Товарищеские воспоминания о П. И. Якушкине

Съ Павломъ Ивановичемъ я познакомился въ первые годы моей литературной дѣятельности. Это было въ 1863 году. Я тогда писалъ какъ диллетантъ. Познакомился я съ Якушкинымъ у редактора-издателя «Искры», Василія Степановича Курочкина. Это было днемъ, въ одно изъ воскресеній, когда у Курочкина собирались сотрудники «Искры». Я тоже тогда былъ въ числѣ сотрудниковъ этого журнала. Мнѣ давно хотѣлось познакомиться съ Якушкинымъ. О немъ я такъ много слышалъ оригинальнаго. Про него даже ходили легенды. Въ лицо я и раньше зналъ Якушкина по портрету, и часто встрѣчалъ его на улицахъ и въ трактирахъ, но подойти къ нему и познакомиться съ нимъ не рѣшался хотя въ трактирѣ сдѣлать это было легко. Якушкинъ со всѣми знакомился очень охотно, кто къ нему подходилъ и рекомендовался, а съ людьми изъ числа пишущей братіи и подавно. Я упомянулъ о портретѣ. На Невскомъ проспектѣ у фотографіи Берестова и Щетинина, первой фотографіи, которая стала собирать коллекцію портретовъ литераторовъ, висѣлъ въ то время въ витринѣ очень схожій портретъ Якушкина въ кафтанѣ на распашку, въ русской рубашкѣ, высокихъ сапогахъ и въ очкахъ. Оттиски портрета Якушкина, какъ мнѣ передавалъ Берестовъ, расходились тогда въ огромномъ количествѣ экземпляровъ.

— Въ провинцію его фотографическихъ карточекъ страсть что требуютъ, говорилъ Берестовъ. — знаете что… Тамъ его карточки продаютъ и за Якушкина и за Емельяна Пугачева.

— Но какъ-же очки-то? улыбнулся я. — Вѣдь Пугачевъ не носилъ очковъ.

— У меня есть карточки Якушкина и безъ очковъ.

Когда Якушкинъ шелъ по улицѣ или входилъ въ трактиръ, всѣ оборачивались въ его сторону шептали: «Якушкинъ… Якушкинъ». Его узнавали по его русскому костюму и очкамъ. Это не былъ русскій костюмъ франтоватый, балетный, въ каковомъ ходили нѣкоторые изъ тогдашнихъ славянофиловъ, щеголявшіе лакированными сапогами, канаусовыми рубахами и шляпами съ павлиньимъ перомъ. Кафтанъ Якушкина былъ изъ самаго грубаго сукна, всегда засаленъ, сапоги въ большинствѣ случаевъ стоптанные и грязные, на головѣ низенькая барашковая шапка и зимой и лѣтомъ, кумачевая рубашка опоясана простымъ пояскомъ съ молитвой, а подчасъ и просто веревочкой. Въ фуражкѣ я его видалъ рѣдко. Также никогда я не видалъ на немъ шубы, хотя въ послѣдствіи зналъ, что у него былъ нагольный полушубокъ, который хранился гдѣ-то у какого-то пріятеля на случай дальней дороги.

Я уже сказалъ, что про Якушкина ходили легенды. Вотъ что мнѣ разсказывалъ про него тогда одинъ слуга изъ простеньнаго трактира недалеко отъ Пяти Угловъ:

— Вѣдь это баринъ… Настоящій баринъ… Только отецъ его за родительское непочтеніе и за то, что онъ по деревнямъ съ мужиками двадцать тысячъ рублевъ пропилъ, промоталъ, и самого его въ мужики отдалъ. Денегъ ему больше не даетъ, на глаза къ себѣ не пускаетъ: такъ что-же ему дѣлать? Ну, онъ къ мужикамъ уже привыкъ, на господскій манеръ ему рядиться не на что, вотъ онъ и сталъ одѣваться по-мужицки. Отъ господскаго-то пера только одни очки остались. А онъ умный, онъ разсудительный, только малодушество у него къ вину этому самому, прибавилъ онъ.

