Трое

Трое

Ранним утром радист потихоньку разбудил Соколова и, приложив палец к губам, поманил его из палатки. Альпинист неохотно выбрался из спального мешка.

— Ну, что у тебя? Какие ещё секреты?

— Тс-с… Вот, читайте, — он протянул лист бумаги.

Соколов пробежал радиограмму. Потом медленно прочёл ещё раз:

— Да, брат!

Через несколько минут он растормошил друзей и прочёл им:

Соколов вопросительно посмотрел на товарищей. Они молчали. Теперь, когда в мыслях каждый из них был уже далеко, в Москве, задержка показалась невыносимой.

Всё лето студенты-альпинисты помогали геологической экспедиции Коробова. Когда работа геологов подходила к концу, Коробов отпустил студентов и радиста Светлова в верховья ледника Долгий, где находились высочайшие вершины района. И вот теперь, когда трое альпинистов, совершив труднейшие восхождения на пики 6 256 и 6 420 метров, свёртывают опорный лагерь «4 200 метров» и готовятся к спуску по леднику Долгий, им предлагают штурмовать Пирамиду…

Молчание затянулось. Наконец Раззметов задумчиво и неуверенно произнёс:

— Если пойдём, опоздаем в институт. Придётся догонять, а мы ведь в этом году без отдыха… с другой стороны, и идти вроде бы нужно…

— Нужно! Иначе вся работа экспедиции пропадёт. И потом… Подумать только, взять Пирамиду! Ведь это здорово! Я — за! — Кулагин поднял руку.

На следующее утро Светлов передавал радиограмму начальнику экспедиции Коробову:

…Подъём был трудным, как и ожидал Соколов. Приходилось нести на себе десятидневный запас продуктов и снаряжение.

Сложным оказался и маршрут. Того гляди по крутым склонам пронесётся снежная лавина. Не всегда удавалось найти площадку для палатки. И всё-таки свои ежедневные передачи Светлову, который остался в лагере «4 200 м», Соколов неизменно начинал словами: «Коля, у нас всё хорошо».

На пятый день группа достигла одинокой гряды скал, которая тянулась до самой вершины пика. У подножья гряды, на высоте 6 205 метров устроили штурмовой лагерь. В палатке остаётся всё снаряжение, взяли с собой только рюкзак для образцов.

Едва брезжит рассвет. Тёмные фигурки людей медленно движутся вверх. Соколов ведёт группу по снегу у самого края разрушенных скал.

Ярче разгорается день. Свет всё больше проникает в тёмные ущелья, и, как на пластинке в проявителе, одна за другой вырисовываются детали рельефа. Вот уже можно разглядеть и тёмное пятно морены, где стоит опорный лагерь «4 200 м». Коля Светлов, вероятно, спит ещё: сегодня отменили утреннюю связь.

Быстро поднимается над хребтами яркий кружок солнца, — кажется, единственный геометрически правильный контур в этом хаосе. Протянувшаяся за людьми в снегу глубокая борозда хранит густые синеватые тени. Снег сухой и лёгкий, как пух. Даже тяжёлым горным ботинком не примять в нём ступени, и люди скорее плывут, чем идут.

Альпинисты не берут образцы пород. Зачем тащить лишний груз наверх, ведь обратно спускаться тем же путём.

Склон становится всё круче, альпинисты приближаются к скалам. Теперь двигаться приходится попеременно: один идёт, двое страхуют. Промёрзшие скалы обжигают пальцы, но в рукавицах лезть невозможно.

Первым идёт Соколов. Внезапно он замирает: свирепый порыв ветра бросает струи сухого снега, и всё скрывается в белой крутящейся мгле.

Альпинисты застыли в неудобных позах, стоят там, где их настигла буря, изо всех сил цепляясь за скалы. Могучий поток воздуха толкает их в невидимую теперь пропасть, рвёт одежду, осыпает обломками камня.

Буран свистит и ревёт. Обжигает невероятным холодом, хотя недавно казалось, что холодней и быть не может. Проходит три минуты, пять, десять… а кажется, вечность. Но вот ветер стихает. Постепенно оседает снег, и снова сияет синее небо.

— Какой шайтан был! — Раззметов первым обрёл дар речи.

— Да, чуть к чёрту на завтрак не попали, — вторит Кулагин. — Что будем делать?

— Как что? — Раззметов готов вспылить. — На вершину пойдём, близко уже! — и он лезет вверх.

Кулагин натягивает верёвку и кричит:

— Да погоди ты! Опять налетит, сорвёт с вершины.

