Трамвай

Засиделись за картами далеко за полночь, игра шла интересная, и я забыл о времени, впрочем, как и всегда забываю о нем, когда в компании приятелей играю в преферанс. Плечи и шея затекли, я откинул голову назад, чтобы немного размять затекшую шею, и тут очередной бой часов заставил меня обратить внимание на большие старинные часы моих друзей – стрелки показывали без пятнадцати час.

Я опешил: неужели мы столько сидим за игрой, ведь я пришёл к ним в шесть, сразу после работы. Друзья мои – милая семейная пара, знакомая мне уже больше десяти лет – решительно воспротивились моему желанию покинуть их; хозяйка дома тоном не терпящим возражений, объявила, что она постелит для меня на диване в гостиной; я прекрасно высплюсь, пообещала она, чуть смягчив тон и открыто, доброжелательно улыбаясь мне. Я поблагодарил, и сославшись на то, что рано утром ко мне должны зайти по неотложному делу и отменять этот визит теперь уже поздно, засобирался домой. Попрощавшись с друзьями и их соседом по лестничной площадке, нашим постоянным партнёром в карточной игре, я вышел из гостеприимной квартиры. На улице меня обдало холодом, шёл снег, и вскоре я почувствовал, что ночной мороз довольно крепок. Я вжал голову в плечи, поднял воротник пальто и торопливо зашагал по хрустящему под ногами снегу, в душе вовсе не надеясь встретить хоть какой-нибудь городской транспорт, который мог бы меня подвезти к дому. Но вопреки моим пессимистическим ожиданиям, не успел я прошагать и ста метров от дома своих приятелей, идя вдоль трамвайных рельс по середине мостовой, как неожиданно тихо нагнал меня трамвай и гостеприимно, с лёгким шипением распахнул свои двери почти передо мной. Оказывается, тут была остановка, на которую я никогда до сего момента не обращал внимания. Светящийся вагон трамвая весьма соблазнительно и уютно выглядел в холодной тёмной ночи, и я не стал долго раздумывать над тем, что останавливается этот трамвай не так уж близко от моего дома и немалый путь после поездки придётся мне пройти пешком. Выбирать, однако, не приходилось: такси на улицах не было ни одного, да и в такой снегопад вряд ли какой таксист согласился бы подвести меня в нагорную часть города. Я вошёл в вагон трамвая и мельком осмотрелся. В вагоне там и тут сидели всего четыре пассажира, но и их было много для такого времени ночи; трамвай был последний, очевидно, разбросав нас, поедет в парк, а в последних трамваях в нашем городе редко когда увидишь пассажиров, особенно в зимнее время; в последние несколько лет город уже к десяти вечера словно вымирает, почти ни души на улицах.

Я сел и некоторое время бездумно глядел в окно на усиливавшуюся метель на улице. Было хорошо и уютно сидеть так у окна в светлом вагоне трамвая, зная, что скоро приедешь домой, отдохнёшь, ляжешь в чистую, тёплую постель… хотелось спать, стук трамвайных колёс, несколько смягчённый слоем снега на рельсах, убаюкивал, приятно расслаблял, и я даже не заметил, как задремал, а вслед за тем впал в глубокий настоящий сон…

Проснулся я оттого, что вдруг сквозь сон почувствовал неладное, тревога пронзила меня, я раскрыл глаза, встряхнулся, огляделся вокруг, даже приблизительно не зная, долго ли спал. В вагоне по-прежнему сидели те же четверо пассажиров, за задёрнутой грязной занавеской кабинки чувствовалось присутствие вагоновожатого. Трамвай стоял, и мне почему-то показалось, что стоит он уже довольно долго. Я подождал с минуту – не поедет ли? – и громко спросил:

– В чём дело? Почему стоим?

Четверо мужчин, к которым я не очень конкретно обратился, только глянули на меня, один неопределённо вяло махнул рукой, ясное дело, никому не хочется разговаривать, время позднее, все спать хотят. Из-за занавески из кабины высунулась взлохмаченная голова вагоновожатого. Он сразу нашёл глазами меня, задавшего вопрос, и сообщил бесцветным голосом:

– Рельсы занесло, проехать нельзя.

– Как, то есть?.. – заволновался я. – Что вы такое говорите? Как, то есть, нельзя проехать? Что же нам делать? Не можем же мы до утра сидеть тут… – говоря всё это, я растерянно оглядывался на других пассажиров, словно ища в них сочувствия и поддержки; те, однако, хранили каменное молчание.

– Ну, почему до утра… – лениво отозвался вагоновожатый, снова спрятавшись за занавеску и, судя, по ставшей вдруг невнятной дикции его, что-то активно жевал. После паузы, верно, прожевав кусок, он более внятно, но по-прежнему не очень убедительно прибавил:

– А если хотите, тут у меня есть лопата, – он ненадолго затих, закопошился, звякнул чем-то и продолжил:

– Даже две есть. Если хотите, можете расчищать путь. Я понемногу поеду…

– Расчищать путь?.. – мне показалось, что я ослышался. – Как это – расчищать путь?

– А что в этом особенного? – уловив в моем голосе оскорбленные нотки, обиженно отозвался он. Помолчал и после продолжительной паузы спросил:

– А вы что предлагаете? За вас никто это не сделает… Или топайте пешком.

– И в самом деле, – решил я. – Я лучше пешком пойду.

Я поднялся и, бросив взгляд на неподвижные фигуры четырех мужчин в вагоне, пошел к передней двери. Вагоновожатый услужливо дернул рычаг и дверь, пыхнув, открылась. Холод рванулся мне навстречу, обдал лицо, развеял окончательно остатки сна, и я вышел в ночь. Двери за мной тут же закрылись. Но… Боже, что это? Я в ужасе огляделся кругом. Везде, насколько глаз хватало, простиралась заснеженная темная степь, чуть поодаль неясно проступало пятно то ли рощи, то ли небольшого леса – разглядеть подробно невозможно. Я стал как вкопанный, ухватившись рукой за наружные дверные поручни трамвая, будто боясь, что стоит только выпустить их из рук и трамвай может исчезнуть, а я останусь среди этой огромной ночной степи. Нелепость мысли, подобно сонным видениям, заползшей мне в голову, – отрезвила меня немного, заставила отцепиться от поручней, чтобы не показаться смешным (хотя бы самому себе), и я пошел по глубокому снегу вперед, к носу трамвая, всмотрелся: рельсы, и на самом деле, были покрыты толстым слоем снега. Кажется, – метель усиливалась, во всяком случае, тут, на открытой местности, холод был гораздо сильнее, чем в городе. Снегопад делал слой снега, покрывавший рельсы, еще толще. Потолкавшись таким образом на морозе, я подошёл к двери трамвая и постучал, поздно поняв всю нелепость своего жеста – человек стучится в дверь трамвая, как в квартиру – в нормальных условиях подобный жест вызвал бы, по крайней мере, улыбку, но в том-то и дело, что находился я далеко не… Я застучал еще сильнее, кулаками. Тут дверь распахнулась, громко зашипев, и среди глубочайшей тишины в степи этот звук, столь обычный в городских условиях, показался мне нереальным, до того он плохо вписывался в место и время, в которых я очутился. Однако, оказалось, что дверь открылась не для того, чтобы впустить меня, а для того, чтобы выпустить одного из четырех пассажиров, оказавшегося в последствии очень суетливым и нервным субъектом, несмотря на то, что в трамвае ему легко удавалось поддерживать настроение всеобщей вялости и безразличия. Субъект, спускаясь по ступеням, сунул мне в руки одну из двух лопат, что держал под мышкой и сердито, торопливо заговорил: