Трое для одного (СИ)

Глава XVI

Приёмная мэрии третьего января пустовала. С утра заглянула только одна пожилая женщина с коричневым лицом, точно у испуганного мопса, и оставила заявление с жалобой на городские службы. Морган проговорил с ней почти двадцать минут – выслушал целую лекцию о разведении герани на подоконнике с северной стороны и даже выдал несколько ценных советов, как отучить кошку жевать комнатные растения. Когда посетительница вышла, он выждал несколько минут и ушёл спать в комнату с кофемашиной. Ближе к обеду его разбудил Ривс, робко поскрёбшийся в дверь.

– Мы т-тут с Оаклендом заказали немного вредной еды. Крылышки в остром соусе, начос и лимонад. Будешь?

– Насколько острые? – Со сна голос прозвучал хрипловато. Запрокинутый потолок раскачивался в одном ритме с кудрявой шевелюрой программиста, под которой было не лицо, а какое-то слабо светящееся пятно.

– П-по мне, есть невозможно.

Он моргнул; иллюзия рассеялась, и вместо умеренно сияющего силуэта возник Ривс, такой же неуверенный и сумрачный, как всегда.

– Тогда, конечно, буду.

Перекус устроили прямое приёмной, благо ни один посетитель больше не заглянул. Оакленд то и дело запускал масляно блестящую руку в пакет с крыльями и хрустел тонкими костями, пока Морган потягивал тёплый лимонад, а Ривс слизывал чили с чипсов, машинально прикусывая припухшие губы, и зачитывал вслух новости с городских форумов.

– Ребята из школьного джаз-клуба п-пишут, что видели кого-то типа пэдфута, когда репетировали в гараже у своего ударника.

П-пэдфут на заднем дворе, ну, да, – скептически хмыкнул он, водя пальцем по сенсорной панели и проматывая страницу. – Наверное, д-дворняга забежала… В марте с гастролями п-приезжает «Удивительный цирк Макди П-пятого». Супер название, конечно. П-ойдёте?

–Мэгги любит цирк, – отозвался Оакленд. Очки у него слегка запотели, а на галстуке появилось жирное пятно. – Может, сходим, если будет на кого Мэй оставить. А ты?

– Подумаю, – откликнулся Ривс задумчиво, промахнулся мимо чипсов, угодив пальцем в соус, и ругнулся. – Там лисы.

Д-дрессированные. Интересно же… На развалинах старой больницы девочка пропала, собирают волонтёров для поиска. Твой п-папаша вроде хочет дать мини-пресс-конференцию на замороженной стройке. Т-тухляк какой-то… Около суда на какую-то женщину кошка напала, обалдеть! В п-первый раз слышу. К-кошки на людей нападают разве?

– Погоди, – Моргана как подбросило. Сонное оцепенение слетело. – «Папаша» -это ты про моего отца? Что там пишут? Можно поподробнее?

Ривс поёрзал в кресле и, отщёлкав несколько страниц назад, уступил ему место за ноутом. Новость обсуждалась вяло; кто-то скопировал кусок с форума «Форест Сан», где Бернадетта Вонг грозилась взять интервью у мэра и задать ему «пару неудобных

вопросов», и выложил в журналистской теме. Разгневанный читатель под ником «кат ши» обещал расцарапать лица строителей и нерадивых чиновников, «стерва-с-гитарой» советовала подать иск, потом был ещё один удалённый комментарий… Из достоверной

информации имелась только дата так называемой пресс-конференции и время: два часа, третьего января.

«…планирует прокомментировать слухи вокруг благотворительного фонда «Новый мир» и высказать официальную точку зрения на

присутствие аварийных построек в центре города», – перечитал Морган, беззвучно шевеля губами, и в груди неприятно похолодело. Отец явно не желал просто так отступать и, похоже, собирался использовать всё своё влияние, чтобы переломить ситуацию и разморозить работы по сносу часовой башни.

Учитывая, какой авторитет имел бессменный мэр Фореста, это могло и сработать.

Долго Морган не колебался.

– Слушайте, мне нужно отъехать на пару часов, – произнёс он, закрывая вкладку.

Оакленд пожал плечами:

–Эрхм, мы тут и так без Кэндл втроём крутимся… Хотя работы-то немного, если что, подменю тебя. А что случилось-то?

– Семейные дела, скажем так.

– Со вчерашним звонком как-то связано?

Иногда Оакленд бывал на диво проницателен. Чаще всего тогда, когда это причиняло максимальные неудобства. Морган улыбнулся

ангельски:

– Вроде того. Кое-что срочное, неприятное, но, увы, неизбежное.

– Ну, поезжай… Кофе на обратной дороге захвати, ладно?

