Тени за тишину в Адском лесу

— Кого тебе нужно опасаться, так это Белого Лиса, — вещал Даггон, потягивая пиво. — Говорят, он поручкался с самим Злом, побывал в Грешном мире и вернулся с необычными способностями. Он может разжечь огонь даже в самую темную ночь, и ни одна тень не осмелится прийти по его душу. Да, таков Белый Лис. Самый гнусный ублюдок в здешних краях. Молись, чтобы не привлечь к себе его внимание, дружок. Иначе ты покойник.

У собутыльника Даггона была похожая на картофелину голова, сидевшая на тонкой, как бутылочное горлышко, шее. Говорил он с ластпортским акцентом, повизгивая так, что отзывалось эхо под потолком постоялого двора.

— А… а с чего ему обращать на меня внимание?

— Зависит от обстоятельств, дружок.

Даггон оглянулся на разодетых торговцев, вошедших на постоялый двор. На них были черные плащи с жабо и высокие широкополые шляпы, какие носили обитатели фортов. В Лесу они не протянут и пары недель.

— От обстоятельств?.. — повторил собутыльник Даггона. — От каких обстоятельств?

— От многих, дружок. Видишь ли, Белый Лис — охотник за головами. Какие преступления ты совершил? Что натворил?

— Ничего! — Визг парня напоминал скрип ржавого колеса.

— Ничего? В Лес не уходят из-за «ничего», дружок.

Его собеседник оглянулся по сторонам. Представился он Эрнестом.[1] Ну так Даггон назвался Эмити[2]. Имена в Лесах мало что значат. Или наоборот, много, если правильные.

Эрнест откинулся назад и втянул худосочную шею в плечи, будто пытаясь спрятаться за кружкой пива. Он клюнет. Всем нравилось слушать о Белом Лисе, а Даггон считал себя мастаком. По крайней мере, мастаком травить байки, чтобы бедолаги вроде Эрнеста раскошелились ему на выпивку.

«Пусть немного потомится, — улыбнулся про себя Даггон. — Пускай забеспокоится». Еще чуть-чуть, и Эрнест будет умолять его рассказывать дальше.

Даггон в ожидании откинулся на спинку стула и оглядел зал. Торговцы всем досаждали: требовали еду и заявляли, что через час уже должны быть в пути. Вот глупцы. Путешествовать по Лесу ночью? Такое под силу разве что бывалым поселенцам. А эти… не пройдет и часа, как нарушат какое-нибудь Простое правило и навлекут на себя теней. Даггон выбросил этих идиотов из головы.

А вот парень в углу… одет во все коричневое и шляпу не снял, хотя сидит в помещении. Опасно выглядит.

«Интересно, не он ли это», — подумал Даггон.

Насколько известно, еще никто не выжил после встречи с Белым Лисом. Десять лет, больше сотни голов. Наверняка кто-то да знает его имя. В конце концов, выплачивают же ему власти фортов вознаграждения.

Хозяйка постоялого двора мадам Сайленс[3] подошла к столу и без особых церемоний стукнула перед Даггоном миской с едой. С хмурым видом долила пива, плеснув ему на руку пеной, и прихрамывая отошла. Сильная женщина, жесткая. В Лесу все такие. По крайней мере, все, кто выжил.

Даггон уже знал, что хмурый взгляд Сайленс — это ее манера здороваться. Оленины не пожалела. Она часто так делала. Ему нравилось думать, что она к нему неровно дышит. Может, однажды…

«Не дури», — подумал он, принявшись за обильно сдобренное подливкой мясо. Лучше жениться на камне, чем на Сайленс Монтейн. Камень и то ласковей. Да и добавки дала, скорее всего, только потому, что знает цену постоянному клиенту. В последнее время путники в эти края заглядывали все реже. Слишком много теней. А еще этот Честертон, будь он неладен.

— Так он… охотник за головами, этот Лис? — Парень, который представился Эрнестом, аж взмок.

Даггон улыбнулся. Клюнул как миленький.

— Он не простой охотник за головами. Он лучший. Впрочем, Белый Лис не разменивается на мелочевку… Без обид, дружок, но на крупную рыбу ты не тянешь.

Дружок занервничал еще больше. Что же он натворил?

— Но он же не явится за мной — даже, допустим, у меня есть на душе грешок-другой… — пробормотал парень. — В общем, сюда же он не явится? Все знают, что постоялый двор мадам Сайленс защищен. Здесь обитает тень ее покойного мужа. Мой кузен сам ее видел.

— Белый Лис не боится теней. — Даггон подался вперед. — Конечно, вряд ли он рискнет здесь появиться, но вовсе не из-за какой-то тени. Все знают, что это нейтральная территория. Безопасные места должны быть даже в Лесу. Но…

Даггон улыбнулся Сайленс, когда та снова прошла мимо него в сторону кухни. На этот раз обошлось без хмурого взгляда. Определенно, она к нему неравнодушна.

— Но? — взвизгнул Эрнест.

— Ну… — протянул Даггон. — Я мог бы рассказать пару историй о том, как охотится Белый Лис, но, как видишь, кружка моя почти пуста. Вот жалость. Думаю, тебе было бы интересно узнать, как Белый Лис поймал Мейкписа[4] Хапшира. Отменная история.

Эрнест визгливо заказал еще пива, но Сайленс суетилась на кухне и не слышала. Даггон нахмурился, но Эрнест положил монету на край стола: так Сайленс или ее дочь поймут, что он хочет повторить. Сойдет. Даггон улыбнулся про себя и начал историю.

Закрыв дверь в общий зал, Сайленс Монтейн развернулась и прижалась к ней спиной. Сердце бешено колотилось, и она пыталась унять его, глубоко дыша. Не выдала ли она себя? Догадались ли они, что она их узнала?

Мимо прошла Уильям-Энн, вытирая руки тряпкой.

— Матушка? — позвала девушка, останавливаясь. — Матушка, ты…

— Принеси папку. Быстрее, дитя!

Побледнев, Уильям-Энн поспешила в кладовку. Сайленс вцепилась в передник, чтобы успокоиться. Дочь вышла из кладовки с толстой кожаной папкой. Обложку и корешок покрывал слой муки.

Сайленс раскрыла папку на высокой кухонной стойке. Внутри обнаружилась пачка листков, большинство с портретами. Пока Сайленс перебирала листки, Уильям-Энн выглянула через глазок в общий зал.

Несколько мгновений тишину нарушали лишь бешеный стук сердца Сайленс да шуршание торопливо переворачиваемых страниц.

— Парень с длинной шеей? — спросила Уильям-Энн. — Я видела его лицо на какой-то листовке.

— Это всего лишь Ламентейшен[5] Вайнбер, мелкий конокрад. Он и двух мер серебра не стоит.

— Кто тогда? Парень в углу, в шляпе?

Сайленс покачала головой. Отыскав нужные листки внизу пачки, она изучила рисунки.

«О Запредельный, — подумала она. — Даже не знаю, хочу ли, чтобы это оказались они».

По крайней мере, руки перестали трястись.

Уильям-Энн подскочила и вытянула шею из-за плеча Сайленс. В свои четырнадцать девочка уже обогнала ростом мать. Не самое большое несчастье, когда твой ребенок выше тебя. Уильям-Энн ворчала, что она неуклюжая и долговязая, но в ее стройности угадывалась будущая красота. В отца пошла.

— О Запредельный, — вымолвила Уильям-Энн, прикрыв рот рукой. — Так ты думаешь, это…

— Честертон Дивайд. — Форма подбородка, взгляд… все совпадало. — Явился прямо к нам в руки с четырьмя своими людьми.

За этих пятерых дадут столько, что хватит оплатить запасы на год. А может, и на два.

Сайленс опустила взгляд с рисунков на текст, напечатанный резким жирным шрифтом.

«Чрезвычайно опасен. Разыскивается за убийства, изнасилования, вымогательства». И, конечно, в самом низу: «…и заказные убийства».

Сайленс всегда занимало, правда ли Честертон со своими людьми умышленно убил губернатора самого могущественного города на континенте, или это случайность. Например, простое ограбление пошло не по плану.

Так или иначе, Честертон понимал, что натворил. До убийства губернатора он был обычным, пусть и опытным бандитом с большой дороги, теперь же считался известным и опасным преступником. Честертон знал: если его схватят, пощады не будет. В Ластпорте его объявили бунтовщиком, угрозой порядку и психопатом.

Терять ему нечего. Он больше и не скромничал.

«О Запредельный», — подумала Сайленс при виде списка преступлений, не поместившегося на одной странице.

Уильям-Энн что-то бормотала шепотом себе под нос.

— Он там? — спросила она. — Но где?

— Торговцы, — ответила Сайленс.

— Что?

Уильям-Энн помчалась обратно к глазку. Деревянная дверь, как и все на кухне, была выскоблена добела. Себруки снова наводила чистоту.

— Я не вижу сходства.

— Присмотрись.

Сайленс тоже узнала его не сразу, хотя вечерами сидела над папкой, запоминая лица.

Спустя мгновение Уильям-Энн ахнула, прижав руку ко рту.

— Как глупо. Почему он расхаживает у всех на виду? Пусть и переодетый.

— Все запомнят очередной отряд глупых торговцев из форта, которые решили, что могут бросить вызов Лесу. Очень умно. Через пару дней они исчезнут с дороги, и все подумают, если вообще про них вспомнят, что до них добрались тени. К тому же, так Честертон может путешествовать быстро и в открытую, останавливаться на постоялых дворах и узнавать новости.

Может, так он и выбирал жертв для нападения? Может, бывал и на ее постоялом дворе? От этой мысли все внутри сжалось. Сайленс часто обслуживала преступников, некоторые были завсегдатаями. В Лесу почти каждый считался преступником хотя бы потому, что не платил налоги властям фортов.

Честертон и его люди из другого теста. И без списка преступлений ясно, на что они способны.

— Где Себруки? — спросила Сайленс.

Уильям-Энн встряхнулась, приходя в себя.

— Кормит свиней. Тени! Думаешь, они ее узнают?

— Нет. Боюсь, она узнает их.

Для своих восьми лет Себруки была удивительно, даже чересчур наблюдательной.

Сайленс закрыла папку, коснулась пальцами кожаной обложки.

— Мы их убьем? — спросила Уильям-Энн.

— Да.

— Сколько за них заплатят?

— Иногда, дитя, дело не в цене.

В ее словах сквозила легкая фальшь. Времена становились все тяжелее, серебро дорожало и в Бастион-Хилле, и в Ластпорте.

Иногда дело не в цене. Но не в этот раз.

— Принесу яд. — Уильям-Энн отошла от глазка.

— Что-нибудь слабенькое, дитя, — предостерегла Сайленс. — Это опасные люди. Чуть что, сразу заметят.

— Я не дура, матушка, — сухо проговорила Уильям-Энн. — Возьму болотник. В пиве они его не почувствуют.

— Полдозы. Не хочу, чтобы они отключились прямо за столом.

Кивнув, Уильям-Энн скрылась в старой кладовке и, закрыв за собой дверь, начала поднимать половицы, под которыми хранились яды. От болотника поплывет сознание и закружится голова, но он не убьет.

Сайленс не рискнула использовать что-нибудь более сильнодействующее. Если постоялый двор хоть раз окажется под подозрением, ее делу, а скорее всего, и жизни конец. В памяти путников она должна остаться своенравной, но справедливой хозяйкой, не задающей лишних вопросов. Ее постоялый двор считается безопасным местом даже для самых отъявленных негодяев. Каждую ночь, когда она ложилась спать, сердце полнилось страхом: вдруг кто-то поймет, что подозрительно много преступников останавливались на ее постоялом дворе за пару дней до того, как их ловил Белый Лис.

Она пошла в кладовку положить папку на место. Стены кладовки тоже были выскоблены начисто, на полках — ни пылинки. Что за девочка. Слыханное ли дело, чтобы ребенок предпочитал игре уборку? Разумеется, учитывая, через что пришлось пройти Себруки…

Не удержавшись, Сайленс дотянулась до верхней полки и нащупала арбалет. Болты с серебряными наконечниками. Она держала его для теней и еще ни разу не обращала против человека. Проливать кровь в Лесу слишком опасно. Но спокойнее, когда знаешь, что в случае настоящей угрозы есть оружие под рукой.

Убрав папку, она решила проверить Себруки. Девочка и правда кормила свиней. Сайленс всегда держала свиней, но, конечно, не для еды. Считалось, что свиньи отпугивают теней. Все средства хороши, чтобы постоялый двор казался безопаснее.

