фрица Шнайдера, мог проделать то же самое с ней, но оставил ее в живых, не пытаясь разделаться со шпионкой, хотя мог бы прикончить шутя.

Нет, она не могла его понять. Он ненавидел ее и в то же время охранял. Это было очевидно, ведь он не дал Большим обезьянам разорвать ее на куски в ту ужасную ночь, когда она убежала из деревни Вамабо, куда ее привел Усанга, чернокожий сержант, как пленницу. Но почему Тарзан ее спасал? Для какой такой цели мог этот заклятый враг немцев спасать ее от обитателей жестоких джунглей? Девушка старалась не думать о возможной участи, которая ее ожидала, но беспокойство и тревога вновь одолевали, хотя в душе она всегда была вынуждена согласиться с тем, что в поведении человека-обезьяны не было ничего такого, что указывало бы на обоснованность ее страхов. Возможно, она судила о нем по тем нормам, которым ее учили другие люди, и еще потому, что смотрела на него, как на дикое существо.

Берта Кирчер чувствовала, что не должна требовать от дикаря невозможного. И так он вел себя по отношению к ней, прямо скажем, по-рыцарски. Она вспоминала своих берлинских знакомых и прикидывала, что сделали бы они на месте человека-обезьяны, очутившись в дикой местности наедине с молодой привлекательной девушкой, и должна была признаться — они наверняка бы действовали отнюдь не так благородно. Скорее всего, забыли бы все цивилизованные привычки, не говоря уже о рыцарстве.

Фройляйн Берта Кирчер по природе своей обладала общительным и веселым нравом. Ей не было свойственна болезненная впечатлительность, она не была чрезмерно подозрительной и больше всего любила компанию людей одного с ней круга. Самое большое наслаждение в жизни доставлял ей живой обмен мыслями, ведь это есть одна из главных черт, отличающих человека от животного.

С другой стороны, Тарзан довольствовался самим собой. Годы полуодиночества, проведенные среди существ, чья способность к устному общению была очень ограничена, научили его удовлетворяться своим собственным душевным миром и усиленной работой воображения и мысли. Почти всегда погруженность в себя заменяла ему разговоры с людьми. Однако за последние годы Тарзан привык к человеческому общению, и возвращение к старым привычкам для него оказалось более трудным делом.

Его активная мысль никогда не была в бездействии, но ход его мыслей никто и никогда не мог угадать или проследить. Человек-обезьяна давно научился держать при себе все, над чем ему приходилось размышлять, и потому у него не было нужды делиться мыслями с кем-либо другим. Поводов для неприязненного отношения к девушке было предостаточно, чтобы он почти не открывал рта, кроме как для необходимого вопроса или ответа. Поэтому они работали в относительном молчании.

Берта Кирчер, однако, была более нетерпеливой и вскоре обнаружила, что имея кого-то рядом, с кем можно разговаривать, и часами молчать, было для нее исключительно утомительно.

Боязнь, которую поначалу вызывал этот человек, постепенно исчезла, и девушку переполняло неудовлетворенное любопытство: у нее накопилась масса неотложных вопросов; прежде всего о его планах на будущее, поскольку это касалось и ее, а также вопросы более личного свойства, относительно его самого, поскольку она не могла не удивляться его прошлому и такой странной одинокой жизни в джунглях. Волновали Берту Кирчер и дружественные связи Тарзана с человекообразными обезьянами, среди которых она его нашла.

Подавив страх, Берта Кирчер спросила его, что он намерен делать после того, как хижина и загородка будут построены.

— Я пойду к западному побережью, туда, где я родился,— ответил Тарзан.— Не знаю, когда это будет. Передо мною вся жизнь, а в джунглях нет нужды спешить. Мы никогда не спешим перебираться с одного места на другое, как обычно делаете это вы, люди. Когда я пробуду здесь сколько нужно, то пойду на запад, но сначала я должен озаботиться, чтобы у вас было безопасное жилье, где бы вы могли спать, и еще нужно, чтобы вы научились добывать себе пищу. Это займет время.

— Вы собираетесь оставить меня здесь одну? — воскликнула девушка. Голос, который предательски зазвенел, выдал страх, охвативший ее от такой перспективы.— Вы собираетесь оставить меня одну в этих ужасных джунглях, чтобы я стала жертвой диких зверей и злых людей, одну — в сотнях миль от жилья белого человека и в стране, которую имеются все основания считать дикой, ибо здесь есть места, где никогда не ступала нога цивилизованного человека?!

— Почему бы нет? — спросил спокойно Тарзан.— Не я же привел вас сюда. Разве кто-нибудь из ваших друзей проявил бы больше внимания к женщине-врагу?

— Да! — воскликнула она.— Несомненно, ни один человек моей расы не оставил бы беззащитную белую женщину одру в этом ужасном месте!

Тарзак пожал своими широкими плечами. Разговор казался ему бесполезным и, кроме того, был для него неприятен той причине, что велся он на немецком языке. К этому языку он питал отвращение, как и к народу, говорящему на нем. Он хотел бы, чтобы она говорила по-английски, и тогда ему пришло на ум, что он ведь видел ее переодетой офицером в британском лагере, где она выполняла свою гнусную работенку в качестве немецкой шпионки. Там-то она, конечно, говорила по-английски, о чем он и спросил у нее.

— Конечно, я говорю по-английски,— воскликнула она.— Но не знала, что и вы тоже знаете этот язык.

Тарзан выразил свое удивление, но не сделал никакого замечания. Он только поразился, почему у девушки были сомнения в способности англичанина разговаривать по-английски. Но теперь вдруг до него дошло, что она, вероятно, смотрит на него только как на зверя из джунглей, случайно научившегося разговаривать по-человечески, и этим человеческим языком оказался немецкий, так как он часто бывал в том районе, где находились германские колонии.

Девушка ведь только там его видела, поэтому могла и не знать, что он англичанин по рождению и что у него есть ферма в Британской Восточной Африке.

«Будет лучше,— подумал Тарзан,— чтобы она как можно меньше обо мне узнала: чем меньше немка будет знать, тем больше сведений можно будет получить от нее о ее действиях на стороне немцев и о немецкой системе шпионажа, представителем которого она была».

Поэтому ему в голову пришла мысль: пусть она думает, что он именно таков, каким кажется,— обитатель диких джунглей, человек без национальности и без родины, ненавидящий всех белых людей, независимо от их происхождения. И это действительно было то, что она о нем думала. Это вполне объясняло его нападение на майора Шнайдера и брата майора — гауптмана Фрица Шнайдера.

Они снова продолжали работать над загородкой-бома,— частокол был почти закончен. Девушка старалась показать мужчине, что умеет трудиться. Тарзан не мог не оценить ее трудолюбия, которое она продемонстрировала неоднократно, собирая и расставляя колючие кусты и ветки — они должны были послужить временной защитой против бродячих хищников.

Руки девушки кровоточили от уколов бесчисленных острых шипов, раздирающих ее нежную кожу. И хотя Берта Кирчер была врагом Тарзана, он не мог не почувствовать угрызений совести и сожаления, что позволил ей делать такую трудную работу. Наконец, он предложил ей прекратить возиться с колючками.

— Почему? — спросила она.— Мне эти колючки не более болезненны, чем вам, и поскольку эту загородку вы строите только для меня и моей защиты, отчего же я не должна выполнять свою часть работы?

— Вы женщина,— ответил Тарзан.— А это не женская работа. Если хотите что-либо сделать, возьмите тыквенные фляги, которые я принес утром, и наполните их водой из реки. Вам вода может понадобиться, когда я уйду.

— Когда вы уйдете? — переспросила она.— Вы уже уходите?

— Когда изгородь будет построена, я отправлюсь раздобыть мяса,— ответил он.— Завтра я снова пойду на охоту и возьму вас с собой. Я покажу вам, как нужно охотиться, чтобы после моего ухода вы не умерли с голоду.

Без единого слова девушка взяла сосуды и пошла к реке. Наполняя бутылки, она задумалась, ее мыслями овладели дурные предчувствия будущих опасностей. Она знала, что Тарзан приговорил ее к смерти, и в тот момент, когда он ее покинет, ее участь предрешена. Гибель будет лишь вопросом времени — весьма короткого времени. Неумолимые джунгли вскоре предъявят на нее свои права, ибо долго ли сможет одинокая женщина справляться с безжалостными разрушительными силами, составляющими столь огромную часть бытия в джунглях?

Берта Кирчер была так занята грустными перспективами, что не слышала и не видела ничего из происходящего вокруг нее. Механически наполнив бутыли, она подхватила их и медленно повернулась, чтобы покинуть берег реки, и тут же издала приглушенный крик, затем отпрянула от спрыгнувшей с дерева фигуры, загородившей ей путь :с хижине.

Го-Лаг, обезьяний царь, охотясь в стороне от своего племени, видел, как женщина направилась к реке за водой. Го-Лаг и был тем, кто спрыгнул с дерева и загородил ей дорогу, когда Берта Кирчер уже собралась возвращать ся в хижину с полными флягами.

Го-Лаг не был красавцем, если судить по нормам красоты, существующим для цивилизованного человека, хотя самки его племени млели при виде своего царька. Даже сам Го-Лаг считал свою блестящую черную шерсть с серебристым отливом, огромные длинные руки, свисающие до колен, круглую голову, посаженную на короткой шее между мощными плечами, эталоном обезьяньего совершенства. Его злые, налитые кровью близко посаженные глазки и широкий нос с вывороченными ноздрями, огромный рот и желтые клыки лишь усиливали магическую силу этого обезьянего Адониса, вызывавшего бурное обожание и неистовую страсть самок его племени.

Вероятно, в маленьком диком мозгу косматого красавца царила полная уверенность, что эта странная самка, принадлежащая Тармангани, должна смотреть с обожанием на такое великолепное существо, каким себе представлялся Го-Лаг, ибо не могло быть никакого сомнения, что его красота должна полностью затмить в ее глазах облик безволосой белой обезьяны — Тарзана.

Но как бы ни был прекрасен для своих самок обезьяний царек, Берта Кирчер видела перед собой лишь отвратительного зверя, свирепую и страшную карикатуру на человека. Если бы Го-Лаг мог знать, что промелькнуло в ее мыслях, он был бы ужасно огорчен, хотя, вероятно, отнес бы это за счет отсутствия вкуса у белой самки и полного непонимания ею истинной красоты.

Тарзан, услышав крик девушки, легко перепрыгнул через колючую изгородь. Первый же взгляд указал ему причину ее страха. Он быстро подбежал к ней. Го-Лаг неуклюже продвигался к девушке, выражая свои намерения глупыми гортанными звуками. Но что обезьяний царек по-дурацки квохчет, предлагая девушке свою любовь, понял только Тарзан. Для Берты Кирчер звуки, издаваемые косматым зверем, были равносильны рычанию разъяренного льва. Подойдя, Тарзан громко окликнул обезьяну. Девушка услышала, как с губ человека сорвались звуки, похожие на те, что издавал антропоид.

— Я не причиню вреда твоей самке,— крикнул Тарзану Го-Лаг.

— Я это знаю,— ответил человек-обезьяна.— Но она этого не понимает — она, как Нума или Шита, которые не понимают нашего языка. Она думает, что ты пришел обидеть ее.

К этому времени Тарзан был уже рядом с девушкой.

— Этот тип не тронет вас,— сказал он ей.— Вам нечего бояться. Обезьяна получила свой урок. Она узнала, что Тарзан — повелитель джунглей! Она не тронет того, что принадлежит Тарзану.

Девушка бросила быстрый взгляд на человека. Ясное дело, он произносил слова о собственности на нее, не придавая им никакого значения. Всего лишь способ защитить ее от посягательств человекообразных обезьян, так же, как колючая изгородь-бома защищает от свирепых кошек джунглей.

— Но я его боюсь,— ответила она с дрожью в голосе.

— Вы не должны показывать свой страх. Вам теперь придется терпеть присутствие обезьян. Они — звери, если почувствуют, что вы их боитесь, то пиши пропало. Прежде чем уйти, я обещаю научить вас защищаться от них, если кому-нибудь вдруг вздумается напасть на вас. На вашем месте я постарался бы подружиться с ними: немногие животные в джунглях рискуют нападать на Больших обезьян и то нападают обычно только стаей. Если покажете им, что вы их боитесь, они этим воспользуются, и ваша жизнь будет в постоянной опасности. Особенно станут докучать вам самки. Я объясню им, когда соберусь уйти, что у вас есть средство защиты и вы можете их убить. При необходимости я покажу вам, как это делается. Если они будут уверены в вашей храбрости и силе, то станут вас уважать и бояться.

— Я попытаюсь держаться с ними твердо,— сказала девушка, — но боюсь, мне будет трудно. Этот антропоид — самое страшное существо, которое я когда-либо видела. Какой урод!

Тарзан улыбнулся.

— Вероятно, он думает то же самое о вас.— К этому времени и другие обезьяны пришли на поляну, и теперь Тарзан и девушка находились в центре значительной группы, причем весьма живописной. Среди приковылявших сюда обезьян было несколько старых самок с четырьмя маленькими детенышами-балу, уцепившимися за косматые спины матерей или резвившимися около их ног. Они все видели девушку в ночь танца Дум-Дум, когда Шита заставила ее выскочить из укрытия на арену, где отплясывали обезьяны, но огромные человекоподобные существа все еще проявляли любопытство, разглядывая девушку.

Некоторые самки подошли очень близко и стали дергать ее за одежду, толкуя о ней друг с дружкой на своем языке, как заправские кумушки.

Девушка, собрав с трудом всю силу воли, сумела пройти через тяжелое испытание. Она, не показывая страха или отвращения, испытываемые ею, открытым взглядом смотрела на обезьян.

Тарзан внимательно наблюдал за Бертой Кирчер с полуулыбкой на лице. Он не так уж далеко отошел от недавнего контакта с цивилизованными людьми, чтобы не понимать, что за пытку ей устроили его соплеменники! Девушке пришлось пройти через тяжкое испытание, но он не чувствовал жалости к ней — она оставалась для него жестоким врагом, заслуживающим самого худшего страдания, которое может быть ей назначено.

Однако, несмотря на то, что чувство жалости к ней не возникало, он не мог не восхищаться великолепным проявлением ее храбрости.

Вдруг он обернулся к обезьянам.

— Тарзан идет охотиться за дичью для себя и своей самки,— сказал он.— Самка останется здесь,— и он указал на хилсину.— Следите за тем, чтобы никто из племени не причинил ей зла. Вы меня поняли?

Обезьяны кивнули.

— Мы не тронем ее,— сказал Го-Лаг.

— Правильно,— утвердительно кивнул головой Тарзан,— вы этого не сделаете, а если сделаете, Тарзан убьет вас.

И, повернувшись к девушке, он сказал ей: «Идем».

Она молча повиновалась и пошла за ним.

Тарзан на ходу продолжал:

— Я пойду теперь на охоту. Вам лучше остаться в хижине до тех пор, пока я не вернусь. Обезьяны обещали не трогать вас. Я оставлю вам на всякий случай свое копье. В случае, если вам понадобится защищать себя, вы сможете им воспользоваться; как я понял — вы владеете таким оружием. Но сомневаюсь, что вам может грозить какая-нибудь опасность.

Он прошел с ней до загородки, когда девушка вошла, закрыл проход колючими ветвями кустарника-бома и направился в лес.

Берта Кирчер следила за ним, пока он пересекал очищенный от леса участок. Девушка отметила легкую кошачью поступь и грацию в каждом его движении. Походка по гармоничности соперничала с совершенством его фигуры.

У края леса Тарзан замедлил шаг. Девушка увидела, как он легко вспрыгнул на ветви дерева и исчез из виду в густой кроне. И тогда она вошла в хижину и, упав на земляной пол, горько разрыдалась, потому что Берта Кирчер все-таки была женщиной...

Глава 10 В РУКАХ ДИКАРЕЙ

Тарзан искал Бару-оленя или Хорту-кабана, так как считал, что из всех животных они более всего подходят, чтобы украсить своим мясом стол белой женщины. Но хотя его обоняние было настороже и человек-обезьяна прошел довольно далеко, его поиски были безуспешны. Нигде не чувствовалось даже малейшего запаха следов тех зверей, за которыми он хотел поохотиться.

Держась ближе к реке, где надеялся найти Бару или Хорту, идущих к месту водопоя, Тарзан почуял сильный запах жилья. Невдалеке находилась деревня Вамбабос.

Будучи всегда готов нанести своим наследственным врагам — туземцам-Гомангани нежелательный для них визит, человек-обезьяна двинулся на запах. Окольным путем он вышел на зады деревни. С ветвей дерева, нависающих над частоколом, Тарзан осмотрел улицу. Он заметил идущие полным ходом приготовления к пиршеству. Его опыт подсказал о приближении одного из страшных праздников людоедов, где основным кушаньем является человеческое мясо.

Одним из главных развлечений Тарзана было изводить чернокожих, особенно не любил он каннибалов. Он получал большое удовольствие, дразня и запугивая их, чем он при недостатке других развлечений, предлагаемых ему мрачными джунглями, частенько занимался.

Лишить людоедов пира, да еще так, чтобы довести до крайней степени ужаса,— вот что доставило бы ему массу удовольствия. Поэтому он оглядел дерево, надеясь найти удобное место для наблюдения. Там, где он находился, густая листва мешала ему видеть все, что происходило на деревенской площади, и чтобы поудобнее устроиться, он залез повыше и осторожно передвинулся на тонкую ветку.

Тарзан, благодаря его воспитателям-обезьянам, обладал великолепным знанием леса, редко его подводившим. Но даже это его изумительное свойство не было непогрешимым. Ветка, на которую он передвинулся, стремясь выглянуть из листвы, не была тоньше многих тех, которые удерживали его вес при схожих обстоятельствах. Внешне она казалась прочной и была покрыта обильной листвой, но мог ли Тарзан знать, что червь-древоточец прорыл в ней свои ходы и съел половину древесины под корой?

И когда человек-обезьяна прошел по ветке, она неожиданно надломилась у самого ствола. Под ним не было больше ветвей, за которые он мог бы уцепиться, и, падая вниз, он ногой угодил в петлю лианы, да так, что перевернулся в воздухе и неуклюже упал на спину в самом центре деревенской площади.

При треске сломавшейся ветки и шуме падения тяжелого тела с дерева испуганные чернокожие бросились к своим хижинам за оружием, а когда один из них, самый смелый, подошел поближе и увидел фигуру почти обнаженного белого человека, неподвижно лежащего там, где упал, он замахал руками, созывая соплеменников.

Подбодренные тем, что лежащий на земле человек не двигается, туземцы подошли близко — к тому времени многие выскочили из хижин с оружием в руках и, не увидев никого другого на дороге, бросились вперед. Вскоре дюжина воинов стояла над бесчувственным Тарзаном с копьями наготове. Один из воинов замахнулся, чтобы пронзить его сердце копьем, но Нумабо-вождь не разрешил этого.

— Свяжите его,— сказал он.— Мы сегодня вечером хорошо поедим!

И чернокожие людоеды связали Тарзану руки и ноги ремнями из оленьих кишок и отнесли бесчувственного пленника в хижину, где томился лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик в ожидании своей участи.

Англичанин тоже был связан по рукам и ногам, потому что чернокожие были предусмотрительны, боясь, что в последний момент он попытается убежать и лишит их пира. Большая толпа туземцев собралась вокруг хижины, пытаясь взглянуть на нового пленника, но Нумабо удвоил стражу перед входом, опасаясь, что некоторые из его людей в избытке дикой ярости могут лишить других удовольствия от танца смерти, который обычно предшествует убийству жертв.

Молодой англичанин слышал звук падения Тарзана с дерева на землю и смятение, возникшее немедленно за этим в деревне, и теперь, стоя спиной к стене, рассматривал товарища по несчастью — бесчувственного узника. Его только что внесли в хижину чернокожие и бросили на пол.

С удивлением и состраданием английский офицер смотрел на неподвижное тело. Он сразу подумал, что никогда не видел более красивого мужчины — тот, что без сознания лежал перед ним на грязном полу, был идеально сложен, а черты лица отличались классической правильностью. Англичанину хотелось узнать, каким гнусным обстоятельствам своего пленения обязан этот атлет. Было очевидно, что вновь прибывший пленник был столь же дик, как и его захватчики, если одежда или вооружение являются каким-либо критерием, по которому можно об этом судить. В равной степени было также ясно, что это белый человек — по совершенной форме головы, резко очерченным чертам лица. Ясно было и то, что этот незнакомец не был одним из тех, в чьем слабом мозгу главное место занимают жестокость и дикость, хотя такие люди не редкость даже в самой гуще цивилизованного общества.

Наблюдая за пленником, лейтенант вдруг заметил, как веки обнаженного дикаря затрепетали. Они медленно поднялись, и пара серых глаз беспомощно оглянулась вокруг. По мере возвращения сознания глаза приняли свое естественное выражение — в них засветился проницательный ум, а мгновение позже пленник с усилием повернулся на бок и привел себя в сидячее положение. Он смотрел на англичанина и, увидев его связанные лодыжки и запястья, туго стянутые за спиной, медленно улыбнулся. Эта улыбка как бы осветила мрачное лицо.

— Туземцы сегодня вечером хорошенько наполнят свои животы,— сказал он на прекрасном английском.

Англичанин усмехнулся.

— Если судить по суматохе, которую негры подняли,— сказал он,— бедняги, вероятно, здорово проголодались. Похоже, что они готовы были съесть меня живьем, пока меня сюда тащили. А как же им удалось поймать вас?

Тарзан печально покачал головой.

— Это была моя собственная вина. Я заслуживаю того, чтобы быть съеденным. Переползал с ветки на ветку, и она не выдержала моего веса. Когда ветка обломилась, вместо того чтобы спрыгнуть на ноги, я зацепился ступней за лиану и упал, ударившись затылком. Иначе они не взяли бы меня живым.

— Разве нельзя отсюда убежать? — спросил англичанин.

— Я убегал от них раньше,— ответил Тарзан,— кроме того, знаю много случаев удачных побегов других людей. Я видел, как человека спасли друзья, сняв с ритуального столба, после того как тело бедняги было пронзено дюжиной копий, а огонь уже был разложен у его ног.

Лейтенант Смит Олдуик содрогнулся:

— Боже! — воскликнул он.— Надеюсь, я такого не увижу. Думаю, я все мог бы выдержать, только мысли об огне приводят меня в ужас. До чертиков противно думать, что могу струсить перед этими черными дьяволами в последний момент.

— Не беспокойтесь,— сказал Тарзан.— Ритуал длится недолго, и вы не струсите, это только наполовину так страшно, как кажется. Боль будет чувствоваться только короткое время, пока вы не потеряете сознания. Я видел подобное много раз. Это такой же хороший способ уйти навсегда, как любой другой. Мы все должны когда-то умереть, разница только в том, случится ли это сегодня вечером, завтра или через год, поскольку вы пожили на свете, и я тоже пожил!

— Ваша философия, может быть, и верна, дружище,— ответил молодой лейтенант,— но я не могу сказать, что она вполне удовлетворительна.

Тарзан рассмеялся.

— Перекатитесь сюда,— сказал он.— Я смогу добраться зубами до ваших пут.

Англичанин сделал, как ему велели, и теперь Тарзан своими мощными зубами впился в ремни. Лейтенант почувствовал, как под воздействием крепких челюстей его путы начали сдавать. Еще мгновение — и они развяжутся, тогда англичанину сравнительно легко будет избавить от пут Тарзана и самого себя.

Но в это время один из охранников заглянул в хижину. Он моментально увидел, что делает вновь прибывший пленник, и, подняв свое копье, нанес человеку — обезьяне древком сильный удар по голове. Чернокожий страж вызвал остальных охранников. Они вместе напали на незадачливых белых, пиная и немилосердно колотя их древками копий. После этого связали англичанина более надежно, чем прежде, и привязали обедах мужчин по противоположным сторонам хижины. Когда мучители наконец убрались, Тарзан посмотрел на своего товарища по несчастью.

— Пока длится жизнь,— сказал он,— жива и надежда.— Но не усмехнулся, произнося этот древний трюизм.

Лейтенант ответил ему улыбкой.

— Я предполагаю,— сказал лейтенант,— что мы оба движемся к концу. Видимо, время теперь приближается к ужину.

Зу-Таг охотился в одиночестве далеко от своего племени, вождем которого был Го-Лаг, уже знакомый нам красавец. Зу-Таг был молодым самцом, он только вошел в самую силу. Имя Зу-Таг переводится как «Длинная шея». Он был огромен, силен и свиреп, к тому же Зу-Таг далеко превосходил умом подобных ему обезьян. Об этом говорил и его облик — более высокий лоб и менее выступающие надбровные дуги. Го-Лаг уже видел в этой молодой обезьяне возможного соперника за царский трон, и следовательно старый самец смотрел на Зу-Тага с завистью и неприязнью. По этой причине (возможно, существовала и другая, но осталась нам неизвестной) Зу-Таг часто охотился в одиночку. Его бестрашие позволяло ему бродить вдалеке от естественной защиты, которую обеспечивала большая стая обезьян. Одним из результатов его одиночных отлучек была выработавшаяся в нем замечательная находчивость, кроме того, состояние постоянной готовности к опасностям помогало развитию ума и способности к наблюдению.

Сегодня Зу-Таг охотился в южной части джунглей и возвращался домой вдоль реки по знакомой тропе; по ней он часто хаживал, потому что она вела к деревне Гомангани, чьи страшные и почти обезьяноподобные действия и особые правила жизни вызывали в нем интерес и любопытство. Как он это проделывал и раньше, Зу-Таг решил задержаться и поглазеть. Он занял удобное положение на дереве, откуда мог наблюдать жизнь туземной деревни изнутри и видеть чернокожих за повседневными занятиями на главной улице.

Едва Зу-Таг устроился на своем наблюдательном пункте, как вместе с чернокожими был испуган падением с дерева Тарзана. Но он не убежал и продолжал следить за происходящим. С ветвей на землю упал за частокол белый гигант, явный житель джунглей. Зу-Таг увидел, как негры собрались вокруг распростертого тела, а затем, связав, отнесли человека в хижину..

Зу-Таг сразу встал во весь рост на ветке, где сидел на корточках, и поднял морду к небесам, чтобы издать дикий крик протеста и вызова, так как он узнал загорелого Тармангани, странную белую обезьяну, которая явилась к ним в стадо ночью во время Священного танца Дум-Дум. Этот Тармангани одолел так легко величайшего среди обезьян, тем самым завоевав уважение Зу-Тага и вызвав восхищение у молодого свирепого самца. Чернокожие не смели прикасаться к тому, кого Зу-Таг считал своим.

Но свирепость Зу-Тага умерилась некоторой прирожденной хитростью и осторожностью; прежде чем подать голос протеста, он напряг свой недюжинный ум, и ему в голову пришла мысль, что хорошо бы спасти эту удивительную белую обезьяну от общего врага Гомангани. Поэтому Зу-Таг не стал вопить, выражая протест и бросая вызов, а разумно решил, что можно достигнуть большего, действуя тайком. Он уже знал, что таким путем действовать куда прибыльней, чем кичиться силой мускулов, зубов и громкостью воплей.

Вначале он задумал войти в деревню в одиночку и унести Тармангани, но когда увидел, как многочисленны чернокожие воины, а некоторые из них сидят прямо перед входом в логово, в которое втащили пленника, до Зу-Тага дошло, что эта работа для многих, а не для одного. Поэтому он так же тихо, как к появился на дереве, безмолвно ускользнул, прячась в листве, и помчался к северу.

Обезьянье племя все еще слонялось вокруг хижины, построенной Тарзаном и Бертой Кирчер. Некоторые лениво искали пищу у края леса, другие уселись на корточках в тени деревьев на поляне.

Девушка вышла из хижины, слезы на ее лице высохли, и она с беспокойством смотрела на юг, где поднимались стеной джунгли, там и исчез Тарзан. Изредка она бросала подозрительные взгляды в сторону громадных волосатых антропоидов, обступивших ее жилище. Как легко смог бы любой из этих огромных зверей войти в загородку из колючек бома и убить ее. Как она была беспомощна, даже вооруженная копьем, оставленным ей человеком-обезьяной. Девушка понимала это, оглядывая в тысячный раз массивные спины, воловьи шеи, огромные мускулистые конечности любопытствующих тварей. Шары бицепсов легко перекатывались под блестящей шерстью. «Никогда,— подумала девушка,— я не видела такого олицетворения грубой силы, какими являются эти самцы». Огромные лапы сломали бы бесполезное в ее руках копье, как она сломала бы спичку. Малейший удар, нанесенный такой лапой, мог бы лишить ее сознания и даже привести к смерти.

И пока Берта Кирчер была занята такими гнетущими мыслями, она с тревогой поглядывала на чернеющую на юге стену джунглей. Вдруг с дерева прямо на полянку соскочил огромный молодой самец.

В те дни все обезьяны еще выглядели, если так можно выразиться, на одно лицо для Берты Кирчер. Только спустя некоторое время она поняла, что каждый волосатый субъект отличается от другого индивидуальными особенностями морды, фигуры и рядом других признаков. Этим обезьяны очень похожи на людей. Но даже тогда Берта Кирчер, хоть еще не рассматривала внимательно человекообразных обезьян, не могла не заметить удивительную силу и ловкость огромного зверя. Когда он подошел к товарищам, она поймала себя на мысли, что любуется блеском его густой черной, подернутой серебром шерсти.

Было ясно, что пришелец охвачен скрытым возбуждением. Его поведение и повадки говорили об этом. Волнение молодого самца заметно было даже издалека, и не только девушка это заметила. Как только обезьяны его увидели, сразу повскакивали на ноги и пошли встречать его, ощетинившись и рыча, как они это обычно делают волнуясь.

Го-Ляг был среди спешащих навстречу. Он подошел к прибывшему, ощетинясь, его шерсть на спине и на загривке встала дыбом. Он издавал низкое рычание и обнажал клыки. Кто мог бы сказать вождю, с чем явился молодой самец: с миром или с чем другим? Обезьяний царек в свое время уже видывал, как молодые обезьяны приходили, полные решимости отнять власть у стареющего вождя. Он видел, как обезумевшие самцы выскакивали так же неожиданно из джунглей и набрасывались на своих соплеменников. Потому Го-Лаг не стал рисковать и проявлять беспечность, он был готов ко всему.

Ёсли бы Зу-Таг пришел спокойно, он, возможно, явился бы к племени, не привлекая внимания и не вызывая подозрений, но когда кто-то прибегает так стремительно, явно переполненный каким-то необычным возбуждением, все обезьяны в стае тогда настораживаются.

Предварительно они долго кружились, рычали, фыркали, стояли напрягшись, на прямых ногах, с шерстью, вставшей на загривках дыбом, пока не убедились в том, что нападения не будет. Только тогда Зу-Таг стал рассказывать Го-Лагу, что увидел в логовах Гомангани.

Го-Лаг заворчал с отвращением и отвернулся:

— Пусть белая обезьяна сама о себе заботится.

— Он—Великая обезьяна,— ответил Зу-Таг,— и он пришел жить в мире с племенем Го-Лага. Давай спасем его от Гомангани.

Го-Лаг опять что-то проворчал себе под нос и повернулся, собираясь удалиться.

— Зу-Таг пойдет один и заберет его,— закричал молодой самец.— Если Го-Лаг боится Гомангани, Зу-Таг будет смелым.

Обезьяний царек повернулся, злобно заворчал, ударяя себя в грудь.

— Го-Лаг не боится! — завопил он.— Но он не пойдет, так как белая обезьяна не принадлежит его племени. Иди сам и возьми самку Тармангани с собой, если тебе хочется спасти свою белую обезьяну.

— Зу-Таг пойдет,— заметил молодой самец.— Он возьмет самку Тармангани и всех самцов племени Го-Лага, которые не трусы,— говоря так, он бросил выразительный взгляд на других обезьян.— Кто пойдет с Зу-Тагом воевать с Гомангани и спасать нашего брага? - спросил он.

Восемь молодых самцов в полном расцвете сил подвинулись вперед к Зу-Тагу, но старые самцы с консерватизмом и осторожностью, накопленными за много лет жизни, и имевшие за своими седыми плечами много трудных битв, покачали головами и последовали за Го Лагом.

— Хорошо же! —- закричал Зу-Таг. — Нам не нужно, чтобы старые обезьяньи самки шли с нами воевать с Гомангани эта работа для воинов племени!

Старые самцы не обратили никакого внимания на его хвастливые слова и оскорбления в свой адрес, но те восемь, добровольно согласившиеся сопровождать Зу-Тага, были полны гордости. Они приосанились и стали воинственно ударять себя в грудь, обнажая клыки и издавая свой страшный клич — боевой вызов, пока джунгли эхом не возвращали обратно этот ужасный крик.

Все это время Берта Кирчер широко раскрытыми глазами, полными страха, наблюдала за тем, что должно закончиться, как она думала, страшной битвой между чудовищными зверями, и когда Зу-Таг и его самцы начали устрашающе вопить густыми голосами, девушка задрожала от страха, ибо из всех криков в джунглях ничто так не вселяет страх в человеческое сердце, нежели вопль огромного обезьяньего самца, когда он выкрикивает кому-то вызов или торжествует победу.

Если до этого Берта Кирчер была охвачена страхом, то ее почти парализовал ужас, когда она увидела, что Зу-Таг и его самцы повернулись и идут прямиком к ней. С проворством кошки Зу-Таг перескочил забор и стал перед девушкой. Она храбро выдвинула свое копье перед собой, направляя острие ему в грудь. Он начал бормотать и жестикулировать. Даже при скудном знакомстве с манерами человекообразных, Берта поняла, что самец не угрожает ей, так как он почти не оскаливает клыки, а всем своим видом и поведением старается объяснить какую-то сложную ситуацию или же умоляет о чем-то срочном. Наконец, явно потеряв терпение, Зу-Таг одним махом своей громадной лапы выбил копье из ее пальцев, и, подойдя ближе, схватил без грубости за руку. Девушка отпрянула с ужасом, и все же какое-то шестое чувство внутри нее убеждало в том, что никакая опасность от этого огромного зверя ей не угрожает.

Зу-Таг громко продолжал что-то бормотать, все время указывая на джунгли в южной стороне и ведя девушку к изгороди. Он прямо тащил ее за собой и казался почти неистовым в своих попытках что-то ей объяснить. Антропоид указывал на загородку, тыкал пятерней девушке в грудь, затем — на лес и, наконец, как бы по неожиданному вдохновению, склонился, схватил копье, коснувшись его указательным пальцем и снова показал на юг.

Вдруг девушку осенила мысль: то, о чем обезьяна старается рассказать, видимо, как-то касается белого человека. Он, этот антропоид, считает ее самкой белого человека, а с тем явно что-то случилось. Возможно, ее беспощадный защитник оказался в беде. Твердо убежденная в этом предположении, девушка не стала больше сопротивляться, а кинулась вперед готовая идти за самцами. На том месте в колючей изгороди, где Тарзан заделал вход, Берта Кирчер начала отбрасывать ветки в сторону, и когда Зу-Таг увидел, что она делает, бросился ей помогать. Вскоре выход из бомы был открыт. Через него Берта с обезьянами вышла наружу.

Тотчас Зу-Таг и его восемь соратников быстро направились к лесу, да так быстро, что Берте Кирчер пришлось бежать, чтобы не отставать от них. Она понимала, что идти с ними вровень она не в состоянии, и поэтому все время оказывалась в хвосте процессии к великой досаде Зу-Тага. Он постоянно бегал назал, подгоняя ее. Его это явно раздражало. Он схватил ее за руку и попытался тащить за собой. Протест был бесполезен, поскольку зверь не мог догадаться, что звуки, издаваемые девушкой, выражали неудовольствие, а ее рывков из цепких лап он почти не замечал. Зу-Таг волок девушку за собой, пока ее нога не запуталась в траве и она не упала на землю. Тогда Зу-Таг действительно рассвирепел и злобно зарычал. Остальные обезьяны поджидали на опушке леса, чтобы он вел их дальше. Зу-Таг понял, что это бедное создание не может за ним поспеть, а если они будут продвигаться так медленно, как способна самка Тармангани, то могут опоздать с оказанием помощи белой обезьяне. Поэтому без дальнейших церемоний великан-антропоид подхватил Берту Кирчер и посадил ее на свою спину. Руки девушки вцепились в густую шерсть, которой оброс мощный загривок. Зверь ухватил своей огромной лапищей ее руки и помчался догонять своих товарищей.

Берта была одета в брюки для верховой езды. Слава богу, она обошлась без юбки; и это было хорошо — юбка цеплялась бы за кустарники и мешала движению. Девушка вскоре сообразила, что нужно крепко держаться за шею могучего антропоида, и когда он мгновением позже прыгнул на нижние ветки деревьев, она закрыла глаза от ужаса, прижавшись к нему, иначе бы полетела вниз головой на землю.

Путешествие по первобытному лесу вместе с девятью обезьянами будет жить в памяти Берты Кирчер до конца ее дней. Ее стало укачивать, как в быстро мчащемся поезде или на качелях, все казалось ей нереальным, будто происходило не наяву, а во сне.

Наконец первая волна страха, владевшая ею, прошла. Девушка успокоилась, она наконец была в состоянии открыть глаза и посмотреть на окружающее с вновь пробудившимся интересом. Страх покинул ее и сменился чувством сравнительной безопасности, когда она увидела, с какой легкостью и уверенностью эти огромные звери перелетали с дерева на дерево, а позднее ее восхищение молодым самцом возросло еще больше, когда стало очевидным, что даже со значительным дополнительным весом на спине он двигался быстрее своих товарищей без всяких признаков усталости. Он дышал ровнее, несмотря на то, что другие самцы не были нагружены.

Ни разу Зу-Таг не отдыхал, пока не остановил свой бег среди ветвей дерева, растущего недалеко от туземной деревни. Обезьяны могли слышать шум деятельности чернокожих за частоколом, смех и крики негров, лай собак. Сквозь листву перед глазами девушки предстала деревня, из которой она недавно убежала.

Берта Кирчер содрогнулась от мысли возможного возвращения в лапы к похотливому Усанге и удивилась, зачем Зу-Таг привел ее сюда.

Теперь обезьяны снова пошли вперед, но тихо и с большой осторожностью, двигаясь бесшумно по деревьям, пока не добрались до того места, где им легко было видеть частокол и часть деревенской улицы.

Зу-Таг присел на корточки на большой ветке у ствола дерева, сняв руки девушки со своей шеи, показал ей, чтобы она встала с ним рядом на ветку, и, когда она сделала это, повернулся к ней и несколько раз указал на открытую дверь хижины на противоположной стороне улицы под ними. Разными жестикуляциями он, казалось, старался объяснить что-то ей, и, наконец, она уловила смысл его идеи — там находится белый человек. Он был узником.

Прямо перед ними была крыша хижины, на нее Берта легко могла спрыгнуть, но что она молсет сделать после того, как войдет в деревню, она не представляла себе.

Темнота уже наступила, и костры под котлами зажгли. Девушка увидела столб на улице деревни и горы хвороста вокруг него. Страх пронзил ее — она догадалась о предназначении этих приготовлений. Ах, если бы у нее было какое-нибудь оружие, могущее принести хоть слабую надежду, малейшее преимущество перед чернокожими, тогда она бы, не задумываясь, ворвалась в деревню и попыталась спасти Тарзана — три раза при различных обстоятельствах он ее спасал. Она знала, что Тарзан ненавидит ее, и все же в груди зрело чувство признательности к нему. Она не могла его понять. Никогда в своей жизни она не видела человека, столь парадоксального, сколь и надежного. В своем поведении он был более диким, нежели звери, с которыми он общался, однако, с другой стороны, это был рыцарь в самом лучшем смысле этого слова. В течение; нескольких дней она блуждала с ним в джунглях, находясь абсолютно в его власти, но узнав поближе своего спутника, полностью доверилась его порядочности. Резкий страх к нему быстро пропал.

С другой стороны, он мог быть удивительно жестоким. Это явствовало из того, что он намерен был оставить ее одну среди чудовищных опасностей, угрожающих ночью и днем беззащитной женщине среди дикой природы.

Зу-Таг ожидал наступления темноты, прежде чем приступить к выполнению намеченного им плана, зародившегося в диком, по проворном мозгу. Он и его соратники-обезьяны сидели тихонько на дереве рядом с девушкой, наблюдая за приготовлением чернокожих.

Вдруг стало ясно, что в планах негров произошли некоторые перемены, так как около двух десятков чернокожих собирались вокруг одного, видимо, вождя. Все горячо о чем-то разговаривали и оживленно жестикулировали. Спор длился в течение пяти или десяти минут, наконец наступил короткий перерыв. Два воина побежали к противоположной стороне улицы и вернулись оттуда, неся громадный кол. Они быстро установили его рядом с уже вбитым в землю. Девушка подумала, каким может быть назначение второго столба, но ей не пришлось долго ждать объяснения.

К этому времени совсем стемнело, деревня освещалась только горящими кострами. Теперь Берта Кирчер видела, как несколько воинов вошли в хижину, за которой наблюдал Зу-Таг. Немного спустя чернокожие появились, волоча двух пленников. В одном из них девушка немедленно узнала своего защитника (другим пленником был англичанин в форме летчика). Вот для какой цели были приготовлены два столба!

Быстро вскочив, она положила руку на плечо Зу-Тага и указала на деревню.

— Идем! — сказала она, разговаривая как бы с себе подобным, и с этими словами начала спускаться на крышу хижины под ветвями дерева. Оттуда, чтобы спуститься на землю, требовался небольшой прыжок, и немногим позже девушка подкралась к хижине с противоположной от костра стороны, держась в густой тени. Там ее обнаружить было почти невозможно. Девушка повернулась лишь раз, чтобы посмотреть, следует ли за ней Зу-Таг, и увидела его огромную фигуру, смутно вырисовывающуюся в темноте, а за ним одну из его восьми обезьян. Они, несомненно, следовали за ней. Этот факт придал ей мужества и добавил чувство некоторой безопасности. У Берты Кирчер появилась надежда на благополучный исход немыслимой авантюры, значительно большая, чем раньше.

Остановившись у хижины рядом с деревом, самка Тармангани, как называли ее про себя Зу-Таг и его сородичи, осторожно заглянула за угол. В нескольких дюймах от нее была открытая дверь постройки, а вдали на деревенской улице чернокожие собирались толпой вокруг пленников. Те уже были привязаны к столбам. Все глаза были устремлены на жертвы. Оставался лишь слабый шанс на то, что Берта и ее страшные компаньоны не будут обнаружены, пока вплотную не подойдут к чернокожим. Девушке, однако, хотелось иметь хоть какое-то оружие, с которым можно было бы напасть, так как она не могла знать с уверенностью, пойдут ли за. ней обезьяны, когда настанет время кинуться в бой.

Надеясь что-нибудь найти внутри хижины, девушка быстро проскользнула за угол и в дверь, а за ней один за другим в хижину вошли антропоиды. Оглядываясь вокруг, Берта вдруг обнаружила копье и, вооружившись им, двинулась к выходу.

Тарзан-обезьяна и лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик были надежно привязаны каждый к своему столбу. Оба они помалкивали какое-то время. Англичанин повернул голову, чтобы увидеть товарища по несчастью. Тарзан стоял прямо, не прислоняясь к столбу. Его лицо абсолютно ничего не выражало, ничего, похожего на страх или злобу. На его лице написано было скучное безразличие, хотя оба пленника отлично знали, что их собираются перед смертью основательно помучить.

— Прощайте, дружище,— прошептал с некоторой заминкой лейтенант.

Тарзан повернул глаза в его направлении и улыбнулся.

— Прощайте,— ответил он.— Если хотите скорее с этим покончить, вдохните дыму и пламени как можно больше.

— Благодарю,— ответил летчик и, хотя он скорчил унылую гримасу, тоже выпрямился и расправил плечи.

Женщины и дети уселись широким полукругом около жертв, тогда как воины, сильно разукрашенные, медленно строились попарно для исполнения танца смерти. Снова Тарзан повернулся к своему товарищу.

— Если вы хотите испортить им веселье,— сказал он,— не привлекайте их внимания, как бы вы ни страдали. Если вы сможете вынести все до конца, не изменив выражения вашего лица и не издав ни единого звука, то лишите их всех радостей от представления. Прощайте. Желаю Удачи.

Молодой англичанин ничего не ответил, но было ясно по тому, как он сжал челюсти, что негры получат от него мало удовольствия.

Воины начали кружиться. Вождь Нумабо должен был пустить первым кровь пленникам своим острым копьем, что явилось бы сигналом для начала пыток. Вскоре после этого ритуала хворост будет положен вокруг ног обре ченных.

Ближе и ближе несся в танце свирепый вождь. Его острые желтые зубы сверкали, отражая пламя костра, между толстыми красными, почти лиловыми губами. Согнувшись вдвое, с остервенением топая ногами по земле, подпрыгивая высоко в воздух, Нумабо неистово отплясывал, шаг за шагом приближаясь к столбам с обреченными, сужая круги в танце. Это должно было привести его на расстояние броска копья к пленникам и, по существу, к началу пира.

Нумабо и его воины быстро оторвались от круга танцоров, увидев проталкивающуюся сквозь ряды кричащих и перепуганных людей ту самую белую девушку, убежавшую из деревни несколько ночей тому назад, а за ее спиной их удивленным глазам представилась могучая орда волосатых лесных людей. Так чернокожие звали Больших обезьян. На них туземцы взирали с великим страхом и испытывали перед ними благоговейный трепет.

Раздавая направо и налево удары своими могучими лапами и разрывая сильными клыками тела вопящих от боли людей, к Нумабо подошел молодой самец, а за ним по пятам, следуя его примеру, ринулись другие страшные обезьяны. Они быстро разорвали круг танцующих мужчин, расшвыряли сидевших на земле стариков, женщин и детей, и встали прямо перед Нумабо и его воинами, куда их привела девушка. Вот тогда-то они и попали в поле зрения Тарзана, который увидел с невероятным удивлением, кто привел обезьян, чтобы спасти его.

Он крикнул Зу-Тагу:

— Займись большими самцами Гомангани, пока самка развяжет меня! — А Берте Кирчер: — Быстрее перережьте эти ремни. Обезьяны позаботятся о чернокожих.

Повернувшись, девушка подбежала к нему. У нее не было ножа, а ремни были крепко затянуты, но она работала быстро и хладнокровно, пока Зу-Таг и его обезьяны угрожающе надвинулись на оторопевших от ужаса воинов. Девушка сумела ослабить ремни настолько, что Тарзан смог вытащить руку. Через минуту Тарзан был свободен.

— Теперь развяжите англичанина! — закричал он и прыгнул вперед, присоединяясь к Зу-Тагу и его обезьянам в их борьбе против чернокожих.

Нумабо и его воины сообразили теперь, насколько невелико было число обезьян против них, и решили, вооружившись копьями и другим оружием, остановить и уничтожить нападающих. Три обезьяны уже пали замертво или были смертельно ранены, когда Тарзан поспешил на подмогу, понимая, что битва развертывается явно не в пользу обезьян, и если не будет найдено какое-нибудь средство, чтобы поколебать моральное сопротивление негров, все они могут погибнуть. Он осмотрелся в поисках каких-либо путей для достижения исхода боя, и вдруг его взгляд упал на некое оружие, безусловно могущее дать нужный результат.

Улыбка промелькнула на его губах, когда он схватил сосуд с кипящей водой и выплеснул содержимое в лицо подвернувшемуся воину. Крича от ужаса и боли, чернокожие подались назад, хотя Нумабо заставлял их бежать вперед и сражаться. Едва выплеснув на нападавших первую порцию кипящей- воды, Тарзан опрокинул на бегущих вторую, и не потребовалось третьей, чтобы заставить чернокожих с криками разбежаться во все стороны. Они бросились врассыпную, ища спасения в своих хижинах.

К тому времени, когда Тарзан нашел и использовал необычное оружие, девушка освободила молодого англичанина и с шестью оставшимися обезьянами три европейца двинулись немедленно к воротам деревни. Летчик вооружился копьем, уроненным одним из ошпаренных воинов. Выйдя за ворота, все поспешно нырнули в темноту джунглей за оградой деревни.

Нумабо был не в состоянии вновь собрать сильно напуганных и ошпаренных людей, и поэтому спасенные и спасители вышли из деревни во мрак ночи беспрепятственно.

Тарзан шел через лес молча. Рядом с ним шагал Зу-Таг, Большая обезьяна, а позади них следовала группа антропоидов, и уже за ними поспевали Берта Кирчер и лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик, совершенно изумленный и озадаченный происходящим англичанин. Особенно летчика волновало и повергало в смущение присутствие в необычной компании прелестной белой леди.

За всю свою жизнь Тарзан-обезьяна перед немногими был в долгу. Он пробивал себе путь через первобытный мир силой своих собственных мускулов, совершенством своих пяти чувств и Богом ему данной силой разума. Сегодня величайшая из всех дарованных ему ценностей — его жизнь — была спасена другими, вернее, другой. Тарзан зарычал, тряхнув головой, так как он был спасен той, которую должен был ненавидеть больше всех на свете.

Глава 11НАЙДЕН САМОЛЕТ

Тарзан-обезьяна возвращался с удачной охоты с тушей Бары-оленя, перекинутой через лоснящееся смуглое плечо. Он остановился в ветвях огромного дерева на краю очищенного от леса участка и печально засмотрелся на пару, медленно идущую от реки к обнесенной колючей изгородью хижине, расположенной в северной части поляны.

Человек-обезьяна тряхнул своей кудрявой головой и испустил глубокий вздох. Его глаза блуждали в пространстве, мысли уносились к далекой бревенчатой хижине, одиноко стоящей возле закрытой гавани у большой воды, омывающей побережье. Там был дом его младенчества — хижина, построенная его давно умершим отцом. В этот домик его манили воспоминания — единственные сокровища счастливого, но утраченного детства. С тех пор, как он потерял жену, его все сильнее охватывала непреодолимая тоска по былому и желание возвратиться к любимому месту своей юности — к непроходимым зарослям джунглей рядом со скромной бревенчатой хижиной. Там он провел лучшие годы жизни.

Это была его родина, та поляна, поросшая мягкой травой, этот неуклюжий бревенчатый домик на ней, где юного Тарзана охватывало безмятежное чувство покоя и защищенности. А за полянкой сразу же вставала стена таинственного леса, где приемная мать Кала обучала детеныша Тармангани всем премудростям дикой жизни.

Там, в местах, лучше которых он ничего не знал, надеялся Тарзан позабыть боль утраты, и, может быть, не только печаль утихнет, а вообще сотрется из памяти все, что связано с жизнью в цивилизованном мире. Он очень на это наделся.

Но до маленькой хижины у закрытой гавани тянулись долгие мили длительного и изнурительного пути, а он был связан, как кандалами, долгом. Он чувствовал свой долг по отношению к этим двоим, идущим по участку перед ним.

Один, нуждавшийся в его опеке, был молодой мужчина в изношенной форме британских королевских воздушных сил, а другая — женщина в жалких лохмотьях — остатках того, что некогда было элегантнейшим костюмом для верховой езды.

