Том 16. Сакрамента. Гамбусино

Глава I НЕДОРАЗУМЕНИЕ

Путешественник европеец, который после продолжительной стоянки у острова Куба попадает, наконец, на рейд Веракрус — порта на побережье Мексиканского залива, испытывает чувство невыразимой тоски при виде невзрачного, совершенно лишенного зелени города, выросшего на песке среди болотистых лагун.

Когда же его взору предстают неказистые, мрачные, кое-как наспех сколоченные дома, всем своим видом отвергающие хоть какое-то подобие вкуса или причастность архитектора; узкие и кривые улицы, заваленные всевозможными отбросами, и эти отвратительные черные коршуны, на которых, видно, самой природой возложена забота о санитарном состоянии города, с пронзительным криком вырывающие друг у друга добычу буквально под ногами прохожих, то становятся понятными те ужасные опустошения, которые причиняет в этом несчастном городе черная оспа.

Поэтому иностранец даже с некоторым страхом, впрочем скорее инстинктивным, решается, наконец, ступить ногой в эту своего рода мрачную Иосафатову долину.

Выйдя из города и пройдя под жгучими лучами полуденного солнца около пяти миль по болотистой почве, покрытой низкорослым кустарником, достигаешь, наконец, истинно тропического рая с его величественными лесами. Здесь, под сенью густых деревьев, словно зябкая птица, притаилась деревушка Медельен, обязанная своим основанием дону Гонсало де Сандовалю, одному из соратников Кортеса. Во время эпидемий черной оспы, регулярно обрушивающихся на Веракрус, в Медельене находят убежище и знатные граждане Тьерра-Калиенте.

Медельен — прелестный оазис среди унылой пустыни, окружающей Веракрус. Здесь все предусмотрено для желающих отдохнуть и повеселиться, а великолепный деревенский воздух возвращает здоровье больным, расстроенное слишком продолжительным пребыванием в злополучном городе Веракрус.

В одну из пятниц второй половины июня 1860 года, между двумя и тремя часами пополудни, два типа весьма подозрительной наружности сидели друг против друга в одной из харчевен Медельена и, покуривая тонкие маисовые сигаретки, не спеша пили ананасовое вино. Эти подозрительные типы шепотом о чем-то разговаривали, то и дело воровато озираясь по сторонам, хотя в харчевне не было ни души и, следовательно, никто не мог их услышать.

Было время сиесты.

Медельен спал, изнемогая от полуденного зноя.

С неба изливался яркий свет, устилая землю солнечными бликами; раскаленный воздух застыл в неподвижности; все двери домов, за исключением харчевни, были закрыты. В тени деревьев и тут и здесь спали бродяги.

Царившую в деревне тишину нарушали лишь две лошади, привязанные к кольцу, вделанному в стену харчевни, они обмахивались хвостами и нетерпеливо перебирали ногами, отгоняя донимавших их слепней и москитов.

Сидевший за конторкой хозяин харчевни тщетно боролся со сном; его голова раскачивалась из стороны в сторону, словно маятник.

Два типа, продолжавших все так же увлеченно о чем-то шептаться, были молоды; старшему из них нельзя было дать больше двадцати восьми — тридцати лет. Бронзовая кожа, угловатые черты лица, хитрые, пронзительные глаза позволяли принять их за чистокровных индейцев.

Они были одеты в костюмы, которые носят испокон веков коренные жители Кампаньи и прибрежных районов Веракрус. Одежда эта не только красива, но еще и удивительно живописна.

Соломенные шляпы с широкими полями, загнутыми вверх на затылке, и платком, ниспадающим на плечи и служащим для защиты от солнца; полотняные рубашки с жабо, стянутые на шее золотой застежкой и украшенные множеством изящных пуговиц, шаровары из зеленого бумажного бархата, открытые на коленях и ниспадающие до половины икры, с широким поясом из красного шелка, заменявшим ремень. На железном кольце, через которое пропущен пояс, висел мачете без ножен. На ногах ни у одного, ни у другого обуви никакой не было. Рядом с ними, прямо на столе лежали свернутые плащи яркой расцветки. Что же касается огнестрельного оружия, то у каждого из них было по карабину, которые они держали зажатыми между ног.

В то время, к которому относятся описываемые нами события, Хуарес еще не был президентом Мексики. Его власть ограничивалась Веракрус и окрестными городами, постоянно подвергавшимися опустошительным набегам шаек грабителей и мародеров под предводительством Караваля, Куэльяра и других начальников крупных отрядов, вызывавших жгучую ненависть местного населения. Как ни странно, но бандитов и их подручных боялись даже приверженцы Хуареса, потому что они грабили всех без разбора — не только врагов, но даже и союзников, лишь бы представился удобный случай.

Войско Хуареса состояло главным образом из разбойников с большой дороги — о каких-либо политических убеждениях этих людей и говорить не приходится, их прежде всего интересовал грабеж и возможность поживиться за чужой счет.

Впрочем, Хуарес и сам прекрасно отдавал себе отчет в нравственных качествах своего войска и поэтому запрещал им даже входить в Веракрус, который они, не колеблясь, разграбили бы до основания. Вместо этого он предоставил им полную свободу в Кампаньи, где бандиты промышляли главным образом тем, что грабили путешественников, нападая на их караваны, а иногда, если успех сулил большую поживу, совершали набеги и на гасиенды, отстоявшие на десять, а то и двадцать миль от их лагеря.

Единственным законом была сила, бандиты чувствовали себя полноправными хозяевами в этой части Америки и без зазрения совести чинили разбой и жестокость.

Одиноко сидевшие сейчас в харчевне типы, при всей экстравагантности их костюмов, видимо, принадлежали к какой-нибудь банде, обретающейся в окрестностях Веракрус.

Между тем близился рассвет, шел четвертый час, и тут и там распахивались двери домов, на улицах появились первые прохожие — в Медельене постепенно пробуждалась жизнь.

— Черт побери и это свидание, и типа, который здесь его назначил! — воскликнул один из незнакомцев, стукнув так сильно прикладом своего карабина оземь, что хозяин харчевни вдруг очнулся ото сна и испуганно огляделся по сторонам.

— Потерпите немного, дружище, — примирительно сказал его спутник, — этого кабальеро, по всей вероятности, что-нибудь задержало.

— Удивляюсь, как вы можете так равнодушно относиться к этому, Карнеро, — произнес первый, пожимая плечами. — Черт возьми, меня это просто бесит! И только поэтому я готов немедленно уйти отсюда!

— Это было бы чистым безумием, сеньор Педросо, и, позвольте вам заметить, к тому же весьма неосмотрительно с точки зрения элементарной предосторожности.

— Я терпеть не могу сидеть вот так сложа руки. Ну если бы хоть можно было заняться каким-нибудь делом!

— Но чем здесь можно заняться? Партию в монте и то не сыграешь, — продолжал Карнеро улыбаясь. — Неинтересно, потому что мы оба блестящие игроки.

— Вы правы, — согласился дон Педросо и продолжал: — От этого тепаче [1] меня уже тошнит, а пить мескаль [2] или рефино [3] нельзя. Мы обязаны сохранять хладнокровие на тот случай, если…

— Тс! — перебил его Карнеро, поднося палец к губам. — Здесь и у стен есть уши.

— Это верно, дружище. Ну, тогда… придумайте что-нибудь.

— Я честно признаюсь в своей неспособности придумать что-нибудь… Я никогда не отличался изобретательностью… А, подождите, я придумал, чем нам можно заняться.

— Чем, дорогой друг? Говорите скорей!

— Если не имеет смысла играть нам с вами вдвоем, кто же мешает нам пригласить в свою компанию хозяина харчевни? Он, по-видимому, скучает не меньше, если не больше, чем мы с вами… Он даже спит, бедняга, от скуки, ну а монте сразу прогонит сон прочь.

— Ну, что ж? — отозвался Педросо с насмешливой улыбкой. — Совсем неплохая мысль… Но на что мы будем играть? Надо, чтобы игра представляла известный интерес.

— Давайте сначала поставим на карту стоимость того, что мы выпили, а потом… ну, да там видно будет. Педросо сделал движение, чтобы подняться.

— Подождите, — сказал Карнеро, удерживая его за руку. — Вон, кажется, идет еще один партнер.

Перед харчевней остановился всадник. После недолгого раздумья он спрыгнул на землю, привязал лошадь к кольцу в специально отведенном для этого месте и вошел в харчевню.

Незнакомец направился в ту сторону, где сидели наши друзья, небрежно кивнул им и занял место на противоположной стороне стола. Не теряя ни минуты, он принялся стучать кулаком по столу, желая таким образом привлечь внимание спящего хозяина.

Тот проснулся и, нехотя покинув свое место за стойкой, с недовольным видом подошел к незнакомцу.

— Ананасового вина! — не слишком любезно приказал незнакомец, — да поскорей, я спешу.

— На все нужно время, — проворчал хозяин, тем не менее отправился выполнять заказ. Поставив перед незнакомцем заказанное им ананасовое вино, он поспешил к стойке с очевидным намерением снова погрузиться в сон.

Между тем незнакомец, сделав вид, что не замечает нелюбезного обращения хозяина харчевни, залпом, как человек, снедаемый жаждой, выпил один за другим два стакана вина. Затем он скрутил сигаретку, достал из кармана кремень в золотой, изящной работы оправе, высек огонь, закурил сигаретку и вскоре утонул в облаке голубоватого ароматного дыма.

Пока незнакомец пил вино и покуривал с видом человека, презирающего всех и вся, наши друзья украдкой тщательно следили за каждым его движением.

Незнакомцу было не более тридцати лет. Высокий, стройный, движения быстры и изящны. Высокий красивый лоб, нос прямой, живые черные глаза, тонкие нафабренные и тщательно завитые усы, словом, красивое, мужественное лицо свидетельствовало о решительном и безупречно честном характере.

На нем был изящный костюм, свидетельствовавший о том, что он житель или выходец из северных провинций: куртка и панталоны из синего сукна. Под курткой, отороченной золотым галуном и не застегнутой, виднелась тонкая вышитая батистовая рубашка и желтый шелковый галстук, концы которого были продеты в кольцо, украшенное крупным бриллиантом; панталоны на бедрах стягивал крепдешиновый пояс, украшенный золотой бахромой и двойным рядом искусно вычеканенных пуговиц; на ногах красовались так называемые ковбойские сапоги, стянутые под коленом затканной серебром подвязкой. К каблукам были прикреплены огромные мексиканские шпоры. Изукрашенная золотым шнуром манга [4] была небрежно накинута на плечи, а на голове красовалась щегольская соломенная шляпа. Длинная шпага с золотым, чеканной работы эфесом висела на правом боку, за поясом виднелись два шестиствольных револьвера, а из голенища правого сапога выглядывала рукоятка ножа.

С таким вооружением незнакомец мог вступить в битву с несколькими противниками одновременно и, окажись он захваченным врасплох, победа над ним недешево обошлась бы его врагам.

На его лошади была надета сбруя, украшенная серебром; с одной стороны седла было привязано лассо, с другой — карабин с золотой насечкой.

— Мне кажется, — прошептал дон Педросо своему товарищу, — это чужестранец.

— Я думаю, он из центральных провинций, а не с побережья, как мы с вами, — отвечал последний тоже шепотом.

— Наверное, какой-нибудь богатый гасиендер из внутренних провинций, приехавший на медельенские празднества.

— А не выяснить ли нам это?

— Каким образом?

— Да просто-напросто спросить его.

Педросо метнул взгляд в сторону чужестранца. Последний, по-видимому, не обращал на своих соседей ни малейшего внимания.

— Конечно, спросить бы его самого было превосходно, — продолжал Педросо, но сам не знаю, почему этот чертов иностранец не внушает мне особого доверия.

— В каком смысле?

— Боюсь, что он не поймет чистоты наших намерений и рассердится.

— Это замечание, признаюсь вам, совершенно справедливо, дружище… дело и в самом деле очень щекотливое. Нас слишком мало, надо подождать.

— Да, подождем, — согласился Педросо. — Впрочем, должен же он когда-нибудь покинуть харчевню, тогда посмотрим, как нам поступать. Вы не можете себе представить, как мне нравится его куртка!

— А мне-то как она нравится, если б вы только знали!.. Впрочем… вот что, дорогой друг. Я готов поклясться, что этот человек из числа партизан предателя Мирамона, а следовательно, враг отечества, и, значит, мы обязаны его арестовать.

— Да, но только не сейчас. Хотя вам и мне нельзя отказать в храбрости, но в настоящую минуту партия была бы слишком неравна.

Пока друзья рассуждали таким вот образом, незнакомец, по всей видимости, не обращал на них ни малейшего внимания, да и слышать того, о чем они говорят, тоже не мог: он откинулся назад и, прислонившись спиной к стене, опустил голову на грудь, закрыл глаза и, казалось, заснул.

Друзья умолкли и стали внимательно его разглядывать.

Через некоторое время дон Педросо тихонько встал со своего места, прошел крадучись в противоположный конец зала и, сделав угрожающий знак хозяину харчевни, вероятно означавший, что тот обязан соблюдать строжайший нейтралитет в предстоящей драме, на цыпочках приблизился к спящему незнакомцу.

Едва Педросо поднялся со своего места, как Карнеро тотчас же последовал его примеру, но почему-то не пошел за своим товарищем, а направился к двери.

Негодяи понимали друг друга с одного взгляда. Надеясь на хорошую поживу, они быстро распределили обязанности.

Один должен был ограбить человека, другой — украсть его лошадь.

Эта смелая операция была великолепно ими спланирована.

Хозяин харчевни, этот молчаливый соучастник ограбления, с любопытством следил за действиями бандитов.

Карнеро уже достиг двери и взялся за повод, собираясь его обрезать. Тем временем Педросо, склонившись над незнакомцем, осторожно нащупывал левой рукой карман его куртки, в то время как правая его рука с зажатым в ней длинным ножом была занесена над головой его жертвы, готовая в случае необходимости обрушиться на нее.

Ловкие пальцы Педросо вскоре нащупали шелковый шнур туго набитого кошелька, и он стал осторожно тянуть его к себе.

И тут последовал поистине театральный трюк. Педросо полуживой покатился на пол, а у самого уха Карнеро просвистела пуля, заставившая его броситься от страха на землю.

Чужестранец грозно стоял посреди залы с револьвером в каждой руке.

При таком неожиданном повороте событий, когда действующим лицам пришлось поменяться ролями, хозяин харчевни не мог сдержать охватившего его восторга.

— Отлично сыграно! — приветствовал он победителя, хлопая в ладоши.

Между тем Педросо приподнялся с пола.

— Черт побери, кабальеро! — сказал он, видимо ничуть не смущенный происшедшим. — Вы, случаем, не припадочный? Ну, подумайте сами, возможно ли так обращаться с настоящим кабальеро.

— По всей вероятности, это произошло потому, — пришел Карнеро на помощь своему приятелю, — что вы видели дурной сон, дорогой сеньор. Но, так или иначе, полагается предупреждать, когда возникает желание отколоть подобный номер. Еще чуть-чуть, и я был бы мертв.

— А я, — жалобно проговорил Педросо, — старался как можно осторожнее разбудить вас, чтобы не испугать.

— Вот и оказывай после этого людям услуги! — проговорили негодяи в один голос, картинно воздев руки и глаза к небу.

Незнакомец насмешливо улыбнулся.

— Значит, между нами произошло недоразумение, сеньоры? — сказал он.

— Самое настоящее, сеньор. Вы, наверное, и сами согласны с нами, — ответил за себя и за своего друга Педросо. — Вы сейчас узнаете, кабальеро, насколько вы ошиблись относительно наших намерений.

— Вашего слова мне вполне достаточно, сеньоры, — отвечал незнакомец с чрезвычайной вежливостью.

— Нет, нет, дайте мне все объяснить, — настаивал Педросо.

— В этом нет необходимости. Я сознаю, что поступил несправедливо, сеньоры, и прошу извинить меня, тем более, что, слава Богу! — с вами не случилось ничего дурного.

— Гм! — поспешил возразить один. — Вы так сильно сдавили мне горло, что я и сейчас с трудом дышу.

— Если бы вы выпустили пулю чуть ниже, я был бы мертв, — добавил другой.

— Я в отчаянии, сеньоры, что так непростительно ошибся на ваш счет, — продолжал незнакомец все тем же насмешливым тоном. — Но вы, надеюсь, перестанете сердиться на меня, когда узнаете, что я обычно живу на индейской границе, именно это и сделало меня не только осторожным сверх меры, но даже и подозрительным.

— Мы убедились в этом на собственном опыте, сеньор, — отвечал Педросо. — Но мы вполне удовлетворены вашим объяснением и считаем вопрос закрытым.

— Благодарю вас, кабальеро, а теперь, после того, как мы пришли к согласию, позвольте мне предложить вам распить со мной бутылку каталинской водки, которую хозяин нам сейчас и подаст.

— Мы с радостью принимаем ваше любезное приглашение, кабальеро, — отвечал Педросо. — но вовсе не потому, что нам очень хочется выпить, а исключительно затем, чтобы досказать вам, что всякая неприязнь в наших сердцах погасла.

С этими словами друзья снова уселись перед незнакомцем, который, выслушав этот довольно-таки сомнительный комплимент, ограничился иронической улыбкой и велел хозяину харчевни подать бутылку водки, что последний, теперь уже окончательно проснувшийся, поспешил тотчас же исполнить.

Со стороны эта весело чокающаяся стаканами и дружелюбно беседующая троица производила странное впечатление, особенно, если учесть, что всего несколько минут назад двое из них предприняли попытку ограбить третьего.

Что же побуждало незнакомца делать вид, будто он принимает за чистую монету льстивые заверения двух негодяев?

Ответ на этот вопрос читатель получит в ходе дальнейшего чтения.

Глава II ДОГОВОР

После того, как бутылка обошла компанию три или четыре раза по кругу, алкоголь не замедлил оказать свое действие, языки развязались и потекла беседа.

Но, как почти всегда бывает в подобных случаях, вместо того, чтобы выведать интересующие друзей сведения у незнакомца, они принялись рассказывать о себе. Незнакомец как бы ненароком подбрасывал им вопросы, делая при этом вид, что слушает их вполуха, а те не успели и заметить, как выболтали все свои тайны, но ничего не сумели проведать о человеке, которого так неудачно пытались ограбить. Короче говоря, вскоре незнакомец уже прекрасно знал, как ему следует относиться к этим субъектам.

Тут, между прочим, мы должны заметить, что в биографиях обоих друзей, к сожалению, не содержалось ничего, достойного внимания.

Родом из индейского поселения племени ярохосов, они вынуждены были покинуть родные места, поскольку слишком часто пускали в ход ножи, и жить, как они говорили, разными средствами, то есть промышлять разбоем на больших дорогах. Они, конечно, не могли рассчитывать, что им удастся жить так вечно. Они понимали, что рано или поздно их ждет либо петля, либо пуля. Но к счастью для них, между Мирамоном и Хуаресом вспыхнула война.

Друзья тотчас же почуяли легкую поживу и пристроились к отряду, грабившему караваны, а иногда даже и дилижансы, курсировавшие между Мексикой и Веракрус. Богатый предшествующий опыт в подобных делах сослужил им хорошую службу. Карваяль ценил их высокий профессионализм, и они успешно продолжали свою плодотворную деятельность на поприще грабежей, но уже, так сказать, на законном основании теперь они грабили будто бы врагов своей партии.

Вот, собственно, и вся биография достопочтенных сеньоров Педросо и Карнеро. Незнакомец выслушал их рассказ внимательно и даже с некоторым интересом, и это, по-видимому, весьма польстило самолюбию бандитов.

Сеньор Педросо пустил в ход все свое ораторское искусство и с присущим мексиканцам красноречием разворачивал перед незнакомцем картины их жизни, полной самых невероятных приключений.

Тут уместно отметить еще один любопытный факт, а именно: в Мексике все люди, к какому бы классу они ни принадлежали, изъясняются изысканным, изящным языком. А поскольку по одежде тоже весьма трудно судить о принадлежности к тому или иному классу, то путешественнику европейцу бывает довольно трудно, если вообще возможно, узнать, какое положение в обществе занимают люди, с которыми ему приходится сталкиваться будут ли это бродяги, торговцы, бандиты, генералы или ученые. Речь их одинаково изысканна, а манеры благородны. Вот почему превратности судьбы, столь привычные в Мексике, когда вчерашний корабельный маклер преображается в полковника, а бедняк-пеон в миллионера-рудокопа, новоявленный любимец фортуны не испытывает ни малейшей неловкости или неудобства. Он мгновенно свыкается с новым положением и никогда не совершит ни одной из тех чудовищных оплошностей, которые с головой выдают наших европейских нуворишей.

Наполнив снова стаканы, незнакомец первый прервал молчание, наступившее было после исповеди друзей.

— Черт побери, сеньоры! — заговорил он добродушным тоном. — Если жизнь ваша и была полна трудностей, согласитесь, вам, по крайней мере, есть что вспомнить, и если теперь вы вынуждены отказаться от некоторых привычных занятий, то утешением вам должно служить почетное положение в обществе.

— Да, да, конечно, — поддакивал Карнеро, — к тому же положение весьма недурственное.

— За свое будущее мы можем быть покойны, — добавил Педросо напыщенным тоном, залпом осушив содержимое стакана.

— Но как часто, — продолжал незнакомец, — счастливый поворот судьбы несет с собой огорчения.

— Огорчения?

— Бог мой, ну да. Теперь, когда вы имеете честь состоять на службе у его превосходительства дона Бенито Хуареса, лежащие на вас ответственные обязанности, наверное, поглощают все ваше время, и вы, конечно, уже не располагаете возможностью заниматься какими-либо другими делами, как это бывало прежде.

— Ваше замечание в высшей степени справедливо, кабальеро, — отвечал Педросо чванливо, тем более, что мы пользуемся полным доверием у нашего знаменитого начальника, полковника Карваяля.

— Это великий человек, — заметил незнакомец.

— Да, он отлично владеет партизанским ремеслом, — продолжал Педросо. — Однако мы не настолько поглощены служебными обязанностями, чтобы вовсе не иметь свободного времени для своих личных дел.

— Хотя мы прежде всего блюдем интересы родины, — живо подхватил Карнеро, — мы отнюдь не склонны пренебрегать личными интересами.

— Истинная правда, сеньоры! — радостно воскликнул незнакомец.

— Клянемся честью, кабальеро, — продолжал Педросо, — и в доказательство своих слов можем сообщить, что как раз сейчас мы ждем…

— Молчите, дорогой друг, — прервал его Карнеро. — Это не представляет интереса для кабальеро. И, кроме того, ему вполне достаточно того, что мы сказали.

— Совершенно верно, сеньор, можете в этом не сомневаться.

Трое мужчин приподнялись со своих мест и церемонно раскланялись.

Незнакомец заказал еще бутылку водки.

Когда стаканы были наполнены снова, незнакомец перегнулся через стол и, бросив подозрительный взгляд по сторонам, сказал:

— Ну, а теперь потолкуем.

— Что ж, потолкуем, — отвечали друзья.

— Беседа изощряет ум, — многозначительно изрек Педросо.

Незнакомец улыбнулся.

— Вы любите деньги?

— Мы предпочитаем чистое золото, — ответили друзья как по команде.

— В таком случае мы сможем столковаться. Друзья обменялись взглядом.

— Весьма вероятно.

— Если бы вам представился случай без особых трудов заработать много золота, и к тому же за короткий срок вы согласились бы?

— Разумеется… — поспешно ответил Карнеро.

— Простите, что я вас перебиваю, — вмешался Педросо, — но давайте во избежание недоразумений сначала как следует уясним, что вы понимаете под словами «много золота»?

— Кругленькую сумму.

— Какую именно? Десять пиастров, сто пиастров, пятьсот пиастров — какую сумму вы имеете в виду? Вам следовало бы назвать точную сумму.

— Мне нравится ваш деловой подход, кабальеро!

— Мы всегда безукоризненно выполняем принятые на себя обязанности, кабальеро. А поэтому желаем выяснить суть вашего предложения во всех подробностях.

— Мне доставляет удовольствие иметь дело с такими обстоятельными людьми, сеньоры. Итак, я буду выражаться по возможности точнее, чтобы удовлетворить ваше вполне справедливое любопытство. Под круглой суммой я имею в виду тысячу унций золотом, или семнадцать тысяч пиастров.

— О! О! — вскричали они, видимо удивленные столь значительной суммой. — Тысячу унций на двоих!

— Никак нет, по тысяче унций на каждого. У друзей закружилась голова от радости, они недоверчиво посмотрели на незнакомца, но тот только улыбнулся.

— Ну, тогда, — сказал Педросо, проводя рукой по вспотевшему лбу, — надо точно договориться. Ведь вы это серьезно сказали, не правда ли?

— Я говорю совершенно серьезно.

— Вы в самом деле обещаете дать каждому из нас по тысяче унций золотом?

— Да, именно так, по тысяче унций.

— Ну, в таком случае будем играть в открытую, кабальеро.

— Я, со своей стороны, ничего лучшего и не желаю.

— Я первый подам вам пример откровенности.

— Прошу вас.

— Вы конечно же прекрасно поняли, что мы намеревались вас обокрасть?

— Разумеется, сеньор, и добавлю, если это способно доставить вам удовольствие, что я был просто в восторге от того, как ловко вы все это придумали.

— Вы меня смущаете, кабальеро, — скромно заметил Педросо, — но, пожалуйста, вернемся к нашему делу.

— Хорошо. Потрудитесь продолжать, я вас слушаю.

— Итак, благодаря только что упомянутому обстоятельству и по нашим рассказам о себе, у вас должно сложиться ясное представление о том, что мы собой представляем.

— Да.

— Итак, вы знаете, что мы готовы срезать [5] первого встречного за сто пиастров, а в случае надобности даже и за меньшую сумму.

— Я в этом убежден, сеньоры.

— Чем же объяснить, скажите, пожалуйста, что, зная всю нашу подноготную, вы предлагаете нам такую баснословную сумму?

— Это моя тайна, сеньоры. Считайте, если вам угодно, что, назначая вам такую высокую плату, я обеспечиваю себе право распоряжаться вами по своему усмотрению, без опасения встретить с вашей стороны какие-либо нарекания или непослушание. Итак, теперь осталось только подтверждение вашего согласия на мои условия.

— Об этом и говорить нечего, мы согласны на все ваши условия. Но нас смущает одна вещь.

— А именно? Говорите, в чем дело?

— Каким образом будет выплачена установленная вами сумма, кабальеро? Пожалуйста, не подумайте ничего дурного, но мы не имеем чести быть знакомыми с вами, мы не знаем, кто вы такой… дело есть дело… Для того, чтобы выбросить вот так две тысячи унций ради каприза или из желания кому-то отомстить, надо быть безмерно богатым… В наше время деньги ценятся очень дорого. Мы встретились с вами совершенно случайно, и коль скоро вступаем в деловые отношения, которые, может быть, не замедлят перерасти в довольно интимные, признаюсь, кабальеро, нам было бы желательно узнать и все детали этого дела, то есть быть уверенными, что мы будем вознаграждены сполна.

— Сеньор Педросо, вы рассуждаете очень логично, я не могу возразить ни против единого вашего слова, могу только добавить, что уверенность, которую вы желали бы иметь, вы получите немедленно, но прежде позвольте изложить вам мои условия… Само собою разумеется, что вы вправе отклонить их, если они придутся вам не по нраву.

— Говорите, кабальеро, мы вас слушаем.

— Условия эти следующие: вы должны беспрекословно выполнять все мои приказания, каковы бы они ни были; эти приказания будут передаваться вам на словах моим доверенным человеком, которого вы узнаете по кольцу на его галстуке. Если нам с вами случится где-нибудь встретиться, вы не должны ни вступать со мной в разговор, ни даже кланяться, если я сам не сделаю этого. Каждый раз, когда мне понадобятся ваши услуги, вы будете получать по двадцать пять унций. Обещанные две тысячи будут выплачены вам, когда я перестану в вас нуждаться. Теперь отвечайте, согласны вы или нет?..

— Мы согласны, кабальеро, — отвечали друзья. — Потрудитесь показать нам кольцо.

— Вот оно, — сказал незнакомец, указывая на кольцо, стягивавшее его галстук.

— Хорошо, — продолжал Педросо, — мы его узнаем, будьте покойны, сеньор.

Незнакомец пошарил в кармане куртки и вытащил тот самый кошелек, который Педросо пытался у него украсть, и выбросил на стол несколько унций.

Друзья следили за его действиями алчными глазами.

Разложив золото на две кучки, незнакомец сказал:

— Берите, здесь по двадцать пять унций на каждого. Это задаток.

Друзья схватили золото и спрятали его с быстротою и ловкостью, заставившие незнакомца улыбнуться.

— Теперь, — добавил он, вынимая из мешочка, висевшего у него на шее на стальной цепочке, половину французской золотой монеты, — вот эту монету вы отнесете в Веракрус и отдадите богатому английскому банкиру Лисарди.

— О, мы его очень хорошо знаем! — вскричал Педросо.

— Тем лучше. Вы попросите позволения переговорить с ним и вручите ему эту монету. При этом банкир скажет, что отсчитает вам условленную сумму, как только доставите ему другую половину. Этой гарантии вам достаточно?

— Конечно, кабальеро, — отвечали друзья, вежливо кланяясь.

— Как видите, вторую половину монеты я оставлю у себя. Но, сеньоры, со мной можно вести только честную игру. Если вам вздумается совершить предательство, вас настигнет моя пуля.

— О! Как вам могла прийти на ум такая мысль, сеньор! Зачем вам понадобилось грозить нам? Разве мы не согласились на все ваши условия?

— Это не угроза, а простое предупреждение. Я уже доказал вам свою силу и ловкость. Не забывайте этого!

— Карай! Мы вам этого никогда не забудем.

— Извините, сеньор, — сказал Карнеро, — еще одно слово, прошу вас.

— Я слушаю.

— Есть один пункт, который вы, кажется, забыли.

— Какой?

— Ваша милость, вы не потребовали от нас никаких гарантий.

Незнакомец засмеялся и, презрительно пожав плечами, сказал:

— Я верю вам на слово. Разве вы не кабальеро? Впрочем, откровенность за откровенность. Меня привел сюда вовсе не случай, я приехал специально, зная наперед, что встречу вас здесь… Хотя вы и не знаете, кто я такой, зато я давно уже вас знаю. И если я заставил вас рассказать вашу биографию, так только затем, чтобы увидеть, станете вы меня обманывать или нет… Мне приятно засвидетельствовать, что вам это даже и в голову не пришло. А теперь хорошенько запомните следующее: если я пожелаю от вас отделаться, то как бы надежно вы ни укрылись, даже если окажетесь в окружении двадцатитысячной толпы, вам ни при каких обстоятельствах не удастся избежать моего возмездия.

Затем незнакомец подозвал хозяина харчевни и дал ему несколько пиастров.

— Сеньоры, — добавил он, — настало время нам расстаться, не забывайте же нашего договора и рассчитывайте на меня, как я рассчитываю на вас. Прощайте.

И, поднеся руку к шляпе, незнакомец покинул харчевню.

Друзья разинув рот смотрели ему вслед.

Незнакомец между тем отвязал лошадь, вскочил в седло и умчался галопом.

В ту минуту, когда он достиг угла квартала, навстречу ему выехал всадник, летевший во весь опор.

Незнакомец поспешно нахлобучил на глаза шляпу и, вонзив шпоры в бока своей лошади, прошептал:

— Черт возьми! Я чуть было не попался! Друзья-разбойники снова заняли места за столом, за которым только что беседовали с незнакомцем.

— Ну, компадре, — спросил Карнеро у своего приятеля, — что вы думаете обо всем этом?

— Я ровно тут ничего не понимаю, дружище, — жалобно процедил Педросо. — Если этот человек не сам черт, то, должно быть, приходится ему ближайшим родственником. Боюсь, что он слишком хорошо нас знает.

— Узнать человека как следует очень и очень трудно, дорогой друг, и доказательством этому может служить то, что мы заключили сейчас выгодную сделку исключительно благодаря нашей дурной репутации.

— Да, все так, но признаюсь, что эта сделка, хотя и блестящая, сильно меня беспокоит… Не иначе, как этот тип преследует какую-то темную цель…

— Это ясно как божий день, так что к колдуну обращаться нет никакой необходимости. Ну, а нам-то какое до этого дело?! Мы ведь всего-навсего исполнители, поэтому, что бы ни случилось, честь наша останется незапятнанной, а совесть совершенно спокойной.

— Это большое утешение для нас, дорогой друг… Ну, а теперь потолкуем о другом… Как вы думаете, надо нам говорить об этом дону Ремиго?

— Боже сохрани!.. Ни под каким видом! Неужели вы уже успели забыть, что он сказал нам на прощание? Боже милостивый, да за такую болтливость можно поплатиться жизнью!..

Педросо печально покачал головой и опорожнил очередной стакан.

— Подумать только, двадцать пять унций у меня в кармане! — сказал он, ставя пустой стакан на стол. — А что будет дальше, посмотрим!

В эту минуту перед харчевней остановился всадник.

— Вот и дон Ремиго! — воскликнул Карнеро.

— Наконец-то! — сказал Педросо, вставая. Всадник, не сходя на землю, крикнул:

— Эй! Педросо! Карнеро!

— Мы здесь, ваша милость! — дружно ответили друзья.

— Садитесь скорее на лошадей, время не терпит! Бандиты поспешно покинули харчевню, забыв расплатиться с хозяином.

Но тот не посмел даже и заикнуться о плате: он слишком хорошо знал, кто такие были эти два типа, удостоившие своим посещением его харчевню.

— Счастливого пути, и пусть черт свернет вам шею! — сказал он, когда гости не могли уже его слышать. — Хорошо еще, что первый заплатил за всех, добавил он в виде утешения самому себе. — Ну, а если бы и не заплатил, я все равно не стал бы затевать ссоры с этими негодяями.

И он ворча удалился опять за свою конторку.

Глава III ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИК

Незнакомец, глубоко задумавшись, медленно удалялся от харчевни. Случайная встреча со всадником, которого разбойники называли доном Ремиго, по-видимому, произвела на него неприятное впечатление.

А между тем в наружности дона Ремиго — таково было настоящее имя этого субъекта — не было ничего такого, чем можно было бы до некоторой степени объяснить неприязненную реакцию незнакомца. Это был молодой человек лет двадцати шести изящного сложения; строгие черты, черные глаза и гордо закрученные вверх усы придавали его лицу выражение решительности и доброжелательства; его костюм, полувоенный, полуштатский, тоже, казалось бы, не должен вызывать чувства антипатии к его обладателю, особенно, если учесть, что в ту пору в Мексике свирепствовала междоусобная война.

Судя по тому, каким взглядом незнакомец окинул встретившегося ему всадника, можно было с уверенностью сказать, что эти двое молодых мужчин питают один к другому глубокую ненависть — явление, впрочем, широко распространенное в этих странах, где солнце раскаляет кровь и стремительно гонит ее по жилам.

Со временем мы узнаем кое-какие подробности, объясняющие причину их враждебности, сейчас же ограничимся замечанием, что до встречи с доном Ремиго по лицу незнакомца блуждала насмешливая улыбка.

Не замечая любопытных взглядов, которыми провожали его попадавшиеся навстречу бродяги и прочий люд, незнакомец спокойно продолжал свой путь и, достигнув леса, углубился по узкой тропинке в самую чащу.

Тропинка пролегала вдоль извилистого берега реки, шагах в ста от воды. Чем дальше он ехал, тем медленнее становилась поступь его лошади, и, наконец, она пошла вообще размеренным шагом.

Не доезжая приблизительно с четверть мили до Медельена, всадник заметил между деревьями прелестный домик, укрывшийся в благоухающей рощице в окружении живой изгороди тропических кактусов.

Подъехав почти вплотную к этой изгороди, всадник остановился и с любопытством потянулся вперед, желая заглянуть через нее, но тотчас поспешно отпрянул назад и вместо того, чтобы продолжать свой путь, остановился, завороженный нежными голосами двух молодых девушек, певших старинный испанский романс, аккомпанируя себе на ярабэ:

Когда голоса девушек смолкли, одна из них весело расхохоталась.

— Чему это ты смеешься, Жезюсита? — спросила ее подруга, перестав играть на ярабэ.

— А вот чему, дорогая моя Сакрамента, — отвечала насмешливая Жезюсита, указывая рукой в ту сторону, где стоял всадник, который с наивностью влюбленных всех времен и народов воображал, что его присутствия никто не замечает. — Вон щегленок твоего романса, который не летает перед твоими окнами, но зато вздыхает за изгородью твоего дома.

Сакрамента покраснела и быстро повернула голову. А всадник, присутствие которого обнаружилось так неожиданно для него, изобразил такую жалобную гримасу, что девушек снова обуял безудержный хохот.

— Девушки! — донесся из дома мужской голос. — Скажите мне, пожалуйста, чему это вы так весело смеетесь? Дайте и мне возможность посмеяться вместе с вами.

Веселый смех в ту же минуту застыл на устах девушек.

Дона Сакрамента приложила палец к губам, тем самым прося незнакомца не выдать себя неосторожно произнесенным словом, а дона Жезюсита полушепотом сказала:

— Уходите скорее, дон Мигуэль, сюда идет наш отец. Всадник исчез за изгородью, а минуту спустя уже снова послышался лошадиный топот; пеон поспешил отворить ворота, и дон Мигуэль въехал во двор с противоположной стороны.

— О, — проговорил пеон, — дон Мигуэль де Сетина! Как будет рад мой господин. Он как раз вспоминал о вас всего лишь два дня тому назад… Мой племянник, должно быть, никогда не приедет! — говорил он в дурном расположении духа сеньоритам, своим дочкам.

— Ну, а я как раз и приехал, Жозе!.. Доложи обо мне дяде, пока я отведу лошадь в загон. Надеюсь, дон Гутьерре здоров?

— Совершенно здоров, ваша милость. О! Он будет очень доволен вашим приездом.

— В таком случае надо поскорее обрадовать его, поди и доложи ему обо мне.

— Бегу, ваша милость, бегу.

С этими словами пеон быстро удалился.

Дон Мигуэль де Сетина — мы теперь смело можем открыть имя незнакомца, коль скоро пеон так назвал его, — занялся расседлыванием своей лошади и устройством ее в загоне. Однако делал он это так медленно и как бы нехотя, так что всякому становилось очевидным: молодой человек по каким-то непонятным причинам старался, насколько возможно, оттянуть момент появления перед юными девушками, которые так весело потешались над ним всего несколько минут тому назад.

Молодой человек уже добрую четверть часа не столько занимался лошадью, сколько предавался размышлениям, когда заметил пеона, шедшего впереди своего господина.

Дон Гутьерре был человек лет около пятидесяти, прекрасно сохранившийся, хотя волосы его и начали уже седеть на висках. Черты его лица были довольно красивы, хотя и несколько строги; его глаза испытующе глядели на собеседника, словно стараясь проникнуть в его душу, в то время как на губах блуждала усмешка. Держался он с достоинством, говорил отрывисто, а иногда даже слегка грубовато. В общем же, это был человек добрый и достаточно любезный, верный дружбе и, что заслуживает особого упоминания, безупречно честный.

Дон Гутьерре де Леон и Планиллас (таков был его полный титул) принадлежал к старинному галльскому роду. Он покинул Испанию, будучи совсем молодым, и поселился в Мексике, где в продолжение долгих лет занимался разработкой рудников. Дон Мигуэль де Сетина приходился ему племянником. Он был сыном его старшей сестры, которая переехала в Америку со своим мужем почти одновременно с доном Гутьерре.

Старик, едва завидев племянника, уже издали начал кричать на него:

— Какого черта вы делаете здесь во дворе, дон Мигуэль? Почему вы не зашли в дом? Уж не воображаете ли вы, что у меня нет прислуги и некому заняться вашей лошадью?.. Или, может быть, вы успели заделаться конюхом после того, как я имел удовольствие в последний раз видеться с вами?

Дон Мигуэль, как читатель имел уже возможность убедиться, был человеком не робкого десятка, и запугать его было нелегко, а, между тем, как только он въехал во двор дядюшкиной усадьбы, его словно подменили: он бледнел, краснел, бормотал какую-то несуразицу и вообще казался человеком, не умеющим себя держать.

— Извините меня, дядюшка, — сказал он наконец, — но я только что проделал огромный путь на Негро, а поскольку я очень дорожу этой лошадью, я не рискнул доверить кому-либо другому обтереть ее соломой… Ну вот, теперь все в порядке. Жозе, можете пустить Негро в загон.

— Ну, это еще ничего, — продолжал дон Гутьерре, пожимая плечами, а затем, обращаясь к пеону, сказал: — А ты, ротозей, смотри, не вздумай, Боже тебя сохрани, давать Негро мокрую люцерну… Помни, что другой такой лошади не сыскать.

После этого строгого наставления пеону дон Гутьерре опять обратился к дону Мигуэлю.

— Когда вы вернулись?

— Я только сегодня вернулся, дядюшка.

— И вы явились прямо сюда? Это очень мило с вашей стороны, племянник.

— Извините, дядюшка, но я не знал, что вы уже в Медельене, я думал, что вы все еще в Веракрус, и сначала отправился туда.

— Все что ни делается, все к лучшему, вы пробудете здесь несколько дней. Это решено.

— Но, дядюшка…

— Я не допускаю никаких возражений, дон Мигуэль, я ваш дядя, и вы должны повиноваться мне. Кроме того, нам надо будет заняться еще кое-какими делами… затем предстоят праздники, словом, вы остаетесь.

— Хорошо, я останусь, дядюшка, раз вы этого желаете.

— Вот таким я вас люблю. Ах, да, кстати, не говорите о делах при детях, это не должно их касаться… ну, а теперь идите поздоровайтесь с вашими кузинами, вы их не видели почти целый год.

Дон Гутьерре на правах старшего взял племянника под руку и вошел с ним в сад.

Никакая кисть не способна передать очарование мексиканского сада. Там сами по себе под открытым небом растут деревья, которые у нас выращиваются в оранжереях и, несмотря на самый тщательный уход, чахнут, вырождаясь в низкорослые кустарники и деревца. Мексиканские сады это сплошные заросли ликвидамбра, стираксов, бананов, лимонных и померанцевых деревьев, кактусов всех видов, усыпанных цветами и плодами и образующих на высоте десяти-пятнадцати метров непроницаемые для жгучих солнечных лучей зеленые своды, служащие убежищем тысячам птиц разнообразных цветов и оттенков, с веселым щебетанием порхающих с дерева на дерево.

Под сенью густой беседки из померанцев, гуавы и олеандров две восхитительные девушки лет пятнадцати-шестнадцати занимались вышиванием с таким сосредоточенным видом, нарочитость которого не могла укрыться от взгляда стороннего наблюдателя.

Эти молодые особы были дочери дона Гутьерре, старшая дона Сакрамента и младшая дона Жезюсита.

Делая вид, что они поглощены работой, девушки тем не менее внимательно следили за направлявшимися к ним доном Мигуэлем и их отцом и шепотом переговаривались, обмениваясь при этом насмешливыми улыбками.

Дона Сакрамента, высокая и стройная брюнетка, отличалась строгой, величественной грацией. Дона Жезюсита, наоборот, была белокура, миниатюрна и вся — само движение, порыв. По странной случайности, что, впрочем, их только украшало, у брюнетки Сакраменты глаза были голубые, как лазурь, а у белокурой Жезюситы — матовые черные.

Только тогда, когда дон Гутьерре и его племянник подошли почти к самой беседке, девушки сделали вид, что их заметили. Они вдруг вскочили с места и поспешили навстречу мужчинам с возгласами удивления.

— Девочки, — сказал дон Гутьерре, — я привел к вам вашего кузена, дона Мигуэля… он проведет с нами несколько дней… я передаю его в ваши руки, чтобы вы хорошенько его побранили за то, что он так долго не был у нас.

— Мы с удовольствием сделаем это, отец, — сказала Сакрамента и сразу же обратилась к молодому человеку: — Фи, сеньор, как нехорошо с вашей стороны забывать своих близких родственников.

— Бедный молодой человек, — томно заметила Жезюсита, — может быть, его удерживали какие-нибудь дела, и он не так уж виноват.

— Сеньориты, — отвечал дон Мигуэль, почтительно кланяясь, — я готов безропотно покориться вашему приговору, но смею надеяться, что вы не осудите меня, не выслушав моих объяснений.

— Ну, нет. Этого-то вы ему ни в каком случае не позволяйте, — смеясь, сказал дон Гутьерре. — Если вы позволите ему объясниться, то он наговорит вам такого, что вам волей-неволей придется его простить.

— Вы жестоки ко мне, дядюшка, — улыбаясь, отвечал молодой человек, — но я уповаю на беспристрастную справедливость моих прелестных кузин и совершенно спокойно отдаю свою судьбу в их руки.

— Не рассчитывайте на это, кузен, все ваши комплименты и хитроумные уловки вам не помогут. Предупреждаю, мы будем судить строго, — сказала Сакрамента, грозя ему пальчиком.

— Я буду защищать вас, кузен, — вмешалась Жезюсита.

— Ах! Сестра! Как же так?.. Ты меня покидаешь!.. Что же я могу сделать одна?

— Вы должны простить меня, даже если я и виноват, кузина, потому что, как бы ни была велика моя вина, ее превосходит мое почтение и восторг перед вами.

— Ну, вот, — проговорила она улыбаясь, — вот я и обезоружена с самого начала? Молчите, сеньор, я не хочу вас слушать, я страшно зла на вас.

— Не поможете ли вы мне, дядюшка? Не сжалитесь ли вы над моим бедственным положением?

— Нет, нет, разбирайтесь сами, как знаете, это меня не касается, я не стану вмешиваться ни за что на свете.

— Ну, кузен, тогда я вас не покину, — сказала Жезюсита, — я буду защищать вас перед сестрой, тем более, что она сгорает от желания вас простить.

— Неужели это правда? — вскричал молодой человек, невольно обнаруживая охватившую его радость.

