Трехлапая

Еще вчера было морозно, мела поземка, тоскливо ныли провода на столбах над шляхом, а сегодня с утра снег обмяк, ветер утих, и серые вороны громким криком извещали о наступлении тепла. В пойменные леса и придонские степи пробирался март.

Пара волков рысцой уходила в пески, где в оврагах, заросших цепким боярышником, волчицы рожали потомство. Молодая самка трусила впереди, за ней следовал матерый. Они вышли к ручью, который уже в нескольких местах промыл лед и густо синел между белыми берегами. Волчица остановилась. Матерый понял, что его подруга хочет напиться. Он поднялся на бугорок. Волчица осторожно спустилась к ручью, ткнулась мордой в ледяную воду, долго пила не отрываясь. Утолив жажду, она выбралась к матерому, и волки снова затрусили след в след. Путь предстоял долгий.

По безлюдной степи они шли и днем, торопясь в глухие места. Спустились в низину, где снег был мягким и глубоким. Идти стало тяжелее, они свернули на санный след, который вел к остожыо. Здесь сильно пахло зайцами. Молодая волчица несколько раз трогала носом ямки следов и, не замедляя бега, направилась от остожья к пашне. Она знала, что косые в это время ложатся недалеко от мест жировки.

Старая зайчиха всю ночь кормилась на этом остожье и перед утром, тяжело переваливаясь, проковыляла через пашню и улеглась под вывороченный плугом ком земли. Тяжелой стала зайчиха, утомилась и крепко спала. Тепло, наступившее после гулких морозов, притупило чуткость, она не слышала легкого хода волков, но волчица почуяла еле струившийся запах уснувшего зверька. Она замедлила равномерный бег. Матерый тоже насторожился. Волчица подошла к пашне. Она оглянулась на него, как бы спрашивая: «Чуешь?» А зайчиха спала. В ее чреве что-то толкалось и шевелилось. Она тоже собиралась стать матерью. Старый волк выдвинулся вперед и несколько в сторону. Волчица, не видя жертвы, метнулась в борозду, но зайчиха лежала чуть дальше, чем она ожидала, и, разбуженная, выбросилась с лежки. Матерый в три прыжка настиг ее. Зайчиха вскрикнула… Старый волк отдал ее подруге. Та торопливо, с хрустом, ела. Матерый стоял в стороне, ждал. Как бы в награду волчица оставила ему голову и лапы. Он хрупнул оставленное, похватал окровавленный снег и снова затрусил вслед за ней.

Они вышли на поле и остановились. Впереди лежала торная дорога. По ней тянулись подводы с лесом. Днем проскакивать людное место звери не стали. Свернули в бурьян и, утоптав лапами податливый снег, улеглись на дпевку.

Когда засинели сумерки, волки перешли дорогу, обогнули уже притихшее село, направились по чуть прихваченной морозцем дороге к свинарнику. Оттуда тянуло дымом и густым запахом свиней, и там, в оконце сторожки, мерцал огонек. Волки прислушались. Собачонка, бежавшая от свинарника, наткнулась на них, испугалась, с визгом и лаем покатилась назад. Матерый было взял с места, но волчица тихо рыкнула, и он осадил назад. Убежавшая собака голосила у сторожки, кто-то вышел, стал успокаивать ее… Опасаясь встречи с людьми, волки свернули с дороги на речку, спустились на вздувшийся лед и двинулись вдоль берега. Пройдя по льду с полкилометра, они вышли на отлогий берег и вновь остановились. Волки знали, что в этом месте зимой выбрасывали павших свиней. Чуть тянувший ветерок донес тяжелый дух падали. Волчица долго принюхивалась, стараясь разобраться в запахах, но человека не учуяла, а за последние сутки съестное попадалось нечасто, и голод пересилил осторожность. Волки бесшумно обошли скотомогильник. Было тихо, мерцали звезды, да в селе изредка взлаивали собаки. Волчица, шедшая впереди, вновь уловила кислый запах, ткнулась носом в примерзший снег и поняла, что его все-таки издает след человека. След был старый, и это ее успокоило. Волки медленно приблизились вплотную к яме. Волчица первой набросилась на еду. Она жадно хватала, перегрызая кости, и глотала, глотала, стараясь насытиться. Старый волк стоял поодаль и, охраняя подругу, ждал своей очереди.

Здесь волки не раз кормились в лютые январские ночи. На открытый разбой, чтобы добыть свежатину, они не решались, потому что в последнее время, когда они трижды врывались в загоны, то всякий раз один и тот же человек появлялся мгновенно, как из-под земли. Гремели выстрелы, зверям удавалось уйти без царапины, но они были напуганы.

…Не одну ночь просидел сторож дед Трофим у скотомогильника, но ни разу не видел волков и, не надеясь на удачу, а, скорее, по привычке, подремывал в скрадке. Сквозь дремотное забытье он вдруг уловил какой-то хруст, открыл глаза: прямо перед ним стоял волк. Стараясь не делать резких движений, дед Трошка навел стволы на лопатку зверя, нажал крючок. Молнией метнулось пламя, резкий раскат выстрела вспорол тишину. Старый волк подпрыгнул и бесформенным обмякшим комом сполз в яму к волчице. Та вымахнула наверх. Вдогонку вновь блеснул огонь, и мимо с визгом что-то пронеслось, дробя в крупу смерзшийся снег. Не разбирая дороги, волчица уходила все дальше и дальше в лес.

Утро она встретила в заросшем овраге. Новое место пугало, потому что она пришла сюда одна. Забравшись на отлогий склон, улеглась на куче прошлогодних листьев, задремала. Иногда она вздрагивала, открывала глаза и пристально всматривалась. Буйно таял снег. По дну оврага булькал поток. Комья подмытой земли шлепались в мутную воду.

Когда щедрое солнце пригрело ей бок, волчица сквозь сон почувствовала, как в ее теле забилась, задвигалась новая жизнь. Она поднялась. Во рту появилась сухость. Волчица под кустом похватала серый осевший снег, осторожно выбралась по скользкому склону наверх и двинулась на поиски логова для щенков.

В туманное утро апреля у нее появились дети. Волчица долго лежала в широкой пещерке. Лизала их и подсовывала носом к соскам. Волчата прилипали к ним и затихали. К полудню ее стала донимать жажда. Волчица встала, и сразу же зашевелились, расползаясь, щенки. Она сдвинула их носом в кучу, лизнула, успокаивая, и только после этого вылезла наружу. От яркого света и свежего воздуха у нее закружилась голова и тошнота подкатила к горлу. Волчица пересилила минутную слабость, осмотрелась и двинулась вниз по оврагу к ручью. Туман рассеялся, но было пасмурно и влажно. У ручья в кустах она снова остановилась, понюхала воздух и, убедившись, что все спокойно, вышла на берег. Оставлять щенят одних на продолжительное время она не могла и потому, напившись, заторопилась в логово. Волчата, учуяв мать, запищали. Она быстро легла, подвинула их к себе и заснула.

Вечером поднялся ветер. Зашумели деревья, закапал дождик. Волчица вылезла наружу, спустилась к тропе. Почти сутки она ничего не ела. Матерый погиб, и забота о потомстве легла на нее одну. По тропе она вышла на торную дорогу и, не торопясь, потрусила к кордону. В лесу искать добычу в такую погоду без толку — волчица это знала. Все попряталось, укрылось, а у кордона не один раз случалось словить курицу, а однажды она даже стащила козу.

Волчица подошла к сараям. Оттуда пахло овцами, лошадью и еще чем-то незнакомым, но не человеком. Эти запахи вызвали такие спазмы в желудке, что волчица чуть не взвизгнула от боли. Она подошла к плетню, легко перемахнула через него и очутилась у клеток под навесом. Прислушалась. Где-то рядом звонко булькала капель. Тогда она осторожно подвинулась к клеткам. Обнюхала. За сетчатой стенкой забеспокоился зверек. Волчицу обуяла охотничья страсть, и она с яростью набросилась на клетку. Скребла ее лапами, хватала зубами, но достать добычу не могла. Волчица притихла, оглядываясь и соображая, что делать. Вдруг дверка клетки бесшумпо отворилась. Волчица от неожиданности отскочила, но, поняв, что произошло то, чего она добивалась, бросилась к клетке и лапами выволокла жертву. Кролик пытался вырваться, задними лапами больно ударил ее по шее, выдрав клок линючей шерсти, но она ловко схватила его за голову, давнула зубами. Кролик без звука затих. Волчица моментально слопала его. Принялась за другую клетку, потом за третью. Теперь она приспособилась легко открывать дверцы. Не грызла и не скребла сетку, находила вертушку, носом или лапой поворачивала ее, выгребала испуганного, забившегося в угол кролика и съедала его.

С первыми грозами пришел май. После теплых и обильных дождей наступила тихая погода. Лес преобразился. Овраг зарастал травой, а кусты терна и калины, зацветая, источали сладкий аромат, закрывали белым кружевом и тропу, и логово, и ручей.

Волчата росли быстро, требуя все больше пищи, и матери приходилось даже днем рыскать в поисках пропитания. Иногда она ловила молодых зайцев, мимоходом разоряла гнезда с яйцами мелких птиц, добывала мышей, ящериц, ничем не брезговала, но этого было мало. Волчица уходила от логова, кружила по окрестностям, стараясь охотиться подальше от него. Четыре рта одной прокормить было тяжело.

Один волчонок отставал в росте. Безжалостно отбрасываемый своими братьями от еды, скулил, ползал по пещерке, хирел. Волчица присматривалась к нему и однажды, резко вскочив, схватила его зубами за голову, выбросила из логова, а потом унесла подальше к молодой сосне и там прикончила. Волчонок был не жилец, своим визгом мог загубить весь выводок. Это понимала молодая мать. Она выкопала лапами небольшую ямку, сунула туда волчонка и чуть пригребла песком.

Дерзкие набеги хищника тревожили село, и дед Трошка решил выследить зверя. Он расспрашивал пастухов, бывал у лесников, но никто волков не встречал. Наконец лесник со Светлого кордона сказал ему, что однажды слышал сорочий стрекот у оврага. Кого длиннохвостые заприметили, он не знает, но кричали птицы по зверю.

На следующий день Трошка, размочив старые сапоги и постелив в них соломы, отправился на поиски.

Он жил один с тех пор, как в грозу погибла его жена. Дочери, давно вышедшие замуж, наведывались к нему, но свое нехитрое хозяйство он вел сам. Очень любил внуков, но они почему-то нечасто приходили. В свободное время плотничал, и вообще, от природы был мастером на все руки: хоть дом поставить, хоть сложить печь, отладить замок, хоть ведро оправить. Дед Трошка делал все быстро и на совесть, за что и уважали его на селе. Летом он сторожил бахчи, зимой охранял свинарник, а охотой и рыбалкой увлекался всегда.

