Теперь и прежде

Глеб Иванович Успенский

ТЕПЕРЬ И ПРЕЖДЕ

Теперь посмотрим, в какой степени это, имеющее для народа огромное значение, стремление к земле удовлетворялось в прежние времена и удовлетворяется теперь.

Рискуя быть причисленным к разряду заскорузлых крепостников, я должен сказать, что при крепостном праве наше крестьянство было поставлено по отношению к земле в более правильные отношения, чем в настоящее время. Я не говорю о несправедливом труде, который нес крестьянин на своих плечах, о его вековой жажде высвободиться из-под этого гнета и т. д. - все это не может быть предметом настоящей статьи, предмет которой - только значение для крестьянина земли.

И в этом отношении крестьянин имел земли гораздо больше, чем теперь; не ошибемся, если скажем, что земли у помещичьих крестьян было вдвое более против теперешнего.

Кроме того, всякий помещик, если он не был безумным или выродком, вроде, например, Измайлова и других подобных ему зверей, из личной выгоды должен был поддерживать в своих крестьянах все, что делает их настоящими крестьянами-земледельцами, так как только крестьянин исправный и есть исправный плательщик помещику, который жил его трудами. Глядя на крестьянина как на бессловесное животное, помещик, хотя бы самого грубого и дикого нрава, должен был кормить это человеческое существо, почитаемое им за скотину, чтоб она возила, чтоб она работала, чтоб она давала ему доход. В смысле получения этого дохода было организовано все деревенское управление, наблюдалась тщательно сила семей; по этой силе распределялись налоги и барщина; во имя хозяйственных целей вот эта пара одиноких лиц мужского и женского пола соединялась насильственным браком, и образовывалось земледельческое рабочее тягло; во имя хозяйственных целей вот этот неспособный в хозяйстве человек брался во двор, а другой - вор и пьяница - шел в солдаты. Силы людские, имевшиеся в распоряжении помещика, всячески экономизировались в смысле хозяйственной выгоды.

Эта хозяйственная организация деревни до сих пор еще весьма сильна в сознании деревенских стариков, помнящих крепостное право. До сих пор оценка человека только по его успеху или неуспеху в работе не только играет большую роль в крестьянском мнении вообще, не служит даже для достижения целей деревенских эксплуататоров новейшего типа. Как известно, а может быть, и неизвестно читателю, в настоящее время телесные наказания при волостных правлениях не только не умаляются в своих размерах, но, напротив, с каждым годом возрастают. Крайне жаль, что новорожденные провинциальные издания относятся недостаточно внимательно к суровой действительности, переживаемой народом. Ни плана, ни программы, мало-мальски выработанной и обязательной для корреспондентов, ничего нет. Такое замечательное явление, например, как торги на лесные и земельные участки, на которых крестьяне могли торговаться обществами без залогов, в высшей степени важно, как опыт борьбы кулака с целым сельским обществом, а между тем оно не вызвало ни одной корреспонденции, ни одной цифры. Дранье на волостных судах также проходит без малейшего внимания, а дранье непомерное... Мы уверены, что если бы кто-нибудь дал себе труд просмотреть решения волостных судов (мы уже не говорим - разобрать подноготную мотивов этих решений)

и сосчитать число высеченных положим, в осенние только месяцы, - так положительно волос встанет дыбом даже у аракчеевских ветеранов. Я сам был свидетелем летом 1881 года, когда драли по тридцать человек в день. Я просто глазам своим не верил, видя, как "артелью" возвращаются домой тридцать человек взрослых крестьян после дранья - возвращаются, разговаривая о посторонних предметах.

- Да неужели их драли? - спрашивал я старосту, который, возвращаясь после этого "присутствия", зашел ко мне папиросочкн покурить.

- А то как же?.. Я сам троих "приставил", - Да за что же?

- А за то, что заслуживают... Не храпи, не пьянствуй... Мало ли у них блох-то!..

Осенью самое обыкновенное явление - появление в деревне станового, старшины и волостного суда. Драть без волостного суда нельзя - нужно, чтобы постановление о телесном наказании было сделано волостными судьями, - и вот становой таскает с собой суд на обывательских. Суд постановляет решения тут же, на улице, словесно, а "писать" будут после. Писарь тут же. Вы представьте себе эту картину. Вдруг в полдень влетают в село три тройки с колокольчиками: на одной - становой, на другой - старшина с писарем, на третьей - шесть человек судей; все это почтенные Несторы-летописцы, Дафаны, Авироны, Авраамы и... Хамы, между прочим. Разумеется, эти Авироны не виноваты, по крайней мере в тех размерах, как это кажется с первого раза, - их таскают силой и для формы. Въезжает эта кавалькада, и начинается немедленно ругань, слышатся крики: "Розог!"... "Деньги подавай, каналья!"... "Я тебе поговорю, замажу рот"...

И опять приходит свидетель и, делая папироску, рассказывает:

- Ка-ак вжикнул, сразу кровь пошла...

