Тень

Лето на Урале — не всегда солнце, но всегда пора чувственной анархии и тотальной раскованности. Зной вокруг и в сердце.

Кондиционер работал исправно. Воздух был свеж и чист как глоток родниковой воды. В центре просторной приемной молча стояла секретарша. В тягучей паузе ледяной тишины она словно замерзла в позе строгой классной мамочки. Прикрыв за собой дверь, я молчал, точно школьник, вызванный в учительскую. Мои эмоции — вот что ей сейчас было нужно. Как только я покроюсь красными пятнами и с волнением, дрожащим голосом начну объяснять, кто я такой, она почувствует свою власть и начнет раздуваться, заполняя собой каменную недвижимость офиса. Лучше промолчу, решил я и нагло уселся в кресло — долой рамки, стереотипы и обязательства.

Светлая блузка с нескучными, жизнерадостными в самых неожиданных сочетаниях полосками скромно, но со вкусом, подчеркивала все достоинства ее фигуры. Форма следует субъекту — принадлежащие нам предметы такие же, какие мы сами. Поэтому ювелирные украшения могут быть солидными и серьезными, а могут быть смешными и трогательными, как детская игрушка. Сердечко из белого золота с похожими на льдинки аквамаринами только казалось простым кукольным украшением.

Симпатичная обаятельная блондинка, похожая на кусок прозрачного льда, таила внутри огонь и холод. Ее чувственность и жар под кожей выдавал контрастный аромат с пряностью жасмина и прохладой лимона. Почему простые женщины с рыхлыми попами и большими животами всегда пахнут потом, а нестареющие Kinderwhore[1] с длинными ногами и осиными талиями почему-то непременно воняют духами? Ох, любим мы, чтобы было «бохато».

Излучая уверенность в себе, неприступная льдинка на стройных ножках неожиданно заговорила замогильным голосом, медленно, взвешивая каждое слово. Вопросы задавались холодно и властно. Я невольно прижал ладони к бедрам, боясь получить линейкой по рукам. У нее были свои правила игры, которые она никому не позволяла нарушать. Вы, мол, посидите, сколько нужно, и все равно потом уйдете, а я останусь с начальником, этим взрослым ребенком, как бы говорила она всем своим видом. Обычная эмансипированная особа, нашедшая на работе недостающий дома адреналин. Местная версия Скарлетт — женщина, которая все время борется, но никогда не побеждает.

Услышав послушный ответ о назначенной мне встрече, она успокоилась и улыбнулась. Резко развернулась и, отстучав каблуками по паркету победный марш, вернулась на свое место. Села прямо, развернув плечи. Локти сдвинула до отказа назад, грудь — вперед. Зафиксировав положение на пять секунд, вытянула руки вперед и, упершись спиной в спинку кресла, громко захлопнула папку с записями. Несимметричный мир назначенных кем-то встреч превратился в пустой звук. Зачем вообще блондинки красят корни волос в темный цвет?

Сегодня в бизнесе всем хватает простодушия, но не всем хватает простоты. Это только со стороны кажется, что все делается по закону кавалерии — прискакали, порубали и ускакали. Уха тоже варится просто и быстро, но для этого нужна удочка, время и удача. Главный ингредиент — время. Жизнь коротка и поэтому потерянного времени жаль больше всего. Мы становимся профессионалами по мере и в ходе конкретной работы.

Найти партнера по бизнесу нетрудно. Найти подходящего партнера, чтоб понимал с полуслова, гораздо сложнее, чем подыскать приличную жену. От общения партнеры должны, просто обязаны, получать удовольствие. Вот такой вот gay-club. Бизнес это не выколачивание денег — это комфортное состояние души.

Какова его цель в бизнесе со мной? Ради достижения каких целей он готов делиться со мной прибылью? Прибыли в мире нет и делить поровну нечего. Деньги лишь вращают механизм шестеренок под названием «оборотный и стартовый капитал», «накладные расходы», «финансовая и материальная ответственность за принимаемые решения», «текущие идеи» и «Ноу-Хау». Деньги — навоз: если их не разбрасывать, то от них не будет толку.

По первому пункту. Если он предложит мне работать без адекватной зарплаты, то это прямые инвестиции в проект. Если на это уйдет больше года работы — проект не может стоить дешевле ста тысяч долларов. А если его никто не хочет купить за сто тысяч баксов, то надо признать банкротство идеи или сделать соответствующие выводы.