К полудню охотник был на подходе к лесу и на песке заметил давний волчий след. Трошка остановился, определил, куда ходил зверь, и присел в тени кустов. Снял мешок, ружье, отцепил топор, поправил сапоги. Натруженные ноги ныли. Защелкал поздний соловей в стороне, в траве трещали кузнечики, в соснах пробовала голос кукушка.

Отдыхая, он вспомнил: лет пять назад забирал в этих местах волчат. Волки тогда почти перевелись, найти логово было большой удачей. А теперь снова расплодились серые разбойники.

Дед поднялся, хрупнуло в пояснице.

— Трещат кости, — проговорил старик и с сожалением прибавил — Пролетело времечко. Уж седьмой десяток кончается…

Притопнул ногой и полез в густые песчаные буераки…

В этот день волчице повезло, на поляне она наткнулась на зайца. В три прыжка она настигла его и, помяв до полусмерти, решила вернуться с ним к логову: волчата подросли и пора приучать их к охоте. Довольная, она весело трусила своей тропой, как вдруг учуяла что-то подозрительное. Волчица бросила полуживого зверька, стала осторожно обнюхивать землю, воздух. Гулявший в вершинах деревьев ветер доносил запах нагретой сосновой смолы, цветущего разнотравья и чего-то кислого, затхлого, залежалого. Волчица, втягивая воздух, никак не могла понять, что напоминает ей этот запах? Потом вспомнила ту страшную ночь, когда погиб матерый. Здесь прошел тот самый человек, убивший матерого, и она еще раз старательно обнюхала это место.

Волчица подхватила полуживого зайца и заторопилась к щенкам. Где-то далеко впереди застрекотала сорока. Сначала неторопливо, а потом почти без умолку. Волчица резко остановилась. Она не любила болтливую соседку, жившую в этом же овраге в зарослях терновника, но теперь ее предупреждение об опасности было кстати. Волчица перемахнула через ручей и скрылась в зарослях. Теперь она почти ползком пробиралась к логову и вдруг увидела человека. Волчица вскочила, хотела броситься на защиту щенков, но вспомнила ужас той ночи, выстрелы, смерть матерого и залегла. Человек подошел к ее норе и, положив ружье, топором расширил лаз, забрался в логово. Волчица выскочила на полянку, но страх снова загнал ее в кусты. Сорока, усевшись на сухую ветку, заметила волчицу, заверещала еще громче, но когда человек вылез из логова, стрекотнула не то с испугом, не то с удовлетворением и упорхнула.

Человек уложил волчат в мешок и двинулся вниз по оврагу. Волчица с отчаянием поняла, что делать ей здесь больше нечего. Затаившись, она пропустила старика вперед и медленно, стороной, пошла за ним. Открытые места переползала на брюхе, раздирая в кровь соски. Она не надеялась помочь щенкам, но материнский инстинкт заставлял безвольно, таясь, брести следом.

Человек шел не торопясь, иногда останавливался, оглядывался, словно искал кого-то. Волчица в это время замирала. Целая стая мошек серым облаком вилась вокруг ее морды, но она не шевелилась, боясь выдать себя. Вдруг человек положил мешок на землю, пнул ногой волчат, они зашевелились и запищали. У волчицы сжалось сердце. Она приподнялась и жадно смотрела, что будет дальше. Человек еще раз заставил заскулить щенков, не оглядываясь, поспешно ушел в кусты. Волчица рванулась к мешку, но у выхода на поляну остановилась. Она не понимала, почему человек, забравший из логова ее детей, здесь вдруг бросил их, а сам скрылся.

Дед Трошка, укрывшийся в кустах, знал, что волчица следит за ним, и навел двустволку на мешок. Волчица видела, как шевелились в мешке ее дети. Жалость и ярость кипели в ней. Она вымахнула на полянку к щенкам, но из кустов бухнуло. Что-то больно ударило ее в бок, потом бухнуло второй раз. Острая боль пронзила лапу. Волчица упала, затем вскочила и, прихрамывая, заковыляла в кусты, все дальше и дальше от этого страшного места.

Вечером, когда где-то на болоте надсадно кричали лягушки да дыркали коростели, волчица вылезла из зарослей папоротника и направилась к озеру. Ныла распухшая лапа, саднил бок. Волчица осторожно вошла в воду. Прохлада немного остудила пылающую лапу. Волчице стало легче. Тогда она легла и стала пить. Потом волчица встала, медленно вылезла на берег, осторожно, чтобы не тревожить раны, отряхнулась и кружным путем вышла к своему логову. Нашла след человека, унесшего ее волчат, дохромала до места, где ее сильно хватануло по боку, остановилась, обошла стороной поляну, вновь вышла на постылый след и попрыгала на трех лапах за ушедшим стариком. К полуночи она была у моста. Тут, постояв в раздумье, повернула назад. Не отсосанные соски набрякли и болели.

На дневку она ушла в пески. Там, под бугром, в зарослях краснотала, долго отрывала яму. Потом, лежа в прохладе, зубами выжимала сгустки крови и языком зализывала кровоточащие ранки.

День тянулся нескончаемо долго, а когда наконец солнышко закатилось, жара спала и синяя дымка тумана окутала лес, волчица выбралась из своего укрытия. Размялась, медленно вышла к речке. Со звоном ее облепили комары. Волчица поспешно напилась и снова побрела к яме. В песках комаров было меньше, и в полудреме она провела всю ночь.

Через две недели раны на боку зажили, а лапа болела только при быстрой ходьбе.

Поздней ночью волчица оказалась у речки и порысила вдоль берега. Дул легкий ветерок.

На западе, пока еще очень далеко, вспыхивали молнии приближающейся грозы. Волчица добежала до того места, где речку разделил на два рукава высокий зеленый остров. Здесь стояли низкие сараи, и ветерок доносил оттуда запах кроликов. Волчица прошла дальше и там, где невысокие камыши редели, переплыла протоку. Осторожно выбралась на берег, осмотрелась и медленно двинулась из-под ветра к крольчатнику. Наученная горьким опытом, она не торопилась, дважды обследовала сараи и, убедившись, что людей нет, смело приблизилась к забору. Прыгать через ограду не стала. Тронула лапой калитку, та без скрипа открылась. Во дворе было тихо. Только усилившийся ветер посвистывал в щелях дощатого забора. Волчица прошла под навес, где разместились клетки. Она уже знала, как открывать их. Нашла вертушку, ткнула ее лапой, дверца открылась. Волчица спокойно управилась с одним длинноухим, потом с другим — и так до тех пор, пока не наелась. Хлынул дождь, и волчица направилась к протоке. С рассветом она была уже далеко в песках.

Утром на ферме обнаружили пропажу кроликов. Долго ходили, искали следы, но дождь все смыл. На ночь оставили сторожа.

Прошло несколько дней, о краже забыли. Сторож с вечера, обойдя ферму, забирался в сторожку, ложился и спал до утра. И как-то, в пасмурную ночь, опять исчезло несколько кроликов. Сторож, древний дедок, ничего не видел и не слышал. После этого случая работники фермы стали дежурить сами, но стоило снять караулы, как вновь объявлялся неуловимый разбойник. И невдомек было людям, что волчица наловчилась, не обнаруживая себя, точно определять — можно или нельзя поужинать на крольчатнике.

Так продолжалось почти все лето. Приведенная сторожем собачонка, крепко напуганная волчицей, в первую же ночь сбежала и больше не пошла с дедом, как он ее ни уговаривал.

Казалось, против воровства были приняты все меры, но кролики продолжали исчезать.

Слухи об этом дошли и до деда Трошки. Он решил сам обследовать остров. Долго ходил вокруг фермы. Трава после дождей поднялась, и трудно было обнаружить хоть какой-либо след. И все-таки охотничье чутье подсказывало Трошке, что здесь по ночам орудовал зверь. Дед медленно прошел вдоль протоки, внимательно изучая берег. И там, где редели камыши, он заметил размытый отпечаток лапы. Трошка долго сидел на корточках, рассматривая его. Сомнений теперь не оставалось: кроликов таскает волк. В камышах охотник заметил тропку, ведущую к месту, где зверь переплывал речку.

Дед вернулся на крольчатник и объявил, что нашел вора, вернее, его следы. Работники фермы не очень-то поверили Трошке, им казалось невероятным, чтобы волк мог так ловко отпирать кроличьи клетки.

Дома Трошка достал капканы, протер их, подготовил и, погрузив в лодку, погреб к волчьей тропе. Там аккуратно установил капканы. Тяжелые обрубки дерева, которые на длинных цепях были прикованы к капканам, сунул в камыши и не спеша отплыл назад.

Дед Трошка хорошо знал волчьи повадки: рано или поздно зверь придет на свою тропу. Оставалось только ждать, а ждать Трошка умел.

В конце августа все чаще стали опускаться туманы, по утрам на травы ложилась обильная холодная роса. Уже не встречала волчица ни гнезд, ни слетков, которые летом легко попадали на зуб. Зайчата и те стали шустрее и научились крепко таиться.

Неудачи последних дней заставили ее на этот раз рано покинуть логово. Потемнело, накрапывал тихий, но холодный дождик. Волчица вышла из леса и направилась к стогам. Она промокла, и только размеренный бег согревал ее. У стогов ничего не добыла: ненастье и мышей загнало подальше в теплое сено. Тогда она быстро затрусила к острову. У своего перелаза через речку остановилась и, подняв голову, долго принюхивалась. Пахло только кроликами и дымом: сторож затопил печурку. Она еще некоторое время осматривала противоположную сторону. Сумерки сгустились, дождь сипел по камышам и воде. Где-то в вышине, пролетая, прокрякали утки, прокричала несколько раз выпь, и все стихло.

Волчица осторожно вошла в воду. Она хотела есть, а близость добычи ее торопила. Вода показалась более теплой, чем мокрая трава. Волчица смело шагнула вглубь, и в это время кто-то крепко вцепился в лапу. От неожиданности она подпрыгнула, стараясь выбраться на берег, но из камышей, шурша, что-то высунулось. От страха и боли волчица заметалась. Она несколько раз погрузилась с головой в воду, захлебываясь, чихая и кашляя, но лапа не высвобождалась. Чурбан, который ее напугал, уперся вдруг в берег и дальше не пускал. Волчица дернулась, пытаясь вырваться из капкана, но боль была так сильна, что заставила ее притихнуть на некоторое время. Лапа ныла. Волчица тихонько, по-собачьи, повизгивала, ее бил озноб. И вдруг она в ярости сорвалась с места, но намокший обрубок дерева был тяжел. С дикой злобой кинулась она на чурбак, забывая о боли, грызла его, набрасывалась на цепь, на капкан. Железо равнодушно позвякивало и не поддавалось.