— Ничего, возьмём образцы — и сразу назад. Ведь за этим шли, — Соколов перебросил верёвку через плечо. — Ступай, Рахим!

Снова вверх метр за метром. Забивая крючья, Соколов всё время мысленно спорит с собой: правильно ли он поступил, решив продолжать подъём? «До вершины не больше ста метров. Да и чего бояться, порыва ветра? Какая ерунда!.. Нет, буря на такой высоте совсем не ерунда!..»

На вершину вышли как-то неожиданно. Соколов даже немного растерялся, увидев, что подниматься больше некуда: впереди гребень круто опускался, а вдали, за глубокой впадиной, взметнулся знакомый контур соседнего пика.

На маленькой площадке альпинисты пробыли несколько минут. Покуда Кулагин отбивал скальным молотком образцы породы, остальные успели сложить небольшой тур и написать записку о восхождении. Юрий оглядел горизонт: небо было по-прежнему чистым, его ярко-синяя глубина не нарушалась ни малейшим облачком. Панорама вершин просматривалась на десятки километров. Погода для здешних мест показалась Соколову необычайно хорошей. Подозрительно хорошей.

Спускались довольно быстро, задерживались лишь, чтобы забрать образцы, собранные по дороге наверх, наладить в трудных местах страховку.

Звонкие удары молотка далеко разносились в торжественной тишине гор. Очередной образец уложен в рюкзак, написана этикетка к нему: это самое сложное на таком морозе. Теперь можно снова спускаться. Уже видна палатка, ещё каких-нибудь полчаса, и скалы останутся позади…

Новый порыв бури налетел совершенно неожиданно. Снежное облако окутало растянувшуюся связку альпинистов. Снова томительно тянутся минуты. Люди ждут: вот-вот, как в первый раз, наступит затишье, и они доберутся хотя бы до своей палатки. Однако ветер не стихает, свистят камни. Соколова осыпает брызгами осколков, и всё же стоять на месте больше нельзя, можно обморозиться. Очень осторожно Соколов отрывается от скалы.

Цепляясь за выступы, выбирая страховочную верёвку, альпинист начинает спускаться. Каждый шаг мог быть последним, причём последним не только для него, но и для ничего не подозревающих товарищей. Наконец верёвка, показавшаяся нескончаемой, привела Соколова к товарищу. Раззметова он разглядел лишь, когда подошёл к нему вплотную: тот прижался к скале, спрятав голову под небольшим выступом. Не сразу понял, что рядом с ним Соколов, потом закричал:

— Камни были! Смотри! — Он потянул уходившую вниз верёвку и показал товарищу разлохмаченный ударом камня конец. — Ивану кричал, не ответил. Что теперь делать будем?

Соколов махнул рукой вниз: спускаться! Они пошли, если только можно так назвать ползание по скалам, когда каждое движение делается на ощупь, когда непрерывный напор ветра прижимает тебя к скале так, что едва можно оторвать от неё руку или ногу, а в следующую минуту предательски толкает в спину, грозя сбросить в пропасть.

Соколов и Раззметов потеряли представление о времени и расстоянии. Им казалось, что ищут товарища они уже несколько часов и гребень давным-давно должен был кончиться. Альпинисты едва держались на ногах. Но, вместо того чтобы спускаться кратчайшим путём, они сворачивали то вправо, то влево, всё ещё надеялись найти Кулагина.

Спускается Кулагин или нашёл сомнительное укрытие в скалах и медленно замерзает? Когда налетела буря, он находился метров на десять ниже Раззметова, но найти его теперь можно только случайно!..

Раззметов спустил ногу за край уступа и попытался нащупать опору. Неожиданно онемевшие руки соскользнули, и он сорвался. Судорожным движением Соколов зажал убегающий конец, но рывка не последовало. «Остановился или… снова обрыв верёвки?» Юрий потянул верёвку, выбрал метра два, потом ощутил сопротивление. «Кажется, благополучно», — подумал он, подошёл к краю уступа и осторожно спустился к его подножью. Оглушённый, но, по-видимому, невредимый, Рахим лежал на небольшой площадке. Вскоре он пришёл в себя и с трудом поднялся на ноги.

Внезапно новый порыв ветра отбросил снежную пелену. Над вершиной по-прежнему сияло ясное небо. Альпинисты стояли, жмурясь от солнечного света. Вдруг Раззметов схватил Соколова за руку, хрипло крикнул:

— Смотри!

Справа на заснеженных скалах совсем недалеко от палатки виднелось распростёртое тело человека. Оба бросились к нему.