Он не ответил – махнул рукой и выбежал из здания, на ходу застёгивая куртку. На часах было двенадцать пятьдесят пять. Учитывая склонность Годфри приезжать на официальные мероприятия немного заранее, он вот-вот должен был покинуть офис.

«Шерли» заносило на поворотах, стрелка спидометра дрожала далеко за границей допустимого, но всё же Морган едва не опоздал.

Когда он добрался до нужной улицы, господин мэр как раз садился в машину.

– Какая неожиданность – видеть тебя здесь, – произнёс Годфри, опустив стекло и отвернулся. – Джон, трогай.

Выглядел он весьма недружелюбно.

«Естественно, учитывая, как мы расстались».

– У меня в последнее время жизнь – сплошные сюрпризы, пап. Мистер Салливан, откройте дверь, я сяду.

Если водителя и удивили противоположные приказы старшего и младшего Майеров, то виду он не подал. Блокировку дверей снял, к неудовольствию господина мэра, и, лишь когда новый пассажир занял место на сиденье и пристегнулся, поехал. Раскисшие обочины замелькали за окном.

Во рту стало кисло, как бывает ночью, когда просыпаешься после тягостного сна.

«Ненавижу семейные разборки при посторонних».

– Итак? – Тон Годфри был сухим и неприязненным.

Морган медленно выдохнул, собираясь с мыслями. Играть в намёки смысла не было, как и идти напролом. В первом случае отец бы сделал вид, что ничего не понимает, а во втором заартачился бы. Конечно, родной сын посягает на авторитет, да ещё в присутствии

посторонних…

– Ты всерьёз собираешься защищать «Новый мир»?

Атмосфера в салоне стала холоднее ещё на несколько градусов. Джон Салливан поёжился, выруливая на оживлённый проспект с чередой чахлых вишен на разделительной полосе, и сделал музыку погромче. Голос Нины Симон, поющей о грешниках, глубокий и немного похожий на мужской, сменился модной ритмичной композицией из тех, что не отличишь друг от друга.

– Можно подумать, это тебя касается, – ответил Годфри после паузы. Взгляд у него был тяжёлый, мёртвый, глаза казались темнее обычного. – Я не позволю загубить дело своей жизни. Ты и представить не можешь, сколько фонд делает для города.

«О, я-то как раз хорошо представляю. И что именно творят эти милейшие люди – тоже в курсе».

– Ты совершаешь ошибку, поверь. «Новый мир» – вовсе не та организация, за которую стоит вступаться, – произнёс он спокойно.

Часы в нагрудном кармане начали царапаться стрелками вдвое громче. То был напряжённый металлический звук, словно нечто маленькое и сердитое скребёт крышку откованными когтями. – Я видел документы, земли захвачены незаконно. Это может ударить и по тебе, пап.

– Уже на угрозы переходишь? – наклонил голову Годфри ещё сильнее. Свет так падал из-за его плеча, что вся фигура казалась

окружённой тёмным трепещущим ореолом. Воротник шерстяного пальто не сходился на шее.

– Ты прекрасно понимаешь, что угрозы тут ни при чём. Я просто беспокоюсь. Те люди тебя используют.

– А я, наверное, вчера родился и ничего не понимаю. Кто тебя учил давать советы старшим?Та же крашенная стерва, которая подговорила подать иск?

«Так, ещё не хватало Кэндл подставить».

– Мисс Льюис ни при чём, это я её впутал, – быстро произнёс Морган. Отец нахмурился; явно не поверил. -И вообще – неважно.

Пап, остановись, пожалуйста, если ты увязнешь ещё сильнее, то…

– Что? – рявкнул Годфри, резко распуская узел галстука. Синяя блестящая ткань впивалась в складки кожи, оставляя красноватые

следы,– Что, меня где-нибудь подкараулят сумасшедшие активисты? Твои друзья, которые снос сорвали?Проект одобрен на высочайшем уровне, чёрт возьми, и никто уже не остановит строительство!

Запахло сладковато и тошнотворно, словно бы размоченной в кашу старой газетой. Морган рефлекторно подался назад, упираясь спиной в дверцу. Стало жарко. Отец шумно дышал, выпирая из своего жёсткого пальто, как перекисшее тесто из банки, и под кожей не то желваки от ярости бродили, не то переплывали с лица на шею слегка вспухшие синяки. Контур губ казался восковым. Аза хрупкой человеческой оболочкой проступало что-то чёрное, бездумно-голодное, бесформенное…

В горле пересохло.

