Трое для одного (СИ)

Глава IХ

– Привет, балбес! Чего прячешься от любимой сестры, а?

Морган отвёл трубку от уха, чтоб не оглохнуть, и виновато посмотрел на Оакленда. Тот лишь понимающе махнул рукой – семья так семья.

– Привет, Сэм. Я не скрываюсь, просто на приёме был. У тебя срочное что-то?

– Разумеется, да! – фыркнула трубка. – Я хочу тебя на ужин. Вместе с коробкой пирожных.

– Целый я, а потом ещё и сладкое? А ты не лопнешь? – коварным голосом поинтересовался Морган, переждал хихиканье и продолжил: – Так ты по делам звонишь?

– Да нет, – легкомысленно отозвалась Саманта. – Просто не виделись давно. Ну, ещё хочу узнать, что ты будешь дарить маме, чтоб не получилось, как в прошлом году.

Морган не смог удержаться от улыбки: у Сэм и её мужа были почти одинаковые способы выманить человека на важный разговор. То “гпп”, то подарок на Рождество…

– Конечно, я приду, раз всё настолько серьёзно. Какие пирожные захватить?

– Трубочки с кремом… Нет, лучше что-нибудь желейное, низкокалорийное, – исправилась Сэм со вздохом. – Ждём тебя к восьми.

“Ждём, а не жду. Значит, вместе с Джином”.

– Я приеду. До встречи, сестрёнка.

– До встречи, балбес!

Положив трубку, Морган вернулся к приёмному окну. В глубине души он надеялся, что О’Коннор вернётся за своей рукописью, но в то же время понимал – нет, этого не будет. Как нарочно, перед Рождеством словно затишье наступило. Посетители заглядывали лишь изредка; один слегка подвыпивший турист с материка перепутал мэрию то ли с почтой, то ли с сувенирным магазином и долго упрашивал продать ему пачку открыток – на ломанном английском, отчего-то называя Моргана “очаровательной блондинкой”.

Когда пьянчужку наконец выпроводили, в зале стало пусто и грустно.

– Вот бы что-нибудь взорвать, – сонно пробормотала Кэндл, тасуя визитки, точно колоду карт. – Эй, прекрасная блондинка, ты сегодня никуда прогуляться не хочешь?

– Меня сестра позвала на ужин, – откликнулся Морган рассеянно и только потом сообразил, что Кэндл спрашивала о Шасс-Маре. – Слушай, ты…

– Ничего, – ухмыльнулась она беззаботно. Смазанная красная помада в уголке рта походила на свежую кровь. – Я найду, чем заняться.

Уже после приёма, покупая пирожные в кондитерской на углу, Морган набрал номер Кэндл.

“Абонент недоступен, – с укором ответил мягкий женский голос. – Или находится вне зоны действия сети”.

Морган вернулся в машину, завёл двигатель – и уткнулся лицом в руки, сложенные крестом на руле. В груди ворочалось какое-то новое, незнакомое чувство.

“Сам виноват”.

Снова начал идти снег – мягкими огромными хлопьями, похожими на клочья сахарной ваты. К кондитерской выстроилась целая очередь; давешний турист, протрезвевший на холоде, азартно торговался с индийцем-лоточником из-за простенького кожаного браслета; за погнутой вывеской, вдали от желтоватого света фонарей целовались двое – с короткими стрижками, в почти одинаковых спортивных куртках и узких джинсах.

Морган всё яснее чувствовал, что ему здесь не место.

– Хватит, – заставил он себя заговорить вслух и нажал на педаль. “Шерли” тронулась с места. – Сэм ждёт. Нельзя опаздывать.

Расселы жили далеко от центра и, похоже, наслаждались уединением. Ещё до свадьбы Саманта переехала в крохотный дом Джина на берегу реки, в квартал, отстроенный на месте выгоревшего после войны. Весной и летом, несмотря на слабый запах гнильцы от Мидтайна, здесь было сказочно красиво. Цветущий шиповник на пустырях; в низинах – тимьян и клевер, сплетённые так прочно, что нельзя распутать стебли, не разорвав; одичавшие яблони и вишни, приносящие в срок мелкие, но удивительно сладкие плоды; простенькие дома, увитые едва ли не до самых крыш девичьим виноградом и плющом… В последние двадцать лет почти все жители перебрались из здешнего захолустья в более оживлённые районы, и на прежнем месте остались лишь три-четыре семьи – такие же убеждённые мизантропы, как Расселы. Гостей тут не любили и не привечали…

Впрочем, для родственников – за исключением отца, конечно – Саманта делала исключение.

Едва Морган подъехал к воротам, как она выскочила на крыльцо, как была, в домашнем костюме из серого флиса с капюшоном в виде кошачьей головы, и приветственно замахала руками. Следом вышел и Джин, тоже расслабленный, сонный и к тому же в очках. Не слушая возражений, он отправил Моргана в дом, а сам припарковал его машину в узком загоне под навесом.

– Долго ты добирался, – проворчала Сэм, близоруко щурясь. Она была совершенно не похожа на редактора “Форест Сан”. Этакая слегка инфантильная домохозяйка – рыжая, с безупречно женственной фигурой, ворчливая и улыбчивая, но никак не леди-босс, которую боялись даже небритые циники из отдела криминальной хроники.

– Забыл, как к вам ехать, – отшутился Морган. – Вы меня сто лет в гости не приглашали.

– Мог бы и без приглашения заявиться, – фыркнула Сэм – и наконец-то обняла его. От флисовки слабо пахло горьковатыми духами. – Как там мама?

– Вся в музыке. Ты могла бы чаще звонить.

– Трубку либо Донна снимает, либо Годфри, а их я и слышать не хочу… – Саманта отклонилась, заглядывая Моргану в лицо. Глаза у неё были тёмно-карие, в бабку по материнской линии, и потому прямой взгляд всегда казался сумрачным и недовольным. В четырнадцать-пятнадцать лет, когда она ещё оставалась тощим, голенастым подростком, это органично вписывалось в образ.

Сейчас контраст между обликом и взглядом бил по нервам.

– Тогда приезжай лично. Я могу тебе намекнуть, когда отца нет дома, – вздохнул Морган, поглаживая сестру по напряжённым плечам. Она так и не простила Годфри попытки сорвать свадьбу и лишить Джина работы, даже спустя столько лет. – Ну, ладно. Не будем о грустном. Вы меня вроде бы на ужин приглашали – так давайте его скорее сюда. Я в обеденный перерыв не успел толком ничего перехватить, – героически соврал он

– О! Тогда ты удачно попал! – оживилась Сэм и потянула его в столовую. – У нас паста по-средиземноморски, салат с горячими креветками и… да не бледней так, не я готовила. Джин.

– Это успокаивает, – хмыкнул Морган.

Столовая уже была украшена к Рождеству – омела и остролист, наряженная ёлка в углу, сплошь в бантах и бело-розовых леденцах, гирлянды вокруг лампы и фонарь в виде феи на подоконнике. На полосатом диване валялась незапакованная плоская коробка со стопкой желтоватых листков. Моргану сперва примерещились мемуары О’Коннора, и в груди болезненно кольнуло, но затем он разглядел ноты.

– Это маме, – пояснила Сэм, плюхаясь за стол и сходу вооружаясь вилкой. – Раритетный рукописный экземпляр “Детского уголка”, не авторский список, но примерно того же периода. Достала на аукционе ещё летом.

– Тогда вряд ли у нас могли совпасть подарки, – улыбнулся Морган краешками губ, предчувствуя занимательную беседу. – Но ты ведь меня не за этим позвала?

– А то ты не понял? – поинтересовался Джин, закрывая дверь. Оглядел столовую, обменялся взглядами с Самантой и вновь посмотрел на Моргана: – Ну, что, будем портить аппетит гадкими подробностями или сначала всё же поужинаем?