Себруки стояла на коленях в свинарнике: невысокая, с темной кожей и длинными черными волосами. Никто бы не принял ее за дочь Сайленс, даже если не слышал ее прискорбной истории. Напевая, девочка оттирала стенку загона.

— Дитя? — позвала Сайленс.

Себруки повернулась к ней и улыбнулась. Как же сильно она изменилась. Год назад Сайленс могла поклясться, что этот ребенок больше никогда не улыбнется. Первые три месяца на постоялом дворе Себруки просто пялилась в стену. Где бы ее ни оставили, девочка садилась у ближайшей стены и весь день сверлила ее взглядом. Не говоря ни слова. И глаза мертвые, как у тени…

— Тетя Сайленс? — позвала Себруки. — С тобой все в порядке?

— Со мной все хорошо, дитя. Просто досаждают воспоминания. Ты… все чистишь свинарник?

— Стенки нужно хорошенько отскрести. Свинкам нравится, когда чисто. По крайней мере, Джерому и Иезекиилю. Остальным, похоже, все равно.

— Не обязательно так их вычищать, дитя.

— Мне нравится. Так я могу сделать что-то полезное.

Лучше уж чистить стены, чем безучастно пялиться на них весь день. Сегодня Сайленс радовалась, что девочка чем-то занята. Лишь бы не заходила в общий зал.

— Думаю, свиньи будут довольны, — сказала Сайленс. — Давай ты тут приберешься еще немного?

Себруки посмотрела на нее:

— Что-то случилось?

Тени, какая же она наблюдательная.

— В общем зале не стесняются в выражениях. Не хочу, чтобы ты набралась скверных словечек.

— Я уже не ребенок.

— Конечно ребенок, — строго проговорила Сайленс. — И будешь слушаться. Иначе отшлепаю.

Себруки закатила глаза, но, начав напевать, вернулась к работе. Сайленс воспитывала ее бабушкиными методами: девочка хорошо реагировала на строгость, словно ждала ее. Возможно, так ей казалось, что кто-то управляет ситуацией.

Хотелось бы Сайленс и правда управлять ситуацией. Ведь она Форскаут[6] — такую фамилию взяли ее дед с бабкой и другие, кто первыми покинули Родину и отправились исследовать этот континент. Да, она Форскаут, но будь она проклята, если позволит кому-нибудь узнать, насколько беспомощной чувствует себя большую часть времени.

Сайленс пересекла задний двор, заметив по дороге, как на кухне Уильям-Энн смешивает пасту, чтобы добавить в пиво. Сайленс прошла мимо и заглянула на конюшню. Неудивительно, что Честертон решил уехать после ужина. Большинство путников предпочитали ночевать в относительной безопасности постоялых дворов, но Честерстон со своей бандой привык спать в Лесу. В собственном лагере, пусть и в окружении теней, им удобнее, чем в кроватях на постоялом дворе.

Старый конюх Доб только что закончил чистить лошадей. Воды он им не давал. Сайленс распорядилась не поить их до последнего.

— Молодец, Доб, — похвалила Сайленс. — Иди, отдохни.

— Спасибо, мэм, — пробормотал он, кивнув.

Как обычно, пойдет на крыльцо и достанет трубку. Умом Доб не блистал и не имел ни малейшего понятия, чем на самом деле занимается Сайленс. Однако он начал работать у нее, еще когда был жив Уильям, и более преданного человека она не встречала.

Закрыв за ним дверь, Сайленс принесла несколько мешочков из запертого шкафа в задней части конюшни, в тусклом свете проверила содержимое каждого и разложила их на столе. Потом водрузила седло на спину лошади.

Она почти закончила седлать лошадей, когда дверь приоткрылась. Сайленс замерла, сразу подумав о мешочках. Почему она не спрятала их в передник? Вот растяпа!

— Сайленс Форскаут, — раздался вкрадчивый голос с порога.

Подавив стон, Сайленс повернулась к вошедшему.

— Теополис, невежливо шнырять по чужому дому. Вышвырнуть бы тебя отсюда.

— Да ладно тебе. Это как если бы лошадь лягнула того, кто ее кормит, м-м?

Долговязый Теополис прислонился к дверному косяку, сложив руки на груди. Он носил простую одежду без знаков различия. Зачем каждому встречному знать, что перед тобой сборщик налогов? Гладко выбритый, на губах извечная снисходительная улыбка, одежда слишком чистая и новая для жителя Леса. Впрочем, он не щеголь и не дурак. Теополис опасен, просто не так, как другие.

— Что ты здесь забыл, Теополис? — спросила Сайленс, укладывая последнее седло на спину фыркающего чалого мерина.

— А зачем я всегда прихожу, Сайленс? Уж не ради твоей веселой мордашки, м-м?

— Я заплатила налоги.

— Это потому, что ты почти от всех освобождена. Но ты не заплатила мне за партию серебра за прошлый месяц.

— Дела в последнее время шли неважно. Я заплачу.

— А болты для твоего арбалета? — не унимался Теополис. — Уж не позабыла ли ты, сколько стоят серебряные наконечники, м-м? Я уж молчу о запасных секциях для защитных кругов.

Она поморщилась от его скулящего акцента, пока затягивала подпругу. Теополис. Тени, что за день!

— Ничего себе. — Теополис подошел к столу и взял мешочек. — Что тут у нас? Похоже на сок болотного лука. Слышал, он мерцает в темноте, если направить на него специальный свет. Один из секретов Белого Лиса?

Сайленс выхватила у него мешочек и прошипела:

— Не произноси это имя.

Теополис усмехнулся.

— Охотишься? Прелестно. Меня всегда занимало, как ты их выслеживаешь. Протыкаешь мешочек, цепляешь к седлу, пусть капает, и идешь по следу? М-м? Можно дать отойти им подальше, а только потом убить. Отводишь подозрения от своего постоялого дворика?

Да, Теополис опасен, но ей не обойтись без человека, который передает преступников властям. Теополис — крыса и, как все крысы, везде пролезет. У него связи в Ластпорте, и ему удается забирать вознаграждения для Белого Лиса, не выдавая ее.

— Знаешь, в последнее время меня так и подмывает сдать тебя, — сказал Теополис. — Многие делают ставки на то, кто же такой этот знаменитый Лис. С моими-то сведениями я мог бы разбогатеть, м-м?

— Ты и без того богат, — огрызнулась Сайленс. — При всех твоих недостатках ты вовсе не дурак. Десять лет все шло нормально. Только не говори, что променяешь богатство на минуту славы.

Теополис улыбнулся, но возражать не стал. Ему доставалась половина вознаграждений. Сам он ничем не рисковал, и это его полностью устраивало. Он чиновник, а не охотник за головами. Сайленс лишь раз видела, как Теополис убил человека, да и то, жертва не могла дать отпор.

— Ты хорошо меня знаешь, Сайленс, — рассмеялся Теополис. — Слишком хорошо. Ну и ну, охотишься, значит. Интересно, на кого. Пойду посмотрю в общем зале.

— Даже не вздумай. Тени, не хватало, чтобы их спугнула рожа сборщика налогов! Не ходи, иначе все испортишь.

— Успокойся, Сайленс. — Он не переставал ухмыляться. — Я повинуюсь твоим правилам. Лишний раз здесь не показываюсь, чтобы не навлечь на тебя подозрения. Сегодня остаться все равно не получится, я просто заскочил сделать тебе предложение. Но, пожалуй, моя помощь тебе не интересна. Какая жалость! М-м, и это после всех неприятностей, что я пережил ради тебя!

Сайленс похолодела.

— Какую помощь ты можешь мне предложить?

Теополис достал из сумки листок бумаги и аккуратно развернул своими не в меру длинными пальцами, но не успел поднять, как Сайленс его выхватила.

— Что это?

— Возможность освободиться от долга, Сайленс! Возможность навсегда забыть обо всех заботах.

Это был приказ о конфискации, согласно которому кредиторы Сайленс, то есть Теополис, могли требовать ее имущество в счет оплаты долга. Власти фортов считали, что в их юрисдикцию входят дороги и прилегающая к ним земля, и даже иногда отправляли солдат их патрулировать.

— Беру свои слова обратно, Теополис, — бросила Сайленс. — Ты самый настоящий дурак. Готов отказаться от всего, чего мы добились, из-за жадности, чтобы урвать себе кусок земли?

— Конечно же нет, Сайленс. Я не собираюсь ни от чего отказываться! Но как досадно, когда ты все время у меня в долгу. Не лучше ли, если я займусь финансами постоялого двора? Ты останешься здесь работать и охотиться за головами, как и раньше. Только тебе больше не придется волноваться о долгах, м-м?

Она скомкала бумагу.

— Ты превратишь меня и мою семью в рабов, Теополис.

— О, не преувеличивай. В Ластпорте начали переживать, что такой важный постоялый двор держит никому не известный человек. Ты привлекаешь внимание, Сайленс. Думаю, тебе это совершенно ни к чему.

Сайленс сжала кулак, скомкав бумагу еще больше. В стойлах забеспокоились лошади. Теополис ухмыльнулся.

— Но возможно, в этом нет необходимости. Возможно, на этот раз тебя ждет крупное вознаграждение, м-м? Не намекнешь? А то мне весь день не будет покоя.

— Пошел вон, — прошипела она.

— Старая добрая Сайленс, — вздохнул Теополис. — Все Форскауты упрямы до последнего вздоха. Поговаривают, твои бабка с дедом были первыми из первых. Первыми, кто прибыл разведать этот континент, первыми, кто обосновался в Лесу… и первыми, кто застолбил себе место в аду.

— Не говори так о Лесе. Это мой дом.

— Однако это место считали адским еще до того, как явилось Зло. Тебе не любопытно? Ад, земля проклятых, где нашли пристанище тени умерших. Я все думаю: тень твоего покойного мужа и правда охраняет постоялый двор или это очередная сказочка, чтобы путники чувствовали себя в безопасности, м-м? Ты потратила целое состояние на серебро. Серебро защищает по-настоящему, а записи о твоем браке я так и не нашел. Но если брака не было, то милашка Уильям-Энн…

— Вон.

Теополис ухмыльнулся, но, приподняв шляпу, скрылся из виду. Сайленс слышала, как он запрыгнул в седло и уехал. Скоро наступит ночь, но глупо надеяться, что до Теополиса доберутся тени. Она давно подозревала, что где-то неподалеку у него есть укрытие — какая-нибудь пещера, обложенная серебром.

Она вдохнула и выдохнула, стараясь успокоиться. Теополис умеет вывести из себя, но не знает всего. Сайленс заставила себя переключиться на лошадей. Принесла ведро воды, высыпала в него содержимое мешочков и щедро плеснула лошадям. Те принялись жадно пить.

Если из мешочков капает сок, как предположил Теополис, это слишком заметно. Что будет, когда ночью преступники расседлают лошадей? Увидят мешочки и сразу поймут, что кто-то идет по их следу. Нет, нужно что-то менее явное.

— Тени, что же делать? — прошептала Сайленс, давая напиться лошади. — Обложили со всех сторон.

Убить Теополиса. Бабка, скорее всего, поступила бы именно так. Сайленс поразмыслила над этим вариантом.

«Нет, я не стану такой же. Не стану ею».

Теополис подонок, но законов не нарушал и, насколько она знала, никому не причинял большого вреда. Нужно соблюдать правила. Нельзя переходить черту. Возможно, в этом отношении она не так уж отличалась от жителей фортов.

Она найдет другой способ. У Теополиса есть только приказ о вызове в суд, и он был обязан показать его Сайленс. Значит, у нее в запасе день-другой, чтобы раздобыть деньги. Честь по чести. Городские считают себя цивилизованными. Благодаря их правилам у нее есть шанс.

Она вышла из конюшни и заглянула в окно общего зала. Уильям-Энн подавала выпивку «торговцам» Честертона. Сайленс остановилась понаблюдать.

За ее спиной дрожал от ветра Лес.

Сайленс прислушалась и повернулась к Лесу. Жителей фортов можно узнать по тому, как они отказываются поворачиваться к Лесу лицом, отводят глаза и никогда не смотрят вглубь. Мрачные деревья, затеняя листвой землю, покрывали почти каждый дюйм континента. Неподвижные. Тихие. В Лесу водились животные, но исследователи из фортов заявляли, что хищников среди них нет. До них давным-давно добрались тени, привлеченные пролитой кровью.

