Тридцать третий ход

Леон Гвин, Зигфрид Тренко

Тридцать третий ход

Сумерки сгустились внезапно. Над Ригой повисла напряженная тишина. Еще не горели фонари, и в тусклом свете, пробивавшемся из-за туч, дома казались призрачными, нереальными.

Но вот где-то вдали послышались глухие удары. Гул нарастал. Прошло несколько минут - и на съежившийся город с воем налетел ураган. Накренились шпили церквей, заскрежетали флюгера, загромыхали жестяные крыши. Хлынул ливень.

...Гроссмейстер Опелс, отвлекшись на мгновение от турнирной таблицы, посмотрел на свои часы - швейцарские, приз за успех в международном турнире. Половина пятого, пора собираться участникам. Но в клубе тихо, только в отдалении слоняются из угла в угол любители.

Трах! Распахнулось окно... резкий порыв ветра... что же это такое, господи?! Со стены упала таблица... зазвенело стекло. Опелс кинулся к окну. Ветер хлестнул его по лицу, дряблые щеки зарделись, глаза заблестели... он греб руками, пробиваясь вперед. Наконец-то... закрыл!

Подумать только, какая темень! Опелс нащупал выключатель. Под самым потолком вспыхнула тусклая лампочка. Сделалось немного светлее.

Мерный шум за окном усилился. Да-а, кое-кто наверняка опоздает к началу. В такой дождь не так-то просто поймать такси. Зато предусмотрительные всегда приходят первыми. Он поднял с пола лист ватмана и повесил его на гвоздь.

Заложив руки за спину, уставился в таблицу, то приближая к ней выцветшие стальные глаза, то откидывая голову назад. Исследовал состав участников. Жеребьевка позади, все известно. Хотя нет, позвольте, одна графа пустует. Самая первая, верхняя графа. Обрюзгшее лицо его скривилось. Ох, уж эти штучки! Видимо, кто-то заболел и заменить некем.

Неопределенность озадачивала. Не потому, что в ней таилась угроза, нет. Просто он не любил подводных рифов. Всегда и во всем предпочитал ясность.

По жребию ему достался последний, шестнадцатый номер. Это значит сегодня он свободен или... или предстоит играть с неизвестным. Как вам это понравится - играть с неизвестным! Скорее всего, попадется какой-нибудь мастеришка. Коэффициент турнира и так уж достаточно высок - на замену можно приглашать любого. Должно быть, кто-нибудь из молодых, неостепененных... Что они понимают в шахматах! Уже в дебюте затевают головоломные осложнения, а потом жертвуют по семь фигур кряду. Романтики!

Однако компания подобралась отменная. Есть над чем подумать. Для первого места, пожалуй, понадобится "плюс семь", то есть на семь побед больше, чем поражений. Ну-с, а для пятого места? Оно тоже дает право на выход в финал. Он поджал губы. Хватит и плюс четырех. А это - четыре победы и одиннадцать ничьих. Оптимальный вариант. И вполне осуществимый.

Знакома ли вам турнирная мудрость? Здесь есть железное правило: "Бей слабых - делай ничьи с сильными". Во встрече равных по силам ничейный исход продиктован самой позицией. Когда позиция равна, не станете же вы искать шестьдесят пятую клетку на доске! Федерация вам этого не простит... Он усмехнулся: что с того, если половинок против его фамилии всегда больше, чем единиц? Две половинки - та же единица. Зато их обладатель надежен как скала, всегда в форме. Посылайте Опелса на любой турнир федерацию не подведет! Вот как обстоят делишки. Ничья - это передышка перед следующей партией, ничья черными - это выигрыш цвета, ничья - это продвижение к заветной пятерке.

Итак, пятеро гроссов. И все разные. Но только один из них чертовски опасен. Нет чтоб оглядеться, остепениться, спустить пары, в его-то возрасте! В каждой партии стремится воздвигнуть памятник шахматному искусству... не сыграл еще, видите ли, своей вечнозеленой. Может быть, поэтому против него не срабатывает секретное оружие - картотека. Долгие годы она собиралась; по крупиночкам да пылиночкам, а что в ней - не должен знать ни один человек на свете.

