Тайна девятой планеты

Она умерла внезапно. Просто уснула и больше не просыпалась. Казалось будто в тишине рассвета кто-то подошел со спины и нажал кнопку выключения, как выключаются когда-то в каждой семье навсегда старый ламповый выцветший телевизор.

Елена Эдуардовна Семенюк казалась своей дочке не умолкающей, задорной и интересной женщиной. Энергия била из нее не ключом, а исландским гейзером, обжигая теплотой детские полные любопытства сердечки. Её дочка Катенька пыталась повторять за мамой практически все: реакции, танцы, манеру речи, запоминала её шутки – внимала и впитывала её всю, как губка. Она любила мать и хотела быть во всем на нее похожей. Вот и выросла её маленькая копия, но совершенно не похожа внешне, но разве это важно?

Ничто не предвещало беды.

День как день. Точно такой же серый день, как и все остальные в их небольшом поселении где-то на краю мира. Пейзаж за окном не меняется много лет. Жители настолько привыкли жить в подобных обстоятельствах тотального постоянства, что свыклись с тем, что завтра будет очень напоминать сегодня, и лишь детский смех и вопросы будут студеную скуку дня наполнять жизнью. Смиренность. Блаж. Тишина. Поселение состояло из нескольких улицу, перпендикулярных друг другу: 4 на 4 – ровная сетка. Между домами, часть из которых повалилась на бок или разобрана, ветвились низкорослые растения, мелкая трава. Редкие березы и сосны, выросшие в местах, никак не украшающих общий фон, стояли накренясь, поломанные, побитые то ли жизнью, то ли собственной тяжестью. Дорог между домов не было, так как не было никакого транспорта никогда, лишь протоптанные маленькими ступнями и чуть побольше тропинки составлялись транспортную сеть поселения. Если бы пролетающий на аэроплане пилот взглянул на эти дорожки сверху, то они ему, вероятно, напомнили о мужских рабочих руках, где жилами отрисована боль и усталость человека. И жизнь в этом поселении очень много лет текла ровно так, как кровь течет по венам, артериям и капиллярам, пока вся эта система не дала сбой. Тромб разочарования и запущенности оторвался и начал перекатываться по улицам, биться в окна домов, приглашая их за собой станцевать танец смерти.

События последних лет развенчивали укоренивший миф местных аборигенов о том, что поселение – это рай на Земле. Да и должен ли рай быть на Земле?

Еще днем Елена Эдуардовна Кате прочитала длиннющую, но захватывающую с придыханием и трепетом лекцию о Древнем Египте. Она всегда так проводила свои уроки, никогда не опускала голову, даже если всё вокруг заставляло её рыдать. Закончив свой монолог, Елена задала, как обычно, домашнее задание своему единственному уже ученику: сделать конспект, подготовить реферат о Нифертити – всё по классической схеме, к которой за годы привыкли все.

Вообще, мама Кати, девочки любознательной и подвижной, постоянно делилась с девочкой какими-то интересными фактами, которые проверить никто никогда бы не смог, но все верили и знали, что ЕВ врать не будет. Почему-то и сама Елена Эдуардовна считала пренепременно, что передача знаний – важнейшая задача при сложившейся в мире вокруг ситуации.

О мире вокруг все жители поселения могли только догадываться. Однако согласно последним зафиксированным данным они привыкли верить. Опасность повсюду, за всеми пределами.

В небольшой деревеньке, а именно такой статус они сами присвоили своему поселению, изолированному от всего живого мира, из шестнадцати домов осталось в пригодном состоянии всего лишь два не поваленных временем дома. В одном из них жила Катя и Елена Эдуардовна.

Когда случилась беда, у Кати особо не было выбора, к кому идти за помощью, когда она обнаружила скукожившееся, но зависшее в нежной утонченной позе тело матери. Она приняла такую позу, которую принимали балерины, отыгрывающие роль умирающих лебедей.

Это покажется странным, но Елена Эдуардовна дочь готовила к своей смерти последние лет 5. Она объясняла девочке смерть как закономерный финал жизненного пути. Женщина приготовила малышку и к тому, что рано или поздно и сама Катя уйдет из этой жизни, может быть, совсем скоро, никто не знает. Одного у себя в голове не могла уложить Катя, почему перед смертью именно о Нифертити должна была разузнать она, но обещала сама себе, что последнее домашнее задание обязательно выполнит.

