Триумф безголовых

Глава 17

То, как мы с Эльруной довели едва живого Баррелия до лавки Гезира – отдельная история. Но рассказывать ее я не стану, ибо нет в ней ничего интересного. Замечу лишь, что шли мы задворками, делая вид, будто сопровождаем пьяного. Увы, но на своих ногах ван Бьер до цели не добрел, потеряв сознание в подворотне близ портового рынка. Пришлось лопоухой бежать за Гезиром и его осликом, благо, недоверчивый старик явил милость и согласился вновь нас приютить.

Само собой, не бесплатно. Отцепив от пояса лежащего в беспамятстве монаха кошель, Гезир пересчитал его содержимое. После чего, не спрашивая моего разрешения – вот еще! – ссыпал себе в карман почти все наши киферы. Но мог ли я упрекнуть лавочника? Помогать кригарийцу сегодня было смертельно рискованно, ведь он числился соучастником заговора, и любой дающий ему еду и кров мог лишиться за это головы.

Впрочем, поначалу монаху было не до еды. Он не заполучил дырку в черепе, но рана все равно оказалась серьезной. Десять дней ван Бьер находился в полубреду, его бросало то в жар, то в холод, и он едва доходил до помойного ведра, чтобы справить нужду. Его голова постоянно кружилась и он не мог нормально ни есть, ни пить, потому что его сразу выворачивало наизнанку. Иногда кригариец впадал в забытье и что-то говорил, но понять его было нельзя, так как из-за трясучки он не мог нормально выговаривать слова. А кабы и выговаривал, вряд ли это имело бы какое-то значение, поскольку в таком состоянии он наверняка нес околесицу.

Я собрался ухаживать за ним, тем паче, мне было не впервой, но неожиданно эту обязанность взвалила на себя Эльруна. Не по своей воле, разумеется, а по приказу наставницы. Я не возражал, когда пигалица зашила Баррелию раны, поскольку сам бы я все равно не сумел. Но когда она взялась поить и натирать больного вонючими отварами и мазями, я забеспокоился. Ибо усомнился, что Баррелию одобрил бы ее лечение, а сам он внятно говорить пока не мог.

– Не мешай ей, – велела мне Псина, наблюдая за работой лопоухой, но палец о палец не ударив, чтобы ей помочь. – Махади выпал шанс показать, чего она достигла в искусстве лекаря. Я ее не заставляла – она сама вызвалась. Что ж, пусть попробует. По крайней мере, одна-две ее ошибки крепыша ван Бьера не убьют.

– Ничего себе! – опешил я. – А ты спросила Баррелия, хочется ему или нет, чтобы вы на нем тренировались?

– Это не тренировка, а экзамен, – уточнила Вездесущая.

– Да? А в чем разница?

– В том, что если махади его провалит и пациент умрет, ее ждет суровое наказание.

– А, ну прямо гора с плеч упала! – проворчал я. – Ван Бьера это здорово утешит!

– Он куда быстрее умрет, если его не лечить, – ответила Псина. – Угомонись, Шон. Пока что махади все делает правильно. А своим брюзжанием ей под руку ты кригарийцу точно не поможешь. Иди-ка лучше к Гезиру, пусть он найдет тебе работу. Чем меньше будешь путаться у нас под ногами, тем лучше.

Работа для меня, естественно, нашлась. Такая же нудная, как в «Садах Экларии», но хотя бы не грязная. На складе у Гезира лежала медная посуда, которую в преддверии войны никто не покупал и которая от времени поблекла и покрылась темными разводами. Вот мне и поручили отдраить ее до блеска. Я был усажен в чулан, дабы никто посторонний меня не увидел, где, обреченно вздохнув, приступил к чистке. А когда уставал, то делал перерыв и поднимался на второй этаж лавки, дабы справится о здоровье ван Бьера.

Нелюдимый молчун Гезир оказался на поверку не таким уж суровым. Лишь поначалу он слегка побранил меня, но справедливо. Просто наши с ним представления о правильно начищенной меди разнились. Лавочник настаивал на зеркальном блеске, а я полагал, что медь красиво светится и вполовину тусклее. Кто победил в споре, понятно. Я взялся драить уже начищенную посуду заново. И драил до тех пор, пока Гезир, взглянув на нее при свете солнца, удовлетворенно не закивал. Впрочем, на этом наши разногласия иссякли и больше он ко мне не придирался.

На третий день самочувствие монаха все еще не улучшилось. Правда, и хуже ему не становилось. Только было ли это заслугой Эльруны или закаленного кригарийского тела, трудно сказать. Я свое тело тоже особо не напрягал, поскольку никто с чисткой посуды меня не торопил. Вездесущих и хозяина устраивало, что я сидел в уголке, шоркал суконкой медь и никому не надоедал. А я был благодарен им за то, что они не гонят меня прочь, кормят и вообще относятся ко мне терпимо.