Если пристально вглядываться в Лес, то он… отступает. Тьма уходит, тишина сменяется шорохом грызунов в палой листве. Форскауты знали, что на Лес нужно смотреть в упор. Исследователи ошибались. В Лесу есть хищник. И это сам Лес.

Сайленс пошла обратно на кухню.

Ее главная задача — отстоять постоялый двор, поэтому нужно получить вознаграждение за голову Честертона. Если не заплатить Теополису, то вряд ли все останется как прежде. Он держит ее за горло, ведь она не может бросить постоялый двор. Гражданства фортов у нее нет, да и времена слишком тяжелые, чтобы ее приняли местные поселенцы. Нет, придется работать на постоялом дворе, и Теополис будет драть с нее три шкуры, забирая все больший процент с вознаграждений.

Она толкнула дверь в кухню.

За кухонным столом сидела Себруки с арбалетом на коленях.

— Запредельный! — ахнула Сайленс, закрыв дверь. — Дитя, что ты…

Себруки подняла голову. Снова этот затравленный взгляд. Ни жизни, ни эмоций, как у тени.

— У нас гости, тетя Сайленс, — холодно и монотонно произнесла Себруки. Рядом с ней лежал рычаг для взведения арбалета. Ей удалось самостоятельно зарядить арбалет. — Я обмазала наконечник болта черной кровью. Все верно? Так яд убьет его наверняка.

— Дитя… — Сайленс шагнула вперед.

Себруки приподняла арбалет, держа пальцы на спуске. Болт был направлен на Сайленс.

Себруки смотрела сквозь нее пустыми глазами.

— Ничего не выйдет, Себруки, — строго сказала Сайленс. — Даже если ты дотащишь эту штуку до общего зала, в него не попадешь. А если все-таки попадешь, его люди перебьют нас в отместку.

— Мне все равно, — тихо проговорила Себруки. — Лишь бы убить его. Лишь бы нажать на спуск.

— А на нас тебе плевать? — рявкнула Сайленс. — Я приютила тебя, дала тебе кров, и это твоя благодарность? Крадешь оружие и угрожаешь мне?

Себруки моргнула.

— Да что с тобой? Ты готова пролить кровь в убежище? Навлечь на нас теней? Они тут же набросятся на нашу защиту, и если прорвутся, то убьют всех под моей крышей! Всех, кому я обещала безопасность. Как ты смеешь!

Себруки вздрогнула, словно ее разбудили. Неживая маска слетела с лица, и девочка выронила арбалет. Раздался щелчок, болт пронесся в дюйме от щеки Сайленс и разбил окно.

Тени! Неужели ее зацепило? Неужели Себруки пролила кровь? Дрожащей рукой Сайленс коснулась лица. К счастью, крови не было. Болт прошел мимо.

Мгновение спустя Себруки разрыдалась в ее объятиях. Сайленс опустилась на колени и прижала к себе девочку.

— Тише, малышка. Все хорошо. Все хорошо.

— Я все слышала, — прошептала Себруки. — Мама так и не крикнула — знала, что я прячусь. Она была сильной, тетя Сайленс. Вот почему и я была сильной, даже когда кровь пропитала мне волосы. Я слышала. Я все слышала.

Сайленс закрыла глаза, прижав девочку еще крепче. Никто кроме нее не отважился осмотреть сгоревшую ферму. Отец Себруки иногда заезжал на ее постоялый двор. Хороший человек. Насколько это возможно после того, как Зло захватило Родину.

На пепелище Сайленс обнаружила дюжину трупов. Честертон и его люди перебили всю семью, даже детей. Выжила только Себруки, самая младшая. Ее спрятали под половицами в спальне.

Там она и лежала, вся в крови матери, и продолжала молчать, даже когда ее нашла Сайленс. На девочку она наткнулась только потому, что Честерстон, готовясь к убийству, защитил комнату от теней серебряной пылью. Сайленс попыталась собрать пыль, забившуюся между половицами, и поняла, что сквозь щели на нее кто-то смотрит.

За последний год Честертон сжег тринадцать ферм и убил больше полусотни человек. Спастись удалось лишь Себруки.

Девочка тряслась от рыданий.

— Почему… Почему?

— Нет причины. Мне очень жаль.

А что еще она могла сказать? Отделаться банальными утешениями о Запредельном? Это Лес. Банальности выжить не помогут.

Сайленс не отпускала Себруки, пока рыдания не утихли. Вошла Уильям-Энн с подносом пустых кружек и замерла у кухонного стола. Ее взгляд метнулся к упавшему арбалету, потом к разбитому окну.

— Ты убьешь его? — прошептала Себруки. — Свершишь правосудие?

— Правосудие погибло вместе с Родиной, — ответила Сайленс. — Но да, я его убью. Обещаю, дитя.

Уильям-Энн робко подняла арбалет и показала сломанную дугу. Сайленс вздохнула. Надо было спрятать арбалет так, чтобы Себруки не добралась.

— Уильям-Энн, займись посетителями, — сказала Сайленс. — Я отведу Себруки наверх.

Уильям-Энн кивнула, глянув на разбитое окно.

— Кровь не пролилась, — успокоила ее Сайленс. — С нами все будет в порядке. Но если найдется минутка, поищи болт. Все-таки наконечник серебряный…

По таким временам нельзя разбрасываться деньгами.

Уильям-Энн отнесла арбалет в кладовку. Сайленс бережно усадила Себруки на кухонный табурет. Девочка вцепилась в нее намертво, пришлось уступить и посидеть с ней, обнимая, еще немного.

Уильям-Энн сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться, после чего вышла в общий зал, чтобы разнести выпивку.

Наконец Себруки ненадолго отпустила Сайленс. Та смешала ей снадобье и отнесла девочку на чердак над общим залом, где они втроем ночевали. Доб спал в конюшне, а постояльцы — в более удобных комнатах на втором этаже.

— Ты хочешь, чтобы я уснула. — Себруки рассматривала чашку покрасневшими глазами.

— Утро вечера мудренее, — сказала Сайленс.

«И нельзя, чтобы ты увязалась за мной сегодня ночью».

Девочка неохотно выпила снадобье.

— Прости. За арбалет.

— Мы придумаем, как тебе отработать стоимость починки.

Себруки, похоже, успокоилась. Все-таки она из поселенцев, родилась в Лесу.

— Раньше ты пела мне перед сном. — Себруки закрыла глаза и улеглась на спину. — Когда принесла меня сюда. После… после… — Она сглотнула.

— Я думала, ты и не слышала.

Сайленс казалось, что в то время Себруки вообще мало что слышала.

— Нет, я слышала.

Сайленс присела на табурет рядом с кроватью. Петь не хотелось, поэтому она принялась мурлыкать колыбельную без слов, ту самую, что пела Уильям-Энн в трудные времена сразу после ее рождения.

Но вскоре полились и слова:

— Тише, милая, не бойся. Лучик солнца ночь прогонит. Засыпай, моя малышка, пусть исчезнут твои слезы. Тьма окружит нас, но все же мы когда-нибудь проснемся…

Сайленс держала Себруки за руку, пока та не заснула. Окно у кровати выходило во двор, и она увидела, как Доб выводит лошадей Честертона. Пятеро мужчин в дорогой одежде торговцев спустились с крыльца и сели в седла.

Вереницей они выехали на дорогу и исчезли в Лесу.

Спустя час после наступления темноты Сайленс при свете очага начала собирать походный мешок.

Огонь в очаге развела еще ее бабка, так он и горел до сих пор. Это едва не стоило ей жизни, но она не пожелала платить торговцам огнем. Сайленс покачала головой. Бабка всегда шла наперекор обычаям. Но разве она сама лучше?

«Не разжигай огня, не проливай чужой крови, не бегай ночью». Все это привлекает теней. Простые правила, по которым живут все поселенцы. Сайленс нарушила все три, причем не единожды. Удивительно, как она сама еще не превратилась в тень.

Огонь почти не грел, пока она готовилась к убийству. Сайленс бросила взгляд на старую молельню, а на самом деле просто чулан, который она держала запертым. Всполохи пламени напомнили о бабке. Порой ей казалось, что бабка и есть огонь: до самого конца она не покорилась ни теням, ни фортам. Сайленс избавилась от всех напоминаний о ней, кроме этой молельни Запредельному богу возле кладовки. У запертой двери когда-то висел бабкин серебряный кинжал, символ старой религии.

На кинжале были выгравированы божественные обережные символы. Сайленс носила его, но не из-за обережных свойств, а потому что он серебряный. В Лесу серебра много не бывает.

Она тщательно упаковала походный мешок: сначала положила лекарства, потом увесистый мешочек с серебряной пылью, чтобы лечить иссушение. За мешочком последовал десяток пустых мешков из толстой холстины, просмоленных изнутри, чтобы не протекли. В конце она добавила масляную лампу. Огню Сайленс не доверяла и пользоваться ею не хотела. Огонь привлекает теней. Но по опыту прошлых вылазок лампа могла пригодиться. Она зажжет ее, только если наткнется на человека, который уже развел огонь.

Закончив собираться, Сайленс помедлила и зашла в старую кладовку. Подняв половицы, вытащила маленький, плотно закупоренный бочонок, который лежал около ядов.

Порох.

— Матушка? — позвала Уильям-Энн.

Сайленс не слышала, как дочь вошла на кухню, и от испуга едва не выронила бочонок. Сердце чуть не остановилось. Проклиная себя за глупость, она сунула бочонок под мышку. Без огня он не взорвется. Уж это ей известно.

— Матушка! — воскликнула Уильям-Энн, уставившись на бочонок.

— Скорее всего, он мне не понадобится.

— Но…

— Знаю. Ш-ш-ш.

Сайленс запихнула бочонок в мешок. К боку бочонка было прицеплено переложенное тканью бабкино огниво. Поджечь порох все равно что развести огонь, по крайней мере, для теней. И днем, и ночью они слетались на огонь едва ли не быстрее, чем на кровь. Первые беженцы с Родины выяснили это довольно быстро.

В каком-то смысле с кровью проще. На обычное кровотечение, например, из носа тени даже не обратят внимания, но явятся за тем, кто первым пролил чужую кровь. А потом, разъярившись, убьют всех вокруг без разбора.

Только упаковав порох, Сайленс заметила, что Уильям-Энн одета по-дорожному, в штаны и сапоги, а в руках у нее такой же дорожный мешок.

— И куда ты собралась, Уильям-Энн?

— Ты намерена в одиночку убить пятерых, матушка, причем они приняли только полдозы болотника?

— Раньше справлялась. Я привыкла действовать самостоятельно.

— Только потому, что некому было помочь. — Уильям-Энн закинула мешок на плечо. — Теперь все иначе.

— Ты слишком юная. Возвращайся в постель. Присмотри за постоялым двором, пока я не вернусь.

Уильям-Энн не шелохнулась.

— Дитя, я же сказала…

— Матушка, ты уже не молода! — Уильям-Энн крепко сжала ее руку. — Думаешь, я не вижу, как ты хромаешь все сильнее? Ты не можешь все делать сама! Проклятье, тебе пора научиться принимать мою помощь!

Сайленс смерила дочь оценивающим взглядом. Откуда эта упертость? Иногда с трудом верилось, что Уильям-Энн тоже из рода Форскаутов. У бабки она вызвала бы отвращение, и Сайленс этим гордилась. У Уильям-Энн было нормальное детство. Она не слабая, просто… обычная. Чтобы быть сильной женщиной, необязательно подавлять эмоции.

— Не смей так разговаривать с матерью, — наконец отозвалась Сайленс.

Уильям-Энн приподняла бровь.

— Хорошо, можешь пойти. — Сайленс высвободила руку из хватки дочери. — Но будешь слушаться.

Уильям-Энн облегченно выдохнула и нетерпеливо кивнула.

— Предупрежу Доба, что мы уходим.

В темноте Сайленс перешла на медленный, типичный для поселенцев шаг. Даже под защитой серебряных кругов постоялого двора она следовала Простым правилам. Забудешь о них в безопасности — забудешь и в Лесу.

Сайленс достала две миски и смешала два разных вида светопасты, потом разлила их по отдельным банкам и убрала в мешок.

И шагнула в ночь. Воздух был холодным, бодрящим. Лес умолк.

Разумеется, вокруг парили тени.

