Тёмный дом

I

Дело было в большом провинциальном городке. Он едва ли чем-то отличался от прочих: имел те же узкие улочки, те же высокие домики, ровно то же тусклое освещение, такую же грязь, такие же стоки, тех же крыс, тараканов и голубей, те же торговые улочки, такие же наёмные профсоюзы, даже тех же людей. Последние, безумные и придавшееся греху, преследующие исключительную личную выгоду, равнодушные, потешающиеся, кричащие, избивающие, злые были праведниками гнева и агрессии. Как у всех, добились технического прогресса с заводами, трубы которых, устремляясь ввысь, отравляли воздух, из-за чего страдали и жители внизу, и коты, и псы, и голуби, только крысам и тараканам было хорошо: больше смертей – больше еды. Главы предприятий по сжиганию угля, как у всех, прикрывались словами о важности прогресса, лучшей жизни, богатстве не только их, но и обычных граждан, с которыми, впрочем, никто и не собирался делиться, отдавая те же средства на пыль в глаза. Все проживали свои жизни, кашляя, болея и умирая, но чьи-то смерти мало кого интересовали, скорее иных забавляли, давая лишний повод посмеяться над теми, кто существует хуже.

В этой непроглядной тьме, как свет маяка в ночи виделись недостижимо далёкие достоинства: честная конкуренция, капитализм, приватизация – учёные, политики, лидеры общественных мнений смогли убедить остальных на примерах более «развитых» стран, что выживание сильнейшего лучше и даёт возможность подняться с низов наверх, хотя, конечно, едва ли кто-то из сидящих на вершине хотел слезать с насиженной горы. Лишь неминуемая погибель могла разлучить богатство, власть и безумца. Кончина беспокоила толстосумов, пожелавших во что бы то ни стало обмануть смерть с косой, и коли уж оккультные науки не могли даже воду превратить в вино, то они ударились в прогресс, тряся своими толстыми, нежными руками щуплых учёных, тлеющих в химическом дыму, требуя от них разработать чудо-вакцину, спасти. Однако шли года, деньги исчезали, открытий было всё меньше, все делали вид, что конкурируют, ведя не только переписку друг с другом, но и ходя в гости обсуждать закрытые наработки, они, безусловно, тоже боялись смерти, но предпочитали прожить свою жизнь богато, ничего при этом не делая. Конечно, толстосумы вскоре догадались, что их обманывают, потому пригрозив и им, и их семьям, они собрали всех учёных вместе и принялись за стеклом смотреть на то, как учёные не покладая рук трудятся, часто пропуская сон и ужин.

Много времени с того момента прошло. Уже их внуки смотрели за внуками тех учёных, уже все были далеко не молоды, когда, наконец, чудо-вакцина была создана. Она, на всеобщее ликование, смогла поднять мёртвого из могилы, но лишь на ограниченное время, тот даже смог что-то невнятно промычать, видимо отчего-то мучаясь, перед тем, как вновь упасть замертво, однако его снова и снова поднимали, снова и снова возвращали на бренную землю, снова и снова нарушали законы природы, божий промысел, гневили Его, делали всё более и более злым и раздражительным. Шли дожди, но в пустую – город не затопило, тучи разогнали. Богатый процент населения, собравшись вместе в этом провинциальном городке, стреляли в своих работников, делая их вечными служителями своей воли, потому как живые мертвецы были вынуждены постоянно выпрашивать чудо-вакцину, чтобы прожить следующий день, потому новые узаконенные рабы обрекались на страдания, муки на непрекращающемся труде. А все, будто бы и были рады вечной жизни, обычный люд повалил к толстосумам, прося их даровать бессмертие, а те, довольные удачей, убивали всех без разбору: стреляли, пока порох в пороховнице не кончался, избивали, пока последняя плеть не рвалась, резали, пока ножи не тупели, душили и пинали, пока в конец не устали, принимаясь тогда скидывать с крыш и обрывов; страдали и любимые животные, и дворняги, и коты, кто-то даже воскресил бешеную крысу ради забавы, но после убил её окончательно, когда она стала кусаться; пострадали и учёные, создавшие чудо, их обрекли на вечное воспроизведение препарата для поддержания жизни, ибо только, пока кровь полна вакциной, мертвец живёт, когда же она выветривается, смерть тут же вступает в свои законные права. В общем, сжигая ненужные гробы, богачи, потирающие руки в ожидании стократной прибыли, пили и веселились, не принимая чудо-вакцину на себе, потому как боялись стать чьими-то рабами, боялись, умерев, угодить в ад, а потому жертвовали много денег в личные церкви, заставляли мертвецов каждый день боготворить и замаливать свои грехи. Бог вместе со смертью, разгневанный поведением человека, наслал на вечно живущих проклятье – болезнь, неуклонно превращающую живую плоть в мёртвую при прикосновении с вечно живущим, ибо не могут страдать только одни, либо все, либо никто. Одни из богачей предались страху и, обратив себя в мертвецов, стали рабами вечности, став в разы злее, обращая иных единиц, желающих не жить вечно, в себе подобных, другие, коих было меньшинство решили забаррикадироваться в чужом доме.