И тутъ была доля правды. Якушкинъ, какъ и слышалъ, дѣйствительно получилъ по окончаніи своего образованія какой-то небольшой капиталецъ отъ матери, но въ нѣсколько мѣсяцевъ блудно растратилъ его, угощая во время своихъ путешествій мужиковъ и щедро платя имъ за пѣсни, которыя записывалъ отъ нихъ.

Часто мнѣ приходилось слышать объ Якушкинѣ отъ простаго народа и такой отзывъ:

— Баринъ, но порченный… не совсѣмъ онъ въ порядкѣ въ мысляхъ… А хорошій, добрый баринъ.

Были у Якушкина добрые пріятели и среди простаго народа, по большей части среди буфетчиковъ въ трактирахъ или приказчиковъ въ винныхъ погребахъ. Имъ онъ отдавалъ иногда на храненіе, боясь потерять, тѣ гроши, которые заработывалъ литературнымъ трудомъ. Именно гроши, ибо Якушкинъ писалъ мало и рѣдко. Онъ садился писать только тогда, когда уже негдѣ было занять, и между тѣмъ являлась настоятельная нужда купить сапоги или очки.

— Очки разбилъ вчера, а денегъ нѣтъ… Купить не на что. Дѣлать нечего, надо садиться завтра писать что нибудь на очки. Писать то я и безъ очковъ могу, а вотъ въ даль ничего не вижу. Видите, всего одно стекло въ очкахъ… Одно-то тутъ, а другаго нѣтъ.

Это были первыя слова Якушкина, съ которыми онъ отнесся ко мнѣ при первой нашей встрѣчѣ у В. С. Курочкина. Мы стояли около стола съ закуской. Я взглянулъ ему въ лицо. Въ очкахъ его дѣйствительно не было одного стекла.

— Вѣдь вы меня знаете? спросилъ онъ.

— Какъ-же… Вы Павелъ Ивановичъ Якушкинъ.

— Ну, вотъ… А вы тоже въ «Искрѣ» пишете?

Я сказалъ свою фамилію и прибавилъ:

— Да, и помѣстилъ нѣсколько маленькихъ разсказовъ.

— Знаю, читалъ. Вы водку пьете?

— Пью.

— Ну, такъ выпьемте.

Черезъ десять минутъ онъ мнѣ говорилъ уже «ты». И это всѣмъ такъ, что съ нимъ знакомился. Такъ мы съ этого дня на ты съ нимъ и остались.

— Пробовалъ сегодня Васьки Толбина [1] очки надѣть, опять началъ Якушкинъ объ очкахъ. — Пробовалъ, но не подходятъ. Я близорукъ, а у того очки не для близорукихъ… Тотъ только для писанья надѣваетъ. Вѣдь я думаю за полтину одно-то стекло вставятъ? спросилъ онъ меня и, не дождавшись отвѣта, прибавилъ: — есть у меня одинъ знакомый очечникъ въ Пассажѣ… Развѣ къ нему пойти?.. Пилюля еще надо въ аптекѣ купить…

— Развѣ вы нездоровы?

— Да доктора говорятъ, что катаръ у меня. Я ляписъ принимаю. У Курочкина-бы взять денегъ, да я ужъ у него и такъ много взялъ, рублей десять взялъ… И то записывать надо… Пѣсни есть у меня псковскія, мужицкія… отличныя пѣсни, новые… Да пѣсенъ онъ не беретъ. Къ Некрасову стащить, но къ тому двѣ пѣсни не стоитъ таскать. Надо подкопить. Вотъ что… Поди-ка сюда…

Онъ отвелъ меня въ уголъ, взялъ за пуговицу сюртука и спросилъ:

— Ты теперь при деньгахъ? Если при деньгахъ, то дай-ка мнѣ немножно взаймы.

