Триумф безголовых

Глава 29

Ван Бьер действительно рехнулся. Это признала даже Псина, хотя с оговоркой. Она сказала, что его затея безумная настолько, что – чем Гном не шутит! – авось и сработает. Поэтому Вездесущая не прогнала Баррелия в шею, а продолжила ему помогать. Тем более, что в Барж-Маджизе они перебили не всех фальшивых гарибов. Как признался ибн Анталь, пока фреймонисты держали в заложниках его сестру, он удалил языки у тридцати культистов. Это означало, что у Кессарского оставалось еще десятка полтора молчунов, которая могли подложить Плеяде не одну свинью.

– Если Гийом Кессарский все-таки намерен убить тетрарха, свалив это на Вездесущих, Главный храм Капитула по-прежнему остается для этого идеальным местом, – рассудила Псина, когда на следующее утро она, монах и мы с Эльруной сели завтракать в лавке Гезира. – Желай Плеяда взаправду убить или похитить Вальтара, мы бы там и напали. Он сам породил традицию ходить на еженедельную молитву в одно и то же место. Это дарует горожанам уверенность в своем правителе, который ныне подавно не откажется их подбодрить. Даже если это стало опасно для его жизни.

– Ну по крайней мере ближайшую молитву Вальтар переживет и его не украдут, – заметил ван Бьер. – Я об этом позаботился. Ты сделала все, что нужно?

– Гезир как раз этим занимается – распускает слухи. О том, что ты нагрянешь в Главный храм для встречи с тетрархом в день его молитвы. И здесь ты, хитрая сволочь, загнал Кессарского в щекотливое положение. Если с Вальтаром и впрямь что-то произойдет, репутацию его любимого знаменосца ждет сокрушительный удар. Весь город начнет судачить о том, что последний кригариец отомстил убийце его братьев, закончив то, что не закончили они. Теперь Гийом должен постараться, чтобы после молитвы тетрарх вышел на крыльцо храма и поприветствовал толпу. Живой и здоровый. И неважно, будешь ты после этого мертв, пойман или сбежишь. Главное, чтобы слухи о тебе остались слухами, а не оказались правдой. Ловкий ход с твоей стороны. Только жаль, но он лишь отсрочит угрозу, и явно ненадолго.

– Я тут поразмыслил и больше не уверен, что фреймонистам нужна вальтарова смерть. – Кригариец поскреб отросшую бороду. – За их суетой кроется нечто другое. Гийом хоть сейчас может отравить тетрарха и подставить под удар Плеяду. Причем ценой гораздо меньших усилий. Но Кессарский ко всему прочему не только покупает себура, но и заказывает для него сложный яд. А это еще зачем?

– Чую, убийца кригарийцев готовился ко второй героической победе, – предположила Вездесущая. – Вспомни, как действует тот яд. Сначала гномьему отродью предстояло озвереть, а затем скончаться. Но не сразу, а, вероятно, после того, как Кессарский успел бы потыкать в него мечом.

– Иными словами, ему надо было подтвердить свою репутацию героя.

– Подтвердить? Или, может, не уронить?

– Не понимаю.

– Смотри сюда. Фальшивые гарибы должны что-то сделать с Вальтаром. Не убить, как ты подметил, а например, похитить его. Среди бела дня, чтобы уйма народу увидела, что это дело рук Плеяды. Но как быть при этом самому Кессарскому? Если он защитил тетрарха от кригарийцев, то с гарибами подавно справится. Может, ему притвориться в этот день больным и не выйти на службу? Тоже нет – будет выглядеть крайне подозрительно.

– Себур! Ну конечно! – осенило Баррелия. – Гарибы схватят Вальтара, пока Гийом сражается с чудовищем, которое они привели с собой! Великий герой одерживает еще одну легендарную победу, но тетрарх все равно похищен. Герой, конечно, безутешен, но кто посмеет обвинить его в трусости? Наоборот, ему станут выказывать сочувствие и утешение. А Вальтар Третий тем временем… Да мало ли какая участь ему уготована. Но он тоже решит, что его похитили слуги Вездесущих. Особенно если сами «гарибы» его в этом убедят… А что потом?