Девушка бросила на него загадочный взгляд и, опустив голову и краснея, дрожащим голосом проговорила:

— Все это была лишь шутка. Вы знаете, кузен, что мы не просто рады, мы счастливы видеть вас.

— О! Благодарю вас, кузина, — сказал молодой человек с волнением. — Вы не можете себе представить, как мне приятно слышать эти слова из ваших уст.

— Ну, ну, — проговорил дон Гутьерре, — раз мир восстановлен, нам теперь здесь нечего делать… Пускай сеньориты продолжают заниматься вышиванием, а мы пойдем немного потолкуем о наших делах. Потом будет еще время для болтовни.

Молодежь, по всей вероятности, предпочла бы не расставаться и поболтать еще немного, но им пришлось повиноваться. Девушки снова взялись за вышивание, а дон Мигуэль, почтительно поклонившись им, последовал за доном Гутьерре.

Дон Гутьерре повел своего племянника в кабинет, выходивший в сад. Плотно прикрыв за собою дверь, дон Гутьерре уселся в кресло-качалку, пригласив дона Мигуэля располагаться в таком же кресле напротив него и предложил освежиться лимонадом или вином, стоявшими на столе посреди комнаты.

Затем дон Гутьерре уже совсем другим тоном заговорил о делах.

— Ну, какие вы привезли новости? Что вам удалось сделать? Вы ведь знаете, племянник, как необходимо нам, наконец, что-нибудь предпринять… Ну, говорите же скорее, умоляю вас!

— Как я и говорил вам раньше, дорогой дядюшка, — отвечал молодой человек, взяв со стола сигарету и закуривая ее, — я приехал только сегодня утром и поэтому был не в состоянии и выяснить, что тут у нас делается…

— Дела идут все хуже и хуже, племянник, — перебил его дон Гутьерре. — Теперь никто уже больше не может считать себя в безопасности… Мы все во власти бандитов, которые требуют с нас деньги по всякому поводу, а то и вовсе без повода, просто потому, что им так нравится… Честь наших семейств, даже сама наша жизнь для них ничто… Всем нам грозит опасность… Что же касается нас, испанцев, выходцев из Европы, то наше положение хуже всех остальных… Все мы, за редким исключением, трудолюбивы и работящи, а следовательно, и богаты. Негодяи, стоящие у власти в Веракрус, всячески пытаются возбудить против нас население страны… Они вооружаются для борьбы против нас всех… Бандиты — самая невинная кличка из тех, которыми они нас награждают. Им мало того, что они постоянно нас грабят и разоряют, нет, они еще убивают нас даже среди бела дня, на глазах восторженной толпы… Мои склады и магазины в Веракрус разрушены и разграблены, моя гасиенда в Керро-Прието сожжена дотла… Я пребываю в постоянном страхе, того и гляди, меня арестуют и расстреляют без всякого к тому повода и даже без суда. Вот какое мы теперь переживаем время, племянник! Как это вам нравится?

— Увы! Дядюшка, картина, которую вы мне нарисовали, ужасна.

— Я рассказал вам еще далеко не все, поверьте.

— К несчастью, дядюшка, в центральных провинциях положение не лучше. Только на Тихоокеанском побережье, достаточно далеко отстоящем от театра военных действий, царит относительное спокойствие… Под гнетом междоусобных неурядиц стонут Орисаба, Пуэбла и даже Мехико, несмотря на пребывание там Мирамона и все предпринимаемые этим достойным генералом усилия обуздать анархию. Подонки общества, как пена, всплыли на поверхность. Это война дикарей, борьба варваров с цивилизацией, борьба, в которой, если она продолжится, померкнет луч света, озарявшего эту несчастную страну. Везде только и разговоров про грабежи да убийства, и никто этому не удивляется, все считают это чуть ли не вполне заурядным явлением… Представители иностранных государств не в состоянии защитить проживающих в Мехико своих подданных от насилия, а испанский посланник, лишь несколько дней назад прибывший в нашу страну, уже успел прийти в полное отчаяние…

— Значит, повсюду, на всей территории государства, царит та же анархия?

— Да, дядюшка, везде.

— Теперь скажите мне, что вы думаете делать?

— Как вы знаете, дядюшка, большая часть поместий моего отца находится на территории Колима и в штате Монора. Поэтому мой отец поручил мне предложить вам от его имени следующее. Вам нечего и помышлять о том, чтобы сесть на корабль на побережье Атлантического океана. Это вам не удастся ни при каких обстоятельствах: слишком много глаз следят за вами.

— Я и сам это знаю… Но могу ли я рискнуть пройти через всю территорию республики со слабыми и беззащитными юными девушками, когда на каждом шагу нам будет грозить опасность нападения какой-нибудь разбойничьей банды.

— А между тем, дядюшка, только тут еще и можно надеяться на спасение… Впрочем, если и может грозить вам опасность, то только на отрезке пути от Медельена до Мехико, который преодолеть благополучно действительно трудно… Тут будет приблизительно восемьдесят миль с небольшим, и вам потребуется самое большее десять дней… В Мехико вас встретят человек двадцать надежных пеонов моего отца, которые должны сопровождать вас до Гермосильо, а оттуда в Гваямас, где специально нанятое отцом французское судно ждет вашего прибытия, чтобы доставить вас к нам… Все состояние моего отца и переданные ему ваши деньги уже находятся в безопасности на этом корабле.

— Но подумайте только, племянник, восемьдесят миль, которые нам предстоит преодолеть, — не шутка, и если мужчина, хотя и с трудом, способен завершить такое, то для двух юных девушек оно практически невозможно.

— Дорогой дядюшка, не забывайте, что речь как раз идет не о вашем спасении, но о спасении ваших дочерей… Каждый потерянный час, даже минута, приближает вас к ужасной катастрофе! Мы с отцом долго обсуждали ваше положение и ничего лучшего придумать не могли… Вы, разумеется, тоже понимали, что рано или поздно вам придется искать спасения в бегстве и, надеюсь, приняли соответствующие меры на этот счет?

— Конечно, я запасся мулами, лошадьми, оружием и, кроме того, нанял человек десять, на которых, как мне кажется, я могу положиться, и которые ждут только моего решения.

— Хорошо. Я, со своей стороны, тоже принял некоторые меры и, кроме того, у меня есть надежный проводник, француз, который вот уже целых двадцать лет живет в Америке и исходил ее вдоль и поперек. Он заверил меня, что проведет нас по таким тропинкам, которые известны только ему одному.

— Восемьдесят миль… — прошептал дон Гутьерре.

— Обдумайте все, как следует, принимайте решение, дядюшка, я буду ждать ваших приказаний, чтобы начать действовать. Но только, прошу вас, не мешкайте слишком долго в интересах ваших очаровательных дочек. Знает ли кто-нибудь, что вы перебрались сюда?

— Деголладо, которому я не раз оказывал солидные слуги, посоветовал мне поселиться в Медельене, обещая предупредить меня, как только мне будет грозить какая-нибудь опасность.

— Деголладо! — досадливо покачал головой молодой человек. — Он душою и телом предан Хуаресу.

— Это действительно так, но мне кажется, я смело могу на него положиться.

— Дай Бог, чтобы вам не пришлось раскаиваться в этом, дядюшка.

В эту минуту раздался стук в дверь.

— Кто там? — спросил дон Гутьерре.

— Гость, ваша милость, — отвечал один из пеонов.

— Гость! — с беспокойством воскликнул дон Гутьерре. — Племянник, пока ни слова обо всем этом, я хочу, чтобы до последней минуты мои дочери ничего не знали… Скоро вы получите мой ответ… побудьте в саду, пока я буду принимать визитера и отделываться от него, если только это возможно.

Глава IV ДОН РЕМИГО ДИАС

Как только дон Мигуэль вышел из кабинета, дон Гутьерре велел пеону проводить к нему посетителя.

Тот не замедлил появиться.

Дон Гутьерре сделал несколько шагов к нему навстречу и, обменявшись с ним церемонным поклоном, спросил:

— С кем имею честь говорить?

— Я — капитан кавалерии, — отвечал незнакомец, — и состою на службе его превосходительства Бенито Хуареса, президента республики, а зовут меня дон Ремиго Диас.

— Весьма рад познакомиться с вами, сеньор дон Ремиго Диас, — отвечал дон Гутьерре с некоторым волнением. — Вы и представить себе не можете, какое удовольствие доставляет мне принимать вас в моем скромном жилище… Вот сигары, сигареты, вот прохладительные напитки… Садитесь, пожалуйста, в это кресло, и позвольте мне обращаться с вами, как со старинным другом.

— Вы необычайно любезны, сеньор дон Гутьерре, — вежливо ответил молодой человек. Затем закурил сигару и сел.

Последовало довольно продолжительное молчание. Испанец ждал, чтобы незнакомец объяснил ему цель своего посещения, а последний, в свою очередь, ждал, чтобы его стали расспрашивать. Наконец, видя, что хозяин не торопится это делать, гость решился заговорить первым.

— Позвольте мне прежде всего, кабальеро, — сказал он, — заявить вам, что мое посещение никоим образом не должно беспокоить вас.

— Оно меня и не беспокоит, кабальеро, — отвечал дон Гутьерре. — Слава богу, мне нечего бояться, я человек мирный, иностранец, и не занимаюсь политикой. У президента нет никаких оснований подозревать меня в чем-либо.

— Вы совершенно правы, сеньор, но, к несчастью, у каждого из нас есть враги на этом свете, и вследствие этого очень часто и на самых порядочных людей поступают доносы, тем более страшные, что они анонимны.

— Неужели и на меня поступил подобного рода донос? — спросил дон Гутьерре, внутренне содрогаясь.

— Я этого не говорю, — спокойно продолжал капитан, — но лица, находящиеся у власти, не в состоянии за всем следить и во всем разбираться сами, поэтому бывают случаи, когда их доверием злоупотребляют люди непорядочные, а честные и абсолютно невинные оказываются впутанными в нехорошие дела.

— Неужели я без моего ведома оказался впутанным в одно из таких дел?

— Разве я это сказал? — невозмутимо продолжал капитан. — Бог мой, кабальеро, мы живем в тяжелое время. Великий человек, ставший во главе нашей прекрасной страны, задался целью преобразовать ее, но его противники всячески препятствуют этому. Вот почему, защищая себя и свое дело, он часто вынужден прибегать к жестоким мерам в отношении лиц, которые тем или иным тайным способом, вольно или невольно, способствуют его врагам, хотя речь идет о весьма достойных и почтенных гражданах.

— Так что же, меня считают одним из таких людей? — вскричал дон Гутьерре, все более и более волнуясь.

— Мне кажется, что я даже и не намекал на это, кабальеро, — отвечал капитан все тем же невозмутимым тоном. — Однако у республики множество врагов и среди них иностранцы, в особенности же европейцы, самые опасные. Испанское правительство до сих пор не может смириться с утратой великолепных американских колоний, виной чему исключительно его собственная беспечность, и все еще лелеет надежду их вернуть. По этой причине испанское правительство наводнило страну своими агентами и шпионами, которым поручено срочно доносить обо всем, что здесь происходит, и оно только ждет удобного момента. Национальное правительство обязано строго следить за этими агентами и шпионами.

— Неужели вы имеете намерение, сеньор, — вскричал дон Гутьерре, вспыхнув от негодования, — внушить мне, что я один из тех негодяев, о которых вы говорите?

— Я не имею никакого намерения, сеньор, — отвечал капитан с нарочитой холодностью, — но…

— Виноват, — поспешно перебил его дон Гутьерре, — позвольте мне, сеньор капитан, заметить, что мы толкуем уже около получаса и пока я не услышал ничего, что дало бы мне возможность понять истинную цель вашего визита.

— Разве я не изложил ее вам, кабальеро? — произнес капитан с превосходно разыгранным удивлением.

— Это единственное, что вы забыли сделать, сеньор.

— Это странно, — отвечал капитан. — Я слишком увлекся некоторыми соображениями, которые…

— Очень возможно, — перебил его дон Гутьерре, — но, простите, чем больше я на вас смотрю, сеньор, тем больше мне кажется, что я вас где-то встречал.

— В этом нет ничего удивительного, кабальеро.

— Вы сказали, вас зовут дон Ремиго Диас?

— Совершенно точно.

— Э! Теперь я вас вспомнил. Вы — сын дона Эстебана Диаса, портного, вы — то прелестное дитя, которое я так часто видел в его магазине и которого я при каждом посещении непременно одаривал песетами.

— Это действительно я, кабальеро, — отвечал молодой человек, изящно кланяясь.

— Я в восторге, что вижу вас, сеньор! Но позвольте мне, пожалуйста, задать вам один вопрос.

— Задавайте, сеньор, и, если я только смогу, поверьте, я буду счастлив дать вам удовлетворительный ответ.

— Ведь вы, если я не ошибаюсь, занимались торговлей вместе с вашим отцом, достойным доном Эстебаном? Кстати, он по-прежнему здоров?

— Вполне, благодарю вас, кабальеро. Я действительно занимался торговлей вместе с отцом.

— Тогда каким же образом вы очутились на военной службе и успели дослужиться до капитанского чина? Ведь это очень высокий чин.

— Да, довольно высокий. Но я надеюсь на повышение.

— Буду рад за вас.

— Благодарю вас. Теперь позвольте мне, сеньор, рассказать вам, каким образом я оказался на военной службе. Это произошло очень просто, как вы сами сейчас сможете убедиться… Вы знаете, что наш дом работает главным образом на военных?

— Да, я это помню.

— Ну так вот, занимаясь постоянно пошивом мундиров, мне однажды пришло в голову примерить один из них… Я вспомнил, что генерал Комонфор, сделавшийся впоследствии президентом республики, тоже начинал с портняжничества, но только вместо того, чтобы надеть, как это сделал Комонфор, мундир полковника, я проявил скромность и примерил оказавшийся под рукой мундир капитана, который, на мой взгляд, был мне весьма к лицу… Тогда я отправился представиться полковнику Карваялю, который, между нами будь сказано, задолжал моему отцу довольно крупную сумму. Я попросил полковника присвоить мне чин капитана и зачислить меня в его отряд, погасив тем самым висевший на нем долг. Он с радостью согласился, а я таким образом очутился моей же собственной властью произведенным в капитаны.

— Я искренне вас поздравляю, сеньор, с принятым вами решением. Теперь вы можете рассчитывать занять со временем и очень высокое положение.

Капитан поклонился с сознанием собственного достоинства.

— Ах! — воскликнул дон Гутьерре. — Ваш рассказ пробудил в моей памяти одно воспоминание.

— Какое, сеньор?

— Боже мой, а я ведь тоже ваш должник. Капитан оживился.

— В самом деле, кабальеро?

— Я в этом совершенно уверен, и в доказательство могу вам даже назвать сумму долга — сто унций.

— Так много! — вскричал радостно капитан.

— Бог мой, да!.. Вы, надеюсь, извините меня, что я до сих пор не уплатил по этому счету, кабальеро, но у меня в последнее время была такая масса дел, что я совсем забыл об этом.

— О, сеньор дон Гутьерре, благодаря Богу, ваша репутация вне всяких подозрений… Я знаю, вы честный человек и за вами ничего не может пропасть.

— Благодарю вас за добрые слова, сеньор, но раз. случай привел вас ко мне, я воспользуюсь им, чтобы уплатить долг.

— Скажу вам по совести, кабальеро, — отвечал капитан с ничем не сравнимою наглостью, — ваше решение доставляет мне большую радость… В настоящую минуту я крайне нуждаюсь в деньгах, я собственно и приехал за этим, но я, право, не знал, как подступить к такой щекотливой теме.

— Я достаточно хорошо знаю, насколько вы деликатны в денежных вопросах, и поэтому хотел избавить вас от объяснений, которые вам были бы неприятны. Потрудитесь подождать всего одну минуту.

— Пожалуйста, сеньор, прошу вас. Дон Гутьерре вышел.

Оставшись один, капитан встал, осмотрелся по сторонам и, уверенный, что за ним не следят, вытащил из кармана мундира кусок воска и снял отпечатки дверных замков с ловкостью и быстротою, свидетельствовавшими о большом навыке.

— Вот и готово, — сказал он про себя, пряча воск и садясь на прежнее место, — теперь у меня есть слепки от всех замков в доме. Никогда не следует ничего упускать из виду — при случае и это может понадобиться… Очень приятно иметь дело с людьми, которые понимают тебя с полуслова… Дон Гутьерре премилый человек, а сто унций, которые он собирается мне дать, как нельзя кстати… Я совсем на мели… Как жаль, что человек этот — враг моей родины! — добавил он с иронической улыбкой.

— Прошу вас, кабальеро, — сказал испанец, вернувшись в кабинет. — Вот задолженные мною сто унций… извините, пожалуйста, что я заставил вас так долго ждать.

— О! Кабальеро! — отвечал капитан, дрожащими пальцами опуская в карман золотые монеты. — Вы шутите. Напротив, это я вам обязан.

Капитан встал. Он достиг цели, которую преследовал, и больше ему уже нечего было здесь делать. Он вежливо простился и удалился.

Дон Гутьерре пожелал проводить его до самой двери, возможно, затем, чтобы убедиться, что он действительно уезжает.

— Где мой племянник? — спросил испанец у пеона. — По всей вероятности, в гостиной? Попросите его прийти ко мне в кабинет.

— Дон Мигуэль ушел, ваша милость, — отвечал пеон.

— Как ушел? В такой час?

— Да, ваша милость… Взглянув случайно через забор, он заметил двух человек, которые, по-видимому, рассматривали наш дом, и пошел с ними поговорить. Затем, вместо того, чтобы вернуться, он крикнул мне, что скоро вернется, и ушел.

— Очень странно, — прошептал дон Гутьерре, направляясь в кабинет.

Пеон сказал правду. Дон Мигуэль действительно заметил двух человек, показавшихся ему подозрительными. Вглядевшись в них повнимательнее, он узнал своих новых знакомых Педросо и Карнеро. Тогда, не колеблясь долее, он вышел к ним и, потолковав с ними несколько минут, на прощание дал им денег, о чем пеон не мог сказать своему хозяину, потому что он этого не видел.

Между тем дон Ремиго, веселый и счастливый, легкой походкой вышел из дому.

— Ну вот, — пробормотал он, оглядываясь по сторонам, — ни моей лошади, ни солдат моих нет… Куда это они запропастились?

Он сделал несколько шагов вперед, по всей вероятности, в надежде найти их. Но тут на голову ему внезапно набросили плащ и прежде, чем он успел опомниться и оказать хотя бы малейшее сопротивление, он оказался на земле, связанный по рукам и ногам, так что не мог даже пошевелиться.

Впрочем, он и не пытался этого делать. Оказавшись в западне, он вел себя тихо и не произносил ни единого слова.

Тот или те, которые так внезапно на него напали, вывернули и опустошили все его карманы, в том числе прихватили и только что полученные сто унций, а затем спокойно удалились, бросив его на произвол судьбы.

Его обидчики ретировались так умело, что капитан, как ни прислушивался, не мог предположить даже, в каком направлении они могли исчезнуть.

Прошло несколько минут, в продолжение которых капитан предавался грустным, безрадостным размышлениям, не переставая чутко прислушиваться к малейшему звуку. Но вокруг стояла мертвая тишина. Он тщетно пытался разорвать узы и сбросить с головы плащ, чтобы окончательно не задохнуться, но связали его, судя по всему, люди, хорошо знающие свое дело, и все усилия доблестного капитана остались втуне.

Наконец послышался быстрый галоп нескольких лошадей, приближавшихся к тому месту, где он лежал. Лошади остановились, и хорошо знакомый капитану голос Педросо прозвучал почти у самого уха:

— Карай! Да ведь это капитан!.. Его убили!

— Э! Нет! Бездельник! — взревел дон Ремиго. — Я не умер, по крайней мере, я так не считаю, хотя весь разбит! Освободите же меня ради самого черта!

Педросо и друг его Карнеро бросились освобождать своего капитана от связывавших его пут.

Капитан глубоко вздохнул несколько раз с видимым удовольствием.

— Вам надо бы явиться немного раньше, негодяи… Кстати, куда это вы запропастились? Я не мог вас найти, выйдя из дому.

— Мы гонялись за лошадью, капитан, — нагло лгал Карнеро.

— Что? Вы ловили мою лошадь?

— Да. Едва вы вошли в дом, как из кустарников выскочил неизвестный человек, завладел лошадью, обрезал у нее повод и умчался на ней… Мы были недостаточно близко, чтобы остановить негодяя, поэтому мы пустились за ним вдогонку, но он, по-видимому, не имел намерения украсть лошадь, потому что после получасовой бешеной скачки, в продолжение которой мы так и не смогли его нагнать, он остановился и, бросив лошадь среди дороги, исчез в чаще, куда нам уже нельзя было за ним гнаться… Волей-неволей пришлось отказаться от поимки негодяя. Мы взяли лошадь и вернулись назад.

— Что это за сказку рассказываете вы мне, негодяи? — вскричал капитан гневно.

— Это не сказка, а вполне правдивая история, капитан, — невозмутимо отвечал Педросо. — Теперь мне ясно поведение этого человека, которое поначалу казалось очень странным.

— Ну, говорите, что вам ясно?

— Карай! Все очень просто. Этот человек хотел заставить нас удалиться затем, чтобы дать своим сообщникам, по всей вероятности, скрывшимся в этой чаще, возможность напасть на вас при выходе из дома, где вы были в гостях.

Капитана, видимо, заставил призадуматься рассказ его сообщников, вовсе не такой уж неправдоподобный. В последние дни ему не раз и самому приходилось слышать о подобных случаях. В конце концов, он поверил рассказу Педросо, тем более, что его слова с готовностью подтвердил Карнеро, и подозрение, мелькнувшее было в голове капитана относительно дона Гутьерре, совершенно развеялось. Кроме того, он отлично понимал, что богатый гасиендер, не ожидавший его визита, не мог вдруг, экспромтом, подготовить ему ловушку.

— А если вам доведется когда-нибудь встретить этого человека, узнаете вы его или нет? — спросил капитан у Педросо.

— Вполне, капитан. Мы успели рассмотреть его как следует.

— Тогда, значит, еще не все потеряно.

— Только вот беда, мы не видели его лица, — добродушно заметил Карнеро.

— Как это так, негодяй, не видели?

— Капитан, это значит, что он все время показывал нам только спину.

— Убирайтесь к черту! Вы оба болваны.

Разбойники обменялись насмешливыми взглядами и стали усердно помогать капитану, основательно деморализованному в результате случившегося, сесть на лошадь.

— Черт побери всю эту дурацкую историю! — пробормотал дон Ремиго. — Мне удалось так ловко заполучить сто унций… Будь прокляты эти мошенники, сумевшие отнять у меня золото!

И, окинув долгим тоскливым взглядом дом дона Гутьерре, капитан с грустью повернул лошадь на дорогу.

Не удивительно, что дон Ремиго был так грустен, у него были на то серьезные причины. Зато солдаты его, наоборот, были веселы, как никогда. Они так громко смеялись и разговаривали между собой, что незадачливый капитан буквально выходил из себя, однако не смел заставить их вести себя деликатнее.

Наконец, когда трое всадников подъехали к деревне, дон Ремиго повернулся к Педросо.

— Вы что-то слишком веселы сегодня.

— А что! — нагло отвечал негодяй. — Нам пока, слава богу, не о чем грустить.

— Конечно, — отвечал капитан, вздыхая. — У вас никто не украл сто унций.

— Да неужели, капитан, у вас была при себе такая крупная сумма! Это очень неосторожно с вашей стороны.

— Я только что получил ее, — грустно проговорил капитан.

— Тогда другое дело, капитан… А я, например, никогда не ношу с собой больше четырех унций из опасения какого-нибудь несчастного случая.

Дон Ремиго насторожился.

— Четыре унции!.. Это очень недурно. А эти деньги в настоящую минуту при вас?

— Конечно, капитан.

— И вы, Карнеро, имеете при себе столько же?

— О! Я еще богаче, капитан, у меня целых шесть унций.

— Вот оно что, — опять со вздохом проговорил капитан. — Теперь я понимаю, почему вы так веселы. Послушайте, Карнеро и Педросо, — добавил он через минуту, — вы должны оказать мне услугу.

— Э! — неопределенно воскликнул Карнеро.

— Гм! — задумчиво хмыкнул Педросо.

— Вы не желаете, друзья мои? — с упреком вопросил капитан.

— О! Нет, — поспешно возразил Карнеро.

— Мы отказываемся, — отрубил обычно более сговорчивый Педросо.

— Что? Вы отказываетесь?

— Да, капитан. Но, если вы не будете иметь ничего против, мы можем предложить вам маленькую сделку.

— Согласен, это избавит меня от благодарности.

— Благодарность — это теперь устаревшее дело, капитан, — сказал Педросо, презрительно сморщив губы.

— Ну, и какую же вы мне предлагаете сделку?

— Вы предоставите нам отпуск на месяц, чтобы мы могли повеселиться, где нам заблагорассудится.

— Вы подрядились на какое-нибудь дело, негодяи!

— Я не говорю «нет».

— Ну и как, стоящее это дело?

— Неплохое, капитан.

— А мне разве нельзя будет поучаствовать в этом деле?

— Нет, тут как раз в аккурат на двоих, третий съест всю пользу.

— Тогда не будем больше об этом и говорить… Итак, значит, вы хотите получить отпуск на месяц?

— Да, капитан.

— А что вы мне за это дадите?

— Сто пиастров, — торжественно объявил Педросо.

— Этого слишком мало… вы хорошие солдаты, и я оцениваю ваши услуги по четыре пиастра в день.

— О! Мы столько не стоим, капитан.

— Вы слишком скромны… Сто двадцать пиастров, или вы не получите отпуска… Таким образом, всего-то придется по шестидесяти пиастров на каждого, можно сказать, даром… Кто знает, сколько вы получите за ваше «дело»! Ну, как? Согласны?

— Идет, сто двадцать пиастров, капитан.

— Гм! Мне следовало бы потребовать с вас больше! Ну, да ладно, я слишком добр. Давайте деньги!

— Извините, капитан, а наш отпуск?

— Я подпишу его в одну минуту.

— Ну, знаете, капитан, мы вам даем деньги, а вы нам — товар. Так, по крайней мере, будет справедливо.

Дон Ремиго понимающе улыбнулся и десять минут спустя уже подписывал отпуск и весело клал в карман полученные им от солдат семь унций…

Вечером у дона Мигуэля и его дяди состоялся разговор, затянувшийся далеко за полночь.

Когда все легли спать и в доме погасли огни, молодой человек в сопровождении дона Гутьерре направился к загону, оседлал свою лошадь и тихо выехал со двора, а дядя сам затворил за ним ворота.

Затем дон Гутьерре закутался в плащ, поскольку ночь была довольна прохладная, лег на землю возле забора и стал терпеливо ждать.

Незадолго до восхода солнца, то есть часов около трех утра, послышался приближающийся стук копыт. Вскоре шаги лошади замерли у ворот и кто-то тихо постучал в них.

Дон Гутьерре поднялся и поспешил к воротам — это возвратился дон Мигуэль.

Молодой человек спрыгнул на землю и повел свою взмыленную лошадь в загон, где расседлал ее и тщательно вытер соломой. Затем дядя и племянник направились к дому.

За все это время не было произнесено ни единого слова, и только когда они оказались в кабинете дона Гутьерре, последний заговорил, наконец, со своим племянником.

— Ну, как?

— Все в порядке, — отвечал дон Мигуэль полушепотом.

— Вы видели этого человека?

— Да, я его видел, и мы с ним окончательно обо всем договорились. Он вполне согласен со мною: раз там известно о вашем переезде в Медельен, вы должны непременно показываться на людях, иначе создастся впечатление, что вы почему-то считаете нужным прятаться… Если вас сегодня увидят на балу и на празднике, никому и в голову не придет в чем-либо подозревать вас… Кроме того, Дон Луи Морэн думает, что ему будет удобнее поговорить с вами на виду у всей толпы, нежели специально приезжать сюда и тем самым вызывать ненужные подозрения.

— И это тоже должно произойти непременно сегодня?

— Да, он сам объяснит вам, почему считает, что надо все обставить именно так.

— Хорошо, племянник, пусть так, ну, а потом? Дон Мигуэль раскрыл свой портфель и вынул оттуда целую пачку бумаг, которые и вручил дону Гутьерре.

— Я видел самого сеньора Лисарди, который, несмотря на поздний час, продолжал работать в своем кабинете. Он вручил мне, как вы с ним договорились, векселя на миллион пятьсот тысяч пиастров, выписанные на лучшие банкирские дома Испании, Англии и Франции. Таким образом, что бы ни случилось, большая часть вашего состояния спасена… Сеньор Лисарди, кроме того, сказал, что он должен вам еще семьсот тысяч пиастров, которые будут выплачены вам или вашему доверенному лицу по первому вашему требованию, где и как вы пожелаете… Вот, кажется, и все поручения, которые вы мне давали, дорогой дядюшка.

— Да, племянник, я благодарю вас за успешное и быстрое исполнение моих поручений… Теперь ступайте в вашу комнату… До рассвета осталось всего ничего, никто в доме не должен даже и подумать о том, что вы отлучались сегодня ночью со двора… Кроме того, вам необходимо отдохнуть… Покойной ночи, племянник…

— А вы что будете делать, дядюшка?

— Я так же, как и вы, постараюсь поспать несколько часов… Я хочу выглядеть на празднике свежим и бодрым, — добавил он улыбаясь.

— Конечно, конечно!

Сеньор дон Гутьерре протянул на прощание ему руку. Дон Мигуэль, между тем, продолжал в задумчивости стоять.

— Что с вами? — спросил его с беспокойством дядя. Молодой человек вздрогнул и быстро поднял голову.

— Ничего такого, что касалось бы меня лично, — ответил он с ударением на последних словах, — почему-то этот праздник ужасно меня тревожит.

— Может быть, вы боитесь какой-нибудь западни?

— В такой толпе? Нет, это невозможно… хотя ваши враги очень хитры, и кто знает…

— Послушайте, — нетерпеливо перебил его дон Гутьерре, — мы — мужчины… Зачем же нам трепетать в ожидании каких-то мнимых опасностей… Или, может быть, вы воображаете, что мы отправляемся на этот праздник затем, чтобы получить удовольствие? Вовсе нет, и вы это знаете лучше меня… Мы едем на свидание… вот и все… Там, и только там, как вы сами только что говорили, мы сможем повидаться с доном Луи Морэном и поговорить о делах. Ну, что же, прав я?

— Я, кажется, начинаю с ума сходить, извините меня дядюшка, — проговорил молодой человек, стараясь казаться успокоенным. — Нам необходимо во что бы то ни стало ехать на этот праздник, чем бы эта поездка для нас ни обернулась.

— Послушайте, дон Мигуэль, скажите мне, чего вы опасаетесь? — снова спросил дон Гутьерре.

— Ничего, дядюшка, но меня гнетет предчувствие, что с нами может случиться несчастье… Скажите, пожалуйста, вы могли бы немедленно уехать отсюда, если бы этого потребовали обстоятельства?

— Конечно. Да разве я вам этого не говорил? Все уже давным-давно подготовлено для этого.

— Ну, будь, что будет. До свидания, дядюшка.

— Покойной ночи, дон Мигуэль. Они расстались, еще раз пожав друг другу руки. Несколько минут спустя дядя и племянник спали, как говорят испанцы, без задних ног.

Глава V ПРАЗДНИК В МЕДЕЛЬЕНЕ

Медельенские праздники пользуются заслуженной славой во всей Жаркой Земле и собирают многочисленные толпы народа из всех частей штата Веракрус.

С самого утра окрестности оглашает колокольный звон и слышится треск ракет и петард.

В старинных испанских колониях ни один большой праздник не обходится без стрельбы из пушек или ружей, при этом расходуется невероятное количество пороха.

В связи с этим на ум приходит один анекдот, связанный с именем испанского короля Фердинанда VII.

Во время мексикано-испанской войны, в результате которой испанцы были окончательно изгнаны из Мексики, король Фердинанд VII однажды спросил некоего благородного мексиканца, оставшегося верным Испании и состоявшего на службе при дворе:

— Сеньор дон Кристобаль де Касерес, как вы думаете, что делают в настоящую минуту ваши соотечественники?

— Государь, — серьезно отвечал дон Кристобаль, кланяясь королю, — они пускают ракеты.

— А! — кивнул король и отошел от мексиканца. Часа в два пополудни, в тот же день, король снова спросил мексиканца:

— А теперь чем они занимаются?

— Государь, — отвечал мексиканец столь же серьезно, как и в первый раз, — они продолжают пускать ракеты.

Король улыбнулся, но ничего не сказал.

Наконец, вечером, заметив дона Кристобаля де Касереса в числе придворных, собравшихся вокруг него, король в третий раз задал ему все тот же вопрос.

— Не в гнев будет сказано вашему величеству, государь, — отвечал дон Кристобаль с присущей ему серьезностью, — они все еще продолжают пускать ракеты.

На этот раз король не в силах уже был сдержаться и разразился безумным хохотом. Последнее тем более примечательно, что король Фердинанд VII никогда не отличался веселым характером.

Пускать ракеты и вообще жечь порох — высшее наслаждение для американских испанцев.

Все мексиканские празднества вкратце можно описать следующим образом: ракеты, игра в монте, петушиные бои и, конечно, танцы. Танцуют все и везде: в домах, во дворах, на улицах и на площадях, под пронзительный аккомпанемент вихуэлы и ярабэ, на которых неистово пиликают основательно подвыпившие индейцы, сопровождая игру весьма своеобразным пением, скорее похожим на завывание. Кстати сказать, эти импровизации индейцев пользуются огромным успехом у публики, которая им бурно аплодирует и буквально визжит от восторга.

С восходом солнца Медельен принял необычайный вид. В домах все двери были распахнуты настежь, их обитатели выходили на улицу в самой лучшей праздничной одежде. На площадях воздвигали специальные помосты для танцовщиц, потому что на таких праздниках танцуют только женщины. И тут и там переносные лавочки торговали крепкими напитками, многочисленные лотки со свежей водой и лимонадом перемежались со столиками для игры в монте, на которых уже звенело золото, а парусиновые палатки не могли вместить всех любителей петушиных боев.

Яркая толпа, смеющаяся, поющая и танцующая, растекалась по улицам, а тем временем прибывали все новые и новые группы. Всадники торопливо привязывали своих взмыленных лошадей где попало и, не заботясь более об их сохранности, сливались с веселой толпой гуляющих, спеша сполна насладиться праздником.

Однако своего апогея празднество достигает с наступлением сумерек, когда заходит немилосердно палящее солнце и на смену ему приходит прохлада и свежесть, которую дарует морской ветер.

Утром за завтраком дон Гутьерре объявил дочерям, что намерен взять их с собой вечером на праздник.

Сестры пришли в неописуемый восторг, ведь Сакрамента и Жезюсита по справедливости считались самыми лучшими танцовщицами в штате Веракрус.

После обеда девушки закрылись у себя в комнате и с энтузиазмом занялись своими туалетами. Это приятное занятие поглотило все их время до вечера.

Дон Мигуэль, знавший из ночного разговора с дядей о его намерении взять на праздник дочерей, был счастлив услышать об этом во время завтрака. Он надеялся воспользоваться праздничной атмосферой и попытать счастья в том, что, по его мнению, должно было решить его судьбу. Девушки появились за ужином во всем своем великолепии и блеске.

Дон Мигуэль не мог при этом сдержать возгласа восторга — настолько обе они были обворожительно прелестны.

А, между тем, обе сестры, в сущности, были одеты очень просто: как на старшей, так и на младшей были широкие юбки из тонкой кисеи, туго стянутые на талии голубым шелковым поясом. Поверх батистовых блуз, широкие рукава которых были вышиты и отделаны кружевами, были накинуты косынки, которые, прикрывая, не скрывали полностью их белых плеч.

Длинные косы, уложенные на затылке, были заколоты черепаховым гребнем, изящно изукрашенным золотом, и, кроме того, их головки украшал венок: у Сакраменты из цветов сухиль, а у Жезюситы — из флорипондио. На ногах у них были ажурные шелковые чулки с золотыми стрелками и голубые атласные башмаки, расшитые серебром и золотом.

Но что придавало особую прелесть туалету сестер, так это обилие кукуйбос [6], которыми были усыпаны их венки. Их голубоватое сияние создавало у них вокруг головы божественный ореол. Кукуйбос были нашиты также вокруг подола юбок, образуя как бы магический круг, придававший девушкам таинственный и даже фантастический вид.

Улыбающиеся и торжественные, они двигались навстречу дону Мигуэлю, который при виде их благоговейно сложил руки и шептал голосом, прерывающимся от волнения:

— Господи, как они прекрасны!

Но если восторг молодого человека в равной степени относился к обеим сестрам, то взор его был прикован исключительно к Сакраменте. Женщины каким-то особым, присущим только им одним чутьем безошибочно разгадывают, какое впечатление они произвели на своих поклонников.

Обожание дона Мигуэля переполнило сердца сестер радостью.

— Как вы меня находите, кузен? — спросила дона Сакрамента, кокетливо наклоняясь к нему.

— Слишком красивой, — прошептал молодой человек.

— Женщина никогда не бывает слишком красивой для того, кто ее любит, — лукаво возразила она. — Вы не очень-то любезны сегодня, кузен.

— Это оттого, что я боюсь, — продолжал он грустно.

— Боитесь? — улыбаясь, спросила она. — А чего именно, скажите, пожалуйста?

— Вашей красоты, которая сожжет все сердца, кузина.

Она слегка пожала плечами.

— Боже мой, как все вы в центральных провинциях скучны и нелюбезны, — с презрением сказала она.

— Здешние молодые люди гораздо любезнее нас, не так ли, Сакрамента?

— Что это значит, позвольте вас спросить, дон Мигуэль? — возразила она высокомерно.

— Ничего иного, кроме того, что я сказал, кузина, — грустно отвечал молодой человек.

В разговор вмешалась молчавшая до сих пор Жезюсита.

— Зачем ты его так мучаешь? Ты доведешь его до сумасшествия своими выходками.

— Я не знаю, что с ним такое сегодня, он просто невыносим, — проговорила Сакрамента раздраженным тоном.

Молодой человек побледнел и быстро поднес руку к сердцу, словно почувствовав внезапную боль.

— Вы жестоки, Сакрамента! — вскричал он. — Хорошо, я не стану докучать вам своим присутствием, отправляйтесь на праздник без меня, там у вас не будет недостатка в кавалерах… Что же касается меня, то я отказываюсь от надежды заслужить ваше расположение.

— Как вам угодно, кузен, — парировала она улыбаясь. — Тем более, по вашим словам, у нас не будет недостатка в кавалерах, и я надеюсь, что эти кавалеры будут, по крайней мере, вежливее вас.

— Да, да, — с гневом перебил ее дон Мигуэль, — охотников найдется немало, а в числе их, наверное, будет и дон Ремиго Диас, которому и будет, конечно, отдано предпочтение.

— А если бы даже и так, — не унималась Сакрамента, — неужели вы считаете себя вправе препятствовать этому?

— Этому я не стану препятствовать, Сакрамента, — ответил он совсем непривычным для него грубым тоном. — Я его убью.

— Вы его убьете!

— Да, я его убью за то, что вы его любите, и за то, что ваше дьявольское кокетство сводит меня с ума! Сакрамента побледнела при этих словах.

— О, — прошептала она, — неблагодарный безумец… Какие же у вас имеются основания, чтобы обвинить меня в этом?

— Их более, чем достаточно… Вы жестоко издеваетесь надо мной… Заблагорассудится вам развлечься, и вы делаете вид, будто не совсем ко мне равнодушны. Но стоит в моем сердце затеплиться надежде…

— Ну? — насторожилась она.

— … вы вдруг резко изменяете свое обращение со мной и находите какое-то садистское удовольствие в том, чтобы беспощадно разрушать мои надежды и превращать в меня несчастнейшего из людей… Нет, нет, — добавил он, грустно покачав головой. — Я долго и тщетно тешил себя надеждой, но пелена, застилавшая мне глаза, наконец спала, и теперь я отчетливо сознаю свою ошибку.

Сакрамента слушала его, задумчиво опустив голову и машинально играя цветком сухиль, который держала в руке.

— Вы правы, — прошептала она, — я вас обманула, Мигуэль, хотя до сегодняшнего дня я и не поощряла ваших ухаживаний за мной… Я, как это лучше сказать… Я словно бы и не замечала этого…

— Наконец-то вы откровенно высказались! Значит, вы подтверждаете, Сакрамента, что я вам противен! Я уверен, что если бы я спросил у вас на память цветок, который вы сейчас теребите пальцами, вы, наверное, отказались бы выполнить мою просьбу… Не правда ли?

Сакрамента повернула голову в сторону и, устремив взгляд на молодого человека, с ангельской улыбкой промолвила:

— Да, я отказалась бы выполнить вашу просьбу, Мигуэль.

И в ту же минуту цветок сухиль, вырвавшись из ее руки, полетел к ногам молодого человека. И когда молодой человек наклонялся, чтобы поднять цветок, девушки, словно вспугнутые голубки, мгновенно исчезли, смеясь при этом, как безумные.

— Ах, — вскричал он с выражением лучезарной радости, осыпая цветок поцелуями, — она меня любит! Боже мой! Она меня любит! Сухиль — это цветок-талисман, — добавил он, — подарить его или даже позволить взять — значит, признаться, что любишь! О, как я тебе благодарен, скромный дикий цветочек!.. Ты внушаешь мне надежду и тем самым возвращаешь к жизни!..

Поцеловав цветок еще несколько раз, молодой человек поспешно спрятал его на груди, так как в эту минуту послышался легкий шум приближающихся шагов. Один из дядиных слуг явился сообщить, что кушанье подано.

Дон Мигуэль направился в столовую, где все были уже в сборе.

Ужин прошел очень весело. Дон Мигуэль был в ударе и без конца сыпал шутками и остротами; радость, наполнявшая его сердце, переливалась через край.

Сакрамента и ее сестра по временам украдкою поглядывали на него, хитро пересмеиваясь между собою. Что же касается дона Гутьерра, то он, видимо, был очень удивлен и не мог понять, чему следует приписать радостное настроение племянника, обычно такого собранного и серьезного.

Когда все встали из-за стола, было уже совершенно темно.

— Мы едем на праздник, девочки, — сказал дон Гутьерро, — развлекайтесь, танцуйте, словом, постарайтесь извлечь максимум удовольствия. Надо уметь радоваться и веселиться, когда представляется случай… Кто знает, что нас ждет впереди и даже уже завтра, — добавил он, — многозначительно взглянув на дона Мигуэля, которому только и был понятен смысл его слов.

Глава VI ЛА ПЕТЕНЕРА

Оседланные лошади давно уже стояли наготове во дворе.

Пока девушки усаживались на лошадей, дон Гутьерро отвел в сторону старого преданного слугу Жозе, пользовавшегося полным его доверием, и шепотом давал ему какие-то наставления, после чего направился к своей лошади с юношеской легкостью вскочил в седло.

Весь отряд состоял из десяти всадников: четырех господ и шести провожатых в лице слуг, давно уже состоявших при доне Гутьерре, преданность которых не вызывала ни малейших сомнений.

Выехав за ворота, кавалькада направилась по дороге на Медельен. По приезде туда господа спешились, поручив лошадей слугам. Те не стали их оставлять у привязи, а отвели в сторону и остались сторожить их, не выпуская поводья из рук.

Праздник был в полном разгаре.

Оживленная толпа заполонила улицы Медельена, повсюду звучали оживленные голоса и смех. Вихуэлы и ярабэ захлебывались от восторга, созывая танцовщиц.

Дон Гутьерре в сопровождении дочерей и племянника достиг, наконец, главной площади, где был воздвигнут помост для танцев.

В ту минуту, когда они подходили к эстраде, там уже танцевали несколько девушек, очаровывая зрителей красотой и грацией. На голове у каждой был стакан, полный воды. Искусство танцовщиц, помимо прочего, состояло в том, чтобы не расплескать воду.

Собравшиеся вокруг помоста зрители аплодировали, подзадоривая все новых и новых танцовщиц выйти на помост. Настала очередь весьма своеобразного танца — бомба, особенность которого заключается в том, что танцовщицы с необыкновенной легкостью, не прибегая к помощи рук, развязывают шелковые пояса, замысловато намотанные вокруг их ног.

Веселье все нарастало, восторженные возгласы звучали все громче; и тут и там слышались залпы петард и хлопушек; предприимчивые торговцы сновали в толпе, предлагая всевозможные напитки.

А между тем, только чужестранец, незнакомый с обычаями страны, не знал, что эти танцы — всего лишь своеобразный пролог, после которого последуют другие танцы, более интересные для зрителей.

Музыка на минуту смолкла, а затем снова зазвенела гитара, но теперь полилась совсем иная мелодия.

Заслышав дорогие сердцу каждого испанца звуки, толпа разразилась громкими криками:

— Ла петенере! Ла петенере! [7]

Ла петенера — любимейший танец Центральной Америки и прибрежных районов Мексики.

Сакрамента и ее юная сестра считались непревзойденными исполнительницами этого танца ла петенера.

На всем побережье штата Веракрус, не говоря уже о Мананциале и Медельене, им не было равных. Любое празднество утрачивало свою привлекательность, если вокруг становилось известно, что очаровательные сестры не примут в нем участия. Поэтому сегодняшнее появление девушек на площадке, отведенной для танцев, было встречено громкими возгласами «ура!» и «браво!».

В Мексике, где не существует никакого различия между низшими и высшими классами общества по той простой причине, что бедняк завтра может стать богачом, только женщина пользуется привилегированным положением, однако для этого она должна быть и красива, и безупречно нравственна. В Мексике любой мужчина, независимо от занимаемого им положения в обществе, имеет право открыто ухаживать за любой девушкой, и никто не усмотрит в этом ничего предосудительного, потому что ухаживание это выражается в рыцарском поклонении, и кавалер, ухаживание которого девушка благосклонно принимает, непременно найдет благосклонное отношение в ее семье. Свободные нравы, составляющие позор нашей старой Европы, совершенно чужды испанской Америке. При всей неограниченной свободе, которой пользуются там девушки, какими бы кокетками они не были, они никогда не позволят себе поставить под удар их безупречную репутацию.