Сэм поёрзала на месте, глядя на брата исподлобья. Покосилась сперва на ёлку, затем на венок из омелы и остролиста над дверью, на уютно мерцающий электрокамин…

– Оставим сплетни на сладкое, – решился Морган. – В смысле, за чаем обсудим.

– Хорошо, – понимающе кивнул Джин. И хитро сощурился: – Учти, количество новостей зависит от качества комплиментов повару.

– Ты ещё в долгу останешься, муженёк, – фыркнула Сэм, толкая его в бок.

– Это мы посмотрим…

Впрочем, готовил Джин божественно, поэтому с комплиментами у Моргана проблем не возникло. Хотя ничего сложного в рецепте не было: паста в томатном соусе с пассерованным луком, запечённая в духовке с черри, базиликом и моцареллой. Салат оказался и того проще – те же помидоры, креветки, руккола, твёрдый сыр тонкой стружкой и бальзамический уксус, который Саманта обычно на дух не выносила, но тут почему-то пришла в восторг. Джин травил байки из своей богатой практики. Морган в лицах излагал историю восточной дивы и её горячих братьев…

“Похоже на Рождество”, – пронеслось у него в голове, когда Сэм начала убирать грязные тарелки со стола, чтобы освободить место для чайника с чашками. А потом как-то вспомнился следующий вечер после Рождества, когда праздник уже позади, и его снова нужно ждать – целый год.

– Понравилось? – поинтересовался Джин, лениво хрустя перчёными гренками.

– Изумительно, восхитительно, волшебно, – рассеянно кивнул Морган и придвинул к себе чашку с чаем. Тёмное отражение пошло рябью. – Слушай, я хотел тебя спросить кое о чём… Зачем ты Сэм втянул?

Джин покосился в сторону кухни, где его обожаемая жена насвистывала песенку под нос, выкладывая пирожные на красивую тарелку, а затем ответил, понизив голос:

– Потому что она тоже имеет право знать. Её тоже коснулось всё это.

Морган пожал плечами. Головоломка пока не складывалась.

– Отец ей не поручал ничего такого. Да она бы и не стала выполнять…

– Ты не понял. – Джин тоскливо обернулся в сторону кухни, снял очки – и с усилием нажал большими пальцами на точки над бровями. – Всё началось гораздо раньше, чем мы думали. Чем даже я думал. Тебе говорит о чём-нибудь имя Гарри Майера?

У Моргана к горлу подкатила тошнота – резко и беспричинно, как рефлекс.

Здесь темно, прохладно и слегка пахнет гнильцой. В углу старый сундук – куда старше, чем сам дом. Над сундуком – захламлённая вешалка, где зимние куртки висят вперемешку с летними футболками на пластиковых “плечиках”. …

…Дядя Гарри в гостиной. Он зачем-то сидит в кресле, накрыв лицо газетой. Тошнотно-сладковатый запах здесь такой густой, что слюна во рту становится вязкой.

Газета падает на пол.

…и даже в скудном освещении, с закрытыми жалюзи, видно, как в глазах что-то шевелится.

– Да, – Морган с трудом заставил себя разомкнуть губы. – Говорит, конечно. Он умер.

– Интересно, – ухмыльнулся Джин и закинул в рот ещё пару гренок, красных от перца. Крошки остались в уголках рта, и от этого тошнота у Моргана усилилась. – Знаешь, я люблю наблюдать за подозреваемыми. Точнее, за первой реакцией на имя жертвы. Особенно за глазами. Но и слова тоже бывают… занимательные.

– Сожалею, но я никак не мог быть убийцей дяди Гарри, – слабо улыбнулся Морган и потянулся за гренками. Рот обожгло, почти до боли, зато мысли прояснились. – Мне тогда едва восемь исполнилось.

– Видел я однажды, как семилетняя девочка укокошила мачеху, насмотревшись “Белоснежки”, – философски откликнулся Джин. – Но речь не об этом. Сэм! – вдруг крикнул он, повернув голову. – Не расскажешь ему то, что рассказывала мне?

На кухне отчётливо звякнул металл о кафель.

– Сейчас! – отозвалась Сэм после едва заметной паузы.

“Хорошо, что мы успели поужинать, – подумал Морган, глядя из-под прикрытых век, как в столовую медленно вплывает блюдо с пирожными. – Дядя Гарри, надо же… дядя Гарри…”

Саманта аккуратно поставила блюдо на стол, придвинула к себе чашку и зачем-то накинула капюшон, руками прижимая мягкие флисовые уши к голове.

– Ну, с чего бы начать… Морган, – позвала она вдруг, не глядя на него. – Ты помнишь, как я иногда уезжала на выходные? В общем, ну, у дяди Гарри не могло быть детей…

– Да, знаю, – мягко перебил сестру Морган, почувствовав, что ей нужна передышка. – Мама об этом упоминала несколько раз. А ещё он был твоим крёстным, поэтому хотел сделать тебя наследницей.

– Именно, – кивнула она. – Ну, отец к его словам серьёзно не относился, но не возражал. Он тогда первый год занимал пост мэра.

Морган нахмурился.

– Не понял, – наконец честно сознался он.

Саманта переглянулась с Джином.

– Да-а, – протянула она. – Иногда разница в три года значит очень много… Майеры всегда правили Форестом. С самой войны, а может, и раньше, кто теперь разберёт… Иногда эта традиция прерывалась, но очень редко – больше чем на десять лет. Наш дед, Гийом Майер, умер очень молодым. Годфри и Гарри были тогда ещё совсем маленькими, естественно, никто из них и близко не мог претендовать на пост мэра.

– Это я знаю, – кивнул Морган. История семьи ни для кого не была секретом, однако с его точки зрения увлечённость политикой всегда оставалась чем-то вроде разновидности фамильного таланта: Маккензи прекрасно готовят, Лэнги обладают безупречным слухом, а Майерам власть сама идёт в руки.

Так заведено.

Ничего особенного.

– Ну, да, – согласилась Саманта. – Все знают. Только в мэры по старшинству должен был идти Гарри. Но он слишком любил свои розы и коллекцию пластинок, а вот Годфри как раз не страдал от недостатка амбиций. Чтобы помочь любимому младшему братцу, Гарри тоже сперва устроился в мэрию, потом дослужился до главы совета – это в тридцать пять-то! И начал продвигать Годфри наверх.

И тут Морган начал понимать.

– Отца всё-таки выбрали мэром. Но реальная власть осталась в руках дяди Гарри, да?

– Вроде того, – вздохнул Джин, зачем-то протёр стёкла очков краем рубашки и спросил: – Я тут закурю?

– Да, пожалуйста, – вежливо ответил Морган.

– Через мой труп, – отрезала Саманта.

За сигаретами Джин так и не полез, зато снова ухмыльнулся – до ушей:

– Ну, вот так примерно всё и было. С разрешениями на всякие проекты приходили разговаривать сначала к Годфри Майеру, а затем к его старшему брату. И если Гарри говорил “нет” – проект клали под сукно.

– А разговаривать приходили домой? Иногда – в те самые дни, когда ты гостила у бездетного дяди на правах наследницы?

– Верно мыслишь, братец, – подтвердила Сэм и плавным движением подтянула коленку к груди, покачиваясь на стуле. – Знаешь, я ведь тогда видела тех, кто его потом убрал. Видела – но ничего не поняла. Паззл сложился, когда я разглядела вчера у Джина на столе тот самый план, которым трясли перед носом у дяди Гарри за три недели до его смерти. Я тогда засела в шкафу, меня не видели… Наверно, поэтому и не догадались потом убрать.

Морган поднёс кружку к губам и сделал глоток. Чай оказался совершенно безвкусным. Диетические желейные пирожные дрожали на блюде – Саманта механически и ритмично стучала по ножке стола босой пяткой.

– Что за план?