По капризу судьбы трое совершенно разных по характеру людей оказались вместе: дикарь, почти обнаженный человек-зверь, благовоспитанный молодой англичанин, военный офицер, и вдобавок красивая юная женщина. Ее человек-обезьяна знал как немецкую шпионку и ненавидел от всей души.

Как сделать так, чтобы избавиться от этих двоих? Вряд ли это удастся! Тарзан не представлял себе, что станется с беспомощными людьми, если он не проводит их, пустившись в утомительный поход, обратно к восточному побережью, к жилью цивилизованного человека...

Поход этот вынудил бы его еще раз пройти длительный и тяжелый путь, недавно проделанный им, когда он добирался до своей цели. Однако что еще можно было сделать? У этих двоих не было ни силы, ни выносливости, ни знания леса, чтобы сопровождать его через неизвестные земли на запад, да он и не хотел брать их с собой. Мужчину он бы еще стерпел, но даже подумать не мог о присутствии девушки в далекой отцовской хижине. Этот домик в известной степени стал для него священным воспоминанием. Печально, без злости в мыслях, он решил, что остается лишь один путь, поскольку он не может их бросить. Он должен идти медленным и утомительным маршем назад, на восток, или, по крайней мере, в восточном направлении, до первого поселения белых, где он сдаст своих спутников с рук на руки их соплеменникам и станет окончательно свободным.

Он, правда, решил было предоставить девушку ее собственной участи, но это было до того, как она помогла обезьянам спасти его от мучительной смерти в деревне племени людоедов Вамабо. Тарзана раздражала обязанность, возложенная ею на него, но это раздражение не мешало сознавать свой долг.

Наблюдая за двумя молодыми людьми, он улыбнулся, и улыбка смягчила печаль, навсегда, казалось, застывшую на красивом лице. Он подумал об их беспомощности. Какое, в сущности, хилое и слабое существо — человек! Как плохо он приспособлен к борьбе с первобытными силами природы, что олицетворяют собой джунгли. Да ведь даже маленькое дитя Больших обезьян племени Го-Лага лучше приспособлено к существованию, чем эти двое, так как дитя-балу, по крайней мере, избежало бы бесчисленных опасностей, которые угрожают существованию взрослых неженок; может быть, за исключением Ко ты-черепахи, никто из его диких собратьев не передвигался так медленно, как беспомощный и тщедушный белый человек.

Без него эти двое, несомненно, умрут от голода среди изобилия, если каким-нибудь чудом избегут воздействия других разрушительных сил, царящих вокруг.

В то утро Тарзан принес им фруктов, орехов и связку бананов, а теперь тащил мясо — свою добычу, а лучшее, что они могли сделать,— это принести воды из реки.

Даже сейчас, идя через лужайку к загородке, они были в полном неведении о его присутствии рядом. Они не знали, что он зоркими глазами наблюдал за ними из-за купы кустов рядом со входом в колючую изгородь-бому. Они не знали о многих вещах, окружавших их, но зато Тарзан знал гораздо больше любого цивилизованного человека о джунглях и опасностях, таящихся в них. Он не мог видеть существа, спрятавшегося в густой листве близстоящего дерева, однако человек-обезьяна знал, что оно там затаилось, он знал уже, кто это был и какие у него намерения. Для него это было ясно, как если бы все происходило на открытом месте.

Легкое движение листьев на верхушке одинокого дерева говорило ему о присутствии там живого существа, так как движение происходило не от ветра. Листья шелестели оттого, что кто-то опирался своей тяжестью и слегка раскачивал древесный ствол. Это давление сообщает листьям совсем другой трепет, нежели Уша-ветер, шаловливо теребящий их. Всякому, кто жил всю жизнь в джунглях, хорошо известно, что тот же ветер, проходя сквозь листву, несет с собою запах того, кто укрылся среди ветвей, и многое говорит тонкому обонянию. Тарзану ветерок, дувший с той стороны, сообщил о бесспорной опасности, угрожающей мирно плетущимся двоим его подопечным. Притаившаяся, Шита-пантера засела в ветвях, поджидая возвращающихся с реки людей.

Они прошли половину расстояния до входа в бому, колючую загородку, когда Тарзан криком велел им остановиться.

Они с удивлением взглянули в сторону, откуда послышался голос, и подняли головы, чтобы увидеть, как он легко спрыгнул с дерева на землю и направился к ним.

— Идите медленно ко мне,— позвал он их.— Не бегите! Если побежите — Шита нападет.

Юноша и девушка сделали, как он велел, с лицами, выражающими немой вопрос.

— Что вы подразумеваете? — спросил молодой англичанин.— Кто такая эта Шита?

Но в ответ человек-обезьяна вдруг бросил тушу Бары-оленя на землю и быстро кинулся к ним. Глаза его были устремлены на что-то позади них. Вот тогда-то эти двое повернулись и увидели, кто такая Шита. Позади них оскалилась исполинская дикая кошка с дьявольской мордой, уже готовая напасть на беспечных Тармангани.

Шита с возрастающей злобой и подозрительностью увидела, как человек-обезьяна спрыгнул с дерева и подбежал к намеченной ею добыче.

Жизненный опыт, подкрепленный инстинктом, говорил пантере, что Тармангани собирается отнять у нее добычу, а поскольку, Шита была голодна, она не была намерена так легко отдавать мясо, так как считала его уже своим.

Девушка невольно вскрикнула, увидев близость обнаженных в яростном оскале клыков. Она отпрянула к мужчине и инстинктивно прижалась к нему. Англичанин не был вооружен и оказался беззащитен перед нападающей -пантерой. Он заслонил девушку, решив защищать ее своим телом, выпрямился и приготовился принять удар нападающего хищника. Тарзан заметил поведение молодого офицера и, хотя на своем веку повидал немало мужественных поступков, испытал глубокое волнение от безнадежной и тщетной смелости и самопожертвования мужчины.

Нападающая пантера неслась к ним большими прыжками. Расстояние, отделявшее дерево, на котором она притаилась, от объектов ее желания, было невелико. За время, в которое грамотный человек смог бы прочесть дюжину слов, мускулистая кошка покрыла бы все расстояние и убила бы беспомощных людей. Однако,Шита была быстра, но проворен был и Тарзан. Английский офицер увидел, что Тарзан пролетел мимо него, как ветром подхваченный. Он видел, как огромная кошка изменила направление прыжка, как бы уклоняясь от обнаженного дикаря, бегущего ей навстречу. Было ясно — Шита решила нанести удар прежде, чем Тарзан сможет достичь цели.

Лейтенант Смит Олдуик видел все это и смотрел со все возрастающим удивлением на происходящее. Человек-обезьяна тоже свернул в сторону и прыгнул на пятнистую кошку, как игрок в футбол прыгает за форвардом, загоняющим мяч. Англичанин увидел, как сильные руки обхватили тело плотоядного зверя, левая рука вцепилась в плечо пантеры, а правая прижала передние лапы. Так, схватившись, человек и зверь покатились по земле. Лейтенант слышал рычание и рев борющихся зверей и с чувством ужаса понял, что звуки, исходящие из человеческого горла, едва ли можно отличить от тех, что издавала пантера. Берта Кирчер застыла, судорожно сжав запястье Смита Олдуика. Когда мгновенное потрясение прошло, девушка отпустила руку англичанина.

— Разве мы ничего не можем сделать? — спросила она.— Разве мы не можем помочь ему, прежде чем зверь его убьет?

Англичанин поискал на земле что-нибудь, способное заменить оружие, для нападения на пантеру, а девушка вдруг издала крик и опрометью кинулась к хижине.

— Обождите там,— крикнула она через плечо,— а я принесу копье, он как-то оставил его мне.

Смит Олдуик видел выпущенные когти пантеры, ищущие тело человека, а человек чудовищно напрягал каждый мускул, используя любую хитрость, чтобы удержать свое тело на расстоянии от этих страшных когтей. Мускулы его рук под кожей вздулись узлами, вены выступили на шее, и со все возрастающей силой сдавливал он трепещущее тело зверя, стараясь выжать жизнь из этой громадной кошки.

Зубами человек-обезьяна впился Шите в загривок и сумел охватить торс зверя своими ногами, скрестив их под пушистым животом. Прыгая и рыча, Шита пыталась освободиться от страшного седока, она бросалась на землю и принималась кататься, вставала на задние лапы и с силой откидывалась назад, пытаясь раздавить человека своей тяжестью, но все это время дикое существо на ее спине продолжало цепко держаться, а мощные загорелые руки сжимали ей грудь, лишая легкие доступа воздуха, сдавливая все сильнее и сильнее.

Вот тогда-то девушка вернулась из хижины с коротким копьем в руках. Это было то самое копье, оставленное Тарзаном в качестве единственного оружия для защиты. Берта не стала терять времени для передачи копья англичанину, хотя он и подбежал, чтобы схватить его. Она мчалась мимо и приблизилась к рычащему, мечущемуся клубку блестящей черной шерсти и гладкой загорелой кожи. Несколько раз она пыталась воткнуть острие в тело кошки, но всякий раз опасение ранить человека-обезьяну заставляло ее воздерживаться. Но вот, наконец, двое затихли неподвижно на какое-то мгновение, будто плотоядное животное искало минуты отдыха от напряженной борьбы. Вот тут-то Берта Кирчер и воткнула копье в лоснящийся черным мехом бок, проткнув сердце зверя.

Тарзан поднялся с мертвого тела, Шиты и встряхнулся, как это делают животные, густо покрытые шерстью. Как и многие из его привычек и манер, эта была результатом воспитания в той среде, в которой он вырос. Хотя внешне он был человеком, англичанином, но девушку слегка покоробил натурализм этого движения. Это был как бы Нума-лев, поднявшийся после битвы и встряхивающийся для того, чтобы привести в порядок растрепанную после боя гриву и вздыбленную шерсть. Невольным зрителям чем-то сверхъественным казались и дикие крики, и грозное рычание, срывающееся с четко очерченных и изумительно красивых человеческих губ.

Тарзан посмотрел на девушку. Лукавая улыбка появилась на его лице. Опять она его сделала должником, спасла второй раз ему жизнь, хотя во вмешательстве он,, по правде говоря, не очень нуждался. Еще минута — и Шита была бы задушена. Тарзан не хотел быть обязанным немецкой шпионке, и все же в своем честном сердце он не мог не признаться в известной доле восхищения ее мужеством: эта девушка производила глубокое впечатление на человека-обезьяну — ведь он сам был воплощением мужества .

— Вот моя добыча,— сказал он, поднимая тушу Бары с земли, будто и не было только что смертельной схватки с пантерой.— Вы, наверное, захотите приготовить свою порцию. Я же пообедаю сырым мясом — Тарзан не привык портить его огнем.

Они последовали за ним и вошли в загородку. Тарзан отрезал несколько сочных кусков мяса от туши оленя для них, оставив себе остальное. Молодой лейтенант разложил костер, а девушка приступила к примитивной кулинарии.

Находясь немного в стороне от нее, лейтенант и человек-обезьяна смотрели на девушку.

— Она замечательна, не правда ли? — пробормотал Смит Олдуик.

— Она немка и шпионка! — отрезал Тарзан.

Англичанин быстро повернулся к нему.

— Что вы имеете в виду? — вскричал он.

— То, что я сказал,— ответил человек-обезьяна.— Она немка и шпионка!

— Ни за что не поверю этому! — воскликнул летчик.

— Можете не верить,— перебил Тарзан и добавил: — Для меня не имеет значения, чему вы верите, а чему нет. Я видел ее на совещании с генералом бошей и его штабников в немецком лагере около Габета. Они все знали ее, называли по имени, а она тогда передала им пакет. В следующий раз, когда я ее встретил, она находилась на территории английского лагеря, переодетая английским офицером, а после снова я увидел ее передающей пароль немецкому офицеру в городе Уилхемстале. Она немка и шпионка, но она женщина, и поэтому я не могу ее уничтожить, а следовало бы.

— Вы действительно верите в то, что сейчас рассказали? — спросил недоверчиво молодой человек.— Боже мой, прямо в голове не укладывается — она так мила, смела и добра.

Человек-обезьяна пожал плечами.

— Она смела,— сказал он.— Но даже у Намбы-крысы есть некоторые хорошие качества, что не мешает ей быть тем, кем она является. Так и эта девушка. Она шпионка, как я вам сказал, поэтому я ненавижу ее, и вы тоже должны ее ненавидеть.

Лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик закрыл лицо руками.

— Боже, прости меня,— сказал он наконец,— но я не могу ненавидеть ее!

Человек-обезьяна бросил пренебрежительный взгляд на своего компаньона и встал.

— Тарзан опять идет на охоту,— сказал он.— У вас сейчас достаточно еды на два дня. К тому времени, когда она кончится, я вернусь.

Двое глядели ему вслед, пока он не исчез в листве деревьев, растущих в дальнем углу участка.

Когда Тарзан удалился, девушку охватило неясное мрачное предчувствие; она никогда не испытывала тревоги, пока рядом присутствовал Тарзан. Невидимая угроза, таившаяся в страшных джунглях, казалась более реальной и более близкой, когда поблизости не было человека-обезьяны. Когда он был рядом с ней, и она слышала звук его голоса, маленькая хижина, покрытая тростниковой крышей и окруженная колючими ветками кустарника бома, казалась ей самым безопасным местом, которое мог бы предложить мир. Берта хотела, чтобы Тарзан остался — два дня ожидания казались ей вечностью. Два дня постоянного страха, два дня — каждая секунда их могла быть чревата опасностями.

Девушка повернулась к своему компаньону.

— Мне так хотелось, чтобы Тарзан не уходил,— сказала она.— Я всегда чувствую себя в большей безопасности, когда он рядом. Такой беспощадный и очень страшный, однако, мне с ним безопаснее, чем с каким-либо другим человеком, которого я знаю. Он, кажется, не любит меня, однако, я верю, что не даст никому меня в обиду. Я не понимаю его.

— Я его тоже не понимаю,— подтвердил англичанин,— но насколько я догадываюсь, наше присутствие нарушает его планы: он хотел бы избавиться от нас, и я почти представляю — он хотел бы убедиться при возвращении, что мы не выдержали одной из опасностей, окружающих нас в этом первобытном мире. Думаю, мы должны попытаться вернуться к поселениям белых людей. Этот человек не хочет, чтобы мы находились здесь, но и неразумно допускать, что мы сможем долго просуществовать в этой дикой местности.

Я путешествовал и охотился в некоторых частях Африки, но никогда не видел и не слышал о таких краях, так перенаселенных диким зверьем и опасными туземцами — каннибалами. Когда мы двинемся в путь к восточному побережью, сразу окажемся в намного большей опасности, чем здесь, но если бы смогли выдержать хоть день похода, я верю — нашли бы средство добраться до побережья за несколько часов. Мой аэроплан должен быть на том же месте, где я приземлился перед тем, как чернокожие людоеды меня схватили. Несомненно, здесь нет никого, кто мог бы им управлять, но зато и нет причины уничтожить его. Собственно говоря, туземцы так пугливы и подозрительны к этому непонятному предмету, что остается надежда на то, что самолет уцелел. Они не осмелятся приблизиться к нему. Да, я уверен, он должен быть там, где я его оставил. Все готово, чтобы подняться в воздух. Он унесет нас к белым поселениям.

— Но мы не можем покинуть хижину, пока Тарзан не вернется. Мы не можем уйти просто так, не поблагодарив его или не попрощавшись с ним, мы слишком многим ему обязаны! — глаза девушки сверкали в волнении.

Мужчина посмотрел на нее. Он колебался какое-то мгновение. Англичанин думал, знает ли Берта, как Тарзан относится к ней? Похоже, она ни о чем не догадывается. Тогда он сам начал размышлять над истиной обвинения, выдвинутого человеком-обезьяной. Чем дольше он смотрел на девушку, тем меньше верил, что она может быть немецкой шпионкой. Лейтенанту хотелось прямо задать ей вопрос об этом, но он не мог пока заставить себя спросить, и решил подождать, пока лучше не познакомится с девушкой. Время должно было подтвердить или опровергнуть обвинения.

— Я думаю,— сказал он, как будто бы не было паузы в их разговоре,— что этот человек будет более чем рад, обнаружив, когда он вернется, что мы ушли. Нет необходимости подвергать опасности наши жизни еще на два дня только для того, чтобы поблагодарить Тарзана, как бы мы ни ценили оказанные нам услуги. Вы более чем вернули свой долг, и из всего, что он успел мне рассказать, я чувствую, вы в особенности не должны оставаться здесь дольше.

Девушка взглянула на него с удивлением.

— Что вы имеете в виду? — спросила она.— Я не поняла.

— Мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос,— ответил англичанин, нервно тыкая в землю концом палки,— но поверьте моему слову,— ему больше всего не хочется, чтобы вы находились здесь.

— Скажите мне, что он говорил обо мне,— настаивала она.— Я имею право знать.

Лейтенант Смит Олдуик расправил плечи и посмотрел девушке в глаза.

— Он сказал, что ненавидит вас,— признался юноша.— Он помогал вам только из чувства долга, потому что вы женщина.

Девушка побледнела, затем покраснела.

— Я буду готова выйти отсюда через пару минут. Нам лучше захватить мясо с собой. Нельзя сказать с уверенностью, когда мы будем в состоянии разжиться пищей.

Они вдвоем отправились вниз по реке, держа путь к югу. Мужчина нес короткое копье, оставленное Тарзаном для девушки. У нее же не было никакого оружия, кроме палки, подобранной среди тех, что остались после постройки хижины. Прежде чем уйти, Берта Кирчер настояла на том, чтобы оставить записку. В ней лейтенант поблагодарил человека-обезьяну за заботу о них и тепло попрощался с ним. Записку прикололи к внутренней стороне хижины маленькой щепочкой на видном месте.

Путникам необходимо было быть постоянно начеку, поскольку они не могли знать, что их ожидает на следующем повороте извилистой тропы, какая опасность может скрываться в прилегающих к тропинке кустах справа и слева. А опасностей, поджидающих одиноких белых людей в этих местах, было предостаточно. Одна из них, например,— встреча с черными воинами племени Нумабо. Деревня находилась по пути их маршрута, поэтому необходимо было сделать крюк и идти в обход, только так они смогут добраться до цели невредимыми.

— Я не так боюсь туземцев,— говорила девушка,— как сержанта Усангу и его людей. Он и его солдаты были наемниками туземного немецкого полка. Они захватили меня с собой, когда дезертировали, то ли с намерением потребовать выкуп, то ли хотели продать меня в гарем к одному из чернокожих султанов на севере Африки. Усангу следует бояться больше, чем людоедов Нумабо, у него есть преимущество перед дикарями. Он прошел сержантскую военную подготовку и вооружен более-менее современным оружием.

— Мне повезло,— заметил англичанин,— что невежественные Вамабо напали и взяли меня в плен. Было бы хуже, если бы это сделал бывалый Усанга. Он бы меньше испугался огромной летающей птицы и хорошо знал бы, как ее уничтожить.

— Давайте помолимся, чтобы чернокожий сержант не обнаружил самолет,— сказала девушка.

Они направились к месту приземления аэроплана, по их мнению, расположенному приблизительно в миле за деревней. Чтобы достичь его и миновать поселок, пришлось повернуть в непроторенную глушь подлеска на восток... Там в изобилии разросся колючий густой кустарник, через который они с огромным трудом пробивали себе дорогу. Порой приходилось ползти на четвереньках, перелезая через мощные стволы упавших деревьев. Крепкие, как веревки, лианы переплетались с омертвевшими и живыми ветвями, образуя запутанную сеть, свисавшую поперек тропы.

Южнее того места, где продирались сквозь дебри Берта Кирчер и Смит Олдуик, на открытой лужайке несколько воинов собрались вокруг какого-то предмета, вызвавшего много недоуменных вопросов и даже целую дискуссию. Чернокожие были одеты в остатки того, что некогда было военной формой немецкого туземного подразделения. Это была очень непривлекательная с виду банда, а начальником их был черный сержант Усанга. Предметом любопытства и обсуждения злобных оборванцев был аэроплан.

Сразу после того, как англичанина доставили в деревню Вамабо, Усанга ушел на поиски аэроплана, толкаемый на это частично любопытством, а частично намерением уничтожить машину. Однако, когда он его нашел, новая мысль остановила черного сержанта. Усанга удержался от уничтожения самолета.

Вещь эта, как ему было известно, представляла большую ценность, и он подумал, что мог бы каким-нибудь путем извлечь выгоду из своей находки. Каждый день Усанга приходил к аэроплану, и если вначале самолет вызывал у него любопытство, то в дальнейшем чернокожий сержант стал смотреть на него глазами собственника. Теперь он залез в фюзеляж и даже к нему пришло желание полетать на нем.

Какой это был бы подвиг! В самом деле, взмыть птицей над верхушками самых высоких деревьев! Какой бы это вызвало страх и восхищение у его менее сообразительных и неразвитых товарищей! Если бы только Усанга мог летать, как велико было бы уважение всех сородичей во всех разбросанных на огромной территории туземных деревнях. Их жители стали бы поклоняться ему не меньше, чем своим богам!

Усанга потер ладони, причмокнул толстыми лиловыми губами. Если он сможет взлететь, то несомненно, станет очень богатым человеком, так как все деревни будут платить ему дань, и он сможет иметь даже дюжину жен. С этой мыслью, однако, он представил себе Нарату, свою черную мегеру,— она правит им железной рукой, и уж конечно, ни о каких женах, пока есть Нарату, и мечтать нельзя. Усанга сделал гримасу и постарался забыть про дополнительную дюжину жен, но сама идея могущества оставалась весьма соблазнительной и казалась заманчивой тем, что ему вдруг подумалось — бог не будет богом, если количество его ясен меньше, чем двадцать четыре, надо ведь рассуждать логически. Какой же бог вытерпит притеснения одной-единственной злобной бабы! Нет, жен нужно много, причем покорных.

Усанга потрогал приборы и рукоятки управления, полунадеясь и полубоясь, что мог бы подняться в воздух, но кругом стояли высокие деревья, они вполне могли бы зацепить машину в полете. Он часто наблюдал за английскими летчиками, парящими над немецкими окопами, и это выглядело на первый взгляд так просто. Он вполне был уверен, что мог бы летать и сам, если бы кто-нибудь однажды показал, как это делается. Конечно, всегда имелась надежда на то, что белый человек, прилетевший на этом самолете и убежавший из деревни, может снова попасть в руки Усанги, и тогда он сможет научить его летать. Возможно, именно с этой надеждой Усанга так много времени проводил вблизи аэроплана, рассуждая, что, очевидно, белый человек сюда вернется в поисках своего самолета.

И, наконец, он был вознагражден. В один прекрасный день, как только Усанга отошел от аэроплана и вошел в джунгли со своими воинами, он услышал голоса, доносившиеся откуда-то с севера. Сержант и его люди спрятались в густой заросли кустарника у звериной тропы. Настроение у Усанги поднялось при появлении британского офицера и белой девушки. Он узнал ее — это ее он когда-то домогался, и она сумела от него убежать.

Негр едва смог удержаться от торжествующего вопля, так как не думал, что судьба будет к нему так милосердна и сразу доставит обоих нужных людей прямо к нему в руки. Все, чего он больше всего желал на свете, само шло навстречу. Вот они — в его власти, да еще и в одно и то же время — летчик и девушка!

Двое ничего не подозревающих путников весело шли по тропе в полном неведении об угрожающей им опасности. Мужчина объяснял девушке, что они уже находятся близко от самолета, где-то здесь он и совершил посадку. Все их внимание было сосредоточено на тропе, змеящейся перед ними. Вот-вот она должна была вывести их на луг, где наверняка находится самолет — он был для них синонимом жизни и свободы.

Тропа была широкой, и они шли рядом. За крутым поворотом их взору открылся участок леса, напоминающий английский парк, и на лугу они увидели мирно стоящий самолет — то, что они искали!

Возгласы облегчения и радости сорвались с их уст, и в то же мгновение Усанга и его чернокожие воины, выскочив из кустов, окружили их.

Глава 12ЧЕРНОКОЖИЙ АВИАТОР

Девушка была парализована страхом и разочарованием. Быть так близко к спасению и тут же потерять всякую надежду на него — это было весьма жестоким ударом судьбы. Положение казалось невыносимым. Англичанин был тоже раздосадован, но он скорее был зол. Он заметил остатки немецкой формы на чернокожих и сразу захотел узнать, где находятся их офицеры.

— Они не понимают вас,— сказала девушка и поэтому на ломаном языке — средстве общения между немцами и туземцами в их колониях — она повторила вопрос белого человека.

Усанга усмехнулся.

— Ты, белая женщина, знаешь, где они,— ответил он.— Они мертвы, и если этот белый человек не сделает того, что я прикажу ему, он тоже будет мертвым.

— Чего же вы от него хотите? — спросила девушка.

— Я хочу, чтобы он научил меня летать, как птица,— ответил Усанга.

Берта Кирчер выразила удивление, но перевела требование лейтенанту.

Англичанин задумался на одно мгновение.

— Черномазый хочет научиться управлять самолетом, не так ли? — повторил он.— Спросите его, освободит он нас, если я научу его летать.

Девушка перевела вопрос Усанге. Негр, хитрый и беспринципный, всегда охотно готов был обещать что угодно, хотя вовсе не намерен был выполнить свои обещания. Поэтому он сразу принял предложение.

— Пусть белый человек научит меня летать,— сказал он,— и я отведу вас обратно к поселениям ваших людей, но взамен оставлю себе большую птицу,— он махнул черной рукой в направлении самолета.

Когда Берта Кирчер передала согласие и предложение Усанги летчику, последний пожал плечами и с печальным лицом согласился.

— Я отдаю себе отчет в том, что другого выхода нет,— сказал англичанин.— Во всяком случае, самолет потерян для британского правительства. Если я откажу в просьбе чернокожему негодяю, можно не сомневаться в том, что он быстро укокошит меня, и дело кончится тем, что самолет будет стоять здесь, пока не сгниет. Если я приму его предложение, это, по крайней мере, будет средством обеспечить ваше безопасное возвращение к цивилизации,— добавил Смит Олдуик.— Что для меня дороже всех самолетов британской авиационной службы.

Девушка бросила на него быстрый взгляд. Слова, с которыми он обратился к ней, впервые указывали на то, что чувство Смита Олдуика к девушке было более нежным, чем к товарищу по несчастью. Она пожалела о том, что заметила это. Летчик почувствовал то же <амое, увидев тень, промелькнувшую на ее лице, и понял, что невольно в дополнение ко всем трудностям в ее почти безнадежном положении добавил еще одну.

— Простите меня,— быстро поправился он.— Пожалуйста, забудьте все, что было мною сказано в состоянии аффекта, если это вас задело. Я обещаю вам, что больше не обижу вас. Я не позволю себе возвращаться к этой теме до тех пор, пока мы не справимся с нашим невезением и не покончим с этой бедой.

Она улыбнулась и поблагодарила его, но слова были сказаны, и никак нельзя было их перечеркнуть в памяти. Даже если бы Смит Олдуик упал на колени, заверяя девушку в вечной преданности, Берта Кирчер меньше поверила бы молодому англичанину. А сейчас она поняла сразу, что он в нее влюбился.

Усанга хотел, чтобы первый урок авиации состоялся немедленно. Англичанин пытался отговорить его, но чернокожий неизменно начинал угрожать и оскорблять белого человека, поскольку, как всякий новоиспеченный главарь, он подозревал других в том, что они имеют какие-то скрытые дели в отношении его персоны, если их желания не совпадали целиком с его собственными.

— Хорошо, дружище,— пробормотал англичанин.— Я преподам тебе урок твоей мечты! — и затем повернулся к девушке.

— Убедите его позволить вам проводить нас. Я опасаюсь оставлять вас здесь с этими чернокожими дьяволами.

Но когда она обратилась с этим предложением к Усанге, чернокожий немедленно заподозрил ее в намерении помешать ему, а возможно, и увезти его против его желания обратно к немецким хозяевам, к тем, от кого он вероломно дезертировал. Бросив на девушку свирепый взгляд, Усанга категорически отказался принять ее предложение.

— Женщина останется здесь, с моими людьми,— сказал он.— Они не причинят ей вреда, если вы не подведете и привезете меня благополучно обратно.

— Скажите ему,— ответил англичанин,— что если вы не будете стоять на открытой площадке на лугу, когда я буду возвращаться, я не посажу самолет и отвезу Усангу в британский лагерь, а там его повесят!

Усанга обещал, что девушка будет на месте при его возвращении, и принял немедленные меры воздействия на своих воинов, чтобы под страхом смерти они не смели трогать ее. Затем вместе с другими членами своей банды чернокожий сержант прошел к аэроплану вместе с англичанином.

Усевшись внутри того, что он считал своей собственностью, Усанга начал нервничать, так как храбрость и мужество начали его покидать. Когда мотор был включен и огромный пропеллер завертелся, он не выдержал и крикнул лейтенанту, требуя остановить самолет и дать возможность ему сойти, но летчик не мог ни услышать, ни понять чернокожего из-за шума пропеллера и работы выхлопной трубы. К этому времени самолет уже бежал по земле. Даже тогда Усанга был на грани того, чтобы выпрыгнуть, и сделал бы это, если бы сумел отстегнуть поясные ремни. Самолет оторвался от земли и через минуту взвился, грациозно описывая круг, пока не оказался высоко над джунглями.

Чернокожий сержант буквально оцепенел от страха, видя, как верхушки деревьев проплывают под ним и земля уходит все дальше и дальше вниз. Он видел лес и реку, а поодаль — небольшой участок с хижинами, покрытыми тростником. Сержант усиленно старался не думать о результатах падения на быстро приближающуюся землю. Он пытался сконцентрировать свои мысли на двадцати четырех женах. Они появятся у него, непременно появятся — эта большая птица должна наверняка дать ему все желаемое и сделать его повелителем племен. Выше и выше поднимался самолет, делая широкий круг над лесом, рекой и лугом, и вдруг, к своему великому удивлению, чернокожий сержант обнаружил, что его страх понемногу исчезает. Прошло некоторое время, и он убедился в полной безопасности полета. Тогда Усанга принялся наблюдать за тем, как белый человек управляет самолетом. Но тут Смит Олдуик, заметив, что физиономия негра повеселела, решил немного проучить чернокожего бандита.

— Я сказал, что преподам этому нахалу урок на всю жизнь,— пробормотал лейтенант, услышав даже сквозь шум пропеллера испуганный крик негра, когда самолет вошел в петлю. Через минуту Смит Олдуик выровнял самолет и стал быстро снижаться к земле. Он медленно облетел луг и убедился, что Берта Кирчер стоит там, и она совершенно невредима. Тогда самолет мягко сел на землю. Летчик посадил машину недалеко от того места, где находились воины и девушка.

Трясущийся и мертвенно бледный Усанга вывалился из фюзеляжа на землю, так как его нервы были напряжены, а сам он находился на грани обморока после тягостных ощущений, которые ему доставила мертвая петля. И все же упорство Усанги заслуживало лучшего применения. Ступив на твердую землю, он назначил повторение полета. Несколько оправившись, Усанга принялся бахвалиться, стараясь произвести впечатление на своих товарищей никчемной и бессмысленной «победой», которая и заключалась в том, что он пролетел, как птица, тысячу ярдов над джунглями в роли пассажира.

Потребовалось еще немало времени, пока окончательно в сознании чернокожего Усанги не укоренилась мысль, навеянная большой долей самовнушения, что он получил удовольствие от каждой минуты полета и даже сумел преуспеть в искусстве самолетовождения.

Чернокожий так ревниво оберегал свою вновь приобретенную игрушку, что не захотел возвращаться в деревню и принудил своих бандитов разбить лагерь около самолета, боясь, что у него самым непостижимым образом украдут чудесную летательную машину. Усанга с компанией и пленники оставались там в течение двух дней, и все время в дневные часы Усанга заставлял англичанина учить его искусству летать.

Смит Олдуик, припоминая долгие месяцы усиленной тренировки, прежде чем специальная комиссия, приняв у него экзамен, сочла его достаточно подготовленным летчиком, только улыбался самонадеянности и невежеству упорного африканца. А тот уже потребовал разрешения совершить самостоятельный полет.

— Если бы не боязнь потерять самолет,— объяснял англичанин девушке,— я позволил бы глупому человеку взлететь и свернуть свою дурацкую башку, что тот и сделал бы в две минуты.

Чернокожий настаивал на пробном вылете, однако пилот, наконец, убедил Усангу продлить время подготовки еще на два дня. Тот нехотя согласился с отсрочкой, но в полном подозрений мозгу негра росли сомнения в том, что совет белого человека не был вызван какими-то скрытыми мотивами, то есть Усанга подозревал англичанина в желании убежать самому на самолете. Поэтому, думал чернокожий, белый и отказывается допустить его к штурвалу, когда тот абсолютно в состоянии справиться с аэропланом сам, и нет малейшей надобности обучаться или пользоваться в полете помощью лейтенанта и его инструкциями.

В мыслях черного сержанта зрело решение перехитрить белого человека. Соблазн в облике двадцати четырех обольстительных жен сам по себе был достаточным основанием и побудительным мотивом к полету, и, кроме того, его желание обладать белой девушкой становилось нестерпимым, а он не привык долго сдерживать свои желания.

С этими мыслями Усанга лег спать вечером следующего дня. Постепенно, однако, мысль о Нарату и ее тяжелом характере перебила сон, отнимая у него надежду на осуществление гаремных планов. Если бы только удалось избавиться от прискучившей мегеры! Мысль, раз родившаяся, продолжала существовать, подозрительно готовя почву для злого дела. Но все самые хитроумные планы перевешивал тот факт, что чернокожий сержант на самом деле до смерти боялся своей жены, настолько боялся, что не осмелился бы даже убрать ее, если это не удалось бы сделать тихо, когда она спит. Тем не менее, по мере того, как один план за другим, вызываемый силой воображения и разбушевавшимся вожделением, были отвергнуты, Усанга вдруг замер: как удар молнии, ему в голову пришла чудесная идея. Озарение заставило его сразу подняться с охапки травы, которая служила ему постелью. Сна не было ни в одном глазу. Усанга уселся, возвышаясь над спящими товарищами.

Когда начало светать, он едва мог дождаться возможности осуществить свой план. Как только покончил с завтраком, отозвал нескольких воинов в сторонку и говорил с ними несколько минут.

Англичанин, обычно не выпускаемый из поля зрения предприимчивого негра, увидел, как тот что-то подробно объясняет своим головорезам, и по жестам и манерам черного сержанта было очевидно,— он их склоняет с каким-то действиям и дает указания, как правильно все осуществить. Несколько раз лейтенант замечал, как глаза негров поворачивались в его сторону, а однажды чернокожие внимательно посмотрели на девушку.

Все эти дни лейтенант Смит Олдуик жил в непреходящей тревоге, ожидая от захвативших их чернокожих всего наихудшего. Пока опасения его оказывались пустыми, но сейчас, похоже, Усанга затевал что-то весьма недоброе и грозившее им с Бертой Кирчер какими-то большими неприятностями, это было заметно по выражениям лиц черномазых негодяев.

Он не мог освободиться от тревожной мысли и поэтому продолжал внимательно, но незаметно наблюдать за чернокожим сержантом, хотя, с чем он вынужден был согласиться, так это с тем, что сам он бессилен предотвратить любой удел, приготовленный сержантом и судьбой для них обоих. Даже копье — оно у него было, когда их взяли в плен,— негры отняли. Поэтому теперь англичанин был полностью разоружен и находился в абсолютной власти черного сержанта и его приверженцев.

Лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик недолго ждал, терзаясь неизвестностью, прежде чем обнаружил что-то из намерений Усанги, ибо почти немедленно после того, как сержант закончил давать указания подчиненным, несколько воинов подошли к англичанину, а трое направились к девушке.

Без единого слова объяснения воины схватили молодого офицера и бросили лицом на землю. Минуту он сопротивлялся и пытался освободиться, даже успел нанести несколько тяжелых ударов своим противникам, но их было слишком много, и он на большее не мог рассчитывать, нежели просто задержать их в выполнении пока непонятных ему намерений. Как он скоро обнаружил, их цель заключалась в том, чтобы связать ему руки и ноги. Когда это, к их радости, им удалось, они перевернули его на спину, и тогда он увидел, что Берта Кирчер тоже была связана.

Смит Олдуик лежал в таком положении, что ему было видно почти все пространство луга и стоящий на нем самолет. Усанга разговаривал с девушкой. Она отрицательно качала головой в знак резкого несогласия.

— Что он вам говорит? — крикнул англичанин.

— Он собирается увезти меня на самолете,— отозвалась девушка.— Он хочет отправить меня дальше в глубь страны, где живет другое племя. Как он утверждает, там он станет вождем, а я буду одной из его жен,— и, к удивлению англичанина, девушка повернула к нему свое улыбающееся лицо.— Но опасности в сущности и нет никакой,— продолжала она,— так как мы оба умрем в течении нескольких минут. Дайте мне только добраться до самолета, и если он сможет подняться на высоту ста футов от земли, мне незачем будет больше бояться чернокожего ухажера.

— Боже! — воскликнул Смит Олдуик.— Разве нет другого пути, чтобы отговорить его? Пообещайте, что угодно, все, что вы хотите. У меня есть деньги, столько денег, сколько этот бедняга не может себе даже представить. Во всем его будущем королевстве таких денег никогда не будет. Скажите ему это и еще скажите, если он не тронет вас, я даю ему слово — я их все доставлю ему.

Девушка покачала головой.

— Это бесполезно,— сказала она.— Он не поймет, а если и поймет, то не доверится вам. Чернокожие сами так беспринципны, что они не могут представить себе, что кто-то умеет держать слово, а особенно эти чернокожие не доверяют англичанам. Их учили немцы, что англичане самые вероломные и бесчестные люди. Нет, пусть будет, как я решила. Сожалею, что вы не можете лететь с нами, если бы самолет поднялся достаточно высоко, моя смерть была бы намного легче, но все равно, она будет достаточно легкой, более легкой, чем та, которая, вероятно, ожидает вас. Так что не грустите обо мне.

Усанга все время прерывал их разговор, делая попытки заставить девушку переводить слова, так как он боялся, что они вдвоем придумывают какой-то план, чтобы помешать ему улететь, или постараются усыпить его бдительность и задобрить.

Берта Кирчер отмахнулась от него, сказав, что англичанин лишь прощается с ней и желает ей удачи. Вдруг она повернулась к чернокожему.

— Вы не могли бы кое-что для меня сделать? — спросила она.— Если я добровольно поеду с вами?

— Что бы вы хотели? — поинтересовался Усанга.

— Скажите, пусть ваши люди освободят белого человека после того, как мы улетим. Он никогда не поймает вас. Если вы подарите ему свободу и жизнь, я с вами полечу добровольно.

— Ты полетишь так или иначе,— проворчал в ответ Усанга, оскалив в ухмылке желтые зубы,— для меня не имеет значения, добровольно ты это сделаешь или нет. Я буду великим вождем, и ты станешь исполнять все, что я скажу!

Он думал, что с этой женщиной надо держаться строго. Не должно быть повторения его горестного опыта с Нарату. Эта жена и двадцать три другие должны быть хорошо выбраны и подготовлены нужным образом, они должны быть покорными. И тогда Усанга будет хозяином в своем собственном доме.

Берта Кирчер видела, что бесполезно обращаться к тупому и жестокому человеку, поэтому постаралась быть спокойной, хотя душа ее страдала над уделом, ожидающим молодого человека. Ей был, оказывается, дорог этот юноша, под влиянием порыва объяснившийся ей в любви.

По приказу сержанта один из чернокожих поднял ее с земли и отнес к самолету, а после того, как Усанга забрался на борт и уселся в кресло пилота, негры подняли девушку в кабину. Усанга подхватил Берту Кирчер и втащил внутрь. Тут он снял путы с ее кистей и пристегнул ремнями к сиденью, а затем снова занял место впереди, у штурвала.

Девушка посмотрела на англичанина. Она была очень бледна, но на губах ее дрожала мужественная улыбка.

— Прощайте! — крикнула она.

— Прощайте, и да благословит вас Бог! — ответил юноша, его голос немного охрип, а затем он продолжил.— Я хотел вам сказать кое о чем, думал, что сделаю^ это, когда мы будем свободны, но можно, я скажу это сейчас, когда мы так близки к концу?

Ее губы шевельнулись, они выражали то ли согласие, то ли отказ — он не мог понять, так как ее слова потонули в свисте пропеллера.

Чернокожий так хорошо изучил свой урок, что мотор завелся сразу, и самолет вскоре бежал по лугу. Стон сорвался с губ расстроенного англичанина. Он наблюдал за любимой женщиной, уносимой почти на верную смерть. Он видел, как самолет сделал разворот и поднялся с земли. Взлет был хорошим — так поднять машину в воздух мог сам Гарольд Перси Смит Олдуик, но он понимал — это всего лишь случайность. В любую минуту самолет может клюнуть носом в землю, и даже если выдержит машина и случится такое чудо, что Усанга удержит само лет в воздухе, чернокожему предстоит подняться над верхушками деревьев и совершить удачную посадку. Не было и одного шанса из ста тысяч, что он когда-либо снова сядет, не угробив самолет, а тем самым себя и свою прекрасную пленницу.

Но что это? Сердце лейтенанта замерло...

Глава 13НАГРАДА УСАНГИ

В течение двух дней Тарзан-обезьяна не спеша охотился, углубившись в джунгли на несколько миль к северу. Описав по лесу большой круг, он оказался вновь вблизи участка, где оставил Берту Кирчер и молодого английского лейтенанта.

Ночь Тарзан провел на дереве, нависшем над рекой, вдалеке от хижины, а теперь, рано утром, присев на корточках на речном берегу, поджидал случая поймать Писах-рыбу, намереваясь отнести улов в хижину. Там девушка приготовит ее для себя и своего товарища.

Неподвижным, как статуя, был хитрый человек-обезьяна. Он хорошо знал, как осторожна Писах-рыба. Малейшее движение спугнуло бы ее, и только при очень большом терпении рыбу вообще можно было поймать руками.

Тарзан полагался на свою молниеносную, неожиданную для Писах рыбы реакцию. Ведь у него не было ни крючка, ни наживки, ни удочки. Его знание повадок обитателей воды подсказывало, где можно ждать Писах. Может пройти минута или две, пока рыба подплывет к маленькой заводи, над которой он застыл без движения. Но рано или поздно рыба приплывет. Это человек-обезьяна знал, поэтому с неистощимым терпением хищного зверя поджидал свою добычу.

Наконец в водной глубине промелькнула яркая вспышка блестящей чешуи. Писах подплывала. Через минуту ее можно будет поймать. Тогда с невероятной скоростью две сильные руки погрузятся в воду и схватят бьющееся скользкое тело.

В тот момент, когда рыба могла быть схвачена, что-то с шумом обрушилось в зарослях позади человека-обезьяны. Вмиг, сверкнув в воде чешуей на прощанье, Писах исчезла. Тарзан, рыча от негодования, повернулся, чтобы узнать, что же ему помешало. Обернувшись, он увидел, что помешал Зу-Таг.

— Что ты хочешь, Зу-Таг? — спросил человек-обезьяна.

— Зу-Таг идет к воде напиться,— ответила обезьяна.

— Где племя? — спросил Тарзан.

— Они отправились недалеко в лес,— ответил Зу-Таг.

— А самка Тармангани и самец? — продолжал Тарзан.— Они в безопасности?

— Они ушли,— ответил Зу-Таг.— Куду-солнце выходил дважды из логова после того, как они ушли.

— Их выгнало племя? — удивился Тарзан.

— Нет,— ответила обезьяна.— Мы не видели, как они ушли! Мы не знаем, зачем они ушли!

Тарзан быстро пробрался через заросли к хижине. Домик и бома-загородка были такими же, какими он их оставил. Перейдя лужайку, Тарзан вошел в загородку, а затем и в хижину. Везде было пусто. Его чуткое обоняние подсказало ему, что люди покинули жилище два дня тому назад. Собираясь уже выйти из домика, человек-обезьяна увидел записку, прикрепленную щепочкой к стене, и он прочитал следующее:

«После того, что вы рассказали мне о мисс Кирчер, и зная, что вы ее не любите, считаю дальнейшее наше совместное пребывание в хижине неуместным. Наше присутствие здесь будет непорядочным по отношению и к мисс Кирчер, и к вам. Понимаю, что забота о нас удерживает вас от намеченного путешествия к побережью, поэтому решил, что для нас будет лучше добраться до поселения белых людей самостоятельно, не навязываясь вам в попутчики. Мы оба — и я, и мисс Кирчер благодарны вам за вашу доброту и защиту. Если бы существовала возможность отблагодарить вас за все, что вы для нас сделали, и я смог бы отплатить хоть частично свой долг вам, был бы весьма рад это сделать!»

Подписана записка была лейтенантом Гарольдом Перси Смитом Олдуиком.

Тарзан пожал плечами, скомкал записку в руке и отбросил ее. Он определенно почувствовал облегчение, избавившись от ответственности за двоих беспомощных людей и был рад, что они взяли дело своего спасения в собственные руки. Они ушли и забудут о нем, но он почему-то никак не мог забыть... Тарзан чувствовал себя неловко и беспокойно. На этот раз он направился на север, решив вдруг продлить свой путь на западное побережье. Он последует по берегу извилистой реки к ее истоку. Излучина ее ведет к северу на несколько миль, а там русло поворачивает на запад, после прорезает через каменистое плато, поросшее редким лесом и ведет к подножию гор. С другой стороны горной цепи Тарзан поищет ручей, бегущий вниз, к западному побережью, и там, следуя по течению сливающихся ручьев и рек, быстро доберется до цели, имея в избытке по дороге дичь и воду.

Но он прошел недалеко, возможно, отмерил лишь дюжину шагов и вдруг остановился.

— Он англичанин,— пробормотал - Тарзан себе под нос.— Она женщина. Оба беспомощны и никогда не доберутся до поселения белых людей без моей помощи. Я не мог убить ее своими руками, когда пытался это сделать. Если же я дам им идти в одиночку, без моей поддержки, я убью ее так же наверняка, как если бы вонзил нож ей в горло.

— Нет,— и он снова покачал головой.— Тарзан-обезьяна глупец. Он просто слабая, старая обезьяна...— и, махнув рукой, повернул решительно к югу.

Ману-мартышка видела, как двое Тармангани проходили по лесу недавно, Куду-солнце два раза успело выйти из-за гор. Страшно тараторя, она поведала Тарзану об этом. Они пошли по направлению к деревне Гомангани — это Ману видела своими собственными глазами.

Человек-обезьяна по деревьям пустился в южном направлении — уже по несвежему следу и, хотя он не сосредоточивал своих усилий в поисках тех, за кем поспешил, проходил мимо бесчисленных доказательств их пребывания. Слабые намеки запаха оставались на листьях, ветвях или стволах, там, где то один из них, то другой машинально притрагивались к ним. Он по этим ему одному заметным приметам знал, что они прошли этим путем.

Там, где дорога уходила в темную глубину сырого леса, отпечатки их обуви еще были видны на влажной почве и на гниющей зелени, раздавленной неловкой ногой. Таким образом весь путь их был усеян следами.

Необъяснимое беспокойство заставило Тарзана спешить. Тот же самый внутренний голос, упрекавший его, что он пренебрег своим долгом англичанина и белого человека, казалось, все время нашептывал, что эти двое страшно нуждаются в его помощи именно сейчас. Совесть мучила Тарзана. Он упрекал себя мысленно, называя в душе эти проявления сострадания признаками старости и глупости. Ругал себя раскисшей бабой и слюнявой мартышкой. Дело заключалось в том, что воспитанный в джунглях, Тарзан видел много жестокостей и трудностей, но очень мало ласки и сострадания, а родился он все-таки человеком, и эта раздвоенность была мучительна для него — зверь в нем хотел смерти врагу, а человек томился по нежности, которую, сложись обстоятельства его жизни по-другому, он получил бы по праву, как первенец в семье.

След беглецов вел к востоку от деревни Вамбабос, а затем повернул к широкой слоновой тропе близ реки, оттуда тропа уклонилась южнее на несколько миль. Тарзан упорно шел по следу. Вдруг до ушей человека-обезьяны донесся специфический звук жужжания и треска мотора. Он остановился на мгновение, внимательно прислушавшись.

— Самолет,— пробормотал он и быстро побежал вперед.

Когда Тарзан, наконец, достиг края луга, где стоял самолет Смита Олдуика, ему хватило одного взгляда на происходящее, чтобы осознать положение дел. Он едва мог поверить тому, что увидел. Связанный и беззащитный английский офицер лежал на земле на краю поляны, а вокруг толпились несколько чернокожих дезертиров из немецкой туземной части. Тарзан до нынешнего момента не встречал этих людей. Кем они были? По лугу разбегался, готовый взлететь самолет, пилотируемый чернокожим верзилой, а позади него сидела белая девушка — Берта Кирчер. Как могло случиться, что невежественный дикарь умел управлять самолетом? Тарзан не мог этого понять, и у него не было времени на размышления. Что затеял Усанга? То, что он восседал в кресле пилота в готовом взлететь самолете, вместе с тем положение английского лейтенанта говорило о том, что чернокожий сержант пытался увезти куда-то белую девушку. Зачем ему потребовалось это делать, когда она была в его власти, а единственное существо в джунглях, захотевшее бы ее защитить, захвачено и обезврежено?

Поскольку все это было известно только негру, то Тарзан, естественно, не мог ни о чем догадаться. Он ведь ничего не знал о безумных грезах Усанги, о двадцати четырех женах и о страхе чернокожего сержанта перед ужасным характером его супруги Нарату. Он не догадывался тогда о том, что Усанга решил улететь с белой женщиной, чтобы никогда не возвращаться к своей свирепой жене, защитившись от гневной Нарату таким расстоянием, которое оказалось бы непреодолимым для нее. Эти планы были глубоко запрятаны в душе негра, так что даже его воины не догадывались об этом. Он сказал им, что отвезет пленницу к султану на севере Африки и возьмет большую цену за нее, а по возвращении они получат свою долю от этой торговой операции.

Ни о чем таком Тарзан понятия не имел. Он только увидел непонятную сцену и составил о ней свои умозаключения. Негр пытается улететь с белой девушкой!

Машина уже начала медленно отрываться от земли. Через какое-то мгновение она поднимется и станет недосягаемой. Вначале Тарзан подумал выпустить стрелу из лука и убить Усангу, но быстро отверг эту мысль, потому что знал — как только пилот будет убит, самолет, никем не управляемый, рухнет на землю и загорится или понесет девушку к смерти, разбиваясь о стволы деревьев.

Был только один способ, которым он мог надеяться помочь ей, но если он сделает хоть малейшую ошибку, расплатой за это ему будет мгновенная смерть. Он, сообразив все это, ни на секунду не задумался.

Усанга его не заметил, будучи очень занят управлением самолетом. Он все-таки недостаточно освоился с обязанностями пилота, поэтому сосредоточенно пыхтел, глядя на приборную доску и пытаясь сообразить, что к чему. Но чернокожие по ту сторону луга заметили Тарзана и побежали к нему с громкими и угрожающими криками с целью перехватить его.

