Третья

Глава 1

Эркюль Пуаро завтракал. Подле его правой руки дымилась чашка шоколада. Сладкое всегда было его слабостью. Шоколадом он запивал бриошь. Сочетались они очень недурно. Он одобрительно кивнул. Ему пришлось обойти несколько магазинов, и только в четвертом он наконец купил эту превосходную сдобу. Правда, pâtisserie[1] была датская, однако так называемая французская по соседству уступала ей во всех отношениях. Чистейшая подделка.

Он испытывал гастрономическое удовлетворение. Его желудок пребывал в состоянии безмятежного спокойствия. И мозг тоже, но, пожалуй, слишком уж безмятежного. Он завершил свой великий труд – анализ творчества прославленных светочей детективного жанра. Он не побоялся отозваться об Эдгаре По весьма уничижительно, он поскорбел об отсутствии метода и логики в романтических нагромождениях Уилки Коллинза, превознес до небес двух практически неизвестных американцев, щедро воздал должное тем, кто это заслужил, и был надлежаще строг там, где похвалить оказалось нечего. Он проследил, как печаталась его книга, внимательно ознакомился с конечным результатом и, если не считать поистине астрономического числа опечаток, остался доволен. Над созданием своего шедевра он трудился с большим удовольствием: предварительно с большим удовольствием прочел множество книг, с большим удовольствием негодующе фыркал и швырял на пол очередной оскорбительно глупый роман (но затем непременно вставал, поднимал книжку с пола и аккуратно водворял ее в мусорную корзинку) и получал большое удовольствие, восхищенно кивая в тех редчайших случаях, где восхищение было уместно.

Но что дальше? Естественно, после таких интеллектуальных усилий необходимо было расслабиться и отдохнуть. Однако нельзя же отдыхать без конца, пора браться за дело. К несчастью, он совершенно не представлял себе, за какое именно дело. Еще один литературный шедевр? Пожалуй, нет. Достигнув успеха, надо уметь вовремя остановиться. Таков был его жизненный принцип. Беда заключалась в том, что он уже скучал. Напряженная умственная деятельность, которой он с таким наслаждением предавался, оказалась слишком уж интенсивной. Она привила ему дурные привычки, оставила после себя томительную пустоту.

Досадно! Он покачал головой и отхлебнул шоколад.

Дверь отворилась, и вошел его вымуштрованный слуга Джордж. Вид у него был почтительный и слегка виноватый. Кашлянув, он произнес вполголоса:

– Э… – Пауза. – Э… вас спрашивает барышня.

Пуаро посмотрел на него удивленно и чуть брюзгливо.

– В этот час я никого не принимаю, – сказал он с упреком.

– Да, сэр, – подтвердил Джордж.

Господин и слуга посмотрели друг на друга. Общение между ними напоминало скачки с препятствиями. Тоном, интонацией или особым выбором слов Джордж давал понять, что в ответ на правильно заданный вопрос можно услышать нечто важное. Пуаро взвесил, каким должен быть правильный вопрос в данном случае.

– Она красива, эта барышня? – осведомился он.

– На мой взгляд, нет, сэр, но вкусы бывают разные.

Пуаро взвесил ответ. Он вспомнил маленькую паузу перед словом «барышня». Джордж был чувствительнейшим социальным барометром. Следовательно, он не уверен в статусе посетительницы, но истолковал сомнение в ее пользу.

– По вашему мнению, она барышня, а не, скажем, молодая особа?

– Мне кажется, что да, сэр, хотя нынче различать бывает трудно, – ответил Джордж с прискорбием.

– Причину своего желания увидеть меня она объяснила?

– Она сказала… – Джордж цедил слова неохотно, словно заранее прося извинения, – что хотела бы посоветоваться с вами об убийстве, которое, кажется, совершила.

Эркюль Пуаро пристально посмотрел на Джорджа. Его брови поднялись.

– Кажется? Разве она не знает твердо?

– Так она сказала, сэр.

– Неясно, но, может быть, интересно, – заметил Пуаро.

– А если это шутка, сэр? – с сомнением произнес Джордж.

– Исключить, разумеется, ничего нельзя, – согласился Пуаро, – но все-таки трудно предположить… – Он поднес чашку к губам. – Проводите ее сюда через пять минут.