А вот этот - хитрый лис. Победу по миллиграммам собирает. И дипломат, ох, дипломат! Скажет так, а сыграет этак. Посмотрит туда, а походит сюда.

И Рикшис тут, дружище! Хорошо, когда на трудном турнире у тебя есть настоящий друг. На сей раз мир к двадцатому ходу - как договорились! - и одна строчка в газете: "Гроссмейстерская ничья". Дураку укор, а умному похвала...

Что у нас, скажите на милость, с плюсами? Так... Вон тот мастер, например. Горячая кровь, искатель приключений. Как-то сказал с чрезвычайно умным видом: "Сущность шахмат, - говорит, - это борьба, творчество, риск. Именем богини Каиссы когда-нибудь назовут ураган". Эка! А я считаю ходы дальше вас, милый философ! И что вы мне со своей Каиссой?

Погоня за очками, бесконечная вереница партий. Сколько их было на его веку! Отдельные турниры как-то смешались в памяти. И теперь вот еще один новый... или все тот же старый, бесконечный?

Заложило уши... Гроссмейстер открыл рот и сделал несколько глотательных движений, как в самолете, идущем на посадку. Тишина вокруг, будто откачали воздух. Что же это, до сих пор так никого и нет? Собачья погода... вон как свистит ветер.

За спиной раздался щелчок, словно удар хлыста. Опелс вздрогнул. Хлопнула дверь?

Обернулся - у входа стоял человек. Одного с ним роста, только много моложе и худощавее. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга в упор.

"Лицо вроде бы знакомое, - подумал Опелс. - Где я мог его видеть?.. Но как странно одет..."

В черном камзоле с белым жабо и кружевными манжетами, в темно-вишневых вельветовых брюках, черных туфлях, перетянутых пряжками, незнакомец казался персонажем из какой-то старой комедии. Красные щеки, нос с горбинкой, усы, бородка клинышком. На голове непонятный блин - берет, что ли...

"Я его не знаю... Или все-таки видел где-то..."

Гроссмейстер вскинул голову, достал из нагрудного кармана роговые очки и водрузил их на свой кривой нос.

- Чем могу быть полезен, мой юный друг? - спросил Опелс. В хрипловатом голосе зазвучал сарказм.

Незнакомец смотрел мимо него, туда, где на стене, в ряд, висели двенадцать крупноформатных портретов; он медленно скользил взглядом по фотографиям.

Какого цвета у него глаза?

- Это чемпионы мира по шахматам, молодой человек, - усмехнулся Опелс. Вы, кажется, ошиблись дверью?

Незнакомец молчал. Слышно было, как за окном бушует ветер.

Ну и погода! Он посмотрел на странную обувь гостя... Что-то тут не в порядке. Но что?..

Он снял очки и протер стекла носовым платком. Потом сухо представился:

- Гроссмейстер Опелс. С кем, позвольте, имею честь?

- Лопес.

Скрипучий голос. Казалось, отворили старую дверь. "Ишь ты! Лопес?"

- Не повторите ли вы свое имя? - произнес гость.

- Гроссмейстер Александр Опелс, - досадливо поморщился хозяин. Он не любил повторяться.

- Я не ошибся? - недоверчиво сказал незнакомец. - Вы действительно рыцарь?

Опелс посмотрел на него с удивлением.

- Хм-м... Что да, то да. Я рыцарь шахматной игры. Слышали о такой? Капабланка, Ботвинник, Фишер... И я не из последних. Гроссмейстер - это значит "большой мастер".

- Великий маэстро, - поправил гость.

- Не возражаю, - согласился Опелс. - А вы... вы играете в шахматишки? гроссмейстер небрежно поглядел на часы. "Заболтался я с ним".

Внезапно губы пришельца вытянулись в злую струнку, глаза сверкнули.

- Играю?! - крикнул он фальцетом. - Я маэстро Алехандро Лопес! - и тихо добавил: - Какой сегодня год?

"Боже мой, да он сумасшедший! Разнесет еще весь клуб..."

- Прекрасно, - пробормотал Лопес. - Я прибыл на турнир, который начинается через одиннадцать минут после захода солнца.

"Что? Так ты и есть мой первый противник? Ну что ж. Неплохо расколошматить слабачка с ходу. Мастера сейчас плодятся, как грибы после дождя. И все червивые... Значит, в первом турнире у нас плюс один".