А в следующую секунду Джон Салливан вдруг вскрикнул – и резко вывернул руль. Автомобиль едва не вылетел на обочину, но в последний момент его точно пришпилило огромной невидимой булавкой. Он завертелся волчком, как если бы под колёсами не асфальт был, а мокрый лёд. Резко запахло мёдом и цветущим разнотравьем, и почти в тоже мгновение по улице прокатилась волна света – так, словно вязкие серые тучи взрезал невидимый нож, и в открывшийся проём хлынуло испепеляющее и ослепительное летнее солнце.

Годфри Майер закричал страшно, разом осунулся – и его с чудовищным хрустом впечатало в дверцу автомобиля. Джон Салливан обмяк и подвис в сгустившемся воздухе, как червяк в желе, невредимый, но бессознательный.

Морган же на миг оцепенел от запредельной, выворачивающей внутренности боли, а затем его восприятие обрело кристальную ясность. Течение времени замедлилось в десять раз. Автомобиль подскочил, перевернулся в воздухе – голова водителя плавно

мотнулась из стороны в сторону – а затем приземлился на крышу. Брызнули во все стороны стёкла. Ремень безопасности врезался в плечо и грудь.

Жгучее летнее солнце схлынуло. А потом в опустевшем окне показались на фоне опрокинутой улицы и чахлых вишен разделительной полосы знакомые потёртые ботинки и узкие тёмно-синие джинсы.

– А я-то надеялся, что ты не станешь мешаться под ногами, – раздалось скрипучее.

– Уилки, – выдохнул Морган и, преодолевая приступ дурноты, защёлкал кнопкой, чтобы отстегнуть ремень. – Я-то думал, что ты не вредишь обычным людям.

– А я и не врежу.

Ремень со змеиным шипением выскользнул из гнезда и прилип к сиденью. Морган рухнул бы на осколки, если б его не подцепили за воротник и не выдернули одним движением наружу. Он с трудом встал, упираясь руками в колени, и закашлялся.

– А это тогда что? – кивком указал он на разбитую машину. Ни одной целой хрупкой детали не осталось. Фары выглядели так, словно по ним с кувалдой прошлись.

Уилки стоял, поглаживая раздвоённую вишню, и взгляд у него был весьма недовольным.

– А это, друг мой, сломанный механизм. Водитель не пострадал. Он очнётся через четверть часа. Но только он.

Морган замер. Только сейчас стало понятно, что дыхания Годфри не слышно. Между тем грудная клетка Джона Салливана поднималась и опадала ритмично, как во сне.

– Что ты сделал с моим отцом?

– Пока ничего фатального, – уклончиво ответил Уилки и отступил от разделительной полосы. Под его ботинками хрупнуло стекло. – Но сделаю, как только ты соизволишь отойти.

В костях появилась та же изумительная лёгкость, которая предваряла самые безумные, самые рискованные выходки. Дыхание выровнялось; исчезла усталость и боль в плече, куда врезался ремень.

– Почему? Ты же не трогаешь людей… – произнёс Морган и осёкся.

Озарение пришло внезапно, но верить в это не хотелось.

Обмякшее сложение. Восковые губы, как у Костнеров. Лицо и шея, точно опухшие. Запах мокрой бумаги, как от Кристин..

Уилки отвёл взгляд в сторону.

– Вижу, ты и сам всё понял. А сейчас просто отойди. Не смотри, если так будет легче.

– Нет.

Морган ответил прежде, чем успел подумать, но уже через секунду понял, что не отступится. Пока останется в сознании -будет

цепляться за колени Уилки, но не пустит его к машине.

Ради отца, который ещё существовал, пусть и чудовищно искажённый?

Ради Этель?

Ради себя самого?

Голова закружилась.

«Когда всё это началось? – подумал он отстранённо. Автомобили на встречной полосе дрожали на месте размытыми пятнами.

Нарастал хрустальный звон, словно медленно обрушивалась на асфальт гора бокалов – слой за слоем, ряд за рядом, больше и громче.

Белая разметка на асфальте, широкие прерывистые черты, загибалась спиралями, завивалась в узор – четырёхлистный клевер, цветок тимьяна, три дороги, три потока, три пути… – После визита к Костнерам? Или раньше? После смерти дяди Гарри? Или ещё

раньше? – Под ложечкой противно засосало от догадки. – Гвен, Дилан и Саманта нормальные. А со мной что-то не так. Всегда что-то было не так… Может, уже тогда?»

Моргана замутило.

Что-то было в Годфри давно. Оно появилось ещё до рождения четвёртого ребёнка. Этель Лэнг, прекрасная и безумно талантливая,

никогда бы не вышла за оплывшего мрачного человека, сколь перспективным политиком он бы ни был. Но одного из Майеров, как дед, как дядя Гарри – невысокого, подвижного, огненно-рыжего, жилистого, с живым умом, с благородными и немного островатыми, как у Дилана, чертами лица… Да, такого человека она могла бы полюбить.