Дождь усилился, задул ветер, зашумели камыпш. Тогда волчица сошла в воду и поволокла чурбак за собой. На глубоких местах погружалась с головой в реку. В одной заводи ее напугали взлетевшие дикие утки. Со страху волчица резко дернулась, пронизывающая боль обожгла ее. Она потеряла сознание, стала тонуть, но, очнувшись, выскочила на поверхность. Крутилась, рвалась, причиняя себе еще большие страдания. Выбившись из сил, успокаивалась и вновь тащилась вверх против течения.

Край неба на востоке побелел. Волчица выбралась на твердь у мостков бани, стоящей на отшибе от села. Держать лапу на весу с тяжелым капканом уже не было сил, она прилегла, и, положив на холодное железо голову, затихла. Кость лапы переломилась, и щемящая боль держала зверя как в тисках. До нее доносился рев коров, блеяние овец — село просыпалось. Волчица подняла голову и сквозь редкие заросли увидела, как по лугу гнали в село лошадей. Она еще раз попыталась вырваться. Понимая, что ее днем найдут и она погибнет, волчица вонзила зубы в лапу. И наконец освободилась от капкана. Долго лежала неподвижно, лизала обрубок, стараясь унять кровь.

Измученная, продрогшая волчица, поджав культю, уползла под баню, которая от вешних вод была поднята на сваи. Забралась в темный угол, где было посуше и лежали кучей опилки, свернулась клубком и, вздрагивая всем телом, погрузилась в болезненную полудрему. У нее начинался жар. Волчице вспомнилась прошедшая ночь, она дергалась, приходила в себя и чутко прислушивалась, но вокруг было тихо.

Утром после дождя дед Трошка, вычерпав из лодки воду, решил осмотреть свои ловушки. Он и раньше изредка к ним наведывался, но близко не подплывал. Издали видел, что чурбаки на месте, и поворачивал лодку назад. «Хитрющий зверюга, — думал он, — неужто новую тропу проложил? Да нет, давно не приходил за добычей. Спокойно на ферме». И медленно греб, всматриваясь в прибрежные заросли, но другого перелаза не находил, и это его успокаивало: все равно голод пригонит волка.

Но в этот раз Трошка заметил, что на тропе камыши изломаны. Он налег на весла. Одного деревянного обрубка старик не обнаружил. Дед направил лодку к берегу и проворно выскочил из нее. Следов от поволока на земле не было. Он прошел дальше от берега, надеясь на песке найти их. Дождь, шедший ночью, смыл все. Полоса песка была чистой. Дед остановился в недоумении. Капкана нет, вербового пня тоже, — значит, зверь попался, но где же он? Охотник вернулся к лодке и внимательно осмотрел отмель, но и тут, кроме изломанных камышин да мелких щепок, ничего не было. Трошка определил, что волк зубами грыз чурбак. Сомнений больше не оставалось — зверь в ловушке и где-то прячется.

Охотник прошел вверх шагов полтораста, внимательно осматривая заросли камыша и череды. По опыту он знал, что зверь может затаиться почти на чистом месте, а тут заросли. Потом Трошка спустился вниз по течению, но никаких следов волка и тут не было. Тогда он сел в лодку. Снял второй капкан. С трудом перевалил поволок через борт и тогда понял свою ошибку: чурбан намок и был слишком тяжелым. Зверь не мог с ним выбраться на берег, значит, ушел водой. Куда? Вверх? Вниз? Дед вылез на противоположный берег, тщательно осмотрел его, но и здесь ничего не заметил. Тогда он направился на ферму. Там его встретил сторож, сказав: «Спина, Трофим Яковлевич, всю ночь ныла. Не спал, а сейчас вышел на солнышко… А ты к нам зачем? Нет, у нас ничего не пропало. Волчок не приходил. Слава богу, давно не было». — «А на протоке ночью ты ничего не слыхал?» — «Дождь шумел, разве услышишь? — сторож поднял за козырек фуражку, с любопытством уставился на Трошку. — А что?» — «Зверь попал в капкан, да исчез», — ответил Трошка. «Как?» — сторож удивленно подался к нему. «Да так. Где-то в камышах сидит. Нужны люди. Я на лодке поплыву, а по берегу людям идти надо. Не выдержит, выдаст себя».

Трошка прошел во двор, а сторож заторопился за ним. Молодые работницы согласились помочь охотнику. Трое вызвались пройти по берегу, а одна уселась с ним в лодку.

Весть о том, что дед Трошка поймал волка, облетела село. Прибежали школьники. Внизу по течению обшарили все заводи и заросли. Побывали на островах. Но волка так и не нашли. Трошка думал, что зверь будет уходить по течению, боль заставит его идти так. Но он ошибся. Волчица ушла против течения.

Вечером к Митрофану, колхозному рыбаку и охотнику, мимоходом заглянул бригадир. Митрофан сидел на крыльце, закутавшись в шубу и натянув валенки. Последнее время его мучила лихорадка, подцепленная в молодости. Второй день Митрофан чувствовал себя лучше. Уж было собрался поставить сети на озере, чтобы добыть рыбы для бригады, которая и ночами молотила рожь, но жена отговорила, да и он сам понимал, что еще не окреп.

Бригадир долго не засиделся, а когда уходил, сказал, чтобы рыбачить и не думал, а уж если надоело быть дома, выходил бы к молотилке. Воды к стану подвезти — и то некому.

На другой день Митрофаи, наполняя бочку, заметил в заводи у бани темный предмет. Раньше он и не обратил бы внимания, а сейчас, после разговоров о волке, отложил черпак, привязал лошадь к дереву, пошел посмотреть, что это. В воде чернел чурбак. Митрофан видел у Трошки на втором капкане такой же. «Утоп волк! — мелькнула мысль. — Вот сейчас выловлю его — и с Трошки магарыч». Он поспешно вернулся к подводе, быстро снял обувь, штаны, потом, осмотревшись вокруг, стащил и рубаху. Осторожно ступая, побрел к деревянному обрубку. Митрофан, отдуваясь и вздрагивал, медленно приблизился к чурбаку. Тронул его рукой, но тот не сдвинулся с моста — держала цепь. Тогда, не обращая внимания на холодную воду, Митрофан шагнул вглубь и, нащупав рукой цепь, с усилием потянул на себя. Взмутив воду, показалась гирлянда водорослей, зацепившихся за капкан. Старик, ухватившись покрепче, быстро потащил находку к берегу. На мелком месте он поднял капкан и увидел зажатый между его дугами огрызок лапы. Старик от неожиданности выпустил из рук цепь, капкан булькнул. «Отъел лапу», — с испугом проговорил Митрофан, озираясь по сторонам, как будто волк находился где-то рядом и мог наброситься на него. Он поспешно выскочил на берег, торопливо натянул штаны, рубаху, быстро отвязал лошадь и, нещадно стегая испуганное животное, с грохотом покатил к стану.

Митрофан нашел Трошку, и оба охотника дотемна лазали по камышам и прибрежному бурьяну, но зверя так и не отыскали, даже намеков на лежку нигде не было. Усталые и расстроенные, уселись на крыльце забитой бани. Трошка сокрушался: упустить волка из капкана — это ж уму не постижимо! Целый день искал внизу по течению. Так и думалось: волку легче идти за обрубком дерева по течению, боль меньше тревожить будет. Ан нет, зверь ушел вверх, и так далеко, что даже не верилось. До войны дело было: в капкан попался матерый. Тащил поволок с версту, добрался до реки. С крутого берега сорвался чурбак в воду, так и плелся волк вдоль плеса вниз по течению, пока утром его не нагнал Трошка.

А волчица в это время лежала под баней. Сквозь сон ей почудился говор и страшный запах, которого она боялась. Трехлапая вскинулась, хотела уползти и снова от резкой боли потеряла сознание, что ее и спасло. Когда очнулась, люди уже ушли, все затихло, только где-то на бане, а может быть, на дупластой груше ухнул сыч, и вновь воцарилась звенящая тишина.

Теперь волчице пришлось таиться рядом с селом, чтобы выжить. Изредка по ночам она вылезала на водопой, мимоходом под старой грушей подбирала опавшие плоды, жевала их. Кружилась голова, и золотые искорки мелькали в глазах. Забывая про все, волчица ползала под деревом, находила груши, кое-как утоляла голод. К рассвету опять пряталась под баней. О другом промысле не думала: не было сил.

По селу ползли разные слухи, один нелепее другого: мол, видели волка, когда он в курятнике яйца ел, и цыплят ловил, и даже у детей хлеб отбирал. Эти рассказы злили деда Трошку. Он продолжал настойчиво искать зверя, но тот как в воду канул.

Волчица постепенно выздоравливала. Перестала кружиться голова, потом пропал озноб, лапа же болела по-прежнему. Есть хотелось даже во сне. Ночами она покидала свое пристанище, искала съестное на огородах, привыкая ходить на трех лапах. Рыскала в темноте, подбирала помидоры, но как только начинало светлеть, быстро уходила на место дневки. Баня не работала, волчицу никто не беспокоил, а она возле своего временного дома никогда ничего не брала.

Но однажды произошло событие, которое заставило ее покинуть убежище. Ночью трехлапой повезло: на берегу, у мостков, когда шла пить, вдруг причуяла уток. Ползком подобралась к ним. Утки, засунув клювы под крылья, спали, лишь старый селезень бодрствовал. И все же он проворонил хищника. Волчице достались две жирные крякухи. Она сожрала их вместе с перьями. Потом отправилась на облюбованный огород, закусила спелыми помидорами и к свету вернулась в логово. На полный желудок уснула крепко. И вдруг сквозь сон она услышала какой-то шорох. Открыла глаза и увидела собаку. Знала, что собаки ходят с людьми, и, затаив дыхание, замерла. Но дворняжка волчицу не замечала. У какой-то нерадивой хозяйки ей удалось стащить опаленную баранью голову, и теперь, под баней, она собиралась позавтракать. Выбирая местечко поукромнее, почти нос к носу столкнулась с волчицей. От неожиданности собака пискнула, бросила ношу и с визгом пустилась наутек. У околицы она остановилась, села и долго лаяла в ту сторону, где рассталась с лакомой добычей. И на другой день лаяла, и на третий, и волчица решила — надо уходить. Перед уходом она долго обнюхивала брошенную голову, но потом все же ее съела. Утром, когда волчица была уже далеко от логова, собака снова принялась лаять на видневшуюся вдали баню. О таком ее странном поведении кто-то рассказал деду Трошке. Дед сообразил, в чем дело, схватил свою двустволку и бегом бросился к околице, приласкал собаку. Та оказалась довольно смышленой, поняла, что от нее требуют. Повела деда к бане, но шагов за сто остановилась. «А ведь калека под баней!» — обожгла Трошку мысль, и он стал осторожно подходить к берегу, боясь раньше времени стронуть зверя. Собака вдруг осмелела, выбежала вперед и, обнюхав перед баней землю, с рычанием полезла под мостки. И тогда дед понял, что волк опять ушел. Он спустил курки, закинул ружье на плечо, побродил по берегу и там, на грязи, увидел отчетливые следы трех лап.

