Тайна темной комнаты

Как-то долго в тот год весна не наступала. Устал я! Нашло вдруг на меня какое-то безразличие ко всему. После школы делал уроки, потом ложился на диван и лежал.

Однажды, это вечером в субботу было, лежал я, как всегда, на диване. Потом в комнату бабушка вошла. Радостная, оживленная, наверно, с кем-нибудь из подружек своих весело поговорила.

— Все так и лежишь? — спрашивает.

— Если тебя не устраивает так — могу на другой бок перевернуться.

— Так никуда и не сходил?

— А куда идти?

— Что ж ты — все на свете уже повидал?

— Да в общем-то все. На Севере был, на Юге был, в горах был, на море был. Все книги для внеклассного чтения прочел. А что еще?

— Что же, — спрашивает она, — теперь так и будешь все время лежать?!

— Ну почему? Завтра в школу пойду. Окончу школу — работать буду. Потом умру.

— Неужто это все?

— Ну, а что еще? По-моему, все так и живут, и ничего другого, необычного, в жизни нет.

— Неужели нет?

— Конечно, нет! Все уже изучено давно: атомы, планеты, необитаемые острова, подземные пещеры — все! Вряд ли что-нибудь новое появится.

Вдруг звонок в дверь раздался.

— Может, это что-то новое? — бабушка засмеялась.

Но оказалось — не слишком новое. Дружок мой Гага пришел. Давно с ним, в общем-то, дружим, но последнее время я от него как-то уставать стал. Все время появляются у него какие-то идеи, безумные планы — от многих его затей волосы могут дыбом встать!

— Как, — говорит, — уроки сделал?

— Разумеется.

— И что делаешь?

— Ты что, плохо видишь? Лежу.

— Ясно… Нет у тебя батарейки для круглого фонарика?

— Нет. Зачем она тебе? А ты что, опять что-нибудь задумал?

— Да так. Небольшая экспедиция.

— И далеко?

— Нет, поблизости.

— Ну, желаю успеха.

— Всего! — Гага говорит. — …Может, больше не увидимся.

Тут от злости я даже с дивана привстал.

— Опять какую-то чушь придумал? Куда собрался? Ведь все уже давно известно: атомы, необитаемые острова, подземные пещеры! Зачем дергаться зря, энергию расходовать!

— Думаешь, все известно? — Гага спрашивает.

— Конечно!

— Ну что, — говорит, — под нашим домом находится, знаешь?

— Под нашим домом? Разумеется! Кочегарка.

— И все?

— Конечно, все.

— И больше ни о чем не знаешь?

— И знать не хочу.

— Да. Небогато! — Гага говорит.

— А что, там еще что-нибудь есть?

— Ну, неважно! Так значит, круглой батарейки у тебя нет?

Как всегда, в самый интересный момент тему переменил! Жуткая у него эта привычка — никогда не договаривать до конца! Обрывать на самом интересном месте и уходить! Тут бабушка нам с кухни чай принесла, поставила, сама ушла, но мне уже теперь не до чаю было.

— А что же еще, по-твоему, в подвале под нашим домом есть?

Посмотрел Гага на меня внимательно, словно решая, говорить или не говорить? Потом, не спеша, начал рассказывать.

— Недавно был я во втором дворе. Ну, где выход из кочегарки, ты знаешь… Испытывал там одну штуку. Ну, неважно, не в этом дело…

Умолк! Сейчас, как всегда, на какую-нибудь другую тему заговорит! Но нет, повезло мне! — снова к той же теме вернулся!

— …Ну вот… И вдруг, открывается дверь из кочегарки, и выходит оттуда…

— Кочегар!

— Да нет, — Гага досадливо поморщился. — В том-то и дело, что какой-то абсолютно незнакомый человек!

— Ну и что? Мало ли по какому делу мог он в кочегарку зайти?

Замолчал Гага.

— Это верно, конечно, — кротко говорит. — Но только странно как-то он себя вел. Долго двор наш осматривал, дом…

— Ну и что?

— Такое впечатление было, что он впервые все это увидел!

— Ну и что?

— Такое впечатление было, что не входил он никогда в эту кочегарку, а только вышел!

— А где же он, по-твоему, вошел? Откуда пришел?

— Понятия не имею! — Гага с безразличным видом пожал плечами.

— То есть, ты хочешь сказать… что думаешь… что из нашего подвала какой-то ход есть, который в какое-то другое место ведет?

— Я не думаю, я знаю! Причем в какое-то такое место… где все иначе! Где все другое совсем, чем у нас. Видел бы ты, с каким удивлением он автомобиль рассматривал, который у нас во втором дворе стоит! Ясно было, что ни разу еще в жизни он автомобиля не видел!

— Да-а, — говорю. — Ты только сейчас это придумал?

Гага равнодушно плечом пожал: «Не хочешь — не верь!».

— Где же этот ход? — говорю. — Были мы в кочегарке много раз. И за мячом лазили, и так, вообще, и никакого хода оттуда нет!

— Я и сам случайно этот ход обнаружил, — небрежным тоном Гага говорит. — Там в углу кочегарки уголь навален, и под ним — ход. Однажды, когда уголь кончался, я оказался там случайно, гляжу — в стене темный провал. Но тут кочегар вернулся, меня заметил, и на следующий день новый уголь привезли. А лаз этот в стене снова засыпали!

— Так думаешь… кочегар что-то знает?

— Конечно! — устало Гага говорит. — Уж я-то его знаю — как-никак в квартире нашей живет! Специально, чтобы за ходом этим присматривать, в кочегарку и поступил. Комнату в нашей квартире получил.

— Почему?

— …Разговаривает не так, как кочегары обычные говорят, уж я-то знаю! И еще понял я — борода у него не настоящая! Вернее, может, и настоящая, но выращенная специально, чтобы лицо скрыть!

— Так ты думаешь, он кто?

— Этого я не знаю! Но что он к ходу этому отношение имеет — это ясно. Слышал — соседи на кухне говорили, что ему предлагали напарника взять, чтобы по очереди дежурить, а он отказался, сказал, что один справится? Понимаешь? Пойдем, может, посмотрим на него?

— А где он?

— На месте, где же еще!

Допили мы чай, я оделся во все худшее: знал уже, что если с Гагой иду — значит, тяжелые испытания предстоят! Спустились мы по лестнице во двор, подползли на коленях к пролому в подвал, осторожно заглядывали по очереди, смотрели вниз: кочегар сидел на ватнике, с длинной бородой, освещаемый красными бликами из котла, держал на коленях тетрадь и что-то писал. Где это видано, чтобы кочегары в тетрадях писали что-нибудь, кроме: «Вахту сдал. Режим работы котла нормальный», — а этот минут двадцать, не отрываясь, писал! Потом вдруг словно почувствовал, что на него смотрят — решил временно обычного кочегара изобразить: встал, дверцу открыл, посмотрел, сморщившись от жары, на огонь, потом взял в углу совковую лопату, с дребезжаньем ее в кучу угля вонзил, поднес лопату с углем к топке, швырнул, снова вернулся к куче, вонзил… несколько раз эту операцию повторил, потом дверцу закрыл, снова сел, и начал писать.

— Ясно! — Гага говорит. — При нем в ход не войдешь!

Пришли мы к Гаге домой.

— Ну, ничего! — Гага говорит. — Знаю, когда мы можем туда проникнуть!

— Когда?

— Примерно с часу до двух он уходит обедать. В этот момент мы должны туда войти, успеть уголь разобрать, проникнуть в ход, снова его замаскировать, и на безопасное расстояние удалиться — чтобы он догнать нас не смог, если б вдруг догадался!

— Ясно… — говорю. — И на сколько, по-твоему, тянется этот ход?

— Не знаю, — Гага говорит. — Во всяком случае, нам ко всему надо быть готовыми. Одеться попроще, но потеплее. Обязательно длинную веревку с собой взять. Фонарик у меня есть.

— Но куда же, ты думаешь, ведет этот ход?

— Знали бы, зачем нужно было бы туда лезть? — Гага говорит.

— Что ж… логично! — говорю. — Когда?

— Я думаю, завтра, — спокойно Гага говорит. — В час он обедать уходит. Приблизительно около часа будь готов, я зайду.

Вернулся я домой. Вечером сидели с бабушкой за столом, пили чай. Я долго, помню, на нее смотрел — все-таки очень хорошая она, бабушка! Рассказать, что ли, ей все? Бабушка говорит:

— Что подлизываешься-то? Ну, говори уж, что натворил!

— Еще не натворил, — со вздохом отвечаю. — Но, видимо, вскоре натворю.

— Ну, когда натворишь, тогда и ответ держать будешь, — бабушка говорит. — А раньше времени не стоит и грустить!

Удивительно легкомысленные взгляды у нее!

Лег я спать, но почти не спал. Чуть засну — сразу вижу, что я в какой-то абсолютной темноте иду, ничего вокруг не видно, но страшно. Толчком каким-то проснусь, на кровати сяду, посижу — снова ложусь — и снова оказываюсь в абсолютной тьме. Встал утром часов в семь, начал собираться. Достал из сундука старые ботинки, в которых с классом осенью на уборку капусты ездили, нашел старый лыжный костюм, уже в обтяжку, старую кепку достал, которой мы много раз в футбол играли. Веревку взял.

— Что это ты так вырядился? — бабушка спрашивает.

— Так… — говорю, — что-то зябко!

Сел в прихожей на стул, с веревкой через плечо, стал ждать. Наконец — звонок, появляется Гага, примерно в таком же оборванном виде, и тоже с веревкой. Бабушка открыла ему, с удивлением на обоих нас посмотрела.

— …В трубочисты, что ли, записались? — спрашивает.

— Что вы, Дарья Михайловна, — вежливо Гага говорит. — Так просто, небольшая экспедиция.

— Чтоб к пяти часам дома был! — бабушка говорит.

И все! И мы пошли.

Бабушка называется!! Ведь ясно же, если веревки, значит, с какой-то большой высоты предстоит нам спускаться! И упасть ничего не стоит, кости переломать. Но ей это, видимо, все равно. «Чтоб к пяти часам дома был!» — и больше ни слова!.. Я даже обиделся. Вышли во двор, встали на корточки, осторожно посмотрели через пролом в подвал. Темно там было — видно кочегар, уходя на обед, выключил свет. Втиснулись ногами вперед в этот пролом, потом, повисев на руках, вниз спрыгнули — сначала Гага, после я. Долго летел, как мне показалось! Упал, наконец, на колени, на цементный пол, чуть веревку свою не потерял, пошарил в темноте на полу — нашел. Потом вдруг на полу тусклый рябой зайчик показался — это Гага фонарик включил. Прошел зайчик по полу, потом быстро на стену вскочил, после — круг описал, — в большой круглый бок котла уперся. Уже апрель был, котел слабо топился, но все равно, волны жара в темноте от него шли. Потом Гага свет фонаря в угол перевел, где куча угля была, до самого потолка.

— Сюда, — отрывисто говорит.

Подошли к куче, положили фонарик, стоя на коленях, стали разгребать. Но, только выроем в угле яму, тут же сверху гора обвалится, яму засыпет! Пот уже едкий льется по лбу, — а хода никакого не видно. Уголь поблескивает в свете фонарика, шуршит, осыпаясь, и я уже чувствую — на зубах и в горле осадок! Тогда мы придумали: пошли вдоль стены, стали от нее куски перекладывать на другую сторону кучи, и вдруг слышим — какой-то звук новый — видно, несколько кусков угля куда-то не туда скатились, в какое-то другое пространство, за стеной. Потом Гага руку глубоко в уголь засунул, по самое ухо, лежал долго, с напряженным лицом, шевелил где-то там пальцами.

— Есть! — напряженно говорит. — Пустота!

Выдернул он руку, и стали мы уголь от этой стены откидывать, потом и моя рука в стену вошла, свободное пространство там оказалось. Пролезли туда: нормальный коридор! Цементный пол, стены, потолок — Гага все это быстро фонариком обегал. Отряхнулись немного и вперед по этому коридору пошли. Странный какой-то звук был от наших шагов. Во рту сухо после жары в кочегарке и угля, едкий пот кожу ест. Долго шли по коридору — зайчик от фонаря под ногами, чуть впереди, потом — прыжок зайчика вперед — свет растворяется в темноте. «Будет, — думаю, — конец этому коридору или нет?» Потом чувствую вдруг: волосы на голове от чего-то зашевелились!

— Что это? — спрашиваю.

