Телефонный звонок

Утро. Начало рабочего дня.

Пятиэтажное здание заводского управления. Без конца хлопает входная дверь, впуская служащих. Сотрудники, не спеша, поднимаются по лестницам, расходятся по кабинетам. То там, то здесь на этажах стоят мужчины. Они солидно обсуждают вчерашние новости, попыхивая сигаретами. Женщины щебечут по комнатам, последними штрихами поправляя косметику. В каждом отделе заваривается первый чай.

В кабинете № 42 очередь ставить чайник оказалась Воротынцевой. С каменным лицом она сходила за водой, подключила к розетке и повернулась к Любочке, подружке, стол которой находился тут же, в углу комнаты.

— Последишь, когда закипит?

— Ага, — откликнулась та и, убирая зеркальце в косметичку, подмигнула Воротынцевой: — Сейчас будут цветы, сегодня-то седьмое.

Подтверждая ее слова. В комнату вошла Наталья Русакова, и все, как по команде обернулись в ее сторону. В руках Натальи, помимо сумочки, красовались огромные георгины. Это стало традицией: каждый месяц в один и тот же день она появлялась в отделе с цветами.

— Здравствуйте! — улыбнулась Русакова и прошла за свой стол у окна.

В отделе, где работают восемь женщин, — все на виду, а следовательно и на языке. Начальник отдела старый тертый еврей старается заглядывать сюда только по службе. За глаза он называет комнату «змеевником». Хотя на змей его сотрудницы совсем не похожи. Комнату населяют женщины, каждая по-своему приятна и по-своему вредна, все примерно одного возраста от тридцати до сорока, за исключением молоденькой Альки, свежеиспеченной выпускницы института. Сплетни обсуждаются здесь основательно. А уж роман Натальи Русаковой с Андреем Евгеньевичем Кулагиным, заместителем начальника сбыта, с особым усердием.

Год назад это было новостью. По заводоуправлению тогда прокатились слухи про их шуры-муры, а потом, как водиться сами собой затихли. И только в этом отделе интерес к любовной истории их сотрудницы не ослабевал. Здесь попривыкли, что Кулагин два-три раза на день звонил Наталье, заходил к ней пригласить в столовую. Предметом общего внимания теперь становились их размолвки, примирения и — обязательно подарки. Наталья не хвасталась, но дорогие духи или новая бижутерия всякий раз вызывали зависть и новый всплеск пересудов.

Больше всех горячилась Воротынцева: «Ну ладно, он — мужик. Ему одно подавай. А эта…?» С тех пор как Наталья стала работать в отделе, Воротынцева чувствовала себя ущемленной. Русакова была эффектнее. Она и двух дней подряд не ходила в одном и том же платье. Оставалось гадать, что у нее необъятный гардероб. И одежда-то вроде не дорогая, но так ладно сидела на ней, что заходившие в отдел мужчины охотнее и дольше задерживались у стола Натальи.

Злословили подруги-сослуживицы, и это было как бы маленькой местью за монотонность собственной жизни.

Однажды, молодая Алька встала на защиту влюбленных:

— Да у них же настоящее чувство! Об этом можно мечтать и….

— Какое чувство?! — зло оборвала ее Воротынцева. — Чтоб ты понимала, сипилявка? Если б Наташка была без мужика — тогда понятно. А тут и муж, и ребенок. Да я не смогла бы в глаза глядеть Своему после такого-эдакого.

Воротынцева кривила душой. Два года назад она сама изменила мужу. Случилось это после какого-то праздника на работе. Бывший одноклассник встретил ее на улице и пригласил к себе. Там и продолжили праздник. Вспомнили друзей, смешные истории и даже то, как неловко он ухаживал за ней в школе. Она расслабилась и даже покурила.

Однако ожидаемого чудесного возврата в светлую юность не произошло. Все кончилось прозаично. Дыша в лицо перегаром, одноклассник суетливо раздел ее, оторвав пуговицу с юбки… Какие тут цветы?

Больше они не встречались. Воторынцева долго потом прислушивалась к себе, опасаясь беременности. Однако обошлось, и остались только досадные воспоминания. Сегодняшние цветы Русаковой напомнили ей эту историю, и она не смогла удержаться:

— Какие замечательные георгины! И цвет темно-красный, королевский. Он тебе идет.

— Спасибо, и ты сегодня выглядишь превосходно.

Голос Русаковой был доброжелательный, но Воротынцевой вдруг послышалась в нем издевка. Так вышло, что именно сегодня целую ночь она промучалась в бигудях, а на работу надела новую кофточку. Утро было приятно свежим, с веселым гомоном воробьев. В автобусе. Как назло, ее нечаянно толкнул привлекательный с виду мужчина. И, вместо того, чтобы извиниться, цыкнул сквозь зубы: «Кукла ряженая». «Я, значит, ряженая, — зло подумала Воротынцева, — а этой павлинихе цветочки дарят. Будут тебе не только цветочки, ягодки будут…»

Воротынцева вышла из комнаты и спустилась в вестибюль. Сюда ходили звонить те, кто хотел избежать любопытных ушей. Она полистала записную книжку и набрала нужный номер:

— Мне, пожалуйста, Русакова.

— Слушаю.

— Это Павел?

— Да, да…

Она внезапно почувствовала волнение, даже коленки стали подрагивать. Но, тем не менее, твердо сказала:

— Приглядите за женушкой. Путается она с одним с завода.

— С кем путается? Кто говорит?…

Воротынцева торопливо положила трубку на рычаг, прошла в туалет, постояла там с пяток минут, чтобы успокоиться, затем вернулась в отдел.

Потом, в их общем кабинете, она вздрагивала от каждого телефонного звонка на столе Русаковой. Казалось, вот-вот трубка в руках Натальи взорвется угрозами и оскорблениями, начнется лепет, оправдания и, наконец — слезы. Ах, как хотелось их увидеть. Воротынцева украдкой прислушивалась к разговорам Русаковой и замечала, что у нее самой горят уши. «Нет. Никто не видел», — успокаивала она себя и склонялась над бумагами пониже.

День прошел как обычно. Ничего не случилось…

Вечером Воротынцеву закружила привычная карусель забот: приготовление ужина, стирка и прочее. После девяти заявился муж. Он прошлепал на кухню и, пахнув спиртным, вывалил на стол два больших куска мяса. Где он шлялся, выяснять и скандалить она не стала: «Калымит и ладно». О Наталье она вспомнила лишь перед сном, лежа в кровати, когда муж выключил телевизор и забрался к ней по одеяло. Приставая, он колюче ожег ей щеку щетиной. И тут в голову Воротынцевой пришло совсем необыденное и странное: а как бывает у Наташки с Кулагиным? Он уж точно не хватает ее по-барски и лицо не царапает. Она закрыла глаза, представила Кулагина на месте мужа. Видение было настолько явственным, что, забывшись, тихонько и чувственно застонала.

Муж удивленно хмыкнул:

— Ты чего?

Его глупый вопрос помог избавиться от наваждения, и она, зло потянув одеяло на себя, отрезала:

— Да иди ты…. откуда пришел…

Ей было жалко себя. Хотелось, как в детстве, выплакаться навзрыд в колени матери. Но мать давно умерла, а муж уже мирно и безразлично ко всему на свете посапывал.