Елена Эдуардовна наказала дочери еще несколько лет назад, что как только смерть придет за матерью и неминуемый исход произойдет, Катя немедленно должна будет пойти в соседний дом, что стоял в трехстах метрах от них. Других жилых больше и не осталось. Только в этом доме живет человек, который поможет провести необходимые манипуляции с телом матери. Только он знает, как, для чего и зачем это нужно.

Пятнадцатилетняя Катя была довольно высокой девочкой несмотря на скромный возраст. Пшеничные неухоженные пряди цвета вечно ссыхающейся за окном травы свисали почти до поясницы. Она не собирала их в косу, не делала с ними ничего. Волосы падали на глаза, губы невольно в разговорах зажевывали их, одним словом, растительность на голове мешала, но в этом был какой-то юношеский шарм блондинки.

Саму девочку это мало волновало. Зеленые глаза на фоне почти рыжих выбеленных волос напоминали изумруды. В народе бы сказали – ведьма. Удивительно смуглая при этом кожа цвета спелого киви на фоне светлых волос и дивного цвета радужки превращала юную леди в поразительной красоты творение матери-природы. Пальцы Кати были тонкими и длинным. «Как у пианистки», – говорили те, кто знал, как выглядит пианино и, собственно, пианисты, кто помнил и зарисовывал для будущих поколений, как они выглядит. Видеозаписей выступлений в поселении не было. О мире За рассказывали на пальцах, а каждый урок превращался в игру «Крокодил». Любая информация, даже сложно объяснимая нужна. «Пригодится», – говорили они. Молодняк на такие доводы спокойно поддакивал и кивал головой. Со старшими спорить в деревне было не принято.

Однако кое-что Катю отличало от всех остальных, живших в поселении, по крайней мере первое время. Так вышло, что одна нога Кати была чуть длиннее другой с самого рождения, поэтому при ходьбе они сбивчиво хромала так, будто взбивает одной ногой виноград, спрятанный зачем-то в ботинке. Нюансов она не знала, как и другой жизни, поэтому никогда не жаловалась, да и вскоре жаловаться стало просто некому и не на кого. Единственный случай в жизни, когда ей обернулся боком её недуг случился в возрасте пяти лет. Когда с другими ребятами Катя бегала по тропинкам между домов, играя в ляпы, запнулась о торчащий из земли огромный болт, а грудью упала на большой массивный камень так, что лишилась одного ребра. После этого инцидента было принято собраться все камни в поселении и отнесли к краю ограждения, где теперь высится валун-гора.

Вообще, по этому поводу Катя совсем не комплекстовала, так как в её деревне все чем-то да отличались друг от друга. Не было полностью здоровых детей. Такое понятие как «не такой, как все» в деревне отсутствовало. Каждый человек – человек, остальное мало важно. Взрослые всегда говорили, что нет ничего ценнее и важнее того, чтобы быть человеком.

Утром, когда девочка, перевалившись через дверной косяк, увидела бездыханное тело матери, она ничуть не удивилась, не поперхнулась, не взвизгнула, не оторопела, она была готова к этому. Если бы действие происходило в какой-нибудь Кировской области г. Зуевке в конце двадцатого века, то, вероятно, подобное событие сломало бы психику столкнувшегося с подобным ребенка. Действовать пришлось согласно инструкциям, которые мать дала много лет назад впервые и о которых напоминала при каждой возможности, практически каждый день.

Первым делом Катя аккуратно переодела платье. Сняла серое и грязное рабочее платье-сарафан, надела – в крупный белый горошек на багряном фоне с бархатными манжетами ближе к шее. Платья она особенно любила, потому что их можно надеть через голову, минуя ноги – ногу. Расправив низ платья, поправив манжеты и убедившись через зеркало, что выглядит так, как просила мама, девочка Катя развернула свое тело в сторону входной двери, которая никогда не закрывалась, проворачиваясь на пятке той самой ноги, которая была чуть длиннее.