– Слушаюсь, сэр. – И Джордж удалился.

Пуаро допил шоколад, отодвинул чашку, встал из-за стола и, подойдя к зеркалу над каминной полкой, тщательно поправил усы. Удовлетворенный результатом, он снова опустился в кресло и приготовился встретить свою посетительницу. Он не вполне представлял себе, чего ждать…

Быть может, чего-то близкого к его понятиям о женской привлекательности? В голову ему пришло банальнейшее клише «удрученная красавица», и, когда Джордж распахнул дверь перед посетительницей, он с разочарованием мысленно покачал головой и вздохнул. Во всяком случае, не красавица, да и удручения не заметно. Легкая растерянность, не больше.

«Фу, – подумал Пуаро брезгливо, – нынешние девицы! Неужели они даже не пытаются следить за собой? Умелый макияж, костюм к лицу, прическа, сделанная хорошим парикмахером, – и она, пожалуй, была бы недурна. Но в этом своем виде!»

Посетительнице было лет двадцать с небольшим. Длинные неопределенного цвета патлатые волосы падали на плечи. Большие зеленовато-голубые глаза смотрели смутно. Одежда на ней, видимо, была последним криком моды ее поколения: черные кожаные сапожки, белые ажурные чулки сомнительной чистоты, обкорнанная юбочка и длинный обвисающий шерстяной свитер плотной вязки. У любого мужчины одного с Пуаро возраста и среды при виде ее могло возникнуть лишь одно-единственное желание – поскорее загнать ее в ванну. Когда он ходил по улицам, то желание это возникало у него постоянно. Сотни молоденьких девушек выглядели точно так же – они выглядели замарашками. Впрочем, у этой вдобавок вид был такой, точно ее сверх всего недавно извлекли бездыханной из речки. Пожалуй, решил про себя Пуаро, подобные девушки на самом деле вовсе не грязнухи, а только придают себе такой облик ценой огромных усилий и стараний.

С обычной своей галантностью он встал и придвинул ей стул.

– Вы хотели меня видеть, мадемуазель? Садитесь, прошу вас.

– А! – произнесла девушка, словно у нее перехватило дыхание, и уставилась на него.

– Eh bien?[2] – сказал Пуаро.

Она замялась.

– Я бы… лучше я постою. – Большие глаза продолжали смотреть на него с сомнением.

– Как угодно. – Пуаро опустился в кресло и выжидающе поглядел на нее.

Девушка переминалась с ноги на ногу. Взглянула вниз на сапожки, потом опять подняла глаза на Пуаро.

– Вы… вы… Эркюль Пуаро?

– Разумеется. Чем я могу быть вам полезен?

– Ну-у, это довольно трудно. То есть…

Пуаро почувствовал, что ей следует немного помочь, и подсказал:

– Мой слуга сказал мне, что вам бы хотелось посоветоваться со мной, потому что вы «кажется, совершили убийство». Это верно?

Девушка кивнула.

– Да.

– Но какие тут могут быть сомнения? Кому, как не вам, знать, совершили вы убийство или нет.

– Ну-у, трудно объяснить. То есть…

– Успокойтесь, – сказал Пуаро ласково. – Сядьте, расслабьте мышцы и расскажите мне, как все было.

– Но я не думаю… я не знаю, как… Видите ли, это так трудно. Я не хочу быть грубой, но… Лучше я уйду.

– Успокойтесь. Соберитесь с духом.

– Нет, не могу. Я подумала, что приду и… и спрошу у вас, спрошу, как мне следует поступить… но, понимаете, я не могу. Я ожидала совсем другого…

– Чем что?

– Прошу у вас извинения, и я вовсе не хотела быть грубой, но… – Она судорожно вздохнула, посмотрела на Пуаро, отвела взгляд и вдруг выпалила: – Вы такой старый! Мне не сказали, что вы такой старый. Я не хочу быть грубой, но… это же так. Вы слишком стары. Извините меня, пожалуйста, извините!

Она резко повернулась и вышла, как-то слепо пошатываясь, точно ночная бабочка, мечущаяся в свете лампы.

У Пуаро открылся рот. Он услышал, как хлопнула входная дверь, и воскликнул:

– Nom d'un nom d'un nom…[3]