Том 4. М-р Маллинер и другие

Перевод с английского Н. Цыркун

ГЛАВА I

Солнечный свет, столь приятный обитателям Голливуда и его окрестностей, когда на короткое время удается от него отдохнуть, упал с бирюзово-синих небес на обширные владения, вот уже с год как отошедшие в собственность миссис Аделы Шэннон Корк, но по-прежнему известные среди местных жителей как усадьба Кармен Флорес — переселившейся в мир иной знойной мексиканской кинозвезды. Был месяц май, время суток — полдень.

Усадьба Кармен Флорес расположилась довольно высоко в горах, в том месте, где Аламо-драйв переходит в непрезентабельную грунтовую дорогу с кактусами по обочинам, кишащую гремучими змеями. Солнечные лучи озарили и плавательный бассейн, и розовый сад, и бегонии, и апельсиновые деревьями лимонные, и выложенную каменной плиткой террасу. Можно было бы сказать, что солнечные лучи проникли всюду, но только не в сердце осанистого пожилого джентльмена, сидевшего на террасе, напоминая своим видом римского императора, увлекшегося крахмалистой пищей, позабыв про избыточные калории. Звали его Смидли Корк, был он братом покойного мужа миссис Аделы Корк, и теперь тоскливо, даже как-то затравленно смотрел в сторону показавшейся на горизонте фигуры.

К нему приближался дворецкий, самый натуральный английский дворецкий, — высокий, представительный и полный достоинства, который важно шествовал, неся на подносе стакан, до краев наполненный белой жидкостью. Во владениях миссис Корк все красноречиво говорило о богатстве и роскоши, но ярче всего об этом свидетельствовало присутствие самого Фиппса. В Беверли-Хиллз в обычае брать в дом «пару» — управляющего с женой, которые в течение недели благополучно демонстрируют свою полную непригодность и отбывают, уступая место подобным же недоумкам. Дворецкий-филиппинец — признак начинающегося упадка. Дворецкий-англичанин символизирует процветание.

— Ваш йогурт, сэр, — произнес Фиппс с выражением благожелательного дядюшки, вручающего подарок примерному дитяти.

Погруженный в грезы, столь часто навещавшие его под солнышком на террасе, Смидли совсем забыл про йогурт, который золовка вменила ему в обязанность вкушать в это время дня вместо более привычного коктейля. Он с гримасой отвращения принюхался к стакану и решил, что питье воняет, как мотоциклетная перчатка.

Дворецкий сочувственным и уважительным жестом дал понять, что, спору нет, определенное сходство в запахах имеется.

— Однако йогурт чрезвычайно полезен для здоровья, сэр. Крестьяне в Болгарии употребляют его в больших количествах. Поэтому у них цветущий вид.

— Кому они нужны, эти цветущие крестьяне?

— Ваша правда, сэр.

— Если увидите одного, можете оставить себе.

— Премного благодарен, сэр.

Усилием воли Смидли заставил себя проглотить порцию ненавистного напитка. Потом, переведя дыхание, бросил мрачный взгляд на раскинувшийся внизу в долине кэмпус лос-анджелесского университета.

— Ну что за жизнь! — сказал он.

— Да, сэр.

— Хуже собачьей.

— Мир — обитель печали, сэр, — вздохнул Фиппс. Смидли оценил солидарность, но ремарка ему не понравилась.

— Много вы понимаете в печалях! — с жаром возразил он.

— Ваш брат, дворецкий, — беспечное племя. Вольные пташки! Не понравилось тебе здесь — найдешь другое местечко. Догадались, куда я клоню? Мне-то отсюда не выйти. Вам не приходилось бывать в тюрьме, Фиппс? Дворецкий встрепенулся.

— Сэр?

— Ясно, что нет. Где вам понять меня!

Смидли допил йогурт и впал в задумчивость. Он сосредоточился на завещании покойного Альфреда Корка, сокрушаясь по поводу странного и трагического обстоятельства, заключающегося в том, что разные люди весьма по-разному толкуют волю наследодателя.

Взять, к примеру, включенный Альфредом пункт, обязывающий вдову «поддерживать» его брата Смидли. Это же чистый образец неточной формулировки! Смидли понимал дело так: если ты поручаешь женщине кого-либо поддержать, ты имеешь в виду, что она поместит данное лицо в квартире на Парк-авеню и предусмотрит, чтобы ее доходов хватило на содержание автомобиля, членство в хороших клубах, ежегодное путешествие в Париж, Рим, на Бермуды и так далее в этом духе. Адела же, придерживаясь экономии, ограничила свои обязательства перед опекаемым спальным местом и трехразовым питанием. И жизнь шурина протекала в этих пределах. Несчастный хорошо питался и мягко спал, пил вволю йогурта, но во всем остальном как бы отбывал срок в исправительном учреждении.

С тяжким вздохом Смидли очнулся от невеселых дум. Его охватило желание, ничего не скрывая, поделиться с таким сердечным дворецким.

— Знаете, кто я, Фиппс?

— Кто же, сэр?

— Птица в золотой клетке.

— Неужто, сэр?

— Я червь.

— Я что-то запутался, сэр. Вы только что говорили, что вы птица.

— Но также и червь. Жалкий червяк, живущий в яме, куда не проникает ни единый луч света. Как это называют, ну, в Мексике?

— Тамаль,[1] сэр?

— Пеон. Я такой же пеон. Поди туда, поди сюда. Пыль под железным каблуком, тварь безответная. И горше всего то, что когда-то я был страшно богат. Страшно. И все спустил.

— В самом деле, сэр?

— Да, все пустил по ветру. Коту под хвост. Какой урок всем нам, Фиппс, какой урок!

— Ваша правда, сэр.

— Только дурак может так беспечно прожить свое состояние. Ничегошеньки не осталось. А ежели у тебя нет денег, где твое место?

— Не знаю, сэр.

— Вот именно. Можете одолжить мне сотню долларов?

— Нет, сэр.

Смидли спросил без всякой надежды; но внезапное желание хоть один вечерок провести где-нибудь в веселом уголке Лос-Анджелеса обожгло его так сильно, что он решился на попытку. Насколько ему было известно, дворецкие имеют привычку копить на черный день, и он возмечтал поживиться за счет подкожных Фиппса.

— Может, полсотни?

— Увы, сэр.

— Полсотни мне бы хватило, — сказал Смидли, который, как разумный человек, верил в возможность компромисса.

— У меня их нет, сэр.

Смидли сдался. Задним умом он понял, что не следовало откровенничать с Фиппсом насчет пущенного на ветер состояния. Это ведь такая прижимистая публика. Он на минутку помрачнел, но вдруг оживился. Ему припомнилось, что вчера в этот ужасный дом прибыла добрая старушка Билл. И как только он мог упустить из виду такой блестящий шанс! Вильгельмина (Билл) Шэннон — сестра Аделы, и следовательно, родственница, а коли правду молвят, что кровь — не водица, она не пожалеет для него такой пустячной суммы, как сотня долларов. Кроме того, они с дорогой старушкой Билл знакомы еще с тех времен, когда он, Смидли, был еще в силе.

— А где мисс Шэннон? — спросил он.

— В садовой комнате, сэр. Если не ошибаюсь, работает над мемуарами миссис Корк.

— Точно. Спасибо, Фиппс.

— Вам спасибо, сэр.

Дворецкий степенно выплыл, а Смидли, почувствовав легкое утомление, решил, что еще успеет войти с Билл в деловой контакт. Он смежил веки, и сразу же в негромкое жужжание насекомых и шелест листьев влилось мирное похрапывание.

Он уснул сном праведника.

Вернувшись к себе в буфетную, Фиппс подкреплялся лимонадом со льдом. Он потягивал вкусный напиток, а вид у него был озабоченный. Домашний кот вкрадчиво потерся о его ногу, но Фиппс остался безучастным к намекам. Есть время чесать котов за ухом и есть время котов за ухом не чесать.

Когда во время беседы на террасе Смидли Корк охарактеризовал Джеймса Фиппса как человека беспечного, он ошибался, как всякий сторонний наблюдатель, не подозревающий о том, что дворецкие, подобно устрицам, прячутся в своих раковинах и никогда не дают волю эмоциям. Определение «беспечный» менее всего подходило угрюмому мужчине, сидевшему в буфетной, скорбно повесив голову. Упрись он сейчас локтем о колено, а подбородком в ладонь, и можно позировать Родену для скульптуры «Мыслителя».

Скорбь была вызвана появлением в доме Вильгельмины Шэннон, и она не оставляла Фиппса с той самой минуты, когда он вчера открыл перед гостьей двери. Он проклинал лихую судьбу, что занесла ее в этот дом, и в сотый раз задавался вопросом, чего теперь можно ожидать. Это была очень давняя история. Билл слишком много знала. Все его будущее зависело теперь от ее молчания, и Джеймса Фиппса мучил вопрос: могут ли женщины вообще хранить молчание? Правда, еще гром не грянул, значит, его тайна пока не открылась, но сколько может это продлиться?

Прозвенел звонок из садовой комнаты. Долг, суровый сын гласа Божьего, сказал про себя Фиппс — или что-то в этом роде — и, оставив недопитым лимонад, отправился на зов.

Садовая комната усадьбы Кармен Флорес располагалась рядом с библиотекой, прямо под просмотровым зальчиком. Уютное гнездышко с большим письменным столом возле стеклянных дверей, выходивших прямо на бассейн. Солнце проникало сюда с самого утра, и любители могли насладиться видом нефтяных скважин вдоль побережья. Но Билл Шэннон, сидевшая за столом перед диктофоном, была в эту минуту слишком занята, чтобы интересоваться нефтяными скважинами. Как Фиппс и говорил, она заставляла себя сосредоточиться на усовершенствовании мемуаров своей сестры Аделы.

Билл Шэннон была жизнерадостной, сердечной, легкой женщиной немного за сорок, хорошо сложенной, в удобных брюках. Лицо ее с высокими скулами и волевым подбородком можно было бы назвать резким, но большие, искрящиеся юмором глаза смягчали это впечатление и делали ее если не столь вызывающе красивой, как сестра Адела, то очень привлекательной. Она была на редкость дружелюбной и по общительности не знала себе равных. Все любили Билл Шэннон, даже в Голливуде, где никто никого не любит.

Она поднесла ко рту микрофончик и заговорила, хотя это слово слишком слабо выражает то, что она вытворяла со своим голосом. Билл обладала очень сильным контральто, и Джо Дэвенпорт, ее молодой друг, вместе с которым она работала в компании «Суперба-Лэльюлин», иной раз жаловался, что она обращается к нему словно к глуховатому собеседнику, который находится где-нибудь в Китае. По мнению Джо, если прочие источники доходов иссякнут, она могла бы неплохо зарабатывать на жизнь, скликая скотину в одном из западных штатов.

— Голливуд! — звучно произнесла Билл. — Как описать эмоции, которые нахлынули на меня, когда я впервые приехала в Голливуд восторженной шестнадцатилетней девчушкой с широко раскрытыми глазами?.. Вот и врешь! Тебе было почти двадцать… Такой юной, неопытной. Робкой…

Отворилась дверь, и вошел Фиппс. Билл предупредительно подняла палец.

— … крошкой, — закончила она фразу. — В чем дело, Фиппс?

— Вы звонили, мадам.

Билл кивнула.

— Ах, да. Мне нужна ваша компетентная помощь, Фиппс. Я совсем заработалась и вдруг почувствовала, что, если немедленно не приму подкрепляющего, просто распадусь на куски. Вам никогда не доводилось писать мемуары от лица звезды немого кино?

— Нет, мадам.

— Это очень вредно для здоровья.

— Не сомневаюсь, мадам.

— Поэтому, будьте добры, принесите мне настоящего крепкого виски с содовой.

— Слушаюсь, мадам.

— Вам бы следовало носить бочонок с виски прямо на шее, как альпийские сенбернары. Чтобы не терять время. У нас его в обрез.

— Вы правы, мадам.

Билл, положившая ноги на стол, опустила их на пол, повернулась в кресле и уперлась ясными голубыми глазами в дворецкого. Впервые с прибытия в дом она имела возможность потолковать с ним наедине, и ей показалось, что им есть, что обсудить.

— Ты что-то слишком неразговорчив, братец Фиппс. И как-то скован. Будто мое присутствие тебя смущает. Это так?

— Да, мадам.

— И правильно. В тебе говорит совесть. Мне ведь известна твоя тайна, Фиппс.

— Да, мадам.

— Я, разумеется, моментально тебя узнала. Твое лицо из тех, что навечно отпечатываются в памяти. Тебя, наверное, интересует, как я распоряжусь своим знанием?

— Да, мадам.

Билл улыбнулась. Улыбка ее была столь лучезарной, будто где-то внутри зажглась лампочка, и, увидев ее, Фиппс впервые со вчерашнего дня почувствовал, что давившая на сердце тяжесть стала чуть-чуть полегче.

— А никак не распоряжусь, — сказала Билл. — На моих устах печать. Ужасная тайна скрыта во мне, как в могиле. Так что расслабься, Фиппс, и дай волю твоему веселому смеху, о котором я так наслышана.

Фиппс не рассмеялся, поскольку английскому дворецкому запрещено смеяться правилами Гильдии, но позволил губам растянуться в едва заметной улыбке и взглянул на эту благородную женщину с неким подобием обожания — чувством, которого он никак не мог представить себе по отношению к члену жюри присяжных, три года назад отправившего его в места не столь отдаленные, что, по единодушному мнению прессы, было вполне заслуженным приговором.

Фиппсу не сразу удалось облечь свои чувства в слова.

— Я, разумеется, крайне признателен вам за вашу доброту, мадам. Вы у меня камень с души сняли. Мне бы очень не хотелось потерять здесь место.

— Отчего же? Ты везде мог бы найти работу. Зайди в любой дом на Беверли-Хиллз, и перед тобой тут же расстелят ковровую дорожку.

— Да, мадам, но есть причины, по которым мне не желательно оставлять службу у миссис Корк.

— Что за причины?

— Личного свойства, мадам.

— Понятно. Не стану требовать откровенности.

— Премного благодарен, мадам.

— Сожалею, что нечаянно нарушила твой покой. Тебя, должно быть, чуть удар не хватил, когда ты открыл вчера дверь и увидел меня.

— Да, мадам.

— Ты, должно быть, испытал то же, что Макбет, увидев призрак Банко.

— Нечто в этом роде, мадам. Билл закурила сигарету.

— Странно, что ты меня узнал. Хотя в тех обстоятельствах, при которых мы встретились, тебе больше и делать было нечего, как разглядывать лица присяжных.

— Да, мадам.

— Жаль, что пришлось тебя загнать в тюрягу.

— Да, мадам.

— Но улики были неопровержимы.

— Истинно так. Но нельзя ли попросить вас говорить чуть потише? У стен есть уши.

— Что у стен есть?

— Уши, мадам.

— Ах, уши! Это верно. Уши есть. А как было в Синг-Синге? — шепотом спросила Билл.

— Не особенно приятно, мадам, — прошептал Фиппс.

— Да уж, наверное, — шепнула в ответ Билл. — О, Смидли! Привет!

Смидли Корк, завершив сиесту, входил с веранды.

Фиппс вышел, сопровождаемый суровым осуждающим взглядом, который безупречный пожилой джентльмен послал в спину дворецкому, отказавшемуся ссудить ему сотню долларов. Смидли уселся на диван.

— Мне надо с тобой поговорить, Билл.

— Сделай милость, дружок. С чем пожаловал? Боже мой, Смидли, — заговорила Билл с доверительностью друга с двадцатипятилетним стажем, — а ты ужасно постарел с тех пор, как мы виделись последний раз. Меня просто оторопь взяла, когда я вошла и увидела, в какую музейную рухлядь ты превратился. Седой как лунь,

— Я собираюсь покраситься.

— Не поможет. От седины есть только одно верное средство. Один француз изобрел. Называется гильотина. Это, верно, на тебя совместная жизнь с Аделой повлияла. Самый надежный способ поседеть — постоянное общение с моей сестрицей.

Ее слова прозвучали в ушах Смидли музыкой. В них слышалось сочувствие. Старушка Билл, подумал он, всегда была отзывчивой. Пару раз только инстинкт самосохранения, который приходит на помощь убежденным холостякам в опасную минуту, помешал ему сделать ей предложение, о чем он в грустные минуты сожалел. Но грустные минуты уходили; а мысль о браке приводила Смидли в паническое состояние.

— Жизнь собачья, — согласился он. — Она меня угнетает. В тюрьме Алькатрас и то, наверное, легче. Там хотя бы йогурт пить не пришлось бы.

— Адела заставляет тебя пить йогурт?

— Ежедневно.

— Как бесчеловечно! Хотя для здоровья полезно. Смидли протестующе поднял руку.

— Ради Бога, — умоляюще простонал он, — только болгарских крестьян не поминай!

— Каких еще болгарских крестьян?

— Тех, которым он придает цветущий вид.

— Йогурт придает болгарским крестьянам цветущий вид?

— Фиппс утверждает, что так. Билл Шэннон хохотнула.

— Фиппс! Не будь мои уста замкнуты печатью молчания, я бы тебе кое-что порассказала насчет Фиппса. Слышал про тихий омут?

— А что в нем?

— Черти водятся. Это сказано про Фиппса. Ну и фрукт! Ты, небось, видишь в нем заурядного дворецкого. Да будет тебе известно, что братец Фиппс — шкатулка с двойным дном. Впрочем, я сказала, на устах моих печать, и даже не пытайся из меня что-нибудь вытянуть.

Смидли совсем сбился с толку.

— А откуда ты можешь что-нибудь знать про Фиппса? Ты же только вчера сюда приехала. Вы раньше встречались?

— Да, и при очень любопытных обстоятельствах. Но прекрати меня расспрашивать.

— И не собираюсь. Нужен мне этот Фиппс! Я им сыт по горло. Он меня глубоко огорчил.

— Неужели? И чем же?

— Я попросил его ссудить мне небольшую сумму, — с неподдельным негодованием сказал Смидли, — и представляешь, он мне отказал! Взял и отказал! «Нет, — говорит, — сэр». А сам наверняка купается в деньгах. Слава небесам, на свете есть такие люди, как ты, Билл. Ты бы так не поступила. Ты великодушна. Ты настоящий друг. Добрая старушка Билл! Дорогая старушка Билл! Не могла бы ты одолжить мне сотню долларов? А, Билл?

Билл моргнула. Уж насколько хорошо она знала Смидли, но такого поворота никак не ожидала.

— Сотню долларов?

— Очень нужно.

— Ты что, решил в самоволку уйти?

— Да! — страстно выкрикнул Смидли. — Решил! В самоволку на всю жизнь, если денег хватит. Знаешь ли ты, что за пять лет я ни разу не провел вечера вне этого дома? Самое большее, на что я могу рассчитывать, — сшибить у Аделы на пачку сигарет. Я червь в золотой клетке. Так дашь ты мне сотню долларов или нет?

Голубые глаза Билл затеплились жалостью. Сердце ее болезненно отозвалось на вопль измученной души.

— Будь у меня сотня баксов, побег ты мой сломанный, — сказала она, — я бы мигом их дала. Тебе в самом деле нужно в самоволку, тогда и румянец вернется. Но у меня тоже крылышки подрезаны, как и у тебя. Если бы у меня был счет в банке, неужто я бы торчала здесь, переписывая до идиотизма нудную жизнь Аделы? Только бы вы меня и видели! — Она сочувственно похлопала его по плечу. — Боюсь, я испортила тебе настроение. Извини. Сколько чепухи намололи насчет того, что, мол, бедность обогащает душу, — продолжала Билл, впав в проповеднический тон, — но во мне она воспитала только зависть к тем счастливчикам, у которых водятся денежки, вроде парня, что работал со мной на «Суперба-Лльюэлин». Я тебе о нем не рассказывала? Его выгнали, он уехал домой в Нью-Йорк, и первое, что я о нем услыхала — он выигрывает джек-пот в радиовикторине! Двадцать четыре тысячи баксов! В газетах писали. Мне такое в жизни не обломится! Хоть бы я и миллион лет прожила.

— Мне тоже. Но…

Смидли запнулся. Опасливо оглянулся в одну сторону, потом в другую. Потом опасливо оглядел всю комнату.

— Что — но? — спросила Билл, заинтригованная его маневрами.

Смидли понизил голос до конспиративного шепота:

— Я должен тебе кое-что сказать, Билл.

— Давай, только погромче. Я ни слова не слышу.

— Об этом громко нельзя, — заговорщицки продолжил Смидли. — Если Адела услышит, не бывать мне больше богатым.

— Тебе это и так не светит.

— А вот и ошибаешься, — возразил Смидли. — Если все выйдет по-моему, я разбогатею. Билл, ты знаешь, кому раньше принадлежал этот дом?

— Конечно, знаю. Это было владение Кармен Флорес.

— Точно. Адела купила его со всем содержимым. Все вещи сохранились в том самом виде, в каком хозяйка оставила их в тот день, когда погибла в авиакатастрофе. Поняла? Абсолютно все.

— Ну и что?

Смидли опять оглянулся. Снова понизил голос. Если в минуты отдыха он походил на римского императора, то теперь он был похож на римского императора, обсуждающего предстоящее политическое убийство со своим помощником по мокрым делам.

— Кармен Флорес вела дневник.

— Вот как?

— Все говорят. Я его разыскиваю.

— Зачем? Собираешься написать ее биографию?

— Если я его найду, у меня все пойдет как по маслу. Сама подумай, Билл. Раскинь мозгами. Ты ведь знаешь, что она за штучка была. Заводила страстные романы со всеми знаменитостями — и с кинозвездами, и со студийными боссами, да с кем угодно — и уж, конечно, все это на досуге заносила на свои скрижальки. Найти этот дневник — все равно что открыть урановый рудник.

— То есть, ты рассчитываешь, что кое-кто не пожалеет деньжат, чтобы эта брошюрка не увидела свет?

— Да все поголовно там, наверху.

Билл посмотрела на него с нежностью. Она всегда была преданна Смидли, хотя не закрывала глаза на его многочисленные нравственные несовершенства. Если жил где-то в мире некто ленивее Смидли Корка, Билл он не попадался. Если бы сыскался некто более свободный от каких-либо принципов, Билл не пожалела бы трудов, чтобы посмотреть ему в глаза. Смидли был эгоистичен, бездеятелен и обладал целым набором прочих недостатков. И тем не менее она любила его. Она любила его двадцать лет назад, когда он был молодым человеком при деньгах и с одним подбородком. Она любила его и теперь, пожилым, безденежным и с двумя подбородками. У женщин бывают такие причуды.

— Иными словами, — сказала она, — ты надеешься порастрясти эту публику с помощью невинного шантажа.

— При чем тут шантаж! — негодующе возразил Смидли. — Обыкновенная, нормальная сделка. Им нужен дневник, он у меня есть.

— Пока нет.

— Ну, конечно, в случае, если я его раздобуду.

Билл удовлетворенно рассмеялась. В этой простодушной затее был весь Смидли. Что ни капельки не умаляло ее любви, к нему. Скажи ей кто-нибудь: «Вильгельмина Шэннон, ты тратишь свои чувства на негодный объект!», — она бы ответила: «Да. И это мне нравится». Она была однолюбкой.

— Никогда тебе не удастся сколотить капитал, Смидли. Ни честным путем, ни бесчестным. А когда удастся мне, я выйду за тебя замуж.

Смидли передернулся.

— Не шути такими вещами.

— Я и не думаю шутить. Я хорошенько все обдумала за последние двадцать лет, а когда явилась сюда и увидела, что сталось с тобой от совместной жизни с Аделой, решила, что мне остается одно: быстренько наварить деньжат, повести тебя к алтарю и посвятить остаток дней заботам о тебе. Если кто и нуждается в присмотре, так это ты. Странно, что ты так отреагировал на мои слова. Ты же был от меня без ума.

— Молод был и глуп.

— А теперь стар и глуп, но все равно, мне никто другой не нужен. Как это в песне поется? «Рыбке нужно море, пчеле нужны цветы, на счастье или горе мне нужен только ты». И тут уж ничего не поделаешь.

— Полно, Билл. Уймись. Послушай лучше.

— Некогда мне слушать. Иду на ланч со своим литературным агентом в «Беверли-Уилшир». Он приехал на пару дней в Голливуд. Кстати, может, удастся сшибить у него для тебя сотняшку. Тогда я вернусь и положу ее к твоим ногам, мой повелитель.

Смидли, чрезвычайно разборчивый в вопросах одежды, даже в своем заточении наряжавшийся в тщательно отутюженные костюмы самого безупречного кроя, неодобрительно покосился на ее брюки.

— Надеюсь, ты не собираешься заявиться туда в таком виде?

— Отчего же? И не забудь, что я тебе говорила насчет замужества. Сядь где-нибудь в уголке и порепетируй, как ты будешь отвечать священнику «да», когда он спросит: «По доброй ли воле ты, Смидли, берешь в жены Вильгельмину?» — тебе это вскорости предстоит.

Она вышла через веранду к гаражу, где стоял ее драндулет, и со двора донесся голос: «Рыбке нужно море, пчеле нужны цветы, на счастье или горе мне нужен только ты».

Смидли Корк, словно ища опоры, бессильно откинулся на спинку дивана. Хотя утро было теплое, он дрожал, как может дрожать только убежденный холостяк перед лицом открывшейся ему неизбежности брака.

ГЛАВА II

Джо Дэвенпорт угощал Кей Шэннон в «Лиловом цыпленке», в центре Гринвич-Вилледж. Будь его воля, он предпочел бы пригласить ее в «Колони» или «Павильон», в общем, куда-нибудь пошикарнее, но у Кей были строгие принципы в отношении молодых людей, склонных к мотовству, даже если речь шла о шальных денежках, сорванных на джек-поте радиовикторины. Подобно своему дядюшке Смидли, она подозревала, что подобные траты не окупаются. С чем, однако, не мог согласиться желудок Джо, привыкший функционировать в условиях высоких стандартов; слава Богу, теперь ему оставалось превозмочь последний пункт меню — кофе.

Официант принес кофе, дохнул Джо в затылок и удалился, а Джо, только что рассуждавший о губительном эффекте опробованных спагетти, внезапно оставил эту тему и обратился к той, что более всего занимала его мысли, когда ему случалось сидеть за одним столом с Кей.

— Ну Бог с ними, со спагетти, — сказал он. — Если пожелаешь, мы вернемся к ним попозже. Сейчас на повестке дня вопрос потоньше. Только не удивляйся. Хочу спросить, ты за меня замуж не выйдешь?

Она сидела, подавшись вперед, опершись подбородком на ладони и смотрела на него тем серьезным испытующим взглядом, от которого у него переворачивало душу. Именно серьезность Кей и привлекла его с первой же минуты их встречи. К тому моменту у него как раз вызрело ощущение, что мир чересчур переполнен женскими улыбками, особенно в Голливуде, где ему выпало обитать. Прежде чем в его жизнь вошла Кей, его существование превратилось в сущий ад сверкающих зубов и ослепительных оскалов.

— Выйти за тебя замуж?

— Вот именно.

— Откуда такие дикие идеи!

Кей повернула голову и посмотрела, что делалось у нее за спиной. «Лиловый цыпленок» являл собой образчик тех непрезентабельных гринвич-вилледжеских забегаловок, где никто не считает нужным стеснять себя условностями, и как раз сейчас за столиком в углу мужчина с артистической внешностью и девушка с постным выражением лица принялись спорить так рьяно, будто находились в собственном доме. Удовлетворив любопытство, Кей встретилась глазами с Джо, и тот смущенно нахмурился.

— Не обращай внимания на эту парочку, — упредил он ее реплику. — Наш брак будет совсем другим. Да эти, может, и вообще не женаты.

— Он, похоже, обращается с ней как законный супруг.

— Наш брак будет блаженством. Ты читаешь Блонди? Значит, разделяешь мнение, что лучший из мужей во всей Америке — Дагвуд Бамстед. Так вот, у меня с ним масса общего: любящее сердце, нежная душа, привязанность к собакам и вкус к экзотическим бутербродам. Выходи за меня, и ты получишь супер-Дагвуда. Не услышишь ни единого грубого слова. Не встретишь косого взгляда. Каждое твое желание будет для меня законом. Я стану подавать тебе завтрак в постель и курить целебные смолы, если у тебя случится мигрень.

— Звучит заманчиво, — протянула Кей. — А скажи-ка мне вот что. Почему, когда ты приглашаешь меня на ланч, ты не делаешь предложения раньше, чем подадут кофе? Почему бы это? Дань привычке?

— Отнюдь. Дело тонкое. Психология. Я рассуждаю так: сытая девушка гораздо уступчивее голодной. К тому же терпеть не могу, когда в такой деликатный момент за спиной шныряют любопытные официанты и делают на тебя ставки. Ну что, решилась?

— Нет.

— Ты и в прошлый раз так ответила.

— И этот не будет исключением.

— Значит, от ворот поворот?

— Значит, так.

— И это после того, как ты наелась моего мяса?

— Я ела спагетти.

— Без разницы. Чем бы леди ни кормилась с руки джентльмена, сам этот факт накладывает на нее ответственность. Она должна расквитаться с ним.

Артистическая персона и его подруга с постной физиономией заплатили по счету и ушли. Не стесняемый более их присутствием, Джо почувствовал себя посвободнее и взял быка за рога.

— Твои упорные отказы порядочному мужчине действительно достойны удивления. «Нет! Нет! Нет!» — просто Молотов в юбке. Впрочем, это не важно.

— Нет?

— Вот видишь — опять нет! Ты небось и во сне это повторяешь.

— Так почему же это не важно?

— Потому что ты обречена на брак со мной. Хотя бы из-за денег.

— Много их у тебя?

— Штука баксов.

— И все?

— Что значит — все? Сколько бедняков и мечтать не смеют о такой сумме! И бедняжек тоже. Например, твоя тетушка Билл.

— Я имела в виду — это все, что осталось от твоего выигрыша?

— Да, знаешь, денежки текут как вода. Такова жизнь холостяка. Судя по Билл, и старой девы тоже. Ты, кстати, давно от нее ничего не слышала?

— Порядком.

— А я утром получил телеграмму.

— О чем же она тебе сообщает?

— У нее какой-то грандиозный план.

— Что за план?

— Она не уточнила. Очень таинственное послание.

— Что-нибудь безумное.

— Ну, что ты! Билл и безумие — вещи несовместные. Старушка Билл — самая смышленая бабенка из всех, кто когда-либо толпился у голливудской кормушки со времен Бетти Грейбл.[2] Билл — дама с идеями. Когда мы с ней вместе горбатились на «Суперба-Лльюэлин», на Кауэнга-бульвар рыскал один дорожный полицейский, который имел обыкновение устраивать засаду где-нибудь в темном уголке, обрушиваться на какого-нибудь ничего не подозревающего мотоциклиста и вручать штрафную квитанцию. Мы наблюдали эти исторгающие слезы сцены в окно, мучаясь от собственного бессилия, потому что горели желанием помочь несчастным, но не знали, как, и только Билл хватило ума наказать негодяя. Как-то раз он зашел в аптеку, а она тем временем привязала заднее колесо его таратайки к пожарному шлангу, и, когда он рванул с места, его выбросило из седла и он имел жалкий вид. В этом вся Вильгельмина Шэннон. Женщина, которая не бросает слов на ветер и вообще предпочитает действовать, а не болтать. Но вернемся к нашим баранам. Я остановился на том, что холостяку трудно соблюдать экономию. В качестве человека женатого я остепенюсь и буду бережливым.

— Я не собираюсь за тебя замуж, Джо.

— Что так? Я тебе не нравлюсь?

— С тобой приятно посидеть за столом.

Официант недвусмысленно замельтешил перед их столиком, и Джо, угадав его мысли, спросил счет. Потом бросил через стол взгляд на Кей и в очередной раз подумал, какая же странная штука жизнь. Никогда не знаешь, что она тебе подбросит. Он прекрасно помнил, что, когда, уезжая из Голливуда, по просьбе Билл Шэннон связывался в Нью-Йорке с ее племянницей Кей, служившей в журнальной редакции, делал это исключительно по дружбе. Никогда не страдавший от недостатка женского общества, он не ожидал большого удовольствия от того, что в его красной записной книжечке прибавится еще один адрес. Но раз уж Билл попросила его связаться с Кей, он связался. И результатом этого безобидного акта доброй воли стали те эмоциональные встряски, которые так основательно его перебудоражили.

— Билл следовало предупредить меня, что я ступаю на опасную стезю, — сказал Джо, завершая вслух свои мысленные воспоминания. — «Приедешь в Нью-Йорк, — сказала она, — повидай мою племянницу Кей». Эдак невзначай. Мимоходом. И никак не намекнув, что ввергает меня в знакомство с девушкой, которая разделает меня как цыпленка и доведет до нервного срыва. А вы говорите, «La Belle Dame sans Merci». Поэтам и не снилась такая безжалостная дама.

— Ките! — удивленно констатировала Кей. — Какой начитанный молодой человек! Надо попросить автограф. Я и не знала, что ты знаток поэзии.

— Извечный почитатель и читатель. Всякий раз, когда у меня выдаются свободные полчаса, меня можно застать с последними сонетами Китса в руках. «Зачем здесь, рыцарь, бродишь ты угрюм и одинок?» Знаешь, войди сейчас сюда этот бедный рыцарь, тоскующий о своей La Belle Dame sans Merci,[3] поймавшей его в ловушку, я бы хлопнул его по плечу и сказал, как глубоко понимаю его чувства.

— Тебе все же приходится послаще, чем ему.

— С чего ты взяла?

— У него не было красной записной книжечки.

Джо передернул плечами и — хотя никто из близко знавших его людей в это не поверил бы — залился краской.

— А тебе откуда известно про мою записную книжку?

— Ты как-то оставил ее на столе, когда пошел кому-то что-то сказать. Я от нечего делать ее полистала. Кто все эти особы?

— Грехи молодости.

— Гмм.

— Не хмыкай. Эти девушки для меня ничего не значат. Так, легкие тени. Пена, оставленная морской волной после прилива на берегу моей памяти. Подай мне любую из них на тарелочке с гарниром, я и глазом не поведу. Теперь для меня никого не существует, кроме тебя. Не веришь?

— Нет.

— Ну вот, опять нет. Клянусь бородой Сэма Голдвина,[4] иной раз меня так и подмывает трахнуть тебя бутылкой по макушке.

Кей угрожающе подняла вверх кофейную ложечку.

— Поостерегись. Я вооружена.

— Сдаюсь. С тобой лучше не связываться.

Официант подал счет, Джо рассеянно заплатил. Кей внимательно смотрела на него своим изучающим взглядом.

— Дело, конечно, не в красной записной книжке, — сказала она. — Подумаешь, новоявленный Казанова — это даже мило. Хочешь, объясню, почему я за тебя не выйду?

— Страстно. Рассей, пожалуйста, туман вокруг этой страшной тайны.

— Ничего нового ты не услышишь.

— Не важно. Лишь бы ты говорила обо мне.

Кей сделала глоток кофе, но он остыл, и она отставила чашку. Ресторанчик опустел, официанты скрылись в своих тайных норах. Можно было разговаривать, не боясь быть подслушанным.

— Дело в том, что ты не относишься к породе, которую французы называют homme serieux.[5] Если ты знаешь, что это значит.

— Откуда мне знать!

— Попытаюсь объяснить. Обратимся к истории болезни. Она мне известна благодаря Билл. По ее словам, когда вы оба жили в Нью-Йорке, до того, как ты отправился в Голливуд, ты был вполне сносным писателем.

— Скорее, писакой.

— Что ж тут плохого? Половина из нынешних знаменитостей начинали как авторы ширпотреба. Главное — не отступать. Стремиться к цели и работать.

— По-моему, ты не вполне искренна.

— Продолжаю. Ты получил место в «Суперба-Лльюэлин» и поехал в Голливуд. Потом тебя оттуда выперли.

— Это со всяким может случиться.

— Да, но не всякий в этом случае требует личной встречи с боссом студии и в ходе беседы швыряет ему в голову увесистую подшивку «Сатерди Ивнинг Пост». Что тебя подвигло на такой поступок?

— Ничего лучшего в тот момент не пришло в голову. Уж больно неприятный собеседник попался. Это Билл тебе напела?

— Да.

— Слишком словоохотливая.

— В результате ты оказался в черном списке. Очень непредусмотрительно с твоей стороны, на мой взгляд.

Джо снисходительно погладил ее по руке.

— Не женского ума дело, — заметил он. — В жизни каждого мужчины, имеющего дело с Айвором Лльюэлином, наступает момент, когда он вынужден метнуть ему в башку подшивку «Сатерди Ивнинг Пост». Для того эту газету и печатают.

— Допустим. Хоть ты меня и не переубедил, но допустим, что ты прав. Обратимся теперь к твоему выигрышу. На тебя чудом свалилась куча денег, ты сорвал джек-пот…

Джо, недовольный тем, какой оборот принял разговор, принужденно хмыкнул.

— Это очень приятное воспоминание, — сказал он. — Сижу я как-то дождливым вечером в своей халупе, тягостно размышляя над тем, куда податься перекусить, и вдруг звонит телефон. Некая добросердечная особа с радиостанции «Дабл Ю. Джей. Зед» предлагает мне прослушать запись Голоса Незнакомца и попытаться отгадать, кому он принадлежит. И что же оказывается? Я слышу голос мистера Айвора Лльюэлина, который с момента нашей последней встречи непрестанно звучит у меня в ушах. Я, естественно, его опознаю, и добросердечная особа сообщает мне, что я таким образом выигрываю джек-пот и получаю немыслимые бабки. Это доказывает, что все в этом мире имеет свой смысл, даже Айвор Лльюэлин. Впрочем, я тебя перебил.

— Это так.

— Извини. Продолжай. Итак, ты говорила, что…

— Я говорила, что, когда на тебя свалилась эта куча денег, ты моментально бросил писать и предался безделью.

— Клевета.

— Сочинил ли ты хоть единственный рассказик после того, как получил эти деньги?

— Нет. Но я не бездельничал. Я искал себя, искал источник вдохновения. Внутренний голос подсказывает мне, что мне уготовано более благородное предназначение, чем лудить ковбойские байки для макулатурных журналов. И раз уж я разжился капитальцем, могу не суетясь изучить рынок.