- Да неужели же опять драли?

- А как же?.. Который заслуживает, храпит, пьянствует... Только не всех... Сейчас деньги явились... А которые оставши не сечены, тем отстрочка на две недели дана... Ну а между тем все к розгам подписались...

- Это что же такое?

- Драть, в случае не принесут денег...

И, помолчав немного, он прибавил:

- Смородины нарезали... на розги-то!

Впоследствии читатель увидит, почему "невозможно" не драть. До тех пор, пока простая, искренняя внимательность, простое, но искреннее желание отнестись к человеку по-человечески, просто, совестливо войти в его нужду и в самом деле (повторяю, в самом деле) удовлетворить ее4 - не осветят наших темных дней, дранье не прекратится. Но хоть оно и неизбежно (эту неизбежность докажут вам волостные старшины и становые пристава), а нельзя не принять в соображение, что этот посев ежедневной и ежегодной жестокости, как и всякий посев, должен, непременно должен дать всходы, плоды. Но едва ли они будут похожи на смородину. Кстати здесь сказать, что и теперь уже есть признаки выражения народом нетерпения; рассказывают про одного волостного старшину, который "осмелился" попросить станового не ругаться скверными словами в присутствии волостного правления, а это худой признак для любителей смородины. Наконец тот самый староста, разговоры с которым я привел выше, недавно сменен обществом раньше срока. Еще бы годик, и он был бы "на самом лучшем счету" - так он усердно "приставлял" в волость и до такой степени относился к народу "без внимания".

Замечательно, что когда я спросил его, кто подвел под него интригу старик или молодой, то он с огромным негодованием ответил:

- Молодой, пес его дери!,.

И прибавил:

- Ну да я всех их разыщу. Погоди!..

А и самому этому человеку нет сорока лет. Он молод, силен, здоров, умен, но есть в нем какое-то невольное стремление отделиться от мужиков... Крестил его, извольте видеть, какой-то высокий сановник, случайно заехавший в ихнее место на охоту, крестил, подарок сделал и точно печать наложил: не может мужик не считать себя чем-то особенным. Наконец вот еще любопытная черта. В старостах он не пробыл и года; до этой должности он был простой мужик и рыболов. В течение нескольких месяцев начальствования ему попали земские деньги на овес: он не утаил их, роздал всё, как следует, но он их только подержал у себя (буквально) лишнюю неделю и вот теперь, посмотрите, выходит в капиталисты. Покупает "у мужиков" солому по 15 копеек за пуд, а продает по 35 копеек. Стал отправлять вагоны в Питер... Недавно отправил шесть вагонов (обертывать бутылки иностранных вин). И я уверен, что угроза его односельчанам, выраженная фразой: "Погоди, я их всех найду!" - осуществится... С другой стороны, я тоже знаю, что и односельчане тоже не дремлют и тоже произносят кое-какие фразы насчет этого нарождающегося купца, бормочут что-то насчет "произведем", "так ты и выскочил в купцы..." Но чем все это кончится, не знаю.

Прошу читателя извинить меня за это длинное, прямо к делу не относящееся, отступление и возвращаюсь к соображениям по поводу телесного наказания. Не раз я становился в тупик перед этим явлением. Я никак не мог понять, каким образом можно положить на пол, раздеть и хлестать смородиной вот этого умного, серьезного мужика, отца семейства - человека, у которого дочь невеста.

- Да неужели же их силой кладут на землю? - спрашивал я у того же старосты, который готовился быть на хорошем счету.

- Кое - силом валят, кое - сами ложатся. Вот ноне (когда секли тридцать человек) сами всё...

- Да неужели это правда?

- Да чего ж мне лгать-то? Так один по одному и ложатся.

Впоследствии я понемногу ознакомился с теми гнуснейшими, своекорыстнейшими побуждениями, которые де;,ств) ют в этой, ничего хорошего не обещающей, свалке. Увидел много самой звериной злости, прикрывающейся законом, но в то же время я узнал, что и не звериная злость, обыкновенно скрывающаяся, и не насилие прямое и грубое да:эт одному человеку право бить другого, а хозяйственное доводы. Староста "приставляет" мужика к розгам не за то, что хочет ему отомстить за обиду (он об этом умолчит), а за то, что тот не внес шести рублей, тогда как мог бы внести. В правлении, где решают число ударов и где человек приготовляется раздеваться, вы слышите разговоры о сене, которое продано за столько-то, упреки, что из этих стольких-то рублей пропито больше, чем следовало.

- Сено теперь сорок пять копеек, это нам известно! - кричат судьи. Ложись-ко!

- Коли бы по сорок-то пять я взял, так я бы и внимания не взял говорить! - оправдывается виновный. - Я тебе честью говорю - по двадцать восемь копеек!

- Полно зубы-то заговаривать - по двадцать восемь!

Знаем мы очень прекрасно. Твое сено - первый сорт.