Дом тот стоял на окраине городка в отдалении от прочих однотипных высоток, имел высокий забор, небольшую территорию, имевшую аккуратные клумбы роз и идеально постриженную лужайку. В этом трёхэтажном строении жила молодая семья необращённых, отец, три сына и три их жены, внутри также жили самые разные животные от пары собак до пары крокодилов, болезненно спящих по углам дома, гонимые жестокостью человека, вышедшей за все границы, и нашедшие в нём приют. И вот, в семнадцатый день второго месяца, в оплот настоящей жизни ввалились обезумевшие богачи, они предлагали живущей там семье всё богатство мира, власть, всё, что имели у себя взамен на то, чтобы поселиться в доме, но получили отказ. Тогда дюжина человек насильно осталась на территории чужого владения за высоким забором, за который не один живой мертвец не смел ступать и потому, что у богачей были ружья, которыми они не боялись воспользоваться, и потому, что помнили, любили и уважали семью, живущую там, коя никогда не скупилась на помощь ближним.

Прошёл один день и одна ночь, богачи кричали под окнами дома, водя хороводы и поя жуткие песни о конце света. На второй день и вторую ночь они упрекали живущую семью в лицемерии и жестокости, вороша клумбы, вырывая цветы, лишь бы хоть что-то съесть. Кидали камни в окна, однако гоферовые двери так и не открылись, а дом мирно молчал. Только на третью ночь, когда к главе семьи явился раздосадованный Бог, произнёсший: «Отворите. Им», и когда безумные пляски, разжигание костров, крики, проклятия и выстрели начали перерастать в оргию, дверь отворилась, излучая благотворный тёплый свет. Богачи, ползающие на четвереньках, в грязной, изорванной одежде, больше похожие на животных, галопом побежали к дверям, сбив с ног главу дома Николу.

Жизнь толстосумов, без гроша в кармане, тут же улучшилась: их умыли, переодели, дали в зубы трубки с табаком, всучили газеты годовой давности и разместили на третьем этаже, где сами раньше обитали, усадив в мягкие, шёлковые кресла.

– Николай! Николай! – кричал по утрам Василий Васильевич Царицын, имевший раньше большое состояние, благодаря заводу, сжигающему уголь. Ныне он валялся целыми днями в кресле перед самым входом на третий этаж, где единственно горел свет.

Вместо Николы на третий этаж взобрался его старший сын Христофор:

– Чего вам угодно, Василий Васильевич?

– Еда. Нужна еда. – исподлобья пожаловался Василий Царицын, – позови. Николая. Хочу. Кое-что. Сказать.

– Мы все этого хотим! – послышалось из дальнего угла комнаты, где вечно царила тьма и откуда постоянно чем-то смердело.

Утвердительно-разгневанный гомон послышался со всех сторон.

– Скорее. Не любим. Ждать.