И чувствуем мы — прямо перед нами открылся какой-то большой темный объем. «Что это?» — совсем по-другому прозвучало, чем если бы я слова эти на секунду раньше, в глубине коридора сказал. А так стоим на краю чего-то, на краю какой-то темной бездны. Влево направили луч фонарика: растворяется в темноте, ничего не достигнув, вправо — тоже, впереди — ничего, и главное, — под ногами тоже пустота!

— Надо что-нибудь бросить вниз, посмотреть, какая тут высота! — Гага гулко произнес.

Стал я лихорадочно рыться в карманах, нашел неожиданно двадцатикопеечную монету. Жалко, конечно, но вряд ли на нее что-то здесь удастся купить! Бросил. Секунду ждем… две… три… пять… десять секунд ждем! Никакого звука.

— Ну что ж, — слышу Гагин голос, — надо лезть!

Связали мы вместе наши веревки, двойным морским, один конец вокруг меня обмотали, другим Гага обвязался.

— Ну все, — говорит, — я нырнул.

Как трудно было его держать! Не знал я, что он таким тяжелым окажется! Сначала, на краю обрыва лежа, я еще видел его внизу, светя фонариком, потом уже все: свет фонарика внизу есть, но Гаги в нем нет! Потом уже и веревка вся кончилась. Висит Гага где-то там, далеко внизу, и почему-то молчит.

— Ну что… есть что-нибудь? — не выдержав, кричу.

— Нет. Пока ничего, — Гагин голос доносится снизу.

«Ужас, — думаю, — как же я его теперь вверх буду тащить?»

— Ну что? — кричу.

— Надо прыгать! — доносится Гагин голос.

— Куда прыгать-то? — говорю. — Ты знаешь хоть, сколько тебе метров еще лететь?

И чувствую вдруг — веревка ослабла! Ну, все!

Зажмурился! Думаю, сейчас шмякнется!! Секунду зажмурившись лежал… две… пять! И снова ничего — полная тишина!

— Эй! — кричу. — Ты как? Долгая тишина, потом вдруг:

— Нормально! — спокойный Гагин голос.

— Что там? — спрашиваю.

— Вода. В воде оказался.

— Глубоко?

— Да нет, не очень. Примерно по шейку, — спокойный Гагин голос раздается. — Ну, спускайся, дальше нужно идти! «Спускайся! — думаю. — Как же!»

— Ну ладно, — вдруг говорю, — сейчас спущусь.

Осветил фонариком стены, вижу вдруг сбоку — железный крюк вбит. Почему-то испугало это меня — значит, какие-то люди тут проходили? Привязал я к крюку веревку, начал спускаться. Ладони об веревку разгорячились, а самому холодно, весь дрожу. И представляю еще, как в холодной воде окажусь! Вот кончилась веревка, повисел я, ногами болтая, — и прыгнул. Долго, мне показалось, летел, фонарик кверху подняв, потом свет фонарика исчез — это я с головой в воду ушел. Вынырнул, отфыркиваясь, встал. Посветил — действительно вода: с фонарика каплет, расходятся круги.

— Ну что? — где-то рядом Гагин голос. — Удачно?

Стал я быстро шарить по сторонам фонариком, гляжу: стоит, вытянувшись, у самой стены, но лицо спокойное.

— Ну, что дальше? — говорю я, ладонью лицо вытирая.

— Ясно, что, — Гага говорит, — дальше пойдем.

— Пойдем! — говорю. — А вдруг глубже дальше будет?

— Тогда поплывем, — спокойно Гага говорит. «Поплывем!» Но сколько придется плыть — вот вопрос! Конечно, мне приходилось ночью плавать, но там хоть было известно, что где-то точно есть берег, а тут неизвестно, есть ли что-нибудь там, в темноте!

— Ну, я уже отдохнул, — Гага говорит. — Догоняй!

Взял у меня фонарик, с поднятым фонариком медленно вперед пошел, подняв над водой подбородок. Потрясающий все-таки он человек! Отдохнул! Замечательные здесь условия для отдыха! И все — снова обступила темнота и тишина. Только впереди, окруженная светом, темная Гагина голова удаляется! Сначала спокойно двигалась, потом вижу — как-то странно дергаться стала!

— Ты что?! — кричу.

Тишина долгая, потом доносится оттуда:

— Нь мг грть!

— Почему?..

— Фнрк в рт!

— …Ты что, плывешь, что ли?

— …Д.

— Сейчас! — говорю.

Бросился за ним, пошел в воде, потом тоже поплыл. Догнал плывущего Гагу, посмотрел. Если бы он вдруг тут неожиданно мне навстречу попался — точно бы я от страха умер! Широко раскрытый рот — глаза от этого, как у ненормального — и изо рта яркий свет идет!

Повернулся ко мне, кивнул. Дальше поплыли. Долго плыли. Иногда, незаметно для Гаги, ногу опускал — дна нет! И главное, какая-то страшная мысль подкрадывается: «Что это? Куда это мы так долго плывем?.. Неужели может быть такой большой подвал?!». И главное — время здесь совершенно не ощущается: то ли пять минут плывем, то ли час! Гага вдруг поворачивается ко мне:

— Н мг блш — взм фнрь!

Поплыл я к нему из последних сил, чтобы взять у него изо рта фонарь, вдруг боль почувствовал, коленом о что-то твердое ударился. Быстро схватил руками: что-то железное, круглое, ребристое, вроде, люк, а вокруг по-прежнему глубоко. Встал я на этот люк — примерно по пояс из воды вылез. Гага ко мне подплыл, встал рядом, тяжело дыша. Вокруг — абсолютная тишина, только капли с нас падают, щелкают, и больше ни звука. Стали смотреть по сторонам — тьма!

— Ну что… вперед? — Гага говорит.

— Вперед! — говорю.

Какое-то вдруг ликованье меня охватило! Все равно, думаю, — если даже утонем здесь — все равно не испугались, плыли, сколько могли! Плюхнулся я в воду за Гагой, поплыл. Слезы текут по щекам, и одновременно — какое-то ликование! Плыву с фонариком во рту, и если бы не фонарик, наверно, стал бы кричать что-нибудь! Долго еще так плыли. Луч фонарика болтается по сторонам, иногда вдруг голову Гаги осветит, иногда затеряется в темноте. Вдруг вижу — в луче фонарика чьи-то ноги! Лег я на спину, поднял фонарик, стал светить. Вижу — Гага стоит над водой, на каком-то карнизе, рукой за стену держась. Протянул мне одну руку, я влез. Отдышался — потом только обернулся, во тьму посмотрел, которую мы преодолели… Да-а-а… А говорил еще я совсем недавно, что ничего такого нет, что могло бы меня потрясти! Стали светить фонарем вверх: высоко уходит стена! А вот и потолок, смутно виднеется в слабом свете. Повел я свет вдоль него, и вижу вдруг — темный квадрат в стене! Провал! Коридор! Примерно на той высоте, с которой мы спустились сюда. Только не добраться туда никак!

А если обратно поплыть, вряд ли мы из воды до веревки допрыгнем. Гага вдруг говорит:

— Хочешь конфетку?

— А у тебя разве есть? — я удивился.

— Конечно! — Гага говорит.

Взял я у него карамельку липкую. Стали нарочно громко чавкать, чтобы тишину эту нарушить.

— Ну… отдохнул? — неожиданно Гага спрашивает.

— Отдохнул!

— Тогда — вперед!

Пошел Гага по карнизу, встал так, чтобы как раз под тем темным коридором оказаться, потом вдруг достал из кармана зубило, стал стену крошить. Мягкая штукатурка оказалась: быстро выбил дыру. Под штукатуркой оказались скрещенные тонкие рейки. Гага засунул под них зубило, покачал, они немного отошли от стены, что-то вроде ручки получилось. Потом Гага влез одной ногой мне на плечо, другой в выдолбленную дыру уперся, и стал другую дыру бить, на полметра выше первой и чуть в стороне — для другой ноги. Потом — я его придерживал, и он уже обеими ногами в дырах стоя, третью дыру пробивал — для руки! И так и пошли дыры зигзагом вверх! В двух дырах уперся ногами, в третьей держится рукой, а другой рукой долбит новую дыру, чуть выше. Потом передохнет немножечко, перелезет выше, и новое отверстие рубит! Гляжу — он уже на половине стены висит!

— Слезай, — говорю, — давай я немного подолблю.

— …Спасибо! — после долгой паузы отвечает. — Я не устал!

Снова, вижу, зубило в другую руку перекладывает, в ровное место стены начинает бить. И вот совсем уже у черной дыры оказался, перелез туда наполовину, а ноги почему-то долго еще сюда свисали, видно, не было уже сил залезть! Потом исчезли, наконец, ноги, появилась голова.

— Прошу! — Гулко с высоты Гага говорит. — Парадный трап подан.

Полез я, пальцами стараясь под скрещенные рейки подлезть, вцепиться, чтобы обратно не грохнуться. Рейки трещат, ломаются — еле успеваешь за следующую перехватиться. Главное, — только стену перед собой увидеть, ни назад не смотреть, ни вверх. Потом, чувствую, рука меня за шиворот схватила. Ввалился я в дыру, лег.

— Я в центральной библиотеке был, — где-то рядом Гага говорит. — Все книги читал про наш город — даже старинные… Нигде про этот ход ничего не сказано. Ясно?

— Но кто-то, видимо, про него знает и в наши дни? — вежливо стараюсь поддержать разговор.

— Вряд ли! — Гага говорит. — Не думаю.

— А помнишь, ты говорил, — какой-то странный человек этим ходом прошел, в наш двор вышел?

— Помню. — Гага кивнул. — Ну что, отдохнул? Вперед!

Встали мы на дрожащие ноги, пошли. Примерно такой же коридор, каким мы от кочегарки к темному залу пришли, но только запах в нем совершенно другой, холодом пахнет, запустением, пылью, чувствуется, давно здесь никого не было!

Но было такое чувство, что по нему мы куда-то выйти должны! И вдруг действительно, показался впереди маленький прямоугольник, по краям обведенный тонким светом! Дверь! Добежали до нее, подергали, дребезжит, но не открывается! Разбежались оба сразу, ударили плечами и вывалились наружу. Сначала зажмурились от ярчайшего света, ничего не могли рассмотреть.

Потом глаза начали привыкать, смотрим: находимся мы у высокой кирпичной стены, старинного типа: высокая, отвесная, даже немного нависает над нами, и в этой стене маленькая дверца, из которой мы только что вывалились. Сидим мы на узенькой полоске земли, ивовые кусты вокруг растут, постепенно уходят в воду. Дальше — широкая полоса воды, за водой снова берег, заросший высокими кустами

— Ну… вперед! — Гага говорит.

Подошли мы к воде, видим: в ивовых зарослях плавает плот с четырьмя толстыми столбами по краям. Подошли ближе, увидели: это не плот, а перевернутый стол с толстыми круглыми ножками. Встали мы на стол, гребя палками, через пролив переплыли. Влезли с трудом в высокие густые кусты. Тень, сырость. Черный широкий пень, обсыпанный сиренью. Потом кончились, наконец, кусты, мы выбрались на поляну. Неподвижная солнечная тишина. Ржавая голая кровать стоит на краю. Подальше старый фундамент дома, пригорок с обломками кирпичей, заросший фиолетовыми цветами. Гага быстро пошел дальше, в тот конец поляны, и вдруг с хрустом куда-то провалился. Подбежал я к нему, гляжу, часть поляны застеклена, стекла в рамах, местами просто рамы, стекла уже выбиты.

— Окна внутрь земли, понял? — почему-то торжествующе Гага говорит, выбираясь из проломленного им стекла.

— Да это не окна! — говорю ему, — это теплицы! Раньше, видно, в них овощи выращивали, а потом забросили почему-то.

— Так. Ясно! — выбираясь на незастекленное место, Гага говорит.

Пошли дальше — снова в зарослях оказались. Лезли через заросли минут, наверно, сорок, и снова потом на берегу оказались. Вода, заросшая деревьями, высокие деревья — за ними ничего больше не видно.

— Смотри! — шепотом вдруг Гага мне говорит. Посмотрел я, куда он показывал, вижу: кошка!

Но очень странная, — никогда раньше не видел я таких кошек: вся черная, а голова, начиная от шеи, ярко-белая! Стоит у воды: лапой трогает воду, тронет, и быстро отдернет, тронет, и быстро отдернет. Потом услышала нас, повернула свою белую голову, и так изумленно застыла с поднятой лапой. Потом шаркнула быстро в кусты, все! — будто ее и не было!

