Тайна Нефертити

Что хотел сказать Эйе?

Еще несколько минут назад жители столицы Великого Египта пребывали в покое, только-только просыпаясь и думая о насущных делах. Во дворце фараона тоже все было спокойно, лишь прислуга бесшумно скользила из комнаты в комнату, готовя необходимое к пробуждению царской семьи.

Нефертити в последнее время многие ночи проводила почти без сна или вставала очень рано. Вот и теперь она уже была на ногах. Солнце еще не выходило из-за гор, но его свет уже разливался повсюду и словно розовым туманом обволакивал дома, сады, всю долину Нила,[1] где на 12 километров вдоль великой реки протянулась новая столица Обеих Земель.[2]

Царица даже не повернула голову на другую сторону ложа: она и так знала, что ее царственный супруг и эту ночь провел в южном загородном дворце. Несколько дней назад сразу после заседания с министрами в зале приемов фараон повелел всем удалиться и попросил Нефертити как можно скорее пригласить дворцового доктора Пенту.[3]

Обеспокоенная царица послала за врачом: лицо Эхнатона было искажено страдальческой гримасой, оно было бледно и покрыто испариной. Подобные приступы случались у царя в последнее время все чаще, особенно после разговоров с вельможами, и трудно было понять, то ли он действительно болен, то ли так проявлялся его гнев, вызываемый настойчивыми требованиями военачальников позаботиться об укреплении внешних границ государства, особенно со странами Передней Азии, где хетты,[4] так и норовили отхватить у Египта те земли, которые к владениям Обеих Земель присоединили деды и прадеды нынешнего царя. Военачальники утверждали: уговоры и дипломатическая переписка тут не помогут, надо послать на границы как можно больше войск.

Пенту, высокий и худой, похожий на высохший фасолевый стручок, явился со своим неизменным «хрусталиком». Эту линзу он использовал «для усиления зрения», поскольку уже начал его терять. Осмотрев фараона, он, как всегда, прописал ему настои из целебных трав и полный покой.

— Нафтита, — обратился фараон к супруге по имени, которое когда-то сам для нее придумал, — ты знаешь язык хеттов лучше меня. Сочини обращение к их царю Суппилулиуме, я потом почитаю и подпишу. Скажи, что мы желаем жить в мире с ними.

— Но ты же слышал, — возразила царица, — твои послания бесполезны. Военачальники считают, что силу надо сдерживать силой.

— Они меня к войне толкают! — взорвался фараон. — А я не хочу! Я не люблю военных походов! А все тут вокруг, даже вельможи со жрецами, к власти рвутся, им хочется самим управлять страной, без царя! Сказал: пиши послание! А я отдохну немного в южном загородном дворце. Позаботься, чтобы меня не беспокоили хотя бы дня три.

— Ты не хочешь взять меня с собой? — осведомилась царица, но в ее голосе не было настойчивости, потому что она заранее знала, что он скажет в ответ.

— Нафтита, ты же видишь, как мне худо. Лучше побыть одному — вдохновение подгоняет мои мысли, я сейчас работаю над новой одой в честь бога Атона.

— Тебе нельзя переутомляться, — мягко возразила царица.

— Творчество меня не утомляет! Напротив, с его помощью я приведу в порядок мысли и чувства.

Фараон отбыл на отдых и не появлялся уже четвертый день. Папирус для хеттов был давно готов, и царица надеялась, что Эхнатон вот-вот объявится.

Готовясь к утреннему омовению, Нефертити подошла к большому бронзовому зеркалу и вдруг отшатнулась в испуге, увидев на его полированной поверхности огромное багровое пятно. Но в те же секунды поняла, что это всего-навсего отблеск восходящего солнца. И все же на душе у нее стало неспокойно: смутная тревога давно уже мучила ее. Она не понимала причины явного охлаждения Эхнатона, который все чаще стал уединяться под разными предлогами. И вот это багровое пятно — как дурное предзнаменование.

В минуты такого волнения ее могла успокоить только Тии.[5] Бывшая кормилица Нефертити, словно почувствовав, как нужна сейчас своей любимице, явилась в покои царицы со своим неизменным пожеланием:

— Да ниспошлет наш великий бог Ра-Атон добрый день тебе, царица! Да обогреет он тебя своими ласковыми лучами!

— Оставь церемонии, Тии, — мягко остановила ее Нефертити, — но покой мне действительно нужен. Я бы хотела попросить об этом бога в Доме Атона.[6] Ты будешь меня сопровождать?

— Конечно! — радостно воскликнула Тии, и ее улыбчивые глаза засияли. — Я сейчас же распоряжусь о носилках.

— Только, пожалуйста, без лишних людей, — попросила Нефертити, — лишь те рабы, которые понесут наши носилки, ведь здесь рядом.

Выход из главного царского дворца был направлен прямо к входу в храм Атона, находившийся напротив. Носилки с Нефертити и Тии остановились у роскошной арки. Царица и кормилица вошли в основной зал в тот момент, когда над горами появился краешек солнца, и его первые лучи коснулись золотого обелиска, стоящего посередине и устремленного в небо. «Причуда» Эхнатона, повелевшего построить этот храм без крыши, поначалу многих удивляла. Но именно отсутствие кровли позволяло здесь наблюдать всесильную власть Ра-Атона.[7] Он посылал свои лучи на землю, и они, касаясь золотых обелисков в нескольких залах храма, ежедневно совершали свой благодетельный круговорот, наполняя святилище светом солнца в течение всего дня. На одной из стен были высечены слова: «Зрит тебя каждый человек перед ними». Они были обращены к изображению солнечного диска, посылающего на землю свои лучи, ибо где бы он ни находился, его всегда видят люди. Главный жрец храма Мерира[8] уже несколько месяцев был болен, и высокую гостью приветствовал его заместитель, удивленный неожиданным появлением царицы.

Нефертити и Тии прошли по залам, прикасаясь к обелискам, но так и не нашли места, где бы им хотелось остановиться для молитвы. Обе не смогли за десять лет существования храма привыкнуть к его необычному виду. В отличие от храмов в Фивах, посвященных Амону, здесь не было фигур божества, вместо них повсюду стояли многочисленные статуи Эхнатона, объявившего себя сыном Атона и богом на земле.

Нефертити рассеянным взглядом обвела стены зала, словно искала, к кому же обратить свои мысли, но, как видно, не нашла и не спеша стала двигаться от одной фигуры фараона к другой. Все понимавшая Тии, тоже не видевшая, к кому можно обратить свои помыслы, пошла следом за ней. Царица, проходя по залам, внимательно всматривалась в изображения Эхнатона, словно впервые видела их. Ее царственный супруг хотел «жить правдой» и потому настаивал на внешнем сходстве скульптур с его обликом. И вот они стоят — коротконогие, с ниспадающим животом, на узком лице — длинный нос и слишком полные губы. Но большие размеры фигуры отчасти скрадывали ее несуразность и даже придавали ей величественный вид. Нефертити вспомнила, как несколько лет назад скульпторы устроили здесь показ своих работ для царской семьи, и фараон сам отбирал понравившиеся ему образцы. Царица же обратила его внимание на работы одного из главных скульпторов двора — Тутмоса,[9] которые отличались наибольшей правдивостью и высоким искусством. Он же потом сделал несколько бюстов самой Нефертити, ее дочерей Меритатон, Анхенсенпаатон и других девочек.

Обойдя большой зал храма и два поменьше, Нефертити так и не нашла успокоения. Пройти по всем остальным залам означало преодолеть полтора километра туда и столько же обратно. Царица уже почувствовала усталость и решила, что лучше вернуться. Вернувшись во дворец, она вышла на крытый мост, соединявший две части дворцового комплекса — северную, где располагались официальные залы, и южную — личные покои фараона.

— Посмотри, Тии, как красив Ахетатон,[10] — сказала Нефертити стоявшей рядом кормилице. — В Фивах не было такого порядка, а здесь все выстроено по особому плану. И всего за три года!

— Да, — согласилась Тии, — этот город прекрасен, но мне как-то ближе наши старые Фивы. Там все было привычнее.

С моста-перехода открывался прекрасный вид на город. Отсюда хорошо просматривались три его главных проспекта, тянувшихся вдоль Нила, которые пересекались несколькими такими же широкими улицами. На пересечении центральных собирались люди, когда царь и царица выходили на балкон, к «окну явлений», чтобы объявить какое-либо сообщение или просто одарить своих подданных за усердие дорогими изделиями из серебра, золота и электра.[11] Здесь же, в центральной части столицы, за кирпичными оградами располагались прекрасные владения вельмож. А дальше на восток, поближе к горам, строили свои дома ремесленники и немху.[12] Город был устроен удобно, а царские дворцы удивляли чужеземцев роскошью и комфортом. Но Нефертити, услышав, как сказала Тии о Фивах, подумала, что и она была счастливее в старой столице.

Ее размышления прервал слуга, известивший, что явились Эйе с Хоремхебом,[13] они хотят говорить с фараоном. Эйе, муж Тии, был начальником колесничного войска и одним из самых важных вельмож при Эхнатоне. Его Нефертити знала с детства. Военачальник Хоремхеб, еще довольно молодой, редко появлялся во дворце, так как постоянно находился вблизи северных границ Египта, организуя их охрану. В столицу он мог прибыть только с каким-то важным сообщением. Нефертити поспешила в официальные залы дворца.

Увидев царицу, оба военачальника почтительно склонили головы перед ее величеством. Но Нефертити, не любившая излишних церемоний, остановила их движением руки и настороженным вопросом:

— Что привело вас во дворец?

— Дело большой важности, — сказал Хоремхеб. — Я хочу доложить царю: северные земли Египта в опасности, надо срочно посылать туда дополнительные войска. Несколько поредевших и утомленных отрядов не смогут сдержать натиска врага.

— Опять хетты? — поинтересовалась Нефертити.

— И не только они, — ответил Хоремхеб. — Пелесты, эти народы моря, налетели внезапно, нарушив перемирие, разграбили и потопили несколько наших кораблей! Больше нельзя бездействовать!

— Что ты скажешь, Эйе? — обратилась царица к начальнику колесничного войска.

— Хоремхеб прав. Бездействовать опасно. Мы можем лишиться некоторой части северных земель. У фараона целая армия охранников, а защищать границы страны почти некому. Надо послать туда подкрепление, нужны деньги, чтобы нанять побольше воинов. И нужно, чтобы фараон повелел…

— Я распорядилась, — прервала его Нефертити. — Гонцы уже направились к фараону. Царь сейчас в южном загородном дворце. У него творческое вдохновение.

При этих ее словах Эйе и Хоремхеб многозначительно переглянулись, и это не ускользнуло от Нефертити. Они осуждают царя за любовь к поэзии, за то, что он много времени отдает литературному творчеству? Но Эхнатон прекрасный сочинитель и не раз уже это доказывал. Его оды богу, высеченные на камнях строящихся для него самого и Эйе гробниц, уже обрели бессмертие. И Нефертити сочла необходимым подчеркнуть это.

— Вас удивляет, что царь ищет уединения для творческой работы? — сказала она. — Но разве повелитель не волен сам решать, что ему делать в первую очередь?

— В первую очередь нужно заботиться о государстве, — недовольно проговорил Эйе. — Я ценю поэтический дар фараона и даже приказал высечь на стенах своей гробницы оду Атону. Но сейчас нужно не поэтическое слово, а жесткое слово государя.

Его близость к предыдущему фараону — Аменхотепу III да и к Эхнатону, воспитанием которого он занимался долгие годы, ставила Эйе в особое положение при дворе. Он не боялся самому царю сказать то, о чем другие вельможи даже и подумать не посмели бы. Поэтому он добавил:

— Сейчас не время развлекаться и оды сочинять…

— Творчество — это не развлечение, а тоже серьезная работа, — прервала его Нефертити, решившая, что все-таки Эйе слишком много себе позволяет, на что уже не раз ей жаловался Эхнатон.

— Да хорошо ли ты знаешь своего мужа, что с таким усердием его защищаешь? — воскликнул Эйе.

Нефертити с недоумением посмотрела на него и на Хоремхеба, который при этих словах быстро взглянул на Эйе и, слегка наклонив голову, медленно попятился к двери, будто желая оставить этих двоих наедине. Острая боль пронзила сердце царицы, давно уже маявшейся каким-то недобрым предчувствием, но она, сумев сохранить достоинство, твердо ответила:

— Думаю, что знаю его лучше, чем кто-либо. Семнадцать лет супружества и совместного царствования очень сблизили нас.

— Нефертити, ты для меня не только великая царица, — сказал Эйе, — ты мне как дочь, ведь я тебя с малых лет знаю. Ты не раз бывала у меня на руках, когда Тии кормила тебя своей грудью. И когда я думаю о пользе государства, то думаю и о твоей пользе тоже.

— Но разве так уж страшны эти северные враги, что угрожают государственной и моей пользе?

— Бывают враги и пострашнее, — с явным намеком на что-то произнес Эйе.

Нефертити опять уловила странные интонации в голосе начальника колесничного войска, который, казалось, хотел предупредить о какой-то опасности ее одну. Но достоинство царицы и присутствие Хоремхеба не позволили ей задать прямой вопрос. Она лишь лихорадочно думала: что хотел сказать Эйе, на что он намекал, что за тайна кроется в его словах? Она, было, снова хотела сказать что-нибудь в защиту мужа, чтобы утвердить в глазах этих двух вельмож нерушимость и собственного положения царицы, но в этот момент в зал вошел гонец, объявивший о скором прибытии фараона.

Случай на празднике Oпeт

Нефертити, оставив военачальников дожидаться царя, спустилась в сад. Сославшись на усталость, она отослала всех, даже Тии, и прилегла возле фонтана на легком висячем ложе. Ей хотелось понять смысл того, что всего несколько минут назад говорил Эйе, и она невольно стала вспоминать первые годы своего замужества и царствования.

В тот год, когда умер разбитый параличом Аменхотеп III и на троне его сменил сын — Аменхотеп IV, взяв тронное имя Ваэнра («Единственный для Ра»), Нефертити, ставшая женой юного фараона, была возведена в ранг великой царицы. До нее так называли Тейе — мать Аменхотепа IV. И хотя Тейе по-прежнему жила во дворце, при дворе сына, трон должна была уступить новой великой царице.

Ее имя — Нефертити — означало «Красивая пришла». И все при дворе отмечали необыкновенную грациозность и чистые черты лица юной царицы, а многие уже тогда ценили и ее ум. Она воспитывалась при дворе с многочисленными детьми Аменхотепа III, содержавшего целый гарем. Тейе, по-видимому, не придавала значения ни гарему, ни такому огромному количеству царских отпрысков, так как была уверена, что трон унаследует ее единственный сын — Аменхотеп IV, а судьба царских детей от других женщин ее не волновала. Лишь когда пришла пора выбрать жену для юного царя, выбор остановили на одной из пятнадцати дочерей Аменхотепа III — Нефертити. Была ли ее матерью сестра вавилонского царя или дочь митаннийского, содержавшихся в гареме Аменхотепа III, точно при дворе никто не знал. Но царское происхождение Нефертити было бесспорным. Хотя для счастливой доли это, может быть, и не имело особого значения. Вот Тейе — всего лишь дочь самого простого жреца, каких немало при любом храме. Однако Аменхотеп III очень любил и баловал ее. Однажды ей в угоду он приказал за 15 дней вырыть озеро длиной 3700 локтей и шириной 600 локтей.[14]

Нефертити тоже с самого начала знала, что красотой и мудростью покорила сердце юного царя. Он часто говорил ей: «Ты у меня одна. Буду любить тебя вечно!» Он ей первой поверял свои поэтические опусы, вместе с ней решал государственные дела, заручился ее поддержкой, когда своим приказом утверждал для египтян единого бога Атона, свергнув с пьедестала Ра-Амона и всех других богов, которым издавна поклонялись египтяне, даже самых маленьких — покровителей городов.