«Я не помню ни одной фотографии отца до свадьбы. Но маму помню. Она улыбалась, везде улыбалась».

Что-то было в Годфри, когда он почувствовал, что отдаляется от обожаемой Этель, и задумался о четвёртом ребёнке. Что-то обитало внутри самой светлой и талантливой пианистки Фореста девять месяцев, а затем не выдержало звучания музыки, подобной

бесконечно могущественному колдовству, и покинуло чрево.

Так родился Морган Майер.

Тот, кто даже в пять лет воспринимал смерть как переход через воронку в иное пространство; тот, кто очень, очень долго не смеялся, не улыбался, не плакал, не боялся ничего; тот, чьим единственным достоинством и талантом была всепоглощающая любовь к семье; тот, кто хотел стать очень, очень хорошим мальчиком…

И преуспел.

Уилки смотрел, стоя в трёх шагах от него, и глаза его сияли расплавленным золотом.

– Отойди, Морган.

– Нет.

Он был готов спорить и даже драться. Но часовщик только пожал плечами:

– Выбери уже сторону.

– Я . – он осёкся. Что «я»? «Уже выбрал»? «Передумал»? «Хочу знать, что я такое»?

–Дети… – проворчал Уилки, и краешки губ у него дрогнули. – Приходи на часовую площадь сегодня, после полуночи. Там ты определишься с дорогой. И вызови скорую, если действительно хочешь спасти это ничтожество.

Часовщик шагнул на разделительную полосу – и растворился между облезлыми вишнями. Время пошло своим чередом; взвизгнули шины, кто-то бездумно давил на клаксон…

Морган стиснул зубы и полез в карман куртки за мобильным телефоном.

«Скорая» увезла Годфри Майера в больницу. Его поместили в реанимацию, но спустя несколько часов перевели в обычную палату.

Этель восприняла известие об аварии с удивительным хладнокровием,только стала совсем бледной, едва ли непрозрачной. В мягких серых брюках и светло-розовой блузе с алым орнаментом по воротнику она походила на призрак королевы с отрубленной и аккуратно

пришитой головой. От улыбки, что иногда появлялась на сухих губах, бросало в дрожь.

–Ты ведь не пострадал? – спросила Этель, когда увидела Моргана в холле больницы.

На работу он так и не вернулся. Но ни Оакленд, ни Ривс, испуганные сообщением о жуткой аварии, которое промелькнуло во всех лентах, и не подумали пенять ему на это.

– Нет, я…

Она не позволила ему договорить – обняла, поцеловала в обе щеки и потом тихо спросила, куда определили Годфри. Через полчаса подъехала Гвен вместе с Вивианом, серьёзным и внушительным в своём тёмно-зелёном костюме, одновременно похожем на траур и на одежды фейри. А ещё спустя час появилась Саманта, нахохленная, простуженная и явно только-только из редакции. Гвен вскоре почувствовала дурноту, и Этель уговорила её уехать домой, чтобы не рисковать здоровьем ребёнка. Когда Годфри пришёл в сознание, и его перевели в обычную палату, больницу покинул и Морган.

Ни смотреть на отца, ни тем более разговаривать с ним после всего, что произошло, он просто не мог.

Голова пухла – от догадок, от кошмарных теорий, слишком похожих на правду. История Уинтера представала в новом свете. Ему после рождения не повезло оказаться чуть более необычным, чем позволяли человеческие представления. Уилки или фонарщик рано обнаружили его, по-своему окружили заботой и подарили целый парк-тюрьму с игрушками.

«Сколько их ещё? – свербела в висках неприятная мысль. – Сколько их, таких же, как он? Как я?»

– Часовщик приказал выбирать, – бормотал он себе под нос, пока «шерли» ползла дороге, ныряя из одного облака света вокруг фонаря в другое.– Между чем и чем? Между жизнью отца и часовой башней? Но ведь не обязательно снос остановят

после смерти мэра…

Между человечностью и высшей справедливостью?

Между семьёй и удушающим одиночеством Шасс-Маре?

Между правдой Кристин и правдой Уилки?

Между обычным тихим провинциальным городом – и городом, где правят тени?

«Ответ очевиден, если подумать».

Он стиснул зубы и надавил на педаль газа. «Шерли» обиженно заревела и принялась резвее карабкаться в гору. По обочинам шмыгало что-то размытое, вроде оживших клякс; впрочем, это могла быть и игра воображения.

Дома царила давящая тишина. Свет горел только в прихожей. Морган прошёлся по всем этажам, бездумно включая лампы, поставил в гостиной джазовую пластинку в старый, шипящий проигрыватель. Попытался сварить кофе, но только обжёгся и испачкал плиту. Затем почему-то ввалился в студию Этель на втором этаже, сделал несколько заплетающихся шагов по слишком скользкому паркету и откинул крышку пианино.