— Понял? — Гага многозначительно говорит.

— Что?

— Видел, как она себя вела?

— Как?

— Видел, как изумилась? Ясно, что человека здесь ни разу еще не видела. В общем, ясно! — торжествующе говорит.

— Что ясно-то?

— Что этот остров соединяется с остальной землей только тем ходом, через который мы пришли — больше никак! Раньше люди, может, и помнили этот ход, а теперь уже забыли, только мы теперь по нему можем пройти.

— Да как это может быть, — говорю. — В нашем веке?

— В нашем веке, — Гага говорит, — много еще загадочного существует!

Хотел было я сказать ему, что он ошибается, но вижу, он кулаки сжал, лицо дрожит, бесполезно сейчас с ним спорить! Конечно, — раз добрались сюда, с таким трудом, то — ясное дело, открыли новую землю!!

— А как же, — только сказал я, — ты говоришь, что люди этот ход забыли, а сам говорил, что видел, как человек из этого хода в наш двор выбрался?

— Ну и что? — Гага упрямо говорит. — Он отсюда ушел, а мы — пришли!

— Ну и что теперь будем делать? — спрашиваю.

— Вернемся, — Гага говорит, — возьмем все необходимое и начнем освоение!

Что обратно пойдем — это я обрадовался. Только оказалось вдруг, что обратно Гага тем же путем хочет добираться. Страшно не хотелось мне в эту сырую черную дыру лезть, снова огромный темный зал переплывать — и так мы уже мокрые были, дрожали! Но с Гагой бесполезно спорить — уверен, что только тот путь сюда ведет, поэтому и остров никому не известен! Хотел я было сказать ему, что наверняка до нашего дома отсюда поверху минут за десять можно добраться, но посмотрел на его лицо, и молча, ни слова не говоря, первый в темноту пошел.

Неохота рассказывать, как мы обратно через весь этот ужас пробирались, только скажу, что еще тяжелее было, чем в первый раз. Наконец, от усталости падая, мокрые, естественно, насквозь, оказались мы в теплом коридоре, который к кочегарке вел. После темноты и холода он уже мне замечательным местом показался: жарко, сухо, и красные отблески от котла доходят — значит, близко уже жизнь, люди! Но Гага выглянул через прорытый нами канал в угле, и быстро обратно отшатнулся.

— Нельзя выходить! — шепчет.

— Это почему это? — я совсем уже терпение потерял.

— Там кочегар сидит! — Гага шепчет. — Нельзя, чтобы он узнал, что мы через этот ход прошли!

— Почему нельзя-то? — тут я уже совсем возмутился.

— Ты что же думаешь — он просто так здесь сидит? — Гага говорит.

— Конечно, просто так! Обычный кочегар! — я чуть было уже не кричал.

— Обыкновенный! А почему он, интересно, что-то все время пишет? — Гага говорит.

— Ну ладно! Если ты считаешь, что все так необыкновенно, — лягу прямо здесь и буду спать!

Устал я, действительно, очень сильно. Разровнял немного уголь, который мы сюда протолкнули, лег, руки под голову положил, и вправду, неожиданно заснул. Проснулся, не знаю уж через сколько — Гага меня разбудил.

— Давай, — говорит, — выбираемся потихоньку — он ушел.

Выбрались мы во двор. Я, с Гагой не прощаясь, домой пошел. И бабушка к тому же — хороша бабушка! — вместо того чтобы выругать меня как следует, говорит спокойно:

— Где же ты так изгваздался, родной! Ну — снимай быстро, я в тазу замочу! Но молодец, что к пяти поспел, как я велела, за это я тебя оладьями угощу.

Посмотрел я на часы — действительно, всего пять часов — всего четыре часа это путешествие продолжалось, а казалось — год! Поел я, потом телевизор посмотрел, после спать лег — здорово я в тот день устал. Ночью вдруг приснился мне темный зал, как мы в нем плывем — во сне все это страшнее еще казалось. Проснулся я, весь в поту, лежал, не двигаясь. Потом вдруг горячая вода из уха вылилась — наверно, в темном зале мне в ухо набралась. Почему-то испугался я, на кровати сел. Сказал себе, что никогда больше с Гагой никаких дел не имею. Хватит! Все! Но утром встал, по двору поболтался, и неожиданно к Гаге пошел.

Он кивнул деловито, видно, и не помнил того, что я, не прощаясь с ним вчера, ушел.

— Посмотри, — в сторону стола кивнул. — Я там набросал кое-что… по-моему неплохо.

На столе лежит листок, на нем были нарисованы квадратики, и в них написано: кочегарка — коридор — Темный зал — коридор — Остров.

— Ну как? — спрашивает.

— Замечательно! — говорю. — Даже лучше, чем в действительности!

Тут Гага обиделся, злобно на меня посмотрел:

— Знаешь, как называется человек, который ни во что не верит? Циник! И в тебе уже много этого, ты ко всему уже с усмешкой относишься! И это еще в молодом возрасте, — а что потом с тобой будет — представляешь?

— А с тобой? — говорю ему.

— Ладно, — Гага говорит. — Так будешь участвовать в освоении или нет?

— Ладно, буду — не бойся! А то ты без меня вообще голову себе сломишь!

— Тогда так, — Гага говорит. — Я тут набросал список, что нам надлежит в первую очередь на остров взять. Значит так. 10 банок тушенки. Два спальных мешка. 10 инкубаторных цыплят. Две буханки хлеба. Полкило конфет. Топор. Транзисторный приемник.

— Так, — говорю, — а зачем нам десять цыплят?

— Как зачем? — Гага говорит. — Жить на острове будут. Яйца нести.

— А кошка та их не сожрет?

— А мы ограду для них сделаем.

— Так… А где мы два спальных мешка возьмем?

— В прокате.

— Так, а зачем транзисторный приемник с собой брать?

Представил я, как мы со всем этим грузом через темный зал плывем, а потом еще взбираемся по вертикальной стене!

— Может, — говорю, — телевизор с собой взять, чтобы там программу «Время» смотреть?!

Ничего не ответил на это Гага, даже голову от своего дурацкого списка не поднял! Потом только произнес:

— Так… За хлебом и конфетами ты сходишь, или мне нужно идти?

— Схожу!

— Деньги нужны?

— Есть!

Вышел я от него, пошел в булочную. Ладно, думаю, — сделаем все так, как он хочет. Посмотрим! Вошел я в булочную, взял на руки две буханки, схватил кулек с конфетами, шел уже к выходу — потом посмотрел вдруг почему-то вниз, себе под ноги. И чуть было не упал от ужаса: гляжу, на полу около кассы, свернувшись и мурлыча, та самая кошка лежит — черная, с белой головой, которую мы на нашем необитаемом острове видели! «Как же она тут оказалась?» — мелькнула мысль.

Почему-то в тот момент не подумал, что спокойно она оттуда пришла сюда, по обычной дороге, и ни по каким катакомбам не лезла! Но посмотрел я потом на кошку, как лежит она, спокойно мурлыча, и понял вдруг: никакого острова нет, есть просто какой-то заброшенный участок в десяти минутах ходьбы от нашего двора! Положил я почему-то буханки и конфеты на место, обратно к Гаге побрел. Он так и подскочил, когда про эту кошку услышал. Выскочили мы от него, к булочной помчались.

— Но мокрая ведь она? — на бегу спросил Гага.

Но нет — абсолютно сухая кошка оказалась! Открыла снисходительно глаза, когда Гага ее рукой тронул — и снова зажмурилась.

— Так, — Гага тихо сказал и из булочной вышел.

Я догнал его/ Молча шли с ним по улице. Вошли во двор, дошли до парадной, поднялись.

— Ну, я пойду? — робко спрашиваю.

Гага только убито рукой махнул — так расстроился.

…Недели через две после этого ехал я с родителями в гости на такси. Переезжали мы какой-то мостик, через какой-то промышленный ручей — в него со всех сторон сточные трубы впадали, по берегам деревья росли, и вдруг мелькнула за деревьями та красная стена, из которой мы вылезли тогда к нашему «необитаемому острову»! И над стеной этой — высокая труба, и на трубе этой выложено было белым кирпичом: «1924». То есть работает там обычный завод, и ничего таинственного ни за этой стеною, ни рядом — нет. Наутро встретились мы с Гагой в школе, и я рассказал ему об этом. И долго после этого мы не вспоминали о нашей экспедиции.

Пока однажды…

День этот я хорошо запомнил: как раз накануне Первого мая это было. Еще бы не запомнить: объелся я за ужином блинов, а точнее — оладьев. Лежал на диване и стонал.

И вдруг — звонок. Абсолютно некстати! И появляется, ясное дело, Гага. Кто другой еще может настолько некстати появиться? По глазам его вижу, вернее, по одному даже глазу, он ко мне профилем сел, что появилась у него очередная безумная идея.

— Спишь? — вроде бы равнодушно спрашивает.

— Сплю, — говорю. — А что? По-моему, лучше спать, чем делать глупости!

— Думаешь? — спросил Гага.

— Уверен!

— Прости, что я тебя поднимаю, — изысканно-вежливо говорит Гага, — но может быть, выйдем на секундочку во двор?

— А дальше?

— Нет, только во двор. Этим и ограничимся. Встал я, оделся, хотя не очень-то верил, что он двором ограничится.

Вышли во двор. Почти во всех окнах свет горит. Понятно, завтра праздник, люди готовятся. Вот в моем окне, на третьем этаже, бабушка показалась. В другом окне, тоже на третьем этаже, Гагина мать встала на подоконник, свесилась — какую-то банку между стекол поставила. Обыкновенно все. Спрашиваю:

— Ну что? Гага говорит:

— Здорово, а? Почти все окна горят! Посмотрел я на него с изумлением: совсем уже, что ли, умишком ослабел? Вытащил меня во двор, чтобы я посмотрел, как окна светятся в доме?

— Да… здорово горят! — чему-то радуясь, говорит Гага. — Одно только не горит… Не знаешь — это в моей квартире или твоей? Посмотрел я — действительно: одно окно на нашем этаже темное. Ну и что?

— Не знаю, — говорю, — в чьей это квартире, в твоей или моей, какая разница? Я у соседей редко бываю, так что точно не помню, чье это окно… Судя по расположению — оно и к твоей квартире относиться может, и к моей. Могу идти?

— Да… Интересно, — говорит Гага. — А видел ли ты когда-нибудь, чтобы в окне этом свет горел?

— А почему бы ему там не гореть? — спрашиваю.

Но сам начал уже вспоминать..

Вообще часто так было, что мы во дворе играли до темноты, видели, как в окнах начинал свет зажигаться — в одном, после в другом. И мне тоже стало вдруг казаться, что окно это — в самой середине третьего этажа — всегда темным было.

— Ну и что? — спрашиваю Гагу.

— Не знаю, — он пожал плечами.

— То есть, ты хочешь сказать, что это особенное какое-то окно?

Гага долго молчал, потом спрашивает:

— Не знаешь случайно, сколько окон в вашей квартире всего?

— У нас в двух комнатах три окна, в кухне одно, и у Лидии Григорьевны с Борисом Ефимычем два. Шесть.

— Так, — говорит Гага. — У нас — три, в кухне — одно и у соседа-кочегара — одно. Складываем твои окна с моими — получается одиннадцать. Теперь сосчитай, сколько всего окон на третьем этаже.

— …Двенадцать! То есть, ты хочешь сказать, что одно окно лишнее?

— Ну, может и не лишнее, — говорит Гага. — Но ясно, что оно ни к моей, ни к твоей квартире не относится.

— К чему же оно относится? Гага только плечами пожал.

— Как же в эту комнату попасть? — спрашиваю.

— А думаешь, надо попадать? — спрашивает Гага.

«Так, — думаю, — все ясно! — Гага новую загадку изобрел, и непонятно, что можно ему возразить!»

— Та-ак… — говорю, — значит, между нашими квартирами какая-то комната, вход в которую неизвестно откуда?

— Видимо, — Гага плечами пожал.

— И что же там происходит?

— Откуда я знаю? — говорит Гага.

— И что ж это за комната такая, неизвестно?

— Я расспрашивал старожилов нашего дома, — говорит Гага, — никто из них даже не догадывается, что одно окно в нашем доме всегда темное.

— Значит, это ты первый заметил?

Гага плечами пожал:

— Видимо, я.