Несколько, мягко сияя, скользили над травой. То были старые тени, бесплотные и полупрозрачные. Их очертания уже мало походили на человеческие. Головы были подернуты рябью, лица расплывались, словно кольца дыма. За ними стелились белые шлейфы длиной с руку. Сайленс всегда представляла, что это лохмотья, оставшиеся от их одежды.

Любую женщину, даже из рода Форскаут, при виде теней пробирал озноб. Разумеется, тени плавали по Лесу и днем, просто их не было видно. Но разожги огонь, пролей кровь — и они тут же настигнут тебя даже при свете солнца. Ночью тени вели себя иначе: реагировали на быстрые движения, на которые днем не обращали внимания, и быстрее расправлялись с любым нарушителем правил.

Сайленс достала банку с пастой. По округе разлился бледно-зеленый свет, тусклый, но в отличие от света факела ровный и устойчивый. Факелы ненадежны: если потухнут, снова их не разжечь.

Уильям-Энн ждала впереди с шестами для фонарей.

— Нужно двигаться тихо. — Сайленс прикрепила банки к шестам. — Разговаривать можно, но шепотом. Еще раз: ты должна слушаться. Причем сразу же. Эти бандиты убьют тебя не задумываясь, а то и сотворят что похуже.

Уильям-Энн кивнула.

— Ты недостаточно боишься.

Сайленс обернула банку с более яркой пастой в черную ткань. Их окутала тьма, но сегодня высоко в небе сиял Звездный пояс. Часть света просочится сквозь листву, особенно если не уходить далеко от дороги.

— Я… — начала Уильям-Энн.

— Помнишь, как прошлой весной взбесилась гончая Гарольда? — перебила Сайленс. — Помнишь, как она никого не признавала, а в глазах горела жажда убийства? Эти люди такие же, Уильям-Энн. Зверье. От них нужно избавиться, как от той гончей. Для них ты не человек, а кусок мяса. Понимаешь?

Уильям-Энн кивнула. Видно, что она все равно скорее взволнована, чем напугана, но ничего не поделаешь. Сайленс вручила дочери шест с более тусклой пастой. Слабый синий свет почти не разгонял тьму. Сайленс закинула шест с вторым фонарем на одно плечо, мешок — на другое и кивнула в сторону дороги.

К границе постоялого двора плыла тень. Стоило ей коснуться тонкого серебряного барьера на земле, как раздался треск, посыпались искры. Тень резко отшвырнуло назад, и она поплыла в другую сторону.

Каждый такой случай стоил денег. От прикосновения тени серебро разрушалось. За это и платили клиенты: границы постоялого двора оставались неприступными уже больше сотни лет и, согласно старой традиции, внутри не удерживали незваных теней. Такое вот перемирие. От Леса лучшего не дождаться.

Уильям-Энн переступила через границу, отмеченную большими серебряными ободами. Ободы были врыты внахлест и удерживались под землей цементом, поэтому так просто их было не вытянуть. Постоялый двор защищали три таких концентрических круга. Чтобы заменить секцию, требовалось ее выкопать и отцепить от остальных. Нелегкая работенка, которую Сайленс знала досконально. Не проходило и недели, как они проворачивали или заменяли какой-нибудь обод.

Тень, не заметив их, уплыла прочь. Сайленс не знала, то ли тени не видят обычных людей, пока те не нарушат правила, то ли просто не удостаивают их вниманием.

Вместе с Уильям-Энн они ступили на темную, довольно заросшую дорогу. За дорогами в Лесу почти не следили. Возможно, это изменится, если власти фортов хоть раз выполнят свои обещания. Тем не менее по Лесу путешествовали. Поселенцы ездили в форты торговать продуктами. Зерно с лесных пашен считалось питательнее и вкуснее, чем выращенное в горах. За кроликов и индеек, которых ловили силками или разводили в клетках, давали немало серебра.

Свиньи были исключением. Только житель форта мог додуматься зарезать свинью ради еды.

Благодаря торговле дороги были порядком исхожены, хотя деревья так и тянули вниз цепкие руки-ветви, пытаясь вернуть свою территорию. Лесу не нравилось, что его наводнили люди.

Мать и дочь шагали осторожно и неторопливо, не делая резких движений. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем что-то показалось впереди на дороге.

— Вон там! — прошептала Уильям-Энн.

Сайленс перевела дух. В свете пасты виднелись голубые капли. Теополис почти угадал, как она выслеживает своих жертв, но не до конца. Да, в свете пасты, известной как Пламя Авраама, сок болотного лука и правда начинал мерцать. Совершенно случайно он еще и оказывал расслабляющее воздействие на мочевой пузырь лошади.

Сайленс изучила дорожку из мочи. Она опасалась, что Честертон со своими людьми свернет в Лес сразу, как покинет постоялый двор. Маловероятно, но все же.

Теперь не осталось сомнений: она напала на след. Теперь если Честертон и свернет в Лес, то только спустя пару часов после выезда, чтобы не раскрыть маскировку. Сомкнув веки, Сайленс поймала себя на том, что твердит благодарственную молитву. Она помедлила. С чего вдруг ей вспомнилась молитва? Столько времени прошло.

Покачав головой, Сайленс пошла дальше. Она подпоила зельем всех пятерых лошадей, и след был четким.

Этой ночью Лес казался… особенно темным. Словно свет Звездного пояса проникал сквозь ветви слабее обычного. И словно меж стволов блуждало больше слабо сияющих теней.

Уильям-Энн вцепилась в шест с фонарем. Разумеется, она и раньше выходила из дома по ночам. Ни один поселенец не любил это делать, но ни один и не уклонялся. Нельзя все время сидеть взаперти, оцепенев от страха перед тьмой. Иначе чем ты отличаешься от обитателей фортов? В Лесу жить тяжело, часто смертельно опасно, зато ты свободен.

— Матушка, — прошептала Уильям-Энн. — Почему ты больше не веришь в Бога?

— Разве сейчас подходящее время, дитя?

Уильям-Энн глянула вниз. Они прошли мимо очередной светящейся голубым дорожки мочи.

— Ты всегда так отвечаешь.

— Да, я всегда стараюсь уклониться от ответа, когда ты спрашиваешь. Но обычно я не хожу ночью по Лесу.

— Просто сейчас мне это важно. Ты ошибаешься: я очень боюсь. Еле дышу. Но я же понимаю, что постоялый двор в беде. Ты всегда сильно злишься после визитов мастера Теополиса. Серебряную ограду меняешь не так часто, как раньше. И через день ешь только хлеб.

— И, по-твоему, это связано с Богом?

Уильям-Энн продолжала смотреть под ноги.

«О тени, — подумала Сайленс. — Она думает, что нас покарали. Глупышка. Вся в отца».

По шатким доскам они перешли Старый мост. В светлое время суток на дне расселины можно было различить балки Нового моста. Они олицетворяли обещания и дары фортов: всегда красивые на вид, но быстро изнашивающиеся. В числе тех, кто восстанавливал Старый мост, был и отец Себруки.

— Я верю в Запредельного бога, — сказала Сайленс, когда они оказались на другой стороне.

— Но…

— Я не молюсь ему, — добавила Сайленс. — Но это не значит, что я в него не верю. В старых книгах эту землю называли домом проклятых. Какой смысл молиться Богу, если ты уже проклят. Вот и все.

Уильям-Энн не ответила.

Прошло еще часа два. Сайленс подумывала срезать через чащу, но риск сбиться со следа и сделать крюк был слишком велик. К тому же светящиеся голубые метки казались… чем-то реальным, путеводной нитью из света в окружающей тьме. Эта нить символизировала их с дочерью безопасность.

Обе отсчитывали шаги между метками, поэтому не сильно пропустили поворот. Стоило меткам на несколько минут пропасть из виду, как мать с дочерью, не говоря ни слова, повернули обратно и принялись разглядывать обочины. Сайленс волновалась, что это будет самой трудной частью охоты, но они с легкостью нашли место, где банда свернула в Лес. Знаком послужил светящийся отпечаток копыта: одна из лошадей наступила в мочу другой и наследила в Лесу.

Сайленс опустила мешок на землю, достала гарроту и, приложив палец к губам, жестом приказала Уильям-Энн ждать возле дороги. Девушка кивнула. В темноте было не разобрать выражение лица, но ее дыхание участилось. Одно дело не бояться выходить из дома по ночам, другое — остаться в Лесу одной…

Сайленс накрыла платком банку с голубой светопастой, сняла обувь и чулки и крадучись растворилась в ночи. Каждый раз, как она так делала, ей казалось, что она снова ребенок, отправившийся с дедом в Лес. Перед каждым шагом она босой ногой проверяла, не зашуршат ли листья, не хрустнет ли ветка.

Она словно наяву слышала наставления деда насчет того, как пересечь шумный участок, определив направление ветра и подстроившись под шелест листьев. Дед любил Лес, пока однажды тот не забрал его.

«Никогда не называй эту землю адом, — говорил он. — Уважай ее, как опасного зверя, но не нужно ее ненавидеть».

Тени скользили меж деревьями, почти незаметные в темноте. Сайленс старалась держаться от них подальше, но какая-нибудь все равно то и дело проплывала мимо. Для человека столкновение с тенью может закончиться смертью, хотя это редкость. Если теней не злить, они отступают от подошедших людей, словно их отгоняет легким ветерком. Пока двигаешься медленно, а именно так и надо, с тобой ничего не случится.

Сайленс снимала платок с банки, только когда хотела проверить, нет ли рядом меток. Паста подсвечивала теней, и те, что сияли ярче, могли ее выдать.

Неподалеку послышался стон. Сайленс замерла, сердце едва не выпрыгивало из груди. Тени не издают ни звука, это человек. Она принялась бесшумно и настороженно осматриваться, пока не увидела мужчину. Он хорошо спрятался между корнями дерева, но пошевелился, массируя виски. Его настигла головная боль от яда Уильям-Энн.

Поразмыслив, Сайленс крадучись обошла дерево и присела на корточки. Прошло пять мучительных минут, прежде чем мужчина, шурша листьями, снова потянулся к вискам.

Сайленс ринулась вперед, набросила гарроту ему на шею и туго затянула. В Лесу удушение — не лучший способ убийства. Слишком медленный.

Дозорный забился, судорожно хватаясь за горло. Тени поблизости застыли.

Сайленс затянула гарроту туже. Ослабленный ядом дозорный попытался достать ее ногами. Она попятилась, не ослабляя хватку и не спуская глаз с теней. Те озирались, словно принюхивались животные. Некоторые начали тускнеть, их цвет менялся от белого к черному.

Плохой знак. Сердце в груди грохотало, как гром.

«Проклятье, да сдохни уже!»

Наконец бандит вздрогнул в последний раз и обмяк. Затаив дыхание, Сайленс прождала еще несколько мгновений. Казалось, прошла вечность. В конце концов тени побелели и уплыли в разные стороны.

Сайленс сняла гарроту и облегченно выдохнула. Потом сориентировалась и вернулась к Уильям-Энн.

Дочерью можно было гордиться: она спряталась так хорошо, что Сайленс заметила ее, только когда та прошептала:

— Матушка?

— Да, — отозвалась Сайленс.

— Слава Запредельному. — Уильям-Энн вылезла из-под дерева, где пряталась в листве, и, дрожа, взяла Сайленс за руку. — Ты нашла их?

— Убила дозорного, — кивнула Сайленс. — Остальные четверо, должно быть, спят. И теперь мне понадобится твоя помощь.

— Я готова.

— Идем.

Они отправились обратно. Уильям-Энн осмотрела труп дозорного, не выказывая жалости.

— Один из них, — прошептала она. — Я его помню.

— Конечно, один из них.

— Просто хотела убедиться. Раз уж мы… ну, ты понимаешь.

Недалеко от поста дозорного обнаружился лагерь. Четверо бандитов спали в скатках в окружении теней, как осмеливались только рожденные в Лесу. В центре лагеря, в яме виднелась маленькая банка с пастой: так свет был не слишком ярким и не выдавал их, но его хватало, чтобы разглядеть лошадей, привязанных в нескольких футах на другой стороне лагеря. Зеленый свет также подсвечивал лицо Уильям-Энн, и Сайленс поразилась, увидев не страх, а сильный гнев. Уильям-Энн быстро превратилась для Себруки в старшую сестру и защитницу и, несмотря ни на что, была готова убивать.

Сайленс указала на крайнего справа бандита, и Уильям-Энн кивнула. Это была самая опасная часть плана. После полудозы любой из них мог проснуться от шума, пока убивают его товарищей.