Перебирая в памяти события тех далеких и таких счастливых дней, Нефертити представила милые ее сердцу Фивы, где она росла в роскошном царском дворце, где чувствовала себя свободной птицей и где стала великой царицей. Ей вспомнился один из праздников Опет, который в Египте отмечался особенно пышно и торжественно. Тогда Аменхотеп уже задумал провозгласить Атона главным и единственным богом для Египта и построить в его честь новую столицу. Он выбрал для нее широкую долину, окаймленную горами, вниз от Фив по течению Нила. Он говорил Нефертити о непомерных притязаниях жрецов всех рангов на земли, на дань, получаемую царем с областей, завоеванных ранее его предками. Эти богатства иногда не доходили до царского двора, оседая в одном из многочисленных храмов. После того праздника Опет в Фивах, о котором вспомнила Нефертити, жрецы немного присмирели, потому что фараон все-таки сумел на какое-то время подавить их волю.

А начиналось все, как обычно, во второй день Половодья. Юный фараон и юная царица, одетые по случаю великого праздника в роскошные наряды, сели в широкие носилки, и несколько дюжих рабов понесли их к храму Ипетсут,[15] возвышавшемуся над Нилом. Толпы народа уже собрались около храма бога Ра-Амона. Они желали вознести ему хвалу за милости, которые он им дарует, давая пищу и кров. Крестьяне и ремесленники расступались, пропуская поближе к входу нарядных и высокомерных вельмож, которых рабы несли на носилках. Оставляя носилки, вельможи поднимались по ступеням широкой лестницы и останавливались недалеко от дверей храма. Все ждали прибытия царя и царицы.

Нефертити издали увидела, что царскую процессию уже заметили. Люди стали тесниться в стороны, освобождая широкую дорогу к храму. При виде царя и царицы они падали ниц и еще долго не смели поднять головы. Открытые царские носилки медленно несли мимо длинной шеренги сфинксов — странных существ с телом льва и головой барана, затем вознесли по ступеням и поставили около входа в храм — дальше рабам идти воспрещалось. Царь и Нефертити повернулись к народу, и он приветствовал своих правителей громкими возгласами и поклонами. Подходя к дверям, Нефертити увидела Сета, стоявшего в храме недалеко от входа в окружении других жрецов. Лицо его не выражало того преклонения перед фараоном, которое выказывали вельможи и народ. Нефертити знала, что это означает: главный жрец храма Амона, не одобрявший намерение фараона утвердить культ Атона, нарочито выказывал свою приверженность Амону, а значит и незыблемость своей власти на своей территории, хотя бы в пределах храма, в котором он служил. Когда царь и царица ступили за порог храма, Сет лишь слегка наклонил голову в знак приветствия. Царь заметил его неудовольствие и напрямик спросил:

— Ты сегодня не в духе, Сет? Или не хотел бы видеть на празднике меня и царицу?

— Я всегда вам рад, — бесстрастно ответил жрец.

— Значит, тебя не радует наш народ, ликующий при виде царя и царицы?

— Народ, как всегда поклоняется своему божеству, — подчеркнуто ответил Сет.

— А разве фараон не богоподобен? — спросил царь, уязвленный плохо скрываемой неприязнью жреца.

— Нет бога выше Амона! — возгласил Сет. — И…

— На небе! — резко перебил его царь. — А я его сын на земле! Его волей мне дана здесь власть, которая тебя давно сводит с ума!

Царь громко рассмеялся, все жрецы вздрогнули и попятились от него: они боялись, что Ра-Амон покарает их вместе с фараоном за такое святотатство. Но храм не рухнул, и царь, иной раз просто щеголявший своей резкостью, продолжал:

— Тебе, Сет, следует просить милости у меня, а не у Ра. Он слишком высоко, а я рядом.

— Не надо гневить бога, — прошептал Сет.

— Ты пугаешь фараона? Здесь я бог! Нынешней ночью Ра изъявил свою волю: поклоняться только Атону! Весь египетский народ будет отныне под защитой животворящего диска Солнца. Атон и его лучи — вот самый высший бог! И я его сын. Мы сейчас выйдем на ступени храма и объявим это народу!

Видя замешательство Сета, фараон сказал:

— Ладно, я сделаю это позже. Я издам специальный указ, повелевающий поклоняться Атону. А сейчас приступим к церемонии, как обычно. Статуя Амона уже надушена ароматными маслами?

Сет кивнул в знак согласия.

— Тогда прикажи ее вынести. Но учти: мой народ последний раз поклонится Амону, а потом будет поклоняться Атону.

Сет подал знак, и жрецы вынесли на плечах ладью, покоившуюся на нескольких шестах. На ней стояла раскрашенная и надушенная статуя бога Амона. Они вышли на верхнюю площадку лестницы в сопровождении главного жреца, фараона и царицы. Нефертити неприятно поразила открытая вражда между царем и Сетом, но она молча приняла сторону мужа, зная, как нелегко удержать власть, когда на нее многие посягают. Она простила ему невольную грубость и постепенно успокоилась во время песнопений, которые, казалось, всех примирили. Простые подданные фараона — ремесленники, торговцы, крестьяне — по знаку жреца устремили свой взор в сторону реки и запели хвалебные песни солнцу и Нилу: «О, могущественный Ра, когда ты приходишь, вся земля ликует и все живое пребывает в радости. Ты владыка рыб и птиц, творец зерна и травы для скота. Когда ты восходишь на востоке и гонишь мрак, вся земля торжествует. Сияние твое проникает в глубины вод великого Нила, кормильца нашего, дающего нам пищу, дичь и одежду. Люди, озаренные твоим светом, принимаются за работу на полях, омытых водой Нила…»

Провозглашая хвалу своей великой реке, люди спускались к Нилу вслед за процессией жрецов. У причала уже стоял разукрашенный корабль, на который и взошла торжественная процессия. Нефертити села на приготовленное для нее кресло под балдахином, защищавшим от палящего солнца, а богоподобный Ваэнра, как и подобает царю, стал у кормила. Издавна заведено так: фараон сам направляет корабль по курсу, а десятки крепких гребцов одновременно взмахивают веслами и с силой опускают их в воду, раз за разом продвигая корабль вперед по реке. Всего несколько километров отделяют храм Ипетсут от храма Ипет,[16] куда и направляется процессия, но этот путь непременно нужно пройти по воде, а затем подняться к величественному святилищу, стены которого покрыты золотом, а пол — серебром. Участие в этом торжественном путешествии всегда наполняло сердце Нефертити особой радостью. Она и сейчас, несмотря на неприятное происшествие в храме, о котором постаралась поскорее забыть, была полна какого-то неясного трепетного чувства, словно снисходившего на нее из глубин высокого лазурного неба.

Нефертити вышла из-под навеса и приблизилась к фараону. Отсюда были хорошо видны берега Нила, уходившие вдаль, а кое-где можно было разглядеть далеко-далеко темно-коричневые громады известняковых и гранитных скал. Земля Египта на первый взгляд могла показаться пустынной и неприветливой, но молодая царица любила ее и считала себя ответственной за ее благополучие.

Солнце, поднявшись уже высоко, сияло нестерпимо ярким блеском — на него невозможно было смотреть, не рискуя ослепнуть. Но Аменхотеп-Ваэнра, махнув рукой в сторону сияющего диска, сказал Нефертити:

— Ты видишь, Нафтита, этот лучезарный диск? Он ослепителен, потому что он и есть настоящий бог! Не позже чем через две луны я издам указ о всеобщем поклонении Атону. И тогда Сету и другим приверженцам деревянных истуканов придется подчиниться. Кстати, часть обратного пути из храма Ипет мы пройдем по берегу, чтобы посмотреть, как строится храм в честь Атона, о котором я распорядился несколько месяцев назад. Ты же знаешь, это не только мое желание — храм Атону хотел построить еще мой отец, он мне говорил об этом, а ему — его предки. Но никто не решался поколебать устои Амона, а я решусь! И тем самым лишу власти жрецов, которые чувствуют себя чуть ли не выше фараона!

Первое время Нефертити удивляли эти резкие переходы в характере мужа — от вялого, почти бездеятельного пребывания в задумчивости, когда от него невозможно было добиться четкого ответа ни на что, к бесповоротной решительности: сказал — сделал. Как видно, мысль об утверждении Атона и строительстве новой столицы Аменхотеп долго обдумывал, лелеял, как дорогое дитя. Не так-то легко было решиться пойти против всех: против жрецов, вельмож и даже против самого народа, который многие тысячелетия поклонялся Амону и своим многочисленным богам — покровителям городов.

В тот прекрасный праздник Опет Нефертити не хотелось думать о планах фараона, которые она считала очень далекими, а может, и несбыточными. Вот же плывут они на корабле к величественному храму Ипет, который даже иноземцев покоряет своим великолепием. И здесь, как всегда, вознесут хвалу Ра-Амону, вознесут все, в том числе и фараон. И действительно, все происходило торжественно, в духе сложившихся традиций. Но на обратном пути фараон приказал доставить его и царицу в строящийся неподалеку храм в честь Атона. То, что они там увидели, потрясло даже Нефертити. Повсюду валялись полуобработанные или вовсе не обработанные плиты гранита, обломки каких-то камней, горы мусора, разбитые инструменты… И не было ни единой души поблизости — по-видимому, работы здесь давно прекращены, а недостроенный храм, как и воля государя, преданы забвению.

Фараон молча взирал на эту картину разрушения, затем также молча повернулся и направился к носилкам. Указ, предписывающий всем без исключения поклоняться Атону, был готов не через две луны, а уже через несколько дней. И тогда же фараон направил архитекторов и десятки тысяч рабов в облюбованную им долину, укрытую со всех сторон горами, для строительства новой столицы. Она и земли на противоположном, левом берегу Нила были объявлены неприкосновенной собственностью царской семьи. На скалах гор, окаймляющих все пространство, были высечены 14 пограничных надписей, четко определяющих границы личных владений фараона.

— Здесь будет город, которому я придумал красивое название, — с воодушевлением говорил Аменхотеп своей царственной супруге. — Послушай, как звучит: Ахетатон — «Небосвод Атона»! И мы с тобой должны носить новые имена.

— Зачем? — удивилась Нефертити.

— Мы переходим под покровительство бога Атона, и наши имена должны быть связаны с ним. Свое я уже назвал в указе, предписывающем поклоняться Атону, — Эхнатон! Разве это не замечательно звучит — «Угодный богу»? И ты отныне Нефернефруатон — «Прекрасная красота Атона». Это так тебе подходит…

— Но очень длинно…

— Это только для церемоний, а я по-прежнему буду звать тебя Нафтитой.

Она видела его глаза, наполненные любовью к ней, слышала его завораживающий голос и верила, что он действительно, как не уставал повторять это почти каждодневно, будет любить ее вечно. Так что же случилось теперь? Почему Эхнатон так изменился?

Наедине с зеркалом

Воспоминания царицы прервала служанка, известившая о прибытии фараона. Нефертити поднялась из сада в зал приемов — прежде она почти всегда участвовала в деловых переговорах царя с вельможами и давала заслуживающие внимания советы, а на торжественных церемониях царица даже обязана присутствовать. В этот раз ее официального присутствия не требовалось, но опасения за судьбу северных территорий сильно волновали ее, и она решила принять участие в беседе фараона с военачальниками, а заодно напомнить супругу о себе, поговорить с ним.

Войдя в зал, Нефертити сразу же увидела лицо царя, сидевшего в кресле. Он казался сильно утомленным, слушал стоявших перед ним Эйе и Хоремхеба рассеянно. Увидев вошедшую Нефертити, не скрывая досады, спросил:

— Что тебе надо, Нафтита? Мы говорим о деле, которое тебя не касается!

Нефертити, не ожидавшая такого резкого выпада, да еще при посторонних, сдержалась от желания ответить так же и с подчеркнутым спокойствием сказала:

— Великой царицы Обеих Земель касается все, если речь идет о судьбе Египта.

Не давая Эхнатону возможности сказать еще какую-нибудь колкость, она поспешно вышла из зала приемов и направилась в свои покои. Здесь она попыталась успокоиться, вновь предавшись воспоминаниям. И опять припомнились счастливые годы замужества и царствования, проведенные в Фивах.

…Шел уже шестой год правления Аменхотепа-Ваэнры, и к этому времени его отношения со жрецами храмов Амона сильно обострились. Случалось, что и поступки некоторых высокопоставленных вельмож трудно было понять. Визирь, правая рука фараона, иногда позволял себе отдавать распоряжения без совета с царем. Но Аменхотеп еще умел поставить на место слишком самостоятельных вельмож, и царица всячески поддерживала его во всем.

Нефертити припомнился один из приемов послов. День тогда был душный, и носители опахал неустанно работали руками. Придворные дамы, церемонно выстроившиеся по обе стороны от трона, томились от духоты. Вельможи теснились рядом, щеголяя нарядами и украшениями не хуже дам. Слуги послов вносили великолепные ковры и вазы, ларцы, полные золота и драгоценностей, тюки всевозможных тканей, огромные корзины с фруктами… Нубийцы порадовали царя и царицу прекрасными изделиями из слоновой кости и ручным бабуином, который тут же принялся веселить собравшихся, важно расхаживая между вельможами, будто равный.

Когда церемония приношения даров была окончена, царь, обведя взглядом собравшихся, спросил:

— А где послы от пелестов — народов моря? Я ждал их сегодня.

Вельможи замешкались, зашушукались, и тогда церемониймейстер объявил:

— Они отбыли назад, не дойдя до дворца.

Глаза фараона загорелись бешеным огнем, но голос он сумел сдержать, не унизившись до крика в присутствия придворных:

— Они не пожелали явиться ко мне?

Вперед вышел один из молодых военачальников, который нередко выполнял личные поручения фараона:

— Если повелитель позволит…

— Говори, Абдель, — разрешил царь.

Абдель с поклоном сделал несколько шагов к трону и что-то негромко сказал. Царь, уже плохо сдерживая гнев, воскликнул:

— А где он сам? Где визирь? Почему он сегодня отсутствует?

Во дворце запахло скандалом, и Нефертити, желая смягчить остроту ситуации, тихо сказала мужу:

— Эти слова не для ушей придворных.

Царь резко повернулся к ней и через секунду-другую уже более спокойно сказал:

— Ты, как всегда, мудра, царица.

Она улыбнулась в ответ:

— Отпусти всех, а потом поговорим.

Фараон махнул рукой со словами:

— Все свободны, кроме Абделя.

Послы, вельможи, придворные дамы стали выходить из зала приемов, пятясь назад. Когда все вышли, царь спросил Абделя:

— Это верно, то, что ты мне сказал?

— Как то, что солнце всходит на востоке, ваше величество! — ответил Абдель и снова, теперь уже громко, повторил все, о чем ранее негромко сказал царю.