— Понятно. Ну ладно, — сказала Кей, подымаясь с места. — Мне пора. И я покидаю тебя в убеждении, что ты все же не homme serieux.

Джо охватило уныние. Каждый раз хоть и по-разному, но в сущности одним и тем же кончались их разговоры, однако на этот раз ситуация была особенно безутешной, потому что через несколько дней три тысячи миль, горы, пустыни и прерии отдалят его от этой девушки. А ведь если и есть в мире нечто, требующее его неусыпного внимания, так это победа над неприступной Кей Шэннон.

— Погоди немножко, — взмолился Джо.

— Не могу. Тыщу дел надо переделать.

— Контора ждет?

— Чемоданы пакую. Завтра начинается мой отпуск.

— Впервые слышу.

— К слову не пришлось.

— И куда направляешься?

— В Голливуд. А что?

— Да ничего.

— Ты ощетинился, как морж.

— У меня в этот час всегда такой вид. Итак, ты направляешься в Голливуд.

— Да, в Беверли-Хиллз. В гости к тетушке.

— К Билл?

— Нет, к другой. К ее сестрице. Расположившейся гораздо выше Билл на социальной лестнице. Принадлежащей к старинной голливудской аристократии. Ее зовут Адела Шэннон.

— Та самая Адела Шэннон? Звезда немого кино?

— Та самая.

— Я слыхал о ней от Билл. Она, похоже, от этой Аделы не в восторге.

— Я, признаться, тоже.

— А зачем же в гости едешь?

— Сама не знаю. Так просто. Надо же куда-то ехать. Она как раз приглашала.

— Где она живет?

— На холмах, в конце Аламо-драйв. Там раньше жила Кармен Флорес. Ты, должно быть, знаешь это место.

— Так она расположилась в этом дворце? У нее, наверное, уйма деньжищ!

— Так и есть. Она вышла замуж за миллионера.

— Ты сможешь повторить ее подвиг, если я найду свою нишу и мои дела пойдут в гору. А пока что жди моего звонка.

— Чего ждать?

Джо рассмеялся. Дурное настроение как рукой сняло. Солнце засияло в разрыве туч, и все стало к лучшему в этом лучшем из миров.

— Неужто ты надеялась ускользнуть от меня, спрятавшись в Голливуде? Бедняжка, ты прозябаешь в раю, не отведавши плода от древа познания. Я сам еду в Голливуд через пару дней.

— Как! Ты же у них в черном списке!

— Я не в поисках работы туда направляюсь. Они, само собой, придут ко мне на поклон и станут упрашивать, но я гордо откажусь: после того, что случилось… И буду непреклонен. На самом деле я собираюсь потолковать с Билл насчет ее проекта. Она почему-то уверена, что мое сотрудничество обеспечит делу успех. Настаивает на том, чтобы я все бросил и примчался к ней. Жаль, что мы не сможем ехать вместе с тобой, мне надо кое-что уладить, прежде чем я покину метрополию. Тем не менее в свое время я дам о себе знать. Более того, ты получишь возможность лицезреть меня живьем.

— Надеюсь, ты не собираешься нагрянуть к тете Аделе?

— Не исключено.

— Я бы на твоем месте не рискнула.

— Не съест же она меня.

— Я в этом не вполне уверена. Она не вегетарианка.

— Посмотрим, посмотрим. А что касается вопроса, который мы тут обсуждали, оставим его пока открытым. Разумеется, любить тебя я не перестану.

— Благодарю.

— Не за что. Рад служить. По крайней мере, буду при деле.

ГЛАВА III

— Голливуд, — изрекла Билл Шэннон, — не тот, что был прежде. Голливуд, — продолжила она, — который раньше был смесью Санта-Клауса с добрым королем Венцеславом, обратился в Скруджа. Золотые деньки ушли в прошлое и унесли с собой радость, которой некогда все тут дышало.

Билл пила кофе с Джо Дэвенпортом в главном обеденном зале отеля «Беверли-Хиллз», и ее зычный голос громовыми раскатами гулял над столиками. Джо ощущал себя представителем электората, к которому обращается с торжественной речью сенатор, обладающий недюжинными голосовыми данными.

— Смотри сам, — говорила она. — Было время, когда только человек выдающихся способностей и огромной решимости мог избежать работы в кино. Администраторы из высших эшелонов буквально проходу никому не давали на Сансет-бульваре, умоляя подписать контракт. «Уж пожалуйста, сочините нам что-нибудь!» А когда отвечаешь, что ты никакой не сценарист, они не сдаются и зовут в технические консультанты. Если и это не проходит, они все равно наседают: «Тогда помогите нам с вокалом». Тут уж ты не выдерживаешь и соглашаешься писать сценарий. Запрашиваешь полторы тыщи в неделю. «А две не возьмете? — интересуются они. — Все-таки круглая цифра. Для расчета удобнее». «Ладно, — соглашаешься ты. — Так и быть. Только не требуйте с меня за эти деньги еще и работы!» Они тебе в ответ: «Упаси бог, какая работа! Как вам такое в голову могло прийти! Нам просто приятно будет видеть вас в наших краях». Вот как раньше обстояли дела. А что теперь? Ха! Если тебя кто и возьмет, то лишь затем, чтобы иметь удовольствие выгнать.

Весь этот монолог был спровоцирован невинным вопросом Джо «Как наш добрый старый Голливуд?» Джо почувствовал себя диверсантом, прорвавшим плотину, а потом соломинкой, попавшей в водоворот. Наконец, справившись с эмоциями, он догадался об истинной подоплеке бурного словоизлияния.

— Только не говори, что тебя вышвырнули за дверь!

— Именно это они и сотворили. Выкинули на улицу. А я-то, дура, всегда считала, что они держат меня за мамочку. За студийный талисман.

— Когда же это случилось?

— На прошлой неделе. Влетаю в контору как на крыльях. От избытка чувств шляпка сбилась набок. На устах песня — «Мама, я буду царицей мая»,[6] а на столе — голубой конверт. Можешь мне поверить, гаже не бывает. Пришлось пойти в буфет и восстановить силы с помощью солодкового коктейля «Бетт Дэвис».[7]

Джо понимающе кивнул.

— Это в связи с кампанией экономии.

— Дурацкая мысль!

— Значит, дела в Голливуде совсем никудышные.

— Не то слово.

— Можно было догадаться, что к этому идет, когда мне позволили уволиться. Эта самоубийственная политика до добра не доведет. Чем теперь собираешься заняться?

— Пока что обретаюсь у сестры Аделы. Она наняла меня литературным негром — для обработки ее мемуаров. Кстати, на днях приехала Кей. Ты с ней в Нью-Йорке виделся?

Джо разразился саркастическим смехом.

— Виделся ли я с ней в Нью-Йорке! Ничего себе вопрос! Я должен ответить на него утвердительно. Мой простодушный друг, как же наивна ты была, посылая меня на это задание. Я совершенно упал духом. Мной овладела депрессия. Я потею по ночам и не хочу есть. Я влюбился в нее, Билл.

— Да ты что!

— Увы.

— Тебя трудно винить. Она симпатичная чертовка.

— Я бы просил тебя не называть ее чертовкой. Если на то пошло, называй ее лучше ангелом. Можно серафимом. Но не чертовкой.

— Ладно. А как развиваются события? Она отвечает тебе взаимностью? Ты соответствуешь ее идеалу?

— Если воспользоваться ее излюбленным словечком, — нет.

— И замуж за тебя не пойдет?

— Уверяет, что нет.

— Спроси еще.

— Спрашивал. Чем же, думаешь, я там занимался? Спрашивал двенадцать раз. Нет, извини, четырнадцать. Только что звонил, цифра дошла бы до пятнадцати, да ее дома не оказалось. Билл, а кто такая миссис Корк?

— Моя сестра Адела. Она вышла замуж за преуспевающего миллионера с этой фамилией. А что?

— А я и не знал. Мы обменялись парой слов по телефону. Вот так обстоят дела. Я продолжаю делать ей предложение, а она упорно сыплет мне соль на раны. Теперь тебе ясно, почему я такой бледный и печальный.

— Ты выглядишь вполне здоровеньким. И очень глупо с твоей стороны обращать внимание на девичьи отказы. Я влюблена в мужчину, который отказывает мне двадцать лет. Думаешь, я отчаиваюсь? Ни боже мой. Я не оставляю стараний, и, кажется, он потихоньку начинает сдаваться.

— Ты меня удивляешь.

— Чем же?

— Твой образ как-то не вяжется с нежными чувствами.

— Почему?

— Я неточно выразился, — поправился он, перехватив взгляд собеседницы, в котором мелькнула угроза. — Просто невозможно представить, чтобы нашелся человек, способный сопротивляться тебе целых двадцать лет.

— То-то же.

— Он будет твоим, Билл. Стой на своем.

— Непременно. И ты тоже.

— Обязательно. Давай оба будем стараться.

— И потом вместе справим свадьбу.

— Зададим жару.

— А теперь, умоляю, переменим тему и поговорим о деле. Нельзя же весь день убить разговорами о любви. Ты получил мою телеграмму?

— Я потому и прибыл.

— А письмо, где я описала все подробности моего проекта?

— Никакого письма я не получал.

— Ах, да, конечно! Я сейчас вспомнила, что забыла его отослать. Ничего, еще не поздно. Мы, мальчик мой, на пороге неслыханной удачи. Напали на золотую жилу.

— Дуй дальше, Билл. Ты меня страшно заинтриговала. Билл выразительно постучала ему пальцем в грудь.

— Тебе никогда не приходило в голову, Джо, что мы со своей писаниной всю жизнь играли не на своем поле?

— Что значит — не на своем поле?

— На поле неудачников. Сосунков. Идиотов. Чего мы добились, горбатясь на бульварные журнальчики и студийных боссов? Ничего.

— Следовательно?

— Мы должны переквалифицироваться в литературных агентов.

— То есть?

— То есть, представлять интересы авторов. Мы уйдем в тень и дадим возможность другим работать, а сами станем снимать свои десять процентов как офицеры и джентльмены.

— Как это тебе пришло в голову?

— Меня осенило, когда я обедала со своим кровососом, который решил отойти от дел. Я сразу заметила, что этот тип не в своей тарелке. Расслабившись под воздействием пары сотен и копченой лососины, он со стоном зарылся лицом в ладони и объявил, что больше не может. Выбился из сил. Должен завязать с делами. Дошло до того, что видеть не в состоянии никого из авторов. Достали они его. Он полагал, что Провидение наплодило в миру писателей не без умысла, только вот в чем он заключается, непонятно. Посему он счел за лучшее провести вечер своей жизни где-нибудь в уединении, скажем, на Виргинских островах, куда не доберется никто из этого племени и где его ждет свобода. Чтобы не томить тебя долгим рассказом, доложу, что мне удалось уломать его, и он подписал в мою пользу отказную, или как это там называется. Действовать надо молниеносно, потому что если мы не войдем в дело за неделю, он передаст клиентуру кому-нибудь другому. Словом, пришла пора, чтобы все люди доброй воли пришли под наши знамена.

Джо почувствовал, как ее энтузиазм передается и ему. Мысль превратиться в представителя интересов других авторов его не посещала, но теперь он понял, что, изучая рыночную конъюнктуру, подсознательно стремился к чему-то в этом духе. Подобно всем писателям, он придерживался мнения, что из всех способов наживы в условиях нашей цивилизации самым легким был именно путь представительства от лица литераторов. В этой отрасли бизнеса для преуспеяния достаточно обладать способностью положить в конверт рукопись и лизнуть языком почтовую марку. Пусть другие ходят в потрепанной одежде и рваных башмаках, на литературных агентов это не распространяется.

Перед ним забрезжили радужные видения: Кей, узнав, что он отныне принадлежит к состоятельному меньшинству, которое представляет интересы других, рыдает у него на груди, сожалея, что опрометчиво исключила его из разряда тех, кого французы именуют homme serieux. Но тут снова раздался голос Билл:

— Он запросил двадцать тысяч.

Сладкие грезы разлетелись в осколки, словно суповая тарелка, вырвавшаяся из рук неуклюжей официантки. Из горла у него вырвалось какое-то бульканье, и когда он смог наконец совладать с голосом, тот зазвучал низко и хрипло:

— Двадцать тысяч?

— Вот именно. Он начал было нести какую-то дичь насчет тридцати, но я его быстренько образумила.

— И ты надеешься достать эту сумму?

— А что такого?

— И на какой же банк ты наметила налет?

Джо съежился в кресле — Вильгельмина Шэннон вновь возвысила голос:

— При чем тут какой-то банк и какой-то налет? Я рассчитываю на то, что ты тряхнешь мошной. Разве ты у нас не денежный мешок?

— У меня есть тысяча долларов. Вряд ли тут можно вести речь о мешке.

— Как, тысяча? А куда делся выигрыш?

— Унесен ветром.

— Ах ты, юный транжира!

— Высокий уровень жизни, налоги и прочее. К тому же, Билл, ты не учитываешь, что эти радиовыигрыши — туфта. Не верь газетным бредням. Мне выдали выигрыш в основном консервированным супом. Возьмет этот тип восемь тыщ жестянок в ассортименте? Может, он любит поесть супчику. Пожалуйста: томатный, гороховый, куриный, спаржевый…

Пожилой джентльмен, тянувший что-то через соломинку за своим столиком в другом конце зала, конвульсивно дернулся и чуть не проглотил соломинку, потому что Билл снова возвысила голос.

— Развеяна еще одна иллюзия, — сказала она. — Тебе остается сопроводить меня в приют для старушек.

Ее отчаяние тронуло сердце Джо. Ему было не свойственно подолгу пребывать в унынии, и он уже начал потихоньку оправляться от тягостных дум.

— Не падай духом, Билл. Неужто нам негде раздобыть деньжонок?

— А где?

— В центре Санта-Моники было такое злачное местечко под названием «Перелли», где можно попытать судьбу. Надеюсь, оно не прекратило своего существования. Можно взять мою тысчонку и поставить на кон.

— Не дури.

— Пожалуй, ты права. А может, перехватим у кого-нибудь? В Голливуде должно быть полным-полно рисковых людей, которые могли бы ссудить нам чуток.

— Что-то они мне не попадались.

— А миссис Корк?

— Адела? У нее снега зимой не выпросишь. Даже на Аляске. Нет, это конец. Отчаяние — вот мой удел, — произнесла Билл и величественно направилась к двери, словно отступающий из Москвы Наполеон в юбке.

После ее ухода Джо на некоторое время погрузился в размышления о капризах судьбы, которая то обольщает тебя золотыми снами, то выбивает почву из-под ног. Но уныние, как было сказано, не входило в число его грехов. И во мраке для него уже заблестел лучик света. С превращением в миллионера придется, видимо, повременить, подумал он, но ведь деньги — еще не все, и хотя мир, как известно, юдоль печали, в нем обретается девушка, которую он, Джо, любит. Следуя в желтом такси со стоянки возле книжной лавки Мэрион Хантер до конца Аламо-драйв, он с восторгом устремит свой взор на дом, в котором она обитает. Если немножко повезет, он может даже ее увидеть.

Спустя двадцать минут, сидя в желтом такси, Джо взирал из окошка на широкие ворота и обсаженную деревьями подъездную бетонную дорожку, которая вела к дому, увы, недосягаемому для его взгляда. Джо чувствовал себя паломником, достигшим вожделенной святыни. К чувству возвышенного благоговения примешивалось и вполне мирская мысль: да, миссис Адела Корк правильно выбрала среди миллионеров. Он отдал должное обширности и ухоженности владения, а когда на дорожке внезапно вырос натуральный английский дворецкий, явно импортированный непосредственно из страны обитания, всякие сомнения, которые могли бы возникнуть относительно наивысшего статуса этой усадьбы среди лучших домов Голливуда, рассеялись на корню. Дворецкий шел с подносом, уставленным бокалами с коктейлями.

По-видимому, именно эти коктейли навели Джо на мысль, что пора возвратиться и сделать распоряжения насчет ужина. Сгущались калифорнийские сумерки, и желудок, привыкший получать удовлетворение без проволочек, уже сигнализировал о своих нуждах в высшие инстанции. Сожалея о необходимости повиноваться низменным побуждениям, Джо готов был с неохотой приказать водителю, чтобы тот повернул назад, когда за ворота прогулочным шагом вывернул высокий представительный джентльмен преклонных лет, похожий на римского императора, увлекшегося углеводами. Он выглядел настолько внушительно, что Джо тут же решил, что судьба уготовила ему встречу с тем, в ком он сейчас особенно нуждался, одним из сильных мира сего, для кого двадцать тысяч — не деньги.

Ясно как день — кто еще это может быть, как не плутократ Корк, дорогой друг тети Аделы? С первого взгляда понятно, что у него полны карманы зеленых. Есть нечто трудноуловимое, что отличает очень богатых от простых смертных. Они как-то иначе смотрятся. Иначе ходят. Иначе произносят: «Эй, такси!»

Именно этот возглас издал сейчас представительный джентльмен, и Джо успел подивиться, зачем этакому Крезу такси, но тут же нашел простое объяснение. Какая-то незначительная неполадка с «линкольном», «кадиллаком» и обоими «роллс-ройсами», что стоят в гараже.

Острый ум тотчас отметил посланный небесами шанс побрататься с этим густо позолоченным субъектом и установить дружеские отношения.

— Я еду на Беверли-Хиллз, — сказал он, высовываясь из окошка и всеми порами источая обаяние. — Могу вас подвезти.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Ничего, не стоит.

— Благодарю вас.

— Не за что. Садитесь, прошу.

Такси взяло курс вниз по склону холма. Джо принял установку очаровать попутчика.

ГЛАВА IV

Полдневное солнце, изливавшее свои лучи в окна садовой комнаты, освещало Билл Шэннон, сидевшую за столом перед диктофоном. Ее лицо выражало скорбную покорность судьбе. Случайный наблюдатель мог бы предположить, что мемуары сестры Аделы, над которыми она трудилась, не доставляют ей радости, и он не ошибся бы. За свою жизнь Билл перепробовала множество занятий, она была репортером криминальной хроники, работала на телефоне доверия, сочиняла рассказы для бульварных журналов, служила актрисой на выходах и няней, а также пресс-агентом, но до сих пор ей не случалось браться за что-либо более не свойственное ее натуре.

Насколько можно было почерпнуть из пухлой стопки заметок, предоставленных в ее распоряжение героиней мемуаров, в жизни Аделы не происходило ничего, что могло бы вызвать хоть малейший интерес у кого-нибудь, кроме нее самой. За все время ее немой славы она только ела, спала, выходила замуж и фотографировалась. Совсем не просто было превратить эти скудные сведения в триста страниц занимательного чтения для американской публики.

Но Билл, как женщина совестливая, твердо вознамерилась приложить к этому делу максимальные усилия и потому с великолепным упорством игнорировала солнечный свет, манивший ее на лоно природы.

«Все было так ново и необычно, — бубнила она в микрофон, — а я, робкая крошка…» — О, черт, эту робкую крошку я уже подпустила… — «А я была так юна, так неопытна, так ошарашена и ослеплена блеском этого мира…» — Нет, тут требуется побольше эпитетов… — «… блеском этого необыкновенного, нового, волшебного мира, в который я погрузилась…» — Тьфу, про новое и необычное я только что говорила. — «… этого фантастического, волшебного мира, в который я погрузилась, как ныряльщик в сверкающий поток. Разве могла я мечтать…»

В дверь скользнул Фиппс, неся на подносе виски и содовую. Билл приветствовала его радостным возгласом, как ныряльщик, бросавшийся в сверкающий поток, но обнаруживший, что вода гораздо теплее, чем он предполагал. Даже израильтянин в пустыне при виде падающей с небес манны, о которой он только что отчаянно молил, не выказал бы большего энтузиазма и непосредственной благодарности.

— Фиппс, ты прочитал мои мысли.

— Я подумал, что вам нужно освежиться, мадам. Вы все Утро трудитесь.

— Слава Богу, никто не мешает. А куда все подевались?

— Миссис Корк поехала в Пасадену, мадам. Выступать в дамском клубе по случаю Дней памяти немого кино. Мисс Кей и милорд играют в гольф.

— А мистер Смидли?

— Я не видел мистера Смидли, мадам.

— Где-нибудь тут, наверное.

— Несомненно, мадам.

Билл сделала глоток и приготовилась к беседе. Она дошла до той точки в трудах, когда ей потребовался перерыв. Нарушь кто-нибудь ее творческое уединение чуть раньше, она раздосадовалась бы. А сейчас это было в самый раз. То, что прерваться пришлось именно из-за Фиппса, было ей особенно приятно. Дворецкий ее заинтриговал. После их недавней встречи она немало размышляла об этом любопытном случае.

— Хотелось бы, чтобы ты мне кое-что разъяснил, Фиппс.

— Разумеется, мадам, если это в моих силах.

Билл опять приложилась к бокалу. Его янтарное содержимое приятно холодило и освежало. Она зажгла сигарету и выпустила струйку дыма на муху, кружившую у нее над головой.

— Дело вот в чем, — начала Билл, приступив к формулировке вопроса, который должен был разрешить ее замешательство. — Ты помнишь — право, не знаю как и спросить, имея в виду, что и стены имеют уши, — помнишь свой судебный процесс?

— Да, мадам.

— Тот самый, на котором я была членом жюри присяжных.

— Да, мадам.

Билл повторила дымовую атаку на муху сбоку.

— С этого места я теряю нить повествования. Сколько помнится — и моим коллегам тоже так показалось, — джентльмен, давший себе труд покопаться в твоем прошлом, представил сообществу, членом которого я имела честь состоять, достаточно убедительные доказательства того, что ты квалифицированный взломщик.

— Да, мадам.

— Вскоре я приезжаю сюда и убеждаюсь, что ты еще и вполне квалифицированный дворецкий.

— Благодарю вас, мадам.

— Так что же первично, яйцо или курица?

— Простите, мадам?

Билл поняла, что недостаточно ясно выразилась.

— Так ты взломщик?

— Экс-взломщик, мадам.

— Ты уверен, что это пишется именно так?

— О да, мадам.

— Если так, то кто ты — взломщик, фантастически одаренный способностями дворецкого, или дворецкий, который наловчился взламывать сейфы?

— Последнее, мадам.

— Значит, ты взломщик, притворяющийся дворецким ради каких-то тайных целей?

— О, нет, мадам! Я на этой службе с младых ногтей. Семейный бизнес. Я начал карьеру привратником в одной крупной усадьбе в Вустере.

— Это где соус делают?

— Приправу, которую, по-видимому, имеет в виду мадам, действительно изготовляют в этой местности.

Фиппс на какое-то время умолк, погрузившись мыслями в те счастливые дни, когда жизнь была простой и беззаботной. Если не считать обязанности таскать наверх, в спальные комнаты, дрова, труд мальчишки-привратника в английских домах достаточно необременителен.

— Со временем, — продолжил он, очнувшись от задумчивости, — я дорос до должности помощника лакея, а затем ливрейного лакея и, наконец, дворецкого. А тогда я поступил в услужение к одному американскому джентльмену и переехал в его страну. Мне всегда хотелось посетить Североамериканские Соединенные Штаты. Это произошло десять лет назад.

— А когда же ты научился бомбить сейфы?

— Примерно через пять лет после приезда, мадам.

— Что же подало тебе эту мысль?

Фиппс осторожно оглянулся. Потом устремил вопрошающий взгляд на Билл, будто мысленно взвешивая ее. Он словно спрашивал себя, умно ли будет с его стороны довериться женщине, которая хоть и была ему шапочно знакома, все же оставалась чужой. Но доброжелательное выражение ее лица сняло его сомнения. Именно это свойство всегда заставляло людей доверяться Билл.

— Эта идея внезапно постигла меня однажды вечером, когда я читал книгу под названием «Три покойника в Мидуэй-корт», мадам. Мне всегда нравилась такого рода литература, и в процессе постижения этих вымышленных историй — известных, насколько я знаю, как детективы, — меня поразил тот факт, что зачастую именно дворецкий оказывался преступником.

— Понятно. Похоже, что у дворецких это что-то вроде профессионального заболевания.

— В «Трех покойниках» преступник тоже был дворецким, причем никто не подозревал его до самой последней главы. Это и навлекло меня на размышления. Раз уж дворецкого так трудно заподозрить, следовательно, дворецкому, служащему в богатом доме, крайне полезно овладеть навыками открывания сейфов. В этом случае, мадам, — вы следите за моей мыслью? — ценности будут находиться у него под рукой, и ему не составит труда, оставив открытым окно, создать обстановку налета извне. Коротко говоря, я навел соответствующие справки и в конце концов нашел в Бруклине практикующего специалиста, который за небольшой гонорар готов был передать мне свое искусство.

— Всего за дюжину уроков?

— За двадцать, мадам. Я поначалу показал себя не очень способным учеником.

— Но со временем овладел знаниями в полной мере?

— Да, мадам.

Билл глубоко вздохнула. Она не была строгой моралисткой, обладала терпимым характером и проникалась пониманием к оступившимся, с которыми ее сводила жизнь, но и совесть в ней не умерла. И хотя Билл никогда не испытывала особой любви к своей сестре Аделе, ей подумалось, что нелишне будет молвить ей словечко предостережения. Щедрость покойного Альберта Корка, помноженная на ее собственное весьма значительное состояние, составленное в те годы, когда высокие гонорары облагались смехотворным налогом, материализовалась в такое количество драгоценностей, которым можно было бы оснастить половину голливудских блондинок. И было бы нечестно позволить ей держать у себя дворецкого, который, как установило судебное следствие, умеет открывать сейфы ногтем.

— Мне следует сообщить об этом миссис Корк, — сказала Билл.

— Нет нужды, мадам. Я давно покончил с прошлым.

— Это ты так говоришь. Верится с трудом.

— Нет, мадам, уверяю вас. Не говоря уже о моральной стороне дела, я из чисто практических соображений не взял бы на себя риск, сопряженный с этим видом деятельности. С меня хватит того опыта, который я приобрел в американской тюрьме.

Лицо Билл прояснилось. Это говорил голос разума.

— Понятно. Помню, читала в «Йейл-ревю» про переродившегося преступника. Автор подчеркивал, что нет человека, более стремящегося к честной жизни, нежели только что освободившийся из заключения. Он писал: тому, кто год провалялся на больничной койке после того как преодолел в бочке Ниагарский водопад, по выходе на волю вряд ли захочется повторить свой подвиг. Иными словами, пуганая ворона куста боится.

— Абсолютно точно, мадам. Можно также сказать — обжегшись на молоке, дуют на воду. Я прочитал это в Словаре английских пословиц и поговорок.

— Это была твоя настольная книга?

— Я просматривал ее, мадам, когда находился на службе у графа Повика в Вустере. В библиотеке милорда выбор был не такой уж широкий, а погода часто стояла ненастная.

— Я тоже однажды очутилась в такой ситуации. Нанялась стюардессой на судно, которое шло с грузом фруктов в Вальпараисо, и единственной книжкой на борту оказался сборник пьес Шекспира, принадлежавший старшему механику. К концу путешествия я знала их наизусть. И с тех пор цитирую в огромных количествах.

— Неудивительно, мадам. Автор замечательный.

— Да, он насочинял немало стоящего. Кстати, расскажи-ка мне о твоих университетах. Каково там, в Синг-…

— Тсс, мадам.

— Что значит — тсс? Ах, да. Усекла.

За стеклянной дверью веранды послышался чей-то голос, напевавший веселую мелодию. Через секунду на пороге появился долговязый молодой человек, во внешности которого сказывалась жирафья кровь. Он тащил сумку с клюшками для гольфа. Фиппс приветствовал его с особенным почтением.

— Доброе утро, милорд.

— Доброе утро, лорд Тофем, — сказала Билл.

— Доброе утро! — откликнулся молодой человек и после паузы, будто опасаясь, что недостаточно понятно выразился, повторил: — Доброе утро! Доброе утро! Доброе утро! — И поклонился дворецкому и Билл. — Ну, мисс Шэннон, — продолжил он, — и вы, Фиппс, это самый безумный и самый веселый день радостного нового года. Говорю это вам, Фиппс, и вам, мисс Шэннон, от чистого сердца: это не только самый безумный, но и самый веселый день радостного нового года. Нынче утром я закончил игру меньше чем за сотню ударов, то есть совершил подвиг, о котором мечтал с тех самых пор, как в возрасте двадцати лет впервые взял в руки клюшку. Виски с содовой весьма кстати, Фиппси. Отнесите ко мне в комнату.

— Очень хорошо, милорд, — произнес Фиппс. — Я немедленно выполню ваше распоряжение.

И он величественно удалился, провожаемый восхищенным взглядом лорда Тофема.

— Этот тип вызывает у меня приступы ностальгии. Честное слово, никак не ожидал найти в Голливуде настоящего английского дворецкого.

— О, в Голливуде полно английской экзотики, — отозвалась Билл. — Прошу меня простить…

Она поднесла ко рту диктофон и начала: «Кто бы мог предположить, что всего лишь несколько лет спустя имя Аделы Шэннон станет греметь во всем мире, от Китая до Перу? Кто бы мог представить, что уже после второго фильма меня станут любить, обожать, обожествлять в хижинах и дворцах, что мне станет поклоняться следопыт в джунглях и эскимос в своем чуме? Так, значит, права молва, утверждая, что искра Божья… — Ха-ха! — скривилась Билл. — Искра Божья!.. — Что искра Божья способна зажечь целый мир и что смелость, терпение и настойчивость сметут все преграды. А теперь я опишу свою первую встречу с Ником Шенком».

Билл отложила микрофон.

— На этом месте придется взять тайм-аут и подождать прилива вдохновения, — сказала она.

Лорд Тофем восхищенно молчал, как бывает с простыми смертными, которым выпадает счастье наблюдать гения в момент творчества.

— Потрясающе! — воскликнул он. — Я только не совсем понял насчет чумы.

— Чума. Это такие сооружения, в которых обитают аборигены за Полярным кругом.

— Понятно.

— Они крепче наших домов.

— A то как же! Над чем это вы работаете, над сценарием?

— О нет! Я литературный раб, переписываю мемуары моей сестрицы Аделы.

— Как продвигается работа?

— Неважно.

— Представляю, сколько пота приходится пролить! Я бы ни за какие коврижки. А правда, что миссис Корк была жутко знаменита во времена немого кино?

— Не то слово. Ее называли Владычицей Вулкана Страстей.

— Денег, должно быть, огребла!

— Да уж, немало.

— Такой домишко чертову уймищу стоит.

— Наверное. Впрочем, нам предоставляется возможность узнать точную цифру, сюда жалует сама хозяйка собственной персоной.

Дверь отворилась, и в комнату вплыла поразительно красивая женщина примерно одного с Билл возраста, окруженная аурой той причудливой смеси доверительной простоты и недоступности, которая свойственна Владычицам Вулканов Страстей, даже когда неумолимый ток времени превращает их в экс-императриц. Адела Корк была высокой, осанистой, с огромными темными дремотными глазами, способными извергать смертоносные стрелы, ежели дела оборачивались не в соответствии с пожеланиями их обладательницы. В ее внешности было нечто от портретных изображений Луизы де Керуай,[8] заставляющих зрителя почувствовать себя бесстрастным Карлом Вторым, признававшимся в минуты откровенности, что не знавал более победительной персоны. Победительная — вот ключевое слово для описания сестры Билл Аделы. Каждый из трех ее мужей, включая последнего, Альфреда Корка, достаточно крутого, как и полагается владельцу нефтяной скважины, стоял перед ней по струнке. Режиссеры годами просыпались среди ночи в холодном поту от кошмаров, возвращавших их во дни немого кино, когда им приходилось обсуждать какие-то технические детали с Аделой Шэннон.

В настоящую минуту она пребывала в благодушном настроении, что не помешало ей намекнуть Билл, что ее брюки заслуживают отдельного разговора. Лекция перед двумя сотнями пасаденских матрон была воспринята с должным почтением, и это благотворно повлияло на состояние духа бывшей звезды, излучавшей теперь дружелюбие и приветливость.

— Доброе утро! — молвила она. — Доброе утро, лорд Тофем!

— Доброе утро, доброе утро, доброе утро, доброе утро.

— Привет, Адела, — отозвалась Билл. — Лорд Тофем как раз делился своими впечатлениями о твоем доме.

Адела наградила достойного гостя улыбкой. Лорд Тофем был предметом ее любви и гордости. Ей стоило немалых трудов вырвать его из цепких рук одной дамы, которая чуть было не захватила его в вечное владение, и теперь она питала к нему чувства коллекционера, сумевшего перехватить ценную вещицу перед носом знатока-соперника.

— Правда, здесь мило? Я купила его на торгах имущества Кармен Флорес, мексиканской кинозвезды, которая погибла в прошлом году в авиакатастрофе.

Лорд Тофем оживился. Он был заядлым читателем «Заэкранных историй», «Кинотайн» и прочих подобных изданий.

— Неужели? Самой Кармен Флорес? Подумать только!

— А вы слышали про Кармен Флорес?

— Ну как же! То есть, кто о ней не слыхал? Она же легендарная женщина. Как бы это выразиться… темпераментная.

— Истинно так, — вставила Билл. — Жалко, что у этих стен одни только уши, а вот языков нет… Вы, кстати, знаете, что у стен бывают уши?

— Да что вы!

— Есть, есть, — подтвердила Билл. — Я получила эти сведения из надежного источника. Да, так вот: будь у этих стен языки, им было бы что порассказать. Хотя, конечно, эти истории не пошли бы дальше цензурного комитета.

— Конечно, — согласился лорд Тофем, глубокомысленно кивнув. — Так, значит, вот тут она и жила? Надо же… Как знать, может, вот на этом самом диване… Ой, я забыл, что хотел сказать.

— И вовремя, — утешила его Билл. — Быстренько переменим тему. Поведайте Аделе о ваших успехах на поле для гольфа.

Уговаривать лорда Тофема не пришлось.

— Ах, да. Я одолел сотню, миссис Корк. Вы играете в гольф? — спросил он, хотя одного взгляда на хозяйку дома было достаточно, чтобы понять неуместность этого вопроса. Женщины, подобные Аделе Корк, не нисходят до таких пошлых увеселений. Необузданная фантазия может нарисовать вам играющую в гольф Салли Сиддонс, но любая фантазия бессильна представить в этой роли Аделу.

— Нет, — ответила она. — Не играю.

— О! Смысл игры в том, чтобы с минимальным числом ударов загонять мячик в лунку. Тот, кому удается сделать игру меньше чем за сто ударов, считается классным игроком. Я сумел это сделать впервые в жизни, и слухи о моем успехе вскоре пересекут океан. Если позволите, я пойду сейчас позвоню старине Твинго.

— Твинго?

— Это мой лондонский приятель. Можно воспользоваться вашим телефоном? Огромное вам спасибо, — закончил лорд Тофем и поспешил к аппарату, чтобы передать горячую новость через Атлантику.

Билл сардонически усмехнулась.

— Мой лондонский приятель… Можно воспользоваться вашим телефоном?.. Экая непосредственность!

Адела подавила этот взрыв благородного негодования. Она не могла допустить никакой критики по адресу своего почетного гостя.

— Очень богатые не заботятся о таких пустяках. А лорд Тофем — один из самых богатых людей в Англии.

— И неудивительно. Он, видимо, свел расходы на свое содержание до минимума.

— Мне бы хотелось, Вильгельмина, — сменила тему Адела, — чтобы ты одевалась поприличнее. Ты в приличном доме. Шастаешь в этих штанищах. Отвратительно выглядишь. Что о тебе подумает лорд Тофем?

— А он умеет думать?

— Обрядилась в какую-то робу, — сморщила носик Адела, не обращая внимания на ехидное замечание сестры.

Но Билл была не из тех, кого могло бы смутить недовольство Аделы Корк.

— Тебе-то какое дело до моей робы! Утешайся тем, что под ней бьется горячее сердце, и давай на этом поставим точку. Расскажи лучше про лекцию. Задала ты им жару?

— Лекция прошла с большим успехом. Они были в восторге.

— Ты что-то рановато вернулась. Девчушки не расщедрились на обед?

Адела укоризненно поцокала языком.

— Дорогая Вильгельмина, ты разве забыла, что я сама даю сегодня званый обед? Будут все важные люди. В том числе Джейкоб Глутц.

— Из компании «Медулла-Облонгата-Глутц»? Тот самый, что похож на омара?

— Ничуть он не похож на омара.

— Прости, но он больше похож на омара, чем многие омары.

— На кого бы он там ни был похож, мне не хотелось бы, чтобы он принял тебя за садовника. Надеюсь, ты успеешь переодеться во что-нибудь более презентабельное до его прихода.

— Конечно. Это же моя рабочая одежда.

— Ты работала с мемуарами?

— Все утро.

— До каких пор дошла?

— До знакомства с Ником Шенком.

— Всего лишь?

Билл почувствовала, что в этот момент следует проявить жесткость. Достаточно и того, что бедность вынудила ее взяться за эти мемуары, не хватало еще, чтобы Адела стояла над душой и сосала ее кровь. От одной мысли о таком режиме литературной деятельности ее бросило в дрожь.

— Милая моя, — сказала она, — будь благоразумна. История твоей выдающейся карьеры должна стать заметным вкладом в американскую литературу. Спешка здесь ни к чему. Эта работа должна проводиться неторопливо. Надо отшлифовать каждую деталь. Ты что ж, думаешь, что Литтон Стрейчи[9] кропал свою «Жизнь королевы Виктории» на рысях?

— Понимаю. Ты, наверное, права.

— Еще как права. Я как раз вчера говорила Кей… Что такое?

Адела подала ей знак молчать. Она опасливо оглядывалась по сторонам. Билл начинало казаться, что в последнее время жизнь ее проходит исключительно в обществе людей, опасливо озирающихся по сторонам. Она с удивлением наблюдала, как сестра подкралась к двери, резким движением распахнула ее и выглянула в коридор.

— Мне показалось, что Фиппс подслушивает, — сказала Адела, закрывая дверь и возвращаясь в комнату. — Послушай, Вильгельмина, я как раз хочу у тебя спросить насчет Кей.

— А что такое?

Адела понизила голос до театрального шепота.

— Не говорила ли она тебе о некоем Джо?

— Джо?

