Том 7. Изборник. Рукописные книги

Я был один в моём раю,

И кто-то звал меня Адамом.

Цветы хвалили плоть мою

Первоначальным фимиамом.

И первозданное зверьё,

Теснясь вокруг меня, на тело

Ещё невинное моё

С любовью дикою глядело.

У ног моих журчал ручей,

Спеша лобзать стопы нагие,

И отражения очей

Мне улыбалися, благие.

Когда ступени горных плит

Роса вечерняя кропила,

Ко мне волшебница Лилит

Стезёй лазурной приходила.

И вся она была легка,

Как тихий сон, – как сон безгрешна,

И речь её была сладка,

Как нежный смех, – как смех утешна.

И не желать бы мне иной!

Но я под сенью злого древа

Заснул… проснулся, – предо мной

Стояла и смеялась Ева…

Когда померк лазурный день,

Когда заря к морям склонилась,

Моя Лилит прошла как тень,

Прошла, ушла, – навеки скрылась.

Мы поклонялися Владыкам

И в блеске дня и в тьме божниц,

И перед каждым грозным ликом

Мы робко повергались ниц.

Владыки гневные грозили,

И расточали гром и зло,

Порой же милость возносили

Так величаво и светло.

Но их неправедная милость,

Как их карающая месть,

Могли к престолам лишь унылость,

Тоской венчанную, возвесть.

Мерцал венец её жемчужный,

Но свет его был тусклый блеск,

И вся она была – ненужный

И непонятный арабеск.

Владык встречая льстивым кликом, –

И клик наш соткан был из тьмы, –

В смятеньи тёмном и великом

Чертог её ковали мы.

Свивались пламенные лица,

Клубилась огненная мгла,

И только тихая Денница

Не поражала и не жгла.

В одежде пыльной пилигрима,

Обет свершая, он идёт,

Босой, больной, неутомимо,

То шаг назад, то два вперёд, –

И, чередуясь мерно, дали

Встают всё новые пред ним,

Неистощимы, как печали, –

И всё далек Ерусалим…

В путях томительной печали,

Стремится вечно род людской

В недосягаемые дали,

К какой-то цели роковой.

И создаёт неутомимо

Судьба преграды перед ним,

И всё далек от пилигрима

Его святой Ерусалим.

На Ойле далёкой и прекрасной

Вся любовь и вся душа моя.

На Ойле далёкой и прекрасной

Песней сладкогласной и согласной

Славит всё блаженство бытия.

Там, в сияньи ясного Маира,

Всё цветёт, всё радостно поёт.

Там, в сияньи ясного Маира,

В колыханьи светлого эфира,

Мир иной таинственно живёт.

Тихий берег синего Лигоя

Весь в цветах нездешней красоты.

Тихий берег синего Лигоя –

Вечный мир блаженства и покоя,

Вечный мир свершившейся мечты.

Звезда Маир сияет надо мною,

    Звезда Маир,

И озарён прекрасною звездою

    Далёкий мир.

Земля Ойле плывёт в волнах эфира,

    Земля Ойле,

И ясен свет блистающий Маира

    На той земле.

Река Лигой в стране любви и мира,

    Река Лигой

Колеблет тихо ясный лик Маира

    Своей волной.

Бряцанье лир, цветов благоуханье,

    Бряцанье лир

И песни жён слились в одно дыханье,

    Хваля Маир.

   Всё, чего нам здесь недоставало,

Всё, о чём тужила грешная земля,

   Расцвело на вас и засияло,

О, Лигойские блаженные поля.

   Этот мир вражда заполонила,

Этот бедный мир в унынье погружён,

   Нам отрадна тихая могила,

И, подобный смерти, долгий, тёмный сон.

   Но Лигой струится и трепещет

И благоухают чудные цветы,

   И Маир безгрешный тихо блещет

Над блаженным краем вечной красоты.

Когда звенят согласные напевы

Ойлейских дев,

И в пляске медленной кружатся девы

Под свой напев, –

Преодолев несносные преграды,

И смерти рад,

Вперяю я внимательные взгляды

В их светлый град.

Отрад святых насытясь дуновеньем,

С тебя, Ойле,

Стремлюсь опять, окованный забвеньем,

К моей земле.

Во мгле земли свершаю превращенья.

Покорен я, –

И дней медлительных влачатся звенья,

О, жизнь моя!

Блаженный лик Маира

Склоняется к Ойле.

Звенит призывно лира, –

И вот начало пира

В вечерней полумгле.

По мраморной дороге,

Прекрасны, словно боги,

Они выходят в сад.

У старших наги ноги

И радостен наряд,

А те, что помоложе,

Совсем обнажены,

Загар на тонкой коже,

И все они похожи

На вестников весны.

В недосягаемом чертоге

Жила Царица красоты,

И с нею были только боги

И легкокрылые мечты.

Озарена святым блаженством,

И безмятежна, и ясна,

Невозмутимым совершенством

Сияла радостно она.

Легко сотканные одежды

Едва касались нежных плеч.

Отрадным веяньем надежды

Приветная звучала речь,

И только лёгкие мечтанья

К ней возносились от земли,

А люди, бренные созданья,

Её достигнуть не могли.

Катилось кроткое светило

Над тихим плеском горних рек,

Дневное ж солнце не всходило

Над миром радостным вовек.

Но злой Дракон, кующий стрелы,

Свою и здесь насытил злость.

Однажды в дивные пределы

Вступил нежданный, странный гость.

Смотрел он дико и сурово,

Одежда вся была в пыли.

Он произнёс земное слово,

Повеял запахом земли,

И пред Царицею смущённой,

Охвачен вихрем злых тревог,

Мольбами страсти исступлённой

Он огласил её чертог.

Смутились радостные боги,

Померкли светлые мечты,

Всё стало призрачно в чертоге

Царицы дивной красоты, –

И в тяжкой муке отвращенья

Вкусила смерть Царица грёз,

И Змей в безумстве злого мщенья

Свой лик пылающий вознёс.

Возроптали иудеи:

«Труден путь наш, долгий путь.

Пресмыкаясь, точно змеи,

Мы не смеем отдохнуть».

В стан усталых иудеев

Из неведомой земли

Вереницы мудрых змеев

Утром медленно ползли.

Подымался к небу ропот:

«Нет надежд и нет дорог!

Или нам наш долгий опыт

Недостаточно был строг?»

Рано утром, в час восхода,

Голодна, тоща и зла,

В стан роптавшего народа

Рать змеиная ползла.

И, раздор меж братьев сея,

Говорил крамольник злой:

«Мы отвергнем Моисея,

Мы воротимся домой».

Чешуёй светло-зелёной

Шелестя в сухой пыли,

По равнине опалённой

Змеи медленно ползли.

«Здесь в пустыне этой пыльной

Мы исчахнем и умрём.

О, вернёмся в край обильный,

Под хранительный ярём».

Вдруг, ужаленный змеёю,

Воин пал сторожевой, –

И сбегаются толпою

На его предсмертный вой.

И, скользя между ногами

Старцев, жён, детей и дев,

Змеи блещут чешуями,

Раззевают хищный зев,

И вонзают жала с ядом

В обнажённые стопы

Их враждебно-вещим взглядом

Очарованной толпы.

Умирали иудеи, –

И раскаялись они.

«Моисей, нас жалят змеи! –

Возопил народ. – Взгляни:

Это – кара за роптанье.

Умоли за нас Творца,

Чтоб Господне наказанье

Не свершилось до конца».

И, по слову Моисея,

Был из меди скован змей,

И к столбу прибили змея

Остриями трёх гвоздей.

Истощили яд свой гости

И, шурша в сухой пыли,

Обессиленные злости

В логовища унесли.

Перед медным изваяньем

Преклоняется народ,

И смиренным покаяньем

Милость Божию зовёт.

Насытив очи наготою

Эфирных и бесстрастных тел,

Земною страстной красотою

Я воплотиться захотел.

Тогда мне дали имя Фрины,

И в обаяньи нежных сил

Я восхитил мои Афины

И тело в волны погрузил.

Невинность гимны мне слагала,

Порок стыдился наготы,

И напоил он ядом жало

В пыли ползущей клеветы.

Мне казнь жестокая грозила,

Меня злословила молва,

Но злость в победу превратила

Живая сила божества.

Когда отравленное слово

В меня метал мой грозный враг,

Узрел внезапно без покрова

Мою красу ареопаг.

Затмилось злобное гоненье,

Хула свиваясь умерла,

И было – старцев поклоненье,

Восторг бесстрастный и хвала.

  Заря-заряница

  Красная девица,

  Мать Пресвятая Богородица!

По всей земле ходила,

Все грады посещала, –

В одно село пришла,

Все рученьки оббила,

Под окнами стучала,

Приюта не нашла, –

  Заря-заряница

  Красная девица,

  Мать Пресвятая Богородица!

Её от окон гнали,

Толкали и корили,

Бранили и кляли,

И бабы ей кричали:

«Когда б мы всех кормили,

Так что б мы сберегли?»

  Заря-заряница

  Красная девица,

  Мать Пресвятая Богородица!

Огонь небесный жарок.

Высок, далёк, да зорок

Илья, святой пророк.

Он встал, могуч и ярок,

И грозных молний сорок

Связал в один клубок.

  Заря-заряница

  Красная девица,

  Мать Пресвятая Богородица!

По облачной дороге,

На огненной телеге,

С зарницей на дуге,

Помчался он в тревоге, –

У коней в бурном беге

По грому на ноге.

  Заря-заряница

  Красная девица,

  Мать Пресвятая Богородица!

И вихри закружились,

И дубы зашатались,

И молнии зажглись,

И громы разразились, –

И люди испугались,

Молиться принялись:

  «Заря-заряница

  Красная девица,

  Мать Пресвятая Богородица!»

Напрасные рыданья,

Напрасные моленья, –

Гневлив пророк Илья.

Не будет состраданья

Для грешного селенья, –

Конец его житья!

  Заря-заряница

  Красная девица,

  Мать Пресвятая Богородица!

Детей людских жалея,

Сказала Пресвятая:

«Уймись, пророк Илья.

Грешат, не разумея,

Грешат, не понимая,

Но всем простила я».

  Заря-заряница

  Красная девица,

  Мать Пресвятая Богородица!

Перед Ильёю стала,

Словами не смирила,

Да с плеч своих сняла

Святое покрывало,

И всё село покрыла,

И всех людей спасла, –

  Заря-заряница

  Красная девица,

  Мать Пресвятая Богородица!

Нерон сказал богам державным:

«Мы торжествуем и царим!»

И под ярмом его бесславным

Клонился долго гордый Рим.

Таил я замысел кровавый.

Час исполнения настал, –

И отточил я мой лукавый,

Мой беспощадно-злой кинжал.

В сияньи цесарского трона,

Под диадемой золотой,

Я видел тусклый лик Нерона,

Я встретил взор его пустой.

Кинжал в руке моей сжимая,

Я не был робок, не был слаб, –

Но ликовала воля злая,

Меня схватил Неронов раб.

Смолою облит, на потеху

Безумных буду я сожжён.

Внимай бессмысленному смеху

И веселися, злой Нерон!

Кто знает, сколько скуки

В искусстве палача!

Не брать бы вовсе в руки

Тяжёлого меча.

И я учился в школе

В стенах монастыря,

От мудрости и боли

Томительно горя.

Но путь науки строгой

Я в юности отверг,

И вольною дорогой

Пришёл я в Нюренберг.

На площади казнили:

У чьих-то смуглых плеч

В багряно-мглистой пыли

Сверкнул широкий меч.

Меня прельстила алость

Казнящего меча

И томная усталость

Седого палача.

Пришел к нему, учился

Владеть его мечом,

И в дочь его влюбился,

И стал я палачом.

Народною боязнью

Лишённый вольных встреч,

Один пред каждой казнью

Точу мой тёмный меч.

Один взойду на помост

Росистым утром я,

Пока спокоен дома

   Строгий судия.

Свяжу верёвкой руки

У жертвы палача.

О, сколько тусклой скуки

В сверкании меча!

Удар меча обрушу,

И хрустнут позвонки,

И кто-то бросит душу

В размах моей руки.

И хлынет ток багряный,

И, тяжкий труп влача,

Возникнет кто-то рдяный

И тёмный у меча.

Нe опуская взора,

Пойду неспешно прочь

От скучного позора

В мою дневную ночь.

Сурово хмуря брови,

В окошко постучу,

И дома жажда крови

Приникнет к палачу.

Мой сын покорно ляжет

На узкую скамью.

Опять верёвка свяжет

   Тоску мою.

Стенания и слезы, –

Палач – везде палач.

О, скучный плеск берёзы!

О, скучный детский плач!

Кто знает, сколько скуки

В искусстве палача!

Не брать бы вовсе в руки

Тяжёлого меча!

Наше злое время – время лютой битвы.

Прочь кимвал и лиру! Гимнов не просите,

Золотые струны на псалтири рвите!

Ненавистны песни, не к чему молитвы.

О щиты мечами гулко ударяя,

Дружно повторяйте клич суровой чести,

Клич, в котором слышен голос кровной мести,

Клич, в котором дышит сила огневая.

Песни будут спеты только после боя,

В лагере победы, – там огни зажгутся,

Там с гремящей лиры звуки понесутся,

Там польётся песня в похвалу героя.

Над телами ж мёртвых, ночью после сечи,

Будет петь да плакать только ветер буйный

И, плеща волною речки тихоструйной,

Поведёт с лозою жалобные речи.

Струясь вдоль нивы, мёртвая вода

Звала меня к последнему забытью.

Я пас тогда ослиные стада,

И похвалялся их тяжёлой прытью.

Порой я сам, вскочивши на осла,

Трусил рысцой, не обгоняя стада,

И робко ждал, чтоб ночь моя сошла

И на поля повеяла прохлада.