Прошел сентябрь. Отгорело бабье лето. Чаще задували ветры, сыпал мелкий дождь. Уныло становилось в лесу, неуютно. Теперь трехлапую все время тревожило одно — чем же набить пустой желудок.

Несколько дней кряду шел дождь, к вечеру он прекратился, утих и ветер. Похолодало. Волчица выбралась из своего логова, когда чуть сгустились тени. Она всегда обстоятельно осматривала из кустов берег озера, а уж потом выходила. Ее чуткий нос помимо запахов прелой листвы уловил запах вареной рыбы и картошки. Она определила место, откуда исходил дразнящий аромат пищи, и, приблизившись, увидела еще мерцающий костерок и человека, который, нагнувшись, что-то делал. Трехлапая присела, облизнулась и стала ждать, когда тот уйдет. Последние дни кроме кислых ягод терна да опавших лесных яблок она ничего не ела.

Человек притушил огонь, снял котелок и забрался в шалаш. Волчица полежала некоторое время, потом осторожно подошла к костру. Она ничего не нашла, кроме очисток от картошки да небольшой доски, на которой потрошили рыбу. Попробовала есть картофельную кожуру, но та была противной на вкус, волчица выплюнула ее, лизнула внутренности рыбы на доске. Слизь была горькой, — видимо, раздавили желчь. От этого до боли сжало челюсти и глухо заурчало в желудке. Тихо, стараясь не шелестеть, она подошла к шалашу. Человек зажег фонарь, и волчица видела, как он выбирал из котелка рыбу и присаливал. Она знала, что человек, ослепленный светом, не заметит ее в темноте, поэтому легла против лаза в шалаш и стала ждать. Человек, выбрав дымящуюся рыбу, отложил ее к самому выходу, — наверное, чтобы остыла, а сам, нарезав хлеба, принялся за уху. Волчица сначала наблюдала спокойно, но потом голодные судороги сжали глотку, а желудок так закрутило, что она вскочила и поспешно, не жуя, стала глотать рыбу, наблюдая за человеком. А тот с округлившимися от ужаса глазами кинулся в дальний угол шалаша, закричал и ударил ложкой по котелку. Волчица отпрянула, но, сообразив, что человек напуган, вернулась, доела рыбу, потом дотянулась до хлеба, вкус которого теперь хорошо знала, проглотила кусок. И, не спуская взгляда с кричавшего и мечущегося человека, попятилась. И еще долго слышала, как барабанил перепуганный человек, а потом в той стороне вскинулось зарево, освещая деревья и воду: человек жег костер.

В эту холодную ночь долго еще бродила трехлапая. Нашла кем-то спрятанную рыбу, торопливо ее съела и к рассвету, сделав круг, вернулась к своему логову. Волчицу тут никто не тревожил, а густые заросли кустарника укрывали от постороннего взгляда, холодного ветра и дождя.

Утром, когда чуть засерел рассвет, к Трошке прибежал Митрофан. Торопливо и сбивчиво рассказал о том, что его всю ночь гоняла трехлапая волчица и он не знает, каким чудом ему удалось спастись от ее клыков. Трошка резко перебил частившего без передыху Митрофана и бесцеремонно вытолкнул того из хаты. Он знал Митрофана, который мог наговорить со страху три короба небылиц, и знал повадки волков. Чтобы израненная и больная волчица гонялась за человеком, — такого не могло быть. Зверь тоже дрожит за свою шкуру. Конечно, голод мог заставить ее утащить что-нибудь, но нападение — исключалось.

В селе деду Трошке не давали теперь проходу. Он понял: добудет калеку — восстановит авторитет бывалого охотника. А не добудет — пиши пропало…

В этот же день огородами, чтобы его не видели, Трошка отправился к озеру. Он долго ходил по песчаному берегу, тщательно осматривал следы, но тут, кроме крестиков, оставленных лапками куликов, ничего не было. Нашел место ночлега Митрофана. Увидел золу от огромного костра, понял, что и в самом деле Митрофан всю ночь трясся от страха. Еще раз прошелся по берегу, тропинкой направился на дорогу к селу и здесь, на раскисшей обочине, обнаружил волчий след. Он вел в сторону от озера. Старик добрался до просеки и там след утерял. Тогда он вернулся на дорогу, нашел место, где зверь вышел на обочину. Доля правды в рассказе Митрофана была: трехлапая держалась у озера. Трошка еще несколько раз приходил сюда, пытаясь перехватить зверя, но, видимо, волчица перебралась на другой кормовой участок, и охотник с нетерпением ждал белой тропы. Он был уверен в успехе: по снегу трехлапая не уйдет.

В просветах среди деревьев уже мерцали звезды, туман выползал из лощины. Волчица спустилась в низину. Ее обдало холодом, она вздрогнула и прибавила шагу. Ночь сегодня будет голодная, и она, остановившись, долго нюхала воздух, но пахло только опавшими листьями да увядшим хмелем. Трехлапая постояла еще некоторое время и двинулась к берегу, и у самой кромки воды ее сердце вдруг учащенно забилось. Волчица, несмотря на свою хромоту, быстро юркнула в кусты и очутилась на значительном расстоянии от берега. Она опять уловила запах своего преследователя.

Волчица покинула озеро, так как боялась, что человек, который побывал здесь днем, обязательно вернется. Больше к озеру она не подходила, но заросшую лощину не покидала. После ночных странствий, сделав большой круг по тропинкам и чащобам, неизменно возвращалась к своему логову.

А дни и ночи были похожи друг на друга: то возвращалось ненадолго тепло, то тучи затягивали небо и сыпал мелкий противный дождик, то ветер выл и метался по лесу, то все утихало и в ночь легкие заморозки пробовали на ощупь и пожухлый лист, и настывшую в лужах воду, и воздух, делая его звонким и прозрачным.

Волчица опять ела ягоды терна, пробовала грибы, пыталась добывать зайцев, куропаток. Это иногда ей удавалось. Но голод терзал ее теперь постоянно. Как ни боялась она появляться у человеческого жилья, а все же однажды, медленно, с остановками, подобралась к кордону и долго лежала в придорожных кустах, наблюдая за ним. Во дворе мычала корова, люди разговаривали, визжал поросенок. Потом к дому подъехала подвода, залаяли собаки. Звонкий женский голос звал не вернувшегося с пастбища теленка. Волчица поняла: толку не будет — люди не скоро угомонятся, встала и кустами побрела к тропинке, которой когда-то уходила в пески к своему старому логову. На повороте тропинки стоял межевой столбик. Давно она тут не была. Волчица обошла его несколько раз, и тут до ее слуха донесся какой-то шум, она быстро нырнула в росшие неподалеку сосенки и там почти вплотную столкнулась с теленком. Испуганный внезапным появлением хищника, тот бросился наутек. Трехлапая, напрягая все силы, старалась догнать теленка, несколько раз почти настигала и наконец вцепилась тому в заднюю ногу. Теленок взмекнул, сумел вырваться, метнулся в противоположную сторону от кордона. Волчица обрадовалась: теперь-то он не уйдет, она закружит его, и хоть силы не те, но жертвы не упустит! И вдруг услыхала крики и топот. Попыталась еще раз повторить нападение, но люди уже выбежали на поляну. Израненный теленок бросился им навстречу, а волчица, резко тормознув, сильно ушибла обрубок лапы о пень, поспешно рванулась в заросли мелкого сосняка и на махах ушла подальше. Сердце ее колотилось, но вскоре возбуждение прошло, и она снова почувствовала сильный голод. Ничего не оставалось, как вновь идти к зарослям терна и собирать под дикими яблонями прихваченные первым морозцем плоды.

Всю неделю она ночью и днем искала пропитание. Наконец ей повезло у колхозной отары. Подобравшись к ней как можно ближе, трехлапая притаилась, не спуская глаз ни с овец, ни с пастуха, который стоял невдалеке, опершись на костыль. Когда рядом оказался небольшой валушок, она вскочила, овцы шарахнулись в стороны, но волчица быстро настигла жертву, схватила за ногу, потом за горло и, прижав к земле, подождала, пока валушок затихнет, потом перебросила его на спину и рванулась в заросли шиповника и низиной — в спасительный лес. Забившись в самую гущину, она бросила ношу и прислушалась. Далеко-далеко, видимо на поле, голосили люди, но это было уже не страшно. Голод последних дней заставил волчицу взяться за добычу. Она отрывала мясо огромными кусками и, давясь, глотала. И, отяжелевшая, медленно двинулась отдохнуть.

Люди прибежали к деду Трошке. Они возбужденно кричали, и тот с трудом понял, что от него хотят и в чем обвиняют. А обвинений охотник наслушался столько, хоть из села беги! Не сказав никому ни слова, Трофим собрался и ушел. Разыскал Митрофана и Прохора, рассказал им о своей затее: погонять с гончими трехлапую. Митрофан после встречи с ней у озера усомнился: а пойдут ли гончаки по волку? Не забоятся? Но Прохор возразил: «Они ведь не ты, — он намекнул Мптрофану на ту ночь, когда тот со страху и шалаш сжег. — Погонят втроем, да еще как, только держись!»

Сборы были недолгими. Через полчаса они с ружьями и с собаками на поводках торопились к месту, где скрылась трехлапая. Перешли через налитую осенними дождями музгу, обогнули мелкий ольшаник, еще не сбросивший лист. Здесь собаки прихватили след. Прохоров кобель, вздыбив на загривке шерсть, потащил хозяина, тот с трудом удерживал его. Трошкина Летка тоже забеспокоилась. Охотники остановились. После недолгого совещания Прохор остался с собаками, а Трофим с Митрофаном заторопились на номера. Митрофан довольно шустро пробежал до мостика через небольшую теклину, выбрался на опушку, где и укрылся в прибрежных таловых кустах, сторожа выход на пески, а Трошка, выйдя на просеку, поспешил к поляне у озера. Он думал, что пока льда нет, волчица из-под собак обязательно будет уходить на пески или по просеке в гущу за озеро. Если зверь пойдет в степь, в байраки, то там его встретит Прохор.