Джин только раз посмотрел на Моргана и фыркнул:

– Судя по твоей реакции, парень, ты его уже видел. Но взгляни ещё раз, если уж хочешь.

Он подошёл к книжной полке, достал альбом с детскими фотографиями Сэм – и аккуратно извлёк из щели под обложкой сложенную вшестеро бумажку. На ней оказался примитивный план города. Чем-то он напоминал старую карту, которую удалось заполучить Кэндл от информатора в архиве, но с одним отличием: часовой башни не было.

Вместо неё по площади расползался тот самый уродливый небоскрёб.

– Вот из-за этого проекта, эко-парк и высотный бизнес-центр, твой отец и влез в очень нехорошие делишки, дружок, – немного виновато произнёс Джин, внимательно наблюдая за реакцией Моргана.

“Держать лицо. Я должен держать лицо”.

– И он был задуман ещё двадцать лет назад? То есть восемнадцать, – хладнокровно уточнил Морган. Внутренности словно кто-то выкручивал, как сырое бельё – жутковатая смесь гнева, разочарования, тоски. – Что-то не верится.

– А придётся поверить, – нехорошо улыбнулся Джин. – Только Сэм говорит, что раньше был не “эко-парк”, а что-то вроде тематического парка ужасов. Аттракционы, пластиковые скелеты, настоящие трупы в фундаменте… Откуда ты узнал о плане, кстати? И не надо говорить, что видишь его впервые.

– Не буду, – беспечно улыбнулся Морган. Губы онемели от перца-чили на гренках.

Он рассказал, что успел выяснить, стараясь избегать даже малейших намёков на тени и другой город. Из-за этого история изобиловала дырами, но на сей раз Джин, кажется, списал всё на волнение и ничего не заметил.

А Морган говорил – и продолжал размышлять.

Сопоставлять.

Конечно, пасьянс у Джина не сходился. Опытный детектив никак не мог понять, зачем сперва убивать одного влиятельного политика, а затем втягивать в тёмные делишки другого, чтобы построить какие-то аттракционы. По его мнению, вся эта авантюра с отбором земель сперва в городской фонд, а затем продажей на закрытом аукционе, и яйца выеденного не стоила – в Форесте хватало пустошей и свободных территорий, взять хоть тот же старый госпиталь. Однако Джин и не подозревал о том, что слишком хорошо знал Морган.

“Тени. Дело в них. И только”.

Теперь уже было ясно, как день: за проектом стояли именно тени, а Кристин была их… эмиссаром? Доверенным лицом? И они желали заполучить не просто какой-то пустырь, а именно что Часовую площадь и сокровенное место прямо за ней. А после того, как Шасс-Маре поведала о разломах, сомнений у Моргана не осталось: если пройтись по городу и сверить план застройки с “тонкими местами”, то границы наверняка совпадут.

Когда рассказ подошёл к концу, навалилась тишина – вязкая, тяжёлая, невыносимо плотная.

– Джин, – произнёс наконец Морган, словно преодолевая чудовищное давление воды. – У меня к тебе просьба. Найди хоть какую-нибудь информацию о двух… людях. – Пауза была едва заметной, и вряд ли бы тот, кто не знал о настоящем положении вещей, придал бы ей большое значение. – Первый человек – Дэрри О’Коннор. На вид лет семьдесят-восемьдесят, пишет мемуары и истории о старом Форесте. У него есть… однофамилец или родственник, а, возможно, оригинал – то есть тот, у кого он позаимствовал имя. Журналист, умерший много лет назад… Второй, точнее, вторая – некая Кристин. Она присутствует на всех светских мероприятиях, замешана в делах фонда “Новый мир”. Такая… бесцветная личность, – с трудом подавил он новый приступ тошноты.

Живая фунчоза весьма некстати воскресла в памяти.

– Понял, – кивнул детектив. – Ещё что-то сообщить о них можешь?

Морган покачал головой:

– Нет. Только предупредить. Ради всех святых, не суйся к Кристин напрямую, она очень опасна. И О’Коннор, вероятно, тоже, – добавил он, сообразив, что старик мог быть связан с часовщиком. – Я даже не знаю, кто опаснее, – вынужденно признался Морган. – Может, я вообще зря тебя об этом прошу.

– Сэм? – выгнул брови Джин. Она подняла руки:

– Ясно, ясно. Не лезть в разборки больших мальчиков. Как всегда, ничего сложного, понадобятся информаторы из числа репортёров – обращайтесь, – пожала плечами она и вдруг бросила на Моргана тёмный, пронзительный взгляд: – Скажи… Ты ведь найдёшь того, кто виновен в смерти дяди Гарри?

– Я постараюсь, – солгал Морган.

Он отнюдь не был уверен в том, что тени удастся привлечь к ответу.

До чая Сэм так и не добралась. Она сходила в погреб, принесла бутылку вина, подаренную Диланом на прошлое Рождество, потом выпила два бокала и благополучно уснула на диване, обнимая коробку с нотами. Провожать гостя пришлось Джину.

– Спасибо, – негромко произнёс Морган, глядя на мельтешение снега над рекой. Боковое стекло было опущено, и дым от сигареты Джина тянулся в салон против всех законов физики. – Не только за машину.

– Чего там, – отмахнулся детектив. На вдохе сигарета коротко вспыхнула красноватым на конце, почти как искра Чи. – Я при Сэм не хотел говорить, но теперь скажу. Ты-то ведь понимаешь, у кого при таком раскладе был железный мотив для убийства, да?

– У отца. К тому же преступников так и не нашли, несмотря на все наши связи, – деревянно кивнул Морган. Шея у него затекла, словно он несколько часов к ряду просидел в скрюченном положении. Но хуже физического дискомфорта было чувство, что мир вокруг начал рушиться, точнее, что он рушится уже давно, но сейчас деградация стала необратимой. – Сэм не любит отца, но он часть семьи. Как Дилан, Гвен, мама или я.

Джин выдохнул облако дыма и склонился, несильно облокачиваясь на опущенное стекло.

– Я не идеалист, – сказал он просто. В глазах отражались огоньки приборной панели – алый, жёлто-золотой, синие деления на спидометре, зеленоватый индикатор топлива… – И не считаю, что правду всегда нужно открывать миру. А ты?

– А я – Майер, – улыбнулся Морган одними губами.

– Коротко и ясно, – фыркнул Джин. – Удачи. Надеюсь, свидимся после Рождества как-нибудь в “Томато”.

– Удачи и тебе.

Детектив махнул рукой и, сгорбившись, зашагал к дому. Морган поднял стекло и плавно вырулил на основную дорогу. Разнеженный метелью, город словно ластился к нему, тёрся пушистыми боками, оставляя шерсть на штанинах, и проникновенно заглядывал в глаза. В стандартных белых фонарях вдоль улицы вспыхивали разноцветные искры – зелёные, синие, малиновые, лимонно-жёлтые, оранжевые… Это было как обещание защиты.

В зеркало заднего вида Морган старался не глядеть.

Не то чтобы он боялся увидеть там сияющие равнодушным золотом глаза…

Просто чувствовал – не стоит.

…Ему снится сон.

Будто нет у него ни имени, ни памяти, ни цели; он лежит, обнажённый, в траве на склоне холма, и ждёт рассвета. Небо изжелта-серое, прозрачное, тёмное к западу и едва-едва начинающее тлеть на востоке. Травы и цветы сплошь в росе, и запахи дикого луга оглушают; по стебельку овсяницы карабкается большой зелёный жук с блестящими надкрыльями, срывается – и камешком ударяет его по плечу.

Полнота чувств ошеломляет.

А потом над горизонтом показывается край солнца – слепящего, жгучего, истинно летнего.

В сон врываются звуки. Сперва всплески над рекой; птичий гомон; гудение крыльев насекомых; шелест ветвей в лесу; шорох трав… И вместе с шумом с востока наползает свет. Когда он касается босых ступней, то дрожь прошивает всё тело. Свет не просто горячий – но тяжёлый, угнетающий. Кажется, что он вдавливает тело в мягкую землю, точно каток из раскалённого гранита

Хочется кричать, но голоса нет.