Денегъ тогда у насъ, у литературной братіи, очень мало бывало. Гонораръ былъ очень скудный. Я, впрочемъ, тогда служилъ въ одной частной конторѣ и получалъ все какое маленькое жалованье. Мнѣ почему-то казалось, что Якушкину требуется сумма, покрайней мѣрѣ въ двадцать пять рублей, хотя онъ и говорилъ, что «немножко», а потому я отвѣчалъ, смутившись:

— Какія-же у меня деньги? Откуда?..

— Такъ таки ничего и нѣтъ?

— Да вотъ всего три рубля.

— А мнѣ только рубль надо. Мнѣ на очки и на ляписъ. Я отдамъ. Чего ты боишься? Я всегда отдаю… Я твердо помню, когда у кого беру.

— Господи! Да я не изъ-за этого… Я думалъ, что вамъ больше требуется, отвѣчалъ я, сконфузясь, схватился за кошелекъ и предложилъ Якушкину даже два рубля.

— Нѣтъ, мнѣ только рубль… Полтинникъ на очки и полтинникъ на ляписъ. Больше не возьму… За полтинникъ одно стекло въ Пассажѣ непремѣнно вставить. А вотъ сяду работать, напишу что нибудь, такъ и новыя очки себѣ куплю.

Въ послѣдствіи я узналъ, что Якушкинъ, нуждавшійся всегда, болѣе пяти рублей никогда ни у кого и не занималъ.

Уплачивалъ Якушкинъ свои мелкіе долги замѣчательно честно. Надо удивляться, какъ онъ ихъ помнилъ. Когда онъ получалъ сразу какой нибудь кушъ за свои статьи (кушъ этотъ, впрочемъ, рѣдко превышалъ 50 p.), то онъ сейчасъ же бѣжалъ платить свои долги. Вмѣстѣ съ долгами онъ отдавалъ и на храненіе оставшіяся у него отъ уплаты долговъ деньги тѣмъ же лицамъ, отъ которыхъ онъ пользовался кредитомъ. Онъ былъ положительно какой-то безсребренникъ и не любилъ имѣть при себѣ денегъ, опасаясь, что онъ ихъ потеряетъ или что ихъ у него украдутъ, что, при его слабости къ спиртнымъ напиткамъ, было всегда возможно. Если у него оставалось отъ уплаты долговъ рублей двадцать, напримѣръ, то онъ дѣлилъ ихъ части на три, на четыре и отдавалъ въ трое, четверо рукъ. Такъ, я помню Якушкинъ отдавалъ деньги на храненіе своему пріятелю и общему знакомому всей тогдашней пишущей братіи, Свириденкѣ, который былъ приказчикомъ въ книжномъ магазинѣ Кожанчикова. Хранились подчасъ его деньги (5–6 р.) и въ Палкиномъ трактирѣ у буфетчика, а также и у буфетчика ресторана Еремѣева на Невскомъ. Деньги хранились въ трактирѣ, а Якушкинъ ходилъ туда и «запивалъ ихъ и заѣдалъ», какъ онъ выражался. Приходитъ онъ, напримѣръ, въ Палкинъ трактиръ, выпьетъ, закуситъ и спросить буфетчика:

— Много ли теперь у тебя моихъ денегъ осталось?

— Четыре рубля и сорокъ копѣекъ, Павелъ Иванычъ.

— Ну, ладно. Такъ ты помни.

Вечеромъ опять заходилъ. Опять выпьетъ и закуситъ.

— Много ли моихъ денегъ осталось?

— Три рубля, девяносто копѣекъ.

Когда же все было «заѣдено и запито», то онъ уже пользовался кредитомъ.

Любимими мѣстами пребыванія Якушкина въ часы досуга были: Палкинъ трактиръ на углу Невскаго и Литейной, погребъ Набилкова на углу Невскаго и Владимірской и небольшой ресторанчикъ Зеста — въ деревянномъ домикѣ, нынѣ сломанномъ, на площади Александринскаго театра. Впрочемъ, эти мѣста любили посѣщать и всѣ писатели первой половины шестидесятыхъ годовъ, какъ сборные пункты, какъ мѣсто свиданій другъ съ другомъ. Поэты, какъ покойные Кроль, Мей, Шевченко и др., писали тамъ иногда свои стихи. Въ Палкиномъ трактирѣ и въ ресторанѣ Зеста были даже особенныя рюмки, которыя назывались Якушкинскими. Это были очень большія рюмки. Нерѣдко можно било слышать, что обычные посѣтители названныхъ ресторановъ такъ и приказывали слугѣ:

— Принеси ты мнѣ Якушкинскую рюмку водки.