Соратники Усанги увидели, как огромный белый человек спрыгнул с ветвей дерева на землю и быстро помчался к самолету. Негры наблюдали, как на бегу он снимал с пояса длинную пеньковую веревку, затем они с удивлением увидели, как взлетела высоко в воздух петля над головой гиганта. Белая девушка в самолете перед взлетом взглянула вниз и обнаружила преследователя. На высоте двадцати футов бегущий человек-обезьяна бросил приготовленную петлю вслед самолету. Она взметнулась к небу, а девушка, наполовину догадавшись о намерениях человека-обезьяны, пригнулась и легко поймала петлю. Она надела ее на себя и ухватилась обеими руками за веревку. Одновременно Тарзан был сбит с ног, а самолет швырнуло в сторону в ответ на такое неожиданное натяжение и рывок.

Усанга с остервенением ухватился за рычаги управления, и самолет взвился вверх под острым углом. Схватившись за конец веревки, человек-обезьяна качался, как маятник, повиснув в пространстве.

Англичанин, лежа связанный на земле, был свидетелем всех этих удивительных событий. Его сердце чуть не остановилось, а дух захватило, когда он увидел тело Тарзана, плывущего по воздуху прямо к верхушкам деревьев. Он, казалось, неизбежно должен был разбиться, налетев на них. Но самолет быстро набирал высоту, и человек-зверь взмыл над верхушками деревьев, а затем проворно полез по веревке к фюзеляжу.

Девушка отчаянно ухватилась за петлю, напрягая все свои силы, чтобы удержать огромный вес, раскачивающийся на конце веревки.

Усанга не понимал, что происходит у него за спиной, рвал и рвал штурвал на себя, поднимая самолет все выше и выше.

Тарзан взглянул вниз. Под ним стремительно проплывали верхушки деревьев, река быстро убегала назад. Сила ветра была значительной, и только пеньковая веревка, крепкие мускулы и упрямство девушки стояли между ним и смертью, зияющей внизу. Он болтался в воздухе на высоте несколько сот футов.

Берта Кирчер чувствовала, что пальцы ее рук омертвели. Оцепенение поднималось от пальцев, ладоней к локтям. Сколько она еще сможет выдержать это ощущение, она не могла себе представить. Ей казалось, что эти безжизненные пальцы могут отказать в любой момент, и тогда, когда она почти потеряла надежду, вдруг увидела сильную смуглую руку, цеплявшуюся что есть силы за край кабины.

Сразу ощущение веса на веревке исчезло, и немного погодя человек-обезьяна забросил свое тело, подтянувшись на руках и уцепившись одной ногой, через борт в кабину.

Он посмотрел на Усангу, затем, приблизив к уху девушки свои губы, крикнул:

— Вы когда-нибудь водили самолет?

Девушка утвердительно кивнула головой.

—У вас хватит смелости перебраться через спинку кресла туда, на место чернокожего, и схватиться за рычаг управления, пока я им займусь?

Девушка взглянула на Усангу и содрогнулась.

— Да,— ответила она,— но мои ноги связаны.

Тарзан вытащил из-за пояса свой охотничий нож и, склонившись, перерезал ремни, которыми были связаны ее лодыжки. Тогда девушка открепила ремень, удерживающий ее в кресле. Одной рукой Тарзан схватил ее за руку, и они медленно поползли. Им предстояло преодолеть всего несколько футов, но риск был велик, это расстояние, отделявшее одно кресло от другого, пройти было непросто.

Один малейший наклон самолета сбросил бы их обоих в зияющую пропасть.

Тарзан понимал, что только чудом они могли добраться до Усанги и произвести замену пилота во время полета, и все же он считал, что какой-то шанс есть и его надо использовать, так как в те короткие минуты, пока он наблюдал за полетом самолета под управлением Усанги, понял, что чернокожий не имеет почти никакого опыта пилотирования и их ждет неизбежная смерть, если Усанга останется у штурвала.

Первый намек на то, что не все в порядке, Усанга почувствовал, когда вдруг рядом оказалась девушка и ухватилась за рычаги управления. В тот же миг чьи-то стальные пальцы схватили его за горло. Смуглая рука рванулась быстро вниз, раздался треск лопнувшего ремня, которым негр был пристегнут к креслу пилота. Чудовищная сила выдернула Усангу с сиденья. Чернокожий колотил впустую руками по воздуху и громко вопил от страха, но он был беспомощен как младенец.

Далеко внизу наблюдатели на лугу могли рассмотреть, как самолет потерял управление и начал пикировать, делая крен в небе, затем увидели, как он выровнялся и развернулся кругом, возвращаясь в их направлении, но все происходило на большой высоте, так что негры не могли толком понять, что делается в кабине.

Вдруг лейтенант Смит Олдуик разинул рот от изумления. Он заметил, что из самолета нырнуло вниз тело. Перевернувшись в воздухе и кувыркаясь, оно падало с нарастающей скоростью. Англичанин затаил дыхание, когда этот предмет несся на землю, готовый упасть на поляну.

С глухим ударом тело распласталось на земле в середине луга, и тогда, наконец, лейтенант нашел в себе мужество снова взглянуть туда, откуда послышался шум удара. Он прошептал горячую молитву благодарности, так как бесформенная масса, лежащая на пропитанной кровью земле, была покрыта черной кожей. Усанга получил свое...

Снова и снова аэроплан кружился над лугом. Негры, сначала перепуганные смертью вождя, пришли сейчас в безумную ярость и были охвачены единым желанием — отомстить.

Девушка и человек-обезьяна видели, как они собрались вокруг тела упавшего на землю атамана. Чернокожие метались по лугу, грозя в сторону неба сжатыми кулаками и яростно размахивая винтовками. Тарзан все еще держался за фюзеляж прямо позади сиденья пилота. Его лицо было рядом с лицом Берты Кирчер, и он во весь голос, стараясь перекрыть шум пропеллера, свист ветра и громовых выхлопов, прокричал ей в ухо несколько слов указаний.

Когда девушка ухватила смысл сказанного, она побледнела, но крепко сжала губы, и ее глаза загорелись неожиданным решительным огоньком.

Берта Кирчер посадила самолет в нескольких футах от края леса на противоположной стороне луга невдалеке от разъяренных чернокожих, а затем, разогнав машину, ринулась на дикарей на полной скорости. Самолет несся так быстро, что люди Усанги не успели испугаться и убежать, и только когда он был совсем близко, они поняли, чем это им угрожает. Самолет коснулся земли, угодив в центр волнующейся толпы негров. Он пропахал страшную кровавую борозду, давя и круша все, что попадалось на пути.

Когда самолет остановился у противоположного края леса, человек-обезьяна спрыгнул на землю и побежал к молодому лейтенанту. На бегу бросил быстрый взгляд на то место, где недавно толпились воины Усанги, готовый при необходимости защищаться от их копий, но нападать было некому. Мертвые и умирающие лежали, разметанные страшной силой по лужайке в радиусе пятидесяти футов от замершего наконец самолета, и, если кто и остался в живых, то этот счастливец уже был далеко от страшной железной птицы, сеющей смерть. В ужасе забыв и про немецкое оружие, побросав его в паническом бегстве, уцелевшие чернокожие улепетывали со всех ног, стремясь оказаться подальше от зловещей лужайки.

К тому времени, когда Тарзан освободил англичанина, девушка присоединилась к нему. Она пыталась выразить благодарность человеку-обезьяне, но он остановил ее жестом.

— Вы сами спаслись,— настаивал он.— Не будь вы в состоянии управлять самолетом, я бы не смог помочь вам. А теперь,— сказал он,— у вас имеется средство передвижения. На самолете вы сможете вернуться к белым поселенцам. День еще в полном разгаре. Вы легко покроете расстояние до тех мест за несколько часов, если у вас достаточно горючего.

Тарзан внимательно посмотрел на летчика.

Смит Олдуик утвердительно кивнул головой.

— У меня его достаточно,— ответил он.

— Тогда сразу улетайте,— повторил человек-обезьяна.— Ни один из вас не принадлежит джунглям,— легкая улыбка промелькнула на его губах, когда он говорил это.

Девушка и англичанин тоже улыбнулись.

— Эти джунгли — не самое лучшее место, по крайней мере, для нас,— ответил Смит Олдуик.— Это вообще не место для любого белого человека... Почему бы и вам не вернуться к цивилизации вместе с нами?

Тарзан покачал головой.

— Я предпочитаю джунгли,— ответил он.

Летчик ковырнул носком башмака землю и, все еще глядя вниз, пробормотал что-то, чего явно не хотел говорить.

— Это дело житейское, дружище,— проговорил он, смущаясь,— а что, может, вам нужны деньги, гм... гм... Так, знаете ли, я... Я мог бы помочь...

Тарзан рассмеялся.

— Нет,— сказал он.— Я знаю, что вы пытаетесь сказать. Это не то. Не в том причина, не в отсутствии денег. Я родился в джунглях. Прожил в джунглях всю жизнь и не хочу ни жить, ни умереть где-нибудь еще.

Девушка и лейтенант покачали головами. Оба не могли понять его.

— Идите,— сказал человек-обезьяна.— Чем скорее вы улетите, тем быстрее достигнете безопасного места.

Они поднялись к самолету вместе. Смит Олдуик пожал руку человеку-обезьяне и забрался на сиденье пилота.

— До свидания,— сказала девушка, протягивая свою руку Тарзану.— Прежде чем я исчезну из вашей жизни, скажите, что вы не ненавидите меня больше...

Лицо Тарзана омрачилось. Без единого слова он подхватил ее и усадил на место позади англичанина.

Выражение боли и страдания появилось на лице Берты Кирчер.

Мотор взревел — и через минуту самолет с двумя пассажирами поднялся в воздух и взял курс на восток.

В середине луга стоял человек-обезьяна и задумчиво глядел вслед самолету.

— Как плохо, что она немка и шпионка,— шептал он про себя.— Ее так трудно наказать.

Глава 14ЧЕРНЫЙ ЛЕВ

Нума-лев был голоден. Он пришел из пустынной земли на востоке в изобильные края, и хотя был молод и силен, осторожные травоядные умудрялись избегать его могучих клыков, удирая каждый раз, когда он пытался на них напасть.

Нума-лев был голоден и очень свиреп. В течение двух дней он ничего не ел и сейчас охотился, пребывая в отвратительном настроении. Нума больше не издавал рева, объявляя всему миру, что вышел на охоту. Он двигался молча и угрюмо, мягко ступая, чтобы сломанная веточка не выдала его присутствия чуткой добыче — цели его охоты.

Легкий ветерок, пробиваясь сквозь заросли в джунглях, доносил до ноздрей нетерпеливого плотоядного сильный запах оленя, возбуждая и без того алчный аппетит.

Этот запах доводил пустую утробу льва до терзающей боли. Все же Нума не позволял себе, чтобы желание утолить голос побудило сделать преждевременное движение, такое, какое недавно лишило его сочного мяса Пас-со-зебры.

Ускорив свое движение, но не суетясь, он следовал по извилистой тропе, как вдруг впереди, там, где тропа заворачивала за ствол огромного дерева, он увидел молодого самца-оленя, медленно движущегося впереди него. Ветер дул от Бары-оленя к Нуме, и бедная жертва не подозревала о страшном соседстве.

Нума смерил расстояние до добычи своими зоркими глазами, горящими теперь, как два огромных топаза, желтым огнем на его породистой оскаленной морде. Он мог убить — на этот раз мог! Один устрашающий рев парализовал бы бедное животное впереди. Минутная пассивность оленя, единственный точный прыжок со скоростью молнии — и Нума-лев будет рвать клыками дымящееся мясо. Нервный хвост медленно извивался от нарастающего нетерпения, и вдруг резко вытянулся и напрягся. Это было сигналом к нападению.

Вокальные данные молодого льва были прекрасны. Раздался громоподобный рев, когда, как молния с чистого неба, Чита-пантера прыгнула на тропу между Нумой и оленем.

Шита нанесла замыслам льва сокрушительный удар. С первым же промельком ее пятнистого тела сквозь листву, свисавшую над тропой, Бара, обернувшись, кинул испуганный взгляд назад — и его как ветром сдуло.

Рев, долженствующий парализовать бедную жертву, вырвавшийся из глубокой глотки огромной кошки, перешел в сердитый рык, кипящий яростью против досадного вмешательства дерзкой,Шиты, посмевшей отнять у Нумы добычу, и удар, предназначавшийся Баре-оленю, обрушился на пантеру. Но и здесь Нума был обречен на разочарование, так как при первых звуках устрашающего рева,Шита сочла лучшей доблестью вспрыгнуть на стоящее рядом дерево.

Через полчаса Нума был окончательно разъярен, и тут он неожиданно учуял запах человека. До этого гроза джунглей пренебрегал неприятным мясом, презирая человека как добычу. Такое мясо годилось в пищу только для старых, беззубых и дряхлых кошек, для тех, кто не мог больше охотиться на быстроногих травоядных.

Бара-олень, Хорта-кабан и лучшая добыча из них — осторожная мясистая Пассо-зебра — вот кто был прекрасной пищей для молодых, сильных и проворных львов. Но Нума был голоден — голоднее, чем когда-либо за все свои короткие пять лет жизни.

Что из того, что он молод, силен, хитер и свиреп?

Перед лицом голода, который всех стрижет под одну гребенку, он был равен старому, беззубому и дряхлому зверю. Его брюхо кричало, громко кричало от боли, и его пасть истекала голодной слюной в тоске по любому мясу. Зебра, олень или человек — какое значение это имело сейчас — только теплое мясо, красное от горячего сока жизни! Даже Данго-гиена, пожиратель и падали, и требухи, в этот момент показался бы лакомым кусочком для Нумы.

Великий лев знал привычки и слабости человека, хотя до этого никогда не охотился за человеческим мясом. Он знал ненавистных Гомангани, самых медлительных, самых глупых и самых беззащитных тварей. Они не знали ни леса, ни звериных хитростей. Подкрадываться при охоте на человека не было необходимости. Но у Нумы после стольких неудач не было ни желания выжидать в засаде, ни терпения — человек просто не заслуживает этого из-за своей беспомощности и беззащитности в джунглях.

Ярость льва терзала его почти с такой же силой, с какой пустые кишки терзал нестерпимый голод, и теперь, когда чувствительные ноздри сказали ему о свежем следе человека, он, склонив голову, издал громогласный рев и быстро припустил, стараясь не производить шума, по тропе к намеченной добыче.

Великолепный и ужасный, по-рыцарски небрежный к своему окружению, царь зверей крался по тропе. Естественная осторожность, унаследованная всеми существами, живущими среди дикой природы, покинула его. Чего ему, грозе джунглей, опасаться? Какая необходимость в осторожности может быть в охоте на человека? И поэтому лев не распознал опасности. Более осторожный и опытный Нума, наверное, не попался бы так глупо. Треск веток и шорох падающей земли поведали Нуме о чрезмерной легкомысленности. Он стремительно рухнул в хитро придуманную яму-ловушку — ее вырыли туземцы из племени Вамабо специально для этой цели в середине звериной тропы.

Тарзан-обезьяна стоял посередине луга, наблюдая за тем, как самолет уменьшался до минимальных, игрушечных размеров на восточной стороне небосклона. Он испустил вздох облегчения, увидев, как самолет благополучно поднялся в небо с британским офицером и Бертой Кирчер на борту. В течение нескольких недель Тарзан чувствовал стесняющую его ответственность. В этой дикой местности, где полная беспомощность, останься они одни, превратила бы этих людей в легкую добычу для хищных животных или жестоких людоедов племени Вамабо, Тарзан не мог не ощущать беспокойства за судьбу соплеменников, хотя женщина и была, как он думал, его кровным врагом.

Тарзан-обезьяна любил не связанную ничем свободу, и теперь, когда эти двое были уже в безопасности,— с его плеч свалилась гора всей тревоги и вынужденных забот. Он вздохнул с облегчением и почувствовал, что может продолжать свое путешествие к западному побережью, туда, где давно ждет наследника хижина его умершего отца.

И все же, стоя на лугу и наблюдая за маленькой точкой в небе, он был печален. Из его груди вырвался еще один тяжелый вздох — это не был вздох облегчения, а скорее выражение странного, мучительного чувства — его Тарзан не ожидал испытать когда-либо еще. В этом он сейчас не хотел сознаться даже самому себе. Было невозможно, чтобы он, воспитанный джунглями, отвергший общество людей, чтобы вернуться к своим любимым зверям и первобытной природе, мог бы почувствовать что-нибудь похожее на утрату после того, как летящий в воздухе самолет становился все меньше и меньше. Однако все гак и было чувство одиночества захлестнуло Тарзана, когда он остался один.

Лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик нравился Тарзану, но женщину — он знал ее, как немку и шпионку — человек-обезьяна ненавидел, правда, в сердце своем он не находил желания ее убить, хотя и поклялся убивать всех гуннов. Тарзан относил эту слабость к тому обстоятельству, что ненавистная немка была женщиной, правда, его скорее беспокоила явная несообразность такой ненависти к ней и неоднократно возникавшее желание спасать ее, когда Берте Кирчер угрожала опасность. Он приходил к ней на помощь даже с риском для своей жизни.

С раздражением тряхнув головой, Тарзан вдруг круто повернулся лицом к западу, как бы отвернувшись от быстро удаляющегося самолета. Этим самым он вырвал из своей памяти мысли о его пассажирах. У края луга он остановился. Огромное дерево вырисовывалось прямо перед ним, и как бы движимый внезапным и непреодолимым импульсом, он прыгнул на ветку и с обезьяньим проворством помчался вверх к вершине, к самым тонким ветвям верхушки, какие только могли его выдержать.

Там, легко балансируя на качающейся ветке, он глазами разыскал на восточном горизонте маленькую точку — самолет, уносящий от него последних людей его расы, дружественно к нему настроенных, в чем-то подобных ему. Увидит ли он когда-нибудь их еще?

Его зоркие глаза продолжали следить за летящим и набирающим скорость воздушным кораблем. Несколько секунд он смотрел за удаляющимся аэропланом и вдруг увидел, как точка нырнула вниз. Падение казалось вечным для наблюдателя. Тарзан понял, как высоко в небе летел самолет до того, как начал падать и исчез из поля зрения. Скорость движения к земле, казалось, вдруг уменьшилась, но самолет все еще падал быстро, под острым углом, наконец, он исчез из виду за дальними горами.

Полминуты человек-обезьяна отмечал дальние ориентиры, по которым, как он считал, можно определить место падения самолета, и как только окончательно уверился в том, что эти люди снова в беде, сработало унаследованное от предков чувство долга по отношению к себе подобным и заставило его еще раз отменить свои планы и заняться поисками пути туда, где белые люди потерпели катастрофу, в надежде помочь им спастись.

Человек-обезьяна опасался, судя по месту падения и азимуту полета, что аэроплан потерпел аварию среди почти непроходимой местности, огражденной засушливой, безводной и пустынной территорией, вдали от плодородной долины, окруженной горами, с питающим ее бассейном реки.

Авария произошла к востоку от этой благодатной долины. Он сам пересек то сожженное солнцем необитаемое пространство и по собственному опыту знал, как малы были его шансы на возможность спасения, и какие усилия он сам должен был приложить, чтобы не быть побежденным неумолимой природой этих мест. Никогда более слабый, чем он, человек не смог бы преодолеть безжизненный островок каменной пустыни. Тарзан ясно вспомнил выбеленные временем кости давно умершего воина на дне отвесного ущелья, оказавшегося всего лишь ловушкой для него. Он видел кованый шлем из бронзы тонкой работы и разъеденный ржавчиной меч, древнюю аркебузу — бесполезное свидетельство огромной силы и воинственности того, кто когда-то так неудачно наряженный и жалко вооруженный добрался до Центральной Африки. Перед его глазами представал облик обаятельного юноши-англичанина, хрупкая фигурка девушки ни на минуту не оставляла его мысли. Они попали в ту же роковую западню, в которой нашел свою смерть этот силач из былых времен, который, не в состоянии избегнуть своей судьбы, долго и мучительно умирал там, раненый или, вероятно, разбившийся, а даже, возможно, и убитый кем-то, кто сумел уйти из тех зловещих мест.

Наблюдательность Тарзана подсказала ему, что самолет упал именно там. Если люди получили ранения при падении, надежды застать их в живых нет. Все же оставался шанс, что пассажиры самолета, возможно, совершили посадку без серьезных повреждений, и, надеясь на эту слабую вероятность, Тарзан двинулся в путь, заведомо зная, как будет трудна дорога, чреватая многими тяжкими испытаниями, невероятными опасностями и громадным риском. Но он отметал сомнения, утвердившись в своей попытке снова спасти этих двоих.

Тарзан прошел уже, пожалуй, милю, когда его изощренный слух уловил звук легкого топота вдоль охотничьей тропы впереди него. Все нарастающий, он говорил о том, что, кто бы его ни производил, он двигался в его направлении, и двигался быстро. Не прошло много времени, как обостренное чутье человека-обезьяны убедило его в том, что топотали по тропинке быстрые копытца Бары-оленя’ спасающегося от кого-то. Сложно были запутаны в характере Тарзана признаки человека и зверя. Длительный опыт учил его, что тот бежит лучше или идет быстрее, кто хорошо поел и ищет воду. Редко ошибаясь, Тарзан мог отличить быстрый бег зверя, вышедшего на охоту от поступи спешащего на водопой или убегающего от погони. Это была в нем, пожалуй, основная звериная черта. Наследственные качества английского джентльмена, чувства, побуждаемые самыми гуманными мотивами, таились в диком звере, замершем в укрытии в густых зарослях, готовом совершить прыжок на приближающуюся добычу.

Поэтому, когда Бара подбежал поближе, уверенный, что ушел от когтей Нумы и Шиты, страх, охвативший оленя, и последовавшая за этим поспешность были плохими советчиками. Бара не почуял, что другой, не менее грозный, враг лежит в засаде, поджидая его. Когда олень поравнялся с человеком-обезьяпой, смуглая тень метнулась из укрытия в кустах, сильные руки обхватили шею молодого оленя и мощные зубы погрузились в нежное мясо. Сплетаясь, эти двое покатились по тропе, и через минуту человек-обезьяна встал, водрузил ногу на добычу и издал победный клич обезьяны-самца.

Как ответный вызов, до ушей человека-обезьяны донесся вдруг рев льва, страшно сердитый рев, в котором Тарзан отметил ноту удивления и страха. В характере обитателей джунглей, как и в характере их более просвещенных собратьев, принадлежащих к роду человеческому, определяющая черта — любопытство — хорошо развита. Не был лишен любопытства и Тарзан. Своеобразная нотка в реве его исконного врага вызвала в нем желание исследовать причину страха Нумы, и поэтому, перебросив тушу оленя через плечо, человек-обезьяна быстрым шагом отправился туда, откуда донесся рык, по нижним ярусам джунглей. Звук раздавался с тропы — вдоль нее-то Тарзан и передвигался с некоторой осторожностью.

По мере того, как расстояние сокращалось, звуки нарастали: это указывало на то, что очень сердитый лев находится где-то поблизости. Вдруг там, где гигантские деревья джунглей простирали свою тень на охотничью тропу, по которой прошли бесчисленные ноги и утоптали ее за долгие века, Тарзан увидел хитро замаскированную западню для львов. В этой яме сидел и пытался вырваться на свободу красавец-лев, такого даже Тарзан-обезьяна до этого дня никогда не видел. Это был могучий ^зверь. Он глянул на человека, крупный, мощный и молодой, с огромной черной гривой и шерстью, значительно более темной, чем Тарзан когда-либо встречал у львов на юге Африки, в темной глубине ямы она выглядела почти черной. Черный лев!

Тарзан балансировал на грани желания освободить Нуму и посмеяться над своим плененным врагом. Но он не мог не восхититься красотой великолепного зверя. Какое чудесное создание! По сравнению с этим красавцем-хищ-ником любой лесной лев производил впечатление незначительного! В яме-ловушке сидел поистине тот Нума, что достоин звания царя зверей. При первом взгляде на огромную чудную кошку человек-обезьяна уже знал, что не нотки страха слышал он в том первоначальном реве. Удивления — возможно, но громоподобные аккорды, издаваемые мощной глоткой черного льва, не содержали страха.

Вместе с возрастающим восхищением к Тарзану пришло чувство жалости к незавидному положению огромного царственного зверя, тщетно пытавшегося выбраться из ловушки. Тарзану захотелось не оставить безнаказанными негодяев-Гомангани, заманивших такого красавца в яму.

Зверь был его врагом, но он был меньшим врагом человека-обезьяны, чем те чернокожие, хотевшие мучить его перед тем как сожрать. Тарзан-обезьяна имел преданных друзей и претендовал на прочную дружбу многих представителей разных племен африканских туземцев; но были и другие, с угрюмым и злобным характером, повадками выродков — на них он смотрел с чувством брезгливого презрения. Конечно, к таким относились и людоеды племени Вамабо.

Какое-то мгновение Нума-лев свирепо взирал на обнаженного человека-зверя, сидевшего на ветке дерева над ним. Упорно эти желто-зеленые глаза сверлили взглядом ясные глаза человека-обезьяны, а когда чувствительные ноздри хищника уловили запах свежей крови Бары-оленя, взор жадно устремился на тушу, переброшенную через смуглое плечо, а из глубины гортани черного льва вырвался тихий визг.

Тарзан-обезьяна улыбнулся. Безошибочно, как будто это было сказано человеческим голосом, лев взмолился: «Я голоден, даже больше чем голоден, я умираю от голода». Человек-обезьяна, взглянув вниз на льва, улыбнулся своей загадочной улыбкой, а затем перебросил тушу с плеча на ветку и, вытащив нож, принадлежавший еще его отцу, отрезал сочный кусок от окорока. Вытерев окровавленное острие о гладкую шерсть Бары, вложил нож o6paтно в ножны. Нума с приоткрытой пастью, истекающей слюной, уставился на соблазнительное мясо. Лев снова заскулил, а человек-обезьяна, улыбнувшись ему, поднес ко рту сочащийся кровью кусок своими сильными смуглыми руками и погрузил острые зубы в нежное мясо.

В третий раз Нума-лев издал тонкий жалобный визг, после чего печально и с отвращением покачал головой. Тарзан-обезьяна взял остатки туши Бары-оленя и сбросил их вниз в яму, под ноги голодающему льву.

— Старая баба,— пробормотал человек-обезьяна.— Тарзан превратился в старую бабу. Он сейчас мог бы запросто проливать слезы, потому что убил Бару-оленя. Он не может видеть Нуму, своего врага, голодным. Сердце Тарзана превращается в воск, когда он сталкивается с изнеженными созданиями цивилизации. Все же человек-обезьяна довольно улыбнулся. Он не сожалел, на самом деле, что поддался велению добрых чувств.

Отрезая куски от своей добычи и с наслаждением глотая пищу, он наблюдал за всем, что происходило внизу. Тарзан видел, с какой жадностью Нума поглощает мясо. Он отметил с возрастающим восхищением прекрасный экстерьер зверя, а также не мог не подивиться хитрому устройству западни.

У обычных ям для львов, с которыми Тарзан был знаком, имелись столбы, установленные на дне, на их острия беспомощный лев напоролся бы. Но эта яма была сделана не таким образом. Здесь короткие столбы были установлены с промежутком около фута вокруг стен ближе к верху, их заостренные концы склонялись вниз, поэтому лев упал в яму, не повредив себя, но зато и не мог выскочить, так как каждый раз, когда он пытался это сделать, его голова натыкалась на острый конец столба, свисающий сверху.

Было очевидно, что цель людоедов Вамабо заключалась в том, чтобы поймать льва живым. Это племя не общалось с белыми людьми, насколько это было известно Тарзану. Некоторые племена ловят зверей для зверинцев в больших городах. Намерения же туземцев Вамабо, вероятно, заключались в желании запугать зверя до полусмерти, чтобы потом для своего удовольствия убить его и неторопливо наслаждаться его агонией и смертью.

Накормив льва, Тарзан задумался о дальнейшей судьбе хищника. Ему пришло в голову, что все его предыдущие действия окажутся бесполезными, если он оставит зверя на расправу чернокожим, а затем он подумал, что мог бы извлечь большое удовольствие, расстроив планы злобных каннибалов. Нельзя предоставить Нуму его собственной участи. Но как освободить его? Если убрать два столба из ямы, места осталось бы достаточно для того, чтобы лев мог выпрыгнуть — яма не была глубокой, однако, какая гарантия у Тарзана, что Нума не выпрыгнет, как только откроется вход к свободе, прежде чем человек-обезьяна добежит благополучно до деревьев?

Невзирая на такие трудности, Тарзан не испытывал страха перед львом, как вы или я, очутись у ямы при подобных обстоятельствах. Все же человеку-обезьяне было свойственно чувство осторожности, столь необходимое всем существам, населяющим дикую местность, если они хотят уцелеть. Когда необходимость требовала, Тарзан становился перед Нумой готовый к борьбе, хотя он не был гак эгоистичен и самоуверен, чтобы всегда быть убежденным в своей безоговорочной победе в смертельной схватке с царем зверей. Победа обычно доставалась или волею случая, или ее приносила хитрость и сверхъестественная реакция и сообразительность, свойственная человеку-зверю. Подвергать себя бесполезной опасности он ни за что бы не стал — счел бы это предосудительным поступком, так же, как попытку избегнуть смерти в случае необходимости. Но если Тарзан уже решил что-то сделать, он обычно находил средства, как добиться своего.

Оно сейчас твердо решил освободить красавца-Нуму. А решив, он был готов совершить это, даже если бы спасение зверя влекло за собой большой личный риск.

Человек-обезьяна знал, что лев какое-то время будет занят своей трапезой, но он также знал, что лев, питаясь, был бы вдвойне возмущен любым вмешательством, отвлекающим его от столь важного дела. Поэтому нужно было действовать с осторожностью.

Подойдя к краю ямы, Тарзан осмотрел столбы, и был несколько удивлен тем, что Нума не выразил никакой злобы при его появлении. Лев повернулся, испытующе глядя в сторону человека-обезьяны, на какое-то мгновение прекратил есть, но затем снова вернулся к мясу Бары.

Тарзан попробовал столбы и проверил их своим весом, затем дернул их сильными мускулистыми руками и обнаружил, что, расшатывая столбы взад и вперед, он мог бы их ослабить, а затем у него созрел план, и он начал вскапывать землю своим ножом в том месте, где столбы были вбиты. Земля была мягкой и легко поддавалась ножу. Тарзану не понадобилось много времени для удаления той части земли, которая давала нужную прочность столбу. Оставив столб в земле ровно настолько, чтобы он не упал в львиную яму, Тарзан прекратил землекопные работы. Затем обратил внимание на соседний столб и вскоре ослабил и его, после чего набросил веревку с петлей на конце на ветку стоящего перед ямой дерева. Петлей захлестнул оба столба, после чего взобрался на дерево. Здесь он ослабил веревку и, опершись о древесный ствол, осторожно потянул аркан вверх. Столбы медленно поднимались из траншеи, куда были вкопаны, и с их подъемом усилилось рычание Нумы, так как это странное движение насторожило льва.

Нума был озадачен и, как все львы, будучи вспыльчивым, пришел в раздражение. Было ли это новым покушением на его права и свободу? Он не обращал внимания на человека, пока Тарзан сидел на корточках на краю ямы и смотрел на него, но сейчас этот человек вытворял странные вещи. Лев недоумевал — разве не этот Тармангани накормил его? Правда, теперь он затевает что-то другое. У дикого зверя возникло подозрение. Но, однако, наблюдая, Нума увидел, как столбы медленно поднимались вверх, стукаясь друг о друга, а затем упали куда-то вниз, уйдя из поля зрения льва, скорее всего на поверхность земли под деревом.

Лев моментально понял возникшую возможность свободы, а также, вероятно, он понял, что человек-обезьяна добровольно открыл ему путь для спасения. Схватив остатки Бары своими огромными челюстями, Нума-лев проворно выпрыгнул из ямы, вырытой для него племенем Вамабо, а Тарзан-обезьяна исчез из виду, направляясь по верхним террасам джунглей на восток.

На поверхности земли или на колеблющихся ветвях деревьев след человека или зверя читался как в книге. Но даже острое чутье человека-обезьяны было бессильным, когда след отсутствовал, а сейчас так и было, потому что улетевший самолет не оставил за собой следа. Что толку от глаз, ушей или обоняния? Они не помогут выследить путь, пролегающий на высоте в тысячу футов по воздуху, над вершинами деревьев. Только на свое пространственное чутье мог рассчитывать Тарзан в поисках упавшего аэроплана. Он даже не мог судить с точностью, на каком расстоянии от него самолет потерпел аварию. Тарзан знал только о моменте его исчезновения за горами. Человек-обезьяна мог пройти значительное расстояние, держа направление с точностью компаса от первоначального курса до падения аэроплана на землю. Если пассажиры самолета погибли или были тяжело ранены, человек-обезьяна тщетно может искать их в непосредственной близости какое-то время, прежде чем, наконец, наткнется на трупы. Оставалось сделать лишь одно — подойти как можно ближе к тому месту, где, как считал Тарзан, упал или приземлился самолет, а затем расширить круг поисков, пока не станет уловимым запах следа. Так он и поступил.

Прежде чем покинуть долину изобилия, Тарзан совершил несколько охотничьих вылазок и взял с собой отборные куски мяса, оставив излишки и кости пожирателям падали. Густая растительность джунглей, кончающаяся у подножия западного горного склона, дальше была скудной и менее обильной, а путь к вершине, к которой он приближался, украшала еще более редкая поросль: низкорослые чахлые кустарники и сожженные солнцем травы, разбросанными тут и там сучковатыми, искривленными от ветра, но стойкими деревьями — они приспособились к превратностям почти безводного существования.

В течение двух дней Тарзан был занят безуспешными поисками хоть какого-нибудь следа самолета с его пассажирами.

С подножия гор зоркие глаза Тарзана осматривали огромное пространство, раскинувшееся перед ним. Вдали он заметил шероховатые извилистые очертания, они обозначили лабиринт страшного узкого ущелья; это оно в свое время чуть не лишило его жизни за безрассудную попытку вторгнуться в святая святых этого древнего уединения.

Тарзан продолжал поиски. Он припрятал часть своих охотничьих трофеев в различных местах, строя указатели — пирамидки из камней, чтобы отметить места своих тайников.

Человек-обезьяна пересек первое глубокое ущелье и внимательно исследовал его. Временами Тарзан останавливался и громко кричал, прислушиваясь к ответному зову, но ответом было лишь эхо и молчание — зловещее молчание, еще более гнетущее после нарушающих тишину возгласов.

Поздно вечером на второй день он подошел к хорошо памятному глубокому ущелью. В нем лежали обглоданные кости древнего искателя приключений. И опять, как в прошлый раз, над головой человека-обезьяны проплыла зловещая тень. В этом жутковатом месте Ска-гриф впервые появился в небе и напал на след Тарзана.

— Не в этот раз, Ска! — крикнул человек-обезьяна с насмешкой.— Сейчас Тарзан не годится тебе в пищу. До этого ты подкрадывался к страшному скелету Тармангани и даже тогда проиграл! Не трать своего времени на Тарзана-обезьяну — он нынче полон сил!

Но все же Ска-гриф кружил над ним. Мерзкая птица все время парила высоко в воздухе, а человек-обезьяна, вопреки своему хвастовству, ощутил дрожь мрачного предчувствия, хотя мозг его сопротивлялся подсознательному печальному пению, к которому он непроизвольно прислушивался, состоящему из двух слов, повторяемых снова и снова в ужасной монотонности напева: «Ска знает!.. Ска знает!..». Встряхнувшись от подступившей злобы, Тарзан подхватил камень и запустил в это ужасное отродье, питающееся падалью и предвещающее чью-то смерть.

По одной из обрывистых стен узкого ущелья Тарзан полуопустился, полусполз на песчаное дно внизу. Он очутился на том же месте, с которого выкарабкался несколько недель тому назад, и увидел, что все сохранилось так же, как тогда, когда он оставил это жуткое место.

Тело древнего путешественника пролежало в течение столетий — могучий скелет и его могучее вооружение еще долгие века будут лежать в той же позиции.

Тарзан стоял и смотрел на это страшное напоминание о том, что даже сильный и храбрый человек мог быть побежден злыми силами пустыни, как вдруг его внимание привлек выстрел — звук шел из глубины ущелья, откуда-то с юга, отражаясь эхом от высоких скалистых стен.

Глава 15ТАИНСТВЕННЫЕ СЛЕДЫ

Когда британский самолет, пилотируемый лейтенантом Гарольдом Перси Смитом Олдуиком, поднялся над дикой местностью джунглей, где жизнь Берты Кирчер так часто бывала на грани катастрофы, и взял курс на восток, девушка почувствовала, как вдруг первые спазмы сдавили ей горло. Она усиленно пыталась проглотить застрявший в горле комок. Ей казалось странным, что она могла сожалеть об оставленных ею таких страшных, полных опасностей местах, однако для нее было ясно — она оставила позади себя что-то еще, кроме опасностей, угрожавших ей,— замечательного человека, который вошел в ее жизнь помимо ее воли, и она чувствовала необъяснимое влечение к загадочному дикарю. А тот ее ненавидел...

Перед Бертой Кирчер на месте пилота сидел английский летчик — офицер и джентльмен, она знала, он любит ее, однако девушка сожалела, что покидает уже полюбившиеся места, населенные свирепыми и дикими хищниками, и взявшего ее под свою опеку получеловека-полузверя.

Лейтенант Смит Олдуик, со своей стороны, был на седьмом небе от радости. Он снова управлял любимым кораблем и быстро летел туда, где находились его товарищи. Он мчался на родину, и с ним рядом, в кресле второго пилота, сидела любимая им женщина.

Его радость была омрачена, однако, обвинением, кото рое предъявил Тарзан этой женщине. Он сказал, что девушка — немецкая шпионка. Вспомнив об этом, с высоты блаженства английский офицер погрузился в бездну отчаяния. Он размышлял над неминуемым, что ожидает Берту Кирчер, если обвинение человека-обезьяны подтвердится. Он обнаружил, что его терзают два чувства, пришедшие в противоречие: любовь и честь. С одной стороны, он не мог отдать женщину, которую любил, на ту страшную расправу, уготованную ей, если она действительно вражеская шпионка. С другой стороны, было бы одинаково для него невозможным, как англичанину и офицеру, предоставить немецкой шпионке помощь и защиту.

Поэтому молодой человек успокаивал свою совесть, все время мысленно отвергая ее вину. Он старался убедить себя, что Тарзан ошибся, и когда он вызвал мысленно п памяти лицо сидевшей позади него девушки, то вдвойне был уверен, что эти полные нежной женственности ясные и честные глаза. не могли принадлежать одной из представительниц ненавистной, враждебной когорты.

Итак, они мчались вперед, на восток, каждый погруженный в свои мысли. Под собой они видели густую растительность джунглей, постепенно на склонах гор она становилась все более скудной, а дальше под ними развернулось широкое пространство безводной пустыни, местами ее прорезали узкие русла давно исчезнувших рек, пересохших еще в доисторический период существования Земли и превратившиеся в мрачные ущелья.

Вскоре самолет миновал вершину хребта, образующего границу между пустыней и плодородной долиной. Ска-гриф, пролетая на большой высоте и спеша к своему выводку, увидел странную незнакомую птицу гигантских размеров, вторгшуюся в охраняемые им воздушные владения. То ли с намерением вступить в бой с нарушителем границы, а может, из-за простого любопытства, Ска вдруг резко взмыл навстречу аэроплану. Несомненно, он недооценил скорость летучего пришельца, и случилось то, что должно было случиться. Кончик пропеллера коснулся крыла грифа, и одновременно произошло многое...

Безжизненное тело Ска, изорванное и кровоточащее, ринулось вниз мертвым грузом, кусок жести, отлетевший от пропеллера, отброшенный назад, ударил пилота в лоб, самолет вздрогнул и клюнул носом, когда лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик откинулся на спинку сиденья, потеряв сознание.

Аэроплан вошел в пике и несся, натужно завывая, к земле.

Только на мгновение пилот потерял сознание, но этого мгновения оказалось достаточным, чтобы погубить самолет. Когда Смит Олдуик пришел в себя и понял, какая их постигла опасность, он увидел, что мотор отказал. Самолет падал вниз с устрашающей скоростью, и земля казалась слишком близкой, чтобы можно было надеяться вовремя выровнять машину и произвести безопасную посадку. Прямо под аэропланом зияла глубокая щель в плато — узкое ущелье, однако дно казалось сравнительно ровным и было покрыто золотистым песком.

За короткое время пилот должен был принять решение. Самым надежным казалась попытка совершить посадку на дно ущелья, и Смит Олдуик это сделал, но не без изрядного повреждения самолета и серьезной встряски как для себя, так и для своей пассажирки.

К счастью, никто из них не был ранен, но положение их казалось безнадежным. Они приземлились на дне узкого, безводного ущелья. Перед ними стояла жизненно важная проблема: сможет ли летчик починить поврежденный самолет или он безнадежно испорчен и следует дальше идти пешком. Но преодолеть на своих двоих огромное расстояние до побережья или вернуться к месту, откуда они вылетели, было достаточно сомнительным делом для двух беспомощных людей. Мужчина был уверен, что и надеяться невозможно пересечь пустынную местность, двигаясь на восток, ибо все шансы за то, что они погибнут в пути от жажды и голода, тогда как позади, в плодородной долине, их ждут почти такие же опасности — от людей-туземцев и голодных хищников.

После того, как самолет совершил неожиданную и гибельную вынужденную посадку, Смит Олдуик быстро повернулся, чтобы посмотреть, какой эффект это произвело на девушку. Он решил, что увидит ее растерянной и испуганной, но Берта Кирчер улыбалась. Несколько секунд оба смотрели друг на друга молча.

— Это конец? — спросила девушка.

Англичанин пожал головой.

— Это конец первого действия, во всяком случае,— ответил он.

— Но, скорее всего, починить самолет мы здесь не сможем,— произнесла Берта Кирчер с сожалением.

— Нет, пока не осмотрю машину, утверждать не смогу,— ответил пилот,— если поломка незначительная, то я, может быть, сумею его починить. Я должен вначале внимательно обследовать самолет. Будем надеяться, что ничего серьезного с ним не случилось. До железной дороги близ Танги очень и очень далеко.

— Мы не дойдем до Танги,— сказала девушка с ноткой беспомощности в голосе.— Мы совершенно безоружны! Свершилось бы чудо, если бы мы смогли преодолеть хоть маленькую часть расстояния.

— Нет, мы не безоружны,— ответил мужчина.— У меня здесь есть запасной пистолет: чернокожий негодяй не обнаружил его,— и сняв крышку с пульта управления, юноша решительно извлек оттуда автоматический пистолет.

Берта Кирчер откинулась на сиденье и рассмеялась безрадостным полуистерическим смехом.

— Это пугач! — воскликнула она.— Какой толк в нем, он только может привести в ярость любого зверя. Из-за него легко попасть в историю.

Смит Олдуик посмотрел на девушку довольно унылым взглядом.

— Но это же оружие,— сказал он.— Вы, кажется, в этом сомневаетесь, а я, несомненно, из него мог бы убить человека...

— Вы могли бы, если сумели бы в него попасть,— ответила девушка,— или если эту вещь не заклинит в нужный момент. Я не очень доверяю автоматическому оружию, мне самой приходилось им пользоваться.

— О, конечно,— сыронизировал лейтенант.— Дальнобойная винтовка была бы лучше: кто знает, мы можем встретиться здесь в пустыне и со слоном.

Девушка поняла, что он обижен, и пожалела о своей резкости. Она понимала, что лейтенант не мог ни в чем ей быть полезным. Он не мог защитить ее от опасностей не по своей вине. И не по своей вине он был так плохо вооружен. Несомненным было также и то, что лейтенант, как и она сама, понимал безнадежность плохонького оружия и обратил на него внимание девушки только в надежде успокоить и уменьшить ее тревогу.

— Простите меня,— сказала Берта Кирчер,— я не хотела быть злой, но этот легендарный амулет — последняя наша надежда. Мне кажется, я перенесла все, что могла. Хотя я согласна отдать свою жизнь на службу родине, но не представляла, что моя смерть будет так долго длиться. Сейчас только я поняла, что умираю уже в течение многих недель.

— Что вы имеете в виду? — воскликнул офицер.— Что вы этим хотите сказать? Вы не умираете! Ничего не случилось с вами! Еще не конец!

— О, это не то...— сказала она.— Я не это имею в виду. Я хочу сказать, что с того момента, как чернокожий сержант Усанга и его товарищи, дезертиры немецкой туземной части, взяли меня в плен и доставили в глубь Африки, мой смертный приговор был подписан. Иногда я надеялась, что мне будет дарована отмена приговора. Еще я надеялась, что смогу дождаться получения полного оправдания, но в действительности в душе сознавала, что никогда не доживу до возвращения к цивилизации. Я внесла свою долю на благо своей страны, и хотя вклад мой не столь велик, как хотелось бы, я могу уйти из жизни с сознанием, что сделала все, что в моих силах. На что я могу сейчас надеяться — так это на скорейшее исполнение смертного приговора. Я не могу больше медленно умирать. Медлить со смертью, чтобы ощущать постоянный страх за свою жизнь,— очень мучительно. Даже физические пытки были бы предпочтительнее по сравнению с тем, через что я прошла. Не сомневаюсь, вы считаете меня смелой женщиной, но в действительности я постоянно испытывала безграничный страх. Крики хищных животных в джунглях наполняли меня ужасом, таким осязаемым, что я ощущала настоящую боль. Я чувствовала когти, раздирающие мое тело, и жестокие клыки, гложущие мои кости. Эти ощущения реальны для меня, как если бы я физически испытала ужасы подобной смерти. Я сомневаюсь в том, что вы поймете меня,— мужчины так отличаются от женщин!

— Я чувствую то же самое,— с жаром поддержал разговор лейтенант.— Я думаю, что могу понять вас, и оттого, что понимаю, могу оценить больше, чем вы можете себе представить, героизм, проявляемый вами. Подумать только, столько перенести! Да не всякий мужчина вынес бы с честью то, через что вам, хрупкой девушке, пришлось пройти. Мужества не может быть там, где нет страха. Ребенок может войти в берлогу льва, но взрослому человеку нужно быть слепым или безумным, чтобы решиться по доброй воле посетить логово зверя.

— Благодарю вас,— сказала Берта Кирчер.— Но я вовсе не смелая, и сейчас я очень стыжусь моей невнимательности к вашим собственным чувствам. Я постараюсь взять себя в руки, и мы оба станем надеяться на лучшее. Я помогу вам во всем, чем смогу, если вы скажете, что мне нужно будет делать.

— Первое, что необходимо,— ответил лейтенант,— это выяснить, насколько серьезны повреждения нашего самолета, а тогда посмотрим, что сможем сделать, чтобы устранить неполадки.

В течение двух дней Смит Олдуик работал над поврежденным самолетом — работал перед лицом того факта, что с самого начала понимал — самолет поломан безнадежно! И наконец он набрался духу и сказал об этом девушке.

— Я это знала,— ответила Берта Кирчер.— Но думаю, что чувствовала так же, как и вы, какими тщетными ни были наши усилия по починке самолета, они отвлекали нас от мыслей о неизбежном — явно пагубно пытаться вернуться в джунгли, которые мы только что оставили; так же безрассудно будет идти вперед, к побережью. Вы знаете и я знаю, что нам пешком не достичь немецкой железной дороги в Танге. Мы умрем от жажды и голода, прежде чем покроем даже половину расстояния, а если вернемся в джунгли, даже сумей мы добраться до них, будет то же самое. Мы придем к смерти, хотя и в другой форме.

— Поэтому нам лучше ждать смерти здесь, чем бесполезно тратить силы на то, что, мы знаем, было бы тщетной попыткой к спасению,— продолжал лейтенант.

— Нет,— возразила девушка.— Я никогда не поступлю таким образом. Я говорила о бесполезной попытке идти двумя из известных нам путей — они явно ведут к гибели. Поэтому нам следует пойти совсем в ином направлении. Где-то же должна быть вода в этом пустынном месте, а если она есть — самый лучший выход будет найти ее. Надо идти по ущелью вниз. У нас еще осталось достаточно воды и пищи. Если будем бережливы, то запасов хватит на несколько дней, а к этому времени, может быть, мы наткнемся на родник, или, возможно, достигнем плодородной местности: она, я знаю, лежит на юге. Когда Усанга доставил меня с побережья в деревню Вамбабос, он вел меня по южному маршруту — вдоль него в изобилии есть вода и достаточно дичи. Пока мы шли к месту назначения, джунгли прямо-таки кишели хищниками. Поэтому есть надежда: если мы доберемся до плодородных земель южнее этой пустыни, то сможем дотянуть до побережья.

Мужчина покачал головой.

— Сомнительно, но можно попытаться,— протянул он.— Лично мне тоже не по душе сидеть сложа руки в ожидании смерти.

Смит Олдуик облокотился на самолет, его удрученный взгляд был устремлен в землю. Девушка смотрела туда, где в южном конце ущелья, по ее мнению, оставался единственный хрупкий шанс на жизнь. Вдруг она схватила лейтенанта за руку.

— Посмотрите,— прошептала она.

Мужчина быстро повернулся и посмотрел в том направлении, куда указывала девушка. Он увидел массивную голову огромного льва. Тот внимательно рассматривал их из-за каменистого выступа.

— Ну и ну! — воскликнул Олдуик.— Эти негодяи водятся повсюду!

— Но они ведь не уходят далеко от воды, не так ли? — с надеждой спросила девушка.

— Я полагаю, нет,— ответил лейтенант.— Лев не слишком вынослив.

— Тогда он предвестник надежды! — воскликнула Берта Кирчер.

Мужчина рассмеялся.

— Он напоминает мне Робина, скворца, приносящего на крыльях весну. Цып-цып!

Девушка быстро взглянула на него.

— Смейтесь, но не будьте глупым. Я не имею ничего против вашего смеха. Он наполняет и меня оптимизмом.

— Это, видимо, взаимно,— ответил Смит Олдуик,— так как мы, несомненно, заряжаем друг друга бодростью.

Лев, очевидно, удовлетворившись тем, что узнал, какие существа находятся перед ним, медленно направился в их сторону.

— Идемте,— сказала девушка.— Давайте взберемся на борт самолета.

Лейтенант помог девушке залезть в кабину.

— Разве лев не может взобраться сюда? — спросила она.

— Думаю, что может,— ответил мужчина.

— Вы в этом убеждены? — с тревогой поинтересовалась девушка.

— Я, конечно, не уверен, но все-таки. Львы — прыгучие звери.— Лейтенант вытащил свой пистолет.

— Ради бога! — закричала Берта Кирчер.— Не стреляйте в зверя из этой пушки! Вы можете ненароком в него попасть!

— Я не намерен убивать такого красавца, но, может, мне удастся отпугнуть его, если он попытается добраться до нас. Разве вы никогда не видели, как дрессировщик работает со львами? Он носит с собой простой пугач, заряженный холостыми патронами. С ним и с простой табуреткой он подчиняет самых свирепых зверей своей воле.

— Но у вас нет табуретки,— напомнила ему девушка.