Закрываться было не от кого. Дойти нужно было, как и предписано, до соседского дома – второго здания, которое не разрушено временем, чей хозяин жив и сохранил бодрость ума. Катя шла довольно быстро, насколько могла, прихрамывала. За годы жизни покалеченная ноги ей почти не мешала. Да и стыдиться ею тоже стало не перед кем.

По вытоптанной бесконечными переходами дорожке уже три дня никто не ходил – не было повода, некому было, поэтому последние следы визита лучшего друга Кати замело желтоватым песком. Ветер на территории был слаб, однако иногда он о себе напоминал слабыми кричащими немыми порывами, раскачивающими стоящие поодаль от поселения редкие деревья и кустарники.

Пройдя несколько метров от собственного дома, Катя огляделась и вдруг остановилась. Глаза начало жечь, лицо налилось кровью. Какая-то неизвестная сила взяла власть над легкими, вздохи были невпопад. Прикрывая пшеничными локонами лицо, споткнувшись на короткой ноге вдруг, Катя начала навзрыд плакать. Периодически она вытирала рукавом старого поношенного красного платья глаза от солёных слез. Впитавшаяся влага оставила на руках особенный узор. Казалось будто хоровод рыбок пляшет в красном от крови море.

Соли в деревне никогда не было, поэтому редкие капельки на щеках выдергивали из памяти воспоминания, связанные с уроками химии, где рассказывали великие учителя о составе различных жидкостей организма. Не осталось практически ничего – только сухие никому ненужные знания.

Знания. Многое было завязано на знаниях в поселении. Практически всё. Сама жизнь. Знания о мире, который За, который жители и не видели, а только представляли, невидимой нитью пронзали пылающие сердца в особенности, конечно, детей.

Катя шла по тропинке к пункту назначения, осматривая заброшенные дома, поломанные деревья, пустоту окружающего её мира, некогда наполненного детским смехом и весельем с привкусом свободы на кончиках ушей. Катя на мгновение перенеслась в то дивное время, когда в населенном пункте кипела жизнь, как кровь Казановы. В единственном классе было всего четыре человека: Катя, Сережа, Бэтти и Ахмед. Возможно, что когда-то были и другие дети, но ни Катя ни её друг Сережа об этом не знали.

Учиться в доме Сережи было в удовольствие: была, да и есть, огромная библиотека с книгами, интересные фильмы, компьютер и другие увлекательные штуки, ну и, конечно же, просторная гостиная комната, где можно было разместить класс. Через время учеников почти не осталось, как и учителей. Единственными обладателями знаний оставались два человека: Елена Эдуардовна Семенюк и отец Сережи.

Бэтти, или Элизабет, была лучшей подругой Кати. Рыжая девочка с лицом, заполненным веснушками, умерла от остановки сердца – врожденный порок. Ахмед был старше всех. Он дожил до пятнадцати лет, успев отпустить скромную бороду. Однажды в один из ничем не примечательных дней, он упал с покосившейся крыши своего старого дома, где он жил совершенно один. Внизу, в предбаннике жилища Ахмеда, валялись старые металлические балки и другие запчасти, пространство использовалось как свалка, поэтому шансов упасть мимо торчащих металлических штырей и сохранить при этом жизнь у маленького мальчика не было никаких.

И Ахмеду и Бэтти на момент смертей было по пятнадцать лет, мальчик просто родился чуть раньше. Считается, что Ахмед был сиротой, мать сломала шею, пытаясь снять зацепившийся о крышу дома пакет, и упала, по крайней мере такую нелепую версию все знали. Ахмеда хоронили на отшибе, специальное место, отведенное под кладбище, всей деревней. Тогда еще было достаточно взрослых, чтобы с почестями проводить в последний путь ребенка. В каждом доме было по взрослому. Люди были дружны и миролюбивы по отношению друг к другу. Чем меньше жителей становилось, тем сильнее была любовь. Но напасти преследовали жителей одна за другой. Будто отгородиться от мира За было мало, невидимые силы зла преследовали поселенцев, сея мор и смерть. Катя шла и пыталась вспомнить, когда ушли каждый из последних, но не могла. «Нас всего четверо… трое», – подумала про себя Катя и неспешно шла дальше.

