Тайна старого чердака

Глава 1. Обычное утро необычного дня

В то памятное утро я, Иван Охломонов, ученик 6 класса "А," проснулся раньше обычного. Дело в том, что накануне вечером мама, с которой у меня, не скрою, есть некоторые досадные разногласия по вопросу о распорядке дня в период школьных каникул, не позволила мне дочитать до конца мой любимый рассказ Конан Дойля "Пляшущуие человечки". Приняв необходимые меры предосторожности (накрывшись с головой одеялом и подсвечивая себе фонариком), я раскрыл книгу и погрузился в то увлека- тельные, то леденящие душу приключения лучшего сыщика всех времен и народов Шерлока Холмса.

"Пляшущих человечков" я читал уже, как минимум, трижды, но каждый раз способность Холмса путем логических рассуждений раскрывать самые загадочные преступления, все так же удивляла меня. Кстати говоря, дедуктивный метод, использовавшийся Холмсом, широко пропагандировался, а при необходимости и применялся мной в различных, порой непростых обстоятельствах нашей школьной жизни. Возможно, поэтому в среде одноклассников и некоторых, наиболее продвинутых учителей за мной закрепилось прозвище Ваня Холмс. Я на него откликался тем более охотно, что оно, будучи созвучно моей фамилии Охломонов, — значительно лучше, на мой взгляд, раскрывало мою внутреннюю сущность, чем примитивное сокращение фамилии, к которому была склонна, в частности, сидевшая со мной одно время за одной партой отличница Клава Козлова. Правда, охлoмоном она называла меня только тогда, когда я в очередной раз забывал сделать домашнее задание по французскому.

— Неосмотрительно с ее стороны, — говаривал в таких случаях мой лучший друг Кирилл Ваточкин, известный в школьных кругах как доктор Ватсон. — Уж ей ли, Козловой, не знать, что не фамилия красит человека, а человек фамилию.

Но мы, кажется, отвлеклись от бурных событий того памятного утра, в которое началась эта поучительная история. А началась она с пустяка, о котором, возможно, и упоминать не стоило бы, если бы не вызванная им целая череда разнообразных, порой весьма важных последствий.

Короче, в тот самый момент, когда Холмс — и я вместе с ним приблизился к разгадке таинственных иероглифов, из комнаты, где спала моя младшая сестра Ася, раздалось сначала попискивание, затем похрюкивание. и, наконец, жалобный плач. Ася — мой крест в этой жизни, могу повторить я вслед за мамой, считавшей по опыту своего далекого дестства, что дети не вправе нарушать покой своих родителей ранее восьми часов утра. Пришлось выбираться из-под одеяла и идти к сестре, которой, впрочем, только и ждала этого, чтобы успокоиться и спровоцировать легкую утреннюю ссору из-за моего плюшевого медведя, которого она имела обыкновение класть с собой в постель.

Далее события этого утра развивались по удручающе обычной схеме. Ровно в восемь часов проснулась мама, и жизнь моя вошла в обычную колею: чистка зубов, умывание, завтрак. Затем — скандал, который мама, прирожденный педагог, устраивала строго по расписанию. На этот раз поводом для него стала пропажа, вернее, необнаружение по первому требованию мамы моего мобильного телефона. Этот пустяшный в сущности инцидент стал для мамы хорошем поводом напомнить мне о том, что бесцельное времяпрепровождение всегда заканчивается потерей телефона, а с ним и доверия родителей.

Предпринятые по инциативе мамы коллективные поиски телефона, в которых приняли участие все обитатели нашего дома, включая собаку Князя, ни к чему не привели. Атмосфера накалилась. Последовали допросы возможных соучастников преступления, включая Ватсона с которым, как выяснилось, я последним разговаривал по мобильнику. Ватсон и напомнил нам о всесилии дедуктивного метода, которым в таких случаях пользовался Холмс.

На помощь был призван дед, заметно польщенный тем, что его богатый жизненный опыт, наконец-то, оказался востребованным. За ним, разумеется, явилась и бабушка, окончательно все запутавшая.

— Вспомни, когда ты в последний раз пользовался телефоном, — требовал дед.

Бабушка, как сомнамбула, бродила по всему дому, прислушиваясь, не отзовется ли мой мобильник, номер которого она предварительно набрала на своем телефоне.

Мама рыдала на диване.

Тут-то и наступил мой звездный час. Мой напряженно работавший мозг, как молния, озарило воспоминание о том, что гениальный сыщик с Бейкер-стрит рекомендовал в таких случаях реконструировать весь ход событий, которые привели к преступлению. В нашем случае — к пропаже телефона. Вспомнив, где я находился во время моего вчерашнего разговора с Ватсоном, я сел в кресло и сосредоточился. Результат не замедлил себя ждать. Я с поразительной ясностью вдруг вспомнил, что, как и сегодня, виной всему был рев моей сестры Аси. Прервав на полуслове беседу с Ватсоном, я бросился на помощь.

— Вспомни точно, чем вы там занимались, — внушал мне дед, настаивая на том, чтобы общение с сестрой было воспроизведено мной в малейших деталях.

— Катались по полу, — озарило меня.

— А где был телефон?

— В заднем кармане.

— Он мог оттуда вывалиться?

Я задумался.

— Тогда необходим следственный эксперимент, — сказал дед и велел мне положить мамин мобильник в задний карман брюк, где он находился во время моего вчерашнего общения с Асей. Затем я улегся на пол и пару раз перекатился с боку на бок, вспоминая, как мы с Асей вырывали бедного медведя из рук друг друга. Телефон, звякнув о паркет, вывалился из кармана.

— Что и требоволась доказать, — торжествуеще заорал дед, бросая на маму и бабушку победные взоры.

Впрочем, к этому моменту я и сам понял, где искать мобильник. Через минуту я уже стоял перед мамой, держа в руках телефон.

— Был у Аси в комнате, под подушкой.

— То-то я его не слышала, — сказала бабушка, — стремясь по своему обыкновению своевременно примкнуть к победившей стороне.

Мама от коментариев воздержалась. Впрочем они были бы излишними. Жизнь в очередной раз подтвердила эффективность дедуктивного метода.

В моем исполнении.

Глава 2. Загадочная находка

Когда суета в доме, связанная с обнаружением пропавшего телефона, улеглась, я вышел прогуляться во двор. Светило теплое августовское солнце, и на душе у меня было спокойно. Хотелось развить успех. Я огляделся вокруг, прикидывая, к чему можно было бы приложить так блестяще подтвердивший свою действенность дедуктивный метод.

Путь мой лежал к cтарому сараю, приютившемуся в углу нашего двора Чердак этого сарая, на который вела приставная деревянная лестница, давно привлекал мое внимание. Сарай был недавно куплен родителями у старушки дачницы, жившей по соседству. Старушка была существом тихим и интеллигентным, после обеда она имела обыкновение усаживаться в тени старой липы с французской книжкой в руках. В ногах ее устраивался флегматичный кот, знававший, судя по задумчивому взгляду его выцветших от возраста оловянных глаз, лучшие времена. Нечто в облике этой парочки плюс подмеченное Ватсоном сходство старой дамы с домоправительницей Холмса миссис Хадсон навело нас на мысль о том, что на чердаке сарая могли храниться любопытные вещи.

Но вот незадача — дверь, ведущая на чердак, была заперта на огромный ржавый замок, ключ от которого, как утверждала бывшая владелица сарая, был безвозвратно потерян. Я и сам был склонен так думать до тех пор, пока… Но, обо всем по порядку.

С начала школьных каникул я, следуя советам Холмса, не раз рекомендовавшего доктору Ватсону развивать наблюдательность, решил потренировать свои аналитические способности на интеллигентной старушке (как удалось выяснить у приходившей каждое утро молочницы, соседку звали мадам Толстая). И вот, заняв наблюдательный пост за кустами малины, в изобилии росшими возле старушкиного забора, мы с моим другом Кириллом приступили к наблюдению за соседкой и ее котом (ну, как Холмс и Ватсон в деле о пестрой ленте). Кирилл фиксировал в блокноте передвижения объектов, а я обобщал и анализировал собранную информацию, пытаясь проникнуть пытливым взором в возможную вторую, тайную жизнь мадам Толстой. В том, что безобидная, на первый взгляд, старушка не так проста, мы с Кириллом не сомневались. И очень скоро у нас появились достаточные основания для подозрений. Впрочем, судите сами.

Мадам Толстая никогда не покидала пределы своего дачного участка. Она вела уединенный и даже замкнутый образ жизни. По хозяйству ей помогала женщина из соседней деревни, она же приносила продукты из нашего сельского магазина. Только по субботам, всегда в одно и то же время, около одиннадцати часов утра, в доме соседки появлялся один и тот же посетитель. Это был сухопарый, подтянутый старик в мягкой шляпе и с тростью. Мадам Толстая называла его кузеном и часами поила на веранде чаем со свежей, только что сорванной с куста смородиной. Темы бесед установить не удалось. Старики разговаривали по-французски.

Согласитесь, одного этого было бы достаточно для того, чтобы мы с Кириллом насторожились. В нашей деревне Глухово по-французски общались между собой только мои родители, да и то только когда обсуждали в моем присутствии проблемы моего воспитания. Поскольку проблемы Асиного воспитания они обсуждали по-русски, у меня давно сформировалось твердое убеждение, что о хороших вещах по-французки не разговаривают.

Предпринятые нами попытки установить контакт со старушкой результатов не дали. Мадам Толстая вежливо интересовалась нашими успехами в учебе, угощала свежей смородиной, но и только. Как только речь заходила о чердаке старого сарая, она замолкала и переводила разговор на другую тему. Но вот что странно: при упоминание о сарае кот, неизменный спутник старухи, настораживался и вопросительно смотрел на хозяйку. Морда у него при этом становилась задумчивой.

Что можно было сделать в токой ситуации? Посоветовавшись с Ватсоном и прикинув, как действовал бы на нашем месте знаменитый сыщик, мы решили разделиться. Я взял на себя самую трудную часть задачи: проследить за кузеном мадам Толстой. Кириллу, соответственно, достались старушка и ее кот, который вызывал у нас все больше вопросов. Настораживоло, к примеру, что мадам Толстая называла кота то Мюратом, то королем неaполитанским, что, согласитесь, в нашем Глухово, где котов называют Васьками или, на крайний случай, Барсиками, выглядело более, чем странно. Разумеется, главная задача Ватсона состояла в завладении ключом от входа на чердак старого сарая.

Приступить к осуществлению своих планов мы решили немедленно, не откладывая дела в долгий ящик. В ближайшую субботу, дождавшись, пока кузен церемонно распрощается с мадам Толстой у калитки ее дома и направится к стоянке маршрутного такси, я последовал за ним на велосипеде. Разумеется, предварительно я тщательно изменил свою внешность, надев черные очки и обменявшись с Кириллом рубахами (расчет строился на том, что если кузен обнаружит слежку, то примет своего преследователя за Кирилла, алиби которого будет несложно подтвердить). Использовать парик и накладную бороду, как делал в таких случаях Холмс, с учетом почтенного возраста старика и собственной изворотливости мы сочли излишним.

Из маршрутного микроавтобуса кузен вышел у входа в парк "Архангельское". По тому, как приветствовали его охранники у билетных касс, было ясно, что в Архангельском он — свой человек. Старик приподнял шляпу в ответном приветствии и, не спеша, опираясь на трость, направился к зданию дворца, белевшему меж высокими соснами.

Пройти в "Архангельское" без билета (ста рублей с собой у меня, разумеется, не было — мама считала это слишком крупной суммой для ребенка двенадцати лет) — задача непростая даже для начинающего сыщика. Но мы с Ватсоном не привыкли пасовать перед трудностями. Выставив перед собой велосипед, я деловым шагом устремился в проходную.

— Я с дедом, — бросил я вахтеру, кивнув в сторону удаляющейся фигуры кузена.

— С Александром Иванычем?

Я кивнул. Теперь я знал, как зовут кузена мадам Толстой.

— Проходите.

Я не стал дожидаться второго приглашения тем более, что старик уже скрылся за поворотом дорожки. Поднажав на педали, я нагнал его у вечно ремонтировавшихся парадных ворот, ведущих во внутренний двор дворца. Александр Иванович, заглянув на минутку за деревянный забор, закрывавший стройку, прошел к неприметному деревянному флигельку, стоявшему неподалеку. Старик отворил своим ключем тяжелую дверь и вошел внутрь. После недолгих размышлений я последовал за ним, оставив велосипед у входа.

Конечно, это было чистой воды авантюрой, к которым, по мнению мамы, я был склонен не по возрасту, но по воспитанию (при этом следовал теплый взгляд в сторону папы). Честно говоря, я даже не знал, что буду говорить, если натолкнусь в доме на кузена. Боюсь, что мама была права, когда говорила, что я, как и папа, склонен сначала действовать, а потом думать.

Первое, что я увидел, переступив порог флигеля, — старинное, во всю стену зеркало в раме из потемневшей от времени бронзы. Зеркало было таких размеров, что я казался себе в нем лилипутом, вступающим в Зазеркалье. Замерев от удивления, я принялся разглядывать комнату, буквально набитую, как лавка старьевщика, старинной мебелью. По обеим сторонам двери, которая вела в соседнюю комнату, стояли рыцарские доспехи. Рядом с ними — два резных шкафчика, на которых покоились серебряные канделябры.

Но пора было переходить к делу. Соседняя комната оказалась рабочим кабинетом Александра Иваныча. В нём стоял большой письменный стол со множеством ящиков. А за ним, спиной к двери, сидел человек в длинном, с буклями парике и камзоле старинного покроя. По движениям его правой руки я понял, что человек что-то писал. Моим первым побуждением, как нетрудно догадаться, было как можно быстрее — и бесшумнее! — исчезнуть из кабинета. Я осторожно попятился назад и — о, ужас! — задел канделябр, который немедленно со страшным грохотом обрушился на пол.

Признаюсь, что в этот критический момент самообладание, которым я заслуженно гордился, меня покинуло. Бросившись к выходу, я уронил и второй канделябр, упавший с не менее страшным грохотом. Но, что самое странное, человек в парике даже не обернулся. Голова его была по-прежнему слегка склонена набок, а правая рука продолжала выводить что-то на лежавшем перед ним листе бумаги.

Ужасное подозрение зародилось в моем постепенно вновь обретавшем способность к дедуктивному мышлению мозгу. Я осторожно обошел вокруг письменного стола, взглянул в лицо незнакомцу — и не поверил своим глазам. Передо мной сидел искусно сделанный восковой манекен, его пустые безжизненные глаза смотрели сквозь меня. А правая рука с зажатым в нем гусиным пером с издевательским автоматизмом продолжала размеренные движения, как бы имитируя процесс письма.

Самое странное, однако, заключалось в том, что лицо манекена показалось мне знакомым. Я, несомненно, где-то уже видел этого человека в камзоле и батистовой рубашке с белым, завязанным бантом галстуком на груди. Только много позже, когда волнения этого дня были позади, я вспомнил о последнем поединке Холмса с профессором Мориарти — там тоже фигурировал восковой манекен, в которого профессор стрелял из духового ружья.

Однако времени для того, чтобы предаваться размышлениям на отвлеченные темы, у меня явно не было. Развитое чувство здравого смысла (по мнению мамы, — влияние осторожной, прожившей непростую жизнь бабушки) подсказало мне необходимость безотлагательно покинуть сцену, на которой только что развернулись столь неординарные события. Но здоровый авантюризм, воспитанный, по мнению мамы, отцом, и унаследованное от деда чувство долга побудили меня задержаться у письменного стола. Конечно, рыться в чужих бумагах было не в моих правилах, но лежавшая на столе связка старых, пожелтевших от времени газет не могла не привлечь моего внимания. Тем более, что на той, что находилась сверху, значилось упоминание о нашей деревне Глухово! Не отдавая себе отчета в своих явно безрассудных действиях, я быстро схватил газету и поспешил к выходу.

Однако на пороге рыцарской залы, как я стал уже мысленно называть соседнюю с кабинетом комнату, меня остановила тяжелая рука, которая легла мне на плечо.

— Не пора ли нам познакомиться, мой юный любознательный друг, произнес спокойный низкий голос у меня за спиной.

Глава 3. Кот мадам Толстой

Пока я шел по следу кузена в "Архангельском", мой друг Кирилл — доктор Ватсон — тоже не терял времени даром. Имея поручение организовать слежку за мадам Толстой он, будучи человеком добросовестным, с утра залег в лопухах у щели в заборе, разделявшем наши дачные участки, с биноклем, блокнотом и карандашом в руках. И обратил внимание на одну странность. Кот слушался только команд, отданных по-французски. К примеру, когда хозяйка говорила ему "брысь", кот и ухом не вёл. Но стоило мадам Толстой произнести " Va t'en, roitelet de Naples"[1], как кот спрыгивал с её колен и обиженно удалялся в сад.