— Ну и что теперь будем делать?

— Думаешь, надо обязательно что-нибудь делать?

— Ладно, не притворяйся! — я разозлился. — Не просто же так ты меня во двор вытащил — явно хотел что-то мне предложить!

— Ну, неплохо бы, вообще, заглянуть в эту комнату, — говорит Гага. — Но вход в нее, видимо, замурован. Когда, с какой целью, и что в этой комнате замуровано — вот на какие вопросы хотелось бы получить ответы, — говорит Гага.

— Проникнуть в эту комнату через стены не удастся — вряд ли твоя преподобная бабуся позволит стену в вашей комнате проломить!

— Бабушка? — обрадовался я. — Она позволит! Пойдем, честно ей все расскажем — она разрешит!

— Да нет, — говорит Гага. — Не стоит лишних людей в нашу тайну посвящать. Думаю, самим удастся разобраться. Завтра Первое мая, все почти на демонстрацию уйдут, и мы с тобой в комнату эту проникнем.

— Но как?

— Думаю, на крыше за трубу веревку привяжем, и один из нас спокойно по этой веревке до окна спустится.

— Ты это называешь — «спокойно»?

— А что? По-моему, мы уже спускались на веревке с высоты не так давно?

— Ну, там хоть не видно было, какая высота, а тут ясно — грохнешься — все переломаешь!

— Пожалуйста, — говорит Гага, — я спущусь, а ты будешь на крыше находиться, за веревкой следить.

— Ну, почему же, — говорю, — можем жребий вытянуть — кому спускаться!

— Ну, хорошо, — говорит Гага, — завтра в девять часов я зайду за тобой, с веревкой.

Вернулся я поздно уже, лег спать. Но всю ночь не мог заснуть. «Надо же! Считал, что никаких больше тайн нет во всей вселенной, а оказалось — вот тайна, под боком, рядом с моим диваном — замурованная комната!» Так и заснул я под утро, думая о ней, и приснился мне страшный сон.

Будто бы встаю я с дивана, вылезаю через форточку на подоконник, потом, держась за раму, пытаюсь свеситься подальше, чтобы в ту, соседнюю комнату заглянуть, но нет, сбоку не видно ничего, только оконный переплет.

Вдруг, решившись, я отталкиваюсь от своей рамы вбок, лечу и оказываюсь на подоконнике той комнаты! Чуть не сорвался, но успел ухватиться кончиками пальцев за оконный переплет.

Потом прижался лбом к холодному стеклу, стал смотреть. Тут, к счастью, над двором луна появилась, и все стало мне видно в той комнате: продолговатая пустая комната, на полу черные тени от рам, в углу — цилиндрическая железная печка до потолка. И все! И ничего больше в этой комнате нет. И даже двери нет — вот что поразительно! Комната есть, печка есть, а никакая дверь в эту комнату не ведет — ни открытая, ни закрытая!

Передвинулся немножко по подоконнику, ладонью форточку толкнул. Она заскрипела вдруг, страшно громко, в тишине, и сдвинулась. Еще нажал — она почти полностью открылась и вторую форточку во второй раме сдвинула.

Подтянулся я, скорчился, и стал в эту форточку протискиваться. Пролез, повисел в комнате вниз головой… Черные тени там на полу. Тихо — только слышится громкое мое дыхание. Потом ступил руками на подоконник, потом сделал переворот и ногами встал на пол. Все! Прошел по всей комнате, стены осмотрел. Дверь все-таки есть, в той самой дальней стене, где печка. Но заклеена — чуть выступает высокий прямоугольник под обоями! Потом стал разглядывать более подробно: какие-то вещи, видно, оставленные старыми жильцами, валяются на полу: старая самодельная кукла, чулок, набитый песком и кое-где перевязанный, с глазами и ртом, нарисованными углем, потом металлический милицейский свисток с катающимся шариком внутри, еще — «маялка», сшитая из обрезков материи с зашитой внутри, — вспомнил я, — бляхой от морского отцовского ремня. И со страхом я вдруг понял, что все эти вещи мне знакомы, вернее, все это были мои вещи, которые я в разное время потерял, и как-то они оказались сейчас все вместе в этой комнате? Вернее, вспомнил я, они и не потерялись, а странным образом все исчезли — и вот теперь оказались как-то в закрытой этой комнате, на полу. Зачем? И кто их сюда собрал? Я быстро посмотрел назад — открыта ли форточка? Потом посмотрел вперед и увидел, что заклеенная дверь качается под чьими-то ударами, кто-то хочет войти в эту комнату; потом обои криво и далеко порвались, и дверь стала медленно отворяться. С бьющимся сердцем я отскочил к окну и… проснулся у себя на диване. Но долго еще не мог понять, что это был сон — настолько реально все было в той комнате. Потом я заснул, и разбудил меня звонок.

В комнату в сопровождении бабушки вошел Гага.

— Все спишь? — сказал он. — Что, разве ракеты смотреть не пойдем?

При этом он подмигивал мне так, что пробка в графине на столе дребезжала.

— А… ракеты смотреть… пойдем! — сказал я, с трудом возвращаясь к реальности.

Я встал, оделся и увидел на плече Гаги свернутую веревку… Значит, сон мой не так уж далек от действительности. Во всяком случае, в ту комнату мы сейчас полезем.

Мы поднялись по лестнице наверх, открыли дверь на чердак. Сгибаясь под низкими наклонными балками, мы шли к слуховому окну. День был солнечный, в слуховое окно входил толстый слой солнца. В луче солнца светились тучи пыли. «Как, — вдруг подумал я, — планеты во вселенной». Быстро промелькнула золотая муха. «Как комета», — подумал я. Гага вошел в пыль, закашлялся, и в освещенном столбе пыли далеко пошли волны кашля.

Через слуховое окно мы вылезли на грохочущую крышу.

— Ну, на какой трубе делаем петлю? — деловито спросил Гага, проводя веревкой вверх-вниз по своей спине, почесывая между лопаток.

— Думаю, к этой! — сказал я.

Мы подползли к краю крыши, посмотрели, куда свесится веревка — да, приблизительно над этой комнатой. Мы обвязали веревку вокруг трубы, подергали — нормально!.. Сбрасывать пока не стали, чтобы какие-нибудь жильцы третьего этажа, случайно оставшиеся дома, не заметили веревку и не подняли крик.

— Ну — кто? — спросил я.

Я почему-то был твердо уверен, что в комнате той все именно так, как я видел во сне — поэтому, честно говоря, сильно боялся.

— Видимо, мне придётся, — сказал Гага.

— Что значит, «придется»? — разозлился я. — Будем тянуть жребий, как договорились. Спички есть?

— С вредной привычкой курения покончил во втором классе, — насмешливо сказал Гага.

— Ну, тогда считаться будем — ясно? Пришлось вспомнить малолетскую считалку: «Эники, беники, си, колеса, эники, беники, ба!» Выпало, конечно, спускаться мне.

«Ну, что ж, — усмехаясь про себя, подумал я, — один раз уже влезал в эту комнату, во сне, второй раз влезать будет уже легче!»

Гага привязал веревку мне за пояс, еще раз обвязал вокруг руки.

— Только помни, в чем главная опасность! — сказал Гага.

— Думаю, в том, что можно грохнуться! — стараясь улыбнуться, сказал я.

— Да нет, — с досадой сказал он. — В том, что рядом с тем окном — окно комнаты кочегара! Наверняка он за нами следит. Я думаю, что как-то он с замурованной комнатой связан.

— Ах вот, оказывается, в чем опасность! — насмешливо сказал я, но Гага, как мне кажется, насмешки не почувствовал.

— Ну, мне пора! — я махнул рукой и на четвереньках полез к краю.

Потом осторожно слез, повис, держась руками за ржавый край. Сердце билось, как пойманная рыба. В глазах потемнело, я почувствовал боль в животе и плече. Отпустив край крыши, я болтался в воздухе, как кукла, веревка стискивала плечо и живот. Потом, шурша об острый край крыши, веревка стала удлиняться. Я начал опускаться. С каждым метром я чувствовал облегчение, почти счастье, все-таки на один метр спустился, если падать, то уже с меньшей высоты!

Потом я оказался напротив окна четвертого этажа. К счастью, в комнате никого не было, но зато на подоконнике среди цветов сидела кошка, та самая, черная, с белой головой, которую мы встретили на «необитаемом» острове! Она сидела среди цветов спокойно и, как мне показалось, насмешливо глядела на меня.

«Так. Еще одну глупость придумали!» — казалось, говорил ее взгляд. Потом я болтался уже ниже окна, но этот насмешливый взгляд кошки продолжал преследовать меня. Наконец, я нащупал ногой внизу углубление — окно. Я уже висел, извиваясь на веревке, как червяк, пытаясь заглянуть вниз, в это окно. Веревка толчками спускалась, и вот уже моя голова оказалась на уровне закрытой форточки.

Стекло отражало белые облака и синее небо — пришлось долго двигать головой, чтобы увидеть внутренность комнаты. Так! Обычный стол. Диван у стенки… Около дивана аквариум, фикус… Таинственная комната, к которой я с таким риском спускался, оказалась точным повторением моей комнаты, в которой я живу!

Некоторое время я размышлял над этим загадочным совпадением: зачем кому-то понадобилось эту комнату делать полным повторением моей? И рыбки в аквариуме точно такие же: одна совсем золотая, другая буро-ржавая… Это же мои рыбки! И тут я с диким приступом злобы понял, что никакая это не другая комната — это именно моя комната, и для того я с такими трудностями спускался с крыши, чтобы увидеть собственную свою комнату! Не рассчитали, болваны, и теперь я вишу совершенно не там! К тому — же я стал крутиться, еще прибавилось головокружение. Когда я оказывался лицом к окну, носками ботинок я пытался дотянуться до ржавого подоконника, подтянуться, встать на подоконник, немного отдохнуть. Наконец, это мне удалось, я подтянулся подошвами к окну, жадно схватился за термометр, укрепленный на окне, выпрямился. Я стоял, тяжело дыша, глядя внутрь своей комнаты. Конечно, можно было постучать в стекло, бабушка вошла бы в комнату и открыла, но я представил, что с ней будет, когда она увидит меня за окном, на уровне третьего этажа, висящего на веревке! Ладно уж, лучше перетерплю! Рыбки с удивлением тыкались носом в аквариум, видимо, удивляясь моему появлению с неожиданной стороны. Чуть отдышавшись, осторожно держась за градусник, я откинулся — не удастся ли как-то перебраться на подоконник того окна — но нет — оно отсюда было очень далеко, а стена между окнами оказалась очень отвесной. Тут я испугался, что бабушка войдет в комнату и увидит меня за окном, и я быстро дернул веревку три раза, что означало по нашему уговору: «Спускай вниз!»

Веревка пошла, и скоро я с облегчением ступил на твердый асфальт, с трудом развязал узлы. Веревка поползла вверх, и, мотнув растрепанным кончиком, скрылась на крыше.

Я не успел еще отдышаться, как прибежал Гага.

— Да… промахнулись немножко! — сказал он. Как всегда — все уже знал!

— А хоть чуть-чуть… заглянуть в ту комнату не удалось? — с надеждой спросил он.

— Если бы у меня была шея, как у жирафа, тогда, может быть, и заглянул бы!

— Ну ладно, — сказал Гага, — короткий отдых! Все-таки праздник сегодня — имеем право.

Мы вышли из двора, добежали до Летнего сада, и там, стоя на парапете, руками держась за решетки, смотрели, как по набережной идет современная техника: танки-амфибии, зачехленные огромные ракеты на специальных автоприцепах, потом пушки с толстым, высоко поднятым дулом. Стоял грохот, все дребезжало, когда шла мимо нас очередная колонна; Гага что-то пытался мне говорить, но только зря открывал рот — ни слова не было слышно!

Потом, когда парад прошел, мы вернулись во двор и разошлись по домам: я знал, что бабушка печет мои любимые пирожки с маком. Было уже совсем темно, я спал, как вдруг меня разбудили отчаянные звонки. Потом в комнате зажглась лампа, и возле меня оказался красный, взъерошенный Гага. Его обычное хладнокровие исчезло без следа.

Глаза сверкали, рука, которой он все время поправлял прическу, дрожала.

— Свет… в том окне! — тяжело дыша, проговорил он.

