Три песни о перестройке

Евгений Попов

Три песни о перестройке

С прологом, эпилогом и эпиграфом

Послушай, о, как это было давно.

А. Вертинский

Пролог

Один честный коммунист все время боролся против властей за правильный коммунизм, отчего практически постоянно сидел в тюремном замке, хотя первый раз его посадили только тогда, когда он сказал, что новая экономическая политика (НЭП) должна продолжаться вечно.

Далее он был против и других мероприятий партии и правительства. В частности. Потому что никогда не отрицал благородства поставленной конечной цели - правильного коммунизма, шествия всего народа, состоящего из отдельных коммунистов, к сияющим вершинам, где всем нам дано будет вкусить и райской жизни, и вечного блаженства. "Как море белопенное с его волной, будет вершиться правильная жизнь теперь уже практически во все времена - и ныне, и присно, и во веки веков!" - думал коммунист, веря во все хорошее на ледяных нарах либо распластавшись под тяжестью нечеловеческого труда, организованного коммунистами посредством системы учреждений Главного управления лагерей (ГУЛАГ).

Он был против так называемого раскулачивания и насильственного объединения уцелевших крестьян и люмпенов в странные объединения, получившие названия коллективных и советских хозяйств (КОЛХОЗ, СОВХОЗ), не видя в них ровным счетом ничего коллективного и советского, а предрекая лишь один будущий голод, тотальную пауперизацию, покупку пшеницы у Канады, цинизм, людоедство, смыв жизненного гумуса нечерноземной полосы. Он ужасался, узнав о предпринятом коммунистами в 30-е годы избиении собственных кадров, понимая, что в случае непременной войны с империалистами эти преступные деяния приведут страну на грань оккупации и полного ее исчезновения как государства. Он горячо приветствовал послевоенное строительство и борьбу с разрухой, но, выпущенный на свободу в короткое время ХХ и ХХII съездов КПСС, выступил с критикой сразу же очень многого, почти всего, проведенного и проводимого коммунистами и в этот дискретный отрезок времени: травли Зощенко и Ахматовой, шельмования под флагом борьбы с космополитизмом людей, желавших нашему обществу большей открытости (как декабристы дошли до Парижа, наши тоже прошли всю Европу, увидев ее хоть и разоренную, но собственными глазами), волюнтаристского подхода к проблемам сельского хозяйства (повсеместная кукурузизация вплоть до Полярного круга, поспешная распашка целинных земель без учета будущих "черных" бурь и суховеев), создания атомных и водородных бомб (здесь он в дальнейшем признал свою ошибку, связанную с поспешностью выводов и неполнотой информации, академику Сахарову действительно нечего было стыдиться). Честный коммунист призывал к более разумному строительству ГЭС: ведь будут затоплены громадные пространства, а разве нам вместо родной советской земли нужны лишь вода и электричество? Грядущую экологическую катастрофу предвидел он, бил в набат: отчего так много промышленных предприятий группы "А", разве в этом забота о человеке, базис построения правильного коммунизма, если смог будет душить советские города, высохнет Арал и соляные бури убьют трудящихся? Поспешная химизация, мелиорация, приведшие к обратным результатам, дорогостоящие космические программы... Уже снова находясь в тюремном замке, он резко осудил ввод войск в Чехословакию, полагая, что коммунисты способны были и здесь разрешить свои братские проблемы без насилия, танков и ответного неверия в правильный коммунизм. Да что там говорить! Мы все - граждане своей страны, включая тех, у кого это гражданство отняли, и у старого коммуниста просто сердце кровью обливалось, когда он слышал, пришивая на швейном станке рукава к телогрейкам, разные печальные вести: грязная война в Афганистане, коррупция и разложение рядовых и высокопоставленных коммунистов, отток рабочей силы в города, где она спивается в виде "лимиты", падение нравственности, бессмысленный поворот северных русских рек неизвестно куда и, наконец, Чернобыль - о, тут сконцентрировалось все, что так волновало его сердце, и сконцентрировалось в таких неведомых формах ужаса, которые отнюдь недоступны были, например, сознанию Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ульянова-Ленина, а конгениальны лишь прозрениям Данте Алигьери, Иеронима Босха, Франца Кафки и Сальвадора Дали.

Все это знал один честный коммунист, но все равно твердо верил в светлое будущее, понимая, что оно все равно состоится вопреки всему, как бы кто бы чего бы ни говорил против - антисоветского и антикоммунистического. Ведь слишком много сил, душ, материальных и моральных ценностей загублено, слишком многие в это втянуты, считай, весь мир, а разве это может быть зря? Ведь тем самым нарушаются законы существования живой жизни и ее белковых тел на Земле. И этот баланс нарушается, когда количество горя преобразуется в обратную величину и качели поднимаются вверх перед новым падением!..

Перестройка придала ему сил, когда он выходил на свободу за ворота вахты одного из исправительно-трудовых учреждений, расположенных на территории Мордовской АССР. Было лето. Празднично гудели шмели, осы, яблоки глухо шмякались в траву приусадебных участков, принадлежащих обслуживающему персоналу этого учреждения. Открылся низенький деревянный поселковый магазин, где торговали комбижиром, пшеном и пайковым сахаром. Иссохшая глиняная дорога вела куда-то, и старик шел по этой дороге, радуясь жаре, свежему воздуху и тому, что его дважды обогнали, вздымая тучи пыли, мощные самосвалы, груженные досками, шифером, цементом. СССР снова на стройке! Сердце старика радовалось и ныло в сладком и страшном предчувствии грядущего. Вот они уже недалеко, эти сияющие вершины, где всем дано будет вкусить и райской жизни, и вечного блаженства. Как в море белопенное ступил он и, осторожно нащупывая дно, шел все дальше и дальше.

...Мертвая зыбь вдруг окружила его, и он внезапно, судорожно огляделся по сторонам, как бы пронизанный гигантским разрядом электрического тока от всех электростанций, расположенных на советской земле (ГЭС, ГРЭС, АЭС).

Он огляделся по сторонам. Мертвая зыбь окружала его. Везде, как застывшие волны, торчали головы других коммунистов, чьи открытые глаза с надеждой глядели на него. Его раздражило выражение этих глаз. Мертвая зыбь окружала его. Резкое сиянье сияющих вершин резало глаза, и трудно было различить в пространстве воздуха лики Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева, Ельцина. Мертвая зыбь окружала его...

Он вынул из кармана широких брезентовых штанов именной револьвер, некогда подаренный ему коммунистами за беззаветность, проверил наличие патронов в барабане и успел застрелиться до того, как к нему подбежал тюремный врач, вызванный по телефону прапорщиком конвойных войск МВД, скучавшим на вахте этого исправительно-трудового учреждения, расположенного на территории Мордовской АССР в двадцати километрах от железной дороги. Он застрелился до того, как к нему прибежал тюремный врач. Он выстрелил себе в голову, после чего успел разрядить всю обойму сами знаете в кого...

"Трах-тах-тах",- слышал выстрелы склонившийся над его бездыханным телом тюремный врач, который не по своей воле пошел после института работать в систему МВД и которому казалось - трах-тах-тах,- что это и не выстрелы вовсе, а последствия его вчерашней дикой пьянки с товарищами и девками.

Тов. Дристов

Веселая, эстетически выдержанная компания бывших советских людей собралась однажды, чтобы вместе встретить Новый год, угощаясь шампанским, водкой, красным и белым вином, портвейном, ликерами, коньяком, джином, виски, прочими напитками, закусывая семужкой, бужениной, паюсной, зернистой, лососевой и минтаевой икрой, сервелатиком, киви, анчоусами, устрицами, авокадо, прочими продуктами.

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ

Три песни о перестройке

С ПРОЛОГОМ, ЭПИЛОГОМ И ЭПИГРАФОМ

Послушай, о, как это было давно.

А. Вертинский

Пролог

Один честный коммунист все время боролся против властей за правильный коммунизм, отчего практически постоянно сидел в тюремном замке, хотя первый раз его посадили только тогда, когда он сказал, что новая экономическая политика (НЭП) должна продолжаться вечно.

Далее он был против и других мероприятий партии и правительства. В частности. Потому что никогда не отрицал благородства поставленной конечной цели - правильного коммунизма, шествия всего народа, состоящего из отдельных коммунистов, к сияющим вершинам, где всем нам дано будет вкусить и райской жизни, и вечного блаженства. "Как море белопенное с его волной, будет вершиться правильная жизнь теперь уже практически во все времена - и ныне, и присно, и во веки веков!" - думал коммунист, веря во все хорошее на ледяных нарах либо распластавшись под тяжестью нечеловеческого труда, организованного коммунистами посредством системы учреждений Главного управления лагерей (ГУЛАГ).