Кот обладал еще одной не менее странной привычкой. Обидевшись на хозяйку, он неизменно выходил, раздраженнно виляя хвостом, за калитку и брел на поросший крапивой пустырь. Там он подходил к старому дереву, зачем-то долго скрёб лапой траву рядом с ним и без сил простирался на землю. В этом положении он мог часами оставаться абсолютно неподвижным. Стоит ли говорить о том, что тренированный мозг Ватсона в это время работал особенно напряженно. А интеллектуальное напряжение, как известно, рано или поздно требует разрядки. Короче говоря, Ватсону, как, впрочем, и его знаменитому предшественнику, и раньше случалось засыпать в самых критических обстоятельствах. Но на этот раз…

В тот день сон перенес Ватсона на ступени широкой каменной лестницы, уходившей в таинственную темноту. Оглядевшись, он понял, что находится в старинном замке. Самое странное, что ступенькой выше лежал никто иной, как старухин кот.

— Мюратик, Мюратик, кис-кис-кис, — позвал Ватсон кота, вспомнив, как его называла мадам Толстая.

Кот, величественно распростертый на каменных ступенях, даже не пошевелился.

Ватсону, достаточно долго наблюдавшему за тем, как происходило общение мадам Толстой с котом, ничего не оставалось, как мобилизовать свои скудные познания во французском языке.

— Bonjour, monsieur[2]! — сказал он, старательно грассируя.

Кот дернул ухом, повернул недовольную морду в сторону Ватсона и что-то нечленораздельно промурлыкал в ответ.

Контакт был установлен. В лихoрадочно работавшем мозгу Ватсона родилась следующая фраза, запомнившаяся ему из французской песенки, которую учительница французского, большая энтузиастка погружения детей в языковую среду парижских предместий, распевала с ними еще в первом классе.

— Sur le pont d'Avignon[3], - пропел он на одной ноте, одновременно пытаясь подхалимски заглянуть коту в глаза.

— On y danse, on y danse[4], - подхватил кот и посмотрел на Ватсона с интересом.

— Кирилл, — представился Ватсон и протянул руку для знакомства.

— Murat, Roi de Naples[5], - ответил кот с достоинством. Но лапу для руко, — пардон, лапопожатия не протянул.

Ватсон, начинавший чувствовать себя как правитель только что завоеванного карликового итальянского княжества на приеме у настоящего Мюрата, неожиданно для себя сделал коту тройной венецианский поклон.

Кот одобрительно наклонил голову и, мягко ступая лапами, неспешно двинулся вверх по лестнице. Время от времени он оглядывался на Ватсона, как бы приглашая его следовать за собой. Наконец, он остановился перед неприметной стрельчатой дверью в стене. Под рукой Кирилла тяжелая дверь со скрипом приоткрылась. За ней оказалась просторная сводчатая зала, посреди которой стояло громоздкое готическое кресло. Кот легко вспрыгнул на сидение, обитое красным бархатом, и поворотился к застывшему у входа Ватсону.

— Здраствуй, Кирилл! — вдруг сказал он громовым голосом, причем, как показалось Ватсону, на чистейшем русском языке. Впрочем впоследствии он не мог вразумительно объяснить, на каком языке происходило его общение с удивительным животным. Факт, однако, остается фактом — с этого момента Ватсон и кот мадам Толстой начали прекрасно понимать друг друга.

— Здравствуйте, — в замешательстве произнес Ватсон, почему-то обращаясь к коту на "вы".

— Ах, оставьте эти церемонии, — ответил ученый кот. — Мы достаточно давно знакомы. Во всяком случае, я с первого дня оценил предусмотрительность, с которой вы с вашим другом — если не ошибаюсь, его зовут Холмс — оборудовали ваш наблюдательный пункт за лопухами. Вас выдал только один, в сущности, пустячный просчет: линзы бинокля, с помощью которого вы за нами наблюдали, так загадочно поблескивали на солнце.

Лицо Ватсона помрачнело.

— Не расстраивайтесь, мой юный друг, — произнес кот, которому явно нравилась роль наставника юношества. — Главное — это то, что в вас есть отвага и страсть к познанию неизведанного. А умение добиваться своего придет с жизненным опытом. Впрочем, перейдем к делу. Вы уже, наверное, догадываетесь, где мы находимся?

С этими словами кот показал лапой на старинный барельеф на стене, изображавший двух всадников в рыцарских доспехах и с копьями в руках, скачущих на одной лошади.

— Тамплиеры? — внезапно озарило Кирилла, вспомнившего иллюстра-цию в недавно прочитанной им книге о рыцарях иерусалимского Храма.

— Я рад, что в тебе не ошибся, — объявил кот. — Это действительно герб ордена тамплиеров, бедных рыцарей Храма и Гроба Господня.

— Тех самых тамплиеров?

Кот недовольно пошевелил усами и остановил Кирилла поднятой лапой.

— Не торопитесь, мой юный друг, всему свое время. Прежде чем ответить на ваш вопрос, я хотел бы знать, насколько основательны ваши знания по истории славных защитников Святой земли.

К чести Кирилла он оказался в состоянии довольно связно изложить основные вехи короткой, но славной истории рыцарей-крестоносцев.

— Тамплиеры или рыцари Гроба Господня появились в Палестине в эпоху крестовых походов. Они сражались с сарацинами и охраняли караваны христианских паломников, направлявшиеся в Иерусалим. А после поражения, нанесенного крестоносцам арабским полководцем Саладдином, отвоевавшим у них Иерусалим в 1187 году, тамплиеры вместе с госпительерами — другим рыцарским орденом, возникшим на Святой земле, — героически защищали крепость Акко последний оплот крестоносцев.

Кот, одобрительно кивавший во время рассказ Кирилла, продолжил, когда тот остановился, по-видимому, исчерпав свои знания:

— А менее, чем через два века после возвращения со Святой земли орден тамплиеров, раскинувший к тому времени свои владения по всей Европе, был уничтожен французским королем Филиппом IV Красивым и римским папой Климентом V. Великий магистр тамплиеров Жак де Молэ был сожжен на костре в центре Парижа, рядом с собором Парижской Богоматери. Ты не бывал в Париже, Кирилл?

— Не приходилось, — признался Ватсон.

— А мне вот приходилось, — заметил кот. — И каждый раз, оказываясь в Париже, я прогуливаюсь в направлении Нового моста, у подножия которого Жак де Молэ проклял на костре Филлипа Красивого и папу, и размышляю о превратностях судьбы. Ты, конечно, знаешь, что оба они — и король, и папа умерли при загадочных обстоятельствах уже в следущем году?

— Кошмар, — вырвалось у Кирилла, имевшего дурную привычку не дочитывать книги до конца.

— Да, история действительно мрачная. Но и загадочная. Тамплиеров обвинили в ереси, однако уже современники говорили о том, что папа и король просто позавидовали их несметным богатствам. Хотя, возможно, причины печальной судьбы храмовников кроются в другом. Может быть, у тебя как у знатока истории есть какие-то соображения на этот счет?

— Они, кажется, искали что-то на Храмовой горе в Иерусалиме, — вспомнил Кирилл.

— Молодец, — довольно произнес кот. — Тамплиерами или храмовниками девятерых выходцев из Шампани во главе с Гуго де Пайеном стали называть потому, что король Иерусалима Болдуин поселил их в своем дворце, находившемся там, где когда-то стоял Второй иерусалимский храм. Ну, тот, что был построен Иродом Великим. Тамплиеры действительно вели на этом месте какие-то загадочные раскопки. Считалось, что они ищут сокровища храма Соломона, возможно, знаменитый Ковчег Завета, на скрижалях которого были высечены десять заповедей, данные Господом Моисею на горе Синай.

— Но ведь к моменту появления тамплиеров в Иерусалиме храм был давно разрушен — весьма к месту заметил Кирилл.

— Разумеется, коллега, — ответил кот. — Храм, построенный Иродом, был разрушен римлянами в 70 году нашей эры, через 40 лет после гибели Иисуса Христа на Голгофе.

— Тогда что же искали тамплиеры на Храмовой горе?

— Боюсь, что это было известно только им, — объявил кот, для убедительности подняв вверх правую лапу. — Но вряд ли, полагаю я, рыцари могли остаться равнодушными к тому, что после крестовых походов бесследно пропала главная святыня христианства.

— Святой крест? — с ужасом спросил Кирилл.

— Да! Крест, на котором был распят Спаситель, попал в руки султана Салладина во время кровавой битвы при Хиттине. Царица Грузии Тамара, Ричард Львиное Сердце, даже незадачливый Фридрих Гогенштауфен, Барбаросса, пытались купить или выменять его у султана. Но сарацины предпочитали отдавать земли и крепости, но не выпускать из своих рук драгоценной святыни, без которой от христиан отворачивалось счастье. Последним, кто оставил достоверные сведения о Кресте, был султан Бейбарс, безжалостный завоеватель, подступивший под стены Акко и сокрушивший Иерусалимское королевство. Он обещал вернуть христианам святыню, если они откроют ворота Акко. Но договор не состоялся. Вскоре Бейбарс умер, а крепость Акко была взята приступом и сожжена…

— Может быть, Крест сгорел во время пожара, — задумчиво предположил Ватсон.

— Крест не мог сгореть, святыни не исчезают! — гневно воскликнул кот.

— Конечно, он не мог сгореть, — прошептал Кирилл.

И открыл глаза. Перед ним стояла мадам Толстая.

— Как можно спать на самом солнцепеке, мальчик? Ты же сгоришь, склонилась над ним старая дама.

Кирилл от неожиданности встал на четвереньки.

Перед ним в той же позе стоял кот.

Глава 4. Рассказ кузена

А тем временем в Архангельском происходили не менее удивительные события. Правда, их истинный смысл открылся нам только после того, как мы с Ватсоном, встретившись вечером возле старого сарая, смогли, наконец, сопоставить свои впечатления от итогов этого необычного дня. Впрочем, не будем забегать вперед и продолжим наш рассказ с того момента, когда Александр Иванович, кузен мадам Толстой, застав меня, непрошенного гостя, у своего письменного стола, в столь любезной и, не скрою, лестной для меня форме ("мой юный любознательный друг") предложил мне познакомиться.

Хорошо усвоенные мной советы знаменитого сыщика (откровенность порой бывает лучшим способом маскировки) подсказали мне, что представляться Ватсоном (а именно это, как вы помните, предусматривал первоначальный план действий), являясь на самом деле Шерлоком Холмсом, было бы так же наивно, как если бы, к примеру, профессор Мориарти попытался выдать себя за хромого боцмана из "Тайны четырех". Короче, я рассказал кузену все. Вернее, почти все, включая подозрения, возникшие у нас с Ватсонов в отношении его регулярных визитов к мадам Толстой. Но об истинных целях нашего, не скрою, не вполне тактичного вмешательства в частную жизнь наших соседей — поисках ключа от замка на чердаке старого сарая, — разумеется, не обмолвился ни словом. И, как вскоре выяснилось, моя предусмотрительность оказалась совершенно оправданной.

Здесь, думаю, будет уместно несколько отступить от нашего правдивого рассказа и вспомнить о не столь давно приключившемся со мной неприятном происшествии, выход из которого, как и в этот раз, мне удалось найти с помощью некоторой, впрочем, оправданной обстоятельствами мистификации. Дело в том, что с некоторых пор в нашем в целом дружном классе завелись два злостных нарушителя школьной дисциплины, назовем их, скажем, Хмырь и Чмо (разумеется, условно — предавать огласке имена этих, называя вещи своими именами, хулиганов было бы — цитирую папу — неэтично). Описывать все, что они творили не только на переменах, но и во время уроков, было бы излишним. Скажу только, что объектом их особого внимания в силу каких-то не вполне ясных мне причин стали мы с Ватсоном. И уже упомянутая выше Клава Козлова, с которой нас с Кириллом с первого класса связывали теплые товарищеские отношения.

Предпринятые нами попытки оказать моральное воздействие на распоясовшихся хулиганов дали, к сожалению, результаты, обратные ожидаемым. Хмырь и Чмо, пользуясь своим физическим превосходством, помноженным на полную моральную беспринципность, начали регулярно подстерегать нас во дворе школы и, грубо говоря, бить. Мы, разумеется, защищались, но что может сделать шпага против дубины, особенно если удар наносится из-за угла? Но, как известно, не в силе Бог, а в правде. И в сообразительности, добавлю я.

Короче говоря, в результате серии удачно проведенных конфиденциальных переговоров в старших классах в один прекрасный день у нас на большой перемене появился хорошо известный в школьных кругах восьмиклассник Вован по кличке Железный дровосек. Когда он, нагнувшись, вошел в класс, в нем воцарилась мертвая тишина. Вован огляделся и, переваливаясь, как бронтозавр, на коротких, но мощных ногах, направился прямо ко мне.

— Как ты тут, Ванек? — задушевным, хотя и несколько осипшим голосом спросил Вован. — Тебя, часом, никто не обижает? Если что, ты только скажи, мы придем с пацанами, разберемся.

При этих словах Вован пристально посмотрел на Хмыря и Чмо.

Стоит ли говорить, что после визита Вована наш с Ватсоном авторитет в классе резко возрос. Причем не только в глазах Хмыря и Чмо, предпочитавших с этих пор обходить нас стороной. Да и вообще как-то, к радости нашего классного руководителя, подтянувшихся и посолидневших.

Но и Клавы Козловой. А это, согласитесь, гораздо важнее.

Не кажется ли тебе, любезный читатель, что отступление наше несколько затянулось? Если так оно и есть, и история с Хмырем и Чмо кажется тебе не имеющей прямого отношения к нашему рассказу, то прошу тебя не торопиться с выводами. Тем, кто внимательно размышлял над дедуктивным методом величайшего сыщика всех времен и народов, хорошо известно, что бывают обстоятельства, когда незначительная, на первый взгляд, деталь приводит в движение всю логическую цепь событий, проясняя неведомый до этого смысл казалось бы случайных обстоятельств.

Кроме того, опыт действий в условиях личной опасности весьма пригодился мне и в непростом разговоре с Александром Ивановичем. Не будем забывать, что при первом знакомстве я еще не мог знать о том, каким добрейшим, лишенным предрассудков существом окажется кузен мадам Толстой. Любой, оказавшийся в моем положении, имел полное право предположить, что странный старик с тростью без особых церемоний выкинет наглого мальчишку, копающегося в его бумагах, за дверь.

Александр Иванович, однако, повел себя совершенно иначе.

Усадив меня в старинное кресло-качалку, он предложил мне чаю, и только после этого спросил, усмехнувшись:

— Ну-с, что же странного вы нашли в моей дружбе с милейшей Софьей Ивановной или, как вы ее совершенно справделиво называете, мадам Толстой?

Боюсь, что мой ответ, носивший слишком общий характер, не вполне удовлетворил кузена. Однако, в отличие, к примеру, от бабушки, которая непременно подвергла бы меня в подобных обстоятельствах унизительному допросу, он повел себя иначе. Александр Иванович просто рассказал, что по роду своих научных занятий он изучает историю рода князей Юсуповых, владевших Архангельским. Софья Ивановна же состояла в дальнем родстве со владельцами Ильинского графами Остерманами-Толстыми, которые были очень дружны с Юсуповыми.

— Надеюсь, теперь вы понимаете, мой юный друг, — кузен по-прежнему обращался ко мне на "вы" — что мы с Софьей Ивановной пытаемся продолжить давние традиции владельцев Ильинского и Архангельского. Александр Иванович Остерман-Толстой, генерал, участник Отечественной войны 1812 года, герой сражений при Бородино и под Кульмом (он лишился руки в битве под этим чешским городом, в которой соединенная русско-австрийско-прусская армия нанесла сокрушительное поражение Наполеону) и Николай Борисович Юсупов, если и не строитель, то устроитель Русского Версаля — Архангельского, меценат, просвещенный вельможа, бывший церемониймейстером на коронациях Екатерины II, Павла и Александра I, друг Вольтера и Дидро, были близкими приятелями. Липовая аллея в два ряда, протянувшаяся вдоль Ильинского тракта, нынешнего Ильинского шоссе, была посажена ими в 1818 году в память о русских воинах, погибших на Бородинском поле. Остерман-Толстой начал тянуть ее от своего Ильинского, а Юсупов пошел ему навстречу от Архангельского. Всего было посажено около 60 тысяч деревьев — по числу русских солдат, офицеров и генералов, погибших на бородинском поле.

Не скрою, слова Александра Ивановича задели мое самолюбие. Чуть ли ни каждый день проезжать по Ильинскому шоссе — и не знать, что вековые деревья, выстроившиеся по обе стороны дороги, — это памятники солдатам Отечественной войны.

