Традиционный сбор

Все получили это сообщение. Но не одним и тем же способом. И не от одного и того же лица.

Вина лежит на мне. Это я созвала эту встречу. Самое примечательное здесь то, что члены моего собственного кружка не задали мне ни одного вопроса. Мы встречаемся каждый год на карнавале в Брюсселе. Это уже давно традиция. То, что наша договорённость совпала с традиционным сбором, казалось, никому не помешало. Только Александр забеспокоился и, как водится, взвился до потолка.

Я знакома с Александром уже двадцать лет. Бессчётное число раз мы преобразовывали мир, мы мечтали, конструировали и планировали. Но ни разу не обожгли себе пальцы. Уже тогда мы рассматривали себя как бойцы за правое дело; мы совсем не хотели бороться за несбыточные мечты. Мы были неумолимы и неутомимы, часто разочаровывались, но никогда не признавали себя побеждёнными. Мы пробовали себя в «Экологической борьбе за эволюцию» и прилагали все силы, чтобы найти равновесие между традицией и технологией. Мы примыкали к группе «Сыновья атома», которая посвятила себя тому, чтобы реабилитировать науку и её плоды. Мы работали на стройплощадках солидарности и на альтернативном сборе винограда; даже первый «Солнечный урожай» в Томбукту не обошёлся без нас. Воодушевление Александра никогда не ослабевало. Два года в Брюсселе мы строили свою жизнь бок о бок, как брат и сестра.

После того, как он уехал, мы хоть и продолжали регулярно видеться, но времени у нас уже было меньше. Каждый год на карнавале мы всемером встречались. Четверо мужчин и три женщины наряжались в маскарадные костюмы и слушали музыку. Каждый из нас был страстной личностью и любил отклоняться от всякой нормы. Я жила в Брюсселе и была антропологом; наш друг из Тулузы умел колдовать с числами; манерная Ханке из Берлина изучала органичную архитектуру; Томас из Копенгагена, знаток психотропных средств, называл себя скорее знахарем, чем врачом; Насер из Сети, англо-пакистанец, обожал марихуану и считался компьютерным фриком; Ян из Амстердама любил музыку, был отличным диджеем и владел студией звукозаписи. И последняя, но не по значению: Ниам из Корка, безумная лётчица, полная бездонных страстей, хрупкая и неотразимая…

На время карнавала мы были неразлучны и кочевали с одного празднества на другое…

На первом из ежегодно повторяющихся событий нас, как обычно, лишь пятеро: Насер и Александр слишком застенчивы для традиционных послеобеденных походов в хаммам и примкнут к нам позднее.

В турецкой бане тихо. Помещение для отдыха кажется после горячих ванн чудесно прохладным. Ханке беспокойно спит, ей, наверное, снится Тао, и этим она будит меня. Мой протестующий стон, в свою очередь, будит мягко улыбающегося во сне Томаса. Мы на цыпочках удаляемся в чайную комнату.

Его общество меня немного гнетёт: мне иногда недостаёт чувства такта, а Томас уж больно чувствителен.

— Ну, Манон, великий староста кружка, говори — для чего созван этот традиционный сбор?

— А я уже недоумевала, когда же ты наконец спросишь об этом. Я хотела бы воспользоваться суматохой карнавала, чтобы подготовить проект «Конституция».

Томас побледнел.

— Ты шутишь!

— Ещё никогда в жизни я не относилась к чему-нибудь с такой серьёзностью.

И так далее. Томас вне себя. Буря разразилась; сегодня вечером будет ещё хуже. Тем не менее он тоже мечтает, как и я, о единой расе всех людей. Это большой шаг, который имел в виду Армстронг, грандиознейший проект всех времён, конец эпохи: великое объединение.

Когда сообщество впервые вышло на контакт со мной, я тут же позвонила другим. Мы говорили и плакали от радости и надежды. Существовала огромная сеть, которая охватывала весь земной шар; мужчины и женщины, работающие только на одну цель: объединить человеческое племя, принимая во внимание все различия и особенности. Как мы могли устоять против такого?

Сегодня вечером мы все соберёмся у меня перед официальным началом карнавала. Но праздновать встречу, вместе есть, демонстрировать наши костюмы и бесконечно рассказывать — всего этого на сей раз не будет.