Стоимость оборотного и стартового капитала зависит от гарантий успеха. Чем больше гарантий — тем он дешевле. Если гарантий нет — значит, стоимость проекта неопределенна. Накладные расходы тоже имеют свой разумный предел — сто процентов оплаты труда.

Финансовая ответственность? Принимать решения нужно, но при этом надо отдавать себе отчет — в какие финансовые убытки они могут вылиться. Сумма финансовой ответственности не может быть меньше величины возможных убытков. Иначе решения придется принимать коллегиально — делить убытки между собой.

«Ноу-Хау» — самое главное. Если после вычета предыдущих пунктов от бизнеса что-то останется, этот остаток и будет стоимостью «одноразовой хитрости». Величина может оказаться и отрицательной. Грустно, но факт.

Короче. Прибыли нет, и никогда не будет! Вопрос ее распределения чисто риторический. Пятьдесят на пятьдесят, двадцать пять на семьдесят пять — бред сивой кобылы.

В данном случае, если этот парень разрешит мне инвестировать в его технологию деньги, мою голову и мое время, то надо конкретно спросить его, что он хочет за это получить — и гарантировать ему это. Если он хочет повысить износостойкость деталей к буровым насосам, не повышая значительно их себестоимость, — да ради бога! Я найду для него новых потребителей и новые заказы — надо и другим давать возможность поработать. Многим хочется иметь компанию с оборотом в миллион долларов. Вот только если нужно больше, надо спрашивать — зачем столько денег? Знаю ли я, куда их деть? А если знаю, то зачем пришел к нему со своими деньгами, идеями и временем? Если я жалуюсь на отсутствие поддержки, это верное свидетельство того, что не заслуживаю ее. Вот такой занятный ребус.

В кабинет меня пригласили точно в назначенный срок — секунда в секунду. За столом сидел симпатичный мужчина моего возраста. Подчеркнуто вежливо и доброжелательно он предложил мне присесть. Сразу перешел к делу. Пока он говорил, я рассматривал его.

Аскетизм его черного костюма и стиль «никак» говорили о привычке к самоограничению. На фоне всеобщей чрезмерности московского шика за этим не всегда скрывается простота. Рубашка — батн-даун, галстук — как у фраеров в Европарламенте. Такие парни сразу из рук мамы попадают в руки жены. Чувствуя эту обреченность, они без борьбы сдаются на милость супруги и тещи. Они только кажутся высокомерными, но это только потому, что любят соблюдать дистанцию. Работа для них — большой ребенок, которого надо поить и кормить. Им самим порой нужна хорошая нянька. Такие ничего не знают про себя, пока кто-то им не расскажет. Некоторые из них часто выглядят дураками лишь потому, что не представляют, что на самом деле происходит вокруг.

Люди вообще отличаются друг от друга отношением к себе и к действительности. Многие страдают, но ничего не делают, чтобы изменить собственную жизнь. Опыт прошлых неудач давит на них так сильно, что даже самые мелкие неприятности воспринимаются ими как трагедии. Доброжелательное отношение вызывает подозрение, скрытый подтекст, корыстные намерения. Вместо того чтобы искать опору в самих себе и мобилизовать скрытые резервы, они пытаются найти «костыли» и временные опоры в случайных людях и ситуациях, тем самым опять-таки попадая в зависимость. Как мыслишь — так и существуешь.

В его словах сейчас явно доминировали мотивы сотрудничества, но в нервных движениях его пальцев я видел смутно осознаваемые им мысли. То, что сейчас находилось на заднем плане его сознания, еще недавно формировало его нерешительность. Эти мотивы, еще вчера казавшиеся столь яркими и убедительными, сегодня представлялись ему бледными и лишенными былой живости. Свобода воли — вопрос контроля внимания. Кто отвлекает нас, тот нас и контролирует. Если человек в течение многих дней имел определенное мнение о проблеме, а потом вдруг, после длительного колебания, принял решение — очевидно, что поступок подготовлен влиянием окружающего мира и предопределен обстоятельствами.

Такое колебание воли между возможными в будущем вариантами альтернативы напоминает колебание маятника в пределах упругости его нити: в ней есть внутренне напряжение, но нет еще наружного разрыва. Но вот действие упругости «нити» прекращается, нервные токи молниеносно пронизывают кору мозга, колебания и сомнения отступают, приходит решение — разрыв, маятник падает в «выбранном» им направлении. Так поток воды неожиданно прорывает плотину.