Сайленс вытащила просмоленный мешок и вручила его Уильям-Энн, потом достала молоток. Не боевое оружие, о каком рассказывал дед, а обычный инструмент для забивания гвоздей. И не только.

Сайленс наклонилась к первому спящему бандиту и всмотрелась в его лицо. По спине побежали мурашки. Животные инстинкты кричали, что он вот-вот откроет глаза.

Она показала Уильям-Энн три пальца и по очереди их загнула. Когда опустился третий, Уильям-Энн накинула мешок бандиту на голову. Тот задергался, и Сайленс сильно ударила его молотком по виску. Череп треснул, появилась вмятина. Бандит дернулся еще раз и обмяк.

Пока Уильям-Энн крепко затягивала мешок, Сайленс напряженно следила за другими бандитами. Тени поблизости замерли, но такое убийство привлекло их внимание гораздо меньше, чем удушение. Пока через просмоленный мешок не просачивается кровь, мать с дочерью в безопасности. Сайленс еще дважды ударила бандита по голове и проверила пульс. Пульса не было.

Они осторожно расправились со следующим мужчиной. Отвратительное занятие, словно забиваешь скот. Помогала лишь мысль о том, что эти бандиты страдают бешенством, как та собака, о которой она напомнила Уильям-Энн. Но при мысли о том, что пришлось пережить Себруки, Сайленс начинала злиться, а такую роскошь позволять себе нельзя. Нужно действовать расчетливо, тихо и расторопно.

Чтобы прикончить второго, потребовалось больше ударов молотком, но и пробуждался он медленнее, чем его товарищ. Болотник дурманил головы. Превосходный яд для ее целей. Жертвы становятся сонными, немного дезориентированными. И…

Один из бандитов сел на своей скатке и промямлил:

— Что за?..

Сайленс подскочила к нему и, схватив за плечи, прижала к земле. Тени повернулись к ним, словно на громкий шум. Пока бандит пытался вырваться из ее хватки, а Уильям-Энн ахала, Сайленс вытащила гарроту.

Перекатившись, она обвила шею мужчины петлей и крепко затянула. Тот задергался в конвульсиях, распаляя теней. Сайленс почти прикончила его, когда последний бандит вскочил и в полубессознательном состоянии кинулся прочь.

Это же Честертон собственной персоной! Если до него доберутся тени…

Сайленс оставила третьего бандита судорожно глотать воздух и, отбросив осторожность, устремилась в погоню за Честертоном. Если его иссушат тени, ей ничего не достанется. Нет трупа — нет вознаграждения.

Сайленс настигла Честертона рядом с лошадьми, отчаянно схватила за ноги и повалила на землю. Тени начали чернеть.

— Cука, — промямлил он, пинаясь. — Ты хозяйка постоялого двора. Сука, ты меня отравила!

Тени полностью слились с темнотой. Открылось их земнозрение, из полыхнувших зеленым глаз заструился туманный свет.

Сайленс изо всех сил навалилась на сопротивляющегося Честертона.

— Я заплачу, — умолял он, цепляясь за нее. — Я тебе заплачу…

Сайленс ударила его молотком по руке, отчего Честертон взвыл, потом по лицу — раздался хруст. Пока Честертон стонал и дергался, она сорвала с себя кофту и кое-как обмотала ее вокруг его головы и молотка.

— Уильям-Энн! Мешок! Мешок, дитя! Принеси…

Уильям-Энн, упав рядом на колени, натянула мешок Честертону на голову. Кровь уже начала пропитывать кофту. Сайленс лихорадочно пошарила рукой, наткнулась на камень и врезала Честертону по голове. Кофта заглушала вопли, но и смягчала удары. Пришлось бить снова и снова.

Наконец он обмяк. Уильям-Энн, коротко и судорожно дыша, прижимала мешок к его шее, чтобы кровь не просочилась наружу.

— О Запредельный. О боже…

Сайленс осмелилась поднять голову. В Лесу, словно огоньки во тьме, сияли десятки зеленых глаз. Зажмурившись, Уильям-Энн шептала молитву, по щекам текли слезы.

Сайленс осторожно вытащила из-за пояса серебряный кинжал. Вспомнилась другая ночь, другое море сияющих зеленых глаз. Последняя ночь ее бабки. «Беги, дитя! БЕГИ!»

В ту ночь можно было сбежать. Они находились недалеко от безопасного места. Но даже это не спасло бабку.

Та ночь приводила Сайленс в ужас: что натворила бабка, что натворила она сама… Сегодня оставалась единственная надежда. Бежать бесполезно, до безопасного места слишком далеко.

К счастью, глаза медленно гасли. Сайленс опустилась на землю, серебряный кинжал выскользнул из пальцев.

Уильям-Энн открыла глаза.

— О Запредельный! — воскликнула она, когда тени вернулись к своему обычному виду. — Чудо!

— Не чудо, — возразила Сайленс. — Просто повезло. Мы вовремя его убили. Еще секунда, и они бы рассвирепели.

Уильям-Энн обхватила себя руками:

— О тени. О тени. Я думала, мы умрем. О тени.

Сайленс вдруг кое о чем вспомнила. Третий бандит. Она не успела окончательно его придушить, когда Честертон пустился в бегство. Она вскочила на ноги и обернулась.

Мужчина лежал, не двигаясь.

— Я его прикончила, — сообщила Уильям-Энн. — Задушила своими руками. Собственными руками…

Сайленс оглянулась на нее.

— Молодец, дитя. Скорее всего, ты спасла нам жизнь. Если бы не ты, я бы никогда не убила Честертона, не разозлив теней.

Уильям-Энн по-прежнему пялилась в чащу, следя за успокоившимися тенями.

— Как же заставить тебя признать чудо, а не списать все на совпадение? — спросила она.

— Очевидно, нужно, чтобы случилось чудо, а не просто совпадение, — ответила Сайленс. — Давай-ка наденем по второму мешку на этих ребят.

Уильям-Энн принялась вяло помогать. На всякий случай они натянули по два мешка на каждого. Кровь опаснее всего. Бегущие люди привлекают теней, но медленно. Огонь приводит их в ярость моментально, но при этом ослепляет и сбивает с толку.

Но вот кровь… кровь, пролитая в гневе, на открытом воздухе… из-за одной-единственной капли тени убьют сначала тебя, а затем всех, кто попадется на глаза.

На всякий случай Сайленс проверила у каждого бандита пульс — ничего. Они оседлали лошадей, взвалили трупы в седла, включая дозорного, и привязали. Потом собрали скатки и все снаряжение. Хорошо бы у бандитов нашлось при себе хоть немного серебра. По закону Сайленс могла оставить себе все, что найдет, кроме того, что заявлено как краденое. В случае Честертона форты просто хотели видеть его мертвым, впрочем, как и все остальные.

Сайленс затянула веревку и замерла.

— Матушка! — Уильям-Энн тоже уловила шорох листвы.

Они открыли банку с зеленой светопастой в дополнение к банке бандитов, и теперь маленький лагерь был хорошо освещен. На поляну верхом на лошадях выехал отряд из восьми мужчин и женщин.

Они явились из фортов: добротная одежда, не сводят взгляда с теней в Лесу… определенно городские. Сайленс шагнула навстречу. Жаль нет молотка, чтобы выглядеть хоть чуточку угрожающе. Он так и остался в мешке на голове Честертона, потому что перепачкался кровью. Его можно вытащить, только когда высохнет кровь или в очень-очень безопасном месте.

— Глянь-ка, — заговорил мужчина, ехавший впереди. — А я не верил Тобиасу, когда тот вернулся из разведки, но, похоже, это правда. Пара поселенцев из Леса перебила банду Честертона, всех пятерых.

— Кто вы? — спросила Сайленс.

— Ред Янг, — представился мужчина, дотронувшись до шляпы. — Я выслеживал их четыре месяца. Не знаю, как вас и благодарить.

Он махнул рукой, и пара его людей спешилась.

— Матушка! — прошипела Уильям-Энн.

Сайленс изучала Реда. Вооружен дубинкой, а у женщины за его спиной один из этих новых арбалетов с тупыми болтами. Они быстро взводятся и бьют сильно, но не до крови.

— Отойди от лошадей, дитя, — сказала Сайленс.

— Но…

— Отойди.

Сайленс выпустила веревку, на которой вела лошадь. Трое людей Реда подобрали поводья, а один с ухмылкой воззрился на Уильям-Энн.

— А ты не дура. — Ред наклонился в седле, изучая Сайленс.

Мимо прошла женщина, ведя лошадь Честертона с перекинутым через седло трупом.

Сайленс шагнула вперед и положила руку на седло. Женщина остановилась и глянула на предводителя. Сайленс незаметно достала кинжал из ножен.

— Ты отдашь нам часть добычи, — сказала она Реду, пряча руку с кинжалом. — Мы все сделали за тебя. Четверть, и я не скажу ни слова.

— Само собой. — Он приподнял шляпу. На его лице застыла фальшивая ухмылка, как с картины. — Четверть так четверть.

Сайленс кивнула и прижала кинжал к одной из тонких веревок, что удерживали Честертона поперек седла. Когда женщина дернула лошадь за собой, кинжал надрезал веревку. Сайленс отступила и, положив руку на плечо Уильям-Энн, украдкой убрала кинжал в ножны.

Ред снова приподнял шляпу, прощаясь. В мгновение ока охотники за головами скрылись за деревьями.

— Четверть? — прошипела Уильям-Энн. — Думаешь, он заплатит?

— Вряд ли. — Сайленс подняла свой дорожный мешок. — Повезло, что он нас не убил. Пойдем.

Они углубились в чащу. Уильям-Энн шагала рядом, ступая осторожно, как подобает в Лесу.

— Тебе пора вернуться на постоялый двор, Уильям-Энн.

— А ты куда?

— Верну то, что нам причитается.

Проклятье, она ведь Форскаут. Ни один чванный городской не смеет красть у нее.

— Хочешь перехватить их у белой просеки? Но что будешь делать? Их слишком много, матушка.

— Что-нибудь придумаю.

Труп Честертона означал свободу — жизнь — для ее дочерей. Она не позволит ему ускользнуть, как дыму сквозь пальцы. Вокруг них сомкнулась тьма. Тени, совсем недавно готовые их иссушить, теперь уступали дорогу, совершенно равнодушные к людям из плоти и крови.

«Думай, Сайленс. Здесь явно что-то не так». Как они обнаружили лагерь? По свету? По их с Уильям-Энн голосам? Они сказали, что гонялись за Честертоном не один месяц. Разве до нее не дошли бы слухи об этом? Эти городские выглядели слишком свежо для тех, кто уже несколько месяцев преследует убийц по Лесу.

Напрашивался нежеланный вывод. Лишь один человек знал, что сегодня она охотится, и видел, как она готовится. Лишь у одного человека есть причины украсть у нее вознаграждение.

«Теополис, надеюсь, я ошибаюсь, — подумала Сайленс. — Потому что если за этим стоишь ты…»

Вместе с Уильям-Энн она продиралась через самую чащу, где полог из ненасытной листвы поглощал весь свет и на земле ничего не росло. Тени патрулировали эти лесные коридоры, как слепые часовые. Ред и его люди — жители фортов и будут держаться дорог. В этом ее преимущество.

Лес поселенцу такой же друг, как знакомое ущелье, которое не становится менее опасным. Но Сайленс — опытный моряк в этих водах и умеет использовать их ветра себе на пользу лучше любого обитателя фортов. Возможно, пришло время устроить бурю.

Белой просекой поселенцы называли часть дороги, по обеим сторонам от которой раскинулись грибные поляны. Добираться туда пришлось около часа, и к концу пути Сайленс ощутила все последствия бессонной ночи. Не обращая внимания на усталость, она брела через грибную поляну. Свет зеленой пасты придавал деревьям и бороздам в земле болезненный оттенок.

Дорога делала крюк по лесу и возвращалась к этому месту. Если Ред направляется в Ластпорт или любой из соседних фортов, то проедет здесь.

— Иди дальше, — сказала Сайленс Уильям-Энн. — До постоялого двора всего час пути. Присмотри там.

— Я не оставлю тебя, матушка.

— Ты обещала слушаться. Хочешь нарушить свое слово?

— А ты обещала, что позволишь помочь. Нарушаешь свое?

— Ты мне больше не понадобишься, — ответила Сайленс. — И это опасно.

— Что ты задумала?

Сайленс опустилась на колени у дороги и вытащила из мешка бочонок с порохом. Уильям-Энн побелела, как грибы вокруг.