Я знаю, что этим решением — именно сейчас запустить проект «Конституция» — я стронула лавину. Уже несколько месяцев об этом велись более чем жаркие дебаты. Некоторые за. Другие против. Конечно, есть и такие, кто колеблется и не может принять чью-то сторону. Если у меня получится, назад пути не будет. После этого достаточно будет нажать кнопку, чтобы завоевать мир.

Томас всё ещё дуется, когда мы приходим ко мне домой. Он сдержан и молчалив. Никто не осмеливается с ним заговорить. Александр и Насер ждут нас перед входом в дом. Теперь отступать некуда. Переступив через порог, Ханке насмешливо улыбается; настал момент истины.

Все осторожно рассаживаются и поначалу подчиняются обычному порядку. Но вскоре забывают про него, чтобы продемонстрировать независимость и с самого начала прояснить свою позицию. К счастью, квартира большая.

Проект «Конституция» существует уже несколько лет и тесно связан с большим сообществом. Как и многие другие, я рассматриваю его лишь как первый этап. Речь идёт о референдуме, который предстоит провести по всему миру. При этом будут использоваться все электронные вспомогательные средства: предстоит исследовать и оценить мнение каждого, кто сможет воспользоваться этими средствами. Вопросы просты и однозначны. Есть лишь один выбор: либо Да, либо Нет. Один клик — и ответ тут же в сети. Все результаты будут собираться в огромных банках данных. Ещё один клик — и ООН, Евросоюз и Интер-Американская Конфедерация будут в состоянии перепроверить легитимность опроса. Только представьте себе это чудо: во всём мире каждый мобильник, каждый компьютерный почтовый ящик, каждый банкомат, каждый общественный терминал и каждая панель управления игрового автомата ставит вопросы, вопросы, вопросы…

Я убеждена, что мы должны решительно взяться за дело. Но если я не в состоянии убедить даже моих братьев и сестёр… Если я не могу убедить шестерых, как я справлюсь со всем человечеством?

Я вполне отдаю себе отчёт в своих иллюзиях. Я знаю те ветряные мельницы, против которых сражаюсь, но мне хочется бросить хотя бы песчинку в большую и слаженную машинерию этого мира. Всё должно начаться с шёпота, который, в конечном счёте, завершится громким рёвом.

Единая человеческая раса, судьба человечества — это всего лишь звучные слова для очень простого идеала. Объединение человечества вне всяких общественных структур, общие ценности, согласие во всём мире. Безмерная нежность планеты к примирённому с самим собой человечеству. Так выглядит моя излюбленная мечта, мой ультимативный фантом: заняться любовью с миром, разделить с ним радость и волшебство сознания и жизни…

Александр открывает огонь:

— Ты расставила нам ловушку, Мэн. Это было неправильно.

— Ты очень хорошо знаешь, что теперь, здесь и сейчас, — самый подходящий момент начать операцию. Не надо притворяться обиженным.

Горячность нашей перепалки заставила остальных замолкнуть. Ниам уронила свой стакан.

Александр наконец отбросил свои страхи в сторону.

— Извини, Манон. Попробуем вести себя как цивилизованные люди.

— Именно этого я и хотела.

Ханке, как всегда, сыграла роль посредника.

— И каковы же твои аргументы? Говори, не мучай нас…

В её взгляде всегда чудится ирония. Извиняющимся жестом я перебиваю её; я просто обязана принять меры.

— Подожди. Первым делом мы должны установить основные правила нашего разговора. Если мы этого не сделаем, то быстро погрязнем в мелочах, вы это сами знаете. Правила просты и вам давно известны. Каждый может изложить свою точку зрения так, чтобы его не перебивали. Каждая точка зрения уважается без всяких Но и Если, поскольку ни один из нас не присваивал себе право на истину. Тема сегодняшнего вечера всех нас задевает за живое; несмотря на это, мы должны постараться, чтобы она не лишила нас рассудка. Независимо от того, говорим мы или слушаем, запрещены удары ниже пояса, равно как и переход на личности. Давайте все попытаемся сохранять спокойствие, но если кто-то из нас слишком увлечётся, никто не должен оскорблять его…

— Мэн, ты серьёзно считаешь, что это необходимо?