Когда музыканты заиграли ла петенера, взоры всех присутствующих обратились к двум юным сестрам, но они продолжали стоять с таким видом, словно вовсе и не думали принимать участие в танцах. Так прошло несколько минут, пока дон Гутьерре о чем-то шепотом разговаривал со своими дочерьми. Он советовал им не упускать приятной возможности и веселиться от души.

Сакрамента взглянула на дона Мигуэля.

Тем временем из толпы вышел некий элегантный кавалер и, подойдя к дону Гутьерре, приветствовал его изящным поклоном.

Молодому человеку было на вид двадцать пять — двадцать восемь. Черты его лица были благородны и красивы, а выражение — высокомерное и слегка презрительное; черные глаза горели мрачным огнем, и он с презрением взирал на окружавшую его толпу, не сводившую сейчас с него глаз.

— Сеньор дон Гутьерре де Леон, — сказал он мелодичным голосом, стараясь соблюсти при этом установленные правила вежливости, — неужели мы не удостоимся счастья лицезреть в числе танцующих сеньорит ваших дочерей?

— Сеньор дон Рамон Аремеро, — отвечал столь же вежливым тоном дон Гутьерре, — все мои просьбы не привели ни к чему, но, может быть, у вас это получится лучше.

— Слышите, что говорит ваш батюшка, сеньориты? — продолжал молодой человек, обращаясь к девушкам и снова кланяясь. — Неужели празднества Малибрана и Мананциаля [8] затмят Медельен! Не забывайте, сеньориты, что только вы одни и можете принести нам победу.

Дон Мигуэль вздрогнул, увидев дона Рамона, и нахмурил брови. Взгляды мужчин скрестились и красноречиво выразили взаимную неприязнь молодых людей.

Дон Рамон с презрительной улыбкой отвернулся; дон Мигуэль опустил глаза, чтобы скрыть сверкавший в них гнев.

— В самом деле, почему вы не желаете исполнить такую естественную просьбу? — с горечью проговорил он. — Смилуйтесь же, сеньориты, и станцуйте, раз вас об этом просят.

Сакрамента слегка побледнела и взглянула на дона Мигуэля с выражением горестного упрека, а затем, пошептавшись с сестрой, сказала:

— Хорошо, я буду танцевать. Вашу руку, дон Мигуэль.

— А вы, сеньорита? — спросил дон Рамон Жезюситу, предлагая ей руку.

— Я буду смотреть, — сухо отвечала она.

Молодой человек с досадой закусил губу и, почтительно наклонившись, удалился.

Дон Мигуэль взял руку Сакраменты, слегка дрожавшую в его руке, и проводил ее под громкие, восторженные возгласы и рукоплескания толпы, устремившейся вслед за танцовщицей.

Вихуэлы и ярабэ гремели со все возрастающей силой, приглашая танцоров не медлить.

Как только Сакрамента вышла на середину площадки, по обе стороны ее, как по команде, образовались две группы зрителей: во главе первой был дон Рамон, а во главе второй — дон Мигуэль.

Испанские танцы существенно отличаются от наших в том смысле, что, подобно танцам древних, они носят символический характер, который сохранила, по-видимому, единственно иберийская раса; он недоступен пониманию непосвященных, и только люди сведущие способны правильно их истолковать.

Сакрамента танцевала уже в течение нескольких минут, когда дон Рамон снял шляпу и, почтительно поклонившись девушке, подал ее ей.

Сакрамента улыбаясь взяла шляпу и, держа ее в руке, продолжала танцевать.

Почти тотчас же из толпы выступил дон Ремиго и тоже протянул шляпу девушке. Та точно так же взяла ее и продолжала танцевать, теперь уже держа по шляпе в каждой руке.

Аплодисменты удвоились.

Тогда дон Мигуэль сделал шаг вперед, снял шляпу и, улучив удобный момент, осторожно надел ее на голову кузины.

Дон Рамон вызывающе глядел на соперника и, отстегнув свой шелковый пояс, накинул его на плечо девушки, неутомимо продолжавшей танцевать.

Дон Мигуэль ответил презрительной улыбкой, отстегнув портупею своей шпаги, он как бы скрестил на плече Сакраменты свое оружие с поясом дона Рамона.

Странное зрелище представляла собой Сакрамента, танцевавшая, не выпуская из рук врученных ей вещей.

Вдруг дон Рамон крикнул пронзительным голосом:

— Бомба!

Музыканты мгновенно смолкли. И тогда запел дон Рамон.

Однако это был не хорошо всем известный романс, а импровизация на его мелодию, восхвалявшая красоту очаровательной танцовщицы.

Когда он умолк, его место занял дон Мигуэль.

— Леттра! — крикнул он и запел.

Таким образом в течение нескольких минут молодые люди вели эту песенную дуэль.

Наконец, уставшая от столь продолжительного танца, Сакрамента, с трудом сдерживая внутреннюю дрожь, направилась к отцу, следившему с живейшим интересом за всеми перипетиями этой сцены.

Мгновенно воцарилась тишина. Теперь должен был последовать выкуп залогов, которые были вручены танцовщице.

По традиции за каждый залог следовало уплатить по одному медио.

Молодые люди поспешили к Сакраменте и выкупили У нее свои вещи.

— Боже милостивый! Сеньор дон Мигуэль, — с иронией сказал дон Рамон, — какая у вас великолепная шпага! Я был бы в восторге обменять ее на свою.

— Сеньор кабальеро, — отвечал дон Мигуэль с любезнейшей улыбкой, — нет ничего легче заполучить ее. Стоит всего лишь отнять ее у меня.

— Виноват, сеньор, — вмешался в разговор человек, внимательно наблюдавший за происходящим, — позвольте мне, пожалуйста, уладить дело. Вы чужестранец, тогда как я вот уже два года живу в Медельене и — видит Бог! — я хочу, чтобы празднество завершилось благополучно.

С этими словами незнакомец обнажил мачете и воткнул его в землю между молодыми людьми.

— Ура дону Луису Морэну! Да здравствуют французы! — грянула толпа с нескрываемой радостью.

Дон Луис Морэн, или, правильнее сказать, Луи Морэн, знаменитый лесной бродяга, внезапно появившийся на празднестве, был высокий сухопарый человек лет сорока с мужественной и одновременнно добродушной физиономией.

Он, по-видимому, был хорошо здесь известен и пользовался всеобщей симпатией.

— Извините меня, сеньоры, — продолжал лесной бродяга, — что я так бесцеремонно вмешиваюсь в ваш разговор, но я позволю себе сослаться на мнение всех присутствующих; я убежден, что они тоже признают за мной исключительное право положить конец вашей ссоре.

Толпа, так неожиданно призванная в свидетели, отвечала оглушительными криками и неистовыми аплодисментами.

Дон Рамон вежливо поклонился французу.

— Хотя вы и иностранец, сеньор, — вежливо сказал он, — но, как постоянный житель Медельена, вы имеете преимущественное право со мною драться, и я от всего сердца принимаю ваш вызов.

И с этими словами воткнул свой мачете в землю рядом с мачете дона Луиса.

Дон Мигуэль хотел было воспротивиться этому решению, но, несмотря на все его желание помириться с доном Рамоном, зрители не желали на это согласиться, и ему поневоле пришлось уступить.

— Сеньор дон Мигуэль, — с нарочитым упорством продолжал француз, — ведь вам хорошо известно, как диктует обычай завершать празднество, дабы выразить танцовщицам вполне заслуженное признание. Я выступаю от имени жителей Медельена, которых, естественно, не могло не оскорбить грубое поведение этого кабальеро, поэтому позвольте мне преподать ему вполне заслуженный урок. У вас будет возможность встретиться с ним позже, я обещаю, что сам сведу вас.

Слушая слова француза, дон Рамон краснел, досадливо кусал губы и всеми силами старался не обнаружить обуревавшего его гнева.

— Приступим поскорее к делу, сеньор, — вскричал он, — и смотрите, как бы вам самому не пришлось получить урок, который вы так самоуверенно обещаете преподать мне!

— Я сомневаюсь в этом, сеньор, — спокойно возразил француз. — Вы слишком возбуждены и даете волю гневу там, где полагается соблюдать вежливость. Я весьма сожалею, но вы будете побеждены… Кстати, каковы условия поединка?

— До первой крови! — единодушно взревела толпа.

— До первой крови, идет! Будьте повнимательнее, дон Рамон, — насмешливо продолжал француз, — потому что, если вы будете ранены, ваш мачете перейдет ко мне.

— Покамест вы еще не стали его обладателем! — с досадой возразил испанец.

— Это дело всего двух или трех минут, сеньор, — улыбаясь, отвечал француз.

Дон Гутьерре с дочерьми, повинуясь обычаю, не мог покинуть празднества.

Дон Луис и дон Рамон стали в позицию, предварительно обменявшись церемонными поклонами.

Дуэль на мачете отнюдь не шуточна. В отличие от шпаги, мачете не имеет эфеса, защищающего руку, поэтому стоит замешкаться и хорошо рассчитанным ударом противник может отсечь все пальцы.

К счастью, мексиканцы при всей своей удивительной храбрости имеют весьма поверхностное представление о фехтовании, и во время дуэлей, впрочем, довольно редких, уповают главным образом на свою ловкость, нежели на познания в фехтовании.

Тут, кстати, необходимо заметить, что во внутренних провинциях Мексики дуэлянты наказываются очень строго по закону, и если порой возникает ссора, то противники дерутся на ножах, что, благодаря их ловкости и общепринятым мерам предосторожности, как правило, не ведет к трагическому исходу.

Как обещал дон Луис, поединок продолжался недолго. В считанные секунды дон Рамон был ранен, и весьма существенно, в руку. Аплодисменты зрителей возвестили окончание поединка.

— Вот мой нож, сеньор, — сказал дон Рамон, мертвенно бледный не столько от полученной им совсем неопасной раны, сколько от бессильной ярости, — можете им похваляться. Но, клянусь Богом! Клянусь Гваделупской Богоматерью, что вы недолго будете упиваться победой, я скоро верну его себе.

— Я к вашим услугам в любое время, сеньор, — смеясь сказал француз. — Я готов вручить его вам острым концом, разумеется.

— Именно таким путем я и намерен взять его у вас обратно, — сказал молодой человек. Эти его слова в устах любого другого человека были бы всеми восприняты как хвастовство. Но мексиканец на ветер слов не бросает. Повернувшись к сестрам, он церемонно поклонился и сказал:

— Я побежден, сеньориты, но фортуна изменчива, и если сегодня она от меня отвернулась, то в другой раз, надеюсь, будет ко мне благосклонна.

Дон Гутьерре молча поклонился, дочери его поступили точно так же.

— Я готов дать вам сатисфакцию, когда вы этого пожелаете, кабальеро, — сказал дон Мигуэль.

— Я не забуду вашего обещания, сеньор. Можете быть уверены, что в один прекрасный день я напомню вам об этом, — отвечал он улыбаясь. И, уже собираясь уходить, обратился к дону Луису: — На одно слово, прошу вас, дорогой сеньор.

— Хоть на два, если это может доставить вам удовольствие, я к вашим услугам.

Танцы возобновились с новым энтузиазмом. Когда дон Луис и дон Рамон выбрались из толпы, последний остановился.

— Дон Луи, — сказал он, — я хочу играть с вами в открытую.

— Хорошо, хотя я и не вижу, к чему вы ведете. Слушаю вас, сеньор.

Молодой человек улыбнулся.

— Не зная вполне ваших намерений, — продолжал он, — я знаю, однако, достаточно для того, чтобы в случае необходимости вас найти. Я люблю дону Сакраменту, но она меня ненавидит. Однако это меня нимало не смущает. Я поклялся жениться на ней и исполню свою клятву, какие бы препятствия мне не потребовалось преодолеть для этого. Как видите, я говорю с вами вполне доверительно. Я богат, а перед золотом отступают все препятствия. Слушайте же меня хорошенько, дон Луи. Сейчас десять часов вечера, я даю вам время подумать до завтрашнего вечера. Используйте же эти сутки отсрочки, чтобы все взвесить. И не забывайте моего совета, потому что, если нам придется встретиться еще раз, то мы встретимся уже врагами.

— Меня это весьма огорчает, сеньор. Но поверьте, мне способно доставить удовольствие только продолжение дружеских отношений, завязавшихся при таких благоприятных обстоятельствах, — ответил тот с язвительной усмешкой.

— Прощайте, — сказал дон Рамон, резко поворачиваясь. Он ощутил пробуждающийся в нем новый прилив гнева.

— До приятного свидания, — отвечал дон Луис, отвешивая низкий поклон.

Француз с минуту постоял в задумчивости, а потом присоединился к дону Гутьерре и дону Мигуэлю, которые прогуливались вместе с Сакраментой и Жезюситой.

— Следите за мной, — сказал он дону Гутьерре вполголоса, поравнявшись с ним, — но только старайтесь делать это незаметно, за нами следят. И он спокойно продолжал пробираться сквозь толпу, делая вид, что невероятно увлечен всем происходящим вокруг, пока не очутился там, где слуги дона Гутьерре ждали его возвращения.

Лошадь дона Луиса была привязана поблизости, он вскочил в седло и поехал крупной рысью.

Дон Гутьерре и дон Мигуэль не замедлили последовать дружескому совету француза и вскоре уже скакали по дороге к гасиенде.

Когда огни Медельена померкли вдали, всадники пришпорили лошадей и понесли в галоп.

И только теперь дон Гутьерре счел возможным и нужным посвятить своих дочерей в ту часть своих планов, которая касалась непосредственно их.

Новость эта была должным образом воспринята девушками. Сакрамента и Жезюсита, несмотря на свой юный возраст, были истинными мексиканками, с детства привыкшими к всевозможным опасностям, сопряженным с междоусобными войнами. Поэтому перспектива долгого и трудного путешествия их вовсе не испугала, тем более, что с ними будут не только отец и кузен, но также и верные слуги.

На повороте одной из тропинок их поджидал всадник. Это был дон Луис.

— Свежие лошади дожидаются нас в двадцати милях отсюда, — объявил он. — Эти двадцать миль должны быть преодолены до восхода солнца, если даже придется загнать всех ваших лошадей до смерти!.. Надеюсь, вы понимаете, как важно нам не терять ни минуты!.. Вперед!..

Эти слова были произнесены тоном, не допускающим возражений.

Дон Гутьерре и его племянник понимали, какая им грозит опасность, поэтому, не говоря ни слова, они теперь скакали шеренгой, с девушками посередине, стараясь не отставать от француза, летевшего впереди подобно птице.

Глава VII ПУТЕШЕСТВИЕ

В Мексику ведут две более или менее удобные дороги, одна на Ялану, другая на Орисабу.

Само собой разумеется, что путешественники выбирают всегда именно эти дороги.

Контрабандисты же и подобные им субъекты, которые по причинам, известным им одним, сторонятся или вообще избегают общества честных людей, проторили еще одну дорогу, но она настолько трудна, что считается практически непроходимой.

А, между тем, именно по этой дороге и утекает большая часть богатств Мексики.

Спустя два дня после событий, описанных нами в предыдущей главе, часов около четырех утра, маленький отряд, состоящий из пятнадцати человек, остановился на отдых на холме, считавшемся самой высокой точкой этой контрабандистской дороги.

У подножия этого холма, составлявшего всего метров двести по периметру и частично поросшего лесом, и пролегала тропинка, по которой ехали наши всадники.

Лучшее место для устройства лагеря просто невозможно себе представить. С вершины холма открывался широкий обзор, так что внезапное нападение со стороны кого-либо становилось практически невозможным.

Немного позади находилось ранчо, нечто вроде полуразвалившегося навеса, который, казалось, должен 6ыл рухнуть при первом же порыве ветра.

Здесь-то и разбили свой лагерь путешественники.

Наваленные один на другой тюки образовали ограду, к которой были привязаны у коновязей лошади и мулы, спокойно жевавшие клевер. Тут же, всего в нескольких шагах от животных, возле трех наполовину потухших сторожевых огней, спали путешественники, вытянув ноги к огню и завернувшись в плащи. И только один часовой, облокотясь на карабин, охранял общую безопасность.

Начинало светать; густой пар, подобный беловатому дыму, постепенно поднимался со дна долины; солнце еще не выплыло из-за горизонта, но небо уже начинало светлеть — все свидетельствовало о близком наступлении дня.

В эту минуту в кустах, окружающих лагерь, послышался легкий шум, и над грудой тюков показалась голова человека, беспокойно оглядывающего лагерь.

Часовой вместо того, чтобы поднять тревогу, перегнулся через ограду и протянул новоприбывшему руку, чтобы помочь ему перебраться через нагромождение тюков.

— Карай! — шепотом проговорил караульный, как только друг его очутился внутри лагеря. — Откуда это вы взялись, дружище, черт побери? Я уже начал приходить в отчаяние и решил, что вы не вернетесь.

— Гм! — отвечал тот. — Я совершил длинное путешествие, дорогой сеньор Карнеро, и по очень плохим дорогам.

— В этом я убежден, друг Педросо, но теперь не время болтать: ложитесь скорей и сделайте вид, что спите, иначе, если этот проклятый француз проснется, он непременно заподозрит, что вы гуляли при лунном свете.

— Вы правы, дружище, — отвечал Педросо, ложась на землю и закутываясь в плащ, — осторожность никогда не мешает.

— Ну, а что, все в порядке?

— Все идет как нельзя лучше.

— Вот это хорошо, — сказал Карнеро, потирая руки. — Мне сдается, мы с вами обделаем хорошее дельце… Но, однако, довольно разговаривать, дружище, вы и сами знаете, как вредно болтать больше, чем следует.

И с этими исполненными мудрости словами достойный сеньор Карнеро вернулся к обязанностям часового.

Почти в ту же минуту поднялся один из спящих и, встряхнувшись, направился прямо к часовому.

Это был дон Луис Морэн или Луи Морэн, в зависимости от того, как читатель предпочтет его называть.

Карнеро, видимо, со страхом взирал на подходящего. Однако француз казался совершенно спокойным и ничем не выдавал возникшего у него сомнения в верности этих двух типов.

— Ну Карнеро, — сказал он часовому, — как провели ночь?

— Я за всю ночь ни на секунду не сомкнул глаз, ваша милость.

— Все было спокойно?

— Да, ваша милость, все.

Дон Луи внимательно осмотрел окрестности лагеря, а затем погрузился в размышления и, по-видимому, не особенно радужные.

Беглецы, назовем их так, потому что название это как нельзя лучше подходит спутникам отважного француза достигли первых ущелий лас Кумбрес, непрерывной цепи утесов, громоздящихся один на другой, у подножия которых пролегала довольно широкая дорога, проложенная в скалистой гряде еще первым потоком испанских переселенцев, а теперь совершенно заброшенная мексиканцами.

Французу хотелось как можно скорее миновать лас Кумбрес, место, наиболее благоприятное для нападения из засады, но к сожалению, это было достаточно трудно, потому что тропинка, по которой он шел до сих пор, сливалась здесь с большой дорогой и снова свертывала с нее лишь почти на полдороге от Пуэбло. Вот в чем заключалась опасность, которая, как ему казалось, грозила его спутникам.

В Мексике наряду с двумя силами, ведущими непримиримую войну друг с другом, существует еще третья, которая живет за счет двух вышеупомянутых и ведет столь же непримиримую борьбу с обществом, добывая тем самым средства к жизни.

Эта довольно внушительная часть общества, рекрутируемая частично из отщепенцев общества, которых постоянная анархия выбрасывала на поверхность, а частично из разоренных войной, получила название сальтеадоры, или грабители с большой дороги.

Здешних сальтеадоров никоим образом нельзя смешивать с разбойниками, которые грабят на больших дорогах в Старом Свете.

В числе сальтеадоров оказывались представители всех классов общества, в том числе и аристократы с изящными манерами, называвшие друг друга не иначе, как кабальеро. После очередной экспедиции сальтеадоры спокойно возвращаются домой и как ни в чем не бывало появляются в обществе, украшением которого они себя считают. Они ведут привычный образ жизни до той поры, пока не представляется случай принять участие в очередной экспедиции, дабы пополнить свои кошельки.

Среди них попадались офицеры различных чинов, служащие городских муниципалитетов, негоцианты и даже литераторы. При этом следует заметить, что эти люди уверены в полной своей безнаказанности, а потому действуют почти открыто, а если порой и надевают маски, то скорее в силу установившегося обычая, нежели необходимости.

Путешественники, со своей стороны, тоже не питают лютой вражды к этим рыцарям легкой наживы. Отлично понимая, что всякому человеку надо жить, они никогда не пускаются в путь без того, чтобы захватить с собой соответствующей суммы на долю рыцарей больших дорог.

Эта проблема решается, так сказать, полюбовно, без каких-нибудь споров и столкновений. Когда же сальтеадорам приходится иметь дело с иностранцами, по большей части не проявляющими подобной предусмотрительности и терпимости, они впадают в ярость и уже не только до нитки грабят путешественников, но даже и убивают их.

Некоторые путешественники, в надежде, что алчные бандиты удовлетворятся скромным откупом, брали с собой лишь небольшую сумму денег, однако сальтеадоры усматривали в этом покушение на их благосостояние и принимали соответственные меры для «восстановления справедливости». В один из дней в Мехико, Пуэбло и Веракрус было расклеено объявление, которое мы приводим полностью, не меняя ни одной буквы:

В заключение остается добавить, что объявление, как и полагается, было подписано псевдонимом, впрочем, все знали, кто за этим псевдонимом скрывается.

И, что самое удивительное, объявление это не только не вызвало всеобщего негодования, но, напротив, было воспринято, как совершенно естественное.

Вот в каких условиях приходилось путешествовать в Мексике, и вот почему опасения дона Луиса были вполне основательны. Нашим путешественникам нельзя было миновать местность, где сальтеадоры постоянно устраивали засаду.

Вот об этом и думал француз, когда дон Гутьерре вышел из ранчо, где он провел ночь, и направился к нему пожелать доброго утра.

— Вы уже на ногах, — улыбаясь, сказал дон Гутьерре, — вы первым встаете и последним засыпаете… Не знаю, право, как мне и благодарить вас.

— Не думайте, пожалуйста, об этом, сеньор, — весело отвечал француз. — Я уже говорил вам, что многим обязан дону Мигуэлю.

— Но я-то не дон Мигуэль.

— Не все ли равно, кабальеро! Ведь он ваш близкий родственник… Кроме того, любой человек на моем месте почел бы за счастье оказать услугу вашим прелестным дочкам, таким любезным и таким смелым.

— К сожалению, они страшно утомлены, и я боюсь, что они будут не в состоянии продолжить путь…

— Сегодня, а, может быть, и завтра, мы будем двигаться очень медленно, — перебил проводник. — Хотя бы уже потому, что наши мулы ужасно устали.

— Это верно, я об этом совсем забыл… Ну, да тем лучше — мои бедняжки хоть немного отдохнут.

Тем временем проснулись пеоны. Одни из них принялись чистить лошадей, с аппетитом уничтожавших утреннюю порцию маиса, другие разожгли костры и занялись приготовлением завтрака.

Вскоре появились и дочери дона Гутьерре, уже не в прежних изящных туалетах, а в костюмах амазонок, более подходящих, а, главное, более удобных для путешествия.

Пока пеоны седлали лошадей и грузили поклажу, дон Гутьерре приказал подавать завтрак.

— Сеньор, до Мехико еще очень далеко? — Сакрамента спросила дона Луиса.

— Нет, уже недалеко, сеньорита.

— А когда мы туда прибудем? — полюбопытствовала Жезюсита.

— Если не случится ничего непредвиденного, мы будем там через три дня, сеньорита.

— Так долго! Но, скажите, пожалуйста, сеньор, неужели нам грозит какая-нибудь опасность?

— Ровно никакой, сеньорита, тем более, что нас-таки довольно много, — продолжал он улыбаясь.

— Ну, а сальтеадоры?! — не унималась Сакрамента, как бы предчувствуя грозящую им опасность.

— Сальтеадоры — весьма достойные люди, сеньорита, и я убежден, что они постараются не причинить нам ни малейшего зла.

— Вы в этом уверены, сеньор? — уже в один голос спросили девушки.

— Даю вам честное слово… Кроме того, сальтеадоры совсем не такие уж страшные, какими их обычно изображают.

— Все равно, сеньор, — сказала Сакрамента, — я дрожу при одной мысли о возможности встретиться с ними.

— Положитесь на меня, сеньорита, и не бойтесь ничего… Если только они осмелятся на нас напасть, поверьте, я сумею их урезонить.

Успокоенные этими словами, девушки повеселели, разговор перешел на другой предмет, и завтрак продолжался.

Однако путешественники никогда не тратят лишнее время на завтрак. Вот и сейчас на него потребовалось не более десяти минут.

Стояло великолепное утро. Косые лучи солнца освещали поросшие лесами горы. Сквозь голубоватую дымку вдали, у горизонта, проглядывала снежная вершина Орисабы.

Отряд, ведомый доном Луисом, ступил на узкую тропинку, пролегавшую глубоко между отвесных скал, откуда поднимался сероватый туман. Здесь начинались знаменитые ущелья лас Кумбрес.

За доном Луисом ехали дон Гутьерре и его племянник.

Девушек отделяли от них шагов тридцать, и они не могли слышать разговора мужчин.

Дон Луис подозрительно огляделся по сторонам, как бы желая убедиться, что никого из посторонних поблизости нет, заговорил тоном, свидетельствующим о серьезности предстоящего разговора.

— Вот лас Кумбрес, сеньоры. Через два, самое большее, через три часа нам предстоит встреча с сальтеадорами.

— Ах! — с беспокойством воскликнул Гутьерре. — Что вы такое говорите, дон Луис!

— Я говорю правду, сеньор, и для доказательства моих слов взгляните вон в ту сторону, — ответил француз, протягивая руку в указанном направлении. — Видите вон тот выдающийся вперед мыс, покрытый лесом?

— Да, я отлично вижу его; мы находимся от него на расстоянии не более трех миль.

— Не совсем так, но для нас, по крайней мере сейчас, это не имеет особого значения… Я хотел сказать, что в данный момент в том лесу укрывается человек тридцать сальтеадоров, поджидающих нас.

— Проклятье! Неужели это правда?

— Я в этом убежден.

— Да, да, — проговорил дон Мигуэль, печально покачивая головой, — я узнаю это место, именно здесь они всегда и устраивают засады.

— Этот мыс или, лучше сказать, стрелка, — невозмутимо продолжал француз, — занимает довольно большую территорию, поросшую густым лесом, там-то и обретаются сальтеадоры.

— Но, — сказал дон Гутьерре, — нас тут пятнадцать смелых, отважных людей, и мне кажется, нам будет не трудно, если мы пожелаем проложить себе путь!

— Выслушайте теперь меня, сеньор. Нас действительно пятнадцать человек, но вовсе не смелых, из которых к тому же нужно вычесть предателей.

— Предателей! — вскричал Мигуэль.

— Я их знаю, — спокойно отвечал дон Луис.

— И вы ни одному из них не прострелили до сих пор голову?

— Нет, это никогда не поздно сделать, — спокойно ответил француз. — У меня свои соображения на этот счет, а теперь я продолжаю. Кроме предателей, нам нужно вычесть еще и трусов.

— О! — снова воскликнул дон Гутьерре.

— Простите, сеньор, — смеясь, сказал француз, — позвольте вам заметить, что вы меня просто удивляете своей наивностью… Вы берете с собой пятнадцать слуг и воображаете, что все они вам безусловно преданы и готовы за вас отдать жизнь… Как бы не так!.. Это было бы чересчур глупо с их стороны, и я считаю их совершенно неспособными на это… Преданность в этой стране, как и везде, впрочем, есть не что иное, как капитал, отданный в рост за большие проценты… Какую же выгоду получат ваши пеоны, если их зарубят из-за вас? Никакой, не так ли? Поэтому и не рассчитывайте на них… Я надеюсь, что хотя бы шестеро из них не побегут от врага и исполнят свой долг… Хорошо! Шестеро их да нас трое, это будет всего девять… Неужели же вы серьезно рассчитываете вдевятером одолеть тридцать сальтеадоров. Потом, вы, наверное, совсем забыли, что с вами две женщины, которых надо во что бы то ни стало спасти в первую очередь… Вступать в битву при подобном раскладе сил было бы чистейшим безумием, а я считаю вас достаточно разумным для того, чтобы серьезно рассчитывать на это.

— В таком случае, что же нам делать, скажите мне ради самого Неба!

— Вот в этом-то и вопрос! Случай исключительный, положение крайне щекотливое… Клянусь Богом, я уже около трех часов ломаю голову, стараясь придумать какой-нибудь выход, но мне это не удается… Не пройдет и получаса, как мы окажемся в волчьей пасти, и поэтому мы должны как можно скорее что-нибудь придумать…

— Что же нам делать? — с тревогой в голосе одновременно спросили француза оба спутника.

— Пока еще не знаю… Давайте хорошенько обсудим, но прежде скажите мне, угодно вам будет уполномочить меня действовать от вашего имени?

— Конечно, — поспешил заверить его дон Гутьерре.

— То есть, — продолжал француз, — вы предоставляете мне полную свободу действовать в общих интересах и заранее соглашаетесь со мной, что бы я ни сделал?

— Да.

— Это уже много значит… и вы подтвердите обязательства, если я их дам от вашего имени?

— Клянусь вам!

— Но только думайте сначала о том, что вы будете обещать, дон Луис, — сказал дон Мигуэль глухим голосом. — Вы должны избавить и защитить моих кузин от малейшего оскорбления.

— Постараюсь, хотя человек не имеет права обещать больше того, что он в состоянии исполнить… Я, со своей стороны, обещаю вам, дон Мигуэль, что прежде погибну, чем хоть один из сальтеадоров посмеет коснуться кончиком пальца мантильи ваших кузин.

— Благодарю вас, дорогой дон Луис, — взволнованно отвечал дон Мигуэль, пожимая ему руку. — Я знаю, какое у вас благородное сердце, и я верю вам.

— Вот что, по-моему, вы должны сделать, сеньоры. Вы постепенно замедлите движение каравана таким образом, чтобы между вами и мной было, по крайней мере, сто шагов, и держите ваше оружие наготове на случай, если придется вступить в бой, однако никак не проявляйте своего неприязненного отношения без моего сигнала, иначе мы погибнем… Если начнется битва, нас не спасет от гибели ничто. Решено, не так ли?

— Мы будем во всем вам повиноваться!

— Хорошо, а теперь положитесь на милость Божью! Не забывайте же того, что я вам сказал, и пустите меня прямо в мышеловку.

Вслед за тем он махнул рукой, раскурил сигару и, слегка пришпорив лошадь, помчался вперед, а дон Гутьерре и дон Мигуэль, наоборот, придержали своих лошадей, чтобы дать каравану подойти к ним.

Глава VIII САЛЬТЕАДОРЫ

Дон Луис продолжал скакать вперед, с каждой минутой приближаясь к тому месту, где прятались сальтеадоры.

Глядя на его спокойное лицо, на то, с каким блаженством он курил сигару, никому и в голову не могло бы прийти, что этот человек прекрасно отдавал себе отчет в поджидавшей его опасности и даже мог бы указать место, где именно на него нападут.

Француз, надо сказать, был основательно вооружен: из седельных кобур выглядывали рукоятки двух шестиствольных револьверов и два таких же револьвера заткнуты за пояс. Кроме того, на боку у него была длинная шпага, за голенищем — нож, а двухствольный карабин с примкнутым штыком в виде сабли лежал перед ним поперек седла — словом, он почти мгновенно мог сделать двадцать шесть выстрелов. И это не считая холодного оружия.

Испанцы не сводили тревожного взора с француза, которого теперь отделяло от засады уже совсем незначительное расстояние.

В ту минуту, когда дон Луис достиг стрелки, перед ним немедленно появился на прекрасной вороной лошади элегантно одетый всадник.

Лицо всадника было прикрыто черной бархатной полумаской.

— Виноват, кабальеро, — вежливо проговорил незнакомец, — не будете ли вы любезны одолжить мне огня?

— С величайшим удовольствием, кабальеро, — ответил француз не смущаясь.

И, остановив лошадь, он протянул незнакомцу сигару.

Последний взял ее, но закурил свою.

Тем временем дон Луис, как знаток, любовался лошадью незнакомца.

— Какая чудная у вас лошадь, кабальеро, — сказал он. — Позвольте мне искренне вас поздравить с таким приобретением.

— Да, она и в самом деле недурна, — отвечал незнакомец, возвращая сигару и кланяясь.

— Такую именно лошадь, — продолжал дон Луис, — мечтал я всегда приобрести.

— Я вам верю, кабальеро, но, простите, мне хотелось бы предложить вам один вопрос.

— Я к вашим услугам, кабальеро, — сказал француз, кланяясь.

— Вы, вероятно, входите в состав отряда путешественников, направляющихся сюда?

— Да, сеньор, я путешествую в их обществе.

— Я так и предполагал. Но тогда зачем же вы настолько опередили ваших друзей?

— На это существует много причин, кабальеро, — отвечал, улыбаясь, дон Луис.

— Не найдете ли вы возможным сообщить их мне, сеньор?

— Отчего же нет? — сказал француз, по-прежнему улыбаясь. — Во-первых, я желал повидаться и переговорить с вами, сеньор.

— Переговорить со мной?! — с удивлением воскликнул незнакомец. — Вы, верно, шутите?

— Нимало, уверяю вас.

— Неужели вы знали, что встретитесь со мной?

— Да, сеньор, — твердо проговорил француз, — и не только вас, но и сопровождающих вас всадников, которые, не знаю почему, упорно не желают появляться.

Незнакомец с минуту внимательно смотрел на него.

— Вы, очевидно, человек очень смелый, сеньор, — сказал он затем.

— Мне всегда это говорили, сеньор.

— Ну, а если вы знали наперед, что встретите меня здесь, и если желали со мной говорить, говорите, кабальеро, я вас слушаю.

Дон Луис поднял правую руку.

Путешественники остановились.

— Что означает этот ваш жест, сеньор? — спросил незнакомец.

— Я подаю знак моим друзьям остановиться, — отвечал он, — чтобы мы могли потолковать не спеша. Незнакомец весело расхохотался.

— Ну, а если бы я приказал появиться моим спутникам? — спросил он затем.

— По всей вероятности, они исполнили бы ваше приказание, но к чему бы это повело? — беспечно проговорил дон Луис.

— Я жду, чтобы вы объяснились, — продолжал незнакомец.

— Извольте, сеньор. Но сначала позвольте мне предложить вам один вопрос. Не ошибаюсь ли я, принимая вас за начальника тех достойных кабальеро, которые скрываются в чаще?

— Предположим, что это так, — отвечал незнакомец.

— Простите, но мне хотелось бы знать это наверное.

— Извольте, я начальник этих кабальеро.

— Вас человек сорок, не так ли?

— Нас ровно двадцать пять человек… может быть, вам кажется, что это слишком мало?

— Может быть. Нас, правда, только пятнадцать, но мы все, как видите, отлично вооружены.

— Недурно.

— Не правда ли? А, между тем, я желал бы, если только это возможно, избежать столкновения.

— Каждый как умеет, зарабатывает свой хлеб, сеньор. Времена сейчас трудные.

— Да, торговля идет плохо… Ну, так вот об этом-то я и хотел потолковать с вами, а заодно сделать вам предложение.

— Предложение?

— Клянусь честью, да. Надеюсь, вы ведь не считаете необходимым непременно вступить с нами в бой?

— Если этого можно избежать…

— Разумеется. Я изложу мое предложение в двух словах. Нас пятнадцать человек.

— Вы это уже говорили.

— Я уплачу вам по полторы унции за каждого пеона, что составит восемнадцать унций.

— А за господ?

— По пять унций за каждого.

— Всего, значит, двадцать восемь унций?

— Да. Это кругленькая сумма.

— Но этого мало. Француз сделал удивленное лицо.

— Я сказал, что этого мало, — повторил незнакомец.

— Я отлично слышал ваши слова, но, признаюсь, не понимаю, как можно считать такую сумму недостаточной?

— Но вы же не считаете выкупа за дам.

— Верно, я про них совсем и забыл. Ну, хорошо, я добавлю вам еще двадцать унций за дам.

— Но и это еще не все.

— А именно?

— Навьюченные мулы.

— Гм! Вы, по-видимому, собрали подробные сведения.

— Исчерпывающие, сеньор.

— Это видно… Я готов прибавить еще восемь унций за мулов, и, таким образом, весь выкуп составит пятьдесят унций — это очень хорошая сумма.

— А все-таки этого недостаточно.

— Что?! Вы считаете недостаточно пятидесяти унций? — с удивлением проговорил француз.

— Я требую сто унций, — невозмутимо объявил незнакомец.

— Ну, знаете, что я вам скажу? Вы заламываете слишком большую цену!

— Вы так считаете?

— Да.

— Но вы забываете главное, я ведь могу, если пожелаю, завладеть всем вашим имуществом.

— Это ваше намерение кажется мне несколько рискованным, сеньор, — холодно отвечал француз. — Но поскольку я хочу доказать вам мое искреннее желание покончить дело миром, я согласен исполнить ваше требование: вы получите сто унций.

— Когда?

— Через десять минут. Или, может быть, вы находите этот срок слишком долгим?

— Нет, я согласен. Но прежде, чем окончательно принять ваше предложение, я должен посоветоваться с моими товарищами.

— Что ж, посоветуйтесь, сеньор.

— Вы не испугаетесь их?

— Я! — француз презрительно пожал плечами. — Вы забываете, сеньор, что в моем распоряжении двадцать шесть выстрелов, а вас только двадцать пять человек.

Это был маневр вполне в мексиканском духе, и незнакомец его оценил.

— Вы настоящий мужчина, — сказал он.

Дон Луис молча поклонился.

Незнакомец хлопнул два раза в ладоши, и почти в ту же минуту несколько человек, тоже в масках, вооруженных до зубов и на прекрасных лошадях, выскочили из лесу и обступили начальника.

Француз отъехал немного в сторону, чтобы не мешать им совещаться.

Начальник сообщил им о предложении дона Луиса.

Насколько француз мог судить по выражению лиц и по жестам сальтеадоров, те отказались принять условия, предложенные доном Луисом.

Француз подумал, что не удастся избежать сражения с этой бандой, и на всякий случай убедился, что оружие его находится в полном порядке и может быть пущено в дело в любую минуту.

Между тем, прения, видимо, принимали благоприятный оборот для путешественников, большинство сальтеадоров склонилось на сторону начальника, и только двое упорно продолжали стоять на своем.

Начальник вынудил их подчиниться, а затем подъехал к дону Луису.

— Мы согласны, — сказал он. — Где деньги?

— Сейчас привезу.

— Поезжайте и возвращайтесь поскорей, или я ни за что не ручаюсь.

— А я ручаюсь за все, — возразил француз насмешливым тоном.

И, повернув лошадь, он галопом помчался к отряду путешественников, с тревогой ожидавшего результата переговоров.

— Ну! До чего вы договорились? — спросили его дон Гутьерре и дон Мигуэль.

— Все в порядке, — отвечал француз, — но, к сожалению, это обойдется вам дорого.

— Пустяки! — вскричал дон Гутьерре. — Лишь бы нам отделаться от них.

— Я тоже так думаю.

— Значит, они согласны взять выкуп? — спросил дон Мигуэль.

— Да. Но выкуп огромный, целых сто унций.

— Если бы потребовалось, я уплатил бы вчетверо больше, — весело сказал дон Мигуэль.

— Давайте скорей, они ждут с нетерпением.

Дон Мигуэль и дон Гутьерре пошарили в карманах и вручили обусловленную сумму дону Луису.

Отряд тронулся вперед.

Дон Луис ехал впереди.

Сальтеадоры выстроились на дороге полукругом с предводителем посередине.

— Вот назначенная вами сумма, — сказал француз, вручая набитый золотом кошелек начальнику сальтеадоров. — Потрудитесь, пожалуйста, пересчитать.

Незнакомец взял кошелек и стал считать деньги. Тем временем некоторые из его товарищей, пошептавшись между собой, внезапно бросились на путешественников с саблями и пистолетами.

— Измена! — вскричал дон Луис, стреляя в нападающих из револьверов.

Путешественники старались держаться твердо и приготовились к защите.

Столкновение становилось неизбежным. Но тут, к счастью, вмешался начальник. Он смело преградил путь своим сообщникам и громко крикнул:

— Что это значит, кабальеро? Неужели вы хотите обесчестить себя, нарушив данное слово!.. Назад, говорю я вам! Я этого требую!.. Я убью как собаку того, кто осмелится ослушаться меня!..

Бандиты отступили.

Один из нападающих упал, но ранен не был. Дон Луис специально выстрелил не в него, а в его лошадь. Благородное животное увлекло за собой и своего всадника, и тот упал на землю к самым ногам лошади дона Луиса.

При этом — последнее, впрочем, было вполне естественно — тесемки от маски развязались или лопнули, обнажив лицо сальтеадора.

— Э! Э! Сеньор Рамон Аремеро. — сказал француз, насмешливо улыбаясь. — Мне доставляет огромное удовольствие лицезреть вас! Боже праведный! Я был почти уверен, что это именно вы. Однако вам не повезло, как и в первый раз… Согласны вы со мной?

Дон Рамон, а это действительно был он, приподнялся с земли и с яростным криком, словно тигр, бросился с ножом на дона Луиса.

Но последний, очевидно, знал, с кем имеет дело, и все это время держался настороже. Он мгновенно вытащил ногу из стремени и со всего размаху ударил негодяя сапогом в грудь, так что тот замертво рухнул на землю.

Тогда начальник сальтеадоров подошел к французу.

— Все точно, сеньор, — сказал он, — можете продолжать путешествие вместе с вашими спутниками, но послушайтесь меня и не совершайте новых нападений, это может слишком дорого вам обойтись.

— Сеньор, я не нападал, а только защищался. Вы, в свою очередь, тоже послушайтесь меня и не пытайтесь мне угрожать, вам не удастся меня запугать.

В рядах сальтеадоров послышался ропот.

— Будь я один, — крикнул француз звенящим голосом, — я никогда не согласился бы платить вам выкуп. Клянусь Богом, я этого не сделал бы ни при каких обстоятельствах и проложил бы себе путь силой!..

— Перестаньте хвастаться, кабальеро. Проезжайте себе с Богом! — сухо проговорил начальник.

Дон Луис презрительно передернул плечами и ничего не ответил.

— Вперед! — крикнул он пеонам.

Последние погнали мулов.

Француз выждал, пока они продефилировали мимо него, затем, когда весь его отряд исчез за поворотом дороги, и он остался один на один с сальтеадорами, сгруппировавшимися в нескольких шагах от него, он выхватил револьверы:

— Ну! Дорогу мне, разбойники! Кто из вас осмелится меня остановить?

На его вызов никто не ответил.

По знаку своего начальника сальтеадоры повернули лошадей и галопом умчались в лес.

Дон Луис расхохотался.

— Как жаль, что с нами две женщины! А мне так хотелось бы преподать этим негодяям урок!

Затем он снова сунул револьверы в кобуру и удалился мелкой рысцой, время от времени оглядываясь, чтобы убедиться, что сальтеадоры окончательно отказались от попытки сразиться с ним.

Когда он, в свою очередь, исчез за поворотом дороги, из леса вышел человек и, настороженно озираясь по сторонам, подкрался к дону Рамону, которого сальтеадоры не удосужились прихватить с собой и который по-прежнему лежал на земле. Он приподнял его, взвалил себе на плечи и, посадив у дерева, стал заботливо приводить его в чувство.

Человек этот был капитан дон Ремиго Диас.

Вскоре дон Рамон не замедлил открыть глаза.

— Ах, это вы, дон Ремиго? — сказал он слабым голосом. — Благодарю вас за заботу.

— Не стоит благодарности, сеньор. Дружба не позволила мне покинуть вас.

— А где же остальные ваши товарищи?

— Кто их знает? Разделив между собой полученный выкуп, они разбежались в разные стороны.

— И покинули меня здесь?

— Да, но я вспомнил про вас.

— Благодарю вас еще раз, дон Ремиго. Я не забуду услуги, которую вы мне оказываете в эту минуту. А где проклятый француз?

— Удалился чуть ли не шагом, издевательски насмехаясь над нами.

— О, дьявол! Если мне даже придется преследовать его до самого ада, я все равно ему отомщу.

— Не забывайте, что это очень опасный противник, способный доставить немало хлопот.

— Да, да, он храбр, — отвечал дон Рамон со зловещей улыбкой. — Но вы же знаете, что маленькая коралловая змея способна убить царя зверей — ягуара. Я убью дона Луиса Морэна.

— Значит, мы не вернемся в Веракрус?

— Нет, нет и нет, по крайней мере, не раньше, чем мы отомстим.

— Я хочу еще сообщить вам, что дон Луис сейчас держит путь в Мехико, а куда он отправится потом, неизвестно.

— Зато мне это известно. Но, надеюсь, ему не удастся уехать из Мехико.

— Да услышит вас Небо, дорогой сеньор. Я уступил бы, кажется, свое место в раю, которое, надеюсь, мне там уготовано, лишь бы добиться того, о чем вы говорите. Но вот о чем я еще подумал: мы очутимся в Мехико среди сторонников изменника Мирамона, и нам придется употребить всю нашу хитрость, чтобы обнаружить себя.

— На этот счет будьте спокойны. Я богат, и у меня есть там друзья.

— Увы! — проговорил дон Ремиго со вздохом. — Я не могу похвастать ни тем, ни другим. Дон Рамон зло улыбнулся. Капитан дон Ремиго продолжал:

— Как же нам быть? Мы ведь еще очень далеко от Пуэбло.

— Э! Стоит ли говорить об этом?.. Как-нибудь доберемся.