Кузен между тем продолжал:

— Александр Иванович Толстой, владелец Ильинского, получил двойную фамилию Остермана-Толстого после того, как в конце XVIII века пресекся род Остерманов, славно послуживший России еще с петровских времен. Андрей Иванович Остерман и его сын Иван Андреевич, находившиеся с Толстыми в близком родстве, были выдающимися дипломатами. Случилось так, однако, что Александр Иванович тоже умер бездетным, Ильинское после его смерти было куплено императором Александром II для своей супруги Марии Александровны. А она уже завещала его своему сыну великому князю Сергею Александровичу, губернатору Москвы.

— Убитому в Кремле Иваном Каляевым, — решился я, наконец, продемонстрировать свою образованность, значительно превышающую пределы школьной программы.

Кузена приятно удивила моя осведомленность в событиях отчест-венной истории.

— Совершенно верно, — сказал он. — В 1905 году, в канун первой русской революции, народоволец Каляев взорвал экипаж великого князя, выезжавший из Кремля. А потом, в июле 1918 года, его жена Елизавета Федоровна тоже погибла вместе с другими членами императорской семьи в уральском городке Алапаевске. Но это уже совсем другая, печальная история.

Александр Иванович немного помолчал, будто давая мне время оценить важность сказанного. А затем перешел к главному.

— Вы, конечно, понимаете, мой юный друг, что я не напрасно занимал ваше время столь подробным изложением истории владельцев Ильинского и Архангельского. Без этого вам будет трудно понять существо одного весьма деликатного, но, смею надеяться, небезинтересного для вас дела, которым, как вы уже поняли, занимаемся мы с Софьей Ивановной. Короче говоря, мы очень рассчитываем на то, что вы с вашим другом не откажетесь нам помочь. Не скрою, дело непростое, скажу больше — в некоторой степени загадочное, и помощь знаменитого Шерлока Холмса и его помощника доктора Ватсона была бы весьма кстати.

Разумеется, я согласился, не раздумывая. Кузен поблагодарил, предложив встретиться завтра утром у мадам Толстой.

На том и расстались.

Не скрою, Архангельское я покидал в несколько смятенном состоянии духа. Конечно, беседа с Александром Ивановичем прошла, как говорят дипломаты, когда им нечего больше сказать (цитирую деда), в теплой и дружественной обстановке. Кузен, надо отдать ему должное, не задавал вопросов, которые могли бы поставить меня в затруднительное положение. Однако, и я, со своей стороны, вынужден был вести себя аналогичным образом. В результате ряд вопросов, волновавших нас с Ватсоном, в частности, о франкоговорящем коте мадам Толстой так и остались без ответа.

Рассказ Кирилла только еще более запутал дело.

— А что же ты не спросил у кузена, что за манекен сидел у него в кабинете? — выговаривал мне Кирилл во время вышеупомянутой вечерней встречи у старого сарая. — Может, это тамплиер?

— Сам ты тамплиер, — поставил я на место Ватсона. — Это-то я как раз и спросил.

— И кто же это? — вскричал Ватсон.

— Жан-Жак Руссо, мой друг, Жан-Жак Руссо.

Глава 5. Что Ватсону Гекуба?

О Жан-Жаке Руссо Кирилл, как я и предполагал, имел весьма смутное представление.

— Французский писатель, — сказал он, когда мы встретились на следующее утро. Потом добавил:

— Возможно, бывал в Архангельском.

Поскольку у меня была возможность еще вчера вечером пообщаться с дедом, я быстренько, разумеется, без ссылок на источник, ввел Кирилла в курс дела.

— Друг Вольтера, один из составителей французской Энциклопедии, автор знаменитого сочинения "Об общественном договоре". В России никогда не бывал, потому что Екатерина II, находившаяся в переписке с Вольтером и Дидро, недолюбливала Руссо за его республиканские взгляды. К тамплиерам никакого отношения не имел.

— Жаль, — сказал Кирилл. — Это многое бы объяснило.

В душе я был согласен со своим другом: если бы манекен в кабинете Александра Ивановича действительно оказался магистром ордена тамплиеров, то сон Кирилла и мои приключения в Архангельском слились бы в единый и, не скрою, весьма щекочущий любопытство сюжет.

Но они не слились, и вскоре мне стало окончательно ясно, что простых решений в этой запутанной истории не предвидится.

Но обо всем по порядку.

В 11 часов утра, как и было условлено, мы с Ватсоном уже сидели на веранде у Софьи Ивановны. Мадам Толстая разлила чай, подвинула к нам вазочку со смородиновым вареньем. Мюрат, король неаполитанский, разумеется был тут же. Он сидел вполоборота на подоконнике, обвив себя хвостом и навострив уши. Вид он имел отсутствующий, но, по некоторым признакам, рассматривался хозяйкой дома в качестве полноправного участника встречи. Во всяком случае, перед ним также было поставлено блюдечко с вареньем, к которому он время от времени не без изящества склонял голову, а потом долго картинно облизывался с выражением деланного безразличия на морде.

Кузен сразу же перешел к делу.

— Если не ошибаюсь, Холмс, вчера, уходя, вы прихватили с моего стола одну важную бумагу. Надеюсь, она у вас с собой?

Я не стал отпираться и вытащил из-за пазухи пожелтевшую от времени газету. Это был номер "Ильинской правды" за 3 июля 1918 года.

Александр Иванович удовлетворенно кивнул головой и предложил мне прочесть обведенное красным карандашом сообщение на первой странице.

— "Загадочное убийство", — прочитал я заголовок. А затем короткий текст, который детально изучил накануне.

— "Вчера на окраине парка б. имения Романовых Ильинское был обнаружен труп неизвестного мужчины. Прибывшие на место сотрудникиуездной милиции допросили управляющего имением И. Ф. Плевако, а также крестьянина деревни Глухово Ивана Ткачева, обнаружившего труп. Личность неизвестного установить пока не удалось, но по предварительным оченкам, убийство может быть связано с имевшей место вчера ночью попыткой проникновения в библиотеку усадьбы Ильинское. Следствие продолжается".

Когда я закончил чтение, Софья Ивановна затребовала газету и, надев очки, сама внимательно прочла сообщение о загадочном убийстве.

— Donc c'etait bien Tkatchev, mon cher[6], - сказала она, обращаясь к Александру Ивановичу.

Кузен, однако, сразу же решительно пресек попытку мадам Толстой перейти на французский.

— Не думаю, что у нас должны быть секреты от наших юных следопытов, мягко произнес он. — И, обращаясь к нам, добавил:

— Вы, наверное, уже догадались, что нас интересовала фамилия жителя Глухово, обнаружившего убитого. Дело в том, что газета, которую вы так ловко умыкнули с моего стола, лежала там так долго, что я просто-напросто забыл о ее существовании. Как знатоки метода Шерлока Холмса вы, конечно, понимаете, что лучший способ спрятать что-то, представляющее интерес для людей с не совсем добрыми намерениями, — оставить это, в нашем случае — старую газету, там, где никому не придет в голову ее искать.

— "Тайна неотправленного письма", — встрял по своему обыкновению Ватсон в серьезный разговор.

— Вот именно, — подтвердил кузен. — Холмс не стал прятать компрометирующее письмо, а оставил его на самом видном месте, на каминной полке, где его, разумеется, и не нашли шантажисты. Со мной произошло примерно то же самое с той только разницей, что я одурачил сам себя, забыв, куда положил эту злополучную газету. Так что некоторым образом мы с Софьей Ивановной благодарны вам за помощь, хотя бы и оказанную столь необычным образом.

В отличие от Ватсона я сразу же по достоинству оценил такт, с которым кузен напомнил о допущенной мной бестактности.

— Теперь по существу дела, — продолжил Александр Иванович. — Наша вчерашняя встреча имела еще одно непредвиденное, но, как мне кажется, многообещающее следствие: я вспомнил, где может находиться подшивка "Ильинской правды" за 1918 год, в которой наверняка имеются сообщения о дальнейшем ходе следствия.

— Это очень, очень важно, — поддержала кузена Софья Ивановна. — Если мы найдем остальные газеты, в них может находиться ключ к разгадке тайны, которая…

— Не будем отвлекаться, — решительность, с которой Александр Иванович охладил пыл старой дамы, ясно показала, кто играет главную роль в этой франкоговорящей парочке. — На нынешнем этапе следует сконцентрироваться на ближайшей задаче. А она состоит в том, что искомая подшивка, как полагает Софья Ивановна, была по оплошности оставлена ею на чердаке того самого сарая, который она продала вашим родителям, Холмс, прошлой весной.

Софья Ивановна энергично закивала головой, подтверждая справедливость сказанного, но прервать кузена на этот раз не решилась.

— Как вы понимаете, мои юные друзья, — продолжил тот, — сами мы в силу возраста, да и воспитания не можем позволить себе лазить по чужим чердакам. Обратиться за помощью к вашим родителям тоже представляется нам не вполне удобным: они могут расценить нашу просьбу как странное чудачество. И будут правы тем более, что никто не может быть уверенным, что газеты все еще находятся на чердаке. В общем, мы рассчитываем на вашу помощь.

После столь убедительно изложенной просьбы нам ничего не оставалось, как ответить откровенностью на откровенность. Я кратко, но ярко описал наши безуспешные попытки проникнуть на чердак старого сарая. Кирилл был еще более лаконичен.

— Ключ не нашли, — мрачно сообщил он. — А замок здоровый и ржавый, его фиг откроешь.

— Ну, эту проблему мы решим, — успокоил нас Александр Иванович. — У нас совершенно случайно остался дубликат ключа. Вы его получите, если согласитесь с нашими… не то, чтобы условиями, но пожеланиями.

— Какими? — спросили мы с Кириллом хором.

— Пожеланий два, — не заставил себя ждать кузен. — Во-первых, не от-крывать саквояжа — если подшивка в сарае, то она находится в старом потертом саквояже, с которым в прежние времена наносили визиты своим пациентам врачи. Во-вторых, мы рассчитываем на полную конфиденциальность с вашей стороны. О том, что вы, возможно, обнаружите на чердаке, говорить кому бы то ни было, включая ваших родителей, было бы пока преждевременно.

Честно говоря, условия, поставленные кузеном (а это, конечно, были не просто ни к чему не обязывавшие пожелания, а именно условия, нарушить которые было бы в сложившейся ситуации бесчестно), меня несколько смутили. Начали со старых газет, а закончили саквояжем, в котором, между прочим, неизвестно, что находится. Александр Иванович и сам, очевидно, понял, что переборщил.

— Мы понимаем, — сказал он, переглянувшись с мадам Толстой, — что вам хотелось бы знать больше о давней и чрезвычайно запутанной истории, в которой мы с Софьей Ивановной давно уже, но, к сожалению, безуспешно, пытаемся разобраться. Но всему свое время. Пока же могу твердо вам обещать одно: саквояж — если, разумеется, вам удастся его обнаружить, — мы откроем вместе.

Думаю, что по выражению моего лица Александр Иванович понял, что его аргументы на этот раз меня убедили. Ватсон, однако, не был бы Ватсоном, если бы не задал мучивший его второй день подряд вопрос о коте-чревовещателе. Реакция кузена меня, признаюсь, удивила.

— Тамплиеры, говоришь, — протянул он, задумчиво глядя на Кирилла. Причем здесь тамплиеры?

И почему-то процитировал:

— Что он Гекубе? Что ему Гекуба?

— "Гамлет", Уильям Шекспир, — вырвалось у меня автоматически (дурное влияние деда, любившего кстати и некстати щегольнуть цитатой из классиков).

— А вы мне начинаете нравиться, молодые люди, — сказал кузен. Знакомство с мировой классикой облагораживает.

Затем произнес, уже обращаясь ко мне:

— Знаете, Холмс, было бы неплохо, если бы, отправляясь на чердак, вы захватили с собой кота.

При этих словах Мюрат, внмательно слушавший кузена, дважды одобрительно кивнул головой и вполне определенно промурлыкал:

— Bon[7].

Глава 6. На чердаке и в зачердачье

Надо ли говорить, что остаток дня мы с Ватсоном провели в раздумьях. Просьба кузена держать наш предстоящий поход на чердак в тайне от родителей ставила перед нами ряд проблем не только этического, но и чисто технического характера. Обсудив детали, мы решили, что самое подходящее время для нашего предприятия — ранний вечер, когда бабушка с дедом уже прилипают к телевизору, а мама воспитывает Асю перед отходом ко сну. Папу мы в расчет не брали — с тех пор, как он занялся бизнесом, время его возвращения с работы стало непредсказуемым.

В технической организации наших предприятий Кирилл был незаме-ним. Он быстренько уговорил своих родителей разрешить ему остаться ночевать у меня разумеется, для того, чтобы позаниматься со мной математикой, которая не входила в число моих любимых предметов. Где-то раздобыл и проверил в работе два ручных фонаря — действовать предстояло в сумерках, а то и в кромешной темноте. Принес даже из гаража две пары отцовских нитяных перчаток, хотя внятно объяснить, зачем они могут понадобиться, не смог.

Исчерпав в целом, вполне разумный набор подготовительных мероприятий, Кирилл присел рядом со мной на садовую скамейку и задумался. По опыту зная, что предоставленный самому себе, Ватсон приобретает разрушительную силу, я попытался вывести его из явно овладевавшего им состояния прострации.

— О чем размышляем? — спросил я его с деланным безразличием.

Ответ Ватсона прозвучал неожиданно.

— О концентрации энергии, — сказал он задумчиво.

— А конкретнее?

— Ну, помнишь, в четвертом классе с нами учился Миша? Хороший парень, но как вызовут к доске, начинал страшно заикаться.

Еще бы я не помнил историю, прогремевшую на всю школу. Бедного Мишу целый год таскали по врачам, те пичкали его разными таблетками. Но все без толку. Мишино заикание прогрессировало, встал вопрос о его переводе в школу для детей с ограниченными возможностями.

И в этот момент мишиному папе кто-то посоветовал обратиться к врачам, лечившим при помощи гипноза. Через месяц мишино заикание, к радости родителей, как рукой сняло. Но вместо Миши заболел весь класс. Правда, не заиканием, а гипнозом.

Дело в том, что, по мишиным рассказам, вся соль лечения была в способности пациента концентрировать энергию. Во всяком случае, именно так понял Миша слова лечившего его врача-психолога. Понятно, что, став свидетелями чудесного исцеления, мужская, более инициативная и предприимчивая часть нашего класса тут же занялась опытами по концентрации энергии. Особенно преуспел в этом уже упоминавшийся в нашем рассказе Чмо, друг Хмыря. На переменах и даже на уроках он производил странные пассы руками, хмуря при этом брови и делая страшные глаза. На парте у него стояла фотография Кашпировского.

И вот в один не очень-то прекрасный день случилось то, что должно было случиться. На уроке физики Мишу вызвали к доске, но к ответу он был не готов и, будучи человеком находчивым не нашел ничего лучшего, как снова начать заикаться. Разумеется, уже не по объективным причинам, а по чисто тактическим соображениям.

Психологически рассчет Миши на жалость преподавателя был точным. Наша физичка Маргарита Прохоровна тут же ринулась ему на помощь. И надо сказать, что путь ее лежал вдоль той стены нашего класса, на которой были развешаны портреты великих физиков. В массивных рамах, под каждой из которых имелось какое-то изречение, призванное, по мысли нашего директора, навсегда запечатлеться в нашем сознании. К примеру, под портретом Альберта Эйнштейна значилось: "Тот, кто хочет видеть результаты своего труда немедленно, должен идти в сапожники". Кстати сказать, любимая цитата Маргариты Прохоровны, вернее, вторая после пословицы "терпение и труд все перетрут".

И надо же такому случиться, что именно этот, любимый портрет нашей учительницы вдруг срывается с крюка, на котором он много лет мирно покоился. Причем именно в тот момент, когда Маргарита Прохоровна оказалась точно под ним. Страшно подумать, что могло бы произойти, если бы не Хмырь, друг Чмо, сидевший, кстати, на крайней парте по ходу движения физички. С молниеносной, неожиданной для его на вид неуклюжей фигуры быстротой он взмыл в воздух в акробатическом прыжке, успев каким-то немыслимым образом изменить полет великого физика, рухнувшего на подоконник.

Когда Маргариту Прохоровну откачали, народ обступил Хмыря. Принимая поздравления, бывший Хмырь, а ныне Вася Иванов объяснял свою невероятную реакцию регулярными занятиями в секции баскетбола.

Впрочем, истинным героем дня, правда, в несколько ином смысле, стал Чмо. Дело в том, что, как показал проведенный вскоре коллективный "разбор полетов", в то время, когда Миша мучился у доски, он совершал в его направлении интенсивные пассы руками. Концентрируя, как он полагал, энергию и направляя ее на помощь страдальцу Мише (по другой версии, энергетический поток, генерируемый Чмо, был направлен в сторону Маргариты Прохоровны и был призван внушить ей, что вызывать в тот день к доске самого Чмо было вовсе необязательно).