Солнечный каток проворачивается по животу – и выше, с хрустом сминая рёбра и останавливая дыхание, затем к шее… Но прежде, чем безжалостно-горячий свет выжигает глаза, кто-то накрывает их прохладной ладонью.

Морган проснулся в поту – и с ясным ощущением, что ноги у него что-то придавливает к кровати.

– Мучают кошмары?

– Только один, – хрипло выдохнул Морган, мгновенно узнавая голос. – Я думал, тебе нужно просить разрешение, чтобы войти в дом…

– Не путай меня с вампиром, – усмехнулся Уилки. Вспыхнул свет: под потолком закрутились золотистые искры. – Поднимайся. Мы идём на прогулку.

– Какого чёрта?.. – Морган сощурился и привстал на кровати. Память возвращалась быстро, захлёстывая потоком. Встреча с Джином и Сэм, затем невероятно скучный и долгий день в мэрии, странная сонливость после ужина… – Это ты отправил меня в кроватку в детское время, что ли? – грубовато поинтересовался он, пытаясь хоть немного прийти в себя.

Уилки наконец-то слез с его ног и прошёлся по комнате, то рассматривая фотографии на стене, то касаясь ногтями корешков книг на полке.

– Нет, – покачал он головой. – Просто у тебя хорошие инстинкты. Собирайся, Морган Майер. Я не стану повторять трижды.

Хотя голос Уилки оставался спокойным, даже с оттенком веселья, вдоль спины потянуло холодком.

– И куда мы отправимся? – поинтересовался Морган, скидывая одеяло. После нагретой кровати паркет казался сделанным изо льда, и пальцы на ногах рефлекторно поджимались.

– В одно крайне неприятное место, – откликнулся Уилки, зачарованно оглаживая извивы большой розовой морской раковины, которая лежала на столе вместо пресс-папье. – Но бояться не стоит. Вряд ли там будет кто-то страшнее меня.

Чертыхнувшись сквозь зубы, Морган наконец-то за шкирку вытащил себя из постели и пошлёпал к резному комоду в углу. Почти вслепую нашарил в одном ящике свежее бельё, в другом – джинсы и свитер с оленями. Напялил на себя – и снова замер посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу.

После дурацкого сна в голове был сплошной жгучий солнечный свет, и ничего больше.

Уилки с сожалением отложил раковину и обернулся.

– Что на сей раз?

– Носки, – признался Морган, чувствуя, как щёки начинают теплеть от румянца. – Я же с вечера приготовил новые, но куда положил…

– Большая проблема, – без намёка на шутливость кивнул Уилки. – Посмотрим, что можно сделать.

Он с похоронной серьёзностью оглядел комнату, а затем остановил взгляд на кресле. Вытянул руку – и начал манить пальцем что-то невидимое.

Под креслом зашуршало.

Морган посмотрел вниз – и едва не подпрыгнул на месте: по паркету медленно ползли чистые носки, извиваясь, как две куцые змеи. Уилки дождался, когда они подберутся поближе, затем наклонился, подхватил их и с тем же невозмутимым выражением лица вложил Моргану в руки.

– Полезный навык.

– Ещё какой, – улыбнулся Уилки неожиданно светло. – Я тебя потом научу.

Это “потом научу” кольнуло сердце, точно полузабытое семейное воспоминание, обещание безоговорочной поддержки и тепла вместе с пониманием: то время никогда уже не вернётся.

Из дома они выходили в молчании. Ещё с утра в пятницу небо расчистилось, но зато воздух стал холоднее. Сейчас погода и вовсе напоминала о ночи в самую первую встречу: мороз, обжигающий лёгкие на вдохе, стеклянно хрупкие ветки деревьев, проколы звёзд в полупрозрачном иссиня-чёрном куполе, за которым словно таилось нечто непостижимое и внимательное… Единственным отличием было то, что снег теперь лежал повсюду – белый, свежий, хрусткий.

Так ночь казалась гораздо светлее.

Морган запрокинул голову к небу и замер, всей кожей впитывая безупречное спокойствие. Сонливость улетучилась, точно её и не было; беспощадный солнечный жар отступил от мыслей, оставляя неясное ощущение потери.

– Не отставай, – негромко напомнил о своём присутствии Уилки и зашагал вперёд, застёгивая на ходу пальто. – Идти ещё далеко.

Морган опомнился и принялся догонять его, едва успевая за размашистыми шагами. Такая знакомая дорога непредсказуемо двоилась под ногами, то ныряя в несуществующие дворы, то выстреливая сквозь заросшие парки, то карабкаясь на мосты. Уилки будто бы не обращал внимания ни на что вокруг; лишь изредка он приостанавливался, чтобы спутник мог его нагнать.

– И куда мы? – снова поинтересовался Морган, не выдержав, и, когда Уилки вдруг резко остановился – не успел сориентироваться и налетел на него. – Чёрт! Ты хоть предупреждай, когда…

– Помолчи, юноша.

Но Морган уже и сам видел.

В десяти шагах впереди, там, где узкая тропинка должна была влиться в расчищенный тротуар, под сплетёнными ветвями яблонь стоял человек в цилиндре.

“Не человек, – мысленно поправил себя Морган. – У него нет лица”.

– Как не вовремя. – У Уилки дёрнулся уголок рта. – Я рассчитывал, что это начнётся позже… Что ж, свидетели мне не нужны.

Безликий почувствовал опасность – и прянул назад, расплёскиваясь густой смолой по брусчатке. Цилиндр смялся в комок, словно из него откачали воздух, и почти мгновенно надулся вновь, но уже в форме крысы. Она дёрнула усами и юркнула в канализационную решётку.

Точнее, попыталась.

Железо вдруг сомкнулось, лязгнув рёбрами прутов – и вытолкнуло тварюшку обратно. Она суетливо заметалась по тротуару в поисках хоть малейшей щели. Вязкая чёрная смола вытянула щупальце к оголённому корню яблони на дороге…

Уилки небрежно зачерпнул в горсть лунный свет, слепил из него комок так же, как дети катают в ладонях снежки, и прицельно швырнул в крысу. Она взвизгнула и рассыпалась быстро гаснущими искрами, как прогоревший тополиный пух. Почти в то же самое время конус желтоватого света от уличного фонаря вытянулся – и захлестнул краем жидкую смолу. Поверхность тут же покрылась сияющей корочкой, отдалённо похожей на тонкий лёд, воздух над ней задрожал… Через минуту о тени не напоминало уже ничего.

– Значит, дальше открыто идти нельзя, – задумчиво подытожил Уилки и взял Моргана под локоть, одновременно притягивая к себе. – Правила просты. Не отходи от меня и не отпускай моей руки – тогда они тебя не увидят.

– Они? – Моргана окатило потусторонним холодком.

Глаза Уилки полыхнули золотом.

– Ты же хотел стать ближе к другому городу, правильный мальчик Морган Майер, – вкрадчиво произнёс он, едва заметно сжимая его локоть сквозь куртку. – Ты уже так сблизился с Шасс-Маре, о, да… И я подумал, что неплохо было бы показать тебе не столь прекрасные стороны бытия.

Целую секунду Морган честно соображал, причём тут Шасс-Маре, но разум упорно выдавал только один ответ.

– Уилки, ты что… ревнуешь?

Хватка стала такой сильной, что Морган мысленно смирился с гипсом, однако Уилки внезапно расслабился и перехватил его руку бережней, словно извиняясь. Золотой блеск в глазах померк.

– Видимо, ревную не того, кого следовало бы. Ты всегда был не одинок, любим и счастлив, Морган, и поэтому никогда её не поймёшь. Разве что когда сам… довольно, впрочем, – оборвал он себя. – Идём.