— Это верно, но ваша лошадь убита, а моя основательно загнана, так что мы не сможем быстро продвигаться вперед… А! Знаете, что мне пришло в голову?.. Вы ранены, и поэтому садитесь на мою лошадь.

— Благодарю, потому что и в самом деле чувствую себя неважно, этот негодяй нанес мне сильный удар в грудь.

Дон Ремиго поспешил в лес и вскоре вернулся, ведя свою лошадь.

Он помог своему другу, или скорее сообщнику, взобраться на лошадь, и они медленно двинулись в путь, направляясь к Пуэбло.

Глава IX МЕХИКО

С самого начала мексиканской войны, особенно же после взятия Пуэбло, Мехико оказывается в центре внимания журналистов, появляется множество описаний города.

К сожалению, то ли потому, что журналисты не имели возможности добыть точные сведения, то ли потому — это всего вероятнее, — что не потрудились как следует их поискать, все эти описания весьма поверхностны и содержат массу неточностей.

Вот что говорится в старинных хрониках об основании этого города.

В начале 1140 г., в то самое время, когда умер Гуэтсина, король Тескуко, мексиканцы проникли в эту страну и достигли того места, где теперь стоит Мехико. В те времена здесь находились владения Акульгуа, правителя Атэкапутзалько.

Хотя мексиканцы появились в этих местах уже в 1140 г., но только в 1142 г., то есть два года спустя, американская Венеция действительно начала выходить из лона вод.

Мы намеренно подчеркнули последние слова. Дело в том, что большинство авторов безапелляционно утверждают, будто город Мехико был основан близ озера Тескуко, тогда как следовало бы сказать, посреди озера. Это далеко не одно и то же.

Подобно своей европейской сестре Венеции, поначалу Мехико представлял собой большую деревню с жалкими хижинами, служившими временным прибежищем для попавших в беду рыбаков.

Однако постоянные набеги дикарей заставили мексиканцев, селившихся на бесчисленных маленьких островах, осознать необходимость объединиться для отпора врагам. Благодаря невероятному упорству, им удалось построить дома на сваях, а потом и создать те самые чинампас, нечто вроде плавучих садов, где они выращивали овощи, индейский перец, маис, которые наряду с охотой на водяных птиц обеспечивали их едой.

Мы считаем необходимым исправить также ошибку одного современного писателя, который приписывает основание этого города ацтекам и называет его Теностиллан вместо Темикститлан, которое, собственно, и есть настоящее название города.

Город Мехико, почти полностью разрушенный во время жестоких сражений между мексиканцами и испанцами, через четыре года после окончательного завоевания его мексиканцами, был заново построен Фердинандом Кортесом. Хотя и был сохранен прежний план, новый город совсем не походил на прежний: большая часть каналов была засыпана, на их месте появились мощеные улицы, были воздвигнуты великолепные дворцы, построены монастыри, и город приобрел абсолютно испанский вид.

С тех пор уровень воды в озере становился все ниже и ниже, воды постепенно отступили, и только в самой низкой части города, на месте бывших каналов кое-где сохранились грязные лужи.

Мехико расположен на одинаковом расстоянии от обоих океанов, на высоте 2280 метров над уровнем моря, то есть на одной высоте с горой Сен-Бернар, поэтому ему присущ прелестный умеренный климат. По одну сторону от него возвышается гора Попокатепетль с дымящейся вершиной, а с другой — Истасигуальт, или Белая Женщина; седые вершины этих гор, покрытые вечным снегом, уходят высоко в облака.

Мавританская архитектура зданий, дома, выкрашенные в светлые тона, бесчисленные купола церквей и монастырей, как бы прикрывающие и тут и там столицу огромными желтыми, голубыми или красными зонтами в золотом блеске лучей заходящего солнца; теплый и благоуханный ветерок, пробегающий, словно играючи, по густой листве деревьев, — все это придает Мехико своеобразный характер, и поражающий, и восхищающий одновременно.

Мы говорили уже, что Мехико был заново выстроен по изначально сложившемуся плану. Как и во времена Моктекусомы, он разделен на четыре главных квартала; все улицы пересекаются под прямым углом и, как бы образуя пять главных артерий, выходят к Большой, или Главной площади. Эти главные улицы: Такуба, Монтерилья, Сан-Доминго, Монеда и Сан-Франциско.

Все испанские города Нового Света скроены, так сказать на один манер, и Главная площадь всюду выглядит одинаково.

В Мехико с одной стороны площади находится собор, с другой — Президентский дворец, в котором размещаются также канцелярии четырех министерств, казармы, тюрьма и т. д.; с третьей стороны находится муниципалитет и, наконец, с четвертой-рынок «Ворота цветов», который единственно уцелел от старых времен.

В этой части площадь украшена порталами или монастырскими переходами, где гнездятся уличные писцы да торговцы тамалес [9] и прохладительных напитков.

По совету Луи Морэна путешественники обошли Пуэбло стороной, не заходя в нее, и продолжали путь прямо в Мехико.

Француз, в обязанности которого по-прежнему входило служить проводником маленького отряда, вывел его глухими тропинками к самому городу через три дня после встречи с сальтеадорами. Дорога прошла вполне благополучно при том, что путь отряда пролегал через знаменитый лес дель Пиналь, пользующийся вполне заслуженной дурной славой.

Путешественники достигли заставы Такуба в тот момент, когда звон колоколов возвестил о начале вечерней молитвы.

В мексиканской столице запрещено ездить по улицам на лошадях от захода до восхода солнца.

Путешественники остановились в гостинице, где решили оставить на время своих вьючных животных и лошадей, а также сопровождающих их слуг.

Дело в том, что мексиканские гостиницы существенно отличаются от наших. Все заботы владельцев гостиниц о постояльцах ограничиваются обеспечением их водой и столовыми приборами. Все остальное предоставляется заботам самих постояльцев. Если у них имеется при себе провизия — хорошо, если нет — придется обойтись без ужина. Как они проведут ночь, владельца гостиницы не интересует. Его обязанность-лишь предоставить кровать — раму с натянутой на нее бычьей шкурой.

Владельцы мексиканских гостиниц, как правило, народ вороватый и дерзкий: дерут цены, какие им вздумается, и дают приют только понравившимся им путешественникам.

По счастливой случайности, дон Луис был знаком с хозяином гостиницы, где поздний час заставил остановиться дона Гутьерре и его спутников. Дон Луис издавна поддерживал с ним добрые отношения и даже не раз оказывал ему кое-какие услуги.

Из расположения к своему французскому другу хозяин гостиницы выказал себя довольно сговорчивым и почти вежливым и даже снизошел до того, что, понятно, за деньги согласился доставить путешественникам все, в чем они нуждались.

Девушки изнемогали от усталости, и поэтому речи не могло быть о том, чтобы отправиться пешком на другой конец города, где на улице Монтерилья у дона Гутьерре был собственный дом.

Покончив со всеми необходимыми приготовлениями на ночь, дон Гутьерре приказал подать ужин, после чего девушки отправились спать, а трое мужчин, раскурив сигары, остались посидеть и поболтать.

— Вот мы, наконец, и в Мехико! — сказал дон Гутьерре, вздохнув с облегчением. — Слава богу!

— Вы, вероятно, не рассчитываете пробыть здесь долго? — спросил его дон Луис.

— Я пробуду здесь как можно меньше, сеньор. Вы знаете, так же как и я, насколько для меня важно уехать отсюда прежде, чем разразится катастрофа. Отряды Хуареса стягиваются к городу, который они не замедлят обложить со всех сторон, и Мехико может оказаться в осаде. Мне же, признаюсь, вовсе не улыбается остаться в осажденном городе. Стоило ли бежать, подвергая себя ужасному риску, из Веракрус, чтобы дать изловить себя в Мехико?

— Видимо, вы пробудете здесь дней восемь.

— Самое большее. Но если будет хоть малейшая возможность, то и раньше.

— Прекрасно. В таком случае я считаю бессмысленным тащить ваш багаж в город. Лучше всего было бы направить его уже завтра в Гвадалахару. Дорога туда пока еще совершенно свободна. Таким образом, ваши пеоны будут в полной безопасности, а когда, наконец, соберетесь ехать и вы сами, то сможете гораздо быстрее проделать свой путь, особенно, если вам будет грозить какая-либо опасность или арест.

— Ваша мысль, дон Луис, прекрасна. Завтра же я отправлю моих пеонов в Гваделахару. Они будут двигаться не спеша, а мы догоним их через несколько дней.

— Значит, решено! Да, вот что я хотел вам еще сказать… Я советую вам оставить при себе двоих из ваших людей, тех самых, кого нанял дон Мигуэль.

— Карнего и Педросо? — живо спросил дон Мигуэль.

— Да, именно их.

— Признаюсь, я очень мало их знаю, но и то немногое, что мне известно, характеризует их далеко не лучшим образом.

— Зато я их знаю достаточно хорошо. Эти негодяи, весьма полезные при случае, достойны виселицы и мешка и, по-моему, их следует держать постоянно при себе. Не отпускайте их ни на шаг, дон Гутьерре, послушайтесь меня.

— Будет сделано, как вы советуете, сеньор.

— Ну, а теперь, после того, как мы обсудили все вопросы, позвольте нам, дон Гутьерре, пожелать вам покойной ночи, — продолжал француз, вставая. Дон Мигуэль тотчас же последовал его примеру.

— До завтра, сеньоры, — отвечал дон Гутьерре, провожая их до дверей. — Надеюсь завтра услышать от вас добрые вести.

— Постараемся, сеньор.

Дон Луи и дон Мигуэль простились с доном Гутьерре и покинули гостиницу.

Было около девяти часов; ночь выдалась великолепная, светлая и прозрачная, которая несвойственна этому климату. Темно-синее небо сияло мириадами ярких звезд, тростник на озере колыхался под легким дуновением ветерка, таинственно нашептывая что-то.

Дон Луис и дон Мигуэль некоторое время шли рядом.

— Что с вами, дон Мигуэль? — спросил, наконец, француз. — Вы сегодня что-то особенно грустны.

— У меня и в самом деле тяжко на душе, дорогой дон Луис.

— Я не понимаю, чем можно объяснить такое мрачное настроение.

— А это потому, что вы ничего не знаете, — ответил молодой человек, стараясь подавить вздох.

— Но я буду знать, если вы мне скажете.

— Мне нет резона скрывать от вас то, что, может быть, через несколько минут вы узнали бы от другого.

— В чем же дело, скажите Бога ради, друг мой? Вы меня просто пугаете!

Они как раз подходили к Главной площади, сверкавшей огнями и запруженной толпой гуляющих, которые после душного дня, проведенного дома, наслаждались ночной прохладой.

— Знаете что? — предложил дон Мигуэль. — Давайте зайдем вот в эту неверия [10], там удобнее беседовать, нежели на ходу, среди толпы.

— Как вам будет угодно.

Они вошли в лавку и сели за столик у двери. Дон Мигуэль приказал подать им тамариндовой настойки и, дождавшись, когда они останутся одни, сказал:

— Друг мой, настало время вам узнать, что меня так страшно мучает. Я солгал дяде.

— Вы солгали? Вы? — вскричал дон Луис. — Этого не может быть!

— Благодарю вас, — отвечал молодой человек улыбаясь. — К сожалению, это правда. Я солгал, но, — поспешил он добавить, — я в этом не виноват.

— Признаюсь, я совсем вас не понимаю, — сказал дон Луис. — И с большим нетерпением жду, чтобы вы объяснили понятнее.

— Моего отца нет в Мехико, и он сюда не приедет… Он просто не может приехать.

— Что вы говорите?! — вскричал француз с нескрываемым изумлением.

— Истину. Мой отец по распоряжению губернатора Соноры находится как бы под арестом у себя на гасиенде Аквас Фрескас. Поэтому он не только не в состоянии помочь моему дяде бежать, но, напротив, сам рассчитывает на его помощь… А теперь посоветуйте, что я должен делать.

— Гм! Случай серьезный, признаюсь вам, дон Мигуэль.

— Боже праведный! Это я и сам знаю! — горестно воскликнул молодой человек.

— Но, — продолжал француз, — при всем при том пока не от чего приходить в отчаяние. С божьей помощью я выручу вас из положения, в котором вы очутились.

— О! Я буду благословлять вас всю жизнь, друг мой!

— В этом пока нет необходимости, — отвечал француз улыбаясь. — Вы ведь помогли мне в беде, дон Мигуэль, теперь настал мой черед, и, видит Бог, я сделаю для вас все, что от меня зависит… А теперь постараемся оценить обстановку… Если не ошибаюсь, гасиенда де Аквас Фрескас находится в окрестностях рио Гила?

— Увы, да, друг мой! Так сказать, в самом логове команчей. Как вы, конечно, знаете, именно там находятся самые богатые золотые россыпи, которыми владеет мой отец.

— Какая странная мысль пришла в голову господину де Сетина избрать для себя именно это убежище!

— Ему не оставалось другого выбора. Путем различных ухищрений губернатор Соноры принудил его поспешно бежать из Петика. По городу пронесся слух, что отца хотят расстрелять.

— Да, да, — проговорил француз, гневно сверкнув глазами, — я хорошо знаю генерала Альвареса. Но чем же мотивировал он свои выходки?

— Ничем. Мой отец испанец — этого вполне достаточно.

— Да, этого действительно достаточно, хотя и с французами он поступает так же, как с кастильцами, — он не любит иностранцев… Я уверен, что он мог бы спокойно расстрелять вашего отца без каких-либо ссылок на закон, как он расстрелял, прикрываясь законом, моего бедного соотечественника Гастона де Руассе.

— Весьма возможно… Отец испугался и бежал. Одно только место сулило ему сравнительно надежное убежище, это — гасиенда Аквас Фрескас, поскольку она находится на индейской территории.

— Да, да, Альварес не рискнет сунуть туда нос! Но нам-то придется туда пробраться, а это задача не из легких. Не говоря уже о том, что для этого необходимо пройти всю индейскую территорию вплоть до Гваямаса, да так, чтобы за нами не увязались шпионы Альвареса. Черт побери! Это трудная задача, клянусь спасением моей души!.. Не забудьте еще, что с нами две женщины.

— Нельзя ли нам оставить кузин в каком-нибудь пограничном городе?

— Ну и ну, хорошо вы придумали, дон Мигуэль, ничего не скажешь!.. Альварес захватит сеньорит и будет держать их в качестве заложниц.

Молодой человек в отчаянии потупился.

— Что же делать? — прошептал он.

— Прежде всего не впадать в отчаяние, а потом хорошенько все обсудить, или вы забыли старую кастильскую пословицу: есть средство от всего, кроме смерти? Если я не ошибаюсь, пока мы все, кажется, живы и здоровы — значит, ничего еще не потеряно. А что, ваш дядя хорошо знает побережье Тихого океана?

— Он никогда не бывал дальше Мехико.

— И прекрасно. Дело упрощается: мы будем определять маршрут по своему усмотрению. Прежде всего нам надо нанять людей, привычных к путешествию по территориям индейцев и не способных отступить из страха лишиться скальпа.

— Где же можно найти таких людей?

— В Мехико, имея деньги, можно найти кого угодно.

— О, деньги у нас есть.

— Тогда найдутся и люди… Теперь около полуночи, как раз самое подходящее время. Если вы свободны, поедемте со мной, и через несколько минут я приведу вас в такое место, где я буду иметь честь представить вам огромную коллекцию отъявленных мошенников… Нанятые вами разбойники сущие агнцы в сравнении с этими субъектами.

— Черт возьми! Вы, однако, не стесняетесь в выражениях, — улыбаясь, проговорил молодой человек.

— Идите за мной, и сами все увидите.

Глава Х ВЕЛОРИО

Во всех столицах как Старого, так и Нового Света немало домов, обитатели которых как бы наперекор всему городу бодрствуют по ночам. Эти дома, где ночью играют, пляшут и поют, служат притонами для отщепенцев цивилизации, подонков общества, которые в пьяном угаре расшвыривают здесь золото, серебро и прочие ценности, добытые, по большей части, путем грабежа, а то и убийства.

В Европе такие дома находятся под пристальным надзором полиции. Именно в таких притонах ей чаще всего удается выловить преступников, порой разыскиваемых несколько лет. Не будь этих мерзких притонов, быть может, они так никогда и не попали бы в руки закона.

В Мексике совсем иначе. Эти головорезы внушают такой, впрочем, вполне понятный, ужас низшим чинам муниципальной полиции, что они не только не смеют сунуть нос в такие дома, но даже обходят стороной улицы, где эти дома расположены. Вот почему эти своеобразные «дворцы чудес» существуют вполне легально, а их посетители ничего не боятся, так как знают, что никто никогда не осмелится их потревожить.

Отличительной чертой мексиканских притонов является то, что здесь можно встретить представителей не только всех слоев и классов общества, но и различных политических группировок, которые поочередно завладевают властью.

Вот в один из таких притонов дон Луис и повел дона Мигуэля.

Городские улицы постепенно пустели, и лишь изредка можно было встретить запоздалых прохожих, поспешно перебегавших на противоположную сторону улицы при виде двух молодых людей.

Пройдя около получаса по пустынному городу, молодые люди свернули в мрачный переулок, выходивший на один из каналов, и остановились перед домом более чем подозрительной наружности, над изъеденной червоточиной дверью которого горел фонарь.

— Здесь, — сказал дон Луис. — Ничему не удивляйтесь, но старайтесь незаметно для других постоянно держать одной рукой кошелек, а другой револьвер, чтобы в любую минуту быть готовым пустить его в дело.

— Куда же это вы меня привели?

— В главный притон столицы, незаменимое местечко для изучения местных нравов… Сейчас сами увидите, — добавил он улыбаясь.

Затем дон Луис как-то по-особому стукнул три раза в дверь дома рукояткой ножа.

На стук довольно долго не отвечали.

Потом, словно по волшебству, шум и веселье в доме внезапно смолкли и наступила полная тишина.

Послышались медленно приближающиеся тяжелые шаги, и дверь приотворилась с грохотом железа и звоном ключей, способными устыдить даже тюрьму.

Мы сказали, что дверь только приотворилась. Это потому, что в Мехико часты ночные грабежи, и горожане, дабы защититься от нежданных визитеров снабжают двери цепочкой, не позволяющей широко распахнуть дверь.

Показалась обмотанная рваным, засаленным клетчатым платком голова, и пьяный голос грубо спросил:

— Кто вы такие, черт вас побери?

— Друзья, — тотчас же отвечал дон Луис.

— Какого дьявола вам не спится! Таскаются по ночам, беспокоят честных людей, которые мирно беседуют с приятелями. Ступайте к черту!

И он сделал движение, как бы желая закрыть дверь.

— Подожди, скотина! — вскричал дон Луис. — Экое животное! Ты что, не узнал Пантеру?

— А-а! — снова показалось испуганное лицо. — Кто здесь Пантера?

— Я, болван!.. Или ты так упился, что у тебя отшибло память?

Ни слова не говоря, человек взял фонарь и направил свет в лицо француза.

— Смотри, смотри, да хорошенько. Ну, надеюсь, теперь ты меня узнал?

— Карай! Конечно, теперь я вас узнал, ваша милость, — отвечал привратник, внезапно перейдя на почтительный тон. — Ах! Вот удивятся-то там наверху!

— Ну, отворяй, да хватит болтать! Ты думаешь, приятно разговаривать из-за двери?

— Сию минуту, ваша милость, сию минуту, потерпите немножко, пожалуйста… Вот и готово, — добавил он, широко распахивая дверь. — Милости просим!

— Этот кабальеро со мной, — сказал дон Луис, указывая на дона Мигуэля, которому он сделал знак следовать за собой.

— Милости просим и его к нам, ваша милость, точно так же, как и всех ваших друзей, — отвечал привратник, кланяясь, — прошу пожаловать, кабальеро.

Снова загремели железные засовы, дверь была прочно заперта.

Молодые люди оказались в прихожей, тускло освещенной догоравшей свечой, но это нисколько не смущало дона Луиса, который, по-видимому, хорошо знал этот дом и, взяв под руку дона Мигуэля, уверенно вел вперед.

Пройдя прихожую, француз и его спутник очутились во внутреннем дворе, где в углу находилась прислоненная к стене лестница, по которой предстояло подняться на верхний этаж. Засаленная веревка, закрепленная на вбитых в стену железных скобах, заменяла собою перила.

Большая лампада, или, лучше сказать, большой ночник под статуэткой Гваделупской Божьей матери, покровительницы Мехико, служила фонарем, который, по замыслу содержателя притона, должен был освещать и двор, и лестницу.

К счастью, ярко сиявшая луна — было как раз полнолуние — позволяла не только хорошо ориентироваться, но при этом еще и не рисковать сломать себе шею.

Дон Луис, желая, очевидно, показать дорогу другу, стал первым взбираться по лестнице, предусмотрительно держась за перила, потому что ступени лестницы заросли мохом и сделались скользкими, так что даже и завсегдатай рисковал порой не добраться доверху.

Взобравшись по лестнице, молодые люди остановились перед наглухо запертой дверью, на которой висела табличка с весьма остроумной надписью: «Филантропическое общество друзей мира».

Дон Луис наклонился к своему спутнику и еще раз шепотом предупредил:

— Будьте внимательны и ничему не удивляйтесь!

— Не беспокойтесь за меня.

«Друзья мира» изощрялись в веселье. За дверью слышались проклятья вперемежку с залихватским пением, заглушавшим музыку.

Француз толкнул дверь и в сопровождении дона Мигуэля шагнул через порог. Их взору предстало поистине редкое зрелище.

В конце залы возвышалась эстрада, где человек десять музыкантов немилосердно терзали слух присутствующих игрой на самых разнообразных инструментах. В центре залы стоял огромный овальный стол, покрытый зеленым сукном, с шестью намертво привинченными к нему подсвечниками, в которых горели свечи. За этим столом. шла азартная игра в монте. По обе стороны стола, вдоль стен, стояли еще столы, вокруг которых на скамьях сидели посетители, услаждая себя всевозможными напитками, начиная с местных пива и водки и кончая так называемым шампанским, изготовляемым в Нью-Йорке и уже только поэтому считавшимся самым что ни на есть настоящим.

Канделябры на стенах в известной степени усиливали скудное, в общем, освещение.

Потолка не было видно за густым облаком сероватого дыма, исходившего от множества трубок, сигар и сигарет.

Справа и слева от этой залы были еще две залы, гораздо меньшие по размеру, предназначавшиеся для привилегированных посетителей: в одной из них играли в лото, в другой — читали газеты и беседовали о делах.

Неожиданное появление двух новых посетителей вызвало настоящий переполох в зале, где собрались «друзья мира». Все вдруг смолкли и замерли, наступила мертвая тишина.

— Надеюсь, наше присутствие не будет стеснять вас, сеньоры, — вежливо проговорил дон Луис, снимая шляпу и кланяясь на все стороны.

— Милости просим к нам, сеньор француз, — сказал высокий тип мрачной наружности с лихо закрученными вверх густыми усами, одетый в рваный мундир с грозной рапирой на боку. — Не желаете ли сразиться в монте?

— Прошу извинить меня, дорогой капитан, — отвечал дон Луис, — но я сегодня, к сожалению, не могу играть.

— Тем хуже, клянусь честью, — отвечал вояка, покручивая усы. — Я совсем на мели и рассчитывал на вашу дружбу, чтобы снова пуститься в плавание.

— За этим дело не станет, дорогой дон Блаз, — любезно сказал француз, — хотя я и не богат, но все-таки, к счастью, могу ссудить вам пиастр.

— Вы незаменимый товарищ, дон Луис, — проговорил капитан в восхищении, — и я с удовольствием принимаю.

Француз вручил ему пиастр, затем раздал еще несколько мелких монет направо и налево и, обмениваясь дружескими репликами то с одним, то с другим, незаметно пробрался через всю залу и достиг читальни, куда поспешил войти.

Шум, смолкший было на минуту, снова возобновился с новой силой.

В читальне было всего шесть человек. При виде их дон Луис сделал жест, долженствующий означать удовлетворение, и, нагнувшись к уху дона Мигуэля, шепнул:

— Наше дело в шляпе. Я знаю этих людей давно, это — охотники пустыни, сбившиеся с пути в цивилизованном обществе… Они храбры, как демоны, верны своему слову, тверды, как сталь, не уступают перед опасностью и знают все ухищрения индейцев… Нам не мешало бы с ними потолковать.

— Хорошо, друг мой, — отвечал дон Мигуэль. Заметив молодых людей, шестеро охотников приветствовали их молчаливым поклоном, а затем снова углубились — нет, не в чтение, потому что читать, по всей видимости, никто из них не умел, — а в беседу.

Спустя некоторое время один из этой компании — могучий детина-канадец с умным и даже добродушным лицом — заговорил, обращаясь к дону Луису:

— Каким это ветром занесло вас сюда? Бог знает, с каких пор я не виделся с вами!

— Я путешествовал вдоль побережья, милейший мой Безрассудный, — отвечал дон Луис, протягивая ему руку.

— Какой вы счастливый, — проговорил канадец со вздохом.

— Разве вы скучаете?

— Я! — вскричал он. — То есть, если так будет продолжаться еще недели две, со мной наверняка случится несчастье… а всему виною этот скот Сент-Аманд!..

— Ну, хватит болтать, — сказал Сент-Аманд, делая шаг навстречу к дону Луису, — мы скоро уйдем отсюда.

Разговор этот происходил на французском языке, потому что оба канадца родились в Квебеке.

— О, да, — вступил в разговор еще один из шестерки, скроенный по той же мерке, что и первые двое, — мне до смерти надоели мексиканцы: они слишком глупы.

— Вот что, господа, — решительно заговорил дон Луис, — по-видимому, вам здесь изрядно надоело… Такая отважная троица — Сент-Аманд, Медвежонок и Безрассудный! Вместо того, чтобы заниматься серьезным делом, вы, словно женщины, жалуетесь на судьбу. Что вынуждает вас попусту тратить время?

— Простите, деньги. Эти проклятые мексиканцы начисто ограбили нас… мы остались без лошадей и без оружия.

— Это никуда не годится, — сказал дон Луис, сочувственно покачивая головой. — Позвольте предложить вам французского вина… За вином и побеседуем. Как знать, быть может, я смогу вам что-нибудь посоветовать.

— Мы не смеем оскорбить вас отказом, господин Морэн, — отвечали, кланяясь, трое приятелей.

— Прежде всего, господа, — продолжал дон Луис, — позвольте представить вам моего лучшего друга, сеньора дона Мигуэля де Сетина.

Канадцы и дон Мигуэль обменялись церемонными поклонами. С этой минуты разговор продолжался на кастильском наречии.

Дон Луис подал знак одному из прислуживавших здесь типов, и тотчас же на столе появились четыре бутылки вина и стаканы.

Трое остальных из находившейся в этой комнате шестерки скромно отодвинулись на дальний край стола.

Опорожнив несколько стаканов, дон Луис возобновил беседу.

— Итак, сеньоры, — сказал он, — если я правильно вас понял, вы не прочь были бы покинуть Мехико.

— Правильнее сказать, сеньор, что мы сделали бы это с величайшей радостью, — отвечал Медвежонок.

— Конечно, затем, чтобы вернуться на родину?

— Наша родина — пустыня, и в пустыне нам всюду хорошо, — отвечал Сент-Аманд.

— Я предлагал Медвежонку, — совершенно серьезно сказал Безрассудный, — продать его одному техасскому купцу, который приезжал сюда покупать метисов. Мы с Сент-Амандом получили бы за него хорошую цену, запаслись провизией и отправились бы в пустыню к одному из тайников, где у нас хранится золото, а затем, конечно, выкупили бы его, но он не захотел.

— Это очень дурно с его стороны, — улыбнулся дон Луис.

— Не правда ли? Он почему-то вообразил, что если сделается невольником, то его хозяин потом уже ни за какие блага не согласится расстаться с ним… А по-моему, он просто набивал себе цену. Ведь он ленив, как аллигатор, и человек; вздумавший его купить, был бы рад любой ценой избавиться от него и, само собой, с удовольствием бы его продал нам.

Все весело рассмеялись, в том числе и Медвежонок, которому, по-видимому, весьма польстила шутка приятеля.

— Послушайте, — сказал Сент-Аманд, — по-моему, мы тратим время на пустую болтовню вместо того, чтобы перейти к серьезному разговору. Мы слишком давно уже все знаем друг друга, дон Луис, и потому нам незачем хитрить… Вы ведь совсем не тот человек, который ни с того ни с сего, не имея на то серьезных причин, может появиться в подобном месте… Правильно я говорю?..

— В ваших словах есть известная доля правды, милейший мой Сент-Аманд… но сначала я хотел бы узнать ваше мнение на этот счет, а потом уже сказать, что именно мне необходимо.

— Мое мнение я могу изложить в двух словах: вы нуждаетесь в наших услугах, а мы нуждаемся в вас, поэтому давайте-ка лучше договариваться, как подобает честным охотникам, не прибегая к разным индейским уловкам. Вы отлично знаете, кто мы такие и на что годимся, а мы так же хорошо знаем вас, поэтому, повторяю еще раз, давайте перейдем прямо к делу.

— Клянусь честью, вы говорите истинную правду, Сент-Аманд. К черту все эти предисловия! — весело проговорил дон Луис. — Я собираюсь отправиться в очень опасную экспедицию, и мне нужны смелые решительные люди.

— Мы готовы хоть сейчас, — дружно отозвались все трое.

— Отлично!.. А теперь вот вам мои условия: двадцать пять унций выдается каждому на приобретение всего необходимого для путешествия, то есть на покупку лошадей, оружия, пороху и т. п. Затем еще по пятьдесят унций, из которых двадцать пять унций сейчас, а двадцать пять по окончании экспедиции… Словом, каждый получит за работу по пятьдесят унций… Вас устраивают эти условия?.. Вы видите, я ничего не скрываю от вас и говорю все, как вы того требовали.

— Условия нам подходят, — ответил Сент-Аманд и за себя лично, и за своих товарищей. — А дело предстоит трудное?

— Очень.

— Тем лучше, по крайней мере будет какое-то развлечение, а то я, признаться, совсем затосковал.

— На этот счет не беспокойтесь, скучать не придется, и я обещаю вам развлечений даже больше, чем вы думаете… Итак, вы согласны?

— Согласны.

— Значит, я могу считать, что мы договорились? Что же касается обещанной платы…

— Извините, сударь, — вмешался в разговор один из трех типов, которые отсели на дальний конец стола. — Я невольно слышал ваш разговор и хочу спросить, не требуется ли вам еще один человек? Я хотел бы предложить себя.

Дон Луис поспешно обернулся к говорившему и быстро оглядел его с ног до головы.

Это был человек лет тридцати с тонкими чертами лица и изящными манерами.

— Кто вы такой, сеньор? — спросил он незнакомца.

— Это наш знакомый, славный малый, — сказал Сент-Аманд, — мы уже много лет охотимся вместе. Он принадлежит к богатой семье в Квебеке, которую покинул ради полной приключений жизни охотника. Его зовут Марсо… Мы за него ручаемся.

— Если так и если наши условия для вас подходят, милости просим.

— Благодарю вас, сударь, — вежливо поклонился молодой человек и вернулся на свое место за столом.

— Итак, я говорил, господа, — продолжал дон Луис, — что обещанное вознаграждение…

— Это, собственно, касается меня, друг мой, — перебил его дон Мигуэль, — и, если позволите, я сам решу этот вопрос.

— Как вам угодно, тем более, что это действительно касается вас.

— Здесь не место продолжать наш разговор. Если эти господа окажут нам честь и проводят нас на улицу Монтерилья, где мы живем, там, на месте, мы и завершим все дела — я вручу каждому из них обусловленную сумму.

Канадцы охотно согласились, и все встали, собираясь уходить.

В эту минуту в соседней зале возник невероятный шум, а вслед за тем в читальню, как ураган, влетел в изорванной одежде и с окровавленным лицом какой-то человек, преследуемый разъяренной толпой.

Дон Луис узнал в беглеце капитана дона Блаза, которому незадолго до этого он так любезно предложил взаймы пиастр.

Француз сделал несколько шагов вперед с явным намерением защитить преследуемого капитана, но тот мгновенно подскочил к окну, распахнул его и выскочил на улицу с проворством, которому могла бы позавидовать даже обезьяна, повергнув в изумление преследователей, как выяснилось, дочиста обобранных во время игры в монте.

Когда охвативший всех шок прошел, один из пострадавших обратился к присутствующим с такими словами:

— Сеньоры, капитан дон Блаз — негодяй, недостойный бывать в обществе кабальеро, и потому я требую, чтобы отныне ему был закрыт сюда доступ.

Все дружно поддержали это предложение. Дон Луис воспользовался возникшим переполохом, чтобы незаметно удалиться вместе с доном Мигуэлем и канадцами.

Глава XI ВСТРЕЧА

Дом, принадлежавший дону Гутьерре, находился, как мы уже говорили, на улице Монтерилья, в той части, которая выходила на Главную площадь.

Дону Гутьерре несколько раз в год приходилось приезжать по делам в Мехико, поэтому он решил обзавестись здесь собственным домом. Дом был прекрасно обставлен, при нем постоянно находился управляющий и штат прислуги, готовые в любую минуту к встрече своего господина. На этот раз он послал из Пуэбло пеона известить управляющего о своем скором прибытии, так что тот имел возможность как следует подготовиться.

Дон Мигуэль нашел в доме все в полном порядке, и как для него, так и для дона Луиса были приготовлены особые апартаменты.

Он приказал слугам подать чего-нибудь выпить своим спутникам, а затем отпустил слуг и приступил к делу.

Несколько дней тому назад, по пути в Веракрус к дяде, дон Мигуэль сделал на несколько часов остановку в Мехико, чтобы спрятать в надежное место довольно значительную сумму, предназначавшуюся в случае необходимости на расходы, связанные с переездом дона Гутьерре и его семьи. Поэтому ему не составило труда выполнить обязательство, взятое на себя от его имени доном Луисом. Он вручил обусловленную сумму каждому из четырех канадцев.

Последние с видимым удовольствием принимали деньги, на получение которых они и не мечтали какой-нибудь час назад и которые, по их словам, буквально упали с неба.

— Теперь, господа, — сказал дон Луис, — давайте хорошенько все обсудим. Завтра же, — поверьте, я недаром прошу вас об этом, — вы завершите все свои личные дела и запасетесь всем необходимым для экспедиции… Вы сами все знаете, и мне нет необходимости вам объяснять, что политическая обстановка обостряется с каждым днем и что катастрофа неизбежна… Вполне возможно, что не пройдет и месяца, как войска Хуареса подойдут к Мехико и возьмут его в осаду. Со дня на день появятся лазутчики неприятельской армии и перекроют все дороги.

— Да, — заметил Безрассудный, — положение крайне серьезное.

— Итак, вы должны незамедлительно заняться делами, — продолжал дон Луис. — На мой взгляд, вам будет вполне достаточно на подготовку двух дней.

— Это даже больше, чем требуется, — отвечал Сент-Аманд.

— Все равно, будем считать два дня. Могут возникнуть какие-то непредвиденные обстоятельства… На третий день с восходом солнца вы незаметно покинете город. При этом имейте в виду, что нет никакой необходимости в том, чтобы в городе все знали о вашем отъезде, — добавил он, делая особое ударение на последних словах.

— Хорошо, хорошо, мы все это отлично и сами понимаем, — сказал Медвежонок. — Мы не пророним ни одного лишнего словечка.

— Именно этого я и желаю. Вы поедете быстрым темпом по дороге на Гвадалахару и там нас будете ждать, только не в самом городе, а в ранчо де ла Крус.

— Которое находится по дороге в Питик? Я его знаю, — перебил Сент-Аманд.

— Да, — отвечал дон Луис. — Там так же, как и здесь, и даже еще больше, держите язык за зубами… Помните, что у меня есть серьезные причины настаивать на этом… В первую очередь позаботьтесь о надежных лошадях.

— Мы купим мустангов, это самые выносливые лошади, привычные к пустыне.

— Я кончил, сеньоры, — сказал дон Луис, вставая и тем самым давая понять охотникам, что им пора уходить. — Мне остается только пожелать вам спокойной ночи и поблагодарить вас за то, что вы любезно согласились оказать мне помощь в этом деле.

— Напротив. Это мы должны благодарить вас, господин Морэн, — отвечал Сент-Аманд от имени всех своих товарищей, — за то, что вы оказываете нам большую услугу и даете возможность покончить с бездарным времяпрепровождением в этом проклятом городе… Поверьте, вам не придется раскаиваться в том, что вы для нас сделали.

— Я слишком хорошо вас знаю, сеньоры, чтобы в этом сомневаться, — любезностью на любезность ответил дон Луис. — Итак, до свидания, встречаемся в Гвадалахаре.

— До свидания… в Гвадалахаре, — отвечали канадцы.

— С этими четырьмя канадцами, — сказал дон Луис, когда, проводив охотников, он остался наедине с доном Мигуэлем, — я, не задумываясь, решился бы пуститься в путь через всю Америку от мыса Горн до Берингова пролива… Мы должны радоваться и благодарить Бога за то, что встретили их… Вы убедитесь в этом, когда увидите их в деле.

— Все так, дорогой друг, — сказал Дон Мигуэль, — но мы разыскали их в этом ужасном притоне. Согласитесь, пребывание там бросает на них определенную тень… По всей вероятности, их положение было таково, что больше некуда было деваться… Вполне возможно, что последние сутки они ничего не ели…

— Вы так думаете?

— Я готов в этом поклясться… Вы не можете даже себе представить, до какой нищеты могут дойти подобные люди, но при этом никогда не пойдут ни на какие сделки с совестью ради улучшения своего положения. Все-таки внешность у этих людей крайне подозрительная. Но они, по-видимому, хорошо вас знают.

— Да, внешность у них действительно неказистая, я согласен. Что же касается того, что они меня хорошо знают, то это именно так и есть. Мне довольно часто приходилось иметь с ними дело. Но и вы ведь тоже в какой-то степени им знакомы, если не всем, то кое-кому из этих людей точно.

— Ну, такое едва ли возможно, потому что сам я, уверяю вас, не знаю никого из них.

— А, между тем, вы видели их, и даже совсем недавно, — смеясь, перебил его дон Луис. — Имейте в виду, что большинство из тех, кто находился в притоне, из того самого отряда сальтеадоров, с которыми нам довелось повстречаться по дороге в Мехико.

— Вы шутите!

— Нет, нисколько, я говорю совершенно серьезно, и в доказательство могу даже сообщить вам, что капитан дон Блаз, тот самый, которому я дал пиастр и который так ловко выскочил в окно… Вы помните его?

— Помню. И что же?

— Ну, так вот, он командовал тем самым отрядом.

— И вы можете относиться так дружелюбно к этому негодяю из негодяев!

— Почему бы и нет?! Дон Блаз, если отвлечься от того, что он ведет немного эксцентричный образ жизни, — с этим я согласен, — пользуется в Мехико репутацией одного из самых достойных джентльменов. Более того, нам даже необходимо быть с ним в добрых отношениях, потому что нам, может быть, еще предстоит встретиться с ним на пути в Гваямас… Но довольно говорить об этом, уже очень поздно и, мне кажется, нам не мешало бы хоть немного поспать…

— Еще один вопрос…

— Только говорите короче, потому что я совсем сплю, уверяю вас.

— В котором часу мы поедем?

— Часов в семь или в восемь или, лучше сказать, когда вам будет угодно, мне все равно.

— Хорошо! Ну, а теперь идите спать, раз от вас все равно ничего больше нельзя добиться.

— Прощайте, друг мой.

— Прощайте.

С этими словами дон Луис, пожав руку дону Мигуэлю, отправился в отведенную ему спальню.

Оставшись один, дон Мигуэль, тоже изнемогавший от усталости, лег в постель и, несмотря на испытываемое им беспокойство, тотчас же заснул мертвецким сном.

Он с трудом очнулся от сна, когда почувствовал, как кто-то тянет его за руку.

— Э! Да вы до сих пор спите!.. — говорил дон Луис над самым его ухом. — А говорили, что вам совсем не хочется спать. Прекрасно, что вам удалось выспаться. Поздравляю!

— Извините меня, друг мой, — отвечал молодой человек, зевая так, что чуть было не вывихнул себе челюсть, — но я устал до такой степени…

— Помилуйте! Кому вы это рассказываете! — смеясь, перебил его дон Луис. — Мне пришлось сделать вид, что я валюсь с ног, только для того, чтобы заставить вас прилечь.

— Благодарю вас!.. Я буду готов через минуту.

— Пока вы будете одеваться, я велю седлать лошадей для нас и закладывать карету для дона Гутьерре и его дочерей.

— А! Я удивлен, мой милый, вы забыли свою обычную осторожность… Вы намерены приказать закладывать карету, но ведь тогда весь город немедленно узнает, что мой дядя находится здесь.

— Вы правы, на этот раз я опростоволосился… Ну, да не беда, я сейчас пошлю слугу за наемной каретой.

— Вот это будет гораздо лучше.

— Ну, одевайтесь скорей. Я жду вас внизу.

Когда в половине седьмого дон Мигуэль спустился во двор, лошади были уже оседланы и наемная карета стояла перед домом.

Молодые люди вскочили на лошадей и, отдав соответствующие приказания кучеру кареты, галопом помчались к гостинице, где их ожидал дон Гутьерре с дочерьми.

Если не считать нескольких индейцев, не спеша направляющихся с товаром к рынку, улицы были совершенно пусты, и нашим путешественникам удалось проехать по городу из конца в конец никем не замеченными. Дон Гутьерре отнюдь не задавался целью скрываться, тем более, что у него не было и серьезных причин для этого, однако он предпочитал, чтобы о его пребывании в Мехико по возможности никто не знал. И не только потому, что опасался угроз дона Рамона Армеро, но еще и потому, что не хотел навлекать на себя подозрения со стороны агентов, будь то Мирамона или Хуареса. Исходя из этого он и племяннику советовал поступить как можно осмотрительнее.

Выехав из города, они умерили бег своих лошадей и тогда дон Луис, повернувшись к дону Мигуэлю, с улыбкой заговорил:

— Послушайте, друг мой, вы хорошо отдохнули, и нам можно будет потолковать как следует.

— Да, признаюсь, дорогой дон Луис, мне тоже очень хотелось поговорить с вами без свидетелей… Я просто места себе не нахожу, не знаю, что мне делать и как мне быть!.. Волей-неволей, а придется во всем признаваться дядюшке…

— Вы совсем ребенок, — перебил его дон Луис. — Начать с того, что вам ни в коем случае ни в чем не следует признаваться вашему дядюшке.

— Как же быть тогда?

— Очень просто!.. Выслушайте только меня хорошенько. Вы, приехав в Мехико, получили письмо от вашего отца, который сообщает, что за ним установлена строгая слежка правительственных агентов, которые только ждут случая, чтобы ограбить его, а попытка к бегству— об этом они пока даже и не подозревают— послужит для них прекрасным предлогом. Поэтому пока ему ни в коем случае нельзя покинуть Аквас Фрескас, куда он вынужден был удалиться, чтобы избавиться от бесчисленных оскорблений со стороны врагов… Ну, скажите по совести, разве не так обстоят дела на самом деле?

— Святая истина. Мне очень нравится ваша версия, и я непременно поступил бы так, как вы советуете, если бы не одно обстоятельство и весьма серьезное.

— Какое?

— Само письмо, черт возьми!

— При чем тут письмо, абсолютно не понимаю!.. Если же ваш дядя выразит желание прочесть письмо, вы сначала станете искать его в карманах, а в конце концов выскажете предположение, что забыли его в Мехико. К тому же могу вас заверить, друг мой, что как только ваш дядя приедет сюда, у него будет так много дел, что он и не вспомнит о письме. Поэтому не мучьте себя попусту разными грустными предположениями… Стряхните с себя хандру, и будем весело продолжать путь… Сейчас вы увидите ваших прелестных кузин, которым едва ли доставит удовольствие смотреть на вашу кислую физиономию… Ну же! Будьте веселее!

Разговаривая таким образом, они достигли гостиницы.

Дон Гутьерре их уже ждал и первым делом спросил о брате.

Все произошло именно так, как предсказывал дон Луис Морэн. У дона Гутьерре не было никаких оснований заподозрить племянника во лжи и, приняв все, что ему рассказал дон Мигуэль за чистую монету, он безропотно согласился продолжать путешествие без брата.

Багаж, как и было решено, отправили вперед под охраной пеонов, а при себе дон Гутьерре оставил только двоих разбойников, что, по-видимому, очень им не понравилось.

Дон Мигуэль и дон Луис горели желанием немедленно снова пуститься в путь, если не в тот же день, то, по крайней мере, на следующий, но, к сожалению, об этом нечего было и думать: длительное путешествие подорвало силы Сакраменты и ее сестры, и они нуждались, как минимум, в четырех— или пятидневном отдыхе. Их ждало длительное путешествие с множеством препятствий и опасностей.

Дон Гутьерре временно поселился с дочерьми в своем доме и старался по возможности не выходить на улицу, дабы не привлекать внимания шпионов.

Дон Мигуэль горячо желал поскорее увидеть своего дядю в полной безопасности, однако неизбежная задержка, вызванная усталостью Сакраменты и Жезюситы, не только не огорчала его, но даже радовала. Он предоставил своему другу заниматься сборами и подготовкой к длительному путешествию, а сам все свободное время, которого у него теперь было предостаточно, проводил в обществе кузин. Он целиком отдался охватившему его чувству любви к Сакраменте и благодарил судьбу, давшую ему возможность сблизиться с этой чудесной девушкой, так как невольное заточение в четырех стенах давало ему возможность проводить с нею практически все время с утра до вечера. Он только теперь в полной мере оценил добрый нрав девушки, у него на глазах все более и более раскрывались драгоценные качества ее души, которые она старалась скрыть за нарочитой холодностью.

Жезюсита, постоянно находившаяся в обществе сестры и кузена, с грустью ловила их ласковые слова: слишком чистая и наивная, чтобы завидовать счастью Сакраменты, она, тем не менее, испытывала, нет, не зависть, а, скорее, тайную грусть, когда сравнивала обращение кузена с ней и с ее сестрой. Она не могла понять, почему дон Мигуэль, только что весело смеявшийся и шутивший с нею, становится вдруг задумчивым и печальным, обращаясь к ее сестре.