Ян неисправимый оптимист. Он не в состоянии представить себе, что мы можем не прийти к единству. А ведь в мире звуков гармония часто возникает из дискорданса, из взаимопроникновения слоёв.

— Я хотела бы всё сделать правильно. Я думаю, это очень важно…

Первое сражение я выиграла. Все смотрят на меня с благожелательными улыбками. Напряжение снизилось до терпимого уровня. Но у меня от страха до сих пор в желудке спазмы. Я поворачиваюсь к Александру. Я точно знаю, что он воспринимает всё это отстранённо. Мне больно, что я, может быть, теряю своего лучшего друга.

— Собственно, я даже не знаю, имею ли я право участвовать в этом проекте…

Томас бледнеет. Насер выпрямляется в знак протеста. Но Александр жестом успокаивает их:

— Дайте мне сказать. Я не знаю, есть ли у меня право участвовать в этом проекте, поскольку я не убеждён, что ещё верю в идеалы, на которых он базируется.

Когда он говорит, это всегда оказывает одно и то же действие. Его глаза искрятся; его эмоции становятся ощутимы, и он умеет заразить ими других. Он просто притягателен, он завораживает нас. Но сегодня я его боюсь.

— Я хотел бы объяснить вам мою сдержанность, это мой долг перед вами. Я считаю, что современная жизнь убивает наше многообразие, а прогресс разрушает самое ценное, чем мы обладаем: нашу индивидуальность.

Все уважительно молчат. К моему страху примешиваются нежность и осторожность.

— Я знаю, звучит довольно абстрактно. Но это меня глубоко беспокоит. Это же и мешает мне, поскольку у меня такое впечатление, что я вас предаю. Но я просто не верю больше в то, что судьба человечества — большое единое племя. Я также не думаю, что мы предназначены для того, чтобы взаимно принять друг друга и перемешаться. Когда мы нашли друг друга, мы потеряли нашу неповторимость и задохнулись в недостатке индивидуальности. Ведь мы делали не что иное, как взаимно влияли друг на друга, заражались друг от друга и всё больше теряли себя. Колонизация всё это чётко проделала. Принцип неопределённости Гейзенберга применим к людям точно так же, как и к элементарным частицам. Даже с самыми изощрёнными мерами предосторожности этот процесс уже не поддаётся ни остановке, ни торможению. Точно так же, как и вы, я долгое время считал, что мы могли бы спасти то, что нам осталось, если бы пожертвовали различиями в пользу сходства. Но теперь у меня больше нет ни малейших сомнений: одного только знания о существовании другого достаточно, чтобы разрушить наше многообразие.

Посмотрите хотя бы на нашу группу. Мы знаем друг друга так давно, что уже стали похожи друг на друга. Но нам всё равно приходится устанавливать правила перед тем, как что-то обсудить. Мы замечаем, что малейшие разногласия причиняют нам боль. Как раз сегодня вечером мы чувствуем это особенно остро. Я действительно не могу сказать, разделяю ли я ещё идеалы, которые так много лет объединяли нас. Я не знаю, перенесу ли я распад нашей группы и смогу ли устоять перед соблазном распада. Мы непременно хотим быть похожими. Мы слишком остро нуждаемся в том, чтобы остальные шестеро соглашались с нами, имели такую же систему ценностей и поддерживали нас во всём. Я и сам, любя, с радостью попался бы в эту ловушку, и пусть бы меня брали голыми руками. Но всё же представьте себе на минуточку, что́ всё это значит в планетарном масштабе… Я бы никогда не простил себе, если бы всё-таки принял в этом участие. Я не могу ратовать за то, что разрушает последние богатства…

Запал Александра лишает меня рассудка. В его обвинительной речи столько огня, столько боли. У Ниам в глазах стоят слёзы. Ян чего-то застыдился, но не так сильно, как Насер. Томас заворожённо слушает. Я ещё никогда не видела Александра таким раскрытым. Его решение пугает меня. Мой друг хочет удалиться от мира. Мой брат хочет отречься от людей. Я чувствую себя потерянно и хватаюсь за руку Яна. Тот крепко сжимает мне ладонь, встаёт и обнимает меня. Александр тоже встаёт. Он продолжает:

— Так многое уже стёрлось из нашей памяти. Каждый день исчезает какая-то традиция и забывается какой-то миф. Мне это тяжело, так с какой же стати я должен прилагать к этому и свои усилия? Я уже давно решил посвятить свою жизнь сохранению и спасению того, что считаю бесценным наследием человечества: культур, истории, обрядов, ритуалов веры, выражения наших различий. Я хочу попытаться создать искусственный интеллект, в котором хранились бы наши мифы. Целую сеть искусственных интеллектов, которая на века сохраняла бы индивидуальность каждого отдельного народа, когда-либо жившего на Земле. Мне больно, что стольких вещей уже никогда не увидеть. Я знаю, что моя борьба обречена на поражение и что мои искусственные интеллекты — может быть, единственное, что останется от человеческого многообразия. Но в вашем проекте я не хочу участвовать.

Он умолк, опустив голову. И потом снова — последний рывок:

— Мне очень жаль, Насер, Томас, я просто не могу. У вас наверняка есть другие аргументы, и ваши основания могут быть гораздо весомее моей, очень личной, точки зрения. Я прошу прощения.

Он угас в полном смысле этого слова. Его чувства подавили его. Мы все молчим. Никто не осмеливается заговорить. Александр стоит один. Мы, остальные, тесно сгрудились. Нам ясно, что он не хочет, чтобы к нему прикасались. Он скрестил на груди руки. Он очень бледен.

Верная Ниам ломает лёд, разбивая свой стакан. Хрустальный звон всех вспугнул и разрядил атмосферу. Она твёрдо заявляет:

— Теперь я скажу.

Мы удивляемся. Она поправляет подушку и садится между моими коленями. Мы с Яном держим её за обе руки.

— Итак, я начинаю. Мне не понадобится много времени, по крайней мере, мне так кажется. Я уж точно не так непреклонна, как Александр, но я должна освободиться от груза кое-каких вещей. Для тебя, Александр, традиции — самое большое богатство человечества. С этим я не согласна. В твоём уравнении есть несколько неизвестных. Особенность всех традиций — изменяться, попадать в забвение и снова возрождаться, когда это входит в моду. Со временем, в руках других людей они приобретают новое лицо. Так же ежедневно рождаются новые формы веры и новые традиции. Как я восхищалась благодарственной молитвой Чипа и Дейла их великой святой Игги Поп! Прекрасно придумано! Традиции умирают, но одновременно рождаются новые. Кроме того, нельзя не признать, что некоторым традициям было бы лучше умереть на благо человечества. Таким, например, как ритуальное обрезание клитора у девочек. Для меня это вообще преступный ритуал, его нельзя возрождать снова. Убийство новорождённых, чтобы держать под контролем резкий рост населения, нечто по-настоящему ужасное, хотя найдётся пара-тройка аргументов и за это. И традиции шариата, который наказывает супружескую неверность побиванием камнями, а воровство — отрубанием руки, я тоже не считаю хорошими. И есть ещё много других обычаев, которые прямо-таки оскорбительны для моего представления о справедливости и для моего здравого смысла.

Если бы я не знала тебя, Александр, мне бы, наверное, стало дурно от твоего монолога. Я бы подумала: уж не из фашистских ли речей ты почерпнул свои аргументы? Но я знаю тебя. Я знаю, что тебе дорог каждый человек и каждая культура на земле. Тем не менее, я должна тебе сказать, что ты, на мой взгляд, демонстрируешь менталитет музейного хранителя. Раньше ты боролся на стороне «Сыновей атома», ты приветствовал модерн, святую эволюцию и знание. Ты поддерживал их по мере сил, ты был счастлив, что мир изменяется, что знание распространяется, что общество начинает жить более осознанно. Ты выступал за личную ответственность и обязательства граждан. Ты выходил вместе с нами на демонстрации против того, что было плохо. Я знаю, что сегодня у нас больше нет доступа ко многой важной и полезной информации, и очень сожалею об этом. Мне не нравится общее понижение уровня, которое, несмотря на все принятые нами меры, влечёт за собой глобализация. Но после того как движение уже запущено, после того как мы больше ничего не можем сделать, кроме как запереть целые народы за стенами, чтобы положить предел тому, что ты называешь опасностью заражения, мы должны изменить нашу тактику и предпринять новую атаку. Но на сей раз более осознанно и с более широким участием.