Катя вспоминала свою любимую подругу Бетти и как они втроем, она, мама и Бетти, играли в разные развивающие игры: шахматы, шашки и даже преферанс. Воспитывающая в одиночку Бэтти мать не выдержала горя. Она была найдена через сорок дней после гибели Бетти в комнате, где все свои пятнадцать лет жила её рыжеволосая девочка. Точная причина смерти до сих пор никому толком не известна, по крайней мере её точно скрывали от детей: мама Бэтти сидела, окоменев на кровати ребенка, глаза её были закрыты, явно подняты вверх, как как белки выпирали сквозь нижнее веко, руки сложены накрест на груди, большими пальцами цепляясь за ключицы.

В деревне не было никаких медицинских принадлежностей, врачей, патологоанатомов, способных сказать, что случилось и в чем причина смерти, поэтому отец Сережи, нашедший ее в таком состоянии, переместил тело в заранее подготовленный гроб (всем почти сразу после рождения родители готовили гробы, можно сказать, в приданое), отнес на отшиб, где хоронили всех жителей деревни. Кладбищем его принципиально не называли. Это слово считалось запретным, как и слово смерть. Смерть объясняли как явление, но редко произносили вслух как слово. Никогда этих слов вслух не произносил никто, хотя многие об этом думали.

Только тогда, когда Отец Сережи вернулся обратно, он рассказал оставшимся взрослым жителям, что случилось. По лицам родителей было видно, что ничего нового они не услышали. Никто не рыдал никто не трепетал, все вернулись к своим делам. Плакали только дети, Катя и Сережа. К слову, взрослые никогда не заводили никаких разговоров об ушедших из жизни людях вообще. Нет контакта – нет и разговоров. Они утверждали, что так легче пережить утрату, хотя визуально могло показаться, что им просто плевать.

Гробы. Они были в избытке. Никто их не заказывал у мастеров. Да и не было их в поселении. В каждом доме было сразу подготовлено по нескольку гробов. Гробы были изящны и грациозны под стать внутренней минималистичной отделке домов, дополняя интерьер. Делали их всегда сами взрослые своими руками: для себя и для своего ребенка. Размеры выбирались на вырост, чтобы тело всех размеров могло уместиться, поэтому случайный посетитель, если бы он в деревне был, вполне мог подумать, что это не гробы, а, например, непокрашенные основания будущих лодок.

У Кати, Сережи и его отца тоже стояли гробы в амбаре. Катя всегда переживала, что из-за того, что одна нога у нее чуть длиннее, то заготовленные заранее размеры ей не подойдут. Что, если вдруг, она вырастет выше, чем думали изначально.

Отцу Сережи, Петру Игнатьевичу, конечно, в поселении все верили, доверяли. Он был «старейшиной», провожал всех жителей немногочисленной деревни в последний путь и всегда неизменно один, никого не подпуская к самой непосредственной церемонии погребения. Так сказать, местный могильщик. Хотя, конечно, он много делал еще чего важного и нужного для поселения даже тогда, когда никого почти не осталось. Работал бесплатно и даже что-либо взаимен никогда не просил. Деньги вообще мало кого волновали и просто не было, в поселении в основном был обмен товаров и услуг.

На площадку перед самим отшибом обычно приходили все жители, но последние 50-100 метров до места захоронения Петр Игнатьевич всегда шёл один, волоча гроб по земле, используя специальные сани на колесиках, которые сам сделал под себя. Никто не видел, как он закапывает тела, да и мало кого это интересовало. Все были заняты исполнением главного ритуала – горем. Такова была традиция. Горе – важная часть процессии, однако оно прекращалось сразу, как по команде, как только люди возвращались обратно на территорию деревни. Долго горевать бессмысленно, если дети плакали всю дорогу, то взрослые при приближении к своим домам становились обычными взрослыми, которые никогда не видел ничего необычного в необычном.

Малыши и другие жители, стоящие на отшибе и провожающие взглядом Петра Игнатьевича, всегда очень театрально всматривались в туманную даль, пахнущую дымом, и прищуренным взглядом пересчитывали металлические кресты, торчащие на пригорке, собранные из балок и арматур, на одной из которых до сих пор можно найти следы спёкшейся крови Ахмеда.