— И правда, нет,— ответил он.— Правительство всегда все перепутает. Я давно отстаивал мысль, что самолеты должны быть оснащены первосортными табуретками для защиты от львов.

Берта Кирчер рассмеялась спокойно, почти без истерики, как если бы ее развлекали светским разговором после роскошного обеда.

Нума-лев твердой поступью подошел к самолету. Его поведение больше говорило о любопытстве, чем о желании напасть. У самого самолета он остановился и стал разглядывать присутствующих.

— Он великолепен, не правда ли? — воскликнул юноша.

— Я никогда не видела более прекрасного существа,— ответила девушка с восхищением.— Ни одного льва не встречала с такой темной шерстью!.. Да ведь он почти черный!

Звук человеческих голосов, казалось, не очень нравился грозному царю зверей, так как он вдруг сморщил свою огромную морду так, что желтые глаза почти скрыли глубокие складки, и оскалил белоснежные клыки. Он сердито зарычал. Почти одновременно лев припал к земле для прыжка, и тут-то Смит Олдуик разрядил свой пистолет в землю перед его носом. Шумовой эффект произвел действие, противоположное ожидаемому. Нума, казалось, еще больше разъярился и со страшным ревом прыгнул на автора нового и тревожного звука, оскорбившего его царственный слух.

Одновременно лейтенант Гарольд Перси Смит Олдуик проворно выскочил из кабины на противоположную сторону, призывая девушку последовать его примеру.

Девушка понимала бесполезность прыжка на землю и избрала другую тактику, вскарабкавшись на крыло неподвижного самолета.

Нума, не привыкший к особенностям конструкций летательного аппарата, занял переднее сиденье в кабине и наблюдал, как девушка выбиралась за пределы его досягаемости, не предпринимая никакой попытки помешать ей. Захватив самолет, лев успокоился, злоба, казалось, сразу же покинула его, и он не пытался напасть на находившегося совсем рядом Смита Олдуика.

Девушка понимала относительную безопасность своего местонахождения, она перелезла к наружной стороне крыла и стала звать юношу к себе, предлагая ему попытаться забраться на крыло с противоположного кабине конца самолета.

Это была сцена, на которую с удовольствием взирал Тарзан-обезьяна, выйдя из-за поворота ущелья прямо к самолету после того, как его внимание было привлечено пистолетным выстрелом.

Девушка сосредоточенно наблюдала за тем, как англичанин пытается добраться до безопасного места на крыле, а лейтенант был занят тем, чтобы преодолеть свой маршрут побыстрее, поэтому ни тот, ни другая сразу не заметили беззвучного появления человека-обезьяны.

Нума был первым, кто заметил, что на сцену вышло третье лицо. Лев сразу высказал свое неудовольствие, направившись прямо к Тарзану, оскалив клыки и рыча. Его действия привлекли внимание двух спасавшихся на крыльях самолета к вновь появившемуся. Девушка издала приглушенный возглас:

— Благодарение богу! — воскликнула она, едва в состоянии поверить своим собственным глазам, но это действительно был тот самый дикий человек, чье присутствие всегда гарантировало ей безопасность. Он явился как раз вовремя!

Почти одновременно оба — и юноша, и девушка — ужаснулись, увидев, как Нума выпрыгнул из кабины и направился к Тарзану. Человек-обезьяна держал свое крепкое копье наготове и осторожно двигался навстречу хищнику. В нем он узнал льва из ямы Вамабо. Он угадал по повадкам приближающегося Нумы, о чем ни Берта Кирчер, ни Смит Олдуик не догадывались,— зверем двигало в большей степени любопытство, нежели воинственность. Он подумал, остался ли в этой огромной голове какой-нибудь след благодарности за то доброе дело, что сделал для него Тарзан.

Тарзан не сомневался, что Нума узнал его, так как хорошо изучил своих собратьев по джунглям. Они забывают некоторые ощущения намного быстрее, чем человек, но кое-что остается в их памяти на года.

Резко выраженный запах следа может не быть забыт зверем, если он запечатлелся в памяти и был обнаружен при необычных обстоятельствах. Поэтому Тарзан был уверен, что обоняние Нумы уже напомнило ему обо всех перипетиях их краткой встречи.

Любовь к спортивному риску, унаследованная от англо-саксонских предков, проявилась у Тарзана в полной мере. Сейчас человек-обезьяна, а скорее — Джон Клейтон, лорд Грейсток, улыбаясь, приветствовал этот внезапно представившийся спортивный азарт — он решил в полной мере испытать его, чтобы проверить, насколько глубока благодарность Нумы и как далеко она может зайти.

Смит Олдуик и девушка наблюдали, как зверь и человек приближались друг к другу. Олдуик тихо выругался и нервно ухватился за жалкое подобие оружия у себя на поясе. Девушка прижала ладони к щекам, молча подавшись вперед и онемев от ужаса. Хотя она была полностью уверена в отваге благоподобного создания, нахально осмелившегося появиться перед царем зверей. У нее не было никакого представления о том, что в действительности может произойти, когда эти двое встретятся. Она видела схватку Тарзана с Шитой-пантерой и уже тогда поняла, что каким бы сильным ни был этот человек, одолел зверя он только ловкостью, хитростью и мужеством, которыми он был наделен в избытке. Риск борьбы с плотоядными кошками сводился к минимуму этими тремя перечисленными качествами, но условием победы все-таки был самый главный, четвертый компонент,— счастье, слагавшееся из удачи, судьбы и случайности.

Девушка увидела, как человек и лев остановились одновременно, не более чем в ярде друг от др\та. Она наблюдала, как зверь застыл, размахивал хвостом из стороны в сторону, и с замиранием сердца вслушивалась в глубокое и глухое ворчание, более похожее на мурлыкание, исходящее из мощной львиной груди, но она не понимала значения ударов хлещущего хвоста и характера рычания.

Для нее все это указывало только на звериную ярость, тогда как для Тарзана, человека-обезьяны, эти признаки были свидетельством дружелюбия и очень обнадеживали. И когда Берта Кирчер увидела, как Нума двинулся вперед и носом коснулся босой ступни человека, она закрыла глаза ладонями.

Казалось, прошла вечность, пока девушка с трепетом ожидала ужасающего человеческого крика и яростного рева хищника, разрывающего добычу на куски. Она знала-— сейчас все это произойдет, но то, что она у слышала,— был вздох облегчения Смита Олдуика. Лейтенант воскликнул дрожащим голосом:

— Боже милосердный, вот так штука! Подумать только

Берта Кирчер решилась взглянуть, приоткрыла один глаз и увидела, как огромный лев терся могучей гривастой головой о бедро человека, а свободная рука Тарзана была запущена в черные лохмы и почесывала урчащего от удовольствия Нуму за ухом.

Странная дружба часто зарождается между животными разных пород, но не так часто она возникает между человеком и хищником. Человек унаследовал от далеких предков боязнь огромных кошек, но в конце концов дружба, неожиданно развившаяся между диким львом и диким человеком, не была необъяснимой.

Когда Тарзан подходил к самолету, Нума шествовал рядом с ним, а когда Тарзан- остановился и взглянул на девушку и на пилота, Нума тоже замер, поглядев на них.

— Я уже потерял надежду найти вас,— сказал человек-обезьяна,— и вероятно, опять подоспел вовремя?

— Но откуда вы узнали, что мы попали в беду? — спросил английский офицер.

— Я видел, как ваш самолет падал,— ответил Тарзан.— Я наблюдал за вами с дерева рядом с лужайкой, откуда вы взлетали. У меня не было сведений, пользуясь которыми, я мог бы вас быстро найти. Известно было лишь направление, но, оказывается, вы преодолели значительное расстояние по пути к югу, после того как исчезли из моего поля зрения за горами. Я ожидал найти вас гораздо севернее и как раз собирался уже возвращаться обратно, когда услышал выстрел из пистолета. Ваш самолет невозможно починить?

— Да,— ответил Смит Олдуик.— Он поломан безнадежно .

— Каковы тогда ваши планы? Что вы собираетесь делать?

— Мы хотим дойти до побережья,— ответила девушка.— Но, кажется, это невыполнимо?

— Я подумал бы так же некоторое время назад,— ответил человек-обезьяна.— Но если Нума здесь — значит недалеко должна быть вода. Я встретился с этим львом два дня тому назад и освободил его из ловушки, приготовленной неграми. Чтобы добраться до этого места, лев, должно быть, прошел по тропе, мне неизвестной. По крайней мере, я не встречал его след после того, как перешел горы и, оставив позади плодородную долину, оказался в этой каменистой пустыне. Откуда зверь появился, когда оказался в\зле вас? Вы не заметили случайно?

— Он вымпел к нам с южной стороны,— ответила девушка.— Мы тоже подумали: там должна быть вода.

— Тогда давайте поищем воду,— предложил Тарзан.

— А как же быть со львом? — спросил Смит Олдуик.

— Об этом надо подумать,— ответил Тарзан,— и это мы можем сделать, как только вы спуститесь со своего насеста.

Офицер пожал плечами. Девушка посмотрела на него, чтобы увидеть, каков будет эффект от предложения Тарзана. Англичанин вдруг очень побледнел, но на его губах держалась мужественная улыбка, и он без единого слова в ответ соскользнул по крылу самолета и очутился на земле позади Тарзана.

Берта Кирчер видела, что пилот боится, и не винила его: она поняла тоже, какое он проявил исключительное мужество, находясь перед опасностью, такой реальной для него.

Нума, сидящий рядом с Тарзаном, поднял голову и уставился на молодого англичанина. Он коротко зарычал и взглянул на человека-обезьяну. Тарзан продолжал теребить рукой гриву льва и ласково разговаривал с ним на языке Больших обезьян.

Для девушки и Смита Олдуика гортанные, рычащие, бормочущие звуки, срывающиеся с человеческих губ, казались жуткими, но Нума вроде бы понимал речь Тарзана, обращенную к нему, так как перестал рычать, и когда Тарзан подошел к Смиту Олдуику, Нума сопровождал его и не пытался проявить недоброжелательности.

— Что вы ему сказали? — поинтересовалась девушка.

Тарзан улыбнулся.

— Я сказал ему,— ответил он,— что я Тарзан, человек-обезьяна, могучий охотник на диких зверей, повелитель джунглей и что вы мои друзья и вас нельзя обижать. Я никогда не был уверен, что хищные звери понимают язык Мангани. Я знаю, что Ману-обезьяна умеет говорить и ее язык похож на язык Больших обезьян. Уверен я и в том, что пантера понимает все, что я говорю. Оказывается, и лев тоже.

Мы, жители джунглей,— большие хвастуны. В нашей речи, в поведении мы стараемся произвести впечатление на других своей физической силой, мощью и яростью. Вот почему мы рычим на наших врагов. Мы говорим им, чтобы они остерегались нас, а то мы на них нападем и разорвем на части.

Возможно, Нума не понимает в точности моих слов, но я верю, что интонации и манера держаться донесут до его сознания то, что я хочу ему внушить. Кажется, так и случилось. Теперь вы сможете спуститься и познакомиться с ним поближе.

От Берты Кирчер потребовалось все ее мужество, чтобы очутиться на земле в пределах досягаемости страшных когтей и клыков дикого лесного зверя, но она это сделала.

Нума лишь оскалил зубы и зарычал, когда она подошла к человеку-обезьяне.

— Я думаю,— сказал Тарзан,— что вы в безопасности, пока я здесь. Самое лучшее — это просто не обращать на льва никакого внимания. Не приближайтесь к нему и ни в коем случае не выказывайте чувства страха. По возможности все время держитесь так, чтобы я находился между вами и львом. Он скоро уйдет, и я уверен, что мы его не увидим больше.

По предложению Тарзана Смит Олдуик снял резервуар с остатками воды и контейнер с провизией с самолета и, разделив между собой груз, все втроем направились к югу. Нума не последовал за ними. Стоя у самолета, он наблюдал за уходящими, пока они исчезли за поворотом ущелья.

Тарзан пошел по тропе Нумы с намерением следовать по ней в направлении к югу, полагая, что тропа приведет их к воде. На песке, покрывавшем дно ущелья, следы льва ясно выделялись, и по ним легко было идти. Вначале были видны только свежие следы, но уже днем человек-обезьяна обнаружил старые следы других львов, и как раз перед самым наступлением темноты он вдруг остановился, явно удивленный.

Двое спутников взглянули на Тарзана вопросительно. Вместо ответа Тарзан показал прямо на землю у своих ног.

— Посмотрите сюда,— воскликнул он.

Вначале ни Смит Олдуик, ни девушка ничего не увидели, кроме смешанных и путаных отпечатков человеческих и львиных следов на песке, но вдруг девушка обнаружила то, что Тарзан заметил сразу, и удивленное восклицание сорвалось с ее губ.

— Отпечатки человеческих ног?!

Тарзан кивнул головой.

— Но у этих ступней два больших пальца,— указала девушка.

— Ноги обуты в мягкие сандалии, таков их покрой,— объяснил Тарзан.

— Тогда где-то поблизости должна находиться деревня туземцев,— заметил Смит Олдуик.

— Да,— согласился человек-обезьяна.— Но это не те туземцы, которых мы привыкли видеть в этой части Африки, где все ходят без обуви, за исключением дезертиров из немецких туземных частей. Подчиненные покойного сержанта Усанги носят тяжелые военные ботинки. Я не знаю, можете ли вы заметить, но для меня очевидно, что ноги в сандалиях, оставившие эти отпечатки, не были ногами полуголого негра. Если вы их внимательно рассмотрите, то заметите, что пятки имеют особую форму и оставляют хорошо заметный отпечаток даже через подошвы сандалий. У негров вес при ходьбе падает на носок, если всмотреться в след, оставляемый ими.

— Вы считаете тогда, что здесь прошел белый человек? — спросил лейтенант.

— Похоже на то,— ответил Тарзан и вдруг к удивлению обоих — девушки и Смита Олдуика — опустился на четвереньки и понюхал след: снова зверь использовал свое тонкое чутье и знания, приобретенные в джунглях. На площади в несколько ярдов он пытался определить, кому могли принадлежать оставленные следы. Наконец Тарзан встал на ноги.

— Это не следы Гомангани, чернокожего,— пояснил он.— Но это явно и не след белого человека. Этим путем прошли трое. Все они мужчины, но какой расе принадлежат, я не знаю.

Видимого изменения в рельефе ущелья не было, за исключением того, что оно резко углубилось, они куда-то спускались.

Каменистые и крытые склоны поднимались высоко над ними. В различных местах и на разной высоте в стенах ущелья виднелись темнеющие отверстия — входы в пещеры. Их, наверное, вымыли воды, проделавшие ходы в толще камня в каком-то забытом столетии. После этого они пересохли. Поблизости оказалась такая впадина — почти на одном уровне с дном ущелья. Красивая, величественная пещера, пол которой был усыпан белым песком. Тарзан жестом указал на нее.

— Мы остановимся сегодня на ночлег здесь,— объявил он, а затем с одной из тех редких улыбок, иногда появлявшихся на его губах, добавил.— Мы станем лагерем в этой пещере сегодня вечером.

Съев свой скудный ужин, Тарзан предложил девушке войти в подземные своды.

— Вы будете спать внутри,— сказал он.— Лейтенант и я останемся сторожить ваш сон снаружи, у входа.

Глава 16НОЧНАЯ АТАКА

Когда девушка повернулась, чтобы пожелать мужчинам спокойной ночи, она подумала, что ей померещилась какая-то тень, мелькнувшая позади мужчин в темноте. Почти одновременно она была уверена, что ей не послышались звуки осторожных движений где-то в ущелье.

— Что это? — прошептала она.— Там что-то есть в темноте?

— Да,— отозвался Тарзан.— Это лев. Он уже был там. Разве вы не заметили этого раньше?

— Боже мой! — сказала девушка, вздохнув с облегчением.— Это ваш лев?

— Нет,— ответил Тарзан.— Это не наш лев, и он сейчас охотится.

— Он выслеживает нас? — спросила девушка.

— Да,— ответил человек-обезьяна.

Смит Олдуик схватился за пистолет. Тарзан увидел непроизвольное движение и покачал головой.

— Оставьте эту вещь в покое, лейтенант.

Офицер нервно рассмеялся.

— Я не могу иначе, вы же знаете, старина...

Он принялся доказывать, что пистолет является орудием самозащиты, и прочее, что обычно говорится в таких случаях.

— Но он не поможет вам в данный момент,— ответил Тарзан.— Там, в глубине, находятся, по меньшей мере, три льва. Я наблюдал за ними. Если бы у нас горел костер или на небе светила луна, вы бы увидели их глаза. Сейчас львы могут напасть на нас, но вероятно, они этого не станут делать. Если вы очень хотите, чтобы львы напали, разрядите свой пистолет и попадите в одного из них.

— А что, если они все-таки нападут? — спросила девушка.— Средства избежать их ведь нет?

— Почему же мы должны стрелять в них? — ответил Тарзан.

— Какой у нас троих есть шанс, если хищникам все-таки вздумается полакомиться нами? — опять спросила девушка.

Человек-обезьяна пожал плечами.

— Все должны будут когда-либо умереть. Для вас, несомненно, подобная смерть может показаться ужасной, но я предпочел бы окончить свою жизнь именно таким способом. Немногие из нас, обитателей джунглей, умирают стариками, и я тоже не хотел бы умереть от старости. Когда-нибудь Нума доберется до меня, или это будет Шита-леопард, а может быть, чернокожий воин пронзит меня своим копьем. Эти или другие — какая разница, кто из них или когда. Придет смерть сегодня вечером, в будущем году или через десять лет? Когда все закончится, нам уже будет безразлично.

Девушка содрогнулась.

— Да,— сказала она унылым, безнадежным голосом.— После того, как жизнь кончится, конечно, будет все равно!

После этого все они вошли в пещеру и улеглись на песок. Смит Олдуик устроился у входа и полулежал, опершись на скалу. Тарзан присел на карточки у противоположной стены.

— Разрешите мне закурить? — спросил офицер у Тарзана.— Я сберег несколько сигарет, и если это не привлечет внимания тех невоспитанных, что находятся снаружи, то хотел бы затянуться в последний раз, пока не рассчитался с жизнью окончательно. Вы не хотите присоединиться ко мне? — он протянул человеку-обезьяне портсигар.

— Нет, благодарю,— сказал Тарзан.— Но львы будут огорчены, если вы закурите. Ни одному дикому животному не нравится запах табака, они действительно им не соблазняются.

Смит Олдуик зажег сигарету и, сидя у входа, медленно курил. Он предложил сигарету девушке, но она отказалась. Так все сидели в молчании некоторое время.

Тишина ночи нарушалась периодически слабым хрустом песка под лапами хищников у входа в пещеру.

Смит Олдуик нарушил молчание.

— Разве они не слишком спокойны для львов? — спросил он.

— Нет,— ответил человек-обезьяна.— Лев проходит с ревом по джунглям, но никогда не дерет глотку во время охоты, чтобы не спугнуть добычу. Они очень тихи, когда преследуют жертву.

— Хотелось бы мне, чтобы они лучше ревели,— сказал офицер.— Хорошо бы, они что-нибудь делали, пусть даже нападали... Когда знаешь о том, что они здесь крутятся, и изредка замечаешь что-то похожее на тень в темноте, чувствуешь себя весьма неуютно. А еще эти слабые звуки, доходящие до нас. Они говорят о присутствии хищников. Все это начинает действовать мне на нервы. Но я надеюсь, что не все трое нападут на нас сразу.

— Трое? — удивился Тарзан.— Их там теперь семеро.

— Боже милостивый! — воскликнул Смит Олдуик.— Уже семеро!

— Не могли бы мы разжечь костер? — спросила девушка,— может, пламя отпугнет их?

— Не думаю, что это нам поможет,— ответил Тарзан.— Мне пришла в голову мысль, что эти семеро львов несколько отличаются от других, хорошо мне известных, и, возможно, именно те самые, вначале так меня озадачившие, следы человека становятся легко объяснимы — люди шли вместе со львами, навестившими сегодня нас. Они и сейчас там, с теми семью львами.

— Это невозможно! — воскликнул Смит Олдуик.— Львы разорвали бы их на куски.

— Что заставляет вас думать, что там находятся люди? — удивилась девушка.

Тарзан улыбнулся и покачал головой.

— Боюсь, что вы не поймете меня,— ответил он.— Вам трудно будет что-либо понять, это выше сил. Но я чувствую — по крайней мере один человек там присутствует.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил офицер.

— Хорошо,— ответил Тарзан.— Если вы родились без глаз, вы не могли бы понять то впечатление, которое достигается посредством зрения, например, цвет был бы вам неизвестен и непонятен, а поскольку вы родились без чувства обоняния, я боюсь, вы не сможете понять, почему я уверен в том, что среди львов находится человек!

— Вы хотите сказать, что вы чувствуете запах человека? — заключила девушка.

Тарзан утвердительно кивнул.

— Тем же способом вы сосчитали количество львов? — спросил юноша.

— Да,— подтвердил Тарзан.— Не бывает двух львов с одинаковым запахом.

Молодой человек покачал головой.

— Нет,— сказал он.— Я не могу в это поверить.

— Я сомневаюсь в том, что львы или человек находятся здесь специально для того, чтобы повредить нам,— сказал Тарзан,— потому что ничто не мешало им сделать это давно, как только они этого захотели бы. У меня есть предположение, но оно крайне абсурдно.

— Какое же? — поинтересовалась девушка.

— Я думаю, что люди и звери здесь для того,— ответил Тарзан,— чтобы помешать нам идти туда, куда они не хотели бы, чтобы мы попали. Иными словами — мы под наблюдением и, возможно, пока мы не пойдем туда, куда им не хочется нас допустить, они не станут нас беспокоить.

— Но как мы узнаем, куда нам не следует соваться? — спросил Смит Олдуик.

— Этого мы знать не можем, можем только догадываться,— ответил Тарзан.— А дело обстоит так: место, которое мы ищем, и есть то самое, к которому таинственные люди не хотят нас подпустить.

— Вы имеете в виду воду? — поинтересовалась девушка.

— Да,— ответил Тарзан.

Некоторое время они сидели молча, изредка тишина за стенами пещеры нарушалась осторожными звуками движения. Так прошел, наверное, час. Человек-обезьяна тихо поднялся и извлек свой нож из ножен. Смит Олдуик дремал, облокотившись о каменную стену у входа в пещеру, девушка, изнуренная возбуждением и усталостью прошедшего дня, впала, наконец, в забытье сна. Мгновением позже Тарзан поднялся на ноги. Смит Олдуик и Берта Кирчер подскочили от неожиданно раздавшегося снаружи грозного громоподобного рева и от шума топочущих ног, бегущих к ним.

Тарзан-обезьяна стоял прямо перед входом в пещеру с ножом в руке в ожидании нападения. Он не был подготовлен к таким согласованным действиям противника; как теперь понял, атака была предпринята после долгого наблюдения за ними.

Тарзан почуял раньше, что некоторое время тому назад много других людей присоединились к тем, кто был со львами возле пещеры. Поэтому он и насторожился, поднявшись на ноги. Тарзан сделал это потому, что знал — львы и люди осторожно подкрадывались к нему и его товарищам. Он мог бы легко избежать этой нежелательной ночной встречи, так как по изрезанной трещинами поверхности скалы, возвышающейся над входом в пещеру, такому хорошему альпинисту, как человек-обезьяна, ничего не стоило взобраться наверх без труда. С точки зрения общепринятых человеческих норм было бы умнее попытаться вовремя скрыться, ибо Тарзан знал, что в таких неблагоприятных условиях даже он беспомощен, но он остался стоять на месте, и я сомневаюсь, мог ли он сам сказать, почему так поступил...

Тарзан ничем не был обязан двум белым попутчикам: ни долг, ни дружба не связывали его с девушкой, спящей в пещере. Он больше не мог быть защитником ее и ее компаньона. Однако что-то удерживало Тарзана здесь, принуждая к бессмысленному самопожертвованию. Не мог он бросить своих спутников одних, и все тут.

У Великого Тармангани даже не было никакого желания нанести хоть один удар для самозащиты. Да и возможности такой не представилось. Настоящая лавина зверей навалилась на него, и сразу же свалила на землю. Падая, он головой ударился о каменный выступ скалы. Яркие искры вспыхнули перед глазами, и все погрузилось во мраке забытья.

Был уже день, когда человек-обезьяна пришел в сознание. Первое смутное впечатление в его проясняющемся сознании — были беспорядочные дикие звуки. Они постепенно выкристаллизовывались в рычание львов, а потом мало-помалу к нему возвратились воспоминания, предшествовавшие удару, лишившему его чувств.

Сильный запах Нумы донесся до его ноздрей, своей босой ногой он чувствовал теплую шерсть какого-то зверя.

Тарзан медленно приоткрыл глаза. Он лежал на боку. Осторожно он осмотрелся по сторонам и увидел, что огромный лев стоит рядом с ним, угрожающе и страшно рыча на что-то, находящееся вне поля зрения Тарзана. Это его лапы касались босые ступни Тарзана.

Когда к Тарзану полностью вернулось сознание, обоняние подсказывало ему, что зверь, стоящий над ним, был тот самый черный Нума из ловушки Вамабо.

Подбодренный этим, человек-обезьяна заговорил со львом и в это же время сделал движение, как бы желая подняться. Нума немедленно перешагнул через него. Когда Тарзан поднял голову, он увидел, что лежит там, где вчера упал,— перед входом в пещеру, и что Нума, упершись задом в скалу, очевидно, защищает его от посягательств двух других львов. Те нервно расхаживали недалеко от своей намеченной жертвы, мелькая перед мордой «его» льва. А когда Тарзан обернулся и оглядел пещеру, то увидел, что девушки и Смита Олдуика там нет. Его попытка к самопожертвованию ни к чему не привела. Спутники исчезли, видимо, захваченные в плен.

Встряхнув головой, человек-обезьяна повернулся к двум львам, упорно продолжавшим расхаживать туда-сюда в нескольких ярдах от него.

Нума, не обращая внимания на львов, бросил дружелюбный взгляд на Тарзана, потерся головой о его бок, а затем зарычал на двух надоедливых шалунов.

— Я думаю,— сказал Тарзан Нуме,— что ты и я вместе можем сделать этих зверей очень несчастными.

Он говорил по-английски. Конечно, Нума совсем ничего не понимал, но, видимо, в тоне голосе человека-обезьяны было что-то подбадривающее, так как Нума взвизгнул с мольбой и стал нетерпеливо вышагивать взад и вперед параллельно тем двум своим потенциальным противникам.

— Подожди,— сказал вдруг Тарзан и, обхватив голову льва своей левой рукой, направился к другим львам бок о бок со своим компаньоном. Двое хищников медленно подались назад и, наконец, разделившись, отступили в разные стороны.

Тарзан и Нума прошли между ними, но ни огромный черногривый лев, ни человек не спускали глаз каждый со своего ближайшего противника, чтобы не быть захваченными врасплох.

Вдруг, как бы по заранее обусловленному сигналу, две огромные кошки бросились на них одновременно с противоположных сторон.

Человек-обезьяна встретил нападение своего противника тем же способом, какой неоднократно применял в прежних схватках с Нумой и Шитой.

Попасть под удары лап нападающего льва было бы гибельно даже для гиганта-тармангани. Вместо этого Тарзан прибегнул к ловкости и хитрости, потому что, как бы ни были быстры дикие кошки, Тарзан-обезьяна был еще быстрее. С выпущенными когтями и обнаженными клыками Нума прыгнул, стараясь зацепить голую грудь человека-обезьяны. Резко выбросив перед собой, как боксер, левую руку для отражения удара, Тарзан правой ударил ножом вверх под левую лопатку зверя, в то же время толкнул плечом его под брюхо и одновременно еще раз всадил свой нож в рыжевато-коричневую шерсть.

С ревом боли Нума ощерился — его морда олицетворяла злобную ярость. Теперь он действительно уничтожит этого самонадеянного человека — жалкую тварь, осмелившуюся помыслить, что он может помешать царю зверей в его намерениях. Но когда лев повернулся, чтобы загрызть наглеца, намеченная жертва повернулась тоже. Смуглые пальцы вцепились в пышную гриву возле могучей шеи, и снова нож вонзился глубоко в бок льва.

Вот тут-то Нума совсем обезумел от ненависти и боли, и в тот же момент человек-обезьяна вскочил ему на спину.

Сомкнув ноги под брюхом льва, Тарзан схватился за длинную гриву левой рукой, а правой продолжал погружать лезвие в тело животного, пока, как ему показалось, острие не дошло почти до сердца.

Все удалось проделать так ловко, что Тарзан даже испытывал острое чувство возмущения и досады. Он только разохотился, а битва уже подходила к концу. Вдруг, к его удивлению, Тарзан понял, что зверь вовсе не собирается умирать, а наоборот, прыгнул в сторону и сделал несколько резких движений крупом. Тарзан почувствовал, что сейчас лев сбросит его, и он неминуемо попадет под страшные когти мощных лап.

Последним усилием человек-обезьяна соскочил с Нумы и попытался как можно скорее уклониться от ударов взбешенного зверя. На какие-то доли секунды это ему удалось, ценой неимоверного напряжения он сумел устоять на ногах и уже хотел снова схватиться с Нумой. Но на этот раз раненый зверь опередил его, он замахнулся, и Тарзан лишь успел приподняться с земли, когда ему был нанесен следующий удар огромной лапой по голове, сбивший его с ног.

Падая, человек-обезьяна увидел темную массу, промелькнувшую над ним, и его противник был опрокинут на землю черным львом.

Выкатившись из-под дерущихся львов, Тарзан сумел подняться на ноги, хотя был оглушен и шатался от нанесенной ему чудовищной затрещины. Невдалеке от себя он увидел распластанное на песке безжизненное тело льва, растерзанное и обильно кровоточащее, а рядом он обнаружил черного Нуму из ямы Вамабо.

Самец с черной шерстью значительно превосходил своего противника как по величине, так и по силе и свирепости. Дерущиеся львы обменялись несколькими мощными ударами лап, прежде чем большой лев не схватил за глотку своего более мелкого врага, а затем, как кошка встряхивает мышь, крупный лев встряхнул меньшего, а когда умирающий враг пытался подобраться к нему снизу, черный Нума предупредил его желание. Когти его задних лап вонзились в нижнюю часть грудной клетки противника, раздался хруст костей и треск раздираемой шкуры. Вскоре все было кончено. Грудная клетка и брюхо чужого льва были распороты одним ударом задней лапы черного красавца. Все внутренности соперника вывалились на песок, обильно орошая все вокруг кровью.

Когда Нума поднялся, расправившись со своей жертвой, и встряхнулся, Тарзан не мог не отметить изумительную пропорциональность и симметрию всех статей прекрасного зверя.

Львы, убитые им, сами по себе были хороши, в их шерсти Тарзан заметил черный отлив. Темная окраска особенно сильно отличала Нуму, попавшего в яму на охотничьей тропе племени Вамабо. Гривы здешних львов были немного темнее, нежели у тех, которые в изобилии водились в известных Тарзаном землях Центральной Африки. Черные гривы и рыжевато-коричневый оттенок шерсти сказали человеку-обезьяне, что эти звери принадлежали к особой породе, отличающейся от всех, каких ему приходилось видеть,— будто произошли они путем скрещивания лесного льва, давно знакомого ему, со зверями с куда более темным цветом шкуры, представителем которых мог быть Нума из ямы.

Внезапное препятствие на пути было устранено. Тарзан собрался отправиться на поиски следов девушки и английского офицера, чтобы выяснить, что с ними случилось, и вдруг почувствовал, что очень голоден. Необходимо было насытиться перед решительными действиями. Кружа по песчаному дну ущелья, пытаясь разобраться в запутанной сети бесчисленных следов — своих собственных, следов неизвестных ему людей и чужих львов,— Тарзан чувствовал сосущую пустоту в желудке. С его губ непроизвольно срывалось повизгивание голодного зверя.

Сразу же Нума из ямы навострил уши и внимательно взглянул на человека-обезьяну. Он отреагировал на сигнал голода и быстро помчался по направлению к югу, изредка останавливаясь, чтобы посмотреть, следует ли за ним Тарзан.

Человек-обезьяна понимал, что зверь вел его к пище, поэтому спокойно двигался за ним, одновременно присматриваясь к следам и принюхиваясь, надеясь уловить знакомые запахи чувствительными ноздрями. Вдруг среди многих следов Тарзан обнаружил те, которые были оставлены ногами, обутыми в сандалии, и запах следа убедил его, что они принадлежат людям незнакомой ему расы, тем, кто был возле пещеры прошлой ночью в сопровождении львов. Затем он уловил слабый запах следа девушки, а немного позднее отыскался и след Смита Олдуика.

Неожиданно следов стало меньше, и те, которые принадлежали девушке и англичанину, резко выделялись среди прочих.

Как выяснил Тарзан, девушка и ее спутник шли рядом, а справа и слева от них двигались загадочные мужчины и их львы. Позади них тоже шли мужчины и львы. Человек-обезьяна был озадачен тем, что показывали следы, но пока не мог себе объяснить такое странное сочетание, хотя сомнений не могло быть — люди и львы шли вместе — на это же указывало и его обоняние.

Немного изменилось и строение ущелья, оно все еще змеилось в каменной толще в том же направлении, между стенами обрывистых скал. В некоторых местах ущелье расширялось, а затем становилось очень узким, дальше вновь расширялось и делалось все шире, чем дальше уходило на юг.

Неожиданно дно ущелья начало резко снижаться. То здесь, то там появились древние базальты в виде крутых скалистых склонов и отчетливо виднелись следы давно пересохших водопадов. Путь становился все труднее, но дорога хорошо просматривалась. Складчатые каменные уступы указывали на глубокую древность этого пути, а кое-где местность носила на себе следы разумной деятельности человека.

Тарзан и черный Нума прошли половину или три четверти мили, когда у поворота ущелья Тарзан увидел перед собой узкую долину, глубоко прорезанную в естественных наслоениях гранитов и базальтов земной коры, с высокой горной цепью, ограждающей ее с юга. Как далеко простиралась долина на восток и запад, ему не было видно. Но, очевидно, она была невелика — не более, чем на три-четыре мили в поперечнике с севера на юг.

Эта долина была хорошо орошаема, судя по обилию растительности, покрывающей низменность от каменистых гранитных утесов на севере до более пологих гор на юге.

Через вершины утесов, откуда человек-обезьяна обозревал долину, была проложена тропа, ведущая вниз, в долину. Идя позади льва, Тарзан начал спускаться. По склону уступами росли огромные деревья. Тропа впереди него вела к центру долины. Птицы с резкими голосами и ярким оперением пронзительно кричали среди ветвей, а высоко, у самых верхушек деревьев, бесчисленные обезьяны болтали и ссорились между собой.

Лес был полон жизни, но все же у человека-обезьяны в душе зародилось какое-то чувство одиночества, чувство, которое он до того никогда не испытывал в своих любимых джунглях. Что-то неестественное таил в себе лес, который его окружал, странное что-то было и в самой долине, лежащей среди утесов, затерянной и забытой там, где, казалось, только безводные камни простираются на много миль вокруг.

Птицы были слегка не такими, каких он встречал в своих джунглях. Растительность тоже имела свои отличительные особенности, свой стиль. Было такое ощущение, будто Тарзан оказался заброшенным в другой мир. Он почувствовал странное беспокойство, которое легко могло быть расценено, как предчувствие опасности.

Фруктовые деревья росли вперемежку с обычными лиственными. Тарзан заметил, что мартышка, внешне очень смахивающая на мартышку-Ману, лакомилась сочными плодами.

Будучи очень голодным, Тарзан забрался на нижнюю ветвь этого дерева и, расположившись среди болтающих и резвящихся обезьян, также принялся поглощать душистые фрукты, ибо, судя по тому, как их с аппетитом уплетали обезьяны, эти фрукты были безвредны и для него.

Когда Тарзан частично утолил свой голод, так как только мясо могло насытить его полностью, он огляделся вокруг в поисках Нумы из ямы и обнаружил, что черный лев исчез.

Глава 17ОБНЕСЕННЫЙ СТЕНОЙ ГОРОД

Спустившись на землю, Тарзан снова напал на след девушки и тех, кто захватил ее в плен. След был четко виден на хорошо протоптанной тропе. Вскоре человек-обезьяна подошел к небольшому ручью и утолил свою жажду холодной, кристально чистой водой.

Осмотревшись, он убедился, что тропа продолжалась от берега ручья к центру долины, а ручей бежал в юго-западном направлении. Тут и там попадались перекрестные тропы. Некоторые присоединялись к основной дороге, и на них всюду были следы и стойко держался запах больших кошек: Нумы-льва и Шиты-пантеры.

За исключением нескольких мелких грызунов, других представителей фауны Тарзан не встретил. Казалось, не существовало никого больше на просторах плодородной долины. Ничто не указывало на присутствие Бары-оленя, Хорты-кабана, Торго-бизона, Буто, Тантора, Дуро; Хиста-змея, однако, водилась здесь: Тарзан увидел змей, кишащих под деревьями в таком количестве, какого никогда до этого не встречал. Один раз у водоема, заросшего тростником, Тарзан уловил запах, принадлежащий не кому иному, как Гимле-крокодилу, но крокодила Тарзану не захотелось попробовать.

Голод все ощутимее давал о себе знать. Тарзан обратил свое внимание на птиц, порхающих среди ветвей. Противники прошедшей ночью не разоружили его: то ли в темноте и спешке нападающие не осмотрели тело человека-обезьяны, а может, сочли его мертвым, но по какой бы то ни было причине у Тарзана сохранилось оружие — копье и длинный острый нож, лук и полный колчан стрел, а также прочная пеньковая веревка, так часто его выручавшая.

Положив стрелу на тетиву лука, Тарзан дождался возможности подстрелить одну из птиц покрупнее, и когда этот случай наконец представился, он пустил стрелу в цель.

Пока подбитая добыча падала на землю, ее сородичи и маленькие обезьяны подняли ужасный шум, визгом и криками выражая свой протест против убийства. Весь лес вдруг превратился в сплошной базар, оглашаемый хриплыми криками, визгом и пронзительными воплями.

Тарзан не удивился бы тому, если бы одна или две птицы, находившиеся в непосредственной близости от убитой, подали голос, улетая подальше от опасного места, но чтобы все население верхних ярусов джунглей было так странно взбудоражено, он не ожидал. Это вызвало у него негодование. Со злым лицом он повернулся к обезьянам и птицам, и в нем поднялось дикое желание высказать громко свое недовольство в ответ на то, что он считал их вызовом. И в этих джунглях впервые раздался страшный крик Тарзана, клич победы и вызова.

Эффект этот звук произвел мгновенный. Там, где воздух, казалось, дрожал от возмущенных голосов, теперь наступила полная тишина. Все твари как будто бы вмиг онемели. В течение минуты человек-обезьяна остался один со своей небольшой добычей.

Молчание, последовавшее сразу после предшествующего шума и суматохи, произвело на Тарзана зловещее впечатление. Это еще больше вызвало его ярость. Подняв птицу, упавшую на землю, он вытащил из ее тела стрелу и вложил ее обратно в колчан. Затем ножом быстро и искусно выпотрошил птицу и ощипал. Он ел со злобой, рыча, как будто ему угрожал находящийся поблизости враг. Возможно даже, его рычание частично вызывалось тем, что ему не хотелось птичьего мяса. Но это было лучше, чем ничего, а интуиция подсказывала Тарзану, что поблизости не было того мяса, к которому он привык и больше всего любил.

С каким удовольствием он съел бы сочный кусок филейной части Горго-буйвола. От одной этой мысли слюнки потекли у него и увеличили его негодование против жалкой птичьей тушки, в которой не было ничего вкусного.

Тарзан частично уже расправился с трапезой, когда неожиданно услышал движение в кустах неподалеку от себя. Ветер дул оттуда. Минутой позже он уловил запах Нумы с противоположной стороны, а затем и с обеих сторон. Вскоре он услышал топот ног и треск ломаемых крупным телом ветвей кустарника. Человек-обезьяна улыбнулся. Каким, глупым существом они его считали, чтобы застать врасплох такими неуклюжими попытками подкрасться.

Звуки и запахи указывали на то, что львы приближались к нему со всех сторон. Он оказался в центре упорно сжимающегося круга. Очевидно, звери были так уверены в своей добыче, что не делали никакого усилия подкрасться — ясно он слышал, как трещат сухие веточки под их лапами и шуршит листва от соприкосновения их тел с растительностью, через которую они пробирались.

Тарзан задумался над тем, что могло сюда привести такую уйму львов. Казалось, безрассудно предполагать, что крики птиц и обезьян могли собрать их, и если все же они явились на звуки переполоха, то это было действительно весьма удивительное явление. Логика подсказывала Тарзану, что смерть одной пернатой твари в этом лесу, кишевшем птицам, едва ли была достаточным основанием, чтобы оправдать последовавшее за этим нашествие крупных хищников.

Все же факт появления львов был налицо. Весь прошлый опыт оказался бесполезным разъяснить, в чем тут дело, Тарзан был в недоумении.

Он стоял на середине тропы в ожидании приближающихся зверей, раздумывая над тем, какой способ они применят при нападении, если только в самом деле нападут. Вдруг огромный лев с густой черной гривой показался на тропе. При виде Тарзана лев остановился. Зверь был похож на тех, которые напали на него утром, только немного меньше ростом и с более темной шкурой, чем львы его родных джунглей, но не такой большой и не такой черный, как Нума из ямы.

Вскоре Тарзан заметил силуэты других львов в окружающих тропу кустах и за стволами деревьев. Они остановились, увидев человека-обезьяну.

Львы стояли, молча рассматривая его. Тарзан подумал, долго ли продлится это созерцание, но хищники пока не нападали, и в ожидании драки он возобновил свою трапезу, хотя и с некоторым чувством напряженности.

Один за другим львы улеглись в настороженных позах, их морды были повернуты к нему, а глаза все время следили за каждым движением человека-обезьяны. Звери не издавали ни рева, ни рычания, круг молчащих хищников сомкнулся вокруг него. Поведение львов было совершенно не похоже на то, что Тарзан когда-либо наблюдал в джунглях, и это непонятное явление ужасно разозлило его. Поэтому, покончив с едой и обглодав последнюю косточку, Тарзан начал бросать оскорбительные замечания сначала тому льву, что был поближе, а затем и другим. Так обыкновенно поступают большие обезьяны, когда бывают разгневаны: они и научили Тарзана такому обращению с врагами еще во времена его детства.

Данго-гиенами, пожирателями падали называл Тарзан львов, сравнивал с наиболее ненавистной им тварью — Хистой-змеей, самым отвратительным и омерзительным созданием джунглей.

Наконец запустил в них горстью земли и кусочками сломанных веточек. Вот тут-то львы зарычали, оскалив свои клыки, но никто из них не двинулся к обидчику.

— Трусы,— язвительно крикнул им Тарзан.— Нума с сердцем Бары-оленя!

Он сказал львам, кто он такой, и по обыкновению народов джунглей похвастался, какие ужасные вещи он с ними проделает, но львы продолжали лежать и мрачно наблюдать за ним.

Должно быть, прошло полчаса после их прихода. Тарзан услышал на расстоянии, как по тропе идут чьи-то ноги. Шаги приближались. Это были шаги существа, передвигающегося на двух ногах, и хотя Тарзан не мог уловить никакого запаха с той стороны, он знал, что сюда спешит человек.

Недолго ему пришлось ждать, прежде чем его предположение подтвердилось. На тропе появился человек. Он остановился там, где разлегся первый лев, тот, который раньше всех появился перед Тарзаном.

При виде вновь прибывшего человек-обезьяна понял, что сюда пришел один из тех, кто оставил незнакомый запах своего следа, того следа, что был обнаружен Тарзаном прошлой ночью. Он увидел также, что не только по запаху человек отличался от других людей,' известных Тарзану.

Человек был крепкого сложения, с цветом кожи, похожим на пергамент, пожелтевший от времени. Волосы его были черны как уголь, длиной в три-четыре дюйма и росли торчком под прямым углом к черепу. Глазки пришельца были близко посажены к носу, а их радужная оболочка — маслянисто-черная и очень маленькая, поэтому белизна глазного яблока, окружавшего раек, казалась особенно яркой. Лицо мужчины было гладким и безволосым, за исключением нескольких отдельных редких волосков на подбородке и верхней губе, нос орлиный и тонкий, волосы росли низко надо лбом, как бы наводя на мысль о том, что обладатель странной внешности должен быть груб и неприятен. Верхняя губа незнакомца была короткой и тонкой, тогда как нижняя, довольно толстая и мокрая, безобразно отвисала, капая слюной на подбородок, небольшой, слабо выраженный, скошенный. Все вместе взятое содержало в себе намек на то, что предки этого человека обладали яркой и выразительной наружностью, а вот их потомок являл собой образчик духовного и физического вырождения. Руки у человека были длинные, хотя и не столь непропорциональные, как лицо, а ноги короткие и кривые.

Одет человек был в плотно облегающие кривые ножонки штаны и свободную безрукавку-тунику, ниспадавшую ниже бедер; плоские большие ступни были обуты в сандалии с мягкими подошвами, укрепленными ремнями, обмотанными вокруг голеней почти до колен. Эти сандалии очень напоминали военные обмотки. Мужчина нес в руке тяжелое копье, а сбоку на поясе висело оружие, вначале поразившее человека-обезьяну настолько, что он едва ли мог поверить в реальность того, что увидел. Это была тяжелая сабля в грубых ножнах. Туника человека была пошита из ткани, видимо, сработанной на станке. Обтягивающие тощие ноги штаны были сделаны из шкурок мелких грызунов.

Тарзан заметил полное безразличие, с которым человек подошел ко львам, и такое же равнодушие львов к подошедшему. Мужчина странной наружности остановился на мгновение, как бы оценивая человека-обезьяну, а затем обошел льва, мимоходом коснувшись рыжевато-коричневой шкуры одного из зверей, и зашаркал плоскими ступнями по тропинке, направляясь к Тарзану.

На расстоянии около двадцати футов от Тарзана человек остановился и обратился к нему на странном наречии, ни один слог этого языка не был знаком человеку-обезьяне. Жесты пришельца, по-видимому, во многом относились ко львам, окружавшим тропу. Один раз он коснулся копья указательным пальцем левой руки и дважды ударил по сабле, висящей на поясе.

Пока человек говорил, Тарзан внимательно изучал говорящего, в результате наблюдения он утвердился в мысли, пришедшей ему в голову поначалу, как только он увидел пришельца. Чем дольше тот разглагольствовал, тем сильнее крепла странная уверенность, что человек, пытающийся заговорить с ним, наверняка не совсем в порядке, а страдает тем, что в медицине называется умеренным идиотизмом.

Когда эта мысль пришла к человеку-обезьяне, он лишь улыбнулся, настолько комичным показалось ему такое предположение.

Однако более тщательное изучение черт лица человека, манеры держаться, формы черепа незнакомца создали почти бесспорную уверенность, что пришедший сюда человек ненормален, хотя тон его голоса и жесты напоминали поведение разумного смертного.

Вскоре мужчина закончил свою речь, и, казалось, в его последних словах прозвучали вопросительные нотки. Он замолк и ждал ответа Тарзана.

Человек-обезьяна заговорил с ним сначала на языке Больших обезьян, но вскоре увидел, что слова этого языка до слушателя не доходят. Затем он также тщетно попытался говорить с ним на нескольких туземных диалектах, но ни одного из них мужчина не понимал.

К этому времени Тарзан начал терять терпение. Он потратил много времени в пути, и так как в основном никогда не полагался на разговоры при достижении своих целей, он угрожающе поднял копье и двинулся к своему «собеседнику». Этот жест был, очевидно, общим для обоих, так как сразу же мужчина подхватил свое оружие и в то же время негромко что-то приказал хищникам. Его слова мгновенно привели в движение львов, до последней минуты молчаливо окружавших Тарзана. Взрыв рычания потряс тишину леса. Одновременно львы вскочили на ноги, быстро сомкнувшись со всех сторон вокруг своей жертвы. Человек отступил назад, его зубы оскалились в злой усмешке.

Тут-то Тарзан впервые заметил, что у мужчины верхние клыки необычайно длинны и остры. В то же мгновение он живо подскочил с земли и, к ужасу львов и их хозяина, исчез в листве нижних ветвей дерева. Оказавшись на безопасном расстоянии, он крикнул им через плечо:

— Я Тарзан-обезьяна, могучий охотник, могучий боец! Нет никого более сильного, никого более хитрого, чем Тарзан!

На небольшом удалении от того места, где остались окружившие его хищники, Тарзан снова опустился на тропу и стал искать следы Берты Кирчер и лейтенанта Смита Олдуика. Он быстро их обнаружил и продолжал идти по этим следам.

След вел его по тропе еще около полумили, и тут дорога вдруг вышла из леса на открытое место, где перед пораженным Тарзаном вдруг открылись купола и минареты обнесенного стеной города.

Прямо перед собой в каменной стене Тарзан увидел ворота с низкой аркой над ними. К воротам вела хорошо утоптанная дорога, в которую превратилась тропа, приведшая сюда Тарзана. На открытом месте было посажено много плодовых деревьев, а перед воротами, у самых их створок, в прорытом человеческими руками канале бежал поток воды! Растения в саду были расположены аккуратными симметричными рядами, и было видно, что за ними ведется систематический уход. Крошечные струйки воды бежали, отделяясь от основного потока, и растекались по ровным канавкам меж деревьев. Внутри рва и на некотором расстоянии справа Тарзан увидел согнутые спины работающих людей среди обильно плодоносящих растений.

Городская стена возвышалась, по-видимому, на тридцать футов в высоту. Ее оштукатуренная поверхность была сплошной, за исключением отдельных проемов. За стеной возвышались купола нескольких строений, многочисленные минареты украшали анфиладу городских домов. Самый большой центральный купол был позолочен, а другие здания были красного, голубого и желтого цвета. Архитектура самой стены была весьма проста. Штукатурка, покрывающая ее, была кремового цвета, по-видимому, стена была покрашена. У основания стены был высажен и хорошо ухожен ряд кустов, а на некотором расстоянии на восточной стороне по ней тянулись вверх ползучие растения, скорее всего — виноградные лозы.

Стоя в тени на тропе, зоркими глазами улавливая каждую деталь увиденного, Тарзан почувствовал, что кто-то приближается к нему сзади, и до него донесся запах человека и львов, от которых он только что убежал. Запрыгнув на ближайшее дерево, Тарзан вернулся назад и, пройдя небольшое расстояние, нашел удобное разветвленное дерево на краю леса, откуда смог наблюдать за тропой, идущей через сад к городским воротам. Он устроился поудобнее и стал ожидать возвращения своих недавних противников. И, действительно, они вскоре появились. За странным мужчиной следовала группа огромных львов. Они шли, как собаки, позади хозяина. Вся процессия направилась по дороге, ведущей через сад к воротам.

Мужчина ударил по дверной панели рукояткой своего копья, и когда ворота открылись по его сигналу, вошел внутрь со своими львами.

За открытыми воротами Тарзан из своего отдаленного укрытия лишь мимолетно уловил движение, вполне достаточное, чтобы стало ясно — там обитали другие человеческие существа. Затем створки захлопнулись.