Проект «Конституция» прежде всего поставит мир перед знанием его реальностей и сходств. Референдум — это род вируса, который должен контрабандой внедрить в людей сознательность. Референдум создаст новые идентичности и новые различия. Он должен, так сказать, стать предупредительным выстрелом, который снова приведёт в действие весь механизм. Источник всех мифов таится в жизни, Александр. Не надо препятствовать дальнейшему вращению колеса. Я лично твёрдо убеждена в том, что есть сила, которая от начала времён побуждает нас снова найти изначальное племя, преобразовать его и вновь основать. Мы родились для того, чтобы стать единым народом без границ и без наций, многообразным народом, который будет в состоянии сотворить рай. Мы живём с ощущением вины двадцатого века и с сознанием наших пределов. Но даже в рамках отпущенных средств и возможностей мы всё же должны выполнить нашу задачу. Мы обречены иметь дело с этим миром — наблюдать его, описывать и чувствовать — не будучи в состоянии когда-нибудь его действительно постичь. Наша цель — великое единение, истинное возрождение. Оно неизбежно, но мы склонны к нетерпению. Давайте же дадим эволюции хороший толчок вперёд.

Когда она смолкла, стало понятно, что ей необходимо отдышаться. В глазах её стояли слёзы, щёки были влажными. Всё это время мы держались за руки. Мужественная, милая Ниам! Ханке встаёт и идёт к нам через комнату, чтобы тоже обнять нашу рыжеволосую.

Александр приносит из кухни чай.

— Итак, я нахожу, что в этой традиции есть и кое-что хорошее! — заявляет Томас, которого все эти излияния развеселили. — Что меня удивило больше всего в твоём решении, Мэн, так это твой выбор в пользу референдума. В Бельгии референдумы противозаконны, и для этого есть свои основания. Нет ничего более противоречивого и вредоносного. Даже швейцарцы уже отказались от такой формы принятия решений. Объединение всех людей в одно племя так же близко моему сердцу, как и вашим. Но средства попасть туда выбраны неправильные. У меня нет желания всю ночь напролёт хлестать себя по ушам дискуссиями. Поэтому я постараюсь быть предельно кратким. Я всё ещё вижу себя борцом за изменения и эволюцию, однако цель не всегда оправдывает средства. С референдумом мы идём на большой риск. Мы ставим тем самым телегу вперёд вола. Хотя многие вещи являются общими для всего населения мира, но язык к этим вещам не относится. А если мы не в состоянии понять друг друга, то как же наши вопросы, как бы точно они ни были сформулированы, смогут произвести хоть малейшее впечатление? Мы никогда не сумеем гарантировать достоверность результатов, поскольку мы неспособны обеспечить однозначность посыла.

Я знаю, мы очень много времени потратили на то, чтобы отточить вопросы и преодолеть именно это препятствие. Но с референдумом мы подвергаемся риску создать конституцию двух классов. Мы выбрали английский, потому что это точный язык и на нём говорят почти во всём мире. Но в том-то и дело, что почти. Не каждый на нём говорит, не каждый его понимает, во всяком случае, понимает не обязательно одинаково. Я не верю, что мир готов к такому откровению. Тем не менее, я бы ни в коем случае не хотел, чтобы с этим проектом было покончено. Предлагаю немного отсрочить всемирное проведение проекта «Конституция». Мы могли бы начать его хоть сегодня ночью, но, пожалуй, стоило бы ограничиться западным миром. Или ещё лучше: нашей доброй старой Европой. Тогда у нас всё ещё будет достаточно времени заняться дальнейшей его проработкой и исправлением.

С этими словами он сел. Насер, казалось, оцепенел. На губах у Ханке всё ещё блуждала её улыбочка. Эта женщина на самом деле необыкновенная. Я не знаю больше никого, кто бы так умел скрывать свои чувства, при этом не подавляя их в себе. Большинство мужчин испытывают перед нею страх, и даже карнавальная юбочка, составленная из галстуков, срезанных у неё в Кёльне, мало способствует их успокоению. Но она над этим лишь посмеивается. Её это вообще не заботит.