– Сейчас это неважно, – ответила Псина. – Сейчас надо выяснить, что предпримут заговорщики, чьи планы мы расстроили. Второго чудовища у них вроде бы нет. Да и «гарибов» для атаки на дворцовых гвардейцев поубавилось. Будем надеяться, ты напугал Гийома и по крайней мере до очередного дня молитвы он не дернется. А за это время, уверена, мы еще что-нибудь придумаем.

– Ты меня не поняла, – покачал головой кригариец. – Я не блефую. Мне действительно нужно попасть в Главный храм и увидеть тетрарха. Ну а нужные слова для него я найду. Такие, которые он выслушает и уже потом решит, отрубать мне голову или нет.

– Ого! – Вездесущая удивленно вскинула брови. – Значит, сначала ты трезвонишь на весь город о том, что явишься пред очи повелителя. Затем устраиваешь переполох среди гвардейцев и храмовников. И лишь в последнюю очередь озадачиваешься вопросом, как приблизиться к Вальтару Третьему… Да это не стратегия. И не фантазия. Это… Махади, подскажи, что это такое!

– Плохой сам себя убийство, – отозвалась жующая краюху хлеба Эльруна.

– Вот видишь, – подчеркнула шпионка. – Даже ребенок понимает, что ты затеял. Хочешь броситься животом на клинки храмовников – валяй. Только без меня.

– Зачем мне бросаться на чьи-то клинки- я же не идиот, – пожал плечами ван Бьер. – Я приду в храм заранее и подожду, когда Вальтар сам туда явится.

– И это лучшая идея, которую родила твоя ушибленная башка? – хмыкнула шпионка. – Ты хоть в курсе, что перед приходом тетрарха из храма выставляют всех горожан? А затем наверняка проверяют все закутки, чтобы никто в них не спрятался.

– Выставляют всех, кроме калек-жертвователей, – уточнил Баррелий. – К ним Вальтар проявляет милосердие и позволяет оставаться в храме, пока он молится.

Я догадался, о ком шла речь. Вокруг храмов Громовержца отирается много попрошаек: нищих, бездомных, калек… Однако просить милостыню в притворе храма имели право лишь те, кто жертвовал Капитулу пол-кифера в неделю. Это правило не нарушало законов милосердия к сирым и убогим, и в то же время не позволяло им заполонить храм и портить там воздух. Обычным побирушкам было жалко расставаться с такими крупными для них деньгами. Но те из них, кто помимо милостыни искал общения с богом, безропотно отдавали пол-кифера. И целую неделю сидели в тепле, сухости и подальше от прочей орущей голытьбы.

– Калеки-жертвователи? – переспросила Вездесущая. – А какое ты имеешь к ним отношение?

– Я стану одним из них, – пояснил кригариец. – С твоей помощью.

– Даже так? – От удивления Псина не донесла до рта кружку с молоком и поставила ее обратно на стол. – Каюсь, у меня хватает поводов тебя ненавидеть. Но уж нет, извини – я еще не готова отрубить тебе ногу или руку.

– И не нужно, – ответил монах. – Просто сделай меня слепцом. Не настоящим, само собой – мои глаза мне тоже пока дороги. Но раз ты умеешь превращаться в старушку, значит сможешь прикинуться и слепой? А раз ты можешь сделать это с собой, то и со мной тоже, я прав?

Прежде чем ответить, Вездесущая допила молоко, не сводя при этом с монаха оценивающего взгляда. Точно также смотрел на глыбу мрамора скульптор, которого мой отец однажды пригласил во дворец, желая увековечить себя в камне. Вот и Псина, словно тот ваятель, прикидывала, справится ли она с задачей, поставленной ей кригарийцем.

