Тени прошлого

— Ой! — я отбросила догоревшую спичку и подула на обожженные пальцы.

Последняя, тринадцатая свеча, зажжена перед большим, в рост человека, зеркалом. Ещё двенадцать слабо мерцают на полу — двойным полукружием.

Так, вроде все! Нет, забыла отключить телефоны! За окном глухая ночь, но мало ли кому вздумается позвонить! Мне редко удается побыть одной, но сегодня — дочь у моей сестры, муж на рыбалке…

Неторопливо прохожу по квартире, выключая везде свет, потом возвращаюсь в комнату. Несколько минут просто стою перед зеркалом, всматриваясь в подрагивающие зеркальные отражения огней. Хвойный запах соснового леса, смешанный с пряным травяным благоуханием, теплой волной окутывает меня. Я снимаю заколки для волос, бросаю их, не глядя, за спину, пропускаю длинные шелковистые пряди между пальцами. Медленно расстегиваю пуговички халата. Легкая ткань свободно соскальзывает с плеч и падает на пол. Опасливый озноб пробегает по обнаженной коже — мне страшно? Скорее, смешно. Все это напоминает сюжет эротического фильма — трепетная нагая дева в ожидании страстного любовника. Я глупо хихикаю.

Пронзительная горечь миндаля, слегка разбавленная благовонием мирта, разгоняет кровь. Выступившие капли пота стекают по неровностям моего тела и маленькими водопадами обрушиваются вниз. Хочется отправиться в ванную комнату, влезть под холодный душ и унять, наконец, это бешеное сердцебиение. Но я жду…

Почти погасшие свечи на миг вспыхивают факелами, разбрасывая вокруг ворох искр. В глубине зеркала возникает незнакомый ландшафт. Я подаюсь вперед, пытаясь разглядеть открывшуюся мне картинку…

…и оглушительно чихаю.

Свечи гаснут, оставляя меня в кромешной темноте. Черт! Все труды насмарку — и возня с ароматическими свечами, слепленными вручную из освященного воска, и поиски необходимых компонентов для них, и с трудом выученные наизусть заклинания.

Самое главное я так и не узнала! А мне почему-то так важно знать мое прошлое воплощение… Почему? Я сердито разворачиваюсь и на ощупь отправляюсь к выключателю, но вместо этого нащупываю скользкую поверхность зеркала, которая под моими руками становится податливой, и я чувствую, что падаю неизвестно куда.

Холодно.

Как же мне холодно!

Босые ноги по щиколотку проваливаются в липкую жижу, промозглый ветер треплет изодранное в лоскуты платье, снежная крупа жжет болью истерзанное тело. Я пытаюсь убрать с лица прядь мокрых волос, чтобы хоть что-то разглядеть в мутном мареве. Прикованные к металлическому обручу руки едва поднимаются до середины груди. От резкого рывка я падаю на колени. Надо мной склоняется рябой мужик:

— Шагай! Чего стала? Всемогущая… — с издевкой протягивает он и, крепко ругнувшись, смачно плюёт в мою сторону. От последующего следом удара по спине я дергаюсь, пытаюсь подняться, неловко опираясь на руки, и лицом вниз падаю в ледяную воду.

Сильные пощечины приводят меня в чувство — мой путь продолжается. По обеим сторонам дороги, словно призраки, скользят молчаливые фигуры в наброшенных на голову капюшонах. Чадящие факелы в их руках едва разгоняют окружающий нас туман. Только бряцанье оружия, да позвякивание моих оков нарушают тишину. Мне все равно, куда меня ведут, я уже сделала свой выбор.

Шествие вползает на узкие городские улочки. Одноэтажные деревянные домишки окраин сменяют высокие каменные особняки с изысканной лепниной по фасаду. Мы медленно приближаемся к центру города и выходим на широкую площадь, запруженную настороженно молчащим народом. Стражники, где крепким словом, а где и оплеухами, прокладывают нам дорогу туда, где будет происходить судилище.