Чёрно-белые клавиши блестели в свете торшера, как слегка подтаявший цветной лёд. Морган прикоснулся к ним и нажал несколько наугад; череда нестройных звуков заполнила комнату. В горле запершило.

«Дилан может сыграть что-нибудь простенькое. И поёт он неплохо. Гвен ходила в музыкальную школу. Саманта предпочитала флейту – до первого курса колледжа. Почему только я ничего не могу?»

Почему-то мысли крутились вокруг нерождённого ребёнка Гвен. Ему достались гены музыканта по двум линиям – от Этель и этого загадочного брата Вивиана, пропавшего скрипача. Или он мог унаследовать талант рассказчика…

«Только у меня ничего нет».

Крышка пианино опустилась с суховатым стуком. И почти одновременно этажом ниже захлебнулась, захрипела в проигрывателе

пластинка; на часах было без четверти полночь.

«Как быстро идёт время».

– Пора ехать, – прошептал он, и спину точно холодным ветром обдало.

Морган собирался медленно и как-то чересчур тщательно: сходил в душ, вымыл голову и просушил феном, даже ногти на ногах постриг. Надел лучшие джинсы, немного похожие на те, что носил часовщик, и серую кашемировую водолазку, подарок Гвен. Вместо куртки – тёплый плащ, перчатки и бесконечный длинный шарф. На пороге запнулся, развернулся на каблуках и бегом поднялся по лестнице. В своей комнате выдвинул несколько ящиков секретера, достал парфюм и слегка сбрызнул запястья и воротник.

Повеяло горьковатым морским ароматом.

Не оставляла почему-то глупая мысль, что смерть приходит внезапно, и патологоанатомам обычно плевать, насколько ухоженные у тебя руки и чем пахнет от твоих волос… Но вот в пользу Белоснежки как раз сыграло и красивое платье, и безупречная причёска.

Забравшись в автомобиль, Морган угрюмо посмотрел на своё отражение в зеркале заднего вида. Вместо глаз опять мерещились мёртвые тёмные провалы.

– Я не собираюсь подыхать, – сказал он чётко и провернул ключ зажигания.

Часовая площадь показалась внезапно, словно кто-то вырезал из города целый кусок прямо за мостом и наспех сметал края. По краю, вдоль пустых домов, тянулись цепочки фонарей – старых, с тёплыми розовато-оранжевыми лампами, и новых, стерильно-белых.

Уилки ждал рядом со своей башней, почти невидимый в полумраке. На голове тускло сиял золотой венец, и оттого волосы в кои-то веки казались не по-волчьи пегими, а просто светлыми. Из кармашка пальто выглядывал белесоватый цветок вьюна с жёстким стеблем и восковыми листьями.

Морган захлопнул дверцу машины, включил сигнализацию и, болезненно выпрямив спину, пошёл через площадь. Стремительно холодало; кажется, каждые полминуты температура падала на градус. Оттаявшие за день лужи покрывались тонкой корочкой, и

серебристая изморозь ползла по строительной технике близ башни, выбеливая громадные колёса, ковши, кузова и прозрачные стёкла, сквозь которые можно было ещё разглядеть – додумать? – полусвёрнутые листья клевера, пронзающие водительское сиденье.

– Всё-таки явился.

– Как видишь.

Часовщик заинтересованно вздёрнул брови:

– Неужели наконец повзрослел и решился сделать выбор?

К горлу подкатило противное, кислое, хотя во рту ни крошки не был с самого полудня.

– О, да. Можно подумать, у меня был выбор с самого начала, – сорвалось с языка.

Уилки рефлекторно дёрнул головой, как будто ослышался.

–Что?..

Пружина, которая сворачивалась всё туже с того момента, как автомобиль Годфри попал в аварию, наконец сорвалась. Моргану

показалось, что грудную клетку у него пробило насквозь, и в отверзшуюся дыру захлестала горячая, неудержимая злость.

«И ещё делает вид, что не понимает!»

– Что слышал. Ты с самого начала не давал мне выбора. Я-то думал, что та встреча на дороге – случайность, пока не вспомнил кое-что. А ты знал меня ещё стех пор, какя случайно забрёл к тебе в сад с чёртовой канарейкой! – Он захлёбывался словами, обжигающими гортань сильнее морозного воздуха. Кулаки были крепко сжаты, и ногти впивались в ладони. – И не ври, что не помнишь. Ты взял себе её имя, хотя сам же стёр мне память раньше, потому что решил, что ребёнок бесполезен, да? Я ведь не Уинтер с его чудовищной силой.

Зато теперь, когда мальчик вырос, его можно использовать, верно?

Часовщик поджал губы на секунду.