Однако на третий день даже в столь ничтожном обитателе лавки, как я, неожиданно возникла необходимость.

– Собирайся, Шон. Ты идешь со мной, – заявила Псина, нагрянув ко мне в чуланчик.

– Это еще куда? – Я насторожился. Мне казалось, что я могу понадобиться ей лишь с одной целью: для устранения меня как нежелательного свидетеля. Что и вправду могло случиться, если ван Бьер умрет. Но пока он, к счастью для нас обоих, выполнял данное мне обещание: продолжал жить, поскольку кое-кто в Тандерстаде бросил ему вызов.

– Ты забыл, что сегодня у нас назначена встреча с человеком в курсорском балахоне? – спросила Псина. – Я как раз туда и собираюсь. И ты кое в чем мне поможешь.

Про ее встречу с Таврием я помнил – что еще все эти дни мне оставалось делать кроме как чистить посуду да раздумывать обо всем случившимся? Просто я не предполагал, что мое участие в их встрече имеет какую-то важность.

– А почему ты взяла меня, а не махади? – вновь спросил я, когда мы с Вездесущей покинули лавку и направились по набережной Зирта на восток, против речного течения.

– Эльруна занята – она все еще сдает экзамен, – ответила Псина. – Но ты идешь со мной не вместо нее, а вместо ван Бьера.

– Ого! Даже так?! – удивился я. – Но разве я в силах заменить кригарийца?

– Кое в чем – да. – Кажется, она и впрямь не шутила. – Таврий доверяет ему больше, чем мне, даже несмотря на то, что натворили его братья.

– Они этого не делали, – вступился я за павших кригарийцев, пускай мне так и не удалось с ними познакомиться.

– Да, не делали, – согласилась Псина. – И наш курсор без блитц-жезла наверняка это знает. В тот день он повидал достаточно, чтобы тоже не поверить в тухлую историю с покушением. Вдобавок, окажись ван Бьер заговорщиком, он не оставил бы в живых свидетеля-сыскаря из Надзорной палаты. Вот только, боюсь, со мной одной Таврий побоится встречаться. Для этого и нужен ты. Тебя он знает как слугу кригарийца, и ты достаточно смышлен, чтобы сыграть его посыльного.

– Понятно, – ответил я. – И как далеко нам идти?

– И далеко, и недалеко, – привычно уклонилась шпионка от прямого ответа. – Скоро сам узнаешь…

Я сразу обратил внимание, что на улицах стало гораздо многолюдней и суетливей, чем три дня назад. При том, что на портовом рынке, наоборот, людей поубавилось и большинство прилавков стояли пустые. Да и Гезир, торговавший всякой всячиной, нынче выложил лишь самый дешевый и ходовой товар. Тот, что у него покупали ежедневно: меха для воды, светильники, масло, смолу, топоры, ведра, лопаты, гвозди, мешковину, парусину, нитки с иголками, конскую упряжь и другие востребованные в хозяйстве вещи.

Пока я прятался у Гезира, в столице многое изменилось. Толпы беженцев, которые заметно отличались от горожан, собрались в Тандерстад со всей округи. Большинству из них было некуда податься и они сооружали палатки и навесы везде, где только им позволялось. Горожане, у которых на окнах не было ставен, заколачивали их чем попало и ставили возле своих домов бочки с водой – для тушения пожаров. А по улицам маршировали отряды вооруженных до зубов легионеров и стражников: молчаливых, угрюмых и напряженных.

При взгляде на эти перемены даже мне, ребенку, было ясно, что Золотая война уже стучалась в ворота Тандерстада.

– В городе судачат, что через три дня армия Григориуса Солнечного дойдет до стен города, – заметила Псина, когда мимо нас протопал очередной отряд. – Конные дозоры южан уже рыщут по окрестностям. Дружины Гвирра Рябого задержались под Хаммерстадом, но он пал, так что на следующей неделе к нам нагрянут и островитяне. Верь не верь, но мне и правда жаль, что кригарийцы не примут участие в Битве Тысячелетия. Не дожить считанные дни до главной битвы в истории своего монашеского братства – одно из величайших поражений, которые я когда-либо видела.

– Может, не будет никакой битвы, – ответил я. – Ван Бьер сказал, что Тандерстад способен выдержать многолетнюю осаду.

– А что, такое уже случалось? – усмехнулась Вездесущая.

– Нет, но… разве ван Бьер стал бы зря говорить?

– В последнее время он неважный предсказатель. А теперь еще и мечом по голове схлопотал. Боюсь, как бы это не отразилось пагубно на его рассудке.