Он был против так называемого раскулачивания и насильственного объединения уцелевших крестьян и люмпенов в странные объединения, получившие названия коллективных и советских хозяйств (КОЛХОЗ, СОВХОЗ), не видя в них ровным счетом ничего коллективного и советского, а предрекая лишь один будущий голод, тотальную пауперизацию, покупку пшеницы у Канады, цинизм, людоедство, смыв жизненного гумуса нечерноземной полосы. Он ужасался, узнав о предпринятом коммунистами в 30-е годы избиении собственных кадров, понимая, что в случае непременной войны с империалистами эти преступные деяния приведут страну на грань оккупации и полного ее исчезновения как государства. Он горячо приветствовал послевоенное строительство и борьбу с разрухой, но, выпущенный на свободу в короткое время ХХ и ХХII съездов КПСС, выступил с критикой сразу же очень многого, почти всего, проведенного и проводимого коммунистами и в этот дискретный отрезок времени: травли Зощенко и Ахматовой, шельмования под флагом борьбы с космополитизмом людей, желавших нашему обществу большей открытости (как декабристы дошли до Парижа, наши тоже прошли всю Европу, увидев ее хоть и разоренную, но собственными глазами), волюнтаристского подхода к проблемам сельского хозяйства (повсеместная кукурузизация вплоть до Полярного круга, поспешная распашка целинных земель без учета будущих "черных" бурь и суховеев), создания атомных и водородных бомб (здесь он в дальнейшем признал свою ошибку, связанную с поспешностью выводов и неполнотой информации, академику Сахарову действительно нечего было стыдиться). Честный коммунист призывал к более разумному строительству ГЭС: ведь будут затоплены громадные пространства, а разве нам вместо родной советской земли нужны лишь вода и электричество? Грядущую экологическую катастрофу предвидел он, бил в набат: отчего так много промышленных предприятий группы "А", разве в этом забота о человеке, базис построения правильного коммунизма, если смог будет душить советские города, высохнет Арал и соляные бури убьют трудящихся? Поспешная химизация, мелиорация, приведшие к обратным результатам, дорогостоящие космические программы... Уже снова находясь в тюремном замке, он резко осудил ввод войск в Чехословакию, полагая, что коммунисты способны были и здесь разрешить свои братские проблемы без насилия, танков и ответного неверия в правильный коммунизм. Да что там говорить! Мы все - граждане своей страны, включая тех, у кого это гражданство отняли, и у старого коммуниста просто сердце кровью обливалось, когда он слышал, пришивая на швейном станке рукава к телогрейкам, разные печальные вести: грязная война в Афганистане, коррупция и разложение рядовых и высокопоставленных коммунистов, отток рабочей силы в города, где она спивается в виде "лимиты", падение нравственности, бессмысленный поворот северных русских рек неизвестно куда и, наконец, Чернобыль - о, тут сконцентрировалось все, что так волновало его сердце, и сконцентрировалось в таких неведомых формах ужаса, которые отнюдь недоступны были, например, сознанию Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ульянова-Ленина, а конгениальны лишь прозрениям Данте Алигьери, Иеронима Босха, Франца Кафки и Сальвадора Дали.

Все это знал один честный коммунист, но все равно твердо верил в светлое будущее, понимая, что оно все равно состоится вопреки всему, как бы кто бы чего бы ни говорил против - антисоветского и антикоммунистического. Ведь слишком много сил, душ, материальных и моральных ценностей загублено, слишком многие в это втянуты, считай, весь мир, а разве это может быть зря? Ведь тем самым нарушаются законы существования живой жизни и ее белковых тел на Земле. И этот баланс нарушается, когда количество горя преобразуется в обратную величину и качели поднимаются вверх перед новым падением!..

Перестройка придала ему сил, когда он выходил на свободу за ворота вахты одного из исправительно-трудовых учреждений, расположенных на территории Мордовской АССР. Было лето. Празднично гудели шмели, осы, яблоки глухо шмякались в траву приусадебных участков, принадлежащих обслуживающему персоналу этого учреждения. Открылся низенький деревянный поселковый магазин, где торговали комбижиром, пшеном и пайковым сахаром. Иссохшая глиняная дорога вела куда-то, и старик шел по этой дороге, радуясь жаре, свежему воздуху и тому, что его дважды обогнали, вздымая тучи пыли, мощные самосвалы, груженные досками, шифером, цементом. СССР снова на стройке! Сердце старика радовалось и ныло в сладком и страшном предчувствии грядущего. Вот они уже недалеко, эти сияющие вершины, где всем дано будет вкусить и райской жизни, и вечного блаженства. Как в море белопенное ступил он и, осторожно нащупывая дно, шел все дальше и дальше.

...Мертвая зыбь вдруг окружила его, и он внезапно, судорожно огляделся по сторонам, как бы пронизанный гигантским разрядом электрического тока от всех электростанций, расположенных на советской земле (ГЭС, ГРЭС, АЭС).

Он огляделся по сторонам. Мертвая зыбь окружала его. Везде, как застывшие волны, торчали головы других коммунистов, чьи открытые глаза с надеждой глядели на него. Его раздражило выражение этих глаз. Мертвая зыбь окружала его. Резкое сиянье сияющих вершин резало глаза, и трудно было различить в пространстве воздуха лики Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева, Ельцина. Мертвая зыбь окружала его...

Он вынул из кармана широких брезентовых штанов именной револьвер, некогда подаренный ему коммунистами за беззаветность, проверил наличие патронов в барабане и успел застрелиться до того, как к нему подбежал тюремный врач, вызванный по телефону прапорщиком конвойных войск МВД, скучавшим на вахте этого исправительно-трудового учреждения, расположенного на территории Мордовской АССР в двадцати километрах от железной дороги. Он застрелился до того, как к нему прибежал тюремный врач. Он выстрелил себе в голову, после чего успел разрядить всю обойму сами знаете в кого...

"Трах-тах-тах",- слышал выстрелы склонившийся над его бездыханным телом тюремный врач, который не по своей воле пошел после института работать в систему МВД и которому казалось - трах-тах-тах,- что это и не выстрелы вовсе, а последствия его вчерашней дикой пьянки с товарищами и девками.

Тов. Дристов

Веселая, эстетически выдержанная компания бывших советских людей собралась однажды, чтобы вместе встретить Новый год, угощаясь шампанским, водкой, красным и белым вином, портвейном, ликерами, коньяком, джином, виски, прочими напитками, закусывая семужкой, бужениной, паюсной, зернистой, лососевой и минтаевой икрой, сервелатиком, киви, анчоусами, устрицами, авокадо, прочими продуктами.

Гости приехали кто на "мерседесах", кто на "БМВ", "вольво", "лендроверах", так что парковка у дома Филарета Назаровича, куда он их всех пригласил в свое сияющее елочными огнями трехэтажное жилое помещение, оказалась

вся совсем забитая, и лишь выделялись там коллекционные "Жигули" "шестерка" Володьки, младшего сына Бланковых, левака и фрондера, который уверял домашних, что ездит на этой потрепанной машине отнюдь не из пижонства, а по идейно-экологическим соображениям, предпочитая к тому же экономически дешевый бензин А-92 всяким там "суперам", "дизелям" и прочей, как он забавно выражался, "примочной хреноте".

О, эти томительные минуты перед тем, как стрелки кремлевских часов сомкнутся на цифре 12, радуя весь бывший советский трудовой народ! И приглашенные слоняются по углам, не зная, куда себя девать, и разрумянившаяся хозяйка в бриллиантовых сережках тихо волнуется: всего ли достанет на празднике, не украдет ли кто столовое серебро, правильно ли упреет гречневая каша, не пересушатся ли в микроволновой печи беззащитные поросята, не накурятся ли марихуаны подростки, возглавляемые неутомимым вихрастым Сенькой Сидоровым, будущим депутатом Государственной Думы? Сколько хлопот, сколько вопросов.

Филарет Назарович не выдержал и постучал тускло отливающим ножом фирмы "Золинген" по хрустальному графинчику отечественного производства, выполненному патриотами города Гусь-Хрустальный в форме бывшего центрального здания КГБ, Комитета Государственной Безопасности, учреждения, что, переменив название, и по сей день существует на Лубянской, некогда Феликса Дзержинского площади, но является также и основным спонсором международных игр "Юный плюралист" имени академика Сахарова.

- Требую внимания! - шутливо заявил он.- Требую внимания, господа и...Филарет Назарович, сделав паузу, отвесил легкий поклон в сторону Дристова,...и товарищи! Все вы знаете нашу давнюю традицию - художественно изложить перед Новым годом, как все мы, выражаясь языком аппаратчиков эпохи строительства коммунизма в отдельно взятых странах, "дошли до жизни такой", то есть стали тем, чем мы стали. Вы помните, много лет назад я начал традицию с себя, живо описав, как поражен был я, тогдашний секретарь Союза писателей, непосредственно участвовавший в репрессиях против борцов против культа строительства коммунизма в отдельно взятых странах, когда зашел седьмого ноября в партком Московской писательской организации, ныне превращенный в валютный бар, и обнаружил, что там мирно угощаются и закусывают наши бывшие идейные враги от Аксенова и Бродского до Янова включительно - через Алешковского, Владимова, Горенштейна, Копелева, Максимова, Синявского, Солженицына, что все эти годы сидели у меня, как мышь под веником, а теперь, видите ли, раздухарились... Как громом пораженный, хотел я закрыть подлую дверь, но меня тоже втащили, усадили, старика, близ уютного жаркого камина, дали в руки полный стакан джину аглицкого и довели до моего сведения ту формулу, которую я и дальше понес в массы: "ЧТО ПРОШЛО, ТОГО УЖ НЕТ..."

- Ой, да ты уже в который раз это рассказываешь, Филя, ну прям всем надоел! - досадливо махнула стройной ручкой в перстнях из драгметаллов Зинаида Кузьминична.

- Цыц, женщина! - скорее ласково, чем шутливо окоротил жену хозяин дома и мягко добавил, желая скрасить свою невольную резкость: - Вряд ли, Зинок, ты посмеешь упрекнуть меня в забвении священных сердцу каждого бывшего советского человека принципов свободы и демократии. Ведь на протяжении многих лет у меня уже все высказались - и Свистонов, и Бабичев, и Канкрин с Гаригозовым, и Шенопин с Епревым, и наш уважаемый Б. Б., и даже Изаура в прошлом году поведала нам о своем нелегком детстве на улице Грановского под властью ленинско-брежневской партократии. Правда, Изаура?

