Тигр

Андрей Фоменко

Тигр

Опубликовано: Художественный журнал. — 2018. — №104.

На автовокзале Бишкека, в маршрутку, которая должна была довести меня до села Тосор на южном берегу Иссык-Куля, ко мне подсел старик. По виду — обычный деревенский аксакал, одетый в спортивные штаны, толстый шерстяной свитер и шерстяную жилетку. В руках он держал пиджак — на случай дополнительного похолодания. Дело было 31 августа, в самый жаркий день из всех, какие я застал тогда в Киргизии. Аксакал опирался на палочку и вообще был мало ходячим (недавний инсульт, как выяснилось впоследствии). Я как раз отсчитывал деньги, когда увидел его тщетные попытки залезть в маршрутку. Я помог ему преодолеть ступеньки, но стоило мне отпустить его руку, как он с легким стоном начал заваливаться набок, так что пришлось снова подхватить его.

Сначала он разместился на одиночном сиденье справа по ходу автомобиля. Но через минуту переместился ко мне на северную сторону: я сидел у окна. Всю дорогу его жилетка терла мне локоть, а какой-то продолговатый предмет в кармане упирался в бок. Вдобавок, уклоняясь от потока свежего воздуха, он норовил придвинуться поближе ко мне. Я мягко отжимал его со своего сидения, сожалея о том, что не сел на одиночное место: черт с ним, с солнцем.

Примерно на полдороге он заговорил со мной. Его русский был не самым плохим по сравнению, например, с тем, на котором со мной разговаривали в сельской местности на юге Киргизии, но все же поддерживать беседу и даже просто следить за его рассказом было нелегко. А оно того стоило.

Старик оказался историком из Каракольского (Пржевальского) университета. Несмотря на преклонный возраст и недавно перенесенный инсульт, он собирался в скором будущем защищать диссертацию в Бишкеке. Ее темой был некий исторический персонаж, который жил в Иссык-Кульской области в конце XIX — начале XX века. За неимением более подходящего русского слова мой собеседник называл его «мудрецом» — самым младшим из семи ему подобных, живших в то же время в тех же местах. Теперь, почитав Семенова-Тян-Шанского, я думаю, что «мудрец» этот был тем, кого киргизы называли биями: знатоком традиционного права, советчиком в сложных вопросах и судьей в спорных делах¹. В 1913 году, когда праздновалось трехсотлетие Дома Романовых, киргизы Иссык-Куля отправили «мудреца» ко двору императора с поздравлениями. В качестве подарка он вез с собой тигра.

Вернее, это был тигренок: детеныш туранского тигра, который еще недавно, в конце XIX века, встречался в тех краях, а еще раньше, в середине того же столетия, был довольно распространенным представителем туркестанской фауны. Теперь же добыть его стоило труда. Найти тигра в Прииссыккулье не удалось, его привезли с севера, с территории современного Казахстана (вероятнее всего, из южного Прибалхашья, где, как считают оптимисты, тигры сохранились по сей день), и в сопровождении «мудреца» отправили в Санкт-Петербург.

Как проходило путешествие, и что сталось с тигренком (за время пути он, полагаю, немного подрос) в столице, история умалчивает, но у нее есть продолжение. В 1916 году, после начала мировой войны, от скудости и нищеты киргизы Прииссыккулья взбунтовались (поводом к восстанию, охватившему тогда значительную часть Туркестана, как известно, стало привлечение местного населения на тыловые работы). Свой гнев они обрушили на тех, кто жил чуть лучше, — на русских колонистов. А поскольку бо́льшая часть мужского населения русских сел была на фронте, жертвами восстания стали женщины и дети. «Происходили ужасные вещи», — говорил мой информант и, ссылаясь на слова своей бабушки — очевидицы тех событий, рассказывал, как бунтовщики насаживали младенцев на вилы.

Наш «мудрец» предостерегал погромщиков, ссылаясь на свой опыт пребывания в России, где он, в числе прочего, имел возможность оценить мощь русской армии и ее оружия, и призывал прекратить бесчинства. Но соплеменники послали его куда подальше, назвали коллаборационистом и продолжали жечь посевы и убивать поселенцев.

Была организована карательная экспедиция — по словам моего попутчика, это были вернувшиеся с фронта русские крестьяне, — в результате которой было перебито 40 % населения взбунтовавшихся аилов. Остальные бежали в Китай, где и осели.

На подъезде к Тосору мы обменялись координатами (мой новый знакомый — его звали Хашимбек Асанбеков — потребовал, чтобы водитель включил свет в салоне, потому что к этому времени уже стемнело, и я на ходу — автобус подскакивал на грунтовой дороге — записал сначала свой адрес, потом его телефон) и договорились, что когда выйдет его монография на русском, автор вышлет ее мне, а я передам в библиотеку Университета. Мы пожали друг другу руки, я пожелал ему успешной защиты, попрощался со всей маршруткой и вышел.