Спустя короткое время коллективная мысль, правда, вошла в нужное русло. Подозрения, дремавшие в головах большинства из нас, со своей обычной прямотой сформулировала Клава Козлова.

— Он, может, и пытался сконцентрировать энергию, но так как толком не знает, как это делать, то часть ее пошла куда надо, то есть на Маргариту Прохоровну, но другая — на портрет. Вот он и рухнул, причем никто не знает, что было бы, если бы не Вася.

При этом она тепло, на мой взгляд, излишне тепло посмотрела на Хмыря. Тот, осмыслив сказанное, подошел к Чмо и дал ему крепкий подзатыльник.

Вот такая история. И, мне кажется, я понимал, почему она вспомни-лась Ватсону именно сегодня: в тот вечер у нас обоих было ощущение, что события могут начать развиваться в неожиданном направлении. Причем совсем не обязательно, что мы окажемся в состоянии их контролировать.

Впрочем, мы, кажется, в очередной раз отвлеклись от главного сюжета нашего правдивого рассказа. Между тем наступил вечер, окна на втором этаже нашего дома погасли. На Глухово опустилась тишина, только с первого этажа, где коротали время бабушка с дедом доносилось усыпляющее журчание телевизора.

— Пора, — наконец, выдохнул Ватсон.

— Пора, — согласился я, и мы, подсвечивая себе дорогу фонариками, направились в глубину сада, где на фоне угасающего неба темнел силует старого сарая.

Мюрат, король неаполитанский, уже ждал нас, сидя у приставной лестницы, ведущей на чердак. Первым по лестнице поднялся Ватсон. С замком проблем действительно не было — он открылся с первого поворота ключа. За Ватсоном на чердак проникли и мы с Мюратом, причем кот сам вспрыгнул мне на руки.

Огляделись. Чего только здесь не было. Лучи фонариков вырывали из темноты какие-то доски, наваленные в правом углу, оконные рамы без стекол, шкаф с оторванной дверцей, видавшие виды валенки, два погнутых самовара с отбитыми носиками, ящик с гвоздями. Словом, все, кроме докторского саквояжа со связкой старых газет.

Внимательно исследовав все чердачные закоулки, заглянув в шкаф и даже в ящик с гвоздями, мы вынуждены были констатировать полную бесплодность своих поисков.

— Ничего нет, — мрачно произнес, наконец, Ватсон. — Туфта все это, фантазии мадам Толстой.

При этих словах кот, следовавший за нами по пятам, вдруг фыркнул, будто обидевшись, и исчез в темноте. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Кот лавировал между обломками мебели, как акула в бурном море. Я едва поспевал за его метаниями. Наконец, в дальнем углу сарая Мюрат замер, как вкопанный, потом встал на задние лапы опершись передними об стену, посмотрел наверх и громко мяукнул. Ватсон, подоспевший мне на помощь, подсветил фонариком балку, проходившую на высоте чуть больше человеческого роста. Приподнявшись на цыпочки, он пошарил рукой поверх балки, но сделал это так неловко, что на голову ему, поднимая клубы пыли, упал какой-то увесистый предмет.

Все произошло так неожиданно, что я, в отличие от Хмыря, защитившего физичку, не успел придти к Ватсону на помощь. Впрочем, он, судя по всему, не пострадал. Он нагнулся, а выпрямившись произнес свистящим шепотом:

— Есть.

В руке его был саквояж.

Глава 7. О пользе старых газет

Торжественное вскрытие саквояжа состоялось на следующее утро на веранде Софьи Ивановны. Доставленный нами со всеми необходимыми предосторожностями он был водружен в центр стола. Вокруг расположились все действующие лица: мадам Толстая, кузен и мы с Ватсоном. И, разумеется, кот, устроившийся на подоконнике в точно той же позе, что и в прошлый раз, — вполоборота к почтенной публике, присутствуя одновременно и на авансцене, и за кулисами предстоящего действа.

Саквояж походил на большой кошелек с двумя замками-защелками на опоясывавшем его верхнюю часть медном ободке. Александр Иванович, положив указательные пальцы рук на замки, глянул на нас и произнес:

— Ну, с Богом! — кузен был заметно взволнован.

Старушка перекрестилась.

Замки щелкнули, и саквояж раскрылся, как бы развалившись пополам. Кузен осторожно извлек из него пачку старых газет.

— Что и требовалось доказать! — торжествующе воскликнул он, обращаясь почему-то к коту. Тот равнодушно отвернулся. Мадам Толстая, напротив, захлопала в ладоши, вся светясь от радости.

Мы с Ватсоном сразу поняли, что кузена интересовали газеты за июль-август 1918 года. Он сразу отобрал их из общей пачки и разложил на столе перед собой. Их было немного — не больше десяти.

— Les journaux ne sont pas en complet[8], - Софью Ивановну почему-то обеспокоило, что отдельных номеров "Ильинской правды" за интересовавший кузена период времени явно недоставало.

— Не беспокойтесь, моя дорогая, — отвечал Александр Иванович, не отрываясь от просмотра лежавшей перед ним пачки. — Лучше синица в руке, чем блуждающий журавль или, как говорят итальянцы, журавль-перегрино[9] в небе.

При этих словах мадам Толстая, явно задетая словами кузена, хотела было что-то возразить, но осеклась, опасливо покосившись в нашу сторону.

— А вас, молодые люди, — обратился к нам кузен, — я попросил бы запастись терпением. Когда я закончу с этими немыми свидетелями прошлого — в ваших кругах их, кажется, называют макулатурой, — то буду готов рассказать вам одну старую, но по-прежнему актуальную историю, расследованием которой занимаемся мы с Софьей Ивановной.

— В общих чертах? — робко пискнула старушка.

— В объеме, достаточном для понимания сути дела, — успокоил ее Александр Иванович. — Как говаривала в таких случаях императрица Екатерина Великая, понимание принципов избавляет от необходимости знать детали.

Обозначив заманчивую для нас перспективу, кузен принялся за дело. Разложив газеты в хронологическом порядке, он погрузился в чтение. Мы с Кириллом также не теряли времени даром. Придвинув к себе стопку оставшихся газет (кузен намеревался просмотреть их во вторую очередь), с растущим интересом начали знакомиться с набранными разнокалиберным выцветшим шрифтом сообщениями.

Перед нами постепенно разворачивалась история имения Ильинское после Октябрьской революции. Выяснилось, что уже осенью 1917 года в соответствии с Декретом о земле, принятым Вторым съездом Советов, Ильинское поступило в распоряжение сельсовета во главе с его первым председателем Василием Армяговым. Управляющему имением И.Ф.Плевако было поручено следить за сохранностью великокняжеского дворца, гостевых флигелей с забавными названиями "Приют для приятелей", "Миловид" и "Кинь грусть", березовой беседки, с которой открывался замечательный вид на Москва-реку и угодья на противоположном берегу, тянувшиеся вплоть до Усова, зимней усадьбы Сергея Александровича и Елизаветы Федоровны. Но особое внимание предписывалось уделить обширной библиотеке, находившейся в выстроенном в готическом стиле кирпичном здании с двумя башенками, придававшими ему сходство с рыцарским замком.

— Ты смотри, — толкнул меня локтем Ватсон, указывая на заголовок в газете. — В Ильинском даже Ленин был.

Софья Ивановна при этих словах поджала губы и сделала безразличное лицо. Упоминание имени вождя пролетарской революции ее явно не порадовало.

Между тем Ленин с сестрой Мирией Ильиничной действительно посетил Ильинское 6 мая 1918 года и даже сходил на охоту в лес между деревнями Усово и Жуковкой в сопровождении лесничего Лавреева. Познакомившись с имением, Владимир Ильич предложил организовать в Ильинском дом отдыха рабочих.

— Вот с этого все грабежи в Ильинском и начались, — не упустила возможность прокомментировать наше сообщение мадам Толстая.

— N.exagerez pas, cherie, n.exagerez pas[10], - откликнулся Александр Иванович. — Вас ослепляет классовая ненависть. Грабежи и поджоги в Ильинском начались, к сожалению, много раньше, еще при столь уважаемом вами Временном правительстве.

— Ах, оставьте, Александр Иванович, — старушка явно не собиралась сдаваться, — февральская революция и октябрьский переворот — это совсем разные вещи. При Керенском не было порядка, а при большевиках пропала порядочность. Они все и разграбили, уж вам ли не знать — от Архангельского остались рожки да ножки. Где бриллиантовые серьги Марии-Антуанетты? Где алмазная и жемчужная диадема ее сестры Марии-Каролины, королевы неаполитанской? Где знаменитые коллекции гемм и девизов княгини Татьяны Васильевны, полюбоваться на которые в Архангельское приезжали и французы, и персы с турками?

— Вынужден согласиться с вами, милейшая Софья Ивановна, — кузен закончил чтение и был расположен к дискуссии. — Но только частично: упомянутая вами диадема в каталоге Архангельского дворца значилась как принадлежавшая сестре Наполеона, бывшей замужем, как известно, за неаполитанским королем Мюратом. Что, разумеется, не исключает, что ей она досталась от свергнутой ее мужем королевы Марии-Каролины, разделявшей страсть своей несчастной сестры Марии-Антуанетты к бриллиантам. Впрочем, как вам прекрасно известно, большая часть сокровищ князей Юсуповых была благополучно национализирована после революции. Тем более, что еще в 1900 году Зинаида Николаевна, по мужу графиня Сумарокова-Эльстон, завещала передать после своей смерти все художественные ценности Юсуповых государству.

Лицо мадам Толстой со скорбно поджатыми губами выражало глубокое сомнение в справедливости слов ее собеседника.

— Вы же знаете, — с упреком обратилась она к кузену, — что государству досталось далеко не все.

— Ну, не будем спорить, — воскликнул кузен, несколько смешавшись. Действительно, поговаривали, что князь Феликс, единственный наследник несметных юсуповских богатств, успел припрятать часть бриллиантов в своем московском дворце в Большом Харитоньевском переулке или в одном из подмосковных имений.

— Вот именно, — не без сарказма отозвалась Софья Ивановна.

Разумеется, Ватсон, вооруженный дедуктивным методом, не мог не оставить без внимания последние слова старушки.

— Я понял, — воскликнул он. — Князь зарыл их в Архангельском. Или в Ильинском.

— Ну, не знаю, — сразу посерьезнел Александр Иванович, — Это предмет нашего давнего спора с Софьей Ивановной. Хотя я тоже одно время склонен был полагать, что убийство в Ильинском каким-то образом связано с поиском, скажем, семейных реликвий бывших владельцев усадьбы. Но потом понял: совершенно необязательно, что речь идет именно об этом. Но судите сами.

С этими словами кузен обратился к лежащим перед ним газетам.

— Как вы, надеюсь, помните, в номере "Ильинской правды", который так кстати был обнаружен вами на моем письменном столе, имелось сообщение о загадочном убийстве, происшедшем в начале июля 1918 года на окраине ильинского парка. В нем в качестве допрошенного милицией упоминался житель деревни Глухово Ткачев, обнаруживший труп.

Александр Иванович чуть помедлил, затем продолжал:

— О причине нашего интереса к Ткачеву я пока умолчу. Но скоро вы и сами поймете, что для некоторых подозрений на его счет имеются более, чем достаточные основания.

Мадам Толстая как бы в подтверждение слов кузена горестно вздохнула.

— Так вот, в газете за 7 июля (вы понимаете, что летом 1918 года в стране начиналась гражданская война, и газеты выходили, мягко говоря, нерегулярно) я обнаружил сообщение милиции о ходе расследования убийства, в котором вновь упоминается фамилия Ткачева. Вот его текст.

Кузен пододвинул к нам газеты и попросил, обращаясь к Кириллу:

— Если вас не затруднит, прочтите его, пожалуйста, вслух.

— "К расследованию убийства в парке б. романовского имения Ильинское, ныне товарищество свбодного труда Ильичевка…", — начал Кирилл.

— Было переименовано по решению сельсовета в связи с приездом Ленина, пояснил Александр Иванович.

— "подключились сотрудники губернского уголовного сыска, — про-должил Ватсон. — Спецбригада рабоче-крестьянской милиции прибыла в Ильинское в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, о которых сообшили следствию крестьянин деревни Глухово Иван Ткачев и председатель комитета служащих, бывший дворцовый вахтер Емельян Шлепнев. Управляющий имением И.Ф.Плевако арестован за утрату контроля над сохранностью находившейся в имении государственной собственности, представляющей исключительную историческую ценность".

— Вот видите, — произнес Александр Иванович. — Пропали не какие-то там бриллианты Марии-Антуанетты, а предметы, "представляющие исключительную историческую ценность". Что же такое могло произойти, чтобы для поисков пропажи пришлось вызывать сыщиков из московской милиции?

По глазам Ватсона я понял, что сейчас он не выдержит и снова ляпнет что-нибудь о тамплиерах — после ночной беседы с котом призраки рыцарейхрамовников прочно поселились у него а голове.

— А в газетах больше нет сообщений о ходе расследования? — поспешил я на помощь товарищу.

— Ну, как же не быть, разумеется, есть, — отвечал кузен, но в голосе его уже не слышалось прежнего энтузиазма. — Но все какие-то неконкретные. Есть, к примеру, заметка о том, что управляющему (он, кстати, был сыном знаменитого адвоката Федора Никифоровича Плевако, получившего прозвище "московского златоуста") была вменена в вину раздача домашнего скота с ильинской фермы и земельных участков зажиточным крестьянам окрестных сел Александрово и Глухово. Вскоре, кстати, новые власти перераспределили живность и землю среди беднейших крестьян. Имеются и сообщения о создании комитета рабоче-крестьянского контроля за сохранностью имевшихся в имении ценностей. По странному совпадению, именно в это время в имении начались пожары — горели флигели, сам дворец, а потом и библиотека. Правда, наиболее ценные книжные и художественные собрания, картины, хранившиеся в Ильинском, к этому времени уже были перевезены в Архангельское, где был создан музей дворянского быта.

— А убийство, — наконец-то подал свой голос Ватсон, — убийство удалось раскрыть?

— В газетах удалось найти только короткую информацию о том, что убитым оказался подпоручик Лемке, служивший в канцелярии великого князя Сергей Александровича в его бытность московским генерал-губернатором.

Ватсон был обескуражен.

— Выходит, мы старались напрасно, — вырвалось у него. — Никаких таких тайн на чердаке не оказалось?

Александр Иванович усмехнулся.

— Не торопитесь с выводами, молодые люди, — сказал он задумчиво. Во-первых, найдены газеты, которые кто-то собирал и хранил до того, как они попали к Софье Ивановне. Я собираюсь заняться ими самым внимательнейшим образом. А во-вторых, ваша находка на чердаке может и сама по себе иметь совершенно исключительное значения для того расследования, которое ведем мы с Софьей Ивановной. Вернее, вели — ведь нас теперь четверо, не так ли?

Мы с Ватсоном одновременно, как девчонки в синхронном плавании, мотнули головами и впились взглядами в кузена.

— Ну, что же, в таком случае запаситесь терпением, — сказал Александр Иванович. Вы добросовестно выполнили свои обещания, теперь настала наша очередь. Я готов ввести вас в курс дела.

Глава 8. Продолжение рассказа кузена

Признаюсь, при этих словах мое сердце забилось учащенно.

Александр Иванович — а его рассказ об истории двух дворянских се-мейств, живших по соседству, длился более часа — не обманул наши ожидания. Кузен буквально фонтанировал именами, фактами, гипотезами. Перед нашими глазами, как живая, вставала картина жизни огромной барской усадьбы с одним из лучших в России регулярных парков, устроенным еще князьями Голицынами, владевшими Архангельским до Юсуповых. Его аллеи украшали античные статуи, в главном дворце хранилось более 400 полотен старых мастеров. А еще — зверинец, пруды, в которых плавали диковинные рыбки, и даже крепостным театром, декорации к которому написал знаменитый итальянский архитектор и художник Пьетро Гонзага. Николая Борисовича Юсупова в его подмосковном Версале посеща-ли Екатерина II, Пушкин, Жуковский, знатные иностранцы.

Однако к середине XIX века мужская линия рода Юсуповых (как ранее Остерманов) пресеклась. Наследницей их несметных богатств осталась княгиня Зинаида Николаевна, последняя в роду Юсуповых, женщина редкой красоты и образованности, вышедшая замуж за графа Сумарокова-Эльстон. Ее сын Феликс носил с разрешения царствовавшего императора двойную, вернее, тройную фамилию: князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон. Он был дружен с великим князем Димитрием Павловичем, воспитывавшимся в семье своего дяди великого князя Сергея Александровича, а после его смерти унаследовавшим Ильинское.