Он обвел взором стол и стулья, где, вооружившись накрахмаленными белоснежными салфетками, сидели все упомянутые персонажи.

- Правда,- была вынуждена согласиться Изаура, которая о чем-то тихо беседовала с леваком Володькой, склонив набок свою прелестную головку, украшенную прической "барашек".

- Вот я и говорю! - снова засмеялся Филарет Назарович.

- Да? - задорно подбоченилась Зинаида Кузьминична.- И ты думаешь, что выиграл наш спор? А Дристов?

- Что Дристов? - не желал сдаваться Филарет Назарович.

- А то, что мы до сих пор почти ничего о нем не знаем. Правда ведь, Дристов? Откройтесь нам, а то этот говорун-невежа вечно никому слова вставить не даст,- шутливо укорила она мужа.

- Ах ты, сука! - вспыхнул хозяин, побагровев.

Но гости все равно облегченно расхохотались, вовремя вспомнив, что такая комическая перепалка тоже в традициях этого хлебосольного старомосковского дома, и тот, кого назвали Дристовым, невысокий мужчина с залысинами, в английском пиджаке, явно купленном в обычном коммерческом ларьке, почесав себя за ухом и с хрустом высморкавшись в громадный клетчатый носовой платок, начал:

- Совершенно взбешенный возвращался я тогда с партийного собрания. Думал, будет как всегда,- проведем собрание, споем "Интернационал" и пошлем коммуниста Никифорова за водкой. Ан нет! Прочитав отчетно-выборный доклад о работе "первички" в новых условиях, наш парторг Борисов, оказавшийся трусом, маловером, нытиком и ренегатом, пряча глаза, нагло заявил, что он, видите ли, разочаровался в идеалах строительства коммунизма в отдельно взятых странах и поэтому выходит из партии. Потому что КПСС, по его мнению, виновата во всех преступлениях, совершенных в СССР, начиная с хулиганского октябрьского переворота семнадцатого года вплоть до наших дней, и он, дескать, этот козёл, овеhц противный, фофан обтруханный, вступил в партию, чтобы, стало быть, облагородить ее изнутри, бился как рыба об лед, но так ничего и не облагородил, не улучшил. Просит также зла на него не держать, но твердо и решительно заявляет, пытаясь улыбаться: "Прощайте, други!"

Ну чем ты тут ответишь на такое нахальство? Мы посидели, помолчали, покурили немного да и разошлись, не сказав ни единого слова ни друг другу, ни этому двурушнику, который вечно провозглашал на всех пьянках здравицу: "А теперь, товарищи, выпьем за нашу партию и ее ленинский Центральный Комитет". Эх, к чему тут слова!..

В прескверном настроении шел я по городу, но если, к примеру, и Филарет Назарович, и многие из вас почти сразу правильно определились, выпивая с бывшими антисоветчиками, как с нормальными людьми, то я первоначально растерялся, как тот комсомолец из произведений Михаила Светлова, Эдуарда Багрицкого и прочих поэтов, временно не понявший и не принявший новой политики, в тот раз - экономической... Комсомолец... Да...

Тем более - жена. Дело прошлое, но детей, которые теперь от меня, естественно, отказались, Маргарита воспитывала в духе вещизма. К тому же для всех, исключая меня, не являлось секретом, что она трахалась с разведенным американцем, набожным Карлой, который и увез их всех наконец в свой Мидлтаун, штат Коннектикут, USA. А я узнал об этом отвратительном факте адюльтера аккурат накануне партийного собрания от соседа по лестничной клетке, которому она в который раз перепродавала кожаные джинсы, а я еще, идиот, выходил на лестницу курить, дескать, мистер Карла, мать его курицу, не выносит, видите ли, паразит, табачного дыма...

Дристов закашлялся, смущенно глядя на публику, особенно на женщин, а больше всего - на Изауру. Но мертвая тишина, воцарившаяся за столом, вдохновила его, и он продолжил свою нелегкую исповедь:

- Конечно, я готов был прибить жену секачом для рубки капусты, узнав такую гадость, но я никогда еще не опаздывал на партийные собрания, решил не делать этого и сейчас, несмотря на оптимальный случай, который можно было бы счесть уважительной причиной. Поэтому я оставил развратников вдвоем и отправился все-таки на партийное собрание. Теперь вам легко представить, что творилось у меня на душе в этот промозглый декабрьский день накануне Нового года. Филарет, ты не дашь соврать. Ты помнишь, что я был вне себя от бешенства, товарищ?

Филарет Назарович коротко кивнул.

- Одни гнусности видел я вокруг себя, выйдя с партийного собрания, проходившего на улице 25 Октября, ныне - опять Никольской. В здании историко-архивного института некто Юрий Афанасьев, ректор-изменник этого заведения, и английская артистка Ванесса Редгрейв на пару проповедовали учение Троцкого, около Храма Покрова, известного в народе под именем Храма Василия Блаженного, расположился антиобщественный палаточный городок бродяг и тунеядцев, а близ ныне свергнутого памятника Я. М. Свердлову толпа, возглавляемая философом Пашкой Чмуровым, первым мужем моей жены Маргариты, ругала Якова Михайловича и называла его жидом, а когда я им сделал замечание, мне нагло ответили, что в этом нет никакого оскорбления, потому что "жид - он и есть жид", в этом нету никакого оскорбления, это национальность, а не что иное, подпадающее под соответствующую статью Уголовного Кодекса тогдашней РСФСР.

Вне себя от ярости!.. Но странный слом произошел во мне не на Воробьевых (Ленинских) горах, а на Арбате, куда я немедленно пришел, чтобы купить себе автомат Калашникова и при удобном случае изрешетить из него прямо в постели и Карлу, и Маргаритку, предварительно выведя детей на улицу под предлогом предполагаемого салюта в честь советского Нового года.

Однако я к тому времени все еще оставался сугубо кабинетным работником, частично оторвавшимся от дум и чаяний простого народа, и, прямо нужно сказать, немножко хуже ориентировался в реальной жизни, чем сейчас, обретя собственное место в нашем кругу. На мой спрос продать автомат с целью убийства жены продавцы лишь ошибочно веселились, думая, что я пьян и шучу. И предлагая мне в ответ всякую дрянь - наркотики, фальшивые репродукции Ильи Глазунова, кисет Владимира Высоцкого, свежие переводы Гертруды Стайн, потаенную прозу Климонтовича, комиксы Александра Кабакова, "Русскую красавицу" Вик. Ерофеева и его же поясной фотографический портрет в голом виде.

Я был в отчаянии! Я, как мог, отбивался от них! Я хотел спастись от негодяев в редакции журнала на букву "М", где у меня служил товарищ, недавно окончательно ушедший в монастырь, но подъезд того арбатского здания, где среди всего этого свинства помещался честный журнал, оказался запертым, и я был вынужден под угрозой ножа приобрести за три рубля (смехотворную в нынешних условиях, а тогда весьма ощутимую сумму) брошюру-инструкцию, учащую, как нетрадиционными методами добиться у населения ста процентов оргазма. Вот так автомат Калашникова!

Он снова вскинулся и посмотрел на слушателей, но все уже немного выпили, и Дристов заново успокоился, понимая, что действительно находится среди своих и поэтому его речь будет оценена адекватно всему изложенному.

- В этот момент во мне и произошел слом. А впрочем, все по порядку... Зачем такая жизнь нужна? - с холодной ясностью подумал я. Это МНЕ, а не ИМ нужно уйти из такой жизни, к едрене фене, враз и навсегда! - с горечью понял я.

А следует заметить, что я тогда полагал, будто Бога нет (прости, Господи!), отчего и не опасался никаких последствий для своей души от этого суицидального, низкого акта. Грешник, я даже наслаждался, представляя, как будут мучиться в геенне совести моя бывшая Маргарита и набожный Карла, когда осознают, что стали непосредственным источником моей смерти! Короче, я направился пешком на Воробьевы (Ленинские) горы, твердо решив привести в исполнение следующий план: там, на горах, на смотровой площадке, откуда вся Москва с ее златоглавыми соборами, "высотками", черными трубами ТЭЦ как на ладони и где московские пьяницы обоего пола, когда женятся, бьют в своих парадных костюмах пустые шампанские бутылки о гранитный парапет, ограждающий от них красавец город, именно там я подберу крупный стеклянный осколок, заберусь на бездействующий лыжный трамплин да и ухну вниз, рассекая в последнем соприкосновении с землей не только сонную артерию, но и практически все собственное горло. Зачем мне тогда все эти автоматы, пулеметы, банки ядов, намыленная веревка? К черту, к черту все, если всюду разврат, преданы идеалы строительства коммунизма в отдельно взятых странах и больше нету уже ничего, кроме тлена, гнили, моhрока и разложения!..

Кто-то сделал робкую попытку налить ему водки в опустевший фужер. Кажется, это была Изаура, наконец-то прекратившая шушукаться с Володькой и, по-видимому, не на шутку увлеченная горькими словами Дристова, который решительно пресек эту ее попытку, сказав и сильно побледнев:

- Не нужно. Вот-вот, сейчас, сейчас, я уже скоро кончу.

Но все же выпил. И, абсолютно не закусывая, а только промокнув салфеткой высокий вспотевший лоб, снова заговорил, пытаясь завершить свое затянувшееся признание:

- Перед смертью я расположился на парковой скамейке, чтобы выкурить сигарету "Филипп Морис", которые нам выдали в пайке как экономическую помощь от немцев, побежденных нами во время второй мировой войны. Затянувшись разок-другой, я с неудовольствием обнаружил, что рядом вдруг плюхнулся какой-то неизвестный мужчина в крепкой новой дубленке и с сумкой "Адидас", которую всю аж распирало от содержимого. И, хотя он обратился ко мне не за сигаретой, а с просьбой прикурить, я сделал это с крайним неудовольствием, ибо, выполнив просимое, конечно же, был вынужден вступить с ним в беседу.