Я провел ночь в юрточном лагере на берегу Иссык-Куля. А на следующий день, прихватив фотоаппарат, отправился в горы. Я шел краем села и очень скоро набрел на старое кладбище.

Среднеазиатская кладбищенская архитектура — особая тема, еще ожидающая своих исследователей и каталогизаторов. В ней, как и в промышленной архитектуре, прослеживается определенная типология, хотя и не столь богатая: например, металлическая сварная конструкция в форме юрты. Самый же популярный тип надгробного строения представляет собой небольшой мавзолей — раньше их строили из самана, теперь все чаще из кирпича — с характерным остроконечным порталом и куполом. Один из таких памятников я и увидел на старом тосорском кладбище. Датированный шестидесятым годом прошлого столетия, он был увенчан пятиконечной звездой, а на стенах в нижнем ярусе красовались крупные изображения животных, одним из которых был тигр.

***

Я думал о туранском тигре задолго до своей поездки, так что приведенный выше рассказ упал на подготовленную почву — более того, я словно вызвал его по выведенному сюрреалистами закону «объективной случайности» (каковы были шансы услышать его?). Почему мысль об этом звере так увлекает меня? Меня же не завораживают бенгальские тигры. И даже уссурийские волнуют куда меньше. Тут сошлись два фактора более или менее личностного свойства. С одной стороны, биографический: в Киргизии родился мой отец, и сам я в разное время жил в ней. С другой — умозрительный: сознание того, что туранского тигра больше не существует.

Причем его исчезновение — дело совсем недавнего прошлого. Мой дед, который вырос в северной Киргизии и умер, когда мне было лет шестнадцать, еще застал времена (в начале XX века), когда в тростниковых и кустарниковых зарослях (тугаях) по берегам рек доживали свой век последние тигры. В середине XIX века ареал их обитания охватывал все подходящие для обитания биоценозы Передней, Средней и Малой Азии, включая тугаи Балхаш-Алакульской и Нижнесырдарьинской провинций Турана и арчовые леса Северного Тянь-Шаня. Пржевальский в своем описании путешествия на озеро Лобнор в Восточном Туркестане называет тигра в числе самых распространенных млекопитающих этих, в фаунистическом отношении довольно бедных (а в климатическом — суровых) мест. Зафиксированы случаи появления туранского тигра в восточном Казахстане и даже на Алтае: тигр был великим путешественником, без видимых причин — может, просто со скуки? — преодолевавшим многие километры. Разные названия этого подвида² — каспийский, закавказский, мазендеранский³, туранский — отражают широту его распространения. Затем острова этого ареала стали ужиматься, затапливаемые волнами хозяйственной деятельности человека — она-то и стала главной причиной исчезновения тигра, хотя целенаправленное истребление (в Ташкенте за убийство этого зверя в начале XX века выплачивали премию, а тигриная шкура стоила очень дорого) тоже не стоит сбрасывать со счетов. Правда, выследить тигра в тугаях — дело практически безнадежное, о чем также сообщает Пржевальский: видимость ограничена какими-нибудь метром-полутора, а каждый шаг охотника производит столько шума, что вся дичь разбегается задолго до того, как может быть обнаружена. Вдобавок, пытаясь выследить зверя, охотник сам может легко стать добычей. Часто на тигров охотились с помощью яда, начиняя им туши убитых и недоеденных тигром животных или специально оставленную приманку. Нередко, получив смертельную дозу, тигр все же не давался охотникам, уходя умирать в непролазные заросли.

Верхняя граница обитания тигра отступала на юг, хотя отдельные мелкие популяции, по всей видимости, могли сохраняться в северном Туране на протяжении какого-то — впрочем, непродолжительного — времени, о чем свидетельствует приведенная выше история. В районе Приаралья, в долинах рек Сырдарья, Амударья, Вахш, Пяндж и др. тигр в начале XX века еще был обычен. В справочнике «Млекопитающие СССР», настольной книге моего детства, опубликованной в 1965 году, показано, что туранский тигр обитает в районе нижнего течения Пянджа, на границе Таджикистана, Узбекистана и Афганистана. Боюсь, на момент публикации эти данные устарели. В заповеднике Тигровая Балка (в 1938 году, когда он был основан, тигры там еще водились) на юго-западе Таджикистана последний след хищника видели не то в 1953, не то в 1955 году. В Афганистане тигр исчез в 1960-е годы (тогда же последние тигры были убиты на территории СССР, в Ленкоранской обл. Азербайджана), а в Иране — к 1976-му⁴. Примерно в это же время (некоторые утверждают, что десятилетием позже) тигров истребили в юго-восточной Турции. Таким образом, середина или конец 70-х годов считаются временем полного исчезновения туранского тигра.