Христофор, повиновавшись, спустился вниз. Второй этаж выглядел отвратительно. По непонятной причине он постоянно имел большую влажность и сырость, даже летом, из-за чего отклеивались обои, вздыбились полы, а двери нещадно скрипели, будя обитателей наверху, коих после нужно было не меньше часа успокаивать, говоря, что никакая болезнь не дойдёт до них, никто не заболеет и не умрёт. Стараясь осторожно идти по скрипучему полу, избегая самых шумных участков, старший сын брёл по коридору мимо комнат, в которых царила разруха, раньше там жили по паре нечистые животные и по семь пар чистых, ищущие приют в доме человека. Однако богачи, имеющие непомерные аппетиты, сначала съели всех чистых, пока ещё могли ходить, а потом переключились на остальных, поселив в них семя раздора, из-за которого животные поубивали друг друга. Ныне в комнатах были остатки засохшей крови, коей казалось, что становилось со временем всё больше и больше, стекающей откуда-то сверху. Был и смрад, да такой, что приходилось часто затыкать нос, проходя мимо, и молить Бога о том, чтобы ужасный запах сошёл на нет, потому как даже вечно открытые окна не могли убрать напоминание смерти. Дойдя до лестницы вниз, Христофор взглянул на три висящие фоторамки трёх сыновей Николы вместе с жёнами, последние ныне недожили и были жестоко изнасилованы и убиты толстосумами. Перекрестившись и обречённо вздохнув, он спустился на этаж ниже. На первом этаже, представляющем из себя кухню, совмещённую с гостиной, никого не было – все работали на грядках за домом. Влажность и сырость, имеющая в сравнении не такие большие масштабы на втором, достигла тут катастрофических масштабов: кровь стекала здесь по потолку по ночам, стены были изгрызены тараканами, термитами и крысами. Бывало, что еда, забытая на столе, съедалась домом меньше, чем за час, а стакан воды выпивался за куда более меньший срок. Света давно не было, всю проводку давно изничтожили. Даже иконы и те были разгрызены и переломлены. А запах, стоящий на этаже, сильно отдавал серой вперемешку с разлагающимися трупами крыс. Про кровати говорить не приходилось, в них было столько клопов, что приходилось спать на полу, терпя укусы грызунов, либо ждать тёплых летних дней.

Христофор вышел на улицу через единственную дверь. Взглянул на небо. Оно отдавало металлически-кислотным цветом, грозовые тучи висели уже седьмой день, но так ни разу не пошёл дождь. Воздух был тяжёл, затхл, будто бы природа издавала предсмертный вздох, готовясь умереть. Лужайка не росла, вся трава отчего-то погибла, а новая была не готова заново прорасти, похожая ситуация была и с розами, и с прочими сельскохозяйственными культурами. Старший сын, зайдя за угол дома, подошёл к Николе, Самуилу и Яну. Те тщетно пытались вырастить куст малины – последние семена, которые остались в доме, но всё было попусту – ничто не желало жить на бренной земле.

– Отец, тебя зовёт Василий Васильевич.

Никола кивнул и пошёл ко входу в дом.

– Ничего? – спросил Христофор у своих братьев.

– Земля отказывается давать жизнь. – удручённо ответил младший сын Ян.

– Господи, пусть наши труды будут вознаграждены! – взмолился средний сын Самуил, упав на колени и кланяясь до земли.

Все замолчали. Всех обуревали смутные сомнения. Все были недовольны. Но все с гордостью принимали невзгоды. И продолжали верить и в Бога, и в судьбу.

Внутренности дома встретили Николу с долей некого пренебрежения. Крысы недовольно пищали, норовя укусить, тараканы бесцельно бегали из стороны в сторону лишь бы показаться на глаза, а термиты щёлкали своими жвалами, провожая гостя. Никола не испытывал к ним схожих чувств. Безусловно он не был доволен сложившейся ситуацией, однако воображал себе, что трудности, посланные ему и его семье Богом, в будущем стократно окупятся, рано или поздно он поймёт преподносимый урок, потому Никола старался не опускать руки, работал с утра и до поздней ночи, в надежде, что это позволит ему с чистой душой умереть, что он сможет отправится к Богу, как мученик или праведник. Никола брёл по лестнице, равнодушно посмотрел на портреты сыновей с ныне мёртвыми жёнами. Он видел их тысячи раз, тысячу раз думал о них, но так и не смог понять зачем Бог позволил совершиться тому, что произошло. Нет, его не обуревали сомнения. Он молился и постился, неоднократно читал священное писание, учил и воспитывал своих детей по заповедям, разве Богу требовалось от него что-то ещё?