Первым условием для таких решений является предварительное накопление мыслей, которые остаются в памяти человека после того, как он неоднократно непроизвольно их воспроизводил. Так спортсмен под присмотром опытного тренера тренирует свою эмоциональность и нерешительность. Кто взорвал эту платину сомнений и недоверия?

— Мы рассмотрели ваше предложение и сообщаем вам о своем согласии. Нас устраивают ваши условия и подход к делу, — отвергая один из вариантов, он сейчас ясно видел, что именно теряет в эту минуту.

Каждый человек разоряется по-своему, в соответствии со своими склонностями и привычками. Преднамеренно вонзая иглу выбора в свое тело, он совершал внутреннее усилие, рождающее окончательное решение. Подобное усилие воли всегда неприятный факт, связанный с осознанием собственного одиночества. Единственной целью его желания, которое он с облегчением и осуществил тотчас же, была авторучка, предложенная им для подписания договора. Протягивая ее мне, он случайно рукавом пиджака задел папку с договором, которая, толкнув, уронила на стол фотографию в изящной рамке на подставке. Ставя свою закорючку, я заметил, как он бережно поднял упавшую фотографию. Поймав мой взгляд, он протянул ее мне.

От моего нового партнера пахнуло ароматом, сотканным из нот бергамота и грейпфрута — запах попутного ветра, который вдруг поднимается в минуты отчаяния. Запах моей удачи. Заклинание, снимающее с души то, что давно томило и мучило. После того, как я несколько раз испытал на себе действие этого заклинания, я уже научился ожидать его результатов. В таких случаях можно предвидеть развитие событий, даже если поступки окружающих остаются столь же произвольными, как и прежде.

Я взял фотографию в руки. Обычная старая черно-белая фотография — застекленное окошко в прошлое. На плоскости без горизонта стоят двое. За их спинами, словно масштабная линейка на снимке криминалиста, торчит вкопанный в землю «пенал» от градовского «карандаша». Можно только догадываться о наличии периметра из колючей проволоки. Самодельные разгрузочные жилеты одеты на голое тело, ниже — бесформенные шаровары КЗС. У каждого на левой груди болтается приколотый булавкой перевязочный пакет, на бритых головах — самодельные кепки, вырезанные из панам, на ногах — кроссовки. У одного в устало опущенных руках — ПКМ, заправленная лента перекинута через плечо. Пустой конец ленты почти касается земли. У другого — руки плетьми повисли на СВДешке, закинутой, словно коромысло, на голые плечи. Обычный сюжет на тему: «двое справа, это мы». Но память не снимает кино, она делает кадры. Крайним справа, с пулеметом, был Пуля!

Мы сидим в уютной кабинке «Ирландского дворика». Дым его сигары, которую он жует как беломорину, создает особую атмосферу. Много дыма — много дружбы. Постоянные клиенты безупречных заведений имеют право на любые причуды. В ароматном табачном облаке его слабости расцветают, словно цветы на хорошо взрыхленной клумбе.

— Very Special, — он разворачивает бутылку этикеткой ко мне.

Мир коньяка наполняется условностями, но алхимические формулы английских аббревиатур на этикетке бутылки быстро теряют для меня всякий смысл. Коньяк не водка — его много не выпьешь. Видимо, не зря Минздрав предупреждает: хорошего — понемножку.

Я не спешу с расспросами, боясь оттолкнуть человека, привыкшего держать круговую оборону. Жизнь научила нас обоих крайне сдержано относиться к людям, которые вдруг начинают пылать к тебе симпатиями. С последней их встречи прошло почти двадцать лет. О чем говорить?

— Как у него сейчас дела? — спрашивает он, не забывая наливать новую порцию коньяка в мой пузатый сниффтер.

Я вспоминаю, как жил все эти годы. Судьба за это время не одарила меня ничем, кроме этого благоприятного случая. Упертым помогают обстоятельства. Они возникают, кажется, случайно, но на самом деле их рождает фактор необходимости — страх плюс ожидания и минус мечты идиота. Трудные ситуации проверяют нас на прочность, они показывают, на что мы способны на самом деле. Пока жизнь продолжается, всегда есть шанс отыграться.

Рассказываю ему, как познакомился с Гришей — братом Болта, про Душу, про Пулю, — про всех, с кем меня познакомил Прицел.

— А про Сенжарай он тебе ничего не говорил? — откровенно перебивает он меня.

— Пуля рассказывал что-то, — ляпнул я, допивая очередную ударную дозу коньяка.

— И что же он тебе рассказал? — его лицо отражало состояние души, вызванное настоящим страданием.