"Да, все-таки это очень хороший праздник, Новый год, гораздо лучше, честно признаться, чем Седьмое ноября,- кашлянув, сказал мужчина,- какие бы катаклизмы ни сотрясали нашу несчастную Родину - хоть Батый, хоть Ленин со Сталиным, хоть Гитлер или, например, тотальная кукурузизация, "большая химия", строительство БАМа, "Малая земля", вырубка столетних виноградников, закон о суверенитете, распад СССР,- в этот праздник нам все нипочем! Так же, как при царе, светятся свечечки; люди, получив пищу по карточкам или украв ее по месту работы, наряжают елки, детей, моются в ванной. И я своим пострелятам несу итальянские хлопушки, полученные в спецраспределителе, да вот немножко загулял со старыми, хе-хе, партайгеноссе, выпили поднос шампанского, покушали жюльенов из дичи. Сейчас вот немного отдышусь, полюбуюсь еще разок видом прекрасной столицы, преображенной коммунистами,

и айда к семье!.. То-то мои-то обрадуются!"

Так сказал Филарет Назарович, а это, конечно же, был он, и вы уже, конечно же, догадались об этом...

Глухой шум прошел по застолью. Филарет Назарович лукаво подмигивал гостям, кланялся, как японец, прижимал, как глухонемой, руку к сердцу, но видно было - и он не на шутку взволнован тем, что происходит. Вечеринка удалась!

- Так сказал Филарет Назарович, и странное, истеричное раздражение охватило все мое существо. "Вы, сволочи, продали страну неизвестно кому! Развалили экономику, политику, экологию, нравственность! Ряшки понаели, шампанское жрете, а мы теперь пропадай!" - злобно обратился я к своему собеседнику и немедленно был поражен тем, что он как бы и ожидал такого моего ответа. Он придвинулся ко мне, и от него - клянусь! - совсем не пахло спиртным.

"Голуба, голуба,- медленно выговорил Филарет Назарович, не сводя с меня своего цепкого, внимательного взгляда.- Да неужели вы с таким адом в душе надеетесь выплыть в этой реке времен, в этом потоке жизни? Бросьте вы это немедленно, такие пораженческие настроения, тут же бросьте! Если вы настоящий коммунист, вспомните ту широту, которую проявляли и в теории, и в жизни не только Маркс, Энгельс, но даже Бакунин с его "Катехизисом революционера", ту духовную витальность, которая впоследствии была похерена отнюдь не Лениным - он был великий человек,- а ЛЕНИНИЗМОМ, имеющим к вождю такое же отношение, как мейерхольдовщина к Мейерхольду или колхозы к крестьянству. Да неужели же вы всерьез думаете, что все завоеванное нами в труде и обороне пропадет? Да пока жива хоть одна душа - держится Россия! "И каторжный Федька стреляет дуплетом" - как писал поэт Юрий Кублановский совершенно по другому поводу. И держу пари... - Он прищурился, как упомянутый им Ленин.- Держу пари, что вы задумали нечто нелепое, устрашающее, ужасное, но я, я постараюсь спасти вас!.."

"Лучше страну спасите! - нелепо огрызался я, ну, право, как какой-нибудь диссидент при обыске или задержании.- Бардак в стране! Сил нет смотреть на весь этот бардак, а вы все поете какие-то прежние, застойные песни".

"Да какие же они прежние и застойные, батенька? - искренне изумился Филарет Назарович.- Мы, например, с товарищами - я подчеркиваю: товарищами, хотя мы, очевидно, какое-то время будем вынуждены называть друг друга по-иному,- создали кооператив "Надежда". Пока что мы всего лишь раскинули по стране сеть общественных платных уборных, чтобы люди наконец-то смогли цивилизованно отправлять свои естественные надобности, но у нас впереди будущее, и это будущее - наше. У нас обширная программа, мы уже вплотную подошли к бартерным сделкам. Ищем спонсоров с валютой для финансирования интересных задумок и наработок. Но вас-то таковым ВАЛЮТЧИКОМ я отнюдь не считаю,-помнится, пошутил он. И вдруг встревожился: - Да уж не враг ли вы? Или, может быть, просто обыватель, мещанин, желающий счастья прежде всего самому себе, а не всему человечеству?"

"Нет, я коммунист",- сказал я.

"Так и я коммунист! - расхохотался Филарет Назарович.- Но тактика и логика нашего движения на данном этапе таковы, что мы сейчас как бы уходим в подполье. Подчеркиваю еще раз - на НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ время, на то, которое потребно, чтобы создать в стране сильный экономический базис, а уж потом мы им всем, этим говорунам, покажем такую... надстройку, что они у нас попляшут, как Стрекоза перед Муравьем из произведений дедушки Крылова".

"А какой это, хотя бы примерно, период?" - робко спросил я.

"Не знаю! - отрезал он.- Сколько нужно партии, такой и будет период. Мы станем капиталистами и заставим стать капиталистами всю страну. И они сами сами, подчеркиваю - рано или поздно обожрутся благоденствием и захотят чего-нибудь новенького, социальненького, гуманненького, а тут-то и мы со своими немеркнущими идеями строительства коммунизма в отдельно взятых странах! - Голос Филарета Назаровича возвысился почти до визга.- Идеи эти упадут, как зерно на благодатную унавоженную почву! Вспомните Швецию, Финляндию, Данию, Германию, Америку наконец. Ведь если бы там были такие люди, как мы, то там при их материальной базе уже давно был бы построен коммунизм. В отдельно взятых странах. Вы согласны со мной?"

Я молчал. Потому что я понимал - этого человека послал мне Бог.

Подняв к черному небу с россыпью звезд залитое слезами лицо, я незаметно выпустил из сжатой руки бутылочный осколок, и он глухо шмякнулся на грязный, захарканный асфальт, и мы с Филаретом Назаровичем сделали вид, будто не заметили этого.

"Я согласен с вами, я тоже пока иду работать для конспирации и будущего в сортир "Надежда"",- сказал я, скрывая рыданье.

...Дристов оглядел присутствующих. Все они не кушали, пригорюнившись, и обстановку, как всегда, был вынужден разрядить сам хозяин дома. Сдвинув твердый манжет фрачной рубашки "Стэмплтон" и обнаружив тем самым циферблат японских часов "Сейко" желтого металла, он вдруг воздел руки в комическом ужасе.

- Господа! Да ведь за хорошим разговором, понимаешь, мы совсем чуть было не упустили, что наша страна и все человечество вступают в новую фазу нового года. Мужчины, открывайте шампанское! Ребята! Сенька Сидоров, будущий депутат Государственной Думы, кончай смолить свою марихуану! Володька! Все готовы? Наполняйте бокалы, сейчас Михаил Сергеевич, Борис Николаевич, Владимир Вольфович, Геннадий Андреевич, Фуцин, Шуцин и Пуцин скажут по телевизору их новую приветственную речь. Зинаида Кузьминична, дорогая, любимая, может, хоть в эту минуту ты не будешь лезть ко мне с пустяками? Дристов, ты закончил свою исповедь? Товарищ Дристов, ты слышишь меня или ты оглох и онемел?

Но Дристов молчал, внезапно обнаружив в кармане пиджака толстую пачку десятидолларовых банкнот.

Ударили Кремлевские куранты. Гости торжественно сгрудились.

И внезапно заплакала нежная, любящая Изаура, прикрыв свои прекрасные глаза узкой ладонью, на тыльной стороне которой было вытатуировано синеньким "PERESTROIKA".

- Дристов! Невозможный! Неужели вы не видите, что я люблю, люблю вас! шепнула она.

И заплакали, глядя на нее, Филарет Назарович, Зинаида Кузьминична, Свистонов, Бабичев, Канкрин, Гаригозов, Шенопин, Епрев, уважаемый Б. Б., ребята во главе с неутомимым вихрастым Сенькой, будущим депутатом Государственной Думы.

Плакали оленеводы Чукотки, золотодобытчики Колымы, шахтеры Джезказгана и Кузбасса, свекловоды и ракетчики Украины, русские крестьяне и прибалтийские фермеры, гордые кавказские горцы и мясопромышленники Казахстана, полесские космонавты, молдавские виноградари, хлопководы и газовики Узбекистана, Таджикистана, Туркменистана, писатели Киргизии плакали все, но это уже были слезы радости. Блаженство охватило преображенную советскую землю. Усталую, но довольную.

Лишь Владимир Бланков, криво улыбаясь, застегнул дрожащими, непослушными пальцами свою джинсовую куртку, метнул гневный взгляд на Изауру и выбежал вон, резко бросив напоследок новым буржуям:

- Мы пойдем другим путем!

- И все-таки как ни хорошо жить, товарищи, но при коммунизме жить будет еще лучше,- тихо подытожил Филарет Назарович, не обращая внимания на мальчишескую выходку сына.

Плакала Изаура. Молчал Дристов. Валялись пьяные. Уже светало на бывшей советской сторонушке.