Никола стал идти по второму этажу. Он до сих пор помнил ту отвратительную скотобойню. Ему казалось, что он сможет спасти всех животных, что они смогут пережить этот потоп, нашествие, казалось, что того же хотел и Бог, будто бы он говорил с ним на эту тему, однако теперь, когда никого не осталось, помыслы Его становились всё более и более загадочны. Может быть, Ему наоборот хотелось, чтобы человечество жило вечно, как и он сам? Может быть, Он уже сошёл с ума, наблюдая постоянное насилие, учинённое человеком, а может быть это Никола давно потерял последние остатки самообладания? Отец семейства старался гнать от себя подобные мысли. «Не время для сомнений!», – говорил он себе, а потому старался не замечать проблемы вокруг. Как бы то ни было «пути Господни неисповедимы», ведь так? Значит было важно пустить в дом страждущих, а что самое главное оставить их на то время, пока буря не уляжется несмотря на то, что те совершили. «На всё воля Господа». Но ведь прошло уже сто сорок девять дней. Запасов еды не осталось, хотя по расчётам её должно было хватить на восемь месяцев, но страждущие хотели есть всё больше и больше, требуя тратить недельный запас за один завтрак. Никола только мог подивиться, как столько пищи могло поместиться в этих людей.

Никола поднялся на третий этаж. Его встретил пустой взгляд Василия Васильевича, после чёрные глаза, залитые кровью, страждущего поднялись на вошедшего. Они будто бы смеялись над ним. Его взгляд удивительно отвратительный притягивал своей загадочностью и вместе с тем сильно отталкивал. На лице Василия Васильевича появилась улыбка, или в тени ему так почудилась ухмылка? Волосы этого человека, чёрные как смоль, неестественно шевелились будто бы их кто-то сзади шевелил, поглаживая, но разглядеть этого некто было невозможно – дальше страждущего была непроглядная темень. Наконец, Василий Васильевич раскрыл рот, он оголил свои грязные, чёрные зубы, неестественно иссиня-белый язык начал шевелиться и послышались слова:

– Мы желаем есть. Принеси нам еды. Много. Плоти. Неважно какой.

– Мы все этого хотим! – послышалось из дальнего угла.

Последовал утвердительный гомон.

– Ещё. – медленно проговорил Василий Васильевич, видно, что ему трудно было говорить. – Вот. – его рука, вывернутая под неестественным углом, протянула шприц, наполненный некой фиолетовой светящейся жидкостью. – Воскреси. Жён. Нам их не хватает. – Василий Васильевич закашлялся. Никола колебался. Но взял шприц.

Соблазн. Шанс. Вот причина первородного греха Николая. Шанс вернуть воспоминания, вновь встретиться с любимым человеком. А что останется пойдёт на их волю. Они и не заметят. А Бог простит. Бог поймёт. А если и нет, то ведь этого он и хочет, раз никак не препятствует. Николай слышал про болезнь, разлагающую плоть при касании. Но ведь ему не нужно её касаться, достаточно будет просто ещё раз поговорить. К тому же Василий Васильевич не боится, а значит всё хорошо, всё дозволено.

Николай спустился на второй этаж. Фиолетовый свет причудливо отражался от крови на стенах, будто бы она пролилась совсем недавно. Но он не замечал этого. Не слышал и запах серы. Ему бы только лишний раз поговорить с любимым человеком, как раз закопанным недалеко, на территории дома, разве в бессмертии есть что-то плохое? Бог же бессмертен. Стремительно идя, он вдруг остановился перед портретами, теперь ему показалось, что смотрящие на него люди глядят укоризненно и недовольно, Николай взмолился Богу, чтобы тот не был малодушен и попытался понять, ведь он сможет в любой момент снова вернуть их Богу, когда захочется, если его об этом попросят.

Первый этаж встретил Николая холодом и едким запахом серы, будто бы все стены и весь воздух были пропитаны ей. Поморщившись, но быстро привыкнув, он аккуратно убрал шприц в карман и вышел на улицу. Выходя, заметил, что теперь паразиты дома водили, как ему показалось, радостные хороводы. На улице небо приобрело грозовой оттенок. Сильно темнело. Время года располагало к теплу, но было чертовски холодно.

– Что будем делать? – спросил Христофор у подошедшего отца.

– Идёт пост. Пусть поголодают, мы тоже поголодаем. На утро решим, что делать. Ложитесь спать.