Что может сделать одно слово? Замкнуть психологическую цепь, разрушить уверенность в себе. Поразительно, какой огромный урожай новых истин можно собрать посредством одной фразы.

Параметры вооружения определяются просто — прицельная дальность, скорострельность, емкость магазина, вес оружия, личные навыки обращения с ним, общая физическая подготовка. Все это усложняет выбор, но увеличивает число личных привязанностей. Именно персональные предпочтения определяют вероятное поведение бойца в обнимку с любимой игрушкой. Вот почему так важно позволять пацанам возиться с оружием в свое удовольствие.

Парадокс, но отсутствие уставных ограничений на ношение оружия вынуждало относиться к солдату как к личности. Концепция формирования характера привязанности командира к бойцу заставляла отвечать за свои приказы — страх потери лучшего бойца не оставлял офицера даже на плацу. Считалось, что неприспособленных лучше выявлять сразу, чем тащить их с собой, чтобы потом, под огнем, вытаскивать на себе с поля боя. Система естественного отбора — игра с жесткими правилами.

Перед каждым бригадным рейдом роты строились на плацу. Их повзводно осматривали выбритые и отглаженные штабисты со следами хронического похмелья на бледных лицах. Кто-то безразлично брал то, что попадало под руку в оружейной палатке, а кто-то — то, что доставалось.

— На, бери, трубадур[2], - Пуля брезгливо сунул в руки Паши гранатомет.

— Это что? — штабной капитан с лицом санитара сумасшедшего дома ехидно тыкал пальцем в трубу РПГ.

— Это гранатомет, — с достоинством ответил Паша, уже научившийся решать, а не создавать проблемы.

За всю службу в армии Паша-Телеграмма вообще ничего тяжелее косяка в своих руках не держал. Присущая Паше способность к психологическому заражению окружающих своими проблемами стала главным его защитным механизмом. Как легко, оказывается, чувствовать себя идиотом — достаточно было поступать в согласии с собственными инстинктами и не подставляться. Если что-то раздражало — смотреть на это, как на задачу, которую тебе надо решить, а не как на личное оскорбление. Всегда можно было успеть составить свой план, пока не прилетело в «башню» — считал Паша.

Его повседневная солдатская жизнь, после перевода из штаба в боевую роту, наполнилась множеством условностей, законов, правил — писанных и неписанных. Большинство из них он старался соблюдать, особенно те, что были собраны в боевом уставе и в уголовном кодексе. Но еще существовали отношения вне устава — нормы поведения, которые соблюдались просто потому, что «так было надо». Прежде всего, «было надо» знать свои возможности — они здесь значили куда больше, чем звания в штабе.

— В случае огневого контакта с противником, направление твоей атаки? — не отставал штабник от своего бывшего подчиненного.

— Танкоопасное направление, — устало отвечал Паша, успевший уже «прожевать» все эти приколы.

Прослужив полтора года в штабе, он лучше других знал, что планирование операции и без этих построений было упрощено уже настолько, что никакого предварительного изучения карт и приказов почти не требовалось. Хочешь рассмешить бога — расскажи ему о своих планах. Поэтому, жизненное кредо многих русских людей на войне — главное ввязаться в драку, а там война план покажет. Все ухищрения по имитации процесса планирования объяснялись естественным желанием штаба как можно быстрее доставить бойцов в гущу сражения.

Это случилось на третий день бригадного рейда, в четвертую пятницу апреля, сто двенадцатый день восемьдесят третьего года — день рождения Владимира Ильича Ленина.

Батальон долго выходил из зеленки на намеченный рубеж — клеверное поле на окраине кишлака Сенжарай. Было тепло. Устало расположившись вдоль дувала, на границе виноградника, рота приводила себя в порядок. Кто-то перезаряжал оружие, приводил в порядок разболтавшиеся рюкзаки, а кто-то откровенно отдыхал. Солнце грело, уже не по-весеннему припекая. Батальон занимал позиции на блоках вокруг кишлака, дымными росчерками ракетниц отмечая движение выходящих из зеленки групп. За сорок минут наблюдения за кишлаком ничего подозрительного замечено не было — ни единого выстрела, ни единой души, ни намека на движение. Между ротой и кишлаком лежал зеленый ковер клеверного поля. На противоположном краю поля, вдоль большого дувала, протекал большой арык. Вдоль арыка, за дувалом, росли высокие деревья. За их кронами скрывались плоские крыши домов. Темные пятна еще не успевшей высохнуть глины в местах заделанных старых проломов никого не насторожили. Не потому, что опасность всегда пряталась где-то рядом, а просто потому, что никто не обращал на нее внимания. Подсознательное доверие обстоятельствам было связано с тем, что клеверное поле больше напоминало ухоженный футбольный газон, чем поле боя.