Так прошло десять дней, в течение которых ничто не нарушало спокойствия, которым наслаждались действующие лица нашего повествования. Политический горизонт все более и более заволакивали черные тучи, и в такой обстановке каждый думал больше о себе и, так сказать, невольно забывал о соседях.

Между тем дон Гутьерре и дон Мигуэль отлично отдавали себе отчет в том, что чем дольше они пробудут в Мехико, тем больше возникнет затруднений во время предстоящего путешествия.

Мирамон проиграл битву при Силао, и, вследствие этого, Гвадалахара, последний из крупных городов, служивших оплотом его армии, был принужден открыть ворота войскам Хуареса.

Теперь практически вся страна находилась во власти неприятеля. Арьергардные отряды Хуареса уже вели опустошительные набеги на плоскогорье Анагуак, и, несомненно, не замедлят окружить город со всех сторон и отрезать его таким образом от остального мира.

В Мехико царила полнейшая анархия. Солдаты Мирамона, в течение нескольких месяцев не получавшие жалованья, нападали на беззащитных граждан среди бела дня на улице и без зазрения совести грабили, не опасаясь возмездия со стороны правительства, утратившего всякую власть.

Оставаться при таком положении в городе могла вынудить только необходимость. Люди имущие спешили покинуть город, которому к тому же грозила опасность вскоре очутиться в осаде.

Единственным спасением было бежать, и бежать как можно скорее.

Дон Луис несколько раз замечал подозрительных типов, бродивших вокруг дома дона Гутьерре, а однажды показалось даже, что среди них были дон Ремиго и дон Рамон, переодевшиеся, конечно, чтобы их не так легко было узнать.

Как-то раз в одном притоне, куда дои Луис наведался тоже переодетым, он увидел Педросо и Карнеро. Они с озабоченными лицами увлеченно беседовали с двумя субъектами, в которых он опять же заподозрил дона Ремиго и дона Рамона.

Словом, положение все более усугублялось, и с каждым днем все большая и большая опасность нависала над доном Гутьерре.

Вот в это-то время Луису Морэну и представился случай убедиться, что его подозрения были вполне основательны.

Вот как это случилось.

Однажды француз возвращался домой после продолжительной прогулки по окрестностям Мехико, предпринятой им с целью проверить, насколько достоверны циркулирующие в городе слухи, и составить некоторое представление относительно движения отрядов Хуареса. Погруженный в раздумье, француз возвращался в город, в высшей степени огорченный всем тем, что ему удалось узнать. Не успел он свернуть на пустынную тропинку, известную в определенных кругах, как эль-Пассео-де-лас-Вегас, как его кто-то окликнул два раза.

Француз остановился. Человек, стоявший у двери жалкого ранчо, мимо которого он только что проехал, продолжал окликать его, подавая какие-то знаки рукой. Луис Морэн, удивленный тем, что человек, которого он не только не знает, но никогда и в глаза не видел, настойчиво зовет его к себе, стал думать, как ему поступить. Однако колебание его продолжалось недолго— он решил узнать, что нужно этому странному типу.

Увидев, что Луис Морэн откликнулся на его призыв, человек этот пошел ему навстречу, по-видимому, ему не терпелось заговорить с французом.

Мужчины вежливо раскланялись.

Незнакомцу на вид лет тридцать пять— сорок. Это был высокий, плотного сложения человек с угловатыми манерами и хитрой лисьей физиономией, с маленькими глазками.

Одежда незнакомца, внешний облик которого был весьма непривлекателен и не внушал доверия, представляла собой жалкие лохмотья. Однако так выглядело со стороны, сам же незнакомец как будто даже гордился своим костюмом.

— Простите, кабальеро, — вежливо сказал ему дон Луис, — но сколько я ни смотрю на вас, никак не могу вспомнить, где мы с вами встречались.

Незнакомец улыбнулся, лукаво подмигнув глазами.

— Помнить должен не тот, кто оказал услугу, — отвечал он, — а тот, кому эта услуга была оказана.

— Вы меня удивляете, кабальеро… Когда же это я имел счастье оказать вам услугу?

— О, и весьма существенную. Вы мне тогда спасли жизнь… Но, виноват, не находите ли вы, что это место не совсем подходит для серьезного разговора?

— Это, пожалуй, было бы справедливо, если бы нам предстоял какой-то серьезный разговор…

— Кабальеро, — перебил незнакомец, гордо выпрямляясь, — я не из тех, кто способен тратить драгоценное время на пустую болтовню, можете быть в этом уверены… Сегодня утром мне шла прекрасная карта и чертовски везло в монте, когда я увидел, как вы проехали мимо дома, где я находился… Я бросил все и последовал за вами… Вот уже целых два часа я поджидаю вас здесь.

— Ого, кабальеро!.. Да каким же это образом могли вы узнать, что я буду возвращаться именно этой дорогой, если я сам этого не знал и поехал этой тропинкой прямо-таки случайно?

— Я был почти уверен, что вы будете возвращаться именно этой дорогой, судя по тому направлению, которое вы избрали, выехав из города, и, как видите, сеньор, я не ошибся. Ну, а теперь не угодно ли вам пожаловать в ранчо, где можно будет потолковать о деле, не опасаясь быть подслушанными?

— Хорошо, — отвечал дон Луис, невольно заинтересовавшись настойчивостью собеседника, желавшего, по-видимому, сообщить ему какую-то тайну. — Идите вперед, кабальеро, а я пойду следом за вами.

Луи Морэн слез с лошади, привязал ее к кольцу у дверей ранчо и вошел в залу ранчо, а в действительности захудалой харчевни, невзрачной и грязной, с огромными щелями в полупрогнивших стенах.

Хозяин ранчо провел дона Луиса в залу, почерневшую от копоти, с двумя узкими окнами, затянутыми паутиной и как бы нехотя пропускавшими свет в эту жалкую лачужку.

Всю меблировку залы составляли несколько прислоненных к стене столов и колченогих скамеек, каким-то чудом умудрившихся стоять на земляном полу.

В глубине залы была стойка, где красовались несколько бутылок, большей частью пустых и частично наполненных каким-то подозрительным зельем. Тут же стояла небольшая гипсовая статуэтка Гваделупской Божьей Матери, покровительницы Мехико, с несколькими горящими, а вернее, коптящими свечами в железных подсвечниках.

Семь или восемь аляповатых картин, неизвестно как сюда попавших, украшали грязные стены харчевни.

Луис Морэн с первого взгляда безошибочно понял, куда он попал, и хотя лицо его оставалось непроницаемым, решил держаться настороже и быть готовым к любым случайностям.

По требованию француза какой-то индеец с физиономией идиота подал два стакана тамариндовой настойки, а потом удалился и уже больше не появлялся. По-видимому, его нисколько не интересовали случайные посетители, с которых он к тому же не потребовал даже платы. Тогда дон Луис решительно обратился к незнакомцу:

— Ну-с, прежде всего потрудитесь, пожалуйста, сказать мне, с кем я имею честь беседовать в настоящую минуту? Если вы назовете свое имя, возможно, я и припомню, где и когда именно мы с вами встречались.

— Ничего не может быть проще, сеньор. Меня зовут дон Антонио Исквиердо…

— По прозвищу Гардуна? — перебил его француз. — Помилуйте, теперь я вас вспомнил и даже, если хотите, узнал… Да, мне и в самом деле посчастливилось однажды оказать вам услугу. Я тогда помог вам не только моей шпагой, но и кошельком.

— Ну так вот, кабальеро, именно об этом обстоятельстве или, лучше сказать, о вашей двоякой услуге, оказанной мне, — о чем, конечно, вы забыли, и это вполне естественно, — я и вспомнил сегодня, так как считал себя вашим должником. Вот причина, объясняющая, почему я последовал за вами утром и поджидал вас здесь.

— Подумать только, — смеясь, проговорил Луи Морэн, — мир, по-видимому, не так дурен, как я до сих пор думал, и меня это, конечно, только радует. Да неужели благодарность и впрямь существует на этом свете?

— Кабальеро, — с достоинством возразил сеньор Гардуна, — я буду иметь честь представить вам такое доказательство, если вы сочтете возможным уделить мне десять минут и выслушаете то, что я хочу вам сообщить.

— Карай! Да я и сам ничего иного не желаю, как убедиться в этом, хотя бы только ради курьеза.

— Итак, выслушайте меня, сеньор, и поверьте, у вас не останется и тени сомнения на этот счет.

Глава XII ЗАГОВОР

Дон Луис потягивал небольшими глотками тамариндовую настойку, не спуская глаз с собеседника. Затем он вдруг решительно поставил стакан на стол и, хлопнув сеньора Гардону по плечу, сказал:

— Ну, вот что, дружище! Шутка ваша удалась отлично, но только вы напрасно избрали такой длинный путь. Вы знаете, что у меня всегда имеется в запасе несколько пиастров для друзей. Не лучше ли было прямо попросить у меня взаймы несколько монет, чем ломать себе голову, изобретая какую-то замысловатую историю, и вынуждать меня слушать всю эту ерунду. Давайте же, пожалуйста, закончим поскорее этот вопрос, потому что я очень спешу. Теперь уже два часа, а мне нужно уже в Мехико самое позднее в пять часов.

— Да, да, — поспешно ответил Гарду на, покачивая головой, — вы ведь сегодня вечером везете сеньорит Гутьерре в итальянскую оперу.

— Вы знаете даже и это?! — удивился француз.

— Я знаю не только это, но еще и многое другое, но вы не хотите меня слушать, — с усмешкой проговорил он, делая вид, будто хочет встать, — и поэтому, я думаю, мне вовсе незачем заставлять вас терять драгоценное время… Поезжайте себе с Богом в Мехико.

— Ну, ну, — сказал француз, удерживая своего собеседника и заставляя его опять сесть, — экий вы обидчивый, черт возьми! Я сказал это вовсе не затем, чтобы вас обидеть… Я только не люблю терять время на пустую болтовню, а если вы действительно хотите сообщить мне нечто важное, то говорите, пожалуйста, но только как можно скорее.

— Похищение с помощью вооруженных людей— дело довольно важное, так, по крайней мере, мне кажется.

— Карай! Я тоже так считаю. Уж не меня ли это кому-то пришло в голову похитить? — смеясь, спросил француз.

— Вас-то они, конечно, не станут похищать, а, наверное, тех, кого вы будете сопровождать.

— И только дружеские чувства ко мне побудили вас открыть мне эту тайну?

— Разумеется, сеньор! — проговорил авантюрист с легким замешательством. — Что же иное могло меня побуждать?

— В таком случае, — с чуть заметной иронией в голосе сказал француз, — ваш добрый поступок заслуживает вознаграждения, и я немедленно вручу вам пятьсот пиастров. Услуга за услугу. Впрочем, наши враги наверняка даже и не предлагали вам столько!

— О! Дон Ремиго Диас очень скуп и обещал мне всего лишь полтораста пиастров.

— Вот как! Ну, это, по-моему, все равно, что даром.

— Кроме того, хотя он и уверяет, что действует от имени другого лица, но я опасаюсь, что нам и вовсе ничего не заплатят.

— Со мной вам нечего этого опасаться, дружище, а вот доказательство.

С этими словами француз достал из кармана плаща длинный шелковый кошелек, до отказа набитый унциями, высыпал на руку горсть золотых монет и торжественно вручил их сеньору Гардуне, маленькие серые глазки которого буквально запылали алчным огнем.

— Теперь говорите, дружище, — сказал француз. — Я весь внимание. Надеюсь, мне нет надобности предупреждать, что если вы вздумаете меня обмануть, — вы ведь меня знаете, — это вам дорого обойдется.

— Хорошо, — отвечал бандит, торопливо пряча в карманы только что полученное им золото. — Можете быть спокойны, с вами я во всяком случае не стану хитрить.

— Ну-с, все предварительные переговоры закончены к обоюдному удовольствию, теперь расскажите подробно, в чем дело.

— Это займет немного времени, сеньор. Вчера вечером я по обыкновению был в «клубе» филармонического общества, которое вы, конечно, тоже знаете.

— Да, знаю, — отвечал, улыбаясь, дон Луис, — продолжайте.

— Мне вчера чертовски не везло, и к полуночи я проигрался в пух и прах… делать мне там было больше нечего, и я, убитый неудачей, собрался уже уходить домой, как вдруг кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся и, к своему удивлению, увидел дона Ремиго Диаса. Раскланявшись, как и подобает истинному кабальеро, я…

— Виноват, — перебил его француз, — вы очень хорошо рассказываете, дорогой сеньор, но если будете продолжать в том же темпе, то рассказ, чего доброго, займет гораздо больше времени, чем вы обещали, а я очень спешу, поэтому говорите короче, пожалуйста.

— Что ж, тем лучше. Я изложу все в нескольких словах. Дон Ремиго Диас взял подряд и действует по поручению другого лица.

— А вам не удалось узнать имени этого лица?

— К сожалению, нет.

— Продолжайте.

— Смысл операции сводится к тому, чтобы похитить, по возможности не причиняя никакого вреда, обеих дочерей дона Гутьерре, когда они будут возвращаться из итальянской оперы. Причем подобная операция ничем не грозит ее участникам, поскольку в городе царит полная анархия и о каком-либо преследовании похитителей не может быть и речи… Но это, конечно, предполагает соблюдение некоторых предосторожностей, тем более, что девушек, по всей вероятности, будут сопровождать двое храбрых кабальеро, которых вы, конечно же, знаете, — добавил бандит с насмешливой улыбкой.

— Да, я их знаю, — тоже улыбаясь, отвечал дон Луис. — Продолжайте.

— Дон Ремиго Диас явился в «клуб» специально для того, чтобы подыскать шестерых молодцов, готовых пойти на что угодно, и, конечно, сейчас же их нашел. Это сеньоры Эль-Ассустадо, Кучильеро, Эль-Торо, Эль-Нино, Самбуйо и ваш покорнейший слуга. Как видите, он подобрал довольно удачную компанию.

— Я с вами вполне согласен, у дона Ремиго Диаса прекрасное чутье на людей, тем более, что ему приходится это делать не в первый раз.

— После похищения, если оно пройдет удачно, девушек предполагается немедленно доставить в Шапультепек, и только после этого каждый из нас получит пятьдесят пиастров и возможность идти на все четыре стороны.

— Итак, девушки должны быть похищены сегодня вечером, и в похищении их должны принять участие шестеро только что названных вами субъектов.

— Нет, всего будет занято восемь человек.

— Как же так? Вы мне назвали только шестерых.

— Это верно, но дон Ремиго Диас и его неизвестный друг тоже намерены принять участие в операции, если в этом возникнет необходимость.

— Черт возьми! Мне это совсем не нравится. Ну, да мы постараемся выпутаться из беды… А вы не можете мне сказать, в каком именно месте предполагается совершить нападение на экипаж?

— На площади, в том месте, где начинается Монтерилья.

— Место выбрано превосходно, потому что там как раз находится дом дона Гутьерре… Итак, решено, кабальеро, вы ни при каких обстоятельствах не примите участия в похищении девушек?..

— Карай! Разумеется. Дон Ремиго все только обещает заплатить, но до сих пор не дал мне ни гроша.

— Тогда как я уже заплатил вам.

— Кроме того, — патетически добавил бандит, — я у вас в долгу.

— Это само собой разумеется, — смеясь, отвечал дон Луис, бросая на стол пиастр в уплату за выпитое. — До свидания, сеньор Гардуна. Благодарю вас за сообщение, и да хранит вас Бог, — многозначительно добавил он, делая особое ударение на последнем слове, что прекрасно понял бандит.

Дон Морэн вышел из ранчо, вскочил на лошадь и в глубокой задумчивости направился в Мехико, который находился отсюда на расстоянии не более одного километра.

Да, ситуация была и в самом деле весьма серьезной, тем более, что, как остроумно заметил сеньор Гардуна, на какую бы то ни было помощь со стороны полиции рассчитывать не приходилось — она уже несколько дней пребывала в полном бездействии, и даже все ее агенты куда-то попрятались. Везти молодых девушек в театр при таких обстоятельствах было бы полнейшим безрассудством, потому что двое их кавалеров, как бы сильны и храбры они ни были, конечно же не смогут справиться с восемью бандитами.

С другой стороны, отказать девушкам в удовольствии отправиться в театр, куда они собирались как на праздник, и неизбежное при этом объяснение причины такого отказа — задача неблаговидная и чреватая некоторыми нежелательными последствиями.

Француз ломал себе голову, стараясь придумать, как с одной стороны уберечь девушек, а с другой — наказать головорезов, замысливших это гнусное дело; но сколько он ни думал, придумать не мог ничего, а потому, чем ближе он подъезжал к городу, тем больше мрачнел, ощущая свое бессилие.

Вот в таком подавленном настроении он достиг Главной площади и вознамерился было пересечь ее, дабы выехать к улице Монтерилья, как вдруг дорогу ему преградила плотная толпа народа, и он вынужден был остановиться. Толпа, как оказалось, сопровождала священника, направлявшегося к умирающему. Дон Луис остановил лошадь, чтобы пропустить толпу, и, по мексиканскому обычаю, сняв шляпу, перекрестился.

Стоя на одном месте, он машинально оглядывался по сторонам. Вдруг он невольно вскрикнул от радости, потому что совершенно случайно заметил в толпе человека, который, по его представлениям, должен был бы находиться вдали от Мехико.

— Ах, черт возьми! — прошептал француз.

Он боялся, что случай, который как нельзя кстати помог ему отыскать в толпе нужного человека, с таким же успехом может и скрыть его. Поэтому, не раздумывая долго и не заботясь о последствиях, дон Луис тронул лошадь и поехал напрямик к человеку, которого он так неожиданно увидел.

Жители Мехико в одном отношении как две капли воды похожи на жителей всех городов света — они не любят, чтобы их давили, даже не позаботившись крикнуть при этом «берегись», особенно же, если скопление народа обусловлено какими-то особыми обстоятельствами. Поэтому на француза немедленно посыпались со всех сторон проклятья и угрозы, хотя он двигался очень медленно, с соблюдением всевозможной осторожности. Луи Морэн делал вид, будто проклятия и угрозы относятся не к нему, и с невозмутимым видом продолжал путь. И лишь, когда проклятия становились слишком громкими, а угрозы слишком серьезными, он бросал косой взгляд на крикунов и, мы считаем своим долгом подтвердить это, моментально их укрощал.

Однако нет худа без добра. Шум раздраженной толпы невольно привлек и внимание того, кого боялся потерять из виду француз. Он, подняв голову, стал искать глазами виновника людского недовольства и сразу же заметил сидевшего верхом на лошади Луи Морэна. Человек этот, по-видимому, тоже обрадовался непредвиденной встрече с французом, потому что стал энергично пробираться к нему. А так как это был человек высокого роста и, судя по его мускулам, обладал недюжинной силой, то ему ничего не стоило прокладывать себе дорогу, орудуя локтями направо и налево, и вскоре он уже подходил к Луи Морэну.

После этого они уже без особого труда объединенными усилиями выбрались из теснившей их со всех сторон толпы, которая особенно щедро осыпала их бранью, как это бывает в подобных случаях, вообразив, что эти двое уходят не добровольно, а спасаются бегством от гнева раздраженного народа.

Когда они оказались на соседней улице, где народу почти совсем не было, француз остановил лошадь и, протягивая руку незнакомцу, с нескрываемой радостью приветствовал его.

— Невероятно! Неужели это вы, дорогой Сент-Аманд!.. Если бы вы знали, как я обрадовался, увидев вас здесь в то время как, по моим расчетам, вы должны быть на бивуаке где-нибудь в окрестностях Гвадалахары.

Сент-Аманд смущенно понурил голову: надо же было такому случиться, чтобы ни кого-нибудь, а именно его отыскал в толпе дон Луис.

— Вы, наверное, на меня сердитесь, господин Луи? Да?

— Напротив. Всего минуту назад я готов был заплатить сто пиастров только за то, чтобы узнать, где вас можно найти.

— Неужели это правда, господин Луи?

— Помилуйте, да разве вы замечали когда-нибудь, что я способен лгать?

— Никогда. Приятно это вашему собеседнику или нет, но вы всегда говорите то, что думаете. С вами потому и хорошо иметь дело, что, по крайней мере, всегда знаешь правду… Значит, я вам для чего-то нужен?

— Вполне возможно, что вы мне понадобитесь, но, прежде всего, скажите, вы здесь один или нет?

— Ну, я вижу, от вас ничего невозможно скрыть, и волей-неволей приходится сказать вам всю правду. Француз улыбнулся:

— Да, я тоже думаю, что так будет лучше.

— Ну, тогда к черту все увертки!.. Слушайте! Я вам все расскажу, как есть. Мы отправились в тот же день, как вы приказали, и даже добрались до Гвадалахары… Но там такая скучища, что мы чуть не умерли с тоски, а так как мы наверняка знали, что разминуться с вами в пути мы не сможем, то, подумав, решили податься обратно в Мехико. И вот мы здесь.

— Что? Значит, вы все четверо здесь?

— Увы! Да, — жалобно отвечал Сент-Аманд. — Я как раз направлялся к вам, чтобы сообщить о нашем прибытии. Вы очень на меня сердитесь за это, господин Луи?

— Я? С какой стати? Наоборот, вы себе и представить не можете, как я рад… Теперь все решилось само собой.

— Ну, знаете, уж тут я ровно ничего не понимаю.

— Надеюсь, что это именно так, — отвечал француз со смехом. — Пока вполне достаточно того, что понимаю я, притом понимаю отлично.

— Это правильно.

— А вот вам и доказательство того, что я ни капельки не сержусь на вас за то, что вы явились сюда… Ступайте за вашими товарищами и приходите ко мне все четверо не позже чем через час.

— Зачем?

— Прежде всего затем, чтобы каждый из вас получил по двадцать пять пиастров вознаграждения.

— Вознаграждение за ослушание?

— Может быть, и так, — отвечал француз, продолжая улыбаться.

— Хорошо! Это мне нравится! А что потом? — весело спросил канадец.

— А потом узнаете, зачем вы мне нужны.

— Теперь я, кажется, начинаю понимать, в чем тут дело… Значит, предстоит какое-нибудь горяченькое дельце?

— Как вам сказать? Вполне возможно, что-то подобное и случится.

— В добрый час! По крайней мере, мы хоть сгодимся здесь на что-нибудь полезное и не будем скучать в этом проклятом городе. До свидания, господин Луи.

— До свидания, Сент-Аманд.

И они разошлись в разные стороны. Канадец отправился к своим товарищам, а француз рысью помчался к дому на улице Монтерилья.

Часы на башне Карпапио пробили ровно четыре, когда Луи Морэн миновал Главную площадь.

— Гм! — пробормотал он, с довольным видом потирая руки. — Не иначе, как Небо помогает нам, и мне почему-то кажется, что сегодня будет в лицах разыграна известная испанская пословица, и бедняжка дон Рамон Аремеро, вместо того, чтобы завладеть шерстью, чего доброго, сам окажется остриженным.

Несколько минут спустя, поручив лошадь заботам слуги, дон Луис уже входил в свою комнату, где его дожидался дон Мигуэль, лежа на софе, распевавший томную сегидилью под аккомпанемент гитары.

Взглянув на молодого человека, француз не в силах был побороть овладевшего им желания и расхохотался прямо в лицо своему другу. Последний был до такой степени обескуражен такой бесцеремонностью дона Луиса, что быстро вскочил на ноги, уронив при этом гитару, которая с жалобным стоном упала на пол.

— Послушайте! Что могло вас так рассмешить? — вызывающе спросил дон Мигуэль. — Скажите, что именно так развеселило вас, и мы посмеемся вместе, если только это действительно смешно!

— Простите меня, пожалуйста, — отвечал француз, принимаясь хохотать еще сильнее, — но это, право, выше моих сил, и я не в состоянии удержаться от хохота… Меня смешит странное совпадение вашего сентиментального настроения с этой игрой на гитаре именно в ту минуту, когда, может быть, решается судьба вашего счастья.

— Что? — взволнованно вскричал дон Мигуэль. — Вы, конечно, шутите, дон Луис?

— Я? — отвечал француз с присущим ему хладнокровием. — Наоборот, я говорю совершенно серьезно.

— Что же такое случилось? Да говорите же ради самого Господа! — все больше волнуясь, вопрошал молодой человек.

— Пока, слава Богу, еще ничего не случилось, но, по всей вероятности, случится сегодня же вечером, если только мы, со своей стороны, не примем никаких мер.

— Я решительно ничего не понимаю!.. Неужели правительство решило арестовать дядю?

— Нет, генерал Мирамон не тот человек, который способен действовать подобным образом. Кроме того, сейчас он озабочен куда более серьезными делами, нежели арест безвредного гражданина. Нет, я говорю не о нем.

— А о ком же в таком случае? Да скажите же, наконец, умоляю вас! Неужели это касается моих кузин?

— Да, дорогой дон Мигуэль, их собираются не арестовать, а похитить сегодня вечером по пути из театра.

— Собираются похитить моих кузин сегодня вечером?

— Ну да, и, по-моему, в этом нет ничего необыкновенного.

— Кто же это собирается их похитить?

— Боже мой! Прежде всего, дорогой дон Мигуэль, позвольте вам сказать, что ваша наивность приводит меня в неописуемый восторг. Вы же знаете, что у вас есть соперник, которого зовут дон Рамон Аремеро, знаете, что он в течение всего этого времени всячески стремился избавиться от вас и даже покушался на убийство, которое, впрочем, не удалось; после всего этого вы спрашиваете, кто хочет похитить ваших кузин… Конечно, он, кому же еще могло прийти в голову похищать особу, которую вы любите!.. Или вы, может быть, воображаете, что неудачный исход его попыток способен заставить его признать себя побежденным, и он откажется от намерения отомстить вам за испытанное им унижение? Вы, должно быть, считаете его дураком… Нет, нет, поверьте мне, он ни за что на свете не откажется от мести, и он надеется добиться своего сегодня вечером.

— Вы меня поражаете, дон Луис! Скажите, пожалуйста, кто же это сообщил вам все подробности этого ужасного замысла?

— Это, в сущности, уже неважно, друг мой, главное, что я знаю об этом… И знаю все, вплоть до мельчайших подробностей.

— Но не можете ли вы сообщить мне, по крайней мере, некоторые подробности? Скажите все, что вы находите возможным сообщить… все, что вы знаете… Не мучьте меня… Вы себе и представить не можете, что со мной делается!.. Чего вы ждете?.. Почему не хотите мне ничего больше сказать?

— Я жду прибытия некоторых лиц, присутствие которых для этого необходимо.

В эту минуту дверь открылась, и вошел слуга.

— Что вам нужно? — сердито спросил дон Мигуэль.

— Кабальеро, — почтительно доложил пеон, — там пришли четверо канадских охотников, которые желают поговорить с доном Луисом Морэном. Они уверяют, что его милость сам назначил им здесь свидание.

— Да, это правда, — отвечал дон Луис. — Зовите их сюда.

Пеон поклонился и вышел.

— Что это значит?.. — спросил дон Мигуэль.

— Наберитесь терпения, милый друг. Нам эти люди необходимы, потому что только в их присутствии я и могу решиться рассказать вам все. Потерпите минуточку, и вы все узнаете.

Дверь отворилась, и вошли ведомые слугой наши старые знакомцы: Сент-Аманд, Безрассудный, Медвежонок и Марсо, неловко кланяясь направо и налево. Затем, когда по знаку дона Мигуэля слуга ушел, затворив за собой дверь, они сбились в кучу и молча стали ждать, пока с ними заговорят.

Глава XIII ПОСЛЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ «НОРМЫ»

Испано-американские креолы — страстные любители музыки, особенно же они любят итальянскую оперу. Труппы формируются обычно в Гаване и состоят по большей части из отличных артистов, из которых многие с большим успехом могли бы выступать и на европейских сценах, как, впрочем, случалось уже не раз. Такие труппы время от времени отправляются из Гаваны в турне по побережью, давая несколько спектаклей во всех крупных городах американских республик, причем публика всегда встречает их с восторгом. После более или менее продолжительных гастролей труппа возвращается в Гавану и здесь делит барыши, порой весьма значительные.

По крайней мере, так обстояли дела с итальянской оперой во времена, к которым относится наш рассказ. Сохранилось ли такое положение и по сей день, нам неизвестно.

Особой популярностью в бывших испанских колониях пользовались в то время две певицы, отличавшиеся и красотой, и талантом, — сеньора Пантанелли и Тереза Росси. Самый большой успех имели «Семирамида» и «Норма» с их участием.

В последние дни владычества Мирамона эти певицы находились проездом в Мехико, где, по настоятельным просьбам высшего общества, согласились дать несколько спектаклей.

Несмотря на грозные тучи, нависшие над политическим горизонтом, и анархию, с которой не в силах было справиться правительство генерала Мирамона, публика охотно посещала спектакли итальянской оперы, так что театр не мог вместить всех желающих.

Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Американские испанцы живут как на вулкане, в постоянном ожидании очередных восстаний, революций, землетрясений и всяких иных напастей, ежечасно грозящих обрушиться на их головы, поэтому они так ценят любые удовольствия и ничто не в силах помешать им наслаждаться ими.

В тот вечер, о котором пойдет рассказ, в театре давали «Норму». Сеньора Тереза Росси, хворавшая последние несколько дней, должна была исполнять партию Нормы, поэтому обладатели заблаговременно купленных билетов ни за какие сокровища не согласились бы уступить кому-нибудь свой билет.

В семь часов вечера зрители начали заполнять театр, сиявший яркими огнями. Вскоре не только ложи, но и галерка засверкала многоцветьем бриллиантов, которыми кокетливые сеньориты щедро украсили свои туалеты.

В одной из лож первого яруса сидели донна Жезюсита и донна Сакрамента. Обе они привлекали всеобщее внимание не только своей красотой, но также изящной прелестью туалетов. Позади них в глубине ложи стоял дон Гутьерре, а еще дальше, наполовину скрытые занавесями, дон Мигуэль и Луи Морэн.

Представление началось. Мы не станем говорить о нем подробно и ограничимся только замечанием, что оно прошло с огромным успехом. Сеньора Тереза Росси превзошла самое себя, аплодисменты не умолкали весь вечер, а по окончании спектакля поклонники певицы еще долго не расходились.

В Мехико театральные представления вообще оканчиваются довольно рано, а в такое тревожное время, когда неприятель находился практически у ворот города, представление и подавно не могло затянуться и должно было бы окончиться не позже половины одиннадцатого или одиннадцати часов. Но по вине самой публики, слишком затягивавшей антракты бесконечными вызовами любимой актрисы, представление затянулось до половины двенадцатого, что было весьма нежелательно, если принять во внимание царившую в городе анархию и полное отсутствие общественной безопасности, так как даже сама полиция нашла благоразумным отсиживаться в участке.

Наконец, занавес опустился и зрители осознали, что пора расходиться по домам.

Тут на несколько минут в зале возник, впрочем, весьма понятный беспорядок. Вскоре, однако, беспорядок сам собой исчез, и толпа мирно потекла по широким проходам в фойе, а потом и на улицу. Публика отправилась домой, кто пешком, а кто верхом или в карете. В течение нескольких минут на площади, словно отдаленный гром, слышались отголоски речей и топот лошадиных подков, но постепенно звуки эти становились все тише и тише, пока окончательно не затихли вдали; венецианские фонари перед фасадом театра погасли, и на смену недавно царившему здесь оживлению пришли мрак и безмолвие.

Ночь выдалась темная. Луна была плотно укрыта густыми облаками. Одна из наемных карет, с грохотом катившая по каменной мостовой, пересекла Главную площадь, совершенно безлюдную в этот поздний час, и направилась к улице Монтерилья.

Если бы не было так темно и если бы поблизости оказался случайный прохожий, он, несомненно, заметил бы, что едва карета повернула в сторону улицы, как от стены дома, выходящего на площадь, отделился закутанный в плащ человек, прошел немного вперед и сразу же вернулся в свое укрытие, сообщив шепотом находившимся с ним людям, по всей вероятности, его сообщникам:

— Теперь не зевать, это они!

Последовал тихий лязг оружия, и сразу же снова все смолкло.

Между тем карета спокойно продвигалась вперед. Сидевшие в ней, по-видимому, и не подозревали, что на них готовится нападение. Запряженные в экипаж лошади тащились тем неспешным, размеренным шагом, который так характерен для всех извозчичьих лошадей во всех странах мира. Кучер, беспечно дремавший или, может быть, делавший вид, что ему дремлется, сидел потупившийся, словно безучастный ко всему происходящему вокруг, покачиваясь из стороны в сторону.

Карета поравнялась с домом, возле которого скрывался в засаде человек, как вдруг раздался резкий свист. И сразу же несколько человек бросились к карете и прежде всего стали тушить фонари. Кто-то уже схватился за дверцу кареты, другие пытались взбираться на козлы, чтобы сбросить кучера.

Но тут произошло нечто неожиданное. Кучер стремительно выпрямился и начал с удивительной силой и ловкостью хлестать бичом по лицам налетчиков, так что те, взвыв от боли, отскочили в сторону.

Тем временем распахнулись дверцы кареты, и из нее выскочили пятеро отважных молодых людей с револьверами в руках и обрушились на разбойников.

Карета, с виду такая беззащитная, явила собой некое подобие легендарного троянского коня. Находившиеся в ней отважные молодые люди решили, если потребуется, пожертвовать жизнью, но не допустить попрания их человеческих прав.

Кучер, расправившись с двумя негодяями, пытавшимися сбросить его с козел, поспешно принялся зажигать факелы, которые, надо думать, оказались у него не случайно, укреплять их на крыше кареты, по всей вероятности, затем, чтобы осветить место битвы и лишить налетчиков возможности скрыться в темноте. Покончив с этим делом, он соскочил с козел, перерезал постромки у лошадей, которые, обрадовавшись такому редкому знаку внимания, тотчас же умчались, не дожидаясь окончания битвы. Затем он храбро стал рядом с пятерыми, защищавшими дверцы кареты.

Налетчики, рассчитывавшие захватить врасплох беззащитных девушек, были обескуражены таким поворотом событий и отступили на несколько шагов.

Но дон Луис и его спутники — читатель, по всей вероятности, уже узнал их — не дали им времени опомниться, смело бросились на них.

— Проклятие! — вскричал один из бандитов. — Нам изменили! Смелей, соратники!.. Бей этих негодяев!

— Разумеется, вам изменили, сеньор дон Рамон, — отвечал дон Луис насмешливым тоном, — и вы дорого заплатите за это дерзкое нападение, клянусь вам!

— Подлый авантюрист! — вскричал в бешенстве дон Рамон и ринулся на француза.

К несчастью для мексиканцев, им пришлось иметь дело с опасными и опытными бандитами, закаленными чуть ли не в ежедневных сражениях и мастерски владевшими оружием. У мексиканцев, прямо скажем, было мало шансов на победу.

И тем не менее, трое налетчиков уже корчились в предсмертных судорогах на земле, другие получили более или менее серьезные ранения, при том, что ни один их удар не достиг цели, Луи Морэн и его спутники казались неуязвимыми.

Между тем наши герои не щадили себя и, плотно примкнув друг к другу, шеренгой медленно шли на бандитов, пока, наконец, не взяли их в плотное кольцо.

Дон Рамон и его сообщники сражались отчаянно: они знали, что на пощаду им рассчитывать не приходится, а спастись бегством невозможно. Отчаяние удесятеряло их силы, а бешенство, вызванное неожиданным срывом замысла, в удаче которого они не сомневались, удваивало их энергию. Они дрались как безумные.

Дон Мигуэль уже не раз выхватывал свои револьверы, чтобы в упор стрелять в налетчиков, но француз останавливал его и говорил с присущей ему свирепой усмешкой:

— Нет, нет, дон Мигуэль, мы имеем дело с самыми дерзкими животными… В койотов не стреляют, как в ягуаров. Пускайте им кровь! Пускайте им кровь!

И он собственным примером показывал, как надо пускать кровь, издавая громкий крик радости каждый раз, как его шпага вонзалась в человеческое тело.

Битва или, лучше сказать, кровавое побоище, продолжалось уже довольно долго, а между тем, не отворилась ни одна дверь, ни одно окно. Обитатели ближайших домов со страхом прислушивались к доносившемуся с улицы шуму и были уверены, что долгожданная революция наконец-таки разразились.

Из восьми бандитов, напавших на карету, только трое держались еще на ногах, остальные же были убиты или серьезно ранены, и потому не могли уже не только сражаться, но и подняться с земли — их безжалостно топтали сражающиеся.

Гибель уцелевших бандитов была не более, как вопросом времени для их неутомимых противников, из которых никто пока не был ранен. Вдруг дон Луис сделал шаг назад и опустил шпагу.

— Стой, — сказал он, — так не может больше продолжаться — мы убиваем, а не сражаемся… Сент-Аманд и вы, друзья, следите только за тем, чтобы никому из этих негодяев не удалось убежать, и предоставьте мне и дону Мигуэлю покончить с этим делом.

Канадцы покорно отступили на несколько шагов и остановились, готовые в любую минуту прийти на помощь нашим храбрым рыцарям.

Трое бандитов, все еще продолжавших сражаться, были дон Рамон, дон Ремиго Диас и Гардуна. Они воспользовались предоставленной Луи Морэном передышкой, чтобы мобилизовать все силы для последнего жестокого и решительного боя, и тут сеньор Гардуна, вместо того, чтобы стать в оборонительную позицию, бросил свой мачете на землю и, скрестив на груди руки, изрек патетическим тоном:

— Надеюсь, нас никто не может упрекнуть в том, что мы менее великодушны, чем наши противники.

— Как прикажете понимать ваши слова, дон Антонио? — гневно вопросил дон Рамон.

— А мне кажется, что это понятно без всяких слов, сеньор, — невозмутимо отвечал бандит, — эти кабальеро не хотят злоупотреблять правом сильного и желают сражаться с нами по правилам дуэли, поэтому и мы обязаны последовать их примеру… Уравняем партию. Что же касается меня, то мне кажется, я с честью исполнял мою обязанность, а так как эта ссора касается меня лишь косвенно и не затрагивает впрямую моей чести, я объявляю, что, побежденный деликатным обращением дона Луиса Морэна, добровольно отказываюсь от участия в поединке и бросаю оружие. Вот и все, теперь поступайте, как знаете, но только не рассчитывайте больше на меня.

Дон Рамон слушал эту длинную тираду с возрастающим гневом, а когда Гардуна, наконец, умолк, разразился яростными проклятиями:

— А, собака! Теперь я все понимаю!.. Это ты нам изменил, ты нас предал!.. Дорого же ты заплатишь за свой подлый поступок!

С этими словами он, как молния, бросился на бандита, и тот не успел опомниться, как его грудь дважды пронзил мачете дона Рамона.

— Умри, негодяй! — вскричал он, скрежеща зубами. — Пусть я погибну здесь, но, раньше чем умереть, я, по крайней мере, отомщу за себя!

Гардуна не успел даже вскрикнуть и замертво повалился на землю. В умении владеть мачете дон Рамон считался непревзойденным. Его удары были точны и искусны — удары профессионального убийцы.

Затем он обернулся и, как смертельно раненный тигр, бросился на дона Мигуэля, крича:

— Бей! Бей!

Бой завязался снова. В течение нескольких минут слышались только лязг стали да тяжелое, прерывистое дыхание сражающихся, жаждавших крови друг друга.

Эта борьба четверых, не ведающих страха молодых людей, была сосредоточена на том, чтобы перерезать горло своему противнику, эти трупы убитых, попираемые ногами сражавшихся, эти свидетели поединка, полудикие охотники с угрюмыми лицами, молча и спокойно взиравшие на то, как у них на глазах проливается человеческая кровь, наконец, эти факелы, отбрасывавшие фантастические тени на стены соседних домов, — все это, вместе взятое, являло собой ужасающее зрелище, возможное разве что только в Мексике.

Несмотря на равное число противников как с той, так и с другой стороны, дуэль не могла продолжаться долго. Дон Рамон и оставшийся в живых его сообщник, теснимые своими храбрыми противниками, все отступали и отступали назад, пока не уперлись спиной в стену. Теперь они уже не наступали, а только парировали удары, да и то вяло. Они были до такой степени утомлены, что роковая развязка становилась неизбежной. Холодный пот выступил у них на висках, пересохшее горло судорожно сжималось, а в глазах была уже не дерзкая отвага, но, скорее, страх, страх смерти. Они все еще по инерции продолжали сражаться, хотя все их усилия могли отдалить смерть лишь на какие-нибудь несколько минут, а, может быть, даже и секунд.

Вдруг дон Рамон упал на одно колено. В ту же минуту дон Мигуэль ловким ударом выбил у него шпагу из рук, а затем бросился на него и силой заставил стать на оба колена.

— Сдавайтесь!

— Нет! — отвечал дон Рамон. — Убивай меня, коль по воле судьбы я оказался в твоих руках.

Затем, собрав все свои силы, вскочил на ноги и кинулся на своего противника. Все это произошло так быстро и так неожиданно, что дон Мигуэль невольно отскочил назад, при этом споткнувшись о труп убитого бандита и упав навзничь.

— А! — вскричал дон Рамон с сатанинским хохотом. — Выходит, что не ты меня убьешь, а я тебя!

И, схватив валявшийся рядом чей-то нож с длинным и острым лезвием, он вознамерился было перерезать горло своему смертельному врагу.

Но дон Мигуэль был молод и силен. Он вцепился в руку дона Рамона с зажатым в ней ножом и, обхватив его ногами и другой, свободной рукой, стал кататься с ним по земле, стараясь парализовать его движения.

Тем не менее, несмотря на все усилия дона Мигуэля, успех борьбы был предрешен не в его пользу. Но в какой-то момент он почувствовал, что хватка дона Рамона ослабела, и он, вздохнув, навалился на него всей своей массой и застыл в неподвижности.

Молодой человек сбросил с себя тело поверженного врага и проворно вскочил на ноги.

— Вы не ранены? — участливо спросил француз.

— Слава Богу, нет! — отвечал он, горячо пожимая руку своего друга.

— Теперь, — продолжал Луи Морэн, — мы со спокойным сердцем можем идти домой. Только надо велеть пеонам подобрать тела дона Рамона и его друга: змеи живучи, и мне хотелось бы быть вполне уверенным, что с этими гадинами покончено навсегда.

Каким же образом удалось дону Мигуэлю так счастливо избавиться от грозившей ему опасности, и кто, наконец, убил его врага?

Дон Луис сражался с доном Ремиго. Бывший портной, парируя удары, думал только о том, как бы спасти свою драгоценную жизнь, и на этом построил всю свою защиту. Его шпага все слабее и слабее отражала удары противника, и, наконец, он вовсе не стал парировать один удар или, лучше сказать, сделал вид, что не сумел или не был в состоянии сделать это. Шпага дона Луиса должна была бы проткнуть его насквозь, но дон Ремиго едва заметно и очень ловко увернулся от удара, однако громко вскрикнул при этом, взмахнул руками, выронил шпагу, и, сделав шага два, качаясь, точно пьяный, рухнул на землю.

Дон Луис решил, что его противник убит.

— Бедняга, — прошептал он, — а он, в сущности, не так уж и виноват.

Тут он заметил, в каком критическом положении находится его друг, и, действуя шпагой, как палкой, эфесом ударил дона Рамона по голове с такой силой, что и его можно было считать убитым.

Окинув напоследок место сражения, усеянное трупами врагов, — так, по крайней мере, они думали, — дон Мигуэль и француз в сопровождении канадцев направились к дому дона Гутьерре.

Полчаса спустя, когда пеоны в сопровождении неугомонного француза пошли забрать тела дона Рамона и дона Ремиго, они не нашли ни того, ни другого: мертвецы исчезли, хотя все остальные лежали там, где их настигла смерть.

— Что это значит? — прошептал француз, хмуря брови. — Неужели эти негодяи остались живы?

И он, глубоко озабоченный, вернулся в дом дона Гутьерре, где на пороге его ожидал дон Мигуэль.

— Ну?

— Исчезли, испарились, улетучились!.. Словом, пропали, — угрюмо отвечал француз. — Клянусь честью, им, должно быть, покровительствует сам дьявол.

— Если так, значит, мы пока еще ровно ничего не сделали, — заметил дон Мигуэль.

— Боюсь, что так, — проговорил француз, покачивая головой, — но даю вам честное слово, — добавил он через минуту, — пусть они мне больше не попадаются… Следующая встреча будет для них роковой!

И француз отправился в свою комнату, чтобы соснуть до рассвета, так как предвидел новые опасности и хотел встретить их бодрым и полным сил.

Глава XIV ОТЪЕЗД

Дон Луис был на ногах, едва начало светать. Разумеется, события минувшей ночи серьезно заботили его, и ему было не до сна. Но больше всего его беспокоило таинственное исчезновение дона Рамона и дона Ремиго. Если эти двое живы, то существует и опасность их новых ухищрений, а значит, надо быть готовыми к повторному нападению и всякому коварству.

К тому же не ясно, насколько серьезно они ранены. Этого он пока не знал и, естественно, очень хотел узнать. Если они ранены серьезно, то, само собой разумеется, можно считать себя гарантированными от новых нападений, по крайней мере, на то время, пока они окончательно оправятся от ран. Но как бы то ни было, благоразумие требовало принять необходимые меры предосторожности, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох. Можно было не сомневаться, что бандиты не преминут воспользоваться царящей в городе анархией, чтобы взять реванш и жестоко отомстить своим противникам. Каким же образом узнать о новых планах бандитов? Гардуна убит, и, хотя на этом свете нет недостатка в предателях, однако немногие из их числа согласятся, предавая других, выдать и самих себя. Вот какие мысли тревожили француза, поэтому нет ничего удивительного в том, что утром он поднялся с постели далеко не в радужном расположении духа.