Оба они — Феликс и Димитрий Павлович — стали в декабре 1916 года участниками убийства Григория Распутина в петербургском дворце Феликса на Мойке. И Зинаида Николаевна, и великая княгиня Елизавета Федоровна, тетка великого князя Димитрия Павловича, знали о готовящемся убийстве. Но не препятствовали заговорщикам: в избавлении царской четы от приоб-ретшего неимоверное влияние на нее неграмотного тобольского мужика они видели залог спасения монархии.

Мы с Ватсоном внимали рассказу Александра Ивановича, раскрыв рты. Конечно, о Распутине мы слышали и раньше, но нам и в голову не приходило, что заговорщики жили, а, возможно, и строили свои коварные планы совсем рядом с нами. Кроме того, надо признаться, что в рассказе кузена (про себя я продолжал так называть Александра Ивановича) и без Распутина хватало захватывающих историй.

— Вы живете в удивительном месте, — с увлечением восклицал Александр Иванович. — Здесь все пропитано историей. Ваша деревня Глухово, к примеру, издревле лежала на так называемой Царской дороге, по которой московские государи со времен Ивана III ездили на охоту в лесные угодья под Звенигородом. И как раз около Глухова находилась переправа через Москва-реку. По ней, кстати, и Наполеон, удирая из Москвы, вез сокровища, награбленные в Кремле. С тех пор окрестности Глухово копаны-перекопаны искателями сокровищ. И — а это факт для нас немаловажный — Николай Борисович Юсупов мог иметь самое непосредственное отношение к поиску украденных французами сокровищ: после бегства Наполеона из Москвы он был назначен главноуправляющим конторы кремлевских строений, и все сведения о тайных кладах — а они начали поступать сразу же после бегства наполеоновской армии из России — стекались к нему. Кстати, среди них было немало и французов, сражавшихся под знаменами Наполеона, утверждавших, что, будучи поставлен на грань поражения, Наполеон был вынужден оставить многое из награбленного в России.

— Ничего себе, — не выдержал Ватсон. — Выходит, этот, как его подпоручик Лемке мог охотиться за сокровищами Наполеона?

— В той же мере, что и за кладами тамплиеров, — не без некоторого ехидства отвечал кузен. — Если же говоить серьезно, я убежден в том, что у подпоручика Лемке были, так сказать, более реалистические цели. Возьмем того же Феликса Юсупова. Достоверно известно, что уже после революции, в 1918-19 годах, он неоднократно приезжал в свои подмосковные имения Спасское и Ильинское со своим камердинером Григорием Бужинским. Камердинера в конце концов арестовали. Поговаривали, что он выдал тайники, в которых были спрятаны бриллианты Юсуповых в Петрограде и Москве. Но никаких сведений о том, что делал Феликс Юсупов в Архангельском и Ильинском, получить от Бужинского не удалось.

— А что произошло потом с Феликсом Юсуповым? — спросил я.

— Осенью 1919 года он с женой Ириной, дочерью великого князя Александра Михайловича, выехал из Крыма за границу на борту английского крейсера, присланного за вдовствующей императрицей Марией Федоровной, матерью последнего русского царя Николая II. Родители Феликса обосновались в Риме, а он с женой отправился в Париж. В России он больше не был.

— Значит, если ему все же удалось спрятать что-то здесь, то тайники до сих пор не найдены?

— Софья Ивановна, — обратился кузен к мадам Толстой. — У вас, кажется, появились единомышленники.

Та бросила выразительный взгляд в его сторону.

— Дело в том, — продолжал кузен, — что, как полагает многоуважаемая Софья Ивановна, наезды Феликса в Архангельское могли быть связаны с судьбой знаменитой жемчужины "Перегрина", принадлежавшей его матери. Действительно, вывезти такую ценность за границу было трудно. Требовалось разрешение новых властей, а Феликс как один из убийц Распутина пользовался поначалу если не расположением, то достаточно терпимым отношением к себе с их стороны. В Архангельском же находилась в то время резиденция наркомвоенмора[11] Льва Троцкого. За давностью лет невозможно сказать, сыграл в этом деле какую-то роль Троцкий или нет, но "Перегрину" Феликс точно вывез во Францию.

— Еще бы, — откликнулась старушка, — после революции Феликс подтвердил общее решение Юсуповых передать все художественные ценности Архангельского и саму усадьбу государству. Но совсем не факт, что он договаривался с Троцким о той самой "Перегрине".

— Софья Ивановна имеет в виду, — пояснил кузен, — что в свое время было много раговоров о подлинности вывезенной Феликсом жемчужины. Более того, в середине 1930-ых годов, когда в Лондоне проходила выставка драгоценностей, на которой она экспонировалась, у юсуповской "Перегрины" появилась соперница — колоссальная жемчужина, принадлежавшая герцогу Эберкорну. Герцог был убежден, что именно он — владелец настоящей "Перегрины", Феликс же настаивал на своем (и, надо сказать, его аргументы представляются мне вполне убедительными). Он, в частности, указывал на поразительную схожесть изображения "Перегрины" на портрете Марии Тюдор, жены испанского короля Филиппа II, принадлежавшем кисти великого Веласкеса, и выполненном французским художником Фламенгом четыре века спустя портрете Зинаиды Николаевны Юсуповой.

— Вы, мой дорогой, как всегда, демонстрируете удивительную способ-ность манипулировать фактами, — не без легкого раздражения заметила Софья Ивановна. — Хотя прекрасно знаете, что загадка двух "Перегрин" берет начало вовсе не с жены Филиппа II, а еще со времен Клеопатры.

— Ну, кто же не знает, что среди владелиц "Перегрины" была и прославленная царица Египта, — откликнулся Александр Иванович. — И жемчужин — одинаковых или очень похожих — у нее действительно было две. Но вторую она якобы растворила в чаше с вином, которое и выпила, чтобы произвести впечатление на влюбленного в нее римского полководца Марка-Антония. К моему глубокому сожалению, это всего лишь легенда — не менее, но и не более того. Хотя и объясняющая — до некоторой степени причины раздвоения "Перегрины" в воображении ее последующих владельцев, не исключая и лорда Эберкорна.

— У Эберкорна-то уж точно была не подлинная "Перегрина", — не сдавалась мадам Толстая. — Вы же знаете, что он продал свою жемчужину мужу голливудской звезды Элизабет Тейлор всего за 37 тысяч долларов. Тогда как Феликс Юсупов получил в 1953 году за свою от женевского ювелира Жака Ломбарда гораздо большую сумму. Во всяком случае, тот позже перепродал ее за 380 тысяч долларов. В десять раз дороже!

— Совершенно согласен с тем, что Юсуповы владели подлинной "Перегриной", — кузен явно не хотел продолжать этот, судя по всему, давний спор. — Сомневаюсь только в том, что у них был дубликат "Перегрины" или очень похожая на нее жемчужина.

При этих словах у мадам Толстой сделалось отсутствующее лицо.

— Между нами, — заговорщически нагнулся к нам кузен, — определенные основания для разговоров о двух юсуповских жемчужинах имеются. Дело в том, что "Перегрина" из-за своей величины нередко выпадала из оправы. Ее владелицы, носившие знаменитую жемчужину на груди, теряли ее неоднократно, но потом каким-то образом неизменно находили. Только княгиня Зинаида Николаевна распорядилась проделать в ее верхней части два отверстия, чтобы надежно закрепить ее. Кстати, она носила "Перегрину" как головное украшение.

Софья Ивановна была явно не расположена к продолжению разговора. Заметив это, кузен решил сменить аргументацию.

— Вечный спор между историками и кладоискателями, — произнес он, адресуя свои слова нам. — А, может, две стороны одной медали? Нет, сомневаюсь: оглянитесь вокруг — и вы увидите, что подлинные клады находятся вокруг нас, буквально на расстоянии вытянутой руки. Прикоснитесь к ним — и история Отечества оживет перед вашими глазами, а если повезет, то и станет частью вашей жизни, духовно обогатит ее. Что же касается Феликса Юсупова, то если предположить, что ему было, что искать, то почему он, будучи в Париже, не пытался продолжить поиски? Таких попыток, насколько мне известно, не предпринималось.

— А приезд Джунковского? — сухо заметила мадам Толстая.

— Действительно, — кивнул головой Александр Иванович, — вот еще один поворот в нашей истории: в начале 1920-ых годов в Ильинское зачем-то наведался Владимир Джунковский, человек, несомненно, информированный в различного рода тайнах — вплоть до начала Первой мировой войны он занимал пост директора Департамента полиции, а до этого много лет был доверенным секретарем великого князя Сергея Михайловича. Но Джунковский, известный своими либеральными взглядами, был человеком безупречной порядочности, что, впрочем, не помешало большевикам расстрелять его в 1937 году. Крайне сомнительно, чтобы он ввязался в поиски закопанных сокровищ.

— Если только его не попросил об этом Феликс, — твердо стояла на своем старушка.

— А вот этого исключать нельзя, — задумчиво, как бы размышляя вслух, произнес кузен. — Джунковский ненавидел Распутина и распутинщину едва ли не больше, чем Феликс Юсупов и великие князья. На этой почве он близко сошелся с ними перед революцией.

— А этот загадочный Ткачев? — не унималась старая дама.

— Да, как ни странно, крестьянин деревни Глухово Иван Ткачев может стать центральной фигурой в этой запутанной истории, — согласился кузен.

Мы замерли, почувствовав приближение развязки.

Глава 9. "Есть многое на свете, друг Гораций…"

Александр Иванович коротко, со значением глянул на старушку, и та величественно удалилась в направлении кухни, немедленно загремев там чашками и ложками.

— Прежде чем мы поговорим о Ткачеве, — сказал вполголоса Александр Иванович, — я хотел бы сказать два слова о Софье Ивановне. Без этого вам будет многое непонятно.

— Понимаем, — зачем-то сказал Ватсон.

Хотя я лично уже не понимал ровным счетом ничего.

— Софья Ивановна вернулась в Россию из Парижа, куда родители ее эмигрировали после революции, в начале 90-ых годов, — продолжил кузен. — И оказалось, что вернулась она совсем в другую страну — не ту, из которой бежали ее родители, но и не ту, которая осталась в их воспоминаниях. Их было три сестры, как в пьесе Чехова, которую вы, боюсь еще не проходили.

— Ну, как же, — я терпеть не мог, когда взрослые начинали говорить со мной свысока. — "В Москву, в Москву… мы еще увидим небо в алмазах".

— Правильно, — согласился Александр Иванович, — хотя, боюсь, Антон Павлович перевернулся бы в гробу, услышав, как вы нарушаете его авторские права, соединяя вместе цитаты из двух разных, но, несомненно, принадлежащих его перу пьес.

Сказано это было таким тоном, что я невольно вспомнил любимые слова моей бабушки, обращенные к деду: "Не могу понять, чего в тебе больше ехидства или образованности".

Между тем кузен продолжал как ни в чем не бывало:

— Итак, три сестры, мечтающие, если верить Холмсу, увидеть небо в алмазах. Одна жила в Москве, к ней Софья Ивановна и приехала, другую судьба забросила в Магадан — в силу дворянского происхождения. И вот собрались эти, так сказать, пришелицы из разных миров в скромной московской квартире. И, естественно, решили попить чаю. Ну, московская сестра отправилась в магазин, а двум другим велела вскипятить чайник на газовой плите. Приходит — сестры переругались, а чайник холодный. В чем дело? Оказалось, что газ не могли зажечь — у той, что из Парижа, то есть у нашей Софьи Ивановны, газовая плита была последней модели, в ней газ зажигался как бы сам собой. Но и у той, что из Магадана, тоже навыки зажигания газа начисто отсутствовали, — правда, по другой причине — там его просто не было.

Александр Иванович посмотрел на нас и, убедившись, что мы его вни-мательно слушаем, продолжил:

— К чему я это вам говорю? Ну, хотя бы к тому, что газ я ее не без трудностей, но зажигать научил. А вот излечить от тоски по фамильным сокровищам, зарытым в России. — не очень. Впрочем, все они в парижской эмиграции были одним миром мазаны — что Феликс, что Софья Ивановна.

В этот момент безмолвно внимавший нашей беседе Мюрат вкрадчиво мяукнул — и в тот же момент на веранде образовалась мадам Толстая с чаем и обязательным вареньем.

— Так вот, — продолжил уже в полный голос кузен, — познакомились мы с Софьей Ивановной, когда она купила этот домик в деревне Глухово. Купила недорого, потому что хозяин его, которого звали, представьте…

— Иван Ткачев, — произнесла старушка и принялась разливать чай.

— Вот именно. Иван Ткачев умер, причем ни родственников его, ни других претендентов на дом не оказалось. Но радость Софьи Ивановны по случаю удачного приобретения оказалась преждевременной. В доме начали происходить странные вещи.

— Какие? — одновременно вырвалось у нас с Ватсоном.

— Разнообразные, — мрачно вымолвил Александр Иванович. — Начнем с того, что в доме жил кот, причем, как выяснилось, франкоговорящий.

— И к тому же лунатик, — добавила старая дама.

— Софья Ивановна имеет в виду, что по ночам кот бродил по саду и копал лапами под каждым кустом, под каждым деревом.

— Будто искал что-то, — пожаловалась хозяйка дома. — Меня это очень нервировало.

— Охотно верю, — отчеканил кузен. — Но продолжим с позволения любезнейшей Софьи Ивановны.

— Allez-y, mon cher, allez-y[12], - согласилась старушка и погладила кота по изящно выгнутой спине.

— Затем у Ивана Ткачева объявились родственники, — констатировал кузен. — Причем ни откуда нибудь, а из Парижа. Вели они себя более, чем странно. Непременно хотели купить у Софьи Ивановны старый сарай, который она в конце концов сочла за лучшее продать вашим родителям.

В этом месте кот одобрительно кивнул головой и замурлыкал.

— Видите, видите, — вскричал Александр Иванович, внимательно наблюдавший за котом. — Вещее животное, боюсь, он понимает не только все, что мы говорим, но и немножко больше. Софья Ивановна полагает, что его предка привез из Неаполя Николай Борисович Юсупов-старший, бывший в 1831 году посланником при короле Обеих Сицилий. Под конец жизни князь сделался большим оригиналом: у него в архангельском пруду плавали сазаны, и у каждого по золотой серьге в жабрах. Так вот, по версии Софьи Ивановны, кот вполне мог сожрать пару-другую сазанов, за что и был сослан на поселение в Ильинское, в семью крестьян Ткачевых, где и основал династию глуховских франкоговорящих котов.

В этом месте мадам Толстая сочла нужным пояснить:

— При неаполитанском дворе было принято общаться по-французски.

Александр Иванович, очевидно, лучше уловивший смысл нашего немого вопроса, необидно хохотнул и вновь обратился к классику:

— Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам.

И, упредив готовый вырваться у меня комментарий, сказал:

— Вы правы, Холмс, это снова Шекспир. И снова, разумеется, "Гамлет", принц Датский — мой психологический двойник. Я, как и он, тоже все не могу понять, пора ли уже обратиться к властям предержащим, то бишь в полицию, или будем ждать прихода Фортинбраса, который во всем и разберется? Вы-то как думаете?

— Мы с Холмсом привыкли полагаться на собственные силы, — не думая ни секунды, воскликнул Ватсон.

Александр Иванович перевел взгляд на меня.

— Фортинбрасы приходят слишком поздно, — не удержался я от соблазна продемонстрировать знакомство с Шекспиром — надо же было брать реванш за Чехова.

— Ну, на том и порешим, — сказал кузен, не скрывая удовлетворения. Только один совет: помните, я говорил вам о чудесах вокруг нас? Надо только пошире раскрыть глаза — и перед вами обязательно раскроется нечто такое, о чем мы, взрослые, и не подозреваем. Скажу откровенно: мы с Софьей Ивановной, как ни старались, так и не решили, что делать с этим Ткачевым, его старым сараем, не говоря уж о коте-чревовещателе, который сводит нас с ума. Мы действительно были уже готовы обратиться за помощью в полицию, но тут, на счастье, встретили вас. Может, у вас получится свести концы с концами в этой головоломке? Если, разумеется, она вас заинтересовала по-настоящему.

— Мы к вашим услугам, — произнес Ватсон с нехарактерной для него сдержанностью.

— И дедуктивный метод Шерлока Холмса тоже, — продолжил я мысленно.

Глаза кота вспыхнули оранжевым блеском.

Глава 10. Дедуктивный метод в действии

— Как ты думаешь, Кирилл, что предпринял бы Холмс, окажись он на нашем месте? — таков был первый вопрос, который я задал Ватсону, когда мы, попрощавшись с нашими новыми друзьями, вернулись домой.

— Вызвал бы Банкрофта, — не колеблясь, ответил Кирилл. — В сложных ситуациях он всегда обращался к помощи старшего брата.

— Холмс считал, что он лучше его владел дедуктивным методом, — вынужден был признать я.