Сырой песок покорно был готов

Отпечатлеть ослиные копыта,

И мёртвый ключ у плоских берегов

Журчал о том, что вечной мглой закрыто.

Высока луна Господня.

  Тяжко мне.

Истомилась я сегодня

  В тишине.

Ни одна вокруг не лает

  Из подруг.

Скучно, страшно замирает

  Всё вокруг.

В ясных улицах так пусто,

  Так мертво.

Не слыхать шагов, ни хруста,

  Ничего.

Землю нюхая в тревоге,

  Жду я бед.

Слабо пахнет по дороге

  Чей-то след.

Никого нигде не будит

  Быстрый шаг.

Жданный путник, кто ж он будет, –

  Друг иль враг?

Под холодною луною

  Я одна.

Нет, невмочь мне, – я завою

  У окна.

Высока луна Господня,

  Высока.

Грусть томит меня сегодня

  И тоска.

Просыпайтесь, нарушайте

  Тишину.

Сестры, сестры! войте, лайте

  На луну!

Беден дом мой пасмурный

Нажитым добром,

Не блестит алмазами,

Не звенит сребром,

Но зато в нём сладостно

Плакать о былом.

За моё убожество

Милый дар мне дан

Облекать все горести

В радужный туман

И целить напевами

Боль душевных ран.

Жизнь влача печальную,

Вовсе не тужу.

У окошка вечером

Тихо посижу,

Проходящим девушкам

Сказку расскажу.

Под окном поставил я

Длинную скамью.

Там присядут странницы, –

Песню им спою,

Золото звенящее

В души их пролью.

Только чаще серая

Провлечётся пыль,

И в окно раскрытое

На резной костыль

Тихо осыпается, –

Изжитая быль.

Степь моя!

Ширь моя!

Если отрок я,

Раскрываю я

Жёлтенький цветок,

Зажигаю я

Жёлтенький, весёленький, золотой огонек.

Ты цветков моих не тронь, не тронь!

Не гаси ты мой земной, золотой огонь!

Степь моя!

Ширь моя!

Если дева я,

Раскрываю я

Аленький цветок,

Зажигаю я

Аленький, маленький, красный огонёк.

Ты цветков моих не тронь, не тронь!

Не гаси ты мой ясный, красный огонь!

Степь моя!

Ширь моя!

Вею, вею я,

Раскрываю я

Жёлтенькие, аленькие цветки,

Зажигаю я

Золотые, красные огоньки.

Ты цветков моих не тронь, не тронь!

Не гаси ты мой красный, золотой огонь!

День туманный

Настаёт,

Мой желанный

Не идёт.

  Мгла вокруг.

На пороге

Я стою,

Вся в тревоге,

И пою.

  Где ж мой друг?

Холод веет,

Сад мой пуст,

Сиротеет

Каждый куст.

  Скучно мне.

Распрощался

Ты легко,

И умчался

Далеко

  На коне.

По дороге

Я гляжу,

Вся в тревоге,

Вся дрожу, –

  Милый мой!

Долго стану

Слёзы лить,

В сердце рану

Бередить, –

  Бог с тобой!

Какие-то светлые девы

Сегодня гостили у нас.

То не были дочери Евы, –

Таких я не видывал глаз.

Я встретил их где-то далёко

В суровом лесу и глухом.

Бежали они одиноко,

Пугливо обнявшись, вдвоём.

И было в них много печали,

Больной, сиротливой, лесной,

И ноги их быстро мелькали,

Покрытые светлой росой.

Но руки их смелой рукою

Сложил я в спасающий крест,

И вывел их верной тропою

Из этих пугающих мест.

И бедные светлые девы

Всю ночь прогостили у нас, –

Я слушал лесные напевы,

И сладкий, и нежный рассказ.

Порой повеет запах странный, –

Его причины не понять, –

Давно померкший, день туманный

Переживается опять.

Как встарь, опять печально всходишь

На обветшалое крыльцо,

Засов скрипучий вновь отводишь,

Вращая ржавое кольцо, –

И видишь тесные покои,

Где половицы чуть скрипят,

Где отсырелые обои

В углах тихонько шелестят,

Где скучный маятник маячит,

Внимая скучным, злым речам,

Где кто-то молится да плачет,

Так долго плачет по ночам.

Для кого прозвучал

Мой томительный голос?

Как подрезанный колос,

Я бессильно упал.

Я прошёл по земле

Неразгаданной тайной,

И как свет неслучайный

В опечаленной мгле.

Я к Отцу возвращаюсь,

Я затеплил свечу,

И ничем не прельщаюсь,

Ничего не хочу.

Мой таинственный голос

Для кого прозвучал?

Как подрезанный колос,

Я на землю упал.

Я не слышу ответа,

Одинокий иду,

И от мира не жду

Ни привета, ни света.

Я затеплил свечу,

И к Отцу возвращаюсь,

Ничего не хочу,

И ничем не прельщаюсь.

  Ангельские лики,

  Светлое хваленье,

  Дым благоуханий, –

  У Творца-Владыки

  Вечное забвенье

  Всех земных страданий.

  Ангел вопрошает:

«Бледный отрок, ты откуда?

Рано дни тебе наскучили».

  Отрок отвечает:

«На земле мне было худо.

Мать с отцом меня замучили».

  У Творца-Владыки

  Вечное забвенье

  Всех земных страданий, –

  Ангельские лики,

  Светлое хваленье,

  Дым благоуханий.

  «Целый день бранили,

Ночью руки мне связали,

На чердак свели раздетого,

  Долго палкой били,

Долго розгами терзали, –

Вот и умер я от этого».

  Ангельские лики,

  Светлое хваленье,

  Дым благоуханий, –

  У Творца-Владыки

  Вечное забвенье

  Всех земных страданий.

Дети радостей и света,

Нет границ вам, нет завета,

  Нет помех, –

Вы и в городе храните,

На асфальте, на граните

  Резвый смех.

Посреди толпы болтливой

Вы с улыбкою счастливой

  Надо мной,

И за вашею оградой

В шумный мир иду с отрадой

  Неземной.

Я не знаю много песен, знаю песенку одну.

Я спою её младенцу, отходящему ко сну.

Колыбельку я рукою осторожною качну.

Песенку спою младенцу, отходящему ко сну.

Тихий ангел встрепенётся, улыбнётся, погрозится шалуну,

И шалун ему ответит: «Ты не бойся, ты не дуйся, я засну».

Ангел сядет к изголовью, улыбаясь шалуну.

Сказки тихие расскажет отходящему ко сну.

Он про звёздочки расскажет, он расскажет про луну,

Про цветы в раю высоком, про небесную весну.

Промолчит про тех, кто плачет, кто томится в полону,

Кто закован, зачарован, кто влюбился в тишину.

Кто томится, не ложится, долго смотрит на луну,

Тихо сидя у окошка, долго смотрит в вышину, –

Тот поникнет, и не крикнет, и не пикнет, и поникнет в глубину,

И на речке с лёгким плеском круг за кругом пробежит волна в волну.

Я не знаю много песен, знаю песенку одну,

Я спою её младенцу, отходящему ко сну,

Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну,

Глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну.

Много бегал мальчик мой.

Ножки голые в пыли.

Ножки милые помой.

Моя ножки, задремли.

Я спою тебе, спою:

«Баю-баюшки-баю».

Тихо стукнул в двери сон.

Я шепнула: «Сон, войди».

Волоса его, как лён,

Ручки дремлют на груди, –

И тихонько я пою:

«Баю-баюшки-баю».

«Сон, ты где был?» – «За горой». –

«Что ты видел?» – «Лунный свет». –

«С кем ты был?» – «С моей сестрой». –

«А сестра пришла к нам?» – «Нет».

Я тихонечко пою.

«Баю-баюшки-баю».

Дремлет бледная луна.

Тихо в поле и в саду.

Кто-то ходит у окна,

Кто-то шепчет: «Я приду».

Я тихохонько пою:

«Баю-баюшки-баю».

Кто-то шепчет у окна,

Точно ветки шелестят:

«Тяжело мне. Я больна.

Помоги мне, милый брат».

Тихо-тихо я пою:

«Баю-баюшки-баю».

«Я косила целый день.

Я устала. Я больна».

За окном шатнулась тень.

Притаилась у окна.

Я пою, пою, пою:

«Баю-баюшки-баю».

Я люблю мою тёмную землю,

И, в предчувствии вечной разлуки,

Не одну только радость приемлю,

Но, смиренно, и тяжкие муки.

Ничего не отвергну в созданьи, –

И во всём есть восторг и веселье,

Есть великая трезвость в мечтаньи,

И в обычности буйной – похмелье.

Преклоняюсь пред Духом Великим,

И с Отцом бытие моё слито,

И созданьем Его многоликим

От меня ли единство закрыто!

Блажен, кто пьет напиток трезвый,

Холодный дар спокойных рек,

Кто виноградной влагой резвой

Не веселил себя вовек.

Но кто узнал живую радость

Шипучих и колючих струй,

Того влечёт к себе их сладость,

Их нежной пены поцелуй.

Блаженно всё, что в тьме природы,

Не зная жизни, мирно спит, –

Блаженны воздух, тучи, воды,

Блаженны мрамор и гранит.

Но где горят огни сознанья,

Там злая жажда разлита,

Томят бескрылые желанья

И невозможная мечта.

Злое земное томленье,

Злое земное житьё,

Божье ли ты сновиденье,

  Или ничьё?

В нашем, в ином ли твореньи

К истине есть ли пути,

Или в бесплодном томленьи

  Надо идти?

Чьим же творящим хотеньем

Неразделимо слита

С неутомимым стремленьем

  Мира тщета?

Вошла, вздыхая, в светлый храм,

Устало стала на колени.

Звучали царские ступени,

Синел отрадный фимиам.

Горели пред распятьем свечи,

И благостно глядел Христос.

Нe обещал он с милым встречи,

Но утешал восторгом слёз.

И Он терпел за раной рану,

И был безумными убит.

«Я биться головой не стану

О тихий холод тёмных плит!»

Стояла долго и молилась,

Склонившись у пронзённых ног.

Тоска в покорность претворилась:

«Да будет так, как хочет Бог!»

Белая тьма созидает предметы

  И обольщает меня.

Жадно ищу я душою просветы

  В область нетленного дня.

Кто же внесёт в заточенье земное

  Светоч, пугающий тьму?

Скоро ль бессмертное, сердцу родное

  В свете его я пойму?

Или навек нерушима преграда

  Белой, обманчивой тьмы,

И бесконечно томиться мне надо,

  И не уйти из тюрьмы?

Равно для сердца мило,

Равно волнует кровь –

И то, что прежде было,

И то, что будет вновь,

И тёмная могила,

И светлая любовь.

А то, что длится ныне,

Что мы зовём своим,

В безрадостной пустыне

Обманчиво, как дым.

Томимся о святыне,

Завидуем иным.

Верю в счастье, верю снова

Светлым радостям весны,

Но грустнее снов больного

Утомительные сны.

И пугливы, и тоскливы,

Как ленивый плеск волны,

Как поникнувшие ивы,

Сны о бедах старины.

Быть простым, одиноким,

Навсегда, – иль надолго, – уйти от людей,

Любоваться лишь небом высоким,

Лепетание слушать ветвей,

Выходить на лесные дороги

Без казны золотой, без сапог,

Позабыв городские чертоги

И толпу надоедливых, тёмных тревог.

Но на всякой тропинке

Кто-нибудь да идёт

И в руках иль корзинке

Что-нибудь да несёт.

Всюду крики, ауканье, речи,

И ребячий бессмысленный смех,

И ненужные, глупые встречи,

И бренчанье ненужных потех.

И одежды веригам подобны,

И деньгами оттянут карман,

И голодные нищие злобны,

И в домах притаился обман.

О, пустынная радость!

О, безлюдье далёких равнин!

Тишины безмятежная сладость,

И внимающий – только один.

Милый брат мой, вздымающий крылья

Выше леса и туч,

Из отчизны тупого бессилья

Унеси меня, сладкою мукой измучь…

Ветер тучи носит,

Носит вихри пыли.

Сердце сказки просит,

И не хочет были.

Сидеть за стеною, работником быть, –

О, ветер, – ты мог бы и стены разбить!

Ходить по дорогам из камней и плит, –

Он только тревожит, он только скользит!

И мёртвые видеть повсюду слова, –

Прекрасная сказка навеки мертва.

Неустанное в работе

Сердце бедное моё, –

В несмолкающей заботе

Ты житьё куешь моё.

Воля к жизни, воля злая,

Направляет пылкий ток, –

Ты куёшь, не уставая,

Телу радость и порок.

Дни и ночи ты торопишь,

Будишь, слабого, меня,

И мои сомненья топишь

В нескончаемости дня.

Я безлепицей измучен.

Житиё кляну моё.

Твой тяжёлый стук мне скучен,

Сердце бедное моё.

Люби меня, люби, холодная луна!

Пусть в небе обо мне твой рог жемчужный трубит,

Когда восходишь ты, ясна и холодна.

На этой злой земле никто меня не любит.

Да будет ночь твоя в мерцании светил!

Отверженец земли, тоскующий и кроткий,

О, сколько раз во тьме я за тобой следил,

Любуяся твоей стремительною лодкой!

Потом я шёл опять в докучный ропот дня, –

И труд меня томил, и путь мой был бесцелен.

Твой свет в моей душе струился, мглисто-зелен.

Холодная луна, люби, люби меня!

Весь дом покоен, и лишь одно

Окно ночное озарено.

То не лампадный отрадный свет:

Там нет отрады, и сна там нет.

Больной, быть может, проснулся вдруг,

И снова гложет его недуг.

Или, разлуке обречена,

В жестоких муках не спит жена.