Наша героиня была близка к пункту своего назначения. Образ мамы, обрывки воспоминаний то и дело всплывали в голове ребенка. Подсознание играли в жестокую игру, правил которой никто не знает, как и смысла. Катя прорыдала еще около трех минут, волосы слиплись от влаги, глаза покраснели, дыхание сбилось. Нужно было успокоиться и продолжить недлинный путь. Она не хотела, чтобы её друг и его отец увидели её в таком виде, пусть даже у него была на то веская причина.

Для пятнадцатилетней Кати это была уже не первая смерть, которую она встретила на пути и приняла, как данность, проживая свой век в деревне. Она проводила на отшиб почти всех своих знакомых, друзей, товарищей. Эта утрата, по понятным причинам, была самая больная, особенная и жестокая. Горе не удавалось отключить по команде так, как это делали обычно взрослые, горе было частью этой девочки с рождения. Мать готовила Катю много лет к тому, что уйдет, однако, как оказалось, приготовиться к этому невозможно. Страшно представить ребенку себя в окружении стен, резких невнятных звуков, издаваемых собственным домом, и наедине с собственными мыслями. Все дети боятся одиночества и пустоты. Катя не была в этом смысле исключением. К тому же, из всей деревни осталось только несколько человек. Все жители один за другим, как по расписанию, превратились в пахнущие дымом жестяные кресты, торчащие вдали, напоминающие сгоревший лес из фильмов ужасов.

Катя шла неторопливо к дому Сережи, а перед глазами стояло застывшее во времени, в сегодняшнем утре, навсегда в её детской памяти тело, спокойно лежавшее на кровати, укрытое одеялом белого цвета, усыпанным крупными красными цветами, названия которых Катя не знала. И не узнает. Руки, лежащей матери были скрещены на груди и большими пальцами цеплялись на ключицы.

По обе стороны от тропинки, по которой не спеша переставляла ноги Катя, шелестела не высокая трава, где-то вдали скрипели деревья, наверху, где бы должен был быть небосвод, разместили купол, которые имел несколько режим освещения территории. Купол усыпан прожекторами разной мощности. Все привыкли к этому, да и вопросов никто не задавал. На часах было еще 8:25 минут, а значит купол работает в режиме рассвета, насколько это можно говорить о белом холодном свете. Катя вдруг устремила свой взгляд вдаль, где черными крапинками торчали кресты. Она понимала, что и ей скоро придется туда идти. Снова.

Идти по застывшей во времени тропинке было сложно, потому что прожекторы на своде еще не были зажжены полностью. Работала лишь та часть устройств, отвечающая за рассвет. Посмотрев наверх, девочка увидел летящие мелкие искры от одного из устройств, но не придала этому значения, а лишь представила, как падают звездочки, и загадала желание.

8:30 утра. Всё еще рассвет. Прожекторы включались на полную мощь ровно в 9 часов. Автоматическая система подачи электричества на купол работала идеально: все строго – с точностью до миллисекунд. Цифровые прямоугольные часы висели на каждом доме. В поселении даже существовал негласный культ времени. Время уважали, за временем следили, рассказывали сказки о том, как оно может меняться, возвращать события вспять или наоборот, уносить куда-то сквозь пространство, особенно ребятишек, которые плохо себя ведут.

Ночью же цифры на часах в домах поселенцев загорались нежно розовым цветом, а днем – ближе к салатовому.

Купольная система, как говорят, была выстроена настолько давно, что даже старожилы, которых застал еще молодой Отец Сережи Петр Игнатьевич, не видели другого «неба» над головой, а значит никто не видел.

В учебнике по истории говорилось о том, что однажды железные своды опустятся, а на место прожекторов встанет одно, но очень яркое солнце. Но никто никогда этого солнца не видел. Вместо него на небе в 9 00 утра каждого дня загорались тысячи солнц, соединенных параллельно друг к другу кабелями и проводами. Прожекторы висела на огромном расстоянии от земли. Купол был невероятно большого размера. Опускался он где-то на горизонте, куда никто никогда не ходил. Это даже не обсуждалось.