Прежде всего Луи Морэн велел позвать к нему четверых охотников канадцев, которые тоже уже были на ногах и тотчас же явились на зов. На их лицах не было никаких следов волнения или тревоги. Они держались, как и подобает людям, вся жизнь которых — череда опасных приключений и постоянной угрозы смерти, и потому бездействие воспринимается ими как нечто противоестественное.

— Друзья мои, — сказал Луи Морэн, — я очень доволен вашим поведением прошлой ночью… Эта стычка дала мне возможность по достоинству оценить и вашу храбрость, и ваше хладнокровие… Я убедился, что теперь вполне могу рассчитывать на вас в случае необходимости, и считаю своим долгом предупредить, что нечто подобное тому, что произошло прошлой ночью, может случиться и во время нашего путешествия в пустыне… К несчастью, наши враги каким-то чудом уцелели, а потому мы, наверное, еще не раз встретим их на своем пути. Я надеюсь, что вы и впредь будете вместе с нами с такой же беззаветной храбростью давать отпор врагам… Вместе с тем, я надеюсь, что наши отношения не испортятся, и между нами не пробежит черной кошки.

— О, не опасайтесь этого, господин Луи!.. Можете смело положиться на нас, — отвечал Сент-Аманд, говоривший как от своего имени, так и от имени своих товарищей.

— Я тоже думаю так, друзья мои, — сказал француз. — Мне только хотелось лишний раз обратить ваше внимание на это для того, чтобы между нами существовала полная ясность и впоследствии не возникло никаких недоразумений. Теперь выслушайте меня хорошенько. В вашем присутствии в Мехико больше нет необходимости, потому что я и сам думаю уехать отсюда самое позднее через два дня. Для меня очень важно, чтобы вы не далее, как через час покинули город и отправились в Гвадалахару… Вы, надеюсь, меня понимаете, не так ли?

— Да, да, — смеясь, отвечал Сент-Аманд, — не беспокойтесь, господин Луи, мы исполним ваше приказание, и хитер будет тот, кто увидит нас в городе через час.

— Хорошо! Я очень рад, что вы меня понимаете, и больше не станем говорить об этом… Вчера я дал вам обещание, и, как честный человек, должен его исполнить. Вот возьмите, Сент-Аманд, — сказал он, протягивая ему кошелек, — тут ровно сто пиастров. Разделите их поровну с вашими товарищами, вы их честно заработали. Я жалею только об одном, что далеко не так богат, как мне бы хотелось, потому что, клянусь честью, тогда вы получили бы от меня во много раз больше.

— Послушайте, господин Луи, — возразил Сент-Аманд, — вы, должно быть, смеетесь над нами… Начать с того, что вы ничего не обязаны нам платить, и если мы принимаем эту награду, то только потому, что вам так заблагорассудилось, вот и все. Мы ведь честные охотники, и раз дали слово, поверьте, мы обязательно его сдержим.

— Спасибо, братцы. До свидания. Желаю вам успеха.

— До свидания, господин Луи!.. Надеемся скоро увидеться…

Затем канадцы вышли, и француз остался один, но не надолго, потому что почти тотчас же появился дон Мигуэль.

Молодой человек был бледен, встревожен и утомлен. После обычных приветствий он с отчаянным видом бросился в кресло.

— Что случилось с вами, дорогой друг? — спросил его, улыбаясь, Луи Морэн окольными улицами и пешком в сопровождении двадцати вооруженных пеонов, тогда как у главного подъезда их ожидала карета.

— Друг мой, такое, по-видимому, с их точки зрения, нелогичное поведение, не могло не заинтересовать и не возбудить любопытство молодых девушек. А что вы им отвечали?

— Ничего, я убежал.

— Я узнаю вас и тут, — сказал француз смеясь. — Впрочем, это единственный способ выйти из затруднительного положения. Ну, а дон Гутьерре?

— О, с моим дядей все было гораздо проще. Когда я сказал ему вчера, что мои кузины или не должны присутствовать на спектакле с участием Терезы Росси, или же он должен обещать, что они вернутся домой указанным мною ему способом, добавив, что таково непременное ваше требование, он понял с полуслова, и, зная глубокую вашу преданность нашей семье, мой дорогой Луи, не стал спрашивать у меня никаких объяснений и тотчас же согласился исполнить все наши требования.

— Значит, все к лучшему, друг мой. Одевайтесь, мы пройдемся по городу узнать, что новенького, а потом за завтраком дадим понять дону Гутьерре, что нам необходимо немедленно покинуть Мехико.

— Мне кажется, что заручиться согласием дядюшки будет нетрудно. По-моему, ему страшно надоела здешняя жизнь, и в пустыне он будет чувствовать себя в большей безопасности, нежели здесь.

— Я совершенно с вами согласен. Через несколько минут друзья вышли из дома. На углу улицы Монтерилья и Главной площади, как раз на том самом месте, где ночью происходила стычка с бандитами, они увидели огромную толпу народа. Собравшиеся всяк на свой лад объясняли причины, вызвавшие кровавое побоище, и с любопытством рассматривали до сих пор не убранные трупы.

Послушав несколько минут забавные версии по поводу ночного происшествия, участниками которых они были, дон Луис и дон Мигуэль продолжили прогулку.

Добравшись до центра города, они обратили внимание на многочисленные группы бурно жестикулирующих, возбужденных граждан. Большинство лавок и магазинов были закрыты.

Время от времени открывались ворота президентского дворца, чтобы выпустить курьера, мчащегося во весь опор. По улицам двигались полки пехоты и эскадроны кавалерии. Солдаты шли молча с угрюмыми лицами, как люди, которые ставят на карту свою жизнь и знают заранее, что проиграют. Какой-то еще не осознанный страх тяготел над городом.

Луи Морэн остановил первого встречного прохожего и осторожно поинтересовался, что слышно новенького.

Прохожий удовлетворил его любопытство, и вот что он узнал.

Правительство, или, лучше сказать, Мирамон, в полном унынии. К городу со всех сторон стягиваются войска Хуареса, передовые отряды находятся уже всего в нескольких милях отсюда, и к вечеру, самое позднее, на следующий день, Мехико окажется в осаде.

Эти новости требовали безотлагательных действий.

— Дорогой друг, — сказал дон Луис, — отправляйтесь к дону Гутьерре, но пока ничего не говорите ему о только что услышанном нами. Займитесь подготовкой к немедленному отъезду. Я сажусь на лошадь и еду в разведку, вернусь не позже, как часа через два и тогда подробно расскажу вам, как обстоят дела.

Вернувшись домой, дон Мигуэль нашел всех в большой тревоге: дурные вести распространяются с необычайной быстротой. Дон Гутьерре и его дочери уже знали приблизительно, что происходит в городе, и о грозящей Мехико осаде. Дон Мигуэль старался, как мог, успокоить и дядю, и кузин. Он уверял их, что дон Луис поехал прокатиться по окрестностям для того, чтобы досконально выяснить, насколько оправданы все эти слухи, и скоро привезет им, наверное, добрые вести.

Однако он все-таки посоветовал кузинам собраться в дорогу на тот случай, если дон Луис скажет, что им необходимо немедленно покинуть город.

Дон Гутьерре отдал необходимые приказания пеонам, а сам, несмотря на довольно позднее время, не хотел садиться завтракать до возвращения дона Луиса, которого не только он сам и дочери его, но и дон Мигуэль ожидали с беспокойством и нетерпением.

Минуло более трех часов, а дон Луис все не возвращался, и это не только не уменьшало, но, скорее, увеличивало беспокойство всех ожидавших его.

Наконец послышался быстрый галоп лошади, и во двор через полуотворенные ворота влетел всадник.

— Это дон Луис! — воскликнули все в один голос, устремляясь к нему навстречу.

Это и в самом деле был он, как всегда спокойный, невозмутимый и со своей обычной насмешливой улыбкой на устах.

— Клянусь Богом, я совершил прелестную прогулку! И если бы не голод, то я, пожалуй, долго еще не спешил бы возвращаться… Погода отличная, и за городом прелесть, как хорошо.

Слова эти были произнесены так весело, с такой непринужденностью, что произвели то самое действие, на которое он, без сомнения, и рассчитывал, и, словно по волшебству, люди, трепетавшие от страха всего за пять минут до этого, успокоились.

— Мы ждали вас, чтобы сесть за стол, дорогой дон Луис, — сказал дон Гутьерре.

— О! Если бы я это знал, — отвечал тот с нарочитым сожалением.

Подали завтрак.

Однако всеобщее беспокойство то и дело прорывалось наружу. Несколько раз или сам дон Гутьерре, или дон Мигуэль, или же, наконец, его кузины принимались расспрашивать его о том, что он видел и что слышал. Француз ограничивался уклончивыми ответами и продолжал есть с видимым удовольствием. Наконец дон Гутьерре догадался, что дон Луис по той или иной причине не хочет отвечать на заданные ему вопросы, и повернул разговор в другое русло.

Когда подали сигары, дон Гутьерре сделал знак дочерям удалиться.

— Ну, — спросил дон Гутьерре, обращаясь к дону Луису, — теперь, надеюсь, вы расскажете нам все досконально?

— С удовольствием, — отвечал француз. — Коротко положение дел таково. Армия Хуареса ускоренным маршем движется к городу, обходя его со всех сторон, и это кольцо с каждым днем все более и более сужается. Но войска пока еще не подошли так близко, как говорят. Ее передовые конные разъезды находятся сейчас милях в сорока от Мехико. Те всадники, о которых идет молва в городе, представляют собой часть отряда Карвааля, который идет значительно впереди армии, грабя и сжигая все на своем пути. Дорога в Гвадалахару пока свободна, но это продлится недолго, потому что не пройдет и трех дней, как Мехико будет окончательно окружен. Вот все, что мне удалось узнать, и таково истинное положение вещей. А теперь скажите мне, как вы намерены поступить?

— Помилуйте! — вскричал дон Гутьерре, стукнув кулаком по столу. — Бежать, конечно, и как можно скорее!

— Отлично! Я придерживаюсь того же мнения, и теперь нам остается только решить, как лучше осуществить наше намерение.

Они подсели поближе друг к другу и стали совещаться. Совещание длилось довольно долго, но, в конце концов, французу все-таки удалось склонить на свою сторону не только племянника, который оспаривал лишь некоторые частности его плана, но и более упрямого дядю.

Затем, чтобы обмануть бдительность шпионов, дон Луис взял на себя все приготовления к отъезду, который должен был состояться на рассвете.

Оба бандита, с которых француз не сводил глаз, постоянно держа при себе из опасения, что они немедленно раскроют его план врагам, вместе с ним покинули город в тот же вечер и остановились на ночлег на одном постоялом дворе, расположенном по дороге в Гвадалахару, куда вслед за ними утром на следующий день прибыл и дон Гутьерре с дочерьми.

Маленький отряд, состоявший всего из семи человек, галопом помчался к Гвадалахаре, где их должны были встретить пеоны с багажом и четверо охотников, нанятых Луи Морэном.

Вечером они остановились в десяти милях от Мехико в покинутом ранчо. Дон Луи хотел совершить длинный переход именно в первый день, чтобы сбить с толку своих врагов, которые могли пуститься по их следам.

В эту минуту, когда бандиты закутывались в плащи, собираясь ложиться спать, француз подошел к ним и, хлопнув одного из них по плечу, сказал без обиняков:

— Послушайте, негодяи, я прекрасно знаю, что вы пытаетесь вести двойную игру… Берегитесь, со мной это опасно!.. Дон Мигуэль обещал вам такую сумму, которая способна прямо-таки превратить вас в богачей, ну, а я, при первой же вашей попытке к измене, обещаю убить вас, как собак… Вы меня понимаете, надеюсь?

Бандиты попытались было оправдываться.

— Молчать! — повелительным тоном воскликнул француз. — Я ведь с вами не спорю, а только предупреждаю вас!.. Еще раз повторяю, берегитесь!.. Не забывайте, что я всегда держу свое слово, а затем, покойной ночи!

И он, отвернувшись от них, улегся возле своего друга. На следующий день оба бандита исчезли, прихватив с собой одного мула, навьюченного багажом.

— Счастливого пути, — сказал дон Луис. — Теперь, по крайней мере, у меня не осталось никаких сомнений, и при первой же встрече мы сведем с ними счеты.

Глава XV ПУСТЫНЯ

Обширные американские прерии, этот бескрайний зеленый океан, где оттесненные цивилизацией туземцы чувствуют себя, как в несокрушимой крепости, предстают взору путешественника одинаково величественными в любое время дня и ночи, и каждый раз, когда он вступает в них, покинув тесные городские дома и улицы, воображение все с той же силой поражает его, как словно бы он увидел прерии впервые.

В этом зеленом океане пытливый взгляд человека различает также обширные пустыни, равнины или саванну, где выбеленные солнцем скелеты людей и животных указывают тропу, по которой двигаются караваны эмигрантов, оставляя после себя такую же печальную память; саванны сменяются прериями, перерезанными извилистыми реками, или непроходимыми лесами с роскошной растительностью, в чаще которых таятся кровожадные хищники и где человеку приходится топором прокладывать дорогу; то вдруг дорогу путешественнику преграждает беспорядочное нагромождение гор с седыми, прячущимися в облаках вершинами и узкими тропинками, пролегающими над бездонными ущельями. Время от времени пейзаж оживляют пасущиеся на свободе стада бизонов, табуны диких лошадей антилоп и лосей, словно бы вовсе не опасающихся соседства с ягуарами, с красными луговыми волками, пумами и серыми медведями, на которых охотятся индейцы, такие же свирепые и кровожадные, как и хищные обитатели пустыни.

Вот в этой-то пустыне, простирающейся от Пасо-дель-Норте до Верхней Калифорнии и Орегона, мы находим наших путешественников спустя тридцать дней после бегства из Мехико.

Вечер. Караван с трудом взбирается по узкой тропинке на вершину крутого берега Рио-Гранде-Браво-дель-Норте. Солнце погружается в пурпурно-золотые воды реки как раз в ту минуту, когда усталые путешественники добрались до места временной стоянки.

Здесь дон Луис, исполнявший трудную и ответственную обязанность начальника каравана, приказал прежде всего срубить деревья на выбранном им для ночлега месте, чтобы из их стволов соорудить нечто вроде ретраншемента для защиты лагеря на случай внезапного нападения.

Француз, однако, приказал оставить довольно большую кучу деревьев посреди лагеря, которые, по его мнению, в случае необходимости, могли служить надежным убежищем и цитаделью для защитников укрепленного лагеря.

Под этими деревьями наскоро воздвигли навес, а под ним соорудили палатку. Потом расседлали и развьючили животных, фургоны привязали цепями к внешней стороне ретраншемента, и таким образом усилили его, и только после этого зажгли бивуачные огни и стали готовиться к ночному отдыху.

За время пути путешественникам пришлось преодолеть много опасностей, не раз попадали они в сложные переплеты.

Пеоны, багаж и охотники встретили их, как было условленно, в Гвадалахаре. Здесь путешественники пробыли целых два дня, употребив это время на то, чтобы обзавестись прочными фургонами для путешествия по пустыне, а также каретой, в которой девушки могли бы отдыхать. Затем пополнили запас провианта и отправились дальше.

Всего отряд насчитывал тридцать четыре человека, среди которых тридцать два были испытанные и отважные люди, с которыми можно было безбоязненно пуститься в путешествие по пустыне. Это было особенно важно в такое смутное время, когда мексиканские войска, всецело поглощенные междоусобной войной, не имели ни возможности, ни желания обуздывать кровожадные инстинкты дикарей, грабивших и убивавших путешественников под флагом то одной, то другой стороны.

Пока караван находился в пределах территории, принадлежащей собственно республике, все шло относительно благополучно. Бдительная охрана лагеря на бивуаке и хорошо вооруженный конвой производили должное впечатление на мародеров, то и дело встречавшихся им на пути; грабители с большой дороги не смели нападать на путешественников, сознавая неравенство своих сил.

Дон Луис отлично знал Мексику и, благодаря этому, имел возможность провести караван малоизвестными пустынными тропинками и тем самым избегать встречи с многочисленными отрядами регулярных войск, направлявшимися к Мехико.

До сих пор путешествие проходило настолько благополучно, что француз считал уже караван почти вне опасности от нападения сальтеадоров, как вдруг однажды вечером, когда дон Луис занимался устройством лагеря, внезапно появился многочисленный отряд всадников. Неизвестные всадники так стремительно бросились в атаку, что в первую минуту пеоны растерялись и так перетрусили, что чуть было не покинули путешественников и не обратились в бегство. Если этого не случилось, то только благодаря находчивости и распорядительности Луи Морэна, хладнокровию дона Гутьерре и храбрости дона Мигуэля, и канадцев, которые быстро сумели восстановить необходимый порядок… Когда прошла минута растерянности и страха, пеоны, как бы устыдясь своего малодушия, мужественно встретили врага и, укрывшись за фургон, стали осыпать его градом пуль.

Однако налетчики были не трусливого десятка; убедившись, что внезапное нападение не принесло желаемого результата, они, тем не менее, не бросились бежать, а храбро вступили в бой и затеяли перестрелку с пеонами. Наконец дону Мигуэлю и Луи Морэну надоела эта бесконечная перестрелка и они, выскочив из укрытия, где находились вместе со всеми, смело бросились с револьверами в руках на человека, который мог быть, по их мнению, предводителем банды. Последний храбро выдержал этот двойной удар и отбивался, не помышляя о бегстве.

Сообщники бандита поспешили к нему на выручку; пеоны, под командой дона Гутьерре, в свою очередь, устремились на помощь к двум смельчакам.

В продолжение нескольких минут шла ожесточенная борьба холодным оружием. Потом вдруг раздался пронзительный крик, и сальтеадоры, повернув лошадей, бросились врассыпную, оставив на произвол судьбы не только убитых, но даже и раненых своих сообщников.

Дон Луис, не находя объяснения этому внезапному бегству сальтеадоров, приказал пеонам не складывать оружия, а Медвежонок и Безрассудный отправились в разведку.

Пеоны воспользовались передышкой, чтобы определить свои потери, которые, надо сознаться, были немалые: девять человек убито и пятеро серьезно ранены. Короче говоря, половина наличного числа людей выбыла. Положение становилось более чем серьезным.

Сальтеадоры понесли еще большие потери: двадцать пять их сподвижников осталось на поле боя, в том числе и предводитель банды.

Луи Морэн с той неумолимой жестокостью, которой требовали обстоятельства, приказал прирезать раненых, что пеоны тотчас же и сделали, и даже весьма охотно. Затем вырыли яму, побросали в нее трупы убитых и засыпали сверху землей.

И только предводитель был удостоен «особой чести». Непреклонный француз приказал повесить его за ноги на дерево, как суровое предостережение рыцарям большой дороги. Но прежде, чем пеоны приступили к этой посмертной казни, он сам сдернул черную вуаль, скрывавшую лицо разбойника.

— Капитан Блаз! — сказал француз Мигуэлю. — Я так и знал! — Теперь уже с уверенностью можно сказать, кто именно на нас нападал.

— Дон Рамон, не так ли? — спросил дон Мигуэль.

— Только он один и обладает средствами, позволяющими купить капитана Блаза и заставить его покинуть в такое время Мехико, — продолжал Луи Морэн. — Вот и конец похождениям достойного капитана! Прости ему, Господи, его прегрешения! Ну, а теперь повесьте его, — добавил он, обращаясь к пеонам.

Приказание было немедленно исполнено. Затем дон Луис отвел своего друга в сторону.

— Дон Рамон грозил нам не напрасно. Эта неудача его не остановила, наоборот, он еще больше озвереет, пустит в дело всю свою хитрость и постарается отомстить нам во что бы то ни стало.

— Признаться, я не согласен с вами, дон Луис, — ответил дон Мигуэль. — Дон Рамон, по всей вероятности, уже давно идет по нашему следу, и, видя, что мы приближаемся к индейской территории, поспешил напасть на нас… Но я не думаю, что он решится последовать за нами в пустыню, где ему точно так же, как и нам, придется испытывать на себе коварство пустыни… Эта неудача должна убедить его в невозможности одолеть нас и, если только он не сумасшедший, он должен отказаться от новых попыток и тогда мы больше о нем не услышим.

— Увы! К сожалению, я должен вас разочаровать, дон Мигуэль! Дона Рамона я знаю давно. В его жилах течет индейская кровь… Он меня ненавидит и, кроме того, поклялся во что бы то ни стало захватить ваших кузин. Он не остановится ни перед чем — одна только смерть может помешать ему сдержать клятву.

— Значит, мы его убьем, — живо отвечал молодой человек.

— На это и я рассчитываю, — смеясь, проговорил Луи Морэн, — но этот его налет должен послужить нам уроком на будущее. Им удалось захватить нас врасплох исключительно по нашей вине, и потому впредь ничего подобного не должно повториться… Хотя мы еще не достигли пустыни, но и теперь уже должны постоянно быть начеку, как если бы нам каждую минуту грозило нападение дикарей.

— Я целиком и полностью полагаюсь на вас, мой друг, и готов беспрекословно выполнять все ваши приказания, какими бы они ни были.

— Благодарю вас, другого я от вас не ожидал… Не говорите ни слова вашему дядюшке о том, что я вам сказал, он будет волноваться. Пусть уж лучше думает, что это были сальтеадоры, промышляющие грабежом.

— Да, конечно! Я буду молчать.

Тем временем вернулись посланные на разведку канадцы. Сальтеадоры ушли, и путешественники, по крайней мере, некоторое время могли не опасаться повторного нападения.

Дон Гутьерре и его дочери ухаживали за ранеными пеонами. Всем перевязали раны, после чего уложили в фургоны. Затем караван снялся с места и, пройдя всего две мили, устроил бивуак.

Караван спокойно продолжал свой путь, нетревожимый в течение нескольких дней ни бандитами, ни краснокожими. Путешественники строго соблюдали все необходимые предосторожности и, если им случалось остановиться на ночлег в открытой местности, они неизменно строили ретраншемент, как если бы были одной из воюющих сторон и выставляли часовых, которые должны были охранять покой спящих.

Благодаря заботливому уходу Сакраменты и ее сестры, раненые пеоны постепенно выздоравливали и появилась надежда, что скоро они вернутся к исполнению своих обычных обязанностей. Это было тем более желательно, что численность отряда, уменьшившаяся на девять человек, теперь составляла всего двадцать три воина, что оказалось бы явно недостаточно, если бы вдруг пришлось отражать новые нападения.

Наконец караван покинул последний населенный пункт, расположенный на границе индейских резервных земель и так называемой цивилизованной территории. Здесь ему предстояло переправиться через Рио-Гранде-Браво-дель-Норте и вступить в пустыню.

Минуло тридцать три дня с той поры, как путешественники покинули Мехико, и девятнадцать дней после сражения с сальтеадорами.

Часов около трех пополудни они вышли к реке и переправились через нее вброд.

Луи Морэн лично отыскал брод, не считая возможным поручить это кому-либо другому. Отряд остановился приблизительно в миле от реки. Оставив за себя дона Мигуэля, француз пришпорил лошадь и помчался отыскивать брод.

Луи Морэну, превосходно знавшему пустыню, не составило труда мгновенно отыскать брод, тем более, что здешние реки летом заметно мельчают, а так как их дно покрыто гравием, то и переправа — дело вполне заурядное.

Француз убедился, что фургоны пройдут свободно — вода чуть-чуть превысит уровень ступиц. Что же касается всадников, то они будут переходить реку, выстроившись в шеренгу по пять человек, что даст им возможность легко преодолеть силу течения, довольно быстрого в этом месте.

Найдя брод, Луи Морэн осмотрел оба берега реки. Спуск к реке был довольно отлогий, зато противоположный берег круто вздымался вверх, а там, где он представлялся более или менее доступным, начиналось ущелье, заросшее густым лесом. Словом, единственное место для переправы было в то же время и наиболее подходящим для устройства засады.

Эта догадка всерьез озаботила француза, и он, опустив в задумчивости голову, направился к каравану.

Путешественники устроили бивуак под сенью довольно густого леса, скрывавшего вид на реку, но в то же время служившего и надежным убежищем для них.

— Ну? — спросили француза одновременно дон Гутьерре и его племянник. — Нашли брод?

— Да, но, кроме того, мне кажется, я нашел еще и кое-что другое.

— Что вы имеете в виду? Говорите, пожалуйста! — вскричал дон Мигуэль, бросая при этом тревожный взгляд на девушек. — Неужели нам грозит новая опасность?

Француз нахмурил брови.

— Я настораживающего ничего не видел, — отрывисто сказал он, — а, между тем, почему-то очень не спокоен… Эти леса с их густыми зарослями внушают мне опасение… Это неестественное спокойствие кажется мне подозрительным.

— Именно это вас тревожит? — спросил дон Гутьерре.

— Разумеется, — отвечал француз, задумчиво качая головой.

— Я вас не понимаю.

— Мне очень жаль. А, между тем, то, что я говорю, в сущности, предельно просто.

— Не будете ли вы любезны объяснить, на чем основаны ваши опасения?

— Я и сам собирался это сделать. Дело вот в чем. Вы, вероятно, заметили, что с той поры, как мы вступили в пустыню, то справа, то слева, то впереди на нас из травы то и дело выскакивали лани, антилопы, бизоны, принюхивались к воздуху и, как только мы приближались к ним на выстрел, мгновенно убегали.

Разные птицы целыми стаями взлетали ввысь и исчезали вдали.

— Ну и что же? — недоуменно спросили мексиканцы. — Это совершенно нормальное явление, и удивляться тут, как нам кажется, нечему.

— Вот это-то именно и заставило меня призадуматься… Сегодня с самого восхода солнца мы не видели ни птиц, ни животных — пустыня вокруг словно вымерла.

— Вы абсолютно правы, но что из этого следует? — спросил дон Мигуэль.

— Из этого следует, дорогой друг, что другие путешественники проехали или прошли по этой самой дороге незадолго до нас… Появление их и заставило обитателей пустыни бежать отсюда прочь. Вполне возможно, что какие-то люди затаились где-нибудь поблизости. Теперь вы меня понимаете?

— Конечно. Что же вы намерены делать?

— Скоро увидите, потерпите немного.

Затем он подозвал четверых канадцев, сказал им что-то шепотом, и те, вскочив опять на лошадей, галопом помчались в направлении, противоположном реке.

Когда они скрылись из виду, Луи Морэн подошел к своим друзьям.

— Выслушайте меня, — сказал он. — Нет никакого сомнения, что в ущелье, на том берегу, нас поджидают враги… Что они собой представляют? — он бросил многозначительный взгляд на дона Мигуэля. — Этого я пока достоверно не знаю… Они, видимо, рассчитывают напасть на нас во время переправы через реку и всех перебить, не потеряв ни одного убитого или раненого… Вот, что я вам хочу теперь предложить. Вы, дон Гутьерре, вместе с сеньоритами, будете ждать здесь моего возвращения. С вами останутся раненые пеоны, которые возьмут в руки оружие в случае нападения на вас, чего я, однако, не допускаю… Что же касается дона Мигуэля и меня, то мы с остальными пеонами переправимся через реку вместе с фургонами и пустой каретой с опущенными шторками… Если мое предположение верно и нам действительно устроена ловушка, то наши враги начнут стрелять, как только мы войдем в воду… Доверьтесь мне: я беру всю ответственность на себя… Ну, а теперь за дело, время не ждет.

— Прошу прощения, — возразил Гутьерре, — позвольте мне заметить, что ваш план тщательно продуман и в успехе его я не сомневаюсь ни на минуту, однако мне кажется, в нем есть одно слабое место.

— Какое, сеньор?

— Видите ли, в чем дело… Вы хотите оставить меня здесь… тогда как здесь я совершенно не нужен. Там же я мог бы оказаться полезным, хотя бы тем, чтобы убедить сальтеадоров, что через реку переправляется весь отряд в полном составе. Вы меня понимаете?

— Вполне, сеньор, ваше замечание совершенно справедливо, но я думал…

— И очень ошибались, — поспешно возразил ему дон Гутьерре, хотя и дружеским тоном. — Вы в данном случае защищаете мои интересы, и мне просто неприлично отсиживаться в безопасном месте в то время, как вы будете рисковать жизнью ради меня и моих дочерей… Позвольте же и мне принять посильное участие в этой опасной операции… Я не только прошу вас, но и настаиваю на этом.

— Хорошо, кабальеро, раз вы этого так настойчиво требуете, я согласен… Вы можете отправиться с нами, но только, прошу вас, будьте осторожны, не рискуйте собой без крайней необходимости и предоставьте мне полную свободу действий.

— Благодарю вас, дон Луис! Приказывайте. Я вас слушаю.

Француз сделал необходимые наставления девушкам, попросив их соблюдать максимум осторожности. Для их охраны он оставил раненых пеонов, а затем приказал каравану выстроиться обычным порядком, и маленький отряд направился к броду.

Во главе каравана ехали дон Луис и дон Мигуэль. За ними двигались фургоны, управляемые пеонами, и только потом карета с опущенными шторками, конвоируемая доном Гутьерре и остальными пеонами.

Когда караван достиг берега реки, дон Луис сказал:

— Держите оружие наготове и внимательно наблюдайте за тем, что происходит на противоположном берегу. — Затем пришпорил лошадь и въехал в реку. Караван, не нарушая порядка, последовал за ним.

Так добрались они до середины реки, но вокруг по-прежнему было тихо. И только когда они почти достигли противоположного берега, оттуда грянули выстрелы.

— Вперед! — скомандовал дон Луис, вонзая шпоры в бока своей лошади.

Фургоны и карета, которым, благодаря их тяжести, быстрое течение не угрожало, были оставлены в реке, а все господа и пеоны во главе с доном Луисом устремились к берегу, где затаились враги.

А те продолжали стрелять из своего укрытия, но поскольку испуганные лошади беспокойно метались в воде, ни одна пуля так и не достигла цели, ранены были только один пеон да один вьючный мул.

Почти в ту же минуту прогремели выстрелы с другой стороны, и несколько мертвых тел скатились к кромке воды.

— Ага! — весело вскричал Луи Морэн. — Теперь на помощь нам подоспели канадцы… Смелей, ребята! Нам помогают наши друзья!

Между тем перестрелка продолжалась, хотя уже и не столь интенсивно. Внезапная атака канадцев, по-видимому, парализовала силы нападающих. Путешественники потеряли убитыми двоих пеонов, остальные же, предводительствуемые Луи Морэном, доном Мигуэлем и доном Гутьерре, достигли, наконец, ущелья, в которое и вступили смело, попирая валявшиеся на земле трупы бандитов.

Вдруг послышался отчаянный крик. Стрельба мгновенно прекратилась, на смену шуму сражения пришла мертвая тишина.

— Не стрелять, — приказал дон Луис. — Все кончено.

— Уже! — удивился дон Мигуэль. — Мы даже не успели их как следует разглядеть.

Но сражение и в самом деле было кончено. Рассчитывая на внезапность нападения, бандиты сами оказались захваченными врасплох и, в конце концов, в панике бежали. Они дрогнули перед намного, как они решили, превосходящими силами противника.

Так, по крайней мере, объяснил Луи Морэну причину бегства бандитов Сент-Аманд, добавив при этом, что отныне им больше уже ничто не угрожает.

Дамы переправились через реку, и затем путешественники разбили лагерь на вершине того крутого берега, где еще недавно устроили засаду бандиты.

Но эта новая победа была добыта дорогой ценой: погибли еще двое, а, между тем, они едва лишь достигли границы той пустыни, которую им предстояло пройти.

Мы снова встречаемся с ними уже через два дня после битвы на берегу реки.

Глава XVI НАЧАЛО КАМПАНИИ

Как только разбили лагерь и расставили часовых, Луи Морэн приказал вести лошадей и мулов на водопой к реке вооруженным пеонам на случай нового нападения. Как устройство лагеря, так и водопой проводились под личным наблюдением начальника каравана, который считал своим долгом строго следить за всем, что могло способствовать, если не устранению, то хотя бы уменьшению опасности для его подопечных. И только покончив со всеми делами и поручив пеонам готовиться к ужину, француз решился, наконец, пойти к своим друзьям, собравшимся в палатке.

Он застал мужчин погруженными в глубокое раздумье, девушки тоже были непривычно грустны. Дерзкие нападения бандитов способны любого повергнуть в отчаяние, вот и у наших путешественников невольно возникли опасения, что им не удастся благополучно пройти через саванны. Из нанятых для конвоя пеонов одиннадцать были убиты, еще несколько человек настолько серьезно ранены, что еще очень не скоро смогут участвовать в сражениях. Поэтому и у пеонов был весьма удрученный вид. Они, по-видимому, догадывались, что так настойчиво преследующие их бандиты помимо ограбления замыслили еще что-то, и, по всей вероятности, будут снова и снова повторять налеты на караван. Страх невольно сковывал их сердца. Но, как известно, страх заразителен. Дон Гутьерре и его дочери помимо своей воли поддались настроению пеонов и тоже с замиранием сердца ждали грядущих бед. Только дон Мигуэль, Луи Морэн и четверо канадских охотников не теряли обычного присутствия духа. Дон Мигуэль и дон Луи потому, что знали своего противника, а канадцы — в силу выработавшейся у них за долгую жизнь в пустыне привычки к постоянным сражениям, от которых единственно они и получали удовлетворение.

Ужин был готов, и в палатке только и ждали прихода Луи Морэна, чтобы сесть за стол.

— Простите меня, я, кажется, заставил вас ждать, — сказал француз, опускаясь на пень, заменявший собою стул, — но я хотел сначала заняться делами, а потом уже отдохнуть. Теперь мы уже не в населенной местности, а в пустыне, — добавил он улыбаясь, — и поэтому должны строго соблюдать все необходимые в таких случаях предосторожности, иначе нас или перестреляют разбойники, или съедят хищные звери, ну, а ни то, ни другое мне, по крайней мере, вовсе не кажется соблазнительным.

Угнетенное настроение присутствующих, конечно, не могло укрыться от наблюдательного Луи Морэна, и он понял, что единственный способ вернуть им веру в благополучное завершение путешествия, это откровенно и честно объяснить им всю сложность их положения.

— Ваши слова не особенно утетешительны, сеньор дон Луис, — сказала Сакрамента, пытаясь улыбнуться.

— Сеньорита, — с беззаботным видом отвечал француз, — зато я сказал вам правду… Если бы передо мной были робкие барышни, я, по всей вероятности, утаил бы от них истинное положение вещей или, по крайней мере, постарался бы его приукрасить. Я всячески стремился бы успокоить их, мол, бояться нечего, и переход через пустыню будет не более, как приятной прогулкой, хотя и довольно продолжительной, но с вами, столь же храбрыми, сколь и прекрасными, я должен быть откровенным, и вы вправе были бы даже сердиться на меня, если бы я поступил иначе. До сих пор нам приходилось иметь дело с бандитами, которые, если бы даже мы и попали к ним в руки, не подвергли бы нас жестокой расправе. Я в этом убежден. Сейчас совсем иное дело… Мы можем в любую минуту оказаться в ловушке, устроенной краснокожими… и какими краснокожими! — добавил он. — Команчи, пауни, апачи — все они непримиримые враги белой расы, в особенности же апачи! Если мы попадем в руки этих индейцев, нас ждет не просто смерть, но еще и мучительная смерть со страшными пытками.

— Но ведь это же сущий ужас! — вскричала донна Жезюсита.

— Неужели вы не понимаете, что дон Луис хочет просто-напросто вас напугать, — сказал дон Гутьерре, делая французу знаки, которых последний упорно не хотел замечать.

— Господи ты мой, Боже! И не думаю никого пугать! — продолжал Морэн. — Я говорю истинную правду и даже, если хотите, до некоторой степени смягчаю краски, потому что в действительности все обстоит значительно серьезнее.

— Значит, мы пропали! — воскликнула донна Сакрамента, всплеснув руками.

— И да и нет. Все будет зависеть от нас самих, — невозмутимо отвечал француз. — Мы наверняка погибнем, если опустим руки и спасуем перед трудностями, но выйдем победителями, если станем мужественно противостоять всем опасностям.

— Мне кажется, — сказала Сакрамента, — что до сих пор вам не в чем было нас упрекнуть.

— Да, и это меня очень радует, но этого недостаточно, сеньорита. Для успешного завершения путешествия мы должны постараться внушить такую же надежду и вашим пеонам… Для этого надо, чтобы они всегда видели вас веселыми и беспечными… Ваше презрение к опасности заставит их устыдиться и заново обрести мужество.

— Что и говорить, это было бы прекрасно, — улыбаясь, возразила Сакрамента, — но, несмотря на все ваше желание сделать из нас героинь, я должна с прискорбием признаться, что мы страшно боимся краснокожих дикарей, о которых вы нам только что рассказали столько ужасов.

— Это вам только так кажется, сеньорита. Женщины по натуре гораздо более храбрые, нежели мужчины, хотя эта храбрость или, лучше сказать, волевые качества проявляются у них, главным образом, лишь в критические минуты.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — сказала Сакрамента. — Но зачем вы все это говорите?

— А вот зачем… Индейцам, при всей их храбрости и свирепости, почти никогда не удается выйти победителями, если они сталкиваются лицом к лицу с людьми отважными и решительными… Их тактика ведения войн сводится исключительно к внезапным нападениям да засадам. Поэтому для того, чтобы их победить, необходимо прежде всего проявлять бдительность и уметь разгадывать их хитроумные уловки.

— Ну, вот, сначала вы нас напугали, а теперь принялись усердно успокаивать, дон Луис.

— Нет, дона Сакрамента, я, как всегда, говорю только правду и называю вещи своими именами. Сакрамента лукаво улыбнулась.

— Дон Луис, вы премилый спутник, и мы с сестрой очень вам благодарны за этот маленький урок. Теперь мы знаем, какая именно опасность грозит нам, и знаем, что способны, если не отвратить ее полностью, то, по крайней мере, уменьшить. Для этого мы должны всем своим поведением способствовать поднятию духа у наших пеонов. Надеюсь, я правильно истолковала ваши слова? Именно это вы хотели дать нам понять? Луи Морэн с улыбкой кивнул ей.

— Тем лучше, — продолжала Сакрамента, — вы можете на нас положиться. Хотя мы отнюдь не такие героини, какими вы нас только что представили, но мы приложим все силы, чтобы достойно сыграть эту роль, так что вы, пожалуй, будете удивлены… Мы немедленно приступаем к отведенной нам роли и, поверьте, уже не наша будет вина, если пеоны не обратятся в львов и в тигров.

После этого разговор принял более веселое направление. Луи Морэн рассказал с присущим ему остроумием несколько охотничьих эпизодов, и, когда он покинул палатку, у дона Гутьерре и его дочерей не осталось и следа от уныния и страха, надежда снова возродилась в их сердцах.

Таким образом француз достиг своей цели: ему удалось поднять дух в своих подопечных и вернуть волю, необходимую для преодоления ожидающих их испытаний.

Темная ночь. На небе — ни звездочки. Тяжелые свинцовые тучи медленно плывут над землей. По временам доносятся глухие раскаты грома.

Лагерь спит. Бодрствуют только часовые да Луи Морэн. Он стоит, прислонившись к фургону, и пристально вглядывается в саванну, растворяющуюся в ночном мраке. Внезапно он вздрогнул. Ему показалось, что вдали как будто блеснул огонек.

Что это могло быть? Недалеко от них разбили лагерь какие-нибудь другие путешественники? Или краснокожие?

Так или иначе оставаться в неведении нельзя.

Луи Морэн подошел к часовому, стоявшему всего в нескольких шагах от него. Это был один из канадских охотников.

— Сент-Аманд, — сказал ему француз, — взгляните-ка в ту сторону!.. Мне кажется, что там виднеется костер, или, может быть, я ошибаюсь…

Канадец несколько минут внимательно смотрел в указанном ему направлении.

— Вы не ошиблись, господин Луи, — сказал он наконец, — это действительно свет или, лучше сказать, отблеск костра.

— Да, да, — заговорил француз, — я и сам так подумал, хотя был бы очень рад ошибиться… Смотрите, огонь разгорается все ярче… Несомненно, там лагерь краснокожих. Но как могло случиться, что они нас не заметили?

— Наши огни не могут быть им видны благодаря деревьям, которые вы велели сохранить… Вы только обратите внимание, где виден огонь.

Француз неуверенно покачал головой.

— А может быть, — продолжал он, — индейцы знают, сколько нас всего, и не считают нужным скрывать свое присутствие?

— Что тут происходит? — спросил вышедший из палатки дон Мигуэль.

— Смотрите, — отвечал француз, указывая на отдаленный свет костра.

— Черт возьми! Только этого нам не хватало!.. Что вы намерены предпринять?

— Выяснить для начала, кто это так близко от нас раскинул лагерь, — отвечал Луи.

— Если хотите, господин Морэн, — вмешался Сент-Аманд, — я попробую узнать.

— Нет, мой друг, вы не можете покинуть своего поста в настоящую минуту… Это должен сделать я сам.

— Вы! — вскричал дон Мигуэль.

— А почему бы и нет? Разве я не начальник каравана? А раз так, значит, я более, чем кто-либо другой, должен заботиться о его безопасности.

— Неужели вы пойдете туда?

— Сию же минуту.

— Подумайте о том, какой опасности вы себя подвергаете!

— Опасность гораздо меньше, чем вы предполагаете, друг мой. Люди, находящиеся там, по причинам мне неизвестным, которые я, однако, вскоре выясню, не прячутся. В противном случае они не позволили бы нам так легко обнаружить их сторожевой огонь. Вполне возможно, что они даже и не охраняют свой лагерь, и тогда я смогу незаметно подойти к ним совсем близко.

— На мой взгляд, вы затеяли слишком рискованное дело, но коль скоро иначе поступить нельзя, позвольте мне отправиться вместе с вами.

— Ну, нет! Чтобы осуществить то, что я задумал, необходимо досконально знать все хитрости и уловки краснокожих. Если вы отправитесь со мной, то не только не поможете мне, но, скорее, повредите. Хрустнут ветка или сухие листья у вас под ногой, и нас тотчас обнаружат… Нет, нет, позвольте мне, пожалуйста, идти одному!.. Вы ничем не поможете мне… Кроме того, кто же заменит меня здесь, в лагере, если вы отправитесь со мной? Ваше присутствие здесь безусловно необходимо, и поэтому останьтесь, умоляю вас.

— Хорошо, я останусь, раз вы того требуете, но предупреждаю вас: если к рассвету вы не вернетесь в лагерь, я непременно отправлюсь на ваши поиски.

— Хорошо, дорогой дон Мигуэль, я согласен. Ну, а до той поры обещайте мне не покидать лагерь ни на минуту, и не позволяйте никому выходить за его пределы.

— Я в точности исполню ваше приказание, друг мой.

— Прощайте или, лучше сказать, до скорого свидания. Не знаю почему, но какое-то тайное предчувствие говорит мне, что я принесу вам хорошие вести.

— Дай Бог! Постарайтесь только как можно скорее вернуться назад… Вы же понимаете, как будем мы беспокоиться.

Молодые люди пожали друг другу руки. Дон Луис вскинул на плечо ружье и, выбравшись из укрепленного лагеря, через минуту скрылся в высокой траве.

Оказавшись за пределами лагеря, француз прежде всего тщательно проверил свое оружие, чтобы лишний раз убедиться в его полной исправности, а потом, окинув проницательным взором утонувшие во мраке окрестности, смело двинулся вперед.

Луи Морэн был старый лесной бродяга, он провел в пустыне целых десять лет и отлично знал все повадки индейцев. К тому же свободно говорил на многих индейских наречиях и, кроме того, пользовался широкой известностью среди команчей и апачей, с которыми ему нередко случалось сражаться. Предпринятая сейчас авантюра таила в себе серьезную опасность для человека, недостаточно знакомого с жизнью в пустыне; для него же это была, пожалуй, скорее забава, и он ни на минуту не задумывался о ее последствиях. Он слишком хорошо умел ходить по саванне и мог быть уверенным, что благополучно доберется до вражеского лагеря. Он прибег в данном случае к индейскому способу, т. е. шел в обход, делая громадный крюк, с тем, чтобы подойти к лагерю с диаметрально противоположной стороны. У француза, надо заметить, были довольно-таки серьезные причины для беспокойства: продолжался так называемый сезон великих охот, когда различные индейские племена покидают свои селения и рассеиваются по пустыне, где при встрече с враждебными племенами затевают кровавые побоища. Отправляясь теперь на разведку, он в душе опасался, как бы неизвестные путешественники не оказались его смертельными врагами, способными объединиться с воинами из союзных племен, чтобы сообща обрушиться на их общего врага — бледнолицых путешественников. Такое происходило не раз и прежде, и Луи Морэну были известны несколько подобных случаев. Вот почему он решил лично отправиться на разведку и, если возможно, избавить от этой ужасной беды своих спутников.

Он шел около часа быстрым спортивным шагом, привычным для людей, много походившим по пустыне, и, наконец, достиг подножия довольно крутой возвышенности, на вершине которой сквозь деревья виднелся тот самый сторожевой огонь, который он заметил из лагеря.

Здесь француз на минуту остановился, а потом опустился на землю и пополз, как змея, в высокой траве, останавливаясь по временам, чтобы прислушаться и осмотреться по сторонам. Однако вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина.

Через полчаса охотник с осторожностью, возраставшей по мере приближения к лагерю, достиг, наконец, такой точки, откуда лагерь был виден как на ладони.

Француз слегка раздвинул ветви, укрылся в середине густого куста и стал наблюдать.

Он не ошибся. Это действительно был отблеск сторожевого костра в индейском лагере.

Около двухсот воинов-команчей, отличительными знаками которых было орлиное перо, красовавшееся у них на голове, чуть выше левого уха, спали, закутавшись в плащи из бизоньих шкур, на земле рядом с лошадьми, привязанными к кольям.

Тут же на деревьях висели несколько лосиных туш, наполовину съеденных.

Перед костром, зажженном в самом центре лагеря, сидели начальники, с важным видом курившие трубки.

Эти начальники, знаменитые воины, о чем свидетельствовали красовавшиеся у них на пятках волчьи хвосты, не были разрисованы по-военному, а значит, команчи отправляются не на войну, а, как и предполагал Луи Морэн, всего лишь на охоту.