— Ты слышала Нафтита? Визирь посмел повернуть назад послов народов моря только потому, что их дары уместились всего в три сундука! Я и так с трудом удерживаю этот клочок земли. Нам необходимо укреплять морские границы, а он сеет между нами вражду!

— Да, с некоторых пор визирь не выказывает должного уважения к царю, — в раздумье проговорила Нефертити. — Он близко сошелся с Сетом и другими жрецами Амона.

— Каков! — продолжал возмущаться фараон. — Теперь я понимаю, почему он не хочет, чтобы я строил новую столицу и храмы богу Атону. Ему хочется самому верховодить!

В то время пришли тревожные известия с южной границы. Хотя Нубия давно стала провинцией Великого Египта, на нее все еще посягали различные племена из Центральной Африки, донимая разрушительными набегами. Аменхотеп то собирался отправиться в поход, на чем настаивали военачальники, чтобы решительно пресечь набеги, то впадал в транс или отдавался целиком творчеству, сочиняя оды, то ехал посмотреть, как строится новая столица и скоро ли уже можно будет туда перебраться. Его раздражали открытые притязания жрецов и, видимо, пугали тайные действия недоброжелательных вельмож. Он не раз говорил царице:

— Нафтита, я хочу покоя. Скорее бы уже был готов дворец в Ахетатоне. Мы укроемся в этом городе, и никто из моих врагов не посмеет войти в него — четырнадцать пограничных камней и верная стража преградят им путь.

Нефертити и сама уже этого желала. Ей тоже иногда было нелегко строить свои отношения с главными жрецами храмов, которые беззастенчиво прибавляли к своим владениям государственные земли. Однажды, когда царь в очередной раз уехал посмотреть, как строится новая столица, она занялась ревизией дворцового хозяйства, собрала писцов и потребовала полного отчета. Оказалось, что Сет объявил часть плодороднейшего берега Нила, лежащую между храмом Амона и царским дворцом, собственностью храма, а значит своей собственной. И в то время, как Нефертити шла в зал, где ее ждали писцы, Сет появился во дворце. Она пригласила его на беседу.

Царица была в льняном платье, расшитом золотыми нитями. Браслеты на ее руках и ногах сверкали алмазами, изумрудами и рубинами. На голове высилась бело-красная корона, символизирующая власть над Верхним и Нижним Египтом. Нефертити села в кресло. По левую сторону от нее на полу сидели три писца, прикрытые лишь набедренными повязками. Они разложили рядом свитки папируса и пеналы, где хранились кисточки с красками. Писцы готовы были записать любое распоряжение царицы. Но она приказала им раскрыть уже исписанные свитки и зачитать, что записано за храмом Амона.

— Разве здесь значится земля, которую ты недавно объявил своей? — обратилась Нефертити к Сету. — У тебя уже столько угодий, что они похожи на государство в государстве. Или ты и в самом деле намерен поставить свои границы, как шутят некоторые вельможи?

Нефертити явно намекала на чрезмерную самостоятельность жреца, но он и не думал сдаваться.

— Когда-то царь мне их обещал, и я надеялся, что теперь могу назвать эти земли своими… Хотя бы во искупление того унижения, которому он подверг меня на празднике Опет, — ответил Сет.

— Во искупление? Ты намекаешь, что царь перед тобой виноват?

— Не передо мной! Перед богом!

— Но ты сам слышал, что бог-отец повелел богу-сыну, — мягко возразила Нефертити. — Теперь у тебя, как и у всего народа, главный бог тот, кто сидит на этом троне. Или ты считаешь, что у фараона слишком много власти?

— Позвольте мне не отвечать, ваше величество, — Сет пытался выказать смирение, но дерзкий голос его выдавал.

— Нет, уж ты ответь, — не согласилась Нефертити и, заметив, как Сет посмотрел на писцов, повелела им выйти.

— Вам одной могу сказать, — продолжал Сет. — Я выполняю волю фараона: служу богу Атону… даже в своем храме. Но в душе не изменю Амону, которому поклонялись многие поколения наших предков.

— Возможно, ты прав в своей твердости, и я уважаю тебя за это. Но ты не подумал вот о чем: поддерживая царя, ты укрепляешь нашу державу. Много охотников растащить ее. Разве для того наши предки собирали эти земли воедино, чтобы мы теперь позволили раздробить великую страну? Если тебя, как и некоторых вельмож, обуяла жадность, помолись своему богу, чтобы он избавил тебя от этого порока. И запомни: пока я жива, пока жив фараон, Египет будет единым и великим! В этом я целиком на стороне царя!

Сет склонил голову перед мудростью царицы:

— Ваши слова верны и справедливы. И я молю бога, чтобы он ниспослал благополучие Египту. В этом я тоже на стороне царя. Но когда двор переедет в новую столицу, я останусь здесь. И знаю, что многие жрецы не захотят покинуть Фивы.

— Но вам и здесь придется поклоняться Атону — такова воля его сына — фараона.

— Я буду соблюдать волю фараона, но душу мою не трогайте!

Теперь, вспоминая об этом, Нефертити думала о том, что прежде, пока она была уверена в нерушимости супружеского союза, душа ее была спокойна. Впрочем, она не находила причин для волнения еще долгие годы и после того, как царская семья и высокопоставленные вельможи переехали в Ахетатон. Правда, многие жрецы, как и предсказывал Сет, не поехали с ними, остались в Фивах. И фараон распорядился готовить жрецов Атона из детей тех вельмож, которые поселились в новой столице. Среди них не было почти никого из старого окружения. Царь решительно порвал с теми жрецами и вельможами, кто не последовал за ним в новую столицу. Ходили даже слухи, будто он поклялся никогда не покидать пределы Ахетатона, чтобы не встречаться больше со своими недоброжелателями. Это был своего рода негласный союз, заключенный между ними и фараоном.

Переселение в Ахетатон состоялось в шестой год правления царя, уже объявившего свое новое имя — Эхнатон. Нефертити нравились и Ахетатон, и великолепные дворцы, и роскошные сады. К одному она не могла привыкнуть — к новым храмам, где вместо привычных изображений богов стояли статуи самого фараона. Но она принимала это как должное: ее муж велик, он сын бога и по праву занимает место в храмах Атона. Но когда они оставались вдвоем, великий богоподобный фараон был у ее ног. Она знала, что любима, и верила в нерушимость этого чувства, а значит и в незыблемость своего положения великой царицы.

Обожание фараона было так наглядно, что его видели и отмечали все придворные. Еще совсем недавно, когда умер вельможа, носитель царского опахала, на гробнице по его приказанию была высечена надпись, прославлявшая обожаемых им царя и царицу: «Да живет Атон ликующий на небосклоне вечно-вековечно, и царь Египта Эхнатон, и супруга его Нефертити — прекрасная, возлюбленная живым солнечным диском. Я — носитель опахала по правую сторону от царя был любим своим господином. Давал он мне пищу и довольствие ежедневно, осыпал меня всякими милостями. Возглашайте ему хвалу: пусть будет править вечно владыка Египта». Разве эти слова не свидетельствуют о счастье царственных супругов?

И вот всего несколько слов, которые так неосторожно обронил Эйе, какой-то намек и странное поведение Эхнатона заронили в ее сердце сомнение. Нефертити гнала его от себя и начала постепенно успокаиваться, но тут ей доложили, что фараон вновь отбыл в загородный дворец. Нефертити некоторое время стояла в оцепенении. Отбыл? Даже не простившись? Даже не повидавшись? Это было так больно сознавать ей, чувствовавшей, что она теряет власть над ним.

Наступила ночь. Она, как всегда, словно опрокинулась и на дворец, и на сады, и на широкий Нил, протекавший вдоль садов. Но прошло всего две-три минуты, и повсюду зажглись светильники. Чистейший рыбий жир, похожий на расплавленный янтарь, наполнял чаши, в которых плавали льняные фитили, изготовленные таким способом, что почти не чадили, зато ярко освещали все помещения дворца и аллеи сада.

Во дворцах фараонов не любили темноты, возможно, даже боялись. Не любила ее и Нефертити, но на время сна она приказывала оставлять лишь два крошечных светильника в углах спальни — полумрак действовал на нее успокаивающе. На этот раз она приказала не убирать мощные светильники и даже добавить к ним еще три-четыре.

Когда служанки вышли, Нефертити подошла к большому бронзовому зеркалу. В его ярко освещенной плоскости отразилась ее фигура, которую она стала рассматривать с большим пристрастием. Ей уже больше тридцати, но все до сих пор называют ее красавицей. Это запечатлел и скульптор, который недавно закончил работу над ее очередным бюстом. Вот этот бюст, стоит на золоченой подставке, и Нефертити с удовольствием отметила, что мастеру удалось передать горделивую посадку головы, особую выразительность слегка раскосых удлиненных глаз, царственную грациозность длинной шеи. На камне не видно морщин, но в зеркале отразились две легкие складочки в уголках рта и едва уловимые полоски на лбу. Днем косметические снадобья искусно скрывают изъяны, а после омовения их не скроешь, как и небольшие припухлости под глазами.

Она стояла перед зеркалом в тончайшей ночной одежде, сквозь которую хорошо просматривалось ее смуглое тело. Сегодня царица отказалась от натираний — она хотела увидеть свою кожу такой, какая дарована ей природой. Спустив одежду с плеч, Нефертити увидела слегка обвисшую грудь, а чуть ниже, на животе, легкие складки кожи. Несмотря на массаж и натирания маслами, благовониями, тело понемногу утрачивает былую упругость. Но чему же тут удивляться? Она родила шестерых девочек. Разве могло это пройти бесследно, хотя она и не вскармливала их своим молоком?

Радуют ли ее дочери? Что тут скажешь. Их судьба в руках богов. Старшая, Меритатон, уже замужем. Еe муж, принц Сменхкара, тоже, как и нынешний фараон, сын Аменхотепа III, но не от Тейе, а от другой матери, не блещет ни умом, ни талантами, ни красотой, и кажется, не очень здоров. Поскольку царица не родила ни одного мальчика, Эхнатон назначил его своим преемником.

Вторая дочь, Мактатон, умерла в девятилетнем возрасте, а остальные девочки — Нефернефру, Анхенсенпаатон, Нефернеферура и Сетепенра — еще ждали своих принцев.

Нефертити любила всех своих девочек и была спокойна за них, препоручив дочек многочисленным нянькам и слугам. Но ей самой было досадно, что она не смогла родить Эхнатону наследника, в чем он ее не раз упрекал. Правда, союз старшей дочери с братом фараона оставлял египетский трон за их династией, но лучше было бы иметь прямого наследника.

Упреки Эхнатона обижали царицу: кому появиться на свет — на то воля богов. В чем же она виновата? А его вины разве нет в том, что у них только дочери? В эту минуту образ мужа явно предстал перед ее глазами. Может, потому они и не могли произвести на свет сына, что сам фараон, как говорили при дворе, «женственно скроен». Для мужчины у него были слишком округлые бедра, что при его небольшом росте зрительно еще более расширяло фигуру. Голова похожа на тыкву, за что вельможи и называли его меж собой тыквоголовым. Мясистые губы под удлиненным носом, странный подбородок придавали лицу фараона вид, далекий от царственного. Но все это не мешало ему иметь о себе самое высокое мнение. Он не раз говорил, что до него не было фараона величественнее — ведь он сверг самого бога Амона и собственной волей утвердил себя сыном бога Атона!

Что правда, то правда: Эхнатон при всей своей кажущейся мягкотелости иной раз был способен на поступки. Не зря он снискал себе славу реформатора. Вот заставил всех поклоняться новому богу, затеял построить новую столицу и построил, подготовил указ о единой дисциплине для всех провинций, что, по его мнению, укрепит страну. Одного не любил Эхнатон — военных походов. Им он предпочитал охоту, а еще более — занятия поэзией. Царю не нужны были придворные стихотворцы, он сам сочинял оды, которые Нефертити слушала не без удовольствия. Пожалуй, больше всего в нем ее и привлекали склонность к творчеству, к романтике да еще та решительность, с которой он иногда утверждал собственную волю, невзирая на мнение жрецов и вельмож. Когда фараон проявлял твердость духа — и супруга его чувствовала себя в безопасности, трон под ней не шатался, и она могла смело вмешиваться в государственные дела, что считала своим долгом. Все деяния Нефертити были разумны, и за это она была почитаема не только народом, но даже завистниками-вельможами, она это точно знала.

Очнувшись от размышлений и еще раз внимательно оглядев себя в зеркале, Нефертити приказала унести все светильники, кроме двух самых маленьких. Потом подошла к окну и долго смотрела на луну, от которой проливался на землю умиротворяющий свет. Обращаясь к владычице неба, Нефертити прошептала:

— О, великая Нут! Твои звезды сияют, как искры священного огня. Ниспошли покой моей душе, не гаси мою звезду счастья.

Небо молчало и дышало покоем. Нефертити легла. Засыпая, она подумала: «Это Эйе виноват. Его странные намеки растревожили меня. А все же что он хотел сказать, но так и не решился?»

Второй наследник

Нефертити проснулась рано, но не хотела вставать — остатки вчерашних сомнений все еще волновали ее. Когда солнце уже поднялось над горами, к ней заглянула обеспокоенная Тии — только она имела право войти сюда без приглашения царицы.

— Красавица моя, ты сегодня бледна, — запричитала Тии. — Чувствую: душа твоя тоскует. Тебе надо посетить храм Ипетсут и дотронуться до священного скарабея.[17] Ты же знаешь, он посылает благополучие в любви и вообще в жизни и… и… предотвращает измену.

Нефертити поняла, что Тии догадывается о причине ее душевного волнения, она отвела глаза и горько усмехнулась:

— Разве я не была там перед замужеством?

— Столько лет прошло! Я думаю, что у тебя и сейчас нет причин для беспокойства, но… лучше еще раз побывать там.

— Это так далеко, Тии, за Фивами. А мы уже десять лет не переступаем границ Ахетатона — фараон верен своей клятве не покидать города.

— Так это он! А ты же такую клятву не давала!

— Я царица, Тии…

— Да, да, я понимаю… А вот Тейе, как захочет, так и заказывает себе корабль, плывет в Фивы и живет в том дворце, сколько ей захочется.

— Tейe уже давно не сидит на троне, она не связана придворным этикетом и может жить где угодно и так, как считает нужным.

— Это верно.

— А я — великая царица, я обязана все разделять со своим царственным супругом — радости, успехи, неприятности и даже горести. Его клятва — это и моя клятва.

— Не спорю, красавица моя. Но фараон спрятался в загородном дворце, чтобы военачальники и вельможи не донимали, а ты тут одна…

Ее слова прервал какой-то шум, доносившийся из анфилады вестибюлей.

— А вот и он! — радостно воскликнула Тии. — Сейчас он тебя обнимет и, как всегда, скажет: «Я по тебе скучал, Нафтита».

Нефертити, успевшая одеться с помощью кормилицы, вместе с ней, улыбаясь, вышла из своих покоев и остановилась. Улыбка слетела с ее лица: по залам к выходу в сопровождении рабынь шла Тейе. Увидев Нефертити, она остановилась со словами:

— Приветствую тебя, великая царица.

Она произнесла это быстро, равнодушно, словно заученную формулу. В ее голосе не только не чувствовалось почтения, но даже, как показалось Нефертити, сквозила небрежность, и поэтому она с подчеркнутым смирением ответила:

— Можно и без церемоний, матушка. Вы, кажется, куда-то собрались?