Якушкинъ не имѣлъ своей собственной квартиры, ходилъ всегда съ паспортомъ въ карманѣ и жилъ то у одного пріятеля, то у другаго. У пріятелей онъ и статьи писалъ. Это былъ въ полномъ смыслѣ Діогенъ, по своей нетребовательности, но у Діогена все таки была бочка, былъ вначалѣ и сосудъ, изъ котораго онъ пилъ, а у Якушкина и бочки и сосуда не было. У него было только плохое русское платье, которое онъ носилъ на себѣ. Покойный Некрасовъ пробовалъ пріучить Якушкина къ квартирѣ. Поручилъ кому-то нанять для Якушкина комнату, уплачивалъ за эту комнату въ счетъ гонорара за статьи, уплачивалъ квартирной хозяйкѣ и за обѣдъ, но Якушкинъ, насколько мнѣ помнится, совсѣмъ не жилъ въ своей квартирѣ.

— Пописать бы надо. Вонъ сапоги худые… Хоть на сапоги бы написать… Да не знаю у кого написать, — сказалъ онъ мнѣ разъ.

А я зналъ, что въ это время для него была нанята комната Некрасовымъ.

— Да что-жь ты у себя-то? спросилъ я.

— Не люблю я у себя… Ну, что я тамъ буду… Я одинъ. Я не люблю одинъ… Я боюсь… Жутко какъ-то… Я не привыкъ.

Страхъ этотъ дѣйствительно былъ у него. Онъ не любилъ одиночества, не любилъ ночевать одинъ въ комнатѣ. Это былъ безъотчетный страхъ вслѣдствіе разстроенныхъ нервовъ, а нервы были разстроены вслѣдствіе пагубной страсти.

— Работай у меня, — предложилъ я ему.

— У тебя неловко… Ты живешь съ матерью, съ братьями, съ сестрами. Тамъ у васъ Ноевъ ковчегъ: чистыхъ по парѣ и нечистыхъ по семи паръ. У Васьки Толбина — комната мала… Да и нельзя тамъ работать — напьешься сейчасъ… Онъ цѣлый день пьетъ и я могу соблазниться Я соблазнюсь, а онъ не удержитъ. А когда я работаю, то я пью понемножку. У Василья Степаныча (Курочкинъ) отлично бы работать, тамъ квартира большая и комнатъ много, но меня Наталья [2] не любитъ и вонъ гонитъ, разсуждалъ Якушкинъ. — Нѣтъ, я лучше къ Свириденкѣ… У него тамъ въ каморкѣ, за книжнымъ магазиномъ сяду и попишу… Свириденко меня и отъ водки удержитъ.

Въ книжномъ магазинѣ Кожанчикова, въ каморкѣ Свириденки былъ написанъ и «Великъ Богъ земли русской» — лучшее произведеніе Якушкина. Это, какъ извѣстно, радъ разсказовъ изъ временъ первыхъ дней эпохи освобожденія крестьянъ. Якушкинъ долго не зналъ какъ озаглавить разсказы. Сначала онъ назвалъ ихъ «Воля».

— Большую штуку пишу. «Воля» называется, разсказывалъ онъ всѣмъ у Курочкина, въ одно изъ воскресеній.

Потомъ я слышалъ отъ него, что онъ называлъ свои эти же самые разсказы «Освобожденіемъ» и горевалъ, что растерялъ нѣкоторые листы изъ рукописи.

— Листики растерялъ, листики — вотъ въ чемъ горе! говорилъ Якушкинъ. — Ходилъ читать Высотѣ [3], выпили тамъ и потерялъ. Надо поискать. Кажется, читалъ и козаку… Надо и туда сходить.