Доверие — прогнозирование ожидаемых событий. Насколько совпадают прогнозы, настолько и доверяют. Убеждения оказывают огромное влияние на поведение, поэтому обстоятельства не вызвали недоверия. Ожидание расслабило и притупило чувство опасности. Даже если бы они знали, что эти сорок минут станут для многих из них последними — что смогли бы они изменить, пацаны, безмятежно шагнувшие под пули? Инстинкт самосохранения — это не убогий фрагмент логики, это всего лишь система адекватных рефлексов.

Наконец-то поступила команда. Разбившись на группы по пять-восемь человек, они выдвинулись в направлении кишлака. В первой группе были только дембеля и ветераны. Когда эта группа обладателей реальных льгот на бакшиш одним броском пересекла клеверное поле и достигла арыка, остальные были только на середине этой дистанции.

Лучший способ победить противника — утопить его в море огня, обрушив на него всю свою огневую мощь за минимальный период времени. А это не так-то просто сделать, если между группами несколько сотен метров. После того, как первыми прицельными залпами была сожжена в упор первая группа и рассеяны по полю остальные, за дело принялись снайпера-«кукушки» — они вели прицельный огонь из пышных крон высоких деревьев. Их пули обслуживали всех, кто залег на поле, по полной программе. Стандартная «газонокосилка» на трагически распахнутой местности.

Командиры, как правило, крайне неразборчивы при выборе бойцов. Когда приходит пора паковать РД и отправляться на задание, отцы-командиры просто хватают первых шестерых ребят из списка физически крепких и ставят их в первую группу. Пуля был в первой группе и шел первым. Они шлялись по зеленке уже вторые сутки, то отрываясь, то возвращаясь к броне. Все свое они несли на себе. В эту проческу Пуля ушел прямо из ночной засады. Всю ночь они проторчали на выносном посту, в русле реки. Как только они окопались в сухом русле, снизу, сквозь песок стала поступать вода. Насыщенный влагой песок поглощал температуру тела быстрее воздуха. Ночь была холодной, одежда — мокрой. Мокрый песок при плюс пятнадцати оказался смертельнее сухой погоды при минус десяти. Озноб, одеревеневшие мышцы, боль в конечностях, нечеткая речь, замедленный пульс, неясное мышление и потеря координации — загнуться от гипотермии на границе Регистана оказалось вполне реально. Под утро, когда Луна уже ушла, но темнота еще не отступила, на них напоролась духовская разведка.

Люди плохо приспособлены к выживанию в темноте — а это значит, что без ночных операций на войне не обойтись. Особенно, когда подразделения противника, увязнув в навязываемых перестрелках, остаются ночевать в зеленке. Это сегодня, все, кто не умер на той, первой своей войне, обожают сражаться в условиях, которые позволяют вызвать максимальный хаос в лагере противника. Ночные бои идеальны для этого. А пока в кино красивый и легкий в эксплуатации прибор ночного видения помогает главному герою крушить ряды врагов, вспышка выстрела и звук его распространения остаются единственными ориентирами в реальном ночном бою.

Это знают все. Поэтому ожидание нападения и вылилось в короткую ночную стычку. Они прозевали друг друга. Духи почти обошли их. Это «почти» и подставило мусульманские спины под православные стволы. Свист сигналок. Взрывы гранат. Не спать, не спать — косить, косить, косить! Полотно предрассветных сумерек с пулеметным треском рвется на лоскуты разбегающихся теней. Взрывы сорванных отступающими духами растяжек похожи на хлопки в ладоши — строгая няня-ночь быстро наводит порядок. В пылу этого грохочущего фейерверка не сразу замечают тяжелораненого. Осколками ручной гранаты парню вспороло бок.

Легкие ранения — это легкие ранения. Тяжелораненые выбывают из подразделения — это закон. Их немедленная эвакуация грозит порой срывом всей операции. Это не всегда возможно сделать оперативно, поэтому в рейде почти любое серьезное попадание смертельно, а легкие ранения — мучительны. Парня эвакуировали только утром, дотащив его на себе в лагерь, где ночевал всем табором батальон. Пуля рассчитывал остаться на броне, но ротный решил иначе. Оставив двоих молодых с раненым дожидаться вертушки, он отправил Пулю назад, дав ему в поддержку Крана — дембеля, которого за рулем БТР сменил молодой водила.