– Я бы предположил, что ты пьян, если бы не был полностью уверен в обратном. И до чего же ты ещё додумался, расскажи, прошу.

–Голос его звучал как скрип несмазанного флюгера на сильном ветру.

Морган перевёл дыхание. Сердце колотилось где-то в горле, а стрелки часов в нагрудном кармане замерли.

«Что я творю?»

Но перестать говорить было уже невозможно. Слишком много накопилось – боли, бессильной ярости, постоянного напряжения.

– Не знаю, что ты за существо. Но ясно понимаю одно: ты лицемер, Уилки. И чужую волю ты ломать умеешь. Не знаю, что там было с фонарщиком и Шасс-Маре, но со мной ты поработал на славу. Подбрасывал фрагменты информации, чтобы я проникся сочувствием к вашей компании… А когда Шасс-Маре пыталась предупредить, ты затащил меня в эту чёртову школу, чтобы показать в какой мы все грандиозной заднице вот-вот окажемся. Ага, просто замечательно. Мог бы и прямым текстом приказать ложиться на алтарь во имя спасения человечества. . или отдельно взятого города. И какой человек, считающий себя порядочным и нормальным, после этого сможет отказаться? Ответственность на других ты перекладываешь мастерски.

Глаза Уилки почти погасли.

– Я позволил тебе спасти отца сегодня.

На каждом вдохе в лёгкие впивались ледяные иглы. Слёзы, кажется, мгновенно вмерзали в ресницы. Но солнечное сплетение и голову жгло так, словно внутри кипело раскалённое желез . Морган прижал руку к животу и машинально царапнул ногтями вдоль нижнего края рёбер, но боль это не облегчило.

«Ублюдок из башни… Кажется, я тебя понимаю, Лидия Люггер».

Выхода не было. Была только иллюзия, что можно отказаться – недолгое время, но теперь он чувствовал себя связанным по рукам и ногам колючей проволокой.

–О, да, позволил, – откликнулся Морган. Горло у его сводило судорогой, и слова звучали хрипло, придушенно. Он почти ощущал чужую руку, каменной хваткой сомкнувшуюся у него на шее. – Может, затем, чтобы я сам потом его убил, когда понял, что другого выхода нет? И сломался бы, как тебе и надо. Чего ты хочешь? Чтобы я пожертвовал собой ради города, из которого сбежал мой брат? Из которого

скоро и сестра уедет? Кого ты уже положил на свой алтарь? Фонарщик, Шасс-Маре. эта рыжая девчонка, Чи… Я никого не забыл?

Перед глазами промелькнуло видение – пылающий горизонт и некто высокий, прекрасный, облачённый в меха растворяется в зареве, как тень…

Тот, второй. Тёмный.

Здесь не будет смерти, нет, нет. Лишь одиночество.

Здесь не будет смерти, о, нет.

Смерти нет, о свет мой.

Смерти нет.

Уилки на мгновение закрыл ладонью лицо, а когда снова посмотрел прямо, то был абсолютно спокоен. Глаза вновь сияли кипящим золотом, закатным золотом.

– Значит, вот что тебе нужно, – произнёс он тихо жутко – так, словно кто-то провёл гвоздём по ржавому столбу. – Оправдание. Как же

я раньше это не понял… Повод уйти. Да, тебе трудно жить, мальчик, не знавший страха. Даже сбежать нормально не выходит. Ничего, – повысил он голос. – Я дам тебе его.

Кипящий металл в груди и в голове точно остыл в одно мгновение и покрылся белой изморозью – такой же, как на экскаваторах и грузовиках на краю площади.

– Дашь – что?

– Выбор, – улыбнулся Уилки нежно, успокоительно. – Странное слово для того, что ты желаешь, но пусть будет такое. Подойди сюда, Морган Майер.

И в то же мгновение, как сто лет назад, на пустынной дороге между Сейнт-Джеймсом и Форестом, воля исчезла. Тело отныне подчинялось чужому слову и взгляду, а он, Морган, стал всего лишь наблюдателем, по-настоящему беспомощным.

– Подойди сюда, – повторил часовщик, всё так же улыбаясь, и глаза его сияли невыносимо, и горел венец в спутанных волосах. – Подойди сюда и разуйся. Да, да, так, совсем.

Моргану захотелось заорать: «Что?!», но он не смог. А вместо этого наклонился и аккуратно распустил шнурки и разулся, затем снял носки и, скатав, положил в правый ботинок. Обледеневшая мостовая в первое мгновение обожгла, но через несколько шагов ступни онемели. Между камнями поблёскивал маленький зеленоватый осколок от бутылки; на нём осталась тягучая красная капля.