Иль, смерть по воле готов призвать,

Бедняк бездольный не смеет спать.

Над милым прахом, быть может, мать

В тоске и страхе пришла рыдать.

Иль скорбь иная зажгла огни.

О злая, злая! к чему они?

  Мы – пленённые звери,

  Голосим, как умеем.

  Глухо заперты двери,

  Мы открыть их не смеем.

Если сердце преданиям верно,

Утешаясь лаем, мы лаем.

Что в зверинце зловонно и скверно,

Мы забыли давно, мы не знаем.

К повторениям сердце привычно, –

Однозвучно и скучно кукуем.

Всё в зверинце безлично, обычно.

Мы о воле давно не тоскуем.

  Мы – пленённые звери,

  Голосим, как умеем.

  Глухо заперты двери,

  Мы открыть их не смеем.

В томленьях жизни несчастливой

Меня забавишь только ты,

О муза дивно-прихотливой

    Мечты!

В разгаре грусти безнадежной

Ты предстаёшь душе моей,

Ее пленяя лаской нежной

Мир озаряющих лучей.

Забыты жгучие обиды,

В душе смолкает гордый гнев,

Как перед взорами Киприды

  Пленённый лев.

Воздухом дольным дышать

  Трудно и больно.

Звёзды сияют опять.

Как мне о них не мечтать!

  Это невольно.

Лучших в пространство миров

  Брошено много.

Я к умиранью готов,

И недосказанных слов

  Смолкла тревога.

Здесь невозможно цвести

  Чистому цвету.

Тёмны земные пути,

И невозможно идти

  К вечному свету.

В дневных лучах и в сонной мгле,

В моей траве, в моей земле,

В моих кустах я схоронил

Мечты о жизни, клады сил,

И окружился я стеной,

Мой свет померк передо мной,

И я забыл, давно забыл,

Где притаились клады сил.

Порой, взобравшись по стене,

Сижу печально на окне, –

И силы спят в земле сырой,

Под неподвижною травой.

Как пробудить их? Как воззвать?

Иль им вовеки мирно спать,

А мне холодной тишиной

Томиться вечно за стеной?

Объята мглою вещих теней,

Она восходит в тёмный храм.

Дрожат стопы от холода ступеней,

И грозен мрак тоскующим очам.

И будут ли услышаны моленья?

Или навек от жизненных тревог

В недостижимые селенья

Сокрылся Бог?

Во мгле мерцают слабые лампады,

К стопам приник тяжёлый холод плит.

Темны столпов недвижные громады, –

Она стоит, и плачет, и дрожит.

О, для чего в усердьи богомольном

Она спешила в храм идти!

Как вознести мольбы о дольном!

Всему начертаны пути.

Суровый звук моих стихов –

Печальный отзвук дальной речи.

Не ты ль мои склоняешь плечи,

О, вдохновенье горьких слов?

Во мгле почиет день туманный,

Воздвигся мир вокруг стеной,

И нет пути передо мной

К стране, вотще обетованной.

И только звук, неясный звук

Порой доносится оттуда,

Но в долгом ожиданьи чуда

Забыть ли горечь долгих мук!

Во мне мечты мои цветут,

Восходят, блещут и заходят,

И тучи гневные несут,

И бури грозные приводят.

Всё предстоящее – лишь тень,

И всё мгновенно, всё забвенно, –

Но где ж сияет вечный день,

Какая тайна неизменна?

О чём мечтаю я землёй,

Водой, огнём и небом ясным,

Ночною быстрой тишиной,

И днём медлительным, но страстным?

Один ли я томлюсь во всём,

В томленьи вечно неутешном,

Иль жизнь иная есть в ином,

В блаженном Духе, или в грешном?

Державные боги,

Властители радостных стран!

Устал я от трудной дороги,

И пылью покрылися ноги,

И кровью из ран.

«Так надо, так надо», –

Мне вещий ваш ворон твердит.

В чертогах небесных отрада, –

За труд и за муки награда,

За боль и за стыд.

Меня бы спросили,

Хочу ли от вас я венца!

Но вашей покорен я силе,

Вы тайно меня победили,

И к вам я иду до конца.

А есть и короче,

Прямой и нетрудный есть путь,

Лишь только в безмолвии ночи

Мгновенною молнией в очи

Себе самовольно блеснуть.

Его отвергаю,

Я вам покориться хочу.

Живу и страдаю, и знаю,

Что ваши пути открываю,

Иду и молчу.

Опять сияние в лампаде,

Но не могу склонить колен.

Ликует Бог в надзвёздном граде,

А мой удел – унылый плен.

С иконы тёмной безучастно

Глаза суровые глядят.

Открыт молитвенник напрасно:

Молитвы древние молчат, –

И пожелтелые страницы,

Заветы строгие храня,

Как безнадёжные гробницы,

Уже не смотрят на меня.

В амфоре, ярко расцвечённой,

Угрюмый раб несет вино.

Неровен путь неосвещённый,

А в небесах уже темно, –

И напряжёнными глазами

Он зорко смотрит в полутьму,

Чтоб через край вино струями

Не пролилось на грудь ему.

Так я несу моих страданий

Давно наполненный фиал.

В нём лютый яд воспоминаний,

Таясь коварно, задремал.

Иду окольными путями

С сосудом зла, чтоб кто-нибудь

Неосторожными руками

Его не пролил мне на грудь.

Я должен быть старым,

И мудрым,

И ко всему равнодушным,

С каменеющим сердцем

И с презрительным взором,

Потому что Ананке,

Злая,

Открыла мне мой жребий:

Жить лишь только после смерти

Бестелесною тенью,

Лёгким звуком,

Пыльною радостью

Чудака книгочия…

А все же нагое тело

Меня волнует,

Как в юные годы.

Я люблю руки,

И ноги,

И упругую кожу,

И всё, что можно

Целовать и ласкать.

И если ты, милая,

Капризная, но вовсе не злая,

Хочешь моего ясного взгляда,

Моей светлой улыбки,

Моего лёгкого прикосновения, –

А что же больше я могу

Дать или взять? –

Знай, знай,

Мне ненавистно

Твоё нарядное платье

Скрипучего шелка

С жёлтыми кружевами,

И ароматный дар старого Пино,

И даже твои сквозные

Рукавички

С глупым и смешным названьем.

Короткая радость сгорела,

И снова я грустен и нищ,

И снова блуждаю без дела

У чуждых и тёмных жилищ.

Я пыл вдохновенья ночного

Больною душой ощущал,

Виденья из мира иного

Я светлым восторгом встречал.

Но краткая радость сгорела,

И город опять предо мной,

Опять я скитаюсь без дела

По жёсткой его мостовой.

Давно мне голос твой невнятен,

И образ твой в мечтах поблёк.

Или приход твой невозвратен,

И я навеки одинок?

И был ли ты в моей пустыне,

Иль призрак лживый, мой же сон,

В укор неправедной гордыне

Врагом безликим вознесён?

Кто б ни был ты, явись мне снова,

Затми томительные дни,

И мрак безумия земного

Хоть перед смертью осени.

Всё хочет петь и славить Бога, –

Заря, и ландыш, и ковыль,

И лес, и поле, и дорога,

И ветром зыблемая пыль.

Они зовут за словом слово,

И песню их из века в век

В иных созвучьях слышит снова

И повторяет человек.

В овраге, за тою вон рощей,

Лежит мой маленький брат.

Я оставила с ним двух кукол, –

Они его сон сторожат.

Я боюсь, что он очень ушибся,

Я его разбудить не могла.

Я так устала, что охотно

Вместе бы с ними легла.

Но надо позвать на помощь,

Чтобы его домой перенести.

Нельзя, чтобы малые дети

Ночевали одни на пути.

Я напрасно хочу не любить, –

И, природе покорствуя страстной,

  Не могу не любить,

Не томиться мечтою напрасной.

Чуть могу любоваться тобой,

И сказать тебе слова не смею,

  Но расстаться с тобой

Не хочу, не могу, не умею.

А настанут жестокие дни,

Ты уйдёшь от меня без возврата,

  О, зачем же вы, дни!

За утратой иная утрата.

  Цветик белоснежный

  У тропы тележной

Вырос в месте незнакомом.

Ты, мой друг, простился с домом,

  Ты ушёл далеча, –

  Суждена ль нам встреча?

  Цветик нежный, синий

  Над немой пустыней

Вырос в месте незнакомом.

Ты, мой друг, расстался с домом,

  От тебя хоть слово

  Я услышу ль снова?

  Отвори свою дверь,

И ограду кругом обойди.

  Неспокойно теперь, –

Не ложись, не засни, подожди.

  Может быть, в эту ночь

И тебя позовёт кто-нибудь.

  Поспешишь ли помочь?

И пойдёшь ли в неведомый путь?

  Да и можно ли спать?

Ты подумай: во тьме, за стеной

  Станет кто-нибудь звать,

Одинокий, усталый, больной.

  Выходи к воротам

И фонарь пред собою неси.

  Хоть бы сгинул ты сам,

Но того, кто взывает, спаси.

В поле не видно ни зги.

Кто-то зовёт: «Помоги!»

   Что я могу?

Сам я и беден, и мал,

Сам я смертельно устал,

   Как помогу?

Кто-то зовёт в тишине:

«Брат мой, приблизься ко мне!

   Легче вдвоём.

Если не сможем идти,

Вместе умрём на пути,

   Вместе умрём!»

Я лицо укрыл бы в маске,

Нахлобучил бы колпак,

И в бесстыдно-дикой пляске

Позабыл бы кое-как

Роковых сомнений стаю

И укоры без конца, –

Все, пред чем не поднимаю

Незакрытого лица.

Гулкий бубен потрясая

Высоко над головой,

Я помчался б, приседая,

Дробь ногами выбивая,

Пред хохочущей толпой.

Вкруг литого, золотого,

Недоступного тельца,

Отгоняя духа злого,

Что казнит меня сурово

Скудной краскою лица.

Что ж меня остановило?

Или это вражья сила

Сокрушила бубен мой?

Отчего я с буйным криком

И в безумии великом

Пал на камни головой?

Скучная лампа моя зажжена,

Снова глаза мои мучит она.

  Господи, если я раб,

  Если я беден и слаб,

Если мне вечно за этим стоном

Скучным и скудным томиться трудом,

  Дай мне в одну только ночь

  Слабость мою превозмочь

И в совершенном созданьи одном

Чистым навеки зажечься огнем.

Над безумием шумной столицы

В тёмном небе сияла луна,

И далёких светил вереницы,

Как виденья прекрасного сна.

Но толпа проходила беспечно,

И на звёзды никто не глядел,

И союз их, вещающий вечно,

Безответно и праздно горел.

И один лишь скиталец покорный

Подымал к ним глаза от земли,

Но спасти от погибели чёрной

Их вещанья его не могли.

Постройте чертог у потока

В таинственно-тихом лесу,

Гонцов разошлите далёко,

Сберите живую красу, –

  Детей беспокровных,

  Голодных детей

Ведите в защиту дубровных

  Широких ветвей.

Проворные детские ноги

В зелёном лесу побегут

И в нём молодые дороги

  Себе обретут,

Возделают детские руки

Эдем, для работы сплетясь, –

И зой их весёлые звуки

Окличет, в кустах притаясь.

Целуйте руки

У нежных дев,

Широкий плащ разлуки

На них надев.

Целуйте плечи

У милых жён, –

Покой блаженной встречи

Им возведён.

Целуйте ноги

У матерей, –

Над ними бич тревоги

За их детей.

Ты в стране недостижимой, –

Я в больной долине снов.

Друг, томительно любимый,

Слышу звук твоих шагов.

Содрогаясь, внемлю речи,

Вижу блеск твоих очей, –

Бледный призрак дивной встречи,

Привидение речей.

Расторгают эвмениды

Между нами все пути.

Я изгнанник, – все обиды

Должен я перенести.

Жизнью скучной и нелепой

Надо медленно мне жить,

Не роптать на рок свирепый,

И о тайном ворожить.

Я верю в творящего Бога,

В святые заветы небес,

И верю, что явлено много

Безумному миру чудес.

И первое чудо на свете,

Великий источник утех –

Блаженно-невинные дети,

Их сладкий и радостный смех.

Забыв о родине своей,

Мы торжествуем новоселье, –

Какое буйное веселье!

Какое пиршество страстей!

Но всё проходит, гаснут страсти,

Скучна весёлость наконец;

Седин серебряный венец

Носить иль снять не в нашей власти.

Всё чаще станем повторять

Судьбе и жизни укоризны.

И тихий мир своей отчизны

Нам всё отрадней вспоминать.

Всё почивающее свято,

В смятеньи жизни – зло и грех.

Томила жизнь меня когда-то

Надеждой лживою утех.

Её соблазны были многи,

И утомленья без числа.

В великолепные чертоги

Она мечты мои звала,

И на жестокие дороги

Меня коварно увлекла.

Но близость кроткой смерти чуя,

Уснули гордые мечты.

Я жду смиренно, не тоскуя,

Благой и вещей темноты.

И если жить мне надо снова,

С собой я жизни принесу

Успокоения святого

Невозмутимую красу.

Наслаждаяся любовью, лобызая милый лик,

Я услышал над собою, и узнал зловещий клик.

И приникши к изголовью, обагрённый жаркой кровью,

Мой двойник, сверкая взором, издевался над любовью,

Засверкала сталь кинжала, и кинжал вонзился в грудь,

И она легла спокойно, а двойник сказал: «Забудь.

Надо быть как злое жало, жало светлого кинжала,

Что вонзилось прямо в сердце, но любя не угрожало».

Изнемогающая вялость,

За что-то мстящая тоска, –

В долинах – бледная усталость,

На небе – злые облака.

Не видно счастья голубого, –

Его затмили злые сны.

Лучи светила золотого

Седой тоской поглощены.