"Роллс-ройс"

Странно бывает так, когда лица мужского пола, проживающие на территории бывшего Советского Союза, той самой страны, что носит нынче исконно гордое имя "Россия", внезапно утрачивают контакт со своими женами, которые делили с ними все тяготы коммунистической, перестроечной и посткоммунистической жизни от работы в НИИ младшим научным сотрудником и антисоветских разговоров в курилке про "Голос Америки" и "Свободу", например, до руководства и контрольного пакета акций в крупном ООО, что означает вовсе не на один нуль больше, чем старинное обозначение сортира (00), а нечто решительно противоположное - Общество с Ограниченной Ответственностью, ворочающее миллионами, и долларов, конечно же, а не каких-то там рублей, пропади они пропадом вместе с Советской властью, потому что - инфляция, неуверенность в завтрашнем дне, больная мысль о глобальном всплывании на поверхность жизни, как дерьма в проруби, старых и новых большевиков, страх перед бандитами, разъезжающими по стране на джипах "Чероки", бреющими затылки и стреляющими из оружия кого ни попадя, падение "кривой" "духовности", проституция и другой разврат.

Утрачивают неизвестно отчего и сильно мучаются, принимая вследствие неосознанной обстановки как правильные, так и неправильные решения, к числу которых относятся: убийство мерзавки с расчленением, побег в Сибирь или Америку, крушение топором богатой домашней обстановки, как в знаменитом фильме 60-х по сценарию Виктора Розова, многодневный запой с последующей госпитализацией в частном дурдоме имени Пинеля, главврача, снявшего в ХIХ веке цепи с французских психов в руководимой им лечебнице, драка с "лицами кавказской национальности", полное признание собственных семейных ошибок, сочинение поэмы "Пусенька", покупка жене новых мехов и драгоценностей, поездка с "секретаршей-референтом" к морю-окияну, острову Буяну или вообще еще куда, где в отличие от России, а тем более от СССР ярко светит вечное солнце, где вечно пляшут, поют, хорошо питаются и уважают права человека.

Однако, граждане, не надо всех мазать одним и тем же дерьмом, если мы все же действительно хотим пополнить собой ряды цивилизованных стран. Ведь и среди миллионеров встречаются глубоко порядочные, трепетные люди, не завязавшие с гуманизмом и в новой обеспеченной жизни, не желающие мух обижать, а не то что жен, которые (жены), борясь за быт, сурово осужденный коммунистами, постарели на шестиметровой кухне советского блочного дома, расположенного у этих красных чертей на куличках, стратили нервы в очередях, а теперь бесятся с жиру, в чем все мы им глубоко сочувствуем.

Вот Лёня-миллионер и пошел другим путем, как Лукич с исчезнувшего червонца. А именно: ничего он с укором падле не сказал в завершение спонтанного семейного скандала, но и не заплакал, как слабое мужское существо из фильмов гуманиста 60-х Александра Володина. "Ничто нас, мой мальчик, не может вышибить из седла",- вспомнил он стихи замечательного советского поэта-безбожника, велевшего по этому случаю развеять свой прах над Калмыкской АССР. После чего не стал вызывать охрану, надел специально приготовленную для аналогичных случаев одежду, с укором, глубоко вздохнув, посмотрел на обидчицу, стараясь образумить ее хотя бы этим кротким, как у идиота князя Мышкина из одноименной книги Достоевского, взглядом, да не тут-то было (дверь не скрипнет - не вспыхнет огонь!), взял ключи и пшел вон, стараясь не вслушиваться в настигающий его девятый вал женских инвектив, среди которых превалировали "импотент", "мудак" и уже дважды упомянутое нами "дерьмо", чего мы обязуемся больше никогда не делать, по крайней мере в скорбных пределах этого скромного рассказа, про который критики непременно напишут, если их, конечно же, хорошо попросить и угостить водкой, что это одно из самых глупых наших произведений, четко свидетельствующее о том, что век и тысячелетие близятся к концу, а тем, кто в это тревожное время жил, давно пора с парохода современности сваливать прямо на кладбище или еще куда-нибудь, где есть вечный покой.

- И что еще нужно этой непочтительной? - горько восклицал неизвестно кому несчастный Леонид, выйдя из дому и тут же оказавшись на бывшей улице отравленного большевиками Горького г. Москвы, на той самой нынче снова Тверской, которая, как известно, ведет от седого ельцинского Кремля прямо в переименованный Санкт-Петербург Ленинградской области через Тверь, отобранную у дедушки Калинина.- Хату - сделали, дачу - построили, вилла на Кипре - это разве пустяки, а с Эйфелевки вниз глядеть на импрессионистов ездий хоть каждый уик-энд, была бы охота, но на "роллс-ройс" я конкретно не подпишусь, потому что это глупо и по жизни неправильно, хоть ты пеной изыди, чем меня совершенно не прошибешь, не на таковского, сука, напала, устанешь мне нервы мотать... О женщина, опасно назначение твое, хоть и люблю тебя по-прежнему неизвестно за что с пылкостью юноши, недавно получившего среднее образование!

Так бранился миллионер, а на бывшей улице Горького, которого, вполне возможно, коммуняки вовсе и не отравили, на кой бы он им сдался, чтобы его травить, старого туберкулезника и автора гениальной пьесы "На дне", вершилась на этой старой улице обновленной Москвы, в условиях дикого капитализма с элементами цивилизованной экономики и уклоном в плюралистическую демократию обычная для капитализма вечерняя жизнь. "Елисеевский" гастроном, например, был под завязку наполнен простым народом и малодоступными для этого народа яствами, среди которых имелись даже живые раки, выловленные в городе Самаре. Словом, все, как в те времена, когда страной правил царь, а не коммунистическая партия, укравшая вроде Чингисхана все российские деньги. Или как в те времена, когда напившиеся кронштадтской крови коммунисты "всерьез и надолго" объявили нэп, новую экономическую политику. Помнишь, любезный читатель, как мы с тобой в школе изучали "Белеет парус одинокий" Валентина Катаева, а в годы застоя трепетно внимали драгоценным страницам его новых "мовистских" сочинений, где мэтр вспоминал, как во время оно зашел в тот самый "Елисеевский" и там встретил Осипа Эмильевича Мандельштама, покупавшего небольшую порцию хорошей ветчины, которая временно исчезла из этого магазина гораздо позже, чем исчез навсегда из этого мира сам О. М.? Делаешь вид, что не помнишь? Тогда включи радио, где имеешь шанс услышать соло (ехидным голосом):

Вы помните, вы помните, вы все, конечно, помните,

Как я тогда стоял, приблизившись к стене.

Взволнованно, взволнованно бродили вы по комнате

И что-то крайне резкое в лицо бросали мне.

И припев:

Нет, нет, нет, нет! Врешь, врешь, врешь, врешь!

Ну у кассы, ну средь массы

это, братцы, хоть куда.

А чтоб я стоял у стенки - это просто ерунда.

Вот так-то, друзья. Обычная, значит... это... ну... вечерняя жизнь в условиях дикого капитализма... с элементами и уклоном... Красочная реклама зазывала желающих в паноптикум смотреть восковые персоны Ельцина, Горбачева, Сталина и других знаменитостей. Рядом сиротливо приютилась вывеска, которая мучительно и больно гласила, что музей коммунистического святого Н. Островского по-прежнему функционирует, хоть и поменял свою партийную ориентацию на общечеловеческие ценности. "ENJOY COCA-COLA", дорогие бывшие товарищи! "СЕТЬ АПТЕК ПОПОВА", "НА УЛИЦЕ ТАТАРСКОЙ ПЕНТХАУС КЛАССНЫЙ ЕСТЬ!" (от $ 2500 за кв. м), "ВРЕМЯ - "КРЕМЛЕВСКОЙ"", "БЕЗОПАСНЫЙ СЕКС - МОЙ ВЫБОР", "ДИВАНЧИК И СТУЛЬЧИК ПРИВЕТСТВУЮТ ТЕБЯ". Некто в коже кушал изрядный кусок "пиццы-хат", и уж не змеилась очередь ни в Мавзолей, ни в McDonalds, лишь у разверстого входа в метро куражились нищие и другие мелкие разбойники, как будто и не Москва вовсе тут, а какой-нибудь "Остров Крым", сочиненный

В. П. Аксеновым по недосмотру большевиков.

- Пусенька, бабки есть? - окликнула нашего героя развратная девчонка с раскрашенным лицом и мелкокудрявой головкой.

Ничего не ответил бесстыжей юной профессионалке честный Лёня, лишь отвернулся с укором, хотя на секунду, если быть до КОНЦА честным, у него, конечно же, мелькнуло "А что если?". Но он такие мысли сразу же отогнал, он и в сауну-то не любил ходить, не то что в "массажный кабинет". Практически никогда не ходил и не ездил он в те самые заведения, где под видом здоровья кроется нравственная и физиологическая зараза, от которой может совсем погибнуть генофонд.

Зато игру виртуозного бродячего диксиленда в подземном переходе он выслушал и одобрил с видимым удовольствием, переходящим в наслаждение. Родные с детства и "Голоса Америки" трубные звуки ностальгическим трепетом наполнили душу мужчины, и ему захотелось стать еще лучше, чем он был, есть и будет. Слеза навернулась на один из двух его глаз. "Сколько горя в России за каждым освещенным окошком",- невольно подумал Лёня, одной рукой поднося ко рту только что приобретенный "Сникерс", а другой - проверяя в правом кармане пиджака, цела ли еще пачка банкнот толщиною в большой палец или ее уже украли.

Музыка внезапно оборвалась. Музыканты быстро удалились, медленно собрав заработанное. Среди гула шаркающей толпы неотчетливо выделялись отдельные слова и сочетания: "акция", "демократишки", "коммуняки", "этот кремлевский козел", "анаша", "Распутин", "Феллини" и все то же самое, как это мне, автору Евг. Попову, ни прискорбно, пресловутое "дерьмо".