Освещение было настроено первыми и последними руководителями деревни неверно- слишком ярко, поэтому оно всегда чуть ослепляло смотрящего вверх. Утром и днем, будучи на улице, люди обычно смотрели только себе под ноги. Катя ненавидела смотреть себе под ноги. Поэтому прислоняла ладонь к бровям и рассматривала своими изумрудами окружающих её людей с опущенными головами. Казалось они вечно что-то искали у себя под ногами, но ничего не могли найти.

Наконец Катя дошла. За время в пути она взяла себя в руки, а о соленых вишенках на её щеках напоминал, быть может, припухший розоватый румянец лица.

Часы над входной дверью в дом Петра Игнатьевич показывали 8:56. Катя решила, что слишком долго шла, стало стыдно, но потом вспомнила, что слишком много плакала, потом замечталась на середине пути, поэтому и шла долго. «Простительно», – подумала Катя.

Девочка решила дождаться девяти яти часов, когда автоматическая система подачи электричества включит освещение на полную. Ей показалось это разумным, так как она не могла исключить того варианта, что Сережа и его отец еще спят. В девять часов, не в режиме «звездного неба», неменяющийся много лет мужской голос в динамиках, развешанных на каждом даже нежилом доме, объявит подъем и включит фоном какую-нибудь Лунную Сонату Бетховена или другое медитативное классическое произведение.

Все общие команды, которые используются для управления деревней были записаны около сотни лет назад основателем поселения Маркусом Решфордом тогда, когда в деревне было не 2 дома, как сейчас, да и жителей было в несколько десятков раз больше. Уникальность этого поселения была в том, что собранные в нем были люди были абсолютно разных конфессий (даже атеисты), разных национальностей, культур и возрастов. Дети росли в атмосфере тотальной любви, науколюбия и принятия мира таким, какой он есть, мира, представляющего собой суп-солянку, накрытый сверху крышкой, варившийся в собственном соку. Никто не задавался вопрос, что за куполом, купол был естественной средой обитания для всех. Одно знали все, а это внушалось с самого рождения как истина: за куполом – отсутствие жизни и слово на букву «С», которое никто так просто не произносил вслух.

Много лет назад что-то произошло в поселении, может быть кто-то и знал правду, но все свидетели тех дней уже превратились в дымящие и безымянные, покрытые копотью кресты на отшибе. В любом случае, жителей осталось трое, и, похоже, каким бы не был этот смелый эксперимент жизни, он подходил к концу, но разве это заботит пятнадцатилетних подростков? Разве что…

Катя и Сережа не застали ничего из того, о чем было написано в старых и новых книгах, которые писали жители деревни, дабы научить потомком жизни. По какой-то причине детей заставляли их читать.

Наукой и писательством были поначалу увлечены абсолютно все. Каждый взрослый представлял какую-то особую область знаний, старался выпускать по книге в месяц. Каждая книга была для сообщества как клад. Книга за книгой с особым почтением: именно так и появилась огромная библиотека в доме Петра Игнатьевича. Сам он был библиотекарем, учителем физики и могильщиком по собственному желанию. Все дома после их смерти хозяйев разбирались, детали отправлялись на склад, который одним своим концом упирался прямо в ввысь – в купол, настолько много хлама набралось за годы существования поселения.

На часах 8:58. «Еще две минуты», – подумала Катя и стала рассматривать старый дом Петра Игнатьевича. Благо света от цифровых часов вполне хватало для того, чтобы рассмотреть фасадную часть дома.

Дом Урсуловых был похож больше на трейлер из старых американских фильм, только стоял он не на колесах, а нижней частью, то есть основанием, уходил, утопал на полметра в землю. Входная дверь была больше похожа на дверцу старого советского холодильника с большой массивной ручкой. Двери также срабатывали и открывались автоматически в 9:00. Конечно, их можно было открыть, воспользовавшись ручкой, зачем-то же она была, но в этом не было никакого смысла.

«Гостям всегда рады», – неизменно повторял каждый. А расписание для того и расписание, чтобы его соблюдать. Окон в подобных домах не было. Никакого смысла в них нет, так как снаружи и солнечного света никакого не было. Внутреннего освещения было вполне достаточно, а специальные системы обогрева эмитировали касание солнечного света.