Стоит ли говорить, что кандидата в Банкрофты у нас на примете не было. Можно, конечно, было обратиться к деду, но он в настоящее время отсутствовал — поехал в свою любимую Оптину пустынь. Кроме того, при обширных знаниях и способности к логическому мышлению, воспитанному долгими годами дипломатической службы, он никак не подходил для роли частного детектива. Прежде всего, потому, что находился под сильным влиянием бабушки. А та еще со времен своей комсомольской молодости (цитирую деда) прониклась уверенностью во всемогущество милиции и ее способность легко раскрывать самые сложные преступления. Как ни странно, но регулярный просмотр криминальных телесериалов только укрепил ее в этом убеждении. Короче, привлечение к расследованию деда, по крайней мере, на данном этапе категорически исключалось.

Оставался последний или, как выразился Кирилл, резервный вариант: Клава Козлова. Тем более, что и жила она по-соседству — в Ильинском. Клава была неоднократно проверена нами в деле и, за исключением излишней девчоночьей осторожности, зарекомендовала себя с самой лучшей стороны. Кроме того, появление Клавы в нашей компании успокаивающе действовало на родителей, почему-то считавших, что ее благоразумие компенсирует наш с Ватсоном авантюризм.

К счастью, уверенность в облагораживающем влиянии на нас первой отличницы класса была одной из тех иллюзий, которыми отгораживались от реальной жизни даже такие продвинутые родители, как наши. Думаю, что они были бы весьма удивлены, если бы узнали, что именно Клава была инициатором и вдохновителем многих наших рискованных предприятий, включая уход с уроков в Палеонтологичекий музей (очень хотелось посмотреть на динозавров), ставший предметом длительного и, на мой взгляд, излишне эмоционального разбирательства в школе и дома.

Встречу с Клавой назначили на пять часов вечера у Летнего театра в Архангельском, где сегодня должен был состояться концерт камерной музы-ки. Рассчет, как вы понимаете, делался на то, что уж куда-куда, а на концерт, да еще под присмотром первой отличницы класса родители нас обязательно отпустят. Однако осуществлению столь, казалось бы, тщательно продуманного плана едва не помешали внезапно возникшие непредвиденные обстоятельства.

Я уже, по-моемому, говорил, что младшая сестра Ася — это мой крест в этой жизни. И если у кого-то сложилось впечатление, что я преувеличиваю, то судите сами. Начнем с того, что Ася имеет дурную привычку хвостом таскаться за нами с Кириллом повсюду, куда бы мы не направлялись. Причем на те моменты, когда у нас вызревает какой-нибудь план, скажем мягко, не во всех деталях согласованный с родителями, у нее особый нюх. Вопль "Мама, а Ваня с Кириллом опять собрались куда-то на велосипедах, а меня снова не берут!" преследовал нас всю сознательную жизнь, как кошмар.

На этот раз Ася, не обнаружив нас второй раз подряд на привычном месте у сарая, провела собственный поиск, сопровождавшийся опросом местной детворы и соседок, и довольно быстро вышла на наш след. О нашем подозрительном поведении была немедленно проинформирована мама.

— Хороши, — сказала она, призвав нас на кухню — традиционное место заседания суда нашей домашней инквизиции. — Я-то думала, что Кирилл подтягивает тебя по математике, а вы шляетесь невесть где. Что вы делали на веранде у Софьи Ивановны? Вам что, в своем доме места не хватает?

И не дожидаясь ответа, засадила нас решать логические задачки, до которых наш математик был большой охотник. Делать было нечего. Поглядывая на часы, мы прихватили книжку "Занимательная математика", заданную нам на лето, и рысью устремились в беседку, прекрасно просмат-ривавшуюся из маминой кухни.

Кирилл как имеющий пятерку по математике водрузился во главе стола и начал листать учебник, явно подражая нашему математику.

— Ну-с, Охломонов, — наконец, сказал он. — Давайте начнем с простой задачки. На сообразительность. Возьмем прямоугольник со сторонами 40 и 48 сантиметров. Записали, Охломонов? Теперь раскиньте мозгами и определите, сколько квадратов может уместиться на площали этого прямо-угольника без остатка.

Нарисовав на листе бумаги прямоугольник со сторонами 40 и 48 см., я погрузился в размышления. Скажу прямо — с математикой я не то, что не дружил, но… Она казалась мне наукой отвлеченной, а то и специально придуманной для того, чтобы мучить нас, людей дела.

— Подскажу, Охломонов, что мы проходим сейчас наименьшее общее кратное. — Кирилл настолько вошел в роль, что в голосе его, как у нашего математика, имевшего прозвище "Архимед", появились вкрадчивые нотки, особенно нервировавшие его жертв.

Я тупо смотрел на нарисованный мной прямоугольник и представлял, что это поле, по которому ходит землемер с деревянным циркулем в руках. Сколько ему скажут, столько и намеряет, зачем ломать голову?

Однако предпринятую мной попытку развернуть математику ближе к жизни Кирилл немедленно пресек, попутно напомнив о полном отсутствии у меня пространственного воображения, а, следовательно, и абстрактного мышления.

Поскольку от такого заявления оставалось уже полшага до сомнений во владении мной дедуктивным методом, я мобилизовал волю, определил наименьшее общее кратное — и через минуту-другую задача была решена.

— 30 квадратов со стороной в 8 см., - произнес я с чувством восстановленного порядка. И не отказал себе в удовольствии добавить:

— Элементарно, Ватсон.

Пожалуй, такое выражение превосходства с моей стороны было излишним. Во всяком случае, вторая задача Ватсона показалась мне намного более трудной.

— Вдоль железнодорожной колеи, — диктовал Ватсон, — через кажде 45 метров поставлены электрические столбы. Затем там же поставили новые столбы, но уже на расстоянии 60 метров друг от друга. Вопрос: на каком расстоянии от станции старый и новый столб стоят на одной отметке?

— Абсурд, — заявил я. — Две линии электропередач, идущие в одном направлении, будут дублировать друг друга. А поскольку мне непонятен смысл задачи, пусть ее решает тот, кто эти столбы и поставил, например, Чубайс. Я отказываюсь в этом участвовать.

— И напрасно, — сказал Ватсон, но уже не так скрипуче. — Это простая школьная задачка, причем тоже на наименьшее общее кратное. Напрягись, а то придется обращаться к Клаве, а это, в общем-то, позор, дискредитация дедуктивного метода. И поторопись — до встречи остался ровно час.

Интересно, все учителя математики становятся с течением времени такими вредными? Размышляя над этим, я как-то незаметно для самого себя решил и эту задачу. Возможно, начинало сказываться благотворное влияние Клавы Козловой.

— Первые два столба встретятся на отметке 900 метров, — объявил я с сознанием выполненного долга.

— Как же ты успел? — удивился Кирилл. — Скажи общее кратное!

— Без арифметики обошлись, — поставил я Ватсона на место.

— Как же так?

— Дедуктивный метод. Слышал о таком? Вот, представь себе — в поезде, только что отправившемся со станции, произошло преступление. Человека выбросили из окна. Известно только, что произошло это в месте, где встречаются столбы двух линий электропередач. Что делать? Применяем классическое дедуктивное умозаключение: если известно, что столбы когда-то встречаются, то по законам логики это должно произойти, когда старые столбы наверстают расстояние, отделяющее их от новых, то есть 15 метров (60–45=15). Ясно, что произойдет это через 15 новых столбов. Умножаем 60 на 15, получаем 900 метров от пункта отправления. Теперь проверяем, будет ли находиться на этом месте и старый столб. Делим 900 метров на 45 (расстояние между старыми столбами) и получаем ответ: на 900 метре будет находиться 20-ый по счету старый столб, зачем-то поставленный на этом месте Чубайсом. Вывод: на 900-ый метр железной дороги можно вызывать милицейский патруль.

— Уж, скорее, "Неотложку", — задумчиво произнес Ватсон. — Подбирать раненного, а кто его выбросил, все равно неизвестно.

— Так он сам скажет, — успокоил я Ватсона. — Когда его найдут.

После блестящего решения двух математических задач повышенной сложности (цитирую доклад Ватсона маме) мы были отпущены "на все четыре стороны, но чтоб в девять часов уже спали" (цитирую маму).

Прежде чем покинуть родительский дом, я не отказал себе в удовольствии в чисто педагогических целях, небольно щелкнуть по носу Асю, вертевшуюся у нас под ногами в безумной надежде, что мы возьмем ее с собой.

— А вас ждет ваша любимая передача "Спокойной ночи, стукачи", извини, малыши. Учись у Хрюши и Степашки, как ведут себя порядочные животные, извини, дети.

К чести Аси надо сказать, что она восприняла мое напутствие как должное. Проводила нас до ворот и, помахав нам рукой, побрела к дому.

Глава 11. Под сенью пушкинских лип

Несмотря на вечерний час, в Архангельском клубился народ. Лотошники не торопились сворачивать свои палатки. Догуливали шумные свадьбы. Невесты в развевающихся фатах снимались на фоне Пушкина в позах манекеньщиц. Женихи, курившие у входа, фотографировались с друзьями перед взятыми напрокат десятиметровыми голливудскими лимузинами, украшенными розовыми лентами и куклами на капоте. Словом, жизнь кипела, переливаясь через край.

Клава, в отличие от нас, легко и естественно вписалась в эту пеструю безалаберную толпу ("угар НЭПа" — цитирую деда). Помогла невесте подколоть открепившуюся фату, переглянулась с незнакомыми мальчишками, фланировавшими в опасной близости от нее, и, наконец, потребовала мороженое. В летний театр мы, разумеется, не пошли — со скамейки в липовой аллее, на которой мы устроились (в конце ее стоял бюст Пушкина), оркестр и так было прекрасно слышно.

— Клава, — начал Кирилл, когда мороженое было съедено. — Мы пригласили тебя в качестве консультанта по очень важному и совершенно секретному делу.

— У вас все дела секретные, шерлоки холмсы несчастные, — легкомысленно заявила Клава. — Только потом почему-то их вся школа обсуждает.

Словом, начало разговора, на который мы возлагали такие надежды, было скомкано. Впрочем, взглянув на наши помрачневшие лица, Клава сменила тон.

— Ладно, не обижайтесь, — сказала она ласковым голосом, который всегда действовал на нас безотказно. — Выкладывайте свои секреты.

Наш взволнованный, но местами немного сбивчивый рассказ о событиях последних дней (Ватсон, как обычно, своими бессмысленными комментариями нарушал стройную логику моего изложения) Клава выслушивала с возрастающим вниманием. Вскоре она уже перебивала меня не менее бестактно, чем Ватсон. Особый интерес у нее почему-то вызвал кот Мюрат.

— Ой, не нравится мне этот котяра, — восклицала она каждый раз, когда речь заходила о его подвигах. — Ой, не нравится. Какой-то он весь фальшивый.

— Но ведь факт, что это он нашел саквояж, — вскричал Ватсон, — мы сами видели.

— Ну, и что? — спокойно отвечала Клава. — В театре Куклачева коты еще не такое выделывают. Когда знают, что за это им дадут что-нибудь вкуснененькое.

— Ты хочешь сказать, что кот дрессированный? — уточнил я, не скрывая удивления.

— Во-первых, я ничего не утверждаю, — спокойно отвечала Клава. — Я только обращаю ваше внимание на то, что нормальные коты так себя не ведут. Отсюда, по вашей же дедуктивной логике, следует два вполне очевидных вывода: или кот ненормальный (и его надо отдавать Куклачеву), или кто-то использует его в пока не известных нам целях.

— А тамплиеры? — пискнул Кирилл.

— А это вообще плод твоего твоего больного воображения и увлечения всякой мистической дребеденью вроде Гарри Потера.

Кирилл, стыдливо скрывавший свой нездоровый интерес к английскому магу-вундеркинду, завял.

В общем, мисс Банкрофт (так я называл ее мысленно) появилась на сцене как нельзя более во-время (не будем забывать, по чьей инициативе это произошло). Клава со своей прямолинейностью прирожденной отличницы и свежим взглядом на вещи более, чем оправдала мои ожидания. Твердо взяв нить расследования в свои руки, она предложила систематизировать имеющуюся информацию, проанализировать ее в режиме мозгового штурма (цитирую Клаву) и на этой основе выработать план дальнейших действий.

— Какие факты, подчеркиваю — факты, а не фантазии — имеются в нашем распоряжении? — спросила Клава леденящим кровь двоечников голосом нашей классной руководительности и строго, будто поверх очков, посмотрела на нас с Кириллом. После чего сама же и продолжила:

— Можно считать установленными следующие факты: в треугольнике Архангельское-Глухово-Ильинское ведется поиск каких-то спрятанных сокровищ. Речь может идти, в первую очередь, о сокровищах, которые Наполеон награбил в Москве, но вывезти не смог, возможно, спрятав часть из них по дороге, в районе деревни Глухово. Во-вторых, о юсуповской жемчужине, к поиску которой, похоже, имел какое-то отношение Джунковский. И, наконец, о ценностях и исторических реликвиях из Ильинского, имения великих князей. К ним, как вам настойчиво пытаются внушить, имел отношение некто Ткачев, житель деревни Глухово. Во всяком случае, именно у него в сарае вы обнаружили пресловутый саквояж.

Закончив, Клава вновь окинула нас строгим взором и погрузилась в глубокое раздумье.

— Что-то у меня не сходятся концы с концами, — сказала она, наконец, уже другим, нормальным тоном. — Смотрите сами. Старики явно ищут что-то, что было спрятано в Ильинском, а потом, возможно, оказалось в Глухово. Зачем же они вам забивали головы юсуповскими жемчугами и даже сокровищами Наполеона уж про них-то только ленивый не слышал. Недавно целая экспедиция искала их в каком-то озере в Белоруссии, недалеко от Березины. Но уж никак не в Глухово. Нет, как хотите, но это похоже на отвлекающий маневр с их стороны. А что им сейчас от вас потребовалось?

Припомнив концовку разговора с кузеном, я сказал:

— Ничего конкретного. Кузен просто просил нас посмотреть на историю с Ткачевым и его саквояжем, как он выразился, "распахнув глаза". И тогда мы поймем, мол, что-то важное.

— Ну, и как, распахнули глаза? Включили свою шерлокхолмовскую интуицию?

Ответом было наше подавленное молчание.

— То-то, — сказала Клава. — А я включила.

— И что? — не выдержал Ватсон.

— А то, что не верю я вашему кузену. Сначала он отвлекает вас сказками про разные сокровища, якобы зарытые у вас под ногами, пускает по ложному следу. А потом, когда вы находите для него саквояж, устраивает коллективную читку газет вместо того, чтобы посмотреть, что там внутри. Вы уверены, что в нем больше ничего не было?

Ватсон подтвердил, что саквояж был пуст. Меня же вдруг посетило некое воспоминание, даже скорее ощущение.

— В нем что-то звякнуло, — твердо сказал я. — Теперь я точно уверен, что когда кузен забирал саквояж со стола, в нем раздался какой-то звук, как будто два металлических предмета ударились друг о друга.

— Вы хотите сказать, что даже не попытались заглянуть в саквояж, хотя он всю ночь находился в вашей комнате? — Клава пристально смотрела на нас, недоверчиво прищурив глаза.

— Но мы же дали честное слово!

Клава картинно вскинула брови:

— Погубит вас, Холмс, ваша порядочность.

Этого я стерпеть уже не мог. Даже от Клавы Козловой.

— Да ты и сама бы не стала лезть в чужой саквояж тем более, если дала слово.

— Стала бы, стала, — продолжала упорствовать Клава, правда, уже не так убежденно. — Открыла бы, поглядела одним глазком и снова закрыла.

Ну, что будешь делать с этими девчонками?

— Ладно, подытоживаем, — решительно произнесла Клава. — Сдается мне, что какой-то план дальнейших действий у вас все-таки есть.

— А то, — отозвался Ватсон.

— Я даже рискну предположить, что вы намерены еще раз посетить чердак, на котором обнаружили саквояж.

— Ну, — Ватсон, обескураженный клавиной проницательностью, глупел на глазах.

— А зачем, позвольте поинтересоваться?

И вот тут, наконец-то, наступил момент поставить на место зарвавшуюся отличницу. И я не упустил его.

— Холмс всегда предпочитал осматривать место преступления при свете дня. В прошлый раз, ночью, мы вполне могли пропустить что-то важное. На этот раз мы пойдем на чердак утром.

— Идея хорошая, — неожиданно сказала Клава. — Я иду с вами.

Глава 12. Рыцари Гроба Господня

Вы не поверите — как и в прошлый раз, кот ждал нас у лестницы, ведущей на чердак. Вот тут и не верь в сверхъестественное. Даже Клава, продолжавшая ворчать ("развели здесь басни про котов Бегемотов"), сразу притихла. А после того, как Мюрат на вопрос "Сomment ca va?"[13] отчетливо промурлыкал "Bon"[14], надолго замолчала, испытав, по-видимому, глубокое нервное потрясение.