Через эти же ворота, догадался Тарзан, девушка и лейтенант, которых он разыскивал, были проведены в город. Какая участь была уготована им? Может, она их уже постигла? Об этом он не хотел раздумывать.

Где же за этими глухими стенами несчастные пленники заточены и что с ними там происходит? В одном Тарзан был уверен: если он намерен им помочь, то, сидя на дереве вне пределов странного города, он этого сделать не сможет. Он должен сначала проникнуть за стену. Там его обостренные чувства в конце концов откроют, где находятся те, кого он разыскивает.

Под низким закатным солнцем по саду протянулись длинные тени, Тарзан увидел, что рабочие возвращаются с восточного поля: впереди их толпы шел мужчина. Он, подойдя к стене, опустил небольшой шлюз поперек большого рва с проточной водой, перекрыв струи, бегущие между рядами плодовых деревьев. Позади него двигались другие люди. Они несли на плечах груды свежих овощей и фруктов в огромных корзинах. Тарзан не знал, что в поле работало так много народу, но теперь, сидя на дереве, к концу дня увидел прибывавшую колонну людей, несущих со стороны водостока рабочий инструмент и продукты своего труда обратно в город.

И тогда, чтобы лучше рассмотреть происходящее, человек-обезьяна поднялся на самую верхнюю ветку огромного дерева, откуда и стал приглядываться к расположенной поблизости стене. За стеной раскинулся город. В этой удобной позиции Тарзан рассмотрел его. Он протянулся далеко и занимал небольшое пространство в ширину. Внешние стены составляли правильный прямоугольник; улицы внутри города были извилистыми и узкими. Поближе к центру виднелось низкое белое здание. Вокруг этого здания были построены большие сооружения. При быстро угасающем свете дня Тарзану показалось, что между стенами зданий он уловил блеск воды, но не был в этом уверен. Его опыт и знания планировки поселений, естественно, склоняли его к предположению, что центральную часть города должна занимать площадь, вокруг которой обычно группировались большие здания. Логичнее всего там, в центре, и нужно было искать в первую очередь Берту Кирчер и английского лейтенанта.

И вот солнце зашло. Темнота быстро окутала город — мрак только еще более сгустился от жалкого искусственного освещения, вдруг появившегося во многих окнах видимых с наблюдательного пункта зданий.

Тарзан заметил, что крыши большинства домов были за некоторым исключением плоскими. Как он себе представлял, шпилями были украшены наиболее претенциозные общественные сооружения.

Каким образом странный город возник в этой богом забытой и неисследованной части Африки, человек-обезьяна не мог понять. Лучше, чем кто-либо другой, он знал кое-что из нераскрытых секретов Великого Черного Континента, огромных территорий которого до сих пор еще не коснулась нога цивилизованного человека. И все же Тарзан едва мог поверить, что город такого размера, явно хорошо построенный, мог существовать в течение столетий, и целые поколения его жителей рождались и умирали, не вступая в контакт с окружающим миром. Даже несмотря на то, что город был окружен непроходимой пустыней, о чем Тарзан уже знал, он не мог допустить, чтобы поколение за поколением людей могли существовать на одном месте, так и не пытаясь разрешить загадки мира за пределами рубежей своей крошечной долины.

И все же вот он — этот город, окруженный каменистопесчаной землей и населенный людьми!

С приходом ночи по всем джунглям проснулись львы и пантеры — грозно звучали в ночи крики огромных кошек. Голос Нумы перекликался с голосом Шиты. Громогласный рев могучих хищников разносился по всему лесу так, что дрожала земля, а из за стен города ему вторил ответный рев других львов.

Простой план попасть в город пришел в голову Тарзана, и теперь с наступлением темноты он приготовился привести его в исполнение. Успех дела зависел от крепости виноградных лоз, которые, как он видел, оплетали стену на восточной стороне. В этом направлении Тарзан н отправился, в то время как из леса доносились громкие крики голодных пожирателей мяса, и чем ближе становилась полночь, тем громче становился свирепый вой хищников.

Четверть мили пролегло между лесом и городской стеной — четверть мили обработанной земли, без единого деревца.

Тарзан-обезьяна понимал свои ограниченные возможности и поэтому знал, что если будет пойман на открытом месте одним из огромных лесных черных львов, это будет означать для него верную смерть. Поэтому он решил быть предельно осторожным. Львы здесь водились крупные. Как Тарзан уже догадался — черный Нума из ямы Вамабо был выходцем из этой долины.

Человек-обезьяна решил всецело положиться на свою хитрость, скорость и на вероятность того, что виноградная лоза выдержит его вес. Он пошел средней террасой джунглей — этот путь всегда был для него самым легким,— пока не оказался на опушке против восточной части стены, увитой лозой. Там он замер, прислушиваясь и принюхиваясь, пока не убедился, что поблизости нет Нумы или, по крайней мере, никого, кто бы мог напасть на него.

Когда уверенность в том, что льва поблизости нет, окрепла, и Тарзан еще раз удостоверился, что никто не подстерегает его на открытом участке между лесом и стеной, он легко спрыгнул на землю и, крадучись, двинулся к стене.

Восходящая луна слегка коснулась восточного утеса, проливая свои яркие лучи на обширное пространство открытого для обозрения плодового сада под стеной. Лунный свет придал четкость очертаниям каждого предмета па поверхности земли. Всякий любопытный глаз, если был обращен в эту сторону, заметил бы массивную фигуру человека-обезьяны, движущуюся по открытому месту. (Случайно оказавшийся на опушке леса огромный лев, вышедший на ночную охоту, заметил фигуру человека на полпути между лесом и стеной. Вдруг в ушах Тарзана прозвучал угрожающий звук. Это не был рев голодного льва, лев ревел от ярости. Тарзан оглянулся, чтобы определить, откуда раздался этот звук, и увидел громадного зверя, выходившего из тени леса и двигающегося по направлению к нему.

Даже в лунном свете и на приличном расстоянии Тарзан заметил, что лев был огромен, это было настоящее чудовище с косматой черной гривой. Лев был похож на Нуму из ямы. На какое-то мгновение Тарзан замедлил шаги и повернулся к хищнику, чтобы вступить в бой, но в то же время мысль о беспомощной девушке, заключенной в городских стенах, промелькнула в его голове. Эта мысль отвлекла Тарзана от Нумы. Без промедления человек-обезьяна изменил намерения и побежал к стене. Вот тогда-то Нума и бросился в атаку.

Нума-лев может быстро пробежать короткое расстояние, но у него нет выносливости. Во время обыкновенной атаки он может развить значительно большую скорость, нежели какое-либо другое животное. Тарзан же мог бежать очень быстро на длинных дистанциях, хотя и не так прытко, как Нума в момент атаки.

Вопрос его судьбы теперь зависел от того, сможет ли он развить нужную скорость, чтобы перегнать Нуму на несколько секунд. А если у льва будет достаточно сил, чтобы преодолеть последние футы, оставшиеся до цели, не снижая темпа,— до стены ведь совсем недалеко. Если же Тарзан все-таки успеет добежать и взобраться на покрывающий стену ковер лоз, то дальнейшая его судьба зависит от прочности лозы.

Никогда до этого, возможно, не было нигде в мире более захватывающего состязания в беге, хотя пробег этот видели только луна и звезды. В одиночку и в молчании двое зверей мчались по открытому месту, залитому мертвенным лунным светом.

Нума догонял с устрашающей скоростью убегающего человека-обезьяну, тот несся, почти не касаясь земли, преодолевая пространство гигантскими прыжками, и при каждом прыжке все ближе был к стене, увитой лозой.

Один лишь раз Тарзан оглянулся назад. Нума был уже совсем близко. Казалось неизбежным, что зверь, сделав еще одно усилие, нагонит убегающего и мощным ударом лапы повалит на землю. Лев был так близко, что человек-обезьяна на ходу выхватил из-за пояса нож, чтобы по крайней мере рассчитаться за свою смерть в последнее мгновение угасающей жизни.

Но Нума достиг предела своей скорости и выносливости. Постепенно он стал отставать, однако преследования не прекращал, и теперь Тарзан понимал, как много зависит от прочности не проверенных им заранее виноградных лоз.

Если в начале необычного состязания по бегу только Горо-луна и звезды смотрели вниз на соперников, то у финиша появился еще один заинтересованный зритель. Из амбразуры на самом верху стены два близко посаженных черных глаза всматривались в бегущие фигуры.

Тарзан был в дюжине ярдов впереди Нумы, когда наконец добежал до стены. Не было времени остановиться, чтобы начать поиски более крепких стеблей, за которые можно было бы надежно ухватиться рукой. Надо было использовать ближайшие. Он положился на везение, никогда раньше не подводившее его в трудную минуту. Судьба его была в руках случая. Понимая это, Тарзан |-делал последнее усилие и как кошка взбежал на стену, по которой вились лозы, руками на ходу отыскивая более прочные стебли, чтобы только могли удержать его вес.

Нума, добежавший до стены чуть позднее, взвился и воздух в мощном прыжке.

Глава 18 СРЕДИ МАНЬЯКОВ

Когда львы набросились среди ночи на ее защитников, Берта Кирчер отпрянула обратно в пещеру, парализованная страхом, вызванным, возможно, тем жутким напряжением, которому она подвергалась в течение многих дней подряд.

Среди львиного рева ей слышались голоса людей. Вдруг в этом смятении и суматохе она почувствовала около себя человеческое существо, а затем к ней потянулись чьи-то руки и схватили ее. Было темно, она почти ничего не могла видеть, нигде не было поблизости ни английского офицера, ни человека-обезьяны.

Существо, схватившее ее, отгоняло от нее львов, как ей показалось, крепким копьем, рукояткой отбиваясь от наседавших хищников.

Человек вытащил ее из пещеры, а сам в то же время выкрикивал предостерегающие команды рычащим львам.

Выйдя на покрытое светлым песком пространство у входа в пещеру, девушка увидела, что там находились другие мужчины. Группа состояла из трех человек: двое из и их наполовину несли, наполовину вели спотыкающуюся фигуру третьего — это наверняка был, как она догадалась, Смит Олдуик.

Какое-то время львы бешено ярились, стараясь добраться до пленных, но мужчины успевали отбивать их попытки. Люди эти, казалось, совсем не боялись огромных зверей, совершающих дьявольские прыжки вокруг них. Они обращались с ними так, как мог бы обращаться хозяин со сворой буйных собак.

Девушку повели по дну пересохшей реки, которая некогда протекала через ущелье. При первом проблеске зари на восточной стороне горизонта, предвещавшей наступление рассвета, процессия остановилась на минуту у начала спуска.

Раскинувшееся внизу пространство при изменчивом свете угасающей ночи с ее тенями и полутенями, показалось девушке огромной ямой без дна, а так как взявшие ее в плен продолжали свой путь, а свет наступающего дня становился ярче, она увидела, что спускаются они вниз в долину, по направлению к густому лесу.

Под нависшими ветвями деревьев все еще раз оказались в непроглядном мраке, и этот мрак держался, пока солнце наконец не поднялось над восточными утесами. И тут девушка увидела, что они идут, как ей показалось, по широкой и хорошо протоптанной охотничьей тропе через лес, состоящий из огромных деревьев. Земля была необычайно суха, что не свойственно обычно для африканского леса, а поросль, хотя и покрыта тяжелой листвой, не была такой буйной и непроходимой, как та, к которой она привыкла, проведя достаточно времени в джунглях.

Казалось, будто деревья и кусты росли в безводной местности; не было и затхлого запаха разлагающейся листвы, и несметного количества крошечных насекомых, таких, какие обычно непомерно докучают путнику в сырых местах.

Пусть все продолжался. Солнце поднималось выше, и вокруг оживала лесная жизнь с ее беспорядочными звуками.

Бесчисленные обезьяны ссорились и визжали в ветвях над головой, а птицы, оглашая воздух хриплыми криками, блестя в лучах дня ярким оперением, сновали в разные стороны. Девушка заметила, что пленившие их люди часто бросали полные страха взгляды на порхающих среди ветвей птиц, и даже ей показалось, что они обращались к крылатым обитателям леса с какими-то просьбами.

Один случай произвел на нее особенно странное впечатление. Человек, все время следовавший за ней, был субъектом крепкого телосложения, с резкими чертами лица, однако, когда попугай с ярким оперением подлетел к нему, он упал на колени, закрыв лицо руками, и низко склонился к земле, пока голова его не коснулась тропинки. Некоторые из мужчин посмотрели на него и нервно рассмеялись. Вскоре коленопреклоненный человек посмотрел вверх, и, увидев, что птица улетела, поднялся на ноги и продолжал свой путь по тропе.

Во время этой краткой остановки к девушке подвели Смита Олдуика. Его поддерживали под руки двое мужчин. Лейтенант был сильно покалечен во время ночного нападения когтями одного из львов, но сейчас уже был в состоянии идти самостоятельно, хотя сильно ослабел от потрясения и потери крови.

— Хорошо меня отделали, правда? — обратился он с кривой улыбкой к девушке, показывая на свое окровавленное и покрытое синяками тело.

— Это ужасно! — ответила девушка и добавила.— Я надеюсь, вы не сильно страдаете?

— Не настолько, как мог ожидать,— ответил он.— Но чувствую себя слабым, как младенец. Из какого племени эти негодяи? Так или иначе, хорошо бы это выяснить.

— Я не знаю,— ответила она.— Что-то странно жуткое присутствует в их наружности!

Лейтенант, оглядев вблизи одного из захватчиков, повернулся к девушке и спросил тихим голосом:

— Вы когда-нибудь посещали сумасшедший дом?

Она посмотрела на него, сразу все поняв, с выражением ужаса в глазах.'

— Вот как! — вскрикнула она.

— У них у всех уши треугольниками,— сказал офицер.— Белизна белка вокруг ненормально маленьких зрачков, волосы растут прямо от бровей, а лоб необычно узкий. Даже их манеры, посадка головы и ее форма говорят, что это идиоты-дауны. Скорее всего, они — злобные маньяки.

Девушка содрогнулась.

— Еще кое-что хочу сказать,— продолжал англичанин.— Не может казаться нормальным то, что они боятся попугаев и совершенно не обращают внимания на львов.

— Да, я заметила это,— подтвердила девушка.— А вы обратили внимание, что птицы совсем не остерегаются и даже как бы презирают их? У вас есть какое-либо представление, что это за язык, на котором они разговаривают?

— Нет,— ответил Смит Олдуик.— Я старался выяснить это. Он не похож ни на один из диалектов, известных мне.

— Он вовсе не похож на язык туземцев,— ответила девушка.— Вы знаете, иногда я чувствую, что я на грани понимания того, что они говорят, или, по крайней мере, где-то до этого слышала похожий язык. Но все-таки, как ни силилась, не могу ничего вспомнить. Скорее всего, думаю, что это просто случайные слова и слоги со знакомыми звукосочетаниями — такие могут встретиться в любом незнакомом языке.

— Сомневаюсь в том, что вы когда-либо слышали этот язык,— сказал летчик.— Эти люди прожили, вероятно, в своей забытой богом долине долгие века, и если даже они сохранили язык своих далеких предков без изменений, что сомнительно, это должен быть язык, на котором больше не говорят во внешнем мире.

В одном месте, где ручей пересекал тропу, группа остановилась, пока люди и львы не утолили жажду. Они жестом показали своим пленником, что им тоже разрешается попить.

Когда Берта Кирчер и Смит Олдуик, лежа ничком на берегу ручья, пили чистую прохладную воду, их неожиданно испугал громкий рев льва, шедшего впереди на небольшом расстоянии от основной группы. Ему ответил из чащи мощный клич льва-самца. Мгновенно львы, находившиеся рядом с людьми, подняли в ответ страшный шум, нетерпеливо забегали взад и вперед, устремляя взоры в том направлении, откуда доносился рев их собрата. Они посматривали на своих хозяев, прячась, как псы, за их спинами. Мужчины крепче схватились за свои копья и вынули сабли из ножен. Это оружие вызвало удивление у Смита Олдуика, как и у Тарзана, когда тот увидел саблю. Очевидно, впереди были дикие львы. К своим хищникам страшные люди, казалось, не питали страха, по-видимому, привыкнув к их присутствию. Но голос дикого хищника, прозвучавший в лесной чаще, вызвал в их рядах переполох. Сопровождавшим пленных людям и их львам стало не по себе, когда раздался голос дикого зверя из чащи. Он звучал совсем по-другому, этот звук подействовал на них, хотя мужчины казались менее испуганными, чем львы.

Ни те, ни другие, однако, не выражали никаких намерений к побегу, наоборот, вся группа двинулась вдоль тропы туда, откуда доносился устрашающий рев. Вдруг в центре дорожки возник черный лев гигантской величины. Для Смита Олдуика и девушки он показался тем же львом, с которым они столкнулись у самолета, и от которого их спас Тарзан. Но это не был Нума из ямы, хотя дикий лев внешне сильно его напомнил.

Черный зверь стоял прямо на середине тропы, размахивая хвостом и угрожающе рыча на приближающуюся группу. Мужчины подстрекали своих зверей к бою, пытаясь натравить их на незнакомца. Те же рычали и скулили, но не спешили нападать. Очевидно, приходя в ярость и будучи в полном сознании своего могущества, незнакомый лев угрожающе задрал хвост, напряг мышцы и рванулся вперед. Двое сделали нерешительную попытку загородить ему дорогу, но они с таким же успехом могли лечь на пути мчащегося железнодорожного состава. Зверь разбросал их в стороны и прыгнул на одного из мужчин.

Дюжина копий была запущена в льва и дюжина сабель сверкнула в воздухе — это было блестящее оружие, острое, как бритва, но его появление из ножен оказалось тщетным. Скорость атаки зверя была ужасающей, и сабли противника оказались беспомощны.

Два копья вошли в тело хищника, но лишь еще больше разъярили его. С дьявольским ревом лев прыгнул на выбранную им несчастную жертву. Зверь схватил человека за плечо и, резко повернувшись, нырнул в густую растительность, сразу скрывшую его. Он исчез, унося с собой добычу.

Все произошло так быстро, что строй маленькой группы едва изменился. Возможности для побега не было, даже если попытка спастись бегством была бы обдумана заранее, а теперь, когда лев ушел со своей добычей, мужчины и не подумали его преследовать. Они лишь остановились, чтобы подозвать двух или трех львов, разбежавшихся в разные стороны во время нападения лесного хищника на маленький отряд. Вскоре движение по тропе возобновилось.

— Возможно, это обычное происшествие, и случается такое каждый день, судя по тому, как на это прореагировали наши сопровождающие,— заметил Смит Олдуик испуганной девушке.'

— Да,— подтвердила она.— Они, кажется, не удивлены, не расстроены и, очевидно, были вполне уверены в том, что лев получит то, за чем пришел, и не стоит ему дальше досаждать!

— Я думал,— заметил англичанин,— что львы, которые водятся на территории, где проживают туземцы Вамабо, самые свирепые, какие только существуют на свете, но они просто домашние кошки по сравнению с этими их черными собратьями. Вы когда-нибудь видели что-либо более ужасное, чем это нападение средь бела дня?

Некоторое время, идя бок о бок, они молчали, занятые своими мыслями и изредка возвращаясь в разговоре к этому ужасному происшествию, пока тропа, выходящая из леса, не открыла перед ними город, обнесенный стеной, и широкое поле обработанной земли. Девушка и Смит Олдуик не смогли подавить удивленного восклицания.

— Да ведь эта стена — обычная инженерная работа! — офицер воззрился на массивное сооружение.

— А посмотрите на купола и минареты вдали, в городе,— воскликнула девушка.— Там, за стеной, должны жить цивилизованные люди. Возможно, это счастье, что мы попали в их руки!

Смит Олдуик пожал плечами.

— Хочу надеяться,— сказал он,— хотя я совершенно не уверен в людях, разгуливающих вместе со львами и боящихся попугаев; с ними все-таки что-то неладно.

Группа прошла по дороге через поле и приблизилась 1с воротам, увенчанным аркой. Они открылись по вызову одного из мужчин, после того, как гот ударил копьем к деревянную панель.

За воротами открылась узкая немощеная улица, казавшаяся лишь продолжением лесной тропы. Здания на каждой стороне прилепились к городской стене, а фасады подслеповато глазели узкими оконцами на путников. Извилистая грязноватая улочка уходила куда-то вперед. Дома почти все были двухэтажные, верхние этажи выдавались немного вперед, а стены нижнего этажа были отодвинуты вглубь на десять футов, ряд простых колонн и арок поддерживали второй этаж, образуя сводчатую галерею по обеим сторонам узкой улицы.

Путники шли к центру. Дорога, ведущая в город, тоже была не вымощена, но полы сводчатых галерей были выложены из резного камня, плиты различные по форме и величине везде были хорошо подогнаны друг к другу и плотно соединялись без скрепляющего раствора. Эти полы говорили о великой древности построек. В центре каменного пола шел отчетливый желоб, будто камень был истерт бесчисленными ногами, обутыми в сандалии, прошедшими по этим полам за века и вытоптавшими углубление в твердой поверхности.

Немного людей попадалось навстречу в этот ранний час. Редкие прохожие выглядели точно так же, как и те, что захватили в плен Берту Кирчер и Смита Олдуика. Сперва им встречались только мужчины, но чем дальше процессия продвигалась в глубь города, тем больше народу появлялось на улицах.

Несколько обнаженных детишек играли в мягкой пыли, устроившись прямо посреди дороги.

Люди, мимо которых проходили конвоиры и пленные, выражали большое удивление и любопытство при их виде и часто задавали вопросы страже. По внешнему виду все жители города казались близкими родственниками. Показались горожане, которые, казалось, вовсе не замечали проходивших, они скользили отрешенными взглядами по идущим, и в их пустых глазах не мелькало ничего.

— Как бы я хотел понимать ужасный язык, на котором говорят эти люди! — воскликнул Смит Олдуик.

— Хорошо бы,— согласилась девушка.— Я бы спросила у них, что они собираются с нами делать.

— Да, это очень интересно,— ответил пилот.— Я сам об этом думаю уже долгое время.

— Мне не нравится, что их клыки подпилены,— вздохнула девушка.— Это заставляет вспомнить о некоторых племенах, занимающихся людоедством. Мне такие встречались в Африке.

— Вы, конечно, не верите, что эти кретины — каннибалы, не так ли? Разве можно допустить, что белые люди бывают людоедами? Вы ведь так не думаете?..

— Разве эти люди белые? — удивилась девушка.

— Но они не негры, это же несомненно,— сказал англичанин.— Кожа у них, правда, желтая, но она не напоминает китайскую, да и черты лица у этих туземцев вовсе не азиатские.

На этой фразе оба замолчали, так как впервые увидели местную женщину — жительницу этого города. Во многом она напоминала мужчин, хотя ростом была пониже и фигура ее была симметрична. Лицо женщины показалось более отталкивающим, чем у мужчин. Возможно, это объяснялось тем, что уродство женщины сильнее резало глаз. На женской физиономии все недостатки, присущие внешности мужчин, выделялись ярче. Уродливая близость глаз к тонкому хрящеватому носу, отвислая мокрая губа, острые клыки производили удручающее впечатление — жесткие, низко растущие на лбу волосы были длиннее, чем у мужчин, но намного гуще. Они были распущены по плечам и повязаны куском цветной кружевной ткани. Единственным платьем женщины был легкий шарф, туго обхватывающий тело, оставляя обнаженными груди. Шарф был закреплен каким-то образом возле колен. Кусочки блестящего металла, напоминающие золото, украшали головной убор и подол так называемой юбки. Никаких больше драгоценностей на женщине не было. Ее обнаженные короткие руки были приятной формы, кисти и ступни изящны и невелики.

Женщина подошла ближе, когда пленники проходили мимо, и принялась болтать со стражей, не обращающей на нее никакого внимания.

Пленники получили возможность рассмотреть ее более внимательно, когда она оказалась на близком расстоянии от них.

— Фигура гурии,— подытожил Смит Олдуик свои наблюдения,— а лицо слабоумной.

Улица, по которой они проходили, пересекалась поперечными переулками через нерегулярные промежутки. Проходя перекрестки, путники могли убедиться, что улицы и переулки были такими же узкими и кривыми, как и главная, по которой их вели. Только дома отличались друг от друга по стилю.

Изредка здания были выкрашены яркой краской, кое-где заметны были попытки несколько изменить архитектурные украшения. Через открытые окна и двери можно было видеть, что стены домов были очень толстыми, а дверные проемы — небольшими, будто люди строили свои жилища, учитывая жару и понимая, что в прохладной глубине дома за толстыми каменными стенами зной африканской пустыни не будет столь изнурительным.

Вскоре перед бедными пленниками замаячили очертания громоздких сооружений. Подойдя к ним ближе, они решили, что это, очевидно, и есть деловая часть города.

Кругом располагалось множество небольших лавчонок и базарчиков. Эти торговые точки разбросаны были в живописном беспорядке среди чопорных вилл. Над дверями магазинчиков были краской выведены знаки, сильно напоминающие греческие литеры, однако эти буквы не были греческими — и англичанин и девушка это вскоре поняли.

Смит Олдуик сильно устал и начал ощущать нестерпимую боль от ран, его охватывала слабость — следствие сильной потери крови. Он теперь чаще спотыкался, и девушка, видя его состояние, предложила ему свою руку.

— Нет,— запротестовал лейтенант.— Вы сами перенесли слишком много, чтобы вас еще дополнительно нагружать.

Но хотя Смит Олдуик и делал героические усилия, чтобы не отставать от конвоиров, временами он вынужден был останавливаться, чтобы собраться с силами, и как-то раз, когда он приотстал, переводя дух, стража выразила желание применить жестокость.

Один из вооруженных мужчин, шедший слева от Смита Олдуика, несколько раз хватал англичанина за плечо и толкал его резко вперед, но когда пленник снова и снова отставал, ражий парень вдруг, без всякого предупреждения налетел на раненого с бешеной яростью. Он подскочил к ослабевшему юноше, ударил его с такой злобой кулаком, что сбил с ног. Подбежав к упавшему Смиту Олдуику, конвоир схватил его левой рукой за горло, а правой выхватил из-за пояса свою длинную саблю. Дико крича, он принялся размахивать клинком над головой пленника.

Процессия остановилась, и все повернулись лицом к этой жестокой сцене, не проявляя особого интереса. Все выглядело так, будто один из группы наклонился с целью поправить ремешок сандалии, а другой явно поджидал, когда он справится с этим делом, чтобы идти дальше.

Но если для конвоиров такое обращение с пленником было обычным делом, Берта. Кирчер реагировала по-другому.

Близко посаженные глаза, рычащее с оскаленными зубами лицо и яростные вопли внушали девушке ужас, однако жестокое и беспричинное нападение на раненого вызывало в ней потребность защитить слабого, что свойственно всем женщинам. Это качество даровано им самой природой.

Забыв обо всем на свете — и об опасности, грозящей ей самой, ничего не видя перед собой, кроме страданий беспомощного, слабого человека, которого убивали на ее глазах, Берта Кирчер бросилась на помощь Смиту Олдуику. Она схватила за руку с обнаженным клинком визжащее и озверевшее существо, беснующееся над распростертым англичанином.

Ухватившись в отчаянии за нападающего, она потянула руку с саблей на себя, налегая на нее всем своим весом и силой. Попытка удалась, девушка опрокинула конвоира на дорогу. Он упал в пыль и в попытке спастись от нападения, выронил зажатую в руке саблю. Едва та упала на землю, как сразу была подхвачена девушкой. Стоя около лежащего летчика, Берта Кирчер предстала перед своими захватчиками с отточенным, как бритва, оружием, крепко зажатым в ее сильной не по-девичьи руке.

Девушка являла собой в этот момент мужественный образ несколько модернизированной Афины-воительницы. Даже ее грязное и разорванное одеяние и растрепанные волосы ничуть не умаляли пафоса ее облика. Мужчина, поверженный ею на землю, быстро вскочил на ноги, и в одно мгновение все его поведение изменилось. От дьявольской ярости он вдруг перешел к визгливому истерическому смеху. Девушка смотрела на него и думала, что поведение ее противника выглядит странно. Собратья обезоруженного стояли, глядя на происходящее с бессмысленными ухмылками на лицах, тогда как рот того, у которого девушка выхватила саблю, дергался и кривился от судорожного смеха. Он, хохоча, даже подпрыгивал на месте.

Если Берте Кирчер требовались еще какие-нибудь доказательства, чтобы перестать сомневаться в том, что она и Смит Олдуик попали в руки умственно неполноценных людей, то более чем странное поведение мужчины было достаточно убедительным и не нуждалось в комментариях. Внезапная неудержимая ярость и в равной степени неудержимый безрассудный смех, сменивший ее, лишь усугубили впечатление, производимое лицом идиота.

Внезапно поняв, насколько беспомощна она среди психопатов — ведь любой из мужчин может ее шутя одолеть — и движимая чувством омерзения и состоянием тошнотоворного отвращения, охватившего ее, девушка швырнула саблю на землю к ногам маньяка и, повернувшись к нему спиной, склонилась над англичанином.

— Это было замечательно с вашей стороны, но вы не должны были так поступать,— еле слышно пробормотал юноша.— Не сопротивляйтесь им: я думаю, они все сумасшедшие, а вы знаете, что говорят врачи — сумасшедшим нельзя перечить, всегда следует приноравливаться к ним.

Девушка покачала головой.

— Я не могла иначе. Он убил бы вас,— сказала она.

Внезапно теплый огонек вспыхнул в глазах пилота. Он протянул руку и сжал пальцы Берты Кирчер.

— Вы хоть немного любите меня, дорогая? — спросил он.— Разве вы не можете мне сказать, что любите — ну хоть чуть-чуть?

Берта Кирчер не отняла своей руки, но грустно покачала головой.

— Пожалуйста, не надо об этом,— сказала она.— Я сожалею, но вы мне лишь очень нравитесь.

Свет погас в его глазах, и пальцы разжались.

— Пожалуйста, простите меня,— пробормотал он.— Я намерен был ждать, пока мы не выберемся из этой кутерьмы и вы будете в безопасности среди своих людей.

Вероятно, я был в шоковом состоянии или со мной случилось что-то вроде умопомрачения после того, как я увидел, что вы вступились за меня. Во всяком случае, сейчас ведь не имеет большого значения, что я болтаю, разве не так?

— Что вы имеете в виду? — быстро спросила девушка.

Лейтенант поежился и уныло улыбнулся.

— Мне уже никогда не уйти живым из этого проклятого города. Я не стал бы упоминать об этом, но мне кажется, вам следует знать о неизбежном. Мне здорово досталось от льва, да еще этот парень — он почти прикончил меня. Могла быть какая-то надежда, если бы мы попали к цивилизованным людям, и мне смогли бы оказать медицинскую помощь, но здесь, среди этих чудовищных созданий, на это и надеяться нельзя. Какой уход среди этих людей я смог бы получить, даже отнесись они ко мне дружелюбно?

Берта Кирчер знала, что Смит Олдуик говорит правду, однако не могла допустить, что милый юноша умрет. Он ей очень нравился, и она действительно сожалела, что не может полюбить его, но она знала, что сердце ее молчит.

Ей казалось, что любой девушке так легко было бы влюбиться в лейтенанта Гарольда Перси Смита Олдуика— английского офицера и джентльмена, выходца из старинной семьи, человека достойного, обеспеченного, да к тому же молодого, красивого и приветливого. Чего еще могла желать любая девушка? Иметь такого замечательного человека в качестве мужа, мужа, любящего ее,— было бы счастьем для каждой, а что она завоевала любовь Смита Олдуика, Берта Кирчер не сомневалась.

Она задумалась, а затем, положив руку на его пылающий лоб, под влиянием порыва прошептала:

— Не теряйте надежду! Попытайтесь выжить ради меня и ради себя, а я постараюсь полюбить вас!

Как будто стимулирующее средство было внезапно введено в жилы пилота. Его лицо сразу осветилось энергией, и с усилием, какого никто не мог ожидать от истекающего кровью человека, он медленно поднялся на ноги, хотя стоял несколько неуверенно. Девушка подставила ему свое плечо, чтобы он оперся о него, после того, как он оказался на ногах.

В то мгновение они совсем не замечали своего окружения, и теперь, глядя на захватчиков, увидели, что те снова впали в свое привычное состояние полного безразличия ко всему. По жесту одного из конвоиров поход возобновился, будто никакого инцидента и не произошло.

Берта Кирчер испытывала неожиданный упадок сил после минутной экзальтации. Давая в недавнем обещании англичанину надежду, она знала, что кривит душой, делая приятное для него, нежели для себя, а теперь, когда страшная сцена закончилась, девушка поняла, хотя сознавала это и раньше, до того, как обнадеживала лейтенанта, что ее обещание едва ли выполнимо: маловероятно, что она сможет полюбить молодого англичанина, как он того хотел бы. Но что такого она пообещала? Только то, что постарается его полюбить...

— А теперь что? — спросила она себя.

Ей было понятно, что если и существовала надежда на возвращение в цивилизованный мир, то очень маленькая. Даже если бы эти люди проявили к ним дружелюбие и согласились их отпустить восвояси, то как выбраться из этих мест, как найти дорогу к побережью?

Тарзан мертв, в этом Берта Кирчер была полностью уверена, увидев его безжизненное тело, лежащее у входа в пещеру. Она заметила его, когда ее вытаскивали наружу нападавшие. Так что не было никого, кто мог бы обеспечить им безопасность в трудном пути.

С тех пор, как девушка и англичанин были захвачены в плен, они старались не вспоминать человека-обезьяну, так как каждый из них понимал, что означала для них потеря Тарзана. Но сейчас Берта Кирчер вслух поделилась мыслями о нем и попыталась выяснить, что заметил англичанин в ту роковую ночь, когда на них напали безумцы с их львами. Оба пришли к единому мнению по поводу случившегося. Смит Олдуик даже видел, как лев прыгнул на Тарзана, когда сам был разбужен ревом нападавших зверей, и хотя ночь была темная, он был в состоянии заметить, что тело человека-обезьяны не шевельнулось с того момента, как он оказался под брюхом зверя.

И потому, если в другое время за последние несколько недель Берта Кирчер гнала от себя тоскливое ощущение безнадежности своего положения, то теперь, после смерти Тарзана, она готова была допустить, что надежда на спасение абсолютно потеряна.

Улицы стали заполняться безобразными мужчинами и женщинами — жителями этого странного города. Иногда отдельные люди замечали их и, казалось, проявляли к ним огромный интерес, а другие проходили мимо с пустыми глазами. Казалось, безумцы не сознавали, где находятся, и не видели в упор своего непосредственного окружения, заодно не обращая внимания на пленников.

Однажды послышались странные звуки со стороны боковой улицы, и, посмотрев туда, пленники увидели человека, мечущегося в приступе дьявольского взрыва ярости, похожего на тот, которому они были свидетелями при недавнем нападении конвоира на Смита Олдуика. Свирепое существо давало выход своей безумной злости, измываясь над ребенком: оно избивало дитя, осыпало его гра-

дом ударов и останавливалось лишь для того, чтобы время от времени взвизгнуть. Наконец, перед тем, как путники почти миновали перекресток, они напоследок увидели, что свирепое существо, подняв поникшее тельце ребенка над головой, швырнуло его со всей силы на плиты галереи, а затем, кружась и дико хохоча, бросилось бежать вдоль извилистой улочки.

Две женщины и несколько мужчин стояли и тупо взирали на это жестокое избиение. Пленники были слишком далеко от них, и выражения лиц молчаливых свидетелей садистской сценки невозможно было рассмотреть: жалость или ярость, а то и просто одобрение происходящего выражали физиономии дегенератов — осталось неизвестным. Но что бы там ни было — никто из зевак не подумал вмешаться и спасти ребенка.

В нескольких ярдах далее страшная старая ведьма, облокотившись о подоконник второго этажа, смеялась и что-то бормотала себе под нос, делая ужасные гримасы проходившим мимо. Все шли своей дорогой, очевидно, для выполнения каких-то обязанностей, куда призывали их долг или другие неведомые причины. Люди двигались спокойно, как жители любого из цивилизованных городов.

— Боже! — пробормотал Смит Олдуик.— Какое жуткое место!

Девушка внезапно повернулась к нему.

— Ваш пистолет все еще при вас? — спросила она.

— Да,— ответил офицер.— Я засунул его под рубашку, они меня не обыскивали, было слишком темно, чтобы они могли увидеть, имеется ли при мне оружие или нет. Поэтому я спрятал пистолет в надежде, что его не отберут, и он сослужит мне службу в последнюю минуту.

Девушка подвинулась к лейтенанту поближе и взяла его за руку.

— Сохраните один патрон для меня, пожалуйста,— взмолилась она.

Смит Олдуик взглянул на нее и быстро заморгал глазами. Непрошеная, смущающая его влага заполнила их. Он понял, конечно, как ужасна была предстоящая им участь, но это могло касаться только его одного. Казалось невозможным, чтобы кто-либо смог обидеть такую милую, красивую девушку, какой была Берта Кирчер. И то, что она должна быть уничтожена — уничтожена им самим — испугало его. Такой исход дела казался страшным, представить, как он лишает жизни дорогое существо, было невозможно. Он и так уже был полон мрачных предчувствий, а сейчас был потрясен и взволнован вдвойне.

— Не думаю, чтобы я мог это сделать, Берта,— сказал он.

— Даже чтобы спасти меня от страшных мучений? — удивилась она.

Юноша печально покачал головой.

— Я никогда не смог бы этого сделать.

Улица, по которой они проходили, внезапно превратилась в широкую аллею, и перед ними раскинулась большая и красивая лагуна. Спокойная поверхность воды отражала чистое лазурное небо. В этом месте вид всего, что их окружало, сильно изменился. Здания стали выше и значительно претенциознее по конструкции и украшающим их орнаментам. Сама аллея была выложена мозаикой варварского, но ошеломляюще красивого рисунка. В облицовке зданий красок было намного больше, чем в остальных городских домах, большую часть отделки стен, как видно, составляло тонкое листовое золото. Во всех украшениях были использованы в разных видах стилизованная фигура попугая, реже попадались изображения льва или обезьяны.

Туземцы вели пленных вдоль тротуара, бегущего рядом с лагуной, еще некоторое время, а затем через дверной проем с аркой наверху ввели в одно из зданий, фасад которого был обращен к аллее.

Здесь, прямо за входом, находилась огромная комната, обставленная массивными скамьями и столами, на мебели были искусно вырезаны фигуры неизменных попугаев, львов и обезьян, попугаи всюду преобладали.

За одним из столов сидел мужчина, ничем не отличавшийся от тех, которые привели сюда пленников. Перед этим мужчиной группа остановилась. Один из сопровождающих доложил об их прибытии, как смогли догадаться пленные. Это, по-видимому, был довольно подробный устный доклад. То ли они очутились перед судьей, то ли перед военным офицером или гражданским сановником — они не знали, но сидящий за массивным столом был, очевидно, человеком при власти, так как, выслушав подробный отчет, он принялся внимательно рассматривать двух пленников, затем попытался завязать с ними разговор, но, не получив ответов на заданные вопросы, прекратил попытки. Затем отдал несколько коротких приказов тому, кто докладывал о прибытии.

Тут же двое мужчин подошли к Берте Кирчер и дали ей знак следовать за ними. Смит Олдуик попытался пойти за ней, но был перехвачен одним из стражников. Тогда девушка остановилась и повернулась к мужчине за столом. Умоляюще глядя на него, она показывала как только могла, делая знаки руками, что ей хотелось бы быть вместе со Смитом Олдуиком, но мужчина отрицательно покачал головой и жестом приказал удалить ее. Англичанин вновь попытался последовать за девушкой, но был снова задержан. Юноша был слишком слаб и беспомощен, чтобы силой осуществить свое желание. Он подумал о пистолете, спрятанном за пазухой, и о тщетности попыток одолеть весь город несколькими патронами, оставшимися у него.

До этого, за исключением бессмысленного нападения на ослабевшего юношу во время пути, у пленников не было причины жаловаться, что с ними несправедливо обращались, поэтому Смит Олдуик рассудил, что, быть может, разумнее будет не оказывать сопротивления до тех пор, пока не настанет время, когда выяснится, что отношение к нему явно враждебно. Он провожал взглядом девушку, которую уводили из помещения, до самого момента исчезновения ее из виду. Она, уходя, повернулась и помахала ему рукой.

— Счастливо! — крикнула она и скрылась в дверях.

Львы, вошедшие в здание вместе с людьми и сидевшие смирно, пока человек у стола рассматривал пленных, были выпровожены из комнаты через дверной проем, находившийся позади сидевшего за столом. По направлению к этому же самому дверному проему двое мужчин повели и Смита Олдуика. Он оказался в длинном коридоре, стены которого прорезаны были множеством дверей, некоторые двери, распахнутые настежь, открывали за собой другие помещения.

В дальнем конце коридора находилась тяжелая решетка, загораживавшая собой вход в виднеющийся за ней открытый двор. В этот двор провели узника, и когда он вошел в него с двумя стражниками по бокам, то оказался на площадке, окруженной внутренними стенами здания. Она была похожа на внутренний сад. Там росло несколько деревьев и цветущих кустов. Под деревьями стояли скамьи. Наибольшее внимание пленника привлекли львы, те самые, что сопровождали конвой при возвращении в город. Сейчас они лежали, растянувшись на земле, или беспокойно прохаживались взад и вперед по травке во внутреннем садике.

Посреди двора стража остановилась. Двое мужчин обменялись несколькими словами, затем повернулись и вышли в коридор. Захлопнулась тяжелая решетка. Англичанин застыл как вкопанный. Его обуял дикий страх. До его усталого сознания начало доходить положение, в которое он попал. Смит Олдуик повернулся, схватился за решетку, пытаясь ее отодвинуть и спастись от хищников, спрятавшись в коридоре, но все его усилия ни к чему не привели: решетка была надежно закреплена. Он громко позвал удалявшихся мужчин, их еще было видно сквозь прутья. Единственным ответом был громкий, какой-то безумный визгливый смех. Отсмеявшись, эти двое ушли и захлопнули за собой дверь в дальнем конце коридора. Смит Олдуик остался один на один со львами.

Глава 19РАССКАЗ КОРОЛЕВЫ

Тем временем Берту Кирчер провели через площадь к самому большому, помпезно украшенному дому, наиболее выделяющемуся среди окружавших его строений. Здание занимало все пространство по одной стороне площади и поднималось ввысь на несколько этажей. К главному входу вели широкие каменные ступени, у основания их оскалились огромные каменные львы, а наверху лестницы стояли два постамента по обеим сторонам тяжелой двери, преграждающей вход. Постаменты были одинакового размера, на каждом возвышалось каменное изваяние, изображающее большого попугая.

Когда девушка приблизилась к этим статуям, она увидела, что капитель каждой колонны, поддерживающие свод, была украшена высеченным из камня подобием человеческого черепа, на каменных черепах сидели живые попугаи. Над дверным проемом, увенчанным аркой, и на стенах здания были изображены фигуры попугаев, а также львов и обезьян. Некоторые из них были вырезаны в виде барельефов, другие изображены в мозаике, третьи — нарисованы на поверхности стенной штукатурки в виде фресок.

Цвета фресок, изображавших птиц и зверей, были явно смягчены пролетевшими над ними годами, в результате чего их вид только выигрывал — приглушенные краски создавали эффект особой выразительности и добавляли прелести чудесным рисункам.

Скульптурная и мозаичная работы были прекрасно выполнены, они свидетельствовали о высокой степени художественного мастерства ваятелей. В отличие от первого здания, в которое девушку привели вместе с лейтенантом, где подъезд, тоже увенчанный аркой, не имел дверей и служил лишь архитектурным украшением. Здесь лестница и арка использовались по прямому назначению. Вход в здание закрывали тяжелые массивные двери.

В нишах, образованных колоннами, поддерживающими затейливую арку, и возле основания пьедесталов, на которых возвышались каменные попугаи, а также в других местах на широкой лестнице сидели, развалясь, или стояли, облокотясь о перила, десятка два вооруженных мужчин. Туники на них были ярко-желтого цвета, грудь и спину каждого из них украшало вышитое изображение попугая. Птица сияла и переливалась многоцветьем ниток.

Когда Берту Кирчер вели по лестнице, один из воинов, одетый в желтое, подошел и остановил ее проводников на самом верху ступенек. Мужчины обменялись несколькими словами, и пока они разговаривали, девушка заметила, что тот, кто задержал их, как и столпившиеся на лестнице люди из его команды, которых она могла разглядеть, видимо, обладал еще меньшим интеллектом, нежели те, кто принимал участие в охоте на них.

Жесткие щетинистые волосы мужчин, одетых в желтые туники, росли совсем низко над бровями, а у некоторых вообще начинались прямо от бровей, радужная оболочка маслянистых глаз была еще меньше, чем у знакомых девушке дегенератов, еще больше выделялась белизна вылупленного глазного яблока.

После непродолжительных переговоров человек, стоящий на страже у дверей, ведущих в роскошное здание, повернулся и ударил по одной из панелей рукояткой копья, одновременно подзывая нескольких своих товарищей. Те с трудом поднялись с насиженных мест и не торопясь подошли к подозвавшему их мужчине.

Вскоре огромные створки начали медленно расходиться, открываясь со скрипом. Казалось, ими управляет какой-то туго поддающийся механизм. Когда тяжелые двери наконец совсем раздвинулись, девушка увидела за ними силу, приводящую в движение массивную дверь. Каждую ее половину тянули на себя по полудюжине обнаженных негров.

У дверного проема двое стражников, приведших девушку, сдали ее присутствующему здесь караулу и вернулись явно восвояси. Место стражников заняли полдюжины солдат, одетых в желтые рубахи с попугаями. Эти люди втолкнули Берту Кирчер в дверной проем, чернокожие тотчас потянули тяжелые цепи, и створки массивных дверей снова закрылись. Наблюдая за неграми, девушка с ужасом увидела, что несчастные создания были прикованы цепями к притолоке.

Берта Кирчер очутилась в громадной прихожей. В центре ее плескался небольшой водоем с чистой водой. Опять на полу и стенах повторялись в различных сочетаниях те же художественные изображения попугаев, обезьян и львов, только внутри здания многие фигурки, украшающие стены, были сделаны из золота, в чем девушка была убеждена, видя их тусклый желтый блеск. Прихожая плавно переходила в длинный коридор, уходящий куда-то в глубь здания. Стены коридора образовывал ряд открытых арок, через них по обеим сторонам виднелись открытые просторные залы.

Прихожая вовсе не была богато обставлена: у стен стояли резные скамьи и столы. Мимолетное впечатление оставило в памяти девушки ощущение, что стены были увешаны разноцветными и весьма старинными гобеленами, а на полу лежали толстые ковры с грубым рисунком и в большом количестве по ним были разбросаны шкуры львов и леопардов. Впечатление прихожая производила благоприятное, явно убранством ее занимался некто, обладающий отменным вкусом.

Комната сразу направо от входа была полна мужчин одетых в черные туники, а стены ее были украшены развешанным оружием, преимущественно это были копья.

В дальнем углу коридора пологие ступеньки вели к другой закрытой двери. Здесь стража вновь остановилась. Один из стражников у этой двери, выслушав донесение сопровождающего девушку воина, скрылся за дверью, оставив всех дожидаться снаружи. Прошло не менее пятнадцати минут, прежде чем посланник вернулся. Стража снова сменилась, и девушку впустили за закрытую и весьма тщательно охраняемую дверь.

Ее провели через три другие комнаты, мимо трех массивных дверей. У каждой двери стража менялась и, наконец, Берту Кирчер втолкнули в сравнительно небольшое помещение, где взад и вперед вышагивал мужчина в яркокрасной тунике. На груди и спине его туники был вышит громадный попугай, а на голове красовался грубый головной убор, увенчанный набивным попугаем.

Стены этой комнаты были полностью скрыты драпировками, испещренными вышитыми изображениями сотен и даже тысяч попугаев. Инкрустация на плитах пола продолжала ту же тему, только попугаи были сделаны из золота. И на потолке были нарисованы попугаи с ярким оперением и распростертыми, как бы в полете, крыльями.

Мужчина, к которому привели девушку, был очень высокого роста — выше всех, кого Берта Кирчер видела на городских улицах. Его кожа, подобная старинному пергаменту, покрылась морщинами за долгие годы жизни, тело было дряблым и жирным. Мужчина с попугаем на голове выглядел куда более упитанным, чем его поджарые соотечественники. Его обнаженные до плеч руки, однако, свидетельствовали о недюжинной физической силе их обладателя, а по походке чувствовалось, что толстяк еще вовсе не чувствует себя стариком. Выражение его лица указывало на полное слабоумие, и был он самым отвратительным созданием, какого когда-либо видела в своей жизни Берта Кирчер.

В течение нескольких минут жирный идиот в попугаячьей шапке, казалось, не замечал девушку. Он продолжал беспокойно метаться из угла в угол по комнате. Вдруг без малейшего предупреждения, будучи в дальнем углу, он неожиданно застыл, засопел и бешено ринулся к ней.

Берта Кирчер непроизвольно отпрянула назад, вытянув перед собой ладони в попытке оттолкнуть омерзительное страшилище, но стоящие рядом с ним воины, доставившие ее в это помещение, схватили девушку за руки и удержали на месте.

Несмотря на яростно выказанное намерение напасть, мужчина остановился на полпути, даже не приблизившись к ней. Минуту страшные белесые глаза кретина испытующе уставились в лицо девушки. Берта Кирчер замерла, пытаясь выдержать бессмысленный взгляд. Толстяк внезапно разразился идиотским смехом. Две или три минуты это создание предавалось веселью, брызгая слюной во все стороны, а затем смех прекратился так же неожиданно, как и начался. Идиот принялся осматривать девушку. Он потрогал пальцами ее волосы, пощупал кожу на руке, подергал ее одежду и мимикой показал, чтобы она открыла рот, чем он, кажется, особенно заинтересовался, обратив внимание одного из воинов на ее клыки, а затем обнажил свои собственные острые клыки, показывая их пленнице.

Вскоре толстяк снова начал расхаживать взад и вперед, и прошло целых четверть часа, прежде чем он вновь обратил внимание на пленницу, и только затем, чтобы коротко отдать какой-то приказ охранникам. Девушку тут же увели из помещения.

Теперь воины вели Берту Кирчер анфиладой путаных коридоров и комнат, поднялись по каменной лестнице, ведущей на этаж выше, и пройдя довольно долгий путь по лабиринтам дворца, остановились, наконец, перед небольшой дверью, которую охранял обнаженный негр, вооруженный копьем. По слову стражников негр открыл дверь, и они прошли в помещение с низким потолком, где девушка сразу увидела, что оказалась за надежной решеткой. Комната была обставлена мебелью, какую она уже успела заметить в других помещениях: те же безыскусные скамьи и столы, ковры на полу и гобелены на стенах, хотя во всех отношениях убранство здесь было проще, нежели виденное ею на первых этажах. В одном углу стояла низкая кушетка, покрытая пушистым ковром, похожим на тот, что лежал на полу, но этот был более светлой окраски. На кушетке восседала женщина.