В паденьи дня к закату своему

  Есть нечто мстительное, злое.

Не ты ли призывал покой и тьму,

  Изнемогая в ярком зное?

Не ты ль хулил неистовство лучей

  Владыки пламенного, Змия,

И прославлял блаженный мир ночей

  И звёзды ясные, благие?

И вот сбылось, – пылающий поник,

  И далеко упали тени.

Земля свежа. Дианин ясный лик

  Восходит, полон сладкой лени.

И он зовёт к безгласной тишине,

  И лишь затем он смотрит в очи,

Чтобы внушить мечту о долгом сне,

  О долгой, – бесконечной, – ночи.

Живы дети, только дети, –

Мы мертвы, давно мертвы.

Смерть шатается на свете

И махает, словно плетью,

Уплетённой туго сетью

Возле каждой головы.

Хоть и даст она отсрочку –

Год, неделю или ночь,

Но поставит всё же точку,

И укатит в чёрной тачке,

Сотрясая в дикой скачке,

Из земного мира прочь.

Торопись дышать сильнее,

Жди, – придёт и твой черёд.

Задыхайся, цепенея,

Леденея перед нею.

Срок пройдёт, – подставишь шею, –

Ночь, неделя или год.

В тебя, безмолвную, ночную,

Всё так же верно я влюблён,

И никогда не торжествую,

И жизнь моя – полдневный сон.

Давно не ведавшие встречи,

Ты – вечно там, я – снова здесь,

Мы устремляем взор далече,

В одну мечтательную весь.

И ныне, в час лукавый плена,

Мы не боимся, не спешим.

Перед тобой моя измена, –

Как легкий и прозрачный дым.

Над этим лучезарным морем,

Где воздух сладок и согрет,

Устами дружными повторим

Наш тайный, роковой завет.

И как ни смейся надо мною

Жестокий, полуденный сон, –

Я роковою тишиною

Твоих очей заворожён.

В тени косматой ели,

Над шумною рекой

Качает чёрт качели

Мохнатою рукой.

Качает и смеётся,

  Вперёд, назад,

  Вперёд, назад.

Доска скрипит и гнётся,

О сук тяжёлый трётся

Натянутый канат.

Снуёт с протяжным скрипом

Шатучая доска,

И чёрт хохочет с хрипом,

Хватаясь за бока.

Держусь, томлюсь, качаюсь,

  Вперёд, назад,

  Вперёд, назад,

Хватаюсь и мотаюсь,

И отвести стараюсь

От чёрта томный взгляд.

Над верхом тёмной ели

Хохочет голубой:

«Попался на качели,

Качайся, чёрт с тобой».

В тени косматой ели

Визжат, кружась гурьбой:

«Попался на качели,

Качайся, чёрт с тобой».

Я знаю, чёрт не бросит

Стремительной доски,

Пока меня не скосит

Грозящий взмах руки,

Пока не перетрётся,

Крутяся, конопля,

Пока не подвернётся

Ко мне моя земля.

Взлечу я выше ели,

И лбом о землю трах.

Качай же, чёрт, качели,

Всё выше, выше… ах!

Венком из руты увенчали

Меня суровые печали, –

И охладела мысль моя,

В душе смирилася тревога,

Сужу отчётливо и строго,

Моей неправды не тая.

Не поклоняюсь я иному,

Ни богу доброму, ни злому,

Но и не спорю тщетно с ним:

Творцу ль сердиться на созданья?

Огню ль в минуту угасанья

Роптать на пепел и на дым?

Всё благо, – только это тело

В грехах и в злобе закоснело,

Но есть могила для него, –

И смерть бесстрастно я прославлю,

И так же всё легко поправлю,

Как создал всё из ничего.

Забыты вино и веселье,

Оставлены латы и меч, –

Один он идёт в подземелье,

Лампады не хочет зажечь.

И дверь заскрипела протяжно, –

В неё не входили давно.

За дверью и тёмно, и влажно,

Высоко и узко окно.

Глаза привыкают во мраке, –

И вот выступают сквозь мглу

Какие-то странные знаки

На сводах, стенах и полу.

Он долго глядит на сплетенье

Непонятых знаков, и ждёт,

Что взорам его просветленье

Всезрящая смерть принесёт.

  Под остриями

  Вражеских пик

  Светик убитый,

Светик убитый поник.

  Миленький мальчик

  Маленький мой,

  Ты не вернёшься,

Ты не вернёшься домой.

  Били, стреляли, –

  Ты не бежал,

  Ты на дороге,

Ты на дороге лежал.

  Конь офицера

  Вражеских сил

  Прямо на сердце,

Прямо на сердце ступил.

  Миленький мальчик

  Маленький мой,

  Ты не вернёшься,

Ты не вернёшься домой.

Вести об отчизне

Верьте иль не верьте, –

Есть весна у жизни,

Есть весна у смерти.

Если розы красны,

То купавы бледны.

Небеса бесстрастны,

Мы же, люди, бедны.

Истина предстанет

Поздно или рано.

Здешнее обманет, –

В смерти нет обмана.

Есть тайна несказанная,

Но где, найду ли я?

Блуждает песня странная,

Безумная моя.

Дорогой незнакомою,

Среди немых болот

С медлительной истомою

Она меня ведет.

Мгновения бесследные

Над ней летят в тиши,

И спят купавы бледные,

И дремлют камыши.

Коса её запутана,

В ней жёсткая трава,

И, дикой мглой окутана,

Поникла голова.

Дорогой потаённою,

Среди немых болот,

Где ирис, влагой сонною

Напоенный, цветет.

Блуждает песня странная,

Безумная моя.

Есть тайна несказанная,

Её найду ли я?

Там, за стеною, холодный туман от реки.

Снова со мною острые ласки тоски.

Снова огонь сожигает

Усталую плоть, –

Пламень безумный, сверкая, играет,

Жалит, томит, угрожает, –

Как мне его побороть?

Сладок он, сладок мне, сладок, –

В нём я порочно полночно сгораю давно.

Тихое око бесстрастных лампадок,

Тихой молитвы внезапный припадок, –

Вам погасить мой огонь не дано.

Сладкий, безумный и жгучий,

Пламенный, радостный стыд,

Мститель нетленно-могучий

Горьких обид.

Плачет опять у порога

Бледная совесть – луна.

Ждёт не дождётся дорога, –

И увядает она,

Лилия бедная, бледная, вечно больная, –

Лилия ждёт не дождётся меня,

Светлого мая,

Огня.

Мечтатель, странный миру,

Всегда для всех чужой,

Царящему кумиру

Не служит он хвалой.

Кому-то дымный ладан

Он жжёт, угрюм и строг,

Но миром не разгадан

Его суровый бог.

Он тайною завесил

Страстей своих игру, –

Порой у гроба весел

И мрачен на пиру.

Сиянье на вершине,

Садов цветущих ряд,

В прославленной долине

Его не веселят.

Поляну он находит,

Лишённую красы,

И там в мечтах проводит

Безмолвные часы.

Как часто хоронят меня!

Как часты по мне панихиды!

Но нет дня меня в них обиды,

Я выше и Ночи, и Дня.

Усталостью к отдыху клонят,

Болезнями тело томят,

Печалями со света гонят,

И ладаном в очи дымят.

Мой путь перед ними не понят,

Венец многоцветный измят, –

Но, как ни поют, ни хоронят,

Мой свет от меня не затмят.

Оставьте ненужное дело,

Направьте обратно ладью, –

За грозной чертою предела

Воздвигнул я душу мою.

Великой зарёю зардела

Любовь к моему бытию.

Вселенское, мощное тело

Всемирной душе создаю.

Ладью мою вечно стремите

К свершению творческих дел, –

И если найдёте предел,

Отпойте меня, схороните!

Никто не убивал,

Он тихо умер сам, –

Он бледен был и мал,

Но рвался к небесам.

А небо далеко,

И даже – неба нет.

Пойми – и жить легко, –

Ведь тут же, с нами, свет.

Огнём горит эфир,

И ярки наши дни, –

Для ночи знает мир

Внезапные огни.

Но он любил мечтать

О пресвятой звезде,

Какой не отыскать

Нигде, – увы! – нигде!

Дороги к небесам

Он отыскать не мог,

И тихо умер сам,

Но умер он как бог.

По тем дорогам, где ходят люди,

В часы раздумья не ходи, –

Весь воздух выпьют людские груди,

Проснётся страх в твоей груди.

Оставь селенья, иди далёко,

Или создай пустынный край,

И там безмолвно и одиноко

Живи, мечтай и умирай.

Этот зыбкий туман над рекой

В одинокую ночь, при луне, –

Ненавистен он мне, и желанен он мне

Тишиною своей и тоской.

Я забыл про дневную красу,

И во мглу я тихонько вхожу,

Еле видимый след напряжённо слежу,

И печали мои одиноко несу.

Не кончен путь далекий.

Усталый, одинокий,

Сижу я в поздний час.

Туманны все дороги,

Роса мне мочит ноги,

И мой костёр погас,

И нет в широком поле

Огня и шалаша…

Ликуй о дикой воле,

Свободная душа!

Всё в этом тёмном поле

Одной покорно Воле.

Вся эта ночь – моя!

И каждая былинка,

И каждая росинка,

И каждая струя, –

Всё мне согласно внемлет,

Мечтой моей дыша.

В моём томленьи дремлет

Всемирная душа.

Далёк предел высокий.

Усталый, одинокий,

Над влажною золой,

Я сам собою светел, –

Я путь себе наметил

Не добрый и не злой, –

И нет в широком поле

Огня и шалаша…

Ликуй о дикой воле,

Свободная душа!

Моя усталость выше гор,

Во рву лежит моя любовь,

И потускневший ищет взор,

Где слёзы катятся и кровь.

Моя усталость выше гор,

Не для земли её труды…

О, тёмный взор, о, скучный взор,

О, злые, страшные плоды!

Если б я был к счастью приневолен,

Если б я был негой опьянён,

Был бы я, как цвет тепличный, болен

И страстьми безумными спалён.

Но легко мне: я живу печален,

Я суровой скорби в жертву дан.

Никаким желаньем не ужален,

Ни в какой не вдамся я обман.

И до дня, когда безмолвной тенью

Буду я навеки осенён,

Жизнь моя, всемирному томленью

Ты подобна, лёгкая, как сон.

Передрассветный сумрак долог,

И холод утренний жесток.

Заря, заря, раскинь свой полог,

Зажги надеждами восток.

Кто не устал, кто сердцем молод,

Тому легко перенести

Передрассветный долгий холод

В истоме раннего пути.

Но кто сжимает пыльный посох

Сухою старческой рукой,

Тому какая сладость в росах,

Заворожённых тишиной!

Суровый друг, ты недоволен,

  Что я грустна.

Ты молчалив, ты вечно болен, –

  И я больна.

Но не хочу я быть счастливой,

  Идти к другим.

С тобой мне жить в тоске пугливой,

  С больным и злым.

Отвыкла я от жизни шумной

  И от людей.

Мой взор горит тоской безумной,

  Тоской твоей.

Перед тобой в немом томленьи

  Сгораю я.

В твоём печальном заточеньи

  Вся жизнь моя.

Предметы предметного мира, –

И солнце, и путь, и луна,

И все колебанья эфира,

И всякая здесь глубина,

И всё, что очерчено резко,

Душе утомлённой моей –

Страшилище звона и блеска,

Застенок томительных дней.

От света спешу я в чертоги,

Где тихой мечтою дышу,

Где вместе со мною лишь боги,

Которых я сам возношу.

Бесшумною тканью завешен

Чертога безмолвный порог.

Там грех мой невинно-безгрешен,

И весело-светел порок.

Никто не наложит запрета,

И грубое слово ничьё

Не бросит внезапного света

На слово иль дело моё.

Я древних заклятий не знаю

На той стороне бытия,

И если я кровь проливаю,

То кровь эта – только моя.

Я спал от печали

Тягостным сном.

Чайки кричали

Над моим окном.

Заря возопила:

«Встречай со мной царя.

Я небеса разбудила,

Разбудила, горя».

И ветер, пылая

Вечной тоской,

Звал меня, пролетая

Над моею рекой.

Но в тяжёлой печали

Я безрадостно спал.

О, весёлые дали,

Я вас не видал!

Я лесом шёл. Дремали ели,

Был тощ и бледен редкий мох, –

Мой друг далёкий, неужели

Я слышал твой печальный вздох?

И это ты передо мною

Прошёл, безмолвный нелюдим,

Заворожённый тишиною

И вечным сумраком лесным?

Я посмотрел, – ты оглянулся,

Но промолчал, махнул рукой, –

Прошло мгновенье, – лес качнулся, –

И нет тебя передо мной.

Вокруг меня дремали ели,

Был тощ и бледен редкий мох,

Да сучья палые желтели,

Да бурелом торчал и сох.

Чем звонче радость, мир прелестней

И солнце в небе горячей,

Тем скорбь дружнее с тихой песней,

Тем грёзы сердца холодней.

Холодный ключ порою жаркой

Из-под горы, играя, бьёт,

И солнца блеск надменно-яркий

Согреть не может ясных вод.

Земли таинственная сила

На свет источник извела,

И навсегда заворожила

От обаяния тепла.

Грудь ли томится от зною,

Страшно ль смятение вьюг, –

Только бы ты был со мною,

Сладкий и радостный друг.

Ангел благого молчанья,

Тихий смиритель страстей,

Нет ни венца, ни сиянья

Над головою твоей.

Кротко потуплены очи,

Стан твой окутала мгла,

Тонкою влагою ночи

Веют два лёгких крыла.

Реешь над дольным пределом

Ты без меча, без луча, –

Только на поясе белом

Два золотые ключа.

Друг неизменный и нежный,

Тенью прохладною крыл

Век мой безумно-мятежный

Ты от толпы заслонил.