Осмотр чердака, против ожидания, занял порядочное время. При свете дня он выглядел еще более заброшенным, чем ночью. Видно было, что в последние годы здесь не ступала нога человека. Кот внимательно наблюдал за тем, как мы бродили из угла в угол, натыкаясь на пыльные доски, обломки стульев и прочую дребедень, но сам инициативы не проявлял. Нам с Ватсоном после разговора с Клавой в Архангельском тоже не хотелось выглядеть еще глупее, чем мы уже выглядели. Поэтому на кота мы внимания особо не обращали — сидит животное, мурлычет, ну и пусть себе сидит.

Самым внимательным образом мы, разумеется, обследовали балку, на которой в прошлый раз был обнаружен саквояж. Ничего. Ровным счетом ничего, кроме пары пустых ржавых банок с надписью "керосин" и какого-то промасленного тряпья. Ватсон простукивал стены в поисках полых помещений, в которых могли быть тайники. Клава, потерявшая изрядную часть своей вчерашней самоуверенности, бродила по чердаку, как Золушка в поисках хрустальной туфельки.

— Заниматься настоящей сыщицкой работой — это тебе не нотации в парке читать, — шепнул мне Ватсон, кивнув в сторону Клавы, обследовавшей дальний угол чердака.

Мне, однако, вовсе не хотелось злорадствовать на ее счет. В конце концов, теперь все мы — члены одной команды, и успех, и поражение — все у нас должно быть общим. Подумав так, я сразу же почувствовал облегчение и созвал ребят на военный совет, который Клава почему-то называла мозговым штурмом.

— А что мы, собственно, ищем? — так поставил я вопрос перед Ватсоном и Клавой.

— Действительно, — не удержалась, чтобы не съехидничать Клава. — Час уже ищем, а что — не знаем.

— Не совсем так, — возразил я. — Кузен ясно сказал, что это что-то можем найти только мы.

— Ты все еще ему веришь? — воскликнула Клава. — Ведь он, скорее всего, не поделился с нами всей информацией, которой располагает. Да к тому же и скрыл что-то, что звякнуло в саквояже.

— И тем не менее мы ему, по-видимому, пока нужны. Но что же он ищет?

— Может, еще газеты? — робко спросил Кирилл.

— Это вряд ли. Похоже, ему и найденных газет хватило для подтверждения своих гипотез, — подумав, сказал я. — Он надеется найти что-то другое, но каким-то образом связанное с содержимым саквояжа.

И в этот момент Клава, глянув на кота, певуче протянула:

— А что это у нас Мюратик мышей не ловит? В прошлый раз, говорите, впереди всех бежал, а сейчас сидит сиднем на одном месте и в ус не дует. А ну-ка давай, ищи тайник, — с этими словами Клава подхватила кота и вынесла его на середину чердака.

— Ищи, Мюрат, ищи! — заорали мы хором.

Кот постоял на месте, потом недовольно выгнул спину и снова уселся, не обращая на нас никакого внимания.

— С ним по-французски надо, — спохватился Ватсон, — он по-русски не сечет.

— Можно по-французски, — согласилась Клава. — Cherche, Murat, cherche![15]

И — верьте или нет — Мюрат поднялся на все четыре лапы, описал круг в центре чердака — и вернулся на то же место, где сидел до сих пор.

— Вот упрямое животное, — с досадой воскликнул Ватсон. — Не хочет искать!

— А, может, он дает нам понять, что на чердаке больше ничего нет? предположил я.

— Ну, нет, — не согласилась Клава. — К нему подход нужен.

И запела, замурлыкала, одновременно почесывая у кота за ухом:

— Нас за все утро никто за ушком не почесал, никто слова человечекого…

— По-французски, — встрял по своему обыкновению Ватсон.

— …не сказал, — закончила Клава.

И о, чудо! Кот замурлыкал в ответ!

— Вы слышите, он отвечает, — возликовала Клава.

Мы прислушались и вдруг в мерном, как тарахтение мотора, мурлыкании отчетливо различили то, что заставило нас окаменеть от изумления.

— Ici, ici, ici[16], - передавал кот, как полярник на льдине.

— Здесь? Где это здесь? — недоуменно вопросил Кирилл.

При этих словах кот перестал мурлыкать, встал с ленивой грацией избалованного вниманием любимца публики и пересел на другое место. Рядом с тем, где он только что находился. Во взгляде его увлажненных печальных глаз читалось брезгливое недоумение непонятливостью подрастаюшего поколения.

— Но здесь же ничего нет, — с недоумением произнесла Клава, глядя на плотно пригнанные доски пола, где только что сидел Мюрат.

И тут пробил звездный час Ватсона. Встав на колени, он принялся тщательно простукивать предусмотрительно прихваченным с собой деревянным молоточком почерневшие от времени доски. Мы с Клавой, не дыша, следили за его ставшими неожиданно осмысленными движениями. Между тем Ватсон, явно нашедший себя, настолько погрузился в свое занятие, что когда звук, издаваемый молоточком, изменился, выдавая скрывающуюся под полом пустоту, методично довел дело ло конца, точно определив размеры тайника.

И только после этого он выпрямился, отер пот со лба и сказал:

— Не подвел котяра, хоть и француз (по французскому у Ватсона была четверка с минусом).

Дальнейшее было делом техники. Подцепив доску ломиком, обнаруженным в углу, Ватсон вскрыл тайник. В нем, к нашему разочарованию, оказалась не диадема неаполитанской королевы и не жемчужина "Перегрин" княгини Юсуповой, а помятая жестяная коробка из под папирос "Пилот". На ее крышке был изображен сталинский сокол в шлемофоне, глядящий из-под поднятой руки в небо, в котором парил самолет ПО-2. Вместо пропеллера у него был изображен большой кукиш. Надпись под самолетом гласила: "Наш ответ Чемберлену!".

— Опа-на, — разочарованно протянул Ватсон и бросил укоризненный взгляд в сторону кота.

Тот, как мне показалось, всем своим видом демонстрировал, что на нашем месте он не стал бы торопиться с выводами.

И вновь оказался прав. Приняв коробку из рук Ватсона, я осторожно потряс ее. Послышалось приглушенное позвякивание металла о металл. В коробке явно что-то было. Под громкое сопение Ватсона и прерывистое от волнения дыхание Клавы, окруживших меня, я осторожно поддел деформированную от времени крышку коробки и потянул ее наверх. Она со скрежетом раскрылась.

На дне лежали два абсолютно одинаковых золотых креста продолговатой формы. По центру в них были вделаны две полированные деревянные вкладки. Кресты были украшены коронами, а с задней стороны их охватывали пальмовые венки. Нижние части крестов заканчивались винтообразными набалдашниками, похожими на те, что на старых ручных часах использовались для подзаводки механизма.

Мы с Клавой осторожно извлекли находки из коробки. Кресты, оказавшиеся неожиданно увесистыми, приятно холодили руки.

— Смотрите, здесь еще какая-то бумажка имеется, — воскликнул вдруг Кирилл, в руках которого осталась коробка.

Бумажка оказалась картонным прямоугольником с золотым обрезом на котором прописными буквами по старой орфографии было написано:

КРЕСТЫ РЫЦАРЕЙ ГРОБА ГОСПОДНЯ

— Тамплиеры! — торжествующе заорал Ватсон. — Я же знал, что кот не врет!

От избытка чувств он подхватил Мюрата на руки и расцеловол его в усатую морду. Кот поморщился, но в целом, как мне показалось, принял восторги Ватсона как должное.

Впрочем триумф Кирилла оказался кратковременным.

— Здесь еще дата имеется, — подала голос Клава, все это время внимательно рассматривавшая картонную карточку. — Вот, в углу.

— 1881 год, — громко прочитал Кирилл, выхвативший картонный прямоугольник из рук Клавы.

— А в 1881 году никаких тамплиеров уже не было, — не без ехидства произнесла Клава. — Если мне не изменяет память, орден прекратил свое существование в начале XIV века.

На Кирилла, вновь пережившего крушение своих затаенных надежд, было жалко смотреть.

Но вот, что странно. Кот, до этого равнодушно внимавший нашим спорам, вдруг поднялся, лениво проследовал в направлении Кирилла и сел у его ног.

И замурлыкал.

Глава 13. Гостьи из Иерусалима

Находка, сделанная нами на чердаке старого сарая, требовала безотлагательных и, что не менее важно, осмысленных действий с нашей стороны. Что делать с крестами? Мы с Ватсоном склонялись к тому, чтобы отдать их кузену и мадам Толстой — ведь это они послали нас на чердак старого сарая. Осторожная Клава настаивала на том, чтобы предварительно посоветоваться с кем-то из взрослых.

В ее рассуждениях был определенный резон: кресты явно представляли собой большую ценность, причем, вероятно, не только историческую. Ватсон, вспомнив когда-то виденный им фильм "Золотая лихорадка" с Чарли Чаплиным, даже попробовал их на зуб, но в силу полного отсутствия знаний о предмете исследования к определенному заключению не пришел. Клава утверждала, что кресты просто позолоченные, так как пробы на них мы не обнаружили. Меня больше занимало происхождение крестов. Откуда бы взяться в нашем Глухово регалиям рыцарей Гроба Господня?

Так бы мы и спорили до морковкиного заговения (цитирую бабушку), если бы не случай в лице деда, вернувшегося из Оптиной пустыни. И с ним встреченные им там две его старые знакомые монахини, да ни откуда-нибудь, а из самого Иерусалима! В общем, извините за каламбур, гора пришла к Магомету (цитирую нашу учительницу истории Евдокию Маврикиевну). Кто, если не матушки, прожившие много лет на Святой земле, могли помочь нам разобраться в том, что же представляла собой наша находка? Но как быть со словом, данным Александру Ивановичу?

Решили так: кресты деду и иерусалимским монахиням покажем — нашли, мол, случайно вот тут, неподалеку, — но о кузене и мадам Толстой не скажем ни слова.

Взглянув на наши озабоченные лица, дед сразу же, без лишних вопросов, согласился пройти с нами в беседку для конфиденциального разговора. Разумеется, вместе со своими гостьями игуменьей Варварой, настоятельницей русского женского монастыря в Иерусалиме, и монахиней Марией (дед в свое время — цитирую — "изрядно пооббивал подошвы на Святой земле"). Иерусалимские гостьи нам сразу понравились. В строгом взгляде матушки Варвары нет-нет и проскальзывала, как лучик солнца на хмуром московском небе, добрая улыбка, в руке она перебирала плетеные иерусалимские четки с крестиком на конце. В ее сдержанно-немногословной — как и положено матушке-игуменье — речи слышался мягкий англоязычный акцент (она долго жила в Австралии).

Сестра Мария, вела себя совсем по-свойски, немедленно расположив к себе всех, собравшихся за столом беседки (Кирилла, к примеру, она сразила упоминанием о том, что в молодости была байкером и гоняла по Москве на мотоцикле). Устроив поудобнее натруженные ноги (она вела машину всю дорогу от Оптиной), Мария обрушила на нас поток самой разнообразной информации — о далекой Вифании, где евангельские Марфа и Мария омыли ноги Христа, направлявшегося в Иерусалим (там она сейчас вместе с сестрой Марфой несла послушание в школе для палестинских девочек), старцах в Оптиной, реставрации икон в греческих храмах Иерусалима, возрождающихся храмах в Подмосковье и о многом другом.

— Господи, как хорошо! — восклицала она поминутно. При этом с лица ее не сходила счастливая улыбка подвижницы.

Наконец, когда бабушка заставила стол пирогами и чашками с чаем, дед прервал излияния Марии, сказав, что детишки нашли тут чего-то по церковной части и надо бы посмотреть на это профессиональным взглядом.

— Тащи, посмотрим, — весело вскричала Мария, — что вы там обрели.

Игуменья бросила на Марию укоризненный взгляд и тихо сказала:

— Не обрели, а нашли.

Но Марию, почувствовавшую под ногами родную почву, было уже не остановить.

— Это у вас, матушка, в Австралии находят, а у нас именно обретают! Сейчас по всей России Святые мощи, считавшиеся безвовратно утерянными, иконы чудотворные сами проявляются. И за каждым таким проявлением стоит человек праведной жизни. Абы кому они в руки не даются. Да вот хоть недавнее обретение мощей Саввы Сторожевского.

— Удивительная история, — согласиля дед, — хотя прямого отношения к нашей сегодняшней встрече эта история не имеет. Впрочем, как знать?

— Все ко всему имеет отношение, — убежденно проговорила Мария.

— Ну, в таком случае, — заметил дед, — известно ли вам, молодые люди, что один из местных, так сказать, уроженцев Святой Преподобный Савва Сторожевский (он жил в XIV веке и был одним из учеников Сергия Радонежского) весьма почитаем не только в России, что в общем естественно, но и во Франции, что, на мой взгляд, совершенно удивительно? Подозреваю, что нет, так что слушайте. Когда французы во время Отечественной войны 1812 года отступали из Москвы, их штаб находился в Саввино-Сторожевском монастыре в Звенигороде. Как раз там, где кончается Царская дорога. И в первую же ночь одному из наполеоновских маршалов Евгению Богарне, остановившемуся в монастыре, явился Святой Савва и сказал, что если монастырь не будет сожжен и разграблен (а французы очень бесчинствовали, отступая), Богарне (он, кстати, был сыном первой жены Наполеона Жозефины) останется цел и невредим. К счастью, у пасынка Наполеона хватило благоразумия последовать совету святого, в результате чего и монастырь, и он сам не пострадали.

Тут к разговору подключилась сестра Мария:

— При Наполеоне монастырь уцелел, — сказала она, — а вот в советские времена был закрыт. Только недавно мощи Святого Саввы были чудесным образом вновь обретены и возвращены в монастырь.

— Их сберег очень самоотверженный человек, — добавил дед, — Михаил Успенский, художник-реставратор, хранивший их у себя дома более пятидесяти лет.

— Ну, хватит наставлять молодежь, — решительно прервала его Мария. Они умные, сами со временем во всем разберутся. Затем, повернувшись к нам, сурово приказала:

— Показывайте, что вы там обрели.

Переглянувшись с Ватсоном и Клавой, я вытащил из-за пазухи жестяную коробку и открыл ее. Монахини прильнули к столу, разглядывая кресты, тускло поблескивавшие золотом в неярком свете электрической лампы.

— Ничего себе, — наконец, сказала Мария. — Какая это находка, это самое настоящее обретение.

Она бережно извлекла кресты из коробки, переложила их в левую руку, перекрестилась и благоговейно приложилась к ним. Ее примеру последовала игуменья Варвара.

После того, как кресты были внимательнейшим образом исследованы, слово взял дед.

— По нашему общему мнению, — сказал он, — это кресты-мощевики. Происхождением, несомненно, из Иерусалима. Смотрите: если повернуть вот этот винтик, они раскроются на две половинки. А внутри, по логике вещей, должна быть частица Честнаго Животворящего Креста, на котором был распят наш Спаситель Иисус Христос.

Ватсон не был бы Ватсоном, если бы в такой момент снова не вспомнил о говорящем коте.

— Частица Святого креста, — потрясенно выговорил он, — который искали тамплиеры. Кот все знал с самого начала, он вел нас, он же говорил, что кресты не горят, а святыни не исчезают!

Делать нечего, пришлось рассказать деду и гостьям сомнительную историю о беседе Кирилла с котом-чревовещателем. Против ожидания, дед отнесся к ней серьезно. Или сделал вид, что серьезно.

— Встречал я в жизни одного говорящего кота, — сказал он. — Притом как раз в Иерусалиме. Он мог часами стоять на задних лапах, опираясь передними на баллюстраду православного храма на Масличной горе, и не отрываясь смотреть на то место, где когда-то стоял ветхозаветный Храм. Там сейчас находится одна из главных мусульманских святынь — Купол Скалы. Так вот, после общения с этим котом я никогда не мог понять, с кем я разговаривал — с ним или сам с собой. Да, впрочем, это, наверное, неважно. Ты как думаешь, Кирилл?

Ватсон не ответил. Он пока явно не был готов расставаться с волшебным миром зачердачья.

Дед между тем продолжал:

— Что касается твоего предположения о том, что найденные вами кресты ведут свое происхождение от тамплиеров, должен тебя разочаровать. Без сомнений, они являются, и это подтверждает обнаруженная вами надпись, частью атрибутов ордена Святого Гроба — высшей награды и Латинского, и Правосланого патриархатов Иерусалима. Но Католический орден — мне приходилось его видеть — имеет совсем другую форму. В сущности, это пять крестов — один большой, притом равноконечный, а не с удлиненным нижним концом, как у вас, а между его концами находятся еще четыре малых креста.

Монахини подтвердили справедливость слов деда. Он между тем продолжал, поворачивая кресты и так, и этак.

— В ваши руки, как мне кажется, попали кресты православного ордена рыцарей Гроба Господня, основанного греческим Патриархом Святого града в середине XIX века. Он появился в ответ на усиление католической пропаганды в Палестине накануне Крымской войны.