Ослеп ты, что ли, за двадцать восемь-то отдавать?

- А забыл, дождик-то сколько погноил... на Илью-то?

Есть в тебе совесть?

- На Илью!.. Знаю я Илью... Ложись-ко без хлопот.

Погноил!..

Какое бы адски своекорыстное побуждение ни руководило всей этой жестокою комедией (ниже мы увидим пример проявления своекорыстия в такой жестокой форме), всегда пункт, на котором держатся судьи, и вина, которую может сознавать виноватый или которую навяжут ему. потому что знают, что он только в этом смысле и может коечто понимать, - всегда исходный пункт для всей этой операции - преступления хозяйственные: "продал телушку, а купил зеркало" и т. д., что уж доказывает фанаберию и т. д. Нет никакого, конечно, сомнения в том, что в этой жестокой комедии участвуют и другие мотивы, но самое понятное и самое доступное пониманию во всем этом бессмысленном безобразии - это вина против своего хозяйства, Кстати, чтобы не откладывать дела в долгий ящик, скажу теперь же о том своекорыстии (деревенском), которое умеет прикрываться всевозможными способами, меняя шкуру сообразно тем настроениям высших "командующих"

классов, которые входят в моду в данную минуту.

Приходит ко мне одно из "благонадежных" крестьянских лиц, стоящее на отличном счету у начальства. Подати у него всегда взысканы, мужики снимают шапки при проезде всякого начальства и вышколены им для "декорации преданных поселян" превосходно. Сам он - умный и, как увидим ниже, "добрый" человек; но мода "на мутную воду", на трескучий вздор, прикрывающий своекорыстие, совершенно его извратила. Он знает одно, что сильна и властвует только палка, и добивается он только того, чтобы в результате получился более или менее жирный кусок пнрога. Но, зная это, он превосходно понимает, что поступать открыто невозможно, и поэтому, руководствуясь общим жизненным настроением, поступает вполне прилично, законно и даже либерально. Люди подобного типа отлично собезьянили всю интеллигентную внешность своих воспитателей, административных педагогов; но педагоги эти ошибутся, если подумают, что в этой внешности есть что-нибудь в самом деле искреннее. Увы, старая пословица - "какое поп, таков и приход" - до сих пор остается глубоко справгллпаой: раз учителя не уважают человека, а норовят только поживиться на его счет, прикрывая своп частенько не только несправедливые, а прямо жестокие действия всякими законными, либеральными или охранительными доводами, - и ученики вышли такие же, с юю только разницей, что они, как простые деревенские люди, не привыкшие к пустякам, буквально уж не сделают ни единого бесцельного поступка. Вот на днях такие "надежные" маленькие сельские Капгеры поднесли адрес и альбом мировому судье.

Они отлично выразили в адресе свои чувства, преданность.

Альбом стоил рублей двести. Вы думаете, тут в самом деле чувство? Нет, тут "заручка" на "предбудущие времена", в случае попадется на какой-нибудь плутне или понадобится пристращать "должника" по знакомству. "Что ж, он в самом деле хороший человек? - спрашивал я благонадежного - Вот здесь, в адресе, сказано: "и ваше неустанное попечение о благосостоянии" - что ж, в самом деле он внимателен к народу?" - "Как же, в самом деле... Очень даже внимателен... Служил в земстве, так не забыл в свсе имение дорогу проложить..." Вот вам и "выраженные чувства". Или: я только что говорил о телесных наказаниях; народ не всегда доволен этим способом взыскания и ропщет на старшину и на начальство. И действительно: прикрываясь террором господ становых, "немедленным" взысканием и невниманием к просьбам погодить, пока "станут цены"

на тот или на другой продукт, многие из таких "благонадежных" людей скупают во время этого террора за бесценок и сено, и телушку, и рыбу и потому улучшают твое благосостояние, так что человек несведущий, наслышавшись о бедности деревенской, въехав в деревню и встретив расфранченного парня (из числа улучшивших свое благосостояние вышеупомянутым способом), говорит: "Какое... бедность! Я сам видел мужиков с часами, бархатный жилет...

Чистое лганье - эта литература". В деревне это лганье оказывается, однако, для всех, на счет которых явились часы и жилеты, совершенно ясною правдой и возбуждает недовольство, пока скрываемое. Незнакомый с деревенской подноготной видит в этих серебряных часах только серебряные часы, а знакомый с нею, напротив, видит не часы, а лошадь или сто пудов сена. Для него ясно, что в кармане этого франта спрятана целая лошадь, купленная по нужде и перепроданная за дорого, а вовсе не часы "с двум доскам".

"Власть земли", "Народная интеллигенция", "Земледельческий календарь", "Теперь и прежде" - очерки из цикла "Власть земли", впервые напечатанного в журнале "Отечественные записки" в 1882 году (No 1-3).

Настоящий текст печатается по изданию: Г. И. Успенский.

Собрание сочинений в 9-ти т. Т. V. М , ГИХЛ, 1956.