Аргументы Томаса мне нравятся. После нашей размолвки в хаммаме я немного боялась его выступления. В конце концов, он там был не на шутку рассержен.

Больше никто сказать не вызывается. Насер и Ханке лишь молча переглядываются. Насер не знает, что добавить к сказанному. А Ханке неохота говорить. Наша берлинка принадлежит скорее к разряду молчаливых. Ян не находит слов, которые выразили бы его видения. Его коммуникационный посредник — музыка. Если все отказываются говорить, значит, наступает мой черёд.

Я беру себе ещё одну отсрочку: иду на кухню, вытряхиваю пепельницы, прихватываю новые напитки. Остальные смотрят, как я хлопочу. Они, блестя глазами, поднимают свои стаканы. Это знаменательный вечер. Я так боялась их предложений. А всё оказалось так спокойно и печально. Как похоронный ритуал. Многое бы я отдала за то, чтобы мне сейчас не нужно было говорить!

Ханке и Ян ничего не скажут. Они безоговорочно примкнут к моему решению; это мы уже обсудили. Насер, кажется, сговорился с Томасом. Он тоже хотел бы избежать «цивилизационного шока». Как было бы хорошо насладиться тишиной этого облегчения, но ведь я должна, в конце концов, замахнуться на большее. Ведь я же хотела столкнуть лавину! Ну, давай же, Мэн!

— Хоть мне и несладко признавать это, но вы все правы. И вы все неправы. Я уже поняла, что вы боитесь, — но чего? Того, что наш великолепный проект «Конституция» действительно может осуществиться? В реальности? Честно говоря, я не думала, что вы так наивны.

Они все утомлены и не перебивают меня.

— Неужто вы действительно верите, что нам дадут возможность дойти до конца? Дадут нам развернуться? Вы что, всерьёз верите, что результаты нашего опроса кому-то для чего-то пригодятся? Ах, как я вас люблю! Сегодня ночью в Интернет-кафе на Вифлеемской площади я нажму на кнопочку и запущу гулять по сети вирус. Множество людей будут ломать голову, получив нашу весть. Несколько газет сообщат об этом. Но это уже было. И если даже событий последует чуть больше, это всё равно не более чем шалость глупых юнцов. Даже если всё будет развиваться так, как мы это предвидели, поход к урне — единственно легитимная форма выборов. Но поскольку на нас смотрят почти как на террористов, даже в этой форме нам будет отказано.

Я, конечно, понимаю, мы все мечтаем о том, чтобы изменить мир, но ваша реакция показала мне, насколько серьёзно мы уже относимся к себе. У нас нет никакой легитимности, у нас нет власти, и мы никого не представляем, кроме как самих себя. С чего вы взяли, что правительства вдруг ни с того ни с сего позволят нам изменить мир по нашему усмотрению? Наша единственная сила состоит в том, чтобы заставить людей задуматься. Проект «Конституция» не изменит облик мира за один день, но он изменит нескольких людей. Наших сторонников прибавится. Вдобавок у нас на руках будут результаты самого обширного опроса всех времён. Невообразимое количество информации, которую мы сможем положить в основание нашей борьбы. Мы не изменим мир тем, что зададим несколько вопросов, даже если мы сделаем это сенсационным образом. Но мы сможем воспользоваться сенсационными средствами, чтобы прозондировать мир и узнать его лучше.

Проект «Конституция» — наш троянский конь. С системой, которую мы поставили на ноги, мы проникнем всюду. Это одна из наилучших осуществлённых и защищённых хакерских атак всех времён. Мы исхитримся прорваться, мы поставим перед людьми несколько этических вопросов. Одни люди ответят на них, другие — нет. Но все их увидят. И задумаются над ними. Томас критиковал язык нашего опроса. Двусмысленность — это суть языка. Два человека, говорящих на одном языке, выросших в одинаковой социокультурной среде и учившихся одному и тому же, зачастую не понимают друг друга, потому что придают одним и тем же словам различное значение. Абсолютно точная коммуникация просто-напросто невозможна. Большинство учёных дают определения своим идеям и растолковывают свой словарь, прежде чем приступить к дебатам или к изложению своих теорий. Какой бы язык мы ни выбрали, нас никогда не поймут в полной мере. Зато мне нравятся другие аргументы, которые привёл Томас, и я за то, чтобы последовать его инициативе и для начала обратить проект только на Евросоюз. В ЕС мы имеем дело с более или менее гомогенным обществом, чьи история и культура некоторым образом сходны.