— Сейчас объясню. Вчера после обеда, когда я проходила через холл, зазвонил телефон. Поднимаю трубку. Мужской голос: «Кей? Это Джо. Если тебе покажется, что ты это уже слышала, можешь меня прервать; выйдешь за меня замуж?»

Билл щелкнула языком.

— Должно быть, свихнулся. Разве можно так…

— Я ему говорю: «У телефона миссис Корк», он кричит: «Ой, извините!» и вешает трубку. Не знаешь, кто бы это мог быть?

Билл получила возможность блеснуть информацией.

— Могу достоверно сказать, кто это был. Это был мой знакомый, молодой писатель по имени Джо Дэвенпорт. Мы вместе работали в «Суперба-Лльюэлин», пока его не выперли. Тогда он отправился в Голливуд. Ничего удивительного в том, что он делал предложение Кей. Он обращается к ней с этим каждый час. Он любит ее со страстью, какую нечасто увидишь у сотрудников «Суперба-Лльюэлин».

— Боже всемогущий!

— Ты что, не одобряешь любовь во цвете лет?

— Только не между моей племянницей и безработным голливудским писакой.

— Хоть Джо сейчас и без работы, его ждет блестящее будущее, если только найдется добрая душа, которая отважится одолжить ему двадцать тысяч долларов. С этим капиталом он купит посредническое агентство. Ты, кстати, не ссудишь ему эту сумму?

— Ни за что. А Кей его любит?

— Когда я о нем заговариваю, она смущенно хихикает. Возможно, это добрый знак. Надо посоветоваться с Дороти Дикс.

Адела рассердилась.

— Что значит — добрый знак? Если она втюрилась в такого типа, это катастрофа. Я надеюсь, она выйдет замуж за лорда Тофема. Потому я ее сюда и пригласила. Он один из самых богатых людей Англии.

— Это ты уже говорила.

— Мне стоило неимоверных трудов вытащить его из лап Глории Пирбрайтс только для того, чтобы Кей могла с ним познакомиться. Глория прилипла к нему как банный лист. Я буду очень серьезно разговаривать с Кей. Никаких глупостей не допущу.

— А почему бы не напустить на нее Смидли?

— Смидли?

— На мой взгляд, мужчины в таких случаях выглядят убедительнее. Женщины склонны к истерике. А Смидли все-таки — брат мужа сестры ее отца. Он, можно сказать, выступит в роли благородного предка.

Адела издала звук, который у женщины менее выдающейся наружности был бы воспринят как храп.

— Да разве он на это способен! Эта овца мухи не обидит.

— А есть овцы, которые обидят?

— О!

— Так что?

Адела осуждающе смотрела на Билл. От нее веяло холодом. В целой сотне немых фильмов она именно так смотрела на толпу пьяных буянов, грозящих обидеть нашу крошку. В голове Аделы, видно, забродила мысль, от которой сестринская любовь сошла на нет.

— Смидли! — повторила она. — Только сейчас вспомнила, что хотела поговорить с тобой о чем-то важном, а эта Кей спутала мне все карты. Вильгельмина, ты давала Смидли деньги?

Билл надеялась, что этот эпизод будет сохранен в тайне, но, очевидно, надежда не оправдалась. Она постаралась ответить со всей небрежностью, на какую оказалась способна в данный момент.

— Да, а что? Одолжила ему сотняшку.

— Идиотка!

— Извини. Не могла противостоять его умоляющему взгляду.

— Тебе небезынтересно будет узнать, что он ушел на всю ночь, как я подозреваю, на какую-нибудь пьяную оргию. После завтрака я зашла к нему в спальню. Постель не смята. Он улизнул в Лос-Анджелес вместе с твоей драгоценной сот-няшкой.

Билл попыталась потушить разгоравшийся пожар.

— Зачем же паниковать? Он уже несколько лет никуда не выбирался. Что за беда, если он слегка развлечется? Мальчишкам надо чувствовать себя свободными.

— Смидли не мальчишка. Я всегда говорила и говорю: стоит свернуть на кривую дорожку, нами овладевают бесы, преграждающие дорогу к счастью и…

— Оставь ты эту чепуху!

— Это не чепуха, это единственно правильный взгляд на вещи.

Адела нажала кнопку звонка.

— Одно хорошо, — продолжила она. — Он скорее всего не вернется к обеду, а если и явится, будет не в состоянии сесть за стол и не станет надоедать мистеру Глутцу бесконечными историями про Бродвей в тридцатые годы.

— Вот и ладушки, — подхватила Билл. — Нет худа без добра. А чего это ты названиваешь?

— Я жду массажистку. Фиппс, — обратилась она к вошедшему дворецкому, — пришла массажистка?

— Да, мадам.

— Она в моей комнате?

— Да, мадам.

— Спасибо, — холодно сказала Адела. — Да, Фиппс!

— Мадам?

Лицо Аделы, которое словно застыло, когда речь зашла о Смидли, совсем окаменело.

— Я собиралась побеседовать с вами, Фиппс, сообщить вам новость, которая, как я думаю, вас заинтересует.

— Слушаю, мадам.

— Вы уволены! — объявила Адела, выпуская на волю пресловутые вулканические страсти, испепелившие дворецкого как огнемет.

ГЛАВА V

Как уже приходилось отмечать автору этих строк, дворецкие, судя по его наблюдениям за этой породой людей, великолепно умеют скрывать свои чувства. Какие бы бури ни бушевали в их сердцах, внешне они остаются невозмутимыми, как индейцы за карточным столом, так что редко кому удается застать их врасплох. Но в этот момент Фиппс явно утратил над собой контроль. Челюсть у него отвалилась, глаза округлились от ужаса.

Он устремил свой затравленный взор на Билл. «Неужто ты нарушила свое обещание?» — безмолвно вопрошал этот взгляд. «Бог свидетель — нет, — так же безмолвно ответили глаза Билл. — Ни словечка не обронила. Тут какая-то тайна, и я просто теряюсь в догадках».

Взорвав эту бомбу, Адела еще не исчерпала свою ярость до дна.

— Уволен, мадам? — пролепетал Фиппс.

— Вот именно.

— Но, мадам…

Билл, недолго думая, бесцеременно вмешалась в их диалог. Согласно словарю синонимов, Билл была изумлена, поражена, огорошена, растерянна и поставлена в тупик, но она была не из тех, кто кротко смиряется с обстоятельствами. Фиппс вызывал у нее симпатию, она желала ему добра и не забыла, что он доверился ей, сказав, что желал бы остаться на службе у Аделы. Понять это желание Билл не могла, но раз уж ему этого хотелось, то вердикт хозяйки прогремел для него как гром среди ясного неба. Это примерно то же самое, думала Билл, что вчера довелось испытать ей самой, когда Джо Дэвенпорт сообщил, что весь его капитал состоит из кучки долларов и восьми тысяч жестянок с супом.

— Ты что, сдурела? Не можешь же ты вправду уволить Фиппса!

Еще секунду назад очевидец поклялся бы, что выглядеть суровее и грознее Владычицы Вулкана Страстей просто немыслимо. Но при этих словах от Аделы Корк повеяло прямо-таки арктическим холодом.

— Это я-то не могу? — переспросила она. — Будь свидетелем.

Пришел черед Билл выйти из себя. В иные моменты — вроде этого — на нее находило ностальгическое желание вернуться во дни детства, в то золотое время, когда она легко могла утихомирить Аделу, дав ей подзатыльник или запустив в нее тем, что попадется под руку.

— Ну, что это! Ты похожа на индейца, меняющего драгоценную жемчужину на стекляшку. Я в ваших краях недавно, но успела понять, что такими дворецкими, как Фиппс, не бросаются.

— Спасибо на добром слове, мадам.

— Он просто бесподобен. Сокровище из казны короля Артура. Он придает твоему имению блеск. Слышишь скрип зубовный, вырывающийся у сонма завистников, не сумевших заполучить его к себе в дом? Уволить! Что за дикая мысль! Какой идиот вбил тебе ее в голову?

Ни один мускул не дрогнул на каменном лице Аделы.

— Ты все сказала?

— Нет. Но я тебя с интересом выслушаю.

— Я увольняю Фиппса по очень простой причине. Разве ты не выгнала бы дворецкого, который обшаривает твою спальню?

— Что-что?"

— Что слышала. Пару дней назад я застала его у себя в комнате, он рылся в шкафу. Сказал, паука приметил.

— Мадам…

Адела величественным жестом заставила его умолкнуть. Она продолжила свою речь, и голос ее становился похожим на громовые раскаты.

— А вчера он опять мне попался. Сказал, что увидел мышь. Как будто в моей спальне могут оказаться пауки или мыши! И вообще, даже если бы она кишела пауками и мышами, разве его дело их ловить? Я сказала, что если еще хоть раз застану его у себя в спальне, уволю. И вот нынче утром, когда я собиралась в Пасадену, мне пришлось вернуться за носовым платком — а он уже тут как тут, пожалте вам, под туалетным столиком, высматривает что-то. Вы покинете этот дом в конце недели, Фиппс. Надеюсь, — закончила она, взявшись за ручку двери, — я достаточно демократически мыслящая женщина, но не до такой степени, чтобы делить свою спальню с дворецким.

Грохот захлопнувшейся двери стих, и воцарилась тишина. Билл напряженно пыталась осмыслить случившееся. Фиппс будто прирос к месту, на котором его застали первые обращенные к нему слова хозяйки, всем своим видом демонстрируя состояние человека, внезапно получившего удар в солнечное сплетение.

— Бога ради, Фиппс, объясни мне, что происходит? — выговорила наконец Билл.

Дворецкий, словно мужская ипостась Галатеи, начал подавать первые признаки жизни. Лицо его было залито бледностью, челюсть отвалилась.

— Позвольте, мадам, глоток вашего виски с содовой, — тихо сказал он. — Я редко себе позволяю, но сейчас случай исключительный.

— На здоровье.

— Благодарю, мадам.

— А теперь, — сказала Билл, пронзая дворецкого посуровевшим взором, — сделай милость, внеси ясность. Ты что же, взялся за старое? Помнится, ты меня уверял, будто завязал с прошлым.

— Ни в коем случае, мадам.

— А какого же черта ты выискивал в хозяйском шкафу и чего ради тебе понадобилось ползать под туалетным столиком?

— Я кое-что искал, мадам.

— Это я уже поняла. Что именно?

Дворецкий снова взглянул на собеседницу испытующим взглядом, будто оценивая, стоит ли ей довериться. Как и в предыдущий раз, результаты инспекции оказались удовлетворительными. После короткой паузы он ответил ей свистящим шепотом бывалого человека, знающего, что стены имеют уши.

— Дневник покойной мисс Флорес, мадам.

— Боже милосердный! — простонала Билл. — Уж не тот ли, за которым я сюда явилась?

Фиппса, окончательно решившегося на крайнюю доверительность, понесло.

— Эту мысль подало мне одно замечание мистера Смидли. Как-то вечером за ужином мистер Смидли обмолвился насчет того, что, покойная мисс Флорес скорее всего вела дневник, а коли так, он должен храниться где-нибудь в доме. Я в тот момент подавал картофель, и у меня блюдо чуть не выпало из рук, мадам. Меня осенило, что дневнику, который могла вести покойная мисс Флорес, просто цены нет, и ежели его найти…

Билл в упор смотрела на Фиппса.

— Тебе знакомо такое чувство, Фиппс, когда тебе что-нибудь говорят, а ты будто это уже однажды слышал? Словно вновь зазвучали звуки старинной песни, которую тебе пели в детстве?

— Нет, мадам.

— Но это бывает. Однако продолжай.

— Благодарю, мадам. Я говорил, что такой дневник должен быть чрезвычайно ценным. Покойная мисс Флорес, мадам, была дама темпераментная, если можно так выразиться. За этот дневник многие заплатили бы очень дорого.

— С этим не поспоришь. Итак, ты его искал.

— Да, мадам.

— Но не нашел?

— Нет, мадам.

— Плохо дело.

— Да, мадам. Обдумывая ситуацию, я пришел к выводу, что, если покойная мисс Флорес вела дневник, она бы прятала его где-нибудь в спальне, которую теперь занимает миссис Корк.

— И ты сказал себе: фас!

— Не совсем так, мадам, но я продолжил упорные поиски в полной уверенности, что рано или поздно нападу на след искомого дневника.

— Вот почему ты так боялся за свое место?

— Точно, мадам. А теперь вот мне придется покинуть его в конце недели. Как же это горько, мадам, — произнес Фиппс со вздохом, исходившим из самой глубины души.

Билл прониклась сочувствием.

— У тебя в запасе пара дней.

— Но миссис Корк настороже, мадам. Она прямо как тигрица, оберегающая своих детенышей от нападения врага.

Билл передернула плечами.

— Мне больно на тебя смотреть, но я теряюсь, что тут можно посоветовать…

— Ничего, мадам.

— Проблема.

— Да, мадам.

— Ты мог бы…

Билл осеклась. Она чуть было не предложила дворецкому проникнуть в спальню Аделы, подлив ей патентованного снотворного, которое, по слухам, могло свалить с ног кого угодно. У нее как раз было немного в запасе — презент одного бармена с Третьей авеню, с которым она была в теплых отношениях, — и Билл с удовольствием одолжила бы нужную порцию Фиппсу ради такого случая, но как раз в этот момент в комнату с террасы зашла Кей. На плече у нее висела сумка с клюшками для гольфа. Доверительную беседу пришлось прервать.

— Привет, Билл! — бросила Кей.

— Доброе утро, крошка.

— Доброе утро, Фиппс!

— Доброе утро, мисс.

Раскрасневшаяся от игры, побронзовевшая от калифорнийского солнышка, Кей была на загляденье хороша. Глядя на нее, Билл могла понять ход мыслей Джо Дэвенпорта и его привычку делать ей предложение каждый божий час.

— Что это вы такие серьезные? — спросила Кей. — Случилось что-нибудь?

— Мы с Фиппсом обсуждали обстановку в Китае, — ответила Билл. — Он, оказывается, дока в политике.

— Продолжайте, не. обращайте на меня внимания.

— Ничего, мы в другой раз побеседуем. Правда, Фиппс?

— В любое удобное для вас время, мадам. Кей швырнула сумку с клюшками в угол.

— Ну что, Билл, заработалась?

— Как проклятая.

— Все над мемуарами?

— Все над мемуарами.

— И что, интересно?

— Ни капельки. Кто бы мог подумать, что звезды немого кино влачили такое тоскливое существование! Просто грех тратить отпущенный мне Богом талант на это занудство.

— Жаль, что тебе позволили уйти со студии.

— Их проблемы. У меня как раз зародилась гениальная идея лучшего фильма категории «Б» всех времен и народов, и «Суперба-Лльюэлин» готова была это напечатать. А тут они по дурости отказались от моих услуг. Им же хуже. Я пошлю текст в «Ужасные истории». Сюжет таков: безумный ученый держит взаперти девушку, которую пытается превратить в омара.

— Омара?

— Ну да. Это такие чудовища, похожие на кинопродюсеров. Так вот, злодей собрал кучу омаров, перемесил их, вытянул из них все соки и уже собирался впрыснуть это дело в спинной мозг малютки, но тут в лабораторию ворвался ее нареченный и вызволил бедняжку.

— А почему он это сделал?

— Не хотел, чтобы девушка, которую он любил, превращалась в существо, похожее на кинопродюсера. По-моему, нормальная психология, не находишь?

— Я имела в виду ученого, ему-то это зачем?

— Причуда гения. Знаешь, что творится в головах у этих умников!

— Забавная история. Очень аппетитная.

— И достаточно калорийная. А тебя, Фиппс, никогда в омара не превращали?

— Нет, мадам.

— Ты уверен? Подумай хорошенько.

— Нет, мадам, не имею такого опыта.

— Ну пойди спроси кухарку, не превращали ли ее.

— Слушаюсь, мадам, — почтительно ответил дворецкий и покинул комнату. На его лице вновь была маска профессиональной невозмутимости, и даже Шерлок Холмс, глядя на это бесстрастное лицо, не догадался бы, какие страсти раздирали грудь под униформой.

— А к чему эти расследования? — осведомилась Кей.

— Я взыскательный художник. Мне нужно хорошо разбираться в материале. Если я пишу гангстерскую историю, апробирую ее в гангстерской среде. Если пишу про водородную бомбу, консультируюсь в фирме, которая выпускает водородные бомбы. И так далее.

— У вас очень увлекательная профессия, мисс Шэннон.

— Благодаря ей я познакомилась с массой интересных людей. Ни у кого в Соединенных Штатах нет таких связей среди жуликов и мошенников, как у меня. Все они присылают мне поздравительные открытки на Рождество.

— Ты, стало быть, опасная птичка, Билл. Как только тебя тетя Адела терпит у себя в доме?

— Ей приходится меня терпеть, потому что я ваяю ей мемуары практически задарма. А она не может устоять перед халявой. Кстати, что это за выражение — опасная птичка? Никакого уважения к старшим. Между прочим, я послала Фиппса поболтать с кухаркой, чтобы он малость отвлекся от тягостных дум. Адела его только что выперла.

— Выперла Фиппса? За что?

— Длинная история, расскажу как-нибудь в другой раз. Напомни мне потом. Скажи лучше, как тебе игралось?

— Продулась с позором. Лорд Тофем меня сделал.

— Да, он уж тут распускал хвост.

— Значит, ты его видела? Где он?

— Думаю, все еще треплется по телефону. Пошел позвонить через океан своему дружку за Аделин счет, какому-то не то Бинго, не то Стинго в Лондон. Кстати, о телефонах: Адела сказала, что вчера сюда звонил твой приятель. Она желает обсудить с тобой этот вопрос.

— Какой приятель?

— У тебя что их — дюжина? Джо Дэвенпорт. Адела выслушала от него адресованное тебе предложение выйти замуж, и можешь себе представить, что теперь у нее в голове. Она надеется выдать тебя за этого обаятельного недоумка, обломка английской аристократии.

— В самом деле? Вот зачем она меня сюда пригласила!

— Так она мне и сказала.

— Конечно, это большая честь — стать женой чемпиона по гольфу. Но, с другой стороны…

— Вот именно. С другой стороны. Имей в виду, что, если ты выйдешь за Тофема, народишь полдюжины таких же недоумков с оксфордским произношением.

— Мисс Шэннон, как можно!

— Это так, к слову. Вошел Фиппс.

— Кухарка просила передать, что ее никогда не превращали в омара, мадам.

— Отнесемся к этому факту как истинные мужчины, Фиппс. Стиснем зубы, ладно?

— Да, мадам. Не могли бы вы мне сказать, где сейчас находится миссис Корк, мадам?

— Полагаю, у себя в комнате. Ты знаешь, где это. Она ведь собиралась на сеанс массажа, помнишь?

— Ах, правильно, мадам.

— Хочешь пойти к ней?

— Да, мадам.

— Я бы на твоем месте воздержалась.

— Что делать, мадам!

— А зачем она тебе понадобилась?

— Я хотел сообщить миссис Корк, что прибыл мистер Дэвенпорт.

Кей издала крик:

— Что?

— Да, мисс. Он в гараже, ставит машину. Его чемоданы уже в холле.

— Чемоданы?

— Да, мисс. Насколько я понял, этот джентльмен провел вечер с мистером Смидли, и он пригласил его погостить у нас несколько недель. Благодарю вас, мисс.

Фиппс отвесил полупоклон и удалился.

ГЛАВА VI

Билл первой нарушила молчание, воцарившееся после его ухода.

— Ну и дела, — сказала она.

Кей не реагировала. У нее перехватило дыхание. Известие, которое принес Фиппс, заставило ее почувствовать себя героиней одного из немых фильмов, в которых блистала ее тетушка Адела, повествовавших о преследовании добродетельных девушек коварными соблазнителями. Она знала, что Джо — упорный молодой человек, но никак не подозревала, что его упорство достигает таких немыслимых масштабов. Никто из самых развязных завсегдатаев злачных мест или самых бородатых и отчаянных латиноамериканцев не решился бы явиться с чемоданами в дом миссис Альберт Корк по приглашению ее нищего родственника.

— Ну и дела, — повторила Билл. — Какая бездна гостеприимства открылась в этом Смидли! Как у южанина какого-нибудь.

— Он, должно быть, чокнулся, — сказала Кей. — С какой стати он приглашает сюда гостей! Это же не его дом.

— Адела не замедлит ему на это указать.

Внимание Кей переключилось на другой аспект проблемы.

— А что имел в виду Фиппс, говоря, что дядя Смидли провел вечер с Джо? Он же никогда никуда не выезжает. Он сам мне говорил.

— Вчера как раз выехал.

— Вот почему он не присутствовал на обеде. А я думала, у него голова болит.

— Очень вероятно, что болит.

Кей разволновалась. Она очень нежно относилась к дяде Смидли, и теперь ее чувствительное сердце трепетало от мысли о последствиях его скоропалительного знакомства.

— Думаете, тетя Адела задаст ему перцу?

— Если хочешь поспорить, ставь пять против десяти. Но оставим пока Смидли в покое, — сказала Билл. — Давай лучше обратимся к торжественной встрече, которая будет иметь место через минуту-другую. Значит, твой молодой человек прогостит у нас несколько недель? Ничего себе!..

Кей зарделась. Возможно, оттого, что Билл, чья киношная выучка приучила ее к тому, что романтические эпизоды требуют музыкального сопровождения, замурлыкала «Свадебный вальс» Мендельсона, вкладывая в мелодию изрядную долю чувства.

— Не называй его моим молодым человеком. Что же касается продолжительности визита, то он, скорее всего, ограничится несколькими минутами.

— Думаешь, Адела его выгонит?

— А ты сомневаешься?

— Ну, если я употреблю все свое красноречие… Мы, ветераны «Суперба-Лльюэлин», должны проявлять солидарность.

На пороге возник Фиппс.

— Мистер Дэвенпорт! — провозгласил он, и вошел Джо, осветив комнату — как показалось Билл — солнечным светом. Несмотря на легкую головную боль, неизбежную наутро после вечера, проведенного в обществе Смидли Корка, заядлого кутилы, вырвавшегося на свободу после пятилетнего воздержания, Джо пребывал в самом радужном настроении. Он поклонился Билл и Кей, в особенности последней, с изяществом, не уступающим манерам лорда Тофема.

— Общий привет, — сказал он и несомненно добавил бы, что это самый безумный и самый веселый день радостного нового года, если бы дал себе труд подумать. — Привет, Билл.

— Привет, Джо.

— Будь я проклят, если передо мною не моя подружка Кей. Привет, Кей.

— Доброе утро.

— Ну, вот и я. А где хозяйка?

— У нее сеанс массажа. Если бы я знала, что ты заявишься в гости, Джо, я бы пирог испекла. Мы чуть в обморок не попадали, когда Фиппс нам объявил, что ты решил сделать сюрприз моей сестре Аделе.

— Неприятный сюрприз, — добавила Кей.

Джо сник. Так-то вы меня встречаете, говорил его печально-укоризненный взгляд. В это счастливейшее из утр он надеялся увидеть радостно улыбающиеся ему лица. А вместо этого его окатили ушатом холодной воды — кому понравится, когда вот так открыто заявляют, что ты гость нежеланный.

— У меня разыгралось воображение, — смиренно сказал он, — или я на самом деле встречаю прохладный прием? Я, к вашему сведению, не прокаженный.

— Да все равно что прокаженный, — отрезала Кей.

— Не хочешь же ты сказать, что миссис Корк мне не обрадуется?

— Если отделаешься легкими телесными повреждениями — считай, что тебе повезло. Я, между прочим, тебя предупреждала. Помнишь, за обедом?

Билл решила вмешаться. На ее взгляд, беседа принимала излишне резкий тон.

— Что за чушь, — сказала она. — Ты сможешь найти настоящее южнокалифорнийское гостеприимство. Погоди только, пока я сделаю Аделе соответствующее внушение.

— Неужели тетя Адела поддается внушению?

— С моей стороны — да. Я сыграю на ее чувствах как по нотам. Не волнуйся, Джо. Гарантирую тебе любовь и ласку. Так ты, говорят, вчера подружился с нашим Смидли?

— Да.

— Какое странное стечение обстоятельств.

— Ничего странного. Я как раз проезжал мимо ваших ворот в такси, а он выходил на улицу, и мы побратались.

— А что ты делал в такси возле наших ворот?

— Да так, осматривал окрестности. Я подвез его в центр. Когда выяснилось, что и он на мели, и я, было вполне естественным объединить силы. Для грунтовки мы закусили в ресторане Майка Романоффа.

— А потом?

— Потом заглянули в «Могамбо». Там он начал потихоньку отвязываться.

— Могу себе представить.

— Потом мы отправились к Чиро.

— Где он продолжил отвязываться, надо полагать.

— И успешно продолжил.

— Тогда-то он и пригласил тебя сюда погостить?

— Да.

Билл понимающе кивнула.

— Картина вырисовывается со всей ясностью. Сперва он взгромоздился на стол, стянул пиджак и пригласил желающих сразиться с ним подходить по двое.

— По трое.

— Потом он помягчел сердцем. Слез со стола, надел пиджак, всплакнул и стал всех подряд приглашать в его дом на холме. «А уж ты, друг, обязательно должен приехать», — сказал он тебе.

— Ты прямо будто вместе с нами сидела.

— Увы, нет. Что же было дальше?

— Я вдруг его потерял. Только что он был тут, и глядь — нет его. Прямо как в цирке. Знаешь, есть такой трюк — «индийская веревка»?

— Нет, но мне понятно, что ты имеешь в виду.

— Словом, сгинул, как не было. Куда делся — ума не приложу.

— Скорее всего в одно из многочисленных заведений на бульваре Вентура. Я знаю его маршруты в таких ситуациях. Очевидцы информировали. Он любит пошататься и поглазеть на свеженькие личики. А на бульваре Вентура личики всегда свеженькие и приятные. Причем в такие моменты ему для полноты самовыражения хочется быть одному. И тут уж, Кей, нам его с целой сворой ищеек не отыскать и домой не завлечь.

— Но стоило бы попробовать.

— Постель его не смята.

— Он что, не ложился?

— Адела говорит — нет. Она зашла к нему в спальню после завтрака. Его не было всю ночь.

— Что же он себя так не жалеет! И на это у Билл был ответ.

— Он болван. Я наблюдаю за Смидли Корком всю его жизнь, с детских лет до взрослого состояния. В детстве он был маленьким болванчиком. Теперь он большой болванище. А вот скажи. — обратилась Билл к Джо, после того как Кей выбежала из комнаты, — показывал ли Смидли свой коронный номер, Беатрис Лилли?

— Нет, не припоминаю.

— Как правило, он всегда с ним выступает в таких случаях. Как говорят очевидцы. Сначала он изображает Беатрис Лилли, потом — на бис — «Гунгу Дин»[10] покойного Редьярда Киплинга. Потрясающее, должно быть, зрелище. А как ты скоротал томительные часы ожидания встречи?

Лицо Джо, помрачневшее после той характеристики миссис Корк, которую ему пришлось выслушать, снова прояснилось. Он встрепенулся.

— Билл, — сказал Джо, — меня распирает радость. Помнишь тех молодцов, которые принесли благие вести из Ахена в Гент?[11] Так вот, они не нюхали такого счастья, которое я сейчас испытываю. Потому что мои вести — истинно благие. Они даже тебя, моя дорогая Вильгельмина, выведут из спячки. Ты спрашиваешь, как я провел томительные часы ожидания? Так вот, когда я понял, что партнер созрел, я приступил к делу.

У Билл поднялись брови.

— Какие могут быть дела со Смидли?

— Я торговал ему наш проект агентства по представлению авторских интересов. Переговоры шли непросто, потому что он никак не мог сосредоточиться. Я объясняю суть дела с кристальной ясностью, а он откидывается на спинку стула и смотрит на меня стеклянными глазами, как рыба на сковородке. Я спрашиваю: «Ну, что вы на это скажете?» — а он вскакивает и орет какие-то допотопные университетские кричалки. Приходится начинать все снова-здорово. Так что процесс доводки клиента до кондиции был крайне затруднен. Но я не сдавался, гнул свое и теперь, дорогой партнер, с чувством удовлетворения могу доложить тебе, что дело сделано. Улучив момент, когда на него нашло временное просветление, я взял быка за рога, и вот результат: он ссужает нам двадцать тысяч долларов, необходимых, чтобы вскарабкаться на первую ступеньку лестницы, ведущей к процветанию. Господи, Билл, — озадаченно воскликнул Джо: — где же аплодисменты? Ты что — не слышала, что я сказал? Папаша Корк определенно обещал нам двадцать тысяч баксов, необходимых для приобретения агентства.

Лицо Билл приняло печальный и жалостливый вид, гримасу матери, вынужденной уведомить обожаемое дитя, что его шансы на получение конфетки близки к нулю.

— Одна загвоздка, — сказала она.

— Какая еще загвоздка?

— Проблема в том, что у Смидли нет ни цента.

— Как?

— Ни цента.

Джо остолбенел. Он не мог уразуметь этих слов.

— Ты сама говорила, что он миллионер.

— Никогда я этого не говорила.

— Как же! Вчера в отеле. Ты сказала, что твоя сестра вышла замуж за миллионера.

Печаль на лице Билл стала еще безысходней.

— Смидли — не муж Аделы, мой дорогой заблудший друг. Мужа Аделы больше нет с нами. Он там, — Алела воздела палец к небесам. — Смидли— всего-навсего брат покойного, не имеющий, как я уже сказала, ни гроша за душой. Это не преувеличение, ибо я не сомневаюсь, что после вчерашнего загула у него ни цента не осталось от той сотни, которую я ему одолжила.

Джо был уязвлен в самую душу.

— Иначе говоря, он вчера дурил мне башку?

— Он не нарочно.

— По чистой случайности, да?

Билл вздохнула. Она чувствовала себя словно мать, которая, вдобавок к необходимости уведомить дитя о том, что оно не получит конфетки, еще и принуждена заехать ему кистенем по макушке.

— Дело обстоит так, Джо. После возлияний Смидли посещают приступы мании величия. Ему чудится, будто вернулись прежние деньки, когда у него и впрямь водились немалые деньжата. Пока он не просадил все на мюзиклы, которые не выдерживали более одного представления, на театральные ангажементы, на спектакли, которые никто не посещал, на чехословацкий балет и сезоны «Гранд-Опера» по английски. Было время, когда Смидли считался одной из самых примечательных фигур на Бродвее. Ни у кого не было столько неудачных проектов, сколько у него. Как только возникала очередная бредовая идея, безусловно обреченная на провал, незамедлительно обращались к Смидли. Это не могло длиться долго. Пять лет назад последние его несколько тысяч ухнули в дурацкую французскую комедию, которая шла с пятницы по воскресенье, и с тех пор у него не осталось ни пенни. Он живет на три четвертака в день, которые ему из милости выдает моя сестра Адела.

Она сделала паузу, и Джо, вцепившийся пальцами в подлокотники, ослабил хватку.

— Понятно, — проговорил он.

— Боюсь, я нанесла тебе удар.

— Да, пожалуй. Пойду выйду в сад, проветрю мозги.

— Мне следовало бы тебя подготовить.

— Какая разница, — тупо ответил Джо.

Он с поникшей головой вышел на террасу, и Адела, как раз в этот момент появившаяся на пороге из холла, проводила его удивленным взглядом.

— Это кто такой? — спросила она.

— А? — рассеянно отозвалась Билл. Ее мысли были заняты Джо, пережившим крушение своих надежд.

— Что это за странный молодой человек, который только что вышел?

Билл собрала силы для битвы.

— Молодой человек, о котором ты спрашиваешь, — ответила она, — нисколько не странный. Он абсолютно нормальный, уравновешенный молодой человек из породы тех, кто превратил Америку в процветающую страну. Это Джо Дэвенпорт. Если помнишь, мы как раз о нем недавно говорили.

Адела взвилась.

— Дэвенпорт! Тот самый! Что он тут делает? Кто его пригласил?

— Не я во всяком случае. Смидли.

Прекрасные глаза Аделы чуть не вылезли из орбит. Сейчас она была похожа на Луизу де Керуай в ее самые грозные минуты. Если бы кому-нибудь из бывших коллег эпохи немого кино случилось проходить мимо и увидеть ее лицо, бедняга вскарабкался бы на ближайшую пальму, и сманить его оттуда нельзя было бы ни за какие коврижки. Именно так она выглядела в те давние дни, когда входила в комнату режиссера со словами: «Мне надо сказать вам несколько слов, мистер такой-то».

— Я не ослышалась? Смидли? Смидли! Приглашает гостей в мой дом?

— Нет, не ослышалась. Получилось так, что они вчера познакомились и погуляли вместе, после чего Смидли зазвал его сюда на недельку-другую. Джо тебе понравится. Чудный парень.

— Ха-ха!

Билл посуровела.

— Теперь послушай меня, Адела, — сказала она. — Я предвидела, что ты, может, будешь не вполне довольна, и разработала свой план.

— А я разработала свой. Я прикажу Фиппсу вышвырнуть этого субъекта вон.

— Нет, не прикажешь. Ты окажешь ему гостеприимство по всем правилам. Примешь как родного. Именно как родного. Адела, мы с тобой вместе росли!

— Я постаралась с тех пор выстроить жизнь по-своему.

— Когда мы были детьми, — непреклонно продолжила Билл холодным тоном, — я время от времени запускала тебе за воротник червей, чтобы ты не зарывалась. Если ты будешь упрямиться и не примешь Джо как следует, я возобновлю эту практику.

— Сейчас не время шутить.

— Это правда, и тебе будет совсем не смешно, когда ты, показывая после обеда мистеру Глутцу твой сад, почувствуешь, как я запускаю тебе за ворот горсть червяков.

Адела задохнулась от ярости. Сорок лет знакомства с сестрой Вильгельминой давали ей неприятное основание считать, что эти слова — не шутка. Кое перед чем Вильгельмина могла остановиться, но диапазон таких шагов был крайне ограничен.

— Ты на это способна?

— Разумеется, способна. И заметь, я имею в виду не одного жалкого червячка, а целую горсть. Крупных, жирных, скользких червей, Адела. Липких, склизлых, ползающих. Холодных, грязных…

Адела капитулировала.

— Можешь не утруждать себя подробностями, — сдавленно выговорила она.

— Значит, ты все поняла?

— Я готова проявить лояльность по отношению к твоему дружку.

— Хорошо. Эй, Джо! — позвала Билл, подходя к стеклянной двери. — Зайди на минутку! Начинай репетировать свою лучезарную улыбку, Адела. Мне не терпится посмотреть, как она раскроит твою физиономию от уха до уха. И когда ты обратишься к гостю, пусть твой голос зазвучит как у горлицы, кликающей своего любезного. Джо, позволь мне представить тебе хозяйку дома. Моя сестра, миссис Корк.

Джо все еще стоял с понурой головой. Общение с природой, представленной апельсиновыми и лимонными деревьями, пальмами и ящерицами, мало помогло ему превозмочь отчаяние, мертвой хваткой державшее его за горло. Он как в тумане увидел перед собой нечто женского рода, крупных размеров и рассеянно поклонился в этом направлении.

— Здравствуйте, — произнес он.

— Здравствуйте, — с видимым усилием ответствовала Адела:

— Я только что сообщила сестре, что ты собираешься у нее погостить, — сказала Билл. — Она без ума от радости. Правда, Адела?

Повисла недолгая пауза.

— Да, — сказала Адела.

— Она говорит — да. Так что пользуйся гостеприимством без всякого стеснения. Насколько я могу судить, тебя будут принимать как родного.

— Прекрасно.

— Да, я надеюсь, тебе понравится. Родным тут живется замечательно. А, лорд Тофем! — воскликнула Билл, увидев входящего джентльмена. — Идите сюда, пожмите руку Джо Дэвенпорту.

— Привет, — сказал лорд Тофем, выполняя пожелание Билл.

— Привет, — ответил Джо.

— Приветик.

— Да, — кивнул Джо.

Опять воцарилось недолгое молчание.

— Может, вы покажете мистеру Дэвенпорту его комнату, лорд Тофем? — сказала Адела, с трудом выговаривая слова. — Ту, что рядом с вашей.

— С удовольствием, — ответил лорд Тофем, потому что задание было ему вполне по силам. Он жестом предложил Джо следовать за ним. Через открытую дверь было слышно, как он начал описывать Джо свои утренние успехи на поле для гольфа.

Билл вздохнула с чувством выполненного долга.

— Ну, Адела, — сказала она, — тебя можно поздравить. Ты была великолепна. Нотка теплоты плюс аристократическая сдержанность. Просто царица Савская, приветствующая царя Соломона. Но что это с тобой? Тебя осенила какая-то идея?

На лицо Аделы набежало облачко задумчивости.

— Понять не могу, — ответила она, — что мне каждый раз мешало, когда у меня за время твоего визита возникало желание скинуть тебе с лестницы на голову что-нибудь потяжелее?

— Это самые грустные речи, которые мне когда-либо приходилось слышать или читать. А, Кей! Как успехи?

В комнату вошла озабоченная Кей.

— Нигде не могу его найти. Добрый день, тетя Адела. Я искала дядю Смидли.

Из ноздрей Аделы вырвался шумный свист, напоминающий паровозный гудок.

— Я сама его ищу, — мрачно сказала она. — Хочу спросить, что это ему вздумалось приглашать своих мерзких дружков в мой дом.

Билл изобразила удивление.

— Ну вот, а мне показалось, что Джо тебе понравился. Ты была с ним так ласкова. Может, нам Фиппс поможет, — добавила она, увидев дворецкого, вносящего в комнату поднос с коктейлями. — Фиппс, ты не видел мистера Смидли?

— Со вчерашнего вечера — нет, мадам.

— И вы не знаете, где он? — спросила Кей.

— Знаю, мисс, — живо ответил дворецкий. — Он в тюрьме.

ГЛАВА VII

Присутствующие не сразу нашли в себе силы прокомментировать услышанное. Слова будто застряли у них в гортани, и им пришлось довольствоваться языком взглядов, который не всегда способен выразить все оттенки чувств. Первой заговорила Кей:

— В тюрьме?

— Да, мисс. Мистер Смидли находится в руках закона. Он позвонил мне по телефону нынче утром.