У Якушкина былъ какой то знакомый козачій офицеръ, большой его пріятель. Онъ жилъ гдѣ-тo на Моховой и Якушкинъ очень часто пребывалъ тамъ. Отъ него я то и дѣло слышалъ о козакѣ.

Впослѣдствіи я узналъ отъ Свириденки, что утерянные листики такъ и не нашлась. Якушкинъ и не возобновилъ ихъ, онъ даже, какъ говорили, и не окончилъ своихъ разсказовъ. Рукопись была сдана въ редакцію «Современника» безъ конца и безъ названія. Названіе «Великъ Богъ земли русской» дали разсказамъ, если не ошибаюсь, въ редакціи «Современника», кажется, даже самъ Некрасовъ. Некрасову очень понравились разсказы. Онъ не считалъ Якушкина за особенно даровитаго, а потому, по прочтеніи рукописи, многимъ говорилъ:

— Прелестная вещь, батенька… Просто не вѣрится, чтобъ это написалъ Якушкинъ.

Тоже самое высказывалъ и В. С. Курочкинъ, послѣ напечатанія рукописи въ «Современникѣ».

— Славные разсказы и ловко сгрупированы. Даже и не похоже на Якушкина. Когда онъ ихъ успѣлъ слышать и какъ могъ запомнить.

Нѣкоторые эпизоды изъ «Великъ Богъ земли русской» намъ, знающимъ Якушкина, были и раньше извѣстны. Онъ разсказывалъ ихъ въ разныхъ кружкахъ, сообщалъ даже отъ кого и самъ ихъ слышалъ. Пока они не были имъ оформлены, онъ носилъ ихъ въ видѣ замѣтокъ, написанныхъ карандашомъ на мелкихъ грязныхъ клочкахъ, часто даже на внутренней сторонѣ цвѣтной картузной бумаги отъ папиросъ, на спинкахъ трактирныхъ обѣденныхъ карточевъ.

Видѣлъ я впослѣдствіи у Свириденки, въ книжномъ магазинѣ Koжанчикова, и листки рукописи уже оформленныхъ разсказовъ «Великъ Богъ земли русской». Листки были исписаны чернилами съ большими помарками и вставками. Листки эти были вырваны изъ приходо-расходной книжки въ восьмушку писчей бумаги и были въ графахъ, разлинованныхъ синими и красными чернилами. На нихъ-то и писалъ Якушкинъ.

— Вѣдь вотъ неряха какая! — говорилъ Свириденко. Ну, чтобы ему спросить у меня бумаги, а онъ взялъ и вырвалъ листки изъ моей книжки, куда я записываю пожертвованія. Вѣдь, даже съ моими записями вырвалъ. Мнѣ теперь и не разобраться. Развѣ на память все упомнишь? Забылъ книжку на конторкѣ, а онъ подхватилъ ее, да и вырвалъ оттуда листки. Ужь не мало я ругалъ его за это. Но вѣдь къ нему, какъ къ стѣнѣ горохъ. Важная, говорить, вещь. Будутъ деньги, такъ я тебѣ новую книжку куплю. Самъ неряха, думаетъ, что и другіе должны быть неряхами.

Здѣсь я долженъ сказать, что покойный Свириденко, имѣя массу знакомыхъ среди учащейся молодежи и интеллигенціи, заходившей въ книжный магазинъ порыться, посмотрѣть и купить литературныя новинки, сбиралъ съ нихъ пожертвованія и на бывшій тогда въ большомъ ходу воскресныя школы, и на поддержку бѣдныхъ студентовъ… Вотъ изъ этой-то записной книжки, гдѣ записывались пожертвованія, Якушкинъ и вырвалъ листки для написанія на нихъ своихъ разсказовъ «Великъ Богъ земли русской».

Въ какомъ видѣ рукопись была сдана въ редакцію «Современника» — мнѣ неизвѣстно.

1884