Нового ротного, пришедшего на место старого, погибшего под Калатом, в роте не любили. Выслушав нотации командира, Пуля вернулся в группу грязный, злой и усталый. Как был, в бронике (на котором пролежал всю ночь в луже), с НСПУ через плечо, лифчике с магазинами, набитом боекомплектом РД, он, не отдохнув, поперся на проческу.

Проческа началась нормально, к полудню вышли к кишлаку. Солнце ласково грело озябшее за ночь худое тело. Пуля успел подсушить носки, ботинки. Броник, который почти обсох, покрылся рыжими разводами. Пока ждали растянувшийся батальон, Пуля успел даже уснуть.

Дойдя до арыка, остановились. Стоя в полный рост перед дувалом, и щурясь на солнышко, они решали: как можно чище пересечь эту широкую канаву с мутной водой? Через секунду они уже совершенно не понимали, что происходит — им стреляли точно в голову и неизвестно откуда. В столкновениях на открытой местности все происходит молниеносно, не остается времени даже на простой прыжок в сторону.

Когда первыми залпами парней буквально сдуло с бруствера арыка, Пуля стоял на корточках, зачерпывая каской теплую воду. Он так и не проснулся до конца — тащился на автопилоте. Оглянувшись на крики, он увидел через плечо, как пуля навылет пробила Зулпукару шею. Как сложился, словно перочинный ножик, Ахмет. Как мгновенно грохнулся на землю Рахим со своим РПК, успев дать одну единственную длинную очередь по кронам деревьев — в его грудь кто-то опытной рукой вколотил пару «гвоздей», один за другим.

Рахим, вытянув вперед правую руку, завалился набок и, широко открывая окровавленный рот, задышал часто-часто. Его легкие всасывали воздух через пробитую грудь. Воздушный пузырь, образовавшийся под грудной клеткой, раздуваясь, крушил печень, сердце. С каждым вздохом собственное дыхание убивало его медленно, но верно.

Снайпер бескомпромиссен. Для него — все гибнут по собственной глупости и неподготовленности. Психологи утверждают, что наиболее живучим свойственны десять черт: упрямство, желание выжить, чувство юмора, оптимизм, стойкость, гибкость, сострадание, вспыльчивость, самоуглубленность, способность выносить непривычные ощущения. С подготовкой у пацанов было все нормально. Их упрямство и желание выжить граничило с чувством юмора и сострадания стреляющих по ним снайперов — одним было не до смеха, другим — не до сочувствия. Смерть мгновенно наполняла сердца и тех и других черной холодной пустотой. Каждый получал свое — согласно сделанному однажды выбору.

Пуля продолжал сидеть на корточках, держа в руках наполненную водой каску, когда из-за дувала, через арык полетели гранаты. Прячась от разлетающихся осколков, он плюхнулся пузом в теплую глиняную жижу. Лежа в похожей на дерьмо грязи, Пуля пытался отделить прошедшую ночь от сегодняшнего дня, но не мог. Та же жижа, те же разрывы гранат, все перемешалось в его голове. Оказалось, что не обязательно что-то помнить, чтобы выжить в одиночку. Если все остальные мертвы, можно забыть все. Забыть, кто ты есть — дембель, ветеран или просто «парагваец», который если не сдохнет, тоже станет когда-то дембелем. Чем яснее он это понимал, тем сильнее начинал чувствовать, что, вероятнее всего, уже никогда не сможет этого сделать. В тот миг прошлое не имело значения.

Мощная волна грязевого потока подняла и потащила его тело — духи пустили в арык воду. Расстегнувшаяся распашонка бронежилета предательски тащила на дно. Лифчик тоже расстегнулся. Оглянувшись, Пуля увидел, что арык, огибая поле, ныряет под дувал. Судорожно пытаясь освободиться от броника, он нырнул под воду. Снятый через голову бронежилет, уплыл вместе с НСПУ. Успев зацепить лифчик и автомат, он выполз из воды и тут же попал под пули снайперов. Перекатившись через край арыка, пополз вдоль него — это было единственное укрытие.

Снайпер попал Крану в грудь. Удар был такой силы, что отбросил его от арыка. Теряя последние силы, он упал на спину. Душа полз вдоль арыка, прячась от пуль. Он первый нашел Крана. Перевязывая раненого, Душа перевернул его на живот. В это время из-за дувала полетели гранаты. Одна из гранат перелетела через арык и скатилась к ним. Душа пытался дотянуться до нее, но не смог — не успел. Граната взорвалась, разворотив лежащему без сознания Крану правую часть головы и правое предплечье. Душе, тянувшемуся к гранате, порвало осколками правое плечо. Он очнулся, лежа «ногами к взрыву». Его мозги окончательно стряслись — лысая голова навсегда превратилась в погремушку.