Душераздирающий крик вырвался из уст Аделы. Подсчитывая из недели в неделю расходы по дому и наблюдая, как за каждой едой ее родственничек берет себе по две порции каждого блюда, она порой мечтала — кто из нас не мечтает? — о том, как было бы хорошо, если бы в один прекрасный день он обратился в бесплотный дух, бренные останки которого упокоились бы в семейном склепе; но чтобы дело дошло до тюрьмы — это уж слишком. Тюремное заключение — плохая реклама не только для самого узника, но и для его близких. Перед ее глазами предстала газетная страница с шапкой: РОДСТВЕННИК АДЕЛЫ ШЭННОН В ТЮРЬМЕ и фотография самой Аделы Шэннон. Эта картина вызвала у нее очень неприятное ощущение, словно она проглотила тучу насекомых.

— Боже! — простонала она.

— Он предложил мне предпринять необходимые меры по соответствующим каналам, — продолжил Фиппс, — но я не смог отставить свои обязанности по дому.

— Надеюсь, ты не успел об этом кому-нибудь сболтнуть? — осведомилась Билл.

— Нет, мадам. Мистер Смидли попросил меня соблюдать конфиденциальность.

Адела судорожно сжимала и разжимала пальцы, будто смыкая их на шее деверя. У нее мелькнула мысль, что она допустила ошибку, не придушив Смидли вовремя. Вот уж действительно — крепка задним умом.

— Подробности знаешь? — спросила Билл.

— Да, мадам. Мистер Смидли меня проинформировал. Факты таковы. Во время вчерашнего визита в ночной клуб на бульваре Вентура он пырнул конферансье вилкой для устриц. Последний, видимо — застигнутый врасплох, справился с ситуацией и вызвал полицию, которая и доставила мистера Смидли в участок. Надеюсь, это не попадет в газеты, мадам.

— Я тоже надеюсь, Фиппс. Мое воображние отказывает, когда я пытаюсь представить, какой скандал раздует из этого дела Луэлла Парсонс.

— Да, мадам. Здесь воображение бессильно.

— Фиппс, — сдавленно вымолвила Адела, — вы свободны.

— Слушаюсь, мадам.

В отсутствие дворецкого Адела смогла дать полную волю переполнявшим ее чувствам. Она охарактеризовала деверя в словах, которые разили не хуже топора в руках отъявленного душегуба. Она нарисовала законченный портрет отсутствующего, и могла бы бесконечно добавлять к нему все новые и новые штрихи, если бы не задохнулась от ярости. Слушая ее, Билл прониклась невольным уважением к женщине, которую всегда недолюбливала. Конечно, подумала она, у Аде-лы тьма недостатков, но в красноречии ей не откажешь.

— Не напрягайся так, — ласково сказала она.

— Не напрягаться? Ха! На секунду он вырвался из-под моего надзора — и смотри, что натворил! Его только могила исправит.

В дверях вновь появился Фиппс.

— Я подумал, что вам, может, будет интересно узнать, мадам, — сказал он хриплым голосом, — что мистер Смидли только что вернулся. Он как раз входил через парадное, когда я шел через холл.

— Так он не в тюрьме? — спросила Кей.

— Очевидно, нет, мисс.

— Как он выглядит?

— Довольно смирно, мисс.

В глазах Аделы сверкнули молнии. Она вся пылала негодованием. Если бы кто ненароком сейчас дотронулся до нее, ему грозил бы ожог. Впрочем, никому и в голову не пришло бы в этот момент ее коснуться.

— Где он?

— Прошел к себе, мадам, побриться.

— И, наверное, принять душ, — заметила Билл.

— Он уже принял душ, мадам. Его помыли за казенный счет.

— Фиппс, — сказала Адела, — вы свободны.

— Слушаюсь, мадам.

— Ты бы поднялась наверх, Кей, и приглядела за ним, — посоветовала Билл. — У него наверняка сейчас рука неверна.

Кей как завороженная смотрела на Аделу, которая невидящим взглядом уставилась в пустоту. Ноздри ее угрожающе раздувались.

— Билл, сделай что-нибудь. Она сама себя не помнит.

— Ничего, — ответила Билл. — Когда ее обуревают чувства, Адела напоминает жрецов бога Ваала, которые пыряют себя ножами. Не беспокойся. Я о ней позабочусь.

— За тобой — как за каменной стеной, Билл.

— Да уж! Я — старая, верная.

— Бог тебе в помощь.

Кей заторопилась наверх, а Билл обернулась к Аделе, которая принялась скрежетать зубами.

— А теперь, Адела, — сухо скомандовала она, — утихомирься. Выпустила пар, и будет.

— Заткнись!

— Только об этом и мечтаю. Меня уже тошнит от тебя.

— Кому сказано!

Билл, закаленная в сестринских баталиях, уходящих корнями в седую древность, возвысила голос. Настал один из тех моментов, в которые она благодарила Провидение, даровавшее ей крепкие голосовые связки. С такой ситуацией справиться могла только женщина, не страдающая от слабости легких.

— Повторяю, меня от тебя тошнит. Того и гляди, кишки выпустишь из бедняги Смидли. Ты просто исчадие ада. Обожаешь тиранить ближних. Я всегда подозревала, что ты сама укокошила старину Корка.

Адела поспешила отвести от себя это обвинение.

— Мой муж попал под колеса туристского автобуса. Билл кивнула. В этой реплике безусловно была доля правды.

— Этот факт имел место, — согласилась она, — но его спровоцировало то, что бедняга был женат на тебе. Впрочем, обсуждать это бессмысленно, — смягчилась Билл. — Прости, если я была чересчур резка.

— Ты всегда резка чересчур.

— На этот раз больше, чем обычно. Дело в том, что я люблю Смидли. Я люблю его еще с тех пор, когда он был пятнадцатилетним прыщавым отроком. Я любила его в лучшие его годы, когда он швырял деньги на бродвейских дурочек. И я люблю его сейчас. Видно, в этом проявляется моя умственная неполноценность. Может, мне надо к психоаналитику наведаться. Как бы то ни было, факт остается фактом. Потому прошу тебя сбавить обороты и обращаться с ним помягче.

Адела взметнула брови.

— Уж я ли не мягко с ним обходилась! Пять лет он сидел у меня на шее. Это было очень нелегкое бремя.

— Выбирай выражения! Бремя!

— Ты обещала не грубить.

— Да, конечно. Но как прикажешь реагировать, когда ты держишь меня за идиотку, прикидываясь бедной овечкой, вынужденной откармливать ненасытного волчару? Бремя! Да ты бы без труда могла содержать целую дюжину таких как Смидли. Эл Корк оставил тебе столько денег, что черт на печь не вскинет, не говоря уж о том, что он завещал тебе не оставлять Смидли. И все то, что ты на него тратила, сторицей возмещалось — ты тешила свои садистские наклонности, держа его под каблуком. Ну что, я опять нагрубила?

— Да уж!

— Этого я и хотела. Ну ладно, хватит. Но не забывай, что милосердие несовместимо с понятием бремени. Меня учили, что оно — благословенная влага, орошающая сухую землю.

— Что за чушь!

— Не богохульствуй.

— Я…

Слова замерли на устах Аделы. Она превратилась в пантеру, завидевшую свою жертву. В комнату, сопровождаемый Кей, входил Смидли.

— А! — воскликнула она.

Смидли, всегда живой и подтянутый, выглядел изможденным и помятым, как римский император, слишком засидевшийся над фалернским. При всем старании полицейские, препроводившие его из ночного клуба в кутузку, не могли не испортить ему вид. Костюм, приобретенный в Палм Бич, выглядел так, будто его утюжили автобусом. Но для человека с криминальным прошлым, одетого наподобие профессионального бродяги, Смидли вошел в гостиную довольно бодро и без всяких следов робости на лице. Подбородок его — оба его подбородка — были подняты вверх, подбитый глаз глядел победно, будто Смидли черпал кураж и решимость из какого-то одному ему ведомого источника.

Адела напряглась.

— Итак, Смидли? — вопросила она.

— Что — итак?

— Отвечай на вопрос, — сказала Билл.

Смидли моргнул. Ему нелегко было сосредоточиться на предмете.

— А, привет, Билл!

— Привет, старый дружище.

— Я тебя не заметил. Я что-то с утра не прогляделся. Плывет перед глазами. А ты вроде пожелтела.

— Это тебе мерещится. У меня отличный цвет лица.

Адела, усевшаяся за письменный стол, повелительно постукивала по нему костяшками пальцев. Сейчас ей бы больше приличествовал судейский молоток, но, как и Фиппсу, обходившемуся в своей предыдущей профессии без подручных инструментов, для выражения чувств ей вполне довольно было и своих костяшек.

— Не время обсуждать внешность Вильгельмины, — постановила она. — Я жду объяснений.

Билл подняла брови.

— Ты полагаешь, что нужно объяснять, с какой стати он пырнул вилкой конферансье? Что ж тут необыкновенного! Дело житейское. Мне было бы интересно узнать, почему ты не в тюрьме, Смидли. Фиппс дал нам понять, что тебя заточили в узилище с сырыми стенами, кишащее крысами. Что же случилось? Дочь тюремщика передала тебе напильник в пироге?

— Меня выпустили с извинениями.

— Вот видишь, — торжествующе воскликнула Билл, — нет предела милосердию! Значит, я была опять права.

Адела испустила сдавленный стон, стон страдалицы, призывающей небеса в свидетели совершаемой против нее несправедливости. Голос ее дрожал, как дрожал бы во дни ее экранного триумфа, не будь тогда ее страдания выписаны в титрах белым по черному.

— Какой позор! — выкрикнула она. — Деверь Аделы Шэннон сидит в тюряге с лос-анджелесским отребьем!

Кей перехватила взгляд тети.

— От сумы да от тюрьмы не зарекайся. Там всякие люди попадаются.

— И все, наверное, общаются запросто, — прибавила Билл.

— Черного галстука довольно, белый необязателен.

— Прошу вас! — взмолилась Адела.

И снова обратила взор к недавнему узнику.

— Итак, Смидли? Я все еще жду объяснений.

— Скажи ей, что бедное сердце никогда не утешится.

— Вильгельмина, прошу тебя!

— Это же правда, — возразила Билл. — Кого хочешь спроси.

— У тебя есть объяснение?

Неловкое шевеленье верхней части туловища указывало на то, что Смидли намерен распрямить плечи.

— Разумеется, у меня есть объяснение. Полное и удовлетворительное объяснение. Я праздновал.

— Праздновал? Что праздновал?

— Самую замечательную удачу, которая только может свалиться на заслуживающего ее человека. Я как раз говорил об этом Кей наверху.

Кей кивнула.

— Очень романтическая история, — подтвердила она. — Как раз для фильма категории «Б».

Билл нахмурилась.

— Не упоминай в моем присутствии фильмы категории «Б», крошка. Не поворачивай нож в ране.

— Прости, Билл.

— Ничего, дитя мое. Ты просто брякнула не подумав. Продолжай, Смидли.

Смидли выпятил грудь. Настал его момент. Нечасто ему удавалось быть объектом внимания в домашнем кругу. У него в запасе накопилось множество историй, но Адела всегда обрывала его на первой фразе. Впервые за последние пять лет ему предоставлялась возможность взять слово.

— Ну так вот, — начал он. — Как справедливо заметила Кей, это очень романтическая история. Вчера вечером я сидел на террасе, размышляя о том о сем, и вдруг мой ангел-хранитель шепнул мне на ушко…

— Давай без предисловий, — сурово прервала его Адела. Смидли бросил в ее сторону укоризненный взгляд.

— Без предисловий нельзя.

— Правда, — вмешалась Кей. — Вы непременно должны услышать про ангела-хранителя.

— Мне всегда интересно послушать про ангелов-хранителей, — подбодрила его Билл. — Так что же он тебе такое шепнул?

— Он прошептал: «Смидли, старина, загляни-ка на гардероб».

Адела смежила веки. Она что-то говорила про себя. Возможно, то была молитва. Хотя, скорее всего, что-то другое.

— Это невыносимо.

— А мне, напротив, ужасно интересно, — сказала Билл. — Так бы и слушала. Продолжай, Смидли. Что за гардероб? Где?

— Тот, что в спальне Аделы.

Адела затряслась. В этом не было ничего удивительного. Представьте себя на месте женщины, в чье спальное уединение столь бесцеремонно врываются. Сперва Фиппс, потом Смидли. В конце концов, это ее спальня или перрон Центрального вокзала в Нью-Йорке?

Она пронзила оратора взглядом.

— Ты шарил в моей комнате?

— Да, я туда на минутку заглянул. В поисках того, что ищу. Билл осенило.

— Ба! — воскликнула она. — Неужто дневник?

— Он самый.

— Ты его искал?

— Да.

— И нашел?

— Да. На гардеробе.

— Ты его взял?

— Вот он, — ответил Смидли, хлопнув себя по карману. Адела переводила глаза с Билл на Смидли, со Смидли на Билл, натужно пытаясь понять, о чем идет речь. Она терпеть не могла, когда в ее присутствии говорили загадками, тем более, когда беседовали только что выбравшийся из тюрьмы деверь, бросивший позорную тень на ее дом, и сестрица, которую нельзя и на порог пускать. Во всей Америке не найти двух других субъектов, кто бы сумел так раздражить ее, напуская туману. Сходство Аделы с пантерой стало еще более отчетливым.

— О чем это вы толкуете? Какой дневник? Чей дневник?

— Кармен Флорес, — ответила Кей. — Дядя Смидли искал его несколько недель.

Билл вздохнула. У нее было доброе сердце.

— Увы, бедный Фиппс, — сказала она. — А как ты догадался про этот гардероб?

— Если женщине есть, что прятать, именно это место она и выберет. Общеизвестный факт. Про это во всех детективах пишут.

— Ты что, Агату Кристи не читала? — удивилась Кей.

— Кто такая Агата Кристи? — спросила Адела.

— Адела, лапочка! — сказала Билл. Смидли фыркнул.

— Глупая гусыня, — буркнул он.

Адела метнула на деверя взгляд, который его едва не испепелил.

— Это ты, ты — беглый каторжник, обзываешь меня глупой гусыней!

Смидли не остался в долгу.

— А ты как смеешь называть меня беглым каторжником?

— Я называю тебя беглым каторжником, потому что ты и есть беглый каторжник! Разве тебя полиция не разыскивает?

— Нет, полиция меня не разыскивает.

— Остается посочувствовать полицейским, — притворно вздохнула Адела. — Представляю, каково им.

Смидли надулся.

— Адела, мне не нравится твой тон.

— А мне плевать.

— В самом деле?

— Напрасно, Адела, — вмешалась Билл. — Смидли теперь не тот, кем был до сих пор.

— Не понимаю.

— Все очень просто.

Вошел Джо. Он посмотрел отведенную ему комнату, выслушал историю спортивного подвига лорда Тофема и теперь планировал выйти в сад и снова пообщаться с природой, хотя и не рассчитывал на то, что она исцелит его раны. Его депрессия не проходила. Равнодушным взором обозрев Садовую комнату, он обратил внимание на то, что здесь происходит важная дискуссия, но не выказал ни малейшей заинтересованности во внутренних делах обитателей дома и направился к двери на террасу. На пороге его остановил властный голос Билл.

— Вчера Смидли не являлся обладателем дневника покойной Кармен Флорес. Сегодня он таковым является. Любая студия в Голливуде отхватит его с руками.

Смидли подхватил тему:

— Я вчера переговорил по телефону с «Колоссал-Эксвизит». Они предложили пятьдесят тысяч.

— Пятьдесят тысяч! — выдохнула Адела.

— Пятьдесят, — подтвердил Смидли. Адела медленно поднялась.

— Ты хочешь сказать, что они… готовы заплатить тебе пятьдесят тысяч долларов?

— Пятьдесят тысяч долларов, — эхом отозвался Смидли. Джо развернулся к дивану и рухнул на него. Голова у него пошла кругом. В ушах зазвучала музыка небесных сфер.

— Ты согласился? — спросила Билл.

— Пока нет. Надо прощупать рынок. У меня серьезные виды на «Медулла-Облонгата-Глутц».

— Но меньше пятидесяти брать нельзя.

— Само собой, — откликнулся Смидли. Он вытащил из кармана дневник и почтительно посмотрел на него.

— Ну не фантастика ли1 — такая невидная книжонка, а стоит целых пятьдесят штук!

— Должно быть, взрывная штука. Ты успел почитать?

— Не удалось. Писано по-испански.

— Плохо.

— Ничего страшного, — успокоил ее Смидли, во всем умевший увидеть светлую сторону. — У Лулабель Махафии — вниз по дороге — есть садовник-мексиканец. Я к нему зайду и попрошу перевести, мы с ним приятели. Он меня как-то угостил мексиканским пойлом, забыл, как называется, от него крыша едет.

Во время этого обмена репликами на Аделу снизошло спокойствие. Как будто по зрелом размышлении ее постигло озарение, развеявшее внезапно сгустившийся вокруг нее мрак. Пальцы ее еще слегка дрожали, но голос, когда она заговорила, звучал на удивление ровно и даже дружелюбно.

— Я немножко научилась испанскому во время благотворительного турне по Южной Америке, — сказала она. — Могла бы вам помочь. Позвольте взглянуть?

— Разумеется, — сердечно ответил Смидли. Он всегда отвечал добром на добро. — Тут вот запись от 21 апреля, которую мне хотелось бы перевести. На полях против нее шесть восклицательных знаков.

Он протянул книжицу Аделе. Когда она взялась за нее, ее пальцы задрожали заметно сильнее. Она быстро направилась к двери, но Смидли, которого внезапно обуял безотчетный страх, остановил ее.

— Эй! Куда это ты?

Адела обернулась.

— Нельзя оставлять такую ценную вещь на виду. Я положу ее в сейф в просмотровой комнате.

— Нет уж. Пускай лучше останется у меня. Адела сбросила маску.

— А вот это у тебя не выгорит, — язвительно заявила она.

— Ты целых пять лет сидел у меня на шее, Смидли, и тебе давно пора внести хоть какой-то вклад в общие расходы по дому. Вот так вот.

— Но…

— Я сказала, — отрезала Адела. — Пятьдесят тысяч долларов. Неплохой взнос для начала. И, кстати, Вильгельмина,

— продолжила она, переменив тему, — будь добра, пойДм переоденься. Ты в этом наряде похожа на старьевщицу.

ГЛАВА VIII

Грохот захлопнувшейся двери не смог заглушить крик, сорвавшийся с губ Смидли. Крик этот напоминал вой смертельно раненного хищника. Комментируя в беседе с Билл действия миссис Аделы Корк, обнаружившей, что кто-то вторгся в ее святая святых, он сравнил ее реакцию с поведением тигрицы, у которой украли детенышей. Сомнительно, однако, чтобы даже самая невротичная тигрица смогла вложить в мизансцену — говоря на языке киношников — столько неподдельной страсти, сколько ее сейчас продемонстрировал Смидли. Казалось, глаза его вот-вот выскочат из орбит, а к двум подбородкам добавился третий за счет вышедшей из пазов вставной челюсти.

Билл тоже проявила легкую обеспокоенность неожиданным поворотом дел.

— Черт подери! — сказала она. — Ну и террористка! Смидли рухнул на диван рядом с Джо.

— Средь бела дня! — как бы не веря самому себе, простонал он. Грудь его вздымалась, волнуемая праведным негодованием. — Я… я в «Лос-Анджелес экзэминер» напишу!

— Неудивительно, что эта женщина достигла впечатляющих результатов в эпоху немого кино.

— Нет, это выходит за всякие рамки! — вскричал Джо.

— Может, для кого другого рамки и существуют, но не для нее, — отозвалась Билл.

Она твердым шагом пересекла гостиную и позвонила в звонок. Билл была женщиной решительной, не чета слабовольным нервическим особам, которые тратят драгоценное время на бесполезные сожаления. Собравшись в единый момент, она почувствовала себя Наполеоном, попавшим в критическую ситуацию. Что сделал бы в таком случае Наполеон? Первым делом — подтянул резервы и бросил их в бой.

Именно это и намеревалась совершить Билл. Звонок сонетки был призван исполнить роль боевой тревоги, по которой Фиппс немедленно займет авангардную позицию. С помощью Фиппса Билл и рассчитывала расквитаться за временное поражение и одержать победу. Когда у вас похищают нечто ценное и помещают в сейф, а в пределах достижимости находится дворецкий, в свое время взявший двадцать уроков мастерства вскрывания сейфов и весьма в этом деле преуспевший, то здравый смысл подсказывает единственно правильное решение — положиться на профессионала.

Смидли по-прежнему вертелся на диване как уж на сковородке. Он воздел руки.

— Я напишу в «Вэрайети»!

Билл бросила на него по-матерински нежный взгляд.

— Остынь, Смидли.

— Какое там «остынь»! Я напишу Уолтеру Уинчелу!

— Не стоит расстраиваться, — сказала Билл. — Абсолютно не стоит, как сказал бы лорд Тофем. А вот и Фиппс.

Дворецкий бесшумно вырисовался на пороге Садовой комнаты.

— Звали, мадам?

— Да. Заходи. Фиппс, — начала Билл, — боюсь, настал момент, когда нам с тобой придется вступить на тропу войны.

— Мадам?

— Смидли, тебе никогда не приходилось заседать в жюри присяжных?

Если только об английском дворецком можно сказать, что он затрясся, то Фиппс воистину затрясся. И бросил на Билл умоляющий взгляд.

— Мадам, пожалуйста, не надо! Билл проигнорировала мольбу.

— А вот мне пришлось некоторое время назад, — продолжила она. — Как раз когда мы отправили Фиппса вверх по речке на три годика.

— Мадам, вы же обещали…

— И знаешь, как он заработал эти три года жизни на казенный кошт? За что его отправили отдыхать в Синг-Синг? Он сейфы бомбил.

Если она рассчитывала поразить собеседников, то угодила в самую точку. Смидли замер и тупо уставился на дворецкого. Кей издала короткий крик и тупо уставилась на дворецкого. Джо выговорил «Что?» и тоже тупо уставился на дворецкого. Фиппс тупо уставился на Билл. Даже Юлий Цезарь, получив удар кинжалом от Брута, не смог вложить в свой взгляд больше боли и разочарования. Укоризна в его глазах заставила ее извиниться.

— Прости, Фиппс, — сказала она, — военная необходимость.

Смидли наконец обрел дар речи.

— Ты хочешь сказать, — недоверчиво произнес он, — что Фиппс, наш Фиппс, был медвежатником?

— И очень искусным. Он настоящий мастер своего дела.

— Тогда…

— Вот именно. Потому я об этом и вспомнила. Фиппс, у нас есть для тебя работенка.

Хотя Фиппс не вполне оправился от полученного удара, он все же нашел в себе силы отозваться.

— Мадам?

— Мы хотим, чтобы ты открыл сейф миссис Корк. Тот, что в просмотровой комнате.

— Но, мадам, я удалился от дел.

— Ну что ж, вернись к ним.

Фиппсом овладела холодная решимость. Ключевые слова «сейф миссис Корк» прозвучали в его ушах строжайшим запретом на профессию. Пуганая ворона куста боится; дворецкий, которого миссис Корк дважды застигала за поисками дневника в своей спальне, не мог отважиться на то, чтобы вскрыть сейф женщины, обладающей столь сокрушительной властностью. Предложи Джеймсу Фиппсу совершить налет на форт Нокс — он, вероятно, дрогнул бы и согласился, но на сейфах миссис Корк лежало табу.

— Нет, мадам, — почтительно, но твердо ответил он.

— Да брось ты!

— Нет, мадам.

— Подумай хорошенько, Фиппс. Что скажут люди, узнав, что ты отказался поработать с сейфом, чтобы уважить старинного друга? Ты готов выступить против общественного мнения?

— Да, мадам.

— Мне, пожалуй, надо было сразу уточнить, — сказала Билл, — что твоя доля составит пять тысяч долларов.

Фиппс встрепенулся. Стальной панцирь его непреклонности дал трещину. Непроницаемый бескомпромиссный взгляд потеплел и в глазах заплясали веселые огоньки, появляющиеся в очах дворецких, когда перед ними маячит перспектива легкой добычи. Образ Аделы Корк, подкрадывающейся к нему, когда он вскроет железный ящик, стал стремительно таять. У каждого своя цена; пять тысяч долларов были как раз той суммой, в которую Фиппс готов был себя оценить.

— Это большие деньги, мадам, — раздумчиво сказал он.

— Чертовски большие, — подтвердил Смидли, радуясь случаю посодействовать благоприятному исходу переговоров.

Билл с удовольствием отметила про себя перелом в ходе мыслей дворецкого. Как и Смидли, она спешила ковать железо, пока горячо.

— Законные десять процентов, — пояснила она. — Сотрудничать будем по-честному. Благотворительность тут неуместна. Ты получишь свои пять тысяч цент в цент.

— Пять тысяч, — благоговейно пробормотал Фиппс.

— Итак, ты с нами?

— Да, мадам.

Вздох облегчения вырвался у всех присутствовавших при этой сцене, как случается в театральном зале, когда Денежный Мешок после долгих увещеваний наконец ставит свою подпись в нужном месте.

— Вот и ладушки, — заключила Билл. — Краткое содержание предыдущих серий: вчера вечером мистер Смидли нашел дневник.

— Господи!

Билл по-матерински потрепала его по плечу.

— Знаю-знаю. Знаю, каково тебе это слышать. Но так уж сложились обстоятельства. Вчера вечером мистер Смидли нашел дневник, а нынче утром миссис Корк выманила его и спрятала в сейф, в проекционной. Ты готов помочь нам извлечь его оттуда?

Мимолетное видение крадущейся к нему Аделы пронеслось перед глазами Фиппса и исчезло. Секундная слабость ушла.

— За пять тысяч долларов — да, мадам.

— Прекрасно. Тогда встречаемся здесь сегодня вечером. Точнее, завтра. Скажем, в час ночи.

— В час ночи. Очень хорошо, мадам. Это все, мадам?

— Это все.

— Спасибо, мадам.

— Тебе спасибо, Фиппс.

— Билл! — вскричал Смидли. — Ты — чудо. Ну что за умница!

— Потрясающе, — сказала Кей. — Изумительно.

— Колоссально, — добавил Джо.

— Супер-колоссально! — не унимался Смидли.

— На меня всегда можно положиться, мальчики, — признала Билл. — На старую, верную Билл.

Вошла Адела с видом глубочайшего удовлетворения женщины, только что запершей в собственный сейф дневник, оцениваемый по меньшей мере в пятьдесят тысяч долларов. Но вдруг глаза ее загорелись прежним недобрым светом.

— Вильгельмина! — прогремела она. — Ты все еще в этих жутких штанищах! Известно ли тебе, что мистер Глутц уже на подъездной аллее?

— Прости, — кротко ответила Билл. — Задумалась о своем. Побегу прямо сейчас и переоденусь во что-нибудь эдакое, что скроет мои многочисленные недостатки и подчеркнет незначительные достоинства.

— Поторопись.

— Лечу, дорогая Адела, лечу молнией!

ГЛАВА IX

Смидли Корк, первым из группы поддержки Фиппса явившийся к месту встречи, стоял у растворенной двери Садовой комнаты, глядя невидящими глазами в ночную тьму. Откуда-то из глубин дома до него донесся удар часов, и он с удивлением отметил про себя, что пробило всего только час. Неужели только час? Трудно поверить. Хотя прошло не более пяти минут с тех пор, как он осторожно сошел по лестнице в условленное место, ему казалось, что протекла вечность.

Нервное напряжение с каждым может сыграть злую шутку, а нервы Смидли были напряжены до предела. Разум подсказывал ему, что Адела, столь дорожащая часами отдохновения, вряд ли вздумает бродить по дому в такое время, и все же угроза внезапной катастрофы висела над ним, потихоньку стирая с бледного лица выражение решимости. По мере ожидания его все сильнее пробирала дрожь, и он начинал напоминать индийскую танцовщицу, разогревающуюся перед выходом на сцену.

Бесшумно открылась дверь из холла, и в комнату вошла Билл. Она, как всегда, пребывала в отличном настроении. Пусть другие со страхом ждут, что готовит им судьба, но Билл Шэннон не такова. Она с присущим ей оптимизмом предвкушала самый благоприятный исход предприятия.

— Привет, Смидли! — по обыкновению зычно бросила она, и тот от неожиданности подпрыгнул на месте.

— Ну и напугала! Что ты орешь, как оглашенная! — огрызнулся он, приземлившись и тяжело дыша. — Нормальный человек, а тем более старинная приятельница, не станет подкрадываться, как змея, и орать в самое ухо. Надо же соображать.

— Прости, дружище.

— Что толку извиняться! — проворчал Смидли. — Я из-за тебя чуть язык не откусил. А Фиппс где?

— Сейчас явится.

— Уже второй час пошел.

— Только-только.

Билл стала рядом со Смидли и тоже стала смотреть в темноту.

— А ты чем тут занимался? Любовался звездами? Отличный вид. Славные краски. Смотри, как черный бархат небес подсвечивается золотом с земной тверди. В такие ночи, как эта, когда нежное дуновение ветерка целует листву…

— Ради бога, Билл!

— Отложим до лучших времен, да? Мы не в настроении? Ну, как скажешь. А звезды и впрямь заслуживают внимания. Яркие, мерцающие и поразительно аккуратно собранные в созвездия. Одна из достопримечательностей Южной Калифорнии. Кстати, могу просветить тебя насчет звезд, Смидли. Даже незаметное нашему глазу светило вплетает свою мелодию в музыку небесных сфер. Имей это в виду. И перестань трепыхаться, как мотылек на ветру. Ты что — нервничаешь, что ли?

— Еще бы!

— Напрасно. А вот и Джо! — сказала Билл, когда дверь снова открылась. — Входи скорей и давай вместе держать Смидли за руки. У него пляска Святого Витта.

Джо сочувственно посмотрел на страдальца. Он и сам чувствовал себя не наилучшим образом. Ему казалось, что он попал в ситуацию дешевого триллера с изрядной долей насилия, и у него перехватывало дыхание. Он привык к спокойной и безопасной жизни, а человеку, привыкшему к размеренности и спокойствию, неприятно внезапно ощутить себя в шкуре возможной жертвы. Джо, как и Смидли, не оставляла мысль о том, что в любой момент их компанию может накрыть властительная хозяйка, и от этого ему делалось не по себе. Предвосхищая возможную реакцию миссис Корк, обнаружившей, что самые близкие и дорогие ей люди собираются вскрыть ее сейф, он просто отказывался домысливать ее действия. Его воображение, как сказал бы Фиппс, пасовало. Он только в самых общих чертах представлял себе стихийное бедствие, которое вызвал бы разбуженный Владычицей Вулканов Страстей. Оживляя в памяти галерею известных ему дам, которых можно было бы отнести к классу смертельно опасных, он склонялся к тому, чтобы поместить Аделу Шэннон-Корк на самый верх списка. Она обладала этим свойством в степени, недоступной никому из них.

— Где же Фиппс? — спросил он, с трудом сглотнув подступивший к горлу комок.

— Идет, — ответила Билл. — Время нуждается в герое, и герой явится на сцену. #

Смидли встрепенулся, как испуганное животное.

— Герой что-то не торопится, черт бы его побрал. Уже половина второго, а от него ни слуху, ни духу. Ты все повторяешь, что он идет, а его нет как нет. Пойду погляжу в его комнате, может, он там. Скорее всего дрыхнет без задних ног. Проклятие. Надо же так нас подвести! Если Англия поставляет теперь таких дворецких, то бедная Англия.

Кипя негодованием, он засеменил к двери, и Билл неодобрительно зацокала языком, как мать-спартанка, разочарованная малодушием своего отпрыска.

— Смидли-то как разнервничался!

— Я его не осуждаю, — сказал Джо. — Мне тоже неспокойно.

Билл презрительно фыркнула.

— Тоже мне — мужчины! Ни капли выдержки.

— Ладно, пускай никакой выдержки у меня нет. Но, повторяю, мне неспокойно. Мы же все в одной лодке. У меня ноги холодеют, а по спине ползает что-то липкое и мохнатое. А вдруг этот гадкий дворецкий и вправду не придет?

— Придет.

— А если он не сумеет открыть сейф?

Билл, которая вместе с одиннадцатью добропорядочными мужчинами и женщинами несколько дней кряду восседала в ложе жюри присяжных, когда способности отсутствующего на данный момент субъекта красноречиво описывал окружной прокурор, это предположение показалось смешным.

— Не сомневайся. Он в этих делах собаку съел. Почитал бы ты, что писали о нем газеты во время процесса. Это был гвоздь сезона.

Джо немного успокоился.

— Правда?

— Чистая правда.

— Ты ему доверяешь?

— Безусловно.

Джо перевел дыхание.

— Билл, ты возвратила меня к жизни.

— Вот и хорошо.

— Я, наверное, засомневался просто из-за того, что профессия дворецкого у меня плохо ассоциируется с искусством медвежатника. Обычно я представляю себе дворецкого как почтенного господина, роль которого сводится к произнесению примерно такого текста: «Да, милорд», «Нет, милорд», «Извините, миледи, ее милость герцогиня в данный момент разговаривает по телефону. Она пожелала, чтобы я предложил вам чашечку чаю», а не к вскрытию сейфов. Но если ты выступаешь его гарантом, дело другое. Я чую, что наше процветание где-то в пределах достижимого.

— Можешь объявить об этом родным и знакомым.

— Не замедлю. Билл, если я правильно понимаю, ты знаешь о женщинах все.

— Мне случалось иметь с ними дело.

— Женщины ведь, что деньги, правда?

— Правда.

— Им нравятся мужчины, которые твердо стоят на земле. То есть таких, которых французы называют «Ом серьё». Правильно?

— Абсолютно.

— Следовательно, если Фиппс извлечет этот дневник и Смидли отстегнет нам двадцать тысяч, я превращусь в состоятельного партнера преуспевающего литературно-посреднического агентства и стану другим человеком. Тогда и Кей ко мне переменится.

— Она бросится к тебе на шею с криком «Мой герой!»

— Точно. Примерно на такой текст я и рассчитываю. Но для этого необходимо участие Фиппса.

— Тоже верно.

— Без Фиппса нам ничего не удастся конструктивно решить.

— Ничего.

— Итак, все сводится к одному и тому же: где Фиппс? А! — с неожиданным облегчением закончил Джо, обрывая себя на полуслове. Дверь снова отворилась.

Но вопреки ожиданиям вошел не Фиппс, а Кей. Она очаровательно выглядела в пижаме, тапочках и пеньюаре, и в любой другой момент сердце Джо запрыгало бы, как у поэта Вордсворта, когда он, поэт Вордсворд, увидел тучку в небе. Теперь же он безучастно смотрел на нее, как будто, оказавшись не дворецким, умеющим бомбить сейфы, она обманула его в лучших чувствах.

— Ты! — вяло произнес Джо.

— Так точно, сэр, — ответила она. — А где Фиппс? Реакция Билл тоже была весьма прохладной.

— И ты туда же, — сказала она. — Мне казалось, я велела тебе идти спать.

— Извините, сержант, я уже проснулась.

— Непослушная девочка! Если будешь продолжать в том же духе, плохо кончишь. Но раз уж ты здесь, воспользуемся твоим присутствием. Ты можешь приготовить бутерброды.

— Какие бутерброды после такого обеда!

— Бутерброды никогда не помешают, — ответила Билл. Ее раздражение улетучилось. Она критически осмотрела Кей.

— А прехорошенькая она у нас, да, Джо? Смотри, какие глазки.

— Я видел.

— Спасибо, Билл. Мне приятно, что ты находишь мои глаза красивыми.

Джо не мог равнодушно реагировать на этот диалог. Недовольство тем, что вместо страстно ожидаемого Фиппса пришел кто-то другой, рассеялось, и он смог отдать должное пижаме, пеньюару и тапочкам. Ему подумалось, что, если у них с Кей будет общий дом, она именно в таком виде станет выходить к нему по вечерам.

— Красивыми! Господи, что за бессмысленное слово!

— Джо хочет сказать, — пояснила Билл, — что ты не смогла выбрать в своем скудном словаре mot juste. Он считает, что, анализируя твою внешность, мы не должны удовлетворяться первым пришедшим на ум словом. Нам следует не ленясь взять с полки «Тезаурус» Роджета и не торопясь порыться в нем. Ты, верно, думаешь, Джо, что ее глаза скорее напоминают двойную звезду?

— Это ближе к истине.

— А лоб у нее какой? Алебастровый?

— Пожалуй, можно остановиться на алебастровом.

Кей села, сбросила с ноги тапку и безуспешно попыталась поймать ее носком. Как и тетя Вилыельмина, она пребывала в прекрасном расположении духа. Дрожь, сотрясавшая представителей мужского пола, женщин обошла.

— Если вы оба закончили посвященную мне дискуссию… — сказала она.

— Закончили? — переспросила Билл. — Да мы еще и не начинали! Так только, прошлись по поверхности. Мне нравится ее костяк, Джо. У нее такие меленькие, тоненькие косточки.

Джо согласно кивнул.

— Это первое, что я заметил, когда мы познакомились — меленькие, тонкие косточки. «Черт! — сказал я себе. — У этой девушки такие меленькие косточки!»

— А что было потом? — спросила Кей.

— У него замерло сердце, — ответила Билл. — Я, кстати, припомнила, что, ребенком, Джо обещал маменьке, что нипочем не женится на девушке, если у нее не будет меленьких, тонких косточек. Ну что, Смидли? Он вправду дрыхнет?

Вошел запыхавшийся и на вид еще больше встревоженный Смидли. Становилось ясно, что тайна исчезнувшего дворецкого глубоко засела в том, что не вполне корректно можно было назвать его сознанием.

— Никаких следов. В его комнате пусто. Что могло с ним случиться? — единым духом выпалил он. — Ой, что это?

— Ты о чем?

— Звуки слышу. За дверью. Шаги.

— Успокойся, Смидли, — сказала Билл. — Это наверняка Фиппс. Голову отдам на отсечение — Фиппс. Думаю, что Фиппс. Да, конечно, Фиппс! — заключила она, когда в темноте за стеклянной дверью на террасу вырисовалась неясная фигура. — Добрый вечер, Фиппс.

— Добрый вечер, — сказал дворецкий.