Не было и птичьего пения, беспризорных кошек и собак, однако периодически автоматизированная система включала плейлист «звуки природы», чтобы заставить хотя бы ненадолго выйти людей на улицу. Звуки природы люди особенно любили слушать. Они садились на коротенькую траву, убегали к далеким деревьям или ложились на выстриженный газон во дворах, закрывали глаза и просто слушали шум моря, трели соловьев, поскрипывание стволов сосен и многое другое. Особенной популярностью пользовался морской бриз.

Долго так поваляться на «природе» не получалось. В сообществе считалось, что продолжительное пребывание под светом прожекторов купола провоцирует развитие онкологических заболеваний и ряд других болезней. Если раньше в деревне были различные лекарства, антибиотики, приборы и медицинские сканеры, то ныне остался лишь Витамин D в таблетках как заменитель солнечного света. Да и того осталось совсем немного.

8:59. Отголоски катастрофы, от которой люди спрятались в деревни, часто слышали и сами жители. Периодически в разное время суток земля под ногами дрожала, грохот стоит страшный. Редкие землетрясения пугали детей гораздо сильнее, нежели родителей. Взрослые в эти моменты спокойно сидели на стульях или лежали на своих кроватях, закрыв глаза. Спокойствие сначала пугало детей, но с каждым разом они привыкали к землетрясениям также, как и к странному поведению взрослым.

Среди поселенцев бытовала шутка: «Земля дрожит – значит скоро появится малыш в каком-то из домов». Такая двусмысленная шутка быстро прижилась в народе, однако время шло: от поселка оставалась лишь одна пародия, а дети, большая их часть, не доживали и до тридцати лет. Система дала сбой. Что-то было не так, земля перестала любить жителей. Дети странно боялись, что купол ограждающих их от мира извне треснет, распадется на пазлы, которые не собрать, и вся хворь мира извне падет на них.

9:00. «Доброе утро, пора вставать», – послышалось по ту сторону плотной двери дома. Катя решилась-таки постучать в дверь, нужно следовать инструкциям. Девочка проверила, достаточно ли сухие мешки под глазами, стёрла остатки слез с ресниц и из уголков глаз. Кате почему-то не хотелось, чтобы Сережа видел, что она плакала, но её всё равно выдавало слегко опухшее и покрасневшее лицо.

Утро по расписанию. Тьме ушла прошлое на какое-то время. Вспыхнувшие на железном небе прожекторы слегка ослепили пятнадцатилетнюю девочку, которая словила блик от глянцевой поверхности дома.

Дверь в дом располагалась строго напротив, Катя продвинулась чуть ближе, привыкая к изменившемуся освещению, подставила над глазами ладонь перпендикулярно лбу и постучала три раза.

Пришлось ждать около 10 секунд. Девочка ужасно волновалась, стояла и разглядывала падающие на тропинку солнечные зайчики.

Дверь открылась и на пороге появился с лопатой в руках Петр Игнатьевич, папа Сережи. Он стоял в старом темно-синем пиджаке, который был, кажется, на 3, а то и на 4 размера больше. Точного возраста Петра Игнатьевича Катя не знала, но седая густая борода говорила своим наличием о том, что отец Сережи был весьма преклонного и уважительного возраста. Кажется, подумалось Кате, что эта седая борода была всегда.

Светло-коричневая рубашка Петра Игнатьевича была застегнула на все пуговицы, чуть сдавливая шею. Кадык при каждом нервозном проглатывании слюны цеплялся о край рубашки. Казалось, ещё чуть-чуть и кадык сможет выстрелить пуговицей ворота прямо в стоящую напротив девочку. Красные брюки были очень яркими. Они явно были из другого комплекта. Ноги в районе ступней венчала привычная Петру Игнатьевичу обувь – белые кроссовки с тремя полосками и большой дырой в районе большого пальца правой ноги.

Борода была небрежно подстрижена, как и голова: тут и там торчали разной длинны и формы седые длинные волосы. Усы были настолько густые и белые, что казалось, что вот-вот он должен сказать: «Сектор приз на барабане», как в видеороликах, которые показывали на уроках истории и культуры. Но вместо приза в его руках была всё та же огромная лопата, которой он за последние несколько лет вырыл как минимум три могилы, а может и больше.