Обычные, значит, постперестроечные поздние московские звуки, когда люди на последние тысячи напились, наелись и теперь куда-то идут спать. И вдруг (о, это ВДРУГ, стимулятор вялотекущей со времен римского Петрония прозы!), вдруг...

- Роллс-ройс! - раздалось вдруг произнесенное вдруг упругим человеческим голосом вдруг настолько громко и отчетливо, что миллионер вдруг невольно вздрогнул и вперился вперед.

И ахнул. Перед ним стоял человек, которого он явно когда-то и где-то видел, несмотря на то что никогда не имел знакомств в среде хиппующих или лиц без определенного места жительства. А то, что перед ним стоял БОМЖ, сомнений ни у кого вызывать не должно было бы.

Да и не вызывало. Толпа равнодушно обтекала их, лишь изредка сбавляя шаг, как бы наткнувшись на некую прозрачную стену, ограничивающую чужое пространство, которое теперь и в России наконец-то стало частной собственностью.

- Роллс-ройс! - повторил человек, и Лёня почувствовал, что какая-то, прямо нужно сказать, магнетическая сила, известная всем из сочинений кого хочешь, например, М. Булгакова, тянет его к оборванцу, наряд которого состоял из обуви с пришедшим в качестве привета от писателя В. Гиляровского названием "опорки", бывшей офицерской Советской Армии шинели, как бы подъеденной мышами, майки с надписью "SVOBODA", пугачевской (Емельяна, а не Аллы) бороды и предерзкого взгляда.

- Роллс-ройс!

"Ну уж это слишком",- внутренне рассердился Лёня, отчего был вынужден вступить в диалог.

- Але! Мужик! Или как там тебя - господин? Это чего все это значит, а? - спросил он.

- Будто и не понимаешь? - надменно глядели на него ясные очи экстравагантного незнакомца.

- Бэ-бэ, не понимаю,- признался Лёня.- Я же русский, крещеный,зачем-то добавил он, как будто брал кредит в каком-нибудь славянофильском банке.

- И я крещеный, и я русский,- складно отвечал бродяга.

- Зачем же тогда так говоришь по-английски непонятное? - укорил его миллионер.

- А ты зачем меня непонятное спрашиваешь "ЧЕГО ВСЕ ЗНАЧИТ", как будто сам не знаешь?

- Чего?

- Того, что все это значит.

- А что все это значит?

- То и значит, что значит. Что, стало быть, по жизни есть, то конкретно и имеется.

- Да ты что, ты - это? Ты - глумиться? - задохнулся Лёня.

- Сам ты Глумов,- алогично, абсурдно ответил нищеброд, хотя, если внимательно проанализировать его ответ, то и здесь можно было найти логику. Логику везде, где хочешь, можно найти.- Подайте на пропитание, барин! вдруг завыл нищий.

- Столько хватит? - Лёня достал из кармана упомянутую пачку денег толщиной в большой палец.

- На первое время должно хватить, потому что жизнь прожить - не поле перейти, а во поле березонька стояла, как фаллос, поэтому неудивительно, что ее "некому заломати", ибо подавляющее большинство аборигенов нашей родной территории исповедует гетеросексуальный образ жизни, находясь и тут впереди бешено мчащегося прогресса,- бормотал незнакомец уже совсем окончательную бессмыслицу, отчего Лёня размахнулся, имея целью съездить хаму по роже, как придется - пачкой банкнот или просто кулаком, если даст Бог,- размахнулся и...

Что "и"? Да то "и", что Лёня по законам беллетристики, единственным справедливым законам в мире, шарахнул кулаком по зеркалу, что стояло на перекрестке с целью, чтобы угрюмый мент, этот перекресток охранявший, мог хорошо и вовремя бороться с организовываемой гражданами новой России преступностью.

Вот он уже и спешил к Лёне в своей ладной одежде, пошитой для этих служивых мэром Москвы Юрием Лужковым к 850-летию "древней" (Н. Кончаловская) столицы. С "демократизатором", скотина, бежит! Лёня-то не будь дурак да и тоже пустился наутек, хотя с такими деньгами, как у него, обо всем можно было договориться по-хорошему. Тем более что зеркало не разбилось. Лужков привез из Западной Европы к 850-летию такие зеркала, что хоть рогом их буравь - себе дороже обойдется, и, несомненно, можно было договориться с представителем порядка о чем-либо позитивном и за практически символическую сумму, коли зеркало на этот раз не разбилось... Кто в этом сомневается? Да никто уже давно в этом не сомневается, равно как и во многом другом.

- Какая чепуха! - громко сказал он, стоя перед зеркалом.

После чего вернулся домой, снял опорки им. дяди Гиляя, офицерскую шинель производства развитого социализма, майку с антисоветской надписью и фальшивые космы Емельки Пугача. Принял, как Афродита, пенную ванну и постучал в комнату к жене.

- Пошел вон, тупая скотина, быдло, выродок! - раздалось в ответ, а что еще ему женщина сказала - мы, как обещали, так и не напишем.

- Есть хорошая новость для тебя - мы покупаем "роллс-ройс"! торжественно, как Горбачев перестройку, объявил Леонид.

...дела дивные творятся в городе Москве, столице бывшего Советского Союза, той самой страны, ныне носящей исконно гордое имя "Россия". Правильно говорил товарищ Сталин, угощая Горького отравленными конфетами: "ЛЮБОВ ПОБЕЖДАЕТ СМЕРТЬ".

Чего не скажешь о жизни.

Виртуальная реальность

Я газету купил. Я в газете прочитал рассказ:

"Расцвела к концу второго тысячелетия от Р. Х. Святая Русь, преображенная царем, большевиками, коммунистами, демократами и техническим прогрессом! Того и гляди, вступит эта страна в Интернет, как в дерьмо, и больше никогда оттуда не вернется",- думал известный театральный художник, назовем его В. Б., брезгливо разглядывая все эти "приготовления" - длинный стол, крытый скатертями хрустящими, оснащенный блюдами со "вкусненьким", разномастными бутылками вин, водок, джинов, виски... да... минеральной, конечно же, "пепси", других напитков... глядя на огромный, уже светящийся дисплей, где уже дюже светились, свиваясь, желтые, голубые, розовые огненные точки, из которых все никак не могло сложиться искомое слово...

...А впрочем, художник Владимир Боер родился и жил до семнадцати лет в городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан. В слободе III Интернационала, на улице Лагерной, где держали коров, население которой хоть и нечетко, но все же делилось на сидевших и сажавших, проживших длинную поучительную жизнь, неоднократно менявшихся местами.

Зато пастухи были пришлые. Вечером они собрались в кружок вокруг догорающего костра и молча занимались в наступивших сумерках групповым онанизмом, обратив раскаленные жерла своих дымящихся отростков к неверному огню. Владимир Боер отшатнулся при виде этой древней картины, и пастухи засмеялись:

- Мальчик, иди сюда, сейчас молочко брызнет!

Ну что еще? Еще там жил один инженер, снимавший утепленный сарай с печкой. Одевался красиво - костюм, галстук, пальто, а сидел или сажал неясно, да и какое это имеет значение, если все мы, как недавно выяснилось,семья братских народов. Вот так-то! Носил бы, не исключено, и штиблеты, да на российских провинциальных уличных пространствах непременна осенняя и весенняя грязь осенью и весной, зато летом - сухая пыль, а зимой - белые сибирские снега. Что делать, когда даже Ленин этого не знал, что делать.

Казалось, что где-то он даже и служил, инженер,- ведь в СССР нельзя, чтобы не служить или просто не работать, посадят; утром уходил, вечером приходил, допоздна светилось желтое окно. Носил резиновые сапоги, валенки, боты "прощай молодость" - трудно было в грязноватой стране с товарами группы "В", если кто еще помнит такую странную страну и такую странную группу, куда входили товары, интересующие лишь население страны, а отнюдь не враждебное этому населению государство якобы рабочих и якобы каких-то несуществующих крестьян с прослойкой интеллигенции, подобной салу в беконе. И хватит об этом инженере! Кто он такой, чтобы о нем говорить больше, чем о других, даже если и составляет он некую пружину внутренней фабулы этого рассказа. Дадим ему красивую фамилию Филин, а заодно напомним лишь, что из особых примет гражданин Филин имел рваный заживший шрам, разбежавшийся от уха до уха, как от моря до моря. Ну и кого, спрашивается, в нашей даже если и преображенной стране резаным шрамом удивишь, даже если и не на улице Лагерной? Короче, с местным населением интеллигентный инженер дружил, местное население его не трогало.

А вот дедушка Синев, заслуженный ветеран "вохры", никаких шрамов, никаких синяков не имел, зато, жилистый, с седым бобриком жестких волос на багровой голове, пытался на улице навести порядок. В том смысле, что к блатным, конечно же, ни-ни, никогда не приставал - еще зарежут ненароком, а вот если чтоб написать в исполком районного совета депутатов трудящихся, что водоразборная колонка опять не работает на улице Лагерной или обратно - не чистят на этой улице снег, то за этим шло сознательное население непременно к дедушке Синеву, и он, молча выслушав ходоков, молча высморкавшись в большой клетчатый платок, тут же молча цеплял на нос круглые очки в железной оправе, доставал письменные принадлежности и тут же писал все, что требовалось, куда следует. Отчего результат весьма часто бывал положительным: на улице появлялся бульдозер и делал в снегу снежную траншею. Или колонка, например, вдруг начинала сама собой функционировать среди крепкой сибирской зимы, и по всей улице стыла наледь, и дети катались на коньках, прикрученных веревками и сыромятными ремнями к валенкам. А чего им, спрашивается, не кататься на коньках посреди развитого социализма, если есть где? Такая жизнь была при Советах да при коммунистах, товарищи, граждане ныне опять свободной России...