Рахим склонился к товарищу и осторожно повернул его на спину:

— Разбита голова! Раззметов осторожно снял с раненого шапку. Соколов опустился рядом на колени. Вдвоём они быстро наладили повязку. Кулагин застонал!

— Наконец-то! — Раззметов облегчённо вздохнул. — Попить бы ему!

…Кулагина с трудом спустили к палатке. Они и сами-то были почти на пределе сил. К тому же Рахим сильно обморозил руки и ноги, но сказал об этом товарищу только вечером. Соколов выругался:

— Ты что же, ишак, прежде не чувствовал? Сразу нужно было оттирать!

— Раньше нельзя было, Ивана тащили…

— Вздор! Ивана, может, и дальше тащить придётся. Теперь и ты идти не сможешь. Что тогда делать прикажешь?

— Не надо волноваться, Юра. Меня шайтан бережёт, всё пройдёт!

— Снимай ботинки, будем тереть.

Ночь была тяжёлой. Иван всё ещё не приходил в себя. Рахим лежал, стиснув зубы, чтобы не закричать от боли. Время от времени шквальный ветер принимался трепать палатку так, что казалось, вот-вот сорвёт и сбросит её в пропасть. Ветер вдувал в щели снег, и маленькие сугробики лежали в углах палатки, на спальных мешках и рюкзаках.

Соколов спрятал флягу с водой в свой спальный мешок, но всё же вода быстро замерзала.

Мучительно долго тянулась бесконечная ночь.

Под утро ветер стих. Небо затянулось тучами. Начался обильный снегопад. Вокруг палатки намело сугроб, её крыша провисла под тяжестью снега, внутри стало ещё тесней. Соколов сильным ударом очистил крышу, но ненадолго: уже через полчаса эту операцию пришлось повторить.

Было всё ещё холодно. Соколов окинул взглядом товарищей, задумался о чём-то, потом взял ледоруб, котелок и с трудом выбрался наружу.

Альпинист огляделся и, отойдя на несколько шагов от палатки, принялся копать снег. Прошло полчаса, час. Постепенно в снежном склоне наметилось глубокое овальное отверстие.

Из палатки показалась голова Рахима:

— Пещера, да? Зачем? Идти вниз скорее нужно.

Соколов обернулся. Весь осыпанный снегом, он выглядел довольно забавно. Раззметов улыбнулся:

— Юрочка, чудесная снегурочка…

— Шутишь, Рахим? Это хорошо… Ну, а пещера… что ж пещера? Идти вниз сейчас невозможно: Иван пока не может, ты тоже едва ползаешь.

— Переждём в палатке…

— Э, брат, нет. Очень холодно. Так мы Ивана и в спальном мешке поморозим, прежде чем он станет на ноги. Вот так-то! Ложись отдыхай.

— Зачем отдыхать? Я тоже копать буду.

Соколов всё же настоял на своём, а вскоре и сам вернулся в палатку: приближалось время связи.

— Николай там волнуется. Не успели вчера ко времени.

Он подготовил рацию и надел наушники. Включил для проверки приёмник и сразу услыхал усталый голос Светлова:

— Север, Север, отвечай на связь. Я Лёд, я Лёд… Приём, приём.

Соколов быстро включил микрофон и ответил. Снова услыхал обрадованный теперь голос Николая. Связь была установлена. Раззметов удивлённо заметил:

— Послушай, ведь это за сорок минут до срока.

— Он уже больше часа зовёт. Как это я не догадался… — и снова заговорил в микрофон.

…К полудню альпинисты перебрались в пещеру. На пол постелили палатку, зажгли свечу. Весело загудел примус. В пещере было теплее, уютней. В два часа состоялась внеочередная связь. Николай рассказал, что Коробов отправил спасательную группу геологов. А завтра утром вылетит самолёт с опытными альпинистами. Он попытается сесть в Большой долине, в четырёх днях пути.

К вечеру снегопад усилился. То и дело вход в пещеру заваливало снегом, и тогда нечем было дышать: приходилось пробивать отверстие для воздуха…

Ещё одна трудная ночь. Раззметов и Кулагин спят, если можно назвать сном это тяжкое забытьё. Соколов полулежит у выхода и дремлет. Время от времени, когда стоны товарищей становятся особенно громкими, он вздрагивает, поднимает голову, превозмогая усталость, снова и снова пробивает дыру для воздуха… Так час за часом.