Есть люди, которые учатся чрезвычайно быстро. Они способны делать грандиозные выводы из вроде бы обыденных и незаметных вещей. Это связано с их восприимчивостью, с их умением и интуицией. Кому не хочется быть истребителем — составлять свои планы во время боя и менять их на лету? У Души, как у настоящего индейца, всегда была позиция, на которую он мог отступить.

Стреляя длинными очередями по деревьям, Душа заскользил по траве. Отталкиваясь каблуками ботинок, он словно плыл на спине. Это был его самый рекордный заплыв. Назад, через все поле. В это время напротив умирающего Крана в арыке лежал Пуля.

Пуля полз вдоль арыка, собирая оружие убитых, пока не нашел Крана. Тело перегородило ему дорогу. Он с сожалением смотрел на труп. Переползти через него значило открыться и получить свою порцию свинца. Отдохнув, размеренно, как толстая гусеница, он стал переползать и вдруг остановился — Кран был жив! Он перевернул его на спину. Пули щелкали по краю арыка, но это уже не относилось к трудностям жизни. Пуля тащил Крана за собой волоком, сколько мог. Когда Кран умер, Пуля взвалил его на себя и продолжал ползти. Смерть не умаляет человека — мертвое тело весит тяжелее живого. Преодолев половину дистанции, Пуля столкнулся с Пашей.

Паша что-то тараторил, ползая на карачках. Гранатомет болтался на его шее, словно огромная подзорная труба. Измазанный в грязи, с маской безумного страха на лице, Паша был похож на животное — свинью. А он и был свиньей — снайпера не убивали его, они гоняли его по кругу на виду всего батальона! Нашелся ли в тот миг на свете хотя бы еще один человек, который был готов пасть так низко, убегая от собственного страха?

— Так что тебе рассказал Пуля про Крана? — вопрос был задан скорее зрителем, чем участником той трагедии.

— Рассказал, как тащил Крана по полю, — я не обязан был говорить правду.

— Не ври, он рассказал, как я вытаптывал тропинку, нарезая круги по тому полю?

У Паши непроизвольно задергалась нижняя губа и правая щека — конечное звено сложного болезненного, психологически мотивированного напряжения. Стараясь успокоиться, он на мгновение закрыл глаза руками. Пряча лицо в ладонях, он продолжал говорить.

— За месяц до Сенжарая мы выловили пять духов в засаде и вели их, чтобы передать ХАДовцам. Шли к бронегруппе, которая двигалась по сухому руслу навстречу нам. Мы оказались между руслом и зеленкой — в районе кишлака Мула Дост. В этот момент духи по нам и саданули из зеленки. Это было похоже на сильный ливень, только капли были свинцовые, и летели они параллельно земле. Все попадали в сухой арык, маленький такой — как дождевая канава. Мы перед этим с Дымом еще пыхнули на марше. Дым — это прапор морпех, я его научил курить дрянь, а он меня всяким примочкам военным. Я был его тенью, не думая ни об опасности, ни о том, что станет со мной. Просто верил каждому его слову. Мы с ним столько дряни выкурили, у другого мозги уже давно высохли бы.

Значит, лежим мы с Дымом под пулями, пленные рядом лежат. Смотрю, у меня над головой сидит один наш пленный дух и молится — ищет благословения Аллаха. Ну все, думаю, сейчас как чавкнет его арбуз и все мозги на моем лице окажутся. Все так четко представил — сам знаешь, как по обдолбке можно нарисовать. Даже отодвигаться стал, Дыма толкаю, мол, подвинься, а он говорит — не боись, этому ничего не будет, он сейчас в тени Бога. Я тогда его не понял, думал, гонит прапор. А оказалось серьезно — ни одна пуля этого духа тогда не задела. Мы головы не могли поднять, а ему хоть бы что. Дым потом подорвался на противопехотке, а я вот на клеверное поле попал.