Чуть правее костра на длинном шесте, вбитом в землю, развевалось знамя племени, на котором был изображен красный бизон.

— Прекрасно, — прошептал про себя Луи, — это воины из племени Красных Бизонов, они когда-то были моими друзьями… Может быть, они еще помнят меня.

Между тем начальники продолжали по-прежнему курить, не обмениваясь ни единым словом и не глядя по сторонам.

Эта беспечность индейцев встревожила охотника, она показалась ему слишком уж неестественной, так сказать, напускной.

— Я обнаружен, — прошептал он. В эту минуту послышалось пение птицы. Начальники продолжали сидеть с непроницаемым выражением на лице.

— Гм! — продолжал охотник. — Этот перепел поет сегодня слишком поздно — в такое время эти птицы обычно давным-давно спят. Что это значит?

Он постоял еще с минуту, не шевелясь, а потом вылез из куста, в котором скрывался, закинул ружье за плечо и смело двинулся к сторожевому костру, протянув руку вперед ладонью вверх и плотно сжав четыре пальца.

Индейские начальники словно бы и не заметили его появления и все так же важно продолжали курить.

В нескольких шагах от костра француз остановился.

— Да пошлет Ваконда удачную охоту моим братьям Красным Бизонам, — сказал он спокойным и кротким голосом. — Друг желает присесть у их огня и выкурить с ними трубку мира.

— Добро пожаловать, Пантера, — важно отвечал один из начальников. — Зачем брат мой, бледнолицый воин, прокрадывался, как трусливый заяц, чтобы приблизиться к лагерю его друзей Красных Бизонов? Начальники ждали, чтобы он подошел и сел рядом с ними.

— Я поступил нехорошо, начальник, — сказал француз, — но я вскоре понял это и смело вошел в лагерь моих братьев.

— Пантера хорошо сделал.

Луи Морэн бросил свое ружье на землю, подсел к костру и, приняв предложенную ему трубку, начал курить, подражая гостеприимным хозяевам.

Глава XVII КРАСНЫЕ БИЗОНЫ

Незнакомец, просящий гостеприимства у начальников индейского племени и подсевший к огню совета, тотчас же становится священным для всех воинов этого племени. Никто не имеет права ни о чем его расспрашивать, и, если он не желает сказать, зачем именно он явился, он с полным сознанием своего права может не делать этого. Индейские начальники и на этот раз не изменили освященному веками обычая. Как только охотник расположился у костра, они снова взяли трубки, наполнили их священным табаком, смешанным с ароматными травами, и опять закурили молча, как бы забыв о присутствии гостя, хотя каждый из них с нетерпением ждал, когда же он, наконец, объяснит, зачем пожаловал.

Луи Морэн выкурил свою трубку, а потом, выбив из нее золу на ноготь большого пальца, передал трубку одолжившему ее индейцу и наконец заговорил:

— Много лун прошло с тех пор, как я расстался с моими братьями в их зимней деревне, но Красные Бизоны меня не забыли, и это меня очень радует.

— Красные Бизоны ничего не забывают, — назидательно изрек один из начальников. — Пантера охотился с моими молодыми воинами, он спал рядом с ними в пустыне во время великой охоты, он сражался бок о бок с нашими храбрецами и против наших врагов апачей… Мы любим Пантеру.

— Благодарю вас, начальник. Значит, я не ошибся, когда у меня явилось желание приблизиться к огню совета Бизонов.

Чуть заметная улыбка скользнула по тонким губам начальника.

— Пантера говорит в эту минуту не так, как следовало бы говорить честному охотнику, — сказал он. — Опоссум не старуха, которую можно обмануть ложными рассказами… Опоссум — мудрый и знаменитый начальник своего племени. Бледнолицый охотник проник в лагерь Бизонов, как аллигатор… Он вовсе не собирался выкурить трубку мира у огня совета, а пришел затем, чтобы узнать, кто развел огонь, который ночью, как звезда… Мой брат решился выйти из укрытия только тогда, когда пение перепела, которое он слышал, доказало ему, что присутствие его известно начальникам… Хорошо ли я сказал? Что ответит Пантера?

Француз, крайне удивленный тем, что индеец так легко его разгадал, испытал поначалу сильное смущение, но тотчас же оправился.

— Вы хорошо сказали, начальник. Разве кто-нибудь может обмануть такого мудрого вождя, как Опоссум? Я действительно пришел на разведку, но как только узнал Красных Бизонов, решил сейчас же себя обнаружить и сесть вместе с ними у огня совета, потому что мне больше уже нечего было бояться.

Начальники поклонились молча.

— Я знаю, что теперь как раз наступает время, когда индейские племена имеют обыкновение охотиться.

— Уже пять раз всходило солнце с тех пор, как Красные Бизоны покинули свою зимнюю деревню, — отвечал Опоссум.

— Я знаю, как мудры и осторожны мои братья, и вид их огня не мог не удивить меня.

— Секира войны зарыта между команчами, пауни и апачами… Их воины будут охотиться вместе.

— Эта новость наполняет радостью мое сердце, начальник, и дает мне смелость обратиться к вам с одной просьбой.

— Уши начальника открыты, голос Пантеры им приятен, бледнолицый охотник может говорить.

— Я служу проводником людям моего цвета, — продолжал француз.

— Их всего двадцать один человек, считая двух юных девушек с глазами газелей, прекрасных, как дева первой любви. Опоссум их видел.

— Мои брат знает все, — сказал француз, скрывая удивление.

— Красные Бизоны — полные хозяева саванны, никто не способен укрыться от их глаз.

— Эти путешественники направляются в Сонору и хотят только перейти пустыню, не задерживаясь нигде надолго… Опоссум сам только что говорил, что племя Красных Бизонов считает меня своим другом.

— Пантера всегда был хорошим другом и верным союзником команчей. Что ему теперь нужно от Красных Бизонов? Они все для него сделают.

— Благодарю, начальник, — отвечал француз, не скрывая удовольствия по поводу услышанного. — Я был уверен, что именно такой ответ услышу от моих братьев команчей.

— Неблагодарность — порок бледнолицых, — опять назидательно изрек начальник. — Благодарность — добродетель краснокожих.

— Это верно, начальник, и мне особенно приятно это теперь но, клянусь Богом, если вам когда-нибудь понадобится помощь моего карабина, я к вашим услугам.

— Карабин моего брата бьет далеко и метко, — улыбаясь, продолжал начальник. — Такой помощью нельзя пренебрегать и, если нам понадобится помощь Пантеры, мы позовем его… Пантера хочет, чтобы топор войны был зарыт между Бизонами и его бледнолицыми друзьями? Хорошо… Как только мои молодые воины сообщили мне о том, что Пантера путешествует вместе с караваном, я бросил топор так далеко, что никто не сумеет его найти… Мой брат желает еще чего-нибудь?

— Да, начальник, я хотел бы, чтобы так же дружелюбно относились к нам и другие индейские племена.

— Они уже предупреждены, проход свободен, мой брат не встретит на своем пути никаких врагов, кроме бледнолицых.

— Как! Вы и это знаете? — вскричал Луи, остолбенев от удивления.

— Разве мы дети? — возразил начальник. — Мы наблюдали из засады за переправой через реку. Мой брат и его друзья храбро сражались.

— Да, — сказал француз, — но только теперь бледнолицые, о которых говорит мой брат, больше не страшны нам. Они, как зайцы, бежали в большие деревни бледнолицых и, по всей вероятности, уже не рискнут появиться в пустыне, где на каждом шагу их может подстерегать встреча с храбрым и ловким противником.

Индейский начальник покачал головой:

— Мудрый воин всегда должен быть готов сражаться, если он знает, что мокасины войны идут по одной с ним тропинке и идут по его следам… Пантера мудрый и опытный воин, и он как следует обдумает слова Опоссума.

Луи Морэн знал, что когда индейцы начинают говорить загадками, никакая сила в мире не в состоянии заставить их раскрыть свои карты, а потому и не стал ни о чем расспрашивать. Между тем, слова начальника он без труда истолковал, как предупреждение о том, что враги его, несмотря на неоднократные неудачи, все еще не считали игру проигранной, и поэтому ему следует удвоить бдительность для того, чтобы отразить внезапное нападение, по всей вероятности, в очень недалеком будущем.

— Слова моего брата проникли в мои уши, — сказал француз, — я не забуду их.

Затем он поднялся, взял свое ружье и собрался уходить.

— Мой брат уже уходит? — спросил его Опоссум.

— Да, мне пора, начальник, я уже давно покинул лагерь и теперь должен спешить к моим друзьям.

— Гостя посылает Ваконда, он имеет право остаться или уйти, как ему будет угодно… Пусть мой брат возвращается в свой лагерь… Друзья должны уметь угадывать просьбу, которую храбрый человек не хочет высказать. Красные Бизоны снова увидятся с Пантерой прежде, чем он выйдет из саванны. Прощай.

— Прощайте, — ответил француз и, снова поклонившись индейским вождям, вскинул ружье на плечо и ушел.

Француз вышел из лагеря краснокожих часов около двух ночи и, так как ему теперь незачем было уже соблюдать предосторожность, отправился напрямик к лагерю. Но он шел не спеша, потому что расстояние, отделявшее его от своего лагеря, было сравнительно небольшое, а он хотел дорогой как следует обдумать разговор с команчскими начальниками.

Судьба и на сей раз, видимо, благоволила к нему, устроив случайную встречу с племенем Красных Бизонов, с которыми у него издавна сложились дружеские отношения и на поддержку которых теперь он в какой-то степени мог рассчитывать.

— Пусть только они не трогают нас, — шептал он. — Больше мне от них ничего не нужно.

Вскоре он уже подходил к сторожевым огням своего бивуака.

Дон Мигуэль не ложился и с нетерпением ждал возвращения дона Луиса. Длительное отсутствие француза начинало всерьез его беспокоить, и потому, едва завидев его, он поспешил к нему навстречу.

— Ну? Что нового, друг мой?

— Новостей куча!

— Неужто вы принесли нам. добрые вести?

— Как вам сказать? Нет худа без добра, и в том, что мне удалось узнать, есть и плохое и хорошее, однако хорошего гораздо больше.

И француз подробно рассказал дону Мигуэлю обо всем, что с ним случилось с момента выхода из лагеря и кончая посещением лагеря Красных Бизонов.

— В таком случае, мы спасены, — резюмировал дон Мигуэль, выслушав рассказ Луи Морэна.

— Не совсем так. У нас есть еще и другие враги.

— Этих врагов больше нечего бояться, — возразил дон Мигуэль. — Как бы вы, друг мой, ни старались уверить меня в противном, я убежден, что дон Рамон слишком осторожен и ни за что не рискнет отправиться за нами в пустыню.

— А я, наоборот, думаю, что дон Рамон здесь и скоро даст о себе знать… у меня есть основания для такого предположения… Двусмысленные намеки Опоссума заставили меня серьезно призадуматься. По всей вероятности, индейскому начальнику кое-что известно об этом, но он почему-то не захотел сказать мне этого.

— Неужели вы думаете, что он…

— Перейдет на сторону наших врагов? — перебил его Луи. — Нет, этого опасаться нечего. Он заверил меня в дружеском к нам отношении, а индейцы никогда не нарушают данного слова… Но я уверен, что дон Рамон поручил ему войти с нами в переговоры.

— Почему же, в таком случае, начальник Красных Бизонов, считающий себя вашим другом, не нашел возможным поговорить с вами откровенно?

— А-а! Вот это-то и составляет характерную черту всех индейцев — они любят все свои речи, даже самые правдивые, окутывать туманом. Кроме того, начальник мог подумать, что нанесет мне оскорбление, если скажет, что боится, как бы на меня не напали враги… В представлении индейцев, с младых ногтей получающих чисто военное воспитание, война — праздник, и Опоссум не хотел лишать меня удовольствия сразиться еще раз с моим врагом.

— Странные, однако, у них понятия, признаюсь вам! — проговорил дон Мигуэль недовольным тоном. — Меня, конечно, не может пугать новая схватка с врагами и, не будь с нами моих кузин, я готов был бы сражаться целыми днями с утра до ночи, но при одной мысли, что может статься с Сакраментой и ее сестрой, у меня волосы становятся дыбом на голове… Куда это вы опять собрались? — поспешно спросил молодой человек видя, что Луи Морэн уходит.

— Мы теперь в саванне, — отвечал француз, — и должны на время забыть привычки цивилизованных людей и следовать обычаям трапперов и лесных бродяг. Я хочу воспользоваться отсутствием дядюшки и его дочерей, чтобы устроить на индейский манер совет с канадскими охотниками… Совет четверых таких опытных людей заслуживает большего доверия, чем мнение одного лица, особенно, когда приходится учитывать повадки некоторых из известных мне бандитов.

— Вы позволите мне присутствовать на этом совете?

— Сделайте одолжение. Ждите меня здесь, через минуту я вернусь.

Французу не понадобилось много времени, чтобы разбудить канадцев. Бравые охотники спали, что называется, с открытыми глазами и мгновенно вскочили на ноги; через минуту они уже подошли к костру, у которого сидел дон Мигуэль.

— Друзья, — сказал Луи Морэн, закуривая трубку, и все остальные последовали его примеру, — я разбудил вас, чтобы посоветоваться с вами, что нам следует предпринять, чтобы целыми и невредимыми добраться до цели нашего путешествия.

— Говорите, господин Луи, — отвечали охотники, — мы вас слушаем.

Француз сначала сообщил им, почему дон Гутьерре со своими дочерьми должен был непременно покинуть Веракрус, напомнил им обо всем, что случилось в продолжение долгого пути от Медельена до Рио-дель-Норте и о нападении дона Рамона и дона Ремиго.

— Признаюсь, — добавил он в заключение, — все это наводит меня на серьезные размышления… Опоссум — мудрый и опытный воин, его двусмысленные намеки дают мне основание опасаться ловушки, но не со стороны индейцев, а со стороны белых. Краснокожие, как вы знаете, всегда радуются, когда возникает борьба между бледнолицыми. Мне кажется, что, несмотря на серьезный урон, нанесенный нами врагам, они попытаются еще раз заманить нас в ловушку, чего мы, конечно, должны всеми силами избежать.

Канадцы молча выслушали рассказ француза. Затем они обменялись взглядами, как бы мысленно советуясь между собой, и Сент-Аманд, вынув трубку изо рта, заговорил:

— Господин Луи, то, что вы сейчас рассказали, слишком серьезно. Я совершенно согласен с вами и думаю, что дон Рамон не откажется от задуманного им плана захвата… Если бы у нас в лагере были только мужчины, тогда можно было и не придавать этому значения, но с нами дамы, и поэтому положение наше становится особенно серьезным. Я, правда, всего лишь простой охотник, но считал бы себя великим позором, если бы по моей вине случилось какое-нибудь несчастье с очаровательными девушками, и как от себя лично, так и от имени моих товарищей заявляю, что вы можете вполне на нас рассчитывать, мы будем защищать их до последней капли крови! Теперь потрудитесь изложить ваш план.

— Итак, — сказал француз, подчеркивая каждое слово, — я могу на вас рассчитывать?

— До последней капли крови, господин Луи, — отвечали канадцы в один голос.

— Благодарю вас, друзья мои, — продолжал он с волнением, — я нисколько не удивлен, именно такой ответ я и предвидел. Теперь я хотел только сказать вам, что за наградой дело не станет, и, что бы ни случилось, вы получите все сполна… В этом можете положиться на мое честное слово.

— Виноват, господин Луи, — серьезным тоном сказал Сент-Аманд, хмуря брови и пристально глядя на своего собеседника, — мне кажется, что мы с вами начали говорить загадками и как будто не совсем понимаем один другого.

— Что это значит, Сент-Аманд? Я вас не понимаю.

— А очень просто, господин Луи. Мы честные охотники, и раз мы договорились о цене, какова бы она ни была, мы обязаны свято выполнить свое обязательство… Нам не нужно никакой дополнительной награды, мы исполняем свои долг. Правильно я говорю, братцы? — спросил он, обращаясь к своим товарищам.

— Да, — дружно отозвались те.

— Итак, — продолжал Сент-Аманд, — поверьте же нам, господин Луи, и не говорите с нами больше о награде, с нас достаточно и той платы, которую вы нам назначили… Если нам нравится служить вам и вашим друзьям, это уж наше дело, и вам нечего сюда мешаться.

— Это верно, друг мой, — отвечал француз. — Вы честные, храбрые молодые. Простите меня.

— Не станем больше и говорить об этом, господин Луи, — добродушно сказал канадец. — Теперь не будете ли вы любезны сообщить, что думаете вы делать?

— Мне кажется, что прежде всего нам следует хорошенько исследовать саванну и постараться разузнать, нет ли где-нибудь поблизости шпионов. Затем, если окажется, что враги все еще продолжают преследовать нас, изменить тактику, то есть неожиданно напасть на них и всех истребить, если это окажется возможным…

— А девушки? — перебил француза дон Мигуэль.

— Девушек мы оставим в лагере под охраной половины пеонов.

— Этот план был бы хорош, если бы нам предстояло иметь дело с краснокожими, — возразил Сент-Аманд, — но нам придется сражаться с самыми отчаянными головорезами, превосходящими нас в численности, и они разобьют нас в пух и прах.

— Будь у нас союзники, тогда другое дело, — сказал Медвежонок.

— Найти союзников здесь довольно трудно, — отвечал Луи Морэн.

— Вот что! — возразил Медвежонок. — По-моему, это совсем не так трудно, как вы думаете, господин Морэн… А что, если бы один из нас отправился в гасиенду брата дона Гутьерре и привел оттуда подмогу?

— Что и говорить, это было бы очень кстати, но только на это потребуется слишком много времени.

— Самое большее восемь дней на то, чтобы добраться туда и вернуться обратно.

— Помощь можно найти гораздо ближе, — неожиданно прозвучал нежный, приятный голос.

Охотники, как один, обернулись и увидели спокойную и улыбающуюся Сакраменту.

— Извините меня, сеньоры, — кротко сказала она, — что я так бесцеремонно вмешиваюсь в ваш разговор. Но коль скоро вас в первую очередь заботит участь моя и моей сестры, то мне показалось, что я имею право вмешаться в разговор, и вы не сочтете это нескромным с моей стороны.

— О! Сеньорита, почему вы пришли? — грустно спросил француз.

— Я пришла потому, что вы, храбрые и честные охотники, рискуете из-за меня жизнью, и я считаю себя обязанной сказать вам, что я стою вашей преданности.

Глава XVIII САКРАМЕНТА

Сакрамента с улыбкой на устах шагнула в круг и, усевшись на траву между французом и доном Мигуэлем, сказала:

— Продолжайте, прошу вас, сеньоры, я больше, чем когда-либо заинтересована в успешном осуществлении ваших планов, и потому справедливость требует, чтобы я была в них посвящена. Кроме того, хотя я всего лишь слабая женщина, я все-таки, может быть, смогу быть вам полезной.

— Я в этом не сомневаюсь, сеньорита, — отвечал Луи Морэн, — но мне все-таки кажется, что было бы гораздо лучше, если бы вы не только не принимали участия в нашем совете, но даже и не знали о нем.

— Не сердитесь на меня, дон Луи, — сказала Сакрамента, протягивая ему с улыбкой свою маленькую руку. — Так было угодно судьбе. Мне не спалось, почему — вы сами отлично знаете. Повернувшись на другой бок, я увидела сквозь плетеную стену палатки, что вы собрались в кружок у огня. Вы совещались в полной уверенности, что никто из находящихся в лагере вас не слышит, и говорили с полной откровенностью… Но я не спала и невольно слушала ваш разговор. Только тут я впервые узнала, в каком ужасном положении мы находимся, какие опасности мы преодолели и какие нас еще ждут впереди.

— Это-то меня и огорчает, сеньорита!.. У вас сложилось не вполне точное представление об этих опасностях, поэтому-то я и хотел, чтобы вы вовсе о них не знали.

— Почему же это, дон Луи?

— Клянусь честью, — вмешался в разговор Сент-Аманд, — по-моему, так даже стыдно скрывать все это от вас, прелестная барышня!.. Вы имеете полное право сесть у огня совета… Даже команчи, самые мудрые из всех индейцев, каких я только знаю, и те в особенно серьезных случаях охотно выслушивают советы женщин. Почему бы и нам не последовать их примеру? Кроме того, я убежден, что ваше участие принесет нам пользу, и вы дадите нам разумный совет.

— Благодарю вас, сеньор. Я вовсе не претендую на что-нибудь подобное, но, если мне разрешат принять участие в совете, постараюсь по возможности быть полезной.

— Вы обмолвились, кузина, — заметил дон Мигуэль, — что можно найти помощь поблизости отсюда.

— Да, вы именно так и сказали, сеньорита, — подтвердил Луи Морэн. — Но я, откровенно признаться, даже и представить себе не могу, на чью именно помощь вы рассчитываете.

— Вы заставляете меня говорить только затем, чтобы наказать меня за мое бахвальство… Что ж, я готова выслушать упрек и скажу вам, кого именно имела при этом в виду… Друзья или союзники, на помощь которых я рассчитываю, это — команчи, у которых дон Луи побывал сегодня ночью.

— Вы увлекаетесь несбыточной мечтой, сеньорита, — возразил француз. — Красные Бизоны не станут нам помогать… Их уклончивые ответы на мои вопросы не оставляют ни малейших сомнений на этот счет и не дают никакой надежды.

— Вы в этом вполне уверены, дон Луис?

— Настолько убежден, сеньорита, что даже не рискну снова появиться в их лагере, так как наверняка получу отказ.

— А, между тем, они оказали вам весьма дружелюбный прием.

— Все верно. Но это то дружелюбие, которое никогда не идет дальше слов.

— При всем моем уважении к вашему опыту и к вашим знаниям пустыни и ее обитателей я осмеливаюсь сказать, что, по-моему, вы ошибаетесь… По вашим же собственным словам, когда-то вы оказали этим индейцам большую услугу, и я не могу поверить, чтобы они не испытывали к вам благодарности за это.

— Благодарность индейца!.. — воскликнул француз, качая головой.

— Стоит, может быть, гораздо больше благодарности бледнолицего, — живо перебила его Сакрамента. — Я очень желала бы в этом убедиться.

— Что значат ваши слова?

— Ничего особенного. Я сказала это потому, что хочу отправиться просить у них помощи, против чего вы почему-то так решительно возражаете.

— Неужели вы намерены сделать это, сеньорита? — спросил француз с удивлением.

— А почему бы и нет? Я пойду к ним в лагерь, дон Луис, если вы будете так любезны, не провожать меня туда, нет, а только показать дорогу.

— Но ведь это безумие, кузина, — горячо возразил дон Мигуэль, — они вас убьют.

Луи Морэн положил ему руку на плечо.

— Нет, бояться нечего. Индейцы не убивают женщин, они относятся к ним с уважением и, кроме того, гостеприимство считается у них священным долгом… А затем, как знать, может быть, дона Сакрамента добьется успеха, хотя эта затея и кажется нам чрезвычайно странной.

— Вы так считаете? — спросила Сакрамента.

— Я, конечно, не стану утверждать этого, но, признаюсь, меня нисколько не удивит, если это вам удастся.

Сакрамента задумалась на минуту, а затем, обращаясь к французу, взволнованным голосом сказала:

— Дон Луис, я готова идти в лагерь индейцев.

— Неужели вы серьезно задумали идти к ним, сеньорита? — спросил француз, пораженный такой непреклонной ее решимостью.

— Да, да. Они и только они могут спасти нас!.. Если захотят… Я должна идти к ним.

Луи Морэн устремил проницательный взор на Сакраменту, а затем, грустно покачав головой, сказал:

— Не делайте этого, сеньорита!.. Это чистое безумие!

— Что вы называете безумием, дон Луис? — спросила она, гордо вскинув голову.

— То, что вы задумали.

Сакрамента презрительно пожала плечами.

— Неужели вы боитесь даже проводить меня? — с иронической улыбкой спросила она.

— Я не заслуживаю подобных упреков, сеньорита!.. Я ничего не побоялся бы, если бы речь шла только о необходимости оказать вам услугу… Пока я жив, я буду неизменно защищать вас грудью, готовый принять на себя любой удар… Но я отговариваю вас только потому, что вы составили себе ложное представление о нашем положении… Оно, правда, плохо, даже очень плохо, я с этим согласен, но далеко не так безнадежно. Недостаток людей восполняют наши храбрость, опытность и хитрость… Предоставьте же нам прежде испробовать эти три средства… Если ничего не получится, тогда, сеньорита, я первый напомню вам о вашем желании попытать счастье у индейцев… Теперь же ваш шаг, кроме всего прочего, был бы и несвоевременным, потому что индейцы могут расценить его как проявление позорной трусости с нашей стороны. Однако несколько дней спустя он будет воспринят ими, как вполне естественный, и они отнесутся к нашей просьбе благосклонно. До тех пор, сеньорита, умоляю вас, предоставьте исключительно нам, мужчинам, охранять вашу безопасность, которая нам так дорога и которую мы, поверьте, сумеем вам гарантировать, не подвергая вас унижениям, а, возможно, и оскорблениям людей, характер и нравы которых вам совсем неизвестны.

— Дорогая кузина, устами дона Луиса глаголет сама мудрость, и вы, по моему мнению, должны исполнить его в высшей степени разумное требование… Послушайте меня, предоставьте ему полную свободу действий, он лучше нас знает, как следует поступать в каждую конкретную минуту.

— Хорошо! Пусть будет по-вашему. Но имейте в виду, что я отнюдь не отказываюсь от своего намерения, а только на время откладываю.

— Это как раз то, чего я желал, сеньорита.

— Ну, а теперь, коль скоро вы отказываетесь помочь мне в осуществлении задуманного мною плана, скажите, по крайней мере, что вы намерены предпринять?

— Извольте. На рассвете мы покинем лагерь и продолжим наше путешествие. Медвежонок поедет вперед и сообщит вашему дядюшке о том, в каком мы оказались положении. Затем я поручу Марсо служить проводником каравану, который пойдет под командой дона Мигуэля, а сам вместе с Сент-Амандом отправлюсь на разведку и для наблюдения за нашими врагами.

— Вы, значит, хотите привести в исполнение ваши прежние планы?

— В общем и целом, да, сеньорита. Вполне возможно, что мне удастся напасть на след дона Рамона, и тогда я попытаюсь с помощью моего спутника расстроить его планы и заманить его в ту самую яму, которую он, без сомнения, роет для нас. Два смелых человека, хорошо знающих пустыню, могут сделать многое, если к тому же знакомы с уловками врага.

— Но вы только что справедливо заметили, что нас слишком мало.

— Да, я действительно говорил это, сеньорита, но я имел при этом в виду, что нас слишком мало для рукопашной схватки с отрядом дона Рамона, состоящим из бандитов, готовых на все ради того, чтобы завладеть такой завидной добычей… Но этого может и не случиться, и я надеюсь одолеть этого человека его же собственным оружием, то есть хитростью.

— Теперь, как я понимаю, в моем присутствии нет никакой надобности, сеньоры, и я ухожу, хотя и очень сожалею, что не смогла уговорить вас последовать моему совету. Но я ухожу с убеждением, что, основательно взвесив мое предложение, вы убедитесь в моей правоте.

Луи и его товарищи почтительно поклонились девушке, ничего, однако, не ответив. Она, в свою очередь, грациозно поклонилась им и медленно направилась к палатке.

Когда дона Сакрамента, наконец, вошла в палатку, француз снова заговорил:

— Теперь, друзья, воспользуемся двумя или тремя часами, остающимися нам для отдыха! С восходом солнца мы отправляемся в путь. Вы, Медвежонок, как мы уже договорились, покинете нас и постараетесь кратчайшей дорогой добраться до гасиенды Аквас Фрескас и привести оттуда нам подмогу. Старайтесь избежать встречи с индейцами или бродягами.

— Клянусь честью, — отвечал канадец, громко смеясь, забавная это была бы история, если бы такого привычного к пустыне человека, как я, вдруг похитили, как ребенка. Будьте покойны, господин Луи, вы скоро получите от меня известие.

Затем все пошли отдыхать.

Было уже больше трех часов пополуночи. Через два часа взойдет солнце. Однако канадцы, издавна привыкшие к этой полной опасностей жизни, не замечали разницы между ночью и днем.

Обменявшись еще несколькими словами, они завернулись в одеяла, протянули ноги к огню и почти тотчас же заснули.

Луи Морэн и дон Мигуэль легли у входа в палатку, чтобы быть готовыми в любую минуту защищать девушек.

Мы говорили уже, что после того, как великодушное предложение Сакраменты было, если и не совсем отвергнуто, то, по крайней мере, отклонено на неопределенное время, она ушла в палатку, сооруженную для нее и ее сестры.

Гордая девушка, храбрая и решительная, как истинная испанка, была явно оскорблена этим. Она слышала все, о чем говорилось на совете, и понимала, что их положение, если не совсем отчаянное, то, во всяком случае, весьма критическое, и поэтому решила действовать сама на свой личный страх.

Возражения Луи Морэна при всей их убедительности не только не поколебали ее решимости, но, наоборот, усилили желание попытать счастья в этом более чем рискованном предприятии. Если никто не соглашается проводить ее в лагерь краснокожих, она пойдет одна.

Чем она рискует? Лагерь, огни которого были отчетливо видны, должен быть недалеко. Если пойти напрямик, можно, самое большее, через час — так, по крайней мере, ей казалось — достигнуть лагеря Красных Бизонов. На рассвете она вернется в сопровождении индейских начальников и, таким образом, докажет своим друзьям, как глубоко они ошиблись, отвергнув ее предложение.

Чтобы понять и должным образом оценить решение отважной девушки, надо хорошо знать характер испанцев, основу которого составляют храбрость, гордость, упрямство и самоуверенность. Эти качества особенно отчетливо проявляются у женщин. Испанки — настоящие львицы. История Испании изобилует фактами, свидетельствующими о том, что испанки в критический момент всегда отыскивали выход из, казалось бы, безвыходного положения и, увлекая за собой мужчин, нередко спасали порой даже само существование государства.

Дона Сакрамента была испанкой до кончиков волос. Кроткая, даже слабая и боязливая в обычное время, она становилась совершенно неузнаваемой, как только изменялась обстановка… Она, можно сказать, не знала себя. Ей нужен был сильный нравственный толчок, чтобы совершенно непроизвольно, а то и вопреки воле решиться на подобный отчаянный шаг. Но, коль скоро решение в ней созрело, уже ничто не могло ее остановить.

Вернувшись в палатку, вместо того, чтобы лечь возле сестры и заснуть, Сакрамента подошла к тонкой, сплетенной из ветвей стене, стала внимательно наблюдать за тем, что происходит снаружи, и, таким образом, незримо присутствовала на совете охотников до самого его окончания.

Она видела, как потом они устроились на ночлег у огня.

Так она неподвижно простояла почти целый час. Потом, окончательно убедившись, что все спят, закуталась в плащ, на всякий случай спрятала на груди кинжал, поцеловала спящую сестру, проскользнула мимо спящих кузена и Луи Морэна и поспешно покинула лагерь.

Дона Сакрамента пошла прямо на часового, решив, если тот не захочет ее выпускать, подкупить его золотом.

Часовой, по счастью, оказался пеоном дона Гутьерре. Бедняк, умирающий от усталости, спал стоя, опершись на ружье.

— Хорошо же нас охраняют! — прошептала Сакрамента улыбаясь.

И она прошла перед самым носом пеона, однако, не разбудив его.

Через несколько секунд она была уже за пределами лагеря.

Пробираясь среди высокой, густой травы, дона Сакрамента проворно спустилась вниз по крутому откосу и тут остановилась не только затем, чтобы осмотреться, но и немного перевести дух. Сердце ее, казалось, вот-вот вырвется из груди. При всей своей храбрости она со страхом думала о том, что находится одна ночью среди пустыни, вдали от людей, которые могли бы в случае необходимости ее защитить.

Но состояние страха продолжалось недолго, возможно, какую-нибудь минуту. Затем, гордо подняв голову, она пустилась почти бегом к лагерю команчей.

Больше получаса бежала она по высокой траве, не спуская глаз с огня на вершине холма, служившего ей маяком. По ее расчетам, она должна была достигнуть лагеря индейцев не позже, чем через полчаса. Внезапно в кустах, поблизости от нее, послышался треск, и вслед за тем два человека преградили ей путь.

Сакрамента непроизвольно крикнула и остановилась, дрожа от страха.

Глава XIX НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

У незнакомцев был такой странный и зловещий вид, что испуг доны Сакраменты был вполне оправданным.

Это были либо краснокожие, либо белые, замаскировавшиеся под краснокожих. Внешне они ничем не отличались от индейцев, но, если всмотреться повнимательнее, нетрудно было заметить, что лица у них были просто-напросто накрашены и даже довольно небрежно, а индейские костюмы, которые они напялили для полного эффекта, делали их походку неуклюжей и сидели на них, как мешок.

Дона Сакрамента, конечно, не могла заметить ничего подобного. Она была в таком состоянии, что ничего не видела и ни на что не обращала внимания. Она была даже уверена, что перед ней настоящие индейцы, и поэтому, поборов невольный страх, заговорила:

— Мои братья, по всей вероятности, воины-команчи? Мнимые индейцы обменялись насмешливыми взглядами, и тот из них, который был повыше ростом, ответил:

— Да, мы воины-команчи.

— Я рада, что встретила моих братьев, — продолжала девушка. — Я желаю отправиться в лагерь Красных Бизонов, мне надо поговорить с их начальником о важном деле, пусть мои братья проводят меня к Опоссуму.

Негодяи обменялись теперь уже более насмешливыми взглядами.

— Что хочет сказать моя сестра великому начальнику нашего племени?

— Я хочу сказать ему то, что может слышать только ухо начальника, — твердо отвечала девушка.

— Опоссум могущественный начальник, — напыщенно проговорил индеец или, лучше сказать, человек, переодетый индейцем, — его все уважают в племени Красных Бизонов, и женщины не могут проникать таким образом в лагерь индейских воинов.

— Мои братья нехорошо говорят, — возразила девушка, — разве им неизвестно, что команчские воины вообще уважительно относятся к женщинам, в том числе и тогда, когда они приходят к ним в хижину.

Незнакомцы несколько минут посовещались шепотом, видимо, о том, как им следует поступить, а потом, тот, который говорил и прежде, отрывисто ответил:

— Хорошо, мы проводим нашу сестру в лагерь храбрых команчских воинов к Опоссуму. Пусть наша сестра последует за нами.

Девушка окинула своих спутников подозрительным взглядом. Она чувствовала инстинктивное отвращение к этим людям, неловкие манеры и лживые слова которых внушали ей подозрение.

— Лагерь Красных Бизонов очень далеко, — колеблясь сказала Сакрамента. — Я не желала бы затруднять моих братьев; достаточно, чтобы они только указали мне дорогу.

— Здесь трудно держаться одной дороги, — отвечал один из незнакомцев. — Луга изрезаны тропинками диких зверей, не успеет моя сестра сделать и десяти шагов, как заблудится. Поэтому будет лучше, если мы проводим бледнолицую девушку до лагеря наших братьев Красных Бизонов. Опоссум накажет своих детей, если они не исполнят своей священной обязанности.

Несмотря на желание отделаться от этих людей, становившихся ей с каждой минутой все более и более подозрительными, Сакраменте в конце концов пришлось признать, что они правы, а поэтому упорствовать дальше было бессмысленно, к тому же это могло помешать осуществлению ее замысла. Итак, она согласилась идти вместе с ними.

Между тем незнакомцы при всех их грубых манерах и отрывистой речи, по-видимому, не имели никаких дурных замыслов в отношении Сакраменты, и когда она в конце концов доверилась их покровительству, они встали по обе стороны от нее и, свернув в сторону, углубились в заросли кустарника, ограничившись лаконичным замечанием:

— Эта дорога значительно сократит наш путь.

Поверила дона Сакрамента их словам или нет, но она не сочла возможным что-либо возразить и смело пошла вперед рядом со своими проводниками.

Незнакомцы шли быстро, раздвигая дулом винтовок ветви и траву, с беспокойством осматриваясь по сторонам и время от времени останавливаясь, чтобы перекинуться несколькими словами таким тихим голосом, что девушка не могла расслышать ни одного слова.

Так они шли около двух часов, по-видимому, вовсе не держась какого-то определенного направления. Они просто шли напрямик, не обращая внимания на попадавшиеся им тропинки и, видимо, намеренно углублялись все дальше и дальше в наименее освоенную, а, следовательно, и наиболее таинственную часть саванны.

Мрак постепенно рассеивался, над горизонтом появилась алая полоса света; лес наполнился разноголосым пением птиц, то там, то здесь из высокой травы выглядывала мордочка лани, пугливо озиравшейся по сторонам и немедленно обращавшейся в бегство при виде людей.

Несмотря на внешне спокойный и решительный вид, внутренне дона Сакрамента содрогалась от ужаса. Это длительное странствие при том, что по словам Луи Морэна, лагерь индейцев находился, самое большее, в двух милях от их стоянки каравана, казалось ей более чем странным. Кроме того, она начинала чувствовать усталость и, несмотря на все свои старания, с трудом поспевала за своими спутниками.

Между тем незнакомцы продолжали идти, не сбавляя темпа. Наконец, побежденная усталостью, дона Сакрамента опустилась на землю под деревом, одиноко росшим среди прерии.

— Вы меня обманули, — твердым голосом заявила она, — я не пойду дальше до тех пор, пока вы мне не скажете, куда именно вы меня ведете.

Незнакомцы, видимо, были удивлены решимостью девушки. Они остановились и с нескрываемым беспокойством стали осматриваться по сторонам.

— Что это значит? — спросил, наконец, тот из незнакомцев, который с самого начала вел переговоры с Сакраментой. — Почему вы не хотите идти дальше?

— А потому, — отвечала так же твердо, как прежде, девушка, — что я страшно устала и, кроме того, я убеждена, что вы меня обманываете и хотите заманить в ловушку.

— Вы с ума сошли! Так хочет или нет моя сестра идти в лагерь Красных Бизонов?

— Да, хочу. Но только я убеждена, что вы с самого начала не имели намерения проводить меня в лагерь, иначе мы давным-давно были бы уже там.

— Так способны говорить только бледнолицые… Они воображают, что в пустыне можно ходить так же легко и быстро, как и по городским улицам.

Сакрамента устремила проницательный взор на своего собеседника и сказала:

— Вы не индейцы! Индейцы так не говорят… Теперь я это ясно вижу.

— Я не индеец?! — воскликнул незнакомец, досадливо кусая губы. — Кто же я в таком случае?

— Этого я не знаю, но только теперь я окончательно убедилась, что вы не индеец, а только маскируетесь под него… Больше вы меня не обманете…

— Это неправда! — возразил незнакомец. В эту минуту второй незнакомец, все это время хранивший молчание, положил руку на плечо товарища и сказал:

— Довольно! Теперь в этом уже нет больше надобности.

— А! — воскликнула Сакрамента. — Значит, вы, наконец, признались!

— Помилуйте! — отвечал насмешливо второй незнакомец. — Нам незачем больше хитрить. Вы ведь теперь все равно в наших руках.

— Моя судьба в руках всевышнего, который все видит и слышит. Он не покинет меня беззащитной. Бандиты весело расхохотались.

— Бог ничего здесь не увидит, — сказали они. — Ему помешают кусты и высокая трава.

Сакрамента молча опустила голову, и две слезы медленно покатились по ее щекам. Незнакомцы, все так же посмеиваясь, подошли к ней.

— И правда, — сказал один из них, — зачем нам идти дальше? Столковаться можно и здесь… тогда, по крайней мере, все будет ясно… Объясните, дружище Карнеро, сеньорите, чего мы хотим от нее.

— О! Это так просто и так легко, дорогой друг мой Педросо, — улыбаясь, отвечал Карнеро, — и я могу только удивляться, как молодая сеньорита до сих пор еще этого не поняла.

— Боже мой, — прошептала молодая девушка голосом тихим и прерывающимся от страха. — Господи, прости меня за то, что я не послушалась и сделала по-своему, и спаси меня от этих разбойников… О, как я раскаиваюсь, что не поверила моим друзьям и захотела доказать, что умнее их!..

Бандиты — а незнакомцы были именно бандитами, нарядившимися индейцами, чтобы легче добиться поставленной перед собой цели, — отнюдь не спешили излагать девушке свои намерения, и это заставляло всерьез осознать грозящую ей опасность.

Бандиты, как ни странно, были растроганы чисто христианской покорностью своей пленницы и, видимо, стеснялись раскрыть перед ней свой гнусный замысел.

Дона Сакрамента первая нарушила молчание.

— Говорите ради Бога! — вскричала она, складывая руки на груди, как для молитвы. — Не томите меня в неизвестности… Скажите, что вы намерены со мной делать?

— Сеньорита, — отвечал Педросо, — прежде всего успокойтесь, вам не грозит никакая опасность… Ваша судьба зависит только от вас… Мы временно обрядились в этот дурацкий костюм, в действительности же мы белые, как и вы, и настоящие кабальеро. К сожалению, по воле злого рока, который порой не щадит даже самых достойных людей, мы оказались в весьма трудном положении — мы бедны…

— Чего же вы не сказали Мне этого сразу? — перебила его молодая девушка. — Верните меня здоровой и невредимой моему отцу и, клянусь, он щедро наградит вас. Вы будете обладать таким богатством, о котором никогда даже не смели и мечтать.

— Ваше желание очень нетрудно исполнить, сеньорита, — продолжал Педросо, — и, по-моему, вам не следует пребывать в разлуке с теми, кто вам дорог… Мы вовсе и не собирались лишать вас такого удовольствия… Но, как истинные кабальеро, мы обязаны предварительно отвести вас к нашему начальнику.

— Значит, вы исполняли приказание своего начальника?

— Ну, да. Это настоящий кабальеро из очень знатной фамилии… Да вы его и сами прекрасно знаете.

— Я? — удивилась Сакрамента.

— Конечно!.. Я, по крайней мере, был убежден в этом, потому что он уже давно и упорно преследует вас.

— Как зовут вашего начальника?

— Дон Рамон Аремеро.

— Дон Рамон Аремеро! — ужаснулась Сакрамента. — О! Лучше умереть, чем попасть в руки этого негодяя!

— Гм! — Карнеро недоуменно развел руками. — Оказывается, нам будет не так легко столковаться, как я думал, потому что мы тоже, к сожалению, не можем не исполнить приказание нашего начальника.

— Послушайте меня ради самого Неба!.. Я несчастная девушка!.. Я совершенно случайно встретила вас, когда вы, наверное, совсем и не думали обо мне… Если вы меня отпустите, об этом никто не узнает.

— А наша честь, которая не может быть запятнана гнусной изменой, — с пафосом отвечал Карнеро, положив руку на сердце.

— Сжальтесь надо мной, умоляю вас!.. Пожалейте меня, — со слезами продолжала молить девушка. — Вы бедны, я сделаю вас богатыми!

— Конечно, все это так, — с напускной серьезностью возразил Педросо. — Но вот вопрос: каким образом вы могли бы это сделать, если, предположим, мы оказались бы такими безумцами и согласились исполнить вашу просьбу?

— Э, — добавил Карнеро, — лучше колибри в руках, чем коршун в небе, как гласит наша пословица. Как только вы окажетесь в своем лагере, вы тотчас же забудете о своем обещании, а если нам вздумается отправиться туда вместе с вами, или же явиться за деньгами потом, вы прикажете нас расстрелять, как собак.

— Вот вам, берите, — вскричала девушка, торопливо снимая с себя ожерелья и браслеты, — берите эти драгоценности, разделите их между собой и отведите меня к отцу или позвольте мне самой вернуться к нему!.. Клянусь вам Гваделупской Богоматерью, что вы получите сполна все, что я вам обещала.

Бандиты жадно хватали драгоценности и торопливо прятали их в свои необъятные карманы.

— Но все эти безделушки, сеньорита, — заметил Педросо с насмешливой улыбкой, — и так принадлежат нам по законам прерий… Это не может войти в счет размера выкупа за вас, к тому же, если бы мы даже и захотели отвести вас обратно в лагерь, то это, повторяю, невозможно.

— А почему? Разве вы, стараясь завлечь меня в прерию, сами заблудились?

Бандиты молча покачали головами.

— Отвечайте же мне ради самого Неба! — воскликнула она в отчаянии.

— Ив самом деле, — заметил Педросо, — почему бы нам не сказать вам всей правды?.. Пожалуй, вам даже полезно будет знать всю правду… дело вот в чем. Мы, даже при всем нашем желании, не можем отвести вас в лагерь, потому что мы оба, т. е. мой спутник и я, уже состояли на службе у вашего кузена, дона Мигуэля. Но нам не понравилось служить у него, и мы решили покинуть его, конечно, тайком… Теперь вы понимаете?..

— Нет, — проговорила Сакрамента, — я потеряла способность соображать.

— А, между тем, это очень просто: дон Мигуэль и его друг дон Луис считают нас дезертирами и, если бы мы были настолько глупы и решили бы снова явиться в лагерь, они, не долго думая, приказали бы прострелить нам головы.

— О! Не бойтесь этого! — живо отозвалась Сакрамента, в отчаянии ломая пальцы.

— Нет, сеньорита, мы совершенно уверены, что они поступят именно так, и потому не хотим попасть к ним в руки.

— Вы можете проводить меня только до лагеря, — просительно проговорила она, — там вы меня оставите, и я пойду дальше одна.

— И этого будет совершенно достаточно. Дон Луис чутьем угадает о нашем присутствии, и тогда мы все равно пропали… Затем, кто может поручиться нам, что, вернувшись в лагерь к своим друзьям, вы не расскажете им о том, что с вами приключилось, и не выдадите нас.

— О! — лицо девушки исказила презрительная гримаса.

— Нет ничего невозможного! — назидательно заметил Педросо. — Осторожность-мать безопасности… Нет, все это нам не подходит.

— Но ради самого Неба, — вскричала она, выходя из себя. — Скажите же, чего вы от меня хотите?