Не все с этим согласны. Время от времени поступают известия о том, что тигра видели (или даже добыли) в той или иной труднодоступной точке его некогда обширного ареала — в горных районах Ирана, Пакистана, Афганистана, Анатолии и даже на озере Балхаш в Казахстане. Некоторые из этих сведений кажутся мне правдоподобными: хочется думать, что несколько тигров до сих пор обитают на территории Вазиристана — горной области на северо-западе Пакистана, на границе с Афганистаном, а также в юго-восточной Анатолии. Имеются прецеденты подобных «воскрешений» биологических видов, ранее признанных вымершими. Недавно в Арканзасе обнаружили и даже сняли на видео белоклювого королевского дятла. Существуют также проекты по восстановлению популяции тигра в Каспийском регионе Ирана и в южном Прибалхашье путем акклиматизации здесь уссурийского, или амурского, подвида — генетически (и, соответственно, морфологически) максимально близкого туранскому. Однако их реализация требует колоссальных, практически неподъемных организационных усилий, включая, например, восстановление поголовья оленей-хангулов и кабанов — главной добычи тигра, а также введения заповедного или полузаповедного режима на больших территориях, выходящих за границы одного государства: невозможно заставить тигра сидеть на одном месте.

Чуть раньше или чуть позже исчезли два других подвида Panthera tigris — обитатели южного полушария: балийский и яванский, последние особи которого дотянули до 80-х годов XX века. На сегодняшний день в мире сохранились пять подвидов тигра: бенгальский (самый многочисленный: по разным сведениям в природе обитает от 3000 до 4500 этих хищников, что, конечно, тоже ничтожно мало), индокитайский (чуть более 1000 особей), малайский (600–800 особей), суматранский, уссурийский (примерно по 500 особей каждого из подвидов) и южнокитайский (сохранилось около 60 особей, живущих в неволе). Велика вероятность, что большинство из них скоро разделят участь туранского и яванского.

Да, я знаю, что каждый час с лица земли исчезает три вида животных — в основном это беспозвоночные: насекомые, паукообразные, черви, моллюски. Не хочется быть несправедливым к беспозвоночным — в самом деле, чем они хуже наших ближайших родственников, млекопитающих, и чуть более далеких, птиц? Но тигр есть тигр. Красота и мощь этого зверя сделали его представителем царства животных в царстве людей. Живая аллегория бренности, дорогая сердцу рожденных под знаком Сатурна, он (почти наш современник!) одновременно связывает нас с доисторической эпохой — золотым веком мамонтов и шерстистых носорогов, большерогих оленей и туров, лошадей и бизонов, пещерных львов и медведей, господствовавших над северным полушарием во времена последнего оледенения — до тех пор, пока вся полнота власти на этой территории не сосредоточилась в руках человека.

Сегодня многих занимает тема «паблик-арта» и, в частности, памятника. Ведутся споры относительно жизнеспособности традиции монументальной скульптуры в нашу немонументальную эпоху, равно как и относительно того, кто конкретно из деятелей прошлого — монархи, полководцы, политики, интеллектуалы, жертвы политических репрессий, представители угнетенных меньшинств и т. д. — достоин памятника. Мое мнение: из людей — никто. Однако в советские годы в Средней Азии существовала традиция (сохранившаяся по сей день) устанавливать вдоль горных дорог скульптуры, изображающие представителей местной фауны: горных козлов, оленей, барсов и беркутов. Хорошо бы поддержать ее, наполнив новым содержанием: провести конкурс на памятник туранскому тигру и установить его в местах его прежнего обитания.

***

Наверное, каждый критик в душе мечтает стать полноценным писателем, даже сознавая несбыточность своих амбиций: писать о сюжетах «первого», а не «второго» порядка — сюжетах, не полученных из вторых рук и не оформленных в текст или образ кем-то до тебя. И вот передо мной сюжет. И какой! Быть может, это был последний тигр северного Туркестана: детеныш, чью мать, вероятно, убил охотник, а сам он отправился в бесконечно долгое путешествие на север, в столицу огромной империи, стоявшей на пороге великих потрясений. Пройдет всего несколько лет, и революционная волна, взяв начало в столице, докатится до самых отдаленных ее пределов, включая родину того тигренка.

Будь я писателем «первого порядка» и возьмись писать роман о последнем киргизском тигре, мне пришлось бы столкнуться с вызовом со стороны великих предшественников. Во-первых, с Фолкнером, с его грандиозным рассказом о слабоумном парне, влюбленном в корову и совершившем побег вместе с нею. Во-вторых, с Кормаком Маккарти, с его не менее волнующей историей про то, как подросток из Нью-Мексико пытается переправить через мексиканскую границу волчицу, пойманную в капкан, чтобы отпустить ее на волю.