- Приятно слышать, - Опелс вновь перешел на вежливо-иронический тон. Готов сразиться с вами в любом дебюте. До скорой встречи, милейший.

И, чопорно кивнув, ушел в дальние комнаты.

Турнир не вызывал особого интереса, зрителей собралось немного. Отгороженные канатом, стояли столики для участников. Судья ходил между столиками, поправлял фигуры, прикладывал к уху шахматные часы.

Опелс занял свое место, спиной к остальным. На стене висела эмблема с девизом Международной шахматной федерации - "Мы одна семья". "Все одним миром мазаны", - по-своему перевел он и тяжело вздохнул. Справа к столику была прикноплена табличка с его фамилией. Второй таблички - с фамилией соперника - не было.

"Не успели написать, - подумал он. - Где же этот молокосос?"

Он пододвинул к себе бланк для записи партии. Белые - ЛОПЕС, черные ОПЕЛС. Взглянул на судью - время! - и сам пустил часы противника.

Он чувствовал себя превосходно. Иначе и быть не могло. Молодые мастера не выдерживали его железобетонного стиля, мудрой позиционной игры. Никаких фейерверков! Никаких ошибок! Ошибки, как овечки, стадом ходят, одна тянет за собою другую. Стоит одной фигурке стать не туда - и партия качается на глиняных ногах. Вот и вся наука! Что вы сказали? Ах, вы творческий шахматист! Польщен, польщен. А я вот возьму да сложу на полочку слабости вашей позиции - у творческих шахматистов они, знаете ли, неизбежны - и буду иметь обед с вашего, пардон, вдохновения.

Опелс поднял голову и увидел противника. Замечтался, не услышал, как подошел. Лопес, сев за доску, не снял с головы берета. В конце концов это вопрос воспитания, а не шахмат. Нравится проигрывать в берете пожалуйста!

Поглядите, что он делает? Ощупал одну за другой фигуры, со слабой улыбкой дотронулся до короля и ферзя, изучающим взглядом посмотрел на часы и только тогда продвинул на два поля королевскую пешку. А кто, простите, нажмет на кнопку часов?

- Время, время!.. - напомнил Опелс.

Лопес на мгновение задумался, потом его тонкие пальцы прикоснулись к часам и плавно утопили металлическую кнопку.

Что же ответить этому наглецу, который, кажется, стремится к открытой комбинационной игре? Были времена, когда и мы двигали королевской. Кто сказал, что Опелс боится рисковать? При первой же возможности мы готовы отдать своего коня, чтобы через ход-другой забрать вашего и еще какую-нибудь пешечку впридачу. И достаточно. Комбинация в духе великого Капабланки! Он предрек шахматам ничейную смерть, но они еще живы, потому что мир полон романтиков - есть кого обыгрывать.

Нет-нет, мы не витаем в небесах. Интуитивные жертвы не про нас. Наш приятель навязывает игру в открытую? Ну-ну, как бы не так! Опустим забрало. Ау, Лопес, вы меня видите?

И, сделав ход, гроссмейстер хлопнул ладонью по кнопке.

Белые ответили" быстро, и только тут он заметил, что противник не ведет записи партии. Нарушение правил! Но этот парень сам по себе - сплошное нарушение... "Сейчас подзову судью, - подумал Опелс, - пусть вправит ему мозги. Чувствует, верно, что попадет в цейтнот, время хочет сберечь". Он выразительно посмотрел сопернику в глаза. Тот даже не шелохнулся. Звать судью было лень, близость легкой победы завораживала... "А вот возьму и рискну, и сыграю гамбит, - капризно подумал он. - Знает, поди, что я не играю гамбитов. Изучил небось мои партии по журналам все до единой. А я возьму и сыграю. И что ты мне сделаешь?"

- Гамбит... - вдруг проскрипел Лопес.

Гроссмейстер почувствовал, как деревенеют скулы. Перехватило дыхание...

- Рукопись, найденная в Сарагосе...

Опелс попытался улыбнуться. Губы не слушались.

Лопес цедил слова.