Нас потом, под Сенжараем, как сынков расстреляли. Я таскал с собой РПГ, так, по приколу, ну и прикололся. На поле тогда, под пулями снайперов, заклинило просто — думаю, где же эта тень божья-то? Только сел молиться, рядом в землю ширк — одна, вторая. Я подвинулся в сторону, думаю где-то рядом эта самая тень, а рядом опять — ширк, ширк. И только потом заметил, что по кругу ползаю — гоняли они меня как свинью. Ничего не помню — только землю и траву, что мелькала перед глазами. Боялся голову поднять — все ждал, когда мне в башку прилетит. Не знаю, что нашло — вдруг веру потерял. Был просто не в состоянии сойти с этой тропы животного страха перед смертью. Стал просто тряпичной куклой и буквально трясся от страха, как будто бы только что узнал о том, что умру.

Начал все с нуля, когда выполз с того поля. Все хотел забыть — не было той войны для меня. Все думаю, где был бы я, если бы повел себя иначе? Где сейчас был бы Пуля, если бы не прикрылся тогда Краном? Он здесь, с нами, а мозги его там — ему уже не выбраться из-под Крана. Он — тень Крана на этой земле или след Гунна? Я — тень того снайпера, что меня не убил на том поле, или след Дыма?

Да, посчастливилось не умереть. От горя, от страха меня порой охватывает такая дрожь. Смотрю на ту фотографию, где Дым с Пулей стоят — ничего не помню. Дыма теперь нет, а я — есть. Разве можно еще раз пережить такое? Дочери его сейчас уже двадцать три. Я нашел ее и оплатил ей учебу. Она, а не я — след Дыма. Видел ее в приемной? Не хочу двигаться по жизни как чья-то тень, не оставляя следов. Где Гунн? Где Болт? Где Дым? Где Кран? Думаешь, мне легко помнить, что я жив потому, что когда-то уже умер от страха? Унизившись, стал мудрее. Выжив, помню все, но поле под Сенжараем не помню, хоть убей! С годами память начинает напоминать кладбище.

Глаза его слезились, а губы тряслись. Я молча слушал его. Вертя в руках пустой бокал, вспоминал свою встречу с Пулей.

Мы сидели с Прицелом у Пули на кухне, когда, рассказывая нам про Сенжарай, хозяин вдруг грохнулся на пол. Ползая между наших ног, взрослый мужик рассказывал, показывая нам, как он полз по полю, как Кран умер на его руках, как Паша возник на его пути.

— Вдруг смотрю — Паша на карачках чешет. Шустро так, как дети, когда ходить не могут. Ползет, весь в грязи, причитает. Я его пропустил — «помеха справа».

— Ползу дальше. Кран уже умер — сразу потяжелел, к земле меня прижимает, словно от пуль прячет. Вдруг опять Паша, уже «помеха слева» — а он не пропускает. Прошелестел мимо, как трассер.

— Знаешь, в Пашу палили со всех стволов! Им не по приколу его гонять было — они в него просто попасть не могли!

— Мы все выползли потому, что они в него все палили! Он за всех нас там отдувался.

Как правило, самые глубокие мысли и чувства доходят до нас не прямо, и не в абстрактной форме, а в сложных, запутанных сочетаниях совершенно конкретных ассоциаций, между собой нерасторжимых.

Любой, кому пришлось неподвижно пролежать в арыке под кинжальным огнем минуты две, которого пытались добивать гранатами, кому пришлось ползти по залитому водой клеверному полю четыреста метров, вернуться, чтобы вытащить еще живых, знает — тем, кто не оглядывается назад, не заглянуть вперед.

Воспоминания — след событий. Воспоминания всегда фрагментарны и неполно характеризуют события, их оставившие. Поэтому, реальность прошлого — это реальность совокупности таких следов. Для большинства людей следы — главный способ отслеживать реальность. Противопоставляя разные следы, мы больше узнаем о прошлом. Прошлое — след будущего, его тень. Тень у будущего может быть длиной, как полнометражный, многосерийный фильм о событиях, ведущих от причины к следствию. У каждого есть собственная тень будущего: у одних это светлое пятно веры, у других — темное пятно прошлого. Многие живут в этой тени.

— Что после сегодняшнего для нас с тобой будет по-настоящему важно завтра? — Паша внимательно следил за моими руками.

— После сегодняшнего мы оба уже точно будем знать, чего хотим, и какие следы прошлого нам нужно оставить в будущем, — я поставил бокал на стол.

Паша налил. Мы молча выпили. Настоящее оседало в наших душах вместе с ощущением бессмысленности и беспощадности прошлого. Чистая совесть делает людей веселыми и довольными, после коньяка мы чувствовали себя ничуть не хуже. Его запах стойко держался в наших пустых бокалах.