“Не понимаю? – машинально повторил Морган про себя. Перед глазами пронеслось видение – Кэндл на сцене, голова запрокинута, руки напряжённо сжимают микрофон. – Пожалуй. Но я знаю кое-кого, кто понимает”.

Но тут он споткнулся, невольно поднял взгляд – и мгновенно осознал, куда ведёт его Уилки.

В заброшенную школу того, другого города, где звучала приглушённая музыка, а тени в окнах бесконечно и механически повторяли танцевальные па.

– Стой, – тихо попросил он. Уилки никак не отреагировал. – Стой, хватит! – Откуда-то изнутри нахлынула волна – такая же густая, вязкая и чёрная, как тени. Сердце билось с натугой, словно преодолевая её сопротивление. Все инстинкты, какие только были у Моргана, сейчас захлёбывались криком – туда нельзя, нельзя, нельзя ни в коем случае. – Не так быстро хотя бы, я не успеваю!

Уилки неприязненно взглянул на него поверх плеча, но шаг замедлил. Здание в четыре этажа, облицованное серой плиткой, вырисовывалось всё чётче. Так изменяются очертания карандашного эскиза, когда бледный контур начинают обводить чёрной ручкой. Появилась глубина за мутными оконными стёклами; обозначились тёмными провалами дыры в черепитчатой крыше; разветвились трещины по стенам. Шаг – и навес-уголок над крыльцом перекосился, ещё один – и на лестнице из белого камня проступили коричневатые пятна. Двор был обнесён кованым забором. На чугунных остриях болталось нечто бесцветное, вроде рваных тряпок…

Когда Морган проходил мимо, то асимметричные складки, пятна и волны сложились вдруг в череду спаянных призрачных лиц, искажённых страданием.

Горло точно верёвкой передавило.

– Здесь раньше была школа танцев, – негромко произнёс Уилки. Морган невольно обернулся, и взгляд точно примёрз к нему; призрачные лица проплывали где-то на периферии, а он видел только уязвимое белое горло над распахнутым воротником, мочку уха с едва заметным следом прокола и спутанные пегие пряди волос, ныряющие под пальто. – Построили её примерно через двадцать лет после войны. Сперва здесь занимались не только танцами, но и гимнастикой… борьбой тоже, кажется. Но затем более модные уроки вытеснили всё остальное. Я в самом начале заметил, что котлован роют на тонком месте, но тогда ещё не представлял себе опасность разломов.

Морган кивнул, как зачарованный. Мочку уха пересекал золотистый волосок, всего один, тонкий и прямой… тонкий и прямой…

А череда искажённых лиц по правую руку отдалилась и почти исчезла.

– Ты позволил закончить строительство.

– Позволил. И наблюдал за школой пятнадцать лет, – сухо ответил Уилки. – Фонарщик бывал там каждую ночь. Несмотря на его усилия, теней становилось всё больше, но люди этого не замечали. Пока однажды в сентябре не произошло то, что газеты назвали взрывом газа.

Уилки наклонил голову; золотистый волосок соскользнул вперёд и чиркнул по шее с таким звуком, словно действительно состоял из металла.

А кожа – изо льда.

– Ты сказал – газеты назвали, – с трудом выговорил Морган. Губы зудели от холода и почти не слушались, но разум пока оставался ясным. – Что там произошло на самом деле?

– Появился разлом. Первый в городе. Те, кто находился тогда в школе, просто исчезли, – дёрнул плечом Уилки. – Мы пытались справиться с катастрофой, но смогли только облегчить страдания тех, кто потерял близких. Я забрал у них то, что им было не нужно… Точнее, сделал более тусклым и блеклым.

Морган смотрел, как он плавно кладёт ладонь на решётку прогнутой калитки; как шарахаются от узкой ладони призрачные лица; как металл поддаётся нажиму, и петли беззвучно проворачиваются.

За забором изменился, кажется, сам воздух. Сильно пахло застарелой пылью, слабо – осенью и дымом. Двор был наполовину в опавших листьях, наполовину – в чёрных пятнах.

Когда Уилки наступил на полузанесённую дорожку, утягивая за собой и Моргана, этот живой мазут стал растекаться в стороны, вновь смыкаясь за их спинами.

– Заставил поблекнуть… воспоминания?

– Да, – задумчиво согласился Уилки. Глаза его были слегка прикрыты. – Это несложно. В памяти остаётся смутно-светлое впечатление, как о событиях очень раннего детства. О трагедии начали забывать. Но ещё раньше я отделил школу от города.

Он настолько замедлил шаг, что Моргану теперь уже приходилось следить не за тем, чтобы не отстать, а за тем, чтобы снова не налететь по невнимательности на его спину, запнувшись о неровности дорожки.

– И как ты это сделал?

Говорливые, по-осеннему яркие и сухие листья под ногами сами подсказывали ответ.

– Остановил здесь время, конечно, – ворчливо отозвался Уилки. – Что ещё может сделать часовщик? Теперь сюда почти невозможно войти, а выйти – тем более. Обычному человеку – точно. Иногда я сомневаюсь насчёт теней, но лишь иногда. После этой школы, Морган, я уже не допускал ошибок. Если где-то появлялось тонкое место – я запирал его. Порой хватало временной петли вокруг, но чаще приходилось останавливать мгновение. Но это не выход, – добавил он ещё тише. В скрипучем голосе прорезались вдруг чистые, металлические ноты. – Совсем не выход…

Пятна на крыльце тоже оказались слишком тёмными и живыми для простой грязи. Иногда они ускользали из-под ног в самый последний момент. Разбитая дверь была покрыта чернотой уже сплошняком. Когда Уилки прикоснулся к ней, ручка на секунду блеснула золотом – и угасла.

Через порог Морган шагнул, словно преодолевая тугую мембрану.

И очутился в месте, где просто невозможно дышать.

Когда-то в холле было красиво и просторно. На второй этаж уводила широкая белокаменная лестница с гладкими перилами, по которым наверняка не десять раз, не сто и даже не тысячу лихо съезжали вниз ученики. Паркет цвета морёного дуба до сих пор сохранял благородный вид. Если б только не чернильная темнота за окнами, если б только не изодранные на ленточки портьеры и перевёрнутые люстры под потолком с вырванными проводами, если б не узкие, извилистые следы в пыли, слишком напоминающие отпечатки змеиных тел – можно было бы представить, что школа всё ещё работает.

Морган облизнул мгновенно пересохшие губы.

Холод, который царил на улице, сменился ненавязчивым теплом.

– Я думал, что здесь тоже будут тени.

– Ты почти угадал, – усмехнулся Уилки. – Нам дальше.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что никакой пыли нет ни на паркете, ни на ступенях, ни на площадке наверху. “Следы” же извивались, как живые, медленно дрейфовали от стены к стене, лишь вокруг Уилки образуя нечто вроде зоны отчуждения. Поднимаясь по лестнице, Морган хотел по привычке положить руку на перила, но заметил на поверхности белёсого камня тончайшую плёнку. Она то слегка отходила от поверхности, то вновь налипала, не оставляя ни малейшего зазора. Так, словно дышала.

“Здесь совсем нет света, – осознал вдруг Морган. – Нет света, но я всё вижу”.

От этого простого факта земля начала уходить из-под ног, причём не только фигурально – и буквально тоже.

Можно было поверить в волшебство. В голодных монстров из подворотни. В колдовской фонарь. В возвращение мертвецов в мир живых. В летучие поезда.

В Кэндл, пишущую новые песни, наконец.

Но не в возможность видеть без света.

– …я кто, по-твоему? – едва слышно проворчал Уилки.

– Что? – эхом откликнулся Морган и на мгновение крепко зажмурился, преодолевая дурноту.

Пол второго этажа прогибался под ногами.

– Ничего, – уже безразлично-ровным голосом ответил Уилки. – Открой глаза, пай-мальчик. И смотри.