— Хочу немного пожить во дворце в Фивах, — ответила Тейе, — здесь что-то совсем скучно стало… Сына не вижу по нескольку дней кряду… Где он опять? Все в загородном дворце? Как видно, здесь его мало что интересует.

Нефертити старалась не обращать внимания на ядовитые уколы свекрови, которая, по-видимому, тяжело мирилась с положением «отставной» великой царицы. Сдержалась она и на этот раз, спокойно ответив:

— У него творческое вдохновение.

— У него вдохновение, а у меня скука. В Фивах мне веселее, там много придворных дам, с которыми мне интересно. И там мое озеро…

Нефертити догадалась, что речь шла об озере, которое лично для нее выкопали за пятнадцать дней по приказу Аменхотепа III. Тогда она, Тейе, была любимой женой и великой царицей, могла повелевать и желать чего угодно. А сейчас ей трудно смириться с тем, что ее место на троне заняла Нефертити. Конечно, незавидная участь: еще при жизни сойти с такой высоты и стать чуть ли не приживалкой при собственном сыне и невестке.

Глядя вслед удалявшейся Тейе, Нефертити вдруг подумала, что и она когда-нибудь может оказаться в таком положении. Эхнатон что-то часто стал болеть… Если его место займет Сменхкара, великой царицей станет Меритатон. С тех пор, как Эхнатон объявил брата и свою старшую дочь наследниками египетского трона, Нефертити порой стала замечать в дочери какие-то непривычные нотки то ли высокомерия, то ли отчужденности. Не рано ли Меритатон начала чувствовать себя правительницей Египта? Небрежность дочери, с какой она иной раз слушала мать, обижала Нефертити, но она прощала ее — в шестнадцать лет все склонны к преувеличениям. А пока что она, Нефертити, великая царица и не собирается никому уступать свое место.

Фараон вернулся из загородного дворца к обеду. К трапезе стали собираться и все вельможи, которым полагалось обедать вместе с царской семьей. Эхнатон выглядел посвежевшим, отдохнувшим и был в каком-то радостном возбуждении. Едва царские носилки поставили в вестибюле, как Эхнатон нетерпеливо подставил ноги носителю сандалий и, обувшись, обратился к входившим Эйе, Тии, Пенту, Нефертити:

— Прежде чем мы сядем за стол, я хочу прочитать вам свою оду, которую только вчера закончил. По-моему, она великолепна!

Все прошли в соседний зал. Фараон сел в кресло, Нефертити — тоже. Остальные стояли в ожидании. Когда царь в таком узком кругу читал свои вирши, о дворцовых церемониях забывали и внимательно слушали поэта. И хотя Эхнатон не подошел к Нефертити, не обнял ее, как прежде, не сказал ей нежных слов, она разом успокоилась, увидев, с каким нетерпением он ждет, когда можно уже будет начать читать оду. Он действительно был в плену поэзии — наверное, этим и объясняется его теперешнее отношение к ней. Ничего серьезного, только поэзия… Эхнатон стал читать, обращая свои слова к Атону:

Ода была длинной, но никто не смел прервать царя. А он то заглядывал в папирус, то читал по памяти:

В эти минуты Нефертити готова была простить ему многое, потому что такие красивые и звучные стихи мог сочинить не каждый профессиональный поэт, а голос фараона продолжал звучать:

Наконец он умолк. На его лице выступили капельки пота — видимо, от излишнего возбуждения. Эхнатон обвел всех взглядом в ожидании похвалы. Первым выступил вперед Эйе:

— Я уже приказал высечь на стенах своей гробницы один из твоих великолепных гимнов, а теперь прикажу добавить к нему эту оду. Если бы ты не родился царем, то был бы прекрасным поэтом.

Щеки Эхнатона порозовели от удовольствия. Он повернулся к Нефертити:

— А ты что скажешь, Нафтита?

— Скажу, что ты не зря провел столько долгих дней в загородном дворце — наверное, действительно для творческого вдохновения необходимо уединение. Твоя новая ода прекрасна, как и все прежние.

За этими словами похвалы посыпались и от других. А затем все отправились обедать. После долгого перерыва в этот день на трапезу, как обычно, вся царская семья, включая детей, собралась за большим длинным столом. В этой же комнате за отдельным столиком сидели Эйе и Тии — такая привилегия была у начальника колесничного войска и его супруги. Остальные высокопоставленные вельможи обедали в соседней комнате, куда дверь из столовой фараона была открыта. Нефертити видела, как они, снимая парики, рассаживались за столами, и их бритые головы напоминали ей масляные лепешки. Лишь голова Абделя с темной копной волос мелькнула в дверном проеме — он почему-то на этот раз не остался обедать во дворце. Выполняя особые поручения царя, Абдель не забывал и о своих обязанностях военачальника, руководившего одним из боевых отрядов.

Эйе проводил взглядом Абделя и покачал головой — его, как и молодого военачальника, очень беспокоило, что во время прошлой встречи с фараоном вопрос об усилении северных границ так и не решился, и неизвестно, решится ли сейчас, после этой трапезы. Думая об этом, он негромко сказал жене:

— Жаль, наш царь не в отца пошел. Его отец держал в страхе соседей и даже у самых ярых врагов вызывал уважение. Он был силен друзьями, на которых опирался, хотя и властвовал безраздельно. А этого не поймешь: то требует безоговорочного подчинения, то сникнет и не желает никого слушать, ничего обсуждать. Если бы не Нефертити, налаживать отношения с соседями было бы еще труднее. Но замечаю: стал он груб с царицей…

— Ты, наверное, знаешь, почему, — прервала его Тии.

— Недавно фараон просил меня и Пенту поговорить с царицей, — как-то нерешительно, словно боясь выдать тайну, произнес Эйе.

— О чем? — настороженно спросила Тии.

— Не будем об этом сейчас говорить, — решительно сказал Эйе, — еще рано.

— Ты скрываешь какую-то тайну? — спросила Тии.

— Не я скрываю. Тайна скрывается в загородном дворце… Пока…

— Не говори загадками, скажи мне, что там за тайна, — настойчиво потребовала Тии.

Эйе отрицательно замотал головой и занялся едой. Больше Тии не смогла ничего от него добиться. Она подумала, не сказать ли о намеках Эйе царице? Но потом решила: будет лучше, если сначала она сама узнает, что это за тайна. А сердцем чувствовала, что это как-то связано с Нефертити. Ее раздумья вдруг прервал крик Меритатон:

— Что с тобой, Сменх?!

Тии и Эйе быстро подняли головы и посмотрели в сторону большого стола, где за обедом сидела царская семья. Принц Сменхкара привалился к плечу юной супруги, он стал мертвенно бледен, и казалось, вот-вот потеряет сознание.

— Его отравили! — закричала Меритатон. — Его отравили!

— Спокойно, спокойно, — пыталась успокоить ее Нефертити, — мы все едим одну и ту же пищу…

— Его отравили! — настаивала Меритатон. — Кто-то не хочет, чтобы Сменх был наследником фараона. Его хотят погубить!

— Врача, скорее! — распорядилась Нефертити, видя, что Меритатон готова впасть в истерику, хотя Сменх уже стал приходить в себя, выпрямился и дрожащей рукой вытирал со лба пот.

Пенту уже спешил к принцу из соседней комнаты. Он склонился над ним, взяв за руку и считая пульс, потом произнес:

— Сердечные перебои. Ничего страшного, ему надо выпить лекарство и лечь в постель.

Слуги подхватили ослабевшего принца под руки и увели в его покои, Меритатон и Пенту последовали за ним. Тии, обращаясь к мужу, сказала:

— И царь, и наследник нездоровы. Если с ними случится самое страшное, кто же будет править Египтом?

— Охотники всегда найдутся, — буркнул Эйе, — но ты права: над этим надо подумать.

После трапезы он сразу подошел к царю:

— Государь, надо кое-что серьезно обсудить.

— Нельзя ли это отложить? — чуть не захныкал фараон.

— Нельзя, — твердо заявил Эйе.

— У тебя деловой разговор или приватный?

— Деловой.

— Но для этого существуют министры…

— Этот разговор не для ушей вельмож.

— Ну, хорошо, — согласился, наконец, фараон. — Тогда пойдем в мою любимую беседку у фонтана под ливанским кедром, мне нужна прохлада.

Когда они оказались в беседке и Эйе убедился, что поблизости никого нет, кроме наемных стражников, стоявших в отдалении по кругу, Эхнатон полулежа устроился на подвесном ложе, а Эйе сел в кресло напротив.

— На этот разговор меня натолкнул сегодняшний случай за обедом, — начал Эйе.

— Ты имеешь в виду Сменха? — перебил царь.

— Да, твоего наследника. Подумай, кому ты хочешь передать царство, нашу великую страну. Принц явно нездоров.

— Да я-то еще не умер! — перебил его Эхнатон.

— Сам знаешь, — дипломатично продолжал Эйе. — О наследниках заботятся заранее. Ты должен передать государство в крепкие руки. А сможет ли Сменх управлять страной так успешно, чтобы не растерять славу Египта? К тому же, он не прямой наследник… Не лучше ли закрепить наследование трона за Нефертити? У нее большой опыт управления государством.

— Нет! — закричал фараон. — Ей и так хватает власти! И разве ты забыл, о чем я просил тебя поговорить с Нефертити?

— Я помню. Но мне казалось, что это несерьезно.

— Нет, это очень серьезно. Я уже решил, кто будет вторым наследником.

— Ты говоришь о Туте? — с какой-то странной заминкой спросил Эйе.

— Да, о Тутанхамоне. У него есть право…

Нефертити видела, как Эхнатон и Эйе направились к беседке. Она подумала, что, возможно, там, у прохладной воды, в тени огромного дерева, царь, как бывало прежде, встретит ее словами: «Иди ко мне, Нафтита, посиди рядом». Она сядет, и он станет читать ей свои оды. И, может быть, без всяких объяснений они снова станут близки. После некоторого раздумья Нефертити последовала за ними. Когда она подходила к фонтану, то услышала разговор царя с начальником колесничного войска. Слова Эхнатона ее насторожили. Нефертити приостановилась. За деревьями ее не было видно, а она отчетливо слышала, о чем продолжали говорить царь и военачальник.

— Возможно, ты прав… — в раздумье проговорил Эйе. — Но лучше будет, если он женится на одной из твоих дочерей, на Анхенсенпаатон, например. Она подходит по возрасту, и они очень дружны. Но как воспримет это Нефертити?

— Опять Нефертити! — взорвался фараон. — Какое мне дело, что она подумает?

Царица поняла: сближения не будет. И что за странность — объявить наследником Тутанха, этого мальчика лет шести, который действительно очень дружен с их дочерью? Фараон обмолвился о его праве на трон… О каком праве он говорил?

Царица никогда не обращала особого внимания на этого мальчика, игравшего со всеми детьми, которые росли при царском дворе. Беспокойное любопытство потянуло ее на площадку, где резвились дети. Оставив царя и Эйе продолжать беседу, она прошла по красивой тенистой аллее к небольшому бассейну, в котором плескались дети. Сначала Нефертити отыскала взглядом дочь и увидела, что Анхен держит за руки Тута. Они что-то весело кричали друг другу, и их четкие профили ясно обозначились на белоснежной стене бассейна. Впервые увидев их вместе так близко, она изумилась: они были так похожи, эти два ребенка! И, странное дело, только сейчас Нефертити увидела, что голова Тутанхатона в профиль напоминает маленькую тыковку, как у… Эхнатона! Эта мысль поразила ее как предчувствие беды. Она вспомнила, как около шести лет назад по дворцу поползли какие-то неясные слухи о том, что фараон приблизил к себе златоволосую чужестранку, очень юную, то ли танцовщицу, то ли девушку из числа пленниц, взятых после очередной стычки на северной границе. Это стало причиной ее первой ссоры с Эхнатоном. Но он все отрицал и продолжал относиться к Нефертити с прежней нежностью. И царица, поверив ему, не интересовалась, откуда во дворце, где всегда росло много детей, появился этот мальчик. А теперь в голове раскаленным шариком вертелся вопрос: чей он сын, кто он такой, этот Тутанхатон?

Ссора

От бассейна Нефертити решительно направилась в беседку, но царя и Эйе там уже не было. Она бросилась на ложе, которое еще покачивалось, значит, фараон только что покинул его. Пытаясь успокоиться, царица устремила взор на водяные часы, глядя, как падает капля за каплей. «Вот так и наша жизнь утекает капля за каплей и уходит в небытие, — думала она. — А те, кто остается на земле, иногда не хотят даже сохранить память об ушедших».

Она вспомнила, как однажды оказалась невольной свидетельницей разговора царя и Эйе, который только что вернулся из поездки в Нубию, где инспектировал отряды колесничьего войска, стоявшего на южной границе. Там он зашел в храм, построенный по велению Аменхотепа III, когда тот еще только начинал свое тридцатилетнее царствование, и увидел, что имя покойного царя, его изображения на стенах храма кто-то соскреб, причем, очень неряшливо, будто торопился искоренить память о бывшем фараоне. Эйе, служивший верой и правдой Аменхотепу III много лет, позвал жреца и обрушил на него свое негодование. Но жрец, смиренно выслушав его, ответил, что это сделано… по распоряжению нынешнего царя. Вернувшись в Ахетатон, Эйе сразу же пошел к своему воспитаннику с упреками:

— Ты приказал стереть не просто имя своего отца, ты приказал стереть историю Египта! И говорят, по твоему указанию это делают во всех храмах…

— В храмах Амона! — запальчиво ответил фараон. — Жрецы только прикрываются именем моего отца, чтобы по-прежнему поклоняться Амону, а не Атону, как я приказал!

— Это не оправдание, — возразил Эйе. — Историю нельзя изменить, переделать заново. Народ сам знает, кого ему чтить и помнить.

Припоминая сейчас этот разговор, Нефертити вспомнила и недавние слова Эйе, когда он спросил ее, хорошо ли она знает своего мужа. И сейчас Нефертити впервые задумалась об этом. Действительно, хорошо ли она знала Эхнатона? Наверное, не очень хорошо, если теперь всплывает кое-что ей не понятное, неизвестное. Все эти долгие годы она находилась в плену его обожания, которое фараон открыто проявлял при всех. Но так ли сильно он любил ее на самом деле? Был ли ей верен? Почему этот мальчик, Тутанхамон, которого он решил сделать еще одним своим наследником, так похож на него? Или ей это только кажется, а принц похож на кого-то другого из их рода? Сменхкара не может быть ему отцом, так как и сам был ребенком, когда родился Тутанхамон. Аменхотеп III — тем более, он давно уже умер. И остается…

Нефертити была невыносима эта мысль, и она сама себя прервала, решив тут же найти Эхнатона и потребовать объяснения. Она не Тейе, которая мирилась с целым гаремом, и не потерпит соперниц.

Мужа Нефертити нашла в его личных покоях в Южном дворце. Она знала, что он любил его гораздо больше Северного, где были сосредоточены деловые помещения, — в Южном дворце его никто не смел беспокоить, разве что Эйе, супруга и врач. Но сама Нефертити в его отсутствие привыкла больше времени проводить в Северном дворце, где кипела деловая жизнь и где постоянно требовалось присутствие хотя бы одного из царственных супругов.