ГЛАВА Х

С прибытием солиста, лидера движения или, если угодно, штурмана, который должен в сложных условиях вывести команду к месту безопасной дислокации, экспедиционный корпус испытал всеобщее облегчение. Смидли что-то проворчал. Джо тоже. Кей приветливо улыбнулась. Билл от избытка чувств погладила вошедшего по плечу. Одетый, по-видимому, в выходной костюм, излучая спокойствие и уверенность, он казался таким знающим, таким надежным, что ни у кого не осталось сомнения в том, что он выполнит любое возложенное на него задание. В руке он держал котелок, без которого ни один английский дворецкий не выезжает за границу.

— Приветствуем тебя, достойный Фиппс, — сказала Билл. — Мы уж думали, ты не придешь.

— Я слегка припозднился, мадам. Меня задержали. Приношу свои извинения.

— Ничего страшного. Но признаюсь, мы немножко понервничали. Особенно мистер Смидли, который даже предпринял розыски. А что же тебя задержало?

— Я имел беседу с мистером Глутцем, мадам. У Смидли глаза полезли на лоб от удивления.

— С кем-кем?

— Глутцем, сэр. «Медула-Облонгата-Глутц». Тем самым джентльменом, который нынче у нас обедал. Он позвал меня, чтобы обсудить детали моего контракта.

— Чего — чего?

Дворецкий возложил котелок на письменный стол, сделав это с той старательностью и изящностью, с какими особы королевской крови укладывают закладной камень.

— Моего контракта, сэр. Если позволите, я объясню. Я после обеда находился в буфетной, и мистер Глутц пожаловал туда собственной персоной. После обмена любезностями он приступил к делу и предложил мне играть роли дворецких в его учреждении.

— Боже милостивый!

— Да, сэр, должен признать, что я тоже испытал некоторое удивление, услышав это из его уст. Я даже поначалу воспринял это как признание моих скромных заслуг или же как то, что у меня на родине называют розыгрышем, а в Североамериканских Штатах — надувательством. Но вскоре я понял, что джентльмен не шутит. Видимо, он действительно высоко оценил то, как я исправлял свои обязанности за обедом.

— Ничего удивительного, — сказала Билл. — Ты был в замечательной форме. Работал по классу люкс.

— Благодарю, мадам. Приятно слышать. Мистер Глутц оказался того же мнения. По его словам, мои таланты — или, как он выразился, мой артистизм — произвели бы очень сильный эффект на экране. А затем он сделал мне предложение, о котором я упомянул выше, и я его принял.

Фиппс умолк, приблизился к своему котелку, любовно сдул с него невидимую пылинку и принял ту скульптурную позу, которую принимал во время парадных обедов, словно готовый позировать художнику, специализирующемуся на изображении дворецких. В аудитории воцарилось благоговейное молчание. Нечасто приходится присутствовать при рождении звезды.

— Так-так, — проговорил Смидли.

— Фантастика! — сказала Кей.

— Значит, и вы попали на фабрику грез, — сказал Джо.

— Да, сэр.

— Поразительно, до чего же в Голливуде все помешаны на этой фабрике, — сказала Билл.

— Да, мадам. Этот недуг охватил буквально всех и каждого.

Билл сказала, что сам здешний воздух пропитан этой отравой, Фиппс сказал, что да, мадам, видно, так оно и есть, и некстати добавил, что время от времени лелеял мечту о карьере киноактера, да все было недосуг. Разговор чуть было окончательно не сместился в профессиональное русло, если бы не Смидли, который, опомнившись, снова занервничал и попытался вернуть Фиппса на почву реальности.

— А почему вы ведете такие беседы глубокой ночью? — задал он вполне обоснованный вопрос. — Во втором часу!

Вышколенный дворецкий никогда не позволит своим бровям недоуменно подскакивать, и брови Фиппса только самую капельку дернулись и тут же легли на место, но, когда он заговорил, в голосе его слышалась чуть заметная укоризна.

— Мои служебные обязанности не позволили мне освободиться до половины двенадцатого, сэр, но мистер Глутц настаивал, чтобы переговоры были завершены без промедления. Для моей малости его желание — закон.

— Правильно, — поддержала его Билл. — Надо всегда слушаться начальство, даже если оно походит на омара. А мистер Глутц — вылитый омар, правда?

— Определенное сходство с созданием, которое вы упомянули, мадам, безусловно имеется.

— Но это неважно, был бы человек хороший, так?

— Точно так, мадам.

— Про меня говорят, что я похожа на немецкого боксера.

— Весьма привлекательного боксера, мадам.

— Спасибо за комплимент, Фиппс. Ты получил выгодный контракт?

— В высшей степени удовлетворительный, благодарю вас, мадам.

— Смотри, не продешеви.

— Нет, мадам.

— Я буду с особым интересом следить за твоей карьерой.

— Спасибо, мадам. Я приложу все усилия, чтобы оправдать ваше участие в моей судьбе.

Смидли, у которого одно было на уме, вновь взял практическую ноту.

— Ну, а пока вы здесь, вернемся к делу. И так уж полночи зря прошло.

— Это у нас много времени не займет, — уверила его Билл. — Если наш Фиппс остался прежним Фиппсом. А, Фиппс?

Дворецкий замялся. Похоже было, что он собирается объявить плохие новости.

— Очень сожалею, мадам, — извиняющимся тоном начал он, — но, боюсь, мне придется вас огорчить.

— То есть?

— Я, к сожалению, пришел известить вас, что не смогу выполнить ваше задание.

Если он намеревался вызвать сенсацию, то не просчитался. Его слова произвели эффект взорвавшейся бомбы.

— Что? — вскричал Джо.

— Ой, Фиппс! — вскричала Кей.

— Как это — не смогу? — пролепетал Смидли. — Что вы имеете в виду?

Лидер движения явно пришел в замешательство. Привычная бесстрастность уступила место нервному переступанию с ноги на ногу и заламыванью рук. Потом глаза Фиппса уперлись в котелок, который, казалось, придал ему решимости.

— Это непредвиденное обстоятельство естественным образом способствовало изменению моих планов, сэр. В качестве артиста студии «Медула-Облонгата-Глутц» я не могу подвергать себя риску быть уличенным во взламывании сейфов. В моем контракте имеется пункт касательно нравственности.

— Чего?

— Нравственности, сэр. Параграф шестой.

Смидли взорвался. Кровяное давление подпрыгнуло у него до беспрецедентной высоты. Случись сейчас увидеть его побагровевшее лицо какому-нибудь доктору, тот бы озабоченно зацокал языком либо потер руки в предвкушении гарантированных десяти долларов за визит в течение достаточно продолжительного времени.

— В жизни не слыхал такой идиотской чепухи!

— Прошу прощения, сэр. Боюсь, я не смогу отступить от своих правил.

— А как же пять тысяч долларов?

— Ничтожная сумма, сэр. Для нас, киноактеров, пять тысяч долларов — не более чем карманные деньги.

— Не смейте так говорить! — закричал Смидли. — Это… это кощунство!

Фиппс обернулся к Билл, в которой, кажется, видел себе ровню и надеялся найти поддержку.

— Уверен, что хоть вы войдете в мое положение, мадам, — нельзя ведь манкировать контракт.

— Разумеется, нет. Искусство требует жертв.

— Вот именно, мадам.

— Раз уж ты подписал документ, надо придерживаться всех пунктов.

— Правильно, мадам.

— Но, черт подери…

— Умолкни, Смидли. Сохраняй спокойствие.

— Какое тут может быть спокойствие!

— Тебе надо хлебнуть чего-нибудь, — сказала Билл. — Будь добр, Фиппс, принеси нам чего-нибудь животворного.

— Слушаюсь, мадам. Что желаете? Смидли упал в кресло.

— Тащи все, что под руку подвернется!

— Хорошо, мадам, — сказал Фиппс.

Он взял со стола котелок, секунду поколебался — не надеть ли его на голову, и прямой походкой направился к двери.

После его ухода некоторое время царило молчание. Сидящий в кресле Смидли выглядел совершенно потерянным. Джо подошел к стеклянной двери и воззрился на звезды. Кей приблизилась к креслу, в котором утонул Смидли, и стала несколько лихорадочно гладить его по голове. И только Билл не стронулась с места.

— Да, — едва находя силы говорить, вымолвил Смидли. — Ничего себе новость.

— Чистый Голливуд, — сказала Билл.

— С каких это пор дворецкие принялись направо-налево подписывать контракты со студиями? И еще эта ерундистика с пунктами о нравственности!

— Не унывай, Смидли. Не все потеряно. Ситуация под контролем, — успокоила его Билл. Обаяние ее личности было столь велико, что в груди его затеплилась слабая надежда. Ему почудилось, что даже из этого тупика та, на ком он не собирался жениться, но за которой признавал выдающиеся способности, обязательно найдет выход, подтвердив титул Старой, Верной. Он поднял измученное лицо.

— Что ты думаешь делать?

— Думаю выпить.

Джо, стоя у окна, выразительно фыркнул, как морж, с которым Кей когда-то его сравнила.

— Отлично, — сказал он. — Великолепно. Значит, выпить хочешь? У меня просто камень с души свалился. Я было решил, что чокнулся.

— А после этого, — ровным тоном продолжила Билл, — я нажму на Фиппса. Когда он вернется, я угощу его чем-нибудь покрепче, и когда он малость расслабится, я его возьму за жабры.

— За жабры?

— В каком смысле — за жабры? — спросил озадаченный, но обнадеженный Смидли.

— Я уязвлю его в самое сердце точно рассчитанной насмешкой. Поиздеваюсь над тем, что он потерял былую хватку. Это должно сработать. Фиппс, как вы, наверное, помните, был в свое время выдающимся медвежатником, а следовательно, артистом, впечатлительной натурой, гордящейся своим мастерством и не терпящей ни малейшей критики в свой адрес. Представьте себе, как реагировал бы Шекспир, если бы, после того как он удалился на покой в Стратфорд, кто-нибудь походя поздравил бы его с тем, что он вовремя отошел от дел, потому что время его кончилось.

Дверь отворилась, и вошел Фиппс, слегка пригибаясь под тяжестью огромного подноса, уставленного бутылками и посудой. Он поставил поднос на письменный стол.

— Здесь богатый выбор, мадам, — сказал он.

— Вижу — постарался, — одобрила Билл. — Разливай, Джо.

— С удовольствием, — оживился Джо, приняв деловой вид. — Шампанского, Билл?

— Пожалуй, капельку. В самый раз подкрепиться в такой поздний час. Спасибо, Джо. Фиппс, а ты что же?

— Я не буду, мадам, спасибо.

— Да брось ты! Надо выпить за успех твоей будущей карьеры. Ты ступаешь на стезю, на которой обретешь всеобщую любовь. Тебя будут любить, обожать, тебе будет поклоняться принц в своем дворце, крестьянин в халупе, охотник в джунглях и эскимос в промерзшем чуме. А посему начало твоего пути следует отметить с подобающими почестями. По-настоящему надо бы разбить бутылку шампанского о твою голову.

— Разве что чего-нибудь слабенького, мадам. Я всегда был излишне чувствителен к алкоголю. Именно это и привело меня на скамью подсудимых в тот самый раз, когда вы были членом жюри присяжных, мадам.

— Неужели?

— Да, мадам. Констебли нипочем меня не подловили бы, если бы я не был под парами.

— Да-да, припоминаю. Кто-то из свидетелей об этом говорил, верно? Хозяин дома услыхал ночью какой-то шум, определил, что он исходит из библиотеки, где у него стоял сейф, и там тебя нашел. Ты лежал в кресле, положив ноги на стол, с бутылкой в руке и пел «Милую Аделину».

— Точно, мадам. Так я себя и выдал.

Обмениваясь репликами с Фиппсом, Билл, загородив своей внушительной фигурой поднос с бутылками от дворецкого, любовно смешивала коктейль, сливая напитки в самый вместительный стакан. Приготовив адскую смесь, она протянула ему стакан и сказала сладчайшим голосом:

— Попробуй вот это. Надеюсь, тебе понравится. Называется «коктейль Вильгельмины Шэннон». Мягкий тонизирующий напиток.

— Благодарю вас, мадам, — ответил Фиппс, принимая стакан и, поднеся его к губам, уважительно добавил: — За счастливое будущее, мадам.

Сначала осторожно, а потом все более уверенно он с явным удовольствием осушил посудину.

— Ну как? — осведомилась Билл.

— Отменно, мадам.

— Налить еще?

— Пожалуй, мадам.

Билл взяла у него стакан и принялась смешивать еще один коктейль Вильгельмины Шэннон.

— Расскажи нам о себе, Фиппс, — попросила она, не прекращая трудов. — После процесса наши с тобой пути разошлись. Я, так сказать, пошла вверх, а ты покатился вниз. Давай свяжем нити жизни. Что с тобой было после того, как ты окончил университет Синг-Синга?

— Я опять стал дворецким. Спасибо, мадам, — добавил он, беря стакан.

— Без особых трудностей?

— Да, мадам. У меня были отличные рекомендации от хозяев в Англии, и я приехал в Калифорнию как новоприбывший иммигрант. Леди и джентльмены в Калифорнии редко читают нью-йоркские газеты. К тому же с тех приснопамятных пор прошло три года. Мне не пришлось испытать никаких неудобств, мадам.

— А старая профессия?

— Не понял вас, мадам.

— Ты что же — одной рукой подавал картофель, а другой взламывал сейфы?

— О нет, мадам.

— Только прислуживал?

— Точно так, мадам.

— Значит, ты уже четыре года как завязал?

— Да, мадам.

— Тогда неудивительно, что ты струхнул, — заключила Билл.

Дворецкий дернулся. Густая краска залила его лицо, и без того раскрасневшееся под воздействием коктейля Вильгельмины Шэннон.

— Что вы хотите этим сказать, мадам? Билл была дружелюбной, но прямой.

— Да полно дурака валять, Фиппс. Ты ловко придумал с этим шестым параграфом, но мы-то понимаем, где собака зарыта. — Она обернулась к Джо. — Правильно я говорю?

— Правильно, — подтвердил Джо.

— Проще простого: из-за отсутствия практики ты растерял свою сноровку. Утратил хватку. И прекрасно это понимаешь. — Она обернулась к Кей. — Правильно я рассуждаю?

— Правильно, — согласилась Кей.

— Послушайте!

Фиппс заговорил горячо и совсем не в той манере, которая была ему свойственна как дворецкому. Голос звучал резко, даже грубо. Как он и сказал, головка у него была слабовата, а напиток, приготовленный его приятельницей, свалил бы и самого стойкого пьяницу. Маска дворецкого отвалилась, обнаружив подлинное лицо. Заговорила его уязвленная душа.

— Да мы тебя не осуждаем, — сказала Билл. — Пусть кто-то и назовет тебя бесхребетным слизняком…

— Кем?

— Но это пустяки. Ты никакой не слизняк, просто трусоват немного. Ежели дело тебе не по плечу, ты за него не берешься. Мы тебя за это уважаем. Аплодируем твоему здравомыслию. Восхищаемся твоей осмотрительностью. Правильно я все понимаю?

— Правильно, — эхом отозвался Джо.

Фиппс насупился. Глаза недобро смотрели из-под бровей.

— Вы думаете, я боюсь опростать эту железяку?

— Вполне вероятно. Ничего тут нет удивительного. Работа слишком сложная.

— Сложная? С этой вшивой жестянкой? Да я банки брал!

— Стеклянные, что ли?

— Никакие не стеклянные. Ну я вам покажу! — заявил Фиппс и двинулся к двери. — Я вам покажу, — повторил он, берясь за ручку.

— Куда же вы без инструментов? — напомнил Смидли.

— Они ему не нужны, — ответила за Фиппса Билл. — Он действует кончиками пальцев, как Джимми Валентайн. Перед вами великий артист, вернее — бывший артист.

— Бывший? — вскричал Фиппс и рывком распахнул дверь. — Пошли. Сейчас увидите.

— Я пойду с вами, — сказал, осмелев, Смидли.

— И я, — сказал Джо. — Вдруг вам станет худо…

Он взял со стола поднос с бутылками и присоединился к смельчакам. Билл закрыла за ними дверь и подошла к Кей, которая с восхищением взирала на тетку. Глаза Кей горели тем светом, который часто зажигался у избранных, кому посчастливилось бывать свидетелями подвигов Старой Верной.

— Вот так вот, — сказала Билл. — Немного хитрости и никакого мошенничества. А теперь, когда мы остались одни, крошка, давай присядем и поболтаем. Мне нетерпится кое-что выяснить. В последнее время я немало наслушалась про вас с Джо.

ГЛАВА XI

Кей рассмеялась.

— Ох уж этот Джо!

На лицо Билл набежала тень. Она не одобряла такого легкомыслия.

Серьезно относясь к узам дружбы, она была глубоко тронута историей любви, которой, в духе времени, не светил счастливый финал. Собственный опыт отношений со Смидли научил ее пониманию и сочувствию.

— Нечего так бесстыдно хихикать, — сурово сказала она. — Джо Дэвенпорт — очень приятный молодой человек, и он тебя любит.

— Он мне на каждом шагу об этом твердит.

— Билл, сказал он мне пару дней назад, — и если на глазах его не блестели слезы, значит, я вообще слез в жизни не видала, — Билл, дружище, я люблю эту девушку. И потом еще много чего наговорил насчет депрессии, общей слабости, ночных выпотов и потери аппетита. Вдобавок к слезам, в голосе его слышались рыдания и он дышал, как динамо-машина. Он тебя обожает, этот мальчик. Боготворит. Готов умереть за единственную розу из твоей прически. А что ему достается? Какой-нибудь опавший вялый лепесток. Вместо того, чтобы благодарить небо за любовь настоящего мужчины, ты отвечаешь на его мольбы лошадиным ржанием изгонишь к чертовой бабушке. Нечего сказать, умна.

Кей нагнулась и поцеловала Билл в макушку. Ей показалось, что этот жест будет в самый раз, и она увидела, что не ошиблась.

— Ты очень красноречива, Билл.

— Конечно, красноречива. Я говорю от чистого сердца и после трех бокалов шампанского. Что тебе мешает быть подобрее с Джо? Чем он тебе не угодил?

— Он сам знает. Я ясно дала ему понять, почему не выйду за него. В кафе, накануне моего отъезда из Нью-Йорка.

— Ты в самом деле не собираешься за него замуж?

— Не собираюсь.

— Дура.

— Он сам дурак.

— Разве что из-за тебя.

— Не только.

— С чего ты взяла?

— Это с первого взгляда видно.

— Вовсе нет. Я очень его уважаю. Даже восхищаюсь им. Неужели он тебе не нравится?

— Почему же. Он забавный.

— Слава Богу, ты не сказала, что он очень милый.

— А что тут плохого?

— Это приговор. Это означало бы, что у него никаких перспектив. Так ребята отзывались обо мне двадцать лет назад. «Ах, Билл! — говорили они. — Дорогая старушка Билл. Она мне страшно нравится. Такая милая». После чего оставляли меня куковать со своими достоинствами и уходили дарить конфеты и орхидеи другим.

— А ты осталась старой девой, и жизнь прошла мимо.

— Вот именно. Вечной подружкой невесты, но не самой невестой.

— Бедная старая развалина!

— Как не стыдно называть меня старой развалиной! Никакого уважения к тетке! И не уклоняйся от темы. Предмет обсуждения — Джо. Он говорит, ты отказывала ему четырнадцать раз.

— Пятнадцать. Сегодня после обеда он сделал мне пятнадцатое предложение. В розарии.

Билл негодующе фыркнула. Она поднялась с кресла и размеренным шагом подошла к письменному столу, чтобы восстановить равновесие с помощью шампанского. Обнаружив, что шампанское исчезло вместе с подносом и прочими напитками, она снова фыркнула, на сей раз разочарованно, тяжко вздохнула и вернулась на место.

— Не понимаю тебя, — сказала она, — просто не понимаю. Что у тебя в голове творится — ума не приложу, это для меня тайна за семью печатями. Будь я девушкой и сделай мне предложение Джо Дэвенпорт, я бы не раздумывая предалась ему душой и телом. Господи, как оглянешься вокруг, увидишь, что за шантрапа тебя окружает, то вообразить нельзя, что найдется девица, которая воротит нос от такого парня.

— Похоже, он произвел на тебя сильное впечатление.

— Так и есть. Он мне как сын.

— Скорее, внук.

— Сын, я сказала. Да, он для меня как сын, а как я к тебе отношусь, ты сама знаешь. Ты легкомысленна, как бабочка, ты позволяешь себе нахальные шуточки насчет моих потенциальных внуков, насмехаешься над моими сединами и, может статься, доведешь меня своими выкрутасами до могилы, но я тебя все равно люблю.

— Взаимно, Билл.

— Не перебивай. Итак, я сказала, что люблю тебя. И очень близко к сердцу принимаю твою судьбу. Я полагаю, что этот самый Д. Дэвенпорт — тот, кто тебе нужен, и мечтаю дожить до того дня, когда он наденет тебе на пальчик обручальное кольцо. Меня огорчает, что ты не разделяешь моих надежд. Тем более, что у тебя нет никаких аргументов против него. Сама ведь сказала, что он тебе нравится.

— Конечно, нравится. Против его обаяния никто не устоит.

— Тогда в чем проблема?

Кей с минуту помолчала. На ее лице появилось то серьезное задумчивое выражение, которое так привлекало Джо. Носком комнатной туфельки она чертила по ковру замысловатые арабески.

— Могу я быть с тобой откровенной?

— Разумеется. Давай всю подноготную.

— Дело в том, что, дай я себе волю, я бы в одну секунду без памяти влюбилась в Джо.

— За чем же дело стало?

Кей подошла к стеклянной двери и подняла глаза к звездам.

— Я опасаюсь.

— Чего?

— Видишь ли, Билл… Что для тебя брак? Нечто священное, что связывает людей до конца их дней, как это изображают в голливудских фильмах? Для меня дело обстоит именно так, но вот тут-то мы с Джо и расходимся. Нет, не перебивай меня, дослушай сначала. Понимаешь, я никак не могу положиться на Джо. Поверить в его искренность.

Билл стоило неимоверных усилий воздержаться от комментариев по ходу этой, по ее мнению, абсурднейшей из речей, которых ей довелось выслушать на своем веку, а ей пришлось высидеть на сотнях студийных летучек, но тут ее терпение лопнуло.

— Как можно сомневаться в искренности Джо? Господи! Сколько раз должен он делать тебе предложение, чтобы до твоих куриных мозгов дошло, что он тебя любит?

— Дело не в количестве раз, а в том, как он это делает. Он обставляет все как веселую шутку. А для меня любовь — не шутка. Я старомодна, сентиментальна и прошу относиться к себе серьезно. Мне нужен человек, который с такой же серьезностью относился бы к подобным вещам, а не вертопрах, который признается в любви, будто репетирует сцену из водевиля. Как он может ожидать от меня ответных чувств, — продолжала Кей, понемногу заводясь, ибо задумчивая степенность могла сопутствовать ей лишь очень недолгое время, — если его романтические настроения мимолетны, как улыбка Чеширского кота, и он способен сказать: «А теперь отвернись и скажи — выйдешь за меня?» Когда девушка слушает объяснение в любви, она не должна чувствовать себя так, словно попала на необитаемый остров с комиком.

Наступила короткая пауза.

— Скажи все-таки — между нами, девочками, — ты его любишь?

— Конечно, люблю, — выпалила Кей. — С первого взгляда влюбилась. Но я ему не верю.

Опять повисла пауза. Билл поняла, что ситуация совсем не так проста, как казалась.

— Мне понятны твои чувства, — сказала она наконец. — Джо иногда ведет себя, как клоун. В эдакой легкой шутейной манере. По-детски. Но не забывай, что клоунада очень часто — всего лишь маска для людей робких и неуверенных в себе.

— Только не говори, что Джо робок.

— С тобой — безусловно робок. Все мужчины робки, когда по-настоящему любят. Потому он так глуповато себя и ведет. Он как мальчишка, который пытается привлечь внимание первой красавицы детского сада, стоя на голове. Не позволяй себе обмануться внешностью, крошка. Попробуй заглянуть в сердце, и ты увидишь, насколько оно нежно и отзывчиво.

— По-твоему, у Джо нежное сердце?

— Голову готова прозакладывать.

— Я, пожалуй, тоже. Оно отзывается на каждую юбку, если только она надета не на экспонат из кунсткамеры. Я видела его красную записную книжку.

— Что-что?

— Телефонную книжку. Там целая коллекция номеров блондинок, брюнеток, рыжих и отдельно — блондинок искусственных. Таковы факты, Билл. Джо — мотылек, порхающий с цветка на цветок и влюбляющийся в каждую встречную девушку.

— Разве это свойственно мотылькам?

— На него прямо удержу нет. Второй Дик Миллз.

— Второй — кто?

— Один парень, с которым я была помолвлена. Мы разорвали помолвку.

— Он был мотыльком?

— Да, Билл.

— И Джо тебе кажется таким же?

— Точь-в-точь.

— Ошибаешься.

— Вряд ли.

Билл воинственно распрямила плечи. Голубые глаза блеснули огнем. Хотя и не такая темпераментная, как ее сестра Адела, и не столь решительная в противостоянии тому, что казалось ей глупостью, как эта волевая женщина, Билл не была кроткой овечкой. Подобно Уинстону Черчиллю, она не могла мириться с тем, что не соответствовало ее взглядам.

— Что бы ты себе ни навоображала, крошка, позволь мне внести ясность в твои затуманенные мозги. Я абсолютно уверена, что вы с Джо просто созданы друг для друга. Я изучила вас обоих внимательно и любовно и пришла к выводу, что вы неотделимы, как яйца и бекон. В конце концов, мое дело — сторона. Но мне хотелось бы образумить тебя. Ты ведь меня знаешь. Я Старая, Верная. Зря не посоветую. А теперь ступай резать бутерброды. У меня от этой болтовни аппетит разыгрался.

Не успела Кей подойти к двери, как та распахнулась, и вошел Смидли. В пылу дискуссии о нем забыли. Смидли выглядел взволнованным.

— Куда это вы собрались? Уж не в просмотровую ли? — спросил он.

— Кей идет на кухню делать бутерброды, — ответила Билл. — Пора подкрепиться, а то мы лишимся последних сил.

— Тогда ладно, — с облегчением сказал Смидли. — Я боялся, что вы захотели посмотреть, как продвигается дело в просмотровой. Твои коктейли, Билл, оказали на Фиппса странный эффект. Он, как бы это сказать… отвязался, что ли. Все время останавливается, чтобы рассказывать неприличные истории.

— Ах, бедняга. Неприличные, значит?

— Крайне. Например, про стриптиз и блоху… — Он взглянул на Кей и запнулся. — Но это неинтересно.

— Я эту байку слыхала, — сказала Кей и пошла резать бутерброды.

Смидли потер лоб. Его моральный дух заметно ослаб. Лихорадка последнего вечера отняла у него все силы. Марку Аврелию, утверждавшему, что с человеком не случается ничего, что он не смог бы вынести, пришлось бы долго втолковывать эту идею Смидли Корку.

— Я обеспокоен, Билл, — сказал Билл.

— Ты всегда чем-нибудь обеспокоен.

— А что, разве причин недостаточно? Как подумаю, что заставило Фиппса взломать этот сейф! Он никак не может сосредоточиться. У него каша в голове. И такое обнаружилось, что просто диву даешься. Представляешь, когда я сюда шел, он пытался изобразить четырех гавайцев. Совсем свихнулся парень.

Билл кивнула.

— Следовало быть поосторожнее с коктейлями Вильгельмины Шэннон, — сказала она. — Беда в том, что мне трудно постигнуть всю свою мощь.

— Мало того, что он волынит. Еще и шуму наделал. Хохочет, как ненормальный. Как бы Аделу не разбудил!

— Ее комната на другом конце дома.

— Тем не менее.

Билл покачала головой.

— Я, конечно, крепка задним умом, — сказала Билл. — Надо было дать Аделе снотворного. Это бы… — Она не договорила. — Господи!

— Что такое?

Билл пошарила в кармане брюк и вытащила белый пакетик.

— Это порошок «Микки Финн», — возвестила она. — Мне его дал знакомый бармен с Третьей авеню. Поделился личным запасом. Сказал, что когда-нибудь он мне пригодится. И был прав. Я хотела бросить его в стакан на тумбочке Аделы и забыла.

— А теперь поздно.

— А теперь поздно, — повторила Билл. — Слишком поздно, слишком.

Голос ее дрогнул. Из-за двери донесся гомерический хохот. Она взглянула на Смидли, он с испугом взглянул на нее.

— Вот паршивец, — сказал Смидли. — Это Фиппс.

— Может, гиена? — переспросила Билл.

Но то был Фиппс. Он вошел в сопровождении Джо, от души и в то же время по-театральному смеясь, как хор в старомодной комической опере. В руках он держал поднос, с которым подошел к дивану, выбрал бутылку и уселся, откинувшись на подушки. Стало ясно, что идею насчет сейфа он отложил на неопределенное время и решил предаться отдыху в хорошей компании.

ГЛАВА XII

— Всем привет! — беспечно произнес Фиппс и отпил прямо из горлышка. Очевидно, опасения по поводу природной неспособности организма справиться с большими количествами спиртного его уже не тревожили. Вино веселило, крепкие напитки возбуждали, и это Фиппсу нравилось. Когда душа просила веселья, Джеймс Фиппс обращался к вину, а когда возникала потребность возбудиться, приходила очередь чего покрепче.

— Всем привет! — сказал он. — А сейчас я вам покажу четырех гавайцев.

Его готовность внести посильную лепту в общее веселье, вероятно, встретила бы отклик у жизнелюбивого бонвивана старой закалки, желающего поддерживать градус вавилонской по размаху оргии, но у Смидли это предложение не вызвало энтузиазма, а, напротив, ввергло его в тоску. Он понятия не имел, чем таким отличились четверо гавайцев в деле развлечения, но подозревал, что его ожидает нечто весьма громкое, и в предчувствии задрожал всем телом. Хотя комната Аделы и находилась в другом конце дома, но, как он сказал Билл, тем не менее.

— Нет! — запищал он, как мышь, попавшая в мышеловку,

— Нет!

— Тогда я спою «Милую Аделину», — сказал Фиппс с видом человека, который изо всех сил хочет угодить окружающим. Репертуар у него был довольно богатый, и ежели публика не желала четырех гавайцев, то «Милая Аделина» могла оказаться в самый раз.

На этот раз с протестом выступил Джо. Он уже разволновался не меньше Смидли. «Милая Аделина» была ему знакома. Он и сам исполнял эту популярную песенку в задней комнате своего клуба, и лучше других знал, что в ее мелодии содержалось несколько пассажей в до-мажоре, которые без труда одолеют любые стены, беспрепятственно дойдут до ушей спящей хозяйки дома и подымут ее с постели, как труба архангела, созывающая на Страшный Суд. Перед его внутренним взором вновь возникло видение Аделы Шэннон-Корк, вплывающей в комнату в своем пеньюаре, и по спине его опять пробежалось мохнатое и липкое существо.

— Пожалуйста, не надо, Фиппс! — воззвал он к дворецкому.

Дворецкий притих. Он пребывал в добродушном и естественном расположении духа, искренне хотел растормошить этих зануд, но, даже рискуя нарушить гармонию, все же счел себя обязанным указать на разницу в статусе. Этим представителям среднего класса только дай волю…

— Мистер Фиппс, если не возражаете, — холодно поправил он Джо.

Билл, известная своей тактичностью, выступила на его стороне.

— Да, ты поосторожнее с мистером Фиппсом, Джо. Но все же я бы не стала петь «Милую Аделину», мистер Фиппс.

— А почему бы мне не спеть «Милую Аделину»?

— Ты можешь разбудить милую Аделу.

— Вы имеете в виду мамашу Корк?

— Именно.

Фиппс надулся и отхлебнул из бутылки.

— Мамашу Корк… — раздумчиво протянул он. — На нее мне всегда было наплевать. А что если пойти и дать ей в нос?

В любое другое время это предложение пришлось бы Смидли по душе. Если и была в мире женщина, с детских лет напрашивавшаяся на хорошенький тычок в нос, так это, несомненно, жена его покойного брата. Но сейчас возможность осуществить заветное желание повергла Смидли в полуобморок.

— Нет, нет! — снова по-мышиному пропищал он.

— И тычка нельзя дать? Ну, как скажете, — кротко согласился Фиппс. Когда к нему относились с должным уважением, он вел себя очень сговорчиво. — Тогда давайте прополощем горло. Нет, Смидли, — жестом остановил он товарища. — Вам хватит. Вот прохиндей, тянет винище, как пылесос! — Он не без удовольствия оглядел пройдоху. — Смидли, старый пьяница! — сказал он. — Где же ты шатался вчера ночью, а, тюремная пташка? Отвечай-ка!

Смидли виновато улыбнулся. Фиппс, осмелев, повысил голос.

— Эй, Смидли!

Билл сказала «Шшш!», Джо сказал «Шшш!», Смидли подпрыгнул, как ужаленный.

Фиппс огорчился еще сильнее. Ему казалось, что эти люди явно переборщили с унижением его достоинства. Он сказал «эй!», а они ему — «шшш», а этот старый дурень Смидли, на вид такой паинька, даже не озаботился ответить, когда к нему по-человечески обратились. Такие вещи спускать нельзя, подумал Фиппс.

— Почему он не ответил мне «Эй!», когда я ему сказал «Эй!»? Когда джентльмен говорит другому джентльмену «Эй!», он вправе рассчитывать, что ему ответят.

Смидли поспешил исправить промашку.

— Эй! — враждебно сказал он.

— Эй — кто?

— Эй, мистер Фиппс.

Дворецкий нахмурился. Его настроение резко омрачилось. Дружественная теплота и расположение, с которыми он вошел в эту комнату, улетучились, и он стал меньше любить человечество. В поведении Смидли ему увиделись формальность и отсутствие сердечности, а это не могло вызвать одобрения. Как будто он по-приятельски хлопнул по плечу бонвивана старой закалки, а тот развернулся да и дал ему по носу.

— Ладно, — сказал он. — К черту условности. Скажи: эй, Джимми!

— Эй, Джимми.

Одержимый манией совершенства, Фиппс не удовлетворился.

— Ну-ка, еще разок, понежнее.

— Эй, Джимми.

Фиппс откинулся на подушки. Интонация Смидли еще была далека от мелодичности попугая-неразлучника, обращающегося к своей подружке, но ближе к идеалу.

— Уже лучше. Вам, светским мотылькам, не следует проявлять пренебрежения к малым сим.

— А ты что, не любишь светских мотыльков? — поинтересовалась Билл.

Фиппс решительно тряхнул головой.

— Нет. Не одобряю их. Вот придет революция — висеть им всем на фонарях. Система прогнила насквозь. Я что, не человек? А, Смидли?

Смидли опять подпрыгнул.

— Конечно, конечно, человек, Джимми.

— Я что — не джентльмен?

— Конечно, конечно, джентльмен, Джимми.

— Тогда принеси мне подушку под голову, забулдыга старый. И поторопись. Мне требуется уход.

Смидли взял подушку и подложил Фиппсу под голову.

— Удобно, Джимми? — сквозь зубы процедил он. Дворецкий окинул его ледяным взглядом.

— Это кого ты называешь Джимми? Обращайся ко мне «мистер Фиппс».

— Виноват, мистер Фиппс.

— Это ты правильно сказал. Знаю я вашу породу. Очень хорошо знаю. Бедняков готовы с лица земли стереть, последний кусок хлеба отнимете у вдовы и сироты. Вот придет революция, польется кровушка рекой по Парк-авеню и Сатто-плейс, а я попляшу на ваших трупах.

Смидли отвел Билл в сторонку.

— Если это безобразие будет продолжаться, — прошептал он, — я за себя не отвечаю, Билл. У меня давление.

— Вот придет революция, — напомнила ему Билл, — никакого давления не будет. Вся кровь вытечет на Парк-авеню.

— Пойду послушаю возле дверей Аделы. Надо убедиться, что она спит. А пока уберем выпивку из-под носа этого сукина… — Он перехватил взгляд Фиппса, подавился словом и вымученно улыбнулся. — Эй, мистер Фиппс!

Глаза дворецкого были слишком замутнены, чтобы сквозь них сверкнул огонь, но по лицу стало видно, что он обиделся.

— Сколько раз надо повторять, чтобы называл меня Джимми?

— Виноват, Джимми.

— Мистер Фиппс, если не возражаете, — сурово ответствовал дворецкий.

Смидли, не в силах справиться с интеллектуальным напряжением, которого требовала от него завязавшаяся беседа, поспешил выйти. Билл, которой его присутствие связывало руки, взяла деловой тон.

— Ну, мистер Фиппс, — начала она, — пора вернуться к нашим баранам. Если вы достаточно отдохнули, можно возобновить попытку с сейфом.

— Да, — подхватил Джо. — Нельзя больше терять время.

Он сделал ошибку. Дворецкий опять напыжился. Почему-то, возможно — из-за ранее допущенной фамильярности, он невзлюбил Джо; и метнул в него неприязненный взгляд.

— А тебе-то что, осмелюсь спросить?

— Как это — что? Вы разве забыли, что все мы — мистер Смидли…

— Ты имеешь в виду этого забулдыгу?

— Да. Забулдыга Смидли вместе с мисс Шэннон…

— Ты имеешь в виду эту тупорылую старуху?

— Да. Забулдыга Смидли с тупорылой старухой Билл и я в одной упряжке. Мы хотим получить деньги.

— Какие деньги?

— Деньги, которые он выручит, получив дневник.

— Какой дневник?

— Дневник из сейфа.

— Какого сейфа? — оживился Фиппс, как следователь, допытывающийся у заведомого жулика, где он находился пятнадцатого июня ночью.

Джо посмотрел на Билл. Как и Смидли, он находил затруднительным вести беседу с Фиппсом.

— Тот сейф, который вы собирались вскрыть, мистер Фиппс.

— Кто сказал, что я собираюсь вскрывать какие-то сейфы?

— Только не я, — вмешалась Билл, пытаясь потихоньку гнуть свою линию. — Я как раз говорила, что ты бы ни за что не взялся за это дело.

— Какое дело?

— Взламывание сейфа.

Фиппс помолчал, усваивая полученную информацию,

— Вы думаете, я бы не открыл сейф?

— Да. Тут даже говорить не о чем. Четыре года назад ты бы еще с этим справился, а сейчас об этом смешно и заикаться. Мы все пришли к этому выводу.