– Я не пай-мальчик, – машинально огрызнулся Морган, однако послушался.

Они стояли в дверях зала. А за порогом были только зеркала – и тени.

Наверное, здесь располагался танцевальный класс. Просторный, светлый; маленькие балерины входили сюда с трепетом и с неясным предвкушением чуда. Кто-то потом уставал, злился и бросал занятия. Кто-то с восторгом принимал и нагрузки, и строгие окрики преподавательниц – ради мечты, своей или маминой. Кто-то хихикал, перешёптываясь с подружками. Кто-то сосредоточенно наблюдал за своим отражением…

– Не отворачивайся, – тихо произнёс Уилки. – Смотри внимательно. И запоминай.

И Морган смотрел.

Зеркала теперь отражали только друг друга – бесконечные коридоры, тьма по одну и по другую стороны стекла, пожирающая самое себя. Под потолком висела сероватая дымка, и в её изменчивых очертаниях проскальзывали то искорёженные лица-маски, то крохотные детские руки, беспомощно хватающие воздух. А внизу, вместо истёртого тысячами осторожных шажков паркета медленно вращалась огромная воронка. Откуда-то из непостижимой глубины карабкались тени – всплесками живой смолы, человекоподобными чудищами с гладкими чурбаками вместо лиц, долгорукими карликами… Они с механической настойчивостью лезли наверх, соскальзывали с гладких стенок, съезжали вниз, пожирали друг друга, давились – и всё это бесшумно, ритмично, словно их направляла одна безжалостная воля.

“Да я сейчас просто-напросто отключусь”, – подумал Морган, ощущая чудовищный приступ головокружения. Ноги постепенно немели. Он сделал шаг назад, инстинктивно вжимаясь спиной в единственную реальную опору посреди бессмысленно мельтешащего мира.

Уилки обнял его поперёк груди, словно отгораживая от теней, а другую руку положил на горло; дышать после этого отчего-то стало немного легче.

– Я часто прихожу сюда, – произнёс он до жути ровным голосом. – Наблюдаю за ними. Ищу изменения. И думаю: а можно ли вернуть их обратно? Тех, кого крысы уже поглотили? Почти человеческие движения и лица, бесконечное страдание – признаки того, что жертвы ещё существуют, в том или ином виде, или приманка, ловушка?

Разницы в росте хватало как раз для того, чтобы Уилки мог шептать Моргану на ухо, лишь слегка наклонив голову. Рука на горле двигалась вверх и вниз, пальцы скользили вдоль артерии. Воронка в полу медленно вращалась и затягивала в себя взгляд, дыхание, способность ощущать форму предметов, температуру и фактуру поверхности.

Тени пожирали друг друга. И, кажется, становились сильнее.

Одна чудовищно вытянутая рука в белой перчатке зацепилась за край воронки, но соскользнула.

– Я… не знаю.

Морган цеплялся за нить размышлений, как утопающий – за поверхность воды.

И с тем же результатом.

– Тебе страшно?

Это был конкретный вопрос – и на него вполне можно было найти ответ. Морган прикрыл глаза, откидывая голову на чужое плечо, костистое и жёсткое даже под слоем плотного зимнего драпа. Губы щекотала прядь волос с запахом розмарина, тимьяна, цветущего клевера и ещё чего-то такого… такого…

Даже сквозь плотно сомкнутые веки просачивалось копошение теней, словно они излучали нечто противоположное свету, но столь же всепроникающее.

“Мне страшно?”

– Нет, – ответил Морган наконец и сам удивился. Страшно не было. То, что он испытывал сейчас, нельзя было описать категориями обычных чувств, будь то ужас, гнев или неприязнь. – Но это… неправильно.

Всё, что находилось у него под кожей, от органов до костей, словно переплавилось в сплошную массу наподобие нагретого пластилина и теперь медленно вращалось против часовой стрелки, так же, как воронка в полу. Оно упрямо тыкалось в кожу изнутри, точно стремилось воссоединиться с тенями, встроиться в чудовищную пищевую цепь, но на правах не жертвы, а равного… хищника.

“Это тоже должно меня напугать, – подумал Морган, с безумным напряжением преодолевая оцепенение рассудка. – Но не пугает. Очень плохо. Очень плохо…”

– Не ускользай, – тихо попросил Уилки, и Морган ощутил другое прикосновение к губам, а затем к скулам – уже не прядь чужих волос, а пальцы, жёсткие и прохладные. – Кажется, я просчитался. Потерпи немного, сейчас мы выйдем. Сможешь идти?

Морган прислушался к себе. Ноги не чувствовались совсем. Способность ориентироваться в пространстве тоже атрофировалась – не различить было не только право и лево, но даже верх и низ.

Он заставил себя открыть глаза.

Тени были везде.

– Не уверен. Но попробую.

– Хороший мальчик, – пробормотал Уилки немного виновато.

Морган честно пытался переставлять несуществующие ноги, но в итоге позорно обвис на плече Уилки. Путь по коридору и спуск по лестнице слились в горячечный бред. Но по мере того, как отдалялась воронка, постепенно возвращались ощущения, будто просыпались один за другим органы чувств. Тёплый воздух, колючее шерстяное пальто Уилки, запах листьев и пыли, трещины на потолке и ряды чёрно-белых фотографий на стенде у выхода. Улыбчивые лица, красивые – детские и взрослые, женские и мужские… Одно из них показалось Моргану знакомым, но прежде, чем он смог облечь это смутное ощущение в слова, Уилки буквально выволок его за порог.

Дальше было уже легче.

Ноги начало покалывать – онемение проходило.

– Я сам, – хрипло выдохнул Морган, хватая ртом морозный воздух. Калитка в обрывках теней медленно закрылась. Снег ослеплял – в свете фонарей, под яркой луной. – Правда, сам.

– Умница, – устало похвалил его Уилки, но хватка его стала ещё крепче.

Шагов через пятьдесят, на ярко освещённой улице Морган собрался с силами и вывернулся из-под чужой руки. Уилки хмыкнул, но спорить не стал, только начал идти гораздо медленнее, подстраиваясь под его заплетающиеся шаги.

Хотя онемение прошло, но головокружение по-прежнему накатывало волнами – как и безнадёжное, тянущее ощущение, словно воронка продолжала и на расстоянии вытягивать кровь прямо сквозь поры кожи.

“Надо быть внимательнее, – подумал Морган, едва не налетев на фонарный столб, и даже эта простая идея потребовала титанических усилий. Сконцентрироваться ни на чём не получалось. Мысли словно увязли в той самой тьме, пожирающей саму себя. – Надо быть внимательнее…”

Напротив красивого псевдоготического дома, сверху донизу увешанного гирляндами, Морган споткнулся о выступающий булыжник, завалился набок и лишь чудом не насадился на выступающие пики низкой оградки. Уилки подхватил его в самый последний момент, встряхнул за плечи и попытался поставить вертикально.

Ноги предательски разъехались в разные стороны.

– Всё-таки тебя порядком зацепило.

Морган хотел возразить, но тут небо с землёй резко поменялось местами. Он зажмурился, цепляясь за пальто Уилки.

– Ага… Ч-чёрт… – Морган часто задышал, стараясь не уплыть в беспамятство окончательно. Кошмары с предвкушением оскалились на границе сознания. – Слушай, я просто всё время думаю об этом… то есть о них… то есть…

Договорить он не успел.

Уилки с размаху вжал его спиной в фонарный столб, безжалостно зафиксировал лицо в ладонях – и прижался лбом ко лбу, широко распахивая глаза.

– Не смей жмуриться.

Морган бы и не смог – даже если бы захотел.

Какую-то долю мгновения он ещё различал игольный прокол зрачка, золотистые искры в радужке, блёклые, но по-девичьи густые ресницы. А затем в него хлынул свет – такой же безжалостный и яркий, как в недавнем сне.