Когда Берта Кирчер рассмотрела ее, то открыла от изумления рот. В комнатке с низким потолком на скромной кушетке сидело существо, совершенно иное, нежели виденные девушкой на городских улицах безумные мегеры. Перед ней была старая женщина. Она смотрела на вошедшую выцветшими голубыми глазами, глубоко запавшими под морщинистыми веками, но в этих глазах светился разум, они принадлежали нормально мыслящему человеку, а увядшее лицо с запавшим беззубым ртом было лицом белой женщины, некогда, видимо, отличавшейся незаурядной красотой.

Наглядевшись на девушку, женщина встала и подошла к ней. Ее походка была слабой и неверной. Старуха вынуждена была опираться на длинный посох. За него она держалась обеими руками. Один из охранников сказал ей несколько слов, затем стража повернулась и покинула помещение.

Девушка стояла возле самой двери, молча ожидая, чем может окончиться странная аудиенция.

Старая женщина пересекла комнату и остановилась перед Бертой Кирчер, подняв свои водянистые, слабо видящие глаза на свежее молодое лицо. Затем оглядела пришедшую с ног до головы и снова подняла свои старые глаза к лицу Берты Кирчер.

Берта со своей стороны не менее откровенным взглядом рассматривала согбенную старушку. Та заговорила первой. Старческим шамкающим голосом она тараторила быстро, запинаясь на отдельных словах, как будто пользовалась словами чужого, наполовину забытого языка.

— Вы из внешнего мира? — спросила она по-английски.— Помоги Боже, что бы вы могли говорить на этом языке.

— Английский! — воскликнула девушка.— Да, конечно, я говорю по-английски.

— Благодарение Богу! — воскликнула маленькая старая женщина.— Я не знала, смогу ли я сама говорить на нем, чтобы кто-то, кто меня слышит, мог понять. В течение шестидесяти лет я пользовалась ненавистной мне речью, невнятной, бедной словами речью! За шестьдесят лет я не слышала ни единого слова на своем родном языке. Бедная девочка! Бедное создание! — вдруг пробормотала старуха, глядя с сочувствием на Берту Кирчер.— Какое ужасное несчастье доставило вас в руки этих безумцев, моя милая?

— Вы — англичанка? — спросила Берта Кирчер.— Я правильно поняла то, что вы сказали? Вы англичанка и находитесь здесь уже шестьдесят лет?

Старая женщина утвердительно кивнула головой.

— За шестьдесят лет я никогда не выходила за пределы этого дворца! Идем,— сказала она, протянув свою костлявую руку.— Я очень стара и не могу долго стоять. Иди, деточка, посиди со мной на кушетке.

Девушка взяла протянутую руку и помогла старой леди добраться до противоположной стороны комнаты, и, усадив старушку, расположилась рядом с ней.

— Бедное дитя! Бедное дитя! — сокрушенно стонала старая женщина.— Намного лучше было бы тебе умереть, но злой рок дал им возможность привести тебя сюда. И моя судьба схожа с твоей. Вначале я могла бы покончить с собой, но всегда была надежда, что кто-нибудь придет и вызволит меня отсюда. Шли годы, однако никто не приходил. Расскажи мне, как они тебя поймали?

Очень кратко девушка рассказала основные свои приключения, сделавшие ее пленницей жителей этого города.

— Значит, с тобой в город привели мужчину? — спросила старая женщина.

— Да,— ответила девушка,— но я не знаю, где он и какие намерения у захватчиков на его счет. Точно так же я не знаю и того, что они намереваются сделать со мной.

— Никто не может догадаться,— подтвердила старая женщина.— Они сами не знают, что сделают через минуту, каковы будут их намерения, но я думаю, ты больше никогда не увидишь своего друга.

— Но они же не убили вас,— напомнила девушка.— И вы были их пленницей в течение шестидесяти лет. Это вы сами только что рассказали.

— Ах, милое дитя,— горестно вздохнула собеседница.— Они не убили меня, не убьют и тебя, хоть один Бог знает, к добру ли это. Пожив в этом ужасном месте, сдается мне, ты станешь молить Господа о ниспослании смерти.

Кто эти люди, жители города? — спросила Берта Кирчер.— Какой они национальности и расы? Они так отличаются от всех, кого я когда-либо видела! Ответьте мне, пожалуйста, и расскажите, ради Бога, как вы сюда попали?

— Это было очень давно,— сказала старая женщина, покачиваясь взад и вперед на кушетке.— Это было давным-давно. Ох, как давно это было! Мне тогда было всего двадцать лет! Подумай-ка об этом, дитя! Взгляни на меня. У меня нет другого зеркала, кроме моей ванны. Я видела в воде свое отражение, но сейчас больше не могу ничего рассмотреть, глаза мои стары, и я не знаю, во что превратилась. Но пальцами я могу ощущать свое старое и морщинистое лицо, мои запавшие глаза и эти дряблые губы, облепившие беззубые десны. Я стара, согбенна и страшна как смерть, но тогда я была молодой, и они говорили, что я красива. Но я не буду лицемерить, я действительно была красивой. Зеркало всегда говорило мне об этом.

Мой отец был миссионером во внутренней области страны. Однажды на нашу миссию налетела банда арабов-работорговцев. Они захватили мужчин и женщин маленькой негритянской деревни, где проповедовал мой отец, а также взяли в плен и меня. Арабам немного было известно о тех землях, где обращал в христову веру туземцев мой отец, и поэтому они вынуждены были взять мужчин нашей деревни в качестве проводников и целиком положиться на них в поисках обратной дороги. Арабы сказали мне, что никогда раньше их хозяева не забирались так далеко на юг Африки. Они слышали, что где-то в этих местах есть страна, богатая слоновой костью и рабами, и лежит она западнее нашей деревушки. Работорговцы собирались идти туда, и уже оттуда они повели бы нас на север, где хотели продать меня в гарем какому-нибудь чернокожему султану.

Арабы часто обсуждали, за какую цену можно меня сбыть в гарем и, чтобы цена моя не упала, ревниво охраняли меня друг от друга. Путешествие для меня было поэтому не утомительным, мне давали лучшую пищу по их приказу и не трогали, обращаясь довольно сносно.

Но через некоторое время, когда мы пересекли границы земель, которые мужчинам нашей деревни были знакомы, и вступили в каменистую и безводную пустыню, арабы поняли, наконец, что заблудились, однако все же продолжали двигаться к западу, пересекая ущелья и идя по сожженной солнцем земле, изнывая от безжалостного зноя и жажды. Бедные рабы, захваченные ими, конечно, вынуждены были тащить на себе все снаряжение лагеря и вдобавок награбленное добро. Перегруженные, полуголодные и страдающие от жажды, они вскоре стали мереть как мухи.

Мы недолго продержались в пустынной местности. Голод, жара и жажда лишали людей человеческого облика, превращая их в хищных зверей. Арабы вынуждены были убивать лошадей, потому что другой пищи взять было негде. К тому же мы достигли глубокого ущелья, через которое невозможно было перевести животных. Лошади были зарезаны, а их мясо нагрузили на бедных уцелевших пока еще негров, падающих от слабости.

Так мы продолжали идти еще два дня, и за это время рабы погибли почти все. Пришел черед самих арабов: теперь и они вынуждены были переносить голод, жажду и изматывающую жару пустыни, влача на себе ценный груз. Сколько глаз мог окинуть пройденный нами путь от земель, изобилующих дичью и влагой, откуда мы вышли, по землям сухим и каменистым, всюду след наш отмечен был кружащими в небе стервятниками, отяжелевшими от избытка пищи. Страшным пунктиром пролегла по пустыне цепочка мертвых тел, уснувших вечным сном на раскаленном песке.

Слоновую кость оставляли арабы бивень за бивнем по мере того, как чернокожие выдыхались. Вдоль тропы смерти разбрасывалось лагерное снаряжение и сбруя убитых коней.

По какой-то причине арабский шейх относился ко мне хорошо и заботился обо мне до последней возможности, видимо, руководствуясь той мыслью, что из всех его других сокровищ меня легче всего сохранить, так как я была молода и сильна. После того, как лошадей всех съели, и мы шли пешком, я в пути не отставала от самых крепких мужчин. Мы, англичане, как ты сама знаешь, хорошие ходоки. А вот арабы — те никогда не ходят пешком, постоянно используют лошадей и только в глубокой старости перестают сидеть в седле, ибо уже не могут ездить верхом.

Я не могу сказать тебе, как долго мы смогли продержаться, но наконец, когда силы нас почти оставили, горстка истощенных людей дошла до дна глубокого каньона. Выбраться на другую сторону, карабкаясь по скалам,— об этом не могло быть и речи. Мы продолжали идти по дну ущелья вдоль отвесных склонов, ступая по песку, устилавшему его. Здесь когда-то в древности протекала река, и ущелье было ее руслом. Наконец мы подошли к месту, показавшемуся нам прекрасной зеленой долиной. Здесь, мы были уверены, в избытке найдется вода.

К этому моменту нас осталось всего двое — начальник отряда — арабский шейх и я. Мне нет нужды говорить тебе, какова была долина, вы ее нашли в том же виде, что и я. Мы так быстро были схвачены, что, казалось, нас поджидали. Позднее я узнала, что это так и было: так же поджидали они и вас.

Когда вы проходили через лес, то, должно быть, видели обезьян и попугаев. Войдя во дворец, ты, наверное, заметила, что в украшениях постоянно присутствует изображение этих птиц, а также львов и обезьян. Мы все слышали про говорящих попугаев. У многих дома есть такие. Они повторяют то, чему их научат, но здешние попугаи отличаются от знакомых нам тем, что подслушивают в джунглях, что говорят обезьяны, а после летят в город и пересказывают услышанное людям. Причем говорят об этом на языке, на котором общаются между собой эти ужасные безумцы, населяющие город. Я знаю, в такое трудно поверить, но тем не менее, это истинная правда. Я прожила здесь, среди людей, лишенных разума, и говорящих попугаев шестьдесят лет и провела эти годы во дворце их короля.

Они доставили меня, как доставили тебя, прямо во дворец. Арабского шейха отправили в какое-то другое место. Я никогда так и не узнала, что с ним случилось после того, как нас разлучили.

Королем тогда был Аго XXV. С тех пор я повидала много королей. Аго был ужасным человеком, но жители этого Богом проклятого города все ужасны.

— Почему они такие? — поинтересовалась девушка.

— Они дегенераты,— ответила старая женщина.— Разве ты об этом не догадалась? Среди них имеются отличные ремесленники и хорошие фермеры, те, кто слегка поумнее, способны поддерживать древний закон и заведенный порядок таким, каков он есть.

Эти люди почитают всех птиц, но попугай — их главное божество. Имеется один, содержащийся в очень красивом помещении. Он их верховный владыка. Это очень старая птица. Если Аго сказал мне правду, когда я прибыла сюда, попугай уже был стар. Теперь ему, должно быть, почти триста лет. Религиозные ритуалы этих выродков чрезвычайно отвратительны, и я думаю, что соблюдение страшных, бесчеловечных обрядов в течение многих поколений и привело народ к его теперешнему состоянию — наследственному слабоумию.

И все же, как я уже сказала, у них есть и положительные качества. Если можно верить легенде, их предки — крохотная горстка мужчин и женщин, пришедших откуда-то с севера и затерявшихся в дикой местности Африки. Они нашли здесь только голую пустынную долину. Насколько мне известно, дожди редко или почти никогда не выпадают здесь. Однако вы видели огромный лес и роскошную растительность за стенами города и на его улицах. Это чудо осуществляется путем использования естественных и искусственных родников и водоемов. Вся оросительная система разработана и приведена в действие далекими предками этих кретинов. Они так серьезно этим занимались, что вся долина до сих пор получает достаточное количество воды. Аго рассказал мне, что многие поколения, жившие задолго до его времени, орошали лес путем изменения русла рек, которые питались родниками. Эти же реки снабжали водой и город, но когда корни деревьев разрослись и добрались до глубоких залежей воды — ирригации больше не потребовалось, курс рек изменился, и другие деревья были посажены на пустынных местах. Так выросли здешние джунгли, и по сей день они покрывают почти всю поверхность долины, за исключением открытого пространства, на котором стоит город. Я не знаю, правда ли это... Может, леса здесь были всегда, и все рассказы о том, как предки горожан изменили лик этой земли — просто одна из легенд, и родилась она в результате того, что действительно в этих местах никогда не бывает дождей, чтобы питать влагой растительность.

Город населяют своеобразные во многих отношениях люди. Диковинна не только их манера поклонения попугаям. Их религиозные обряды весьма странны. Кроме того, они разводят львов, как иные люди разводят скот. Вы уже видели, как они используют некоторых из этих львов, но большинство зверей откармливается на убой. Представь себе, здешние люди едят львиное мясо. Вначале я думала, что они употребляют его в пищу, соблюдая свои религиозные церемонии. Так, вероятно, поначалу и было, но из поколения в поколение все привыкли к такой еде, и теперь львиное мясо — практически единственное мясо, употребляемое ими в пищу. Они, конечно, скорее умерли бы, чем съели бы мясо птицы, не едят они и обезьян, а травоядных животных разводят лишь для получения молока и как пищу для львов.

На всех концах города находятся загоны и пастбища для содержания травоядных животных. Кабанов, оленей, антилоп держат в основном для скармливания львам, а стада дойных коз — для получения молока, идущего в пищу юному и пожилому населению города.

— И вы прожили здесь, среди этого странного народа, все эти годы? — воскликнул Берта Кирчер.— И никогда больше не видели себе подобных?

Старая женщина утвердительно кивнула головой.

— Долгие шестьдесят лет вы провели в этом городе,— продолжала девушка,— и дегенераты не тронули вас?

— Я не говорила, что они «не тронули» меня,— ответила старуха.— Они меня не убили, и только...

— Какое...— девушка заколебалась.— Какое,— продолжала она наконец,— вы занимали положение среди них? Простите меня,— быстро добавила она.— Мне кажется, я догадываюсь, но мне хотелось бы услышать об этом из ваших уст. Спрашивая о том, каково было ваше положение в этом городе, я думаю о своей участи, она, вероятно, будет такой же.

Старуха кивнула головой.

— Да,— сказала она,— вероятно, ты права, и тебе предстоит пройти тот же путь, что и мне, если они сумеют спрятать тебя от здешних женщин.

— Что вы хотите этим сказать? — удивилась девушка.

— За шестьдесят лет мне никогда не разрешали близко подходить к женщинам. Это настоящие мегеры, злобные и кровожадные. Женщины убили бы меня, если бы могли до меня добраться. Мужчины страшны, один Бог знает, как они страшны! Но убереги тебя Боже от женщин!

— Вы хотите сказать,— спросила девушка,— что мужчины меня не тронут?

— Аго XXV сделал меня королевой,— ответила старая женщина.— Но у него было много других жен-королев, и не все они принадлежали роду человеческому. Эти королевы были весьма опасны. Его, правда, не пытались убить после того, как появилась я,— в течение десяти лет я защищала его от гибели. После я ему наскучила, и он вернулся к другим своим женам и вскоре погиб. Затем новый король взял меня в жены, и так продолжалось все время. Я сейчас самая старая королева. Очень немногие из женщин доживают до глубокой старости. Они не всегда погибают от руки соплеменников, чаще всего неполноценная психика толкает их на самоубийство. Они, случается, впадают в состояние депрессии, во время которой и склонны накладывать на себя руки.

Старуха вдруг повернулась и. указала на зарешеченные окна напротив:

— Ты видишь комнату? — спросила она.— В том крыле здания, у дверей дежурит чернокожий евнух. Ты, вероятно, идя сюда, проходила мимо. Где бы ты ни увидела решетки и чернокожего скопца, знай, там заперта женщина, так как, за редким исключением, их никогда не выпускают из ^гаремного плена. Женщин считают опасными, и они действительно яростнее мужчин.

Несколько минут обе собеседницы сидели, погрузившись в молчание, а затем молодая женщина обратилась к старой:

— Разве нет пути к побегу? - спросила она.

Старая королева снова указала на окно с решетками, а затем на дверь, говоря:

— И меня сторожит евнух. Если даже тебе удастся миновать его, как ты выберешься на улицу? Предположим, повезет, и ты окажешься за пределами дворца, но как же ты пройдешь по городу к наружной стене? И даже, если вдруг ты одолела невероятно трудный путь, добралась до городской стены и каким-нибудь хитроумным способом получила разрешение выйти за ворота, можешь ли ты надеяться пересечь дикий лес, где бродят черные львы и поедают людей, забредших туда? Нет! — воскликнула старуха, отвечая на свой же вопрос.— Спасения нет, даже после того, как удастся побег из дворца, будет пройден город и лес — все завершится смертью от голода и жажды в страшной каменной пустыне, окружающей долину.

За шестьдесят лет вы впервые обнаружили этот похороненный в веках город. Из тысячи обитателей ни один не покидал этой долины никогда. Ни в памяти людей, ни даже в их легендах не сохранилось и следа сведений, что кто-то из внешнего мира приходил к ним. Правда, есть одно исключение из этого правила. До моего появления только один воинственного вида гигант забрел в затерянный город. История об этом посещении передается горожанами от отца к сыну.— Старуха задумалась, ее седая голова мелко тряслась. Подняв на девушку мутные глаза, она продолжила рассказ.— Я думаю, по описанию, это был наверняка испанец, мужчина-гигант. Он был снаряжен в доспехи, в руке нес круглый щит. Голову его венчал шлем. Верзила пробил себе дорогу через страшный лес к городским воротам, напал на тех, кто был послан его взять в плен, и поубивал их, протыкая своим копьем. Когда он наелся фруктов и овощей в пригородном саду, напился воды из родника, то повернулся и отправился обратно в лес, ко входу в ущелье. Но хотя воинственный гигант смог уйти из города и не погиб в лесу, он не смог убежать из пустыни. Как гласит легенда, король, боясь, что незваный гость может вернуться и привести с собой других, чтобы покорить слабоумный народец, вдогонку ему выслал группу воинов с приказом найти и убить пришельца.

В течение трех недель гонцы не могли его обнаружить, так как пошли не тем путем, но наконец набрели на его кости, чисто обглоданные грифами. Они лежали на расстоянии двух дней пути в том же ущелье, через которое, наверное, и вы, и я вошли в долину. Я не знаю,— продолжала старая женщина,— верна ли эта легенда. Может, это одна из многих страшных сказок, которые рассказывают дегенераты своим деткам.

— Эта история правдива,— ответила девушка.— Я могу подтвердить, так как видела скелет и заржавевшие доспехи огромного человека своими глазами. Они лежали под отвесной скалой в ущелье.

В этот момент дверь бесцеремонно отворилась, и в комнату вошел негр, неся в руках два тяжелых подноса. На них стояла посуда. Это были сосуды, несколько напоминавшие суповые миски, но меньших размеров. Чернокожий слуга поставил подносы на стол, не взглянув на женщин, и без единого слова повернулся и вышел. От блюд по комнате разнесся приятный аромат хорошо приготовленной пищи, напомнивший девушке о том, что она очень голодна, и по приглашению старой женщины Берта Кирчер подсела к столу, чтобы отведать принесенную еду.

Большие сосуды содержали в себе несколько малых, сделанных из фаянса. Кроме того, на подносах лежали тарелочки явно из чеканного золота. К большому удивлению девушки, она нашла рядом с приборами маленькие ложки и вилки необычной формы, они были вполне пригодны для употребления по назначению, как и любой из таких предметов, которыми пользуются в цивилизованном обществе. Зубья вилки были явно из железа или стали, точно определить состав металла девушка, конечно, не могла, зато черенок и ложка целиком сделаны из червонного золота, как и маленькие тарелочки. Они тускло поблескивали в полумраке комнаты.

Кушанье было отменно приготовлено: душистое мясо, тушенное с овощами. Кроме мяса, было подано блюдо, полное свежих фруктов, и чаша с молоком. Еще на подносе находился маленький кувшинчик с чем-то, напоминающим мармелад.

Берта была так голодна, что не смогла дождаться, пока ее собеседница сядет за стол. Она жадно набросилась на еду, и пока насыщалась, могла поклясться, что никогда раньше не пробовала более вкусной пищи.

Старуха медленно подошла к столу и присела на скамеечку напротив.

Вынув маленькие тарелочки из больших мисок и расположив их перед собой на столе, она внимательно рассматривала девушку, ее губы скривились в сочувственной улыбке: старуха наблюдала, как молодая девушка поглощает с аппетитом куски душистого сочного мыса.

— Голод — великий повар,— сказала она со смехом.

— Что вы хотите этим сказать? — поинтересовалась девушка.

— Я позволю себе напомнить, что несколько недель тому назад тебя, вероятно, стошнило бы при мысли, что придется съесть на обед кошку?

— Кошку?! — воскликнула пораженная девушка.

— Да,— утвердительно кивнула женщина.— Какая разница, как ее зовут,— лев ведь всего-навсего большая кошка.

— Вы хотите сказать, что я ем сейчас львятину?

— Да,— снова покивала старуха,— и представь, они ее готовят замечательно. Тебе, я вижу, это блюдо пришлось по вкусу.

Берта Кирчер улыбнулась с некоторым сомнением.

— Я не могла понять так сразу,— заметила она.— Решила, что это баранина или телятина.

— Нет, это был лев,— сказала женщина.— Но специально откормленный, за этими львами очень заботливо ухаживают, их кормят специально на убой, а мясо так тщательно пропитывается специями и готовится по-особому, что по вкусу оно может напоминать лучшие сорта телятины или молодого барашка.

Итак, Берта Кирчер покончила со своим длительным говением, заедая экзотическое жаркое необыкновенными фруктами и запивая все козьим молоком.

Едва она кончила есть, как дверь снова открылась, и вошел солдат, облаченный в желтую одежду. Он что-то сказал старой женщине.

— Король,— сказала старуха,— приказал подготовить тебя и привести к нему. Ты будешь жить здесь, милочка, мне велено разделить это помещение с тобой. Король знает, что я не такая, как другие его жены. Он никогда бы не отважился оставить тебя с ними. У короля Хурога XVI случаются периодические проблески сознания. В один из таких периодов тебя должны доставить к нему. Как и все остальные, король считает, что только он один из всего общества нормален. Но он, я думаю, догадывается, как догадывались разные люди, с которыми я соприкасалась, живя здесь, включая самих королей, что я, по крайней мере, менее сумасшедшая, чем все остальные. Однако сама удивляюсь, как удалось мне сохранить свой рассудок за столь долгие годы. Скажу тебе откровенно, детка, это выше моего понимания.

— Что подразумевается под словом «подготовить»? — спросила озадаченная Берта Кирчер,— Вы сказали только, что король приказал меня подготовить и доставить к нему.

— Вас выкупают в ванне и оденут в платье, подобное тому, что ношу я.

— Неужели нет пути к спасению? — спросила девушка.— Неужели нет даже способа, каким я могла бы убить себя?

Женщина подала ей крохотную вилку.

— Это единственный способ,— сказала она.— Как видишь, зубцы очень острые, но, к сожалению, короткие...

Девушка вздрогнула, а старая женщина нежно положила ей руку на плечо:

— Он может только поглядеть на тебя и отправить обратно,— утешила она,— Однажды Аго XXV послал за мной, обнаружил, что я не могу его понять, и приказал, чтобы меня сперва обучили языку его народа, а затем, по-видимому, забыл обо мне на целый год. Иногда я не вижу короля и более длительное время. Был даже один король, он властвовал в течение пяти лет, которого я никогда не видела, хотя мне торжественно объявили, что он взял меня в жены. Всегда имеется надежда: даже я, память о которой, несомненно, похоронена за стенами этого дворца, все еще надеюсь на спасение, хотя никто лучше меня не знает, сколь тщетны мои надежды.

Старая женщина увела Берту Кирчер в соседнюю комнату, в пол которой был вделан глубокий бассейн, полный теплой прозрачной воды. Девушка с наслаждением выкупалась в нем, смывая с себя усталость и тоску, после чего старая королева принесла ей одно из своих платьев туземного покроя. Такие наряды, больше открывающие, нежели закрывающие тело, Берта уже заметила на женщинах города. Старуха, ловко орудуя золотой иголкой, подогнала платье, на которое пошло очень мало материала, к фигуре девушки. Ткань, из которой был сшит наряд, ничего не скрывала. Прозрачная, как кисея, она подчеркивала красивые очертания юной фигурки.

— Ну вот,— сказала старуха, поправляя в последний раз одну из складок платья,— теперь ты действительно настоящая королева.

Девушка с ужасом взглянула на полуобнаженные груди и открытые до середины бедра ноги.

— Эти люди собираются отвести меня к мужчине в таком неприличном виде? — воскликнула она с ужасом.

Старуха усмехнулась своей иронической улыбкой.

— Это ничего,— сказала она.— Ты скоро привыкнешь, как и я. А меня воспитывали в доме пастора и приучили к определенным правилам поведения и манере одеваться. В моей семье считалось неслыханным проступком для женщины обнажить перед кем-нибудь колено без чулка. По сравнению с тем, что ты, несомненно, увидишь во дворце, твой прозрачный наряд — сущие пустяки. Там такого насмотришься — упаси Господи! — И старуха сокрушенно затрясла седыми кудряшками.

Время ожидания показалось для обезумевшей от тревожных предчувствий девушки долгими часами, когда за ней явится посыльный. Она нервно расхаживала по комнате в ожидании последнего вызова, чтобы предстать перед безумным королем.

Наступили сумерки. Мерцающие массивные светильники давно уже горели, когда явилось двое стражников и заявили, что Хурог XVI требует немедленной явки новой королевы в свои покои. Старая женщина, Берта выяснила, что ее зовут Ханила, решила сопровождать девушку в тронный зал.

Берта Кирчер почувствовала облегчение, когда узнала, что с нею будет хотя бы одна родственная душа, как бы ни была бессильна помочь ей слабая, немощная старуха.

Посыльные проводили их обеих в небольшое помещение этажом ниже. Ханила объяснила, что это одна из прихожих перед тронным залом, в котором король обычно устраивает приемы со своей свитой.

Несколько воинов в желтых туниках развалились на скамьях, стоящих вдоль стен внутри комнаты. Почти все время они сидели с опущенными вниз глазами и явно пребывали в подавленном настроении. Когда вошли две женщины, некоторые из сидевших равнодушно взглянули па них, но в основном никто не обратил внимания на вошедших.

Пока женщины ожидали в приемной, из другого помещения вышел молодой человек, одетый в форму с вышитыми попугаями, как и все остальные. Исключение составлял красующийся на низком лбу юноши узкий золотой обруч, украшенный посередине торчащим прямо надо лбом единственным пером явно из хвоста попугая. Когда юноша вошел, солдаты, бывшие в комнате, встали.

— Это Метак, один из сыновей короля,— прошептала девушке Ханила.

Принц проходил через комнату , когда его взгляд случайно упал на Берту Кирчер. Он остановился и застыл, глядя на нее. Целую минуту он тупо разглядывал девушку, разинув рот и ничего не говоря.

Девушка, смущенная его наглым взглядом и своим скудным одеянием, покраснела, опустила вниз глаза и отвернулась. Метак вдруг начал дрожать мелкой дрожью, сотрясающей его с головы до пят, а затем без всякого предупреждения, только громко прокричав что-то бессвязное, бросился вперед и схватил девушку на руки.

Сразу последовало столпотворение. Двое посыльных, которым было приказано доставить новую королеву на прием в тронный зал, запрыгали вокруг, громко крича, размахивая руками и дико жестикулируя, как бы пытаясь заставить принца отпустить девушку. Но стражники не осмеливались дотронуться до юноши, поскольку он был отпрыском королевской семьи. Остальные солдаты, как бы переживая и сочувствуя буйной выходке принца, выбежали из комнаты, крича и размахивая своими мечами.

Девушка попыталась освободиться от ужасных объятий маньяка, но он, обхватив ее крепко сильными руками, держал так легко, как если бы она была маленьким ребенком, да еще ухитрился откуда-то вытащить меч и наносить сильные удары по тем, кто находился поблизости от него.

Один из посыльных был первым, ощутившим на себе, сколь остро лезвие меча принца. Сильным взмахом принц перерубил посыльному ключицу и рассек тело до середины груди. С пронзительным воплем, заглушившим крики остальных присутствующих, несчастный упал на колени, кровь хлестала из ужасной раны. Бедняга пытался встать на ноги, но опрокинулся навзничь и замер в огромной луже собственной крови.

Тем временем Метак, все еще отчаянно удерживая девушку, бросился к противоположной двери. При виде крови двое из охранников, как бы охваченные приступом маниакального безумия, уронили мечи на пол и бросились друг на друга, пустив в ход ногти и зубы. Другие пытались остановить принца, но кое-кто вставал на их пути, чтобы королевский отпрыск смог беспрепятственно покинуть приемную. В углу комнаты один из охранников скорчился на полу, буйно хохоча. Метак успел добраться до двери и проскочил в нее с девушкой на руках.

Берте Кирчер показалось, что один из мужчин, присутствовавший при вакханалии, разыгравшейся в приемной, прыгнул на труп убитого и погрузил свои зубы в его еще теплое тело. Она содрогнулась в ужасе. Во время оргий сумасшествия Ханила держалась поближе к девушке, но у дверей Метак увидел старуху, глаза его загорелись злобным огоньком. Он швырнул почти потерявшую сознание Берту Кирчер на пол и, резко развернувшись, замахнулся на старуху мечом. К счастью, Ханила наполовину была скрыта за дверной створкой, поэтому лезвие меча лишь оставило глубокую борозду на каменной арке портика.

Ханила, ведомая, несомненно, мудростью и шестидесятилетним опытом, бросилась бежать по коридору с быстротой, которую только могли развить ее дрожащие старческие ноги.

Метак, оказавшись за дверью, вложил меч в ножны, поднял девушку с пола и припустил со своей ношей в противоположную сторону от того места, куда спешила Ханила.

Глава 20ПОЯВЛЕНИЕ ТАРЗАНА

В тот вечер, еще до наступления темноты, совсем измученный летчик вошел в штаб полковника Кэмпбелла Второго Родезийского полка и отдал честь.

— Ну, Томпсон,— спросил полковник.— Какие новости, что хорошего скажете? Все остальные вернулись и ничего не нашли — ни Олдуика, ни его самолета. Мне кажется, нужно отказаться от дальнейших поисков. Вся надежда только на вас, может, вы оказались более удачливым?

— Все так. Мне повезло больше, чем другим,— ответил молодой офицер.— Я нашел самолет.

— Да ну? — воскликнул полковник Кэмпбелл.— Где же он находится? Вы обнаружили какой-нибудь след Олдуика?

— Он оказался в самом гнусном месте, какое когда-либо можно встретить на земле: это крошечная, но жуткая территория. Узкое ущелье! Самолет то я увидел, но добраться до него не смог. Там все время бродил вокруг настоящий дьявол в образе льва.

Я совершил посадку у самого края ущелья и собирался спуститься вниз, взглянуть на самолет, но этот четвероногий «друг» околачивался там больше часа, и я вынужден был отказаться от попытки рассмотреть самолет поближе.

— Вы считаете, что львы сожрали Олдуика? — спросил полковник.

— Сомневаюсь,— ответил лейтенант.— Я сужу по тому, что не заметил никаких признаков львиной трапезы рядом с самолетом. Взлетел я после того, как обнаружил, что до самолета невозможно добраться, и по пути разведал ущелье вдоль и поперек. В нескольких милях южнее я обнаружил небольшую долину, в центре которой — пожалуйста, не сочтите меня сумасшедшим, сэр,— стоит настоящий город— улицы, здания, центральная площадь с озерцом посередине, довольно внушительные дома с куполами и минаретами и тому подобное.

Старший офицер посмотрел на младшего с сочувствием.

— Вы взвинчены, Томпсон,— сказал он с сожалением.— Идите и хорошенько поспите. Вы слишком долго напрягали внимание, разыскивая самолет на обширных пространствах. Возможно, эти поиски подействовали вам на нервы.

Молодой человек тряхнул головой несколько раздраженно.

— Простите меня, сэр,— сказал он,— но я рассказываю вам правду. Я не ошибся. Мой аэроплан кружил над этим городом некоторое время. Может быть, Олдуик добрался туда, или был захвачен в плен людьми, населяющими его.

— А в городе вы заметили людей? — спросил полковник.

— Да, я видел их на улицах.

— Как вы считаете, конница сможет добраться до долины? — продолжал спрашивать полковник.

— Нет,— ответил Томпсон.— Местность вся пересечена глубокими, почти непроходимыми ущельями. Даже и пехоте досталось бы до чертиков, кроме того, я не обнаружил в округе нигде источника воды, хотя бы даже для двухдневного похода.

В это время к штабу Второго Родезийского полка подъехал большой автомобиль. Он остановился перед входом, а через минуту из машины вышел генерал и проследовал в штаб. Полковник Кэмпбелл поднялся и отдал честь старшему по званию начальнику, а молодой лейтенант, откозырнув, вытянулся по стойке «смирно».

— Я проезжал мимо,— сказал генерал,— и подумал, не остановиться ли поболтать с вами о том, о сем. Между прочим, как продвигаются поиски лейтенанта Смита Олдуика? Я вижу здесь Томпсона и полагаю, что он принимал в них действенное участие.

— Так точно,— подтвердил Кэмпбелл.— Он оказался самым удачливым в этом деле. Томпсон вернулся последним и именно он нашел самолет лейтенанта,— и полковник повторил затем генералу все то, о чем ему доложил лейтенант Томпсон.

Генерал сел у стола рядом с полковником. Оба офицера с помощью лейтенанта отметили на карте приблизительное местонахождение странного города, который, как доложил Томпсон, он обнаружил, кружа над каменным плато.

— Это чрезвычайно пересеченная местность,— заметил генерал Сматс,— но мы горы сроем до основания, пока не сделаем все возможное, чтобы добраться до неизвестного города. Отправим пока небольшой отряд на разведку. Малая часть войска, вероятно, скорее достигнет цели, нежели крупное соединение. Что-нибудь не больше роты, полковник, или, скажем, две с достаточным комплектом грузовиков для доставки продовольствия и воды. Назначьте опытного человека командиром и дайте ему возможность создать опорную базу как можно дальше на западе, насколько смогут пройти машины в том направлении. Вы можете оставить одну роту там, а другую выслать вперед. Я склонен думать, что нужно расположить базу на расстоянии дневного перехода до города, и при таких обстоятельствах рота, которая пойдет вперед, не будет испытывать недостатка в воде при достижении долины. Ну а там, в долине, где находится город, несомненно, должна быть вода. Летчик видел озеро. Разработайте несколько вариантов разведки и обеспечьте службу связи, чтобы база была все время в курсе того, как продвигаются вперед части. Когда отряд может выступить в поход?

— Мы можем загрузить грузовики уже сегодня вечером,— ответил Кэмпбелл,— и выступим завтра утром, по холодку.

— Хорошо,— сказал генерал,— держите меня в курсе дела,— и, распрощавшись с полковником, он покинул штабное помещение.

Когда Тарзан вспрыгнул на стену и ухватился за лозу, он понял, что лев уже близок и что его собственная жизнь зависит от прочности ползучего растения на городских стенах. К его великому облегчению, он обнаружил, что ветви плюща были толщиной в человеческую руку, а усики прочно прикрепились к древним камням и вросли в стену глубоко, так что его довольно приличный вес не имел для них никакого значения. Он мог быть спокоен — план его был вполне осуществим. В город он попадет без сомнения, и лев останется с носом.

Он услышал раздавшийся позади него гневный рев Нумы. Тот, совершив гигантский прыжок вслед за ним, соскользнул вниз, тщетно цепляясь за ветви плюща. С ловкостью обезьяны Тарзан быстро вскарабкался на гребень стены.

Несколько футов ниже стены находилась плоская крыша какого-то здания, и когда Тарзан спрыгнул на нее, за его спиной оказалась глубокая ниша, из которой выходило смотровое отверстие, обращенное к саду и лесу по другую сторону городской стены. В нише было очень темно, поэтому Тарзан не заметил фигуру, присевшую на корточках в густой тени, но хотя он не увидел спрятавшегося человека, ему недолго пришлось быть в неведении того, что он здесь не один. Не успел он коснуться ногами черепицы крыши, как тяжелое тело прыгнуло ему на спину и сильные руки схватили за пояс.

Оказавшись в невыгодном положении, атакованный со спины, с ногами, повисшими в воздухе, человек-обезьяна оказался почти беспомощным. Кем бы ни был неизвестный, схвативший его, он преследовал явно хорошо продуманную цель. Человек двигался прямо к краю крыши, и Тарзану скоро стало понятно, что тот собирается сбросить его вниз, на тротуар — наиболее действенный способ избавиться от непрошеного гостя. То, что он будет изувечен или убит, человек-обезьяна сообразил сразу, но у него не было намерения позволить противнику выполнить свой план.

Руки и ноги Тарзана были свободными, но он находился в таком невыгодном положении, что не мог ими никак {воспользоваться. Его единственной надеждой было попытаться стряхнуть неизвестного противника со своей спины. /Для этой цели Тарзан выпрямился и перегнулся назад, сколько было возможно, а затем неожиданно ринулся вперед. Результат оказался весьма удачным. Он даже не ожидал такого успеха. Тело противника, потеряв точку опоры при маневре, произведенном Тарзаном на краю крыши, потеряло равновесие. Нападавший невольно разжал руки, пытаясь удержаться над пропастью.

Подобный кошке в своих движениях, человек-обезьяна, как только коснулся ступнями крыши, снова оказался твердо стоящим на ногах. Он обернулся лицом к своему противнику, человеку почти одинакового с ним роста, вооруженному мечом, выхваченным из ножен.

Тарзан, однако, не намерен был позволить тому пустить это страшное оружие в ход. Поэтому он схватил соперника за ногу под коленками, и как футболист нападает на противника, пытающегося забить в ворота мяч, Тарзан напал на своего врага, отбросив его от себя на несколько ярдов, и с силой опрокинул навзничь. Противник грохнулся, ударившись спиной о крышу. И как только туземец упал, человек-обезьяна вмиг оказался сидящим у него на груди — одной рукой он схватил врага за запястье, а другой сдавил ему горло. До сих пор охранник сопротивлялся молча, но как только пальцы Тарзана коснулись его горла, он издал пронзительный крик, который был мгновенно оборван смуглыми сильными пальцами, прекратившими доступ воздуха в грудь врага. Парень рванулся в попытке сбросить с себя обнаженного гиганта, но это для него было равносильно попытке вырваться из когтей Нумы-льва.

Постепенно усилия стражника слабели, глаза выскочили из орбит, страшно закатившись под лоб, а из покрытых пеной губ вывалился распухший язык.

Когда сопротивление противника прекратилось, Тарзан встал, поставил ногу на труп врага и уже готов был издать победный клич, когда мысль о том, что предстоящая работа по спасению девушки и англичанина потребует предельной осторожности, заставила его промолчать.

Подойдя к краю крыши, он посмотрел вниз на кривую и мрачную улицу. В равных промежутках тьму озаряло трепещущее пламя, очевидно, на каждом перекрестке горел примитивный светильник — даже с крыши слышалось потрескивание огня. Факелы, воткнутые в специальные гнезда, установленных на стенах чуть повыше человеческого роста, давали тусклый колеблющийся свет.

Большая часть извилистой улицы тонула в густой тени, и даже в непосредственной близости от факела освещение было далеко не ярким. В пределах обозримого пространства были заметны немногие из обитателей странного города, кто не улегся спать. Они расхаживали по узким тротуарам вдоль галерей.

Чтобы продолжить поиски офицера и девушки, Тарзан должен был передвигаться по городу как можно свободней. Но если он пройдет хотя бы под одним из факелов, установленных на каждом углу, то обратит на себя внимание горожан. В обнаженном виде — в одной лишь набедренной повязке он будет немедленно обнаружен, так как своим внешним видом резко отличается от здешних обитателей.

С этими мыслями Тарзан оглянулся вокруг в поисках какого-нибудь выхода из создавшегося положения. Тут его взгляд упал на труп, лежащий возле него на крыше, и к нему сразу же пришло решение проблемы. Он не станет привлекать к себе внимания, если облачится в одежду побежденного противника.

Потребовалось лишь несколько минут для того, чтобы человек-обезьяна надел на себя просторную тунику с вышитым на ней попугаем, снятую с мертвого солдата. Он обулся в его сандалии. Вокруг пояса застегнул ремень, но под туникой надежно спрятал нож своего покойного отца. Остальное оружие он не мог так легко сохранить при себе и поэтому в надежде, что еще вернется и, очевидно, отыщет его на том месте, где оставил, отнес всю свою амуницию к краю стены и опустил вниз, постаравшись замаскировать ее получше среди листвы. В последний момент ему оказалось очень трудно расстаться с пеньковой веревкой. Она вместе с ножом была наиболее привычным для него оружием, он пользовался ею такое длительное время... Тарзан подумал и пришел к заключению, что, сняв пояс с саблей, он может обмотать веревку вокруг талии под туникой, спрятав ее таким образом от посторонних взоров.

Наконец, хорошо закамуфлировавшись под местного жителя, он взлохматил копну своих черных кудрей, довершая тем самым сходство с косматыми безумцами, населяющими город, и принялся искать возможность добраться до улицы, лежащей внизу. Он мог бы рискнуть и спрыгнуть с карниза крыши, но боялся привлечь таким прыжком внимание пешеходов к себе и этим самым рассекретиться.

Крыша здания, на которой оказался Тарзан, была довольно высокой. Остальные дома выглядели гораздо приземистей. Тарзан убедился, что легко можно идти по крышам к центру города, что он и сделал. Преодолев какое-то расстояние, он вдруг обнаружил прямо перед собой несколько человеческих фигур, расположившихся прямо на крыше одного из соседних домов.

Тарзан заметил отверстия на каждой крыше, очевидно, служащие входом в помещения.

Присутствие людей задержало его передвижение, и он решил рискнуть и попытаться выбраться на улицу, воспользовавшись люком в крыше одного из зданий. Подойдя к ближайшему отверстию, Тарзан склонился над темным провалом и прислушался, не исходят ли какие-либо звуки из нижних помещений, но ничего не уловил и не почувствовал никаких признаков живого существа в непосредственной близости.

Без дальнейшего промедления человек-обезьяна спустился в проем и был готов спрыгнуть в кромешной тьме на пол комнаты, если не нащупает ногой ступеньки лестницы.

Кругом царил полнейший мрак, но его глаза вскоре привыкли к окружающему. Темнота слегка смягчалась проникающим внутрь светом от факела, горящего на ближнем перекрестке. Свет пламени давал мерцающее освещение, оно проникало через узкие окна, выходящие на улицу, и слегка рассеивало мрак.

Убедившись, что помещение никем не занято, Тарзан отыскал лестницу, ведущую на цокольный этаж,— он нашел ее в темном коридоре за дверью. Там открывался пролет узких каменных ступеней, ведущих вниз, к выходу наружу.

Удача благоприятствовала ему, и он добрался до тени аркады, не столкнувшись ни с кем из обитателей дома.

Оказавшись на улице, Тарзан не растерялся, в каком направлении ему идти, так как почти проследил путь двух европейцев до самых ворот, ведущих в город, и не сомневался, что их отвели куда-то в центр, где высились внушительные дворцы и блестела водная гладь. Острое чувство пространства позволило человеку-обезьяне безошибочно избрать направление. Он всегда умел с большой точностью определяться внутри города, так же, как и в родных джунглях. Тарзан предположил, где может надеяться уловить след тех, кого искал, и двинулся избранным путем.

Первой задачей было обнаружить улицу, параллельную северной стене, вдоль которой он мог бы пробраться к городскому центру, виденному им из леса. Понимая, что надежда на успех зависела от дерзости операции, Тарзан направился прямым ходом к ближайшему факелу, торчащему на перекрестке. Он не пытался скрываться в тени сводчатой галереи, вполне резонно считая, что никакого особого внимания к себе он не привлечет, ибо другие пешеходы ничем не отличались от него. Те немногие, мимо которых он проходил, не обращали никакого внимания на идущего по своим делам стражника, каким казался Тарзан, и он уже почти дошел до ближайшего перекрестка, когда увидел идущих ему навстречу нескольких человек, одетых в желтые туники, точно такие же, какую он снял с убитого противника и надел на себя.

Стражники направлялись прямо к нему, и человек-обезьяна понял, что если он сделает хоть шаг навстречу, то столкновение с ними станет неизбежным, и случится это как раз на перекрестке двух улиц, при ярком свете факелов. Вначале Тарзан был склонен твердо продолжать путь, так как он лично не возражал бы схватиться с ними, но своевременное воспоминание о девушке, возможно, беззащитной узнице в руках этих страшных людей, заставило (‘го разработать другой, менее рискованный, план действия.

Он почти выбрался из тени аркады под довольно яркое освещение, и приближающиеся воины были в нескольких ярдах от него, когда он вдруг склонился и притворился, что поправляет развязавшиеся ремни своих сандалий. Тарзан не был вполне уверен, что расположение ремней на его щиколотке соответствует способу, каким завязывают сандалии те, кто их постоянно носит. Он все еще стоял, нагнувшись, когда солдаты подошли к нему вплотную. Как и предыдущие прохожие, они не обратили на него никакого внимания, и как только они его миновали, он распрямился и продолжил свой путь, свернув направо у перекрестка двух улиц.

Улица, на которую он сейчас вступил, была исключительно темной и узкой. Большая ее часть тонула во мраке, не получая освещения от факелов с каждого угла, поэтому Тарзан вынужден был двигаться практически ощупью в густой тьме аркад.

Наконец дома слегка расступились, улица стала немного пошире как раз перед следующим поворотом, на перекрестке замерцал свет факела, и когда Тарзан подошел поближе, то в неверном свете сумел разглядеть силуэт льва. Зверь медленно шествовал по тротуару, направляясь прямо к Тарзану.

Какая-то женщина переходила улицу прямо под носом у хищника, лев не обратил на нее никакого внимания так же, как и она на него. Мгновением позже маленький ребенок пробежал за женщиной и так близко метнулся перед мордой льва, что зверь вынужден был отпрянуть и отступить на шаг.

Человек-обезьяна усмехнулся и быстро перешел на противоположную сторону улицы, так как его тонкое обоняние подсказывало ему, что у этого места легкий ветерок, гуляющий по улицам города, отражаясь от стен, близко стоящих друг против друга, подует сейчас от него ко льву, когда тот будет проходить мимо. Если остаться на этой стороне улицы, то хищное животное учует непривычный запах, а когда он дойдет до ноздрей зверя, неизвестно, что тот предпримет. Тарзан был достаточно мудр и, следуя закону джунглей, предпочитал не рисковать. Он знал, что может обмануть глаза человека и зверя, но не сможет так легко спрятать от ноздрей одной из огромных кошек свою суть. Острый нюх хищника распознает существо, отличное от обитателей города,— единственное разумное человеческое существо. Это может озлобить зверя.

Нума легко отличит чужака от знакомых обитателей города. Кошка почует врага, а Тарзану вовсе не хотелось, чтобы его задрал лев, даже и домашний.

Уловка сработала удачно, лев прошел мимо, бросив на него лишь косой взгляд.

Тарзан преодолел еще некоторое расстояние и почти достиг места, где, как он думал, мог отыскать улицу, отходящую от городских ворот. Тут у ближайшего перекрестка его ноздри уловили запах девушки, а секундой позже — и Смита Олдуика. Он был вынужден принюхиваться повнимательнее, чтобы удостовериться в правильности взятого следа.

Тарзан нагибался очень низко у каждого перекрестка, неоднократно проявляя внимание к ремешкам своих сандалий и приближая ноздри к тротуару.

Продвигаясь по улице, по которой ранее провели обоих европейцев, он заметил изменения в архитектуре зданий. Здесь явно располагался район фешенебельных резиденций. Кроме того, эта часть города была занята богатыми магазинами и рынками. Здесь освещение было получше, и количество факелов увеличилось. Они были прикреплены не только на перекрестках, но и вдоль улицы. Людей стало намного больше. Магазины были открыты и освещены, так как с заходом солнца дневная жара уступала место приятной ночной прохладе, и городская жизнь заметно оживлялась. В этом районе увеличилось и количество львов, свободно разгуливающих среди прохожих. Впервые Тарзан заметил особенность склада ума здешних людей, их странность. Раз он был почти сбит с ног обнаженным человеком, который быстро мчался через улицу, крича о чем-то во весь голос. Никто на него не обращал никакого внимания. Затем Тарзан чуть не споткнулся о женщину, ползущую на четвереньках в тени одной из аркад.

Сначала человек-обезьяна подумал, что она ищет что-то, оброненное ею в дорожную пыль. Но приблизившись, чтобы посмотреть на нее, убедился, что ничего подобного она не делала. Женщина просто предпочитала ходить на четвереньках, нежели передвигаться на ногах. Ей было от этого очень весело, она идиотски хихикала, слегка повизгивая.

В другом квартале он увидел двоих странных субъектов, дерущихся прямо на крыше одного из зданий, пока, наконец, тот, кто оказался посильнее, не вывернулся из объятий другого и не столкнул своего противника вниз так, что тот грохнулся прямо на камни тротуара, где и остался лежать неподвижно. Из груди победителя вырвался дикий крик торжества, разнесшийся эхом по городу, а затем победитель без промедления ринулся на улицу, невзирая на высоту здания. Он упал рядом с телом своей жертвы и тоже явно расшибся насмерть о пыльные каменные плиты. Лев вышел из густой тени дверного проема и подошел к двум окровавленным и безжизненным телам, валяющимся перед ним. Тарзан решил посмотреть, какой эффект произведет на зверя запах крови, и удивился, увидев, что животное лишь обнюхало трупы и лизнуло горячую багряную лужицу, а затем улеглось спокойно между двумя мертвецами.

Он прошел мимо льва, и только миновал зверя, как его внимание привлекла фигура человека, осторожно спускавшегося с высокой крыши на восточной стороне проспекта.

У Тарзана разгорелось любопытство. Он остановился и стал наблюдать за происходящим.

Глава 21В АЛЬКОВЕ

Как только Смит Олдуик осознал, что он один и практически беззащитен в огороженном месте, переполненном огромными львами, то оказался почти на грани истерики. Его обуял дикий страх, ведь он испытывал сильную слабость и неутихающую боль от кровоточащих ран. Прислонившись к решетке, лейтенант не смел повернуть голову к зверям, разгуливающим вокруг. Он чувствовал, как бессильно подгибаются под ним колени. В голове его звенела пустота. Он ощущал дурноту, его мучило головокружение, к горлу подступала тошнота. Вдруг все потемнело у него перед глазами, и его ослабевшее от ран тело свалилось на землю у самой решетки.

Как долго он пролежал без чувств, Смит Олдуик не знал, но как только сознание начало медленно восстанавливаться, до него стало доходить, что лежит он в прохладной постели, на белоснежных простынях в светлой, веселой комнате, а с одной стороны, ближе к нему, дышало прохладой открытое окно, тонкие занавески развеваются от теплого летнего ветерка, дующего из залитого солнцем сада, несущего с собой запах созревающих фруктов на его ветвях. Старый сад, где между деревьев растет зеленая трава, сгибающиеся под тяжестью плодов ветви, солнце просвечивает сквозь листву и бросает яркие блики на землю... И на пестром от цветов газоне играет с резвым щенком маленький ребенок. Он дома, в Англии... Это же его родное поместье...