"...Кажется, зашевелились, и чегой-то даже и задвигались слегка. Странно, что никто ненароком не лезет к столу хватать рюмки и куски, чтобы быстрее всех нажраться на халяву, как это, по обыкновению, водится на всех мероприятиях подобного размаха и сорта. Очевидно, здесь наличествует свой устав такого странного монастыря, где если что, то и по лапам дадут, о чем все, кому положено, преотлично знают, а тех, кому не положено (и не налито), здесь практически нет",- продолжал размышлять В. Б.

- Внимание, господа! - вдруг завыл какой-то малый в блестящем смокинге, проглотивший ненароком слово "дамы".- Мы начинаем презентационную демонстрацию того изобретения, которое вновь перевернет обратное впечатление от Руси как страны побежденного технического прогресса и вновь напомнит всему миру, что именно русские подковали блоху, изобрели паровоз, патефон, самолет, телефон, радио, химию, атомную и водородную бомбы. Но не грозить мы будем отныне и отсель шведам в смысле американцев и других наций, а всего лишь расправим объятия всем этим упомянутым нациям мира, твердо двигаясь по пути единения техники и вообще технического прогресса для всех без исключения. Чтоб мир зажил в мире и счастии. Чтоб он простоял непоколебимо хотя бы еще несколько миллионов лет до полного исчезновения жизни на Земле и полного поглощения нашей горячо любимой планеты космическим хаосом, чему мы всячески будем противодействовать, поставив себе конечной целью человечества всеобщее счастие и жизнь вечную - по канонам Господа нашего Иисуса Христа!..

Закончив свою содержательную речь, малый сладко зажмурился и перекрестился. В. Б. тоже закрыл глаза, а когда он их все же открыл, то на подиуме уже стоял совсем другой человек и тоже говорил хорошие слова. Не иначе как это был какой-нибудь постмодернист, нанятый бесплатно за жратву, выпивку и известность...

...Но не спалось старику Синеву, потому что он допоздна изучал материалы ХХ съезда КПСС, с которыми материалами да и самим, если по совести сказать, этим самым "съездом" он был решительно не согласен, и скорее даже не потому, что боялся, будто бы его тоже посадят и шлепнут, как разоблаченного Лаврентия Павловича Берию,- кому, спрашивается, нужен он, простой и честный человек-вохровец? А лишь вследствие того, что любая отмена предыдущего есть непорядок, ведущий к необратимым последствиям, отчего не исключено, что и его тоже по ошибке заметут, а когда наконец разберутся, то будет уже поздно, как бывает поздно всегда, во всех без исключения подобных случаях.

Вот отчего он погасил свет, уныло вглядываясь в темноту, скрывавшую предварительно убранные в кованый сундук дорогие портреты - тов. Сталина и упомянутого Берии, память о которых еще долго будет гулять по отдельно взятой ими огромной территории бывшей и будущей Российской империи. Смешно, но все же невольно дожидаясь чего-то - не то подарка от несомненно существующих высших сил, не то ночного стука в дверь,- сидел старик Синев и не спал, как будто так и надо.

Ну и дождался, чего там, дело нехитрое - в дверь стучатся, но не властно, как следует, а как-то так, неопределенно. Отчего Синев нашарил под лавкой рукоятку топора и лишь потом, выждав для дела нужное количество времени, осторожно осведомился, кто там.

- Свои, свои,- услышал он в ответ, что его совершенно не удовлетворило, потому что кто есть свои, а кто чужие, при "оттепели" решительно не знал ни один человек в стране, даже самый умный, а уж с таких, как Синев, какой может быть спрос?

- Свои дома ночуют,- тем не менее отозвался он, потому что раньше народ, даже озверевший на конвойной службе, был гораздо доверчивее, чем сейчас: что скажут, то и принимал за чистую монету, в газетах, например, если про евреев напишут. Или про стиляг. Или что негров линчуют в США. Я знаю, я читал, это называется "всемирная отзывчивость".

- Да я, сосед, по делу я,- узнал-таки он голос инженера. Вроде бы это

был действительно Филин, а вдруг - нет: черт их там за дверью знает, кто они такие и чего им надо?

- По какому такому делу в два часа ночи? - сблефовал Синев, потому что на самом деле ночи-то было всего лишь полпервого, недавно гимн сыграли на слова Михалкова и Регистана.

- Очень важное дело, сосед,- настаивал инженер, и Синева теперь

только одно, пожалуй, и смущало, что чего это он не пьян, если сейчас уже заполночь и он ломится в чужую дверь.

- У нас с вами, товарищ, делов нету, а которые дела есть, те мы сделаем днем, потому что вы мне бабушку разбудите,- все еще важничал Синев, хотя его тоже уже начинало разбирать любопытство, похожее на похоть. И ведь опять привирал старина - бабушку, т. е. Синева супругу, они разбудить бы никак не смогли, ее бы весь бывший синевский конвойный полк не разбудил бы. Синева на фоне Синева была грубая. Во сне, по обыкновению, храпела, как трактор, а если что не по ней, то сразу Синеву кулаком по голове, как гестаповец. А ведь когда-то была красавица она, товарищи вы дорогие мои, йех! - носила молодка оренбургский пуховый платок и белые бурки с кожаными отворотами, работала в сберкассе, но озлобилась на нее жизнь и баба на жизнь озлобилась: аборты, сексапильный татарин Замалетдинов, тоталитаризм. Так люди и превращаются в старух.

Постмодернист сказал:

- И в это чудное мгновенье,

Когда явиться будешь ты.

Я чувствую ночное жженье,

Как гений чистой красоты.

Коим, собственно, я и являюсь,

Отчего и срать с вами

на одном гектаре не собираюсь.

Как говорил Деррида:

И на хитрую гайку найдется узда.

А ему отвечал Ролан Барт:

Дискурс есть симультанный талант.

Широка страна родная, так сказать.

Дядя Федор не велел ее сужать.

Публика было возбужденно задвигалась, но поэт уже смешался с толпой. Публике, впрочем, было уже совсем не до него. Публике больше нет дела до поэтов. Публике есть дело только до дела. Дайте публике дело, и она опять перевернет мир.

- Я, товарищ Синев, можно буду с тобой разговаривать на "вы", потому что, если ты, старая падла, кому еще скажешь о моем изобретении, то длинная рука из-под земли вас выкопает и обратно закопает,- сказал Филин, поудобнее устраиваясь на колченогой кухонной табуретке и поставив перед собой на стол, крытый вытертой клеенкой, некий аппарат, обликом и размерами напоминающий нынешний принтер, системы, например, HEWLETT PACKARD, но, разумеется, того самого дизайна 60-х, когда высшим шиком было иметь холодильник "Бирюса", который, как это недавно выяснилось, для отвода американских шпионских глаз выпускал некий секретный завод в городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан. "А больше-то он нынче ничего и не выпускает, кроме этих холодильников, этот наш славный, хороший секретный советский завод, некогда способный разнести по закоулочкам любой город, хошь тебе это будь Вашингтон D. C.!" - с горечью грустят по телевизору пожилые люди, когда-то имевшие отношение ко всему военному и опасному, а теперь вынуждаемые потешать такими печальными словами подлую толпу. Эх, взовьются ль соколы орлами или наоборот?

- А мне зачем твое изобретение, когда я был, есть и всегда буду коммунист? - опять же на всякий случай нелогично ляпнул Синев, но пришедший остановил его властным жестом правой ладони.

- Патронов у меня нету вас уговаривать,- шутливо, как в кино, сказал он.- Поэтому я предлагаю тебе мое изобретение купить, потому что утром я срочно уезжаю, а если вы подумаете, будто я следы заметаю, то будете вы совершенно неправые: мне действительно пора линять, но совершенно по другому случаю, а эта машина сама умеет печатать деньги.

- Какие на букву "бэ" деньги? - не выдержав, взорвался Синев.- Пшел отсюдова, пока я сам тебя не повязал без страха и упрека!

- А вот ты посмотри. Где у тебя розетка?

- Тут у меня розетка, но не для тебя у меня тут розетка,- все еще сопротивлялся Синев.

Но было уже поздно. Филин включил. Машина, ровно загудев, вдруг заклацала разноцветными лампочками, как зубами, и из нее, к немалому удивлению Синева, вдруг явился новый хрустящий червонец с изображением все того же чистой красоты известного коммунистического вождя на букву "Л".

- Да это же фальшак! - воскликнул Синев.

- Сам ты фальшак! - воскликнул Филин.

- Потому что я все слышала, все сейчас же мною будет определено, как бывшим работником сберкассы! - воскликнула появившаяся на пороге "бабушка" вылитая "Пиковая дама" из одноименного прозаического произведения, а то и оперы в постановке самонадеянных артистов, вышедших, как и все мы, из народа и забывших туда вернуться.

"Экая глупость!" - скривился В. Б.

Перед дисплеем кружились в вихре неведомого танца какие-то идиоты. Певица с обтянутыми черной кружевной материей жирненькими ляжками разевала порочный рот. Некто вышел - их, бляха-муха, раньше называли "юмористы" - и начал чего-то там намекать на толстые обстоятельства, шепелявя и корча мертвые рожи. Публика уже вовсю "кушала", как предложила любезная администрация, "не стесняясь". В. Б. лихорадочно глотал ледяное шампанское, и соломенная грива волос его помутнела, разметавшись. Смокинг - это когда атласные лацканы, а фраков в бывшей Совдепии до сих пор не носят. Кроме как - вот сидит струнный квартет, играет Гайдна, так они все во фраках, потому что на службе и мужского пола. Имелся среди прочих и красивый поп с крестом, весьма бойкая персона, решившая, видать, на собственном опыте вопросы Духа, плоти и от того зело веселящаяся. К нему почтительно подходили за советом дамы, похожие на богатых проституток, и он, как врач, никому не отказывал. Антикоммунистический политик с прямотой бывшего коммуниста резал желающим правду-матку. Все смешалось в этом доме, но желтые, голубые, розовые точки на огненном дисплее все еще никак не могли образовать искомое слово.