— К какому?

— Что в свое время ты был замечательным специалистом, но утратил свое умение. Мы уже обсуждали этот вопрос, если помнишь, и выяснили, что рука — уже не та. Как профессионал ты ничего не стоишь.

— Ха!

— Как ни жаль, но факты — упрямая вещь. Тут нет твоей вины, просто обстоятельства сложились неблагоприятным образом. Ресурс исчерпан. Конечно, тебя ждет блестящая карьера на экране, но сейф ты открыть не можешь и с этим не поспоришь.

Красное (а в случае с Фиппсом, который пил мятный ликер, зеленое) вино жалило его, как змея, и как змеиный яд действовала на него критика его профессиональных достоинств. В результате его жалили две змеи одновременно, и по лицу стало видно, какую боль он ощущает.

— Ха! Не могу открыть сейф! Не могу открыть вшивый сейф! Да только чтобы не слышать таких слов, я его одним пальцем открою!

Джо бросил на Билл короткий взгляд, преисполненный глубочайшего уважения. Вот что значит Старая, Верная, выражал этот взгляд. Она каждого видит насквозь.

— Спасибо, Фиппс, — сказал он.

— Вам спасибо, сэр, — машинально ответил дворецкий. — То есть, — поправил он сам себя, — за что это вы меня благодарите?

— Я уже объяснял. Вы обещаете открыть сейф. Если вы его откроете, у нас будут деньги.

— А! Вот оно что! А когда разживетесь денежками, небось надеетесь жениться на этой девчушке, на Кей? Зря надеетесь. У вас ни малейшего шанса, любезный вы мой. Я слыхал, как она вас нынче в розарии отшила.

Джо передернуло.

— Что?

— Что слышали.

Щеки у Джо загорелись. Он не подозревал, что сцена в саду разыгрывалась на публике.

— Вас там не было.

— Очень даже было.

— Я вас не видел.

— А меня никто никогда не видит.

— Его называют Тенью, — пояснила Билл.

— И я скажу вам, что меня особенно поразило в этом эпизоде, — продолжил Фиппс, позеленевший от ликера. — Вы выбрали неправильную тактику. Уж больно вы несерьезны, прямо шут гороховый. Сердце чувствительной девушки грубыми шутками не завоюешь. Вам бы прижать ее покрепче да поцеловать.

— Он не решается, — сказала Билл, — это небезопасно. Он раз чмокнул одну девушку в Париже, а та от избытка чувств взлетела на верхушку Эйфелевой башни.

— Как это?

— Очень просто. Впала в экстаз, закрыла глаза и с легким стоном устремилась ввысь.

Для иллюстрации Билл пошевелила растопыренными пальцами. Дворецкий неодобрительно покосился на этот жест.

— Вы так не делайте, — резко заметил он. — Мне это пауков напоминает.

— Извини. Не любишь пауков?

— А кто их любит? — мрачно ответил Фиппс. — Я бы вам о них порассказал. Если захотите чего узнать про пауков, спросите меня.

— Вот придет революция, и побегут пауки по Парк-авеню.

— А-а, — неопределенно протянул Фиппс, видимо, считая эту перспективу вполне вероятной. Он зевнул и подобрал ноги, расположив их на диване. — Кому что, — сказал он, — а мне баиньки. Надо малость вздремнуть. Всем спокойной ночи. Отбываю к Храповицкому.

Глаза его закрылись. Он сделал пару глотков и заснул в обнимку с бутылкой.

ГЛАВА XIII

Джо в отчаянии посмотрел на Билл. Уж на что он привык ничему не удивляться в этом мире, но такой поворот событий поставил его в тупик. Вот сюрприз так сюрприз.

— Что теперь? — спросил он.

На Билл, однако, очередной зигзаг в ходе операции не произвел почти никакого впечатления. Она посмотрела на тело дворецкого, распростертое на диване, с нежностью матери, склонившейся над колыбелькой дитяти, и заботливо поправила сбившуюся подушку.

— Все к лучшему, — ответила она. — Краткий отдых ему на пользу, дальше пойдет веселее. Ты когда-нибудь видел пьяного взломщика?

— Не приходилось.

— Мне тоже. Пускай просохнет. Когда через час или около того холодный свет зари вползет в наши окна, мы с тобой будем свежи, как маргаритки, а вот насчет Джимми Фиппса есть сомнения. Наутро после такого загула естество человеческое идет вразнос. Придется провести курс лечения бромом и сельтерской. Но не будем отвлекаться. Хоть и не всегда четко и не всегда последовательно формулируя, герой этой ночи сделал одно точное и крайне важное замечание насчет стратегии и тактики твоего ухаживания. Ты не пропустил мимо ушей?

— Нет.

— Он был прав, знаешь ли. Угодил в самую точку. Твой метод ни к черту не годится. Я говорила с Кей. Она тебя любит, Джо.

— Что?

— Она сама мне сказала, совершенно однозначно. Формулировку я, конечно, не помню, но смысл высказывания заключался в том, что в твоем присутствии она не чувствует земного притяжения. Если это не любовь, то что?

Джо засуетился.

— Билл, если ты меня дурачишь…

— С какой стати! Зачем мне это надо? Она тебя любит, уверяю. Ты — сливкив ее кофе, ты — соль в ее жарком.[12] Но она опасается… не решается… Словом, она тебе не доверяет.

— Почему?

— Потому что ты все время дурака валяешь.

— Это от робости.

— Я тоже ей так сказала, но она не поверила. Она считает тебя беспечным мотыльком, порхающим с цветка на цветок и пьющим нектар. Ты пьешь нектар?

— Нет, не пью.

— С девушками не гуляешь?

— Конечно, нет.

— А зачем тогда тебе красная записная книжка с номерами телефонов?

Если бы она вдруг залепила Джо пощечину, та не произвела бы большего эффекта, чем последний вопрос. Когда человек получает внезапную пощечину, он морщится, широко раскрывает глаза, краснеет, разевает рот и остается с отвисшей челюстью. Все это произошло с Джо.

— Красная книжка? — пролепетал он.

— Красная книжка.

— Маленькая красная книжка?

— Маленькая красная книжка.

— Маленькая красная книжка с номерами телефонов?

— Маленькая красная книжка с номерами телефонов. Ощущения человека, получившего неожиданный удар, развеялись. Джо пришел в негодование. В нем заговорила оскорбленная добродетель.

— Что за свистопляска вокруг моей красной телефонной книжки? — с жаром спросил он. — У каждого нормального мужчины есть такая книжка. Их теперь начинают заводить еще с детского сада. Кей все прекрасно известно про эту несчастную книжку. Когда мы с ней последний раз сидели в ресторане, я подробно объяснил, что не надо придавать тому существенного значения. Я сказал, что это следы бурно прошедшей молодости, ничего больше. Я уж и имена-то перезабыл по большей части. Они ничего для меня не значат, ничего.

— Меньше, чем пыль под колесами твоего кабриолета?

— Гораздо меньше. Я бы не стал звонить ни одной из них, даже выполняя последнюю волю умирающей бабушки. Это призраки. Тени. Фантомы.

— Эфир.

— Да, эфир. Послушай, Билл. В целом мире для меня не существует никого, кроме Кей. Она — нечто совершенно особое. Пусть передо мной продефилируют в купальниках Елена Троянская, Клеопатра, Хеди Ламар[13] и La Belle Dame sans Merci, я даже не свистну им в след.

Безыскусное красноречие тронуло Билл до глубины души.

— Ну что ж, звучит убедительно. Подводя итог сказанному, можно заключить, что ты невинен, как ягненок.

— Или еще более.

— Хорошо. В таком случае тебе остается только одно — изменить манеру общения. Сам видишь, шутовство не проходит. Сведи репертуар Боба Хоупа до минимума. Есть два способа завоевать девичье сердце. Первый — изображать патриархального мужчину, пещерного человека и брать ее сердце грубым натиском. В качестве иллюстрации могу привести образ, который я создала для журнала «Страсть». Это такой охотник, всадник, стрелок, который в припадке страсти хватал свою подругу за волосы и таскал по комнате, скрежеща зубами. Вот один пример.

— Я не смогу таскать Кей за волосы по комнате.

— Однако это изысканная форма внимания. Она могла бы произвести переворот в ваших отношениях. Девушке в моем рассказе это нравилось. «Джеральд, Джеральд, — повторяла она, — ты сводишь меня с ума!»

— Нет, не годится.

— Ладно, с волосами оставим. Впрочем, ты мог бы хватать ее за плечи и трясти как грушу.

— Нет, и это не по мне.

— Да почему?

— Потому что.

— С тобой не сговоришься, — вздохнула Билл. — Ты не хочешь идти на компромисс. Забыл, наверное, лозунг «Суперба-Лльюэлин»: «Служи и сотрудничай».

Она достала из кармана пакетик «Микки Финна» и задумчиво подбросила на ладони.

— Что это у тебя? — спросил Джо.

— Лекарство. От бессонницы. Ну, если не желаешь быть пещерным человеком, давай испробуем второй способ — не силу, а слабость. Мы растопим ее сердце. Ты должен вызвать сочувствие и жалость.

— Уточни, пожалуйста.

— Все очень просто… Горло пересохло от бесконечных разговоров. Давай освежимся.

— Неплохая мысль. Шампанского?

— Пожалуй. Средство испытанное.

Билл направилась к подносу, наполнила бокалы и незаметно бросила в тот, что предназначался Джо, подарок приятеля-бармена с Третьей авеню.

— Значит, надо устроить так, чтобы она тебя пожалела.

— Как же?

— Проще простого.

— Это ты уже говорила.

— Повторение — мать учения. Помнишь стишок: «В те дни, когда в доме родимом я рос…

— …безмолвный, печальный и робкий до слез». Помню, декламировал в детстве.

— У тебя, наверное, здорово получалось. У меня почему-то жалостливые стихи плохо звучат. Раз ты это все помнишь, значит, знаешь, как отзывчиво женское сердце на чужое страдание. Немножко боли, капля страдания — и девушка на глазах превращается в ангела. Хрестоматийный сюжет.

— Ну так что?

— В данном случае в ангела следует превратить Кей. Я уверена, что если та, которая сейчас режет в кухне бутерброды, вернувшись сюда, застанет тебя распростертым на полу без чувств, сердце ее растает, как сахар в чашке чая. Она бросится на твое бездыханное тело и оросит неподвижное лицо горючими слезами. Вот что сделала бы Кей, если бы, придя сюда, нашла тебя распростертым без чувств на полу.

— А с чего вдруг я бы распростерся без чувств на полу? Билл понимающе кивнула. Рыбка клюнула.

— Надо подумать. Допустим, Фиппс в припадке пьяной ярости двинул тебя той бутылкой, которую он прижимает к груди, как мать — младенца.

— Но он же не двинул!

— Правда. Тогда допустим, что я бросила тебе в бокал порошок.

— Но ты же не бросила!

— Тоже правда. Я просто думаю вслух. Выпьем за удачу!

— За удачу!

Они осушили бокалы.

— Чудное название — «Микки Финн», — задумчиво произнесла Билл. — Откуда они их берут?

— Может, был такой бармен по имени Микки Финн, который составил рецептуру?

— Менкен[14] говорил, что нет, а он, наверное, в курсе. Менкен вообще в курсе всего. А ты знаешь, как действует этот порошок?

— Как ни странно, да. Он проходил у нас в одной картине перед тем, как меня вышибли. Поначалу ничего особенного не чувствуешь. А потом, если тряхнуть головой — вот так…

Билл, которая была начеку, успела вовремя подхватить падающего Джо. Она уложила его получше, придала вид, способный с гарантией вызвать сострадание, а сама подошла к дивану и потрясла Фиппса за плечо.

Непросто пробудить ото сна дворецкого в состоянии тяжелого опьянения после двух коктейлей Вильгельмины Шэннон и бутылки мятного ликера. Временами казалось, что ее усилия никогда не увенчаются успехом. Но постепенно в членах бесчувственного тела стали появляться признаки жизни. Фиппс засопел, зашевелился, задвигался, жизнь начинала бурлить в нем. Он хрюкнул и сел, моргая глазами.

— Привет, — сказал он хриплым шепотом, как дух на спиритическом сеансе. — В чем дело?

ГЛАВА XIV

— Простите, что нарушаю ваш сон, мистер Фиппс, — извиняющимся тоном произнесла Билл, — но мне одной с ним не справиться.

Билл жестом указала на тело, лежащее на полу.

— Может, вы мне пособите? Ум хорошо, а два лучше. Фиппс шатаясь поднялся с дивана. Его затуманенному взору предстало неподвижное тело — картина, столь часто описываемая в любимых им детективах. Ни в одном из них не обходилось без обнаружения трупа на ковре. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что к рисунку ковра он отношения не имеет. Фиппс зажмурился в надежде, что это обман зрения. Но, открыв глаза, увидел труп на том же месте.

— Что с ним? — запинаясь, спросил он. — Зачем он тут лежит?

Билл удивленно подняла брови.

— Вы, конечно, припоминаете, как, руководствуясь, видимо, самыми лучшими намерениями, трахнули его бутылкой по голове?

— Господи! Я?

— Не могли же вы забыть!

— Я вообще ничего не помню, — ответил дворецкий бесцветным голосом. — А что случилось?

— Началось с того, что вы заспорили о претензиях Абиссинской церкви на апостольское преемство.[15]

— На что?

— Вы и про Абиссинскую церковь забыли?

— Никогда не слыхал про такую.

— Это такая церковь в государстве Абиссинском, и Джо Дэвенпорт заговорил о ее притязаниях на апостольское преемство. Он одной точки зрения придерживался, вы — другой. Вы так говорите, он эдак. Слово за слово. Страсти разгорелись, и дошло до того, что вы стукнули его пузырем по темечку. Хрясь — и парнишка готов.

— Но не совсем же… готов?

— Это я для красного словца. Преувеличила.

— То-то же, — сказал Фиппс, проводя ладонью по пепельно-бледному лбу. Он бессильно упал на стул и горестно запыхтел. Так и застали его вошедшие вскоре Смидли и Кей, которая внесла огромное блюдо с бутербродами. Билл одобрительно посмотрела на плоды ее рук. У нее как раз проснулось чувство голода.

— Адела, должно быть, спит, — объявил Смидли. — Я довольно долго стоял возле ее двери, слушал-слушал — тишина. Батюшки, — встрепенулся он, упав взглядом на тело Джо. — Это еще что такое?

— Несчастный случай, — быстро ответила Билл. — Фиппс треснул его бутылкой. Мы как раз вспоминали обстоятельства этого события, когда вы вошли.

Глаза Кей стали квадратными. Кровь отхлынула от лица. Она стояла, уставившись на тело, блюдо крупно дрожало в ее руках. Билл предусмотрительно приняла его. И тут Кей с криком бросилась на грудь распростертого Джо.

— О, Джо, Джо! — причитала она.

Билл, пряча довольную улыбку, откусила бутерброд. Сердечной женщине всегда приятно видеть, что она преуспела в соединении юных сердец. Доев бутерброд, Билл взялась за второй. С сардинкой, удовлетворенно отметила она. Билл любила бутерброды с сардинами.

— Треснул его бутылкой? — переспросил Смидли.

— Сгоряча, — пояснила Билл. — Фиппсу присуща горячность.

— Господи милостивый!

— Да, неприятно. Можно сказать, подпортил вечеринку. Но нет худа без добра. Клиент протрезвел.

— Разве? Тогда послушай-ка…

— Кажется, он мертв, — сказала Кей, подняв побелевшее лицо.

— Не думаю, — возразил Смидли и тут же оставил эту тему, перейдя к той, которая волновала его гораздо больше. — Так ты говоришь, он протрезвел?

— Вполне. Рассуждает здраво.

— Значит, пора ему приняться за дело. Хватит дурака валять. Фиппс!

— Сэр? — отозвался тот, приняв свой обычный почтительный тон.

— Надо работать.

— Да, сэр.

— Хватит чудить.

— Да, сэр.

— Все вернулось на круги своя, — прокомментировала Билл, выбирая третий бутерброд.

Она с удовлетворением отметила, что Кей осыпала неподвижное лицо Джо жаркими поцелуями и орошала горючими слезами. Именно так, насколько ей помнилось, она себе и представляла развитие событий. Все шло по плану. Она чувствовала себя режиссером, группа которого действует в соответствии с указаниями.

— О, Джо! Дорогой Джо! — рыдала Кей. — Ой, он жив! — вскричала она, опять подняв лицо.

— В самом деле?

— Он шевельнулся.

— Прекрасно, — сказала Билл. — Отличная новость. Ну, Фиппс, на этот раз ты избежал электрического стула.

— Рад слышать, мадам.

— Но, может, он от тебя не уйдет.

— Что-что, мадам?

В глазах Кей сверкнули молнии. Раньше она относилась к Фиппсу с симпатией, но теперь для нее не было на свете человека, более ненавистного, чем он.

— Вы могли его убить, — сказала она. Слова ее звучали жестко. Она произносила их со скрежетом зубовным, как охотник, всадник и стрелок из рассказа Билл, и приправляла злым шипеньем.

Фиппс, не теряя почтительности, оспорил это утверждение.

— Я бы не смог зайти так далеко, мисс. Просто слегка шлепнул его по голове, это часто случается в религиозных диспутах. Но если позволительно будет сказать, я глубоко скорблю, что дал себе волю. Глубочайшим образом скорблю, мисс…

Смидли нетерпеливо прервал его. Он был не в настроении слушать, как дворецкий упражняется в красноречии.

— Хватит речей. Сегодня не Четвертое июля.

— Ваша правда, сэр.

— За дело, дружище, за дело.

— Да, сэр.

— Следуйте за мной.

— Слушаюсь, сэр.

Дверь закрылась за ними. Билл по-матерински улыбнулась Кей и присоединилась к ней у изголовья больного. Она внимательно посмотрела на страждущего, который подавал явные признаки жизни, понемногу выходя из комы.

— Через минуту очухается, — уверенно констатировала Билл. — Ставлю десять центов за то, что первыми его словами будут: «Где я?»

Джо открыл глаза.

— Где я? — спросил он.

— Прошу мои десять центов, — сказала Билл. Джо сел.

— Черт! — прохрипел он.

— О, Джо! — сказала Кей.

— Ой, моя голова! — простонал Джо.

— Головка бо-бо, — сказала Билл. — Тебе нужно на свежий воздух. Мы тебя выведем в сад. Помоги мне, Кей.

— Я сделаю тебе компресс, дорогой, — нежно проворковала Кей.

Джо моргнул.

— Это ты сказала «дорогой»?

— Конечно, я. Джо опять моргнул.

— И еще… Был то дивный сон или ты вправду меня поцеловала?

— Конечно же, она тебя поцеловала, — подтвердила Билл. — и почему бы ей тебя не целовать? Ты разве забыл? Я ведь говорила, что она тебя любит. Двигаться можешь?

— Думаю, могу.

— Тогда мы тебя выведем и мокнем головой в драгоценный Аделин бассейн.

Джо моргнул в третий раз. Даже от такого минимального мускульного усилия у него из глаз посыпались огненные искры, но физическая боль показалась ему чепухой по сравнению с неземным счастьем, которое вошло в его сердце. В ушах его зазвучала небесная музыка. Знакомые предметы обрели свежую прелесть. Даже грубоватое лицо Билл, которое добрые люди сравнивали с физиономией немецкого боксера, засияло девичьей красотой, заставившей бы самого разборчивого джентльмена вспомнить о своей заветной красной книжице с номерами телефонов.

Что же касается Кей, то, казалось Джо, если бы ей добавить парочку крыльев, она бы смело могла войти в сонм серафимов и херувимов, и никто не усомнился бы, что она из их числа. Он зачарованно смотрел на нее.

— Ты меня любишь?

— Ясно, любит, — ответила за нее Билл. — Сколько раз можно повторять? Обожает. Боготворит. Она бы жизнь отдала за одну розу из твоей прически. Но у тебя будет возможность обсудить детали, когда она станет окунать тебя головой в бассейн. Так что — вперед без страха и упрека. Ты, наверное, чувствуешь себя киногероем, который невзначай огорчил Эррола Флинна.[16]

Поддерживая болящего под руки, женщины вывели его в сад. Едва успели они выйти из комнаты, туда вошла Адела в сопровождении сонного лорда Тофема, который, спотыкаясь, плелся за ней. Насколько бодра и жизнедеятельна была Адела, настолько сомнамбуличен был ее кавалер. Нащупав кресло, он упал в него и закрыл глаза.

ГЛАВА XV

Есть одна тонкость в таком деликатном деле, как стояние под дверью золовки с целью убедиться в том, что она спит: при этом надо самому не сопеть, дабы не нарушить ее сон. Не отдавая себе в том отчета, Смидли во время недавнего визита в окрестности спальных апартаментов Аделы дышал чрезвычайно шумно. Тому способствовало и волнение от предстоящего взлома, и эмоциональное возбуждение, спровоцированное словами Фиппса о старом пьянице. От всего этого он пыхтел, как жеребец на финише национальных скачек.

Кроме того, он громко скрипел половицами, а один раз, не удержав равновесия, проехался кулаком по двери спальни. Собственно, единственное, что ему оставалось — прозвенеть над ухом Аделы будильником. Так или иначе, через полторы минуты после его приближения Адела проснулась, села на постели, а при ударе по двери встала. С видом амазонки, надевающей доспехи, собираясь на битву, она надела халат и прислушалась.

Звуки за дверью прекратились. Осторожно выглянув в щелку, она никого не увидела. Но следы постороннего присутствия были для нее очевидны. Поэтому она решила произвести тщательное расследование. В чем-в чем, а в недостатке храбрости Аделу Шэннон-Корк никто не мог бы упрекнуть. Включая дюжину режиссеров немого кино и трех покойных мужей. Как уже было сказано, она терпеть не могла всяких глупостей, а под глупостями подразумевала и незаконное вторжение в собственные владения между часом и двумя ночи.

Но даже самая неустрашимая из женщин нуждается в такие минуты в твердой опоре, и потому, по недолгом размышлении, Адела проследовала в комнату лорда Тофема, где ей пришлось приложить больше усилий, чтобы хоть ненадолго обратить его к деятельности, нежели потребовалось Смидли, чтобы разбудить ее самое.

Лорд Тофем капитально настроился на ночной отдых, но Адела не стала церемониться.

— Лорд Тофем!

Ответом ей стало ровное спокойное дыхание. Лорд Тофем если и не напоминал Наполеона Бонапарта по другим статьям, имел с ним одно общее свойство — отключаться в тот самый момент, когда голова его касалась подушки или, как в данном случае, спинки кресла.

Адела повысила голос.

— Лорд Тофем!

Этот настоятельный зов поднял бы ото сна любого. Заокеанский гость открыл глаза. Сам Наполеон в сходных обстоятельствах открыл бы глаза. Голосу Аделы недоставало громоподобия, но когда волнение заставляло его повысить, он звучал с редкой убедительностью.

— А?

— Проснитесь.

— Я разве спал?

— Да, спали.

Лорд Тофем вспомнил только, что минуту назад он отплясывал румбу на Пиккадилли, и согласно кивнул.

— Правильно. Спал. Мне снилась Милашка.

— Кто?

— Одна девушка из Лондона. Мне снилось, как мы с ней гуляем по Пиккадилли Серкус. И заходим в разные места. Интересно, — улыбнулся он, — что бы это значило, гулять во сне по Пиккадилли Серкус?

Адела не относилась к числу психоаналитиков-любителей, с готовностью выслушивающих чужие сны и с удовольствием их толкующих. Она не проявила никакого интереса к истории с Милашкой и только нетерпеливо шмыгнула носом. И тут же издала громкий крик. Ее блуждавший по комнате взгляд уперся в поднос с бутылками.

— Смотрите!

Лорд Тофем мечтательно вздохнул.

— Я вам расскажу про Милашку. Я ее обожаю, но как раз накануне моего отъезда в Америку мы повздорили. Она прелестная девчушка…

— Вы только посмотрите на эти бутылки!

— … и ужасно трогательная.

— Кто их сюда принес?

— Жутко трогательная. Пикантная такая, а трогательная. Невероятно.

— КТО ПРИНЕС СЮДА ЭТИ БУТЫЛКИ? Я не ошиблась. В доме взломщики.

Лорд Тофем снова вздохнул. Ему показалось, что сейчас самое время открыть душу ближнему и рассказать о трагедии, которая ее омрачала.

— Она во всех отношениях сущий ангел, вот только страшно обидчива. Вы не поверите, но из-за того только, что я сказал, будто в новой шляпке она похожа на Бориса Карлова,[17] она надавала мне по шее и заявила, что не хочет больше видеть меня ни на этом свете, ни на том. Но я же мужчина, у меня тоже гордость есть, я, конечно, в долгу не остался…

— Замолчите вы. Слушайте!

Адела подняла глаза к потолку. Из располагавшейся наверху просмотровой комнаты раздался какой-то странный звук. Это Смидли, преисполненный желания быть полезным, вспомнил, что кое-какие необходимые для работы материалы остались внизу, и, кинувшись к двери, опрокинул по пути табуретку.

— В просмотровой кто-то есть. Лорд Тофем! ЛОРД ТОФЕМ!

Лорд Тофем как заколдованный принц очнулся от грез. Ему начинало казаться, что ночь выдалась какая-то неспокойная.

— А?

— Пошли.

— Куда?

— Наверх.

— Зачем?

— В просмотровой грабители.

— В таком случае будь я проклят, если туда пойду, — сказал лорд Тофем. — Я не успел вам доложить, что позавчера послал Милашке авиаписьмо, где в тщательно выбранных выражениях признал свою вину и просил помириться. Только осел на моем месте отправился бы сейчас, когда я с минуты на минуту ожидаю ответа, на встречу с бандитами. Понимаете? Я телеграмму жду!

Немало людей поняли бы его чувства. Очень осторожный и осмотрительный молодой человек, сказали бы они, трезво мыслящий. Но Адела придерживалась другого мнения. Она что-то негодующе пробормотала и заметалась по комнате, как львица в клетке. И тут она обнаружила, что дверь на террасу отворена.

— Лорд Тофем!

— Ну что еще?

— Дверь открыта.

— Дверь?

— Вот эта дверь.

— Открыта?

— Да.

Даже не совсем стряхнувший дремоту лорд Тофем ухватил суть. Повторяя «Дверь? Какая дверь? Вот эта дверь?», он посмотрел в указанном направлении.

— Да, — признал он. — Точно. Правильно. Я понимаю, что вы имеете в виду. Это о чем-то свидетельствует. Вы говорили, что в доме грабители?

— Да.

— Тогда помяните мои слова — они пробрались в дом через эту дверь, — сказал лорд Тофем и заснул.

— В холле кто-то ходит! — вскричала Адела. — Лорд Тофем! ЛОРД ТОФЕМ!

— А? Что там еще?

— Я слышу шаги в холле.

— Неужто? Надо же…

Адела схватила с подноса бутылку и сунула в руки компаньона. Он воззрился на нее с видом человека, впервые увидевшего перед собой такой предмет.

— Это зачем?

— Вам нужно оружие.

— Кому, мне?

— Да.

— Оружие?

— Да.

— Зачем?

— Как только он войдет, бейте по голове.

— Кого?

— Того, кто в холле.

— У меня нет ни малейшей охоты лупить кого-то бутылками.

Дверь отворилась, и в проеме появилась внушительная фигура, при виде которой все бурлившие в Аделе страсти единым потоком выплеснулись наружу.

— Смидли! — вскричала она.

— Уф! — выдохнул Смидли.

— Мне бить? — осведомился лорд Тофем.

— Какого черта, — сказала Адела, — какого черта ты шляешься по дому среди ночи?

Смидли стоял в дверях, с трудом сглатывая подступивший к горлу ком и безуспешно пытаясь совладать с самым тяжелым ударом из тех, что сыпались на его голову в эту ужаснейшую из ночей. Не очень-то приятно для чувствительного мужчины, входящего в комнату, чтобы сбить коктейль, обнаружить там золовку, которая и при более благоприятных условиях вызывает у него ощущения кролика перед удавом.

Он так и не справился с комком в горле. С бледных губ его срывались какие-то нечленораздельные звуки. Его сходство со смертельно побледневшим римским императором, могущественным Гаем Юлием Цезарем, попавшим под удары кинжалов, достигло невероятной близости, хотя лорду Тофему, незнакомому с пьесой, в которой фигурирует этот великий образ, Смидли скорее напоминал нашкодившего кота, ожидающего хозяйского гнева. В детстве у лорда Тофема была черепаха, которая часто огорчала все семейство своим поведением, похожим на поведение Смидли в данную минуту.

Чтобы снять напряженность, он повторил свой вопрос:

— Так мне бить или не бить?

— Нет.

— Не надо?

— Нет.

— Ну и ладно, — мирно ответил лорд Тофем. — Мое дело спросить.

Адела пылала возмущением.

— Ну, Смидли?

Смидли наконец обрел дар речи.,

— Мне… мне не спится. А ты почему здесь?

— Я услышала шум в доме. Шаги, чье-то пыхтенье. Я разбудила лорда Тофема, мы спустились сюда и нашли эти бутылки.

Смидли, которому еще трудно давались слова, с усилием поддержал беседу.

— Бутылки?

— Бутылки.

— Ах, да. Бутылки. Их, наверное, Фиппс здесь оставил, — сказал Смидли, бросив испуганный взгляд на потолок.

Адела издала неопределенный звук. Она никогда не была высокого мнения об умственных способностях деверя, но сейчас ей открылись неизведанные глубины его идиотизма.

— За каким же чертом понадобилось Фиппсу приносить сюда пятьсот пятьдесят семь бутылок?

— Дворецкие расставляют бутылки по всему дому, — отважно предположил Смидли.

Лорд Тофем поддержал это утверждение. В его жизни дворецкие занимали очень большое место, и он хорошо знал их привычки.

— Абсолютно верно. Он прав. Они ведь что, они этим и знамениты. Бутылки, всюду бутылки, мало ли кому и когда захочется сделать глоток.

Адела фыркнула. В ее глазах лорд Тофем мгновенно уравнялся по уму со Смидли.

— Наверное, это Фиппс шумит сейчас в просмотровой? — ехидно спросила она.

Смидли издал предсмертный крик. Он настолько привык к опрокидыванию табуреток или чего ни попадя, что ему в голову не пришло связывать шум, о котором говорила Адела, с собственной неуклюжестью. Ему показалось, что если речь зашла о шуме, то Адела сию секунду поднимется наверх и выяснит причину. Что же тогда будет?..

Он стоял, судорожно кривя губы, моргая и совершенно не представляя себе, где искать выход из создавшейся ситуации. Но тут у него отлегло от сердца. В дверь с террасы входила Билл — как всегда спокойная и уверенная, олицетворение самой надежды. Обстоятельства осложнились до такой степени, что справиться с ними уже не представлялось возможным, и если кто-то на земле мог пролить масло на эти бушующие волны, это была старая верная Билл.

Адела встретила сестру с заметно меньшим удовольствием.

— Вильгельмина!

— А, привет, Адела. Привет, Смидли. Приветик, лорд То-фем.

— И вам приветик, мисс Шэннон. Мне ее бить? — спросил он, потому что ему казалось нелепым держать в руках бутылку, орудие для битья, и не применять его на деле.

— Помолчите лучше, — оборвала его Адела. — Что ты здесь делаешь, Вильгельмина?

— Гуляю. У меня бессонница. А ты что?

— Я услышала шум.

— Игра воображения.

— Нет, воображение тут ни при чем. В просмотровой комнате кто-то есть.

Билл напряглась. Дело принимало плохой оборот. Она справедливо заподозрила, что Смидли, должно быть, грохнулся сам или грохнул что-нибудь, перебудив весь дом. Фиппс, настоящий виртуоз, работает беззвучно.

— В просмотровой?

— Я слышала, как скрипят половицы.

— Мыши, наверное.

— Какие к черту мыши! Это грабитель.

— Ты подымалась наверх?

— Нет, конечно. Не хватало еще, чтобы мне башку снесли!

— Вот и я про то же, — подхватил лорд Тофем. — Я объяснял нашей любезной хозяюшке, что как раз перед отъездом из Англии поссорился с Милашкой, и написал ей тщательно продуманное авиаписьмо, на которое жду ответа с минуты на минуту. Вот почему мне не хочется получать по кумполу от ночных визитеров, не прочитав ответной весточки — надеюсь, благоприятной. Конечно, когда мы расставались, бедняжка позволила себе очень резкие выражения, рвала мои фотографии и топтала их каблуками, но, как я всегда говорю, время — великий целитель…

— Да замолчите вы!

— Бедный лорд Тофем, — сказала Билл. — В этом доме у вас столько же возможностей высказаться, как у попугая Таллулы Бэнкхед. Значит, вы поссорились с девушкой?

— Очень крупно. Это было сражение века. Все началось из-за новой шляпки, которая, как я сказал — мне сейчас понятно, что несправедливо, — придает ей сходство…

— Лорд Тофем!

— Да?

Адела сцепила зубы.

— Я не желаю больше слышать про вашу Милашку.

— А разве она моя? Это вопрос спорный.

— Да черт бы вас подрал вместе с вашей драной Милашкой! — заорала Адела, переходя, как всегда в минуты откровенности, на язык улицы времен немого кино, когда девушке, желавшей чего-то добиться, следовало себя подать. Остатки спокойствия улетучились. Молодой пэр не навлек бы на себя большей ярости, даже если бы, как говорят киношники, украл у нее эпизод. — Прекратите ваш дурацкий треп про эту жалкую шепелявую дрянь с крашеными волосами, с которой вы шлялись по подворотням! Меня сейчас интересует только тот тип в просмотровой.

Билл покачала головой.

— В просмотровой никого нет.

— А я говорю, есть.

— Может, мне пойти проверить?

— Что с тебя проку? Нет уж, подождем полицию. Смидли рухнул на диван. Конец.

— П-п-полицию?

— Я позвонила из спальни. Не пойму, почему их до сих пор нет. Пешком, что ли, идут. Послали, наверное, каких-нибудь придурков с Беверли-Хиллз… А! Вот они, голубчики.

С террасы в комнату вошли сержант и патрульный.

ГЛАВА XVI

Сержант был крутым, грозным сержантом, будто высеченным из камня. Патрульный тоже был крутым, грозным патрульным, производившим точно такое же впечатление. Они вошли с достоинством людей, уверенных в своей способности защитить закон и порядок и поставить на колени самого матерого преступника.

— Добрый вечер, мэм, — сказал сержант.

Алела не решила, как ей следует реагировать. Женщины в таком состоянии привыкли к тому, что их желания выполняются немедленно.

— Добрый, — ответила она. — Что-то долгонько вас не было. Чем это вы занимались? В канасту дулись?

Сержант обиделся.

— Как смогли, так и пришли. Вы заявляли о грабеже? Адела решила поставить его на место.

— А вам там в участке разве не сообщили? Я подробно объяснила по телефону, что в доме грабители. Они наверху, в просмотровой комнате.

— Где конкретно?

— В комнате непосредственно над этой. Смидли, проводите полицейских в просмотровую.

Смидли задрожал всем телом, как римский император, заслышавший голос предводителя мятежников, ворвавшихся в его резиденцию: «А вот и мы, Гальба» или «Вителлий», или «Калигула» (ненужное зачеркнуть). Он бросил умоляющий взгляд на Билл, словно прося не оставлять его в беде.

Билл, как всегда, оказалась на высоте.

— Абсурд. Никаких грабителей там нет.

— Ничего не абсурд. Я собственными ушами слышала странные звуки.

Билл встретилась глазами с сержантом и подмигнула ему.

— Слышала странные звуки! Ха-ха! Ох уж эта женская впечатлительность. Бедные мы, бедные, робкие, трепетные существа!..

— Послушайте, уж ежели я и затрепещу…

— Наша сестра — комок нервов, а, сержант?

— Да, мадам. У меня жена такая.

— И у меня, — добавил патрульный.

— Все женщины одинаковы, — сказала Билл. — Это у нас из-за строения черепа.

Сержант с ней согласился. Патрульный сказал, что тут собака и зарыта. Его жена, сказал патрульный, свято верит во всякие знамения, ее нипочем не заставишь, к примеру, пройти под лестницей; а его жена, сказал сержант, первого числа каждого месяца приговаривает: «Кролики, кролики, кролики», потому что кто-то ей вбил в голову, что если говорить каждого первого числа «кролики, кролики, кролики», то непременно получишь подарок. Чушь, конечно, а вот поди ж ты!..

— Послушайте… — прервала их Адела, обнаруживая признаки нетерпения.

— Погоди, Адела, — не дала ей сказать Билл. — А вы присядьте, — обратилась она к блюстителям закона, — и расскажите нам про ваших жен поподробнее.

Это было очень соблазнительное предложение, и какую-то долю секунды сержант взвешивал его. Но строгий ангел-хранитель полицейских сил Беверли-Хиллз всегда на страже, и сержант остался непреклонен.

— Не сейчас, мэм, — сказал он. — Нам все же надо осмотреть просмотровую комнату в соответствии с пожеланием хозяйки.

— Напрасная трата времени, — рассудительно откомментировала Билл.

— Да, — с лихорадочной искренностью добавил Смидли. — И вообще, вам там не понравится.

— Да и спешки никакой нет, — сказала Билл. — У нас еще вся ночь впереди. Присядьте-ка и давайте выпьем.

Случайный прохожий, оказавшийся в этот момент свидетелем событий, решил бы, что неподалеку взорвался склад горючего. Но то была Адела.

— Елки-палки! — Адела трагически воздела руки. — Присядьте! Выпьем! У нас тут что, встреча выпускников средней школы?

Сержант сокрушенно покачал головой. Поднос с бутылками не ускользнул от его взгляда, полицейские — народ наблюдательный, и глаз его заинтересованно блеснул, когда предложили продегустировать их содержимое. Как жаль, подумалось ему, что эта превосходная женщина, похожая на немецкого боксера, — не самая главная. У этой, все думал он, головка — что надо. Но заправляет тут, видно, другая дама, чье лицо он вроде где-то видел, а направление мысли — не одобряет.

— Нет, спасибо, мэм, — мужественно ответил он той, что посимпатичней. — На службе нельзя. Пошли, Билл.

— Вас зовут Билл? — спросила Билл.