В тяжкие дни утомленья,

В ночи бессильных тревог,

Ты отклонил помышленья

От недоступных дорог.

Я зажгу восковую свечу,

И к Творцу моему воззову,

Преклоняя главу и колени.

Бытия моего не хочу,

Жития моего не прерву,

До последней пройду все ступени.

Только воля Господня и есть,

И не я выбирал этот путь,

И куда он ведёт, я не знаю, –

И спешу я молитвы прочесть,

И не смею в ночи отдохнуть,

И главу, и колени склоняю.

Обольщения лживых слов

И обманчивых снов, –

Ваши прелести так сильны!

Утомителен летний зной.

На дороге лесной

Утешения тишины.

Позабудешься ты в тени, –

Отдохни и засни.

Старый сказочник не далёк.

Он с дремотою подойдёт.

Вещий лес оживёт, –

И таинственный огонёк.

Чего не было никогда,

Что пожрали года,

Что мечтается иногда, –

Снова молодо, снова здесь,

Станешь радостен весь,

В позабытую внидешь весь.

Алой кровью истекая в час всемирного томленья,

С лёгким звоном злые звенья разжимает лютый Змей.

Умирает с тихим стоном Царь полдневного творенья.

Кровью Змея пламенея, ты жалеть его не смей.

Близок срок заворожённый размышленья и молчанья.

Умирает Змей багряный, Царь безумного сиянья.

Он царил над небосклоном, но настал печальный час,

И с протяжным, тихим стоном Змей пылающий погас.

И с бессильною тревогой окровавленной дорогой,

Все ключи свои роняя, труп Царя влечёт Заря,

И в томленьи грусти строгой месяц бледный и двурогий

Сеет мглистые мечтанья, не грозя и не горя.

Если страшно, если больно, если жизни жаль невольно, –

Что твой ропот своевольный! Покоряйся, – жить довольно.

Все лучи померкли в небе и в ночной росе ключи, –

И опять Она с тобою. Слушай, слушай и молчи.

В село из леса она пришла, –

Она стучала, она звала.

Её страшила ночная тьма,

Но не пускали её в дома.

И долго, долго брела она,

И тёмной ночью была одна,

И не пускали её в дома,

И угрожала ночная тьма.

Когда ж, ликуя, заря взошла.

Она упала, – и умерла.

Берёзка над морем

На высокой скале

Улыбается зорям,

Потонувшим во мгле.

Широко, широко

Тишина, тишина.

Под скалою глубоко

Закипает волна.

О волны! О зори!

Тихо тающий сон

В вашем вечном просторе

Над скалой вознесён.

Оргийное безумие в вине,

Оно весь мир смеясь колышет.

Но в трезвости и в мирной тишине

Порою то ж безумье дышит.

Оно молчит в нависнувших ветвях,

И стережёт в пещере жадной,

И, затаясь в медлительных струях,

Оно зовёт в покой прохладный.

Порою, в воду мирно погрузясь,

Вдруг власть безумия признает тело,

И чуешь ты таинственную связь

С твоей душой губительного дела.

Преодолел я дикий холод

Земных страданий и невзгод,

И снова непорочно молод,

Как в первозданный майский год.

Вернувшись к ясному смиренью,

Чужие лики вновь люблю,

И снова радуюсь творенью,

И всё цветущее хвалю.

Привет вам, небеса и воды,

Земля, движенье и следы,

И краткий, сладкий миг свободы,

И неустанные труды.

Благословляю, жизнь моя,

  Твои печали.

Как струи тихого ручья,

Мои молитвы зазвучали.

Душевных ран я не таю,

Благословив моё паденье.

Как ива к тихому ручью,

К душе приникло умиленье.

Холодная, жестокая земля!

Но как же ты взрастила сладострастие?

Твои широкие, угрюмые поля

Изведали ненастье, но и счастие.

Сама ли ты надежды родила,

Сама ли их повила злаками?

Или сошла с небес богиня зла,

Венчанная таинственными знаками,

И низвела для дремлющей земли

Мечты коварные с обманами,

И злые гости облекли

Тебя лазурными туманами?

Блаженство в жизни только раз,

  Безумный путь, –

Забыться в море милых глаз,

  И утонуть.

Едва надменный Савл вступил

  На путь в Дамаск,

Уж он во власти нежных сил

  И жгучих ласк.

Его глаза слепит огонь

  Небесных нег,

И стройно-тонкая ладонь

  Бела, как снег.

Над ним возник свирельный плач

  В пыланьи дня:

«Жестокий Савл! О, злой палач,

  Люби меня!»

Нет, Павла Савлом не зови:

  Святым огнём

Апостол сладостной любви

  Восставлен в нём.

Блаженство в жизни только раз,

  Отрадный путь!

Забыться в море милых глаз,

  И утонуть.

Забыв о том, как назван ты

  В краю отцов,

Спешить к безмерностям мечты

  На смелый зов.

О, знойный путь! О, путь в Дамаск!

  Безумный путь!

Замкнуться в круге сладких ласк,

  И утонуть.

Огонь, пылающий в крови моей,

Меня не утомил.

Ещё я жду, – каких-то новых дней,

Восстановленья сил.

Спешу забыть все виденные сны,

И только сохранить

Привычку к снам, – полуночной весны

Пылающую нить.

Всё тихое опять окрест меня,

И солнце и луна, –

Но сладкого, безумного огня

Душа моя полна.

В светлый день похоронили

Мы склонившуюся тень.

Кто безгласен был в могиле,

Тот воскрес в великий день, –

И светло ликует с нами,

Кто прошёл сквозь холод тьмы,

Кто измучен злыми снами

В тёмных областях зимы.

Все эти ваши слова

Мне уж давно надоели.

Только б небес синева,

Шумные волны да ели,

Только бы льнула к ногам

Пена волны одичалой,

Сладко шепча берегам

Сказки любви небывалой.

Твоя душа – кристалл, дрожащий

В очарованьи светлых струй,

Но что ей в жизни предстоящей?

Блесни, исчезни, очаруй!

В очарованиях бессилен

Горящий неизменно здесь.

Наш дольний воздух смрадно пылен,

Душе мила иная весь.

Вы не умеете целовать мою землю,

Не умеете слушать Мать Землю сырую,

Так, как я ей внемлю,

Так, как я её целую.

О, приникну, приникну всем телом

К святому материнскому телу,

В озареньи святом и белом

К последнему склонюсь пределу, –

Откуда вышли цветы и травы,

Откуда вышли и вы, сёстры и братья.

Только мои лобзанья чисты и правы,

Только мои святы объятья.

В глубокий час молчания ночного

Тебе я слово тайное шепну.

  Тогда закрой глаза и снова

  Увидишь ты мою страну.

Доверься мне опять, иди за мною,

На здешний мир не поднимая глаз,

  Пока, объятый тихой мглою,

  Полночный светоч не угас, –

И всё, о чём душа твоя томится,

И для чего не надо слёз и слов,

  Перед тобою загорится

  В ночной стране безмолвных снов.

Широкие улицы прямы,

И пыльно, и мглисто в дали,

Чуть видны далёкие храмы, –

О, муза, ликуй и хвали!

Для камней, заборов и пыли

Напевы звенящие куй,

Забудь про печальные были, –

О, муза, хвали и ликуй!

Пройдут ли, внезапны и горды,

Дерзнувшие спорить с судьбой, –

Встречай опьяневшие орды

Напевом, зовущим на бой.

Люби меня ясно, как любит заря,

Жемчуг рассыпая и смехом горя.

Обрадуй надеждой и лёгкой мечтой

И тихо погасни за мглистой чертой.

Люби меня тихо, как любит луна,

Сияя бесстрастно, ясна, холодна.

Волшебством и тайной мой мир освети, –

Помедлим с тобою на тёмном пути.

Люби меня просто, как любит ручей,

Звеня и целуя, и мой, и ничей.

Прильни и отдайся, и дальше беги.

Разлюбишь, забудешь, – не бойся, не лги.

   Безгрешный сон,

 Святая ночь молчанья и печали!

Вы, сестры ясные, взошли на небосклон,

   И о далёком возвещали.

   Отрадный свет,

 И на земле начертанные знаки!

Вам, сёстры ясные, земля моя в ответ

   Взрастила грезящие маки.

   В блестящем дне

 Отрада есть, – надежда вдохновенья.

О, сёстры ясные, одна из вас ко мне

   Сошла в тумане сновиденья!

Ты незаметно проходила,

Ты не сияла и не жгла,

Как незажжённое кадило,

Благоухать ты не могла.

Твои глаза не выражали

Ни вдохновенья, ни печали,

Молчали бледные уста,

И от людей ты хоронилась,

И от речей людских таилась

Твоя безгрешная мечта.

Конец пришел земным скитаньям,

На смертный путь вступила ты.

И засияла предвещаньем

Иной, нездешней красоты.

Глаза восторгом загорелись,

Уста безмолвные зарделись,

Как ясный светоч, ты зажглась,

И, как восходит ладан синий,

Твоя молитва над пустыней,

Благоухая, вознеслась.

Дышу дыханьем ранних рос,

Зарёю ландышей невинных:

Вдыхаю влажный запах длинных

  Русалочьих волос, –

Отчётливо и тонко

Я вижу каждый волосок;

Я слышу звонкий голосок

  Погибшего ребёнка.

Она стонала над водой,

Когда её любовник бросил.

Её любовник молодой

На шею камень ей повесил.

Заслышав шорох в камышах

Его ладьи и скрип от весел,

Она низверглась вся в слезах,

А он еще был буйно весел.

И вот она передо мной,

Всё та же, но совсем другая.

Над озарённой глубиной

  Качается нагая.

Рукою ветку захватив,

Водою заревою плещет.

Забыла тёмные пути

В сияньи утреннем, и блещет.

И я дышу дыханьем рос,

Благоуханием невинным,

И влажным запахом пустынным

  Русалкиных волос.

Не понимаю, отчего

В природе мертвенной и скудной

Встаёт какой-то властью чудной

Единой жизни торжество.

Я вижу вечную природу

Под неизбежной властью сил, –

Но кто же в бытие вложил

И вдохновенье, и свободу?

И в этот краткий срок земной,

Из вещества сложась земного,

Как мог обресть я мысль и слово,

И мир создать себе живой?

Окрест меня всё жизнью дышит,

В моей реке шумит волна,

И для меня в полях весна

Благоухания колышет.

Но не понять мне, отчего

В природе мёртвенной и скудной

Воссоздаётся властью чудной

Духовной жизни торжество.

Все были сказаны давно

Заветы сладостной свободы, –

И прежде претворялись воды

В животворящее вино.

Припомни брак еврейский в Кане,

И чудо первое Христа, –

И омочи свои уста

Водою, налитой в стакане.

И если верный ученик

В тебе воскреснет, – ток прозрачный

Рассеет сон неволи мрачной,

Ты станешь светел и велик.

Что было светлою водою,

То сердцем в кровь претворено.

Какое крепкое вино!

Какою бьёт оно струёю!

Из мира чахлой нищеты,

Где жёны плакали и дети лепетали,

Я улетал в заоблачные дали

В объятьях радостной мечты,

И с дивной высоты надменного полёта

Преображал я мир земной,

И он сверкал передо мной,

Как тёмной ткани позолота.

Потом, разбуженный от грёз

Прикосновеньем грубой жизни,

Моей мучительной отчизне

Я неразгаданное нёс.

Всё было беспокойно и стройно, как всегда,

И чванилися горы, и плакала вода,

И булькал смех девичий в воздушный океан,

И басом объяснялся с мамашей грубиян,

Пищали сто песчинок под дамским башмаком,

И тысячи пылинок врывались в каждый дом.

Трава шептала сонно зелёные слова.

Лягушка уверяла, что надо квакать ква.

Кукушка повторяла, что где-то есть ку-ку,

И этим нагоняла на барышень тоску,

И, пачкающий лапки играющих детей,

Побрызгал дождь на шапки гуляющих людей,

И красили уж небо в берлинскую лазурь,

Чтоб дети не боялись ни дождика, ни бурь,

И я, как прежде, думал, что я – большой поэт,

Что миру будет явлен мой незакатный свет.

Жизнь проходит в лёгких грёзах,

Вся природа – тихий бред, –

И не слышно об угрозах,

И не видно в мире бед.

Успокоенное море

Тихо плещет о песок.

Позабылось в мире горе,

Страсть погибла, и порок.

Век людской и тих, и долог

В безмятежной тишине,

Но – зачем откинут полог,

Если въявь, как и во сне?

  Не плачь, утешься, верь,

Не повторяй, что умер сын твой милый, –

Не вовсе он оставил мир постылый.

  Он тихо стукнет в дверь,

  С приветными словами

Войдёт к тебе и станет целовать

Тебя, свою утешенную мать,

  Безгрешными устами.

  Лишь только позови,

Он будет приходить к тебе, послушный,

Всегда, как прежде, детски-простодушный,

  Дитя твоей любви.

  Я томился в чарах лунных,

Были ясны лики дивных дев,

И звучал на гуслях златострунных

  Сладостный напев.

  В тишине заворожённой

От подножья недоступных гор

Простирался светлый и бессонный,

  Но немой простор.

  К вещей тайне, несказанной

Звал печальный и холодный свет,

И струился в даль благоуханный,

  Радостный завет.

Полуночная жизнь расцвела.

На столе заалели цветы.

Я ль виновник твоей красоты,

Иль собою ты так весела?

В озарении бледных огней

Полуночная жизнь расцвела.

Для меня ль ты опять ожила,

Или я – только данник ночей?

Я ль тебя из темницы исторг

В озарение бледных огней?

Иль томленья томительных дней –

Только дань за недолгий восторг?