Дети, повиновавшись, ушли. Николай остался стоять на улице. Укутавшись в изорванное пальто, он принялся смотреть на могилу своей жены в раздумьях. Вспомнилось прошлое.

Свет. Солнце. Жизнь. Церковь. Первая встреча. Страсть. Грех. Волнение. Страх. Радость. Счастье. Вторая встреча. Страсть. Грех. Волнение. Радость. Третья встреча. Страсть. Грех.

Грех. Беременность. Грех. Женитьба. Грех. Гнев. Ссора. Разлука. Воссоединение. Расставание. Воссоединение. Расставание. Грех…

Память мимолётна, мимолётна и жизнь. Несправедливо, что люди, к которым мы не равнодушны уходят так быстро. Но почему, когда судьба даёт нам шанс, мы должны терпеть лишения, унижения, ради чего? Ради лучшей жизни после смерти? Ради встречи с Богом на праведном суде? В чём урок смерти близкого?

– Даже, если урок и был, то он не усвоен, – мычал про себя Николай, схватив лопату, валяющуюся на земле, и начал раскапывать могилу жены. Существо, а иначе назвать это подобие человека нельзя, глядело на него с третьего этажа, облизывая клыки и потирая щупальцы.

Быстро раскапывая землю, Николай краем глаза заметил молнии, беззвучно блистающие вдалеке, однако он не принял или не захотел принимать это предостережение. Его охватила идея. Потоком сбила с правильного пути, показывая миражи вместо реальности. Как в тумане, во мгле Николай достучался до сгнившего гроба. Молния сверкнула в метрах тридцати от него, осветив торжествующее лицо, но он ни на что не обращал внимания. Пробил гроб. От силы удара случайно повредил труп, его сердце ёкнуло, появился испуг, страх. Николай в ужасе отпрыгнул от гроба. Начал горько-горько плакать от осознания собственных поступков.

– Они. Знают. Что. Ты. – послышался голос из гроба или Николаю это показалось?

В сомнениях он подполз к могиле. Приоткрыл дощечку, скрывавшую лицо возлюбленной. На него взглянуло бледное, до костей опустошённое лицо. Глаз не было. Из щеки выполз червь. И только тогда он увидел – всё днище гроба было наполненно жуками, они копошились, залезая друг на друга, безмятежно входили внутрь Её тела и безмятежно из него выходили. Но тем не менее губы мертвеца зашевелились:

– Они. Хотят. Ты. Хочешь.

Челюсть неустойчиво ходила то вверх, то вниз. Рот неестественно открывался, приоткрывая пустую полость, в которой не было ни языка, ни зубов. Николай смотрел на это, как заворожённый. Смерть дышала ему в лицо, но он видел жизнь, угасшую, но возвратимую. Николай позабыл обо всём на свете. Только видел, как чудесное лицо, высеченное в его памяти, вновь оживает, пуще преображается и расцветает. Видел прекрасные, шелковистые золотистые волосы, похожие на осторожный луч солнца, случайно забредший через плотные шторы в их спальню. Слышал Её звонкий смех. Чувствовал Её мягкое прикосновение. «Не время для сомнений!», – пронеслось у него в голове. Достав шприц, отогнавший жуков прочь, и почему-то плача, Николай ударил им в сердце жены.

Существо ликовало. Природа затихла. Он пристально смотрел на Неё. Она будто бы заново открыла глаза, пошевелилась. Позабыв обо всём, он взял Её за руку.

Она закричала. Пронзительно. Громко. Болезненно. Вся затряслась. В конвульсиях пыталась встать. Николай отскочил от живого мертвеца, он не получил красоты, лишь мучения и уродливость. Труп, пытаясь опереться на руки, переломал их так, что кости вошли друг в друга и вылезли из мягкого тела. Остатки кожи на лице начали слезать, из-под неё полезли сколопендры, жуки-трупоеды, мертвоеды и прочие мелкие насекомые, похожие на тараканов. Показался белый череп. Мертвец прекратил потуги встать и, смотря прямо на Николая, произнёс:

– Грех! Великий грех! Более мы не встретимся! Нет. Нет. Нет!

Прибежали сыновья. В ужасе смотрели они на отца и мать. Самуил, упав на колени, стал просить Бога, чтобы Он забрал её на небеса, чтобы она не страдала более на бренной земле. И услышал его Бог. Труп, прокряхтев последнее слово, упал замертво, перевалившись вперёд через гроб:

– Ад.

