Теплый весенний день [СИ]

— Внучка, вставай, проспишь всё, — сквозь сон услышала Галя голос бабушки.

Вот ведь бабуля, а. Всё ей надо встать не свет ни заря…

Впрочем, а почему нет? В колхозе встают рано, а бабушка всю жизнь тут прожила — родилась задолго до революции, вырастила дочь — Галочкину маму, отправила её учиться в город… а сама так и осталась в деревне. Сейчас Галя с удовольствием приезжала к бабушке на лето — и на грядках помочь, и в саду, и купаться-отдыхать в своё удовольствие после душного города.

— Встаю, встаю, бабуль, — Галя с неохотой открыла глаза.

Ой.

Привычного низкого дощатого потолка не было.

Вместо него над кроватью навис белёный, ровный, с хорошо видимыми стыками, словно сделанный из фанеры. Одинокая электрическая лампочка, свисавшая на перекрученном шнуре прямо с потолка, была — но украсилась плетёным абажуром, да и сама по себе была больше, выглядя словно молочно-белый шарик.

Это что такое?

Галя резко села, откинув одеяло… и испуганно отдёрнула руки. Вместо лоскутного одеяло было шерстяным, убранным по-городскому в аккуратный пододеяльник с мелкими цветочками.

Девушка посмотрела на свои руки и опять ойкнула: кожа была гораздо белее привычного, почти без загара, а ногти, вечно по-мальчишески ободранные — ровными и аккуратными, да ещё и блестящими.

Это что ещё такое? Что произошло? Где я?

А, вот зеркало — на стене. Комната похожа на бабушкину, но в то же время словно и не такая. Хотя — вот окно, правда, рама другая, вон привычный комод, массивный, как небольшой дом… Так, зеркало.

Галя отшатнулась. Из зеркала на неё смотрело совершенно незнакомое лицо — овальное, с большими испуганными серыми глазами и копной встрёпанных после сна каштановых волос. Где привычные веснушки, выгоревшие вихры? Пижама, правда, похожа, но гораздо легче.

Так вот оно что! Это сон! Точно, сон!

Но такой реальный…

Галя провела пальцами по щеке — отражение повторило жест. Кожа непривычно гладкая, даже бархатистая… Потянулась на стол за гребешком, но пальцы наткнулись на странную расчёску, чем-то похожую на неуклюжую щётку. Ну-ка, попробуем… а удобно. Интересный сон, всё и так, и не так. А что тут ещё интересного? Бабушка тоже другая?

— Леночка, ты встала? — раздалось из-за прикрытой двери. Из кухни, точно. Значит, я Леночка? Ой как интересно…

— Да, бабуль, — Галя ворошила одежду на стуле, соображая, что бы одеть. Любимого сарафана нет — ну правильно, это же сон… Но Леночка же во что-то одевается? А, вот есть сарафанчик. Какой-то короткий совсем, сильно выше колен, даже непривычно…

Умыться? Ну, умывальник на кухне — обычный деревенский, с подставленным под него ведром. Надо выходить. Интересный сон, очень уж реальный…

А, вот что нужно! Галя резко ущипнула себя за тыльную сторону ладони и чуть не подпрыгнула, вскрикнув от боли. Ой… не сон? Нет, быть того не может. И сразу вспомнила: сосед, Колька Иванов, утверждал, что ущипнуть себя во сне, чтобы понять, что это сон — ерунда, во сне никогда не поймёшь, что это сон…

— Леночка, ты что там?..

— Ничего, бабуль, сейчас иду, — как можно увереннее сказала Галя.

Сон, иначе и быть не может.

Скрипнув дверью и пригнувшись, чтобы не стукнуться о притолоку, Галя вышла в полутёмный коридор. Ну да, привычный бабушкин дом, но в то же время и какой-то не такой…

— Доброе утро, бабуль.

— Доброе, — бабушка обернулась — она стояла не у печки, а совсем с другой стороны — снимала пышущий паром чайник с горелки, горящей странным голубоватым огнём. — Садись, завтракать будем.

Бабушка из сна не имела почти ничего общего с собой-настоящей. Несмотря на годы, выглядела она молодцевато и подтянуто, седые волосы аккуратно причёсаны и заколоты, привычного платка, закрывающего голову почти целиком, нет и в помине. Лицо похоже, но вроде и не её… да и одета празднично, куда делась бесформенная деревенская хламида?