Патрульный ответил «да», и Билл сказала «так-так-так».

— И меня тоже, — добавила она. — Какое приятное совпадение! Давайте присядем вот тут на диванчике и поговорим как Билл с Биллом.

— Попозже, мэм, — сказал сержант. Он взглянул на потолок, и лицо его приняло то напряженное выражение, которое используют полицейские при исполнении. — Сдается мне, там какой-то шум. Скрипит вроде что-то.

— В старых домах всегда по ночам скрипит, — сказала Билл. — Этот дом, насколько мне известно, построили в эпоху раннего Сесиля де Милля.[18]

— По-моему, — сказал патрульный, — звук какой-то такой… Будто скребется кто.

Билл навострила уши.

— А, понятно, — нашлась она. — Я знаю, кто это. Пудель моей сестры. У него ужасно чувствительная шкурка, он все время чешется. Прямо как в стишке: «Одна юная дама из Далласа почему-то всегда чесалася». А вы любите собак, сержант?

— Да, мэм. Я держу дома собаку.

— Какой породы?

— Скотч-терьер, мэм.

— Самая лучшая порода. Умнейшие животные, эти скотчи.

— Умные? Не сказал бы.

— Зато послушные, — сказал патрульный, которому нетерпелось поговорить про своего бостонского терьера.

— Хватит, наслушалась, — оборвала его Адела, которая никак не могла взять в толк, что происходит. — Эй вы, полицейские из комедии! Вы собираетесь заниматься своими прямыми обязанностями?

— Конечно, мэм, конечно, — успокоил ее сержант. — Пошли, Билл.

Они направились к двери, и Смидли сопроводил их отчаянным стоном обреченного. Ноги у него подкосились, он упал прямо на сержанта, который упал на Аделу, которая спросила, что это он изображает — игру в футбол или сцену из фильма «Почтальон всегда звонит дважды»?

— Простите, мэм, — галантно произнес сержант. — Меня уронил на вас этот джентльмен. — Тут его осенило. — А вы, часом, не Адела Шэннон?

— Она самая.

— Разрази меня Бог! То-то я смотрю, лицо знакомое. Я видел вас в немом кино. Билл, помнишь Аделу Шэннон?

— Ясно, помню, — ответил патрульный. — Она была Владычицей Вулкана Страстей.

— И осталась, — сказала Билл. — А вы киноман, сержант?

— Да, мэм. Вы тоже связаны с кино?

— Уже нет. Я работала в «Суперба-Лльюэлин», но меня вышибли.

— Жаль. Что ж, дело житейское.

— Да, житейское. Патрульный горько рассмеялся.

— Вот он, Голливуд-то. Смех и грех.

Билл с интересом взглянула на него. Потом обернулась к сержанту.

— Похоже, ему Голливуд не по душе.

— Это правда, мэм.

Адела заскрипела зубами, сжала кулаки и заговорила подчеркнуто ровным тоном человека, из последних сил сдерживающего ярость, которая, если вырвется наружу, натворит много бед. Как и Смидли, пребывавший в полуобморочном состоянии, она чувствовала себя не в своей тарелке. Ненавязчиво усердные полицейские воздействовали на нее как один венский режиссер, памятный ей по старым временам, на голову которого она, в интересах искусства, обрушила бутафорский меч из фильма «Приветствуем тебя, Цезарь!»

— Можно на минуточку занять ваше внимание? — сказала она. — Намерены ли вы в ближайшее время предпринять какие-то действия или эта конференция продлится вечно? Вы зачем сюда пришли — преступников арестовывать или про собак болтать? Ответьте, если не трудно, — закончила она с очаровательной улыбкой.

Билл мягко, но решительно охладила ее пыл.

— Потерпи немножко, Адела. У нас целая ночь впереди. Так почему ваш приятель не любит Голливуд?

Чело сержанта омрачилось.

— На прошлой неделе он попытался определиться на работу на студию «Медула-Облонгата-Глутц», и его не взяли. Ему хотелось сниматься в комедии положений, а он им не показался.

— Шутите!

— Нет, мэм, так они и сказали.

— Странно. На мой взгляд, он идеально подходит для комедии положений.

— Конечно, подхожу, — сказал патрульный. — Но они все одна шайка-лейка. Не хотят дать дорогу новому таланту.

— Да, с этим туго, — сказала Билл.

— Вы правы, — согласился сержант. — Жестокий мир. Знаете, когда я пробовался на роль Суперколосса, они имели наглость заявить, что мне не хватает драматизма.

— Невероятно.

Тяжкий вздох вырвался из груди Аделы, из самой глубины сердца. Дух ее был сломлен.

— Господи, дай мне силы! — простонала она. — Звоню в полицию, а мне присылают актеров-неудачников. Пойду прилягу. Лорд Тофем! ЛОРД ТОФЕМ!

Лорд Тофем, моргая, вскочил с места.

— А? Что? Это Милашка? Адела откликнулась не сразу.

— Нет, — наконец проговорила она. — Это не Милашка. Лорд Тофем, вы мне как заноза в заднице. Я вас не слишком обременю, если попрошу пойти со мной в спальню?

— Пойти с вами в спа…

— Когда дом кишит бандитами и сумасшедшими, я не рискну одна подняться по лестнице.

Лорд Тофем вздохнул с видимым облегчением.

— Ах да, конечно, конечно, — сказал он. — Я было подумал… Ха-ха, вот дурак! Абсолютно. Да, да. Я понимаю.

— Захватите эту бутылку.

— А? О, нашу дорогую бутылочку! Дело. Дело.

— Когда вы кончите обсуждать свои актерские неудачи, — обратилась Адела к сержанту, — в просмотровой обнаружите грабителей. Я им крикну через дверь, попрошу подождать. Пошли, лорд Тофем.

— Только после вас, — галантно произнес лорд Тофем.

— Чтобы мне первой глаз вышибли? — возразила Адела. — А если они в холле шныряют?

Лорд Тофем вышел первым, за ним Адела. Сержант, которого насторожили ее последние слова, засуетился.

— Нам тоже надо идти.

— Да не торопитесь, — попросил Смидли.

— Простите, сэр, долг зовет.

— Мне хочется дослушать про комедию положений, — остановила их Билл. — Прошу вас, сядьте и выпейте чего-нибудь.

— Спасибо, мэм, нет.

— Ну, если захотите, скажете.

— Хорошо, — ответил сержант.

— А вам?

— Нет, спасибо, мэм.

— Захотите — скажите.

— Хорошо, — ответил патрульный.

— Так-то лучше, — сказала Билл. — Сядем рядком, поговорим ладком. Почему же на студии «Медула-Облонгата-Глутц» решили, что вы не годитесь для комедии положений?

— Вот взгляните на меня, — грустно сказал патрульный.

— Чем я хуже Кларка Гейбла?[19] Чего мне не хватает?

— Усов, десяти миллионов долларов и леди Сильвии Эшли.[20] Сержант почувствовал, что его товарища не поняли.

— Он в смысле таланта, мэм.

— Ах, таланта!

— Да, таланта, — согласился патрульный. — У меня талант. Я знаю. Вот этим местом чую, — хлопнул он себя по груди.

Билл перевела глаза на сержанта.

— А у вас тоже талант?

— Еще какой! — ответил сержант. — Это у меня драматизма мало? Во, послушайте. Бросай пушку, ты, крыса! Ты меня знаешь. Я крутой Том Хеннеси, фараон, кого хошь достану. Ах, ты так? Бах-бах! Тут я стреляю и укладываю его на месте,

— пояснил сержант. — Там еще дальше есть, но я только для примера.

— Волшебно, — сказала Билл. — Острая, волнующая картина реальной жизни, вызывающая ужас и сострадание.

Сержант скромно потупился, вычерчивая огромной ножищей круги на ковре.

— Спасибо, мэм.

— Не за что.

— Если захотите, загляните как-нибудь в участок, я вам еще покажу.

— С нетерпением буду ждать случая.

— Вот я какой, мэм. А они меня завернули.

— Голливуд!

— Голливуд!..

— То-то и оно, Голливуд, — поддержал их патрульный. — Вот, глядите, мэм. Это что?

Он ухмыльнулся.

— Радость? — догадалась Билл.

— Точняк, радость. А это? Он сжал губы.

— Печаль!

— Печаль, в аккурат. А это? Он поднял брови.

— Ужас?

— Опять в точку, ужас. Я еще и ненависть могу. Но лучше всего мне дается комедия положений. Вроде того, как парень встречает девушку и начинает дурить ей голову. Да разве этим ослам чего докажешь? Ни в жисть. Завернули они меня.

— Голливуд! — сказала Билл.

— Голливуд, — сказал сержант.

— Да уж, Голливуд, — сказал патрульный.

— Блеск и слезы, — подытожила Билл. — А вот и Фиппс. В комнату проскользнул дворецкий. Если он и удивился или испугался, увидев полицейских, то ничем себя не выдал. У него был обычный невозмутимый вид.

— Я пришел узнать, не требуется ли вам чего, мадам.

— Нет, спасибо, — ответила Билл.

— Это ктой-то? — спросил сержант.

— Дворецкий моей сестры. А это сержант…

— Уорд, мэм. И патрульный Морхаус.

— Спасибо. Мистер Фиппс — сержант Уорд и патрульный Морхаус.

— Здравствуйте, — сказал Фиппс.

— Приятно познакомиться, — сказал сержант.

— Привет! — сказал патрульный, всем видом выражая радость.

Билл проявила заботу по отношению к дворецкому.

— Уже поздно, Фиппс. Вам что, тоже не спится?

— Да, мадам. Я страдаю бессонницей. Со мной такое часто бывает.

— Овечек не пробовали считать?

— Пробовал, мадам, но безуспешно. В конце концов позволил себе вольность пройти в просмотровую и посмотреть «Вечно твоя, Эмбер».

Сержант не сдержал возгласа удивления:

— Как? Так это вы были в просмотровой?

— Да, сэр.

Сержант понял все. Его тренированный ум ухватил самую суть.

— Значит, это вы были. Вот тайна и разъяснилась. Все ясно, как белый день. А хозяйка подумала, там грабители.

— Речь идет о миссис Корк, — пояснила Билл. — Она только что нас покинула. Услыхала шум и встревожилась.

— Сожалею, мадам. Я старался приглушить звук.

— Не сомневаюсь.

Сержант облизал губы и поднялся.

— Ну, тогда мы пойдем. Спокойной ночи, мэм.

— Спокойной ночи. Берегите ваш талант.

— Сберегу, мэм.

— И успеха в творчестве.

— Спасибо, мэм. Как-то начинаешь терять в себя веру. Находишься по пробам, наслушаешься всякого…

— Голливуд!

— Голливуд…

— Он самый, Голливуд, — сказал патрульный. — Фальшивый город, где притворные улыбки скрывают трагедию и…

— Ладно уж, пошли, — прервал его сержант.

Билл затворила за ними дверь, и Смидли наконец вздохнул спокойно.

— Билл, — сказал он, — ты чудо.

— Спасибо, Смидли.

— Чудо, — повторил Смидли. Он обернулся к Фиппсу. — Эти типы намеревались подняться в просмотровую, а она их заговорила и удержала здесь.

— В самом деле, сэр? Должно быть, все это доставило вам много хлопот, мадам.

— Да, пришлось поволноваться. К счастью, они помешаны на кино.

С террасы вошли Джо и Кей.

— Джо полегчало, — объявила Кей.

— Прекрасно. И ты выглядишь неплохо.

— Еще бы, — сказал Джо. — Она выходит замуж за меня.

— Значит, все уладилось. Я в тебя верила. Кей, прими благословение тетки.

— Спасибо тебе, Билл.

— Отличная работа. Ты, верно, разделяешь мое мнение, Смидли?

Смидли пустился в пляс. Это могло означать радость, но, возможно, и раздражение. Ему недоставало драматической точности патрульного Морхауса.

— Да! Да! Да! — вскричал он. — Но мне теперь недосуг про это думать. Фиппс, вы его достали?

— Сэр?

— Дневник.

— Ах, да, сэр. Без проблем.

— Молодец, Фиппс, — похвалил Джо.

— Спасибо, сэр.

— Великолепно, Фиппс, — сказала Кей.

— Спасибо, мисс.

— Давайте сюда, — попросил Смидли.

Лицо дворецкого выразило почтительное сожаление.

— Простите, сэр, но вы просите о невозможном. Смидли опешил.

— То есть как? Вы же сказали, что достали его.

— Да, сэр. И хотел бы оставить при себе.

— Что?

— Да, сэр. Будут еще распоряжения, сэр? Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи.

Он выскользнул за дверь, оставив позади себя тягостное молчание.

Билл первой нарушила его.

— Боже! Опять похитили! — Она умолкла, пытаясь совладать с чувствами. — Дай волю словам, Смидли, — сказала она наконец. — Скажи за нас за всех. Я все-таки дама.

ГЛАВА XVII

Как известно, существует много способов измерения времени, и с незапамятных времен ученый люд вел горячие споры, защищая ту или иную систему, причем, как ни прискорбно признать, немало остро разящих стрел выпустили противники друг в друга.

Иппарх Родосский, например, имевший собственные представления о том, как следует измерять время, назвал однажды Марина Тирского, придерживавшегося другого мнения, Марином Подтирским, что остроумно, но обидно. Когда же Пурбах и Региомонтан услыхали о воззрениях Ахмеда ибн Абдуллы из Багдада, то рассмеялись, и бесцеремонный Пурбах заметил, что Ахмед ибн Абдулла разбирается в измерении времени не лучше, чем кот его бабки, преглупейшее животное, а после того как мягкий сердцем Региомонтан со свойственной ему терпимостью напомнил, что Ахмед ибн еще молод, только ступает на тропу поисков истины и не следует судить его со всей суровостью, Пурбах спросил: «Неужели?», и Региомонтан ответил: «Да», и Пурбах переспросил: «Да??», и Региомонтан вновь ответил: «Да», и тогда Пурбах сказал, что его тошнит от Региомонтана. Это была их первая ссора.

Тихо Браге,[21] выдающийся датчанин, измерял время с помощью альтметров, квадрантов, азимутов, парапегм, армиллярной сферы и правил параллакса, и, по всеобщему мнению, способствовал ухудшению климата в Дании. В 1863 году Доллен выпустил в свет трактат «Измерение времени по Полярной звезде», ставший бестселлером, впоследствии известным как мюзикл Роджерса и Хаммерстайна под более броским названием «Северная Атлантика», где доказывалось, что Тихо Браге, после ежегодного сбора выпускников Копенгагенского университета, спутал азимут с армиллярной сферой, отчего все его выкладки полетели к чертям собачьим.

Истина же — в том, что время измерить нельзя. Смидли, бессильно лежавшему в кресле на террасе, в то утро казалось, что время остановилось. Меланхолия поставила на нем свой роковой знак, и каждое мгновение тянулось для него мучительно долго. Напротив, Фиппсу, оживленно сновавшему по кладовой, казалось, что златые минуты мчатся, как кони. «Тра-ля-ля», напевал Фиппс, и «Тидли-пом-пом». Во всем Беверли-Хиллз не найти было в то утро более веселого дворецкого. Лорд Тофем описал предыдущий день как самый безумный и веселый день[22] радостного нового года, а Фиппсу казалось, что нынешний может занять второе место. Бог на небе,[23] и все хорошо на свете. В одном кармане — контракт с «Медула-Облонгата-Глутц», в другом — дневник на пятьдесят тысяч долларов. Чего еще желать?

После вчерашней ночи ему настоятельно требовался коктейль из брома с сельтерской. Он встал с постели и смешал себе порцию. Прихлебывая целительную смесь, он, напевая между глотками, взглянул на часы. Неужели полдень? Пора подавать йогурт.

Когда дворецкий появился на террасе, Смидли полулежал с закрытыми глазами и не слышал его шагов. Фиппс обратился к хозяину.

— Доброе утро, сэр, — сказал дворецкий, и Смидли от неожиданности подпрыгнул на месте.

— Уф, — выдохнул он. — Вы меня напугали.

— Хорошее средство от похмелья, сэр.

— Я не страдаю от похмелья.

— Прошу прощения, сэр. Не знал.

Смидли, пробужденный от грез, наконец осознал, что голос, нарушивший мир его мечты, принадлежал самому вероломному субъекту во всей Южной Калифорнии. Вероломному из вероломных.

— Ну что, вероломный, — сказал он, вкладывая в свои слова ненависть и отвращение, а во взгляд — презрение и гадливость, однозначность которых восхитила бы патрульного Морхауса, специалиста по этой части.

— Сэр?

— Я сказал — вероломный.

— Очень хорошо, сэр. Ваш йогурт, сэр.

— Уберите эту дрянь.

На террасу вошли Джо и Кей. Они погуляли по розарию, обсудили то да се. С точки зрения Кей, только любовь имела в их общей судьбе какое-то значение. Ей достаточно, говорила Кей, стать женой Джо, потому что Джо — просто агнец. Джо, допуская, что он агнец, и признавая всю значимость любви, утверждал, что для жизни не помешает кое-что еще, а с этого пункта разговор естественным образом перешел на Фиппса, который предательски вырвал у них из-под носа лакомый кусок. Надо бы, заметил Джо, сказать этому Фиппсу словечко-другое. Придя на террасу и застав его там, Джо воспользовался случаем.

— Ха! — воскликнул он. — А вот и наш трухлявый друган, туфтовый ловчила, культяпистый отверточник!

— Доброе утро, сэр. Кей тоже не смолчала.

— Как вы только смеете смотреть нам в глаза, Фиппс!

Дворецкий сокрушенно вздохнул. Его галантная душа была уязвлена обидой, которую ему пришлось нанести Юности и Красоте.

— Сожалею, что вынужден доставить вам неудобство, мисс, но, как говорит в таких случаях мисс Шэннон, это вызвано стратегической необходимостью. Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц.

Он слегка поморщился. Ночная попойка привела его к состоянию, в котором о яйцах лучше не вспоминать. В это утро завтрак Фиппса состоял из ломтика хрустящего хлебца и трех кружек черного кофе, причем даже хрустящий хлебец пришлось съесть через силу.

Джо пришла на ум другая поговорка:

— Волк в овечьей шкуре!

— Да, сэр. Точно так, сэр, — почтительно сказал Фиппс и обернулся к Смидли. — Если вы настаиваете, сэр, я вынужден поставить об этом в известность миссис Корк.

Смидли, как всегда — неудачно, попытался щелкнуть пальцами.

— Очень напугали!

— Хорошо, сэр.

— Отправляйтесь к своей миссис Корк и поцелуйте ее в зад.

— Очень хорошо, сэр. Я в точности исполню ваше приказание.

Дворецкий удалился, сопровождаемый буравящими взглядами шести глаз. Эмоции вырвались наружу, материализовавшись в словах.

— Змея! — сказал Смидли.

— Собака! — сказал Джо.

— Гадина! — сказала Кей.

Высказавшись, каждый из троих почувствовал себя лучше, но не намного, потому что и глупцу было ясно, что назревший кризис требует не слов, а действий. Эту носившуюся в воздухе мысль облек в слова Смидли.

— Надо что-то делать, — сказал Смидли.

— Что? — сказал Джо.

— Да, что? — сказала Кей.

Ага, подумал Смидли, я их зацепил.

— Слушайте! — сказал он. — Составлять какие-либо планы без Билл бессмысленно. Где Билл?

— В Садовой комнате, — ответила Кей. — Мы мимо нее проходили. Кажется, она трудится над мемуарами тети Аделы.

— Тогда пошли, — призвал Смидли.

Положа руку на сердце, он отнюдь не горел желанием посещать Садовую комнату, с которой связано столько печальных воспоминаний, но раз уж Билл там, значит, идти надо, никуда не денешься. Интересы дела требовали рулевое колесо незамедлительно передать в руки Старой, Верной. У Смидли мелькнула мысль, что, если Билл в состоянии сейчас, после столь бурной ночи, сосредоточиться на этих гадких мемуарах, она — железная женщина. Это соображение вселило в него оптимизм. Бывают в жизни обстоятельства, когда мужчине больше всего нужно заручиться поддержкой железной женщины.

Билл, на взгляд бодрая, как ребенок, только что вставший с постельки после полуденного отдыха, сидела за письменным столом и, ничего вокруг не замечая, бойко наговаривала на диктофон.

«Ах, Голливуд, Голливуд, — частила она. — Блестящий город печалей, лукавой удачи и коварных искушений, где невинные души сгорают в кострах желаний, а красота гибнет в сетях греха». Если они такое не схавают, тогда уж и не знаю, что им нужно, подумала Билл. История Аделиной жизни, скучная, как асфальтовое шоссе, нуждалась в ярких вкраплениях. Как сказал бы лорд Тофем, абсолютно.

Увидев входящую к ней процессию, она приостановила рабочий процесс.

— Привет, мальчики и девочки. Боже, Смидли, ты выглядишь так, словно пережил всемирный потоп и спасся в Ноевом ковчеге! — воскликнула она и в очередной раз подивилась причудам женского сердца, которое способно хранить любовь к мужчине, превратившемуся в развалину. Сравнив Смидли с допотопным обломком прошлого, она польстила ему. На самом деле он больше напоминал неаппетитные отбросы в мусорном ящике, которыми побрезговала бы даже не слишком разборчивая кошка.

Смидли обиделся. Он и сам знал лучше кого бы то ни было, что выглядит не блестяще, но, подобно Региомонтану, решил побороться за справедливость.

— А ты чего ожидала? — запротестовал он. — Я две ночи не спал. Билл, что нам делать?

— Ты имеешь в виду Фиппса?

— Конечно, Фиппса. О чем еще можно сейчас думать? Билл понимающе кивнула.

— Это проблема, — согласилась она. — Вербуя Фиппса, мне следовало бы учесть, что он отличается редкостным вероломством.

— Я на него в суд подам! — вскричал Смидли. — Я до верховного суда дойду, если понадобится!

— Гм…

— Ну да, — тут же сник Смидли. — Ты, пожалуй, права. А что же нам остается?

— Нельзя ли как-нибудь его вынудить? — спросила Кей. Смидли понравилась ее идея. Его собственные мысли тоже вертелись вокруг чего-то в этом духе.

— Отличная мысль. Надо его запугать. Чтобы земля горела у него под ногами.

Билл пришлось рассеять этот утопический замысел.

— Дорогой мой Смидли, невозможно поджечь землю под ногами английского дворецкого. Он только поднимет брови и обдаст тебя ледяным презрением. Ты почувствуешь себя так, будто он увидел, что ты ешь с ножа. Нет, у нас только один выход — воззвать к остаткам его благородства. — Она встала с места и позвонила в звонок. — Успеха не гарантирую. Наличие даже этих остатков крайне сомнительно. — Она внимательно оглядела Джо. — Ты что-то подавлен, Джо. Настроение упало?

— Ниже табуретки.

— Взбодрись. Мир полон чудес, в нем — детский смех и пенье птиц.

— С птицами проблем нет. Но я собираюсь жениться, а в кармане у меня — последние десять долларов.

Билл опешила.

— Как, десять долларов? А куда делась тысяча? Джо не смог скрыть смущения.

— Скажу тебе всю правду, Билл. Помнишь казино, о котором мы с тобой говорили? После нашей гулянки со Смидли я решил попытать там счастья.

— Чем кончилась попытка?

— Неудачей. Но нет худа без добра. Перелли повезло.

— Он тебя высадил на всю тысячу?

— Десятка осталась.

— Безмозглый транжира! Кей была права. Тебя не назовешь homme serieux.

Кей вспыхнула.

— Никакой он не безмозглый транжира. Почему его нельзя назвать homme serieux? Очень разумно отправиться к Перелли. Не его вина, что фортуна повернулась к нему спиной.

Билл промолчала. С влюбленными спорить бесполезно.

— И вообще, дорогая тетя, — сказала Кей, — не вижу причин для беспокойства. Где один, там и двое, с голоду не помрем.

Билл с восхищением посмотрела на племянницу.

— С тобой не соскучишься, малышка. Если так и дальше пойдет, Джо ожидает веселенькая семейная жизнь в вашем гнездышке.

— В нашей халупе, ты хочешь сказать, — поправил ее Джо.

— Джо считает, что мы умрем в канаве.

— Зря считает, — возразила Билл. — В Голливуде канав нет. А, Фиппс! Прошу, присоединяйся!

Фиппс подошел к компании.

— Звали, мадам?

— Да. Доброе утро, Фиппс.

— Утро доброе, мадам.

— Бурная выдалась ночка.

— Да, мадам.

— Ноты в порядке, надеюсь?

— Если не считать легкой головной боли, мадам.

— Любишь кататься, люби и саночки возить. Соблюдай диету, Фиппс.

— Да, мадам.

— А как вообще дела?

— Что вас конкретно интересует, мадам?

Его поведение не сулило больших надежд. Фиппс отнюдь не напоминал человека, расположенного к серьезному разговору. Но Билл не собиралась сдаваться.

— Мадам интересует дневник. Не забыл, какой именно? С памятью нет проблем?

— Нет, мадам.

— В здравом уме и твердой памяти ты настаиваешь на том, чтобы оставить его у себя?

— Да, мадам.

— А потом продать и одному воспользоваться всей суммой?

— Да, мадам.

— Не хотелось бы оскорблять тебя в лучших чувствах, — сказала Билл, — но ты просто портовый жулик.

Эти слова ему скорее польстили, нежели обидели его. Легкое подергивание верхней губы указало на то, что не будь Фиппс английским дворецким, он не сдержал бы улыбки.

— Очень сильный образ, мадам.

— Тебе не приходило в голову, что в Судный день придется отвечать на очень неприятные вопросы?

— Это несомненно, мадам.

— Тебя это не пугает?

— Нет, мадам.

Билл капитулировала.

— Ладно, Фиппс. Можешь идти.

— Очень хорошо, мадам.

— Что у нас сегодня на скачках?

— Бетти Хаттон, мадам, в четвертом заезде.

— Спасибо, Фиппс.

— Вам спасибо, мадам.

ГЛАВА XVIII

Дверь за дворецким закрылась. Билл зажгла сигарету.

— Ну, — сказала она, — я сделала все, что могла. На моем месте никто не сделал бы больше. Я выстояла против него три раунда, это предел человеческих сил.

Дверь опять отворилась.

— Извините, мадам, — сказал Фиппс. — Я допустил непростительное упущение, забыв передать поручение, вверенное мне миссис Корк. Миссис Корк шлет вам наилучшие пожелания и просит мистера Смидли при первом удобном для него случае подняться к ней в просмотровую комнату.

Смидли нервно засучил ногами.

— А чего она хочет?

— Миссис Корк не оказала мне чести стать ее доверенным лицом, сэр. Но когда я покидал ее, она изучала сейф…

— Боже!

— … и дышала, мягко говоря, как загнанная лошадь, сэр. Дверь за ним снова закрылась.

— Фиппс замечательно красноречив, — сказала Билл. Смидли ослабил воротник.

— Билл, она обнаружила пропажу.

— Рано или поздно это должно было случиться.

— Она подозревает меня. Что мне делать?

— Играй в несознанку.

— В несознанку?

— В несознанку. Не признавайся ни в чем. Будь тверд. Говори: «Ну надо же!» и «Минуточку, минуточку», причем — сквозь зубы.

— Как Перелли, — подсказал Джо.

— Разве мистер Перелли говорит сквозь зубы?

— Всегда.

— Вот тебе образец, Смидли. Вообрази, что ты владелец роскошного казино, а моя сестра — огорченная клиентка, которая пытается убедить тебя, что на рулетке мошенничают.

Смидли, сглатывая подступивший к горлу ком, вышел из комнаты. Билл подошла к двери на террасу и стала смотреть на залитый солнцем сад. Кей подошла к Джо, который, сделав краткое замечание насчет мистера Перелли, снова впал в депрессию.

— Не печалься, дорогой, — сказала она. — Теперь у тебя есть я.

— И десять долларов в придачу.

— Не так уж мало, на мой взгляд.

— Да, но, покидая этот дом, я должен буду дать их на чай Фиппсу. Разве не горько это сознавать? Если нет, что тогда горечь? — Он посмотрел на Билл, которая дружески махала кому-то рукой. — Кому это ты машешь?

Билл обернулась.

— Поди-ка сюда, Джо. — Она указала жестом куда-то в сад. — Что ты видишь?

Джо посмотрел в указанном направлении.

— Облака, — сказал он. — Чернильно-черные тучи. И мрачные тени, предвещающие беду и отчаяние. А, ты имеешь в виду эту фигуру на заднем плане?

— Правильно. Это лорд Тофем. Вон он идет по дорожке. Ты как, успел поладить с лордом Тофемом?

— Да, мы с ним неплохо сошлись. Он рассказывал мне про свои проблемы с девушкой из Англии, которую называл Милашкой. Похоже, она дала ему отлуп, и он малость затосковал.

— Надеюсь, ты проявил сочувствие?

— Разумеется.

— Хорошо. Тогда он наверняка записал тебя в закадычные дружки. Лорд Тофем — очень состоятельный молодой человек, — раздумчиво протянула Билл. — Один из самых богатых людей в Англии, как сказала Адела. У него во владении цепь продовольственных магазинов или каких-то лавок. Неважно, откуда он получает денежки, главное, что они есть. Джо оживился. Вдали забрезжила надежда.

— Боже милостивый! Билл, ты хочешь сказать, что можно пощупать лорда Тофема?

— Первая заповедь делового человека: если тебе нужны двадцать тысяч долларов, иди к тому, у кого есть двадцать тысяч.

— Билл, ты гений.

— Это я всегда пыталась втолковать начальству, но они меня не слушали.

— Надо быть понапористей.

— Буду, Джо, буду.

Лорд Тофем, минуту спустя переступивший своими длинными ногами порог Садовой комнаты и присоединившийся к обосновавшейся там компании, совсем не походил на брызжущего энергией молодого спортсмена, который вот так же вошел сюда почти ровно сутки назад. Тогда он пел веселую песенку, а глаза светились радостным блеском победы. Даже страстный влюбленный, ожидающий ответа на тщательно сформулированное авиаписьмо, может на время забыть о проблемах пола, впервые в жизни одолев восемнадцать лунок за девяносто семь ударов. Лорд Тофем суточной давности, несмотря на затаенную печаль, точившую его сердце, предстал перед миром во всем блеске.

Как не похож был на того лорда Тофема этот пришелец, согнувшийся под ударом судьбы! Осунувшееся лицо, потухшие глаза, поникшая сигарета в мундштуке выдавали человека, готового хоть сейчас сунуть голову под газовый рожок и задуть пламя. Ослабевший, безвольный, потухший, растерянный, отчаявшийся, он являл собой вестника, пришедшего сообщить Приаму, что его родная Троя разрушена. Глядя на него, можно было предположить, что лорд Тофем опять был на поле для гольфа и взял четырнадцать лунок за сто пятьдесят семь ударов и шесть шаров утопил в озере.

На самом же деле столь жалкое его состояние объяснялось тем, что вскоре после завтрака он получил долгожданную телеграмму и содержание ее было убийственным. Мисс Глэдис (Милашка) Фаунтлерой была одной из тех юных особ, которые не стесняются в выражениях, и трудно даже представить, чтобы со времен покойного Флоренса Зигфилда[24] через океан было передано более ядовитое послание. Оно убило в душе лорда Тофема всякую надежду и поселило в ней мрачное отчаяние, породившее отвращение ко всему роду людскому. Словом, трудно было выбрать более неподходящий момент, чтобы одолжить у него двадцать тысяч долларов.

Однако печаль пришельца не произвела должного впечатления на компанию, настолько погруженную в собственные заботы, что внешний мир перестал для нее существовать. Одержимые одной пламенной страстью, эти люди видели перед собой баснословно богатого молодого человека, шедшего прямо им в руки. Они не спросили, а не разбито ли, часом, его сердце, но радостно засуетились вокруг него, оказывая шумные знаки внимания.

— Лорд Тофем! — вскричала Кей. — Входите, входите, лорд Тофем!

— Входите же! — вскричал Джо. — Вот уж кому мы рады так рады!

— Вот кого нам не хватало, — прибавила Билл. — Лорд Тофем, старый дружище, можно перемолвиться с вами словечком, а, лорд Тофем?

Она ласково погладила его по рукаву. Другой на его месте был бы доволен и тронут глубиной проявленной ею нежности. Он же брезгливо глянул на ее ладонь, словно по рукаву полз один из тех мерзких пауков, к которым питал такое отвращение Фиппс.

— Что это вы делаете?

— Просто глажу вас по руке, лорд Тофем, старина.

— Ну так не гладьте, — сказал старина.

Холодок пробежал по спинам комитета по встрече. Они переглянулись, и в каждом взгляде читалось нарастающее беспокойство. Что-то неладно, почувствовали они, что-то совсем неладно. Это — не тот отзывчивый молодой человек, которого они желали увидеть. Его будто подменили. Тем не менее, предчувствуя малую эффективность замысленного предприятия, Джо приступил к обсуждению главного пункта повестки дня.

— Знаете, лорд Тофем, в ваших силах осчастливить сразу несколько достойных людей.

— Еще чего! — отозвался лорд Тофем. — Может, вам интересно узнать, какого я мнения о людях? Вы животики надорвете. Могу, например, рассказать вам, что нынче утром я получил телеграмму от Милашки. Мне после этого глядеть ни на кого не хочется, а хочется скрыться в пещере, отрастить бороду, питаться ягодами и пить воду из ручья. И не заикайтесь при мне о том, чтобы осчастливить кого-то из людей. Я живу без всякого счастья, пускай и другие обходятся. Они — сами по себе, я — сам по себе.

— Если вы не придете мне на помощь, я погиб.

— Ну и хорошо, — ответил лорд Тофем и даже немножко повеселел.

Неслышно вошел Фиппс. Билл встретила его враждебным взглядом.

— Опять ты? — спросила она. — Ты так тихо крадешься то туда, то сюда. Можно подумать, что это призрак.

Дворецкий хранил невозмутимость.

— Я пришел проинформировать милорда, что его спрашивают по телефону, мадам. Это трансатлантические переговоры, милорд.

Лорд Тофем задрожал всем телом. Мундштук, который он на время своей речи вынул изо рта, упал на пол, а сигарета рассыпалась.

— А? Что? Трансатлантические? Кто звонит?

— Некая мисс Фаунтлерой, милорд.

— Что? Господи! Вот это сюрприз! Вот это да. Пустите меня! — заорал лорд Тофем и в мгновение ока выбежал из комнаты. Казалось невероятным, что этот умирающий лебедь может обнаружить такую прыть.

Фиппс было последовал за ним, но Билл остановила его.

— Фиппс, — сказала она.

— Мадам?

— Одну минутку. Не мог бы ты принести нам коктейли для подкрепления сил?

— Разумеется, мадам.

— Спасибо, но пока задержись. Когда мы тут только что болтали, я забыла коснуться одной темы.

— Да, мадам?

— Дело вот в чем. У тебя была мать, Фиппс?

— Да, мадам.

— У нее были колени?

— Да, мадам.

— И разве ты, сидя у нее на коленях, не впитал простую истину, что следует быть порядочным человеком и не опускаться до преступлений?

— Нет, мадам.

— Какая небрежность! Ну ладно, Фиппс. Отваливай. Не забудь про коктейли.

— Немедленно займусь их приготовлением, мадам. Дверь за ним закрылась.

— Интересно, какова была матушка Фиппса? — вслух размышляла Билл. — Что-нибудь вроде королевы Виктории, наверное. — Она обернулась к Джо. — Это ты сказал «черт»?

— Я.

— Я так и знала. Ты настроен пессимистически.

— Это правда.

— Напрасно. Я возлагаю на лорда Тофема большие надежды.

— После всего того, что он тут наговорил?

— Об этом забудь. Раз его подружка позвонила ему с той стороны Атлантики, он опять увидит мир в розовом свете. Девушки так просто не лезут в карман джинсиков, чтобы оплатить счет за телефонные переговоры. Только в том случае, если в их сердце снова проснулась любовь, подобно утреннему солнышку рассеивая туман сомнений и непониманий. Я несказанно удивлюсь, если в ближайшее время мы не станем свидетелями следующей фазы, когда попугаи-неразлучники прильнут друг к другу и она попросит прощения за жестокие, неразумные слова.

— О, Билл! — вскричала Кей.

— Если все пойдет в соответствии с моими ожиданиями, мы станем свидетелями и того, как волна человеколюбия захлестнет лорда Тофема, смягчит его взгляд на мир и побудит к добрым делам.

Джо кивнул.

— Ей-богу, ты права.

— Еще бы. Через минуту-другую мы увидим совершенно другого лорда Тофема.

— И тогда ты с ним поговоришь?

— И тогда я с ним поговорю,

В холле послышались шаги, радостные, громкие шаги. Дверь широко распахнулась, и в комнату, приплясывая, влетел солнечный луч, одетый в хорошо сшитый серый фланелевый костюм.

— Ну, что я говорил! — возвестило новое, улучшенное издание лорда Тофема. — Все отлично. Все великолепно.

Билл похлопала его по плечу, не вызвав на этот раз никакого протеста.

— Именно такого исхода я и ожидала. Раз девушка сама вам звонит, значит, дело в шляпе. Она вас еще любит?

— Абсолютно. Она плакала, а я ее успокаивал.

— Лучше и быть не может.

— Она сказала, что послала эту злосчастную телеграмму, когда у нее зубы болели.

— И это определило ее взгляд на мир?

— Ну конечно.

— Абсолютно?

— Да, абсолютно.

— Вы меня очень порадовали. Я просто счастлива. А теперь, лорд Тофем, не могли бы вы уделить мне немного времени?

— Пожалуйста.

— Отлично.

Билл подвела его к дивану, усадила и села рядышком.

— Скажите мне, лорд Тофем… Или можно называть вас просто Тофем?

— Ради Бога, зовите меня просто Тоффи. Меня так друзья называют.

— А как ваше имя?

— Ланселот. Но мне оно не нравится.

— Значит, остановимся на Тоффи?

— Абсолютно.

— Прекрасно. Вы заметили, я опять глажу вас по руке, Тоффи. Хотите знать, почему?

— Еще как!

— Чтобы подчеркнуть торжественность момента. Дело в том, Тоффи, что мы с вами стоим на пороге великих свершений.

— Вот как?