- Рукопись нашел я. В горах, в развалинах замка. Трактат о шахматной игре. Нет, вы не слыхали о гамбите Уэска! Что ж, сегодня в последний раз... Это начало начал шахматной игры, ее сокровенный смысл, Песнь песней... На турнире в Ла-Корунье, в последнем туре, я встречался с Вальядолидом. Кастильский идальго, отважный и гордый, заносчивый и неприступный. За доской ему не было равных. Там, где простой смертный видел на пять ходов вперед, он видел на десять. Он никогда не ошибался, и, как при дворе короля, каждая фигура знала у него свое место. Никто не мог одолеть Вальядолида. Его любимым изречением было: "Шахматы - это я!" И вот... - голос Лопеса задрожал. - В рукописи, черным по белому, было написано: "Гамбит Уэска дает победу не позднее тридцатого хода. Маэстро, чья игра бессмертна, как рука художника, под страхом ужасной смерти, ожидающей весь род его до седьмого колена, не должен применять этот гамбит дважды". И дальше: "Некий странствующий монах, коим этот гамбит был применен дважды, окаменел за доской в позе безысходной тоски, а женщина, имевшая неосторожность поделиться своими знаниями с двумя сыновьями, не будучи вовсе беременной, родила двуглавого ягненка". - Он помолчал. - Я применил этот гамбит в партии против Вальядолида - в первый и единственный раз. И он проиграл мне, хотя только на тридцать третьем ходу. Вот какой силы это был шахматист! В промежутке между тридцатым и тридцать третьим ходом день обратился в ночь, а лето - в зиму, десятиметровые океанские волны обрушились на Ла-Корунью... Не снеся поражения, маэстро Вальядолид после этой партии навсегда оставил шахматы - а может быть, шахматы покинули его - и кончил свою жизнь затворником Понферрадского монастыря.

Лопес умолк.

Гроссмейстер сделал следующий ход и дрожащей рукой вдавил в корпус часов обжигающе холодную кнопку. По спине бежали мурашки. "Ну и наговорил... и все за счет моего времени... Что со мной? Чего я испугался? Самая обыкновенная психологическая обработка, не больше. Один обкуривает противника вонючей трубкой, другой гипнотизирует магнетическим взглядом, а Фишер вообще... Эх, Лопес, Лопес... Сосунок ты все же, если думаешь взять меня на абордаж своими бреднями".

Он встал из-за доски и подошел к окну. Завывал ветер; на тротуаре, словно обломок рухнувшего самолета, лежал кусок крыши, сорванный с какого-то дома. Он не смог разглядеть в стекле своего лица. Странным образом там маячило худое лицо Лопеса. Анфас, а не в профиль!

Раздался щелчок, и гроссмейстер поспешно вернулся к столу. Ничего особенного не произошло. Нормальный, ничем не примечательный ход.

Казалось, игра уже вошла в обычное русло. Лопес, не вникая в позицию, развивал фигуры, король его остался в центре доски. Рокировав в короткую сторону, Опелс планировал наступление на белого властелина, готовясь ввести в бой ладьи по линии "с". Рутина, конечно. Пусть этот сказочник определит место своему королю. В таких позициях обычно рокируются в длинную сторону.

И вот оно: белый монарх очутился на ферзевом фланге. Не задумываясь (все уже давно обдумано, шахматы игра древняя), Опелс продвинул на два поля пешку "с". Дальнейшее ясно. Выгодно расположив ферзя, черные продвинут пешку на поле, дважды защищенное белыми. Лопес возьмет пешку конем. Черные сдвоят ладьи и после вынужденного ответа белых пожертвуют (слышите? - пожертвуют!) качество. И король белых голенький. Из этой бани ему уже не выбраться.

Через два хода белые сыграли не так, как предполагал Опелс. Что за вычурный план! Ох, молодость, молодость... Ни за что не признает свое поражение сразу... Ну ладно, посопротивлялся бы несколько ходов для приличия... ан нет - бежит королем через центр с ферзевого фланга на королевский. Фантомас!.. Впрочем, мы готовы играть и здесь, пешки уже надвинуты. Так. Считаем... Он - туда, я - сюда. Шах пешкой. Лопес должен брать королем, а после шаха ладьей ему впору складывать бабки. Считаем еще раз... Возьмет мою пешку своей? Нельзя - черный ферзь заберет обе ладьи, и песенка будет спета. Песнь песней...