Тот самый рябой стражник, разомкнув обруч на моей талии, цепляет его на крюк высоко от земли, выворачивая мои руки в суставах, и цепями намертво притягивает меня к столбу. Я всего лишь слабая женщина, что ж они меня так боятся? Без слез и крика наблюдаю, как у моих ног вырастает курган из вязанок хвороста, странно сухого в эту промозглую ночь. Похоже, приговор окончательный и обжалованию не подлежит. А вот и служитель закона, неумолимый, как тот столб, к которому я прикована.

Седой представительный судья, облаченный в красную мантию и такого же цвета шапочку, долго зачитывает список моих прегрешений и объявляет вердикт, закончив свою речь сакраментальным: — "Закон суров, но это закон!".

Легкий ропот пробегает по рядам бесчисленных зрителей — мужчин немного, в основном, женщины и дети.

— Ведьма! — визгливый одинокий вопль подхватывают сотни голосов.

— Сжечь ее! — уже скандирует народ. Из толпы вылетает увесистый камень и врезается мне в лицо, следом летит ещё один, ещё. — ПрОклятая! В аду тебе самое место…

Я облизываю разбитые губы, чувствуя на губах солоноватый привкус крови, чуть приподнимаю голову, смотрю в лица беснующихся. Что ж вы так, люди? Не вы ли возвели меня на трон, когда враг стоял у стен города? Не вы ли просили последнюю из рода ворлоков помочь остановить кровавую бойню? И вам тогда было все равно, что я одной крови с порождениями тьмы — о спасении молили вы, оплакивая своих родных и близких! Что ж теперь вы вспомнили о величии своей души? Раньше было не до этого? А сейчас…

Но мне все равно, я уже однажды сделала свой выбор…

— Покаяние очистит твою душу, — церковник торжественно подносит ко мне серебряный крест.

Я громко хохочу. Наивный, какая душа у ведьмы! Моей душой была сила, которой вы меня лишили! Моей душой будет месть, которая настигнет вас, где бы вы не прятались! Я все-таки обманула вас, обманула!

— Давай! — священнослужитель дает отмашку палачу. Тот, пакостно щерясь в предвкушении моих страданий, поджигает хворост.

Наконец-то мне становится тепло! Языки пламени неожиданно высоко взлетают, закрывая от меня и палача, и священника, и охнувшую толпу: — "Да она смеется над нами!" Улыбаясь, я вижу то, что было со мной совсем недавно, но смотрю, словно со стороны…

…Высокая женщина, прижав к себе спящего ребенка, мчится изо всех сил. Затейливо заплетенные волосы рассыпаются на отдельные пряди, на лице тревога и страх. Факел в её руках плюётся искрами и гаснет. Кромешный мрак воцаряется под сводами кажущегося бесконечным тоннеля, но вдалеке виднеются слабые призрачные прОмельки.

Поворот и перед глазами возникает громадный зал — на стенах, облицованных черным, тщательно отполированным, камнем, как в зеркалах играют блики слабо горящих светильников. Узкие бойницы окон закрыты щитами, и неясно — ночь сейчас или день. Посреди громадного пустого зала на возвышении стоит резной каменный трон.

Следом за женщиной вбегает запыхавшийся мужчина в полном боевом облачении. Небрежным движением он вытирает о рукав обагренный меч. Упившееся крови оружие с недовольным шипением вползает в ножны. Воин с трудом вдвигает дверной засов в пазы и бережно берет на руки ребенка, давая женщине перевести дыхание.

— Джанет, быстрее! Они уже близко!

— Я успею, Торинг! Должна успеть! — нервным жестом женщина снимает с пальца перстень, ярко блеснувший сиреневым камнем, протягивает его мужчине. Тот послушно кивает головой, снимает с шеи вышитый кисет на плетеном шнурке, убирает в него перстень и надевает украшение на шею ребенку, девочке.