Над усталою пустыней

Развернулся полог синий,

В небо вышел месяц ясный.

Нетревожный и нестрастный.

Низошла к земле прохлада,

И повеяна отрада.

В мой шатёр, в объятья сна,

Тишина низведена.

С внешней жизнью я прощаюсь,

И в забвенье погружаюсь.

Предо мною мир нездешний,

Где ликует друг мой вешний,

Где безгрешное светило,

Не склоняясь, озарило

Тот нетленный, юный сад,

Где хвалы его звучат.

Здесь, на этом перекрёстке, в тихий, чуткий час ночной

Ты стояла предо мною, озарённая луной,

И, бессмертными словами откровенье роковое

Повторяя, говорила, что на свете только двое,

Что в созданьи многоликом только я и только ты

В споре вечном и великом сплетены, но не слиты.

Обе тёмные дороги в ожидании молчали.

Ночь внимала и томилась от восторга и печали.

И в сияньи непорочном, в полуночной тишине

Все дыханья, вновь желанья возвращались все ко мне.

Только ты одна таилась, не стремилась к нашей встрече,

Вещим снам противореча, вечно близко и далече.

Я уведу тебя далёко

От шумных, тесных городов.

Где в многолюдстве одиноко,

Где рабство низменных трудов.

Уйдём к долине безмятежной

На берега пустынных вод.

Когда свершится неизбежный

Звезды таинственный восход.

И там, на берегу потока,

Под лёгкий лепет камыша,

От тёмной суеты далёко,

Прохладой свежею дыша,

Там, на путях очарованья

В безмолвный час поймёшь и ты

Неотразимые призванья

Миры объемлющей мечты.

Луны безгрешное сиянье,

Бесстрастный сон немых дубрав,

И в поле мглистом волхвованье,

  Шептанье трав…

Сошлись полночные дороги.

На перекрёстке я опять, –

Но к вам ли, демоны и боги,

  Хочу воззвать?

Под непорочною луною

Внимая чуткой тишине,

Всё, что предстало предо мною,

  Зову ко мне.

Мелькает белая рубаха, –

И по траве, как снег бледна,

Дрожа от радостного страха,

  Идёт она.

Я не хочу её объятий,

Я ненавижу прелесть жён,

Я властью неземных заклятий

  Заворожён.

Но говорит мне ведьма: «Снова

Вещаю тайну бытия.

И нет и не было Иного, –

  Но я – Твоя.

Сгорали демоны и боги,

Но я с Тобой всегда была

Там, где встречались две дороги

  Добра и зла».

Упала белая рубаха,

И предо мной, обнажена,

Дрожа от страсти и от страха,

  Стоит она.

Восходит Змий горящий снова,

И мечет грозные лучи.

От волхвования ночного

Меня ты снова отлучи.

Труды подъемлю, – на дороги

Пойду безумен, зол и мал,

Забыв полночные чертоги,

Где я словам твоим внимал.

Но из земли возникнут снова

Твои холодные ключи, –

Тогда меня, всегда земного,

Ты в тихий сумрак заключи.

  Водой спокойной отражены,

  Они бесстрастно обнажены

  При свете тихом ночной луны.

Два отрока, две девы творят ночной обряд,

И тихие напевы таинственно звучат.

Стопами белых ног едва колеблют струи,

И волны, зыбляся у ног, звучат как поцелуи.

  Сияет месяц с горы небес,

  Внимает гимнам безмолвный лес,

  Пора настала ночных чудес.

Оставлены одежды у тёмного пути.

Свершаются надежды, – обратно не идти.

Таинственный порог, заветная ограда, –

Переступить порог, переступить им надо.

  Их отраженья в воде видны,

  И все движенья повторены

  В заворожённых лучах луны.

Огонь, пылавший в теле, томительно погас, –

В торжественном пределе настал последний час.

Стопами белых ног, омытыми от пыли.

Таинственный порог они переступили.

Ты печально мерцала

Между ярких подруг,

И одна не вступала

В их пленительный круг.

Незаметная людям,

Ты открылась лишь мне,

И встречаться мы будем

В голубой тишине,

И молчание ночи

Навсегда полюбя,

Я бессонные очи

Устремлю на тебя.

Ты без слов мне расскажешь,

Чем и как ты живёшь,

И тоску мою свяжешь,

И печали сожжёшь.

Надо мною, как облако

Над вершиной горы,

Ты пройдёшь, словно облако

Над вершиной горы,

В многоцветном сиянии,

В обаяньи святом,

Ты промчишься в сиянии,

В обаяньи святом.

Стану долго, безрадостный,

За тобою глядеть, –

Утомлённый, безрадостный,

За тобою глядеть,

Тосковать и печалиться,

Безнадёжно грустить,

О далёком печалиться,

О бесследном грустить.

Вот минута прощальная

До последнего дня…

Для того ли, печальная,

Ты любила меня?

Для того ли украдкою,

При холодной луне,

Ты походкою шаткою

Приходила ко мне?

Для того ли скиталася

Ты повсюду за мной,

И ночей дожидалася

С их немой тишиной?

И опять, светлоокая,

Ты бледна и грустна,

Как луна одинокая,

Как больная луна.

Есть тропа неизбежная

На крутом берегу, –

Там волшебница нежная

Запыхалась в бегу,

Улыбается сладкая,

И бежит далеко.

Юность сладкая, краткая,

Только с нею легко.

Пробежит, – зарумянится,

Улыбаясь, лицо,

И кому-то достанется

Золотое кольцо…

Рокового, заклятого

Не хотеть бы кольца,

Отойти б от крылатого,

Огневого гонца.

Ночь настанет, и опять

Ты придёшь ко мне тайком,

Чтоб со мною помечтать

О нездешнем, о святом.

И опять я буду знать,

Что со мной ты, потому,

Что ты станешь колыхать

Предо мною свет и тьму.

Буду спать или не спать,

Буду помнить или нет, –

Станет радостно сиять

Для меня нездешний свет.

Любит ночь моя туманы,

Любит бледный свет луны,

И гаданья, и обманы,

И таинственные сны.

Любит девушек весёлых

Вдруг влюбить в свою луну,

И русалок любит голых,

Поднимающих волну.

И меня немножко любит, –

Зазовёт меня к луне,

Зацелует, и погубит,

И забудет обо мне.

Мечта далёких вдохновений,

Любовь к иному бытию,

Стреми вдали от воплощений

Твою эфирную ладью.

С моим болезненным томленьем

Святой тоски не сочетай,

Обрадуй призрачным явленьем

И, невозвратная, растай.

Где безбрежный океан,

Где одни лишь плещут волны,

Где не ходят чёлны, –

Там есть фея Кисиман.

На волнах она лежит,

Нежась и качаясь,

Плещет, блещет, говорит, –

С нею фея Атимаис.

Атимаис, Кисиман –

Две лазоревые феи.

Их ласкает океан.

Эти феи – ворожеи.

К берегам несёт волну,

Колыхаясь, забавляясь,

Ворожащая луну

Злая фея Атимаис.

Пенит гневный океан,

Кораблям ломая донья,

Злая фея Кисиман,

Ворожащая спросонья.

Злые феи – две сестры –

Притворяться не умеют.

Бойся в море злой поры,

Если обе чары деют.

Не трогай в темноте

Того, что незнакомо,–

Быть может, это – те,

Кому привольно дома.

Кто с ними был хоть раз,

Тот их не станет трогать.

Сверкнёт зелёный глаз,

Царапнет быстрый ноготь,–

Прокинется котом

Испуганная нежить.

А что она потом

Затеет? Мучить? нежить?

Куда ты ни пойдёшь,

Возникнут пусторосли.

Измаешься, заснёшь.

Но что же будет после?

Прозрачною щекой

Прильнёт к тебе сожитель.

Он серою тоской

Твою затмит обитель.

И будет жуткий страх,–

Так близко, так знакомо,

Стоять во всех углах

Тоскующего дома.

Злая ведьма чашу яда

Подаёт, – и шепчет мне:

«Есть великая отрада

В затаённом там огне.

Если ты боишься боли,

Чашу дивную разлей, –

Не боишься? так по воле

Пей её или не пей.

Будут боли, вопли, корчи,

Но не бойся, не умрёшь,

Не оставит даже порчи

Изнурительная дрожь.

Встанешь с пола худ и зелен

Под конец другого дня.

В путь пойдёшь, который велен

Духом скрытого огня.

Кое-что умрёт, конечно,

У тебя внутри, – так что ж?

Что имеешь, ты навечно

Всё равно не сбережёшь.

Но зато смертельным ядом

Весь пропитан, будешь ты

Поражать змеиным взглядом

Неразумные цветы.

Будешь мёртвыми устами

Ты метать потоки стрел,

И широкими путями

Умертвлять ничтожность дел».

Так, смеясь над чашей яда,

Злая ведьма шепчет мне,

Что бессмертная отрада

Есть в отравленном огне

В тихий вечер, на распутьи двух дорог

Я колдунью молодую подстерёг,

И во имя всех проклятых вражьих сил

У колдуньи талисмана я просил.

Предо мной она стояла, чуть жива,

И шептала чародейные слова,

И искала талисмана в тихой мгле,

И нашла багряный камень на земле,

И сказала: «Этот камень ты возьмёшь,–

С ним не бойся, – не захочешь, не умрёшь.

Этот камень всё на шее ты носи,

И другого талисмана не проси.

Не для счастья, иль удачи, иль венца, –

Только жить, всё жить ты будешь без конца.

Станет скучно, – ты верёвку оборвёшь,

Бросишь камень, станешь волен, и умрёшь».

Я подарю тебе рубин, –

В нём кровь горит в моём огне.

Когда останешься один,

Рубин напомнит обо мне.

В нём кристаллический огонь

И металлическая кровь, –

Он тихо ляжет на ладонь

И обо мне напомнит вновь.

Весь окровавленный кристалл

Горит неведомым огнём.

Я сам его зачаровал

Безмолвным, неподвижным сном.

Не говорит он о любви,

И не любовь в его огне, –

В его пылающей крови

Ты вспомнишь, вспомнишь обо Мне.

Белый ангел надо мною,

И бескровные уста

Безмятежной тишиною

Исповедуют Христа.

Ангел жжёт полночный ладан

Я – кадило перед ним.

И в цепях моих разгадан

Дым кадильный, тихий дым, –

Возношенье, воздыханье

У спасающих икон,

Свеч отрадное мечтанье,

Утешительный канон.

Зелёный изумруд в твоём бездонном взоре,

   Что зеленело на просторе,

   Замкнулось в тесный круг.

 Мерцает взор зелёный, изумрудный, –

   Мне кажется, что феей чудной

   Прокинешься ты вдруг.

 Уже не дева ты, – Зелёная царица,

   И смех твой – звон ручья,

И взор зелёный твой – лукавая зарница,

     Но ты – опять моя.

 И как бы ты в траве ни затаилась,

   И чем бы ты ни притворилась,

     Сверкая и звеня, –

 Везде найду тебя, везде тебя открою,

   Зеленоглазая! Ты всё со мною,

     Ты вечно для меня.

Иду в лесу. Медлительно и странно

Вокруг меня колеблется листва.

Моя мечта, бесцельна и туманна,

  Едва слагается в слова.

И знаю я, что ей слова ненужны, –

  Она – дыхания нежней,

  Её вещания жемчужны,

  Улыбки розовы у ней.

    Она – краса лесная,

    И всё поёт в лесу,

  Хвалою радостной венчая

    Её красу.

Вечер мирный наступил

День за рощею почил,

В роще трепетная мгла

И прозрачна, и светла.

Из далёкой вышины

Звёзды первые видны.

Между небом и землёй

За туманною чертой

Сны вечерние легли,

Сторожа покой земли.

«Зачем возрастаю? –

Снегурка спросила меня. –

Я знаю, что скоро растаю,

Лишь только увижу весёлую стаю,

Растаю, по камням звеня.

И ты позабудешь меня».

Снегурка, узнаешь ты скоро,

Что таять легко;

Растаешь, узнаешь, умрёшь без укора,

Уснёшь глубоко.

В чародейном, тёмном круге,

  всё простив, что было днём,

Дал Я знак Моей подруге

  тихо вспыхнувшим огнём.

И она пришла, как прежде,

  под покровом темноты.

Позабыл Я все вопросы,

  и спросил Я: «Кто же ты?»

И она с укором кротким

  посмотрела на Меня.

Лик её был странно бледен

  в свете тайного огня.

Вкруг неё витали чары

  нас обнявшего кольца, –

И внезапно стал Мне внятен

  очерк близкого лица.

В бедной хате в Назарете

Обитал ребёнок-Бог.

Он однажды на рассвете,

Выйдя тихо за порог,

Забавлялся влажной глиной, –

Он кускам её давал

Жизнь и образ голубиный,

И на волю отпускал, –

И неслись они далёко,

И блаженство бытия

Возвещала от востока

Новозданная семья.

О, Божественная Сила,

И ко мне сходила ты

И душе моей дарила

Окрылённые мечты, –

Утром дней благоуханных

Жизни трепетной моей

Вереницы новозданных

Назаретских голубей.

Ниспошли ещё мне снова

В жизнь туманную мою

Из томления земного

Сотворённую семью.

Наивно верю временам,

Покорно предаюсь пространствам, –

Земным изменчивым убранствам

И беспредельным небесам.

Хочу конца, ищу начала,

Предвижу роковой предел, –

Противоречий я хотел,

Мечта владычицею стала.

В жемчуги, злато и виссон,

Прелестница безумно-злая,

Она рядит, не уставая,

Земной таинственный мой сон.

Ты не бойся, что темно.

Слушай, я тебе открою, –

Всё невинно, всё смешно,

Всё Божественной игрою

Рождено и суждено.

Для торжественной забавы

Я порою к вам схожу,

Собираю ваши травы,

И над ними ворожу,

И варю для вас отравы.