— Матушка!

Сайленс развернула бабкино огниво. Неизвестно, работает ли оно. Она никогда не решалась сжать два металлических рожка, похожих на клещи. Посыпятся искры, и пружина у основания разведет рожки в исходное положение.

Сайленс подняла голову и пугнула дочь огнивом. Уильям-Энн отступила на шаг и глянула по сторонам на теней.

— Неужели все так плохо? — прошептала девушка. — Я имею в виду для нас?

Сайленс кивнула.

— Ну и ладно.

Глупышка. Хорошо, Сайленс не станет ее прогонять. Честно говоря, помощь не помешает. Она собиралась забрать труп Честертона. Трупы тяжелые, а отрезать только голову точно не получится. Не в Лесу, когда вокруг столько теней.

Порывшись в мешке, Сайленс вытащила аптечку, привязанную к паре дощечек, которые можно было использовать в качестве накладной шины. Привязать дощечки по бокам огнива не составило труда. С помощью ручной лопатки она выкопала в мягком грунте дороги неглубокую ямку как раз под размер бочонка с порохом.

Сайленс откупорила бочонок и положила его в ямку. Потом пропитала носовой платок в ламповом масле, сунула один конец в бочонок, другой пристроила рядом с огнивом и дощечками. Когда она засыпала всю конструкцию листьями, получилась примитивная ловушка. Если кто-нибудь наступит на верхнюю дощечку, то прижмет ее к нижней и высечет искру, которая подожжет платок. По крайней мере, на это расчет.

Самой поджигать порох нельзя. Тени явятся в первую очередь за тем, кто развел огонь.

— А если они на нее не наступят? — спросила Уильям-Энн.

— Тогда мы переставим ее в другое место на дороге и попробуем еще раз, — ответила Сайленс.

— Ты же понимаешь, что может пролиться кровь.

Сайленс не ответила. Если ловушка сработает, тени не поймут, что виновата Сайленс. Сперва они нападут на того, кто высек искру. Но если прольется кровь, они придут в ярость. Тогда неважно, кто начал. Опасность будет угрожать всем.

— До рассвета еще несколько часов, — сказала Сайленс. — Прикрой пасту.

Кивнув, Уильям-Энн спешно накрыла банку. Сайленс еще раз осмотрела ловушку, потом потянула дочь за плечо в сторону от дороги. Подлесок здесь гуще, поскольку дорогу прокладывали под просветами в пологе листвы. В Лесу искали места, где видно небо.

Через некоторое время появился отряд Реда. Они ехали молча, освещая путь пастой, — по ночам жители фортов не разговорчивы. Ловушка находилась в самом узком месте дороги. Затаив дыхание, Сайленс следила за всадниками: шаг за шагом лошади ступали мимо бугорка, отмечающего дощечку. Уильям-Энн сидела на корточках, прикрыв уши.

Вот копыто ударило по ловушке, но ничего не произошло. Сайленс раздраженно выдохнула. Что делать, если огниво сломано? Найдет ли она другой способ…

Раздался взрыв, ее накрыло ударной волной. Моментально почернев, тени распахнули зеленые глаза. Лошади встали на дыбы и заржали, послышались крики.

Выйдя из оцепенения, Сайленс потянула Уильям-Энн из укрытия. Ловушка сработала даже лучше, чем она думала: пока горел платок, лошадь успела сделать несколько шагов, прежде чем случился взрыв. Никакой крови, лишь перепуганные лошади и сбитые с толку люди. Грохот невероятный, но от бочонка пороха вышло гораздо меньше ущерба, чем она ожидала: байки о порохе частенько оказывались такими же фантастическими, как сказки о Родине.

В ушах звенело. Сайленс пробиралась мимо растерянных городских. Труп Честертона лежал на земле, выброшенный из седла: когда лошадь встала на дыбы, лопнула надрезанная веревка. Сайленс схватила труп под руки, Уильям-Энн — за ноги, и они потащили его в Лес.

— Идиоты! — ревел Ред в толчее. — Остановите ее! Она…

Он осекся, когда к дороге слетелись тени. Реду удалось совладать с лошадью, но теперь приходилось уворачиваться от теней. Разъяренные, они налились непроглядной чернотой, хотя взрыв их явно ошеломил, и метались, как мотыльки вокруг пламени. Спасибо и на том, что глаза зеленые. Вот если они покраснеют…

Тени набросились на озирающегося по сторонам мужчину. Его спина выгнулась, вздулись черные жилы. Он упал на колени и закричал. Кожа на лице начала усыхать.

Сайленс отвернулась. Уильям-Энн продолжала в ужасе смотреть на упавшего.

— Потихоньку, дитя. — Сайленс надеялась, что ее голос звучит успокаивающе. Кто бы успокоил ее саму. — Осторожно. Мы можем от них ускользнуть. Уильям-Энн, посмотри на меня.

Девушка повернула к ней голову.

— Смотри мне в глаза. Не стой, вот так. Помни, сперва тени займутся тем, кто разжег огонь. Они сбиты с толку, ошеломлены. Огонь им не учуять, как кровь, и поэтому они будут бросаться на тех, кто совершает резкие движения. Потихоньку, спокойнее. Пусть они отвлекутся на суматошных городских.

Вдвоем они скрылись в Лесу, выверяя каждый шаг. Казалось, они еле ползут на фоне окружающих хаоса и опасности. Ред организовал сопротивление. С обезумевшими от огня тенями можно бороться с помощью серебра. Их будет слетаться все больше, но если охотники смекалистые и удачливые, то можно уничтожить теней поблизости и медленно отступить от источника огня. Спрятаться, выжить. Хотя бы попытаться.

Если только кто-нибудь случайно не прольет кровь.

Сайленс и Уильям-Энн ступили на грибную поляну. Грибы светились, как крысиные черепа, и тихо хрустели под ногами. Удача улыбалась недолго: пара теней с краю оправилась от растерянности и бросилась к спасающимся женщинам.

Уильям-Энн ахнула. Сайленс не спеша отпустила плечи Честертона и вытащила кинжал.

— Иди дальше, — прошептала она. — Тащи его сама. Потихоньку, дитя. Потихоньку.

— Я тебя не брошу!

— Я догоню. Ты к этому не готова.

Сайленс не посмотрела, послушалась ли Уильям-Энн: к ней над белой бугристой поляной летели черные как смоль силуэты. Против теней сила ничего не значит. Они почти неосязаемые. Важно лишь, насколько быстро ты двигаешься и идешь ли на поводу у страха.

Тени опасны, но пока есть серебро, с ними можно бороться. Многие умирали из-за того, что не стояли на месте, а обращались в бегство, приманивая еще больше теней.

Сайленс взмахнула кинжалом, когда тени подобрались ближе.

«Хотите заполучить мою дочь, адские отродья? — злобно подумала она. — Валите к городским».

Она полоснула кинжалом первую тень, как учила бабка. «Никогда не отступай и не прячься от них. В тебе кровь Форскаутов. Ты хозяйка в Лесу. Ты такое же дитя Леса, как и любое другое. Как и я…»

Лезвие прошло сквозь тень с едва заметным сопротивлением, брызнул сноп белых искр. Тень отпрянула, черные шлейфы скрутились.

Сайленс повернулась ко второй тени. На фоне темного неба виднелись лишь жуткие зеленые глаза. Тень потянулась к ней. Сайленс сделала выпад кинжалом.

Призрачные ледяные пальцы вцепились ей в руку пониже локтя. Сайленс их ощущала, они были материальными. Тени могли схватить тебя, удерживать. Их отгоняло только серебро. Только с серебром можно сражаться.

Она вогнала кинжал глубже. Из спины тени посыпались искры, будто выплеснули ведро воды. Сайленс задохнулась от чудовищной леденящей боли. Кинжал выскользнул из онемевших пальцев. Пошатнувшись, она упала на колени. Вторая тень отскочила, потом начала бешено крутиться волчком. Первая дергалась на земле, словно умирающая рыба, пытаясь восстать, но каждый раз заваливалась.

Раненая рука окончательно заледенела. Сайленс уставилась на нее: плоть усыхала, стягивалась вокруг костей.

Послышался плач.

«Стой на месте, Сайленс, — зазвучал голос бабки. Вспомнилось, как Сайленс впервые убила тень. — Делай, как я скажу. Не реви! Форскауты не плачут. Форскауты НЕ ПЛАЧУТ».

В тот день она научилась ненавидеть бабку. Та оставила ее, дрожащую и плачущую, с маленьким ножом в руках, один на один с парящей тенью внутри круга из серебряной пыли. Ей было десять.

Бабка бегала по периметру, приводя тень в ярость. Сайленс была заперта в ловушке со смертью. «Единственный способ научиться — сделать это самой, Сайленс. И ты научишься, так или иначе!»

— Матушка! — позвала Уильям-Энн.

Моргнув, Сайленс вернулась к действительности. Уильям-Энн, давясь слезами, высыпала ей на раненую руку целый мешочек серебряной пыли. Серебро остановило и обратило вспять иссушение. Кожа вновь порозовела, чернота улетучилась в белых искрах.

«Слишком много», — подумала Сайленс.

В спешке Уильям-Энн израсходовала все серебро, намного больше, чем требовалось для одной раны. Но трудно сердиться, когда смерть разжала свои ледяные пальцы и к руке вернулась чувствительность.

— Матушка? Я оставила тебя, как ты и сказала. Но он такой тяжелый, далеко с ним не уйти. Я вернулась за тобой. Прости. Я вернулась за тобой!

— Спасибо, — вздохнула Сайленс. — Ты молодчина.

Похлопав дочь по плечу, она пошарила в траве в поисках бабкиного кинжала. Лезвие местами почернело, но еще послужит.

Городские на дороге стали кругом и сдерживали теней копьями с серебряными наконечниками. Лошади либо разбежались, либо их сожрали. Сайленс собрала с земли горстку серебряной пыли. Остальное ушло на исцеление. Слишком много.

«На нет и суда нет», — подумала Сайленс, спрятав горстку пыли в карман, и с трудом поднялась на ноги..

— Идем. Жаль, я не научила тебя сражаться с ними.

— Научила. — Уильям-Энн вытерла слезы. — Ты мне все рассказала.

Рассказала. Но ни разу не показала.

«Тени, бабка. Знаю, ты разочарована во мне, но с ней я так не поступлю. Не могу. Но я хорошая мать. Я буду защищать своих дочерей».

Они снова подняли свой жуткий трофей и, миновав грибную поляну, углубились в Лес. К месту сражения плыли потемневшие тени. Их приманили все эти искры. Городским конец. Они привлекли слишком много внимания суматохой. Не пройдет и часа, как к ним слетится тысяча теней.

Сайленс и Уильям-Энн двигались медленно. Холод в руке почти не чувствовался, но что-то все равно осталось. Глубокая дрожь. Конечность, которой коснулась тень, восстановится лишь через несколько месяцев.

Но кончилось все сравнительно неплохо. Если бы не смекалка Уильям-Энн, Сайленс могла остаться калекой. Через некоторое, обычно небольшое время иссушение уже не обратить.

В лесу что-то зашуршало. Сайленс замерла, вынуждая Уильям-Энн остановиться и оглядеться вокруг.

— Матушка? — прошептала Уильям-Энн.

Сайленс нахмурилась. Ночь была темной, а им пришлось бросить фонари. «Там что-то есть, — думала она, всматриваясь во тьму. — Что ты такое?» Да защитит их Запредельный, если шум стычки привлек Глубинных.

Звук больше не повторился. Скрепя сердце Сайленс двинулась дальше. Они шагали уже добрый час и в темноте не поняли, что вернулись к дороге, пока не вышли на нее.

С тяжелым вздохом Сайленс опустила их ношу на землю и принялась разминать уставшие руки. Слева, в пробившемся сквозь листву свете Звездного пояса виднелась гигантская челюсть. Старый мост. Они почти дома. Тени, абсолютно спокойные, лениво парили вокруг, словно мотыльки.

Руки едва ли не отваливались. С каждой секундой труп будто становился тяжелее. Многим невдомек, насколько тяжелые трупы. Сайленс опустилась на землю. Они немного передохнут, прежде чем отправиться дальше.

— Уильям-Энн, у тебя осталась вода во фляжке?

Уильям-Энн всхлипнула.

Вздрогнув, Сайленс вскочила на ноги. Дочь стояла возле моста, а за ней виднелась темная фигура. Болезненный зеленый свет вдруг разогнал тьму: фигура достала пузырек со светопастой. Сайленс узнала Реда.