А насытившаяся волчица, не торопясь, тропкой шла к просеке на озеро. Когда она оказалась на полянке, ее остановил запах давнего врага. Она быстро вернулась в чащу и оттуда направилась в сторону песков, подальше от этого человека. Там, где он ей встречался, ее всегда подстерегала опасность.

Где-то в чаще попискивали синицы да с перерывами дробно стучал дятел. Волчица кустами медленно двигалась к пескам. Вдруг позади, где она входила в лес, раздался свист. Прохор давал знать охотникам, что собаки спущены. Волчица прибавила шагу. Тревога овладела ею. Через некоторое время она услышала какой-то слабый визг, затем — надрывный лай, который вскоре превратился в сплошной стон. Ей казалось, что от этого лая деревья вздрогнули, вытянулись, сбрасывая лист, насторожились. Волчица поняла: собаки напали на ее след. Она устремилась к опушке. При выходе на поляну остановилась. И когда хотела выскочить на чистое место, заметила какое-то слабое движение в кустах. Волчица резко свернула за деревья и краем глаза увидела, как ей наперерез побежал, пригнувшись, человек. Она юркнула в чащу, и сразу же грянул выстрел. Услышав его, собаки еще азартнее заголосили по теплому следу.

Уходить просекой за озеро, а затем вплавь через реку в заросшие байраки волчица боялась, там ждет ее враг, а бежать в поля не решалась, собаки висели на хвосте. Пытаясь их обмануть, густыми кустами вышла к берегу теклины. Она порядком устала, не раз ушибала обрубок лапы, и теперь он ныл. В одном месте, где теклина была не так широка, волчица вошла в воду. Холодная вода обожгла ее, но и освежила. Обрубок онемел, боль притупилась. Она прошла водой до поворота, где темнел бревенчатый мостик, вылезла на другую сторону и по дороге устремилась в чащу. Собаки скололись у воды, замолчали. Один выжлец вскочил в воду, переплыл и носился по берегу кругами, отыскивая след. Другие две собаки искали молча в чаще, не перескакивая теклины. Волчица по густым кустам направилась опять к выходу на пески. Она знала, что собаки у воды надолго потеряли след. Но вот опять они затявкали. Тогда волчица осознала, что песками ей не уйти: быстроногие преследователи скоро настигнут ее. Она резко повернула к спасительной теклине. Вышла на берег, снова забрела в воду, прошла ею до мостика, залезла под него и там, на мелководье, затаилась.

Собаки вылетели к воде разгоряченные, с красными языками, гамкнули несколько раз и замолкли. Тот же пегий выжлец перелетел через теклину, на ходу хватая воду, и закружил, отыскивая след. Другие носились по этой стороне. Временами они подходили так близко, что волчица хотела выскочить из своего укрытия. Сначала она не чувствовала холода, а потом стала мелко дрожать, лапы затекли, но она сидела не шевелясь. Собаки были близко. Волчица переменила позу. Потом послышались голоса. Подходили люди. Один перешел через мостик. Волчица слышала шум шагов над головой. Люди долго ходили вблизи, заглядывали под колодины, стучали по ним. Осматривали пни, ямы, но следа не находили. Потом, поговорив, взяли собак на поводки и ушли.

Волчица просидела под спасительным мостиком до сумерек. Озябшая, еле ступая на затекшие в ледяной воде лапы, она выбралась на сушу и, поминутно оглядываясь, двинулась тропкой на просеку и заковыляла к озеру, в заросли, которые не раз согревали ее и спасали от дождя. Там она долго ползала, каталась, вытирая шерсть, и, когда приятное тепло разлилось по телу, нашла погуще заросли куги и, свернувшись клубком, успокоилась, стараясь забыться, а с рассветом ушла за реку, в овраги.

Невеселыми возвращались охотники. Казалось, трехлапая под таким азартным гоном обязательно выйдет на стрелка. Оно так бы и случилось, если бы Митрофан не подшумел зверя.

Долго охотники шли молча, потом Прохор не выдержал, заговорил, оправдывая всех: «Так-то оно так, правильно ты, Митроха, сделал, что шумнул. Но если волчица вырвалась из оклада, то куда она потом скрылась — вот вопрос… Стой, ты! — гаркнул Прохор, придерживая выжлеца, который тащил хозяина в сторону. — …Прямо диво какое-то, словно в воздух поднялась. В жизни такого не было, чтобы мой Шайтан терял след. Митроха, а ты, может, волчицу зацепил? Или зверь так уж далеко был, что и картечь не достала?»

Митрофан откашлялся, польщенный доверием, проговорил: «А кто его знает, может, и достал…» и хотел еще что-то сказать, но его перебил дед Трошка: «Коли б достал, определенно мы б калеку застукали. Хоть и крепок волк на рану, а все ж с кровью осторожность теряет. Напропалую бы ломилась, таиться не стала, а то, ишь как, и нас, и собак провела. Может, и правда где в теклине залегла? Так мы битый час берег топтали, не могла улежать — вода сейчас как нож».

Когда подошли к селу, Трошка добавил: «Что теперь гадать? Обманула… Подождем белой тропы, по снегу не уйдет».

По домам разошлись задворками, чтобы не попадаться на глаза сельчанам.

Она долго ходила по незнакомым местам. Осваивалась. Блеснули первые настойчивые морозцы. Лужи покрылись звонким льдом. По ночам небо мерцало звездами.

Волчица бродила по полям и опушкам. Близко жилья человека не было, поэтому она и днем охотилась за мышами у стогов старой соломы. Кое-как подкрепившись, забивалась в густые бурьяны, свернувшись клубком, засыпала ненадолго. Голод донимал, и она вновь отправлялась на поиск.

На третьей неделе ветром донесло до нее запах далекого дыма. Дождавшись вечера, трехлапая затрусила в том направлении. Поздней ночью вышла к небольшому хуторку. У крайнего двора остановилась. Принюхалась. После недолгого раздумья волчица медленно пошла к серым в темноте плетням, за которыми виднелись крытые соломой низкие сараи. В плетне нашла дыру, осторожно пролезла на огород. Вновь принюхалась. Уловила запах овец. Обогнула загородку и вышла на баз. Густая шуба плохо грела отощавшее тело. Мучительно хотелось есть. Она подошла к двери закутка и потрогала ее обрубком лапы. Кол, подпиравший дверь, упал, волчица отскочила, дверь со скрипом приоткрылась, и спертый воздух приятно защекотал ноздри. Испуганные овцы с шумом кинулись в угол. Волчица влетела в загон и бросилась в кучу. Она в темноте подмяла первую попавшуюся жертву, с силой потянула на себя, овца упала, волчица проворно ухватила ее за горло, рванула — и та забилась в предсмертной агонии. Потом вторая. Временами трехлапая притихала, слушая ночь, но все кругом спало. Натешившись, потянула последнюю овцу и, не торопясь, ушла своим следом за хутор. И в низине, недалеко от дороги, плотно поужинала первый раз за последние три недели.

На другую ночь трехлапая вновь появилась у хутора. Спустилась в низину, где лежали остатки ее ужина, но, учуяв свежий запах человека, поспешила скрыться. Видимо, люди ждали ее здесь. Волчица обогнула хутор и там, где крайний двор примыкал к ручью, остановилась. Приметила на будущее баз, где лежали овцы, но нападать не стала. Подалась вниз по течению ручья. Там, напившись, убралась в густые заросли бурьяна. Есть не хотелось, и она решила отоспаться.

Потом она часто нападала на хутор. На нее устраивали облаву, но волчица уходила незамеченной и в отместку повторяла дерзкие набеги.

С утра небо затянуло серыми тучами. Холодный ветер посвистывал в голых прутьях кустарников. Вороны без крика проносились низом. Изредка срывались первые снежинки. Пастухи, верхом на лошадях, быстро гнали стадо бычков к лесу, хлопая кнутами, и молодняк, минуя балки, ходко семенил к лесным оврагам.

За последнее время волчица окрепла. Шерсть заблестела. Она раздалась теперь и выглядела мощным зверем. Не беда, что на трех лапах — волчица наловчилась и так хорошо бегать.

Вечером, когда стих ветер, она направилась к кордону, откуда неделю назад утащила козу. Вдруг трехлапая навострила уши, осторожно прокралась вперед и при выходе из бурьяна заметила лежащего на боку бычка. Из-под ветра подобралась к нему ближе.

Бычок рванулся, стараясь подняться на ноги, и почти встал, но передние ноги его подломились, и он снова завалился на бок. Волчица поняла — животное обречено. Опасаясь засады, вышла из балки. Кругом было пустынно, и, успокоенная, она вернулась к жертве. Бычок, подняв голову, поводил ушами. Он видел волка и старался защититься, но сил не было. Его целое лето преследовали неудачи: здоровый собрат пропорол ему бок, после чего бычок застрял в грязи у водопоя, и только на третьи сутки его вызволили оттуда. К осени он и вовсе ослаб — при перегоне тащился позади. Сегодня, когда пастух, подгоняя его, отхлестал кнутом, внутри у него что-то закололо, дышать стало трудно. Бычок незаметно спустился в балку, лег, а стадо прошло дальше. Холодная земля и морозный ветер делали свое дело. Ои погибал.

Волчица подобралась еще ближе. Бычок раздувал ноздри и фукал. Трехлапая торопилась: время идет, а ночь не бесконечна. Она с яростью вонзила острые клыки ему в горло.

Бычок метнулся, стараясь сбросить зверя. Но волчица была опытна, и бычок, чувствуя конец, заревел, пытаясь хоть на миг продлить жизнь.

К рассвету трехлапая вылезла из балки, огляделась и шагом пошла в недалекий овраг, где не раз после удачного набега отсыпалась вволю.

Проснулась волчица уже ночью. Она была сыта, но решила проверить место, где лежали остатки бычка. Еще издали учуяла запах пировавших там птиц. Потом она заметила уже присыпанный снегом лошадиный след. Ткнулась в него носом и определила, что лошадь прошла днем. Видимо, пастухи искали пропавшего бычка. Резкий запах лисы вызвал у трехлапой ярость: рыжая лакомилась за ее счет. Приникнув к земле, волчица подкралась к краю балки и увидела плутовку. Та с остервенением грызла уже замерзшее мясо и была так увлечена этим, что еле увернулась от волчицы. Трехлапая пробежала за лисой немного, вернулась и поела — не потому, что была голодна, а так, про запас.