— Боже,— подумал Олдуик,— какой кошмар мне приснился...

Лейтенант вновь закрыл глаза.

И тут он почувствовал, как кто-то рукой дотронулся до его лба и щеки — прохладная нежная рука отгоняла все тяжелые воспоминания. В течение долгой минуты Смит Олдуик лежал в полной прострации и с чувством абсолютного покоя, пока постепенно не начал осознавать, что рука стала жестче, она не была уже прохладной, а стала горячей и влажной. Он открыл глаза и увидел перед собой морду огромного льва. Огромным шершавым языком хищник вылизывал его лоб и щеки.

Лейтенант Гарольд Смит Олдуик был не только английским джентльменом, но и офицером по званию, и он соответствовал тому, к чему эти качества обязывали, будучи человеком смелым, но когда понял, что приятная сердцу картина, представшая перед его взором, была всего лишь плодом бредового сна, игрой воображения, а в действительности он все еще лежит там, где упал, у основания решетки, а над ним стоит громадный лев и лижет ему лицо, слезы наполнили его глаза и покатились по щекам. Никогда, подумал он, еще жестокая судьба не сыграла столь безжалостную шутку с беспомощным человеком.

Некоторое время он лежал, притворившись мертвым, а лев, перестав лизать его, обнюхивал его тело. Бывают обстоятельства, когда смерть становится предпочтительней жизни, и наконец англичанин начал сознавать, что было бы лучше быстро умереть, нежели лежать в этом ужасном безвыходном положении, в мучительной позе мертвеца и терзаться в ожидании того, пока разум не откажет от невыносимого напряжения и он сойдет с ума.

Итак, осторожно, не спеша, он поднялся, опираясь спиной о решетку. При первом его движении лев зарычал, но после больше не стал обращать внимания на человека. Когда наконец Смит Олдуик встал на ноги, лев равнодушно отодвинулся. Тогда молодой человек оглянулся и стал рассматривать загородку, в которой находился.

Развалившись под тенью дерева, лежа на длинном помосте возле южной стены, огромные звери отдыхали, за исключением двух или трех, нервно расхаживавших взад и вперед. Этих-то Олдуик испугался, но когда еще двое львов прошли мимо него, он почувствовал себя увереннее, вспоминая тот факт, что звери привыкли к присутствию человека. Но все же он не решился далеко отойти от решетки.

Осматривая свое окружение, Смит Олдуик заметил, что ветви одного из деревьев возле дальней стены дома протянулись прямо к открытому окну. Если бы он сумел добраться до этого дерева и у него хватило бы сил взобраться на ветку и вскочить в окно, это было бы реальным шагом к спасению. Но чтобы достичь дерева, он должен пройти вдоль всей ограды, а у самого ствола спасительного дерева лежали, развалившись, два огромных льва.

Полчаса молодой человек стоял и смотрел с тоской на эту кажущуюся такой заманчивой дорогу к спасению, и наконец тихо выругавшись, направился к дереву, распрямив плечи жестом отчаяния и вызова. Смит Олдуик медленно и осторожно шел к центру двора. Один из бродивших рядом львов отделился от боковой стены и пошел прямо ему навстречу. Но Смит Олдуик решился на то, что он считал своим единственным шансом на спасение, в крайнем случае, достижением временной безопасности, поэтому он продолжал идти быстрым шагом, игнорируя приближение зверя.

Лев, подойдя к нему совсем близко, обнюхал его, а !атем зарычал, оскалив клыки.

Смит Олдуик вытащил пистолет из-за рубашки.— Если он собрался меня убить,— подумал он,— то не вижу никакой надобности в спасении бегством. И мне абсолютно все равно, попаду я в него сразу или только разъярю шумом выстрела. Нахал не может убить меня больше одного раза, 11 каком бы настроении он ни был.

Но когда лейтенант сделал движение, вытаскивая оружие из-под рубашки, поведение льва вдруг изменилось. Все еще рыча, зверь повернулся и удалился. К этому времени англичанин стоял почти у подножия дерева, бывшего заветной целью его передвижения, а между ним и спасением развалился, похрапывая, спящий лев.

Над головой Смита Олдуика свисала ветка: если бы он подпрыгнул, то легко оказался бы на ней, но ослабевший от ран и потери крови юноша сомневался в своих силах. Вряд ли он способен сделать это упражнение, находясь и таком плачевном состоянии. Перед ним стоял вопрос, а сможет ли он вообще взобраться на дерево, одолеваемый такой слабостью, а ее он особенно начал ощущать, проделав небольшой переход от решетки к дереву. Эта недлинная дорога совсем изнурила его. Имелась всего одна возможность для решения поставленной задачи — самая нижняя ветвь делала ствол легко достижимым. Чтобы добраться до нее, он должен перешагнуть через тело спящего льва. Только там, рядом с хищником, можно без особых усилий залезть на дерево. Следовало решаться.

Глубоко вздохнув, Смит Олдуик поставил одну ногу между раскинутыми лапами зверя и осторожно поднял другую, чтобы перенести ее через рыжевато-коричневое туловище.

— Что,— подумал лейтенант,— если зверюга возьмет да и проснется сейчас?

Подобное размышление бросило его в дрожь, но он не остановился и не убрал ногу. Робко поставил он ее за туловищем льва, и опершись на нее всей тяжестью, осторожно перенес через спящего зверя другую ногу. Он прошел на цыпочках к стволу дерева, и лев не проснулся.

Смит Олдуик был слаб от потери крови и тех трудностей, которые перенес, но сознание своего отчаянного положения заставило его проявить ловкость и энергию. В нормальных условиях он едва ли сумел бы их так мобилизовать. Его жизнь зависела от успеха его усилий. Лейтенант быстро подпрыгнул, уцепился за нижнюю ветвь и взобрался наверх, оказавшись вне досягаемости львов, хотя неожиданный шорох, произведенный им, и разбудил спящих животных.

Звери подняли головы и вопросительно посмотрели вверх. Они вглядывались в древесную крону какое-то мгновение, а затем продолжили свой прерванный сон.

Англичанин до сих пор все так легко проделал, что вдруг начал спрашивать себя, а подвергался ли он за это время настоящей опасности? Как он предполагал, львы были привычны к присутствию людей, но все же это были львы, и он вполне понимал, почему ему легче дышится, когда он находится на безопасном расстоянии от их страшных когтей.

Прямо перед ним было открытое окно, которое он заметил с земли. Он сейчас сидел на ветке дерева вровень с ним и мог хорошо различить, по-видимому, никем не занятую спальню. Он стал осторожно пробираться к окошку по толстой, достаточно прочной ветке, нависающей над подоконником. Не требовалось большой ловкости, чтобы добраться до окна, а через минуту лейтенант перевалился через подоконник и очутился в комнате.

Смит Олдуик оказался в довольно просторном помещении, пол которого был устлан коврами с грубым примитивным орнаментом. Несколько предметов, составляющих скудное убранство спальни, были подобны тем, какие он видел в комнате на первом этаже, куда его вместе с Бертой Кирчер втолкнули в конце их путешествия под охраной львов.

В дальнем конце спальни находился, как видно, занавешенный пологом альков. Тяжелые шторы полностью скрывали его внутреннюю часть. В стене напротив окна и возле алькова виднелась закрытая дверь — очевидно, это был единственный выход из комнаты.

По косым лучам солнца, золотящим стены помещения, лейтенант понял, что приближается вечер. Он в нерешительности обдумывал, целесообразно ли ожидать наступления темноты здесь или же стоит немедленно начать поиск средств к побегу из здания и дальше из города.

Решив наконец, что не вредно обследовать комнату, в которой он очутился, чтобы иметь представление, как лучше покинуть ее после наступления темноты, Смит Олдуик пересек помещение в направлении двери, но успел сделать всего несколько шагов, как занавесь, скрывающая альков, раздвинулась, и его взору предстала фигура женщины.

Женщина была молода и хорошо сложена. Легкая драпировка, облегающая ее тело ниже груди, не оставляла скрытым ничего, ни единой подробности ее ладной фигурки, но лицо ее было лицом слабоумной. При виде ее Смит Олдуик застыл в ожидании, что его вторжение в чужую спальню вызовет у обитательницы крики о помощи. Но ничего подобного не случилось. Наоборот, женщина подошла к нему и улыбнулась, а оказавшись совсем близко, своими тонкими, красивыми пальцами коснулась рукава его изодранной гимнастерки. Так любопытный ребенок мог бы взяться за новую игрушку. С той же странной улыбкой женщина окинула лейтенанта блуждающим взглядом с головы до ног, воспринимая с детским любопытством каждую деталь его внешности.

Вскоре она заговорила с ним мягким, хорошо модулированным голосом, резко контрастирующим с ее обликом. Голос и девичья фигура идеально гармонировали друг с другом, и казалось, принадлежали совсем иному существу, если судить по чертам изуродованного безумием лица.

Смит Олдуик не понял ни слова из того, что она ему сказала, но тем не менее тоже заговорил с ней, стараясь тоном голоса выразить почтительность и уважение, как если бы он разговаривал с женщиной своего круга. Это, очевидно, подействовало на незнакомку весьма благоприятно, так как прежде чем Смит Олдуик понял ее намерения и смог ей помешать, она обняла его за шею и начала целовать в губы с величайшей непринужденностью.

Олдуик старался освободиться от довольно неожиданных объятий, но женщина только сильнее прижималась к нему. Лейтенант чувствовал себя весьма неловко, но вспомнил о том, что, как говорили, следует относиться с чувством юмора к умственно неполноценным, покорился ей. В то же время он предположил, что незнакомка послужит средством к побегу. Смит Олдуик закрыл глаза и ответил на жаркие объятия.

В этот момент дверь открылась, и в комнату кто-то вошел. Заслышав звук скрипнувших петель, Смит Олдуик открыл глаза и увидел, что в дверях застыл мужчина. Юноша попытался освободиться от жарких объятий безумной девицы, но понял, что вошедший застал их в довольно компрометирующей позе. Девушка стояла спиной к двери и, казалось, вначале не сообразила, что они не одни, но, сообразив, что в комнате кто-то есть, быстро обернулась.

Когда девица взглянула на вошедшего мужчину, ужасное лицо которого было искажено выражением бешеной ярости, она страшно перепугалась и, выскользнув из объятий Смита Олдуика, с криком шмыгнула в альков. Англичанин, покрасневший и растерянный, застыл там, где она его покинула. Он понял тщетность попытки объясниться с вошедшим. Тот обладал внешностью идиота, и слова вряд ли смогли бы подействовать на него и смягчить обуявший безумца гнев.

Смит Олдуик тотчас же узнал в мужчине того чиновника, что принимал их с Бертой Кирчер в комнате внизу. Лицо вошедшего, мертвенно бледное от дикого бешенства, а возможно, и ревности, страшно дергалось. Судороги, сводившие мышцы уродливой физиономии, еще больше подчеркивали выражение безумной злобы.

На какое-то мгновение мужчину, казалось, парализовало от ярости, но затем, издав дикий возглас, перешедший в звериный вой, идиот выхватил свою кривую саблю и бросился к англичанину. У Смита Олдуика не осталось никакой надежды на спасение от острого оружия, сверкавшего в руке разъяренного безумца. Лейтенант отдавал себе отчет в том, что его, возможно, сейчас постигнет страшная смерть, и сделал единственное, что оставалось в таком положении,— вытащил свой пистолет и разрядил его прямо в сердце напавшего на него человека.

Даже не простонав, безумец рухнул на пол прямо к ногам Смита Олдуика. Пуля положила конец его жизни.

Несколько секунд в комнате стояла могильная тишина. Англичанин замер над распростертым телом мертвеца и только поглядывал на дверь, держа пистолет наготове и ожидая, что вот-вот послышится топот ног тех, кто должен был услышать громкий звук выстрела и поспешить проверить, в чем тут дело. Но никаких шагов не последовало, ничего не указывало на то, что выстрел привлек чье-нибудь внимание и его кто-либо услышал.

Внимание англичанина было отвлечено от двери к алькову, где между портьерами вновь появилось лицо девушки. Глаза ее были широко раскрыты, а нижняя челюсть отвисла. Глупые глаза светились удивлением и благоговейным страхом. Взгляд девушки был устремлен на тело, лежащее на полу. Вдруг она осторожно скользнула в комнату и на цыпочках подкралась к трупу. Казалось, девица все время была в нерешительности, готовая каждую минуту убежать, когда, оказавшись в двух или трех футах от мертвеца, остановилась и, взглянув на Смита Олдуика, задала ему какой-то вопрос. Он, конечно, не мог понять что она спросила, и только улыбнулся в ответ. Затем девица подошла к мертвому телу и склонившись, осторожно прикоснулась к нему.

Вдруг выражение ее лица переменилось, она встряхнула труп за плечо, а затем с силой, неожиданной для ее нежной девичьей фигуры, перевернула его на спину, как будто у нее было сомнение в том, жив ли мужчина. Однако вид смертельной гримасы, должно быть, убедил ее, что жизнь в этом теле угасла. Осознав это, девица испустила радостный вопль и разразилась идиотским смехом. Маленькими кулачками она колотила по повернутому к ней лицу мертвеца.

Это было отвратительное зрелище. Молодой человек невольно отвернулся. Он понимал, что никогда бы не был свидетелем такой ужасной сцены вне стен сумасшедшего дома или этого страшного города. Смит Олдуик понимал, что действия безумной девушки выражают ее неистовую радость по поводу смерти ненавистного ей человека. Она вдруг прекратила наносить бесполезные удары по мертвому лицу и, вскочив на ноги, быстро подбежала к двери и задвинула деревянную задвижку, тем самым закрыв доступ в комнату извне. Затем вернулась на середину комнаты и стала быстро лопотать что-то, обращаясь к лейтенанту, периодически жестами указывая на мертвеца, лежащего на полу. Видя, что лейтенант ее не понимает, она вдруг возбудилась и с внезапным истерическим воплем бросилась к нему, потрясая сжатыми кулачками и намереваясь ударить англичанина. Смит Олдуик отступил на несколько шагов и наставил на нее пистолет. Хотя она и была безумной, но не настолько, чтобы не связать гром кий выстрел с маленьким предметом в руках пришельца. Она сразу прекратила свои истерические выкрики, так же неожиданно, как и начала. Черты лица смягчились, и выражение одержимости и злобы исчезло так же, как и появилось.

Вновь уставился на лейтенанта бессмысленный взгляд, и улыбка раздвинула мокрые губы. Голос девицы утратил резкость и стал мягким, воркующим, таким, каким она впервые заговорила с пришельцем.

Теперь девушка знаками пыталась объяснить свои желания, показывая жестами Смиту Олдуику, чтобы он последовал за ней. Она подошла к портьерам и, раздвинув их, открыла альков. Это был, пожалуй, больше чем альков, скорее отдельный закуток. Довольно большое пространство со множеством ковров и драпировок, с мягкими подушками, в изобилии разбросанными по коврам.

Оглянувшись назад, девица указала пальцем на труп на полу комнаты, а затем, перейдя в альков, подняла ковер, покрывавший широкий диван и ниспадавший на пол складками со всех сторон. Она отбросила подушки, и под ними открылось отверстие. На это отверстие она и указала, а затем опять ткнула пальцем на труп, ясно показывая лейтенанту свое желание. Она хотела, чтобы мертвое тело было спрятано внутри дивана. Если у лейтенанта и оставалось сомнение, то девица попыталась его рассеять; схватив Смита Олдуика за руку, она подтолкнула его к трупу. Он повиновался. Вдвоем они подняли тяжелое тело и, наполовину неся, наполовину волоча, затащили его в альков. Вначале оба испытывали некоторые затруднения, пытаясь затолкать труп мужчины в небольшое отверстие, выбранное девушкой для этого, но наконец справились со своим делом и засунули труп туда, куда хотела хозяйка комнаты. Девица забросала мертвеца подушками и водрузила на место ковер. Смит Олдуик вновь поразился ее дьявольской жестокости. В середине комнаты лежал палас, пропитанный кровью, девушка быстро свернула его и покрыла им одну из кушеток, так, чтобы алое пятно оказалось незаметным. Поправив другие ковры и принеся новый из алькова, она быстро навела порядок в комнате. Теперь ничто не указывало на трагедию, столь недавно разыгравшуюся здесь.

Закончив уборку, девушка вновь усмехнулась своей странной ухмылкой и присела на диван, скрывающий под собой страшный предмет. Она потянула англичанина к себе и снова обняла его за шею, склоняя его голову к мягким подушкам, разбросанным прямо над трупом.

Остро сознавая ужас своего положения, полный чувства отвращения, Олдуик ясно понимал требования женщины. Он чувствовал, что унижает себя, покупая свою жизнь такой ценой, против которой восставала лучшая сторона его натуры, но слабость стала брать верх. В этот критический момент, когда лейтенант был уже на грани сдачи, раздался сильный стук в дверь.

Спрыгнув с кушетки, девушка схватила молодого человека за руку и потащила за собой к стене, близкой к изголовью дивана. Здесь она отодвинула одну из портьер, открыв за нею небольшую нишу, куда и втолкнула лейтенанта, потом опустила портьеру за ним, так что он стал незаметен из дальней комнаты. Лейтенант слышал, как женщина, выйдя из алькова, подошла к двери комнаты и заскрежетала засовом, отодвигая его. Послышались голоса мужчины и женщины.

Интонация голосов казалась разумной, такой, как если бы Смит Олдуик слышал обычный разговор на каком-нибудь иностранном языке. Однако после ужасных испытаний прошедшего дня он ежеминутно ожидал какого-нибудь подвоха и затаился за портьерой.

По доносившимся звукам он мог определить, что двое вошли в альков и, побуждаемый желанием узнать, что за люди заявились в комнату, осторожно выглянул. Ему показалось, что, возможно, с пришедшим человеком снова придется сражаться, поэтому слегка раздвинув тяжелые портьеры, взглянув, увидел двоих сидящими на диване и сплетшимися в объятиях. Девушка ласкала вошедшего с такой же бессмысленной улыбкой на лице — точно такой же улыбкой она одаривала и его самого.

Олдуик, оставив узкую щель между портьерами, мог наблюдать за действиями находящихся в алькове, не обнаруживая себя и не подвергаясь риску, что будет замечен.

Он видел, как девушка расточает мужчине жаркие поцелуи. Вошедший был намного моложе того, которого Смит Олдуик отправил на тот свет.

Вдруг женщина высвободилась из объятий своего любовника, как бы пораженная неожиданным воспоминанием. Она наморщила лоб, видимо, пытаясь что-то вспомнить, и внезапно с испуганным выражением лица кинула быстрый взгляд назад, на скрытую за портьерой нишу, где стоял англичанин, после чего начала что-то нашептывать своему компаньону, изредка поворачивая голову в сторону ниши, а иногда делая движения рукой и тыча в этом направлении указательным пальцем.

Это движение Смит Олдуик расценил, как ее попытку описать пистолет и то, как им нужно пользоваться.

Ему стало ясно, что девица предает его и, не теряя больше времени, он повернулся спиной к портьерам и быстро ощупал стену ниши, где скрывался.

В алькове шептались мужчина и женщина, а затем очень тихо мужчина встал и осторожно вынул из ножен свою кривую саблю. На цыпочках он подошел к портьерам. Девушка подкрадывалась к нише вместе с ним. Ни тот, ни другой теперь не разговаривали, и никакого другого звука в комнате не было слышно. Девушка, бросившись вперед, указала на занавес рукой примерно на высоте человеческой груди. Она отступила в сторону, а ее соучастник, подняв лезвие и держа его в горизонтальном положении, ринулся вперед и, подавшись всей тяжестью тела, с силой вонзил острый конец в портьеру. Лезвие пробило портьеру и вошло в нишу за ней во всю свою длину.

Берта Кирчер, убедившись, что ее усилия спастись тщетны, и понимая, что должна сохранить силы на случай, если представится возможность побега, перестала вырываться из объятий Метака. Он же уносил ее куда-то, спеша по тускло освещенным коридорам дворца.

Принц бежал через пустые комнаты, сжимая в объятиях свой трофей. Девушке было ясно, что хотя похититель и является сыном короля, его все же могут схватить и наказать за проступок, иначе он не проявлял бы такую явную тревогу, убегая с ней так поспешно.

Кроме того, принц постоянно озирался по сторонам, вращая испуганными глазами и подозрительно заглядывая в каждый закоулок, мимо которых пробегал. Берта Кирчер понимала, что наказание принцу, если его поймают, может быть скорым и ужасным.

По направлению, которым следовал похититель, она поняла, что они кружатся на одном и том же месте, хотя потеряла совершенно всякое чувство ориентации. Девушка не знала, что принц, как и она сама, тоже пребывает в замешательстве. Он действительно бесцельно метался по территории дворца, надеясь, что сможет случайно наткнуться на подходящее убежище.

Неудивительно было, что этот отпрыск безумцев испытывал затруднения, заблудившись в лабиринтах дворца, построенного маньяками для сумасшедшего короля.

Коридор петлял, пересекая залы, безумец несся вприпрыжку, резко меняя направление, то спускаясь куда-то по винтовым лестницам, то снова поднимаясь до уровня второго этажа. Вскоре крутая лестница попалась на пути, и полней сумасшедший принц с головокружительной быстротой бросился вниз, увлекая за собой свою ношу.

На каком этаже или в какой части дворца они оказались, даже Метак не имел представления, пока резко не остановился у закрытой двери, которую толкнул, чтобы войти, и неожиданно оказался в помещении, ярко освещенном и полном воинов.

В одном конце комнаты на огромном троне восседал король, кроме того, к удивлению девушки, она увидела еще один трон, а на нем развалилась огромная львица, ее голову венчала золотая корона, напомнившая девушке рассказ Ханилы, в то время не произведший на нее впечатления: «Но у него были и другие королевы, и не все они были женщинами».

При виде Метака и девушки король встал с трона и пошел навстречу, пересекая зал. Все королевское величие слетело с него в неудержимой вспышке гнева. На ходу король пронзительно во весь голос отдавал воинам какие-то команды.

Как только Метак так опрометчиво открыл дверь в это осиное гнездо, он понял, что ошибся и немедленно кинулся назад. Повернувшись, он побежал снова в другом направлении, но теперь сотни людей гнались за ним по пятам, смеясь и улюлюкая. Принц бросался из стороны в сторону, опережая погоню на несколько минут, пока в конце длинного коридора, резко спускавшегося вниз с более высокого уровня, он не ворвался в какое-то помещение, освещенное множеством факелов.

В центре помещения был бассейн значительных размеров, уровень воды в нем достигал нескольких футов. Гнавшиеся за принцем и его пленницей ворвались следом. В этот момент Метак прыгнул в воду с девушкой в руках и исчез под ее поверхностью. Погоня остановилась, и воины в ожидании его появления на поверхности воды возбужденно ходили по краю бассейна, но никто не вынырнул оттуда...

Когда Смит Олдуик повернулся, чтобы исследовать нишу, где он прятался, его рука ощупала заднюю стенку и сразу коснулась деревянной дверной панели с таким же засовом, каким, он заметил, была снабжена наружная дверь.

Осторожно, стараясь не производить шума, он вытащил деревянную задвижку и легонько толкнул дверь: дверь бесшумно открылась наружу, в абсолютную темноту. Осторожно передвигаясь, ощупывая каждый дюйм пола, лейтенант выбрался из ниши и плотно затворил за собой дверь.

Ощупав все вокруг, Смит Олдуик обнаружил, что находится в узком коридорчике. Пройдя осторожно по нему несколько ярдов, он оказался вдруг, по-видимому, около какой-то лестницы, загораживающей собой проход. Нащупав руками препятствие, он убедился, что это действительно ступеньки и что за ними сплошная стена, которой заканчивался коридор. Так как он не мог идти дальше по коридору, а лестница начиналась у того места, где он стоял, и ему очень не хотелось возвращаться к пройденному пути, то у юноши не оказалось другого выбора, как только подниматься наверх по ступенькам, что он и сделал, держа пистолет наготове в боковом кармане своей блузы.

Поднявшись всего на две или три ступени, лейтенант неожиданно больно ударился головой о твердую поверхность над собой. Ощупав одной рукой препятствие, он обнаружил, что дальнейшему подъему мешает дверца люка в потолке. Лейтенанту с большим усилием удалось поднять крышку на два дюйма, и он увидел через щель звезды темной африканской ночи.

Со вздохом облегчения, но с неослабевающей осторожностью, он тихо сдвинул крышку люка в одну сторону настолько, чтобы осмотреть через щель поверхность крыши. Быстро оглядевшись и убедившись, что поблизости никого нет, кто мог бы увидеть, как он пробирается по крыше, хорошо заметный в ярком свете звезд, он решился.

Быстро выбравшись через отверстие на плоскую крышу, он задвинул крышку люка на место и постарался сориентироваться, приходя потихоньку в себя после пережитых потрясений. Перед ним расстилалась пологая поверхность, на которой он стоял. Она примыкала к стене значительно более высокого здания. Оно поднималось на несколько этажей над его головой. В нескольких ярдах на западе он мог видеть мерцающие огни факелов на кривой улице — в ту сторону он и направился.

В конце крыши лейтенант взглянул вниз, всматриваясь в ночную жизнь города безумцев. Он увидел мужчин, женщин, детей и львов, и из всех, кого он заметил, было вполне очевидно, что только львы могут считаться нормальными.

Ориентируясь по звездам, Олдуик легко определил направление и восстановил в памяти путь, приведший его в город, на крышу одного из зданий, где он сейчас стоял. Лейтенант понял, что улица, лежащая перед ним, была той же, по которой его и Берту Кирчер вели во дворец сегодня утром.

Если он смог выбраться из стен дома, то может, сумеет пробраться незамеченным в тени аркад к городским воротам. Он уже считал безнадежной мысль о поисках девушки и даже не обдумывал попытки спасти ее, так как знал, что один с теми считанными патронами, оставшимися у него, ничего не сможет сделать против безумцев, населяющих этот город, переполненный вооруженными людьми.

То, что он мог бы остаться живым и пересечь наводненный львами лес за горами, было сомнительно, и если даже каким-нибудь чудом он доберется до пустыни, его участь все равно предрешена, но Смит Олдуик был снедаем желанием оставить как можно дальше позади себя этот ужасный город.

— Будь что будет,— подумал он,— но надо постараться удрать отсюда.

Он увидел, что крыши простирались почти на одинаковом уровне без перерыва, открывая путь на север до следующего перекрестка. Прямо перед ним на стене дома торчал горящий факел. Добраться до тротуара было необходимо незаметно, чтобы идти по самой темной части улицы.

Смит Олдуик стал искать вдоль края крыши место, откуда он мог бы относительно незаметно спуститься вниз.

Он прошел немного вдоль крыши до того места, где улица резко сворачивала на восток, прежде чем обнаружил подходящий участок, но и здесь вынужден был долго выжидать удобного момента, когда спуск стал возможным и безопасным. Каждый раз, готовясь соскользнуть вниз по одной из колонн аркады, лейтенант вынужден был, слыша приближение чьих-то шагов, удерживаться от неосторожного действия. Длительное время он провел, прислушиваясь к незатихающему шуму движения, и пришел к заключению, что придется ждать, пока не заснет весь город, прежде чем возможно станет продолжать побег.

Но, наконец, благоприятный момент настал. Лейтенант с внутренним напряжением, но внешне спокойный, начал спускаться на улицу по гладкой прохладной колонне, молясь в душе, как бы кто-нибудь не застиг его за этим занятием.

Когда, наконец, Смит Олдуик уже стоял под аркой, поздравляя себя с успехом, что добился некоторой свободы своими собственными силами, он услышал легкий шум позади себя и, повернувшись, увидел высокую фигуру воина в желтой тунике, остановившегося рядом с ним.

Глава 22ИЗ НИШИ

Нума-лев рычал, сотрясаясь в бессильной ярости, царапая когтями землю у подножия стены, после неудачной попытки стащить за ноги быстро карабкающегося по ковру из плюща человека-обезьяну. Лев присел, намереваясь предпринять вторую попытку последовать за ускользающей добычей, когда его нос учуял кое-что, ранее не замеченное в запахе следа своей будущей жертвы.

Обнюхивая землю, которой едва коснулись ноги Тарзана, Нума сменил рев на тихое повизгивание, так как узнал запах человека-обезьяны, спасшего его из ямы, которую вырыли люди племени Вамабо.

Какие мысли пронеслись в массивной голове хищника? Кто может сказать? Но сейчас уже и следа не осталось от той бессильной ярости, с которой лев преследовал ускользающую добычу. Огромный Нума повернулся и величественно зашагал вдоль стены в восточном направлении. Там, он знал, был открытый проход, известный львам. Зверь повернул к югу, продолжая свой путь к южной стороне городской стены, вдоль которой располагалась огороженная площадка-загон, где откармливались травоядные животные, идущие в пищу домашним львам, содержащимся в вольерах.

Громадные черные львы, живущие в лесу, кормились почти в равных пропорциях мясом травоядных животных и человеческим. Подобно Нуме из ямы, они время от времени совершали вылазки через пустыню к плодородным землям племени Вамабо, но в основном получали свою долю мяса, воруя животных из стада, которое держали жители обнесенного стеной города, подданные сумасшедшего короля Хурога, для откорма своих львов. Если не удавалось поживиться в городских загонах для скота, лесные львы поедали схваченных по дороге несчастных людей.

Нума из ямы в какой-то степени являлся исключением из правил, какими руководствовались его собраться из леса. Это объяснялось тем, что будучи еще детенышем, он был схвачен и увезен в город, где его держали для племенных нужд. Только когда он подрос и ему исполнилось два года, он сумел бежать в лес. За время пребывания в неволе в городе маньяков, его пытались дрессировать и почти отучили употреблять в пищу человеческое мясо. Результатом этого обучения явилось то, что только будучи разъяренным или, как в данном случае, если вынуждал голод, черный Нума мог напасть на человека.

Животные в загонах маньяков охранялись дополнительной стеной или частоколом из крепких бревен, уста-

новленных вертикально, нижние концы их были вкопаны в землю, а сами бревна тесно прижаты друг к другу и дополнительно укреплены между собой гибкими лозами. В частоколе имелось несколько ворот, через которые стадо выгоняли днем на пригородные пастбища, лежащие к югу от города. Только в редких случаях черные лесные львы собирали здесь свою дань.

Когда стадо выходит из ворот, его охраняют вооруженные пастухи, поэтому львы всегда пытались войти в загон ночью. Нума из ямы почуял запах следа своего спасителя, и ему захотелось опять попасть в город, обнесенный стеной. Кроме того, его мучил голод. Поэтому он вспомнил про загон для скота. С этой мыслью в своем хитром зверином мозгу, крадучись, черный Нума стал кружить вдоль наружной стены частокола, проверяя запоры каждых ворот лапами, пока, наконец, не обнаружил один, видимо, недостаточно надежно закрепленный. Опустив голову, он нажал плечом на ворота, налегая изо всех сил весом своего громадного тела и мощью гигантских мускулов. Одно могучее усилие — и Нума оказался внутри загона.

В этом загоне содержалось стадо коз. Немедленно при появлении хищника козы подняли переполох. Они метались, обезумев от ужаса, стараясь пробиться к противоположному концу загона, граничащего с южной городской стеной. Нума бывал уже внутри такого загона, как этот, и поэтому знал, что где-то в стене есть маленькая дверца, через которую пастух попадает сюда из города. К этой-то двери он и направился, то ли по плану, то ли случайно — трудно сказать, хотя в свете происходящих событий кажется возможным, что именно заранее обдуманный план в крупной львиной голове все-таки существовал. Лев должен был пройти прямо через сгрудившееся в панике, издающее жалобное блеяние стадо. Когда Нума быстро направился в сторону главных ворот, его движение сопровождал топот копыт и страшный шум, поднятый перепуганными козами.

Если Нума составил план проникновения в город, то он составил его очень хорошо, ибо едва зверь дошел до намеченного места, как калитка в городской стене открылась, и голова пастуха всунулась в загон. Парень, видимо, искал объяснения суматохе, поднявшейся в стаде. Он хотел обнаружить причину переполоха, но это ему не удалось, кругом было темно, и в кромешной тьме пастух не заметил, как к нему пришла смерть — огромная когтистая лапа поднялась и нанесла сильный удар сверху вниз, почти отделив голову несчастного от туловища.

Движения льва были бесшумны и быстры, человек был мертв через какую-то долю секунды после того, как открыл калитку, и Нума, зная теперь дорогу, прошел через освободившийся проход, держа путь к тускло освещенным улицам города.

Первой мыслью Смита Олдуика, когда рок столкнул его в темноте переулка с фигурой в желтой тунике солдата, было — застрелить человека и положиться на быстроту своих ног и тусклое освещение кривой улочки, довольно удобной для побега. Лейтенант понимал, что встреча с туземцем в его положении означает снова плен, поскольку любой из жителей таинственного города легко признает в нем чужестранца. Было нетрудно застрелить человека, не вынимая пистолет из кармана гимнастерки, где он лежал, и с этой целью англичанин поспешно опустил руку в боковой карман. Почти в тот же миг, только он сделал это движение, кисть руки его была с силой перехвачена и тихий голос прошептал по-английски:

— Лейтенант, не стреляйте, это я, Тарзан-обезьяна.

Реакция на тихий шепот наступила сразу же. После владевшего им нервного напряжения, в котором Смит Олдуик находился так долго, встреча с Тарзаном и последовавшее за этим расслабление привело к тому, что лейтенант вдруг стал бессилен, как ребенок, и вынужден был ухватиться, чтобы не упасть, за руку человека-обезьяны. И когда он вновь обрел дар речи, все, что он смог, так это повторить:

— Вы! Это вы? Я думал, вы мертвы.

— Нет, я не мертв,— заверил его Тарзан.— Я вижу, и вы тоже живы. Но где же девушка?

— Я не видел ее,— ответил лейтенант,— с тех пор, как нас сюда привели. Мы были доставлены в здание на площади недалеко отсюда, и там нас разлучили. Ее увела охрана, а меня бросили в логовище львов. С тех пор Берту Кирчер я не видел.

— Как вы убежали? — спросил Тарзан.

— Львы, кажется, не обращали на меня внимания, я вылез из вольера по ветвям дерева и через открытое окно попал в комнату на втором этаже. Там у меня произошла небольшая драка с каким-то парнем, затем меня спрятала женщина в стенную нишу. Эта сумасшедшая недолго была моей спасительницей — она вскоре выдала меня другому, очень шумному человеку, который невовремя явился к ней, но я нашел выход на крышу, где и пробыл довольно долго в ожидании возможности спуститься на улицу, не будучи замеченным. Это все, что мне известно, но я не имею никакого представления, где искать мисс Кирчер.

— Куда вы сейчас направлялись? — спросил Тарзан.

Смит Олдуик замешкался с ответом.

— Я... Ну, я ничего не мог один сделать и собирался выбраться из города и каким-нибудь путем добраться до британских частей на востоке и привести сюда помощь.

— Вы не смогли бы этого сделать,— ответил Тарзан.— Даже если бы вы прошли лес, живым вам никогда не выбраться из пустыни без пищи и воды.

— Что же тогда нам делать? — спросил англичанин.

— Постараемся найти девушку,— ответил Тарзан, а затем добавил тихо, как будто забыв о присутствии англичанина и стараясь убедить самого себя: — Она может быть немкой и шпионкой, но она женщина, белая женщина, я не могу ее здесь оставить!

— Но как вы собираетесь ее искать? — поинтересовался англичанин.

— Я шел по ее следам и добрался сюда,— ответил Тарзан,— и если почти не ошибся до этого, то и дальше постараюсь обнаружить ее местопребывание.

— Но я не могу сопровождать вас в такой одежде, мой вид выдаст нас обоих,— убеждал Смит Олдуик.

— Мы раздобудем вам подходящую одежду,— ответил Тарзан.

— Каким образом? — спросил англичанин.

— Лезьте снова на крышу, рядом с городской стеной, там, где я вошел в город,— ответил человек-обезьяна с мрачной улыбкой,— и спросите обнаженного мертвеца, как я изменил свою внешность.

Смит Олдуик взглянул на своего компаньона.

— Я понял! — воскликнул он.— Я знаю, где находится парень, которому одежда больше не нужна, и если мы сможем вернуться обратно на эту крышу, думаю, что мы его найдем и возьмем напрокат платье без всякого сопротивления с его стороны. Лишь девушку и ее гостя, молодого парнишку, мы слегка удивим своим приходом.

— Что вы хотите сказать? — спросил удивленный Тарзан.— Откуда вы знаете, что этому человеку одежда больше не нужна?

— Я твердо знаю, что он в ней больше не нуждается,— ответил англичанин,— потому что я убил его.

— Вот как! — воскликнул человек-обезьяна.— Я понял. Догадываюсь, что так раздобыть для вас подходящий случаю костюм будет легче, нежели раздевать одного из этих прохожих. На улице гораздо больше возможностей нам помешать.

— Но как мы снова доберемся до крыши? — прежде всего спросил Смит Олдуик.

— Тем же путем, каким вы спустились,— ответил Тарзан,— Эта крыша низкая, и в каждой колонне имеется маленький выступ, образующий капитель,— я это заметил, когда вы спускались. На другие здания было бы не так легко взобраться.

Смит Олдуик взглянул вверх, на карниз низкой крыши.

— Это все-таки очень высоко для меня,— сказал он,— и я боюсь, что не осилю подъема. Постараюсь, конечно, но я очень ослаб после того, как меня помял лев и избил охранник, и, кроме того, я со вчерашнего дня ничего не ел.

Тарзан задумался.

— Вы должны идти со мной,— сказал он наконец.— Я не могу оставить вас на улице. У вас единственная возможность убежать — только при моей помощи, а сейчас я не могу уйти с вами из города. Я останусь здесь, пока мы не найдем девушку.

— Мне хочется пойти с вами,— ответил Смит Олдуик.— Правда, я не в очень хорошей физической форме, но все равно вдвоем лучше, чем одному.

— Ладно,— тряхнул кудрями Тарзан.— Идемте!

И прежде чем англичанин понял, что тот задумал, Тарзан подхватил его на руки и перебросил через плечо.

— Теперь крепко держитесь,— шепнул гигант и, разбежавшись, вскарабкался, подобно обезьяне, вверх по фасаду низкой аркады. Так быстро и легко он это проделал, что у англичанина едва ли было время понять, что происходит, когда его уже благополучно опустили на черепицу крыши.

— Ну вот,— заметил Тарзан.— Теперь ведите меня к входу в дом, о котором вы говорили.

Смиту Олдуику было нетрудно найти люк на крыше, через который он недавно убежал.

Сняв крышку, человек-обезьяна низко наклонился, прислушался и понюхал.

— Идемте,— сказал он.

После краткого обследования они по лестнице спустились в коридор. Смит Олдуик последовал за Тарзаном, и оба вместе поползли в темноте к двери в задней стенке ниши, где безумная девица спрятала англичанина. Они нашли дверь приоткрытой, и открыв ее пошире, Тарзан заметил полоску света, проникающую через портьеру, отделявшую нишу от алькова.

Приблизив свой глаз к отверстию, он рассмотрел девицу и молодого человека, о котором говорил лейтенант. Они сидели друг против друга за низеньким столом, который был уставлен посудой, полной разнообразной еды. Обслуживал их гигант-негр, он-то и был тем, за кем человек-обезьяна пристально следил.

Хорошо изучив характер и нравы большого числа африканских племен Центральной Африки, Тарзан чувствовал уверенность, что должен знать наверняка, из какого племени этот раб происходит, наверняка знаком с наречием, на котором говорит этот гигант-негр. Существовала, однако, возможность, что парня взяли в плен ребенком, и в течение долгих лет, проведенных на чужбине, свой родной язык, не пользуясь им, он забыл. Но всегда имелась небольшая доля счастливых случайностей, почти каждое событие в жизни Тарзана сопровождалось ими, поэтому он терпеливо выжидал, пока негр выполнит свои лакейские обязанности.

Чернокожий подошел к низенькому столику, стоявшему рядом с нишей, где прятались Тарзан и англичанин. Когда раб склонился, чтобы набрать в тарелку еды из какого-то блюда, его ухо оказалось недалеко от отверстия, через которое выглядывал Тарзан. Так как негр не имел представления о существовании ниши, до него донеслись явно звучащие из глухой стены слова на языке его собственного народа, произнесенные шепотом:

— Если ты хочешь вернуться в страну Вамабо, то молчи, ничего не говори, только делай то, что я прикажу.

Негр повернул испуганные глаза на портьеру в той стороне. Человек-обезьяна видел, как он задрожал, и на какое-то мгновение испугался, что своим страхом негр выдаст их присутствие.

— Не бойся,— прошептал Тарзан,— мы твои друзья.

Наконец негр ответил тихим шепотом, едва уловимым даже для острого слуха человека-обезьяны.

— Что может бедный Отобу сделать для бога, говорящего с ним из каменной стены? — спросил негр.

— Вот что,— ответил Тарзан,— Двое людей войдут в эту комнату. Помоги им помешать мужчине и женщине убежать и не дай им поднять громкий крик. Я хочу, чтобы никто не пришел к ним на помощь.

— Я сделаю, как прикажешь,— ответил потрясенный негр.— Задержу хозяев в этой комнате, но не бойся, что их крики созовут других. Эти стены такие толстые, что никакой звук сквозь них не проходит, а если даже крики и будут услышаны, не имеет значения: эта деревня постоянно наполнена криками ее сумасшедших жителей. Не бойтесь их воплей, никто на них не обратит внимания. Иду выполнять приказание.

Тарзан видел, как чернокожий пересек комнату, подошел к столу и поставил новое блюдо с едой перед пирующими. Затем он занял место за мужчиной и, сделав это, покосился на стену, откуда до него доносился голос чело-века-обезьяны. Негр скорчил гримасу, как бы говоря — господин, я готов служить!

Без промедления Тарзан, отодвинув портьеру, вошел в комнату. При виде его молодой человек поднялся из-за стола, но сразу был схвачен черным рабом, стоявшим позади него. Девушка сидела спиной к человеку-обезьяне и его спутнику и сначала не заметила их присутствия, но увидев, что раб напал на ее любовника, с громким криком кинулась на помощь молодому человеку. Тарзан одним прыжком настиг девушку и положил тяжелую руку на ее плечо, прежде чем она могла помешать Отобу заняться ее кавалером. Вначале, когда безумная повернулась к человеку-обезьяне, ее лицо выражало лишь сумасшедшую ярость, почти мгновенно выражение изменилось, и на губах появилась нежная улыбка, с которой Смит Олдуик уже был знаком, а тонкие пальцы оценивающе коснулись груди незнакомца.

Почти сразу она узнала и Смита Олдуика, но в ее поведении не было ни удивления, ни злобы. Очевидно, бедное слабоумное создание знало только два основных настроения — они сменялись с быстротой молнии в пустой голове.

— Присмотрите за ней, пока я разоружу этого парня,— сказал Тарзан англичанину и подошел к молодому человеку, с которым никак не мог справиться негр Отобу. Тарзан отнял у незадачливого кавалера саблю.

— Скажи им,— сказал он негру,— если говоришь на их языке, что мы не сделаем им вреда, пусть только ведут себя спокойно и отпустят нас с миром, не пытаясь причинить неприятностей.

Негр смотрел на Тарзана широко открытыми глазами, не представляя, очевидно, как это бог смог появиться здесь, приняв земной облик белого бваны из внешнего мира, но одетого почему-то в форму солдата этого города; а на здешних жителей он явно не походил. Но первоначальное доверие негра к голосу, раздающемуся из стены и предложившему ему свободу, тем не менее не ослабевало, и чернокожий Отобу делал то, что ему приказывал Тарзан.

— Они хотят знать, чего вы хотите? — сказал Отобу после того, как поговорил с мужчиной и женщиной.

— Скажи им, что вначале нам нужна еда,— ответил Тарзан,— и, кроме того, нам нужно то, что мы знаем, есть в этой комнате. Возьми копье мужчины, Отобу. Я вижу — оно стоит в углу комнаты, а вы, лейтенант, возьмите его саблю,— затем Тарзан снова обратился к Отобу.— Я буду следить за парочкой, пока ты не отыщешь и не принесешь сюда то, что лежит под диваном возле той стены,— и Тарзан указал туда, куда, по словам лейтенанта, они с девицей засунули труп.

Отобу, обученный повиноваться, сделал все, как ему было приказано. Глаза мужчины и женщины следили за ним, и когда негр отодвинул ковер и вытащил труп чиновника, убитого лейтенантом, любовник девушки громко закричал и попытался броситься к трупу. Однако Тарзан схватил его за шиворот, и тогда парень бросился на него, пытаясь действовать зубами и ногтями. Без особой трудности Тарзан справился с ним, пока Отобу снимал верхнее одеяние с трупа. Тарзан попросил негра выяснить у парнишки причину такого нервного поведения при виде мертвеца.

— Я могу сказать вам, бвана,— ответил Отобу.— Этот мужчина был его отцом.

— Что говорит он девушке? — поинтересовался Тарзан.

— Он спрашивает, знала ли она о том, что тело его отца было под кушеткой? А она отвечает, что ничего не знала. .

Тарзан перевел разговор Смиту Олдуику. Тот улыбнулся.

— Если бы парень мог видеть, как она заметала следы преступления, поправляя ковер на кушетке для того, чтобы спрятать тело, как вытирала следы крови и приводила комнату в порядок, он не особенно поверил бы в то, что она ничего не знает об убийстве. Вон тот ковер, покрывающий скамью в углу, снят с пола, так как он залит кровью. Это девица постелила его так, чтобы скрыть кровавые пятна. В каком-то отношении эти психи не так уж безнадежно помешаны, как я погляжу.

Негр уже снял верхнюю одежду с мертвого человека, и Смит Олдуик быстро натягивал тунику поверх своей гимнастерки.

— А теперь,— сказал Тарзан,— мы сядем за стол и поедим немного — на пустой желудок ничего не добьешься..

Во время еды человек-обезьяна пытался вести разговор со слабоумной парочкой через Отобу. Он узнал, что этот дом принадлежит мертвецу, человеку, чье бездыханное тело лежало на полу рядом с ними. Убитый занимал высокое положение в городе и был весьма родовит. Он и его семья принадлежали к правящему классу, но не были членами королевского двора.

Когда Тарзан спросил их о Берте Кирчер, молодой человек ответил, что ее увели во дворец короля, а на вопрос — зачем? — ответил:

— В королевский гарем, конечно!

Во время разговора и мужчина, и женщина отвечали вполне разумно, даже задавали встречные вопросы. Их интересовало, из какой страны прибыли незваные гости. Хозяева проявили большое удивление, узнав о том, что вокруг долины раскинулась безводная пустыня, и на много миль ничего другого нет.

Когда Отобу спросил по указанию Тарзана мужчину, знаком ли он с внутренними покоями королевського дворца, тот ответил утвердительно: он, оказывается, был другом принца Метака, одного из королевских сыновей, и часто посещал дворец, а принц Метак приходил сюда, в особняк его отца.

Пока Тарзан насыщался, он продолжал обдумывать, какой же план можно составить с использованием познаний молодого человека и проникнуть в королевские чертоги с его помощью, но так и не пришел к чему-либо, что мог бы считать приемлемым.

И тут внезапно послышался громкий стук в наружную дверь.

На какую-то минуту все замерли, а затем молодой человек, подавая голос, громко закричал находящимся за дверью. Отобу немедленно бросился к нему и попытался заглушить его слова, затыкая ему ладонью рот.

— Что он сказал?— поинтересовался Тарзан.

— Он говорит тем, кто стучит, чтобы ломали дверь и спасали его и девушку от двух чужаков, пленивших их. Если сюда войдут, то конец придет нам всем.

— Скажи ему,— приказал Тарзан,— пусть сидит смирно, не то я убью его.

Отобу перевел слова Тарзана, как ему было приказано. Молодой человек впал в хмурое молчание.

Тарзан пересек альков и вошел в наружную комнату, чтобы проверить, в достаточной ли степени защищают их дверные засовы от нападения. Олдуик последовал за ним, отстав на несколько шагов и оставив Отобу охранять двух пленников.

Человек-обезьяна убедился, что дверь не выдержит тяжелых ударов, наносимых по панели снаружи.

— Я хотел бы воспользоваться тем парнем в другой комнате,— сказал он Олдуику.— Но боюсь, нам придется выходить отсюда тем же путем, каким пришли. Мы ничего не сможем сделать, оставшись здесь и встретившись с теми людьми, что хотят вломиться к нам. По шуму, доносящемуся извне, их там не меньше дюжины. Идемте,— добавил он.— Вы идите, а я за вами.

Когда эти двое повернулись назад к алькову, они увидели совершенно иную картину, нежели ту, которую оставили, выходя на минуту-другую к наружной двери. Растянувшись на полу, явно без признаков жизни, лежало тело черного раба, тогда как от двух пленников не осталось и следа.

Глава 23ПОБЕГ ИЗ ГОРОДА

Когда Метак нес Берту Кирчер к краю бассейна, девушка сначала не имела никакого представления, что он собирается сделать, но когда безумец подбежал к берегу, не снижая скорости, она начала догадываться о страшной правде. Он нырнул в воду головой вперед с нею на руках. Девушка закрыла глаза и прошептала молитву, так как была уверена, что у маньяка не было иной цели, как. утопить ее и себя. И однако, сколь могуществен главный закон природы, закон сохранения жизни, что даже перед лицом верной смерти Берта Кирчер упорно цеплялась за существование и делала усилия, чтобы освободиться из мощных объятий сумасшедшего. Она инстинктивно задержала дыхание в последний момент, когда безжалостная вода должна была неизбежно хлынуть в ее легкие.

Несмотря на тяжесть испытания, девушка сохранила абсолютную ясность сознания, поэтому после первого погружения поняла, что мужчина плывет с нею куда-то под водой. Он, возможно, не сделал и дюжины взмахов рукой, как оказался у противоположной стены бассейна, а затем взобрался на берег, и девушка снова почувствовала, что ее голова находится над поверхностью воды, и она может дышать. Берта Кирчер увидела, что находятся они в каком то коридоре, тускло освещенном пробитым в крыше отверстием. Коридор был узок, изобиловал закоулками, и пол его покрывал слой воды от стены до стены.

Вдоль стен коридора мужчина поплыл, легко загребая взмахами одной руки и в то же время поддерживая другой рукой подбородок девушки над водой. Так они плыли минут десять без перерыва. Берта Кирчер слышала, как безумец ей что-то говорит, но она не могла понять смысла слов. Об этом он, очевидно, сразу догадался, так как, наполовину всплыв, обхватил ее тело, поднял вертикально и свободной рукой коснулся ее носа и рта, силясь показать ей что-то. Она поняла, что он хотел, и немедленно сделала глубокий вдох, после чего Метак быстро нырнул в глуби ну, таща девушку вниз за собой и снова сделал дюжину или более гребков рукой. Он плыл, полностью скрывшись под водой.

Когда они опять всплыли на поверхность, Берта Кирчер увидела, что находятся они в большом озере, и яркие звезды высоко сияют над ними в черном небе, а по берегам водоема резко выделялись на бархате звездным светом ночной тьмы очертания городских зданий с их минаретами и куполами.