- И это как же бы они могли оказаться у вас настоящими, молодой человек? - изучив купюры, изумилась мадам Синева, как бывший работник сберкассы обнюхавшая новоявленные из машины деньги, просветившая их синей лампой, а также взявшая свежую валюту на гниловатый зубок.

- Да пошли бы вы обои в болото! - грубо сказал Филин и сделал вид, что собирается уходить.- Я всю жизнь над открытием работал и это открытие сделал - печатай хошь миллион, и все будут настоящие деньги, потому что я в секрет бумаги проник, я в секрет краски проник, я сам всю жизнь на секретном заводе работал и во все проник. Не хочете - не надо. Три сотни давай окупить расходы.

- Нет, мы так не говорим, что не надо,- запротестовали супруги, и вскоре сделка состоялась. Триста рублей - разве это деньги, если впереди светит хошь миллион, хошь два - только бы с ума не сойти, что, очевидно, и произошло этой ночью с супругами. Выдав инженеру триста рублей и проводив его в ночную тьму, они печатали деньги до самого рассвета, десять по десять напечатали, после чего машина вдруг остановилась и, помигав, погасла навсегда.

- Это же реле от стиральной машины "Бирюса",- сказали деду Синеву в милиции, куда он явился непосредственно утром, избитый и оцарапанный визжащей старухой, которую вскоре увезли в дурдом, что на улице имени Ерофея Хабарова, открывшего Сибирь и Дальний Восток навсегда, как Америку.

- Так я тогда пошел,- чуя недоброе, сказал Синев.

- Куда это он пошел? - удивилась милиция.- А кто будет срок отбывать за попытку изготовления фальшивых денег?

Странно, но гражданина Филина тоже арестовали прямо в постели, где он дико бранился, что есть же еще такие дураки, как Синев, которые сами на себя идут заявлять в ментовку. Что до чего же все-таки это у нас, граждане, неразвитый народ, пострадавший от культа личности, который народ не понимает технических шуток, где десятки были действительно настоящие, что он просит занести в протокол вместе с тем, что он как советский человек ненавидит фальшивомонетчиков.

Был суд, и инженер сел за мошенничество, а Синев получил на год больше и тоже сел. Посидели, посидели да и вышли. "Какая, в сущности, разница - где жить, когда весь мир тюрьма?" - смеялся художник Владимир Боер, рассказывая мне эту историю.

"Да это ж точно вылитый тот инженер из города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан!" - ахнул пьяный В. Б., когда перед дисплеем появился наконец тип, несомненно, главный здесь, имеющий резаный шрам, разбежавшийся от уха до уха, как от моря до моря, смокинг с атласными лацканами, галстук-бабочку, длинноногую секретаршу-мяуку и пистолет под мышкой.

Седовласый этот красавец не тратил лишних слов. Он взял с золотого подноса позолоченные ножницы и перерезал невидимую ленточку, отчего желтые, голубые, розовые огненные точки на дисплее наконец-то образовали искомое слово.

И как будто очистительный вихрь пронесся тут же сквозь пышную залу, как в финале фильма А. Вайды "Человек из мрамора". Посыпались со столов стаканы, запарусили портьеры и шторы, вертикально восстали галстуки, захлопали крашеными ресницами дамы, раздался оглушительный неприличный звук, завоняло сероводородом, что-то липкое, молочное брызнуло нам в лицо, и все мы навсегда оказались в виртуальной реальности".

"Вот какие замечательные рассказы печатают нынче в газетах, господа! В интересное, между прочим, время живем, товарищи! Когда труд и капитал спешат под руку обои неизвестно куда, а искусство, как всегда, находится впереди прогресса",- громко сказал я и выкинул газету в урну.

Эпилог

С утра яркое солнце засветило мне прямо в глаз, и я, проснувшись от радости существования, тут же пошел в лес, где изумрудная трава еще была обсыпана жемчужными каплями холодной росы и росли грибы - маслята, козлята, подберезовики, подосиновики, белые, скрыпули. Здравствуй, лес! Здравствуйте, седые ковыли и деревья - сумрачные ели, высокие корабельные сосны, березки-подружки, что, как стыдливые невесты, сбегают вниз с косогора в ожидании женихов с топорами.

Набрав грибов, сколько положено, я вернулся в свою хижину и, плотно позавтракав продуктами, приобретенными намедни в сельском магазине (сыр "Маасдам" - 34 деноминированных рубля за 1 кг, яйцо "диетическое" - 4,6 руб. десяток, хлеб белый - 2,6 руб., масло сливочное "Крестьянское" - 4,2 руб. пачка, кофе "Нескафе" растворимый - забыл уже, сколько стоит, зато сколько стоил в тот день доллар, пока еще помню - 7 руб.), решил почитать какую-нибудь полезную, умную книгу, но тут проснулась моя семья, состоящая из жены и малолетнего ребенка, которая тоже захотела кушать. Я и их накормил указанными продуктами плюс заставил ребенка съесть беленькую пластмассовую коробочку йогурта "Данон", что дитя сделало с большой неохотой, предпочитая всему обилию молочных продуктов, имевшихся в сельском магазине, обыкновенную "Кока-колу" из двухлитровой пластмассовой бутылки, напиток, который "новое поколение" выбрало с таким же азартом и приязнью, как наше некогда пристрастилось к "Московской" водке и портвейну "Кавказ". Новое время, новые песни!

А тут и гости на машине подержанный "опель" приехали подышать лесной прохладой, напоенной нужными для всех фитонцидами. Люди весьма высоких моральных качеств, хотя и принадлежащие к среднему классу, на который, как правильно сказал наш Президент, наша Россия будет опираться, как хромой на палку. Он - бывший рок-музыкант, завязавший с алкоголем и богемной жизнью путем медицинского вмешательства, она - секретарь-референт одной из полезных фирм, выросших в обновленной России, как описанные выше грибы. С окладом 700 у. е. в месяц и знанием английского языка, полученным на платных курсах, которые расположены недалеко от Кремля. Мы поговорили о жизни, искусстве, политике, будущности России, которая вернулась обратно в семью цивилизованных народов после преуготованных ей большевиками тяжких исторических испытаний.

- А что, друзья, не съездить ли нам на экскурсию в Ново-Иерусалимский монастырь, одну из колыбелей русского православия? - вдруг встрепенулся кто-то из нас.

Сказано - сделано. И вот мы уже ступили под величественные своды храма, который по манию патриарха Никона был возведен на исходе ХVII века в живописном подмосковном городке, ныне носящем скромное имя Истра.

Дивно и радостно стало нам в этой обители древнего благочестия, выстроенной по образцу и подобию главной христианской святыни, находящейся в старом Иерусалиме. Верующие и экскурсанты вели себя тихо и тоже, как и мы, были в восхищении от реставрируемой красоты. Да и то - ведь собор взорвали в данном случае вовсе не большевики, а фашисты. "Горьки уроки истории, и незачем золотить их. Пусть лучше золотом сияют церковные купола, а ни большевиков, ни фашистов никогда больше не будет",- решили мы.

Усталые, но довольные возвратились мы домой и включили телевизор. Там как раз передавали о том, что Ельцин снял с поста премьера Кириенку. Мы тут же побежали в магазин, но было уже поздно.

Здравствуй, новое старое слово КРИЗИС!

Здравствуй, новая старая жизнь!

Доллар уж нынче стоит 17 руб., Президент приболел, большевики гладят брюки, чистят ботинки и учатся красиво завязывать галстук, секретаря-референта уволили вследствие исчезновения объекта реферирования, ее муж потерял деньги в банке, напился пьян и разбил машину, сыр "Маасдам" вернулся из сельского магазина на родину в компании с йогуртом, комсомольцы сплясали джигу на Красной площади, у ворот Бутырского оптового рынка сидел очаровательный малыш лет трех и, лукаво улыбаясь, курил сигарету "Прима" без фильтра, Григорий Явлинский прямо заявил, что в правительстве скорей всего коррупция,- Лёня-миллионер развелся и разорился, генерал Лебедь предложил свои услуги, Михаил Горбачев сказал, по телевизору показали Филарета Назаровича и фильм "Семеро смелых", а Дристова, наоборот, нашли ранним утром... Петер Штайн поставил "Гамлета", Владимир Салимон снова ищет в потемках деньги на издание "Золотого века" и не может никак отыскать, Сергей Юрский гениально читает со сцены "Пушкина и других", у жены - новый роман (в смысле - "художественное произведение"), у ребенка - каникулы, в ПЕН-клубе отключили телефон за неуплату, в Красноярске прошли "Литературные встречи в провинции", через реку Истру построили мост. Что еще? Осень наступила, высохли цветы, пора конопатить окна. Мой компьютер, не вынеся скачущего напряжения внешней жизни, сломался, и я пишу все это от руки.

Зато мы засолили ведро грибов, бак огурцов и бочку капусты. Купили центнер (100 кг) картошки и самогонный аппарат. Чехов говорил, что мы еще увидим небо в алмазах. Приезжай к нам скорее, дорогой дедушка Чехов, чтобы лично в этом убедиться.

29 октября 1998 г.

Истринский р-н

Московской обл.