Я подскочил на диване, потом быстро оделся, и мы выбежали во двор. Мы задрали головы, но видно было плохо. Тогда мы быстро пошли в тот конец двора, к высокой глухой стене, с той стороны закрывающей двор, — отсюда окна третьего этажа были видны хорошо. Во всех окнах ярко горел свет, только одно окно — то самое — было темным… Дождь капал на наши разгоряченные лица.

— Сейчас! — прошептал Гага.

И тут, замерев, мы увидели, как в окне той комнаты появился маленький, красный, дрожащий огонек. Но вот он, так же дрожа, стал наливаться, разрастаться. Рядом с ним, с некоторым опозданием, росли еще два огня — желтый и зеленый. Потом огни стали блекнуть, и в комнате снова стало темно. Довольно долго мы ждали, стоя у стены — и снова в той комнате появились странные огни, не похожие ни на лампы, ни на свечи — это было что-то совсем другое! Это повторилось раз десять.

— Надо срочно туда! — прошептал я.

Мы вбежали на чердак, вылезли на крышу. Перевязали веревку на другую трубу — чтобы снова не оказаться в моем окне, чтобы на этот раз точно уже спуститься к загадочному окну!

— Я спущусь! — схватился за конец веревки Гага.

— Нет, я! У меня уже опыт есть, а сейчас время тратить нельзя!

Любой ценой мне хотелось самому проникнуть в тайну замурованной комнаты! Я быстро обвязался веревкой и ногами вперед слез с крыши. Оттого, что я слез с крыши быстро, почти спрыгнул, я стал вдруг раскачиваться взад-вперед и никак не мог остановить это раскачивание! В окне третьего этажа, к которому я спускался, все было другое, чем в прошлый раз — значит, другое окно, значит, я спускаюсь теперь верно!

Потом я долго видел перед носом темную стену между этажами, потом под ногой появилась впадина — то окно!

Медленно, стараясь не качаться, я опускался и точно встал ногами на край подоконника! Быстро отпустив веревку, я ухватился пальцами за раму и стал смотреть внутрь комнаты. В комнате сейчас был ровный темно-красный свет, и сначала, кроме этого света, я ничего не видел другого. Потом, прижавшись лбом к стеклу, я разглядел, что в комнате никого нет, и посередине нее стоит большой старинный стол, а у стола кресло с высокой спинкой. Вдруг прямо из стены вышел человек. Он повернулся лицом к окну — и от страха я чуть было не отпустил раму: лицо его до самых глаз было скрыто черной повязкой!

Не заметив меня, он подошел к столу, поставил на него медную ступку с пестиком, которую принес с собой, потом высыпал в нее что-то из маленькой железной коробочки и стал толочь! Что-то было в нем знакомое, но что — я не мог вспомнить. И вдруг я узнал его, даже сквозь повязку! Кочегар, тот самый, который стерег подземный ход, оказался сейчас в этой замурованной комнате! Мне стало страшно. Я захотел быстрее слезть с окна, спуститься во двор, но от дождя подоконник стал скользким, ботинок поскользнулся, и, едва успев поднять локти перед лицом для защиты, я с грохотом и звоном стекол ввалился в комнату. Вернее, только наполовину, до пояса, а остальная моя часть висела над бездной. Животом я лежал на раме. Увидев меня, кочегар оцепенел. Кто бы он ни был, мое появление, безусловно, его потрясло!

— Что вы тут делаете? — от растерянности спросил я.

Для человека, ввалившегося в окно, вопрос этот, как сразу же я понял, был довольно нахальным. К тому же я вдруг безудержно начал чихать. Я чихал, лежа животом на подоконнике, из глаз моих текли слезы…

— Как что? Перец толку! — растерянно сказал кочегар. Нагнув, он показал внутренность ступки,

потом для чего-то снял с лица повязку и тоже, вместе со мной, начал чихать. К тому времени я разглядел уже комнату, и дверь (просто она была в боковой стене и открывалась наружу, поэтому я ее и не заметил), и диван, и шкаф с книгами, и темно-красную лампу в углу! Ясно! Снова ошибка! Вместо той комнаты я ввалился в комнату кочегара! Все ужасные последствия моего поступка мгновенно пронеслись в моем мозгу. Конечно же, никто не поверит, что я влез в чью-то комнату с чисто научными целями, конечно, все подумают, что я залез воровать! Все пропало! Хотя бы это чиханье не кончалось как можно дольше! Я согласен лежать на подоконнике хоть год — лишь бы события не развивались дальше!

— Так зачем ты ко мне забрался? — чихая и вытирая слезы со щек, проговорил кочегар.

— Я не к вам… я по соседству! — чихая, проговорил я.

— Постой, постой! — проговорил он. — Это ты вроде, со своим дружком, через кочегарку мою куда-то лазил?

Я кивнул.

— А сейчас куда лезешь? — спросил он.

— Я не к вам! — говорить было трудно со сдавленным животом, — я… по соседству!

— Куда это?

— В соседнюю комнату… замурованную… — проговорил я.

— Зачем вам туда? — спросил он.

Кочегар попытался втащить меня в комнату, но ничего у него не вышло — веревка не пускала.

— Понимаете — всегда там темно. Ну а сегодня, — торча в окне, разглагольствовал я, — вдруг увидели там какой-то свет! Какие-то разноцветные огни — появятся, разгорятся — потом исчезнут!

— Разноцветные? — заинтересовался кочегар. — Когда это было?

— Да только что! Только что перед этим, как я к вам… упал, — сказал я.

— Разноцветные! Да это же салют! — сказал кочегар. — Со двора его не видно, а в стеклах третьего этажа он отражался.

— Да? А почему же в остальных окнах он не отражался, только в том?

— Потому что в остальных комнатах свет горел! — сказал он. — Только одно темное было — поэтому в нем салют и отражался.

— Точно! — с огорчением произнес я. — Пойду Гаге это скажу!

Я поднял кепку и хотел выйти обратно в окно.

— Постой-ка! — кочегар схватил меня за волосы, торопливо втащил меня в комнату. — Ты куда?

— Туда, — я кивнул за окно.

— Нет уж! — кочегар стал за волосы втаскивать меня в комнату. Слезы выступили у меня на глазах.

С грохотом я свалился с подоконника на пол. Встал на ноги. Осколки с мелодичным звоном заструились с меня. Кочегар развязал сдавливающую мой живот веревку. Ноги у меня крупно дрожали. Я сел на старинное кресло с высокой спинкой. Кресло заскрипело.

— Ну так вот! — проговорил кочегар. — Для первого раза я вам прощаю и любознательность вашу одобряю. Но только таким путем действовать больше не надо. Ясно? Тут вдруг раздался вежливый стук в окно, и в комнате появился Гага.

— Так. Еще один! — недовольно проговорил кочегар.

— Вы извините уж его, — почему-то сваливая все на меня, бойко и спокойно заговорил Гага, как будто он не свалился с небес, а вошел в дверь. — Он у нас немножечко того! Какую-то темную комнату придумал, которая, если и существует, никому не нужна… Он, понимаете, лунатик у нас — по ночам любит лазить по домам. Ну, мне, как истинному другу, приходится его оберегать.

От такой клеветы я чуть не поперхнулся! Это я, оказывается, все делаю, а «истинный друг» оберегает меня!

Я злобно глянул на Гагу — но он незаметно мне подмигнул.

— Так что — извините! — снимая кепку, проговорил он. — Простите за беспокойство! А стекла мы вам завтра же вставим! Мой дедушка был стекольщиком — так что не сомневайтесь!

Одной половиной лица лучезарно улыбаясь хозяину, другой отчаянно подмигивая мне, Гага, пятясь, стал выходить в коридор.

— Извините! — я вышел за ним, в коридор его собственной квартиры. Но Гага потащил меня снова на лестницу.

— Куда? — упираясь, спросил его я.

— На крышу! — проговорил он.

— Нет уж! — я вырвался.

— Но надо же веревки снять, чтобы не болтались!

— А-а! — я обрадовался. — Веревки! Веревки отвязать — это можно!

Я первый побежал вверх по лестнице.

— Ну — видел там? — догоняя меня, проговорил Гага.

— Где там?

— Ну там, у этого якобы кочегара… Дверь в темную комнату.

— Где дверь? — я остановился.

— Шкафом задвинута, — проговорил Гага. — Думал — не замечу я! Но меня не проведешь! Так что — достаем стекла, приходим к нему якобы стекла вставлять, а когда он на смену в кочегарку пойдет — откроем дверь и проникнем в темную комнату.

— Замечательно! — проговорил я.

На следующий день был еще праздник, я сидел дома, наслаждался чтением старинных журналов «Нива», выменянных у нашего одноклассника Малова на альбом марок. Звонок. Я с неохотой поднялся, открыл дверь. Вошел Гага.

— Вперед!

— Что, в темную комнату пойдем?

— Если получится, — сухо проговорил Гага.

— А нет ли там… опасности какой-нибудь?

— Вполне может быть, — ответил Гага еще более равнодушно.

— Ну ладно… Сейчас соберусь!

Я оделся почему-то по-зимнему, в пальто и в шапку, и мы пошли.

На лестничной площадке томился наш одноклассник Маслекин с двумя своими взрослыми дружками — Пекой и Тохой. Они «балдели», то есть под громкую музыку магнитофона раскачивались, зажмурив глаза. Нас они не заметили — но я поглядел на них с некоторой завистью. Во, устроились! Сиди, слушай песни на непонятном языке. Отдыхай! Балдей! И никаких тебе забот!

— Делать людям нечего! — усмехнулся Гага. Мы спустились, пошли по двору к Гагиной парадной.

— Ну, а как ты думаешь, что там — в темной комнате этой? — спросил я.

— Я не думаю, я знаю, — ответил Гага. — Черная дыра.

— Что?!

Я остановился.

— Черная дыра.

— А что это?

— Ну, это такой разрыв в пространстве, через который можешь попасть в другое измерение. Слышал, небось, что иногда люди бесследно исчезают?

— Значит — мы тоже можем бесследно пропасть?

— Ты сначала войди! — утешил Гага. — Вход туда, как ты знаешь, этот цербер-кочегар сторожит. Но повод есть для захода к нему — стекла я достал.

— Так быстро?

— А ты хотел бы, чтоб медленно? — усмехнулся Гага.

— Нет, ну почему же… Отлично! — бодро ответил я.

Мы вошли в парадную Гаги.

— Постой-ка! — остановил его я. — Ведь говорят, что дом наш в восемнадцатом веке был построен? При императрице Елизавете Петровне?

— Так. Ну и что?

— А разве могли тогда быть… другие измерения?

Гага засмеялся противным своим смехом, словно лопнувший мяч засипел.

— Другие измерения? Конечно — не было их тогда! Ничего тогда не было! Земля тогда плоская была — разве не знаешь?

— Ну ладно! За дурака меня не принимай! — я обиделся.

Мы молча стали подниматься по лестнице. На площадке второго этажа тоже «балдели» ребята, сначала мне почудилось, что здесь, как-то опередив нас, оказался Маслекин с его дружками — но нет, это были другие ребята, незнакомые, не из нашего дома, но чем-то очень похожие на Маслекина и его друзей.

— Делать людям нечего! — проходя мимо них, внятно и громко проговорил Гага. — Подыхают от безделья!

Один из них открыл глаз. Я обрадовался: может быть, завяжется драка? Раньше драться я не очень любил, но теперь обрадовался и оживился: побьют нас, выкинут с лестницы, и можно будет не идти в темную комнату!

Но ребята оказались не из таких!

— А чего делать-то нам? — проговорил самый огромный из них. — Делать-то нечего ведь — сам знаешь!

— Чего в чужой парадной-то сидите?! — резко спросил я, надеясь еще на спасительную драку. — Своей нет?

— А ты купил, что ли ее?! — проговорил вдруг самый маленький из гостей.

Так! Отлично!

— Купил! Представь себе! — грубо ответил я. Но гигант, отодвинув маленького, покорно сказал:

— Ну, хорошо. Если надо так — мы уйдем! Отовсюду уже выгнали нас — теперь вы гоните!

— Да ладно уж! Оставайтесь! — мне стало их жалко.

Гага открыл уже дверь своей квартиры и ждал меня. Я со вздохом вошел, и Гага захлопнул за мной дверь на лестницу.

— Не бойся! — проговорил Гага. — Предков нет моих — в гости ушли.

Как будто бы я боялся его предков! Боялся-то я совсем другого… Гага нагнулся и осторожно поднял прислоненное к стенке оконное стекло.

— Второе бери! — показал он. Я поднял второе стекло.