А?! Лопес берет пешкой и отдает ладьи? Да-а, слабенько, слабенько мы играем. Сколько ходов сделано? Двадцать пять... Еще пяток, и вам придется расписаться на моем бланке. Жаль немножко - в сущности, довольно симпатичный парень...

Кто освещает турнир в печати? Наиболее подробные отчеты будут в "Спорте". Что-нибудь этакое: "Уже с первых ходов мастер Лопес попал в железные клещи стратегических расчетов гроссмейстера Александра Опелса. Белые медленно жарились на позиционном огне. Кольцо блокады неумолимо смыкалось. Через 25 ходов позиция белого короля затрещала по всем швам. Последовало несколько эффектных ударов, и А.Опелс открыл свой текущий счет на турнире впечатляющей победой..."

В воздухе мелькнула кружевная манжетка. Тонкие пальцы подцепили белого слона. "Рука художника!.." Лопес побил незащищенной фигурой дважды защищенную пешку черных.

Щелкнула кнопка. Над доской сверкнула молния. Перед глазами поплыл белесый туман, закрывая соперника. Опелс видел только черные и белые клетки. Он еще не отдавал себе отчета в случившемся, но где-то в глубинах сознания уже крепла мысль: произошло непоправимое. Он безошибочно чувствовал - опыт! - ситуация резко изменилась. Нюх, интуиция... Неужели это существует? И все эти интуитивные жертвы... эта игра не по расчету...

"Спокойно!" - приказал себе Опелс и попытался собраться с мыслями. Значит так... Если белые сделают теперь тихий ход пешкой, впору сдаваться. Сразу или потом - не имеет значения. Осел! Болван! Не заметить этой тонкой штучки...

А что если ход Лопеса - простая случайность? Попалось слепой курице ячменное зерно? Тогда - не дать ему почувствовать, что черные в панике.

Гроссмейстер фыркнул, небрежно снял с доски белого слона, отшвырнул его в сторону и облегченно вздохнул, словно кончил трудную работу.

Туман рассеялся. Теперь он отчетливо видел противника - в идиотском камзоле, берете, жабо, манжетах. Лопес не торопился. Он покручивал бородку.

Вот какого цвета его глаза - стальные, как грозовая туча. Но он не торопится! Ах ты, господи, лишь бы ненароком не внушить ему этот проклятый ход... Уйти, уйти немедленно!

Но едва он приподнялся со стула, как над доской вновь нависла рука в кружевной манжете. Лопес дотронулся до пешки, которая решала судьбу партии.

Гроссмейстер поймал себя на том, что его пухлые пальцы покручивают несуществующую бородку. Словно обжегшись, он отдернул руку.

Конец! Напряжение уступило место полнейшей апатии. Спешить больше некуда. Цейтнот? Обычно он не оказывался в цейтноте, а тех, кто страдал от недостатка времени, презирал. В цейтнот попадают те, кого можно застичь врасплох.

М-да. Белый конь и ферзь врываются в расположение черного короля. А черный ферзь отрезан от своего монарха - объевшись ладьями, безмятежно почивает на другом конце доски. И ни одного шаха!

Ход белых. Ход черных.

Все правильно. Форсированный проигрыш.

Неужели Лопес рассчитал все, еще перебрасывая короля с фланга на фланг? Бросьте! Этого он не мог, это ходов за пятнадцать было, тут и электронная машина лопнет.

Ход белых. Ход черных.

Правильно. Шахматы - игра жесткая. Опелс усвоил это с юных лет, еще когда работал в глухой провинции, в заштатном городишке. Был там такой дядюшка Альфонс. Что ни день, в любую погоду он играл с адвокатом Пумпишем. Каждый ход доставлял дядюшке Альфонсу неизъяснимое наслаждение. Тараща свои ясные детские глаза, он приговаривал: "Вот это хитро! Вот это номер! Ох и жук же ты голландский, Пумпиш, ох и жук!" Пумпиш клал выигрыш в кожаный кошелек. "Дружба дружбой, а денежкам счет, - пояснял он. - Для тебя это, может, искусство, а для меня - жесткий шах-мат".

Ход белых. Ход черных.