Это было почти больно.

Вязкая пластилиновая масса под кожей, заменившая кости и плоть, не выдержала и секунды. Морган вдруг увидел себя со стороны – сияющим, как стеклянная аромалампа со свечой внутри. И самый яркий сгусток света был почему-то не в глазах, как подсказывали рецепторы, а в груди, за частоколом рёбер – живой и пульсирующий, отсылающий искры в кончики судорожно скрюченных пальцев. Затем видение исчезло, а по телу прокатилась ошеломляюще яркая волна физических ощущений, словно каждая жилка, каждое мышечное волокно напряглось до предела.

А потом всё его существо обернулось звенящей пустотой, светлой и безупречно чистой.

Уилки медленно отстранился, удерживая зрительный контакт.

Острота ощущений слегка притупилась. Граница между болью и удовольствием сместилась в сторону удовольствия – того спокойного приятного чувства, которое иногда наступает незадолго до полного пробуждения от очень хорошего сна. Единственным отличием было то, что разум работал как часы.

– Так лучше? – лукаво поинтересовался Уилки. Губы у него слегка подрагивали, точно он пытался удержаться от улыбки.

Морган проглотил смешок.

– О, да. Гораздо. Как ты там говорил? Так вот, я себя тоже переоценил. Не думал, что меня может вырубить просто от… наблюдений.

Уилки повернул голову – в ту сторону, где осталась заброшенная школа.

– “Наблюдения”? Можно сказать и так. Ты ещё хорошо держался, – сдержанно похвалил он и признался вдруг: – Мне самому порой становится там не по себе. Иногда я думаю, что будет, если я шагну в ту воронку. Ни одна из теней по эту сторону не может причинить мне вреда. Но там их слишком много. И мне интересно, – голос его стал тише, – скольких я успею уничтожить прежде, чем погасну сам.

В том, как он произнёс это, было гораздо больше от обещания, чем от размышления.

“Как лётчик, который собирается протаранить вражеский бомбардировщик”, – понял вдруг Морган – и его вдруг окатило-ошеломило невероятно ярким и жутким образом.

Уилки лежит навзничь где-то на улице другого, тёмного города; длинные волосы паклей стелятся по растрескавшемуся асфальту; некто безликий в цилиндре нагибается и запускает тонкие многосуставчатые пальцы в глазницу, выпрямляется – и надкусывает погасший глаз, как сливу.

… безликий похож на самого Моргана, точно искажённое отражение.

– Заткнись! – По спине пробежал холодок, напоминающий о самом обычном человеческом страхе. – Если только попробуешь, я…

– Что “ты”? – с любопытством обернулся Уилки. Болезненная тяга к саморазрушению, до одури напоминающая задавленное чувство вины, ушла из его взгляда, и Морган теперь не знал, померещилась она ему или была там на самом деле. – Скажи, правильный мальчик. Я внимательно слушаю.

Он стоял слишком близко и смотрел слишком пристально. Соврать было невозможно.

Проблема заключалась в том, что Морган уже сам не знал, что сказать.

– Просто не делай этого, – наконец произнёс он вслух, сухо и скованно. – Есть гораздо более интересные способы самоубийства.

– Поделишься опытом? – вздёрнул бровь Уилки.

Щёки начало припекать, словно их перцем натёрли. Но это было так… по-семейному обыденно?

“Привыкаю чувствовать себя идиотом, – пронеслась в голове дикая мысль. – И, похоже, мне это нравится”.

– Обойдёшься. Лучше вот о чём поговорим… – Мысль, которая всё никак не могла сформироваться с того самого момента, как почти у самых ног разверзлась чудовищная воронка, наконец обрела конкретные очертания. – Насколько неодинаковыми могут быть тени?

Взгляд Уилки стал заинтересованным. Из-под ресниц коротко полыхнуло золотым.

– Поясни.

Морган зябко сунул руки в карманы, накинул капюшон и направился вниз по улице, соображая, где бы свернуть, чтоб поскорее добраться до дома. Уилки шёл рядом, попадая точно в шаг.

– Я в самом простом смысле. Вот есть что-то серое и человекоподобное – как те призрачные лица у забора. Они похожи на жертвы, переваренные не до конца, – медленно выговорил Морган и сам поёжился. Уилки неопределённо качнул головой, то ли соглашаясь, то ли поощряя к дальнейшим объяснениям. – Далее, существует нечто вроде живой смолы – это уже напоминает массу, из которой формируются другие тени. Некоторые только отдалённо похожи на людей, – уточнил Морган, вспомнив долгоруких карликов из воронки и безголовых кукол с растопыренными по-паучьи конечностями. – Другие… Ну, я их сам называю безликими. Они в точности как люди, но без лица и в этих чёртовых цилиндрах, которые превращаются в крыс. Так вот, а могут ли быть и другие тени? Ещё более похожие на людей?

На мгновение лицо Уилки приняло очень интересное выражение, нечто среднее между любопытством, одобрением и бесконечной тоской, но затем вновь стало непроницаемо-спокойным.

– Думаю, что есть. Тени постоянно изменяются…

– Я помню. Ты говорил, – кивнул Морган уверенно и приготовился слушать, потому что интонации подразумевали продолжение. Но Уилки отчего-то затянул паузу.

“Чего он ждёт?”

Дорога под ногами раздвоилась. Одна – обледенелая брусчатка; другая – узкая тропа с обочинами, сплошь заросшими красноватым тимьяном. Жёсткие тёмно-зелёные листочки были покрыты инеем.

Уилки без раздумий свернул на тропу. Морган последовал за ним. Вдоль позвоночника эхом прокатилось щекочущее ощущение – то ли предвкушение, то ли благоговейный трепет, сродни тому, что он испытывал в детстве, когда мать брала его с собой в парикмахерскую на углу между улицей Редфорда и спуском с холма. Это было, что называется, “респектабельное, элитарное заведение”, но тогда он не знал таких слов. Просто чувствовал, что оно отличается от всех остальных парикмахерских, где он уже бывал – неуловимым пудровым запахом дорогих шампуней; изобилием зеркал и неярких ламп, чей свет достигал парадоксальным образом самых дальних уголков зала; сложной системой расписных бумажных ширм на рамке из чёрного дерева; бесконечной мягкостью вращающихся кресел, обшитых замшей цвета молока.

Чаще всего Морган просто наблюдал, как стригут и укладывают дивные светлые волосы Этель. Но иногда она вдруг бросала небрежно: “Мальчика тоже приведите в порядок”. И тогда его усаживали в сладостно-мягкое кресло, где всё, от подлокотников до подголовника, подстраивалось под рост клиента, затем оборачивали в шелковистую ткань и велели держать голову прямо.

Морган неподвижно сидел и таращился в сияющее зеркало, обрамлённое лампами, и сверкали на столике жутковатые и таинственные склянки, пузырьки, металлически блестели парикмахерские инструменты, а около кресла вертелась светловолосая фея с асимметрично подстриженными белыми волосами и с ярко-голубыми глазами. Вокруг неё неуловимый пудровый запах был гуще, а ощущение запредельной, непостижимой, восхитительной чуждости – сильнее. От прикосновения её пальцев к голове и шее по всему телу прокатывалась волна дрожи и приятной, изматывающей слабости.

То, что показывал ему Уилки, было совсем иным – диким, запущенным, яростно-живым и мрачным. Однако ощущения будило те же.

Мир, который нельзя понять до конца, чужой даже в малейших деталях, вызывающий подспудный восторг… и немного стыдное желание обладать.

Не то чтобы Морган обожал элитные парикмахерские.