— Где взял? Ведь выходной же сегодня! — спросил я.

— Где, где! — ответил Гага. — У нас в комнате вынул — где же еще!

— Ну, смело, ничего не скажешь! — сказал я. — Представляю, что твои родители нам устроят, когда вернутся!

— Если только они достанут нас в четвертом измерении! — усмехнулся Гага.

Я задрожал — чуть не выронил стекло.

— Тут-тук! — бодро проговорил Гага, коснувшись пальцем двери в комнату кочегара. — Можно?! Мы к вам стекла пришли вставлять!

Из-за двери никто не отвечал. Мне стало почему-то очень страшно.

— Интересно! — Гага потянул дверь, она открылась.

В комнате никого не было. Посреди комнаты стоял шкаф, отодвинутый от стены. Дверь в темную комнату была распахнута! Мы выскочили в коридор.

— Та-ак! — тяжело дыша, проговорил Гага. — Сам, значит, туда ушел. Испугался, что мы разоблачили его!

— Как… кого мы разоблачили? — прошептал я.

— Посланника! — прошептал Гага. — Он, видимо, человек был, но связанный с ними.

— С кем — с ними? — проговорил я.

— Ну — с существами, которые там!

— А… которые там?

— Если бы я знал — я бы не стал этому уделять столько внимания! — проговорил Гага. — Пошли!

Мы снова вошли в комнату. Как-то в ней было тревожно — из-за двери, открытой туда! Мы осторожно, ступая как по льду, подошли к приоткрытой двери. Оттуда веяло холодом и какой-то неземной, абсолютной тишиной.

— Эники, беники, си, колеса, эники, беники, ба! — быстро посчитал Гага. Выпало на меня.

— Ну, я пошел! — пробормотал я.

— Ага, — Гага кивнул.

Я переступил высокий порог… и очутился в абсолютной темноте. Я надеялся увидеть окно темной комнаты изнутри — а через него и наш двор — но окна никакого не было, было абсолютно темно и тихо. Постояв и послушав, как кровь шелестит в ушах, я осторожно поднял руки и двинулся вперед. Я шел медленно, коротким кругообразным движением нащупывая ногой пол впереди. Я двигался довольно долго — и вдруг паника охватила меня. Если бы это была обычная комната — пускай даже и темная — я давно должен был упереться рукой в стену — но здесь не было никакой стены! Была бесконечная темнота и тишина! Обычно хоть что-то видишь и что-то слышишь — а здесь не было ничего, только колотилась в голове мысль: «Ну, все! Пропал! Отсюда не возвращаются!» Потом и эта мысль, вильнув хвостиком, исчезла. Не было больше ничего…

Не знаю, сколько времени прошло, пока я пришел в себя. Я почувствовал, что лежу, подмятая рука затекла. Я поднялся и увидел далеко-далеко светящуюся щель. С колотящимся сердцем, но соблюдая осторожность, я медленно пошел туда… и вышел в светлую комнату, к Гаге!

— Ну… что ты так долго? — белыми губами проговорил он.

Я ничего не ответил и опустился в кресло. Потом мы вышли в коридор. Оставив стекла в комнате кочегара, мы стали спускаться по лестнице. Лестница была абсолютно такая же — и те же оболтусы, что удивительно, так и стояли на площадке второго этажа.

— Ну, как делишки? Что новенького? — стараясь говорить бодро, спросил я.

— Что может быть новенького-то? — вздохнул громадный.

— Вот батареи стали холодные! — пожаловался маленький.

— Естественно! — многозначительно глянув на меня, проговорил Гага.

— Ну, рассказывай! — прошептал Гага.

На следующий день я сидел дома, никуда не выходил.

— Батареи буквально ледяные! — поежилась мама. — Что — не топят больше?

— Да, говорят, приказ вышел — больше не топить! — сказала бабушка. — И кочегар в отпуск уехал, говорят. Чего же топить — раз лето приходит!

За что я бабушку люблю — что всегда все здорово объяснит, успокоит! Все просто: никуда кочегар не исчез, а просто уехал. А перед этим темную комнату осмотрел — чтоб занять ее, скажем, после отпуска! А что я дальней стены долго нащупать не мог… топографический обман — и более ничего! Ведь говорят, что в лесу человек по кругу ходит — и я по кругу ходил. Ну, молодец, бабушка моя! Спокойно стало.

На следующий день в школе Гага был высокомерен и задумчив, ни с кем не разговаривал, даже со мной. Когда Игнатий Михайлович вызвал его, Гага укоризненно глянул на него, так покорно, но тяжело вздохнул, что Игнатий Михайлович даже растерялся, стал ощупывать свой костюм — нет ли в нем какого дефекта, не сбился ли на сторону галстук?

— Почему ты так смотришь, Смирнов? — проговорил Игнатий Михайлович. — Что-нибудь произошло?

— Да нет, ничего, — тихо произнес Гага. — Вы хотите, чтобы я отвечал?

— Да хотелось бы, — пробормотал Игнатий Михайлович.

— Ну, хорошо, — Гага пожал плечами. — Что именно вас интересует?

— Урок, — робко проговорил Игнатий Михайлович.

— А-а, урок! — проговорил Гага. — Урок я не знаю.

Он сделал ударение на слове «урок», явно давая понять — что знает нечто другое, более важное.

— Да, урок… А ты выучил что-нибудь другое?

— Да ничего я не выучил! — уже почти раздраженно проговорил Гага.

— А почему же у тебя такой многозначительный вид? — усмехнулся Игнатий Михайлович.

— К сожалению, есть вещи, не предназначенные для непосвященных! — проговорил Гага снисходительно.

Игнатий Михайлович, уже протянувший было руку к журналу, чтобы поставить пару, испуганно отдернул руку и посмотрел на Гагу.

— Ты что — сделал какое-то открытие? — спросил Игнатий Михайлович.

— Ну, открытие не открытие… — скромно проговорил Гага.

— И в какой же области… это «не открытие»? Секрет?

— Во-первых, — секрет! — строго выговорил Гага. — Ну, во-вторых, эта область в науке точно не обозначена. Может быть — она слегка граничит со спелеологией, может быть — весьма относительно — с географией. Наверняка — с астрономией. Возможно, математические парадоксы там тоже присутствуют! — словно сжалившись над математиком Игнатием Михайловичем, добавил Гага.

— А с физкультурой — связано? — пробасил наш двоечник Маслекин.

— Без физкультуры открытия бы не произошло, — глянув в сторону Маслекина, ответил Гага.

— Ну — ты просто какой-то Леонардо да Винчи! — проговорил Игнатий Михайлович, — Может быть, и я заодно с тобой в историю попаду? Как учитель, не раскусивший вовремя гения и отвлекающий его от великих открытий приготовлением каких-то уроков?

— Вашей вины тут нет! — снисходительно проговорил Гага. — Вы же не можете всех видеть насквозь! У вас вон ведь сколько учеников — каждого вы не можете понять, это ясно!

— Ну спасибо, успокоил! — сказал Игнатий Михайлович. — Тогда я, быть может, все-таки поставлю тебе двойку?

— Разумеется! — проговорил Гага. — Думаю — это ваше право. Даже обязанность! — строго добавил он.

— Ну, хорошо, — Игнатий Михайлович вывел в журнале двойку.

Прозвенел звонок. На перемене Гага держал себя, как король в изгнании, — скромно, но с достоинством.

— Не будем осуждать недальновидных людей, — снисходительно говорил он. — Откуда же догадаться Игнатию Михайловичу (Гага держался настолько солидно, что даже называл Игнатия Михайловича по имени-отчеству, не просто Иг, как все мы), с открытием какого масштаба он имеет дело?

— Вообще — чего ты развыступался-то? — с досадой проговорил я, но нас уже окружили одноклассники.

— Ну, может быть, нам-то ты скажешь, что вы открыли? — спросил Боря Долгов, наш классный вундеркинд и отличник, чья слава, после выступления Гаги, явно зашаталась.

— В учебниках про это нет, — усмехнулся Гага. — А тебя ведь интересует лишь то, что написано в учебниках?

— Ну почему же? — обиделся Долгов. — Мы на каникулах с отцом знаешь какое путешествие совершили? Ни в одном учебнике про такое не прочтешь и даже, я думаю, ни в одной книге!

— Да что интересного можно открыть в нашито дни? — пробасил Маслекин.

— Значит — ничто не интересует тебя? — спросил Гага.

— Почему же — ничего? — проговорил Маслекин. — Джинсы интересуют, как у Пеки, кассетный магнитофон, как у Тохи. Если пары исправлю — батя обещал.

— Но где же вы… открытие-то свое сделали? — продолжал цепляться умный Долгов. — Ведь вы, вроде, не уезжали никуда, тут были… значит — какой-то близкий предмет? Помню — мне отец говорил, что дом наш еще при Елизавете Петровне построен, в восемнадцатом веке. Видимо — что-то, связанное с историей нашего дома?

Мы вздрогнули. Не зря Долгов отличник — здорово сечет!

— Да что интересного-то могло быть в ту глухомань, при Елизавете этой? — усмехнулся сверхумный Маслекин. — Джинсов не было тогда приличных, «кассетников» тоже. Рок-ансамблей и тех не было. Не пойму — чем нормальные парни занимались тогда?

— Видимо — со скуки умирали! — усмехнулся Долгов.

— Ну и что же мы, по-твоему, открыли с тобой? — по пути из школы домой спрашивал я у Гаги.

— Другое измерение, только и всего, — ответил Гага.

— Ну и что это дает?

— Да так, ничего особенного, — усмехнулся Гага. — Просто самая дальняя галактика, которую еле-еле в радиотелескоп мы различаем, по этому четвертому измерению свободно может в этой комнате оказаться!

— Но… как же так?

— Здравый смысл тут бессилен! — проговорил Гага. — И прошу тебя — о здравом смысле забудь, если хоть частично хочешь вообразить открытие какого масштаба сделали мы с тобой!

— Что-то я устал сегодня! — проговорил я. — Пойду, прилягу немного. Салют!

— Ну что ж — отдохни, бедняжка! — насмешливо проговорил Гага и ушел.

Войдя в класс на следующий день, я сразу же заметил, что Гаги нет. Сердце как-то булькнуло, застучало.

— Где дружок-то твой? Все открытия делает? — подошел к нашей парте Маслекин.

— Нет, серьезно, — что с ним? — глядя на часы, спросил Долгов.

— Да проспал, наверно! — беспечно ответил я. — Вчера до часа ночи приемник паяли!

— Интуиция мне подсказывает, что он вообще не придет, — почему-то шепотом проговорил Долгов.

— Почему это? — спросил я.

— Извини — но по вашим лицам давно было видно, что вы что-то серьезное затеяли! Может — вообще самое серьезное из всего, что вам в жизни предстоит сделать, — сказал Долгов. — Но вот что вы с друзьями не делитесь — это плохо!

— Да чем делиться-то? — сказал я.

— Ну-ну! — злобно проговорил Долгов. — Давайте-давайте! То-то, я гляжу, вас пятьдесят процентов уже осталось!

— Что значит — пятьдесят процентов? — заорал я. — Ты соображаешь, что ты говоришь — «пятьдесят процентов»?! Говорю тебе: проспал Гага, сейчас придет. Да и сам подумай трезво: ну что может произойти в наши дни? Холеры в наши дни уже нет! Даже дорогу по пути в школу не переходим. Так что оставь свои шуточки при себе! Все в полном порядке у нас!

— Поэтому ты так раскричался, — проницательно усмехнулся Долгов.

— С ума сходят люди! — умудренно проговорил Маслекин. — Вместо того чтобы джинсы себе приличные раздобыть — исчезают куда-то, а тут волнуйся за них!

— Ты, что ли, волнуешься?! — закричал я. — Да тебе хоть… луна с неба исчезнет — ты не почешешься! Ведь тебе ничего не нужно, кроме кассетника! А что такое электрон — знаешь?!

— Знаю, ясное дело! — зевнул Маслекин.

— Никто этого не знает. Никто — ясно тебе?

— И… Игнатий Михайлович? — потрясенно проговорил Маслекин.

— И он не знает — представь себе!.. А что такое — бесконечность?

— Это… новая дискотека такая? — проговорил Маслекин.

— Дискотека! — проговорил я. — Бесконечность… это то, над чем самые великие люди головы ломали! Ведь должна же Вселенная кончаться где-то?

— Должна, — согласился Маслекин.

— Но за этим концом, за этой стенкой… что?