– О такой возможности я не подумала, – заговорила наконец Псина. И уже без скепсиса, с которым она до этого оценивала все идеи Баррелия. – Но поскольку ты сам это предложил, знай – я не пойду на полумеры и обычное притворство. Если не хочешь быть разоблаченным, будешь не просто изображать из себя слепца. Ты станешь им. А заодно уродом – например, жертвой пожара. Такой, на которую нельзя смотреть без содрогания.

– Благодарю. Именно это мне и хотелось от тебя услышать, – кивнул Пивной Бочонок. – Но если я вправду ослепну, значит мне потребуется поводырь?

– Так и есть, – согласилась Вездесущая. – А в чем загвоздка?

И ее взор обратился на меня.

– Хотя я бы предложила взять махади – она немного тренировалась играть такую роль, – добавила канафирка. – Однако чую, ты откажешься.

– Пожалуй, что так, – ответил монах. – Разве только откажется сам Шон, и тогда…

– Не дождешься! – огрызнулся я. – У меня, между прочим, тоже есть кое-какой опыт. Когда в Дорхейвене наш престарелый дворецкий потерял зрение, я водил его по замку. Он, конечно, меня об этом не просил, но тогда я был еще мал, и это казалось мне интересной игрой. Особенно, когда старик на ощупь угадывал, где мы с ним находимся.

– Не уверен, что со мной тебе будет также весело, – подмигнул мне Баррелий. – Но на сей раз тебе придется играть всерьез и долго. Чем раньше мы явимся в храм, тем меньше вызовем подозрений у курсоров и храмовников…

Сказано – сделано. И вечером того же дня мы с кригарийцем были уже на пути к Главному храму Капитула.

Магия Вездесущих – а как иначе назвать это искусство? – сотворила с ван Бьером еще большее чудо, нежели с «состарившейся» Псиной. Когда она описала нам, в кого намерена превратить монаха, я и близко не представлял, что в итоге получится. А когда увидел его преображенного, даже отшатнулся, решив, что передо мной совершенно другой человек.

Прежде всего меня устрашили его глаза. Я-то наивный думал, что монаха всего лишь заставят держать их закрытыми, но когда он вытаращил на меня настоящие бельма, я едва не заорал от испуга. Который был усилен тем, на каком лице эти глаза находились!

Двухнедельная кригарийская борода, а также усы и лохмы были начисто сбриты. Но кожа под ними оказалась вовсе не гладкой. Почти вся голова монаха представляла собой сплошной ожог. Не свежий, а зарубцевавшийся, но симпатичнее он от этого не стал. Иными словами, ван Бьер стал не просто слепцом, а настоящим чудовищем. Приснись оно мне в ночном кошмаре, я проснулся бы в холодном поту и потом несколько ночей не смог бы уснуть. Но сейчас я пребывал наяву. И глядел на реального монстра, даром что созданного руками Вездесущей.

Завершал этот неприглядный образ горб, коим Псина также обременила жертву своих фокусов. Горб был небольшой, но узнать Баррелия по фигуре тоже стало невозможно. Особенно когда его нарядили в рубище и дали в руки клюку.

Меня тоже переодели в лохмотья и испачкали мне лицо – все, что требовалось для образа маленького поводыря. А еще приказали называть ван Бьера папой. Для пущего драматизма и правдоподобия. Казалось бы, ничего сложного, но когда я хотел в первый раз произнести это вслух, то замялся. И во второй раз замялся, и в третий. Пришлось упражняться. Но под суровыми взорами наставников – особенно того, что буравил меня фальшивыми бельмами, – я поборол в себе неловкость. И вскоре «трудное» слово отскакивало у меня от зубов так, как не отскакивало оно, даже когда был жив мой настоящий отец.

Также Псина велела монаху оставить все клинки вплоть до мелкого ножика. На что он, впрочем, не возражал. Не хватало еще, чтобы все старания Псины пошли насмарку из-за того, что у него вдруг найдут оружие. Которое в священных местах разрешалось носить лишь храмовникам да гвардейцам тетрарха, о чем всяк идущий в храм обязан был знать…