И всё же я должна вам объяснить, почему я выбрала именно европейский карнавал, чтобы приступить к проекту «Конституция». В нашем проекте я заметила несколько ошибок и думала о том, как их обойти, не упуская из виду первоначальные цели. Но чем больше я об этом думала, тем ирреальнее и утопичнее казался мне весь замысел. Гораздо ирреальнее и утопичнее, чем мне бы хотелось. Правда, помимо нашей цели, я поняла, какая бесценная информация попадёт нам в руки в виде ответов на наши вопросы. Как антрополог, я не могла устоять перед этим. Мне настолько не терпелось получить результаты, что я подумала вот о чём. Если присмотреться, то бросится в глаза, как мы сложны. С помощью прогресса мы открыли реальность, наука обрушила на нас сомнение, а с революцией мы обрели право на счастье. И между делом нажили личную индивидуальность. Власть государства над нами становилась тем незначительнее, чем меньше мы нуждались в нём, чтобы удовлетворить наши потребности и желания.

Естественно, всё ещё существует некая ностальгия. Традиции Александра. Застой просто даёт человеку более высокую защищённость, чем перемены. Перемены содержат в себе неизвестное, переменам присущи сомнения. Традиция даёт уверенность. Она укоренена и оправдывает нормы, которые сама же создала, она препятствует размышлениям и позволяет не брать на себя ответственность. Но все мы знаем, что эволюция неотвратима. Когда машина уже запущена, её никто и ничто не остановит. В нашем праздном обществе нормы становятся нонконформистскими. Каждое поколение ставит под вопрос предшествующее; технология довершает остальное. Иногда кто-то теряет при этом почву под ногами. Общество индивидуальностей ещё не очень старо. Мы тоже знаем его не очень хорошо. Но оно принципиально изменило наше представление о реальности. Психология, социология, этнология и антропология постепенно разрушили все бастионы реальности. Менталитет Запада радикально изменился. Мы знаем, что мы существуем, мы знаем, что, несмотря на все различия, мы похожи, мы знаем, что мы все равны. Человек имеет своё место в мире, равно как и любое другое живое существо. Человек несёт некую ответственность перед этим миром. В конце концов, самого себя определяешь через возможности выбора, которые тебе предоставляются. Но на самом деле у тебя никогда не было выбора…

На этом месте я заставила их улыбнуться.

— Мы паломники сомнений. Мы не в состоянии примкнуть к господствующей доктрине, хотя соблазн велик. Общество — это пространство, где мы можем вновь обрести друг друга, пространство, которое мы построили тем, что познакомились и научились друг друга уважать. Это пространство, где мы пытаемся жить в гармонии с другими. Это пространство, которого так боится Александр, пространство, в котором накапливаются наши сходства. Мы строим это пространство благодаря нашему истинному самопознанию, но и благодаря глубокому познанию других. Если мы ожидаем, что другой признает нашу реальность, мы должны признать и его реальность. И я желаю этого для всего человечества. Я не говорю, что я хочу создать это, поскольку вряд ли для этого хватит одной-единственной жизни. Я хотела бы выявить тождественность людей. Я хотела бы открыть им, что их связывает, не задевая того, чем они хотели бы остаться или стать.

Глаза у всех сияли. Я вздохнула с облегчением.

— И если честно, Томас, эта твоя идея… Я не понимаю, как я сама до этого не додумалась. Проблематика культур всегда мне мешала, и ты, наконец, раскрыл мне глаза. Осуществить проект сперва в ЕС означает отступить на один шаг, чтобы лучше взять разбег. Начать с малого, никого не обидеть, но дать о себе знать. В спорах сегодняшнего вечера речь шла об идеализме и осторожности. И хотя победила осторожность, это вовсе не означает поражения идеализма. И это хорошо. Правда, мы не услышали ни Насера, ни Ханке, ни Яна, а уже через полчаса начнётся карнавал. Ну что, двигаемся?..