— Не знаю…

— Вот именно! Если б ты знал — то давно уже президентом Академии бы стал! Ну… видимо, за стенкой этой — еще что-то?

— Видимо, — кивнул Маслекин.

— А за этим «чем-то» — что-то еще? Маслекин кивнул.

— Ну и как же все это кончается? — проговорил я. — Не думал?

Маслекин медленно покачал головой.

— Так что, — проговорил вдруг он, — Гага в бесконечность, что ли, ушел?

Все оцепенели вокруг. Правильно говорят: «Устами младенцев глаголет истина». Раздался звонок.

— А где Смирнов? — оглядывая класс, спросил Игнатий Михайлович.

— Он отсутствует! — опередив дежурного, вскочил я. — Он, наверное, заболел! Можно мне навестить его?

— Что… прямо сейчас? — Игнатий Михайлович изумленно посмотрел на меня, и мой вид его, вероятно, напугал. — А что с ним?

— Он в бесконечность упал! — пробасил Маслекин, пытаясь всех рассмешить или хотя бы поднять настроение.

— Он дома сейчас? — спросил Игнатий Михайлович.

— Да, — сказал я, всей душой надеясь, что это именно так.

— Ну иди, — сказал Игнатий Михайлович.

Я выскочил из класса. На широкой мраморной лестнице чуть было не столкнулся с директором — он испуганно отстранился и посмотрел на меня с удивлением. «Рухнула моя школьная карьера!» — мелькнула мысль.

Я вбежал в наш двор, глянул на стекло темной комнаты (оно красиво отражало белое облачко), поднялся по Гагиной лестнице, походил, остывая, по площадке… Если все в порядке — тьфу-тьфу! — нечего своим видом сеять панику! Осторожно позвонил. Раздалось бряканье замков — и по лицу Гагиного отца я сразу понял, что худшие предположения подтверждаются.

— Нет? — сразу спросил отец и тут же махнул рукой. — Ну, ясное дело.

Мы вошли в их комнату. Мать, подняв голову, поздоровалась со мной.

— Ты в школу заходил? — спросила мама. Я кивнул.

— Да ты соображай хоть, что спрашиваешь! — закричал Гагин отец. — Ведь крюк-то не поднят на двери — как он мог в школу уйти, если крюк на двери не поднят? Может — и не впускала ты его вчера вечером?

— Да что я — ненормальная, что ли? — закричала Гагина мать. — Спала уже, услышала звонок, пошла, подняла крюк, впустила его. И снова крюк опустила.

«Что они говорят? — подумал я. — У них сын пропал — а они повторяют — крюк, крюк!»

— Так, значит… он в квартире где-то сейчас? — подсказал я.

Мать вздрогнула. Отец гневно отмахнулся рукой.

— Где в квартире-то? Скажи лучше — что не впускала его вчера, не удосужился появиться твой сынок! А теперь выгораживаешь его, — а зачем? — Отец, в основном, нападал на мать, я как-то оказывался тут ни при чем.

— Да впускала я его!

— Прекрати! — отец грохнул по столу. «Да-а, понимаю теперь, почему Гага так в темную комнату стремился!» — подумал я.

— Вот вы говорите — крюк, — осенило вдруг меня. — А как же сосед ваш, кочегар, к себе попадал, когда поздно приходил?

— А уж это не наше дело! — ответила мать. — Мы закрывали дверь на крюк и ложились спать! Как он там попадал — не наше дело.

— Так, выходит, еще какой-то вход в вашу квартиру имеется?

Отец и мать Гаги испуганно застыли. Чувствовалось, мысль о том, что как-то можно пробраться в квартиру, пугала их гораздо сильнее, чем исчезновение сына.

— Так где ж ход-то? — засуетилась мать. — В кочегаровой комнате, что ли?

— Ну да! — сказал отец. — Видно, из кочегарки есть ход прямо в комнату его. Мы-то спокойно думали себе, что он в кочегарке ночует каждый раз, а он преспокойно к себе в комнату пробирался!

— Но ведь — к себе же! — робко проговорил я.

— Так у нас же общая квартира! — грозно проговорила мать. — Если он сам тайком приходил — значит и дружков каких угодно мог приводить!

До них пока что не доходила мысль, что их сын мог уйти этим ходом, их целиком занимало то, что кто-то мог войти в их квартиру.

— Жаль, что кочегар этот непонятный комнату свою запер, а то поглядели бы мы, что это за ход! — с угрозой проговорил отец. — Да и не одни — а с милицией да с понятыми! — добавил он.

«Ну и люди! — подумал я. — Совсем уже забыли о том, что их сын исчез!»

— Да не закрыта вовсе комната его, — буркнул я, пытаясь дать им понять, куда исчез их Гага, но они коршунами впились в меня.

— А ты откуда знаешь?! — хором проговорили они. — Сам, стало быть, через лазейку к нам в квартиру проникал? Говори! — они схватили меня за оба плеча.

— Нет, через «лазейку» в квартиру не проникал! — пытаясь усмехнуться, выговорил я. — Но вот через квартиру в «лазейку» пытался проникнуть.

— А! — отец отмахнулся от моих слов, как от бессмысленной болтовни. — Надо квартироуполномоченного вызвать да заколотить лазейку эту, да запечатать! Чтоб никому неповадно было ходом этим пользоваться!

— Так там же… Гага! — выговорил я. — Как же он вернется?

— В дверь пусть позвонит, как все люди! — сказала мамаша. — А лазейками только воры пользуются… с которыми он, видно, и связался! — она почему-то злобно глядела на меня.

Дальше спорить с ними было бесполезно.

— Так что в школе сказать — где Смирнов? — спросил я.

— Скажи — из дома убежал, вот где! — выкрикнул отец.

— А можно мне посмотреть, куда ход из комнаты кочегара ведет? — спросил я, совершенно уже не надеясь на разрешение.

— Нет уж — про лазейку эту забудь! — проговорила Гагина мать. — Сегодня же заколотим ее — да так, что никакому взломщику будет не пройти!

— И тем более — вашему сыну! — со слезами на глазах выкрикнул я и вышел из комнаты. Сначала я автоматически пошел к выходу из квартиры, но потом вдруг остановился и бесшумно, на цыпочках, пошел по коридору к комнате кочегара.

Я вошел туда и остановился перед распахнутой дверью в темную комнату. «Так. Кое-что понятно! — подумал я. — Не доказано еще — имеется ли в темной комнате выход в другие галактики, но что она тайной лестницей соединяется с подвалом — это теперь понятно. Так что Гага, вернее всего, не в другом измерении и не в другом времени пребывает, а просто заблудился в подвале. Тоже — не такая уж радостная мысль, но все же лучше в подвале заблудиться, чем в Бесконечности!»

И я вошел в темную комнату уже довольно бодро, долго и медленно ходил там, вытянув руки, нашаривая ногой путь перед собой, и вот — мне казалось, что я ушел уже далеко, когда нога моя вдруг оступилась, голова встряхнулась, зубы лязгнули… Так… Действительно — углубление в полу! Сердце заколотилось: первая ступенька! Стоя на ней одной ногой, другой я нащупывал углубление еще ниже — вторую ступеньку… Она оказалась немножко не там, где я ожидал, — лестница уходила вниз и закручивалась: была винтовой. Я спустился на вторую ступеньку, на третью. Сердце стучало в горле. Я спускался в сырость и в холод… в подвал или куда-то в новую неизвестность? Как я уже, кажется, говорил, время в темноте изменяется. Сколько я спускался по этой лестнице? Не знаю. Она оказалась — очень долгой. Наконец, я вступил на ровный — теперь уже каменный, пол. Ура! Лестница, хоть и невидимая, была! Самая большая радость, когда что-то возникает вдруг в твоей голове, поначалу кажется дикостью, а потом вдруг подтверждается! Я теперь понимал, какое ликованье испытывает ученый, когда — один на всем свете! — вдруг представляет что-то, а потом это что-то находит, именно такое, как представлял! Вроде бы я придумал эту лестницу из головы — и вот она, хоть и невидимая, обнаружилась в полной тьме!

Я шел вперед по коридору. Коридор этот, как я чувствовал по запаху, — был уже знакомый, почти домашний, тот самый, что вел от кочегарки к темному залу. Мне казалось, что я шел быстро и небрежно, почти не протягивая руки вперед — ну что может быть неприятного в этом коридоре, можно сказать, уже родном?

А вот и родная бездна: повеяло оттуда холодом, волосы зашевелились. Взял я фонарик в зубы, повис на руках, ногами вниз. Тогда-то мы хоть с веревки прыгали — все-таки не так высоко! Ну что ж: хочешь не хочешь, а прыгать надо! Я разжал пальцы — уже больно было висеть, и — полетел вниз — волосы развевались! Сжался заранее от холода — приготовился плюхнуться в воду, но вместо того трахнулся вдруг ступнями о каменный пол! Весь скелет перетряхнуло.

«Да! — подумал я, когда мозги снова работать стали. — Что-то новенькое уже! Другая геологическая эпоха тут наступила — и я это открыл! Большой успех юного ученого!» — Я стал от радости хохотать, со всех сторон гулкое эхо пришло: значит, не бесконечный этот зал, имеет стены! Это еще больше приободрило меня! Пошел вперед. Приятно: твердый камень под ногами, иногда блеснет лужица в свете фонарика. Потом увидел перед собой круглую колонну, долго смотрел на нее, потом понял: та самая труба, с крышкой-люком наверху, стоя на котором, мы от плавания отдыхали!

Дальше двинулся — пешком идти гораздо быстрее оказалось, чем плыть, — вот и стена передо мной появилась. Поискал фонариком и нашел: ступеньки, которые мы тогда в стене проделали — вот же они: все знакомое и родное!

Но где же Гага тут? Куда исчез?

— Гага! Иди сюда-а! — завопил.

Только эхо — и то далеко не сразу — ответило мне.

Куда же запропастился он? Тут вроде и заблудиться-то негде!

Полез по рейкам наверх — все привычно уже!

Взобрался, передохнул.

Дальше коридор пошел, слегка поднимающийся, тоже уже знакомый, со знакомым запахом: холодом пахнет, запустеньем, пылью. И как и помнил я, за поворотом свет показался: темный прямоугольник, обведенный лучистой щелью… дверь! Добежал до нее, толкнул — она со скрипом открылась! Все как и в прошлый раз — даже неинтересно! Над дверью высокая крепостная стена нависает, впереди — узкая полоска песка, ивовые кусты у воды. Переплыл воду на плавающем столе — как тогда, когда мы с Гагой сюда пришли… Но где же он? Куда исчез?

Посмотрел я на «окна в землю» — старые оранжереи, на фундамент старого дома, заросший цветами — все так же, как и тогда… Но где сейчас Гага — это загадка! Я пошел дальше, поднялся на небольшую горку — и там трамвайные рельсы увидал: обыкновенный трамвай ходил, номер 11! И, дождавшись обыкновенного этого трамвая, я сел на него — и минут через двадцать входил уже во двор. Гагина мать смотрела в окно на меня — и по ее неподвижному лицу я узнал, что ничего не изменилось. Я пошел к себе домой, в прихожей посмотрел в зеркало — и ахнул!

Вот, оказывается, почему все в трамвае смотрели на меня с таким изумлением! Поседел! Совершенно поседел!.. Потом я провел ладошкой по голове — и поднялось облачко… штукатурка! Вот оно что. «Но где же Гага? — снова подумал я. — Неужели все-таки существует черная дыра, и Гага попал через нее в другую галактику или в другое время? Может быть, он стоит сейчас в нашем дворе — но в другом совсем времени?» Это, видно, была последняя моя мысль перед сном, потому что сон был продолжением. Я снова увидел себя в подвальном коридоре, у лестницы, поднимающейся в темную комнату. Я нерешительно постоял возле этой лестницы, поднимающейся в темноту, и наступил на первую ступеньку, потом на вторую. Пламя свечи, которую я держал почему-то в руке, колыхнулось и пригнулось ко мне. Я заслонил свечу рукой — рука стала красная, почти прозрачная, и пошел выше. Было очень страшно, но слегка успокаивала мысль, что это все-таки сон, и в крайнем случае — можно проснуться!

Ступеньки шли все выше, и вдруг голова моя оказалась в комнате, ярко освещенной луной. Вот она, наконец-то, эта комната, наконец-то я ясно ее вижу — хотя и во сне. Я поднялся, сделал по комнате шаг, и тут снова, как и в первый раз, что-то мелькнуло в моем сознании: погасло, и тут же торопливо снова зажглось — словно приговаривая: ничего! Ничего! Ничего не было — все в порядке!