Он приставил кинжал к шее Уильям-Энн. Стычка с тенями далась ему тяжело: один глаз превратился в бельмо, пол-лица почернело, губы усохли, обнажив зубы. Тень прошлась ему по лицу. Повезло, что выжил.

— Я догадался, что вы вернетесь этим путем, — невнятно выговорил он, капая слюной с подбородка. — Серебро. Давай сюда ваше серебро.

Его нож был… из обычной стали.

— Живо! — взревел Ред, сильнее прижав лезвие к горлу Уильям-Энн.

Если он прольет хоть каплю крови, не успеешь и глазом моргнуть, как слетятся тени.

— У меня только кинжал, — солгала Сайленс, вытащив кинжал и бросив перед Редом на землю. — Слишком поздно, Ред, твое лицо не спасти. Иссушение уже не обратить.

— Плевать, — прошипел он. — Теперь труп. Отойди от него, женщина. Прочь!

Сайленс шагнула в сторону. Получится добраться до него, прежде чем он убьет Уильям-Энн? Ему придется поднять кинжал. Если она правильно выберет момент…

— Ты убила моих людей, — прорычал Ред. — Они все мертвы. Боже, если бы я не закатился в ту рытвину… Мне пришлось слушать. Слушать, как их убивают!

— Ты оказался умнее, чем они, — отозвалась Сайленс. — Ты бы не смог их спасти, Ред.

— Сука! Ты их убила.

— Они сами себя убили, — прошептала она. — Ты заявляешься в мой Лес, отбираешь то, что принадлежит мне? Жизнь твоих людей против жизни моих детей, Ред.

— Ну значит, ты не шелохнешься, если хочешь, чтобы твоя дочь осталась цела. Подбери кинжал, девчонка.

Всхлипывая, Уильям-Энн опустилась на колени. Ред присел следом, не спуская глаз с Сайленс и не отнимая ножа от горла девушки. Дрожащими руками Уильям-Энн подняла кинжал с земли.

Ред вырвал его и взял в свободную руку.

— Девчонка потащит труп, а ты подождешь здесь. Не смей приближаться.

— Конечно.

Сайленс прикидывала, как поступить. Прямо сейчас нападать нельзя. Он настороже. Она пойдет за ним по Лесу, вдоль дороги, и дождется подходящего случая. И тогда нападет.

Ред сплюнул.

Из тьмы прилетел арбалетный болт с тупым наконечником и ударил его в плечо. Нож у горла Уильям-Энн дрогнул, по шее сбежала струйка крови. Глаза девушки расширились от ужаса, хотя это была просто царапина. Царапина не представляла опасности.

А вот пролитая кровь…

Ред упал на землю, ловя ртом воздух и прижимая руку к плечу. На его ноже блестели капли крови. Тени вокруг почернели. Их глаза вспыхнули зеленым, потом покраснели.

Кровь. Красные глаза в ночи.

— Проклятье! — завопил Ред. — Проклятье!

Его окружил рой красных глаз. Тени тотчас набросились на того, кто пролил кровь.

Сайленс потянулась к дочери. Ред схватил Уильям-Энн и толкнул перед собой, пытаясь заслониться от тени, потом развернулся и рванул в другую сторону.

Уильям-Энн пролетела сквозь тень. Лицо тут же начало усыхать, натянулась кожа вокруг глаз и на подбородке. Девушка споткнулась и упала в руки матери.

Сайленс захлестнула паника.

— Нет! Дитя, нет. Нет, нет…

Из горла Уильям-Энн донеслось сдавленное бульканье. Губы стянуло, обнажились зубы. Веки ссохлись, глаза полезли из орбит.

«Серебро. Нужно серебро. Ее еще можно спасти».

Сайленс вскинула голову, прижав к себе дочь. Ред мчался по дороге, размахивая серебряным кинжалом, лишь сверкали искры. Его окружили сотни теней, словно воронье слетелось на падаль.

Туда им не надо. Тени скоро его прикончат и начнут искать плоть — любую плоть. На шее Уильям-Энн еще оставалась кровь. Ею займутся следующей. Но и без этого иссушение делало свое дело.

С помощью кинжала Уильям-Энн не спасти. Нужна пыль, серебряная пыль, чтобы засыпать ей в горло. Сайленс пошарила в кармане и наскребла щепотку серебра.

Мало. Этого слишком мало. Благодаря урокам бабки ум успокоился, и все сразу прояснилось.

Постоялый двор близко. Там у нее есть еще серебро.

— Ма… матушка…

Сайленс подхватила Уильям-Энн на руки. Какая легкая — плоть высыхает. Собрав остатки сил, Сайленс побежала через мост.

После того как они тащили труп, руки будто налились свинцом. Труп… нельзя его бросить!

Нет. Не о том она думает. Покончив с Редом, тени займутся трупом, плоть еще достаточно теплая. О вознаграждении можно забыть. Нужно сосредоточиться на Уильям-Энн.

По щекам Сайленс текли слезы, встречный ветер холодил лицо. Дочь у нее на руках сотрясали предсмертные судороги. Если она умрет так, то станет тенью.

— Не покидай меня! — крикнула Сайленс в ночь. — Пожалуйста. Не покидай…

Из-за спины донесся протяжный скорбный вопль. Тени настигли Реда, и вопль оборвался. Тени вокруг Сайленс замирали на месте, их глаза наливались красным.

Кровь. Красные глаза.

— Ненавижу тебя, — прошептала Сайленс на бегу. Каждый шаг был пыткой. Возраст давал о себе знать. — Ненавижу тебя! За все, что случилось со мной. Со всеми нами.

Она не знала, к кому обращалась: бабке или Запредельному. Часто они сливались у нее в уме. Неужели она не осознавала это раньше?

Сайленс продиралась вперед, по бокам хлестали ветви. Неужели впереди свет? Постоялый двор?

Вокруг раскрылись сотни красных глаз. Выбившись из сил, Сайленс споткнулась. Уильям-Энн казалась тяжелой охапкой веток. Дочь трясло, ее глаза закатились.

Сайленс достала остатки серебряной пыли. Хотелось высыпать ее на Уильям-Энн, хотя бы немного облегчить боль, но она точно знала, что это бессмысленно. Сквозь слезы глянув вниз, она обвела их обеих маленьким кругом из серебра. Что еще ей оставалось?

Уильям-Энн, хрипя, билась в конвульсиях и цеплялась за руки матери. Тени, чуя кровь и плоть, слетались десятками.

Сайленс крепче прижала дочь. Нужно было все-таки забрать кинжал. Уильям-Энн он бы не исцелил, но, по крайней мере, она могла бы сражаться.

Без кинжала, да и вообще без всего ей не справиться. Бабка была права с самого начала.

— Тише, милая… — прошептала Сайленс, зажмурившись. — Не бойся.

Тени бросались на ее хрупкий барьер, сыпя искрами. Сайленс открыла глаза. Одни отступали, другие налетали, ударяясь о серебро. Красные глаза подсвечивали корчащиеся черные силуэты.

— Лучик солнца, — шептала Сайленс, с трудом выдавливая из себя слова, — ночь прогонит.

Уильям-Энн выгнула спину и затихла.

— Засыпай… моя… малышка… Пусть исчезнут твои слезы. Тьма окружит нас, но все же… мы когда-нибудь проснемся…

Как же она устала.

«Нельзя было позволять ей идти со мной».

Но тогда Честертон ускользнул бы, а ее наверняка убили бы тени. А Уильям-Энн и Себруки попали бы в рабство к Теополису, а то и хуже.

Выбора не было, как и пути назад.

— Зачем ты отправил нас сюда? — крикнула она, подняв голову к небу. Ее окружали сотни сияющих красных глаз. — В чем смысл?

Ответа не последовало. Как и всегда.

Впереди, сквозь нижние ветви деревьев действительно виднелся свет. Сайленс не дошла до постоялого двора всего несколько ярдов. Она умрет, как и бабка, в паре шагов от дома.

Серебряный барьер исчерпал себя. Сайленс моргнула, баюкая Уильям-Энн.

Эта… эта ветка прямо перед ней. Какая странная форма. Длинная, тонкая, без листьев. Совсем не как у ветки. Скорее это…

Арбалетный болт.

Когда Себруки выстрелила из арбалета, болт застрял в дереве. Сайленс вспомнила, как этот поблескивающий наконечник был направлен на нее.

Серебро.

Сайленс Монтейн с грохотом вломилась на постоялый двор через заднюю дверь, волоча за собой иссушенное тело дочери. Доковыляла до кухни, едва передвигая ноги, и выронила болт с серебряным наконечником из усыхающей руки.

Кожа стягивалась, тело увядало. Когда сражаешься с таким количеством теней, от иссушения никуда не деться. Арбалетный болт лишь помог расчистить путь, и она прорвалась в последнем отчаянном рывке.

Сайленс почти ничего не видела сквозь слезы. Все равно казалось, что глаза сухие, словно она добрый час простояла на ветру, не смыкая век. Моргать и шевелить губами удавалось с трудом.

У нее ведь была… пыль?

Мысль. Воспоминание. Что?

Она действовала не думая. Банка на подоконнике. На случай прорыва барьера. Одеревеневшими пальцами Сайленс открутила крышку, ужаснувшись, как они выглядят.

«Умираю. Я умираю».

Она макнула банку с серебряной пылью в бочку с водой и проковыляла к Уильям-Энн. Упав на колени, вылила на нее почти всю воду, остаток дрожащей рукой плеснула на лицо.

«Пожалуйста. Пожалуйста».

Тьма.

— Нас послали сюда, чтобы мы стали сильными.

Бабка стояла на краю утеса над морем. Ее седые волосы развевались на ветру, как шлейфы-лохмотья тени.

Она обернулась к Сайленс. На обветренном лице блестели капли от грохочущего прибоя.

— Нас послал Запредельный бог. Это часть его замысла.

— Легко тебе говорить, — сплюнула Сайленс. — Ты что угодно можешь свести к этому неясному замыслу. Даже уничтожение мира.

— Не желаю слышать богохульств из твоих уст, дитя. — Голос бабки скрипел как гравий под сапогами. Она подошла к Сайленс. — Ты можешь восставать против Запредельного, но это ничего не изменит. Уильям был дураком. Тебе без него лучше. Мы — Форскауты. Мы выживаем. Однажды мы одержим победу над Злом.

Она прошла мимо.

Сайленс ни разу не видела улыбку на лице бабки после смерти ее мужа. Улыбка означала зря растраченную энергию. А любовь… любовь принадлежала тем, кто остался на Родине. Тем, кто погиб из-за Зла.

— Я жду ребенка, — сообщила Сайленс.

Бабка остановилась.

— От Уильяма?

— От кого же еще?

Бабка пошла дальше.

— Не станешь осуждать? — Сайленс сложила руки на груди.

— Сделанного не воротишь. Мы — Форскауты. Если так нам суждено продолжить род, быть по сему. Меня больше волнует, как быть с постоялым двором и выплатами этим проклятым фортам.

«У меня есть идея на этот счет. — Сайленс вспомнила разыскные листовки, которые начала собирать. — На такое даже ты не осмелишься, настолько это опасно и невообразимо».

Бабка хмуро глянула на Сайленс, потом натянула шляпу и исчезла за деревьями.

— Я не дам тебе вмешиваться, — крикнула Сайленс ей в спину. — Я выращу своего ребенка, как захочу!

Бабка растворилась в сумраке.

«Пожалуйста. Пожалуйста».

— Как захочу!

«Не покидай меня. Не покидай…»

Сайленс очнулась, судорожно хватая ртом воздух и царапая половицы.

Жива. Она жива!

Конюх Доб стоял перед ней на коленях с банкой серебряной пыли в руках. Сайленс закашлялась, схватившись за горло. Пальцы были округлыми, плоть восстановилась. Горло немного саднило от хлопьев серебра, которые в нее затолкали. Кожа была покрыта черными крупинками отработанного серебра.

— Уильям-Энн! — воскликнула она, обернувшись.

Дочь лежала на полу у двери. Левый бок, которым она врезалась в тень, почернел. Лицо выглядело лучше, но рука была как у скелета. Придется ее отрезать. С ногой тоже все плохо, но не осмотрев, трудно сказать насколько.

— О, дитя… — Сайленс опустилась рядом на колени.

Однако Уильям-Энн дышала. Уже немало, учитывая обстоятельства.