Мой герой проделывает обратный путь: из дикости в цивилизацию, из свободы в неволю. Но — будь я романистом — я бы не позволил символическому измерению моего рассказа затвердеть и выпасть в нерастворимый осадок. Я бы постарался, чтобы у критиков было как можно меньше поводов отнести мой рассказ за счет той или иной — например, анти- или, наоборот, проколониальной — тенденции; чтобы мой тигр оставался тигром, а не эмблемой исторических процессов и человеческих отношений. Для начала я бы представил его себе: как он рычит и шипит на своих захватчиков, забившись в дальний угол клетки, объятый ужасом и яростью. Как блестят желтизной его глаза, топорщатся его усы, и когти выдвигаются из смешных толстых лап. Мне пришлось бы стать этим тигром, попытаться смотреть на мир его глазами, думать его головой — задача заведомо не выполнимая. Предшественники справлялись с нею каждый по-своему: Фолкнер представил происходящее с позиции слабоумного — уже не человека, еще не зверя; Маккарти же просто описал все как можно более тщательно, деталь за деталью: объективная скрупулезность его реконструкции оставляет свободным «внутреннее» пространство рассказа.

Далее я бы стал развивать нить сюжета. В первоначальный сюжет я бы внес небольшие коррективы, прежде всего относительно места пленения моего героя. Конечно же, мой тигр должен быть уроженцем Прииссыккулья, а не Казахстана, откуда, по словам моего информанта, его доставили в Киргизию. Мне предстояло бы вообразить обстоятельства его поимки, опираясь, к примеру, на рассказ Семенова-Тяншанского, который приводит полное драматизма описание охоты на тигров в долине реки Иссык, неподалеку от Верного (современной Алма-Аты)⁵; вообразить место и время действия, а главным образом — его участников, обстоятельства их быта и образ мыслей. Наверное, когда пойманного тигренка привезли в аил — с крепко скрученными лапами, с деревяшкой в зубах, — его посадили в клетку или заперли в сарае для скота. Дети прибегали посмотреть на него и тыкали палками, он рычал и забивался в угол, а иногда бросался на деревянную решетку, отделяющую его от того мира, где остались его мать-тигрица и его логово в непролазных зарослях облепихи и барбариса. Но это только начало. Дальше предстояло бы самое сложное: придумать главных героев моего романа во главе с младшим из семи биев, эмиссаром киргизов Прииссыккулья, которому выпала честь посетить метрополию и передать редкий подарок великому хану орусов — полномочному преемнику (пусть он, жалкий убийца ворон, и не помышлял о своей родословной) Искандера, Чингисхана и Тамерлана, а также обстоятельства совместного путешествия человека и тигра…

Конечно, я никогда не напишу этот роман. Но, быть может, когда-нибудь это сделает за меня кто-то другой. Возможно, этот роман будет написан киргизским писателем на киргизском языке — а может, на английском (как романы Салмана Рушди и Чинуа Ачебе) или русском (среднеазиатском «английском»), — и станет прорывом в национальной литературе, сопоставимым с «Детьми маиса» и «Детьми полуночи». И тогда маленький тигренок, один из последних представителей своего подвида, станет-таки чем-то вроде символа всего Туркестана.

Notes

[

←1

]

Вот приводимая Семеновым-Тян-Шанским характеристика этого своеобразного «сословия» киргизского общества, относящаяся, правда, к более раннему периоду: «… в половине XIX века в Большой орде никто не выбирал и никто не назначал биев. Это были просто люди, указанные общественным мнением, к которым все нуждавшиеся в правосудии обращались по своей доброй воле за разбирательством своих споров, как к лицам опытным и составившим себе всеобщую известность своей справедливостью, своим умом и другими качествами, но в особенности тонким знанием обычного народного права. Между такими людьми были и люди знатные, белой кости, нередко и люди черной кости, но, во всяком случае, люди, прославившиеся своими несомненными личными достоинствами» (Семенов-Тян-Шанский, Петр. Путешествие в Тянь-Шань в 1856–1857 гг. — М.: ОГИЗ, 1947. — С. 223).

[

←2

]

Лат. Panthera tigris virgata — букв. «тигр полосатый», видимо, из-за отличавших этот подвид особенно длинных коричневатых полос на ярко-рыжей шкуре.

[

←3

]

Мазендеран — историческая область в Иране.

[

←4

]

Соколов В., Сапожников Г., Гунин П. Заповедник Тигровая Балка // Соколов В., Сыроечковский Е. (ред.) Заповедники Средней Азии и Казахстана. — М.: Мысль, 1990. — С. 357.

[

←5

]

Семенов-Тян-Шанский, Петр. Путешествие в Тянь-Шань в 1856–1857 гг. — С. 145–148.