А Уилки рассмеялся вдруг – и поклонился, как на балу:

– Потанцуем, красивый человеческий мальчик? Прежде это было излюбленное развлечение на холмах. Позвать такого юного, прекрасного и заставить его плясать, пока он не забудет себя или не упадёт замертво от усталости. И те немногие, кто выживал,

возвращались домой и весь остаток дней своих грезили о том, чтобы вернуться. Потанцуем, дружок? И это тебе тоже не нужно, кстати.

Пальто Моргана полетело на мостовую. Ошеломляюще холодный зимний ветер в одно мгновение пронизал кашемировый свитер, обласкал кожу. А в следующую секунду одна тёплая рука легла на талию, другая – плотно обхватила ладонь.

Уилки был совсем рядом – с улыбкой на устах, пылающий светом закатного солнца и очень злой.

– Беспомощность? О, ты не знал, что такое беспомощность, милый мальчик. А теперь запоминай, что ты чувствуешь, потому что это она и есть. Заносчивую королеву заставили плясать в медных туфлях по горячим углям, пока ноги её не почернели и не растрескались, и красный сок не потёк сквозь трещины, и тогда она умерла от боли. Я очень милосерден и потому дозволяю тебе танцевать босиком и

всего лишь на камнях в мороз. Твои ноги не почернеют; по крайней мере, не сразу. Ты ведь сейчас даже не чувствуешь ничего. Уже потом, дома, твои красивые белые ступни начнут гореть. . Или, быть может, омертвеют, и добрый врач заменит их на протезы. Ты

останешься жив и почти не будешь хромать, но навсегда запомнишь, что значит по-настоящему «нет выбора». Раз-два-три, раз-два-три…

Нравится? Я прекрасно танцую. Когда-то мне равных не было в этом.

Морган уже не ощущал почти ничего; ноги до колена потеряли чувствительность, а каждый шаг, каждый такт оставлял на мостовой след тёмно-красных капель, и левая ступня была измазана в крови. И ледяной ветер до онемения выстудил кожу, превратил лицо в фарфоровую венецианскую маску – улыбнись, и по щеке трещина пойдёт.

Реальными оставались только две горячие ладони – на талии и в руке, и пылающие золотые очи напротив. А ещё – вязкое, тёмное чувство, которое поднималось изнутри его существа.

Чувство, перед которым отступала звенящая адреналиновая пустота, тело становилось тяжёлым и неповоротливым.

«Страх?»

Это осознание было сродни мистическому озарению. Всё вдруг обрело смысл. Истории о диких зверях, которые отгрызали себе лапу, попав в капкан, больше не казались чем-то из разряда невероятного. И Морган понял, что желает только одного: оказаться как

можно дальше от Уилки. Любой ценой, пока ещё не слишком поздно.

«А если поздно?»

Страх разрастался, заполняя собой каждую клетку, застревал в горле и душил.

– Нет выбора. – задумчиво повторил Уилки, делая поворот и принуждая партнёра следовать за собой в танце. – Что ты можешь знать о выборе, глупый хороший мальчик? Выбирал ли ты – быть свободным ветром меж холмов или быть заточённым в башне? В каменной башне со скрипучим механизмом на верхнем этаже. С окном, из которого видно море, до которого ты никогда не дотянешься.

Морган уже почти не слышал его; звук доносился издалека, а реальным в целом мире был только страх. Онемевшие ноги передвигались деревянно, неловко, словно у марионетки.

Или уже омертвевшие?..

«Я хочу умереть, – понял он и даже немного удивился. – Только чтобы это закончилось».

А Уилки продолжал говорить.

– Мне шили одежды из рассветной дымки, из девичьего румянца, из росы, дрожащей в паутине, из солнечного света, утонувшего в капле крови ребёнка, которого ужалила змея. А теперь… Молнии и пуговицы, крючки и цепи – всё жжёт, всё кусается, и я даже одеться не могу сам. Что ты знаешь о выборе, милый мальчик? Что ты знаешь о том, каково это – отдать всё не ради того, чтобы сделать лучше или спасти, но ради того, чтобы иметь крохотный шанс собрать из осколков прежний мир? И потом целую вечность удерживать эти осколки, и в каждом видеть собственную искажённую тень, такую уродливую… и никогда, слышишь, никогда не отводить взгляда.

В какой-то момент Морган просто не выдержал. Точнее, не выдержало сердце. Сначала пришла спасительная боль – в верхней части живота, такая, что можно принять за резь в желудке. Потом воздуха стало шокирующе мало – и опустилась темнота.

Забытьё было мучительным, полным кошмаров. Жёсткая скамья под спиной, равнодушное звёздное небо – такое настоящее и близкое, что протяни руку и коснёшься. Мерещился фонарщик, разевающий рот в беззвучном крике, и трепещущие огненные крылья Чи. И целый ворох искр, которыми приходилось дышать, чтобы выжить.