Эхнатон отдыхал, лежа на циновках. Жену он увидел не сразу, но, почувствовав чье-то присутствие, открыл глаза.

— Как ты прошла сюда? — резко спросил он, увидев Нефертити. — Где стража?

— Чего ты испугался, Эхнатон? Это я, Нафтита. Разве стража может остановить царицу, идущую в свои покои?

— Нафтита… Ты появилась так неожиданно… — пробормотал царь, поняв, что насторожил ее своей резкостью.

— Встань, я хочу говорить с тобой! — сказала Нефертити таким тоном, что фараон тут же повиновался.

Он стоял перед ней несколько растерянный, явно чем-то смущенный, будто нашкодивший пес в ожидания наказания. Нефертити впервые видела его таким, и она не удержалась от язвительного вопроса:

— У тебя стало плохо с памятью?

— С чего ты взяла? — с вызовом ответил Эхнатон. — Сегодня я почти наизусть читал свою оду, ты слышала…

— Я не об этом, — прервала Нефертити. — Ты давно не напоминал мне о своей любви…

— Нафтита… — заюлил Эхнатон, и она увидела перед собой не великого царя — сына бога, а обыкновенного человека, старавшегося уйти от неприятного ему разговора. — Нафтита! Я построил для нас этот город, эти прекрасные дворцы… Чего тебе еще надо?

— Правды! — резко остановила она его. — Я была слепа, а теперь вижу печать обмана на твоем лице. Ты стал сторониться меня. Почему? Без меня решаешь серьезные вопросы… Даже о наследнике…

— Ты лезешь не в свое дело, Нефертити! — закричал фараон.

— Ты забываешь, с кем говоришь! — возмутилась Нефертити. — Я великая царица, признанная и любимая народом.

— Сегодня ты, а завтра ею может стать другая!

— Другая?! Ты теряешь разум!

— Уйди, Нефертити! Я не желаю продолжать разговор! Ты довела меня до приступа! Уйди! Пенту! Пенту!

Фараон повалился на циновку, схватившись рукой за горло, словно ему нечем стало дышать. Лицо его посинело, а на губах выступила пена. Пенту и слуги поспешили на помощь фараону из соседних комнат. Нефертити быстро вышла и направилась в Северный дворец.

Тии вошла в покои царицы следом за ней, словно поджидала ее где-то рядом. Увидев горящие глаза Нефертити и лихорадочный румянец, пробивавшийся сквозь ее смуглую кожу, она подошла к своей любимице и, обняв за плечи, попыталась успокоить:

— Что тебя тревожит, Нефертити? Скажи мне, как всегда говорила в детстве. Помнишь? Между нами никогда не было тайн.

— Тайны, тайны, тайны… — словно в бреду проговорила Нефертити. — Мы всегда жили открыто. Фараон сам неустанно повторял, что желает «жить правдой». Перебравшись в этот город, куда за нами последовали только наши единомышленники, мы как будто избавились от тайных заговоров жрецов Амона и вельмож, желавших управлять фараоном, а через него государством…

— Ах, — вздохнула Тии, — охотники до власти везде найдутся.

— Но я сейчас говорю не о том. Я думала, что в наших личных отношениях с фараоном, в нашей семье не может быть поводов для подозрений, не может быть никаких тайн!

— До тебя дошли какие-то слухи? — обеспокоенно спросила Тии.

— Слухи? Нет… Но меня удивила одна догадка.

— Удивила? Какая?

— Кто отец Тутанхамона? И кто его мать?

Тии несколько секунд смотрела на свою воспитанницу в полной растерянности, а потом не без удивления заговорила:

— Я никогда не присматривалась к этому мальчику… И я не знаю, кто его родители. Во дворце растет так много детей. И раньше их было много.

Мне стыдно признаться, но я подслушала сегодня разговор царя и Эйе, — перебила ее Нефертити. — Эхнатон хочет объявить вторым наследником Тутанха. Он сказал, что этот мальчик имеет право на трон. Почему? Меня мучают сомнения и не дает покоя мысль, почему Эйе спросил меня, хорошо ли я знаю своего мужа? Ты не догадываешься, в чем дело? А может, знаешь?

Тии отрицательно покачала головой, но при этом вспомнила слова мужа, сказанные за обедом: Эхнатон просил его и Пенту поговорить о чем-то с Нефертити. Однако царице Тии не стала говорить об этом, чтобы еще больше не разволновать ее. А Нефертити продолжала:

— Здесь кроется какая-то тайна… Эти его постоянные отлучки… Он не желает брать меня с собой, уезжая надолго из дворца, как это было раньше… А сегодня он нагрубил мне так, что я не выдержала и тоже на него кричала. Хуже всего, что это слышали слуги и, наверное, кто-то из вельмож. Я не могу простить себе этого… Великая царица не должна терять достоинства…

— Успокойся, Нефертити, тебя все любят и ценят. Тебя поймут. Царь действительно в последнее время сильно изменился, стал вспыльчивым. Может, болезнь сказывается? У него все чаще нервные срывы…

Она хотела сказать что-то еще, но в это время в покои царицы ворвалась Меритатон. Дочь была в сильном возбуждении, почти в ярости.

— Это ты посоветовала отцу назначить второго наследника? — обратилась она к матери. — Ты тоже, как и отец, сомневаешься, что я и Сменхкара — достойные наследники трона?

— Опомнись, Меритатон, — попыталась остановить дочь Нефертити. — В любом случае, ты первая наследница.

— И, может быть, единственная! — с вызовом бросила дочь. — У меня будут свои дети, и они станут наследниками!

Она выскочила в гневе, а Нефертити бессильно опустилась в кресло.

— Ты слышала, Тии? — тихо сказала царица. — Слухи о втором наследнике уже поползли по дворцу. Дочь обвиняет меня, но в чем? В чем я виновата? Муж отдаляется от меня, а теперь и дочь… Что же это? Если трон приносит столько несчастий, мне хочется самой сойти с него…

— Ты не можешь этого сделать, — убедительно сказала Тии. — Ты великая царица и обязана вместе с мужем управлять страной.

Известие из гробницы

Нефертити плохо провела ночь: события последних дней то и дело всплывали перед глазами. Ей все представлялись гневные лица дочери и мужа, их странные, нелепые слова звучали так явственно, что она не могла уснуть. Лишь под утро на час-другой она забылась, поэтому утром выглядела утомленной. Фараон, разумеется, остался в своих любимых южных покоях. Нефертити решила, что не пойдет к нему, пока он сам не позовет. От Тии она еще вечером накануне узнала, что со здоровьем у царя уже все в порядке, беспокоиться не о чем. А если что и вызывает беспокойство, так это слухи, которые поползли по дворцу, о том, что царь и царица поссорились. Все недоумевали, пытались угадать причину ссоры — ведь это была их первая громкая размолвка за все годы супружества.

Когда солнце ярко осветило комнату, Нефертити подошла к большому бронзовому зеркалу. На этот раз на нем не было предвестника беды — багрового пятна, и она спокойно осматривала себя, поворачиваясь перед зеркалом. Что ж, решила Нефертити, надо освежиться прохладной водой, с особым искусством наложить косметику и одеться понаряднее, чтобы выйти в деловые залы по-прежнему блистательной и уверенной в себе. Царица позвала служанок и вскоре, глянув в зеркало, убедилась, что выглядит именно так, как ей хотелось. Пусть все увидят, и прежде всего фараон: царица не чувствует себя униженной, царица с достоинством носит египетскую корону.

Нефертити вышла в малый зал приемов и увидела Абделя, который, похоже, кого-то или чего-то дожидался. Он прижал руки к груди и низко склонил голову, приветствуя царицу.

— Я рада тебя видеть, — ласково проговорила Нефертити. — Не скучно ли тебе быть порученцем у царя?

Абдель поднял голову, и Нефертити отметила, что даже небольшой шрам на лбу от полученного в сражении ранения не портит его красивого мужественного лица. В глазах юноши читались честность и отвага. Царица знала, что этот молодой военачальник был удачлив в боях и рвался снова на границы, чтобы заниматься привычным делом. Она видела: ему не нравилось, что фараон сделал его своим доверенным лицом, порученцем, и он не скрывал этого, не раз обращался к царю с просьбой вернуть его к войскам. Однако по какому-то капризу Эхнатон пока держал юношу при себе.

— Ты ждешь царя? — спросила Нефертити.

Абдель в смущении на миг отвел глаза, но потом, глядя прямо в лицо царице, сказал:

— Нет, я пришел сюда от него с поручением.

— Ну да, ты же особо доверенное лицо… И чего же хочет фараон?

— Он приказал доставить ему шкатулку из слоновой кости.

Нефертити удивленно посмотрела на Абделя:

— Ту, где лежат наши личные драгоценности? Странно. Царь никогда не проявлял к ним интереса. Может, ему нужно с кем-то расплатиться? Но тогда следовало обратиться к хранителю сундуков, где хранится казна страны. Почему он требует шкатулку с семейными драгоценностями?

— Не знаю, ваше величество. Я лишь исполняю волю фараона.

В этот момент в зал вошла Тии.

— Ты слышала что-нибудь подобное? — обратилась к ней Нефертити. — Зачем царю сейчас семейные драгоценности?

— Возможно, он хочет кого-нибудь наградить, — ответила Тии, — хотя… для этого существует казна…

— Что ж, царю виднее, как поступить, — примирительно сказала Нефертити, не желая, чтобы Абдель заметил ее беспокойство. — Скоро мы с ним должны предстать перед народом в «окне явлений». Возможно, фараон хочет подобрать для себя новые перстни или золотую цепь.

Слуга в сопровождении хранителя казны и всех сокровищ царской семьи внес шкатулку, которую держали со всевозможными предосторожностями в особом помещении. Нефертити остановила его:

— Погоди! Я хочу взглянуть, что мне самой выбрать, когда я предстану перед народом в «окне явлений».

По ее приказанию хранитель повернул ключ и откинул крышку. Шкатулка была большая и вмещала много красивых изделий из золота, серебра и электра, украшенных драгоценными камнями. Все они были вместе со шкатулкой не так давно присланы из Нубии, и царица еще не успела как следует их рассмотреть. В глаза ей бросилось ожерелье из золота тончайшей работы — оно напоминало изящное кружево.

— Пожалуй, я его и возьму, — сказала Нефертити, — но позже, когда понадобится. А пока… пока, Абдель, покажи все это царю, раз он так пожелал.

Она сделала знак, крышка захлопнулась, царица вместе с Тии вышла из зала. Спускаясь в сад, обе некоторое время молчали. И уже остановившись в беседке у фонтана, Нефертити сказала:

— Не кажется ли тебе, что здесь опять кроется какая-то тайна?

— Не знаю, не знаю, — в растерянности говорила Тии, — но я попробую узнать. Только не волнуйся, ты и так бледна.

— Бледна? Это пройдет, но сердце… Тии, я никогда не знала такой боли… Нет, знала, только один раз, когда умерла Мактатон…

Тии покачала головой, как бы призывая царицу не вспоминать горькие дни смерти и похорон дочери, но, увидев, что Нефертити сидит в задумчивости, тоже сидела тихо, не мешая ей предаваться воспоминаниям. А Нефертити явственно представила, как траурная процессия двигается к горам, туда, где стоит один из последних приграничных камней, определяющих пределы Ахетатона. Мерно качаются носилки, в которых сидит царь, и кажется, будто в такт им покачиваются носилки с царицей. Они следуют за маленьким саркофагом, в котором находится мумия девятилетней принцессы, второй из дочерей Эхнатона и Нефертити. У входа в гробницу процессия остановилась, но слуги продолжали держать саркофаг на руках, ожидая дальнейших распоряжений. Царь и царица сошли с носилок и вошли в пещеры, выдолбленные в горах. Для девочки еще и не начинали строить гробницу, ее забальзамированное тело решили поместить в строящуюся гробницу отца. Хотя она была еще не готова, для небольшого саркофага место нашлось.

Гробница Нефертити находилась рядом, до ее завершения тоже было еще далеко, но царица увидела, что на каменных стенах уже есть изображения символов бога Атона — диск, далеко простирающий свои руки-лучи, несколько стихотворных строк, прославляющих царицу… Подошел Эхнатон и приказал работавшим там рабам:

— Старайтесь, старайтесь! У Ка[19] царицы должен быть такой же прекрасный дом, как сейчас у нее самой на земле. Да оставьте побольше места для ушебти,[20] душе царицы понадобится много слуг.

И Нефертити с благодарностью смотрела на мужа, понимая, как нелегко ему в такой день произносить такие слова. Но она знала: они продиктованы искренней любовью к ней, которая затмила даже горе из-за потери дочери. Потом они прошли в гробницу Эйе, находившуюся здесь же, она была уже почти закончена. «Ты в моем сердце, и нет другого, который познал бы тебя, кроме твоего сына Неферхепрура[21] — единственного для Ра», — прочла Нефертити первые же попавшиеся на глаза строки. Она прекрасно помнила этот гимн в честь фараона и его семьи, который так понравился Эйе, что самый влиятельный человек в Египте приказал высечь его текст целиком на стенах своей гробницы.[22] Чуть ниже Нефертити прочитала и строки о себе: «…для великой жены царевой, возлюбленной им, владычицы Обеих Земель Нефернефруитен[23] — Нефертити, да будет она жива и молода вечно, вековечно!»

Вспомнив это, царица перевела взгляд на водяные часы и стала механически считать капли, стараясь отделаться от невеселых мыслей, но они роились в голове, не желая оставлять ее. И Нефертити подумала, что тогда ей было легче перенести горе из-за смерти дочери, потому что рядом были любящий муж и остальные ее девочки, тоже любящие и понимающие ее. Они продолжали собираться всей семьей в «окне явлений» на мосту между дворцами и оттуда осыпали подарками своих подданных. Они демонстрировали народу не только силу государственной власти, щедрость царского двора, но и прочность семейных уз, которая неизменно вызывала восхищение как у вельмож, так и у немху.

И что же теперь? Вся семья давно уже не собиралась вместе. Разве что иногда за трапезой, но это совсем иное — простой обряд насыщения пищей, после которого каждый старается поскорее встать из-за стола и удалиться: свои дела, свои заботы, а то и просто отдохнуть. И деловых приемов во дворце почти не стало. Создалось впечатление, будто в столице вообще замерла деловая жизнь. Нефертити, привыкшая к активной деятельности, чувствовала себя неприкаянной. Странное поведение Эхнатона угнетало ее. Выпад старшей дочери был последней каплей, которая тяжкой болью отозвалась в сердце. До Нефертити, сидевшей в глубокой задумчивости, донеслись слова, смысл которых она не сразу поняла, а он был предельно прост.

— Наступило время обеда, пора идти в трапезную, — говорила Тии.

— Да, кажется, пора, — отозвалась Нефертити, возвращаясь к действительности.

Они не успели выйти из беседки, как перед ними предстал Абдель. Нефертити, любившая прежде побеседовать с этим умным юношей, на этот раз строго посмотрела на него и не без иронии спросила:

— Фараону недостаточно драгоценностей в ларце, он хочет, чтобы я еще сняла с себя?

Абдель смущенно посмотрел на царицу, затем — на Тии и тихо произнес:

— Я преклоняюсь перед вашим величеством…

— Оставь, Абделъ, — остановила его Нефертити. — Если есть что сказать — говори, как прежде, без лишних церемоний.