В нем нарастало раздражение. Он понимал, что проигрывает первым, раньше него в этом туре никто не успеет проиграть. Заноза в самое сердце! "Открыл свой счет... с нуля".

Ход белых...

Стоп. Подождешь маленько. Ишь, налетел. Словно ураган. Тебе еще придется выслушать, Лопес, что я скажу после этой партии: "Если бы вы, молодой человек, - скажу я тебе, - играли по всем правилам и вели себя, как подобает, вы бы никогда у меня не выиграли..."

- Все, пора ему слезать с крыши... Конь це-четыре дэ-шесть шах!

- Конь... как-как?

- И ферзь е-пять эф-шесть шах!

- Крышка гроссу!

Где судья?.. Неужели нельзя призвать к порядку этих любителей!.. Куда мы катимся, я вас спрашиваю?

Он не сделал последнего хода. Подперев кулаком щеку, гроссмейстер сидел неподвижно: со стороны могло показаться, что он составляет задачу "мат в два хода" для шахматного уголка какого-нибудь журнала.

На его часах упал флажок. Партия завершилась на тридцать третьем ходу. Где этот Лопес? Фу, как невежливо! Даже руки не подал... Откуда-то донеслась непонятная фраза: "И тогда я с помощью тумбы и трех коней начал разделывать его под орех, и на тридцать третьем ходу он загнулся".

Опелс отошел к окну. Его бледное дряблое лицо вмерзло в черный квадрат. Не слышно было ни завывания ветра, ни шума дождя. Внизу, в ангельской тишине, прогромыхал трамвай.

Наутро ему позвонил гроссмейстер Рикшис.

- Физкультпривет, дорогой! Болеем? Или режемся? Может, с переносом?..

- Режемся. Французскую, как договорились.

- Слушай. Давай испанку!

- Что? Почему?.. Почему испанскую?

- Тут у меня получилась красивая штучка. Вечняк двумя конями в левом углу.

- Тремя конями... В углу?!.

- Что ты мелешь! Со сна не очухался? Вечный шах, говорю, двумя конями... а перед этим жертва двух ладей. Шедевр! Потянет на приз за красоту!

- Вот оно что, Рикки? Решил надо мной поизмываться? Я этого не люблю, понял!

- Алло! Саша! Сбрендил, что ли?.. Пиши, я диктую. Здесь немного - всего тридцать три хода...

Швырнув на рычаг трубку, Опелс выбежал на улицу. Остановил такси. В клуб! Одним махом одолел три пролета каменной лестницы, с силой дернул на себя дверь. Она поддалась с каким-то жестяным визгом. Так скрипят петли дверей, которые не открывались по меньшей мере триста лет.

Тут все было как вчера. На стене висели портреты чемпионов, белела в полумраке таблица. Он зажмурился. Какой-то непорядок. Да! Вчера на улице бушевала гроза, дождь лил как из ведра, а одежда пришельца была совершенно сухой...

Открыл глаза - самая верхняя, первая строчка была пуста. Пустая белая полоса. А под нею - фамилии, выведенные черной тушью. В клеточках проставлены результаты первого тура - единички, нули, половинки. Клеточки шестнадцатой графы девственно чисты. Ни одной закорючки!

Его захлестнула волна радости. Он не продул вчера! Он не начинает турнир с "минус одного"!

Вчерашний гость... Все-таки где-то видел он это лицо... В семейном альбоме?.. На старой пожелтевшей фотографии?..

На стуле газета. Сегодняшний номер.

Он развернул ее.

Отчет о турнире: "Кто станет шестнадцатым?" Чуть пониже небольшая заметка - "Ураган над Ригой".

Опустив голову, Александр Опелс медленно шел по коридору. Вот и стена, увешанная портретами шахматных королей. "Законодатели... счастливчики... думал он. - Неужели вы из другого теста сделаны? Вы? Вы? И вы?.. Ласкер, шахматный философ, которого я, наверное, никогда не пойму... И Алехин, которого считают художником шахмат... что-то электрическое в его светлых пронзительных глазах... А здесь мои сверстники..."

Внезапно ему показалось...

Там... На крайнем портрете... Губы склонившегося над доской Михаила Таля дернулись в презрительной усмешке.

У Опелса перехватило дыхание.

А что если это и был гамбит Уэска?