В полночь она уже оказалась на дороге в поле. Какая-то затаенная грусть тронула ее сердце. Чувство одиночества и раньше терзало ее, а вот теперь, когда волчица была и сыта и здорова, оно завладело ею полностью.

Волчица поднялась на взгорок, присела и, уставившись на бледно мерцающий месяц, взвыла протяжно и тоскливо. Выла долго. Потом встала, похватала снегу, чтобы остудить глотку, вышла опять на дорогу и похромала дальше. Белел снег, и волчица знала, что теперь надо быть втрое осторожнее. Сделав большой круг, она снова нырнула в облюбованный овраг.

День прошел в дреме. Ничто не парушало ее покоя. Только к вечеру где-то далеко-далеко, наверное за рекой, она слышала лай собак и несколько выстрелов. Это по первой пороше охотники гоняли зайцев.

С наступлением сумерек волчица вылезла из оврага. Как всегда осмотрела все вокруг. Было темно и морозно. Ветер иногда подхватывал рыхлый снег и струйками гнал его в балки и к зарослям бурьяна.

На дороге ей попался свежий след зайца: косой торопился на зеленя. Ее путь совпадал с тропой зайца, и она затрусила до поворота в балку. А здесь резко остановилась и принюхалась. Трехлапая медленно приблизилась к месту, где чернел на снегу столбик, и поняла, что тут прошли ее сородичи. Черный столбик источал запах матерого. Она покружилась вокруг и только теперь сообразила, почему сметнулся заяц: косого напугали волки. Волчица остановилась в раздумье — куда идти? На кормежку или по тропе зверей? Это замешательство длилось недолго, и она решительно кинулась вдогонку стае.

Звери торопились. Они миновали устье оврага, спустились с кручи на лед реки и очутились на отлогом берегу, поросшем молодыми тополями и вербами. Здесь стая разбилась. Два зверя по следам человека ушли в глубь зарослей, а два других, разойдясь, улеглись на тропках заячьего следа. Волчица поняла, что волки охотились за русаками. Она обогнула засаду по льду реки и на высоком берегу подала голос. Лес молчал. Волчица прислушалась. Потом еще раз пронесся над застывшей рекой и притаившимся лесом тоскующий голос. Ей отозвались. По голосам она определила, что выли кроме матерого три переярка. Самки не было, а может, она молчала? Волчица быстро спустилась с крутояра. Она не представляла, как ее примет стая. Напрямик ломилась через заросли мелкого терновника, изредка останавливалась.

За лесом чуть забелело небо: выбирался поздний месяц. Матерый выкатился большим темным комом на середину поляны и остановился. Это был старый, мощный зверь. На опушке чернели три других волка. Стояли и не шевелились. Волчица, припадая к земле, медленно подошла к матерому. Тот оскалил зубы, издал грозный, но тихий рык. Волчица легла на снег. Матерый подскочил к ней, готовый наброситься, но она завалилась на бок, обнажив незащищенный живот. Волк обошел ее кругом, обнюхал и, поняв, что перед ним самка, успокоился. Она встала и пошла следом. Один из переярков бросился на нее и больно укусил за плечо, но матерый с яростью накинулся на обидчика и задал ему такую трепку, что тот еще долго поскуливал и зализывал раны. Волчица ликовала. Матерый признал ее.

В эту ночь волки долго бродили по лесу. Подобрали русака-подранка, которого днем оставили охотники, а к рассвету стая выбежала к остаткам растерзанного трехлапой бычка. Она по привычке первой было сунулась к еде, но матерый предостерегающе рявкнул, не пустил. И только после того, как он начал жадно грызть мерзлое мясо, трехлапая пристроилась рядом. Молодые звери стояли рядом и ждали своей очереди. Они нетерпеливо переминались с ноги на ногу, ложились, снова вскакивали — и так было до тех пор, пока не насытился матерый.

Дед Трошка, истопив печь, рано улегся спать. Днем намерзся, ездил на острова за сеном, умучился. Уснул, как провалился, и не слышал, что ночью взыграла метелица, запылила снегом. Очнулся перед светом: кто-то стучал в окно. Трошка проворно вскочил, отодвинул засов — и в горницу вместе с клубами пара ввалились двое.

Он засветил керосиновую лампу, повернулся к вошедшим и только теперь рассмотрел их. Это были сосед Гончар с зятем.

— Беда, Трофим Яковлевич, у меня волки на базу кончили овец, — торопливо выпалил сосед. — Вчера приехали дочь с зятем. Думаю, утром пораньше зарежу овечку, надо ж гостей попотчевать. А оно, вишь, что случилось… Кобеля тоже съели. Мы с Михаилом, — он рукой указал на зятя, — вечером немного посидели, со встречи раздавили бутылочку. Вышли во двор покурить. Слышим, собаки по селу разоряются, хоть и метель крутила. Мой кобель тоже побрехивал да к ногам жался. Я еще и подумал, наверное, волков чуют, а утром иду по двору — что-то под ноги попало, присмотрелся — батя ты мой! — собачья голова. Волки порвали, сердешного. Глянул в закут — корова цела, я к овцам в катух, а там… рожки да ножки… — Гончар перевел дух и снова быстро заговорил: — Прогрызли крышу и всех дочиста порвали! А эта, трехлапая, настороже под плетнем сидела. Даже снег под ее задом подтаял.

Дед Трошка нахмурился, и сосед, поняв, что упоминание о трехлапой ему неприятно, сказал:

— Ты, Трофим, не обижайся, я ведь к тому — может, облавой возьмем серых? Сытые, они далеко не пойдут. Где-нибудь в лесу залягут. По следам найдем.

«А ведь дело говорит, — думал Трошка, умываясь у рукомойника. — Эти двое будут хорошие помощники, злы на волков донельзя. Прохора и Митрофана надо позвать, не откажутся. Глядишь, и зафлажим разбойников».

Через час окладчики были в лесу. Там, где начиналась просека, волки свернули с дороги и направились в густой подрост. Трошка жестом остановил всех, шепотом сказал:

— С этого места ни говорить, ни кашлять. — А сам осторожно прошел по следам зверей шагов триста.

— Звери бежали спокойно, лягут в этой уреме, — вернувшись, Трошка указал рукавицей в сторону зарослей. — Флажки тянем сразу. Не пуганы волки, да и на обход времени нет.

По замыслу окладчиков, они должны были быстро замкнуть круг, идя с двух сторон. Трошка рассчитывал, что сытые волки, улегшись на дневку в густых кустах, не обратят внимания на шум. Вместе с зятем Гончара Михаилом он двинулся по просеке, а Прохор, Митрофан и Гончар — к затону, старательно навешивая на кусты флажки.

Снег под ногами не хрустел. Трошка двигался проворно, вешал флажки сновористо. Уже подходила к концу вторая катушка, когда над поляной появились сороки. Они летели высоко и вдруг, остановившись в воздухе, резко спланировали на растущий средь поляны дуб. Первая из птиц, усевшись на ветке, дернула хвостом, негромко стрекотнула, а затем, заметив людей, переместилась к ним поближе и заверещала на весь лес. Трошка подумал, что пропали все труды, звери отлично понимают, о чем тараторит сорока, но, надеясь на чудо, подскочил к санкам, на которых лежали катушки с флажками, и выдохнул:

— Пошел! Быстрей, быстрей, к затону! Может, успеем!

Его напарник опешил. То делалось все тихо, а теперь наоборот, и шум и треск. Они изо всех сил побежали к затону. Замкнуть круг. Оставалось каких-то триста саженей. Трошка еще надеялся на удачу. Успеют замкнуть кольцо!

— Давай, Миша, — хрипел он, — осталось чуть. Эти проклятые сороки, чтобы их черт побрал…

Вдруг резко, со звоном, хлопнул выстрел один, второй. Стрелял Митрофан. Трошка оторвался от флажков и увидел, как с кручи на белый лед затона сваливались волки. До них было саженей полтораста. Он рванул с плеча ружье, обогнав стволами ближнего к себе зверя, со злостью выстрелил. Картечь, не долетев до цели, прорезала нетронутую пелену снега. Тогда он поднял стволы повыше и, еще больше упредив бегущего волка, бухнул. Раскатистое эхо весело отозвалось на той стороне затона. Волки, испуганные выстрелами, наддали, торопясь скрыться в зарослях камыша. Все видели, как впереди, припадая на переднюю лапу, шла трехлапая, следом стелился матерый, и чуть сзади торопились переярки. Трошка опустил ружье, сдернул с головы шапку и с размаху бросил ее на снег. Он кулаком погрозил все еще трещавшим в стороне птицам, потом, подняв шапку, сердито бросил:

— Собирай флажки, сберегли сороки зверей!

Вскоре потеплело. Низкие тучи нависли над полями. Срывался мокрыми хлопьями снег, накипал на кусты. Стая и днем колесила по безлюдной степи. В одной деревушке волки попытались было забраться в хлев, но помешал человек. Он появился так внезапно, что чистая случайность спасла матерого от смерти. Человек брызнул огнем и промазал, только маленькая дробина зацепила матерому ухо, вызвав жгучую боль. Волки удрали подальше от злополучного катуха и повторить набег больше не решились. Матерый долго обтирал о снег кровоточащее ухо, потом звери ушли в степные бурьяны, надеясь поохотиться на русаков.

Хотя следов зайцев было много, но длинноухие тоже наловчились искать пропитание и укрытие вблизи человека. И вот голод заставил волков мышковать. Вокруг было тихо, и стая старательно ловила полевок, не обращая внимания на снегопад. К полудню волки устали. Они нашли будылья подсолнухов погуще и улеглись отдохнуть. А вечером, когда выпавший за день снег чуть прихватило морозцем, трехлапая вывела стаю на занесенную дорогу и повела ее к кошаре. При подходе к ней волки еще издали уловили запах мяса. Пахло и лошадью. Но пугающего запаха человека не было. На снегу, недалеко от небольшой куртины прошлогоднего бурьяна, что-то чернело. Трехлапая, оставив стаю, обошла кругом это место и поняла, что здесь прошла днем лошадь, которая тащила на веревке мясо. И волчица трижды проглотила липкую слюну, но сразу к приманке не пошла: люди за здорово живешь мясо не давали, здесь что-то неладно.

Ночь была тихой. Слабый морозец чуть прихватывал волчице влажный нос. И трехлапая приблизилась к чернеющему куску мяса. Она обнюхала его, даже дважды лизнула языком, боясь попробовать на зуб.