— Абсолютно. Скажите мне, дорогой Тоффи, вы когда-нибудь видели мужчину в меховом пальто, с тремя подбородками, в «роллс-ройсе», с двумя блондинками на коленях и пятидолларовой сигарой во рту? Если да, то можете быть уверены — это был литературный агент.

— Кто-кто?

— Литературный агент.

— А что это такое?

— Литературный агент — или представитель автора — это человек, который сидит в кресле, положив ноги на стол, уставленный икрой и шампанским, и уделяет по минутке каждому из авторов, которые приползают к нему на пузе, уговаривая пристроить их сочинения. Если он соглашается, то берет по десять процентов за штуку.

— А что это за штуки?

— К примеру, каждое издание какой-нибудь книжки. Набираются очень значительные суммы. Допустим, к примеру, что представитель автора продает роман своего клиента какому-то богатому издательству за — возьмем цифру наугад — сорок тысяч долларов. Таким образом, его доход составит четыре тысячи.

— Неплохой барыш.

— Очень неплохой. Четыре тысячи только за то, что он велел секретарше вложить рукопись в конверт, написать на нем адрес и отправить по почте куда следует. И так все время.

— Все время?

— Практически без остановки. Вы не поверите, какие гигантские суммы стекаются в карманы этих баловней судьбы. Каждый день все новые и новые клиенты стучатся к ним в дверь, умоляя принять очередные десять процентов. Возьмем такой пример. Сидит он у себя в конторе после обеда, за которым наелся до отвала соловьиных язычков и запил их «Императорским токаем», а к нему приходит некто — чтобы долго не искать имени, скажем, Эрл Стенли Гарднер[25] — и говорит: «Добрый день, дорогой защитник моих прав, не окажете ли мне честь принять десять процентов моего годового заработка? Должен сказать, что я пишу по шестнадцать романов в год, и если бы не отказался от застарелой привычки тратить время на еду, писал бы по двадцать. Коротко говоря, считая оптом, за телесериалы, фильмы, радиопостановки и прочее, вы будете получать приблизительно пятьдесят — шестьдесят тысяч долларов в год. Возьмете меня в клиенты, мой дорогой представитель?» А литературный агент зевает и говорит, что так и быть, попытается. «Спасибо, спасибо», радуется Эрл Стенли Гарднер и уходит. Едва он ступит за порог, глядь, а тут уж входят Синклер Льюис и Сомерсет Моэм. Они говорят: «Добрый день, дорогой…» В общем, вы уловили суть. Клондайк.

— А это что такое?

— Золотая жила.

— Вот здорово.

— Я знала, что вы это оцените, мой дорогой Тоффи. Знала, что могу рассчитывать на ваш цепкий ум. Так вот, дело в том, что мы с Джо получили возможность купить одно престижное литературное агентство.

— Это самое?

— Это самое.

— Вы разбогатеете.

— Безусловно. Я тоже так подумала. Остаток жизни нас будет донимать головная боль от мыслей о том, как обойти налоговую инспекцию. И все, что нам требуется, чтобы приступить к операции…

— У вас будет столько денег, что вы просто знать не будете, куда их девать.

— У нас просто руки устанут стричь купоны. И все, что нам требуется…

— Знаете, что бы я вам предложил? — сказал лорд Тофем. — Одолжите мне ненадолго сотню долларов.

Билл не сразу поняла.

— Видите ли, — продолжил лорд Тофем, — я попал в сложное положение. Я ни пенни из моих денег не могу получить из Англии, ни единого пенни. Мои приятели объясняют, что это все политика лейбористского правительства, в которое, как вы знаете, вошли всякие типы. Короче говоря, я попал в крайне стесненные обстоятельства, так что если вы хотите приобрести вечно благодарного должника, у которого ничего нет за душой, кроме пачки сигарет и горсти монет, у вас есть шанс.

Билл растерянно оглянулась.

— Джо.

— Да.

— Ты слышал?

— Да.

— Значит, это не страшный сон.

Лорд Тофем приготовился объясняться дальше.

— Я потому обратился к вам, что вы поведали мне о вашем баснословном богатстве. Вот, сказал я себе, замечательные люди, купаются в золоте, и вот я, остался на бобах из-за этих дурацких лейбористов, которые только и высматривают, кого бы сожрать. Что такое для вас несчастная сотня долларов!

Билл обрела привычную уверенность.

— У тебя найдется сотня, Джо? Ах да, вспомнила, у тебя нет. Тогда, кажется… Вот, Тоффи, пожалуйста.

— Спасибо, — сказал лорд Тофем. — Огромное спасибо. Йо-хо-хо! Знаете ли вы, что это для меня значит? Это значит, что сегодня я смогу с легким сердцем отправиться в Санта-Аниту, навстречу судьбе. Фиппс говорил, что Бетти Хаттон в четвертом заезде… словом, вы спасли меня и благослови вас небо, мои дражайшие мультимиллионеры! Йо-хо-хо!

И он как на крыльях вылетел через стеклянную дверь в сад.

ГЛАВА XIX

Билл перевела дыхание. Лицо ее казалось таким изможденным, словно все несчастья мира легли на ее плечи, и найдя наконец в себе силы заговорить, она заговорила непривычным для себя бесцветным голосом.

— Видишь, как оно обернулось, Джо… Неприятно.

— Да уж.

— Весьма огорчительно.

— Хуже не придумаешь.

— Да, крайне неприятный поворот. А ведь как все гладко шло до самой последней минуты! Ощущение такое, будто я гналась за радугой, а она повернулась да и лягнула меня под-дых. Если бы я вовремя вспомнила про новые финансовые правила, введенные на Британских островах, можно было бы избежать неприятного сюрприза. Вдобавок ко всему я лишилась последней сотни долларов. И ради чего? Чтобы придурковатый английский пэр смог пойти на скачки. Говорят, несчастья обогащают душу… А, Смидли, — сказала она, когда дверь в очередной раз открылась, — какие новости из эпицентра взрыва?

Смидли выглядел кротким, как овца, глаза его смотрели безжизненно, как у чувствительного президента разорившейся компании после собрания акционеров. Было ясно, что только что закончившаяся встреча с золовкой мало походила на праздник любви.

— Она обезумела, — сказал он.

— Очень плохо, — ответила Билл. — Не дай Бог прогневить Аделу. Врагу не пожелаю.

— Она думает, что эта штука у нас.

— Как же мало ей известно! Ты пытался ее разубедить?

— Да, но бесполезно. Раз уж в голове Аделы засела какая-то мысль, ее оттуда колом не выбьешь. Ты сама знаешь. Как никто.

Смидли вытер лоб ладонью. Он был похож на ветхозаветного отрока, пережившего пещное действо и чудом вышедшего из огня.

— У меня нервы сдают. Надо бы выпить.

— Сейчас Фиппс принесет коктейли. А вот и он, если не ошибаюсь.

Вошел Фиппс, неся перед собой нагруженный поднос, звеневший посудой. Он поставил ношу на письменный стол с обычным своим видом облеченной особыми полномочиями особы, доставившей к королевскому двору чрезвычайной важности документы.

— Каков же итог? — спросила Билл.

— А? — переспросил Смидли, следивший глазами за коктейлями.

— Чем кончилось дело?

— С Аделой? Она утверждает, что мы взломали сейф, причем, по ее мнению, дневник забрала ты. Она устроила сцену и заявила, что позвонила в полицию.

— Что?

Глаза Билл засветились прежним огнем. Отчаяние покинуло ее. Она стала опять Старой Верной, в полной мере владеющей ситуацией.

— Сюда едет полиция? Забрезжил свет в конце туннеля. Это даже лучше, чем морская пехота. Фиппс!

— Мадам?

— У меня возникло сильное опасение, Фиппс, что ты попался. Слыхал, что сказал мистер Смидли?

— Нет, мадам. Мое внимание было занято приготовлением коктейлей, мадам.

Билл бросила на него жалостливый взгляд.

— Будь повнимательней к коктейлям, братец Фиппс. Сейчас тебе понадобится выпить. Мистер Смидли сказал, что миссис Корк послала за фараонами.

— В самом деле, мадам?

— Я восхищаюсь твоей выдержкой. Я бы на твоем месте дрожала, как осиновый лист.

— Не улавливаю вашей мысли, мадам.

— Я попробую объяснить. Сюда направляются стражи закона, и что они первым делом сделают, — придя сюда? Раскинут сеть. Прочешут местность со всей тщательностью, подобающей в таких случаях.

— Видимо, так, мадам.

— Они обнаружат твое секретное убежище, в котором ты прячешь дневник. И что потом?

Дворецкий изобразил вежливое непонимание.

— Вы намекаете, что они могут заподозрить меня в воровстве?

Билл искренне расхохоталась.

— Принимая во внимание твое прошлое, кого еще могут они заподозрить? Похоже, что тебя ждут горячие денечки, Фиппс.

— Не согласен с вами, мадам. Очень вероятно, что констебли обнаружат предмет, о котором идет речь, но я доложу, что действовал по указке мистера Смидли. Таким образом, я всего лишь выполнял распоряжение хозяина, как и следует слуге.

Билл подняла брови.

— Не понимаю тебя. Ты что, хочешь сказать, что тебя просили взломать сейф? Смидли, что ты на это скажешь?

— Ничего подобного.

— Ты не просил Фи п пса открыть сейф?

— Разумеется нет.

— А ты, Джон?

— Нет.

— Кей?

— Нет.

— Я тоже не просила. Беда в том, Фиппс, что ты валишь с больной головы на здоровую. Тебе в голову пришла блестящая мысль взломать сейф и взять содержимое, а ты обвиняешь в этом других. Ты обнаружил недюжинную силу духа, которая вызывает восхищение, и мы должны тебе помочь. Отдай эту вещь мистеру Смидли, и мы примем ответственность на себя. Тогда тебе не о чем будет беспокоиться. Ты меня понял?

— Да, мадам.

— Я знала, что у тебя светлая голова. Ступай же и принеси дневник.

— Он у меня с собой, мадам.

Дворецкий бесстрастно вынул из кармана дневник, положил на поднос и подал Смидли, который немедленно схватил его, будто щука, сглотнувшая муху.

— Будут еще распоряжения, мадам?

— Нет, благодарю, Фиппс. Ты, разумеется, получишь комиссионные.

Смидли вздрогнул.

— Как, после всего этого?

— Конечно. Мы честные партнеры. Ты получишь свою долю в надлежащее время, Фиппс.

— Спасибо, мадам.

— Извини за беспокойство.

— Не стоит извиняться, мадам.

— Так или иначе, твое искусство останется с тобой.

— Вот именно, мадам, — ответил Фиппс и величественно удалился.

Джо преданно ел глазами Билл, как провинциал, приехавший взглянуть на столичную диковину. Чувства переполняли его, и он не находил слов для их выражения. Наконец справившись с собой, он сумел сказать Билл, что она — чудо.

— Безусловно, — поддержала его Кей.

— Ее мозг надо заспиртовать и передать в какой-нибудь музей как национальное сокровище, — сказал Смидли, которого тоже распирало от избытка чувств.

— Когда он ей больше не будет требоваться.

— Разумеется, когда он ей не будет требоваться, — согласился Смидли. — Ну что ж, поеду к садовнику, про которого я вам говорил, чтобы он перевел нам эту вещицу. Проще толковать с «Колоссал-Эксвизит», если знать, с чем пришел.

— Ты решил продать дневник им? — спросила Билл.

— Если они не пойдут на попятную. Все-таки пятьдесят тысяч — приличная сумма. Кругленькая.

Билл согласилась.

— Очень приличная. И очень кругленькая. Я бы за эту цену уступила. Возьми у них чек, отложи пять тысяч для Фиппса, отстегни нам с Джо двадцать — и ты свободен.

Смидли, скорыми шагами человека, для которого время — деньги, направлявшийся к двери на террасу, притормозил. Его явно что-то поразило.

— Тебе с Джо? Двадцать тысяч? Это ты о чем?

— На наше литературное агентство.

— Какое еще агентство?

— Ты сам говорил, что вложишь в него деньги, — пояснил Джо. Смидли всплеснул руками.

— Я говорил, что вложу деньги в какое-то литературное агентство? Когда?

— Позавчера вечером. Когда мы гуляли в «Могамбо».

— Впервые слышу.

— Как? Мы же несколько часов это обсуждали. Неужели не помнишь?

Билл помрачнела.

— Я так и знала, что этим кончится, Джо. У Смидли дырявая память.

Смидли обиженно засопел.

— Память у меня прекрасная, — буркнул он. — Я действительно ни малейшего представления не имею о каком-то там литературном агентстве. Что это за агентство?

— То самое, которое мы с Билл собираемся приобрести.

— И из какого-то случайно оброненного мной замечания вы сделали вывод, что я готов ссудить вам денег?

— Какое, к черту, случайное замечание? Мы полтора часа мусолили это дело. Ты хлопал меня по плечу и твердил, что…

Смидли покачал головой.

— Ошибка какая-то. Абсурд. Я бы нипочем не вложил деньги в литературное агентство. Слишком рискованный бизнес. Я собираюсь вернуться в Нью-Йорк и заняться продюсерским делом. Открою контору и сделаю объявление, что готов рассматривать сценарии. С Божьей помощью все будет как в старые времена. Ну ладно, что зря болтать. Увидимся, пока, — заключил Смидли.

Он вышел, а Джо и Кей после минутного молчания очнулись и последовали за ним. Их голоса затихли где-то в саду, и Билл снова села за диктофон.

— Ах, Голливуд, Голливуд, — начала она. — Прибежище пустой славы и ожесточенной борьбы, где неугасимое пламя обжигает крылышки беспечного мотылька, где тротуары омывают горькие слезы обманутых дев…

Дверь отворилась.

— А, Алела! — радушно воскликнула Билл. — Я тебя ждала. Йо-хо-хо! Ты как нельзя более кстати.

ГЛАВА XX

Адела выглядела более внушительно, чем когда-либо, и голос ее, зазвучавший после того, как она некоторое время молча разглядывала Билл, гремел как раскаты грома. — Вот ты где, Вильгельмина.

Билл — не из тех, кого можно запугать громом — кивнула сестре с неподдельной сердечностью.

— Да, я здесь, как всегда в трудах. Записывала твои впечатления от Голливуда в то время, когда студия «Биоскоп» не хотела брать тебя на работу.

Адела просверлила сестру взглядом.

— Оставим мои впечатления от Голливуда. Вильгельмина, мне нужно сказать тебе словечко.

— Хоть тысячу.

— Довольно будет и пяти. Вильгельмина, где дневник? Билл наморщила лоб.

— Дневник? Какой дневник? — Лицо ее прояснилось. — А, ты, наверное, имеешь в виду дневник, о котором спрашивала у Смидли? Разве его нет в сейфе?

— Ты прекрасно знаешь, что нет.

— А я думала, ты его туда положила.

— Я положила, но его там больше нет. Даю тебе две минуты на размышление.

— Мне?

— После этого я умываю руки и передаю дело в руки закона.

Билл подняла руку.

— Подожди-ка. Это что-то знакомое. Помнится, я читала этот текст в субтитрах твоего фильма «Золотые грешники». Припоминаешь? Ты еще застала свою сестру за взломом сейфа.

— Как и нынешней ночью.

— Не понимаю.

Это для Аделы было уже слишком. Она схватила с подноса стакан с коктейлем и швырнула его об стену.

— Ах ты, артишок иерусалимский! Ты что, слов не понимаешь? Хорошо, скажу яснее. Может, тогда до тебя дойдет. Ты украла мой дневник!

Повисла пауза.

Потом Билл тоже схватила стакан для коктейля, но совсем с другим намерением. Она размеренными движениями принялась сбивать коктейль. Только плеск жидкости в стакане нарушал тишину. Адела сжимала и разжимала кулаки. Лицо ее окаменело. Однажды ее покойный муж, Альфред Корк, застал ее в таком состоянии, когда всю ночь играл в покер, и даже не собрав вещей, немедленно отбыл в Мексику. На Билл поведение сестры произвело гораздо меньшее впечатление. Она закончила сбивать коктейль, осушила стакан и крякнула с видимым удовольствием.

— Ну? — вопросила Адела. — Ты и теперь будешь отпираться?

Билл явно забавлялась ситуацией. Она снова наполнила стакан, молча отдавая должное мастерству отсутствующего Фиппса. Джимми Фиппс, конечно, не самая приятная особа из тех, что дышат чистым воздухом Беверли-Хиллз, его моральный кодекс вполне соответствует нормам, принятым в тюрьме, но коктейли он сбивает классно.

— Дорогая моя Адела, я не умею взламывать сейфы.

— Зато у тебя есть друзья, которые это умеют. Твои дружки — жулики из жуликов, на ходу подметки режут.

— Единственный мой друг на этой территории — Джо Де-венпорт, а его вряд ли можно причислить к взломщикам. С таким же успехом можно заподозрить Фиппса. Нет, — сказала Билл, почтительно отхлебывая мастерское творение дворецкого, — на мой взгляд, здесь работал кто-то со стороны.

— Со стороны!

— Вот именно. Может быть, работала международная банда. Эти международные банды знают свое дело. Хочешь выпить?

— Я не пью коктейли.

— Много теряешь.

Уважение Билл к Фиппсу углубилось. Как щедро одарила природа этого человека! Он не только гениально смешивает мартини, но еще и красноречив беспримерно. Он сравнил Аделу с удавом, глядящим на кролика, и сейчас она как нельзя больше напоминала такого удава. В критические моменты Смидли одолевала крупная дрожь, но он явно уступил бы сейчас пальму первенства по этой части Аделе Шэннон-Корк.

— Ты, стало быть, хочешь меня уверить, — сказала Адела, борясь со своими чувствами, — что по чистой случайности сейф обворовали именно в ту ночь, когда в нем лежал дневник?

— Конечно, по чистой случайности.

— Хорошенькая случайность!

— Боюсь, крайне неудачная. Для тебя. Адела окрысилась.

— Что ты хочешь этим сказать? Билл пожала плечами.

— По-моему, и так ясно.

— Мне — нет.

Билл стала серьезнее. Она пожалела сестру и замялась, не желая сообщать Аделе неприятные новости.

— Смотри сама, — сказала она. — Смидли получил предложение продать дневник за пятьдесят тысяч долларов. Он хотел придержать его у себя, а ты выманила его и спрятала в сейфе. Другими словами, ты добровольно приняла на себя всю ответственность за него.

— Ерунда.

— Ты не станешь считать это ерундой, когда Смидли вчинит тебе через суд иск на пятьдесят тысяч.

— Что?

— Не забудь, что он может выставить трех свидетелей, которые подтвердят, что ты отняла дневник, несмотря на его протесты. Ни одно жюри присяжных в целой Америке не вынесет вердикт в твою пользу.

— Чушь собачья.

— Можешь повторять, что это чушь, если тебе так спокойней. Я только констатирую факты. Любое здравомыслящее жюри без колебаний решит дело в его пользу, и ты заплатишь не только пятьдесят тысяч, но еще и кругленькую сумму в возмещение судебных издержек. Хорошо еще, что ты миллионерша, на бобах не останешься. Правда, ты из тех женщин, которые вообще не любят раскошеливаться. Тогда дело другое.

Адела, спотыкаясь, добрела до дивана и без сил упала на него.

— Но… но…

— Говорила тебе, выпей коктейль.

— Но это же абсурд.

— А вот и не абсурд. Вполне реальная угроза. Здесь тебе не поможет даже самый блестящий адвокат. Смидли выиграет дело, как пить дать.

Адела вынула из кармана платок и нервно комкала его. Она волновалась, и сил у нее почти не осталось. Когда она заговорила, в голосе ее звучали льстивые нотки.

— Но, Вильгельмина…

— Что, Адела?

— Вильгельмина, неужели ты не уладишь дело со Смидли миром?

Билл допила коктейль и удовлетворенно вздохнула.

— Наконец-то слышу голос разума. Теперь с тобой можно говорить по существу. Признаться, я уже все уладила с ним полюбовно.

— Уже?

— Да, он только что тут был, весь пылал яростью. Никогда ничего подобного не видела. Кремень, а не человек. Настаивал на том, чтобы ты отдала ему всю сумму. Видела бы ты, как он тут метался! Поистине, как тигр в клетке. Я сперва и не верила, что мне удастся с ним договориться. Но я нашла лазейку. Намекнула, как выматывают судебные тяжбы, и он стал податливей. В конце концов, рада тебе сообщить, что я сбила цену до тридцати тысяч.

— Тридцати тысяч!

— Я знала, что ты обрадуешься, — сказала Билл и недоверчиво посмотрела на сестру. — Или ты не обрадовалась?

— Это натуральный грабеж, — сдавленно ответила Адела. Билл не согласилась с этим мнением.

— А по-моему, это самая обыкновенная сделка. Смидли из-за тебя лишился верных пятидесяти тысяч. Но благородно соглашается принять тридцать. Просто верх благородства, что и говорить. Если ты не согласна, что ж, начинай судиться. Предпочитаешь выложить пятьдесят вместо тридцати — дело твое. На мой взгляд, это выглядит несколько эксцентрично.

— Но, Вильгельмина…

Билл поспешила выдвинуть другой аргумент.

— Конечно, в этом случае не избежать огласки. Боюсь, ты будешь выглядеть на суде не в лучшем свете. У общественности создастся впечатление, что ты способна подобрать все, что плохо лежит. Друзья при твоем приближении будут прятать ценные вещи по сундукам и сидеть на них, пока ты не скроешься из виду. Ни Луэлла Парсонс, ни Хедда Хоппер не преминут позлословить на твой счет во всех газетах и журналах. «Голливудский репортер» обязательно поместит твой портрет на первой странице. Но, повторяю, — заключила Билл, — ты вольна решать, как лучше поступить.

Картина, которую нарисовала сестра, решила дело. Адела поднялась с дивана.

— Ну ладно, — помедлив, сказала она, подавляя острое желание завопить и пошвырять об стенку все стаканы с коктейлями. — Это грабеж, но… ну ладно.

Билл одобрительно кивнула. Каждому приятно видеть в близком человека разумного.

— Хорошо, — сказала она. — Я рада, что ты сделала правильный выбор. Иди в свой будуар и выпиши чек. Отдай его мне. Смидли назначил меня своим доверенным в делах. — Она проводила Аделу до двери. — Ах, какая гора у тебя, должно быть, свалилась с плеч! Тебе, наверное, просто танцевать хочется. Или летать.

Вошел Фиппс.

— Констебли прибыли, мадам.

— К черту констеблей, — отозвалась Адела и выплыла из комнаты. Билл серьезно посмотрела на дворецкого.

— Ты должен извинить миссис Корк, Фиппс, если она кажется тебе несколько странной. Она понесла тяжелую утрату.

— Весьма сожалею, мадам.

— Я тоже. Наверное, испытания посылаются нам недаром. Они делают нас более духовными.

— Вполне вероятно, мадам.

— Ты тоже выглядишь более духовным, Фиппс.

— Спасибо, мадам.

— Не за что. Приведи сюда полицейских.

— Слушаюсь, мадам.

Со стороны веранды вошли Кей и Джо. Вид у них был печальный.

— Ну? — спросила Билл.

— Никакого успеха, — ответил Джо.

— Даже слушать не хочет, — подтвердила Кей. Билл не выказала ни малейшего удивления.

— Смидли вообще не умеет слушать. Он напоминает глухого аспида, с которым мучаются заклинатели. Но не вешай носа, Джо. Все хорошо. Джо передернулся.

— Все — что?

— Все отлично.

— Кто сказал?

— Я сказала.

— Констебли, мадам, — провозгласил Фиппс.

Вошел сержант Уорд в сопровождении патрульного Мор-хауса. Билл приветствовала их с преувеличенным удовольствием.

— Как же приятно вновь видеть вас, джентльмены! — воскликнула она.

— Доброе утро, мэм.

— А я как раз думала, как было бы хорошо, если б вы заскочили к нам на огонек. Часто в этом мире встречаешь новое лицо и говоришь себе: «Может, я обрел друга?». Ну точно, друга. Ей-богу, я в самом деле нашла друга, и — бац! — лицо это исчезло.

Она внимательно посмотрела на полицейских.

— Вы какие-то необыкновенно радостные, — сказала она. — Вам привалила удача?

Сержант заулыбался. Патрульный тоже.

— По-моему, да, — сказал патрульный. — Скажи ей, сержант.

— Да, мэм, — ответил сержант, и его лицо прямо расплылось в улыбке. — Вот оно, счастье-то.

— То есть?

— Да, мэм. Нам утром позвонили со студии «Медулла-Облонгата-Глутц», из отдела кадров. Завтра начинаем.

— Вот так. Удача не заставила себя долго ждать.

— Да, мэм. Само собой, пока что мы будем сниматься в массовке.

— Пока что в массовке, — сказал патрульный Морхаус.

— Естественно, — добавил сержант Уорд. — Но это пока. Мы ждем повышения по службе.

— И дождетесь, — сказала Билл. — Вас ждет головокружительная карьера. Сначала массовка, потом эпизод, потом маленькие роли, потом большие, потом еще больше, а там и в звезды выйдете.

— В настоящие звезды, — сказал сержант.

— Самые настоящие, — сказал патрульный.

— Вы будете знаменитей Гэри Купера.

— Как пить дать, — сказал сержант. — Ну кто такой Гэри Купер, в конце концов!

Вошла Адела. В руке она держала клочок бумаги, и ничто в ней не указывало на то, что она испытывала радость. Она подошла к Билл и протянула ей бумагу с выражением человека, у которого откачали несколько литров крови.

— Вот, — сказала она.

— Спасибо, Адела.

— Я глубоко сожалею, что не задушила тебя в колыбели. Сержант отдал честь.

— Вы нас вызывали, мэм?

— Да, — ответила за нее Билл, — но по ошибке. Сестре показалось, что ночью взломали ее сейф. А оказалось — нет.

— Вот оно как! — протянул сержант.

— До свиданья, — сказала Адела.

— До свиданья, мэм, — отозвался сержант.

— Ой, — воскликнул патрульный, — простите, леди, нельзя ли попросить у вас автограф?

Адела задержалась в дверях. Прежде чем ответить, ей пришлось проглотить ком в горле.

— Нельзя, — ответила она. — Если кто-нибудь из вас еще раз заикнется про автографы или какие другие подписи, я вам головки поотрываю. До свиданья.

Дверь с грохотом захлопнулась за ее спиной. Сержант посмотрел на патрульного. Патрульный — на сержанта.

— Вот они, женщины, — сказал сержант.

— Да, женщины, — сказал патрульный.

— Так и хочется поучить чуток, — сказал сержант.

— Порою — да, не мешало бы, — согласилась Билл. — Но понять женщину может только женщина. Причем очень, очень умная. Вроде меня. На, Джо, — добавила она, протянув ему чек.

Он недоумевающе взглянул на нее.

— Билл, — хрипло выговорил он. — Господи, Билл! Билл хлопнула себя в грудь.

— Старая, Верная! А куда Смидли подевался? Мне надо с ним потолковать.

ГЛАВА XXI

Дом Луллабелль Махафис, чьи сады были вручены заботам мексиканского джентльмена, с которым отправился беседовать Смидли, находился в двухстах ярдах вниз по дороге от усадьбы Кармен Флорес, так что Билл быстро одолела эту дистанцию. Приближаясь к воротам, она увидела выходящего из них Смидли и двинулась ему наперерез. Он что-то насвистывал, и в походке его чувствовалась уверенность, которая успокоила Билл.

— Ну что? — спросила она. — Виделся с ним?

— А, Билл, привет, — отозвался Смидли. — Нет, его нет дома. У него выходной. Но ничего. Я как раз шел домой, чтобы одолжить у тебя твою колымагу. Хочу пока съездить повидаться с ребятами из «Колоссал-Эксвизит». Господи, — прибавил он, подняв глаза к небесам, — какой славный денек!

— Для тебя.

Смидли не относился к числу чувствительных натур, но даже он смог понять, что денек, который принес ему такую удачу, по отношению к некоторым другим оказался не столь благословенным. Ему вдруг припомнилось, что, беседуя с племянницей Кей и этим молодым человеком, он довольно равнодушно отнесся к проявлениям отчаяния с их стороны.

— Кстати, а что за чепуху молол этот молодой Девенпорт насчет какого-то литературного агентства? — спросил он. — Он, кажется, был очень озабочен, но мне некогда было выслушивать.

— Мы с Джо собирались купить агентство.

— Ты? И ты с ним заодно?

— Правильно. Что тебе и старались объяснить. Ты как будто зритель на утреннем спектакле в первый день нового года. До тебя мало что доходит.

Смидли сконфуженно засопел.

— Ну прости, Билл.

— Уже простила.

— Такая разумница, как ты, конечно же поймет, в какое положение вы меня ставите. Я не могу позволить себе транжирить деньги на какие-то литературные агентства.

— Ты предпочитаешь вкладывать деньги в нечто более надежное и стабильное, вроде бродвейских шоу?

— Там крутятся бешеные бабки, — попытался оправдаться Смидли. — Знаешь, сколько можно сделать, к примеру, на «Оклахоме»?[26]

— Или на «Южном Тихоокеанском».[27]

— Или на «Мышьяке и старых кружевах».[28]

— Или на «Прошу вас, леди», — ввернула Билл, напомнив Смидли про французский водевиль, на котором он потерял последние несколько тысяч своего стремительно таявшего капитала.

Краска бросилась ему в лицо. Он не любил, чтобы кто-то заговаривал про эту пьесу.

— Меня постигла неудача.

— Это так теперь называется?

— Это никогда не повторится. Я возвращаюсь в бизнес, обогащенный опытом и способностью здраво взвешивать все «за» и «против».

— Как ты сказал? Здраво взвешивать?

— Здраво взвешивать.

— Понятно. Здраво взвешивать. Благослови тебя Господь, Смидли, — сказала Билл, глядя на него с нежностью матери, радующейся своему сыну-идиоту. Не в первый раз она чувствовала, что оставлять друга без женской поддержки равносильно преступлению. Где-нибудь в дебрях Америки, сказала она про себя, может, и сыщешь более выдающегося тупицу, чем тот, кого она так долго любила, но на розыски ушло бы слишком много времени.

Позади них раздался гудок клаксона. Если автомобильный гудок может звучать уважительно или почтительно, то это был он. Они обернулись и увидели приближающийся к ним драндулет, за рулем которого сидел Фиппс. В Беверли-Хиллз надо быть очень неудачливым дворецким, чтобы не иметь своего драндулетика.

При ближайшем рассмотрении Билл заметила на заднем сиденье чемоданы. Было похоже, что Фиппс сматывается.

— Привет, наш смелый и находчивый друг, — сказала она. — Отбываешь?

— Да, мадам.

— Навсегда покидаешь нас?

— Да, мадам.

— Так внезапно?

— Да, мадам. Строго говоря, срок обговоренного пребывания на службе истекает только послезавтра, но мне случилось встретиться с миссис Корк, и она выразила пожелание, чтобы я сократил свой визит.

— Она велела тебе убираться?

— В сущности, смысл ее слов сводился примерно к этому утверждению, мадам. Миссис Корк показалась мне несколько взволнованной.

— Я же сказала тебе, что она понесла тяжелую потерю.

— Да, мадам.

— Значит, расстаемся?

— Да, мадам.

Билл смахнула с глаз невидимую слезу.

— Приятно было познакомиться.

— Благодарю вас, мадам.

— Должна сказать, братец Фиппс, с тобой не соскучишься. Надеюсь, ты не станешь поминать нас лихом?

— В связи с чем, мадам?

— В связи с дневником.

— О нет, мадам. Ни в коем случае.

— Я рада встретить в тебе такое великодушие.

— Признаюсь, мне это довольно легко, мадам, потому что тетрадь, которую я передал мистеру Смидли в конце нашей краткой беседы, не была дневником покойной мисс Флорес.

Смидли, который глубокомысленно смотрел куда-то вдаль, всем своим видом демонстрируя пренебрежение присутствием того, кого он почитал и всегда почитал бы первостатейным жуликом, вдруг утратил все напускное равнодушие и отстраненность. Он перевел взор на дворецкого и выпучил глаза, что у него означало крайнюю степень заинтересованности.

— Что?

— Ничего, сэр.

— Что вы сейчас сказали?

— Это была тетрадка, которую я одолжил у кухарки, сэр.

— Но там же по-испански написано!

— Я думаю, вы изменили бы мнение, если бы посмотрели повнимательней.

Смидли вытащил из кармана пухлую тетрадь, быстро пролистал и бросил на дворецкого победоносный взгляд.

— Испанский!

— Вы ошибаетесь, сэр.

— Черт побери, вот, глядите! Фиппс почтительно взял тетрадь.

— Да, сэр, я ошибался. — Он положил тетрадь себе в карман. — Вы были совершенно правы, сэр. Писано по-испански. До свидания, сэр. До свидания, мадам. — И он нажал на газ.

— Эй! — закричал Смидли.

Ответа не последовало. Фиппс уже сказал свое слово. Машина набрала скорость. И завернула за угол, за которым открывалась дорога на Беверли-Хиллз. Подобно прекрасному сну, растаявшему с наступлением зари, Джеймс Фиппс навсегда исчез из их жизни.

Все, что Смидли хотел, но не мог облечь в слова, отразилось на его лице и в фигуре. И вместо того, чтобы терять даром время на словоизвержение, он каким-то странным галопом кинулся в погоню. Но даже старый драндулет догнать непросто, тем более, если это пытается сделать пожилой джентльмен, обремененный дурными привычками. Если бы Смидли был способен показать скорость четверть мили за сорок пять секунд, он бы мог рассчитывать на успех, но его пределом был рывок на десять ярдов, и то не слишком прыткий.

Отдуваясь и вытирая платком обильно струящийся по лицу пот, он вернулся к Билл, которая смотрела на него с нескрываемым изумлением.

— Если бы я не видела это собственными глазами, ни за что не поверила бы, — сказала Билл. — Ты отдал ему дневник. Собственными руками. Даже если бы ты преподнес ему тетрадку на блюде, обложенном жареным луком, ты не смог бы сделать для него больше.

Смидли поник, раздавленный ее презрением.

— Да откуда мне было знать, что он затеял!

— Разумеется, ты не мог этого знать, — сказала Билл. — После того, как точно такой трюк проделала с тобой Адела, ты не мог ожидать ничего подобного. И разве у тебя была хоть малейшая причина подозревать, что такой человек, как Фиппс, способен на жульничество? Весь твой опыт общения с ним говорил, что перед тобой беспримерной правдивости и кристальной души экземпляр с незапятнанной совестью. По чести сказать, Смидли, по тебе плачет одно богоугодное заведение.

— Но я…

— Остается одно: жениться.

Смидли задрожал так, будто это простое слово было острой стрелой, вонзившейся ему прямо в беззащитную плоть. Он бросил на Билл робкий взгляд и решительное выражение ее усталого лица ему не понравилось.

— Да, — сказала она, — вот что тебе нужно — жениться. Тебе нужен кто-то, чтобы стоять преградой между тобой и внешним миром, и по счастливой случайности я знаю женщину, которая как нельзя лучше справится с этим. Смидли, я целых двадцать лет — сама не знаю почему — сходила по тебе с ума…

— Билл, пожалуйста!

— Ежели ты об этом не подозревал, то по той простой причине, что я никогда не открывала перед тобой сердца, но тайна эта, словно червь в бутоне,[29] румянец на щеках моих точила. В глубокой меланхолии проводила я одну бессонную ночь задругой…

— Билл, умоляю, не надо!

— … и являла собой воплощенную аллегорию Терпения, улыбаясь, когда нестерпимая боль терзала мне нутро. Но теперь пришла пора изменить тактику и я, как Адела, не намерена терпеть глупости. Я не могу обещать тебе роскоши, Смидли. Все, что я могу бросить к твоим ногам — литературное агентство, в которое Адела вложила тридцать тысяч долларов.

Смидли никак не предполагал, что есть на свете сила, которая могла бы отвлечь его мысли от ужасного видения грозящего ему брака, вызванного словами Билл, но такая сила нашлась.

— Адела? — переспросил он. — Она дала тридцать тысяч?

— С веселой улыбкой на устах. Завтра мы с Джо едем в Нью-Йорк и берем быка за рога. Дело предстоит нелегкое, и нам, конечно, было бы неплохо заручиться твоей поддержкой. Я уверена, Смидли, что литературное агентство — это твоя стезя. У тебя очень выразительная внешность, которая произведет выгодное впечатление на клиентов. Я просто воочию вижу, как ты с ними общаешься. И с ними, и с издателями. Твой вид римского императора просто положит их на лопатки. Я понимаю, почему ты колеблешься. Тебе неохота оставлять шикарную жизнь под Аделиной крышей, где йогурт течет рекой, и в любую минуту можно приятно побеседовать с хозяйкой… Кстати, я удивляюсь, как ты собираешься иметь с ней теперь дело. После всего, что случилось, у нее на тебя зуб, а уж если Адела заимеет на кого-нибудь зуб, она не станет этого скрывать. Смидли побледнел.

— Господи!

— Боюсь, ваши беседы станут не такими приятными, так что уж лучше тебе жениться на мне, Смидли.

— Но, Билл…

— Это в твоих интересах.

— Но, Билл… брак…

— Что плохого в браке? Это же прекрасно, посмотри только на мужчин, которые, раз попробовав, уже не могут остановиться и женятся на каждой встречной. Вспомни Бригема Янга.[30] Вспомни Генриха Восьмого. Вспомни царя Соломона. Эти ребята знали толк в хорошей жизни.

В окутавшей Смидли непроглядной ночной мгле блеснул тоненький лучик света. В голове забрезжило нечто вроде надежды. Он взвесил все сказанное Билл.

Генрих Восьмой и царь Соломон — авторитетные люди, на их суждения о жизни можно положиться. Жениться им нравилось, как заметила Билл, они даже сделали себе из этого хобби. Может быть, это служит более или менее веским доказательством того, что брак — не смертный приговор, как принято считать, и даже имеет свои положительные стороны.

От Билл не укрылась перемена в его лице Она взяла его руку в свою и крепко сжала.

— Согласен ли ты, Смидли, взять в жены Вильгельмину?

— Да, — ответил Смидли тихим, но твердым голосом. Билл нежно поцеловала его.

— Так-то лучше, — сказала она. — После обеда мы сядем в мою колымагу и поедем, приценимся, сколько берут священники.