— 1853-56 годы, сожжение турецкого флота под Синопом, героическая оборона Севастополя, — вырвалось у меня чисто рефлекторно (дед сам занимался со мной историей Отечества).

— И многое другое, в частности, тяжелые условия Парижского мирного договора, ограничившего русское военное присутствие на Черном море, продолжил дед. — Но вернемся, так сказать, к нашим баранам (я не вас имею в виду, молодые люди, я — об ордене). Дело в том, что перед Крымской войной католики воссоздали свой, католический орден рыцарей Святого Гроба, существовавший еще во времена крестоносцев. Вот греки, веками соперничающие с католиками за привилегию считаться главными хранителями (как они говорят, кустодами) Святых мест, и решили учредить православный орден рыцарей Гроба Господня.

— А кого и за какие заслуги награждали православным орденом? — спросила Клава.

— Решение о награждении принимает Патриарх с участием Святогробского братства — это примерно 140 монахов, все греки, которые следят за порядком на Святых местах. У ордена есть четыре степени. По короне и венку на найденных вами орденах могу сказать, что они принадлежат к первой или второй степени с тем различием, что орден первой степени носился на голубой ленте, надеваемой через плечо (им награждались только главы государств или члены царствующих домов), а второй — на красной ленте, завязываемой на шее. К крестам полагаются еще нагрудные орденские звезды. Поскольку ни звезд, ни лент, насколько я понимаю, у вас нет, то сказать определенно, кому они принадлежали, затруднительно.

— Но возможно? — оживился Ватсон.

— Только сугубо предположительно, — неохотно ответил дед.

Вполне понятно, что после этого мы только усилили натиск.

— Ну, пожалуйста, ну, мы же чувствем, что у вас уже есть версия, кому могли принадлежать кресты рыцарей Гроба Господня, — принялась канючить Клава.

— Действительно, дед, ты сам меня учил, что если сказал "а", надо говорить "б", — включился я в коллективную атаку на деда. — Не логично ли предположить, что кресты принадлежали кому-то из великих князей — владельцев Ильинского?

Дед нахмурился.

— Не торопись с выводами, Иван, — сказал он. — Слишком часто вещи, которые сегодня кажутся нам несомненными, назавтра предстают совсем в другом свете. То, что вы нашли кресты рядом с имением Сергея Александ-ровича (кстати, после его убийства оно перешло к детям его младшего брата Павла Александровича) — это, конечно, серьезный аргумент в пользу твоей версии. Но окончательно установленной принадлежность крестов великим князьям можно было бы считать только в том случае, если бы был найден весь комплект орденской атрибутики — голубая, подчеркиваю, голубая лента и звезда. Надеюсь, ты понимаешь, почему?

— Кресты на голубой ленте давались только членам царствующего дома, ответил я.

— Правильно. Таких крестов в России крайне мало. Словом, если будет установлено, что найденные вами кресты относятся к первому классу, в принадлежности их Сергею и Павлу Александровичам можно будет не сомневаться.

— Но как найти ленты? — по-моему, этот отчаянный крик вырвался у нас одновременно.

— Очень просто, — прозвучал вдруг за нашими спинами знакомый голос. Мы дружно обернулись.

На пороге беседки стояла бабушка. Всю жизнь находясь в тени деда-дипломата, она, от рождения наделенная необыкновенно развитым слухом, не только усовершенствовала свой природный дар, но и соединила его с любовью к чисто театральным эффектам.

— Очень просто, — повторила она. — Не далее, чем вчера я видела, как голубые муаровые ленты — я еще подумала, что они похожи на орденские сушились на бельевой веревке в саду у нашей милейшей соседки Софьи Ивановны. — Ну, у которой мы купили этот накому не нужный сарай, — пояснила она деду.

По выражению лица деда я, хорошо знакомый с его аналитическими способностями, понял, что теперь и он знает, где мы нашли ордена рыцарей Гроба Господня.

Глава 14. Тайное становится явным

На следующий день после вышеописанных событий мы явились на веранду к Софье Ивановне втроем — Клава, Ватсон и я. Дед, приглашенный на подмогу, сказал, что он умывает руки — сами, мол, заварили кашу, сами и расхлебывайте. Пора отвечать за свои поступки.

Монахини безмолствовали.

На веранде нас уже ждали. Причем муаровые голубые ленты продолжали преспокойно сушиться за спиной кузена, а кот, сидевший на своем обычном месте, смотрел на них, не отрываясь. При нашем появлении он и ухом не повел.

— Надеюсь, вы нашли недостающую часть орденского комплекта, — сходу огорошил нас вопросом Александр Иванович.

Он сидел за столом, опершись на свою трость с серебряным набалдашником. Глаза его улыбались.

Не скрою, начало разговора спутало наши планы, так тщательно разработанные накануне. На военном совете, проведенном на привычном месте, у старого сарая, мы твердо решили (цитирую Ватсона) не говорить кузену о нашей находке, пока он сам не раскроет свои карты.

— И не расскажет все, что он знает об убийстве подпоручика Лемке, добавила Клава.

Но кузен сразу же перехватил инициативу.

— Что же вы не предсталяете нам вашу очаровательную спутницу? — с любезной улыбкой спросил он. — Впрочем, мы заочно знакомы. Третьего дня я оказался невольным свидетелем вашего… м-м-м… совещания в Архангельском. Даже раскланялся с вами, но вы меня, к сожалению, не заметили, а вторгаться в ваш, как мне показалось, не предназначенный для чужих ушей разговор я посчитал невежливым.

Не скрою, рассчетливо нанесенный кузеном удар по нашей репутации последователей великого сыщика застал нас врасплох. Ватсон заскучал. В глазах у Клавы промелькнула растерянность. Словом, следовало не медля возвращать инициативу в свои руки.

— Клава Козлова, — представил я нашу спутницу. — Учится в нашем классе, приглашена в качестве консультанта.

— Очень приятно, — сказал кузе. — Но мы, кажется, договаривались о полной конфиденциальности нашего предприятия?

Клава, надо отдать ей должное, повела себя более, чем достойно.

— Меня предупредили об этом, и я дала честное слово хранить тайну, сказала она.

Столь прямой и искренний ответ, очевидно, удовлетворил кузена.

— Ну, что же, пора обменяться информацией о проделанной работе. — сказал он. — Софья Ивановна, пожалуйте за стол. Кто начнет?

— Ваша очередь, — выпалил Ватсон с немного излишней, на мой взгляд, агрессивностью.

Но в целом получилось удачно.

Во всяком случае, кузен, переглянувшись со старой дамой, с мнением Ватсона согласился. Хотя и без особого энтузиазма.

— Вас, очевидно, прежде всего, интересует, было ли что-нибудь, кроме газет, в саквояже?

Мы дружно кивнули головами.

— Понимаю, — обронил кузен. — На вашем месте я задался бы тем же самым вопросом. Так вот о саквояже. Кроме старых газет, оказавшихся даже более любопытными, чем я ожидал — но об этом позже, — в одном из его многочисленных кармашков мы обнаружили две голубые, предполо-жительно, орденские ленты. Да, те самые, на которые вы сразу же обратили внимание в начале нашей встречи. Вон они сушатся в саду, Софье Ивановне пришлось потрудиться, чтобы привести их в порядок. И еще вот это.

С этими словами кузен не без торжественности положил на стол две абсолютно одинаковые восьмиконечные звезды из белого металла. В центре их, в раходящихся лучах красовалось точное, хотя и уменьшенное изображение крестов, найденных нами на чердаке старого сарая. С короной и венками из пальмовых листьев.

Дав нам время полюбоваться звездами, кузен сказал:

— У вас, случайно, нет никаких предположений относительно нашей находки?

— Сначала вы нам расскажите, что еще вы нашли в старых газетах, Ватсона, взявшего след, трудно было сбить с толку. — Про убийство этого, как его, подпоручика Лемке.

— Ах, да, конечно, — спохватился кузен. — Из "Ильинской правды" и ряда других источников (вы знаете, что я давно интересуюсь этим делом), сложилась следующая картина. Весной 1918 года ряд монархически настроенных офицеров готовили попытку освобождения царской семьи, которая тогда находилась под арестом в Тобольске. Подпоручик Лемке был участником заговора. И поскольку он служил одно время адъютантом великого князя, то знал, что в Ильинском, в потайном сейфе, находившимся в библиотеке, хранились какие-то реликвии, которыми Сергей Александрович и Елизавета Федоровна очень дорожили. Их, очевидно, он и пытался выкрасть из Ильинского. По всей вероятности, Лемке хотел передать их Елизавете Федоровне, для которой было свято все, связанное с памятью о муже.

Александр Иванович помолчал и продолжил:

— Но случилось иначе. После приезда Ленина охрана дворца была усилена, и Лемке был убит. А вскоре, в июле 1918 года, царская семья была расстреляна в Екатеринбурге, а Елизавета Федоровна зверски убита в Алапаевске.

— Так вы уверены, что то, что Лемке искал в Ильинском, принадлежало Сергею Александровичу? — не выдержал я.

— Надеюсь, что так, хотя с уверенностью утверждать это, разумеется, невозможно, — ответил Александр Иванович. — Хотя, как вы, наверное, уже поняли, имеются и другие версии о том, что Лемке искал в Ильинском.

С этими словами кузен повернулся в сторону Софьи Ивановны.

— Да, в моей семье передавалась легенда, — тихо начала старая дама, что наш предок Александр Иванович Остерман-Толстой обладал жемчужиной, как две капли воды похожей на знаменитую "Перегрину". Но из уважения к Татьяне Васильевне Юсуповой, жене Николая Борисовича, гордившейся своей уникальной жемчужиной, он хранил в строжайшей тайне секрет существования соперницы несравненной "Перегрины". В знак признательности Николай Борисович заказал копию на холсте знаменитой фрески Тьепполо "Пир и смерть Клеопатры", на которой было изображено, как египетская царица бросает в кубок с вином жемчужину — точную копию той, что принадлежала моему предку.

Помолчав, Софья Ивановна закончила:

— А поскольку Александр Иванович раньше, до Романовых, был владельцем Ильинского, то где же искать соперницу "Перегрины", как не здесь? Вот мы и искали. И дом после смерти Ткачева купили по этой же причине.

— А причем здесь Ткачев? — Ватсон был в своем репертуаре.

— В деревне давно заметили, что Иван Ткачев слишком рьяно участвовал в реквизициях, — пояснил кузен. — Слухи разные ходили. Так что сообщение в найденной вами газете о том, что Ткачева допрашивали в связи с убийством Лемке, только утвердило нас в наших подозрениях.

— Да, история, — протянул Ватсон.

— К сожалению, всех ее подробностей мы уже никогда не узнаем, — заметил кузен. — Да это, наверное, уже и не суть важно.

Стоит ли говорить, что именно в этот момент на столе появилась жестяная коробка с надписью "Наш ответ Чемберлену!"

— Символично, — заметил кузен и открыл крышку.

Сказать, что кресты произвели фурор — значит сильно приуменьшить впечатление, произведенное их появлением на веранде у Софьи Ивановны. Старики сияли от счастья. Только кот, лишенный возможности разделить всеобщее ликование, повел себя, как всегда, странно. Он взгромоздился на стол, несмотря на существовавшее на этот счет строгое запрещение, и лег возле иерусалимских регалий в позе сторожевого сфинкса, не сводя взгляда с обретенного сокровища.

Когда первоначальная эйфория закончилась, мы подробно рассказали, как были найдены иерусалимские реликвии. Не скрыли мы, разумеется, и предположений деда о происхождении и принадлежности найденных нами крестов. Мадам Толстая охала и ахала, поглаживая по шерстке кота, замершего в позе сфинкса, а кузен со сдержанной гордостью говорил о блестящем подтверждении, которое получила его вера в молодое поколение.

И тут нашу беседу прервал тихий, интеллигентный стук в калитку.

Я лично ничуть не удивился, когда пошедшая открывать Софья Ивановна вернулась в сопровождении деда и двух монахинь. Удивился я только тому, что за дедом не пожаловала бабушка, а с ней и родители, не говоря уж о Асе. У всей моей родни имелось только одно общее качество — способность неожиданно появляться в месте, где их не ждали.

Между тем дед, моментально перезнакомившийся со всеми, включая кота, сразу перешел к самому болезненному вопросу.

— Как мы понимаем, — сказал он, поведя коротенькой ручкой в сторону монахинь, продолжавших безмолствовать, — ваши дискуссии о принад-лежности крестов находятся в самом разгаре. В таком случае, если матушка благословит, я готов высказать кое-какие соображения, которые могут показаться вам полезными.

Игуменья Варвара, величественно наклонила голову и передала деду толстую книгу в коричневом переплете.

— Всем нам, возможно, повезло, — сказал задумчиво дед, беря книгу в руки. — Надо же такому случиться, что группа молодых издателей-энтузиастов, которым я очень сочувствую, именно сейчас начала издание дневников начальника Русской духовной миссии в Иерусалиме архимандрита Антонина Капустина. Он провел на Святой земле 30 лет, фактически всю последнюю треть XIX века и по праву может считаться создателем Русской Палестины. Дневник очень обширный, но когда я сказал, что нам повезло, я имел в виду, что его издание начато с 1881 года.

Мы насторожились — именно эта дата была обозначена на картонке с золотым обрезом, найденной нами вместе с крестами.

— В своем дневнике, — продолжал дед, — архимандрит Антонин описыв-ает пребывание на Святой земле в мае 1881 года великих князей Сергея Александровича и его младшего брата Павла Александровича. Они при-езжали в Иерусалим помолиться за своих родителей — мать Марию Александровну, умершую в 1880 году, и отца императора Александра II, убитого народовольцами 1 марта 1881 года.

— Кстати, именно в этот приезд, — тихо дополнила сестра Мария, великие князья и решили построить православный храм Марии-Магдалины на Масличной горе в Иерусалиме в память о свой матери императрице Марии Александровне.

— Так вот, — продолжал дед, — в дневнике Капустина есть одно весьма любопытное место. Вчера вечером мы совершенно случайно наткнулись на него. Рассказывая о ночной службе в храме Гроба Господня в воскресенье 24 мая, которую отправлял иерусалимский патриарх Досифей, Капустин пишет буквально следующее.

Дед надел очки, уткнулся в книгу носом и громко прочитал:

— "Архиепископы Севастийский и Фаворский подводили поочередно великих князей к Патриарху, читавшему над ними молитву и возлагавшему на них кресты с Животворящим Древом на широкой голубой ленте с бантом".

Монахини одновременно перекрестились.

— Но это еще не все, — сказал дед. — Великие князья так близко к сердцу восприняли свое награждение крестами рыцарей Гроба Господня, что на следующий день исповедовались на Голгофе, как свидетельствует Капустин, "в простой белой одежде, с единственным украшением на груди — Животворящим Древом". Архимандрит Антонин был глубоко растроган: "Какой Богоприличный такт! Мы пели им все самое лучшее из нашего церковного репертуара".

Стоит ли говорить, что за столом воцарилась абсолютная тишина.

Мастерски выдержав паузу, дед торжественно произнес:

— Таким образом, можно считать, что волновавший всех нас вопрос о принадлежности крестов получил полное и окончательное разрешение. Теперь нам, вернее вам, непосредственным участникам этих неординарных событий, надлежит решить, что делать с этой бесценной находкой. Конечно, по закону клад — а это именно клад — должен быть сдан государству. Возможно, именно так и следовало бы поступить, но у этой находки имеется не только историческая и материальная, но и духовная ценность. Решать вам.

— Я хотела бы добавить, — тихо заметила игуменья Варвара, пряча будто замерзшие руки под накидкой. — В храме Марии-Магдалины в Иерусалиме с 1922 года покоится прах преподобномученницы Елизаветы и ее племянницы английской принцессы Алисы. Конечно, храмы в память Елизаветы Федоровны возникают сейчас по всей России. Воссоздана и Марфо-Мариинская обитель — любимое детище великой княгини. Но она просила, чтобы в ее могиле хранились какие-то предметы, принадлежавшие ее покойному мужу Сергею Александровичу, останки которого после взрыва бомбы Ивана Каляева она собирала своими руками.

Софья Ивановна, промокая глаза платочком, собрала кресты, приложилась к ним и посмотрела на Александра Ивановича. Тот указал ей взглядом на ленты. Через минуту весь комплект орденских регалий лежал в центре стола.

— А ваше мнение, молодые люди? — спросил Александр Иванович.

Как обычно, самым шустрым оказался Ватсон.

— А мы здесь причем? — удивился он. — Кот нашел, пусть он и решает.

И, самое удивительное, кот, будто дожидавшийся этих слов, вдруг покинул свой пост возле орденов и вспрыгнул на колени матушки Варвары.

И замурлыкал.

Август 2011 г.