Так бывает иногда в деревенских кинотеатрах, когда кончается одна часть фильма, и механик не успевает быстро и незаметно включить другую. Но вот идет следующая часть, — но что-то изменилось. Я поглядел на небо и вздрогнул — луна на небе была другой! Когда я только вошел сюда, она была обращена серпом вправо — как дужка в букве Р, что означало (я прочел об этом в одном журнале), что луна увеличивается, растет, приближается к полнолунию. Сейчас — стоило мне сделать шаг в темной комнате — и серп луны был уже направлен влево, как у буквы С — луна Сходит. Я сделал шаг назад — и полукруг луны прыгнул вправо, как флюгер, сделал шаг вперед — и полукруг луны скакнул влево. Так вот то место, где время меняется скачком. Интересно — на сколько оно меняется?

На месяц — раз поворачивается месяц на небе в другую сторону? Или — на сколько? Я несколько раз шагал вперед-назад — серп луны «мигал» туда-сюда. Наконец, я решительно шагнул вперед и подошел к окну. Пейзаж за окном был абсолютно мне незнаком! Стены, замыкающей наш маленький уютный двор, сейчас не было — ровное поле, заросшее травой, шло до горизонта. На горизонте через равные промежутки стояли вертикальные высокие сооружения, покрытые чем-то блестящим, но без окон. С колотящимся сердцем я подошел к окну. Я постоял у стекла, потом толкнул двумя руками две половины — и окно со скрипом открылось. Дышать, к счастью, было можно — значит, воздух в то время (через сто лет? Через тысячу?) будет таким же. Уже хорошо! Я посмотрел, высунувшись из окна вниз, во двор, — трава была высокая и нигде не помятая: давно уже никто не проходил по нашему двору! Что же произошло? Под самым окном была привинчена каменная доска, и какие-то буквы, наполовину стершиеся, были на ней. Свесив голову, я стал разбирать надписи на этой доске. Но вниз головой читать буквы было трудно — кровь прилила к глазам — зачем нужны такие подробности во сне — не понимаю!

«В этом доме жил…»

Сердце у меня снова заколотилось. Кто же, интересно, успел после нас в этом доме пожить? И такое печальное, если вдуматься, слово «жил».

«В этом доме жил и работал…»

Как это он работал, не выходя из дома?

«В этом доме жил и работал великий… ученый…»

Ого!

«В этом доме жил и работал великий ученый Мосолов».

Это же я, великий ученый, жил и работал здесь! Я наклонился еще ниже, почти вывалился из окна:

«1970-…»

Изо всех сил, резко, я рванулся назад, чтобы не видеть второй цифры, за тире. Но все-таки я успел увидеть ее! В ту же секунду я оказался у себя в комнате, сидел на тахте, вытирая с лица и шеи пот. Ну и сон! Замечательно. Спасибо. Мало кому удается заранее увидеть свою вторую цифру — а мне удалось. Спасибо темной комнате за это. Благодарю!

…Я нервно ходил по квартире, время от времени пытаясь успокоиться, говоря: «Ну это же так! Ерундиссима! Сон!» Но тут же волнение снова находило на меня: «Ничего себе — сон!»

Чтобы как-то все-таки успокоиться, я огляделся, тихо прикрыв дверь, спустился во двор. Я ходил по двору из угла в угол — как приятно все-таки видеть его хоть и в неказистом виде, но в привычном. И никакой доски, к счастью, на нем не висит, и никакой великий ученый, к счастью, не проживает! Иногда я поглядывал, отрывисто и невнимательно — страшно было внимательно глядеть — на окно темной комнаты. Но сейчас оно ничем не выделялось — темными комнатами сейчас были все.

Потом я глянул, быстро отдернул голову: «Нет-нет. Ничего не видал. Ничего!» — потом, не сдержавшись, снова поднял глаза: за стеклом темной комнаты горел огонек — разгорелся, покачался, потом согнулся набок и погас. Та-ак! Замечательно. Новые дела! Значит, успокоительные мои мысли насчет того, что, мол, самая обыкновенная комната, ничего таинственного в ней не происходит, снова рухнули! Лезть туда снизу, через подвал? Нет уж, увольте!

Я вошел на Гагину лестницу, поднялся на чердак, с чердака на крышу. Наша веревка была обмотана вокруг трубы, намокла, загрязнилась. Когда я ее нервно сжал в кулаке, темная вода потекла по запястью. Я обвязал веревку вокруг живота, затянул так, что не вздохнуть. Всю длину веревки намотал между локтем и кулаком (никто сейчас меня не страховал — Гаги ведь не было). Сначала я встал на краю крыши на колени, потом, держа веревку натянутой, стал опускать ноги с крыши. Я повисел на вытянутой веревке, потом смотал с локтя первый круг, упал на метр вниз, веревка выдержала. Потом смотал с локтя еще круг — и еще приблизился к асфальту на метр (таких метров оставалось до асфальта слишком много!). Когда я опускался вниз — вернее, падал на длину очередного мотка, в животе у меня то ли от страха, то ли от сотрясения громко булькало — наверно, весь дом должен был слышать это бульканье и в испуге проснуться! Я поднял лицо вверх, чтобы увидеть, на много ли спустился? Несколько холодных капель шлепнуло в лоб. Так — начался дождь — значит железо на подоконнике будет мокрым — этого еще не хватало. Как и в первый раз, я, болтаясь на веревке, то раскачивался, то крутился волчком, и прекратить этот процесс было невозможно. Я оказался напротив окна четвертого этажа. Кошка — та самая — черная с белой головой, сидела среди цветов и, не мигая, важно смотрела на меня. Потом усы ее шевельнулись — она вроде бы усмехнулась. Ее презрительный взгляд явно говорил: «Это днем вы думаете, что вы главные, но по ночам-то ясно, что главные — мы». Я, сматывая веревку с локтя, как можно скорей опустился ниже. Я уже мог носком ботинка достать до подоконника темной комнаты — раскачавшись еще сильнее, я встал на подоконник, уцепился за раму. Наконец-то я могу как следует заглянуть в темную комнату! Я начал пристально вглядываться в темноту — и в то же мгновение чье-то белое, искаженное лицо прильнуло к стеклу изнутри! Не знаю — на сколько я потерял сознание, но когда я очнулся, веревку я крепко держал, но зато раскачивался, как маятник! Я наступил, наконец, на подоконник темной комнаты, поскользнулся, и, падая вперед, надавил ладошкой на раму. Половинки окна разошлись, и я упал внутрь. И сразу же чьи-то руки крепко схватили меня. Я отключился.

Я очнулся, оттого что кто-то сильно меня тряс.

«Не буду открывать глаза. Ни за что не открою», — думал я. Но потом в движениях этих рук мне почудилось что-то знакомое. Я открыл глаза — надо мною стоял на коленях Гага.

— Ты? — радостно проговорил я.

— А кто же еще может тут быть? — проговорил Гага хмуро. — Не знаешь, кто тут вход в мою квартиру замуровал? Вот, приходится теперь всю ночь здесь сидеть!

— Не знаю… ЖЭК, наверное, дверь заделал! Сказать, что вход замуровали Гагины родители, я не решился.

Я был в темной комнате, но сейчас было как-то не до нее — я смотрел на Гагу.

— Ты где пропадал? В другой галактике?

— Да в общем-то повидал кое-что! — уклончиво проговорил Гага. Отвратительная привычка у него — уклончиво говорить! — И тут: возвращаюсь, можно сказать, подуставший — и какие-то умники замуровали меня! Не ты это догадался, случайно?

— Нет, — только ответил я. Не хотелось мне подробно рассказывать мои переживания — больно уж высокомерно он держался!

— Сейчас, я полагаю, не стоит дверь крушить — весь дом разбудим! — проговорил Гага.

— Я тоже так думаю, — холодно проговорил я.

— Тогда что же… глубокий сон? — предложил Гага.

— Пожалуй, — холодно сказал я. Мы улеглись прямо на полу.

— А я тут поседел из-за тебя… правда, временно, — не удержавшись, все-таки проговорил я.

— Когда это? — недоверчиво проговорил Гага.

— Когда в подвале тебя искал: в кочегарке, в коридоре и большом зале.

— А! Так ты по старому маршруту только прошел! — небрежно проговорил Гага.

Больше я ничего не говорил. Ну и тип! Бросаешься его искать, ничего не боишься, — а он презрительно усмехается: не там, видите ли, его искали! С удовольствием покинул бы эту затхлую комнату, оставив неутомимого исследователя подвалов отдыхать в одиночестве! Мы задремали на полу, в разных углах. Даже если во сне наши ноги соприкасались — я тут же торопливо отдергивал свою ногу! Утомление последних дней все же сказалось: мы крепко заснули. Когда я проснулся — было так же темно. Я поглядел на светящиеся часы — и волосы у меня на голове зашевелились: одиннадцать часов утра, — а тут тьма! Видно, этот безумец прав — тут действительно другое время! Потом я услышал, как он просыпается — чмокает губами, вздыхает, — но разговаривать с ним я не стал. Хрустя суставами, Гага поднялся, пошел по комнате — потом послышалось какое-то шуршанье, легкий звон — и в комнату хлынул ослепительно яркий свет!

— Что это? — проговорил я.

— Солнце! — насмешливо проговорил Гага.

— А… почему не было его?

— Шторы! — усмехнулся Гага.

На все еще дрожащих ногах я подошел, потрогал шторы — никогда не видал таких — толстые, плотные, они словно специально были сделаны так, чтобы ни капли света не просачивалось в комнату.

— Да… интересно! — сказал я, ощупывая их. — Похоже… на толстое одеяло. Кому же так нужно было — чтобы свет сюда не проходил?

Гага пожал плечами.

— И все-таки непонятно мне, — сказал я. — Кто эту комнату замуровал и зачем? Что-то, видно, плохое с ней связано! Странно только, что никто из живущих в доме не помнит ничего.

— Видно, что-то произошло… когда еще другие люди тут жили, — сказал Гага.

— Думаю — надо эту комнату осмотреть. Что-то в ней не то!

Долго мы осматривали комнату: поднимали отставшие паркетины, заглядывали за отвисшие отсыревшие обои. Перелистывали ставший грязным календарь, с верхним листком на нем: «12 марта 1942 года» — вот с какого времени, оказывается, никто тут не бывал! Часа приблизительно через два я догадался открыть чугунную дверцу кафельной печки в углу — на дверце была выпуклая надпись: «Череповъ и K°. Железные и кафельные печи». Из открытой дверцы на железный лист перед печкой посыпались осколки битого кирпича — вся «пасть» печи была почему-то набита осколками кирпича. Мы стали быстро выгребать кирпичные осколки — и увидели наклонно стоящий в печи шершавый ржавый цилиндр. Мы долго неподвижно смотрели на него.

— Бомба! — проговорил, наконец, Гага.

— Ну — молодцы вы! — сказал нам потом наш участковый милиционер (после того как бомбу из дымохода вытащили и все снова вернулись в дом). — Если бы вы не обнаружили ее — могла бы рвануть: может, через сто лет, а может, через неделю.

— А может, и никогда! — проговорил Гага (он явно завидовал мне — ведь это я догадался осмотреть комнату).

— Ну, на это надеяться глупо! — строго сказал участковый. — Бомба — это вам не шуточки! Вы не видели, конечно, — а я повидал! По тысяче бомб в день на город падало, и только очень редкие не разрывались, как эта.

— А почему те жильцы не сообщили про нее? — спросил Гага.

— Этого мы не узнаем уже. Не успели, наверное. Быстро заперли дверь туда, мебелью задвинули, чтобы никто не мог войти — и быстро ушли. Так эта комната с той поры и простояла, с мрачной тайной своей.

— А почему она темная была? — спросил я. — Почему так надо было, чтоб ни один луч света в нее не проникал?

— Да наоборот все! — усмехнулся участковый. — Делалось, чтобы из комнаты свет не выходил! Светомаскировкой это называлось… От вражеских самолетов.

— Ясно теперь! — сказали мы вместе.

— В известном смысле ты прав, — говорил я Гаге, когда мы выходили во двор. — Действительно: в комнате этой в другое время попадаешь — примерно на сорок лет назад. Так что где-то ты прав.

— Ну — спасибо и на этом! — улыбнулся Гага.

КОНЕЦ