Не то чтобы он любил колдовские пути, пронизывающие город насквозь, и цветущий под снегом тимьян…

– Сначала появилось то, что ты называешь “смолой”, – заговорил вдруг Уилки, словно очнувшись от забытья, когда Морган уже сам решил было задать наводящий вопрос. – Вскоре после войны. Оно как будто зарождалось само по себе, в темноте, поэтому я так и называл его – тени. О разломах и тонких местах тогда никто ничего не знал. Достаточно было любого источника света, даже лунного блика, чтобы тени исчезли. Долгое время я считал их относительно безопасными, пока не увидел, как они сожрали старика. Он прошёл сквозь одну из таких теней, пьяный, как всегда – а на следующий день слёг. В нём погасло нечто важное. Родственники вздохнули с облегчением, когда он внезапно заболел и умер – как же, избавились от надоедливого пьяницы. Но я-то знал, в чём дело… Другой раз тень пыталась напасть на ребёнка – но растаяла сама. Девочка ничего не заметила, – улыбнулся Уилки, и резкие черты лица его на секунду смягчились. – Но так случалось не всегда. Иногда тени не без успеха нападали на детей. Не брезговали и животными – собаками, крысами… Только кошки их, похоже, видели. И рвали на части, когда могли.

– Интересная деталь, – усмехнулся Морган, но затем вспомнил дом Льюисов и посерьёзнел.

Дебора всегда держала в особняке с дюжину кошек, а самых флегматичных из них ещё и таскала с собой на светские мероприятия. Она явно сталкивалась с тенями, и не раз, но оставалась невредимой.

“Надо посоветовать Кэндл завести пару кошаков, – подумал он. – Может, спросить у Ривса? Он ведь работает волонтёром в каком-то приюте для бездомных животных…”

Уилки взглянул на него искоса и одобрительно кивнул. А затем продолжил, словно и не было этой короткой заминки:

– Интересная, но не столь важная. Я тогда каждую ночь бродил по городу и уничтожал тени. Их становилось больше и больше… Тогда-то я и нашёл Фонарщика.

– И Чи?

– Чи сама пришла, – хмыкнул Уилки. – Да они и были по сути единым целым, с самого начала. Как душа, разделённая на две части. Фонарщик взял на себя уборку города, и я наконец смог заняться более важным делом – наблюдениями. И вовремя, потому что ещё немного – и я бы упустил тех, кого ты назвал “безликими”. Я их назвал крысами, потому что они по-прежнему боялись кошек, но научились заражать людей.

Хотя капюшон с меховой опушкой был надвинут до самых бровей, затылок у Моргана обдало холодом.

– И чем же… заражать?

Уилки брезгливо поморщился.

– Грязью. Чёрными страстями, бесцветной апатией… Всё худшее они усиливали в несколько раз. И эту заразу, Морган, люди передавали друг другу, как грипп или простуду. А тот, кто наполнялся темнотой до краёв, рано или поздно попадался теням, и даже Фонарщик ничего не мог сделать. Избавиться от крыс гораздо сложнее. Они уже не так боятся света. Да и прячутся слишком искусно…

Он замолчал. Морган прокрутил в голове уже сказанное, сопоставил со своими воспоминаниями – и понял, что в истории зияет огромный пробел.

– А Шасс-Маре? Как работает Фонарщик – я видел, – осторожно уточнил Морган, когда увидел, что Уилки снова нахмурился. – Она тоже как-то связана с уничтожением теней?

Уилки рассмеялся, скрипуче и неприятно:

– Прибраться в городе может любой из нас. Но Шасс-Маре занята другим. Видишь ли, заражение чернотой останавливается, если человек сталкивается с чудом. Всё равно, с каким – радуга зимой, дивный сон, пронзительная песня со сцены в занюханном пабе… – добавил он словно между прочим, но Морган сразу вспомнил о Кэндл, и ему стало не по себе. – Эта девочка – проводник. Единственная, кто может отсюда пройти туда и вернуться.

Морган едва не споткнулся. Слова прозвучали по-особенному, но смысл ускользал.

– То есть?

– Ты не поймёшь, – качнул головой Уилки. – Просто запомни, что она – проводник чего-то очень важного. Того, без чего мир остановится. Или утонет в черноте. Одна из тех, кто с самого начала был на грани, на границе, не осознавая этого. Ты не поймёшь, – повторил он с лёгким сожалением.

А Морган вспомнил взгляд Кэндл там, в баре – и в груди словно вспыхнула жгучая и сладостная искра.

– Может, и не пойму, – согласился он, чтобы не спорить. – Но ты хотел мне рассказать ещё о чём-то, разве не так?

Ресницы Уилки дрогнули.

– Умный мальчик, – произнёс он с непонятным удовлетворением и замедлил шаг. Морган тоже – против собственной воли. Впереди была та самая аллея, за которой начиналась дорога к дому. – Я много наблюдаю за тенями. Поначалу они действовали хаотично. Укол там, укус здесь… Но с определённого момента нечто стало направлять их. Они всё успешнее избегают Фонарщика. Они научились делать отвлекающие манёвры – устраивают погром и какофонию в одном месте, а в то же время истончают границу в другом, и я едва успеваю зачищать все опасные пятна прежде, чем появляется разлом.

Аллея закончилась; улица выводила прямо к дому – мимо спящих окон, заснеженных садов и подозрительно ухмыляющейся тыквенной рожи в соседском дворе. Морган поймал себя на том, что теперь уже он замедляет шаг, оттягивая момент расставания.

“Это для расследования. Только для расследования”.

– Что-то их направляет… Хочешь сказать, у них появились вожаки?

– Генералы, – задумчиво опустил голову Уилки. – Я их называю генералами, потому что они знакомы со стратегией и тактикой. Это уже не просто противостояние, Морган Майер, это война. И я до сих пор понятия не имею, как они выглядят, хотя каждую ночь обыскиваю город.

Омерзительно-прекрасное лицо Кристин вспыхнуло в памяти и угасло.

– Я подумаю над этим, – механически пообещал Морган и наткнулся на удивлённо-настороженный взгляд Уилки. – Что такое? Ты разве не этого сам хотел?

Уилки нахохлился и сунул руки в карманы.

– Я от тебя хочу одного – отдай своё имя Шасс-Маре. А раньше и думать не смей о том, чтобы влезть на тёмную сторону.

Ещё неделю назад Морган бы разозлился на такие слова, но теперь вспомнил жуткую тоску в глазах Шасс-Маре, пение Кэндл и медленное вращение воронки в танцевальной школе – и спокойно кивнул:

– Посмотрим. Я не собираюсь заключать сделку по неведению.

– Начитанный мальчик, – усмехнулся Уилки. – Но не все сказки говорят правду.

Внезапно он остановился. Морган отвёл взгляд от его лица – и понял, что они уже перед калиткой. Особняк Майеров был тёмным и мёртвым; только в спальне Донны на самом верху размеренно мерцал ночник.

“Надо подняться по тёмной лестнице, – пронеслась в голове леденящая мысль, и память услужливо подкинула свежее впечатление – мраморную лестницу в заброшенной школе. – Надо просто подняться по лестнице и включить свет… или наоборот?”

– Проводить тебя?

– Что? – недоверчиво переспросил Морган, оборачиваясь к Уилки, но не нашёл ни намёка на улыбку или насмешку. – Я… Да как хочешь, – вспыхнул он из-за иррационального приступа раздражения пополам с неловкостью. – Мне-то что.

Морган развернулся и пошёл к дому, стискивая руки в кулаки. Щёки пылали – без всякой причины. Уилки безмолвно следовал за ним. Через холл, по лестнице, до спальни… Там он уселся в кресло, точно так и надо, приманил пальцем книгу со стеллажа, раскрыл посередине и углубился в чтение, нисколько не смущаясь отсутствием света. Морган переступил с ноги на ногу, чувствуя себя крайне по-дурацки, затем плюнул на всё, разделся донага и забрался с головой под одеяло. Постель оказалась нагретой, словно он отлучился из дома на минуту, самое большее.

Темнота спальни безмятежно шелестела книжными страницами.