— Расскажешь ей, что было, остальное сама сообразит, кровь подскажет, — она на секунду приникает головой к плечу мужчины, целует ребенка. — Иди! Перстень не потеряй, в нем все…

Джанет, тревожно прислушиваясь, кидается к престолу, ощупывает его, беззвучно приговаривая. Громоздкое сооружение с легким скрипом сдвигается в сторону. В открывшемся проеме видна обвалившаяся каменная лестница, уходящая вниз. Подталкивая мужчину, чтобы не мешкал, женщина отправляет его в темноту.

Окованная железом дверь в два человеческих роста сотрясается от мощных ударов. Через мгновение в зал с ревом врывается разношерстная толпа людей, кто с мечами, кто с арбалетами, а кое-кто и просто с дубинами. Они жаждут крови ведьмы и её отродья.

Поздно — трон уже незыблемо стоит на своем исконном месте.

Колдунья вскидывает руки — с ее ладоней разом поднимаются огненные жуки, красивые, но смертельно опасные. Их хозяйка спокойна и решительна, ей нечего терять! Пляска смерти начинается, и еще неизвестно кому улыбнется победа!

Ворвавшиеся в зал опасливо замирают.

Ведьма тоже почему-то медлит.

Молчание нарушает гортанный боевой клич одного из бойцов, выскочившего на середину. Неотвратимым тараном он несется на колдунью. На полпути его встречает гудящее облако сверкающих жуков и, на миг замерев, нападающий осыпается на пол горкой смердящего пепла. Больше таких смельчаков не находится, зато на Джанет обрушивается залп арбалетных болтов. Бесполезно — короткие стрелы сгорают, не касаясь неподвижной фигуры.

Внезапно воины расступаются, пропуская вперед сухонького старца в черной сутане, держащего перед собой икону.

— Мне это не страшно, не старайся зря, — низким, вибрирующим от внутреннего напряжения голосом произносит колдунья. — Твои святые здесь бессильны.

— Пока Вера слаба, слабы и мы, — так же тихо возражает ей священник. — Но так будет не всегда, нас много и с каждым днем нас становится все больше. На колени, дети мои, помолимся Господу нашему, чтобы укрепил Он нас в нашем святом деле.

Разгоряченные погоней бойцы с грохотом падают на колени и, осенив себя крестным знамением, послушно повторяют за святым отцом: — "Отче наш…".

Побледневшая ведьма с отчаянием смотрит, как разноцветными лепестками роз осыпаются вниз ее смертоносные слуги. Голубовато-синий всплеск холодного пламени окутывает пальцы женщины. Разящие молнии внезапно превращаются в блестящий серпантин и оплетают священника, словно праздничная мишура карнавальное деревце. Джанет срывает со своей шеи слабо светящееся опаловое ожерелье в виде человеческих черепов, с натугой разрывает скрепляющую его вощеную нить и размашистым движением бросает вперед, прошептав еле слышно: — "Последний довод властителей…".

— Господи!

Возгласы ужаса заглушают творимую молитву — там, где камни касаются пола, встает армия скелетов с призрачными мечами наголо. Колдунья повелительным жестом, не тратя лишних слов, посылает их вперед. Слегка постукивая костями, живые мощи спешат выполнить безмолвный приказ.

— Тебе это не поможет, ведьма! — чересчур уверенно заявляет священник и еще крепче сжимает свой крест. — Истинная Вера будет нашим оружием!

— Посмотрим, что твоя Вера против моей Тьмы, — издевательски смеется женщина и, не успев добавить больше ничего, растерянно умолкает, глядя, как рассыпаются в прах скелеты, вплотную подступившие к священнику, стоящему впереди людей.

С криком бросается Джанет вперед, в прыжке превращаясь в огромную волчицу с набухшими сосцами. Дымчато-серый зверь пытается с маху вцепиться в горло святому отцу и одним рывком покончить с ним, но с размаху ударившись о невидимую преграду, грузно падает на пол.

Разочарованный вой волчицы многократным эхом отражается от стен. Она скребёт когтями каменный пол, подтягивает задние лапы, пытаясь подняться. Тщетно! Болезненные конвульсии сотрясают её от головы до кончика трясущегося хвоста, свалявшаяся шерсть клочьями сползает с тела зверя. Прекрасное тело изломано и брошено на пол, как ранее любимая кукла бросается ребенком ради других, более новых игрушек.

Священник, отрешенно прикрыв глаза, продолжает твердить Слово Божье.

Люди приближаются к неподвижной Джанет. Теперь они начинают соображать, что ведьма больше не страшна. Святой отец останавливает алчущих отмщения воинов, готовых растерзать бесчувственную женщину. Двое из них с явной опаской поднимают женщину на руки и уносят ее прочь.

Воронка смерча возникает ниоткуда и, непредсказуемым зигзагом проносясь по залу, задувает и без того едва теплящиеся огоньки светильников. Раздавшийся следом вопль ужаса заглушает безмятежный голос священника: — " На колени, дети мои! На колени!"…

Очнувшись от наваждения, сквозь клубы едкого дыма я вижу, как стражники под руки выволакивают израненного мужчину и волокут его ко второму кострищу, возведенному на площади. Повернув голову, я пытаюсь разглядеть несчастного, сочувствуя ему. Навряд ли он может отключить телесные ощущения, как могу это я, и его муки будут не в пример страшнее моих. Чем же он заслужил такую страшную смерть? Огонь моего костра слегка оседает, дым разгоняется ветром, и я всматриваюсь в окровавленное лицо. Не может быть!

— Торинг, любимый, — утробный вой рвется из груди, заглушая шум людской толпы, — как они могли? Ты не виновен!!

Палач плескает в огонь горючую жидкость, пламя взвивается до неба, смрадный запах горящей плоти растекается в воздухе над городом, но восторженным зрителям он кажется слаще нектара.

Холодно.

Почему мне так холодно?

Я лежу на полу, совершенно голая, уткнувшись лицом в сгиб локтя.

Поздний зимний рассвет раскрасил всё вокруг во всевозможные оттенки серого, такого же унылого, как и он сам. Лишь остатки расплавившихся свечей режут глаз желтыми лужицами застывшего воска. В распахнутом настежь окне вяло бьется тяжелая штора. Проникшие в комнату клубы морозного воздуха чудятся приветом от Снежной Королевы. Ледяной ветер сковывает тело, безысходная тоска леденит душу.

С трудом поднявшись, я апатично натягиваю халатик. Мысли мои сумбурны и нелогичны. Машинально смотрю на себя в зеркало и замираю — в полумраке тусклого утра в зеркальной глубине сиротливо дрожит и переливается одинокий огонек. Замерев, я до боли в глазах всматриваюсь в лицо женщины, держащей в ладонях маленький язычок пламени. Женщину из моего видения… Она поднимает голову, губы беззвучно шевелятся — крохотный огонек расцветает удивительным бледно-сиреневым цветком. Его окаймленные пурпурной полосой лепестки напоминают языки костра.

Внезапно из махровой сердцевины цветка, басовито жужжа, вылетает крупный светящийся жук, совершает стремительный облет комнаты и приземляется на полочку у зеркала. Опасливо наклоняюсь к нему и вижу дрожащего от страха фиолетового щенка, нетвердо стоящего на трясущихся лапах. Щен доверчиво тянется ко мне. Протягиваю руку погладить растерянную зверюшку — его громадный шершавый язык (как только поместился в маленькой пасти?) радостно облизывает мое лицо.

Я отшатываюсь, обеими руками пытаюсь стереть клейкую слизь с лица, и тут внутри меня словно распрямляется туго сжатая пружина. Распахнув настежь дверь, выскакиваю в подъезд — с металлической ручки соскальзывает мохнатая лапа, жестко царапнув когтями дверную обивку.