Он посмотрел на царицу долгим взглядом, в котором были и восхищение, и смущение, и осознание важности того, что он хотел сказать.

— Ну же! — поторопила Нефертити.

— Я недавно был с инспекцией в каменоломнях, там, где строят царские гробницы…

— И что же?

— В гробнице фараона работы почти закончены, но кое-что еще осталось доделать.

— Времени для этого хватит, — сказала Нефертити, — царь собирается жить долго.

— Но… но в гробнице царицы… работы остановлены, и там все приходит в запустение.

В этот момент Нефертити почему-то представился захламленный двор храма близ Карнака, который начали строить в честь бога Атона по приказу юного тогда фараона, да так и не закончили. Тот храм, где много лет назад она собственными глазами видела так поразившую ее и царя картину запустения. Неужели и в ее гробнице — святилище владычицы Обеих Земель — нечто подобное?

— И что же там? — спросила она, не скрывая удивления и настороженности.

— Камень осыпается, некоторые буквы даже на имени вашем побиты.

Он не мог дальше продолжать, а она не могла больше слушать.

Пораженная таким известием Тии, казалось, не дышала. У Нефертити лишь на миг потемнело в глазах, закружилась голова, но она овладела собой и сказала:

— Благодарю тебя, Абделъ. Готова гробница или нет, вечность примет каждого. Но, вероятно, царь желает, чтобы я жила еще очень долго, и времени хватит, чтобы закончить мою гробницу.

Абдель, конечно, понял ее иронию, но не показал вида. Нефертити направилась в трапезную с мыслью о том, что еще одной тайной стало больше. Наверное, работы в ее гробнице остановлены не случайно. И распорядиться мог только фараон. Почему?

Неожиданный визит

За обедом не слышно было обычного гула. Казалось, вельможи не говорили, а перешептывались — всех удивляло напряженное, словно одеревеневшее лицо царицы. Фараона рядом с ней не было. В последнее время такое частенько случалось из-за его отлучек, и никто не придавал этому значения, но в этот день все сидевшие за столами словно что-то чувствовали или знали (?!), чего не знала сама Нефертити, и старались как можно скорее покончить с обедом. Меритатон, обиженная, высокомерная, не смотрела на мать и ушла, не дожидаясь десерта.

Нефертити тоже давно хотелось уйти. Но она, сохраняя внешнее спокойствие, с достоинством досидела до конца обеда. Царица видела, как сидящие за отдельным столиком Эйе и Тии спрашивали о чем-то слуг, разносивших блюда, но сама за все время трапезы не проронила ни слова. Эхнатон, видимо, опять уехал в загородный дворец, но на этот раз не счел нужным предупредить ее хотя бы через Абделя. Нефертити всем своим видом желала показать, что ей известно, где сейчас ее муж и какие дела его позвали.

После обеда все искали прохлады и потому быстро разошлись по своим покоям. Нефертити почувствовала усталость и направилась в спальные покои. Тии последовала за ней с таким видом, будто хотела что-то сказать и не решалась.

— Тии, есть новости? — спросила царица. — Говори. Я же вижу: ты хочешь сказать.

— Уж и не знаю… — начала Тии.

— Говори, не бойся. Уж если фараон пренебрегает мною…

— Он здесь! — выпалила нянька, прервав царицу. — Ему отнесли еду в спальные покои.

— Так он не уехал, — задумчиво проговорила Нефертити. — Он просто не желает меня видеть…

— Не думай об этом, Нефертити. Я принесу тебе отвара из ромашки, постарайся уснуть. А вечером поговорим.

То ли отвар подействовал, то ли усталость, но Нефертити действительно уснула и вечером была достаточно бодрой. Тии задерживалась, а когда она явилась, на ней, как говорится, лица не было.

— Что случилось? — встретила ее вопросом царица. — Что тебя так огорчило?

— Не знаю, как сказать, моя царица. Но и молчать не могу. Слишком люблю тебя, чтобы скрывать правду.

Нефертити, предчувствуя недоброе, словно окаменела, потом тихо приказала:

— Говори.

— Абдель боялся тебе сказать, для чего понадобился ларец…

— А ты знаешь, зачем? Не молчи!

Тии упала к ногам Нефертити:

— Царь… одарил этими драгоценностями рыжеволосую девушку! Он долго прятал ее в загородном дворце, а теперь она здесь, рядом с ним!

Нефертити непонимающе смотрела на няньку.

— О, моя царица! Я не поверила бы, если бы не увидела своими глазами.

— Что… ты видела, где? — с трудом выговорила Нефертити.

— Вскоре после обеда я отправилась в Южный дворец вместе с Эйе. Сказала, что мне нужно кое о чем посоветоваться с Пенту, который почти неотлучно находится при царе. Я надеялась хотя бы у доктора выспросить, почему царь не вышел к обеду. И…и о чем фараон просил Эйе и Пенту поговорить с тобой.

— Фараон просил их поговорить со мной? — удивилась Нефертити.

— Да, мне как-то проговорился Эйе. Но сказал, что не надо тебя беспокоить понапрасну, что пока говорить рано… А я уж вижу, не поздно ли?

— Да о чем ты? — никак не могла понять ее царица.

— О девушке! Я же тебе говорю: сама видела, как царь одаривал ее драгоценностями из вашей шкатулки!

Голос Тии доходил до Нефертити будто издалека, но она заставляла себя слушать ее и подгоняла:

— Что же дальше?

— Фараон достал из ларца золотое ожерелье, которое ты берегла для церемонии у «окна явлений», — продолжала Тии, — и надел его на шею девушки со словами: «Вот моя царица!» Потом надел на ее пальцы несколько колец, а на запястья — твои браслеты. Затем встал и громко сказал: «Вот настоящая царица Египта!»

— И кто это видел, кто слышал? — медленно проговорила Нефертити.

— Кроме музыкантов, там были еще несколько вельмож и Пенту, — заплакала Тии. — Я не могла больше смотреть на это. Я ушла и не знаю, что было дальше.

— Я теперь и так много знаю, — ответила Нефертити. — Даже слишком много… Она красива, эта девушка?

— У нее не наша, у нее чужая красота, — дипломатично ответила нянька.

— Кто она?

— Не знаю точно, откуда она взялась. Ее зовут Кийа.

Нефертити повернулась к окну и так долго молчала, что Тии не выдержала:

— Я так за тебя боюсь!

Нефертити обернулась, ее окаменевшее лицо было твердым, непроницаемым, и голос тоже звучал твердо:

— Не бойся, ведь я — царица! А девушка, как луна, посветит и уйдет.

Нефертити ошиблась. Девушка продолжала жить в Южном дворце, и Эхнатон оставался с нею. Царица, фактически запертая в апартаментах Северного дворца, терпеливо ждала, когда муж образумится. Горечь и стыд за свое униженное положение не позволяли ей появляться перед царедворцами. В Северном дворце было тихо и пустынно. Вся жизнь, в том числе и деловая, переместилась в Южный дворец.

У царицы появилось много времени для размышлений, и она впервые подумала о том, был ли верен ей Эхнатон прежде. Опять всплыла мысль: кто этот мальчик, Тутанхатон? Почему фараон уже официально провозгласил своим вторым наследником? Ведь не только потому, что его предназначали в мужья принцессе Анхесенпаамон. Кто его мать?

И вдруг — словно удар, новая догадка. Кийа! Откуда взялась эта рыжеволосая чужеземка? Почему фараон позволил себе такую выходку, назвав при вельможах ее царицей Египта? Она родила ему сына! Как видно, царю и Кийе надоело скрывать эту тайну. Случилось то, чего Нефертити и ожидать не могла: Эхнатон разлюбил ее, он любит другую! Нефертити было очень горько сознавать это, но достоинство царицы не позволяло ей опуститься до скандала. Приближенные делали вид, что ничего не замечают, и она молчаливо соглашалась с этим.

Утренняя свежесть уже уступала место дневному зною, и Нефертити решила выйти в сад, но тут ей доложили, что прибыли посланники из Ливии, а фараон не велел беспокоить его до вечера. Ливийцы прибыли без предупреждения, аудиенция не была им назначена, но им необходимо срочно видеть царя или царицу.

Нефертити велела привести их в зал приемов, куда тотчас же направилась сама, но все же послала слугу за фараоном. Когда ливийцы с дарами вошли в зал приемов, Нефертити неторопливо прошла к трону и села, на голове ее высилась бело-красная корона. Однако диалог ее с гостями продолжался недолго, вскоре в зал вошел и фараон. Он недовольно посмотрел на царицу и молча сел в свое тронное кресло. Разговор с посланниками продолжал уже Эхнатон, но Нефертити тоже оставалась в зале, спокойно глядя на привычную процедуру. Когда аудиенция была окончена и фараон велел всем выйти, он, не скрывая недовольства, обратился к Нефертити:

— Зачем ты послала за мной? Не могла сама принять ливийцев?

— Посланников обязана принимать царская семья, так положено по этикету, — спокойно ответила Нефертити. — Но раз уж ты здесь, мне хотелось бы с тобой поговорить.

Удивленный ее спокойствием, фараон сказал:

— Хочешь поговорить? Поговорим. Только помни, с кем говоришь!

— Помню, с мужем, — ответила Нефертити как можно спокойнее.

— С бывшим мужем! — прервал ее Эхнатон. — Я буду просить жрецов, чтобы дали мне свободу!

— Нас соединили боги, а ты собираешься взять разрешение у жрецов?

— Мне не нужно их разрешение! — вспылили Эхнатон. — Я сам бог! Я только хотел соблюсти традиции, чтобы все было по закону. Стоит объявить в «окне явлений» о моем решении — и ты мне больше не жена и не царица! Я тут же представлю другую!

— На египетский престол — чужеземку?!

Как ни старалась Нефертити казаться спокойной, но тут и она возвысила голос:

— Ты совсем лишился разума! Хочешь отдать трон чужеземке, чтобы она потом уселась на него вместо тебя? Подумай, кого ты прочишь на трон нашей страны — какую-то авантюристку!

— Не смей так говорить о Кийе!

— Нет, смею! Пока еще я великая царица, а не она. Что ты знаешь о ней, кроме того, что она молода и красива? Может, ее подослали, чтобы отнять у нас египетский трон. Или ты всерьез думаешь, что юная красавица полюбила такого… такого… урода, как ты?!

Нефертити с трудом подыскала слово, которое никогда бы раньше не произнесла, а теперь бросила в царя, как камень. И он вознегодовал:

— Ты забыла, Нефертити, сколько лет прожила с «уродом» и не жаловалась! Это ты цепляешься за трон! Хочешь вечно командовать мной и Египтом? Не-е-ет! Я сделаю Кийю великой царицей!

— Ты действительно лишился разума. Боги покарают тебя! И я буду молить их об этом!

— Это ты лишилась рассудка, призывая кару богов на мою голову! Но ты забыла, что они не властны надо мной, сыном Атона. Я могу делать все, что захочу! Не мешай мне, Нефертити, не мешай! Ты довольно поцарствовала. Чего тебе еще надо? Я царь и я здесь все решаю.

С этими словами он встал и ушел. Нефертити долго сидела в оцепенении. В его словах слышалась удивительная решимость. Неужели он действительно посадит на трон наложницу? Что тогда будет с ней, с Нефертити, с дочерьми? И что будет с Египтом?

Нефертити подошла к окну. Там, высоко в небе, ослепительно сиял солнечный диск, объявленный богом по воле фараона. Всемогущий касается своими лучами каждого, дает людям свет и тепло, но… Нефертити вдруг подумала, что новый бог, явившийся миру по капризу царя, не стал близок душе каждого египтянина. Люди привыкли поклоняться богам, которых избрали их предки. Ей тайно доносили, что многие за пределами Ахетатона по-прежнему тянулись к любимым храмам и поклонялись Амону.

Нефертити показалось, что она нашла какое-то решение. Да, она унижена царем, но многие вельможи, наверное, поддержат ее. Они не позволят усадить на египетский трон безродную чужеземку. Но прежде чем собрать их на совет, она хочет своими глазами увидеть девушку, которая принесла ей столько горя. Она увидит и поймет, можно ли еще убедить Эхнатона не совершать опрометчивого поступка, можно ли его вернуть.

Глаза Нефертити загорелись решимостью. Она кликнула слуг и приказала принести самые лучшие наряды, украшения, благовония, косметику… Одевалась и красилась Нефертити с величайшей тщательностью.

Когда взглянула на себя в большое бронзовое зеркало, осталась довольна: она все еще хороша и молода, пусть убедится в этом юная соперница.

В Южный дворец Нефертити решила явиться с большой свитой. Пусть все видят: царица всесильна, как прежде. Пусть увидит златовласая красавица, что ей тяжело тягаться с хозяйкой Великого Египта. Не прошло и двух часов после того, как Эхнатон покинул Северный дворец, а величественная процессия — египетская царица в сопровождении большой свиты — уже шла по переходу в Южный дворец. Хотя расстояние между двумя дворцами было не велико, Нефертити специально устроила эту пышную процессию «на показ», торжественно восседая на носилках. Сойдя с них, Нефертити направилась прямо в спальню фараона, где прежде было их общее ложе. Свита из самых приближенных дам двигалась следом за ней. Так и вошли они в покои все вместе, заполнив почти половину комнаты.

Фараона здесь не было, но Нефертити увидела сидевшую у зеркала девушку и рабыню, которая расчесывала ей гребнем золотистые волосы. Обе, заслышав шум, обернулись. Рабыня бросилась ниц при виде царицы и не смела поднять головы, а девушка медленно поднялась и даже не отвела взгляда — видимо, чувствовала себя здесь настоящей хозяйкой. На ее шее сверкало золотое ожерелье царицы, на руках — ее браслеты. Нефертити отметила, что украшения подчеркивают необычную красоту девушки, ее стройный стан был обернут тонким алым шелком, манера держаться и взгляд говорили о том, что она родилась свободной и, наверное, не желает мириться с положением наложницы. Нефертити поняла, что может ей проиграть. Она сделала вид, что не замечает девушки, и повелела рабыне:

— Встань!

Когда та поднялась, Нефертити спокойно и отчетливо проговорила:

— Передай фараону, что я хочу его видеть, нам необходимо обсудить наши общие дела без посторонних.

Царица скользнула взглядом по лицу девушки, как бы подчеркивая, кто именно здесь посторонний, неспешно повернулась и вместе со свитой удалилась.

Возвращаясь, царица прошла через несколько комнат и вдруг в одной из них лицом к лицу встретилась с Эхнатоном, который шел в окружении нескольких вельмож. Нефертити, сохраняя спокойствие, приветливо улыбнулась придворным. Они поклонились ей, как прежде, но царица успела заметить, что некоторые из них при этом взглянули на нее с недоумением, а некоторые — с любопытством. Казалось, все только и думали в этот момент, что сейчас произойдет. Эхнатон, пораженный появлением Нефертити в Южном дворце, остановился и, не скрывая раздражения, спросил:

— Что привело тебя сюда, Нефертити?

— Разве царица не может просто так посетить свой дворец? — в голосе Нефертити послышалась непривычная жесткость.

— Сво-о-ой? — Эхнатон даже затрясся.

— А разве все, что есть в Египте, не принадлежит в равной степени царю и царице? — как можно спокойнее возразила Нефертити.