К ней подошел матерый. Они уже решились приступить к ужину, и вдруг трехлапая почувствовала, что язык у нее онемел и во рту стало сухо. Она торопливо похватала снегу, но это странное ощущение не исчезло, а матерый уже намеревался вцепиться в кусок, волчица поспешно кинулась к нему и больно ухватила зубами за щеку. Волк отскочил и грозно рыкнул на трехлапую. Он не мог допустить, чтобы его, вожака, ослушались, а тем более кусали. Волчица успела увернуться от клыков матерого и вдруг увидела, как один из молодых волков с жадностью крошил зубами небольшой кусок. Она налетела на переярка, а тот подумал, что у него отнимают добычу, кинулся наутек. Вожак не понимал, что случилось в стае, но, увидав, как улепетывал переярок, погнался за беглецом. Молодой волк знал, за ослушание будет трепка, и удрал в бурьян. Матерый подскочил к брошенному куску и вдруг учуял какой-то неприятный запах. Теперь только он понял, почему его укусила подруга — мясо было отравлено. Волки ушли.

Отравленная приманка еще долго чернела, пока ее не засыпало снегом. Молодой волк, который успел проглотить маленький кусочек мяса, некоторое время мучился. Его выворачивало наизнанку. Идти за стаей он не мог. Переярок свернул в сторону и с трудом забрался в гущину чернобыла и там время от времени, после приступов тошноты, непослушным языком лизал холодный снег.

Через пять суток ему стало лучше, и он пустился вдогонку за стаей. С еще большей осторожностью волки приближались теперь к могильникам и только после тщательного обследования набрасывались на еду, но добычи было мало, и стая жила впроголодь.

Голод пригнал ее однажды утром к бугру, за которым темнел овчарник. Волки слышали нетерпеливое блеяние овец и скрип колодезного журавля: чабан поил отару. Трехлапая осторожно выглянула из-за бугра и застыла. Стая подтянулась к ней. С минуту звери стояли неподвижно, потом сорвались и на махах ввалились в загон. Хватали, рвали, стараясь свалить как можно больше овец. Чабан пытался отогнать волков, но они не обращали на него никакого внимания. На крики из домика выбегали люди, улюлюкали, размахивали палками. Последним выскочил юркий дедок с ружьем и прямо от крыльца стал целиться. Его увидела трехлапая. Она первой кинулась прочь за бугор, матерый мчался следом. Грянул выстрел, но заряд угодил в овцу, а волки, не чуя под собой земли, торопились уйти подальше от опасного места.

Это нападение на ферму окончательно истощило терпение людей. В тот же день собрались члены колхозного правления, долго сидели, прикидывая, как избавиться от серых разбойников. Председатель послал нарочного за охотниками. Минут через десять явился дед Трошка, за ним и Прохор. Председатель устало посмотрел на вошедших, встал и поздоровался за руку с каждым.

— Ну, что будем делать, старички? Вы слыхали, что натворили волки на овчарнике? Ладно, по ночам донимали, а теперь средь бела дня стали нападать. И все, Трофим Яковлевич, твоя знакомка творит.

Дед Трошка кашлянул, пытаясь возразить, но председатель продолжил:

— Да-да, твоя крестница водит стаю. Она обдуривает тебя, старого волчатника. Когда-то по всей округе ты славился, а теперь… — Председатель махнул рукой и вернулся на свое место. Прохор стоял, уперевшись в косяк двери плечом, а дед сидел, понуря голову. — Ну, что молчите? — спросил председатель.

— А что говорить-то? Им и брякнуть нечего, — сердито выкрикнула член правления Верка Подгорова. — По осени с собаками за одной калекой полдня гонялись, да и пришли ни с чем.

— А ты не встревай, не твое дело, — оборвал ее Трошка. — Это охота, а она — удача или пустое битье ног.

Дед поднялся, подошел к столу и, загибая пальцы, стал перечислять меры, которые нужно нринять. С шумом отворилась дверь, и, чуть не свалив Прохора, влез в хату Митрофан. С порога сразу зачастил:

— Зачем позвали?

Председатель жестом показал, куда ему сесть. Трошка закончил говорить. Решили, что будут все-таки продолжать выкладывать приваду с отравой и ждать удобного случая, чтобы вновь устроить облаву. Трошка, вздохнув, согласился и на приваду…

Терхлапая всегда была начеку. И когда натыкалась на свежий Трошкин след, поспешно делала крюк, обходя его стороной. Дед, проверяя выложенную отравленную приманку, понял, что волчица опасается его. Тогда он стал раскладывать приваду верхом на лошади. Волки лошадиного следа не боялись, но отравленного мяса не трогали. Охотник пробовал укладывать приманку без отравы. Волки на вторую же ночь съедали все без остатка.

Дед пошел на хитрость. В степи, у скирд соломы, оставил в оттепель приваду. Устроил скрадок и каждую ночь с Митрофаном на лошадях ездил в засидку. Митрофан уводил коней, а дед оставался, надеясь, что голод пригонит волков к его скраду. На третью ночь, уж почти перед рассветом, слышал, как стая выла где-то недалеко в бурьянах. Днем, объезжая на лошади это место, видел, что звери были здесь, но к приваде не вышли. Видимо, трехлапая улавливала настораживающий запах.

Как-то утром Трошка поехал в степь за сеном. Остановив меринка у стога, снял полушубок, рукавицы, поплевал на ладони и скоро нагрузил сеном воз, а когда собрался уезжать, вдруг увидел, как из будыльев подсолнечника показалась стая. Впереди прихрамывала трехлапая. Волки миновали крайний стог и прямиком направились к приваде, у которой не одну ночь просидел охотник. Сейчас он видел, как трехлапая, подойдя к мясу, обнюхала его, обошла вокруг, поскребла зачем-то снег, улеглась и стала грызть. Остальные звери сразу жадно набросились на еду. Матерый для порядка несколько раз отогнал ближнего к себе переярка, но потом успокоился, и вся стая старательно уплетала заледенелое мясо. Меринок, зачуяв зверей, храпел и рвался, стараясь уйти подальше, а охотник держал его и смотрел на зверей как зачарованный. Он никак не ожидал такого нахальства, чтобы белым днем волки пришли к приваде! Бросил вожжи и, не раздумывая, с кнутом бросился отгонять их. Волки, услышав крик, подняли головы. Матерый, оглядываясь, отскочил подальше, трехлапая нехотя поднялась и пристально смотрела на приближающегося человека. Сообразив, что он без ружья и вреда ей не причинит, уселась на снег, вызывающе поджидая его. Дед от неожиданности замедлил бег, а потом и вовсе перешел на шаг. Волчица сидела спокойно. Охотник опешил. Он стоял шагах в двадцати от своей «крестницы». Ее густая шерсть отливала серебром, а чуть раскосые зеленые глаза излучали и любопытство, и лютую ненависть. Волчица догадывалась, что перед ней ее заклятый враг. Пусть он кричит, мечется, но ничего сейчас не может ей сделать. Трехлапая посмотрела на остальных зверей, как бы приглашая подойти поближе, но переярки отбежали к некошеным подсолнухам, лишь матерый, преодолев страх перед человеком, с интересом наблюдал за происходящим. Так продолжалось несколько минут. Вдруг Трошка услышал сзади шум, оглянулся. Меринок наметом, напрямик через подсолнухи тащил возок к селу. Трошка выругался и, грозя кнутом, сделал резкий выпад в сторону трехлапой, та не испугалась, оскалила зубы, рыкнула, потом, не обращая внимания на негодующего человека, медленно пошла в чернеющие заросли бурьяна.

С того дня дед не расставался с ружьем, если ехал или шел куда. Он понял, что трехлапая одержала над ним тогда победу и больше бояться его не будет.

В ночь под Новый год вьюга особенно усердствовала, громоздила сугробы, кордон у Светлого озера завалила по крышу, и только там, где был въезд под навес крытого двора, ветер старательно размел дорогу, как будто специально для запоздалых путников.

В такую непогодь волки рано покинули место дневки. Прежде чем идти на промысел, они попробовали свои голоса. Выли долго. Им не отвечало даже эхо, только ветер пуще шумел голыми вершинами деревьев, на полянах вихрем кружился снег. Стая вышла на полузанесенную дорогу и двинулась к кордону.

Вскоре она догнала подводы с бревнами. Лошади тащились медленно, сыпучий снег под полозьями глухо урчал. Возница первой подводы шагал рядом, а на вторых санях лежал укутанный тулупом мужик. Учуяв зверей, лошади запрядали ушами, захрапели, намереваясь пуститься вскачь.

Волки поотстали, а когда подводы скрылись в мутной мгле, подали голос. Сквозь шум и свист ветра слышно было, как мужики подстегивали лошадей, улюлюкали, стараясь скорее выбраться из леса на поляну. Волки по утоптанному санному следу опять догнали подводы. Теперь уже совсем рядом, чуть приостановившись, завыли. Возницы, оглядываясь назад, ожидали нападения. Трехлапая надеялась, что лошади скоро устанут, и тогда видно будет, как поступить.

Но подводы уже выползли на поляну у кордона. Лошади, учуяв жилье, тянули из последних сил. В глубине двора залаяла собака, заржал конь. На шум из избы вышел хозяин. Один из возниц заторопился к нему:

— Здорово, Василь Алексеевич, переждем у тебя до утра? А то страху натерпелись. Почти от затона волки гонят!

В это время где-то в стороне от озера сквозь шум ветра донесся протяжный вой. Лесник, запахивая полы полушубка, прислушиваясь, ответил:

— Это опять трехлапая свою ватагу ведет. Умна, стерва. — Обращаясь к приехавшим, сказал: — Возы ставьте тут, — он показал куда, — а лошадей отпрягайте — и под навес. Изба постоялая истоплена, чай нагрет, а мне некогда, у меня гости. Новый год как-никак. — Лесник помог открыть ворота и ушел.

Мужики быстро распрягли лошадей. Пучками соломы обтерли им бока от намерзшего снега, убрали сбрую, осмотрели навес. Стоявший там белый жеребчик тянулся к лошадям, но те, не обращая внимания, сосредоточенно жевали сено. Приехавшие увидели беговые санки во дворе, догадались, что у лесника встречает Новый год начальство. Старательно обмели с валенок снег, вошли в натопленную хату, попили чаю, и усталость взяла свое — через четверть часа они спали крепким сном.