— Я попытался, — сказал Доб. — Но вы и так сделали все, что можно.

— Спасибо, — поблагодарила Сайленс, повернувшись к старику с высоким лбом и тусклым взглядом.

— Вы добрались до него? — спросил Доб.

— До кого?

— До «вознаграждения».

— Я… да, добралась. Но пришлось его бросить.

— Найдете другое, — монотонно пробубнил Доб, поднимаясь. — Лис всегда находит.

— Давно ты знаешь?

— Я не блещу умом, мэм, но и не дурак.

Он кивнул ей и отошел, как всегда ссутулившись.

Застонав, Сайленс подняла Уильям-Энн, перенесла в комнату наверху и осмотрела.

С ногой все оказалось не так плохо, как она опасалась. Уильям-Энн не досчитается пары пальцев, но сама ступня в порядке. Вся левая сторона тела почернела, словно обугленная. Со временем она поблекнет, посереет.

Всем с первого взгляда будет ясно, что произошло. Мало кто из мужчин захочет к ней прикоснуться, чураясь заразы. Ее ждет одинокая жизнь.

«Я кое-что знаю о такой жизни», — подумала Сайленс, макая тряпицу в ведро с водой, чтобы омыть лицо Уильям-Энн.

Дочь проспит весь день. Она оказалась на волосок от смерти, едва не стала тенью. Организм оправится не скоро.

Разумеется, и сама Сайленс едва не погибла. Но ей не впервой. Еще один из уроков бабки. Как же Сайленс ее ненавидела. Но эти уроки ее закалили, сделали той, кто она есть. Можно ли испытывать благодарность и ненавидеть одновременно?

Закончив омывать Уильям-Энн, Сайленс переодела ее в мягкую ночную рубашку и уложила в постель. Себруки еще не проснулась после снадобья.

Сайленс спустилась на кухню поразмыслить. Вознаграждение она упустила. Тени доберутся до трупа Честертона: кожа усохнет, череп почернеет и раскрошится. Никак не доказать, что это был Честертон.

Сайленс села за кухонный стол и переплела пальцы. Хотелось глотнуть виски, заглушить ужас этой ночи.

Она размышляла несколько часов. Можно ли откупиться от Теополиса? Одолжить у кого-нибудь денег? У кого? Может, снова поохотиться за головами? Но в последнее время к ней почти никто не заезжает. Теополис уже предъявил свой документ. Выждет день-два и заявит свои права на постоялый двор.

Неужели она преодолела столько трудностей, чтобы все потерять?

На лицо упал солнечный луч, ветерок из разбитого окна пощекотал щеку, пробуждая от оцепенения. Сайленс моргнула и потянулась. Тело протестовало. Вздохнув, она переместилась за кухонную стойку.

Она так и не убралась после вчерашних приготовлений. Глиняные плошки с пастой все еще слабо светились. Арбалетный болт с серебряным наконечником валялся у задней двери. Нужно навести порядок и приготовить завтрак для немногочисленных постояльцев. А потом придумать, как…

Задняя дверь открылась, и кто-то вошел.

…разобраться с Теополисом. Она бесшумно выдохнула, глядя на его чистую одежду, на снисходительную улыбку. Он изрядно наследил грязными сапогами.

— Сайленс Монтейн. Чудесное утро, м-м?

«Тени, — подумала она. — У меня совсем нет на него сил».

Теополис подошел к окну закрыть ставни.

— Что ты делаешь? — спросила Сайленс.

— М-м? Не ты ли предупреждала меня, что не хочешь, чтобы нас видели вместе? Чтобы никому в голову не пришло, что я получаю за тебя вознаграждения? Я просто пытаюсь тебя защитить. Что-то случилось? Выглядишь ты ужасно. М-м?

— Я знаю, что ты сделал.

— Сделал? Но, видишь ли, я много чего делаю. Что именно ты имеешь в виду?

О, как же хотелось стереть эту ухмылку с его губ, вскрыть ему горло и выдавить этот противный ластпортский акцент. Но нельзя. Проклятье, он отличный актер. А у нее лишь подозрения, пусть и небеспочвенные. Но нет доказательств.

Бабка убила бы его не задумываясь. Неужели она так отчаянно хочет вывести его на чистую воду, что готова все потерять?

— Ты прятался в Лесу, — сказала Сайленс. — Когда Ред застал меня врасплох на мосту, я решила, что это он шуршал в темноте. Но нет, он сказал, что поджидал нас у моста. Тот шорох — это был ты. Это ты подстрелил его из арбалета, чтобы подтолкнуть, заставить пролить кровь. Зачем, Теополис?

— Кровь? — переспросил Теополис. — Ночью? И ты выжила? Ничего не скажешь, повезло. Невероятно. Что еще произошло?

Она промолчала.

— Я пришел за долгом, — продолжил Теополис. — А тебе, значит, некого сдать за вознаграждение, м-м? Похоже, все-таки придется воспользоваться моим документом. Как удачно, что я захватил копию. Чудесное решение для нас обоих. Ты не согласна?

— У тебя подошвы светятся.

Помедлив, Теополис глянул вниз. В свете остатков пасты грязь с его сапог мерцала голубым.

— Ты следил за мной, — сказала Сайленс. — Ты был там ночью.

Теополис медленно и невозмутимо поднял голову и шагнул вперед.

— И?

Попятившись, Сайленс уперлась пяткой в стену. Она вытащила ключ, открыла дверь позади себя. Теополис схватил ее за руку и дернул на себя. Она распахнула дверь.

— Собралась за припрятанным оружием? — глумливо усмехнулся он. — За арбалетом на полке в кладовой? Да, я о нем знаю. Я разочарован, Сайленс. Разве нельзя вести себя цивилизованно?

— Я никогда не подпишу твой документ, Теополис. — Сайленс сплюнула ему под ноги. — Я скорее умру. Скорее меня выгонят из дома. Можешь забрать постоялый двор силой, но я не стану тебе служить. Будь ты проклят, мне все равно, ублюдок. Ты…

Он отвесил ей пощечину, резко и хладнокровно.

— Заткнись.

Она отшатнулась.

— Ну и спектакль, Сайленс. Я что, единственный желаю, чтобы ты жила в соответствии со своим именем, м-м?

Щека горела от боли. Сайленс облизнула губу и коснулась лица: на кончике пальца блестела капелька крови.

— Думаешь, испугаюсь? — спросил Теополис. — Я знаю, что здесь мы в безопасности.

— Городской болван, — прошептала Сайленс и стряхнула каплю крови, попав ему в щеку. — Всегда следуй Простым правилам. Даже когда думаешь, что это необязательно. И я открыла не кладовку.

Нахмурившись, Теополис оглянулся на дверь. Та вела в маленькую молельню. Бабкину молельню Запредельному богу.

Снизу дверь была обита серебром.

В сумраке молельни вспыхнули красные глаза и проступил черный как смоль силуэт. Теополис в замешательстве обернулся.

Он не успел даже закричать: тень обхватила его голову руками и высосала из него жизнь. Тень была молодой и, несмотря на развевающиеся лохмотья, все еще хорошо сохраняла форму — высокая женщина с резкими чертами лица и кудрявыми волосами. Теополис разинул рот, его лицо усохло, глаза провалились вглубь черепа.

— Нужно было бежать, Теополис, — проговорила Сайленс.

Его череп начал крошиться. Тело осело на пол.

— Прячься от зеленых глаз, беги от красных. — Сайленс вытащила серебряный кинжал. — Твои правила, бабушка.

Тень повернулась к ней. Сайленс содрогнулась, заглянув в мертвые остекленевшие глаза праматери, которую любила и ненавидела.

— Ненавижу тебя. И благодарю, что привила мне эту ненависть.

Она подняла арбалетный болт с серебряным наконечником и выставила перед собой, но тень не нападала. Сайленс обогнула ее, заставляя отступить. Тень уплыла обратно в молельню, в которой Сайленс заточила ее много лет назад. Три стены молельни были обиты снизу серебром.

С колотящимся сердцем она закрыла дверь, замкнув барьер, и снова ее заперла. Несмотря на пролитую кровь, тень ее не тронула, словно помнила. Сайленс почти чувствовала себя виноватой за то, что столько лет держит эту душу взаперти.

После шести часов поисков Сайленс обнаружила тайную пещеру Теополиса практически там, где и думала, — в холмах неподалеку от Старого моста. Пещеру защищал серебряный барьер. За серебро можно выручить хорошие деньги.

Внутри Сайленс наткнулась на труп Честертона. Теополис притащил его в пещеру, пока тени убивали Реда и охотились за Сайленс. «В кои-то веки я рада, что ты был настолько жадным, Теополис».

Придется подыскать другого человека, который получал бы за нее вознаграждения. Это непросто, особенно в сжатые сроки. Сайленс выволокла труп наружу и перекинула через спину лошади Теополиса. Вернувшись на дорогу, она остановилась, потом прошла немного вперед и увидела иссохший труп Реда — кости да одежду.

Она выудила бабкин кинжал, поцарапанный и почерневший после схватки, и сунула в ножны на боку. Изнемогая от усталости, добрела обратно до постоялого двора и спрятала труп Честертона в холодном погребе за конюшней, бок о бок с останками Теополиса. Потом вернулась на кухню. Рядом с дверью в молельню, где раньше висел кинжал, она поместила серебряный арбалетный болт, благодаря которому Себруки, сама того не подозревая, спасла ей жизнь.

Что скажут власти форта, когда она станет объяснять смерть Теополиса? Может, стоит заявить, что в таком виде она его и нашла…

Сайленс замерла и улыбнулась.

— Похоже, повезло тебе, дружок. — Даггон потягивал пиво. — Белый Лис тебе больше не угроза.

Тощий парень, который по-прежнему настаивал, что его зовут Эрнест, сильнее вжался в стул.

— Как вышло, что ты до сих пор здесь? — спросил Даггон. — Я съездил аж в Ластпорт. Не ожидал застать тебя на обратном пути.

— Я нанялся на соседнюю ферму, — ответил парень с длинной шеей. — Работенка вовсе неплохая. Солидная.

— А что ж ты платишь за каждую ночь на постоялом дворе?

— Мне нравится, что тут спокойно. У поселенцев нет хорошей серебряной защиты. Они просто… позволяют теням шляться повсюду. Даже внутри. — Парня передернуло.

Пожав плечами, Даггон отсалютовал кружкой, когда мимо прохромала Сайленс Монтейн. Да, хороша. Надо и правда за ней приударить. Хмуро глянув на его улыбку, она шмякнула перед ним миску.

— Пожалуй, рано или поздно возьму ее измором, — решил Даггон сам для себя, когда она отошла.

— Придется постараться, — заметил Эрнест. — За последний месяц ее руки просили семь человек.

— Что?!

— Вознаграждение! — пояснил тощий парень. — За Честертона и его банду. Удачливая женщина, эта Сайленс Монтейн. Вот так обнаружить логово Белого Лиса.

Даггон уткнулся в миску. Ему не особенно нравилось, как все сложилось. Оказывается, все это время Белым Лисом был этот щеголь Теополис? Бедная Сайленс. Наверняка натерпелась страху, когда наткнулась на его пещеру и его самого внутри, всего иссушенного.

— Говорят, Теополис потратил последние силы, чтобы убить Честертона и затащить внутрь, — продолжил Эрнест. — И иссох, не успев добраться до своей серебряной пыли. Это очень в духе Белого Лиса — переть напролом к вознаграждению. Нескоро мы увидим такого же охотника.

— Нескоро, — согласился Даггон.

Конечно, лучше бы парень сохранил шкуру. О ком теперь травить байки? Не самому же платить за пиво.

Из-за соседнего стола поднялся какой-то парень в засаленной одежде и, пошатываясь, вышел на улицу. Всего полдень, а уже навеселе.

Что за люди. Даггон покачал головой и поднял кружку:

— За Белого Лиса.

Эрнест с ним чокнулся:

— За Белого Лиса, самого гнусного ублюдка, какого видел Лес.

— Пусть его душа обретет покой, — добавил Даггон. — Слава Запредельному, Лис решил, что мы не стоим его времени.

— Аминь, — согласился Эрнест.

— Впрочем, еще остается Кровавый Кент. Тот еще мерзавец. Молись, чтобы он тебя не раскусил, дружок. И нечего смотреть на меня такими невинными глазами. Это Лес. Здесь каждый что-нибудь да натворил, о чем другим знать не следует…