Петр Игнатьевич поддел пятку во второй кроссовок при помощи пальца и прокричал в гостиную, поворачивая голову на 180 градусов:

– Сережа, тут Катя к тебе пришла, разрешаю включить компьютер. Запусти только что-нибудь повеселее, например, в папке «Физика», там есть текстовый файл «факультатив на будущее», внутри ссылка на документальный фильм о «Девятой планете», вот по ней кликни и включи ролик. Должно быть интересно, внимательно слушайте, потом спрошу, что уяснили. Через внутренний локальный сервер включится ролик, который я подготовил. Приду, еще раз говорю, перескажешь. А ты, Катюш, заходи давай, а то на улице слишком светло, так и ослепнуть можно с непривычки. Понял меня, Сергей? Угости чем-нибудь гостью.

– Понял-понял, – послышались приближающиеся к двери глаголы, которые на последнем слоге материализовались в мальчишку четырнадцати лет, стоявшего и улыбающегося Кате во свои тридцать зубов до тех пор.

Как только Сережа увидел, что в руках престарелого отца была лопата, настроение его резко поменялось. Оглядев папу с ног до головы, он понял, что случилось и оробел вмиг. Катино лицо всё еще оставалось припухлым.

– Кать, мне очень жаль. Пошли, правда, фильм что ли посмотрим, – выдавил из себя смущенный ситуацией Сережа, глядя грустными детскими глазами за подругу.

– Так, на отшиб можете со мной не ходить, ни к чему вам вспоминать, что такое горе, смотреть еще на всё это, еще успеете. Сергей, ты за старшего, а ты Катя – за хозяйку, он тебе покажет, что там, где у нас валяется. Теперь у нас будешь жить, – командным тоном проговорил взрослый, что было редкостью для Петра Игнатьевича, и захлопнул за собой дверь большого глянцевого холодильника, в котором жил всю свою жизнь.

– А наш дом? Что будет с ним, – успела выкрикнуть вслед Катя, хотя знала ответ.

Петр Игнатьевич ничего не ответил.

– Снесёт, наверное. Там всего одну кнопку нажать, и нет больше твоего дома, – сказал Сережа и взглядом пригласил Катю пройти дальше.

– Наверно, как с домами всех остальных было, – ответила Катя и молчаливо приняла приглашение друга.

Шаги и шарканье лопатой о землю стихали по мере отдаления от дома. Слышано было как Петр Игнатьевич что-то раздосадовано бухтел себе под нос.

Катя была часто в доме Петра Игнатьевича и Сережи, так как здесь проходили часто занятия. Отец Сережи преподавал не только физику, но и другие естественно-научные дисциплины. Учителя этих предметов ушли еще задолго до рождения ребят, однако о истории поселка они знали буквально, как им казалось, удивить было нечем.

Обычно в доме царил творческий беспорядок. Книги были раскиданы по углам, как и кружки из-под напитков, без которых не проходимо чтение книг в этом доме. Сережа настолько любил повторять за отцом, копировать манеру его поведения, что сам того не замечая, стал читать книги с кружкой в руке, иногда даже пустой, просто, чтобы быть похожим на папу. Петр Игнатьевич, замечая это просто хихикал, кивая головой в сторону сына.

Однако в это утро внутреннее убранство дома было другим – будто бы пришли сразу восемь домохозяек, 4 робота-пылесоса, восемь грузчиков и прибрались разом. Катя была удивлена, поэтому, присев в кресло, стоявшее в дальнем левом углу от входной двери, рядом с уже пустой книжной полкой, и спросила:

– Сереж, а вы куда-то собираетесь? Почему у вас так пусто?

– И чисто? – добавил, чуть смеясь, Сережа, – да я, если честно, не знаю. Папа всю ночь не спал, я, конечно, слышал гул, шуршание бумаги, но думал, что он, как обычно, просто перекладывает книги. Часто просто менял их порядок на полках. Но когда проснулся, сам немножко ошалел: всё прибрано, книги сложены в большие коробки, вещи выставлены во двор, что-то он по темноте ночью отнёс в цех переработки рядом с отшибом. Я сам только проснулся недавно, поэтому у меня такие же вопросы, что и у тебя. Книги думаю выкинет, там все равно всё всеми прочитано не по разу. Давай лучше ролик смотреть.