Несколько минут бандиты шепотом совещались.

— Самый пустяк, сеньорита, — сказал, наконец, Карнеро. — Мы люди осторожные!.. Бог нам свидетель, что мы не желаем вам никакого зла, но, согласитесь, было бы очень глупо, если бы мы не воспользовались представляющимся нам случаем разбогатеть… Вот вам лист ликвидамбра и кусочек заостренного дерева. Напишите на этом листе, что вы наша пленница и что вы обещали нам выкуп в сумме двадцати тысяч пиастров, и что эти двадцать тысяч пиастров должны быть мне немедленно вручены… Я сейчас же отправлюсь в ваш лагерь, хотя и знаю, что это грозит мне серьезной опасностью, но я готов сделать это, чтобы только доставить вам удовольствие… вы же пока останетесь здесь, под охраной моего друга Педросо и, как только я получу обусловленную сумму, я подам моему другу сигнал, и вы получите полную свободу… Все, как видите, очень просто… Теперь скажите, что вы думаете по этому поводу… Согласны вы на мое предложение или нет?..

— Я ничего лучшего и не прошу, — отвечала она с плохо скрываемой радостью. — Давайте же скорее лист и палочку, я напишу записку.

Педросо срезал своим скальпировальным ножом лист ликвидамбра и подал его Сакраменте. Девушка стала писать, а бандиты, нависнув над ее плечом, внимательно смотрели, что она пишет.

Внезапно прозвучали два выстрела, и бандиты рухнули на землю, корчась в предсмертных судорогах.

Глава XX ПО СЛЕДАМ

Солнце еще не вышло из-за горизонта, когда Луи Морэн, стряхнув оцепенение, сковавшее его тело, поднялся со своего жесткого ложа и принялся будить пеонов и охотников, которым затем велел готовиться в путь.

Лесной бродяга за время своих продолжительных странствий прекрасно изучил пустыню и знал, насколько важно соблюдать мельчайшие предосторожности, ибо только так можно до известной степени обезопасить себя во время путешествия по бескрайним саваннам.

Вскоре лагерь пришел в движение, пеоны задавали корм лошадям и мулам, водили их на водопой к реке, готовили завтрак, навьючивали мулов и запрягали фургоны.

Когда дон Луис лично убедился, что все в порядке, он разбудил дона Мигуэля и попросил его известить дядю и кузин, что все готово к отъезду.

Вдруг из палатки донесся тревожный крик, и вслед за тем выбежала дона Жезюсита в слезах, ломая в отчаянии руки.

Дон Гутьерре, дон Мигуэль и француз поспешили к ней.

— Что случилось? Ради самого Неба! — вопрошали они все разом.

— Моя сестра! Где моя сестра? Где Сакрамента9 — растерянно проговорила, наконец, дона Жезюсита.

— Сакрамента? — тревожно спросили мужчины.

— Да, — продолжала девушка. — Где Сакрамента? Где моя сестра? Что с ней случилось?..

— Да разве она не спала вместе с вами в палатке? — спросил Луи.

— Нет!.. Моя сестра или умерла, или похищена!.. — отвечала она, разражаясь рыданиями.

— О! Это невозможно! — вскричал дон Гутьерре, бросаясь в палатку.

— Боже мой! Какая еще беда обрушилась на нас! — прошептал дон Мигуэль дрожащим голосом.

— Боже мой! Боже мой! — продолжала причитать дона Жезюсита. — Моя сестра, моя бедная сестра!

— Моя дочь! Кто вернет мне мою дочь! — вторил ей дон Гутьерре в полном отчаянии.

Луи Морэн, один только сохранявший внешнее спокойствие и молча стоявший, задумчиво опустив голову, сделал несколько шагов вперед и, положив руку на плечо дона Гутьерре, сказал:

— Мужайтесь, бедный отец. Бог сжалится над вами… Ваше дитя будет найдено и возвращено вам, клянусь честью!

Дон Гутьерре медленно повернулся к охотнику и, глядя на его спокойное лицо, крепко пожал протянутую Луи руку.

— Вы храбрый человек. Если моя дочь и может быть еще спасена, то только вы один способны совершить это чудо, я надеюсь на вас, как на Бога!

— Не богохульствуйте, дон Гутьерре. Готовьтесь сниматься с лагеря, нам пора уезжать отсюда.

— А моя дочь! Моя несчастная дочь!

— Предоставьте мне действовать по своему разумению. Молитесь Богу и надейтесь на Его милость и справедливость!

Дон Гутьерре молча наклонил голову и удалился, поддерживая обезумевшую от горя дону Жезюситу.

Луи остался один с доном Мигуэлем.

— Каким образом могла быть похищена из лагеря Сакрамента? — спросил дон Мигуэль. — Я даже представить себе не могу.

Дон Луис иронично улыбнулся, пристально глядя на молодого человека:

— Она вовсе и не была похищена.

— Вы говорите, она не была похищена? — удивился дон Мигуэль.

— Но если это так, то, значит, она ушла сама, по собственной воле… Ночью… Одна… Нет, мой милый друг, это совершенно невозможно!..

— А, между тем, это именно так, — продолжал француз, слегка пожимая плечами. — Разве вы забыли, что произошло ночью, когда мы сидели у сторожевого огня?.. Помните, как дона Сакрамента внезапно появилась среди нас и сказала, что готова отправиться в лагерь Красных Бизонов просить у них помощи?

— Ну, и что же?.. Ведь кузина, в конце концов, отказалась от своего замысла и ушла в палатку.

— Она ушла в палатку, это верно, но отнюдь не отказалась от своего намерения. Она тогда же решила во что бы то ни стало осуществить свой план и ушла в палатку, чтобы дождаться, пока мы уснем.

— О! Это невозможно! Вы ошибаетесь!

— А я в этом абсолютно уверен… Она отправилась в лагерь Красных Бизонов. Загадка состоит в том, что произошло с тех пор? Почему она не вернулась в лагерь? Этого я пока не знаю, но скоро узнаю… Дорогой дон Мигуэль, ваша кузина решила спасти нас вопреки нашей воле. Бедное дитя! Что сталось с ней в ночном мраке пустыни?

— Вы заставляете меня трепетать от страха за нее!

— Нам нельзя терять ни минуты… Все готово к отъезду, садитесь на лошадь и отправляйтесь вместе со всеми… Безрассудный будет служить вам проводником, это опытный лесной бродяга.

— Ну, а что вы собираетесь делать?

— Я отправлюсь в другую сторону… и немедленно начну поиск.

— Дай вам бог успеха!

— Я уверен в успехе, друг мой. Не сомневайтесь и вы. Затем Луи Морэн подозвал Сент-Аманда и двоих других охотников. Недоставало одного только Медвежонка, который, как помнит читатель, отправился незадолго до восхода солнца в гасиенду Аквас Фрескас.

Француз не спеша подробно объяснил Безрассудному и Марсо, каким путем следует вести караван, и даже указал место, где именно они должны раскинуть лагерь для ночевки. Он отпустил их, только убедившись, что его инструкции хорошо поняты, причем в заключение еще раз посоветовал соблюдать строжайшую бдительность и осторожность.

Покончив с делами, Луи Морэн простился с доном Мигуэлем и доном Гутьерре, почтительно поклонился доне Жезюсите, умолявшей его непременно спасти ее сестру, и, сделав канадцу знак задержаться, стал молча наблюдать, как караван снимается с лагеря.

Канадец беспечно уселся на камень, и только когда увидел верховых лошадей, ведомых одним из пеонов, спросил француза:

— А наши лошади?

— Мы увидим их вечером на бивуаке, а теперь пойдем по следу.

— Значит, мы отправимся пешком? Луи Морэн утвердительно кивнул головой. Вскоре дон Луис и Сент-Аманд остались одни; караван исчез вдали в бесчисленных извилинах дороги.

Только теперь француз сообщил товарищу о намерении отправиться на поиски доны Сакраменты и изложил свой план действий.

Сент-Аманд внимательно выслушал француза и одобрил его план, заметив лишь, что коль скоро девушка намеревалась просить помощи у команчей, то для начала им следовало бы отправиться в лагерь Красных Бизонов.

Француз признал правоту своего товарища. И в самом деле: вполне возможно, что ей все-таки удалось добраться до лагеря, хотя дон Луис считал это маловероятным и не потому, что девушке предстояло пройти расстояние всего лишь в две мили, а потому, что на пути она могла встретиться с непредвиденными препятствиями.

— Согласен, — сказал, наконец, дон Луис после довольно долгого раздумья, — пойдем в лагерь Бизонов!.. Надеюсь, они отнесутся ко мне по-дружески и согласятся вернуть девушку, если по какому-то недоразумению задержали ее в качестве заложницы.

— Не думаю, чтобы они стали удерживать ее в плену. Краснокожие вообще, а команчи в особенности, относятся с большим уважением к белым женщинам. Она могла остаться там совсем по другой причине: дона Сакрамента могла настолько устать, что чувствовала себя не в состоянии совершить обратное путешествие и приняла предложение команчей отдохнуть у них.

— Едва ли! Дона Сакрамента особа слишком решительная и волевая, чтобы только из-за усталости отказаться от осуществления своего замысла… Как бы сильно она не устала, блуждая ночью почти вслепую, не различая тропинок, она, несомненно, не могла ни на минуту забыть о том, какое ужасное беспокойство вызовет здесь ее длительное отсутствие, особенно, если учесть, что она исчезла, никого не предупредив об этом. Вот почему я думаю, и вы, Сент-Аманд, должны со мной согласиться, что, если бы даже команчи и предложили ей отдохнуть у них, мужественная девушка не могла остаться в лагере, а поспешила бы в обратный путь к своим друзьям, даже рискуя при этом свалиться на полдороге от утомления. Канадец печально покачал головой.

— Как знать, удалось ли вообще бедному ребенку достигнуть лагеря краснокожих? Мы окружены врагами, их лазутчики не спускают с нас глаз ни днем, ни ночью… Может быть, ее захватили какие-нибудь бандиты из тех, что кружат вокруг нас.

— О! Это было бы ужасно!

— Будем надеяться, что этого не случилось, — продолжал канадец, — но в любом случае, господин Морэн, нам нужно прежде всего наведаться к индейцам. Ведь дона Сакрамента, несомненно, отправилась в их лагерь, значит, в направлении лагеря нам и следует искать ее след.

— Да, вы правы, и при этом нам необходимо не оставлять без внимания ни одного следа, который удастся обнаружить.

Охотники спустились с холма и зашагали по тропинке, которая вела к лагерю индейцев.

День вступил в свои права; солнце ярко пылало в поднебесье; капли росы на траве и листьях кустарников были подобны россыпям бриллиантов. Весело распевали птицы, а утренний ветерок дарил прохладу, на смену которой должен прийти горячий полдень.

Дон Луис и канадец шли рядом, держа ружья под мышкой наготове, чтобы иметь возможность при необходимости немедленно пустить их в ход, и внимательно вглядываясь в землю под ногами.

Не прошло и четверти часа, как они отыскали следы Сакраменты.

Проследить направление ее следов для опытных охотников не составило труда, тем более, что она, естественно, не заботилась о том, чтобы их скрыть. Да она и понятия не имела, к каким ухищрениям в этом случае прибегают индейцы.

— Как видите, господин Луи, — сказал канадец, — дона Сакрамента, как мы и предполагали, направилась в лагерь Бизонов.

— Пока мы можем сказать лишь, что она шла в направлении их лагеря, — отвечал француз, — теперь предстоит выяснить, удалось ли ей достигнуть его или она попала в руки бандитов.

— Отбросьте прочь это ужасное предположение. Ведь мне тогда тоже, не знаю почему, пришла в голову эта же мысль…

Наши враги достаточно осторожны и трусливы, чтобы осмелиться на такой дерзкий шаг в непосредственной близости от нашей лагерной стоянки, а потом есть еще один довод, который должен вас успокоить: они не могли предположить, что дона Сакрамента пустится ночью одна в опасный путь.

— Это верно, а, между тем, я убежден, что она в любом случае не достигла лагеря краснокожих.

— А почему, скажите на милость?

— Да очень просто. Проделать путь до лагеря краснокожих для неопытной девушки вроде доны Сакраменты не только трудно, но почти невозможно. Это для нас с вами — всего лишь прогулка.

Канадец ничего не ответил и молча продолжал идти вперед.

Минуло еще полчаса, и, наконец, молодые люди вышли к тому месту, где трава была так вытоптана, что только опытный глаз Луи Морэна и его спутника мог что-нибудь понять в этой путанице следов, хотя и им удалось это не сразу.

Дона Сакрамента, по-видимому, была здесь, потому что дальше ее след терялся.

Дон Луи внимательно обследовал окружающее пространство, пытаясь отыскать исчезнувшие следы, и вскоре уже знал разгадку случившегося.

— Я все понял, — сказал он канадцу. — Девушка, как робкая газель, торопливо бежала по тропинке к лагерю Красных Бизонов, как вдруг из высоких зарослей травы неожиданно появились двое каких-то людей и преградили ей путь.

— Да, судя по всему, так именно все и произошло, — согласился канадец. — Теперь надо подумать, что делать дальше: идти, как решили прежде, к лагерю индейцев, или тщательно осмотреть окрестности, чтобы выяснить, не уходят ли следы куда-нибудь в сторону.

— Дона Сакрамента отсюда не пошла к лагерю, поэтому и нам незачем идти туда… Вот, смотрите, дальше на тропинке видны мужские следы — они оставлены мною, когда я ходил ночью в лагерь краснокожих.

— Это верно. Давайте искать следы.

— Ну, плохо же придется тому, кто осмелился похитить бедную девушку. Оказывается, вы не ошиблись тогда, Сент-Аманд.

Они принялись усердно отыскивать следы. Поиски продолжались недолго, и они не замедлили обнаружить следы разбойников, которые, хотя и разыгрывали из себя краснокожих, не владели искусством заметить следы.

В траве следы были видны настолько отчетливо, что наши охотники невольно усомнились, можно ли их принимать всерьез. Если бы, рассуждали они, дону Сакраменту захватили краснокожие, они непременно приняли бы необходимые меры предосторожности. Это, скорее всего, ложный след с целью обмануть преследователей и заставить их попусту потратить драгоценное время.

Однако дон Луис и Сент-Аманд продолжали поиск и вскоре обнаружили легкий след посредине двух цепочек отчетливо обозначенных мужских следов.

— Теперь у меня нет ни малейших сомнений, — сказал Луи Морэн. — Все предельно ясно. Двое мужчин, спрятавшиеся в этих кустах, захватили дону Сакраменту и увели ее в плен. Вот дорога, по которой они пошли, — это след настоящий.

— Я с вами согласен, господин Луи, — отвечал канадец, — но позвольте вам заметить, эти похитители или набитые дураки, не ведающие дела, за которое взялись, или же новички… Каким нужно быть ослом, чтобы проложить такую борозду, по которой даже ребенок с завязанными глазами отыщет их. По-моему, ни один краснокожий не способен поступить так неосторожно.

— Ваше замечание совершенно справедливо, Сент-Аманд. Я думаю то же самое, и вот именно это, если хотите знать правду, беспокоит меня все больше и больше.

— Почему, скажите, пожалуйста, господин Морэн?

— А потому, что теперь я убежден — дона Сакрамента захвачена не индейцами.

— Кем же, в таком случае?

— Кем? — переспросил Луи Морэн. — Ее захватили те самые люди, которые у вас с самого начала вызывали подозрение, то есть кто-нибудь из шайки дона Рамона, а может быть, и сам дон Рамон. Только белые, не знающие обычаев прерий, могут оставить такие следы.

— Значит, дона Сакрамента погибла, — грустно сказал канадец. — Потому что негодяи наверняка успели отвести ее в свой лагерь, куда нам нечего и думать проникнуть.

— Как знать!.. Не надо только впадать в отчаяние раньше времени… Бог справедлив и не позволит свершиться подобному злодеянию… Пойдемте скорее, может быть, мы успеем еще спасти несчастную девушку.

И отважные охотники снова тронулись в путь. Они шли с той быстротой, которой могли бы позавидовать самые знаменитые лесные бродяги.

Так шли они молча уже несколько часов кряду. Каждый из них постепенно терял надежду на успех поиска, и все чаще подумывали они уже о том, чтобы его прекратить, как вдруг услышали доносящиеся издалека горестные стенания. Не раздумывая, молодые люди устремились вперед.

Ползком, как змеи, добрались они до опушки густого леса и здесь увидели дону Сакраменту, сидящую на земле в полуобморочном состоянии, и двух бандитов, по-видимому, угрожавших ей. Тогда, молча обменявшись взглядами, дон Луис и Сент-Аманд вскинули ружья и выстрелили. Смертельно раненные бандиты упали на землю.

Глава XXI ЛАГЕРЬ

Никакое перо не способно описать радость Сакраменты, так неожиданно избавившейся из плена. Избавление казалось ей чудом. В течение длительного времени находившаяся в крайнем нервном напряжении Сакрамента, наконец, расслабилась и потеряла способность управлять собою — она дрожала от страха и отчаянно рыдала.

— Бежим! Бежим! — твердила она и вдруг лишилась чувств — француз едва успел подхватить ее на руки.

— Бедное дитя! — прошептал он, осторожно опуская ее на траву. — Испытания оказались ей не по силам. — У нее обморок, — продолжал француз, — но радость не убивает, и она скоро придет в себя… Ей, может быть, гораздо лучше оказаться бесчувственным свидетелем того, что произойдет здесь. А теперь посмотрим, кто эти негодяи.

— По-видимому, краснокожие, — презрительно проговорил канадец.

— Не думаю, — возразил француз. — Во всяком случае надо внимательно осмотреть их, мне не терпится узнать, с кем мы имели дело.

С этими словами он подошел к негодяям, корчившимся в предсмертных судорогах, и, не давая себе труда нагнуться, толкнул одного за другим ногою.

— Я в этом был почти уверен, — проговорил он через минуту. — Это лазутчики дона Рамона и к тому же еще наши старые знакомые… Взгляните-ка на них, Сент-Аманд, это те самые негодяи, которые так подло бежали от нас и которые хотели выдать нас врагам.

— Клянусь Богом, это действительно они! — сказал канадец.

— Да, это бандиты, нанятые доном Мигуэлем. Ценное же он сделал тогда приобретение, ничего не скажешь!.. Таких гадов надо убивать без зазрения совести.

И прежде чем Луи Морэн успел что-нибудь ответить, непреклонный канадец взял ружье и двумя ударами приклада добил злодеев.

— Что вы сделали, Сент-Аманд? — укоризненно покачал головой француз.

— То, чего они заслужили. А, кроме того, я еще вернул им и долг… Эти негодяи продали наши тайны дону Рамону, они — главные виновники всех несчастий, преследовавших нас с момента отъезда из Гвадалахары… Я нисколько не жалею о том, что сделал, и, если это было бы возможно, то убил бы их еще раз.

— Впрочем, о чем я толкую, — сказал француз, пожимая плечами, — теперь все равно нельзя ничего исправить, значит, не стоит об этом и говорить… Оттащите их в кусты, чтобы они не попались на глаза доне Сакраменте, когда она придет в себя.

Сент-Аманд схватил трупы того и другого за ноги, и, оттащив в сторону, столкнул в яму.

— Эх, и попируют же здесь коршуны! Луи Морэн не мог удержаться от смеха, услыхав такое необычное надгробное слово.

— Теперь, — сказал он, — займемся собственными делами. Прежде всего нам необходимо, пока дона Сакрамента нас не слышит, решить, как будем действовать дальше… Ну, выскажете ваше мнение?

— Гм! — задумчиво проговорил охотник, заряжая ружье. — Вот заряд пороха, о котором я нисколько не жалею, лучшего предназначения ему просто не придумать. Что же касается ответа на ваш вопрос, господин Луи, то, если бы речь шла только о нас двоих, мы быстро догнали бы наших спутников. Но на наших руках девушка, изнуренная усталостью и страхом, и она, конечно, не в состоянии идти наравне с нами… Да мы и не имеем права обрекать ее на столь длинный пеший переход.

Раскинувшаяся вокруг саванна казалась такой же мирной и пустынной, как и в первый день творения.

Прежде чем что-то ответить своему товарищу, Луи Морэн взглянул на солнце, по-видимому желая определить время по его высоте.

— Мне пришло в голову, — сказал он, наконец, — попробовать добраться до лагеря Красных Бизонов, я знаю, где они должны остановиться на ночлег. В нашем распоряжении целых восемь часов, а это более чем достаточно для того, чтобы нагнать караван, даже если мы будем идти очень медленно. Поэтому нам нет необходимости просить гостеприимства у краснокожих.

— Но дона Сакрамента, по-моему, не в состоянии идти.

— А ей и не надо идти, мы понесем ее на носилках.

— Да, конечно, лучше ничего и не придумать! — обрадовался канадец. — Мне почему-то это не пришло в голову, а между тем, решение простое и разом снимает все проблемы. — И он принялся срезать ветки, из которых затем смастерил великолепные носилки.

Луи подошел к девушке как раз в тот момент, когда она открыла глаза. Грустно улыбаясь, она протянула ему руку.

— Как вы себя чувствуете, сеньорита? — спросил Луи Морэн.

— Мне лучше, гораздо лучше, — отвечала она дрожащим от волнения голосом. — Я словно заново рождаюсь. Я жестоко наказана за непослушание и, не явись вы на помощь, я, наверное, погибла бы.

— Об этом не стоит больше говорить, сеньорита, главное, что теперь вы в полной безопасности… Но мы не можем здесь оставаться, нам надо как можно скорее догнать караван и успокоить вашего отца и ваших друзей, которые терзаются в неведении и страхе за вашу жизнь.

— Я попробую идти, — отвечала она, делая усилие приподняться.

— Нет, вы слишком слабы и не в состоянии следовать за нами.

— О! У меня достанет силы, не беспокойтесь, — с улыбкою возразила она.

— Я это знаю, но я не могу допустить, чтобы вы изнуряли себя без крайней необходимости… Для вас приготовлены носилки, и мы понесем вас на них.

— О! Нет, я никогда не соглашусь на это.

— Опять бунт! — сказал француз с нежной улыбкой. — Имейте в виду, сеньорита, вы должны меня слушаться, потому что ваше спасение зависит от того, будете вы или не будете исполнять то, что я вам советую.

— Я повинуюсь вам, раз вы этого так настойчиво требуете, — смиренным тоном сказала Сакрамента.

Охотник приподнял ее и бережно положил на носилки, которые устелил листьями, травой и мхом. Потом мужчины подняли носилки и быстро, словно вовсе не чувствуя тяжести, зашагали по саванне, думая только о том, чтобы как можно скорее добраться до своих.

Шли они довольно долго. Дона Сакрамента время от времени заставляла их останавливаться передохнуть.

Но как ни скоро шли охотники, только перед самым заходом солнца они достигли холма, на вершине которого путешественники разбили свой лагерь, приняв, ставшие теперь уже обычными, меры предосторожности.

Здесь дона Сакрамента, к которой уже полностью вернулись силы, настояла, чтобы ей позволили сойти с носилок.

Луи согласился исполнить ее желание, прекрасно понимая, чем оно продиктовано.

Нет необходимости описывать радость, которую испытали все находившиеся в лагере при виде веселой и улыбающейся доны Сакраменты.

Француз и канадец не находили места от смущения по поводу сыпавшихся на них со всех сторон похвал и благодарностей…

Чтобы прекратить всеобщий ажиотаж, француз потребовал, чтобы ему доложили во всех подробностях, как прошел день, а потом, видя, что восторженные возгласы и похвалы не стихают, сказался уставшим и удалился.

Но не тут-то было. Дон Мигуэль снова и снова благодарил дона Луиса, восхищаясь его прозорливостью, позволившей не только отыскать в бескрайних просторах дону Сакраменту, но и воздать должное похитившим ее бандитам. В конце концов французу все-таки удалось прекратить разговор на эту тему и даже направить его в другое русло.

— Итак, — спросил дон Мигуэль, — у вас нет никаких вестей от наших индейских друзей?

— Никаких, — отвечал француз. — К тому же нам все время приходилось двигаться в совершенно противоположном направлении.

— Жаль. Как хорошо было бы заручиться их поддержкой на всякий случай.

— Я с вами совершенно согласен и, более того, убежден, что в минуту опасности они непременно явятся к нам на помощь.

— Да, но только как найти их теперь?

— Об этом не беспокойтесь, дон Мигуэль, я знаю, где они находятся. Их лагерь гораздо ближе к нам, чем вы думаете.

— Дай-то Бог!

Затем они оба разостлали на земле плащи, легли и вскоре заснули глубоким сном.

Ночь близилась к концу. Небо начинало постепенно светлеть; на самом дальнем краю горизонта опаловые отблески зари создавали светящуюся кромку вокруг облаков; на траву и листья деревьев падала обильная роса; прохлада становилась ощутимее; утренний ветерок, шелестя, проносился над верхушками деревьев.

Стоявший на часах канадский охотник Сент-Аманд внимательно всматривался в саванну. Вдруг он вздрогнул.

По саванне катились волны, как если бы высокая густая трава покорно сгибалась, подвластная сильному ветру. Но, как ни странно, волны эти катились в обратном ветру направлении и все ближе подступали к холму, на вершине которого был разбит лагерь.

Сент-Аманд на всякий случай несколько раз протер глаза. Все верно — волны подкатывают все ближе и ближе к холму, причем теперь он отчетливо видел, что протяженность этих волн относительно невелика и бушуют они на ограниченной части равнины.

Канадец, естественно, решил, что им грозит какая-то новая опасность, и, покинув на минуту свой пост, поспешил разбудить Луи Морэна.

— Что случилось? — спросил последний, неторопливо поднявшись на ноги, как если бы он вовсе не спал.

— Не знаю, господин Луи, но в саванне творится что-то невероятное. Вы знаете, я — старый лесной бродяга, которого не так-то легко испугать, а тут, даю вам честное слово, мне сделалось страшно.

— О! О! Видно, и впрямь дело серьезное. Пойдем посмотрим.

— Пойдемте. Может быть, сообща мы и разберемся, что это такое.

Затем, проведя Луи Морэна к ретраншементам, Сент-Аманд указал ему на странное и противоестественное волнение травы.

— Да, — задумчиво произнес дон Луи. — Это сулит нам серьезные неприятности.

— Я тоже так считаю.

— Черт побери! За этим кроется какой-то коварный замысел краснокожих. На нас будет совершено нападение, и не далее, как через полчаса.

— Я готов держать пари, — живо подхватил Сент-Аманд, видимо, довольный, что француз подтвердил его предположение. — Что же нам теперь делать, господин Луи?

— Потихоньку, не теряя ни минуты, разбудить наших товарищей, потому что время не терпит отлагательства. Главное — старайтесь не шуметь. Для нас очень важно, чтобы негодяи, которые там шныряют, не заподозрили, что мы готовимся встретить их с оружием в руках.

Сент-Аманд отправился исполнять распоряжение француза. Он переходил от одного пеона к другому, и несколько минут спустя все уже стояли на своих местах у завалов.

По приказанию Луи не будили пока только дона Гутьерре и дона Мигуэля.

Затем француз обошел весь бивуак и, убедившись, что все в порядке и все на своих местах, подозвал Безрассудного.

— Что вам угодно, господин Луи? — спросил последний.

— Возьмите ружье и спуститесь в равнину, разузнайте, что там происходит в зарослях травы…

— Вы это узнаете не позже, чем через полчаса, господин Луи.

— Только смотрите в оба и не давайте себя убить.

— Постараюсь, господин Луи, — отвечал тот, рассмеявшись. Затем перепрыгнул через завал и скрылся в кустах.

Француз внимательно следил за ним сверху. Канадец вернулся, как обещал, не позднее, чем через полчаса.

Луи Морэн, нетерпеливо и с беспокойством ожидавший его возвращения, тотчас позвал его к себе:

— Ну, идите скорее и расскажите, что вам удалось узнать?

— Все, что нужно, господин Луи.

— Тогда говорите живей.

— Это краснокожие.

— Краснокожие? — удивился Луи Морэн, потому что после разговора с Опоссумом он был уверен, что с их стороны нападение им не грозит.

— Да, господин Луи, это краснокожие. Они прошли близко от меня, едва не задев меня локтями.

— Черт возьми! Их много?

— Насколько я могу судить, около сотни.

— Так много… — прошептал француз, обводя взглядом своих немногочисленных товарищей. — Даже слишком много…

— Подумаешь! — беспечно бросил канадец. — Нам не раз приходилось иметь дело с целыми племенами.

— Это верно, — мрачно проговорил Луи. — Но тогда наш отряд состоял только из охотников, привычных к пустыне. Видели вы, как они разрисованы?

— Я не мог рассмотреть, к какому племени они принадлежат, но только все они раскрашены так, как красятся индейцы, отправляясь на войну.

— Есть у них огнестрельное оружие?

— На это я могу ответить вам с уверенностью — у них есть ружья.

— У всех?

— Да, господин Луи, у всех. По-видимому, все они — храбрые воины… Я не видел ни одного копья.

— Странно! — прошептал француз, словно отвечая собственным мыслям. — Столько ружей в одном индейском отряде.

В эту минуту внизу, у подножия холма, раздвинулись кусты, и показался индеец, размахивающий шкурой бизона в знак мира.

— Ага! — произнес Луи. — Парламентер! Посмотрим, чего хочет этот негодяй. Странно! Этот индеец кажется мне подозрительным… Смотрите в оба, друзья мои, и прошу вас не стрелять без моего приказания. Безрассудный, — сказал он затем, обращаясь к одному из канадцев, — выйдете к ним и узнайте, в чем дело.

Безрассудный взобрался на завал и, обращаясь к неподвижно стоявшему краснокожему, спросил:

— Что вам нужно, воин? Почему вместо того, чтобы спокойно продолжать свой путь, вы будите нас в столь ранний час?

Все пеоны, находившиеся у ретраншементов, с тревогой прислушивались к разговору Безрассудного с парламентером.

Глава XXII ПРИСТУП

— Вы начальник? — спросил индеец вместо всякого ответа на предложенный ему вопрос.

— А вы? — насмешливо спросил его, в свою очередь, канадец.

— Я начальник.

— Тем лучше для вас, тогда, значит, и я начальник… Ну, что же вам от нас нужно?

— Сесть к огню совета моего брата и выкурить с ним трубку мира.

— А что будут тем временем делать ваши товарищи?

— Я один, — уверенным тоном отвечал индеец.

— На этот раз вы лжете, начальник, — грубо отрезал канадец.

В ту же минуту толпа краснокожих с воинственными криками, стреляя на бегу, выскочила из кустов и ринулась на завалы.

Безрассудный упал, серьезно раненный. Завязался бой, но, благодаря принятым доном Луисом мерам, краснокожие были встречены сокрушительным огнем и под градом пуль вынуждены были отступить, понеся весьма значительный урон.

Все это произошло почти мгновенно.

Нападение, а затем и бегство краснокожих произошло так быстро, и такое глубокое безмолвие внезапно сменило шум битвы, что, если бы среди защитников лагеря не оказалось их троих тяжело раненных товарищей, все это могло показаться им дурным сном.

Крики индейцев и стрельба разбудили дона Мигуэля и дона Гутьерре, а затем из палатки выглянули и девушки, дрожавшие от. страха.

— Что случилось, Господи Боже! — воскликнула Сакрамента.

— Боже, смилуйся над нами! — прошептала ее сестра, подняв глаза к небу.

Луи Морэн стоял, задумавшись и не отвечая на вопросы, которыми его осыпали дон Гутьерре и дон Мигуэль.

Странное подозрение не давало ему покоя, и он хотел разобраться в происшедшем.

— Что ни говорите, а здесь не обошлось без участия дона Рамона, — сказал он, наконец, и, повернувшись к дону Мигуэлю, добавил: — Послушайте, я сейчас должен ненадолго покинуть лагерь… Это совершенно необходимо… Пока меня не будет, вы должны только обороняться и ни в коем случае не совершать вылазок!.. Боже вас сохрани делать это!.. Враги, которые напали на нас, гораздо опаснее, чем вы думаете… Я сам пойду на разведку.

А когда дон Гутьерре и дон Мигуэль начали было возражать, он резко оборвал их:

— Ни слова больше!.. Теперь дорога каждая минута!.. Прощайте! Сент-Аманд, идите за мною!

Помахав на прощание рукой, охотник перепрыгнул через завал вместе с канадцем.

Прошло полчаса — целая вечность. Потом прозвучали несколько выстрелов, и снова наступила мертвая тишина.

— Неужели они убили его?! — вскричал дон Мигуэль. — О, я отомщу им за это!

И под влиянием гнева молодой человек в несколько минут сумел организовать защиту и воодушевить немногочисленных защитников бивуака, видимо основательно встревоженных неожиданным нападением краснокожих.

Последнее было как нельзя более кстати, потому что индейцы вовсе и не собирались отказываться от намерения овладеть лагерем и деятельно готовились к новой атаке; только теперь они действовали по хорошо обдуманному плану, полные решимости на этот раз добиться успеха. Из лагеря видно было, как индейцы рубили ветви с деревьев, хотя испанцы и не понимали, зачем именно они это делают.

— Подождите немного, сеньор, — сказал Марсо дону Мигуэлю, когда тот обратился к нему с расспросами, — и вы все увидите собственными глазами. Они оборвут зелень и огромные вязанки хвороста будут катить впереди себя, защищаясь таким образом от наших пуль, а когда подойдут к нашему лагерю, подожгут хворост и бросят сюда через завалы… Как видите, все очень просто.

— Боже мой! Зачем же дон Луис покинул нас?! — в тревоге воскликнул дон Мигуэль.

— Потерпите немного, сеньор, — повторил канадец свое любимое выражение. — У господина Луи совсем другое представление об этих индейцах.

— Какое же? — спросил дон Гутьерре.

— Э! — продолжал канадец насмешливо. — Ему, видите ли, кажется, что эти краснокожие вовсе не краснокожие, а такие же белые, как и мы с вами.

— Да неужели! — в один голос воскликнули испанцы.

— Это случается, и довольно часто, и, по-моему, не будет ничего удивительного, если так случится и на сей раз… Мне тоже кажется подозрительным, что индейцы напали на нас ночью… краснокожие любят ночью спать и сражаются только при свете солнца.

— Увы! Не все ли нам равно, кто эти враги, белые или краснокожие?.. Дон Луис погиб, они убили его!

— Я знаю господина Луи давно и видал его в делах, гораздо более горячих, чем здесь. Он не тот человек, который даст себя убить так просто, и, по-моему, выстрелы, которые вы слышали, доказывают только, что он сыграл с ними какую-то ловкую шутку, вот и все… Но чтобы они убили его, нет! Этому я не верю…

Эти слова канадца не могли, конечно, успокоить дона Гутьерре и его племянника, но те сделали вид, что согласны с его мнением, только для того, чтобы положить конец спору.

— Приготовьтесь! — крикнул вдруг охотник. — Или я ошибаюсь, или на нас снова будет совершено нападение.

— По местам! — крикнул дон Мигуэль.

Все бросились к завалам с твердой решимостью скорее умереть, нежели живыми попасть в плен к индейцам.

Канадец не ошибся, призывая своих друзей к оружию, — краснокожие приближались к завалам. Но на этот раз они шли медленно и в строгом порядке, тщательно укрываясь за огромными вязанками хвороста.

Эти вязанки катили несколько человек, в то время как за ними скрывались другие индейцы, безостановочно стрелявшие в защитников лагеря.

По приказанию дона Мигуэля, пеоны, укрывшиеся за фургонами и стволами деревьев, пока не отвечали ни единым выстрелом на неприятельский огонь.

Между тем индейцы, хотя и медленно, но все-таки приближались к холму, и вскоре должны были достигнуть его вершины.

После настоятельных просьб дона Мигуэля девушки согласились, наконец, укрыться за деревьями, где были в относительной безопасности.

Так прошло несколько минут, в продолжение которых обе стороны пребывали в бездействии, готовясь к решительной схватке.

Вдруг индейцы повыскакивали из-за вязанок хвороста и с дикими воплями ринулись на завалы, окружавшие лагерь со всех сторон.

Завязался рукопашный бой, на землю падали раненые и убитые.

Бой продолжался довольно долго без заметного преимущества той или другой стороны. Индейцы, сражавшиеся на открытой местности, несли гораздо больший урон. Пеоны защищались с невероятным упорством, пуская в ход все, что попадалось под руку.

Дон Гутьерре был ранен пулею в руку, но, тем не менее, мужественно продолжал сражаться; дон Мигуэль носился по бивуаку, как вихрь, возбуждая одних, браня других и беспощадно разя врагов, попадавшихся ему на пути.

Лагерь был охвачен огнем: индейцы бросали горящий хворост на фургоны, и те тотчас же загорались.

Вдруг дон Мигуэль упал: пуля пронзила ему грудь.

Пеоны, увидев своего начальника неподвижно застывшим на земле, в ужасе попятились назад, еще минута — и все должно было быть кончено.

Но тут внезапно появилась дона Сакрамента и с отчаянным воплем, словно раненая львица, бросилась в самую гущу сражающихся.

— Подлые трусы! — вскричала она. — Вы хотите бежать! Так что же, женщина должна давать вам пример, как следует исполнять свой долг!

Затем, подняв с земли мачете, выпавший из рук дона Мигуэля, она кинулась к завалам, на которые успели забраться краснокожие. Ее пламенная краткая речь и бесстрашное мужество нашли живой отклик в сердцах пеонов, и они, отринув страх, устремились за Сакраментой и отбросили врагов прочь. Им так и не удалось одержать победу.

Но тут во главе небольшого отряда дикарей появились два человека, одетые по-европейски, которые до сих пор, по всей видимости, держались в тени.

Эти двое были дон Рамон и дон Ремиго.

— Вперед! Вперед! — кричал дон Ремиго. — Захватить только девушек!.. По тысяче унций золотом за каждую из них!

Вслед за этим началась ужасная свалка, тем более ужасная, что от ее исхода зависела судьба девушек.

Пеоны и оставшийся в живых канадец прикрыли девушек плотным кольцом из собственных тел. Все они, не задумываясь, готовы были пожертвовать собой ради спасения двух несчастных девушек.

А, между тем, при всей самоотверженности оставшихся в живых защитников, вскоре неизбежно должна была наступить минута, когда они погибнут с сознанием собственного бессилия.

Опустившись на колени возле раненного отца, девушки без страха ждали смерти, которая должная была избавить их от позорного плена.

Внезапно раздался громоподобный крик, и в то же мгновение сверкнули тысячи молний!.. Ветер смерти пронесся над нападающими, они валились на землю подобно колосьям, срезанным серпом, и вслед за тем отряд демонов вскочил на холм. Во главе их был Луи Морэн, беспощадно разивший попадавшихся ему на пути врагов, устремляясь туда, где находились девушки.

— Смелей! — кричал он при этом во всю силу своего голоса. — Смелей! Я здесь!

Нападающие, испуганные внезапным появлением нового отряда противников, в беспорядке отступали, продолжая оказывать вялое сопротивление.

— Сюда! Сюда! — крикнул дон Мигуэль, приподнявшись на одно колено. — Луи, спасите моих кузин, спасите дядю!

— Я здесь! — отвечал тот. — Я здесь!

Все происшедшее станет вполне ясным, если вспомнить, что представлял собой Луи Морэн. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что напали на них не краснокожие, а только переодетые индейцами мексиканцы, бандиты самого низкого пошиба. Ему удалось добраться до лагеря команчей, которые, под началом Опоссума и других начальников, уже спешили к нему на помощь.

Помимо дружеских чувств, которые они питали к охотнику, команчи чувствовали себя еще глубоко оскорбленными тем, что сальтеадоры переоделись в военные костюмы их племени для того, чтобы под видом краснокожих совершать грабежи и убийства. Индейцы решили примерно наказать за это бандитов.

Между тем битва все еще продолжалась. Бандиты, зная, что им не будет пощады от Красных Бизонов, защищались с отчаянной решимостью, и даже не для того, чтобы спасти свою жизнь, — они знали, что их участь решена, — а из желания погибнуть и таким образом избежать пыток, которым, несомненно, их подвергнут индейцы, если они живыми попадут им в руки.

Завидев Луи Морэна, дон Рамон взревел подобно дикому зверю — француз явился отнять у него добычу, которую он считал уже своею. Дон Ремиго и еще двое бандитов поспешили к нему на помощь, и все четверо вместе ринулись на француза, рассчитывая сообща покончить со своим врагом.

Но Опоссум вовремя заметил опасность и с несколькими своими отборными воинами кинулся к своему другу.

Луи Морэн с оружием в руках смело ждал приближения врагов.

— Итак, — насмешливо заговорил он, — мы опять с вами встретились, дон Рамон! Надеюсь, это будет наша последняя встреча.

— Я тоже надеюсь на это, проклятый француз! — вскричал мексиканец дрожащим от гнева голосом. — Умри, негодяй! — добавил он, направив на Луи Морэна дула своих револьверов.

Француз проворно отскочил в сторону, убив прикладом ружья одного из бандитов, а затем рассек череп второму злодею, занесшему над его головой шпагу.

Таким образом, Луи Морэну предстояло иметь дело уже только с двумя противниками.

— Позвольте мне самому проучить этих негодяев! — крикнул он Опоссуму. — Займитесь лучше теми, кто еще жив.

С этими словами он бросил на землю ружье, как вещь совершенно ему ненужную, и, держа в одной руке длинную шпагу, а в другой — револьвер, смело напал на двоих мексиканцев.

Тем временем дон Мигуэль, несмотря на полученное им довольно серьезное ранение, увидев союзников, которых привел его друг, и вдохновленный жаром сражения, поднялся и, опираясь на шпагу, медленно дотащился до того места, где в эту минуту происходил смертельный поединок. Здесь дон Мигуэль уже не в силах был совладать с охватившей его яростью и, ринувшись на дона Ремиго, пронзил его шпагою насквозь.

Мексиканец с отчаянным криком вцепился в дона Мигуэля и повалился с ним вместе на землю. Противники катались, извиваясь, словно змеи, по земле, пытаясь задушить один другого.

Трудно представить, чем закончился бы этот поединок, если бы не подоспел Опоссум, который схватил дона Ремиго за волосы, с силою отогнул ему голову назад и вонзил ему нож в горло.

Тот замертво рухнул к ногам Опоссума.

Что же касается дона Рамона, то его участь была более ужасна: Луи Морэн обезоружил его и, несмотря на отчаянное сопротивление, связав, взял в плен.

Битва кончилась.

Из отряда бандитов, напавших на лагерь, в живых остался только один — дон Рамон.

Луи Морэн с присущим ему великодушием хотел сохранить ему жизнь, но Опоссум воспротивился.

— Ядовитых змей следует убивать, — сказал он. — Этот человек — змея, и он умрет… Он принадлежит Красным Бизонам, команчские воины привяжут его к столбу пыток.

Француз тщетно пытался дать понять неумолимому начальнику, что даже к самым заклятым врагам следует проявлять милосердие, но Опоссум ничего не желал слышать и по его приказанию индейцы увели дона Рамона с собой.

В тот же вечер негодяй был привязан к столбу пыток. Мы не станем описывать его казнь, она была ужасна, ограничимся лишь упоминанием, что он призывал спасительную смерть в течение семи долгих часов прежде, чем она согласилась положить конец его страданиям.

Путешественники, число которых опять уменьшилось в весьма значительной степени, причем оставшиеся в живых были более или менее тяжело ранены и не могли продолжать путь, волей-неволей вынуждены были принять предложение Красных Бизонов отдохнуть у них в лагере и собраться с силами.

Один только француз, казалось, не ведал усталости. Проводив своих друзей в лагерь команчей и позаботившись об их устройстве, сам отправился в гасиенду Аквас Фрескас, куда еще раньше был послан Медвежонок, чтобы ускорить прибытие подмоги, фургонов и карет Без этого караван не мог продолжать свой путь.

Отсутствовал дон Луи всего один день, так как в нескольких милях от лагеря он встретил Медвежонка, который возглавлял многочисленный отряд пеонов со всем необходимым для продолжения путешествия.

Между тем состояние девушек внушало довольно серьезное беспокойство. Вследствие постоянного морального и физического напряжения, которое они испытывали в течение длительного времени, у них совершенно расстроилась нервная система, что проявлялось во все усиливавшемся упадке сил.

Однако прибытие помощи и известие о том, что все готово для продолжения путешествия и что впредь им не грозит никакая опасность, весьма благоприятно отразились на самочувствии девушек, и они стали быстро поправляться.

Команчи изъявили желание сопровождать своих гостей до самых крайних границ прерий Они покинули их только тогда, когда караван подходил уже к гасиенде.

Две недели спустя дон Гутьерре, его дочери, брат и племянник, совершенно оправившийся от ранения, садились уже на отплывавший в Европу французский корабль, зафрахтованный доном Мигуэлем и уже целых два месяца ожидавший их в порту Гуйамас.

Здесь Луи Морэн распрощался со своими друзьями.

Тщетно уговаривали они его отправиться вместе с ними в Европу — француз и слышать не хотел об этом.

— Но что же вы будете здесь делать? — спросил его дон Мигуэль.

— Я вернусь в пустыню, — отвечал француз, — только там лицом к лицу с великими творениями Бога человек чувствует себя вполне свободным и учится великодушию и доброте.

Он долго стоял на берегу, пока корабль, уносивший его друзей, не скрылся за горизонтом.

Тогда он глубоко вздохнул, смахнул слезы, катившиеся по его загорелым щекам, и, вспрыгнув на лошадь, медленно направился по дороге в прерии.

— Это был сон! — прошептал он, бросая последний взгляд на море.

Дон Гутьерре и его брат поселились в Кордове; дон Мигуэль женился на Сакраменте; Жезюсита, много раз отказывавшая женихам, несмотря на представлявшиеся ей блестящие партии, несколько месяцев тому назад ушла в монастырь и приняла постриг. Все, знавшие ее, тщетно пытались найти объяснение такому странному поступку красивой, богатой и, как казалось со стороны, жизнерадостной девушки.