К лифту? Нет, тело действует само — два мягких прыжка для преодоления лестничного пролета, плавный разворот. Мозг отключен, ритм вальса — раз, два, три, раз два, три. Финальный аккорд — щелчок кодового замка на двери подъезда — и я вываливаюсь на улицу. Чужие резкие запахи щекочут внезапно обострившийся нюх, в горле зарождается глухой рык. Это я? Да, я и мне это нравится…

Серой тенью несусь два квартала, не обращая внимания на крики редких в такую рань прохожих: — "Волк! Какой волк в городе? Собака, огромная! Бешеная? Мама!". Мне не до них…

Смирно сажусь у знакомого подъезда, притворяясь мирной дворнягой, и, глядя на темные окна квартиры сестры, жду, когда кому-либо из жильцов дома приспичит отправиться по делам. Ломиться в железную дверь с кодовым замком как-то не хочется.

— Кто там? — тревожно спрашивает Оксана и, не дождавшись ответа, выглядывает в подъезд. Несколько минут обозревает пустое пространство перед собой и только потом она догадывается опустить глаза вниз, где, тяжело дыша, пытаюсь подняться с пола я. Охнув, сестра подхватывает меня под руки, затаскивает в квартиру и осторожно прислоняет к стене, по которой я благополучно сползаю вниз и уютно устраиваюсь на коврике.

— Ты что? Откуда? Вставай! — она тянет меня за руки.

— Дай лучше во что-нибудь одеться, — прошу я. — И полотенце! И выпить!

— Все сразу? И ванну?

— Ага, — киваю я, вытирая непонятные бурые ошметки с волос и закутываясь в толстый халат.

Оксана ставит на стол две пузатые рюмки и подогревает чай.

— Тебе чего — меда или сгущенного молока? — она показывает разнокалиберные бутылки.

— И того, и другого, а хлеба можно вообще не давать. Лучше кофе, для тонуса. — За что люблю свою сестру, так это за то, что она не задает лишних вопросов. — Девчонки спят? Пойду, проведаю, — Ксюша молча кивает, сосредоточенно наблюдая за туркой с поднимающимся кофе.

Я приоткрываю дверь в спальню, прислушиваюсь к сонному дыханию детей, делаю шаг вперёд. Рыжая Фокси, немыслимая помесь спаниеля и чау-чау, выползает из-под одеяла, повиливая хвостом в знак приветствия. Оживленно бросается ко мне и вдруг, взвизгнув, как от удара, забивается под диван.

— Тихо, тихо, ты чего, — пытаюсь выманить ее оттуда, но Фокси забирается к самой стене и затихает там, надеясь, что я про нее забуду. Ну, не хочет, как хочет! Тем более что заворочалась Сашка, разбуженная нашей возней. Я обнимаю теплую ото сна дочь, но она, упираясь мне в грудь кулачками, закатывается в плаче: — "Ты не мама!".

Вбежавшая в спальню сестра выталкивает меня из комнаты и, успокоив разбушевавшихся детей, возвращается на кухню.

— Я вчера Сашку еле-еле уложила. Смотри, что она рисовала весь вечер, — Ксюша бросает на стол листы из тетрадки в клеточку. На всех рисунках огромный костер, в пламени которого ясно просматривается человек и надпись внизу корявыми буквами — "это мама". — Как тебе, а?

Что ж это я? Ведь не чай пить примчалась с утра, не за дочерью:

— Слушай, мамин перстень, серебряный, у тебя?

— Валяется где-то, мама его никогда не надевала, он ей велик был. Мне — тоже…

— Оно МОЕ! — я вскакиваю с места, перевернув одну из наполненных рюмок. По столу растекается пахнущая полынью красная лужица.

— Моя ПРЕЛЕСТЬ, — язвительно протягивает Оксана, промокая вермут губкой. — Ты никак сбрендила совсем?

— Что ты в этом понимаешь? — ярость перехватывает дыхание. — Давай сюда!

Сейчас я готова убить, только бы получить заветное кольцо в свои руки. Ксюша, испугавшись моего крика, вылетает из кухни и, найдя перстень, швыряет его передо мной. Почерневшее от времени украшение с блеклым камнем надолго приковывает мое внимание. Сестра, усевшись подальше, молча наблюдает за мной.