Метак быстро плыл к северной части озера, где по мраморным ступеням пологой лестницы они выбрались на набережную. На площади еще прогуливались люди, но они не обращали внимания на две перепачканные, мокрые фигуры. Когда Метак быстро шел по тротуару, таща девушку за руку рядом с собой, Берта Кирчер могла лишь догадываться о его намерениях. Она не видела никакой возможности бежать, поэтому послушно плелась за похитителем, надеясь на то, что случится чудо, и ей удастся избавиться от своего спутника. Вдруг какие-нибудь случайные обстоятельства принесут ей желанную возможность побега на свободу.

Метак вел ее к зданию, вход в которое она узнала,— это было то самое здание, куда ее и Смита Олдуика привели, когда утром доставили в город.

За изразцовым столом в прихожей теперь никто не сидел, но в комнате находилась дюжина или больше воинов в туниках цветов того дома, к которому они были прикреплены, в данном случае туники были белые, с небольшим значком с изображением льва на груди и спине у каждого.

Когда Метак вошел в дом, люди, узнав его, встали и в ответ на заданный вопрос указали на проход с аркой в конце комнаты. Туда и повел Метак девушку. Внезапно, как бы охваченный подозрением, он остановился, его глаза хитро сощурились и, повернувшись к солдатам, он отдал приказ им следовать за ним. Все вместе пошли по коридору. Солдаты двигались впереди принца. Отворилась небольшая дверь, за ней оказалась лестница. Процессия по ступенькам стала подниматься на второй этаж. Принц с Бертой Кирчер предусмотрительно держался позади солдат.

Лестница и коридор были освещены небольшими факелами, освещали светильники и несколько дверей в стенах верхнего коридора. К одной из них солдаты и подвели принца.

Берта Кирчер молча следила за их действиями. Они постучали в дверь, и на стук через толстую дверь ответил слабый голос.

Действие его на окружавших ее людей было поразительным. Мгновенно возникло возбуждение, волнение и тревога, и по приказанию королевского сына солдаты начали ломиться в дверь. Они бросались на нее с разбегу, пытаясь высадить тяжелую панель мощными плечами, другие рубили твердое дерево саблями. Девушке хотелось узнать причину очевидного беспокойства своих похитителей.

Она видела, как дверь поддавалась при каждом следующем натиске. Когда панель рухнула, Берта Кирчер не успела увидеть двоих мужчин, единственных во всем мире способных ее спасти, которые, проскользнув между тяжелыми портьерами в соседний альков, исчезли в нише.

Когда дверь поддалась, воины ворвались внутрь и заполнили помещение, а за ними в комнату вскочил и принц. На него сразу накатил приступ дикой ярости, так как комната была пуста, за исключением тела старого хозяина, успевшего окоченеть, и неподвижной фигуры черного раба Отобу — они лежали распростертые на полу алькова.

Принц бросился к окну и выглянул, но так как квартира выходила окнами в сторону огражденного вольера, в котором содержались львы, принц счел невозможным побег с этой стороны, что еще больше усилило его замешательство. Хотя Метак и обыскал комнату, чтобы найти след, ведущий к местонахождению ее бывших обитателей, он все-таки не обнаружил нишу позади портьеры.

С непостоянством слабоумного принц быстро устал от поисков, и повернувшись к солдатам, сопровождавшим его с нижнего этажа, отпустил их.

Приделав на место сломанную дверь, насколько это было возможно, солдаты оставили помещение. Принц и Берта Кирчер остались одни. Метак повернулся к девушке. Когда он приблизил к ней свое лицо, оно было искажено отвратительной гримасой вожделения. Мускулы щек резко и судорожно подергивались, губы кривила плотоядная ухмылка, а близко посаженные к носу маслянистые глазки горели тусклым похотливым огоньком. Девушка, стоявшая у входа в альков, с ужасом отпрянула назад. Шаг за шагом она отступала, пятясь через комнату, а распаленный маньяк крался за ней, растопырив пальцы рук, словно когти. Он потянулся вперед, чтобы схватить ее.

Когда Берта проходила мимо тела негра, ее нога наступила на какой-то предмет. Взглянув вниз, она заметила кривую саблю, при помощи которой Отобу должен был удерживать пленников на месте.

Мгновенно наклонившись, девушка подхватила саблю с пола и острым концом наставила ее на сумасшедшего.

Эффект, который произвело на Метака ее действие, был поразителен. От напряженного молчания он перешел к резкому смеху и, тоже выхватив саблю, заплясал перед девушкой, размахивая клинком. Но в какую бы сторону он ни бросался, ему отовсюду угрожало острие сабли в руке Берты Кирчер. Постепенно девушка уловила перемену в тоне возгласов кретина, выражение его отвратительного лица тоже сильно изменилось. Его истерический смех медленно переходил в злобные выкрики, полные ярости, а глупое похотливое выражение лица сменилось свирепым оскалом, губы искривились, обнажив под собой острые клыки.

Теперь шутки кончились — он наступал, размахивая саблей, с тем чтобы убить. По всем правилам боя он то наскакивал с желанием проткнуть девушку острием, то, отбежав на пару шажков, заносил лезвие с намерением снести ей голову. Сперва игривый поединок увлек безумца, затем он рассвирепел по-настоящему.

Берте Кирчер все труднее было отбивать атаки принца, она с трудом защищалась, вынужденная с каждым натиском отступать, сдавая позиции.

Она дошла, пятясь, до кушетки, стоящей у стены. Тогда невероятно быстрым движением Метак склонился и, подхватив стул, швырнул его прямо в голову девушке. Она подняла саблю, чтобы задержать летящий на нее тяжелый предмет, но это ей не удалось, удар отбросил ее назад, она повалилась на кушетку и мгновенно Метак набросился на нее.

Тарзан и Смит Олдуик не задумывались, что могло случиться с двумя их пленниками. В комнате их не было, но судьба безумцев их не особенно интересовала. Сами же они не собирались возвращаться в покинутое помещение. Единственным желанием Тарзана было снова добраться до улицы. Теперь, когда они оба в некоторой степени были неузнаваемы в результате переодевания, можно было попытаться проникнуть в королевский дворец и продолжать поиски девушки.

Смит Олдуик следовал за Тарзаном по темному коридору и, достигнув лестницы, забрался наверх, чтобы отодвинуть крышку люка. Какое-то время он был занят этим, а затем, повернувшись, обратился к Тарзану с вопросом:

— Разве мы закрыли крышку этого люка, когда спустились вниз? Я не помню, чтобы мы это сделали.

— Нет, мы не закрывали люка,— сказал Тарзан.— Крышка оставалась открытой.

— Так я и думал,— подтвердил Смит Олдуик,— но сейчас она закрыта и закреплена. Я не могу ее сдвинуть. Может быть, вы попробуете...— и он спустился с лестницы.

Даже огромная сила Тарзана ничего не смогла сделать, только сломалась одна из ступенек лестницы, служившая ему опорой. В результате этого Тарзан чуть не свалился сверху на пол коридора.

Когда ступенька сломалась, он передохнул с минуту, прежде чем возобновить свои попытки выломать крышку и, стоя близко к отверстию, отчетливо услышал голоса, раздающиеся прямо над его головой.

Спрыгнув вниз к Смиту Олдуику, Тарзан сообщил ему об услышанном.

— Нам лучше поискать другой выход! — И они направились обратно к алькову.

Тарзан вновь оказался впереди, и, когда открыл дверь в нишу, он вдруг застыл пораженный, услышав крик ужаса и отчаяния. Женщина кричала по-английски, он разобрал и слова, произнесенные ею:

— О, боже! Будь милосерден! — Этот возглас донесся из-за портьеры.

Не было времени для осторожного обследования комнаты и даже выжидать было нельзя. Одним взмахом руки человек-обезьяна сорвал шторы и выскочил с ними в альков. Он сразу догадался, кто призывает на помощь...

При звуке его вторжения маньяк, взглянув, увидел лишь мужчину в форме солдата его отца. Он рассерженно закричал и отдал приказ тому убираться вон, но уже второй, более внимательный взгляд на лицо вошедшего заставил сумасшедшего вскочить с кушетки, оставив на ней распростертую фигуру своей жертвы и, очевидно, забыть об уроненной им на пол сабле. Она так и осталась валяться на полу, там, где маньяк ее бросил, когда кинулся на упавшую девушку.

Схватив голыми руками противника, безумец пытался впиться в его горло своими остро отточенными зубами.

Метак, сын Хурога, не был слабосильным. Могучий от природы, в момент маниакального приступа ярости он становился очень опасным противником даже для могучего человека-обезьяны. Да еще безумному принцу улыбнулась удача в самом начале их борьбы.

Тарзан, сделав шаг назад, наступил на труп человека, убитого Смитом Олдуиком, нога его подвернулась, и он упал навзничь, растянувшись на полу, головой к двери, с разъяренным Метаком на груди.

Со звериной быстротой маньяк сделал попытку перегрызть зубами яремную вену Тарзана, но молниеносная реакция человека-обезьяны помогла ему уклониться. Метак вместо шеи впился острыми зубами в смуглое плечо. Вот тогда человек-обезьяна, не исключая возможности поражения, и закричал. Он звал Смита Олдуика, чтобы тот забрал девушку и попытался скрыться. Метак в это время искал зубами горло Тарзана.

Смит Олдуик, заслышав зов, поспешил в комнату. Там он застал страшную картину. Та, кого он не ожидал более увидеть, поднималась, запахивая растерзанное мокрое платье, с кушетки, на которой Смит Олдуик чуть было не отведал ласк безумной девицы. Англичанин вопросительно взглянул на Берту Кирчер. Та уже встала на ноги, шатаясь и дрожа. Она увидела вопрос в его глазах и с усилием выпрямилась.

— Поспешите же! — воскликнула она, видя, что лейтенант пребывает в замешательстве.— Тарзан нуждается в помощи. Если он погибнет здесь — я умру вместе с ним. Впрочем, удирайте, если хотите. Вы, конечно, ничего не сможете сделать, но я никуда не уйду.

Тарзану тем временем удалось встать на ноги, но маньяк все еще крепко держался за него. Девушка повернулась к Смиту Олдуику.

— Ваш пистолет! — крикнула она.— Почему вы не стреляете?

Лейтенант, мало что соображая, вытащил оружие из кармана и приблизился к противникам, но к этому времени они вновь схватились врукопашную и двигались так быстро, что не было возможности выстрелить в одного и не попасть в другого. В то же время Берта Кирчер кружилась вокруг них с саблей принца в руке, но тоже не могла ударить, боясь поранить Тарзана.

Снова и снова в процессе борьбы двое мужчин падали на пол и поднимались, чтобы сцепиться с еще большей яростью, пока, наконец, Тарзан не улучил момент и не ухватил стальными пальцами горло безумца. В этом ему помогла случайность. Метак упорно до сих пор защищал свою шею от захвата, но ненароком, в пылу битвы, раскрылся. По мере того, как пальцы гиганта сжимались, сумасшедшие глаза маньяка медленно вылезали из орбит. Лицо его приобрело синевато-багровую окраску, челюсти разжались, выпустив плечо Тарзана, и тогда во внезапном порыве омерзения и ярости человек-обезьяна поднял тело принца высоко над головой и всей силой своих мощных рук швырнул его через комнату. Тело, пролетев сквозь открытое окно, шмякнулось с отвратительным звуком вниз, в вольер со львами.

Когда Тарзан снова повернулся к своим компаньонам, девушка все еще стояла с саблей в руке и с таким выражением на лице, которого он никогда у нее не видел.

Глаза ее были широко раскрыты, влажные от непрошеных слез, нежные губы дрожали, как если бы она готова была дать вырваться на волю какому-то скрываемому чувству. По ее бурно вздымающейся груди было ясно, что Берта Кирчер изо всех сил пытается справиться с собой.

— Если мы собираемся выбираться отсюда, то не должны терять времени. Наконец-то мы вместе и ничто не может нас задержать. Вопрос только в том, какой путь самый безопасный. Пара, убежавшая от нас, очевидно, вышла через люк на крышу и закрыла его, чтобы отрезать нам возможность уйти в том направлении. Можно ли выбраться снизу? Как вы попали сюда? — засыпал Тарзан вопросами девушку.

— У основания лестницы,— сказала она,— есть комната, в ней полно вооруженных людей. Сомневаюсь, что мы сможем пройти этим путем.

В это время Отобу вдруг приподнялся на локте и принял сидячее положение.

— Так ты после всего еще жив? — воскликнул человек-обезьяна.— Но как тяжело тебя ранили?

Негр осторожно поднялся на ноги, подвигал руками и ногами, потрогал голову.

— Кажется, у Отобу ничего не повредили, бвана,— ответил он.— Только в голове очень сильная боль.

— Это пройдет,— ободрил негра человек-обезьяна.— Хочешь вернуться на родину, в деревню Вамбабос?

— Да, бвана, очень.

— Тогда выведи нас из города самым безопасным путем!

— Нет безопасного пути,— ответил черный,— а если и доберемся до ворот, нам придется сражаться. Я могу вывести вас из этого здания в переулок без опасений кого-либо встретить по дороге. Все вы одеты, как люди этого дьявольского города, поэтому мы, вероятно, сможем пройти незамеченными по улицам. Но у ворот нам будет непросто обмануть стражу, так как никому не разрешается покидать город ночью.

— Но мы попытаем удачи,— ответил Тарзан.— Давай двигаться в путь. Веди нас, Отобу!

Отобу вывел их через выломанную дверь из наружной комнаты в коридор, а пройдя полпути по коридору, открыл дверь в другое помещение, находящееся справа по коридору. Комнаты шли анфиладой. Пройдя несколько помещений, он повел беглецов вниз по крутой лестнице. Последние ступеньки вели к узкой дверце, она открылась на боковую улицу позади здания.

Двое мужчин, девушка и черный раб не были необычным зрелищем на улицах города и не вызвали любопытства и внимания встречных.

Проходя под факелами, трое европейцев торопились, стараясь улучить момент и проскользнуть круг более яркого света так, чтобы случайный прохожий не мог разглядеть их лиц. В тени аркад опасность быть обнаруженными значительно уменьшалась. Они удачно преодолели большую часть расстояния до южных ворот в стене города, когда с центральной площади донеслись звуки тревоги и большого смятения.

— Что это значит? — поинтересовался Тарзан у Отобу, заметив, что тот дрожит как в лихорадке.

— Хозяин,— ответил негр,— они обнаружили, что случилось в доме Веза, мэра города, там, откуда мы убежали. Его сын и девушка позвали на помощь. Они вызвали солдат, и те сейчас, несомненно, обнаружили тело Веза.

— Интересно,— сказал Тарзан,— нашли ли они то тело, которое я выбросил через окно?

Берта Кирчер достаточно разбиравшаяся в диалектах, поняла, о чем идет разговор, и спросила Тарзана, знает ли он о том, что человек, выброшенный им из окна, был сыном короля.

Человек-обезьяна рассмеялся.

— Нет,— сказал он,— я этого не знал. Однако дело значительно усложняется, по крайней мере, если будет обнаружено то, что осталось от принца. Львы вряд ли успели съесть его целиком.

Шум позади них внезапно усилился, в воздухе поплыли резкие звуки горна. Отобу ускорил бег.

— Скорее, господин! — крикнул он.— Все гораздо хуже, чем я думал.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил его Тарзан.

— По какой-то причине вызвана королевская охрана и королевские львы. Я боюсь, о, бвана, что нам от них не убежать.

Но если Отобу не знал, Тарзан, по крайней мере, догадался, что было найдено тело королевского сына. Снова раздались звуки горна. Они звучали громко и торжественно в ночной тиши.

— Еще вызывают львов? — спросил Тарзан.

— Нет, господин,— ответил Отобу.— Это они вызывают попугаев.

Молча и быстро беглецы двигались в сторону городских ворот, но спустя несколько минут их внимание привлекло хлопанье птичьих крыльев над их головами. Взглянув вверх, они обнаружили попугая, кружащего прямо над ними.

— Вот и попугай прилетел, взгляни, Отобу,— сказал Тарзан.— Они что, собираются натравить на нас попугаев? Но разве эти птички способны кого-либо прикончить?

Негр застонал, когда увидел, что птица устремилась к городской стене впереди них.

— Теперь мы действительно погибли, господин,— закричал чернокожий.— Попугай, обнаружив нас, полетел к воротам, чтобы предупредить стражу!

— Что ты, Отобу? О чем ты говоришь? — воскликнул Тарзан раздраженно.— Ты прожил среди этих сумасшедших так долго, что и сам стал безумным?

— Нет, господин,— ответил Отобу.— Я не сумасшедший. Вы их не знаете. Эти проклятые птицы умны, как человеческие существа, только без сердца и души. Они говорят на языке людей этого города, который зовется Ксюдж. Эти птички сущие демоны, господин, и собравшись большой стаей, они даже могут напасть на нас и заклевать насмерть.

— Как далеко мы от городских ворот? — спросил Тарзан. -

— Мы не очень далеко,— ответил негр.— За следующим поворотом увидим их. Они находятся отсюда в нескольких шагах. Но птица добралась до них раньше нас и сейчас созывает стражу.

Справедливость этих слов была почти немедленно подтверждена звуками многих голосов.. Ясно слышались звуки команды как раз вцереди, там, где должны были находиться городские ворота. Позади же раздавался шум преследования: громкие крики людей и львиный рык.

В нескольких шагах перед глазами беглецов открылась узкая аллея, ведущая к проходу, по которому они и устремились, а из черной тени деревьев вдруг выступила навстречу им могучая фигура льва.

Отобу остановился и попятился к Тарзану.

— Взгляните, господин,— захныкал он,— огромный лев, черный лев из леса.

Тарзан вытащил саблю, все еще висевшую у него на боку.

— Мы не можем вернуться,— сказал он.— Попугаи, львы или люди — все равно,— и он твердо пошел по направлению к воротам. Ветер, дувший по улицам города, подул от Тарзана по направлению ко льву, и когда человек-обезьяна подошел ближе и оказался в нескольких ярдах от зверя, тот продолжал молча стоять, поджидая его. Вместо ожидаемого рева из горла зверя раздалось повизгивание.

Тарзан почувствовал глубокое чувство облегчения.

— Это же черный Нума из ямы Вамабо,— воскликнул он, обращаясь к своим спутникам.— Не бойтесь! Отобу, успокойся, этот лев не причинит нам зла.

Нума подошел к человеку-обезьяне и потерся головой о его плечо, потом пристроился рядом и зашагал бок о бок с человеком вдоль узкой улицы.

Вскоре беглецы увидели перед собой ворота, где под колеблющимся светом факелов сгруппировалось не менее двадцати воинов, готовых схватить чужаков, и с противоположной стороны явственно доносился рев львов, идущих по следу. Он раздавался угрожающе близко и смешивался с резкими криками огромного числа попугаев, которые кружились, хлопая крыльями, над их головами.

Тарзан остановился и повернулся к молодому авиатору.

— Сколько у вас осталось патронов? — спросил он.

— Семь в магазине пистолета,— ответил Смит Олдуик,— и, возможно, дюжина должна быть в кармане гимнастерки.

— Я собираюсь их атаковать,— сказал Тарзан.— Отобу, ты оставайся рядом с женщиной. Олдуик, мы с вами пойдем вперед. Вы идите слева от меня. Думаю, нам не нужно будет объяснять Нуме, что ему предстоит сделать.

Даже сейчас огромный лев обнажал свои клыки и свирепо рычал на стражников. Воины растерялись, увидев перед собой грозное существо. Жители города Ксюджа. боялись лесных львов больше всего на свете, если не считать божественных попугаев.

— Когда мы двинемся, Олдуик,— сказал человек-обезьяна,— выстрелите один раз, это может напугать воинов, а после пользуйтесь пистолетом только в случае крайней необходимости. Нужно беречь патроны. Вы готовы? Идемте! — и они двинулись вперед к воротам. В тот же миг Смит Олдуик разрядил свое оружие, и воин в желтом одеянии, громко вскрикнув, упал ничком на землю. На какое-то мгновение остальные заколебались, и в их рядах появились признаки паники, но один из них, по-видимому, офицер, быстро усмирил запаниковавших, раздавая зубо-

тычины направо и налево. Воины снова взмахнули саблями.

— Теперь,— сказал Тарзан,— давайте все вместе! — и он побежал к воротам. Одновременно лев, очевидно, поняв намерения Тармангани, издав злобное рычание, последовал за ним и напал на стражников.

Потрясенные звуками выстрелов, ряды воинов, и без того поколебленных, совсем лишились мужества и разомкнулись перед свирепой атакой огромного зверя. Офицер напрасно исторгал поток команд, с сумасшедшим бешенством и безудержной яростью колотя древком пики по спинам своих подчиненных, но охранники подчинились главному закону природы и снедаемые своим наследственным страхом перед свирепым обитателем леса, разбежались направо и налево, спасаясь от клыков и когтей чудовища.

Со свирепым ревом Нума лапой с выпущенными когтями наносил сокрушительные удары по бегущим. Он напал на небольшую группу перепуганных охранников, они тщетно пытались уклониться от страшных ударов. Тарзан и Смит Олдуик присоединились к черному Нуме и тоже ударили по врагу.

Какое-то мгновение их наиболее грозным соперником был старший офицер. По тому, как он орудовал своей кривой саблей, виден был большой знаток этого вида оружия. Офицер избрал объектом нападения Тарзана, для которого подобное оружие было непривычным.

Смит Олдуик не мог стрелять, боясь попасть в человека-обезьяну, и внезапно, к своему ужасу, англичанин увидел, что сабля вылетела из рук Тарзана — воин Ксюджа начисто разоружил своего противника.

С криком торжества офицер поднял свою саблю для последнего удара, который бы покончил с земной карьерой Тарзана-обезьяны. И тут, к удивлению Тарзана и Смита Олдуика, офицер вдруг, споткнувшись, замер. Сабля выпала из обессиленных пальцев его поднятой для взмаха руки, безумные глаза закатились под лоб, и пена показалась на раскрытых губах. Задыхаясь, как бы в агонии, парень повалился вперед ногами к ногам Тарзана и забился в судорогах. Это продолжалось какой-то миг. После тело, содрогнувшись в последний раз, вытянулось и затихло.

Тарзан наклонился и поднял саблю умершего офицера, он с улыбкой на лице посмотрел на молодого англичанина, застывшего в изумлении.

— Парень — эпилептик,— сказал Смит Олдуик.— Думаю, не только он один, но и со многими из этих дегенератов случаются припадки. Но его недуг спас вам жизнь,— Смит Олдуик улыбнулся Тарзану,— будь на его месте здоровый человек, он прикончил бы вас.

Остальные охранники, казалось, были совсем деморализованы после потери лидера. Они сгрудились на противоположной стороне улицы, слева от ворот, зовя на помощь во весь голос и с надеждой вглядываясь туда, откуда доносился шум приближающегося подкрепления. Эти звуки как бы подбодрили павших духом мужчин.

Львы были уже совсем близко. К дезертирам начало возвращаться утраченное мужество. Шестеро охранников все еще стояли, загораживая собой ворота, их обнаженные сабли сверкали в свете факелов, а лица, точно обтянутые пергаментом, были искажены ужасной гримасой ярости и страха.

Нума преследовал двух убегающих воинов по улице, идущей параллельно стене, немного удаляясь от места схватки. Человек-обезьяна повернулся к Смиту Олдуику.

— Вам придется применить сейчас свой пистолет. Мы должны миновать этих парней во что бы то ни стало.

Когда молодой англичанин выстрелил, Тарзан бросился на ближайшего воина, как будто перед этим не показал, что вооруженный не является серьезным противником для тренированных фехтовальщиков.

Двое мужчин упали от первых двух выстрелов Смита Олдуика, в следующий раз лейтенант промахнулся, и тогда оставшиеся четверо разделились: двое кинулись к авиатору, а двое — к Тарзану.

Человек-обезьяна поспешил схватиться врукопашную с одним из своих противников, тогда сабля другого была бы сравнительно бесполезна. Смит Олдуик свалил одного из напавших на него, выпустив пулю ему в грудь, и нажал курок, целясь во второго. Послышался сухой щелчок, но выстрела не последовало. Все патроны его пистолета были использованы, и противник теперь уже безбоязненно бросился на него, размахивая острой, как бритва, саблей, блестевшей в пляшущем свете факелов.

Тарзан поднял оружие всего один раз и для того, чтооы отвести ужасный удар, нацеленный ему в голову. Затем он снова набросился на одного из своих противников, и прежде чем парень смог обрести равновесие и отпрянуть назад после нанесения удара, человек-обезьяна схватил его за горло.

Другой стражник, помощник напавшего на Тарзана, двигался вокруг Сцепившихся фигур, изыскивая возможность воспользоваться своей саблей, и когда он поднял ее, чтобы ударить сзади, целясь в шею человека-обезьяны, тот, почувствовав опасность, резко повернулся и подставил под удар тело своего противника, на голову которого и обрушилась вся сила удара. Раздался лишь один страшный крик, после чего Тарзан швырнул залитого кровью врага прямо на своего последнего противника.

Смит Олдуик судорожно нажимал на курок, он был теперь совсем беззащитен и потерял всякую надежду на спасение, когда понял, что барабан его пистолета пуст. Вдруг слева от него свирепое чудовище, метнувшись как молния, проскочило мимо и схватило за грудь его против ника. Один удар лапы Нумы из ямы снес полчерепа воину города Ксюджа.

За несколько секунд, которые потребовались для завершения этих быстро развивающихся событий, Отобу оттащил Берту Кирчер к воротам; сбросив засов, он распахнул створки, и, преодолев последнее сопротивление стражников, группа беглецов выскочила, покидая стены города безумцев, в манящую и спасительную темноту.

В то же мгновение с полдюжины львов высыпали им навстречу, заняв весь отрезок дороги, ведущей в город. При виде одомашненных собратьев Нума из ямы развернулся и напал на них. Только долю минуты городские львы удерживали позицию, а затем, прежде чем черный лев набросился на них, повернулись и убежали, поджав хвосты. Тарзан и его группа быстро продвигались в темноту леса, оставляя позади себя пригородные сады.

— Последует ли погоня за нами из города? — поинтересовался Тарзан у Отобу.

— Только не ночью,— ответил чернокожий.— Я был здесь рабом в течение пяти лет, но никогда не слышал, чтобы эти люди покидали город ночью. Если они уходили в лес в дневное время, то обычно ожидали зари следующего дня, прежде чем вернуться обратно. Они опасаются проходить места, населенные черными львами, после наступления темноты, но завтра они последуют за нами и, о, бвана, тогда-то наверняка доберутся до нас, до тех из нас, которые останутся в живых после того, как мы будем проходить мимо мест, где живут в лесу черные львы.

Когда беглецы миновали сад, Смит Олдуик перезарядил свой пистолет и загнал патрон в ствол. Девушка тихонько шла посередине между Тарзаном и авиатором.

Внезапно человек-обезьяна остановился и повернулся лицом к городу. Его могучий торс, облаченный в желтую тунику солдата короля Хурога, ясно был виден остальным при ярком свете звезд. Его спутники были поражены, увидев, как он поднял голову, и вдруг окрестность потряс сорвавшийся с его губ мощный рев льва, призывающего на помощь своих собратьев.

Смит Олдуик почувствовал, как дрожь пробежала по его телу, а у Отобу глаза вылезли из орбит от удивления, и он, дрожа, упал на колени. Девушка тоже затрепетала, она почувствовала, как неистово забилось ее сердце, и она придвинулась ближе к зверю-человеку, пока плечом не коснулась его руки. Движение это было непроизвольным, и какое-то мгновение она вряд ли сознавала, что сделала, затем тихо отступила назад, благодарная случаю и тому, что свет звезд не был достаточно ярким, чтобы ее компаньоны могли заметить это невольное движение и последующую краску смущения, залившую ее щеки. Однако девушка не стыдилась того чувства, повинуясь которому, она приникла к руке человека-обезьяны. Она испугалась лишь того, что Тарзан заметит ее мимолетную ласку, и это еще больше оттолкнет его от нее. Из открытых ворот города безумцев послышался ответный рык. Небольшая группа беглецов остановилась в ожидании. Вскоре они увидели величественную фигуру черного льва, приближавшегося большими скачками по тропе. Когда он присоединился к ним, Тарзан запустил пальцы одной руки в черную гриву и снова двинулся в сопровождении зверя прямиком к лесу.

Позади, в оставленном городе, поднялась настоящая буря ужасных звуков: рев львов смешивался с хриплыми криками попугаев и воплями и хохотом сумасшедших, тишину прорезал пронзительный визг ярости и досады.

Входя в мрачную и таинственную темноту леса, девушка вновь непроизвольно придвинулась ближе к человеку-обезьяне, и на этот раз Тарзан почувствовал ее прикосновение.

Сам не испытывая страха, он однако понимал, как должно быть страшно юной девушке, оказавшейся в гуще кровавых событий. Движимый внезапно добрым побуждением, он, найдя ее руку, сжал тоненькие пальчики в своей ладони, и так они продолжали свой путь, пробираясь почти ощупью по ночной тропе.

Дважды к ним подходили лесные черные львы, но всякий раз грозное рычание Нумы из ямы отгоняло их на приличное расстояние от беглецов.

Несколько минут они вынуждены были отдыхать, так как Смит Олдуик все время был на грани обморока и очень слаб; к утру Тарзан вынужден был нести летчика на руках, одолевая крутой подъем к уже знакомому злополучному ущелью.

Глава 24 ТОММИ

Дневное время настигло их после того, как они вступили в мрачную теснину ущелья. Но какими бы все ни были усталыми, за исключением Тарзана, они понимали, что должны продолжать путь, чего бы им это ни стоило, пока не найдут место, где смогут взобраться на отвесную стену и выйти к основанию плато наверху.

Тарзан и Отобу оба были уверены в том, что ксюджанцы не станут преследовать их за пределами ущелья, но хотя они осматривали придирчиво каждый дюйм суровых утесов по обеим сторонам ущелья, ничего утешительного увидеть не могли. Наступил полдень, а все еще не был найден приемлемый путь наверх, никаких признаков его ими не обнаружено. Были места, где человек-обезьяна один мог бы преодолеть крутой склон, но этот подъем не был пригоден для остальных. Больше никто не смог бы успешно по отвесной скале подняться и добраться до спасительного плато. Не было и таких мест, где Тарзан, сильный и ловкий, смог бы рискнуть и вынести своих спутников наверх на себе.

В течение полудня человек-обезьяна нес или поддерживал под руку ослабевшего вконец Смита Олдуика, а теперь, к своему огорчению, увидел, что и девушка шатается от усталости. Он хорошо понимал, как много она перенесла и как сильно сказалось на ней напряжение вчерашних суток.

Опасности и трудности, пережитые Бертой Кирчер за последние недели, подточили ее силы. Тарзан видел, как девушка пытается держаться изо всех сил, но она, однако, так часто спотыкалась и так шаталась, передвигая ноги, вязнущие в песке, покрывающем дно ущелья, что сердце Тарзана мимо воли наполнялось жалостью к ней. Несмотря на все ее усилия скрыть слабость, Тарзан понял — девушка вот-вот упадет и не сможет подняться. Он не мог не восхищаться ее стойкостью и безропотными усилиями в борьбе с нарастающими трудностями. Но эта борьба явно должна была закончиться поражением.

Англичанин, должно быть, тоже заметил ее состояние, так как вскоре после полудня он вдруг остановился и сел на песок.

— Бесполезно,— сказал он Тарзану.— Я не могу идти дальше. Мисс Берта Кирчер очень ослабла. Вам следует продолжать путь без меня.

— Нет,— запротестовала девушка,— ни за что мы такого не сделаем. Все вместе прошли так много, и наш побег все еще далек от завершения. Что бы ни случилось, давайте держаться вместе, если только,— и она взглянула на Тарзана,— вы, который сделал так много для нас, будучи нам ничем не обязанным, не захотите уйти. Это было бы справедливо. Что касается меня, я бы хотела, чтобы вы оставили нас. Вам, наверное, уже понятно, что вы не сможете нам помочь, хотя вам и удалось сбить с пути преследователей, но даже при вашей огромной силе и выносливости вам никогда не удастся вывести хоть одного из нас через безводную пустыню. Мы умрем и не доберемся до ближайшей плодородной местности.

Человек-обезьяна ответил улыбкой на серьезные слова девушки. ;

— Мы пока живы,— сказал он,— и лейтенант, и Отобу, и я сам. Кто-то из нас может умереть в пути или выйти из передряги живым, а пока до самой смерти нам надо стремиться только выжить. Из-за того, что мы остановились здесь и отдыхаем, не надо терзаться. Ничто не указывает на то, что мы здесь умрем. Я вас обоих не смогу донести до земли Вамабо. Это ближайшее место, где мы можем надеяться найти дичь и воду, но мы не будем сдаваться и терять надежду на спасение. Давайте теперь отдохнем, потому что и вы, и лейтенант Смит Олдуик нуждаетесь в отдыхе. А когда вы восстановите силы, мы снова продолжим путь.

— Но ксюджанцы? — возразила девушка.— Разве они не последуют за нами сюда?

— Скорее всего, последуют,— согласился Тарзан,— они, вероятно, придут. Но вам не нужно об этом беспокоиться, пока они не пришли.

— Хотелось бы,— сказала девушка,— чтобы я обладала вашей философией и выдержкой, но, боюсь, что это выше моих сил.

— Вы не родились и не воспитывались t джунглях. Меня вырастили дикие звери, и я многому научился, живя среди них. Вы бы, как и я, обладали верой в судьбу, будь вы воспитанницей джунглей.

Итак, они устроились поудобнее под тенью нависшего над ущельем утеса и прилегли на горячий песок, чтобы отдохнуть и расслабиться.

Нума беспокойно бродил взад и вперед, и наконец, немного полежав около человека-обезьяны, встал и двинулся по ущелью, исчезнув вскоре за ближайшим поворотом .

В течение часа маленькая группа отдыхала, а затем Тарзан внезапно поднялся и молча прислушался, дав знак и другим молчать.

Какую-то минуту он стоял неподвижно, как статуя, и его острый слух улавливал звуки столь тихие и отдаленные, что никто из остальной троицы не мог услышать даже намека на шум в безжизненной тиши ущелья.

Наконец человек-обезьяна расслабился и повернулся к товарищам.

— Что случилось? — спросила девушка.

— Они идут,— ответил он.— Они еще на каком-то расстоянии, хотя и недалеко, ибо ноги людей обуты в сандалии, а топот львов не производит шума на мягком песке.

— Что же мы будем делать? Пытаться продолжать путь? — спросил Смит Олдуик.— Я думаю, что смогу теперь пройти небольшое расстояние, так как немного отдохнул. А как вы, мисс Кирчер?

— О да,— ответила она.— Я значительно окрепла. Да, я несомненно могу идти.

Тарзан знал, что никто из них не говорит настоящей правды: люди не могут так быстро прийти в себя, будучи в состоянии полного истощения, но он не видел другого выхода, и к тому же оставалась надежда, что за следующим поворотом откроется выход из ущелья.

— Ты помоги лейтенанту, Отобу,— сказал Тарзан, повернувшись к чернокожему,— а я понесу мисс Кирчер.

И хотя девушка возражала, говоря, что он не должен тратить свои силы, Тарзан подхватил ее на руки и двинулся вперед к глубокому каньону, а за ним следовали Отобу и англичанин. Они не успели отойти далеко, когда явственно услышали шум погони, так как теперь львы, сопровождавшие ксюджанцев, нервно и громко скулили, как будто свежий след их жертв опалял им ноздри.

— Я так хотела бы, чтобы наш Нума вернулся,— вздохнула девушка.

— Да, было бы неплохо,— ответил Тарзан.— Но нам придется делать все, что в наших силах, и обойтись без него. Дикие звери ходят своими путями. Мне хотелось бы найти место, где мы смогли бы забаррикадироваться против атаки со всех сторон. Тогда, возможно, мы постарались бы удержать их натиск и даже отразить его. Смит Олдуик — хороший стрелок, и если людей окажется не очень много, он, возможно, сумеет отделаться от них, особенно если те будут нападать поодиночке. Львы меня не так беспокоят: они очень глупые животные, и, я уверен, те, что преследуют нас, еще глупее. Их вырастили люди, поэтому они не самостоятельны и полностью зависят от своих хозяев. Эти домашние звери выдрессированы слабоумными людьми, с ними будет легко справиться, если удастся убрать воинов, их хозяев.

— Вы считаете, что есть какая-то надежда на спасение? — спросила девушка.

— Мы все еще живы,— последовал краткий ответ.

Воцарилось молчание, нарушаемое лишь шорохом песка под ногами идущих.

— Еще один момент,— сказал Тарзан неожиданно.— Мне кажется, я вспомнил это самое место,— он указал на обломок камня, упавший, очевидно, с вершины скалы и лежавший в нескольких футах от ее основания, глубоко погрузившись в песок. Это был зубчатый осколок гранитной глыбы, возвышающийся над поверхностью песка на высоту приблизительно десяти футов. Он располагался так удобно, что между ним и скалой, с которой он скатился, образовался узкий проход. К этому убежищу они и направились. И когда достигли наконец своей цели, обнаружили между скалой и осколком базальта площадку около двух футов шириной и около десяти длиной. Эта площадка имела два выхода, и только через них можно было гуда проникнуть. Было очевидно, что если они устроятся здесь, напасть на них из другого места будет невозможно.

Едва беглецы успели спрятаться, как острый слух Тарзана уловил шум на поверхности скалы над ними. Взглянув вверх, он увидел крошечную обезьянку, усевшуюся на хрупкий выступ над их головой — маленькая мартышка с уродливой мордашкой внимательно смотрела вниз, разглядывая беглецов. Через какое-то мгновение она поспешно убежала по кромке скалы, направляясь к югу, откуда и доносился шум погони. Отобу тоже заметил обезьянку.

— Она расскажет попугаям,— сказал негр,— а попугаи укажут дорогу сумасшедшим.

— Все равно,— ответил Тарзан.— Здесь нас нашли бы львы. У нас нет возможности от них спрятаться.

Он поставил Смита Олдуика с пистолетом у северного выхода из убежища, Отобу велел стоять с копьем за спиной англичанина, а сам приготовился охранять южный проход. Он предложил девушке лечь на песок между ними.

— Вы будете в безопасности там в том случае, если они сумеют воспользоваться своими копьями,— сказал Тарзан.

Минуты ожидания казались вечностью для Берты Кирчер, и наконец почти с облегчением она поняла, что преследователи подошли совсем близко. Она слышала сердитый рев львов и яростные крики сумасшедших. В течение нескольких минут нападающие мужчины, казалось, исследовали убежище, в котором засели их будущие жертвы.

Девушка могла слышать шум, производимый ими. Он доносился даже сверху, откуда рассматривала беглецов маленькая обезьянка-разведчица. На глазах потрясенной Берты Кирчер лев напал на человека-обезьяну, стоящего наготове у южного входа. Она увидела, как гигантская рука, словно рычаг, отошла назад, зажав рукоять кривой сабли для мощного размаха и вдруг опустилась с ужасной быстротой навстречу льву, когда тот поднялся на дыбы для того, чтобы разделаться с человеком. Сабля расколола череп зверя, человек с ловкостью мясника, сокрушающего овцу, покончил со свирепым хищником.

Затем Берта Кирчер услышала шаги, крадущиеся к Смиту Олдуику, и сразу последовали три выстрела его пистолета. Раздался крик и шум падающего тела. Очевидно, потеряв уверенность в победе над горсткой храбрецов, раздосадованные неудачей первых попыток, преследователи отступили, но лишь на короткое время. Они, собравшись с духом, снова ринулись в бой. На этот раз безумец-воин напал на Тарзана, а лев старался одолеть Смита Олдуика.

Тарзан предупредил молодого англичанина не тратить попусту ограниченный запас патронов на львов. На этот раз в битву вступил Отобу. Орудуя копьем ксюджанца, он набросился на зверя, но справиться с ним оказалось не так-то просто, и лев не сдавался до тех пор, пока Отобу и Смит Олдуик не были сильно помяты во время короткой, но жестокой схватки. Англичанин, наконец, ухитрился вонзить острие сабли, взятой у девушки, в сердце зверя. Мужчина, напавший на Тарзана, оказался в положении обороняющегося: он подошел к нему слишком близко, пытаясь острой саблей отрубить голову человеку-обезьяне; свой промах ксюджанец осознал слишком поздно — схватка завершилась тем, что через долю минуты его труп со сломанной шеей валялся на теле мертвого льва.

Снова враг отступил, и снова лишь на короткое время, потребовавшееся для перегруппировки сил. Опять ксюд-жанцы набросились на беглецов со всей свирепостью: львы и люди ринулись в атаку, возможно, по полудюжине тех и других на каждого защитника каменного убежища.

Мужчины бросали свои копья, а львы шли позади них, очевидно, в ожидании сигнала к нападению.

— Это конец? — спросила девушка.

— Нет еще! — крикнул человек-обезьяна.— Ведь мы пока живы!

Слова едва сорвались с его губ, когда остановившиеся воины ворвались в проходы и стали забрасывать их копьями с обеих сторон.

Пытаясь защитить девушку, Тарзан заслонил ее собой, и одно из копий угодило ему в плечо. Удар был нанесен с такой силой, что Тарзана отбросило на землю. Смит Олдуик дважды выстрелил из пистолета, но его тоже сбили с ног: копье вошло в мышцу ноги между бедром и коленом. Не ранен был пока лишь Отобу. Он остался один перед лицом врага, так как англичанин ослабел от старых и новых ран и был крепко помят когтями льва. От боли Смит Олдуик потерял сознание, упав на землю. Кровь текла ручьем из раны в ноге.

Падая, юноша выронил пистолет из рук, и девушка, увидев это, подхватила оружие.

Когда Тарзан пытался подняться, один из воинов бросился ему на грудь и своей тяжестью отбросил его назад. Безумец с дьявольским криком поднял лезвие своей сабли над грудью Тарзана, намереваясь вонзить острие в его сердце.

Прежде чем маньяк сумел осуществить свой замысел, девушка подняла пистолет Смита Олдуика и выстрелила прямо в сатанинское лицо дегенерата. Одновременно до удивленного слуха атакующих и обороняющихся донесся залп ружейных выстрелов. Звук шел из ущелья. С восторгом и удивлением европейцы услышали резкие воинские команды, отдаваемые на английском языке. Эти милые их сердцу звуки, казалось, доносились с небес. Голос английского сержанта заглушил рев львов и крики безумцев. Смысл происходящего дошел до сознания Тарзана и девушки как раз в тот момент, когда даже человек-обезьяна чуть было не утратил последний остаток надежды.

Отбросив от себя тело воина, свалившегося на него, Тарзан поднялся на ноги. Копье все еще торчало из его плеча. Девушка тоже поднялась, и, когда Тарзан вырвал острие копья из своего тела и вышел из убежища, Берта Кирчер пошла рядом с ним.

Перестрелка, возникшая при их освобождении, вскоре закончилась. Большинство львов убежало, но слабоумные преследователи все до одного были убиты.

Когда Тарзан и девушка предстали перед группой прибывших, британский солдат-томми направил на человека-обезьяну свою винтовку. Увидев действия парня и сразу поняв естественную ошибку, к которой привела желтая туника, в которую был одет Тарзан, девушка быстро бросилась между ним и солдатом.

— Не стреляйте! — крикнула она томми.— Мы — англичане, мы — друзья!

— Тогда руки вверх! — скомандовал солдат Тарзану.— Я не собираюсь рисковать из-за одного тупицы в желтой рубашке.

В этот момент британский сержант, под командой которого находился авангард экспедиционного отряда, подошел для выяснения, кого же они захватили. Вот тогда-то Тарзан и девушка, разговаривая с ним по-английски, объяснили происхождение своих костюмов. Сержант сразу поверил их рассказу, поскольку они явно были не той породы, что злобные твари, которые мертвыми валялись вокруг.

Через десять минут появился основной отряд экспедиции. Раны Смита Олдуика были обработаны и перевязаны, человеку-обезьяне тоже оказали необходимую помощь, и через полчаса все отправились в лагерь своих спасителей.

В ту ночь было решено, что на следующий день Смит Олдуик и Берта Кирчер должны улететь самолетом в британский штаб на побережье. Для этой цели были выделены два аэроплана, прикрепленные к экспедиционному корпусу. Тарзан и Отобу отклонили предложение британского капитана сопровождать его в часть в обратном марше, так как Тарзан объяснил, что местность, которую он ищет, лежит на западе. Отобу возвращался в родные места, и Тарзану было по пути с чернокожим до земель Вамабо.

— Выходит, вы не собираетесь возвращаться с нами на побережье? — спросила его с огорчением девушка.

— Нет,— ответил человек-обезьяна.— Мой дом стоит на западном берегу океана, я продолжу свой путь в том направлении.

Девушка бросила на него молящий взгляд.

— Вы снова вернетесь в эти ужасные джунгли? — содрогнулась она,— и мы никогда не увидимся больше?

Он молча смотрел на нее какое-то мгновение:

— Никогда! — ответил он, и не сказав больше ни слова, повернулся и вышел.

Утром полковник Кэмпбелл вернулся с базы на одном из самолетов, который должен был увезти Смита Олдуика и девушку на восток. Тарзан стоял вдали на некотором расстоянии, когда офицер сошел на землю по трапу приземлившегося самолета. Он наблюдал, как полковник приветствовал младшего по чину командира экспедиционного корпуса, а затем увидел, как Кэмпбелл повернулся к Берте Кирчер, стоявшей в нескольких шагах позади капитана.

Тарзан подумал о том, как должна чувствовать себя немецкая шпионка в подобной ситуации, особенно если она знает, что для кого-то из присутствующих не является секретом ее истинное лицо, до этого хорошо замаскированное. Он видел, как полковник Кэмпбелл шел к ней с распростертыми объятиями, и лицо его озарялось доброй улыбкой. Тарзан не мог слышать слов, сказанных полковником девушке, но он догадывался, что они были явно дружественны и сердечны.

Тарзан отвернулся, нахмурившись, и если бы кто-нибудь был поблизости, он мог бы услышать низкое негодующее ворчание, рвущееся из его груди.

Он знал, что его страна воевала с Германией, и не только его долг по отношению к земле его предков, но также личная обида против вражеской нации и его ненависть к немцам требовали, чтобы он открыл полковнику все вероломство девушки. Но Тарзан колебался, и оттого, что он колебался, рычал глухо, как зверь, негодуя не на немецкую девушку, а на себя самого за свою слабость.

Он не увидел ее больше, вскоре она села в самолет и улетела на восток. Тарзан тепло попрощался со Смитом Олдуиком и снова услышал неоднократно повторяющиеся слова благодарности от молодого англичанина, а затем он увидел и его на борту самолета, делающего разворот в высоте. Долго смотрел человек-обезьяна вслед воздушному кораблю, пока тот не превратился в точку на восточной стороне горизонта, чтобы через несколько секунд исчезнуть совсем, окончательно растаяв в воздухе.

Томми, собрав все тюки и погрузив снаряжение, ожидали только команды, чтобы продолжить обратный путь, отлично справившись с задачей спасения пропавшего летчика.

Полковник Кэмпбелл лично обследовал местность между лагерем передового отряда и основной базой. Он решил сам повести назад экспедиционный отряд.

Теперь, когда все было готово к отправке, полковник обратился к Тарзану:

— Я так хотел, чтобы вы вернулись с нами в лагерь, Грейсток,— сказал он.— В какой-то мере моя просьба связана, возможно, со Смитом Олдуиком и молодой леди, только что покинувшими нас. Они просили меня заставить вас вернуться в цивилизованное общество.

—- Нет, ничего не выйдет,— ответил Тарзан.— Я пойду своим путем. Мисс Кирчер и лейтенантом Смитом Олдуиком двигали благородные чувства благодарности, они не учитывали мое положение.

— Мисс Кирчер? — воскликнул Кэмпбелл, а затем рассмеялся.— Вы знаете эту девушку, как Берту Кирчер, немецкую шпионку?

Тарзан молча удивленно взглянул на полковника. Какое-то мгновение все происходящее сделалось выше его понимания. Неслыханное дело — чтобы британский офицер мог так спокойно и легко говорить о вражеской шпионке, находившейся в его власти, и вдобавок разрешил ей уйти.

— Да, да,— покивал полковник Кэмпбелл, заметив замешательство Тарзана.— Вы думали, что Берта Кирчер — немецкая шпионка? — засмеялся он.

— Да, я знал это,— ответил недоуменно человек-обезьяна.

— Эту девушку зовут на самом деле Патрицией Кэнбай,— сказал Кэмпбелл.— Она немка только наполовину. Бертой Кирчер звали ее покойную мать. Девушка приняла это имя, поступив на службу. Патриция одна из наиболее ценных агентов британской разведки, прикрепленная к восточно-африканским частям. Ее отец и я вместе служили в Индии, и я знал Патрицию со дня ее рождения.

— Да, вот и пакет бумаг,— полковник полез в нагрудной карман,— этот пакет ей удалось захватить у немецкого офицера и пронести через все превратности нелегкого пути с единой мыслью — выполнить свой долг по отношению к горячо любимой родине. Смотрите! У меня еще не было времени прочесть их, но, как вы видите, здесь чертеж, набросок военной карты, связка донесений и дневник одного из капитанов, некоего Фрица Шнайдера.

— Дневник гауптмана Фрица Шнайдера! — повторил Тарзан напряженным голосом.— Можно мне его посмотреть, Кэмпбелл? Фриц Шнайдер — тот человек, который убил леди Грейсток, мою жену.

Англичанин передал небольшую, переплетенную в кожу тетрадь в руки Тарзана без единого слова возражения.

Тарзан быстро пробежал страницы, ища определенную дату — тот день, когда были совершены те неизгладимые из памяти ужасные злодейства в его бунгало, и когда нашел нужную страницу, то жадно стал читать записи.

Внезапно возглас изумления и недоверия сорвался с его губ.

Кэмпбелл вопросительно взглянул на него.

— Боже! — воскликнул человек-обезьяна.— Может ли это быть правдой? Послушайте!

И он прочел абзац из исписанной мелким почерком страницы: «...Сыграл небольшую шутку с английской свиньей. Когда он вернется домой, то найдет обугленный женский труп в будуаре своей супруги — но только он будет думать, что это его благоверная. Фон Госс поджарил на костре тело мертвой негритянки и, обуглив его, надел на руку кольцо леди Грейсток.

Сама леди Грейсток представляет большую ценность для верховного командования, будучи живой, нежели мертвой».

— Она жива! — вскричал Тарзан.

— Благодарение Богу! — отозвался Кэмпбелл.— А куда вы теперь?

— Возвращаюсь с вами, конечно. Как ужасно, что я обижал мисс Кэнбай, но разве я мог знать? Я даже сказал Смиту Олдуику, который любит ее, что эта девушка — немецкая шпионка. Я должен вернуться не только затем, чтобы найти свою жену, но я просто обязан исправить зло, совершенное мной исключительно по неведению.

— Не беспокойтесь об этом,— сказал Кэмпбелл.— Патриция, должно быть, созналась, что она не вражеская шпионка, так как до того, как оба улетели этим утром, лейтенант радостно сообщил мне, что мисс Кзнбай обещала ему выйти за него замуж.