Галя (или всё же Леночка) взяла пирожок с блюда, откусила… вкусный, хоть и не такой, как в реальной жизни.

— Что-то ты сегодня сама не своя, — улыбнулась бабушка, наливая чай в фарфоровую чашку. — Пирожок вкусный?

— Угу, — кивнула девушка с набитым ртом.

— Ну наконец-то! А то всё — худею, худею…

Ой. Кажется, я нарушила какое-то правило. Интересно, «бабушка» догадается? Ну… догадается, и что? Это же мой сон.

— И оделась легкомысленно, — продолжала бабушка. — Лучше уж брюки, не так жарко ещё — чай, не лето…

Брюки? Ещё не легче. Странный сон. Девушки в брюках? Ну… ладно, будем играть по правилам. Позавтракаю — переоденусь.

— Бабуль, а почему ты такая… праздничная?

— Праздник же! — удивилась бабушка. — Ты что, забыла? Сейчас пойдём к мемориалу.

Праздник? Очень интересно… А какое число? А, вон на стене отрывной календарь. Яркая красная девятка — но месяц не разобрать, похоже, зрение у «Леночки» не идеальное… Можно, конечно, встать и подойти к календарю, но Галя постеснялась.

— Жалко, телевизор не работает, — сокрушённо сказала бабушка. — Посмотрели бы парад в Москве…

Телевизор? Ого! Это чудо Галя ни разу не видела, только читала в каком-то журнале. Странный, почти фантастический прибор, позволяющий передавать изображение с той же лёгкостью, как радио передаёт звук. Значит, это фантастический сон? Вот здорово, кому расссказать — не поверят… Жаль, сны быстро забываются.

Галя завертела головой, выискивая, что тут ещё интересного. Ага, получается, этот чёрный ящик и есть телевизор? Не думала, что он такой большой… А умывальника нет — из стены торчит кран, как дома, в городе. Привычный буфет в углу — правда, перекрашенный… Какой же месяц? За окном видна зелень — значит, поздняя весна или лето. А может, и начало осени.

Нет, не осень, одёрнула она себя. Осенью Леночка училась бы, а не спала у бабушки. А может, она тут и живёт, с бабушкой? Нет, вряд ли — комната пустовата, значит, «я» приехала сюда на лето… или на выходные.

Бабушка вышла в сени, и Галя шагнула к календарю. 9 мая… что за праздник? 1 мая — да, но причём тут 9-е?

Она подошла к умывальнику, посмотрелась в зеркальце — вот оно, кажется, было точно таким, как всегда, кривоватым осколком, пришпиленным над умывальником. А где зубная щётка? Ой, вот она, яркая какая… а банки с зубным порошком нет. Ладно, придётся просто прополоскать рот…

Так. Жаль расставаться с сарафанчиком, удобный. Вот брюки… тоже ничего, кстати. Блузка… интересно, моя или нет? А на ноги что? Галя выглянула в коридор — вот же туфли стоят. Ничего себе каблук, сантимеров пять! Но, судя по размеру, Леночкины… Как она на таких ходит?

Впрочем, туфли сели как по мерке и оказались устойчивыми. Скрипнув дверью, Галя вышла во двор.

Тут всё знакомо… знакомо, да не совсем. Липа, всегда бывшая тоненьким деревцем, стала огромной, словно прошло лет пятьдесят, да и яблони, густо покрытые бело-розовыми цветами, разрослись, отчего садик выглядел чуть ли не как лес. А вот колодец ничуть не изменился — Галя подошла к нему по засыпанной камушками дорожке, заглянула внутрь, угукнула — гулко отозвалось эхо…

Из дома вышла бабушка, и Галя чуть не ойкнула вслух от удивления: на бабуле был чёрный отглаженный пиджак с золотыми погонами! Мало того: на правой стороне груди два ордена, на левой — медали, десятка два, не меньше!

Погоны? Галя помнила, что погоны были ещё в царские времена. Откуда они появились в этом сне? Да ещё и на бабушке??? А ордена, медали?

Бабушка подошла ближе, и девушка узнала один из орденов — Красная Звезда. Второй незнакомый, с надписью «Отечественная война» по кругу. В честь войны с Наполеоном? Но бабушка её не застала… А медали? Вон «За отвагу»… Бабушка — и отвага???