Мой напиток пей до дна.

В нём забвенье всех томлений;

Глубина его ясна,

Но великих утолений

Преисполнена она.

Вспомни, как тебя блаженно

Забавляли в жизни сны.

Всё иное – неизменно,

Нет спасенья, нет вины,

Всё легко и всё забвенно.

Высоко я тебя поставил,

Светло зажёг, облёк в лучи,

Всемирной славою прославил,

Но от склонений не избавил,

И в яркий жар твой я направил

Неотразимые мечи.

Горишь ли ты над небосклоном,

Иль утомлённый клонишь лик,

Мои мечи с тяжёлым звоном

Тебя разят, – и долгим стоном

Моим ответствуя законам,

Ты к алым областям приник.

И уж напрасно хочешь целым

Остаться ты, надменный Змей,

Святым, торжественным и белым, –

Я волю дал восстаньям смелым.

Стремись же к пламенным пределам,

И, тяготея, пламеней.

Гляжу на нивы, на деревья,

На реки, долы, стены круч,

И на воздушные кочевья

Свинцовых и жемчужных туч, –

И терпеливою душою

Их тайну постигаю я:

За их завесою цветною

Родные снятся мне края.

В весенний день мальчишка злой

Пронзил ножом кору берёзы, –

И капли сока, точно слёзы,

Текли прозрачною струёй.

Но созидающая сила

Ещё изникнуть не спешила

Из зеленеющих ветвей, –

Они, как прежде, колыхались,

И так же нежно улыбались

Привету солнечных лучей.

Я дорогой невинной и смелою

Прохожу, ничего не тая.

Что хочу, то могу, то и делаю, –

  Вот свобода моя.

Научитесь хотенью упорному,

Наберитесь ликующих сил,

Чтоб зовущий к пристанищу чёрному

  Вас косой не скосил, –

И поверьте великим вещаниям,

Что свобода не ведает зла,

Что она только ясным желаниям

  Силу жизни дала.

Надо мной голубая печаль,

И глядит она в страхе высоком

Полуночным таинственным оком

На земную туманную даль.

Бездыханно-холодные травы

Околдованы тихой луной,

И смущён я моей тишиной,

Но стези мои тайные правы.

Не об этом ли шепчут ручьи,

Что в моих неподвижных туманах

Беспорочно в томительных странах

Пронесу помышленья мои?

Есть соответствия во всём, –

Не тщетно простираем руки:

В ответ на счастье и на муки

И смех и слёзы мы найдём,

И если жаждем утешенья,

Бежим далёко от людей.

Среди лесов, среди полей

Покой, безмыслие, забвенье.

Ветвями ветер шелестит,

Трава травою так и пахнет.

Никто в изгнании не чахнет,

Не презирает и не мстит.

Так, доверяяся природе,

Наперекор судьбе, во всём

Мы соответствия найдём

Своей душе, своей свободе.

Люблю моё молчанье

В лесу во тьме ночей

И тихое качанье

Задумчивых ветвей.

Люблю росу ночную

В сырых моих лугах

И влагу полевую

При утренних лучах.

Люблю зарёю алой

Весёлый холодок,

И бледный, запоздалый

Рыбачий огонёк.

Тогда успокоенье

Нисходит на меня,

И что мне всё томленье

Пережитого дня!

Я всем земным простором

Блаженно замолчу

И многозвёздным взором

Весь мир мой охвачу.

Закроюсь я туманом

И волю дам мечтам,

И сказочным обманом

Раскинусь по полям.

  Час ночной отраден

Для бесстрашного душой.

Воздух нежен и прохладен,

  Тёмен мрак ночной.

  Только звёзд узоры,

Да вдали кой-где огни

Различают смутно взоры.

  Грусть моя, усни!

  Вся обычность скрыта,

Тьмою скрыты все черты.

Ночь – безмолвная защита

  Мне от суеты.

  Кто-то близко ходит,

Кто-то нежно стережёт,

Чутких глаз с меня не сводит,

  Но не подойдёт.

Чернеет лес по берегам.

Один сижу я в челноке,

И к неизвестным берегам

Я устремляюсь по реке.

На небе ясная луна,

А на реке туман встаёт.

Сияет ясная луна,

И кто-то за лесом поёт.

О, ночь, единственная ночь!

Успокоительная сень!

Как пережить мне эту ночь?

К чему мне свет? К чему мне день?

Мы скучной дорогою шли

  По чахлой равнине.

Уныло звучали шаги

  На высохшей глине,

А рядом печально росли

  Берёзки на кочках.

Природа больная! Солги

  В колосьях, в цветочках.

Обмана мы жаждем и ждём,

  Мы жаждем обмана.

Мы рвёмся душой к небесам

  Из царства тумана.

Мы скучной дорогой идём

  Вдоль скудного поля.

Томительно грезится нам

  Далёкая воля.

Ты ко мне приходила не раз

То в вечерний, то в утренний час,

И всегда утешала меня.

Ты мою отгоняла печаль,

И вела меня в ясную даль,

Тишиной и мечтой осеня.

И мы шли по широким полям,

И цветы улыбалися нам,

И, смеясь, лепетала волна,

Что вокруг нас – потерянный рай,

Что я светлый и радостный май,

И что ты – молодая весна.

О, жизнь моя без хлеба,

Зато и без тревог!

Иду. Смеётся небо,

Ликует в небе Бог.

Иду в широком поле,

В уныньи тёмных рощ,

На всей на вольной воле,

Хоть бледен я и тощ.

Цветут, благоухают

Кругом цветы в полях,

И тучки тихо тают

На ясных небесах.

Хоть мне ничто не мило,

Всё душу веселит.

Близка моя могила,

Но это не страшит.

Иду. Смеётся небо,

Ликует в небе Бог.

О, жизнь моя без хлеба,

Зато и без тревог!

Камыш качается,

И шелестит,

И улыбается,

И говорит

Молвой незвонкою,

Глухой, сухой,

С дрёмою тонкою

В полдневный зной.

Едва колышется

В реке волна,

И сладко дышится,

И тишина,

И кто-то радостный

Несёт мне весть,

Что подвиг сладостный

И светлый есть.

На небе чистая

Моя звезда

Зажглась лучистая,

Горит всегда,

И сны чудесные

На той звезде,–

И сны небесные

Со мной везде.

Он шёл путём зелёным

В неведомую даль.

За ним с протяжным стоном

Влеклась его печаль,

Цеплялась за одежду,

Хотела удержать,

Последнюю надежду

Старалась отогнать.

Но тихие лампады

Архангелы зажгли,

Суля ему отрады

В неведомой дали.

И нежное дыханье

В безрадостную тьму

Блаженное мечтанье

Навеяло ему.

Ты ничего не говорила, –

Но уж и то мне был укор.

К смиренным травам ты склонила

Твоё лицо и кроткий взор,

И от меня ушла неспешно,

Вдыхая слабый запах трав.

Твоя печаль была безгрешна,

И тихий путь твой не лукав.

  Своеволием рока

Мы на разных путях бытия,–

  Я – печальное око,

Ты – весёлая резвость ручья;

  Я – томление злое,

Ты – прохладная влага в полях,

  Мы воистину двое,

Мы на разных, далеких путях.

  Но в безмолвии ночи,

К единению думы склоня,

  Ты закрой свои очи,

Позабудь наваждения дня,–

  И в блаженном молчаньи

Ты постигнешь закон бытия,–

  Всё едино в созданьи,

Где сознанью возникнуть, там Я.

Под звучными волнами

Полночной темноты

Далёкими огнями

Колеблются мечты.

Мне снится, будто снова

Цветёт любовь моя,

И счастия земного

Как прежде жажду я.

Но песней не бужу я

Красавицу мою,

И жажду поцелуя

Томительно таю.

Обвеянный прохладой

В немом её саду

За низкою оградой

Тихохонько иду.

Глухих ищу тропинок,

Где травы проросли, –

Чтоб жалобы песчинок

До милой не дошли.

Движенья замедляю

И песни не пою,

Но сердцем призываю

Желанную мою.

И, сердцем сердце чуя,

Она выходит в сад.

Глаза её тоскуя

Во тьму мою глядят.

В ночи её бессонной

Внезапные мечты, –

В косе незаплетённой

Запутались цветы.

Мне снится: перед нею

Безмолвно я стою,

Обнять её не смею,

Таю любовь мою.

Опять заря смеяться стала,

Про ночь забыли небеса,

И переливно задрожала

На свежей зелени роса.

Ты гордый стыд преодолела,

Ты победила сонм тревог,

И пышных платьев не надела,

И не обула нежных ног.

Конец исканиям мятежным.

Один лишь путь, смиренный – прав.

К твоим ногам, в лобзаньи нежном,

Приникли стебли тихих трав.

И свежесть утренней прохлады

Тебя лаская обняла.

Цветы душисты, птицы рады,

Душа свободна и смела.

Вдали от скованных дорог,

  В сиянии заката,

Прикосновеньем нежным ног

  Трава едва примята.

Прохлада веет от реки

  На знойные ланиты, –

И обе стройные руки

  Бестрепетно открыты.

И разве есть в полях цветы,

  И на небе сиянье?

Улыбки, шёпот, и мечты,

  И тихое лобзанье.

Прозрачный сок смолистый,

Застывший на коре.

Пронизан воздух мглистый

Мечтаньем о заре.

Скамейка у забора,

Далёкий плеск реки.

Расстаться надо скоро…

Пожатие руки…

Ты скрылась в тень густую

В замолкнувшем саду.

Гляжу во мглу ночную,

Один в полях иду.

Застенчивой весною,

Стыдяся белых ног,

Не ходишь ты со мною

Просторами дорог.

Но только ноги тронет

Едва-едва загар,

Твой легкий стыд утонет

В дыханьи вешних чар,

И в поле ты, босая, –

В платочке голова, –

Пойдёшь, цветкам бросая

Весёлые слова.

Любовью лёгкою играя,

Мы обрели блаженный край.

Вкусили мы веселье рая,

Сладчайшего, чем Божий рай.

Лаская тоненькие руки

И ноги милые твои,

Я изнывал от сладкой муки,

Какой не знали соловьи.

С тобою на лугу несмятом

Целуяся в тени берёз,

Я упивался ароматом,

Благоуханней алых роз.

Резвей весёлого ребенка,

С невинной нежностью очей,

Ты лепетала звонко, звонко,

Как не лепечет и ручей.

Любовью лёгкою играя,

Вошли мы только в первый рай:

То не вино текло играя,

То пена била через край,

И два глубокие бокала

Из тонко-звонкого стекла

Ты к светлой чаше подставляла

И пену сладкую лила,

Лила, лила, лила, качала

Два тельно-алые стекла.

Белей лилей, алее лала

Бела была ты и ала.

И в звонах ласково-кристальных

Отраву сладкую тая,

Была милее дев лобзальных

Ты, смерть отрадная моя!

Близ одинокой избушки

Молча глядим в небеса.

Глупые стонут лягушки,

Мочит нам платье роса.

Все отсырели дороги, –

Ты не боишься ничуть,

И загорелые ноги

Так и не хочешь обуть.

Сердце торопится биться, –

Твой ожидающий взгляд

Рад бы ко мне обратиться, –

Я ожиданию рад.

Прохладная забава, –

Скамейка челнока,

Зелёная дубрава,

Весёлая река.

В простой наряд одета,

Сидишь ты у руля,

Ликующее лето

Улыбкою хваля.

Я тихо подымаю

Два лёгкие весла.

Твои мечты я знаю, –

Душа твоя светла.

Ты слышишь в лепетаньи

Прозрачных, тихих струй

Безгрешное мечтанье,

Невинный поцелуй.

  Тропинка вьётся,

  Река близка,

И чья-то песня раздаётся

  Издалека.

  Из-за тумана

  Струясь, горя,

Восходит медленно и рано

  Моя заря.

  И над рекою

  Проходишь ты.

Цветут над мутной глубиною

  Твои мечты.

  И нет печали,

  И злых тревог, –

Росинки смехом задрожали

  У милых ног.

По жестоким путям бытия

Я бреду, бесприютен и сир,

Но зато вся природа – моя,

Для меня наряжается мир.

Для меня в тайне вешних ночей,

Заливаясь, поют соловьи.

Как невольник, целует ручей

Запылённые ноги мои.

И светило надменное дня,

Золотые лучи до земли

Предо мною покорно склоня,

Рассыпает их в серой пыли.

Прошли пред вами времена,

Свершились знаменья и сроки,

И начертали письмена

На свитках пламенных пророки.

И в довершенье чудесам

Страданья подвига подъемлю,

И, человеком ставши, сам

Пришёл на стынущую землю

Святые зерна божества

Вложить в двусмысленные речи,

Открыть законы единства

И тождества противоречий.

Освобождая от греха,

От лютых кар несовершенства,

Я в звоне каждого стиха

Дарю вам радуги блаженства.

Путь мой трудный, путь мой длинный.

Я один в стране пустынной,

Но услады есть в пути,

Улыбаюсь, забавляюсь,

Сам собою вдохновляюсь,

И не скучно мне идти.

Широки мои поляны,

И белы мои туманы,

И светла луна моя,

И поёт мне ветер вольный

Речью буйной, безглагольной

Про блаженство бытия.

Околдовал я всю природу,

И оковал я каждый миг.

Какую страшную свободу

Я, чародействуя, постиг!

И развернулась без предела

Моя предвечная вина,

И далеко простёрлось тело,

И так разверзлась глубина!

Воззвав к первоначальной силе,

Я бросил вызов небесам,

Но мне светила возвестили,

Что я природу создал сам.

День сгорал, недужно бледный

  И безумно чуждый мне.

Я томился и метался

  В безнадёжной тишине.