— У тебя ластик есть? — она вздрагивает от моего вопроса. — Что ты испугалась? Что я, монстр какой-то?

— Думаю, что да, — Оксана встает. — Сейчас возьму резинку у Полины.

В ожидании сестры разглядываю массивное кольцо — странно, столько раз видела его, а совсем забыла, как оно выглядит: камень-пентаграмма с выпуклой серединой в виде раскрывающегося цветка окружен рунным орнаментом по червленому серебру с редкими вкраплениями шафранного сердолика и кроваво-красного граната в крутых изгибах рун. Я легко притрагиваюсь к камню. Он, словно отзываясь на моё нежное прикосновение, наливается сиреневым пульсирующим сиянием.

Нет ничего прекраснее этого кольца, потому что с ним я буду править миром!

Внезапно сильный удар по лбу отбрасывает меня к стене, и я, с размаху врезавшись в нее затылком, теряю сознание, угасающим взглядом успев заметить, как ЧУЖАЯ рука отнимает у меня ключ от иной жизни…

— Ксюш, как я к тебе попала? — слабо простонала я, отбросив мокрое полотенце с убийственно болевшей головы. Я лежала под одеялом на диване в гостиной, Оксана притулилась у меня в ногах и при свете ночника читала "Черновик" Лукьяненко.

— За этим пришла! — сестра сердито швырнула на журнальный столик глухо звякнувший кусочек закопченного металла и добавила: — Газовая конфорка, конечно, не Роковая расщелина Ородруима, но и это не кольцо Всевластия!

… Вернувшись с ластиком на кухню, Оксана застала меня в тот момент, когда я примеряла странно светящееся кольцо на средний палец. Мой отрешенный вид так перепугал ее, что она каким-то шестым чувством поняла — произойдет что-то непоправимое и меня надо остановить во что бы то ни стало.

Недолго думая, а, точнее, совсем не думая, Ксюша сорвала со стены полочку для специй и со всего маху треснула меня по голове. Пока я сползала на пол, сестра кинула злополучное кольцо на конфорку плиты и на всю мощь зажгла огонь. Плюясь искрами во все стороны, кольцо неистово сопротивлялось пламени, но недолго — полыхнул сиреневым камень, разлетаясь на мельчайшие осколки, а я, к тому времени слегка пришедшая в себя от удара по голове, снова хлопнулась в глубокий обморок…

— И это все? — спросила я Ксюшу.

— А ты что хотела? — как-то без особого интереса поинтересовалась сестра. Лукьяненко был куда увлекательнее моих расспросов. — Ты лежала, как неживая весь день, я уж и не знала, что делать.

— Весь день? А сейчас… — я покосилась на темноту за окном.

— Почти двенадцать ночи.

Держась за голову, я в ужасе подскочила:

— Лешка…

— Лежи, куда ты собралась! Лешка давно вернулся, обрадовался, что дома никого нет, отсыпается.

— Звонил?

— А как же!

— Дома такой бардак!

— Алинка с Полиной бегали после школы — все в порядке. Ну, ты додумалась, в такой мороз окна настежь! А твое большое зеркало вообще разлетелось на мелкие кусочки! Полина руку порезала, пока собирали.

Зеркало… Кольцо… Две части одного целого…

Темпераментно жестикулируя, не силах сдерживать свои эмоции, я торопливо пересказала сестре всё, что со мной случилось. Оксана скептически улыбалась, но Лукьяненко отложила. Ага, проняло!

— Ксюш, а ведь я могла быть такой же, как Джанет.

— А оно тебе надо?

— Наверное, нет. А счастье было так возможно, — пропела я. Хотя действительно, оно мне нужно, ТАКОЕ счастье?

— Ладно, я устала. И ты спи, — Оксана выключила свет и, плотно прикрыв за собой дверь, долго плескалась в ванной, — экспериментаторша…

А я под размеренный шум воды представляла себе феерические картины — чародейный мир, где правит мудрая и справедливая Королева, где нет ни боли, ни горя, где все счастливы…

…и даже не заметила, что грёзы наяву сменились вполне натуральной дремой, из которой я вынырнула с бешено колотящимся сердцем. Что-то было не так!