Сам по себе фантастический сон Галю ничуть не удивлял — она любила читать и Беляева, и Долгушина, и других фантастов — видимо, оттого и сон соответствующий. Больше удивляло то, что всё вокруг выглядело совершенно… обыденным, что ли? Ни храбрых покорителей космоса, ни странных чудищ, ни коварных злодеев — простая, обычная жизнь обычных людей. И от этого становилось немного не по себе, несмотря на тёплый солнечный день.

Бабушка, улыбнувшись, открыла калитку, пропуская девушку на улицу.

— Ленк, как это ты ненакрашенной на улицу вышла, ишо и в таком виде? — раздался ехидный голос, и Галя не сразу поняла, что обращаются к ней. Говорила бойкая старушка — тоже в пиджаке, но без погон, и медалей было гораздо меньше.

Ненакрашенной? Это что, Леночка ещё и красилась перед тем, как куда-то выйти? То-то перед зеркалом была куча разных тюбиков… Странно всё это…

Девушка неопределённо пожала плечами, но старушка, похоже, и внимания не обратила, обращаясь к Леночкиной (или Галиной?) бабушке:

— Привет, Степановна! Чтой-то ты рано…

— Привет, Платоновна! Не хочу на митинг. Шумно… Схожу пораньше, ребят вспомню.

— Это хорошо, — закивала Платоновна. — Прально-прально! Говорят-то много…

Девушка с бабушкой неторопливо шли по краю укатанной деревенской улицы, кое-где подсыпанной щебнем. Галя глазела по сторонам, чуть не раскрывая рот от удивления: вроде привычная улица выглядела совсем не так, как в жизни. Многие дома изменились, каких-то не было, появились новые. Некоторые были заколочены, на месте других высились двухэтажные кирпичные особняки. Ох ты, а это что? Неужели автомобиль?

Таких автомобилей Гале видеть не приходилось — зализанный силуэт с блестящими стёклами, широкие колёса совсем небольшого размера… На овальной эмблемке — надпись «Ford». Ну хоть что-то знакомое, это вроде американская марка — Галя знала, что «форды» послужили основой для ГАЗиков. Ну точно фантастика! А вон ещё одна похожая машина, и ещё… Яркие, как цвета радуги.

Практически у каждого дома с бабушкой кто-то здоровался, перекидывался парой слов. Желали здоровья, поздравляли с праздником… но с каким же праздником?

Громкоговорители тоже не молчали — правда, они были не привычными чёрными рупорами, а небольшими, крашеными серебристой краской, да и было их намного больше. Из них негромко лилась музыка — но незнакомая.

От очередной трели отчего-то стало жутковато:

Галя слушала и не понимала. Неизвестный певец хрипло пел, и пел о войне. Но о какой войне? С кем? В этом полуфантастическом мире была война? Урал — значит, это Советский Союз. Ну да, как же может быть иначе… И деревня знакомая… почти.

Песня закончилась, тихо зазвучала новая, с нотками вальса. Бабушка теребила в руках несколько красных гвоздик. Отделила две, дала девушке:

— Возьми…

Девушка едва сдержалась, чтобы не спросить — зачем. Она уже боялась, что любое неосторожное слово выдернет её из этого удивительного сна.

А людей становилось всё больше, и двигались они туда же, куда и бабушка с девушкой. Шли и в одиночку, и по двое-трое… Большинство — пожилые, но была и молодёжь, и немало. Почти у всех в руках были красные гвоздики.

Галя попыталась опять вслушаться в слова песни — из-за гомона разбирать было всё сложнее:

— Ленчик, ты когда обратно?

Галя не сразу поняла, что пара, высокий парень в накинутой лёгкой куртке и яркая девушка в узких голубых брюках, обращаются именно к ней.

— Что?

— Мы часа в три обратно в город, можем тебя на машине подбросить.

Пробормотав «спасибо», девушка скорее почувствовала, чем услышала: «Что это сегодня с Ленкой? Будто не узнаёт…»

Эх, песню прослушала. Может, там что-то прояснялось?

А ведь, похоже, пришли. Бабушка же говорила что-то про мемориал.