Я не знал иного счастья, –

  Стать недвижным, лечь в гробу.

За метанья жизни пленной

  Клял я злобную судьбу.

Жизнь меня дразнила тупо,

  Возвещая тайну зла:

Вся она, в гореньи трупа,

  Мной замышлена была.

Это я из бездны мрачной

  Вихри знойные воззвал,

И себя цепями жизни

  Для чего-то оковал.

И среди немых раздолий,

  Где царил седой Хаос,

Это Я своею волей

  Жизнь к сознанию вознёс.

В долгих муках разлученья

Отвергаешь ты меня,

Забываешь час творенья,

Злою карою забвенья

День мечтательный казня.

Что же, злое, злое чадо,

Ты ко мне не подойдёшь?

Или жизни ты не радо?

Или множества не надо,

И отдельность – только ложь?

Не для прихоти мгновенной

Я извёл тебя из тьмы,

Чтобы в день, теперь забвенный,

Но когда-то столь блаженный,

Насладились жизнью мы.

В беспредельности стремленья

Воплотить мои мечты,

Не ушёл я от творенья,

Поднял бремя воплощенья,

Стал таким же, как и ты.

Опьянение печали, озаренье тихих, тусклых свеч, –

Мы не ждали, не гадали, не искали на земле и в небе встреч.

Обагряя землю кровью, мы любовью возрастили те цветы,

Где сверкало, угрожая, злое жало безнадёжной красоты.

И в пустынях терпеливых нами созданной земли

В напряжении мечтанья и желанья вдруг друг друга мы нашли,

Для печали и для боли, для безумия, для гроз…

Торжество безмерной Воли, это Я тебя вознёс.

На гибельной дороге

Последним злом греша,

В томительной тревоге

Горит Моя душа.

Святое озаренье

Унылых этих мест,

Сияло утешенье,

Яснейшая из звёзд.

Но, чары расторгая

Кругом обставших сил,

Тебя, надежда рая,

Я дерзко погасил.

И вот – подъемлю стоны,

Но подвиг Мой свершу:

Бессмертные законы

Бесстрастно напишу.

Творенья не покину,

Но, всё ко Мне склоня,

Дам заповедь едину:

Люби, люби Меня.

Венчан венцом терновым,

Несметные пути

Воздвигну словом новым,

Но всё – ко Мне идти.

Настал конец утехам,

Страдать и Мне пора,–

Гремят безумным смехом

Долина и гора.

Но заповедь едину

Бесстрастно Я простёр

На темную долину,

На выси гордых гор.

Он не знает, но хочет, –

Оттого возрастает, цветёт,

Ароматные сладости точит,

И покорно умрёт.

Он не знает, но хочет.

Непреклонная воля

Родилася во тьме.

Только выбрана доля –

Та иль эта – в уме,

Но темна непреклонная воля.

Умереть или жить,

Расцвести ль, зазвенеть ли,

Завязать ли жемчужную нить,

Разорвать ли лазурные петли,

Всё равно – умереть или жить.

Мой ландыш белый вянет,

Но его смерть не больная.

Его ничто не обманет,

Потому что он хочет не зная,

И чего хочет, то будет,

Чего не будет, не надо.

Ничто его не принудит,

И увяданье ему отрада.

Единая Воля повсюду,

И к чему мои размышленья?

Надо поверить чуду

Единого в мире хотенья.

И я возник из бездны дикой,

  И вот цвету,

И созидаю мир великий, –

  Мою мечту.

А то, что раньше возникало, –

  Иные сны, –

Не в них ли кроется начало

  Моей весны?

Моя мечта – и все пространства,

  И все чреды,

Весь мир – одно моё убранство,

  Мои следы.

И если ныне в бедном теле

  Так тесно мне, –

Утешусь я в ином пределе,

  В иной стране.

В последнем свете злого дня,

В паденьи сил, в затменьи Бога,

Перед тобой Моя дорога.

Приди ко Мне, люби Меня.

В мирах всё призрачно и тленно,

Но вот Я заповедь даю,

Она вовеки неизменна:

Люби Меня и жизнь Мою.

Я – всё во всём, и нет Иного.

Во Мне родник живого дня.

Во тьме томления земного

Я – верный путь. Люби Меня.

То не слёзы, – только росы, только дождь,

Не раздумье, – только тени тёмных рощ,

И не радость, – только блещет яркий змей, –

Всё же плакать и смеяться ты умей!

Плоть и в свете неподвижна и темна,

Над огнями бездыханна, холодна.

В тёмном мире неживого бытия

Жизнь живая, солнце мира – только Я.

Не говори, что здесь свобода,

И не хули моих вериг, –

И над тобою, мать-природа,

Мои законы Я воздвиг.

Я начертал мои законы

На каждом камне и стволе.

Звени, ручей, лобзая склоны,

Влачись по низменной земле.

Ласкайся к змею золотому,

Прозрачный пар, стремися ввысь,

Но к лону тёмному, земному

В свой срок послушно воротись.

Простора нет для своеволья, –

В свой срок и птицам, и цветам

Я, жизнь им давший и раздолья,

В земле успокоенье дам.

Нет, не одно только горе, –

Есть же на свете

Алые розы и зори,

И беззаботные дети.

Пусть в небесах догорают

  Зори так скоро,

Пусть наши розы роняют

  Скоро уборы,

Пусть омрачаются рано

Властию зла и обмана

Детские взоры, –

Розы, и зори, и дети

Будут на пасмурном свете.

Маленькие кусочки счастья, не взял ли я вас от жизни?

Дивные и мудрые книги,

таинственные очарования музыки,

умилительные молитвы,

невинные, милые детские лица,

сладостные благоухания,

и звёзды, – недоступные, ясные звёзды!

О, фрагменты счастья, не взял ли я вас от жизни!

Что же ты плачешь, мое сердце, что же ты ропщешь?

Ты жалуешься:

«Кратким,

и более горьким, чем сладким,

обманом промчалась жизнь,

и её нет».

Успокойся, сердце мое, замолчи.

Твои биения меня утомили.

И уже воля моя отходит от меня.

Белый мой цветок, таинственно-прекрасный,

Из моей земли, из чёрной ты возник,

На меня глядишь ты, нежный и безгласный,

И понятен мне безмолвный твой язык.

Ты возник из тьмы, моей мечте навстречу,

Ты зовёшь туда, откуда вышел ты, –

Я твоим вещаньям не противоречу,

К твоему дыханью наклонив мечты.

Хмельный, ельный запах смол

На дорогу вновь прольётся.

Снова небу тихий дол

Безмятежно улыбнётся.

Там, где берег над рекой

Обовьётся полукругом,

Я пройду с моей тоской

Над росистым, мглистым лугом.

Я прильну к земле опять

В равнодушии усталом

Хоть немного помечтать

О нездешнем, небывалом,

И Божественная Мать

С лёгким, белым покрывалом

Мне подарит снова сны

Утешающей весны.

Елисавета, Елисавета,

  Приди ко мне!

Я умираю, Елисавета,

  Я весь в огне.

Но нет ответа, мне нет ответа

  На страстный зов.

В стране далёкой Елисавета,

  В стране отцов.

Её могила, её могила

  В краю ином.

Она скончалась. Её могила –

  Ревнивый дом.

Победа смерти не победила

  Любви моей.

Сильна могила, её могила. –

  Любовь сильней.

Елисавета, Елисавета,

  Приди ко мне!

Я умираю, Елисавета,

  Я весь в огне

Слова завета, слова завета

  Не нам забыть.

С тобою вместе, Елисавета,

  Нам надо быть.

Расторгнуть бремя, расторгнуть бремя

  Пора пришла.

Земное злое растает бремя,

  Как сон, как мгла.

Земное бремя, – пространство, время

  Мгновенный дым.

Земное, злое расторгнем бремя,

  И победим!

Елисавета, Елисавета,

  Приди ко мне.

Я умираю, Елисавета,

  Я весь в огне.

Тебя я встречу в блистаньи света,

  Любовь моя.

Мы будем вместе, Елисавета,

  И ты, и я.

Поёт печальный голос

Про тишину ночную,

Глядит небесный лебедь

На линию земную.

На ней роса мерцает

От четырёх озёр.

В лазоревое море

Она подъемлет взор.

Поёт печальный голос

О чём-то непонятном.

Пред смертью ль горний лебедь.

В пути ли невозвратном?

Она в печали нежной,

Она как снег бела,

Её волна колышет,

Её лелеет мгла.

  Чиста любовь моя,

  Как ясных звёзд мерцанье,

Как плеск нагорного ручья,

Как белых роз благоуханье

  Люблю одну тебя,

  Неведомая дева,

Невинной страсти не губя

Позором ревности и гнева.

  И знаю я, что здесь

  Не быть с тобою встрече:

Твоя украшенная весь

От здешних тёмных мест далече.

  А мой удел земной –

  В томленьях и скитаньях,

И только нежный голос твой

Ко мне доносится в мечтаньях.

В мерцаньи звёзд нисходит на меня

Иных, нездешних дум святое обаянье.

Благословляю ночь за кроткое мерцанье

  Небесного огня.

  Мятутся там иные поколенья,

Но воля их и жизнь их нашей не чужда,

И где-то между них горит моя звезда

  Заветом возрожденья.

  Всё то, к чему в земной холодной мгле

Стремился долго я, стремился безнадежно,

Всё светит мне теперь так радостно и нежно

  На той святой земле.

  Подъемлются внимательные взоры

И там, как здесь мои, к далёким небесам,

И тайну дивную вещают также там

  Бесстрастных звёзд узоры.

  И к тем очам нисходит мой привет,

Моей земной души чистейшее дыханье,

Благословляю ночь за кроткое мерцанье,

  За безмятежный свет.

Я к ней пришел издалека.

  Окрест, в полях, прохлада.

И будет смерть моя легка

  И слаще яда.

Я взоры тёмные склонил.

  В траву роса упала.

Ещё дышу. Так мало сил.

  Так жизни мало.

Туман восходит, – и она

  Идёт, так тихо, в поле.

Поёт, – мне песнь её слышна, –

  Поёт о воле.

Пришёл. Она ко мне близка.

  В её очах отрада.

И смерть в руке её легка

  И слаще яда.

Я влюблён в мою игру.

Я играя сам сгораю,

И безумно умираю,

И умру, совсем умру.

Умираю от страданий,

Весь измученный игрой,

Чтобы новою зарёй

Вывесть новый рой созданий.

Снова будут небеса, –

Не такие же, как ваши, –

Но опять из полной чаши

Я рассею чудеса.

Невинный цвет и грешный аромат

      Левкоя

Пленительным желанием томят

      Покоя.

Так сладостно склоняться в полусне

      Под тенью

К желанному и радостному мне

      Забвенью, –

Простивши всё, что было в жизни злом

      И мукой,

Стереть и память даже о былом

      Разлукой.

Живи и верь обманам,

И сказкам и мечтам.

Твоим душевным ранам

Отрадный в них бапьзам.

И жизни переменной

Нектар кипучий пей,

Напиток сладкопенный

Желаний и страстей.

За грани жизни дольной

Очей не устремляй,

И мыслью своевольной,

Природы не пытай.

Вещают тайну тени.

Для смелого ума

В них смертные ступени,

Предсказанная тьма.

О, смертный, верь обманам,

И сказкам, и мечте,

Дивись мирским туманам,

Как вечной красоте.

Мы были праздничные дети,

  Сестра и я.

Плела нам радужные сети

  Коварная Змея.

Стояли мы, играть не смея

  На празднике весны.

У злого, радостного Змея

  Отравленные сны

Хоть бедных раковин случайно

  Набрать бы у ручья, –

Нет, умираем, плача тайно,

  Сестра и я.

Настало время чудесам.

Великий труд опять подъемлю.

Я создал небеса и землю,

И снова ясный мир создам.

Настало творческое время.

Земное бремя тлеет вновь

Моя мечта, моя любовь

Восставит вновь иное племя.

Подруга-смерть, не замедляй,

Разрушь порочную природу,

И мне опять мою свободу

Для созидания отдай.

Звёзды, приветствуйте брата!

В вашей блаженной стране

Всё совершится когда-то,

Что б ни пригрезилось мне.

Бездна небес не преграда, –

Всё совершится опять.

Что ж из того, что мне надо

Здесь, на земле, почивать!

В вашей блаженной пустыне

Снова пригрезится мне

Всё, что мне грезится ныне

В этой безумной стране.

О Русь! В тоске изнемогая,

Тебе слагаю гимны я.

Милее нет на свете края,

  О родина моя!

Твоих равнин немые дали

Полны томительной печали,

Тоскою дышат небеса,

Среди болот, в бессильи хилом,

Цветком поникшим и унылым,

Восходит бледная краса.

Твои суровые просторы

Томят тоскующие взоры

И души, полные тоской.

Но и в отчаяньи есть сладость.

Тебе, отчизна, стон и радость,

И безнадёжность, и покой.

Милее нет на свете края,

О Русь, о родина моя.

Тебе, в тоске изнемогая,

  Слагаю гимны я.

Люблю я грусть твоих просторов,

Мой милый край, святая Русь.

Судьбы унылых приговоров

Я не боюсь и не стыжусь.

И все твои пути мне милы,

И пусть грозит безумный путь

И тьмой, и холодом могилы,

Я не хочу с него свернуть.

Не заклинаю духа злого,

И, как молитву наизусть,

Твержу всё те ж четыре слова:

«Какой простор! Какая грусть!»

Печалью, бессмертной печалью

Родимая дышит страна.

За далью, за синею далью

Земля весела и красна.

Свобода победы ликует

В чужой лучезарной дали,

Но русское сердце тоскует

Вдали от родимой земли.

В безумных, в напрасных томленьях

Томясь, как заклятая тень,

Тоскует о скудных селеньях,

О дыме родных деревень.