А ещё почему-то Уилки, который стоял на коленях и бережно согревал дыханием его омертвелые ноги. И сосновая скамья, много раз перекрашенная и рассохшаяся, выпускала побег за побегом – смолистые, жёсткие. Глубокий разрез на стопе затягивался, а кожа слегка розовела, и оживающие сосуды покалывало.

Морган очнулся на заднем сиденье своей «шерли» незадолго до рассвета от внезапного включившегося радио. Играла песня Джонни Хукера, та самая, которая звучала по дороге из Сейнт-Джеймса в Форест. С зеркала заднего вида свисали незнакомые белые цветы на проволочно-жёстких стеблях с восковыми листьями.

Несколько секунд он пялился в потёртый потолок, а затем резко сел, скинул ботинки и ощупал собственные ноги. Но не было ни следа обморожения или порезов; только ментоловый запах мыла сменился медовым ароматом клевера с тимьяновой ноткой.

«Приснилось?»

Нет. Он это понимал совершенно ясно. Даже если Уилки уничтожил все следы, кое-что осталось. Коварное тягучее чувство в груди, прежде незнакомое: страх. И именно оно сейчас заставило перебраться на водительское сиденье, завести автомобиль и поехать… нет, не домой, а к Гвен.

Сестра открыла почти сразу, точно поджидала у двери.

– Т-с-с, – прижала она палец к губам и воровато оглянулась через плечо. – А то Вив проснётся. Я так и знала, что ты приедешь. Мама ночью позвонила и сказала, что тыне вернулся домой. Точнее, что вернулся и ушёл, только свет оставил включённым… – Гвен вдруг осеклась. – Господи, что с тобой произошло?

Морган вымучил улыбку.

–Так заметно?

– В декабре я вела дело с потерпевшей – жертвой изнасилования, – сухо ответила сестра, но за скупыми интонациями проступала даже не тревога – ужас. – У неё такие же глаза были, как у тебя сейчас.

Смех прорвался наружу резкими, лающими звуками, больше похожими на кашель. Грудь заболела от напряжения.

– Нет. можешь не беспокоиться, на моё тело никто не покушался… в обычном смысле. Всё в порядке, правда.

Гвен окинула взглядом пустую улицу, стройный ряд домов под светлеющим небом, на аккуратные клумбы и фигурно подстриженные кусты – и в упор посмотрела на заведённую «шерли», криво припаркованную поперёк газона.

– Не в порядке.

– Не в порядке, – покорно согласился Морган, продолжая улыбаться. Чувство страха шевельнулось в груди – слабо, ровно настолько, чтобы приглушить муки совести. – Ты отдашь мне папку с документами?

Сестра открыла рот и снова закрыла; наверное хотела спросить что-то вроде «а как же мама» или «даже после того, как отец побывал в реанимации, ты готов…», но прочитала ответ по глазам и не стала тратить время. Она скрылась в домена несколько минут,

оставив дверь приоткрытой, а затем вернулась с пухлым скоросшивателем.

– Вот, – произнесла Гвен, передавая документы, и рефлекторно прикрыла рукой живот. – Там всё, что нужно. Сверху я вложила конверт с контактными данными Стива Барроумэна. Ему можно доверять. Он сумеет провернуть это дело так, чтобы пострадало как можно меньше невиновных людей.

– Спасибо, – искренне поблагодарил Морган и отступил на шаг. – Ну, я поехал… Маме привет.

Ресницы у сестры дрогнули.

– Ты ведь вернёшься, когда закончишь дело?

– Да, наверное, – легко солгал он и побежал к машине. Обернулся только тогда, когда занял водительское сиденье и заблокировал двери.

Гвенивер Майер стояла на пороге своего дома – босая, простоволосая, в красном шерстяном платье. На полшага позади неё

был Вивиан Айленд – в мягком синем домашнем свитере и брюках, такой взъерошенный и помятый, что ясно было: спать он не ложился.

Если закрыть глаза и посмотреть по-настоящему, то становилось видно, что он сияет, как матовая стеклянная аромалампа со свечой внутри, и благодаря ему Гвен тоже горела отражённым светом – искусственная луна, муза из прозрачного камня.

К таким тени не рискнут подступиться никогда.

Морган улыбнулся – впервые искренне за всё утро – и вырулил на пустую дорогу. Трусливо отстраняться он не будет, но оставаться в качестве жертвы на заклание – тоже. Путь до Пинглтона, где живёт Стивен Барроумэн, неблизкий. Да и вряд ли есть смысл ехать туда сразу, когда тени и люди Кристин наверняка бросятся в погоню…

Лгать себе было на удивление приятно.