– Зачем вообще ты ему помогаешь? – задал я один из вопросов, что терзал меня, пока я надраивал посуду. – Неудавшееся покушение на тетрарха повесили на кригарийцев, а не на Вездесущих. Но помогая Баррелию, ты рискуешь, что тебя и Плеяду объявят его пособниками – разве дело того стоит?

– Какой смышленый мальчик, – пусть ехидно, но все же похвалила меня Псина. – В чем-то ты прав, но не во всем. Мы не разгадали тайну фальшивых гарибов, а они еще могут подложить Плеяде свинью. А кригариец – с ним все просто. Вдвойне хорош тот союзник, у которого к нашим общим врагам есть личные счеты. И втройне хорош такой союзник, если он вдобавок кригариец. Дай ему оклематься, и ван Бьер еще покажет этому городу, чего стоят истинные кригарийцы.

А город как нарочно продолжал издеваться над последним кригарийцем и дразнил его, вызывая на бой.

Чуть дальше за рынком на набережной была площадь, куда сходились сразу четыре улицы. Я уже там бывал, но сегодня это место изменилось. Прямо в центре площади торчал высокий кол, на который было насажено голое и обезглавленное тело. Голова находилась тут же – висела у мертвеца между ног на крюке, который ему воткнули в низ живота.

Картина была вдвойне отвратительной из-за того, что труп начал разлагаться. Вдобавок он не просто висел, а служил мишенью для проходящих мимо горожан. В него швыряли чем попало: грязью, камнями, объедками, конским дерьмом, или же плевали. И лишь прибитая к колу табличка давала понять, кто этот человек и за что он пострадал:

«Смерть и вечный позор мерзкому кригарийцу Торну Цейтвану, поднявшему руку на нашего светлейшего тетрарха Вальтара Третьего!»

Я невольно представил на месте Торна Баррелия и меня всего передернуло. К горлу подкатила тошнота и руки тоже зачесались схватить камень. Только швырнул бы я его, само собой, не в мертвого Цейтвана, а в тех, кто топтался возле кола и глумился над покойником.

– Не вздумай рассказывать об этом ван Бьеру, – вполголоса наказала Псина, наклонившись к моему уху. – Так-то он человек сдержанный, но пока его голова не заживет и рассудок не прояснится, лучше оберегать его от таких известий. Ты меня понял?

– Да, – кивнул я. Совет действительно был полезный. Без него я и впрямь разболтал бы сгоряча Баррелию о том, что здесь видел, не подумав, как он может на это отреагировать.

Миновав площадь, мы отправились дальше. И вскоре шпионка привела меня к причалу, где нас дожидалась лодка с гребцом. Последний, судя по валяющимся в лодке удилищам и вершам, был обычным рыбаком, нанявшимся подзаработать извозом. Меня немного удивил путь, которым Вездесущая решила добраться до места встречи с Таврием, но я не стал задавать вопросы. И дураку было ясно, что она соблюдает осторожность и заметает следы.

– На пляж Сетей, Нестор, – велела Псина лодочнику, сунув ему в ладонь кифер. Благодарно кивнув, гребец усадил нас на скамью, отвязал лодку от причала и, навалившись на весла, погнал ее против течения.

Пляж Сетей являл собой песчаную косу близ того места, где Зирт протекал сквозь гигантскую арку в восточной крепостной стене. На той косе, облюбованной городскими рыболовами, они развешивали для просушки свои неводы. Вот только закрытые в преддверии осады речные ворота оставили рыбаков без заработка. А поскольку ловить рыбу сетью в черте города запрещалось, они переключились на мелкие орудия лова. Которыми едва могли прокормить свои семьи, забыв о всякой торговле.

По этой причине и опустела коса, куда мы плыли. Рыбаки забрали с нее даже стойки для сетей, так как их разворовали бы на дрова ютящиеся повсюду беженцы. Однако само это место беженцев не привлекало. Жить у реки в весеннюю пору, когда пляжный песок не высыхал, было слишком холодно и сыро.

Зато я понял, почему Вездесущая пригласила Таврия именно сюда. Замысли он недоброе, ему было бы трудно устроить засаду на открытом пространстве. А если в рыбацких лачугах, что лепились друг к другу за косой, и засели храмовники, пока они добегут до воды по щиколотку в грязи и песке, мы переплывем на другой берег и скроемся в тамошних трущобах.

Таврия мы заметили еще издали – он прогуливался по косе в гордом одиночестве. Но Вездесущая, укрыв меня и себя дерюгой, велела Нестору принять к противоположному берегу и проплыть мимо. А пока гребец работал веслами, Псина внимательно осмотрела лачуги, где могли скрываться враги, но не обнаружила признаков угрозы. И лишь после этого приказала Нестору переплыть реку и пристать к косе неподалеку от бредущего по ней курсора.