Через узкую щель неплотно зашторенных портьер проникал мертвенный свет луны. На озарённых невидимым костром стенах резвились янтарно-багровые блики. В этом адском пламени безысходно плавились чьи-то мечты и чаяния, чья-то любовь и надежда, словно вся радость мира уносилась дымными всполохами, уступая дорогу всепоглощающей ненависти, злобе, вражде, распростершими черные крылья ожесточения над такими слабыми в своих пороках человеками… пока ещё человеками…

Затаив дыхание, я окинула взглядом комнату — в отвернутом от окна широком мягком кресле съежился непроницаемый мрак, в котором безвозвратно тонули слабо краснеющие отблески.

— Ксюша? — еле слышно прошептала я. Лучше бы я молчала!

Тень поднялась, повернулась к окну, и лунный свет осветил бескровное лицо, лицо Джанет.

Я завизжала изо всех сил.

— Узнала, — усмехнулась она, — ну, здравствуй.

Колдунья не успела договорить, как в гостиную ввалилась не успевшая толком проснуться Оксана:

— Что ты орешь? Весь дом на ноги поднимешь! Я только заснула! — возмущенно прошептала сестра, привычно протягивая руку к торшеру. Щелкнув раз, другой, чертыхнулась на перегоревшую лампочку. В комнату просочилась "дворянка" Фокси и тут же позорно сбежала, не издав ни звука, по пути наступив на возмущенно мяукнувшую Ваську, неимоверной пушистости сибирскую кошку.

— Перегорела, зараза, — Ксюша развернулась к двери и зацепила плечом Джанет, вставшую на её пути.

— Не торопись уходить, — ведьма скептически оглядела мою сестру. — Зря ты это сделала, девочка! Зря!

Оксана замерла, непонимающе оглянулась на меня:

— Кто это?

— Джанет, — натягивая ворсистый плед до самых глаз, пробормотала я, чувствуя, как застывает в груди кусочек льда.

— Какая ещё Джанет? — возмутилась сестра, бесцеремонно отпихивая в сторону колдунью, мешающую ей выйти из комнаты.

Серебристая искра, сорвавшаяся в ответ с пальцев Джанет, бросила Оксану на колени. Она застонала, схватилась руками за голову, раскачиваясь от неимоверной боли, калачиком свернулась на полу.

Васька угрожающе зашипела, встала между ними, выгнув спину, как перед схваткой, яростно хлеща себя хвостом по бокам. Белоснежная шкурка лазорево заискрилась в полумраке. Мгновение спустя кошка прыгнула, намереваясь вцепиться Джанет в лицо, но слегка промахнулась и увесисто повисла у нее на предплечье. Пока колдунья отдирала от себя злобно воющий живой снаряд, намертво вцепившийся всеми лапами, Оксане удалось немного прийти в себя и на четвереньках отползти к дивану.

Джанет, услышав глухой шлепок о стену и затихающий мяв, видимо поняла, что мы от неё никуда не денемся, и яростно прорычала:

— Кто бы мог подумать, что мой род так измельчает! Вы, огрызки былого величия, лишили меня последней надежды, я ждала этого столько лет! Соединить кровь ворлоков и силу кольца и вырваться из ада!

А я была всецело поглощена созерцанием глубоких ран на её лице и шее, из которых сочились темные капли, и думала: — "Какие же у Васьки острые когти! Кровь так и хлещет!". Только потом я начала отстраненно размышлять, а может ли быть у призрака кровь, а если нет, что же тогда циркулирует в теле вместо неё. Из ступора меня вывел всхлипывающий голос Оксаны:

— Что ты ТЕПЕРЬ от нас хочешь, когда уже нет кольца?

— Уничтожить! Всё семя без следа! Чтоб и памяти не осталось!

— Это писец, — я трусливо залезла под плед, лишь бы не видеть, как и чем меня будут сейчас убивать. А губы сами собой зашептали: — Господи, помоги, не оставь детей своих…

Смерть всё не приходила.