— Ты торговаться сюда пришла? — резко спросил фараон. — Или забыла, с кем говоришь?

— С предателем! — почти выкрикнула Нефертити, теряя самообладание. — А ты должен помнить, что говоришь с великой царицей Египта!

В это время среди придворных пробежал легкий шумок, их взоры обратились к двери, из которой только что вышла Нефертити. Она даже не обернулась, почувствовав, что за ее спиной стоит чужеземка.

— Сегодня еще царица, а завтра — никто, — тихо, но с явной угрозой произнес Эхнатон. — Я потребую развода, и никто не посмеет мне отказать.

Жуткая тишина стояла в зале, и все расслышали тихий голос Нефертити:

— Ты изменил не только царице, ты изменил нашим богам, и они отняли у тебя разум.

Нефертити направилась к выходу, а фараон вдруг сник и, как капризный ребенок, запричитал ей вслед:

— Я же просил тебя, Нефертити, предупреждал… Не лезь в мои дела. Я фараон и сам знаю, что мне делать, а ты вечно лезешь… Хватит, поцарствовала!

Но последних слов Нефертити уже не слышала.

Развязка

Ночь тянулась для Нефертити долго и тягостно. Она не сомкнула глаз и все думала, что теперь будет. Фараон открыто, в присутствии придворных, заявил о своем нелепом решении. В конце концов, она могла бы закрыть глаза на его любовную связь с юной соперницей, если бы это не касалось твердости египетского престола и ее личной судьбы. Есть же гаремы у хеттских султанов. И она заставила бы себя выдержать еще одну женщину фараона, если бы он не стремился усадить ее на трон вместо нее, Нефертити. Эхнатон совсем обезумел. Теперь Нефертити жалела, что напрасно поддержала его, когда он по собственному капризу поменял бога для всего египетского народа и объявил себя сыном Атона и богом на земле. Боги не любят делиться с людьми своей силой и карают тех, кто посягает на нее. Они покарают Эхнатона и уже покарали ее за невольное соучастие с фараоном. Что будет теперь с детьми и с ней самой? Она должна молиться Амону и просить у него прощения себе и милости детям. Видно, Атон так и остался для нее чужим богом, и она хочет снова обратиться к Амону, который когда-то даровал ей счастье. Она потеряла его потому, что предала богов, которым поклонялись предки. Пусть невольно, но предала и теперь расплачивается за это.

Нефертити оделась, как для пышного выезда. Нарядная и внешне спокойная, она пошла к детям. Предчувствие большой беды не покидало ее со вчерашнего дня. Она нежно обняла маленьких дочерей и сказала:

— Обещайте мне, что всегда будете любить друг друга так же, как сейчас.

Анхенсенпаатон восторженно прошептала:

— Какая ты нарядная, мама. А у меня будет такое платье?

— Обязательно! Когда ты станешь царицей. А ты непременно должна стать царицей.

Затем Нефертити обратилась к Тии:

— Береги детей, что бы со мной ни случилось.

— Что ты замышляешь, Нефертити? — забеспокоилась нянька.

— Ничего не замышляю. Просто хочу просить защиты у Амона.

— У Амона? — с испугом спросила Тии. — А если фараон узнает?

— Меня уже покарали боги. Так мне ли бояться гнева фараона?

— Я боюсь за тебя, — простонала Тии.

— А я боюсь за детей. Прошу тебя, береги их, если со мной что-то случится.

Тии поняла ее намек и, побледнев, воскликнула:

— Да не чудовище же он! Он не посмеет! Не посмеет…

— Не знаю, Тии, не знаю. Эхнатон сейчас в тихой ярости.

— Но где же ты будешь молиться Амону? Ведь в городе нет его храмов.

— Я просто обращусь к небу. Он там, наш великий Ра, он меня услышит. А если не услышит…

— Если не услышит, — словно эхо, повторила Тии.

— Не думай об этом, — сказала Нефертити, — лучше пойдем в сад.

Они направились к беседке.

Несколько дней после этого прошли для Нефертити в тягостном томлении. Она почти не выходила из своих покоев, но потом стала бродить по дворцу и даже была рада, что все высокопоставленные вельможи находятся в Южном дворце, при фараоне. В душе она все-таки надеялась, что Эхнатон не посмеет поступить с ней так, как задумал. Семнадцать лет они прожили вместе, и все эти годы их тронные кресла стояли рядом. Ее ценят вельможи, ее обожает народ. Пойти против всех ради наложницы? Впрочем, если он даже бога поменял, что ему стоит поменять царицу?

Ее размышления прервало появление Эйе и Пенту. Сердце Нефертити «сорвалось в пропасть», стоило только увидеть ей их озабоченные лица. Не с добром они к ней явились, это было сразу понятно. Но царица умела владеть собой, и она не спеша, даже с какой-то торжественностью пошла навстречу вельможам.

— Как вы чувствуете себя, ваше величество? — осведомился Пенту на правах врача. — У вас круги под глазами…

— Сплю мало, — прервала его Нефертити, — все думаю…

Она остановилась в надежде, что кто-то из них двоих сейчас спросит, чем же озабочена царица, и тогда можно будет просить их повлиять на фараона, чтобы он забыл о размолвках, а она готова с ним помириться, простив ему эту девушку, с которой он развлекается. Но оба не решались начать разговор, и Нефертити высказала вслух все, о чем думала.

— Дело в том, что фараон не считает эту девушку наложницей, — сказал Эйе, выслушав ее. — Он считает, что Кийа не заслуживает того, чтобы царь любил ее скрытно от всех. Да и Кийа… начала понимать свою силу, свою роль при фараоне. Она так себя ведет, что можно подумать, будто она царствует уже лет десять.

— Так она все-таки готовится занять мой трон? — спросила Нефертити, все еще не веря в такой исход.

— Эхнатон как раз и просил нас поговорить с вами об этом, — сказал Пенту. — Он хочет, чтобы вы согласились на его решение, чтобы ему не пришлось ломать традиции и издавать для этого новый закон.

— А зачем ему мое согласие? — с некоторым вызовом отозвалась Нефертити. — Он мастер изобретать законы.

— Вы же знаете, какой он мнительный. Боится, что без вашего согласия ему с Кийа не будет счастья.

— Значит, я должна пожелать им счастья? — с насмешкой произнесла Нефертити. — А они мне чего пожелают? Что будет со мной?

— Будете жить здесь с детьми…

— На правах приживалки у чужеземки? — грозные нотки послышались в голосе Нефертити.

Эйе и Пенту переглянулись и опустили глаза.

— Не бывать этому, — тихо, но жестко сказала Нефертити. — Лучше умереть.

— Но… но… — начал Пенту, явно не решаясь что-то сказать.

— Что «но»? — сурово спросила Нефертити.

— Вашу гробницу перестали строить… по приказанию фараона…

— Ваша новость запоздала, я уже знаю об этом. Вы добиваетесь моего согласия на его счастье с другой, а он даже похоронить не захочет меня достойно. Меня могут кинуть где-нибудь, как безвестную рабыню, хотя даже их предают земле.

— Но если ты согласишься на его решение, то, может быть, фараон смягчится, — сказал Эйе.

— В таком случае мне нужно будет ожидать милости не только от него, но и от новой царицы, — с явным вызовом уточнила Нефертити. — Ведь так? И она будет ко мне милостива?

— Ее невозможно понять, — ответил Пенту. — Она то весела, то умолкнет, но на лице ее при этом печать ярости. И если Кийа взойдет на трон…

— То Египет ожидает страшная участь! — уже не сдерживая себя, крикнула Нефертити. — Да и что иное может стать со страной, где в угоду безумному правителю ниспровергаются даже боги! Эйе, как ты можешь допустить, чтобы Египет пострадал из-за преступного каприза фараона? Мне сейчас не себя жаль, а дело, которому я отдала жизнь. Эхнатона в последнее время иногда раздражало мое участие в государственных делах, но разве он один смог бы управлять страной успешно? Вы же знаете, сколько я положила сил для величия Египта!

— Знаем, Нефертити, — сказал Эйе, — и ценим. Но Эхнатон не хочет слушать наших советов, он в полной власти Кийи, которая, видимо, и торопит события. Мы тоже обеспокоены судьбой государства. Только ничего поделать не можем — к фараону не подступишься, он увеличил и усилил охрану, приставив к себе еще несколько отрядов из наемных воинов. Они ему верно служат, потому что он им хорошо платит. И они ревностно охраняют фараона. А страна наша им совсем чужая, и им все равно, что с ней будет.

— Но мне не все равно! — воскликнула Нефертити. — И поэтому я не согласна на его решение! Так ему и передайте!

— В таком случае, — опустив глаза, будто стесняясь своих слов, сказал Пенту, — вы больше никогда не покинете своих покоев в Северном дворце. Так приказал фараон.

— Ни-ко-гда? — задыхаясь от волнения, прошептала Нефертити. — Может быть, он меня, великую царицу великого Египта, на цепь посадит? Боги его покарают.

Она помолчала секунду-другую и с горечью произнесла:

— А вы… вы оба… тоже предали меня. Меня все предали.

Нефертити резко повернулась и быстро пошла прочь, а Эйе и Пенту еще стояли некоторое время, глядя ей вслед и качая головами. Потом Эйе сказал:

— Нет единства среди вельмож — вот что плохо. Армия, давно не ходившая в походы, не получает вознаграждения и утрачивает свою силу. Враги это знают и стали донимать нас дерзкими набегами. А фараон… фараон тешится с юной красавицей. Иногда мне кажется, что Кийа не так проста. С ее норовом она может и фараона с трона столкнуть. Как думаешь, Пенту? Что тогда станет с великим Египтом?

Врач только пожал плечами.

Три дня прошли в тишине и почти полном безмолвии. Северный дворец словно вымер, здесь осталась только самая необходимая прислуга, которая заботилась о детях и выполняла лишь домашние приказания царицы. «И вот так провести еще несколько лет, что будут отпущены богами?» — думала Нефертити. Она привыкла к деятельной жизни, а это жалкое прозябание без дел и даже без развлечений разве можно назвать жизнью? С ней не оставили хотя бы двух-трех придворных дам, с кем она могла бы побеседовать. «А если смирюсь, — снова обожгла мысль, — то мне разрешат сидеть за общим столом во время трапезы, но в самом его конце, и я буду смотреть, как на моем месте сидит эта Кийа. Нет, это невозможно!»

Общение с детьми доставляло Нефертити некоторое успокоение, но у них свои интересы, игры, развлечения, и она не хотела, чтобы на них сказывалось ее тягостное существование. Ей оставалось только ждать, когда закончится этот затянувшийся каприз фараона, когда он поймет, какую страшную ошибку совершает, укажет девушке ее настоящее место, придет к ней, к Нефертити, и снова скажет: «Буду любить тебя вечно». На этот раз она ему не поверит, но простит ради счастья детей, ради благополучия государства. У нее есть единомышленники среди вельмож, но Нефертити понимает, чем может обернуться междоусобица — она может стать катастрофой даже для такой великой страны, как Египет. И царица с надеждой ждала: фараон потешится со своей возлюбленной и образумится, и все будет, как прежде.

Нефертити пошла в свою любимую беседку у фонтана. Хотя бы это удовольствие у нее не отняли — вода притягивала ее какой-то незримой силой. Фонтан, журчавший посередине бассейна, не нарушал глади поверхности у его краев, и Нефертити наклонилась над нею, глядя словно в зеркало. Но в ту же минуту она с ужасом отшатнулась: ей показалось, что за последний месяц она состарилась на несколько лет. Как теперь противостоять юной сопернице, если привязанность и мудрость Нефертити для Эхнатона уже ничего не значат? Но, может, он все-таки не решится нарушить вековые традиции и поймет, какими тяжкими для страны последствиями обернется его необдуманный поступок?

Нефертити пыталась больше не думать об этом и, закрыв глаза, какое-то время сидела на своем ложе у воды. Но вдруг ей показалось, что она слышит чьи-то шаги. Открыв глаза, Нефертити увидела, что к ней направляется Сменхкара. Зять в последнее время вместе с Меритатон находился в Южном дворце, и потому его приход ее удивил.

Отношения между ним и Эхнатоном были несколько странными. Внешне между ними было довольно большое сходство, но характер у принца был более мягким, уступчивым в отличие от фараона, капризного, непоследовательного, способного совершать такие поступки, которых, казалось, и сам от себя не ожидал. Особенно он любил постоянно менять даже собственные решения, не будучи уверенным в их необходимости, писать распоряжения и указы, издавать новые законы, благодаря чему и прослыл реформатором. Сам не очень умело управляя государством, он еще менее умелым для этого считал своего брата, что было недалеко от истины. А после того, как объявил своим наследником еще и Тутанхамона, опасался, что брат в сговоре с некоторыми вельможами устроит ему в отместку какую-нибудь каверзу. Особенно теперь, когда в жизни Эхнатона появилась Кийа, которая, родив наследника, не допустит к трону Сменхкару.

Все эти мысли пронеслись в голове Нефертити, когда она смотрела, как к ней приближается ее неуклюжий зять. Что ему надо здесь, у нее в заточении? Но когда он приблизился, она прочитала на его лице, что принц явился с новостью, и, судя по волнению, неприятной. Впрочем, Нефертити уже почти догадалась, что он ей скажет.

— Свершилось! — возгласил Сменхкара. — Фараон преступил закон!

Он взволнованно заметался перед глазами Нефертити, но она, стараясь говорить спокойно, произнесла:

— Что это значит?

— Фараон и Кийа показались народу в «окне явлений», и Эхнатон представил ее как новую царицу!

Он говорил что-то еще, но Нефертити даже голоса его не слышала. Ей показалось, что ложе вместе с ней стремительно несется вниз, в пугающую пустоту, где ничего нет, кроме кромешной тьмы. Так длилось несколько секунд или минут — времени она уже не ощущала, как не ощущала ничего вокруг. Наконец до нее донеслись слова принца, которые она смогла разобрать:

— Абдель принесет тебе папирус от фараона с распоряжениями.

— Он и тут не мог обойтись без бумаги, — с горьким сарказмом отозвалась Нефертити. — Зачем мне его распоряжения? Я сама знаю, что мне делать.

Пока она это говорила, голос ее становился все тверже, а на лице стало появляться выражение решимости.

— Фараону не удастся выбросить меня, как ненужную вещь, — уже совсем твердо сказала Нефертити. — Он хочет насладиться моим унижением? Не будет этого! А как Меритатон встретила известие о новой царице?

— Прости, Нефертити, но она винит тебя в том, что ты не смогла удержать фараона, а вместе с ним и трон для нашей семьи. Никто не знает, как поведет себя Кийа, а Эхнатон сейчас в полной власти новой царицы.

Нефертити не стала продолжать с ним разговор, потому что на дорожке, ведущей к бассейну, показался Абдель. Он держал в руке свиток и был так бледен, что его смуглая кожа казалась почти прозрачной. Нефертити была рада, что сумела сохранить самообладание, ведь никто, кроме зятя, не видел ее минутной растерянности. А теперь, встречая посланца фараона, она стоит, как всегда, уверенная в себе и даже величественная в своем спокойствии. Отослав принца, Нефертити приняла папирус, поданный Абделем, и, не разворачивая его, небрежно кинула в воду. Абдель, преодолевая смущение, начал говорить о том, что было в папирусе.