Утром узнали от Светлова, что с первой спасательной группой идёт сам Коробов. Они едут верхом и теперь уже в двух днях пути: завтра будут у языка, послезавтра — в опорном лагере. Соколов ответил, что это неплохо, но они думают спуститься сами… Да. Они спускались. Соколов с огромным рюкзаком за плечами пробивал в глубоком рыхлом снегу след. Восемь-десять метров, потом отдыхал несколько минут и поднимался по пробитой им глубокой траншее к началу только что пройденного этапа, где его ждали, поддерживая друг друга, товарищи. Идти самостоятельно они не могли, и Юрий вёл их, сперва одного, потом другого.

Кулагин был страшно бледен и молчал. Раззметов почти без умолку говорил. Ноги у него распухли, посинели и не хотели повиноваться. Он говорил, хотя товарищи не отвечали, даже не слушали. Говорил, чтобы не кричать от боли…

Альпинисты спускались уже более семи часов. Этапы делались всё короче, отдых — чаще и продолжительней. Соколову теперь удавалось пробить всего три, редко четыре метра траншеи. Потом он падал прямо в снег и лежал минут десять почти без сознания. Уже не думал, что может поморозиться. Помнил одно: идти, во что бы то ни стало идти! Нужно было добраться до места очередного бивака, где во время подъёма группа оставила немного продуктов. Без еды вовсе не смогут двигаться.

К пяти часам дня, спустившись почти на четыреста метров, они достигли места, где стояла их палатка несколько дней назад. Как давно это было!

Устанавливали палатку почти час. Едва закончили эту работу, Соколов свалился на развёрнутый спальный мешок и мгновенно заснул. Друзья стянули с него обувь и с трудом уложили его в мешок. Потом ползком выбрались из палатки. Помогая друг другу, рылись в свежем снегу. Рахим несколько раз был готов оставить это занятие. «Всё равно ничего не найдём, либо ветром сдуло, либо местом ошиблись». Кулагин молча продолжал работу, и Раззметов, глядя на него, снова принимался за дело. Наконец Иван наткнулся на маркировочный флажок, а затем на небольшой свёрток с продуктами.

Соколова разбудили с трудом. Он долго не мог понять, что от него хотят. Бормотал: «Что? Идти?..» Так и не проснувшись как следует, проглотил несколько ложек супа из мясных консервов.

На третий день спуска группа была в лагере «4 800 м». Для здорового человека отсюда до опорного лагеря часов пять пути. Но сколько времени пройдут они? Рахиму стало хуже: уже не может стоять.

Утром узнали от Николая, что Коробов вчера вышел из лагеря и скоро начнёт подниматься по леднику Боковому.

— Перед уходом он просил передать, чтобы мы не продолжали спуска, дожидались его здесь, — сказал Соколов.

Кулагин протестующе поднял руку.

— Да, да, Ваня. Я понимаю. С Коробовым наши геологи, мы знаем, какие они альпинисты. Сами попадут в беду. Мы и то не сразу нашли обход ледопадов и лавиноопасных мест. Это первое.

— Будем ждать, а вдруг снова непогода? Это второе, — добавил Кулагин.

— Верно. Но, главное, Рахима быстрее нужно доставить к врачу. Спускаясь, мы экономим время…

— Обо мне не думайте, оставьте здесь, — прошептал Раззметов.

— Знаешь, ты это брось! Свинство так говорить, — всегда спокойный Кулагин вдруг рассердился. — Ты что же, нас вторым сортом считаешь?

— Ладно, ладно, Ваня. Болен ведь Рахим… Тут надо вот о чём подумать. Спускаемся мы медленно. К опасным местам ледника доберёмся к середине дня. Как раз самое лавинное время! Если бы Рахим выдержал, — и Юрий рассказал о своём плане.

Снова включили рацию.

— Николай, передай Коробову, мы решили продолжать спуск…

Кулагин дёрнул товарища за рукав:

— Скажи, чтобы Коробов со своими ждал внизу.

Юрий кивнул и продолжал:

— Мы считаем, что альпинистский опыт его группы недостаточен для подъёма по леднику Боковому. Очень лавиноопасно. Пусть ждут нас в нижней части, под первым ледопадом.

…Только Соколов идёт с рюкзаком. Огромный прежде, теперь он как бы усох и нелепо елозит по спине, ударяется тугим комом каменных осколков. Спальные мешки, все мягкие вещи друзья в это утро положили под спину Рахиму и завернули его в палатку.

Крутизна спуска изрядна, но длинный свёрток, в котором едва можно различить лицо Раззметова, не скользит. Мешает всё тот же надоевший глубокий снег. Альпинисты, наклонясь, почти падая, тянут верёвки. Как огромным скребком вспахивают толщу снега. Груда снега перед свёртком всё растёт. Каждые пять-шесть метров приходится останавливаться.