На утро сто пятидесятого дня никто не проронил ни слова. Сыновья старались держаться от отца чуть поодаль, они пытались как-то успокоить его, но он лишь мотал головой, мычал и в панике сжимал свою голову. Только крысы, тараканы и термиты не сторонились его, они водили вокруг него причудливые хороводы и будто бы ласкались. Николай же, наклонив голову в сторону, неосознанно смотрел в пустоту. Теперь он больше походил на куклу, чем на живого человека. Такой же бледный, такой же неестественно живой.

То ли верещало от голода, то ли ликовало существо третьего этажа. Оно кричало так, что иной раз приходилось закрывать уши руками, но Николай, сидящий у лестницы ближе всех, как будто этого не замечал. Утром, как и прошлой ночью он не молился, двое суток ничего не ел, но живот ничего и не требовал, было лишь чувство зияющей пустоты. Ничего не пил – вся вода была освещена. Не моргал, отчего в глазах стояли слёзы. Даже дышать, будто бы не хотел. Жизнь потеряла смысл, остался лишь давящий душу страх быть изгнанным на вечные муки в ад. Когда сыновья ушли, не в силах слышать верещание существа, Николай посмотрел на остатки иконы, валяющейся теперь подле него на полу. Бог смотрел на него укоризненно и угрожающе, он будто бы теперь ждал что-то от него.

Николай встал на шатающиеся ноги. Снова услышал визг существа. Быстро заморгал. Полез в небольшой шкафчик, где была спрятана бутылка старого вина, оставленная ещё со времён болезни его жены. Потом взял спички.

Выбор был сделан. Жуки тут же бросились от него в разные стороны, верещание существа прекратилось. Весь дом вдруг замолк. Однако, в ушах Николая стоял оглушительный грохот, когда он разливал вино по полу. Начал подниматься наверх. Каждый шаг давался ему с трудом. Всё его естество кричало и горело. Серой запахло в разы сильнее. Вот пройдён подъём на второй этаж. Портреты теперь уже без лиц смотрели на него. Но он лишь благоговейно улыбнулся и лил дальше. Кровь второго этажа под его ногами пенилась и кипела. Страшный запах поднялся вокруг, иного бы давно вырвало, иной бы развернулся и принялся бежать, но не он, не теперь. Выбор был сделан. Вокруг слышались отголоски голосов животных, живших здесь. Теперь он слышал их явственно. Они подбадривали его, то рыком, то шипением, то писком. И он, вдохновлённый, брёл дальше. Наконец, существо, вероятно также услышавшее одобрительные возгласы, вдруг взмолилось:

– Чего ты. Хочешь? Ещё? Дадим ещё. Вечной жизни? Будет. Не молчи. Мы. Не хотим. Умирать. Чего ты. Хочешь?

Но он не слышал и всё шёл, тяжёлыми шагами поднимался по лестнице. Теперь в бутылке осталось всего немного вина. На последний подъём.

– Ад. Тебя. Ждёт. Ад. Будь. С нами. Даруем свободу. Отпущение. Молись. Нам. Ты же. Этого хочешь? Хочешь. Верить?

Он поднялся. Василий Васильевич бледный как мел, умоляюще смотрел на него своими чёрными глазами. Протянул руки. Николай вытянул свои, предварительно достав маленький предмет из кармана. Заметил черноту пальцев там, где касался своей жены. После, посмотрев прямо в дальний угол, где пряталось существо, уронил бутылку, разлетевшуюся на мелкие осколки и, зажёгши спичку, бросил её себе под ноги. Выбор был сделан.

Василий Васильевич бросился к нему, но лишь упал навзничь, змеиные щупальца за ним слепо стали шататься из стороны в сторону. Вспыхнул огонь. Пляшущие огоньки пламени на секунду осветили существо. Перед взором Николы открылась нечто: несколько голов с телами, срощенных в одно целое, тонкой обтягивающей кожей смотрели на него своими пустыми чёрными глазами, наполненные ненавистью и злобой. Существо, имеющее приличную черноту у торса, бросилось на Николу. Огонь вспыхнул прямо между ними перед тем, как нечто, раскрыв уродливую пасть откуда-то сверху, не бросилось в него.