— Фараон распорядился отправить вас в Фивы, так как Северный дворец нужен ему для деловых встреч. Вы можете взять слуг…

— Довольно! — остановила его Нефертити. — Я не хочу знать, что написано в папирусе. Не царю решать за меня, что мне делать дальше. Свою судьбу я решу сама!

— Я понимаю, ваше величество… Для меня вы навсегда останетесь великой царицей Египта.

— Я верю тебе, Абдель, и прошу только об одном: оберегай моих девочек.

— Я постараюсь сделать, что могу! — горячо заверил Абдель. — Но фараон, наконец, отпустил меня в армию, скоро я уезжаю на северную границу, к Хоремхебу.

— Мне приятно это слышать. Твое место там, где совершаются подвиги!

Абдель с поклонами удалился.

Когда Нефертити вошла в свои покои, Тии, уже знавшая о случившемся, встретила ее слезами, но свергнутая царица решительно приказала:

— Не плачь, Тии! Лучше позаботься о детях. Фараон приказал мне покинуть дворец, но эту ночь я еще могу провести здесь. Ко мне никого не пускать!

— Может, привести к тебе детей? — нерешительно спросила Тии.

— Не стоит, — после некоторого раздумья ответила Нефертити. — Я уже виделась с ними… Сейчас я хочу побыть одна.

— Я буду с тобой до утра, — предложила Тии.

— Нет, Тии, я благодарна тебе за все, что ты для меня сделала, но эту ночь я хочу провести одна. Скажи слугам, чтобы не будили меня рано. И сама отдохни. Придешь, когда солнце покажется из-за гор.

Нефертити обняла верную няньку и крепко прижала к себе, потом отпустила и сказала:

— Я знаю, ты будешь так же верно служить моим детям, как служила мне. А теперь иди, Тии, иди…

Уходя, Тии видела сквозь слезы, как Нефертити стоит, подняв руку в знак прощания, и в этот момент она была похожа на величественную каменную статую, выточенную искусным скульптором.

Вечером по приказанию Нефертити унесли из спальни все светильники, кроме двух самых маленьких. Служанки хотели одеть ее ко сну, но она отослала их. Оставшись одна, Нефертити погасила и те два светильника, что еще тлели в чашах, и легла.

Утром слуги долго ждали, когда Нефертити подаст знак о своем пробуждении. Солнце поднялось уже высоко, оно вышло из-за гор, а Нефертити все не вставала. Никто не решался войти в спальню, пока не пришла Тии. Нянька вошла в спальню и обнаружила, что комната… пуста! Тии кинулась в сад, но и на любимом ложе у фонтана Нефертити не было. Вдоль всей ограды вокруг дворца, как обычно, стояла стража, но и стражники уверяли, что не видели Нефертити. И сколько ее ни искали, найти не могли. Нефертити исчезла бесследно.

Возмездие богов

Эхнатон, сумрачный и даже какой-то жалкий, сидел в кресле в одном из покоев Южного дворца и с явным нетерпением поглядывал на дверь. Он ждал известий из Фив, куда направили гонцов — разузнать, не появлялась ли там Нефертити. Прошло уже достаточно времени, чтобы она могла добраться туда в наемной ладье. Как выяснилось, свергнутая царица ушла в простом платье из льна, не взяв никаких украшений. Прикрыв лицо платком, она могла сойти за обычную женщину из числа слуг, не вызвав у стражников и перевозчиков никаких подозрений.

Кийа, раздувая ноздри, нервно прохаживалась, то и дело мелькая перед глазами фараона. Он бросал на нее косые взгляды и морщился, как от зубной боли. Но болело у него сердце. Болело так сильно, как никогда раньше. Уже в который раз за несколько дней Пенту констатировал у него сердечный приступ и предупреждал, что это может плохо кончиться, если фараон не перестанет нервничать. Но Эхнатон не мог успокоиться, и дело дошло до эпилептического припадка, после которого Эхнатон сидел с посеревшим лицом. По его толстым отвисшим губам сочилась влага. Пенту, оставшийся наблюдать за фараоном, настаивал:

— Ваше величество, надо выпить приготовленный отвар и лечь.

— Нет! — резко возразил Эхнатон. — Я дождусь!

— Да ведь и на ложе можно ждать, — пробовал убедить его врач.

— Нет! Мне доложили, что лодка уже близко, гонцы скоро будут здесь! Я дождусь!

Пенту, привычно пожав плечами, отошел в сторону, а Кийа, охваченная возбуждением, небрежно бросила:

— Что это меняет? Ушла Нефертити в Фивы или куда-то еще… Почему нас должно это беспокоить? У Египта есть царь и царица!

Эхнатон затряс головой и молча отвернулся, а Пенту, стараясь быть деликатным, попытался объяснить новоявленной царице:

— Ваш союз еще не одобрил Верховный жрец… И министров еще не созывали… Не до церемоний сейчас… Надо иметь терпение… Нефертити…

— Я не желаю больше слышать это имя! — раздраженно крикнула Кийа. — Ее нет, а все только о ней и говорят!

— Она этого достойна, — спокойно и негромко произнес Пенту, а Эхнатон при этом вздрогнул и вдруг, схватившись за сердце, стал заваливаться набок.

Пенту успел поддержать фараона и поднес к его рту чашу с целебным отваром, сказав:

— Я же говорил: полный покой. Надо лечь. Гонцы могут прийти и в спальню.

— Я лягу здесь, на циновке, — ответил Эхнатон, оправившись от слабости.

Пенту и Кийа помогли ему перебраться на циновку. Царь лежал, закрыв глаза, и ему было легче уже от того, что никто не мечется перед его взором, он даже ничего не слышит и может предаваться своим думам. Ему вдруг представилось нежное, утонченное лицо Нефертити в тот день, когда они, еще совсем молодые, отправились вместе в храм Ипетсут. Это было для всех, а для них особенно «избранное место». Величественный храм Амона стал для них храмом их любви, там они поклялись друг другу в верности.

Огромный каменный жук скарабей взирал на них с постамента, словно благословляя и закрепляя эту клятву. Поддерживаемые слугами, они дотянулись до его широкой отполированной спины и там, улыбаясь друг другу, соединили свои руки. Вот там он и сказал: «Нафтита, я буду любить тебя вечно!» Он не сдержал клятву…

Воспоминания отозвались в сердце такой болью, что Эхнатон застонал. Пенту тотчас склонился над ним. Царь открыл глаза и прошептал, едва шевеля губами:

— Ничего… Это я так…

Кийа продолжала нервно прохаживаться, понимая, что ее судьба в руках этого жалкого больного человека, который совсем недавно казался ей таким могущественным. Он приблизил ее к себе, прельстившись молодостью и красотой, и она употребила все свое умение, чтобы обольстить его и воцариться на троне. И вот теперь все рушится. Она и представить себе не могла, чтобы царь так тяжело переживал исчезновение Нефертити. Не он ли сам подписал бумагу о ее низложении, не он ли объявил об этом народу в «окне явлений»? Нефертити по своей воле покинула дворец (или этот мир — кто знает?) и тем самым освободила Эхнатона от семейных уз. Ему следовало бы радоваться этому, а не предаваться страданиям. А может, его болезнь — это проклятие богов, которое наслала на него Нефертити? Он должен не страдать, а ненавидеть ее.

Вошел Эйе. Его лицо всегда выглядело так, словно было высечено из камня жестким резцом, а в этот раз оно было еще суровее. Он посмотрел на царя, потом на Пенту и спросил:

— Его величество снова болен?

— Мне уже лучше, — отозвался фараон. — Помогите сесть в кресло.

Пенту и Эйе помогли царю сесть. Фараон был еще бледен, но держался вполне уверенно.

— Какие вести ты принес, Эйе? — спросил царь.

— Не хочу скрывать: вести невеселые…

— Где она? — прервал его Эхнатон.

— Кто? — Эйе непонимающе смотрел на царя.

— Нефертити! Где она? В Фивах?

Эйе окинул царя суровым взглядом и четко произнес:

— Я не был в Фивах. Я привез вести с северной границы, куда меня срочно позвал Хоремхеб.

— Ты опять о войне, — устало сказал Эхнатон.

— Она неизбежна, — ответил Эйе, — если мы не поторопимся отправить на границу с хеттами несколько свежих отрядов, способных сдержать их натиск. Мы не имеем права потерять завоеванные предками территории из-за бездействия. Я только что оттуда. Хоремхебу с его войском нужна серьезная поддержка, и сейчас нельзя думать ни о чем другом.

— А он все время думает о Нефертити! — с вызовом бросила Кийа, но, сообразив, что эти ее слова сейчас вряд ли уместны, уже мягче обратилась к Эхнатону. — Дорогой, ведь речь идет о судьбе государства, о нашей с тобой судьбе. Если военачальник говорит, что надо идти в поход, фараон должен возглавить войско.

Эхнатон с недоумением смотрел на свою возлюбленную. Она и прежде поддерживала мысль о военном походе с участием царя, но не так прямо. А сейчас они будто сговорились с Эйе. Царь смотрел на эту юную девушку, которую сам же не так давно объявил царицей Египта, и ее светлая кожа уже не казалась ему такой шелковой, как прежде, а волосы, скорее, отливали медью, а не золотом. Глаза Кийи в этот момент не излучали тепло и ласку, а были полны какого-то неясного беспокойства, губы нервно подергивались. Зачем она отсылает его туда, где может пролиться его кровь? Эхнатон смотрел на нее с нескрываемым удивлением, будто впервые увидел ее в ярком свете, когда можно рассмотреть каждую черточку на лице.

— Tы не понимаешь меня, — прошептал он наконец.

— А она, конечно, понимала! — с вызовом сказала Кийа, и царь понял, на кого намекает новая царица.

— Она понимала, — тихо подтвердил Эхнатон и опустил голову.

В этот момент вошел гонец.

— Ну! — с надеждой почти крикнул Эхнатон. — Говори, где она?

— Ее нигде нет… В Фивах она не была.

Никто не произнес имени Нефертити, но все знали, что речь идет о ней. Общее молчание продолжалось несколько секунд, но всем показалось, что оно тянулось долгие часы. Наконец не выдержала Кийа, убежденная в том, что ее слова вполне разумны:

— Так даже лучше. Она поняла, что лишняя в нашей жизни и делать ей здесь уже нечего. Мы можем спокойно заняться своими делами.

— Спо-кой-но?! — вдруг закричал фараон. — Как я могу быть спокоен, если не знаю, где Нефертити?! Нет мне покоя! Нет мне покоя! Нет…

Он вскочил с кресла. Его вмиг посеревшее лицо и все тело содрогались, будто в сильнейшем ознобе, на губах обильно выступила пена. Фараон хотел сказать что-то еще, но лишь безмолвно шевелил губами, тараща глаза. Эйе и Пенту бросились к нему, но не успели подхватить его. Фараон упал на пол и замер. Подбежавший Пенту в испуге долго щупал пульс, тряс фараона, стараясь уловить хоть какие-то признаки жизни. Кийа, явно испуганная происходящим, стояла рядом и смотрела, как врач старается привести Эхнатона в чувство. Но Пенту, стоявший до сих пор на коленях перед лежавшим на полу фараоном, встал и сказал:

— Царь умер.

— Этого не может быть, не может быть! — закричала Кийа.

— Царь умер, — повторил Пенту.

Позвали слуг. Они занялись скончавшимся фараоном, его унесли. Эйе и Пенту стали о чем-то совещаться. На Кийю никто не обращал внимания. Вдруг вошли Сменхкара и Меритатон.

— Это правда? — в волнении обратился принц к Пенту. — Эхнатон мертв?

Ответил не врач, а Эйе:

— Правда. Фараон умер. Ты первый наследник, и трон по праву твой. Жрецы и министры скажут свое слово.

— Значит, египетский трон остается за нашей семьей? — уточнила Меритатон, которую, казалось, не сильно взволновали непонятное исчезновение матери и даже смерть отца.

Скользнув небрежным взглядом по лицу потускневшей Кийи, стоявшей молча, она впилась глазами в Эйе, понимая, что сейчас многое зависит от этого самого влиятельного вельможи страны.

— Да, это так, — подтвердил Эйе.

Все вышли, а Кийа еще какое-то время оставалась в зале: видно, несостоявшаяся царица раздумывала над своей судьбой. Всем было не до нее.

Хоронили Эхнатона в его недостроенной гробнице. Процессия была довольно скромной — Тейе, наследники трона, несколько царедворцев и жрецов храма Атона. Распоряжался всем Эйе. Позади носилок с вельможами, чуть в отдалении от процессии, слуги несли закрытые носилки. По тому, как легко они их держали, было понятно, что там, скорее всего, скрывается женщина. Кто-то заметил носилки, которые все время нарочно отставали от процессии, и от уха к уху пошел шепот: «Может, это Нефертити? Нет, наверное, Кийа». Как только саркофаг с фараоном, украшенный ажурным золотом, внесли в гробницу, загадочные носилки скрылись. Так и осталось тайной, кто в них находился.

Рабы плотно замуровали вход в гробницу с фараоном, чтобы никто не посмел нарушить его покой и не разграбил закрытые там ценности. Эхнатон даже после смерти не нарушил соглашения со жрецами Амона: он, как и обещал, ни разу за десять лет с небольшим, которые провел в новой столице, не выезжал из Ахетатона. И после кончины упокоился в пределах, обозначенных пограничными плитами.

Эпилог

На совещании с министрами провозглашенный новым фараоном Сменхкара заявил, что он не желает больше оставаться в городе, проклятом богами.

— Посмотрите, — говорил он, — даже колонны храмов и царских дворцов постоянно осыпаются.

— Ничего удивительного, — отвечали ему. — Они, как и все остальное, построены из необожженной глины, и мраморная облицовка не в состоянии удержать это разрушение.

— Строили быстро, наспех, — вторили другие. — Город, построенный всего за три года из такого непрочного материала, не может стоять вечно.

Мнительный и болезненный Сменхкара, по-видимому, не хотел признаться открыто, что его, к тому же, пугает воспоминание о разыгравшейся здесь трагедии и что он не хочет больше поклоняться богу, придуманному прежним фараоном, что ему неприятно огромное количество статуй Эхнатона, заполнивших здешние храмы. Скорее всего, его поддержали Эйе и Хоремхеб, имевшие большую власть над всеми остальными, и царский двор вернулся в старую столицу — Фивы. А покинутый Ахетатон быстро разрушился до основания, так что через несколько лет от него и следа не осталось.

Меритатон, как и хотела того, стала царицей Египта. Но и ей и царю не удалось даже на миг приблизиться к той славе, какой пользовались Эхнатон и Нефертити. Может быть, уязвленное самолюбие руководило молодой царицей, но на многих каменных надписях стали сбивать имя Нефертити и заменять именем ее старшей дочери. Как не раз замечал Эйе, у трона слишком тесно, чтобы два имени стояли рядом.

В различных исторических источниках зафиксировано около трех лет правления Сменхкары. Он все время болел, и страной фактически правили Эйе с Хоремхебом, которым удалось увеличить войско и укрепить границы.

Сменхкара, как жил, так и скончался, бесславно, незаметно. Претендентом на египетский трон стал подросший к тому времени девятилетний Тутанх. По возвращении в Фивы частица «атон» к его имени была заменена на «амон», так как все в Египте снова стали поклоняться богу Амону. Но повесть о нем — это уже другая история.