Несмотря на холод, пот струйками стекает по лицам альпинистов. Измученные, полуголодные, они с упорством отчаяния разгребают снег. Особенно трудно Ивану: ещё болит всё тело. От нечеловеческого напряжения открылась рана. Он идёт, стиснув зубы, не произнося ни слова.

Очередная остановка, кто знает которая по счёту. Соколов склоняется к Раззметову:

— Как чувствуешь себя, Рахим?

Глаза больного закрыты, дыхания почти не слышно. Он без сознания.

— Давай скорей, Ваня.

Скорей! Скорей! Это единственное, что заполняет теперь их сознание.

Скорей, скорей, Рахиму очень плохо! Нужны лекарства, нужен врач.

Впереди узкий проход между лавинными конусами. Опасность грозит справа и слева. Мучительным усилием воли Соколов заставляет себя оценить обстановку; быть может, переждать до вечера и продолжить спуск ночью? Нет, одного взгляда на Рахима довольно, чтобы отказаться от этой мысли.

Взгляд на склоны, на огромные карнизы, нависающие с левого гребня. Нужно идти левей. Левый склон ещё в тени, и лавины пойдут прежде справа.

Вдвоём с Кулагиным они быстро уходят вперёд на всю длину верёвки. Останавливаются и сильным рывком увлекают свёрток с Раззметовым к себе. Снова быстрый спуск и снова рывок. Ничего, под спиной у него толстые спальные мешки.

Так, хорошо, опасное место пройдено. Остановка. Кулагин, а за ним Соколов тяжело валятся на фирн. Сердце бешено колотится, дыхание никак не приходит в норму. Соколов ползком добирается к Рахиму. Тот всё ещё без сознания.

Вдруг сверху доносится странный звук. Шорох нарастает, превращается в оглушительный грохот. Лавина! Огромная масса снега низвергается выше по ущелью. Только что пройденный участок пути превратился в ад. Справа и слева падают снежные обвалы. Из узкого ущелья вздымаются облака снежной пыли.

Альпинисты опять идут медленно. Соколов экономит силы: впереди первый ледопад.

Ледопад! Двухсотметровым порогом вздыбился этот хаос, путаница зияющих трещин и ледяных глыб самой причудливой формы. И здесь должны пройти два предельно измученных человека и пронести больного товарища. Соколов и Кулагин не раздумывают: у них попросту нет для этого времени. Впрочем, это, может быть, и к лучшему, обычная логика могла бы дать один ответ — невозможно.

Остаётся позади первая большая трещина. Переход через неё дался неожиданно легко: лавинный снег образовал несколько прочных перемычек-мостов. Теперь резкий поворот влево и подъём на ледяную глыбу, нависающую над нижним краем следующей большой трещины. Это ключ к преодолению всего ледопада. С глыбы Раззметова придётся спускать на верёвке.

И вот Кулагин стоит внизу на кромке льда и оттягивает верёвкой повисший в воздухе свёрток с больным. А Юрий, откинувшись назад, выдерживает вес Раззметова и всего снаряжения, в которое тот завёрнут.

Юрию кажется, что верёвка перерезает руки. Он освобождает верёвку понемногу: ему не удержать быстрого скольжения… Полметра свободной верёвки. Рывок. Ещё полметра, ещё рывок. Всё это длится нескончаемо долго. Соколов чувствует, что он больше не может. Хочет крикнуть товарищу, но в этот миг теряет сознание. Его тело под напором верёвки медленно складывается, как перочинный нож, и валится на бок. Руки судорожно вцепились в верёвку.

Увлекаемый живым грузом, Соколов постепенно скользит к краю глыбы. Ближе, ближе… В полуметре от края скольжение прекращается. Несколько минут Юрий лежит неподвижно, потом холод ледяной поверхности приводит его в чувство. Он встревоженно тянет за верёвку, которая свободно поддаётся. Что за чёрт? Внезапно до него доносится возбуждённый голос Ивана. Как удар, вспыхивает мысль: «Рахим? Что с ним?»

Ещё голоса. Что это? Галлюцинация? Соколов пытается встать и не может. В этот момент откуда-то сбоку появляется знакомая плотная фигура Коробова. Сон? Но нет, Виктор Михайлович уже рядом, помогает ему подняться. Тогда, с трудом приподнявшись, Соколов говорит:

— Пожалуйста, помогите Рахиму.