Я рискнула высунуть нос наружу — Ксюша, обреченно закрыв глаза, беззвучно шевелила губами. Между нами и разъярённой Джанет, раскинув руки в стороны, живым щитом стоял невысокий человек:

— Возвращайся обратно, — от его приказания веяло холодом металла, но колдунья и не думала подчиняться.

— Опять ты, — брезгливо прошипела она, — со своей верой.

Огненный смерч, направленный Джанет на священника, взорвался роскошным фейерверком, встретившись с ослепительным сиянием, словно куполом накрывшим нас троих. Ледяные иглы, полетевшие следом за смерчем, бурлящим весенним потоком стекли по мерцающей сфере, не причинив нам никакого вреда. Джанет, ощерившись, обнажила великолепные клыки и, в высоком прыжке обернулась здоровенным зверем. Тот тяжело плюхнулся на вершину купола. Сфера прогнулась, легко выдержала немалый вес и отбросила воющую от боли волчицу назад.

— Джанет, не надо, — миролюбиво произнёс священник, — ты же знаешь, это бесполезно.

— Ты отнял у меня всё! Ты отнял у меня всё, — бессильно простонала колдунья, вернувшаяся в свой облик, — а я просто хотела жить, жить… Как любой из вас…

Она вскинулась, страшная мука исказила прекрасное лицо:

— Вы… вы убили мою дочь! Убили любимого! С именем вашего поганого бога на устах!

— Джанет, опомнись, что ты говоришь! Перед тобой твои правнучки! — священник возмущенно развёл руками. — Твою дочь воспитали люди, она выросла человеком, обычным человеком, прожила долгую счастливую жизнь! А Торинг… Вы с ним и не заметили, как переступили тонкую грань — вам требовалось все больше и больше крови, и дьявол поселился в ваших душах.

— Нет у меня души, нет! — истерически взвизгнула Джанет.

— Бог любит всех одинаково, — священник сделал шаг вперёд, другой, вышел из-под защиты купола, ласково поднял с пола колдунью и, распахнув объятья, заключил в них ничего не понимающую Джанет.

Ослепленная вспышкой, я зажмурилась. Когда перед глазами перестали мелькать разноцветные круги, удивленная наступившей тишиной, решилась подсмотреть, что там, и ошеломленно вскочила на ноги:

— Ксюш, они исчезли, оба, — я толкнула сестру, до сих пор сидящую с закрытыми глазами, — как и не было никого.

За окном разгорался новый день — на небе не было ни облачка, звезды постепенно гасли в лучах восходящего зимнего солнышка. Торшер тоже горел, как ни в чём не бывало. Вокруг всё было, как обычно, и ничего в комнате не напоминало о ночном кошмаре.

— Васька, — Оксана бросилась к неподвижно лежащей кошке, распластавшейся на полу, прижала её к себе. Васька вопросительно мяукнула, не понимая неожиданной нежности своей хозяйки, вывернулась из крепких объятий и спрыгнула вниз, недовольная тем, что её бесцеремонно разбудили — не для того, чтобы покормить, а просто так, потискать. Зато прискакавшая Фокси была рада пошуметь и поиграть, но Оксана отпихнула ластившуюся к ней собаку: — Защитница! Иди отсюда!

А мне не давала покоя одна мысль, и я поторопилась её озвучить:

— Ксюш, мы что же и, правда, потомки этой ведьмы? Обе? А почему тогда я решила, что кольцо — моё?

— Ну, не знаю, — пожала плечами сестра, — ты же старшая… Тебе и карты в руки, то есть кольцо на палец и правь миром… Господи, как хорошо, что все это кончилось!

"Конечно, хорошо, — подумалось мне, — но как было бы славно жить в мире, где все счастливы, где правит мудрая и справедливая Королева, где нет ни боли, ни горя…"

— Ты опять за своё, — оборвала мечты сестра, будто прочитав мои мысли, — и думать не смей!

И, правда, что это я?