Вот и он, чуть в глубине от улицы, к нему ведёт аллея, обсаженная высоко вымахавшими тополями. Все вспоминают какую-то войну… Мемориал тоже к этому?

Опять ожил громкоговоритель:

Почему-то защемило сердце.

Калитка из металлических прутьев распахнута. Дорожка выложена бетонными плитками.

А в конце дорожки — белая фигура бойца. В накинутой на плечи плащ-палатке, без шапки, со склонённой головой и автоматом в опущенной руке.

И перед ним всё усыпано цветами. Теми самыми красными гвоздиками — девушка с бабушкой пришли сюда не первыми, несмотря на то, что пришли до какого-то «митинга».

Мраморная плита, на ней слова: «Никто не забыт, ничто не забыто».

Бабушка, нагнувшись, положила две гвоздички к остальным. Галя, на секунду замешкавшись, машинально сделала то же самое… и увидела, что глаза бабушки полны слёз.

День Победы? Над кем?

И только теперь до неё дошло, что плиты, вертикально стоящие по обе стороны от белой фигуры, сверху донизу исписаны. Имена. Имена. Имена…

Тысячи имён, выбитых на розовом граните.

Красноармеец. Красноармеец. Сержант. Младший лейтенант. Красноармеец…

И год. Почти везде — 1941 год.

Сорок первый? Но это же…

Додумать мысль она не успела — взгляд упал еще на одну плиту, на этой были эмалевые овалы с портретами — такие, как ставят на могилах. Только овалов было много, в несколько рядов.

Ближний. Иванов Николай… и знакомое лицо — вздёрнутй нос, озорные глаза, неизменная кепка…

Галя даже знала эту фотографию — она вырезана из общего снимка, сделанного, когда в колхоз приезжал фотограф.

А вот ещё… Боже мой, это же невозможно…

Васька Семёнов, Сима Гриневич, Ленка Петренко, Андрейка Соколов… он же маленький совсем…

И даты смерти у всех — сорок первый, сорок второй, сорок третий.

Галя не знала, сколько простояла вот так, столбом, совершенно не замечая происходящего вокруг. Сон из фантастического вдруг стал ужасным… и страшнее всего было исподволь подползающее понимание того, что это совсем, совсем не сон…

ТОГДА говорили, что война будет.

Но никто не верил… И уж точно никто не верил, что она продлится хотя бы несколько месяцев.

Она не сразу поняла, что стоит рядом с бабушкой… и стоят они в совершенно одинаковой позе.

— Галина Семёновна! — позвал кто-то.

И девушка, и бабушка повернулись одновременно… и Галя, потеряв сознание от понимания, рухнула на землю.

— Ленка! Что с тобой?

Девушка с трудом открыла глаза, увидела лица склонившхся над ней людей. Бабушка, при параде — ну правильно, 9 мая… Лёха с Полиной… Ещё кто-то…

Она с трудом села. С удивлением поняла, что одета в какую-то дурацкую блузку, совершенно не сочетающуюся с брюками. Бабушкин стиль… Рядом мемориал — как она сюда попала? Вспомнила сон — лето, уютная деревня, смутно знакомая, ощущение лёгкости и счастья… и странное понимание того, что счастье недолговечно. Словно ворон раскинул крылья над всей землёй…

— Во сне хожу, — пробормотала Лена. — Помогите встать…

Галя очнулась на лугу, над берегом реки. Ярко сияло солнце, в небе висели воздушные облачка. Вдали расстилались поля, покрытые жёлтыми цветами.

Поднялась, отряхнулась… Всё знакомо — это уже не сон. Это совсем рядом, за околицей.

В деревню девушка брела, не замечая никого вокруг, лишь машинально отмечая — вон тут будет большой каменный дом… Вон то дерево вымахает до гигантских размеров… А вот тут будет мемориал… и братская могила, в которую лягут знакомые ребята…

Сколько лет прошло ТАМ? Тридцать? Сорок? Вряд ли. Пятьдесят?

Она не знала. Но помнила огромное количество гвоздик на плите.

И твёрдо знала одно: мы победим в той войне, которой ещё не было. И даже через полсотни лет люди будут помнить о тех, кто погибли… тогда. Скоро…

Вошла в дом. Посмотрела на отрывной календарь… и задумчиво сдёрнула листочек с датой — 21 июня 1941 года.