Волчья стая долго крутилась вокруг жилья, принюхивалась, приглядывалась. В доме лесника ярко светились окна, там разудало играла гармонь, веселились гости; изредка кто-нибудь из них выскакивал во двор покурить и прохладиться. Трехлапая отвела стаю до поворота и оставила в крупнолесье. Сама тем же следом вернулась к кордону. Она никак не могла примириться с тем, что добыча ушла. Волчица перелезла через низкую изгородь в сад и оттуда, крадучись, подобралась к самому навесу. В щели она видела лошадей, слышала, как они фыркали и жевали сено. Трехлапая тихонько поскреблась у плетня. Стоявший ближе к ней белый жеребчик насторожился, учуяв ее, коротко заржал, захрапел. Теперь все лошади забеспокоились. Проснулась и залаяла собака. Волчица притаилась. Она лежала не шевелясь, ждала, когда все утихнет. Собака замолчала. Трехлапая вскоре осмелела. Принялась грызть плетень.

Белый жеребчик нервничал больше всех. Он несколько раз лягал невидимого врага задними ногами, храпел и рвал недоуздок. Волчица старалась еще больше возбудить лошадей, попыталась вспрыгнуть на крышу навеса. Белый жеребчик взвился на дыбы, оборвал недоуздок и с коротким ржаньем выскочил во двор. Случилось то, чего трехлапая добивалась, и теперь ей надо было как можно скорее выгнать со двора испуганного коня. Оставшиеея под навесом лошади беспокойно ржали, но усталые мужики спали крепко, а справлявшие Новый год гости были увлечены песней; собака, теперь зачуявшая волка, молчала. Волчица перемахнула через плетень и очутилась во дворе. Конь, увидев своего врага рядом, миновал жердяные ворота и по глубокому снегу понесся с пригорка вниз. Волчица устремилась за ним, она сделала главное — выгнала его прямо на засаду. Жеребчик, почувствовав, что погоня отстала, перешел на спокойную рысь.

И тут из засады выскочили волки. Жеребчик повернул было назад, но там опять замаячила волчица. Тогда, обезумевший, он кинулся на продутый ветрами лед озера — единственный проход, который оставила ему стая. Здесь, поскользнувшись, жеребчик упал, стая навалилась на него. Он сумел вскочить, но матерый, изловчившись, вцепился ему в горло.

Через несколько минут разгорелся кровавый пир, а к рассвету ветер затих, мгла улеглась, сквозь разорванные тучи удивленно выглянула полная луна. Насытившись, стая по заметенной дороге отправилась искать надежное дневное укрытие.

Приехав в село, мужики рассказали о нападении волков на кордоне. Их рассказ оброс такими невероятными небылицами, что люди стали бояться поодиночке ездить по делу в лес. Дед Трошка чувствовал себя виноватым и на другой день отправился смотреть место, где был растерзан стаей белый жеребчик. Шел не торопясь. Морозило. Лыжи монотонно шуршали но утрамбованному ветрами снегу, невеселые мысли одолевали старика. Вдруг из-под самых лыж, заставив вздрогнуть от неожиданности, выскочил здоровенный русак и, прижав уши, пустился наутек. Охотник по привычке мгновенно вскинул ружье, но стрелять не стал: шел сюда не за этим. Он надеялся, что, может быть, здесь сможет перехватить зверей. Поднялся на береговую возвышенность и увидел на льду остатки лошади. Разыскал старые следы волков, прошел по ним до протоки и вернулся. Затем заехал на кордон, поговорил с лесником. Повертел в руках обрывок педоуздка, сказал:

— Разве на такой веревке надо было держать жеребчика? А мужики сбрехали, — мол, перегрызли веревку волки. Гнилье, а не веревка! Пороть тебя надо за такую сбрую!

— Трехлапая сама отгрызла веревку, — оправдывался лесник.

Дед возмутился.

— Трехлапая, трехлапая! При тебе она, что ли, грызла? Пропьянствовал с гостями — теперь вали все на волчицу.

Дед отказался от чая, который примирительно предложил ему лесник. Долго прилаживал лыжи и, не прощаясь, шустро заскользил по тропе вниз.

Солнце уже краем цеплялось за дальние холмы, когда дед медленно выкатился из-за камышовой колки. И застыл: на льду, против него, лежа, волки глодали остатки лошадиной туши. Трошка, не веря удаче, тщательно выцелил ближнего к себе зверя. Он от волнения даже не почувствовал отдачи, видел только, что ближний волк дернулся и засучил лапами, второй вскочил было, но тут же упал и завертелся на скользком льду. Это произошло мгновенно. Трошка выстрелил второй раз по уходившим зверям. Бежавший последним матерый ткнулся в лед, с визгом вскочил и, добравшись до берега, упал и больше не поднимался.

А два уцелевших зверя уходили берегом. Пока охотник перезаряжал ружье, они скрылись за редкими кустами. Подраненный переярок все еще пытался ползти, но задние лапы его были безжизненны, а передние скользили по гладкому льду. Трошка выстрелил в подранка, чтобы прекратить его мучения.

Радость, охватившая его, померкла, когда он осмотрел распластанных на льду зверей и не нашел среди них трехлапой. «Эхма! — огорченно подумал охотник. — А ведь, кажись, в нее целил. В спешке стрелял, поди разберись, у кого сколько лап».

И все же Трошка был доволен. Он уложил волков на связанные лыжи и потащил зверей в село. Тяжело было, но своя ноша не тянет, да и удача придавала силы.

Февральские метели будоражили степь, забивали снегом бурьяны. Трехлапая дрожала. В степи нет надежного укрытия от пронизывающего до костей ветра, а в лес после гибели стаи волчица идти боялась. Жила тихо у стожка необмолоченного гороха, ловила полевок. Во сне ей часто мерещились осторожные шаги крадущегося человека. Она вздрагивала и просыпалась. Долго нюхала, но, кроме запаха стылой степи, ничего не ощущала.

Молодой волк, который увязался следом, непонимающе смотрел на нее, когда трехлапая, тревожась, переходила с места на место. Иногда он не выдерживал, бродил по степи, забирался в овраги. Случалось, ловил зайцев. С ношей тащился к волчице, отдавал дичь. Трехлапая от подношений не отказывалась, но близко не подпускала. Сердилась, когда взматеревший зверь пытался приласкаться. Кусалась. Молодой волк отходил в сторону, зевал и валился спать. Страх сделал трехлапую нервной, нерешительной и подозрительной. Даже свадьба прошла для нее незаметно. Однажды молодой волк после долгих скитаний притащил ей кусок мерзлого мяса. Волчица на этот раз не отогнала его, приняла ухаживания. Дня три они не расставались. Спали рядом, но голосами не изливали своей радости. Таились.

Ласковое мартовское солнце пригревало. Снег оседал. На буграх чернели проталины. Балки наполнялись талой водой.

Трехлапая несколько раз пыталась уйти в лес. Манили дали и заросшие буераки песков, но как только добиралась до торных дорог, где неторопливо брели упряжки быков, ветром доносило запах людей, — робела и возвращалась назад. Забивалась в бурьян, где было сыро и неудобно, ложилась и тяжело вздыхала. Взматеревший переярок топтался рядом, повизгивал, лизал морду волчицы, как будто успокаивая. Он никак не мог понять: что же случилось с храброй предводительницей стаи?

В ночь пошел дождь. Трехлапая поняла: если сейчас не уйти в лес, то половодье на лето оставит их в степи, как в капкане.

К рассвету волки добрались до небольшой полянки, где снегу уже не было, нашли место посуше и примостились отдохнуть. Уснули крепко.

Северный ветер вдруг засвежел, заря, было заалевшая, поблекла, туча, незаметно подкравшаяся, запылила снегом. В сумерках уже металась свирепая вьюга. Трехлапая намеревалась уйти за реку. Она знала, что ручей иссякнет и в жаркое лето на водопой ходить придется далеко — лишний след. Но хоть и опытна была трехлапая, а ночью, в метель, идти через реку не решалась.

Рассвет их встретил тишиной. Бесновавшийся ночью ветер утих. Голубело небо, да ровно лежал мягкий снег. Трехлапая опять направилась к берегу. Река чернела, на середине горбился толстый лед. За ночь вода прибыла. Начинался ледоход. Огромные крыги выворачивались, падали, поднимая брызги. Волчица стояла у кромки воды, втягивала носом воздух, фыркала. Ей чудился какой-то подозрительный запах, но какой — трехлапая не могла определить. Уж очень много запахов издавал весенний лес.

А деда Трошку ночь застала на разливе, где он стрелял селезней. Подсадная работала с усердием, и дед не заметил, как потемнело. Спохватился и спешно сунул подсадную утку в корзину, собрал дичь и заторопился к лодке. Он еще не прошел и половины пути, как все смешалось в белесой круговерти. Старик понял, что домой ему при такой погоде не добраться. Свернул к недалекой круче у реки, где стояла старая, с огромным дуплом, верба, забрался внутрь, закутался в полушубок и под вой ошалелого ветра и скрип дерева уснул.

Проснулся от барабанной дроби дятла, примостившегося на сухой ветке.

«Значит, тихо», — отметил про себя он. Поднялся, выглянул наружу. Солнце уже встало. Река переливалась яркими бликами, искрился снег, а на круче, в десятке шагов, стоял волк, сосредоточенно глядевший на ту сторону реки. Трошка нащупал ружье, осторожно взвел курки, прицелился в затылок зверю. Выстрел грянул. Дятел резко вскрикнул и камнем упал вниз, ворона ахнула и с раскрытым клювом заметалась по-над берегом, волк, сбитый зарядом, закувыркался под кручу. Трошка проворно выскочил из дупла и подбежал к крутому берегу. Внизу метался зверь.

«Эх, дробь утиная!» — вскидывая снова ружье, досадовал про себя старик. Он уже приладился и вдруг как обмер: перед ним была трехлапая. Она увидела его, узнала и понимала, что пришел ей конец. Выскочить на крутой берег она не успеет, на нее смотрели черные дырки стволов. Трехлапая кинулась в воду. Здоровенная льдина с заснеженной спиной встала над ней, грозя опрокинуться…

— Да куда ж ты, дура! — заорал перепуганный за волчицу Трошка. — Затрет!

Но трехлапая уже плыла в ледяных проранах. Только у самого берега, под той стороной, ее все же накрыло глыбой.

— Пропала! — с тоской проговорил старый охотник. Но увидев, что волчица выбралась на косу, обрадованно закричал — Ах молодчина! Гляди, еще поживем!

Старик смеялся и на прощанье махал скрывшейся в кустах трехлапой, совсем забыв, что только что хотел ее убить.

А взматеревший переярок, застрявший меж корней на подмытом береговом обрыве, истекал кровью.